ГЛАВА 5. ЖЕРТВЫ И ПРЕСТУПНИКИ
Здесь людей буквально выкидывают за борт.
Разбросанность, безответственность и такая расшатанность создали нам такой расшатанный авторитет. Из-за этого у нас и внутренние взаимоотношения плохие. У нас в системе профсоюзов друг друга обидеть крепким словом — это раз плюнуть….Мы расшатаны вне и не закреплены внутри с точки зрения уважения друг к другу и взаимопонимания. Это продукт собственных отношений, которые мы сами по своей вине создали.{375}
Кампания за профсоюзную демократию была с самого начала связана с репрессиями по отношению к бывшим оппортунистам. Выборы в профсоюзах сопровождались широкомасштабными арестами руководителей профсоюзов и ВЦСПС и превратились в жестокую борьбу, породившую поток предательств и открытых обвинений. ВЦСПС, стремясь доказать свою преданность, начал собственные расследования, которые привлекли внимание партии и органов НКВД, что в результате привело к многочисленным арестам. Рабочие и профсоюзные работники быстро обнаружили, что выражения «враг народа» и «вредитель» имеют магическую силу и гарантируют привлечение внимания к самым запущенным проблемам. В такой атмосфере по мере того как люди, обвиняя друг друга, прибегали к этой лексике надежды рабочих на улучшение условий труда и жизни, преодоление коррупции тонули в пучине надвигающегося хаоса. В череде обвинений и арестов преступники отправляли своих жертв в лагеря только для того, чтобы затем самим стать жертвами новых преступников и испытать ту же участь.
Историки долго пытались распутать клубок событий, в которые было втянуто и затем уничтожено такое большое количество людей. Было ли активное участие ВЦСПС и профсоюзов в репрессиях их самостоятельной позицией, или они просто выполняли приказы сверху? Каковы были взаимоотношения между партией, НКВД, ВЦСПС и профсоюзами? Какую роль сыграли персональные обвинения? В этой главе прослеживается осуществление политики террора по отношению к ВЦСПС и в профсоюзах. Начиная с первой целенаправленной чистки оппозиционеров до всеобщих взаимных обвинений, представлена динамика организационного развития профсоюзов и поведение людей, которое способствовало распространению репрессий в профсоюзном движении.
Первые аресты
Первые аресты в профсоюзах были связаны с нападками на бывших левых оппозиционеров и августовским процессом «объединенного троцкистско-зиновьевского центра». Профсоюзные руководители, когда-то бывшие активными оппозиционерами, были исключены из партии и арестованы. В Ростове трое членов руководства Союза почтовых работников: Кукуевский, Иванов и Бабуркин были разоблачены как троцкисты, исключены из партии и уволены со своих профсоюзных должностей. Расследование дела Кукуевского затронуло руководителей, рекомендовавших его в партию и назначивших его на должность в профсоюзе. Эти аресты позволили раскрыть «гнездо троцкистов», в которое входили директор Центрального телеграфа Ростова и члены Азово-Черноморского областного комитета партии. Секретарь Союза почтовых работников заменил Кукуевского другим руководителем — Пивановым, которого также быстро «разоблачили» как троцкиста.{376} Впоследствии такая схема «разоблачений» и арестов повторялась по всей стране многократно. Кукуевский сыграл роль ступицы в колесе со спицами. При приеме кандидата в члены партии должен был рекомендовать член партии — благодаря этой практике каждый член партии должен был быть обязанным по крайней мере одному наставнику. Аналогичным образом кооптация означала, что многие назначаемые руководители были связаны узами «семейственности» с каким-либо покровителем, занимавшим видную должность. Соответственно, любое расследование неизбежно выводило на многочисленные «спицы» — покровителей, становившихся следующими жертвами. Например, председатель Союза рабочих консервных заводов в Ростове попал в незавидное положение за то, что выдвигал в члены партии кандидатуру профсоюзного работника, который впоследствии был разоблачен как троцкист. В газете «Труд» — главном печатном органе профсоюзов Центральный комитет профсоюза был всенародно предупрежден о том, что рекомендация или выдвижение лица, которое впоследствии может оказаться троцкистом будут истолкованы как «преступное» действие. Таким образом, в категорию «врагов» немедленно попали сотни, если не тысячи членов партии, которые написали рекомендации или способствовали чьему-то продвижению.{377}
Первая большая волна арестов накрыла профсоюзы осенью 1936 года. Секретариат ВЦСПС регулярно проводил заседания, на которых рассматривались просьбы руководителей профсоюзов и утверждались решения ЦК профсоюзов по сотрудникам. В течение лета они занимались скучной однообразной работой: рассмотрением заявлений профсоюзных руководителей о выдаче больничных листов, средств и путевок в дома отдыха для поправки здоровья жен. В октябре рутинная работа оказалась убийственной. Секретариат начал одобрение и оформление увольнений исключенных из партии профсоюзных руководителей. В. А. Дорохов — председатель ЦК Союза рабочих леса и сплава Центральных и Южных районов был исключен из партии за участие в троцкистской оппозиции в 1923 году. В обвинении говорилось, что в течение тринадцати лет он скрывал свою активность в оппозиционной деятельности, но сейчас «разоблачен». По решению пленума ЦК Союза рабочих леса и сплава Центральных и Южных районов он был выведен из состава пленума и президиума ЦК Союза. Секретариат ВЦСПС одобрил это увольнение. В ноябре и декабре секретариат подтвердил увольнения еще нескольких профсоюзных работников, также исключенных из партии за принадлежность к троцкистам. Среди них были руководители ЦК Союза рабочих нефтеперегонной промышленности Восточных районов, ЦК союза рабочих металлических изделий, ЦК Союза рабочих каменноугольной промышленности Востока.{378} За троцкизм были арестованы председатель ЦК Союза рабочих коксохимической промышленности Гильбург и Жариков — помощник первого секретаря ВЦСПС Шверника, помогавшие партии в проверке ВЦСПС в 1935 году.{379}
В ВЦСПС шли аресты и бывших правых. К декабрю 1936 года органы НКВД обвинили Бухарина и Рыкова в убийстве Кирова и участии в троцкистских «заговорах» с целью убийства других государственных руководителей. Эти обвинения сигнализировали об открытии сезона охоты на их бывших сторонников. Внутри ВЦСПС органы НКВД сосредоточили внимание на Бюро социального страхования, отделе охраны труда и институтах охраны труда. Все эти структурные подразделения когда-то входили в состав Народного комиссариата труда. НКВД арестовал Котова — руководителя Бюро социального страхования и обвинил его в растрате миллионов рублей вместе с руководителем отдела охраны труда Цыбальским, а также многих других работников этой организации.{380} Как бывшие «правые», так и «левые» обвинялись в проблемах, беспокоивших рабочих: высокий уровень несчастных случаев и незаконное расходование компенсационных фондов рабочих. Однако на этой стадии топор репрессий обрушивался на головы весьма избирательно.
Падение Полонского
Февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) 1937 года положил начало масштабным нападкам на профсоюзы и ВЦСПС. Некоторые руководители партии на пленуме критиковали друг друга за создание на местах «княжеств» и «семейственность». Смысл и цель этих критических замечаний были непонятны. Например, председатель комиссии партийного контроля Я. А. Яковлев критиковал первого секретаря Московского комитета партии и Московского областного комитета ВКП(б) Н. С. Хрущева. Было это личной местью или его действия были санкционированы на высшем уровне? Или они являлись единственным видимым признаком ожесточенной закулисной борьбы? Один из наиболее драматичных эпизодов связан с бывшим секретарем ВЦСПС В. И. Полонским, курировавшим отделы физической культуры и охраны труда. Полонский начал открыто нападать на председателя ВЦСПС Н. М. Шверника. Оба являлись верными сторонниками Сталина, активно участвовали в чистке правых и отставке Томского. Вежливым их дискуссию никак нельзя было назвать: для взаимных обвинений оба использовали одну и ту же фразеологию. Словесный поединок между ними стал предвестником распрей и диких обвинений, которые вскоре охватили ВЦСПС и профсоюзы.
Полонский имел богатое революционное прошлое и опыт активной профсоюзной деятельности. Он вступил в партию большевиков в 1912 году и работал в ЦК Союза металлистов. После революции он помогал организовать профсоюз горнорабочих и стал председателем Южного Бюро ВЦСПС. С 1920 года он был председателем Нижегородского губернского Совета профсоюзов, в 1925 перешел на работу в Москву и стал членом бюро МК ВКП(б), затем в течение двух лет избирался кандидатом в члены ЦК ВКП(б). В 1930 году он недолгое время являлся секретарем ВЦСПС; в 1933 он стал заведующим Оргбюро ЦК и заместителем комиссара путей сообщения (НКПС), а в 1935-м снова стал секретарем ВЦСПС. На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) Полонский находился уже «под колпаком» и прекратил работать после серьезного, но не очень понятного конфликта со Шверником из-за организационных вопросов.
На пленуме Полонский остро критиковал Шверника и других руководителей ВЦСПС. Остроумный оратор, он с самого начала имел поддержку среди членов пленума. Вызывая смех и колкие замечания аудитории, он начал с нападок на ВЦСПС, его руководителей и даже здания, в котором они работали. Полонский назвал профсоюзы «провинциальным захолустьем», обвинил их в «политической затхлости». Руководители профсоюзов, заявил он, «давным-давно засиделись, ко всему привыкли, притерпелись, даже к дворцу труда — средневековому зданию с его темными коридорами, где люди бродят, как мрачные тени, даже в этом дворце люди находят большое удовольствие годами сидеть». Я. В. Гамарник — начальник Политуправления РККА и первый заместитель наркома по военным и морским делам возразил, вызвав смех делегатов: «Здание очень хорошее». Полонский отметил, что более двух лет ни один из руководителей партии ни разу не посетил правление ВЦСПС. Среди всеобщего смеха он подчеркнуто медленно произнес: «По деловой подготовке, по элементарному порядку по культуре элементарной — у нас имеется ряд колхозов, где дело обстоит не только не хуже, а может быть, даже и лучше».{381} Сравнение с положением в колхозах действительно было серьезным оскорблением.
Полонский обвинил Шверника в том, что тот разрешил правым остаться в рядах профсоюзов, в частности, М. П. Томскому, который подвергся «чистке» в 1929 году, но до сих пор руководит «в рыхлом и громоздком аппарате ВЦСПС, многих ЦК Союза и местных профорганизациях» с целью «сохранить своих явных и скрытых приверженцев». Сохраняя свои «тред-юнионистские привычки» профсоюзы продолжают настраивать рабочих против государства. Полонский заявил, что Томский уничтожил картотеку персонала ВЦСПС, в результате чего оказалось невозможным проследить его связи с другими профработниками. Адресуя свой прозрачный намек органам НКВД, он напомнил о списке из 93 лиц, проголосовавших против решения Сталина назначить своего сторонника Л. М. Кагановича в президиум ВЦСПС в 1929 году. Имелось в виду, что среди подписантов — если их проверить — можно обнаружить затаившихся в рядах ВЦСПС правых. Он отметил, что В. В. Шмидт — «ближайший сподвижник Томского» и Н. А. Угланов контролировали слияние Народного комиссариата труда и ВЦСПС. В результате «не профсоюзы подчинили себе Наркомтруд, а получилось, пожалуй, наоборот. Наркомтруд взял их в плен». Кто-то, стоявший в дверях, ехидно выкрикнул: «И тебя в том числе?» Полонский проигнорировал насмешку и продолжал свои нападки. Вся группа правых оставалась в профсоюзах и занимала руководящие посты. Заведующий отделом охраны труда ВЦСПС Цыбальский был вскоре арестован вместе со многими другими.{382}
Эти обвинения привели Шверника в ярость, который молча кипел от злости во время выступления Полонского. Наконец, он взорвался: «А ты только на охоту ездишь и ни черта не делаешь. Ты хоть об этом расскажи в порядке самокритики». «Не беспокойтесь, тов. Шверник, — ответил Полонский под продолжительный смех зала, — ни вас, ни меня никогда не обвиняли в семейственности». Полонский продолжил речь. Руководящие работники ВЦСПС и профсоюзов были оторваны от рабочих, «погрузились в текучку и плывут в бумажно-бюрократическом потоке». Они «потеряли вкус к широкой массовой политической работе, забыв о всякой выборности и отчетности перед массами». Полонский предсказывал, что в случае тайного голосования многие профсоюзные руководители лишатся своих постов. Чем больше оскорбительных выпадов звучало со стороны Полонского, тем холоднее становилась аудитория. Было ясно, что у Шверника среди делегатов много сторонников. Наконец, Молотов прервал поток обвинений: «Вы нам скажите, в чем заключались Ваши личные попытки улучшить дело». Не обращая внимания на Молотова, Полонский продолжал: «Массобоязнь стала хронической болезнью многих профсоюзников. Не удивительно, что многие руководители ВЦСПС и ЦК профсоюзов среди широких масс не имеют уважения… Вы возьмите Шверника и Вейнберга — они, как близнецы, ходят по всем представительствам, заседают, или потому, что они неразлучные, или потому, что они друг другу не доверяют». Делегаты пленума снова рассмеялись, но после вмешательства Молотова стало как-то неуютно. Шверник в ярости выкрикнул: «Почему ты два года жалованье получаешь и ничего не делаешь?» Полонский не обратил внимания на эту реплику и вернулся к своему списку нарушений в деятельности ВЦСПС: «Нет элементарного порядка в тех вопросах, которые разбираются. Решения по этим вопросам неизменно запаздывают, и в общей каше не дают никакого результата, зачастую будучи политически выхолощенными, и даже дезориентируют местные организации. Вот, допустим, в январе месяце 145 вопросов рассмотрено на всех этих заседаниях…» Каганович прервал его речь: «А Вы были на этих заседаниях?» «Вы меня извините, Лазарь Моисеевич, — ответил Полонский Кагановичу, — но у меня есть порядок, и я по порядку буду говорить». Кто-то из зала выкрикнул: «Ты заранее знал, что тебе зададут этот вопрос». Вейнберг снова прервал Полонского: «Почему ты два года получаешь жалованье и ничего не делаешь?» Усмехаясь, Полонский ответил Вейнбергу: «Вы не волнуйтесь, у нас с вами семейственности никакой быть не может».{383}
Полонский начал свою речь оживленно, остроумно нападая на руководство ВЦСПС. В его речи часто звучали оскорбительные нотки. Вначале это развеселило зал. Но у Шверника, давнишнего сторонника Сталина, были свои собственные защитники в Политбюро. Молотов, Каганович и Вейнберг — все решительно возражали против обвинений, выдвинутых Полонским. Однако тот настаивал, напомнив о растратах средств социального страхования на Украине. Шверник раздраженно выкрикнул: «Это мы — ВЦСПС вместе с ЦК КП(б)У вскрыли эту растрату». Полонский насмешливо раскритиковал ВЦСПС. «Вот, — сказал он, — это постановление ВЦСПС, О чем он говорит? Если его прочитать — это действительно курам на смех». Согласно постановлению, ВЦСПС должен был проводить ежегодную ревизию документов. «Даже это чепуховское, несерьезное постановление, оно совершенно дискредитируется. Чем? Сама-то ревизионная комиссия ВЦСПС пять лет ни разу не собиралась, никаких касс не ревизировала ничего не делала». Вейнберг снова решительно прервал его в попытке положить конец обвинениям: «Что ты за два года сделал в ВЦСПС?». Другой голос из аудитории выкрикнул: «О себе скажите. Говорят, вы много телеграмм рассылаете». Андреев, председательствующий на собрании, резко произнес: «Ответы на вопросы дайте и кончайте».{384}
Полонский попытался начать снова: «В ряде профорганизаций, в первую очередь в ВЦСПС прочное гнездо свила себе круговая порука, семейственность, самый низкопробный подхалимаж…» Другой голос прокричал: «Назовите!» Полонский с готовностью назвал Богоявленского — секретаря парторганизации ВЦСПС, помощника Шверника. Акулинушкин громко выкрикнул: «[Он] хороший работник». «Я думаю, что никуда негодный работник, — резко возразил Полонский. — И вы зря его держите на партийной работе, товарищ Акулинушкин». Полонский назвал Жарикова — другого помощника секретаря ВЦСПС. «При проверке партдокументов Шверник спасал этого Жарикова, а он теперь разоблачен как троцкист и арестован». Помощник секретаря ВЦСПС Аболин — тоже троцкист и арестован. Целый ряд бундовцев и меньшевиков сидел в научно-исследовательском институте ВЦСПС. В ряде секций при ВЦСПС «имелись и до сих пор еще имеются контрреволюционные элементы, которые используют свое положение для контрреволюционной работы». Он обрушился с резкой критикой на аппарат ВЦСПС. Расходы на содержание сотрудников составляли 3 млн. 336 тыс. рублей, которые только на 40% покрывались за счет членских взносов. «И этот платный аппарат будет обеспечивать демократию и внимание к члену профсоюза? Конечно, нет». Наконец, Полонский перешел к своей собственной деятельности. Он заявил, что был направлен на работу в ВЦСПС против воли Шверника и вопреки своему желанию. Когда он начал обсуждать свою собственную работу, сторонники Шверника стали перебивать Полонского и обличать его самого. Они этого ждали довольно долго.{385}
Народный комиссар обороны и член Политбюро ЦК ВКП(б) К. Е. Ворошилов, протянул Полонскому кипу бумаг: «Вот, — приказал он, — Вы прочитайте несколько телеграмм». Сталин тихо сказал: «Очень интересное дело». Кто-то выкрикнул: «Читай, читай!». Полонский медленно стал читать верхнюю строчку первой телеграммы: «Моторный завод им. Молотова…» Тот же голос настойчиво повторил: «Читай! Читай дальше!» Подписано секретарем ВЦСПС Полонским. «Читай подпись!» — закричали снова. «Подпись — Полонский», — повторил Полонский. «Я много рассылал таких телеграмм», — насмешливо сказал он. «Читай дальше», — прокричали из зала. Полонский медленно зачитал короткое приветствие. «А что тут плохого? — озадаченно спросил он. — Я рассылал такие телеграммы товарищам, с которыми я лично был связан <…> — только рабочим, ничего от них не требовал». Сталин вступился за него: «А при чем тут секретарь ВЦСПС, раз это личное дело?» Ворошилов быстро добавил: «Сколько денег потратили на эти телеграммы?» Кто-то еще закричал: «Сколько подарков раздавал за счет ВЦСПС?» Полонский, теперь уже запинаясь, старался защитить себя: посылал телеграммы за свой собственный счет; дарил книги рабочим, которые приходили в ВЦСПС. Но его первоначальная живость стала быстро пропадать. Ворошилов подвел итог короткой фразой: «Это исключительно семейные телеграммы, — произнес он с презрением. Это говорило о том, что Полонский использовал государственные средства для развития своего собственного круга верноподданных, чтобы свить свое собственное «гнездо».{386}
Молотов попал точно в цель своим последним вопросом, прозвучавшим словно удар молота: «Товарищ Полонский, правда ли, что вы уже шесть месяцев не ходите на работу в ВЦСПС?» Шверник повернулся к Молотову и с неприязнью сказал: «Не ходит шесть месяцев на работу. Не подчиняется никакой дисциплине, и просишь, чтобы тебя освободили». Полонский сломался. Его остроумие и развязность исчезли: «Не могу я, товарищи. Добиваюсь того, чтобы меня освободили, чтобы меня сняли, потому что работать так совершенно бесполезно». Л. П. Берия сурово заявил: «Все же решением ЦК вы не освобождены от этой работы». «Не могу быть формальным человеком, — закричал Полонский, — хочу работать по-настоящему, а этой возможности для меня там нет. Я кончаю». Гамарник и Берия добавили: «Но пока не снят, надо работать». Однако последнее слово принадлежало Сталину. Неизменно умерявший пыл аудитории, он с сочувствием добавил: «Мы его не можем считать недисциплинированным человеком, Очевидно, нам очень трудно работать».{387} Вскоре после этого Полонского перевели на другую должность заместителя Народного комиссара связи.
Ни у Шверника, ни у Полонского не было очевидных политических разногласий, которые могли бы оправдать столь глубокую взаимную враждебность. Оба были верными сторонниками Сталина, оба высмеивали бывших оппозиционеров и никогда не колебались, предъявляя обвинения другим и друг другу. Шверник ожидал, что Полонский будет критиковать его и на пленуме, и подготовил своих сторонников. Используя кипу глупых телеграмм, стоивших не более одного рубля за штуку, он обвинил Полонского в смертном грехе — поощрении «семейственности». Полонский пытался уничтожить Шверника, ставя под сомнение его руководство с политической точки зрения и связывая его с правыми, которые уже были арестованы. Их тяга к взаимным политическим обвинениям стала предвестником истерии, которая вскоре охватила профсоюзы.
Вскоре после пленума ВЦСПС начал проверку отдела охраны труда, который был до этого под началом Полонского, а также девяти институтов, занимавшихся проблемами охраны труда в Москве, Ленинграде и других городах. Эти институты были созданы в начале 1920-х годов при Народном комиссариате труда с целью сокращения количества несчастных случаев на производстве и снижения уровня профессиональных заболеваний. В июле 1937 года проверяющие инспекторы ВЦСПС доложили, что институты наводнены бывшими оппозиционерами и шпионами. Органы НКВД уже арестовали Шмерлинга — директора Ленинградского НИИ, Красновского — директора Московского института, его помощника и группу работников механической мастерской. Проверяющие из ВЦСПС отметили, что по крайней мере десять работников Московского института недавно были арестованы, а сорок три человека получили высшее образование за границей и сохранили там свои связи. Инспекторы язвительно отзывались о работе института, так же как и о его сотрудниках. В четырех исследовательских отделах института: в отделе защитных приспособлений, в отделе техники безопасности, в акустической лаборатории и в санитарно гигиеническом отделе было выполнено большое количество разработок по индивидуальным средствам защиты, но ни одна из них не была принята заводами. Промышленность игнорировала разработанные институтом стандарты по очистке воздуха и вентиляции. Проводившие проверку работники ВЦСПС требовали «очистить Московский институт от политически ненадежных и чуждых элементов и выдвинуть молодых советских специалистов на ответственную работу».{388}
По результатам проверки осенью 1937 года ВЦСПС уволил директоров институтов в Казани, Харькове и Минске и приказал очистить все институты от «чуждых элементов, врагов народа, шпионов и предателей родины». Сразу же там были обнаружены пятьдесят три генеральских сына, бывших представителей аристократии, офицеров, владельцев заводов и священнослужителей, семнадцать сотрудников, у которых были арестованы родственники, и еще пятьдесят семь человек, поддерживавших переписку с родственниками или коллегами за границей. Все эти люди были немедленно уволены, и органы НКВД, по всей вероятности, начали следствие в отношении их.{389} Полонский, курировавший эти институты, также попал под подозрение. Той же осенью он был арестован и расстрелян 30 октября 1937 года, ему было 44 года.{390}
Падение Полонского, так же как и других высокопоставленных функционеров, повлекло за собой следующие отставки и репрессии. М. Г. Лагодинский и Е. Е. Павлова председатели ЦК Союзов потребкооперации Кавказа и Центральных районов соответственно, потеряли работу только из-за того, что они, якобы, не сообщили о своих встречах с Полонским.{391} Д. Н. Мещеряков — председатель ЦК Союза шоферов Москвы и Ленинграда был также освобожден от своих обязанностей. Он работал под руководством Полонского в Народном комиссариате путей сообщения (НКПС). Полонский при переходе на работу в ВЦСПС перетянул Мещерякова в ВЦСПС, а затем выдвинул его на пост председателя ЦК Союза шоферов Москвы и Ленинграда. Когда Полонский оставил работу в ВЦСПС и перешел в Народный комиссариат связи, он предложил Мещерякову новую должность начальника отдела кадров. Оба еще только обсуждали это назначение, когда Полонского арестовали.{392} Мещеряков, получивший свою должность в результате кооптации, являлся членом «клана» Полонского. Он пострадал так же, как и его начальник. Круг потенциальных жертв расширялся.
Террор в органах власти: репрессии против профсоюзов партработников и государственных служащих
Работники ЦК Союза политпросвещения и ЦК Союза госучреждений были политически восприимчивыми людьми, равно как и сильно уязвимыми для репрессий, поскольку их членами были представители партии и органов власти. Чистка в этих профсоюзах выявила сложные взаимоотношения между ВЦСПС, ВКП(б) и НКВД, их роль в развязывании террора. Репрессии начались не по приказу Сталина или Ежова, а скорее из-за сложности взаимодействия организационных структур в партии (на разных уровнях), в органах НКВД, ЦК профсоюзов и ВЦСПС. В обоих вышеназванных профсоюзах проверяющие органы ВЦСПС инициировали цепь событий, повлекших аресты. Если бы ВЦСПС не проявил такого усердия в демонстрации своей «бдительности», уничтожение работников профсоюзов могло бы не достигнуть таких масштабов.
ЦК профсоюза работников политпросвещения был одним из первых, повергшихся нападкам. ВЦСПС возглавил расследование, приведшее к тому, что партия провела свою собственную проверку, после которой был в свою очередь задействован НКВД. В конечном итоге секретари ВЦСПС были запуганы событиями, которым они сами дали ход. Очень скоро ситуация выглядела так, словно они должны были нести ответственность за «врагов», которых после проверок арестовали органы НКВД. В июне 1937 года ВЦСПС начал свое расследование по делам профсоюзных руководителей — в связи с назначением на должности по знакомству и незаконной тратой средств на отпуска и дома отдыха. Члены профсоюза, постановившие провести свой съезд тем летом, уже выбрали сорок девять делегатов, когда между их руководителями произошел раскол из-за жестокой борьбы за состав Центральных Комитетов профсоюзов. К. И. Николаева — одна из пяти секретарей ВЦСПС с неохотой согласилась быть арбитром в этом споре. Николаева была дочерью прачки и неквалифицированного рабочего. Она помогла организовать первый государственный съезд женщин в 1918 году и возглавляла женотдел вплоть до его упразднения в 1930 году.{393} Николаева предложила, чтобы руководство оставалось в прежнем составе до начала съезда, на котором делегаты решат вопрос путем голосования. Однако за это разумное решение Николаеву вскоре привлекли к уголовной ответственности.
После месяца взаимных обвинений в руководстве ЦК профсоюзов в это дело вмешалась Комиссия партийного контроля и начала свою собственную проверку. Органы НКВД также вступили в драку, минуя Комиссию партийного контроля и ВЦСПС, и арестовали некоторых профсоюзных руководителей. Ефремов — один из оставшихся на свободе членов ЦК посодействовал, чтобы в состав руководства вошел Н. Колотилов, который в свою очередь, привел за собой несколько своих знакомых. Ефремова арестовали, и его товарищ Колотилов также последовал в тюрьму. Колотилов работал секретарем партии Ивановского областного комитета во время крупных забастовок текстильщиков в апреле 1932 года. В августе он признался, что организовал эти забастовки по приказу Томского, бывшего председателя ВЦСПС. Конечно же, обвинения были абсурдными. Каждый рабочий в Иваново знал, что Колотилов пытался подавить, а не поддержать забастовки. Несмотря на то, что его действия против забастовщиков не были особенно энергичными и решительными, конечно же, он не проявлял к ним никакого сочувствия.{394},[51]
ВЦСПС попал в страшную переделку. Николаева советовала не менять руководство до съезда, но органы НКВД арестовали большинство руководителей как «врагов народа». Теперь она должна была объяснить, почему «защищала» их. Кроме того, в своем отчете Комиссия партийного контроля обвинила все руководство в принадлежности к «клану Шумского». Их критиковали за то, что они не избирали, а назначали руководящих работников, которые не проводили собраний, покрывали друг друга, расходовали государственные средства и морально разлагались. ЦК профсоюза развалился по принципу домино: арест Ефремова ускорил арест его выдвиженца — Колотилова, в результате чего последовали аресты приближенных самого Колотилова. Николаева была следующей в очереди. Когда Я. А. Яковлев — заместитель председателя Комиссии партийного контроля послал Швернику копию результатов проверки, Николаева запаниковала — ведь аресты уже зачищали ряды ВЦСПС. Она написала срочное сообщение другим секретарям ВЦСПС: «…Защищать это руководство у меня не было никакого желания. <…> Мной <…> было доложено <…> о необходимости смены руководства». Она отреклась от собственного предложения: «Эти слова не мои». С. Л. Брегман — секретарь ВЦСПС быстро ответил: «Считаю необходимым ускорить решение вопроса о снятии нынешнего руководства до съезда». Размашистым почерком поперек собственной записки он написал: «Тов. Шверник, надо нам срочно обсудить».{395} Каждый понимал, что придется отвечать и за методы управления, и за разногласия.
Реакция секретариата ВЦСПС на аресты профсоюзных руководителей показала, что даже простейшее организационное решение могло привести к ужасным последствиям. ВЦСПС стремился продемонстрировать НКВД свою бдительность, поскольку каждый новый арест принуждал его руководителей давать объяснения, почему им не удалось разоблачить предполагаемых врагов. He-разоблачение быстро становилось преступлением. Из-за невозможности определить, кто станет следующей жертвой, руководителей ВЦСПС постоянно застигали врасплох. Кроме того, они понимали, что никак не защищены от арестов. Секретари, боявшиеся, что их обвинят в «защите врага», торопливо стремились себя выгородить. Их попытки быть на шаг впереди НКВД — типичное поведение руководителей каждого учреждения — способствовали раскручиванию маховика репрессий. В этом заключалось своеобразное сочетание защиты и риска, обусловленное спецификой положения, в которое попало руководство: один обладал властью обвинять других, но, в то же время сам мог легко оказаться обвиненных. Секретариат, стоявший во главе огромной организации, не только провоцировал аресты, но страшно боялся оказаться среди арестованных. Таким образом, секретари ВЦСПС являлись как преступниками, так и потенциальными жертвами; они работали сверхурочно, чтобы дать разрешение на аресты, инициированные НКВД, начинали проверки, которые приводили к новым арестам, и в то же время дрожали от страха, когда исчезала новая жертва. Очень немногие профсоюзные руководители были в состоянии противостоять такому сильному психологическому давлению. Многие просто пытались защитить себя за счет своих коллег. Поступая так, они причиняли смертельный вред другим.
Обвинение, которое почти уничтожило Николаеву, «защищавшую врагов», уничтожило С. О. Котляра — председателя Союза работников госучреждений, в состав которого входило 500 тыс. работников советов и СНК. Котляр был одним из немногих руководителей, которые пытались остановить распространение репрессий и защитить своих работников. Его профсоюз был особенно уязвимым, так как был тесно связан с организациями, которые подвергались тщательной проверке, включая Осоавиахим (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству), Советы и Высшие курсы советских строителей при ВЦИК. Котляр, будучи членом президиума Осоавиахима, поддерживал тесные связи с целым рядом недавно арестованных. Например, в 1936 году Котляр пригласил А. С.Киселева — секретаря Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов и наиболее выдающегося члена профсоюза выступить с программной речью на пленуме профсоюза. Не прошло и года, как Киселев был арестован. Котляр по просьбе Р. П. Эйдемана, представителя Осоавиахима, выделил средства на строительство дома отдыха для работников этой организации. Эйдеман был арестован как шпион и расстрелян в июне 1937 года.[52] Котляр был тесно связан с Игнатовым и Шляпниковой — руководителями Высших курсов советского строительства при ВЦИК. Игнатов и Шляпникова были арестованы и обвинены в том, что «организовали на курсах целое гнездо троцкистов». Наконец, Котляр имел связи с Гильбургом — бывшим председателем ЦК коксохимической промышленности. Брат Гильбурга — Райтачак в 1937 году был арестован во время второго Московского судебного процесса над «параллельным троцкистким центром». Котляр помог Гильбургу — после расстрела его брата — сохранить свой пост председателя обкома, но через некоторое время Гильбург также был арестован.{396}
Котляр пытался спасти руководителей своего профсоюза, призывая их защищать друг друга. Он быстро понял, что продиктованное страхом стремление спасти себя, демонстрируя «преданность», обвиняя других, только способствует усилению репрессий. Он старался защитить и руководство своего профсоюза. На VI пленуме ВЦСПС в апреле 1937 года он предпринимал осторожные попытки сдержать кампанию по критике и самокритике, заявлял, что она порочит репутацию руководителей в глазах членов профсоюзов. Быстро уловив связь между кампанией за демократию и арестами, он пытался умерить неистовство взаимных обвинений и оскорблений. Шверник решительно противостоял его усилиям, но Котляра это не остановило. Позже, в том же месяце он снова выступил на конференции Московского областного комитета профсоюза. Однако совершил серьезную ошибку, похвалив главу Ленинградского обкома профсоюза Никитина. Тем летом было арестовано почти все руководство Ленинградского обкома профсоюза. Котляр публично защищал Никитина в попытке не допустить его ареста. Однако через нескольких недель тот также попал в тюрьму.{397} Котляр пытался сдерживать рабочих, которые угрожали руководящим работникам, выдвигая против них открытые обвинения. Аресты на Высших курсах советского строительства начались с обвинения руководителя профсоюзного комитета курсов — пожилой ткачихи, которая требовала уволить директора школы Игнатова. Котляр немедленно вступился за Игнатова, предложил Логиновой оставить курсы и перейти на другую работу Она отказалась, а Котляра обвинили в «попытке помочь врагу народа избавиться от своих разоблачителей».{398}
В конечном счете, руководители Московского областного комитета профсоюза, стремясь сохранить свою репутацию, сделали из Котляра козла отпущения. Отбиваясь от града нападок за допущение «врагов» в профсоюзах, они обвинили Котляра в том, что он позволил «врагам» процветать в Ленинграде. В сентябре Московское областное руководство провело конференцию, которая окончательно погубила Котляра. Поняв, что его будущее поставлено на карту, Котляр произнес осторожную речь, пронизанную лозунгами о профсоюзной демократии. Он извинился за то, что не обнаружил врагов в Ленинградском руководстве и за то, что защищал Никитина. «Нам не удалось разоблачить его, — смиренно произнес он, — это моя вина». И все же Котляр не стал открыто осуждать других или обвинять в профсоюзных проблемах «врагов». Скорее он осудил недостаточное внимание профсоюза к вопросам охраны тайны в госучреждениях, отмечая, что члены профсоюза в госучреждениях небрежно хранили секретные документы — в коробках вместе со своими завтраками, одеждой и личными письмами, документы были разбросаны по помещениям. «В ряде организаций было обнаружено, что люди выносили телефоны, портфели, ряд секретнейших материалов, и никто на это не реагировал, считали это обычным делом».{399}
Московские руководители профсоюза не были заинтересованы в наведении порядка в хранении документов в учреждениях. Они жаждали крови. Извинения и предложения Котляра мало значили. Председатель Московского областного комитета профсоюза Марголин первым пошел в атаку. Он обвинил Котляра в том, что тот допустил грубейшую политическую ошибку, пытаясь защищать «врагов народа» в Ленинградской организации. Он критиковал Котляра за то, что тот, сосредоточив внимание на халатности, «проглядел обер-шпиона Эйдемана» в Осоавиахиме. «Я считаю, что конференция сама должна сделать для себя из этого практические выводы», — заявил он.{400} После окончания четырехдневной конференции делегаты осудили Котляра за «восхваление Ленинградского обкома профсоюза», в котором работали враги народа, и приняли решение «довести до сведения ВЦСПС об этом выступлении Котляра».{401} Вскоре Шверник получил текст речи с просьбой Марголина «принять соответствующие меры».{402}
Через два дня после окончания конференции Котляр обратился с настоятельной просьбой положить конец обвинениям, которые способствовали распространению террора в профсоюзе. Теперь уже он сражался за свою жизнь. На конференции Московского областного комитета он упрашивал своих товарищей по работе образумиться, прекратить обвинения и осуждения. Он сказал: «Безответственность и разбрасывание обвинений подорвало авторитет среди нас. В результате у нас плохие отношения. В профсоюзе мы обвиняли друг друга крепкими словами и продолжаем плевать друг на друга. Сейчас в каждом учреждении проходят дискуссии, в которых люди обвиняются по каждому вопросу Там говорят: “Вы формалист, у вас формальный подход”. А у нас нет других слов, кроме “оппортунист”, “тред-юнионист”, “антигосударственный поступок”. Почему?» Осторожно, пытаясь не ставить по сомнение целесообразность охоты на «врагов» или кампании за профсоюзную демократию, он просил пленум прекратить бросаться обвинениями и тем самым подвергать друг друга опасности ареста. «Мы расшатаны все и не закреплены с точки зрения уважения друг к другу и взаимопонимания. Это продукт собственных отношений, которые мы сами по своей вине создали».{403} Котляр понимал, что своими страхами его товарищи подогревают террор. Но его обращение не нашло отклика. Стенограмма его речи была также направлена в ВЦСПС как доказательство его симпатии к «врагам».
В конце сентября председатель Московского областного комитета профсоюзов Марголин и еще один член профсоюзного комитета направили заявление в ВЦСПС, в котором злостно описывали все ошибки, допущенные Котляром. Констатируя, что «его выступление как политически вредное, не является случайной ошибкой», они требовали «серьезной проверки» Центрального Комитета и особенно Котляра. Используя для формулировки своих обвинений фразеологию кампании за профсоюзную демократию, они обвиняли и руководство профсоюза в том, что в аппарате ЦК Союза «царит подхалимство и круговая порука».{404} ВЦСПС проигнорировал это послание, рискуя быть обвиненным в «защите врага». В течение недели руководство ВЦСПС приняло решение снять Котляра. с поста председателя ЦК Союза. Вскоре после этого он был арестован.{405}
Котляр был выведен из строя не по приказу Сталина, НКВД или партии, а руководителями своего профсоюза. Охваченные страхом, члены Московского областного комитета и председательница местного профсоюзного комитета активно добивались его увольнения и ареста. Они писали в ВЦСПС, настаивали на проверке, направили «доказательства преступлений» Котляра и многократно подчеркивали его связи с людьми, которых уже арестовали. Иными словами, эти люди стремились продемонстрировать свою безусловную преданность, усердно стараясь найти кого-нибудь еще, чтобы уничтожить.
Котляр пытался не дать хода критике снизу, поскольку понимал, что это может привести к дальнейшим арестам. Он осознал быстрее других, что каждый арестованный отбрасывает смертельно опасную тень на свой круг друзей, коллег и знакомых, и которые в свою очередь становились подозреваемыми, если арестованный отказывался «разоблачить» их как «врагов». Отказ распознать и изобличить «врага» до ареста становился основанием для подозрений. Коллеги, друзья и родственники жертвы были поставлены перед выбором: скрыть свои связи с жертвой или сообщить о взаимоотношениях. Те, кто хранили молчание, подлежали исключению из партии, увольнению и аресту за «сокрытие вражеских связей». Те, кто сообщали о своих связях с жертвой, подлежали проверке, расследованию и дальнейшему обвинению. Это был зловещий выбор, и ни члены партии, ни кто-либо другой не боролись с этим.
Некоторые, как Котляр, сохранившие подобие чести, пытались договориться между собой, чтобы не попасть в западню. Стратегия Котляра в профсоюзе заключалась в стимулировании «круговой поруки». Он хотел убедить своих коллег, что, если они будут держаться вместе и прекратят бросаться обвинениями во вредительстве, то ограничат распространение репрессий. Однако Центральный Комитет партии и ВЦСПС уже развязали кампанию за демократию с целью искоренения «круговой поруки», которую пытался поддерживать Котляр. В своей попытке добиться человеческой порядочности он стал отличной мишенью в этой кампании: руководитель среднего уровня, пытавшийся защитить свое окружение и подавить критику снизу.
Обезглавливание профсоюзов
В течение 1937 года террор затронул верхний эшелон профсоюзов. Приказы на аресты не всегда исходили от партийных руководителей. В большинстве случаев аресты были результатом сложного взаимодействия между профсоюзом, местным и областным партийными комитетами, ВЦСПС и НКВД. В ряде профсоюзов местные парткомы возглавили репрессии, увольняя профсоюзных деятелей, которые были связаны с областными партийными руководителями, подвергшимися чистке. Профсоюз и партия лишились своих руководителей во многих регионах. Исключение из партии привлекало внимание НКВД, что, в свою очередь, вело к аресту. В иных случаях органы НКВД арестовывали нескольких высокопоставленных руководителей, за этим следовало исключение из партии и снятие с поста в профсоюзе или ВЦСПС. Аресты и исключения из партии давали ВЦСПС основание проводить свои собственные проверки, которые вели к росту числа арестов. А иногда проверки ВЦСПС становились началом смертельной цепочки, привлекая внимание партии и НКВД к профсоюзным руководителям, обвиненным в должностных преступлениях. Не имело значения, какая именно организация запустила процесс. Взаимодействие партии, НКВД, ВЦСПС и профсоюзов неизменно расширяло круг арестованных. Например, председатель ЦК союза рабочих жилищно-коммунального хозяйства В. Н. Кривихин был уволен из ВЦСПС и исключен из партии. В. А. Точин — председатель ЦК Союза рабочих обработки цветных металлов и К. Е. Терентьев — председатель ЦК Союза рабочих фарфоровой промышленности, наоборот, сначала были исключены из партии, а затем сняты с работы. Некоторые руководители были уволены после проверок, в результате которых было обнаружено, что они скрыли свое «социальное происхождение». Было установлено, что К. А. Трушин — председатель президиума ЦК Союза рабочих рыбной промышленности Южных районов был сыном кулака. Он давал «контрреволюционные, клеветнические установки против партии, извратив лозунг т. Сталина». Аблжаир Цпаев — председатель ЦК Союза рабочих мясомолочных совхозов Казахстана и Средней Азии также потерял работу из-за «скрытия социального происхождения».{406}
Во многих случаях ВЦСПС увольнял тех людей, которые уже были арестованы или расстреляны. Ф. Ф. Кирдянов — председатель ЦК Союза рабочих нефтепромыслов Восточных районов, К. Г. Евдокимов — и. о.председателя ЦК Союза рабочих судостроительной промышленности и А. Н. Рябов — председатель ЦК Союза рабочих строительства тяжелой промышленности Центра и Юга были арестованы и уволены из ВЦСПС. В других случаях ВЦСПС увольнял задним числом людей, которые уже были к тому времени расстреляны органами НКВД, в том числе К. А. Кацарава — председатель ЦК союза работников начальной и средней школы Грузии, Б. Н. Баркан — секретарь ЦК Союза рабочих тракторной промышленности, А. 3. Здобнов — председатель ЦК Союза рабочих автомобильной промышленности, В. Г. Саватеев — председатель ЦК союза рабочих лесосплавной промышленности Северных районов, К. К. Стриевский — председатель ЦК Союза рабочих тяжелого машиностроения, М. Г. Шлыков — секретарь ЦК Союза рабочих речного транспорта, Н. А. Басин — председатель ЦК Союза рабочих лесопильной и деревообрабатывающей промышленности Северных районов, Волцит — председатель ЦК Союза рабочих электрослаботочной промышленности и Карклин[53] — председатель ЦК Союза работников хозучреждений. ВЦСПС уволил покойников.{407}
Областные и местные партийные комитеты, а также НКВД внимательно просматривали прошлые протоколы и записи, чтобы найти «врагов» и раскрыть их связи. Людей исключали из партии и снимали с работы из-за речей, которые они когда-то произносили на собраниях, или голосовали за резолюцию Троцкого, за случайную дружбу или связь, давно забытую, покрытую пылью рекомендацию. П. С. Николаев — секретарь ЦК Союза работников электросвязи был уволен со своего поста и исключен из партии за отношения с двумя «врагами народа». Председатель ЦК Союза рабочих молочной промышленности М. М. Питерина была лишена членства в партии и работы за то, что в 1924 году на собрании голосовала за троцкистскую резолюцию. Пять лет назад она развелась с мужем. Ее обвинили в том, что она «скрывала» свои отношения с бывшим супругом, которого недавно расстреляли как «врага народа». В конце августа председатель ЦК Союза работников медико-санитарного труда Грузии М. Н. Мамардашвили был исключен из партии и уволен с работы, потому что оказал помощь «врагу народа». Исполнение его обязанностей было возложено на Акакия Пацулая. Спустя три месяца НКВД арестовал и его. Председатель ЦК Союза работников начальной и средней школы Армении С. А. Макинц была уволена после того, как арестовали ее мужа как «контрреволюционера-националиста». Она пыталась его защитить. Секретариат ВЦСПС написал в поддержку ее увольнения: «Если он таков, значит и она такова». Было принято постановление снять ее с работы. Л. А. Мехоношина — секретарь ЦК Союза работников начальной и средней школы РСФСР была выгнана из партии и уволена с работы после ареста ее брата. Обнаружилось, что когда-то она вела активную деятельность в партии левых эсеров. Ф. Ф. Щербаков — председатель союза рабочих каменноугольной и сланцевой промышленности Центральных районов был уволен за «потерю партийной бдительности». В чем заключалось его преступление? — Он рекомендовал на работу в ЦК Союза угольщиков Центра недавно арестованного троцкиста. Д. Н. Соколов был исключен из партии и снят с поста секретаря ЦК Союза рабочих черной металлургии Юга за то, что дал рекомендацию человеку, которого впоследствии арестовали как «врага народа». М. М. Машкевич был отстранен от должности председателя ЦК Союза рабочих нефтепромыслов Кавказа партгруппой союза «за близкие отношения с ныне разоблаченными врагами народа». Он не довел до сведения парторганизации информацию об аресте своего родственника. ВЦСПС с неодобрением отметил, что он «до последнего дня ареста имел связь с ним». Председатель союза рабочих швейной промышленности Южных районов А. Я. Маргулис была исключена из партии за «скрытие от партии принадлежности ее мужа к рабочей оппозиции после Гражданской войны и за рекомендацию ныне разоблаченного врага народа на должность начальника главного швейного управления». Председатель ЦК союза пожарников был уволен за то, что не сообщил в партийную организацию о том, что жена его брата, проживавшая с ним в одной квартире, была арестована. И. И. Синчук — председатель ЦК Союза рабочих рыбной промышленности Дальнего Востока, М. Н. Стеклов — председатель ЦК Союзов рабочих железных дорог Юга и Соколов П. П. — член президиума ЦК Союза рабочих железных дорог Юга, Ф. И. Фисенко — председатель и Г. А. Раевский — секретарь ЦК Союза рабочих мукомольной промышленности и элеваторов Востока, А. Ф. Купцов — член президиума ЦК Союза железорудной промышленности Востока — все они были исключены из партии и уволены с работы за связи с «врагами народа». Некоторые профсоюзные руководители были обвинены во множестве «преступлений». М. Н. Белаковская — председатель ЦК Союза работников общественного питания имела близкую связь с одним профсоюзным руководителем, который уже был арестован. Кроме того, она рекомендовала и настаивала на том, чтобы в Институт общественного питания был принят на работу в качестве ректора Мирский, который также был арестован. К тому же обнаружилось, что она «дочь помещика». Белаковская была исключена из партии и уволена с должности.{408}
ВЦСПС не просто реагировал на действия, уже предпринятые НКВД или партией. Он снял с постов многих профсоюзных руководителей, потому что они не сумели распознать врагов среди своих коллег. И. А. Халявин — председатель ЦК Союза рабочих тяжелой промышленности Урала и Восточной Сибири был изгнан из партии и уволен с своей должности, поскольку не «разоблачил» профсоюзных работников, которых впоследствии арестовали. ВЦСПС отмечал, что он «не заслуживает политического доверия». Болдак — член президиума ЦК Союза рабочих железных дорог Средней Азии и С. И. Жибров — председатель ЦК Союза рабочих железных дорог Востока и Дальнего Востока потеряли работу «за потерю большевистской бдительности».{409}
Аресты продолжались на протяжении 1937 и 1938 годов. К концу 1937 года ВЦСПС утвердил увольнение пятидесяти двух председателей и секретарей профсоюзов, а также тридцати других руководителей.{410} Эти цифры, по всей вероятности не точные, показывают, что, по крайней мере, треть профсоюзов была обезглавлена. Подавляющее большинство этих руководителей было арестовано. Секретариат ВЦСПС нес ответственность за одобрение увольнений только самых высокопоставленных профсоюзных руководителей: председателей и секретарей, директоров институтов и отделов ВЦСПС. В перечне имен, указанных в этой главе, нет фамилий руководителей низшего уровня или тех, кто был уволен или арестован «группами», как например, весь состав Ленинградского обкома профсоюза работников политпросвещения. Если бы были известны имена всех этих работников, общее количество жертв кровавой расправы было бы, несомненно, существенно больше.
Сколько нужно было арестов, чтобы создать атмосферу «террора» для тех, кто остался на свободе? Несомненно, репрессии такого масштаба внушили сильный страх и изменили культуру поведения работников профсоюзов на службе. Репрессии повлияли на обычное поведение людей, их взаимоотношения с коллегами, с вышестоящими должностными лицами и сотрудниками, изменили дружеские подшучивания, характер их отношений и мысли. Одним словом, все в человеческих взаимоотношениях было трансформировано культурой страха, обвинений и арестов.{411} Все работники профсоюзов знали, что происходит. Следователи закинули широкие сети, в которые попали бывшие оппозиционеры, а также их друзья, наставники, товарищи по работе, родственники и случайные знакомые. Жертвой мог стать любой. В 1937 и 1938 годах секретариат ВЦСПС регулярно проводил заседания, чтобы одобрить истребление профсоюзных руководителей одного за другим. В ноябре делегация иностранных рабочих прибыла в страну для празднования двадцатой годовщины революции. Секретари ВЦСПС на короткое время приостановили свои ежедневные утверждения арестов, расстрелов и увольнений, чтобы спланировать визит делегации. Они разработали прекрасный маршрут. Иностранные рабочие посетили Большой театр, проплыли на теплоходе по Волге, посетили заводы и маршировали по Красной площади в честь празднования годовщины революции. Шверник, Лозовский и Москатов — члены секретариата ВЦСПС сделали передышку, чтобы поприветствовать своих иностранных товарищей в стране социализма.{412} Можно только представить, насколько было раздвоено их мышление во время демонстрации советских достижений. Визит делегации был не более чем паузой в беспощадной работе, которой они руководили. Через несколько дней секретариат вернулся к работе, голосуя за аресты и репрессии профсоюзных работников, имена которых были указаны в кажущемся бесконечным списке, в каждой отрасли промышленности, учреждениях и во всех уголках страны.
Проверки в ВЦСПС
В 1937 и в 1938 годах ВЦСПС решил провести в профсоюзах собственные проверки, которые привели к многочисленным увольнениям и дали органам НКВД основания для еще большего количества арестов. ВЦСПС нанял целый корпус следователей, которые проверяли достоверность финансовой документации, опрашивали работников и составляли отчеты об условиях труда. Результаты этих проверок, инициированных обвинениями в адрес конкретных лиц, статьями в местных газетах или неразрешенными спорами в профсоюзных организациях, часто публиковались в газетах. Следователи обвиняли профсоюзных руководителей в моральном разложении, в несчастных случаях на производстве, недостатке продуктов питания и жилищных проблемах. Объясняя личностное разложение «вражескими происками», эти отчеты привлекли внимание НКВД и ВКП(б) и способствовали тому, что рабочие в других профсоюзах стали предъявлять своим руководителям аналогичные обвинения. Типичным примером может служить проверка в ЦК Союза рабочих железнодорожного строительства и метрополитена. Первоначальная проверка ВЦСПС установила, что председатель ЦК Союза Антропов и секретарь ЦК Союза Шухман не придавали значения поиску врагов, погрязли в разврате и сквозь пальцы смотрели на опасные условия труда. За счет профсоюзных средств на квартире Антропова устраивались коллективные выпивки работников ЦК. Выражаясь политическим языком того времени, небольшая группа руководителей создала атмосферу «семейственности», скрепляя свои связи постоянными выпивками и подавляя критику снизу. В 1936 году Антропов коллективной выпивкой у себя на квартире отметил свой приход в ЦК Союза, а также прием на работу новых сотрудников. Во время шумной вечеринки нового председателя «крестили» алкоголем. Позже, на очередной выпивке эта же компания, возбужденная алкоголем, составляла бюджет профсоюза. Щедрость Антропова за счет профсоюзных фондов распространилась на сотню работников политического и профессионального просвещения, которых он пригласил в ресторан. Это стоило профсоюзу 4 тыс. 797 рублей, это было больше двухгодичной зарплаты профсоюзного работника среднего звена, К сожалению, усилия профсоюза искоренить безграмотность не шли дальше выпивок с работниками Ликбеза. Что еще важнее, следователи ВЦСПС обвинили профсоюзных руководителей в том, что те не обращали внимания на высокий уровень несчастных случаев на железных дорогах. Только в 1937 году сто шесть рабочих погибли в результате несчастных случаев на работе. Профсоюз не оказал материальной помощи семьям пострадавших. На крупном строительстве, где было занято 12 тыс. рабочих, за шесть месяцев произошло более тысячи несчастных случаев, из которых шесть закончились смертельным исходом. В отчете сообщалось, что бывшие троцкисты были арестованы в разных местах железнодорожных линий по всей Москве, но профсоюзные руководители не обращали внимания на «врагов» в своей среде. Все смешалось: обвинения в причастности к оппозиции, моральной распущенности и пренебрежении правилами техники безопасности. Следователи обвиняли профсоюзных руководителей за опасные условия производства и плохие условия жизни рабочих, тем самым готовя почву для арестов.{413}
Как Аладдин открыл для себя значение волшебной фразы «сезам, откройся!», так и рабочие вскоре осознали власть слов «вражеская деятельность». Партия цинично ссылалась на «безопасность труда», чтобы заручиться поддержкой в рабочей среде арестов бывших оппозиционеров, а рабочие использовали слово «оппозиционеры» как способ добиться улучшения условий труда и повышения его безопасности. На свой страх и риск руководители игнорировали подобные сигналы. Когда около двухсот взрослых и детей в текстильной Ивановской области заболели после того, как съели хлеб из пекарни, товарищ Николаенко сообщил в ВЦСПС, что это отравление является результатом умышленной вражеской деятельности против рабочего класса. Несмотря на то, что в прошлом жалобы рабочих на испорченные продукты, их хроническую нехватку и нерегулярные поставки часто игнорировались, для руководителей ВЦСПС жалоба на «умышленное отравление» была равносильна поражению электрическим током. Они немедленно начали расследование и провели серию оздоровительных мероприятий в рабочих столовых и в пекарнях.{414}
Выражение «враг народа» оказалось полезным для многих. ВЦСПС использовал его для объяснения непрекращающихся, по-видимому, неустранимых трудностей в снабжении продуктами питания. Например, перекладывая ответственность на «врагов» в системе розничной торговли, они освобождали себя от ответственности. В июле почти все руководство ЦК Союза работников кооперации Украины и Крыма было арестовано вместе с председателем ЦК Союза Барканом. Начало расправам было положено, когда обнаружилось, что секретарь профсоюза Златопольский скрыл арест двух своих братьев. Руководители ВЦСПС быстро освободили его от должности и начали проверку профсоюза. Следователи обнаружили типичные нарушения: «подрыв демократии», «семейственность» в подборе кадров, «подхалимство», «круговая порука», извращение политики оплаты труда, использование средств социального страхования, нарушение трудового законодательства и подавление критики снизу. Профсоюзные руководители не обеспечивали рабочих спецодеждой, не предоставляли медицинской помощи их детям и не обеспечивали пенсией по старости. Кроме того, региональные партийные руководители потворствовали практике попустительства.{415} Следователи неодобрительно относились к жалобам рабочих на «врагов народа» в профсоюзных рядах. Месяц спустя, в августе, на собрании в Киеве оставшиеся партийные и профсоюзные руководители попытались переложить обвинения на директоров кооперативных магазинов, обвиняя «вражеских директоров» в пустых полках. Как высшие, так и низовые профорганы теперь искали «врагов народа», чтобы избежать ответственности за глубоко укоренившиеся организационные и экономические проблемы.{416}
Следователи ВЦСПС часто согласовывали с ВКП(б) и НКВД обвинения против работников обкомов. Хотя инициатива их осуждения, по всей видимости, шла снизу, трудно было распутать цепь событий. Председатель ЦК Союза рабочих зерносовхозов Осипов и другие руководители профсоюза обратили на себя внимание следователей ВЦСПС после того, как один журналист язвительно критиковал их поведение в местной газете рабочих. Было не ясно, действовал ли журналист по собственной инициативе или по совету рабочих, или это партийные организаторы подсказали ему, как спровоцировать чистку профсоюза. Однако следствием статьи, написанной по следам стремительных арестов Одесского обкома партии, стали организованные ВЦСПС проверки связи профсоюзных руководителей с областными и районными партработниками, сидевшими в тюрьме. Профсоюзные руководители обвинялись в «политической слепоте». Рабочим объяснили, что причиной арестов, приведших к устранению руководства основных учреждений Одессы, были позорные условия труда, несчастные случаи со смертельным исходом и увечья в совхозах. ВЦСПС обвинил Осипова — председателя ЦК профсоюза за создание «затхлой атмосферы подхалимства, круговой поруки и зажима критики». ВЦСПС заявил, что он увольнял каждого, кто его критиковал, и проводил время в пьянках в компании с другими профработниками, поэтому которые давно пора было арестовать руководителей, оскорбивших доверие людей, интересы которых они должны были отстаивать.{417}
Усиление репрессий в профсоюзах
Провокационные заявления, в которых сочетались популизм с призывами к охоте на врагов, разожгли разрушительный пожар, которых вскоре поглотил руководство профсоюзов сверху донизу. Профработники возмущено реагировали на любое обвинение во вредительстве, отвечая встречными обвинениями, направленными на дискредитацию противников. Страх повысил ставки: обвинение могло не только опозорить, но и привести к потере работы, аресту и даже казни. Каждый маскировал свою критику и жалобы демократической фразеологией, используя одни и те же лозунги для достижения различных целей. Лозунги, используемые в жестокой борьбе за должность, привилегии и выживание, не имели никакого отношения к их смыслу. Если бы язык можно было сравнить с конвертируемой валютой, то он все в большей степени девальвировался во время политической гиперинфляции 1937-1938 годов. В Уфе несколько членов ЦК Союза рабочих спичечно-фанерной промышленности обвинили своего председателя Пилиненка и секретаря ЦК Смирнову в пьянстве, «тесной спайке с врагами народа» и «гастролерстве». Предмет разногласий, причиной которых был мотив личной мести, можно было с трудом трактовать однозначно, хотя обвинения, опиравшиеся на лозунги профсоюзной демократии, были всем хорошо знакомы. Руководители лесопильной и деревообрабатывающей промышленности в этом споре также встали на сторону профсоюза. Один бывший директор крупного лесопильного завода в Уфе поддерживал обвинения против Пилиненка, но выяснилось, что с ним у директора имелись личные счеты. Когда в 1935 году того уволили, Пилиненок его не поддержал. Пилиненок защищался себя точно таким же способом, тем же языком, которым пользовались его обвинители. Он обвинил членов ЦК, добивавшихся его увольнения, в том, что они были связаны с руководством «Фанертреста» — «вражеской» группой, которая «игнорировала сигналы большевистской партии и беспартийных», «не разоблачала врагов народа» на фанерной фабрике и в тресте» и способствовала «вражеской активности». Таким образом, ЦК Союза разделился на две группы, каждая из которых обвиняла друг друга в одних и тех же нарушениях. ВЦСПС, осведомленный об ожесточенных спорах, начал проверку, которая вскоре вышла и за пределы ЦК Союза, затронув по крайней мере шестнадцать работников лесопильной и деревообрабатывающей промышленности. Даже следователи не могли понять смысл неразберихи, порожденной взаимными обвинениями. Было установлено два неопровержимых факта: во-первых, обе стороны неоднократно напивались (часто вдвоем) на протяжении 1936 года. Во-вторых, отдел охраны труда ЦК профсоюза плохо выполнял свою работу.{418} Иными словами, рабочие лишались пальцев, рук и других частей тела при работе с опасными машинами из-за несоблюдения правил техники безопасности, но ни Пилиненок, ни его противники не делали попыток уменьшить количество несчастных случаев. Грязный клубок обвинений лег на стол Шверника, надо было распутать нити клубка и определить виновного. Это было одно из множества дел, которые направлялись руководителям ВЦСПС для разрешения. Не удивительно, что Шверник, которому не хватало проницательности и уверенности царя Соломона, с отвращением всплеснул руками. Поскольку суть обвинений с обеих сторон сводилась к связям с «врагами», Шверник, по всей вероятности, передал компрометирующие материалы в НКВД.
Борьба, как в ЦК Союза рабочих спичечно-фанерной промышленности, шла во многих профсоюзах. Личные амбиции, внутренняя борьба за власть, вражда между ведомствами — все это подавалось руководством профсоюзов на языке того времени. Высокий уровень производственного травматизма, пьянство, моральная распущенность автоматически приравнивались к «вражеской деятельности». Поскольку проблемы в профсоюзе были представлены как измена, они привлекли внимание органов, проводивших расследование, которые, в свою очередь, раскрыли сомнительное поведение и связи с «врагом». Руководители ВЦСПС и ВКП(б) с готовностью реагировали на любое обвинение, в котором речь шла о «врагах», из страха, что их могут обвинить в укрывательстве. Вал обвинений и проверок не мог не привлечь внимания органов НКВД, которые без колебаний арестовывали любого человека, обмазанного дегтем обвинений.
Таким образом, террор распространялся все шире, охватывая один профсоюз за другим, и спускался с верхнего на более низкий уровень иерархической структуры профсоюзов. В 320 км к востоку от ЦК Союза рабочих спичечно-фанерной промышленности находился обком профсоюза леса и сплава, головная организация которого располагалась в Свердловске; накануне выборов этот профсоюз также был втянут в жестокую борьбу. Руководство обкома буквально умылось слезами в процессе «критики и самокритики». Осенью 1937 года после выборов лишились должности несколько старых руководителей профсоюза; газета «Труд» опубликовала нелестную статью о новом руководстве. Статья подстегнула некоего Нифетова[54] написать в ВЦСПС длинный донос на президиум обкома профсоюза. Нефедьев обвинил вновь избранный президиум в злоупотреблении положением, нерегулярном проведении собраний. По объяснению Нефедьева, в президиум в составе семи человек царит беспорядок. Рубель — новый председатель президиума профсоюза был недавно исключен из партии и уволен со своей прежней должности за «связь с врагом», другой член президиума — за «систематическое пьянство и учиненный скандал», а третий — «за пьянку и нанесение побоев жене стахановца». Четвертого члена президиума направили инспектировать тюрьмы НКВД на лесозаготовках, пятый — уехал в Свердловск. Хотя два остальных члена президиума продолжали проводить собрания, они вряд ли могут заменить собой весь состав. Работники крупнейшего обкома, включая инспекторов по труду и физической культуре, были арестованы. Нефедьев затаил злобу против Пестова — одного из оставшихся членов, которым затем стал председателем. Нефедьев жаловался, что Пестов занимал одновременно три поста, включая должность инструктора и получал 700 рублей в месяц за чтение газет рабочим вслух.{419} (Возможно, Пестов занимался дополнительной работой после ареста платных работников профсоюза.)
По словам Нефедьева, Пестов также был виновен в «нарушении профдемократии». Являясь одним из представителей старого руководства, он пытался фальсифицировать выборы в профсоюзах, созвав делегатов из Свердловска, чтобы заранее подготовить список кандидатов. Будто бы он сказал делегатам: «Надо нам договориться, решить, кого мы будем выставлять кандидатами в состав пленума, и за кого мы будем голосовать». Пестов попытался повернуть ход съезда в свою пользу, поручая рабочему комитету организовать дополнительные выборы, чтобы отменить результаты предыдущего голосования за делегатов. Нефедьев писал с возмущением: «Обком превратился в проходной двор».{420}
Нефедьев был не единственным человеком, бросавшимся обвинениями. Инспектор по технике безопасности также обвинял Пестова в нарушении процедуры выборов и потребовал, чтобы тот написал честный отчет для съезда профсоюза. Пестов не стал этого делать и вскоре уволил инспектора «за политические ошибки». Тот потребовал объяснения, но Пестов не считал нужным оправдываться. После того как вмешался Нефедьев, чтобы защитить инспектора по технике безопасности, Пестов отказался от своего обвинения, снова принял его на работу и отправил в отпуск. Нефедьев немедленно обвинил Пестова в «зажиме критики». В заключение своих многостраничных обвинений он закончил свое письмо так: «Учитывая неблагополучное состояние в руководстве обкома, прошу заинтересоваться и вмешаться в это дело ЦК Союза и ВЦСПС и осветить данный материал в газете “Труд”, а также прекратить Пестовское издевательство над работниками обкома и прекратить нарушение профдемократии и посмотреть возможность пребывания Пестова в обкоме Союза в дальнейшем».{421} Таким образом, Нефедьев обличал Пестова, перемежая каждое обвинение удобными лозунгами профсоюзной демократии. Во втором доносе, риторика Нефедьев стала еще более резкой. «Когда, наконец, Пестов — председатель Свердловского обкома профсоюза будет разоблачен? — нетерпеливо потребовал он. — Попирающий профдемократию жулик, двурушник и подхалим, окруживший себя сворой жуликов, чужаков и разложившихся людей вплоть до контрреволюционного инструктора физкультуры». Он продолжал описывать Пестова как «основного подхалима» Рубеля — бывшего председателя обкома профсоюза, который был исключен из партии за контрреволюционные высказывания о Сталине. Пестов знал об этом разговоре! Пестов хотел защитить Рубеля! Пестов дал Рубелю рекомендацию, в которой написал, что подобных разговоров никогда не было! Нефедьев подробно, еще более истерично, изложил, что он все разоблачил и обо всем сообщил. Письмо заканчивалось скрытой угрозой в адрес ВЦСПС: «Не думайте, что изменилась сколько-нибудь, как нас учит тов. Сталин, работа по-новому».{422} Обвинения в адрес Пестова были пронизаны фразеологией, прозвучавшей на пленумах ЦК Союза и ВЦСПС: «нарушения профдемократии», «лизоблюды, подхалимы, разложившиеся дегенераты», «большие политические ошибки и нарушения выборов тайного голосования». Эти письма также объяснялись глубокой личной неприязнью.
А. П. Шолмов, 37-летний председатель ЦК Союза рабочих леса и сплава Восточных районов пытался положить конец этому делу, написав честное письмо С. Л. Брегману, бывшему председателю Союза работников обувной промышленности, который был назначен на пост секретаря ВЦСПС. В письме объяснялось, что вновь избранный состав президиума обкома был сокращен. Осталось четыре человека, двое из которых не находились в Свердловске. Было трудно проводить регулярные собрания, но снова были проведены выборы и Пестова справедливо избрали председателем. Проверка, проведенная местным профсоюзом, сняла с него все обвинения. По словам Шолмова, Пестов был надежным и талантливым руководителем.{423} И все же чьи интересы отстаивал Шолмов? Недавний выпускник лесотехнической Академии в Ленинграде, в 1936 году он стал секретарем профсоюза.
Это была его первая должность в профсоюзе. Он никогда не валил лес и не сплавлял бревна по реке. Его головокружительный взлет на высокий пост являлся прямым результатом устранения и заключения в тюрьму целого слоя руководства профсоюза,{424}
Трудно до конца понять, что побуждало к взаимным обвинениям, но кажется, что причиной была борьба за власть на местном уровне после выборов.[55] Прежние руководители пытались защитить свои позиции, единодушно голосуя и протестуя против неблагоприятных для них результатов выборов. В определенной степени им это удавалось. Органы НКВД, контролировавшие их деятельность, произвели аресты и устранили Рубеля — председателя обкома профсоюза. Пестов — один из немногих руководителей, оставшихся от прежнего руководства, которого снова избрали, занял несколько вакантных должностей. Обвиненный Нефедьевым в различных правонарушениях, он боролся за то, чтобы восстановить свое доброе имя и сохранить свой пост. Обе стороны в этой опасной борьбе утверждали, что своими действиями отстаивают профсоюзную демократию. Однако какая сторона была истинным защитником демократических принципов так и не ясно. Был ли Нефедьев честным человеком, пытавшимся улучшить работу обкома и положить конец превышению полномочий? Был ли он членом клики, борющейся за власть в союзе с инспектором по технике безопасности и другими, жаждавшими лишить Пестова должности, чтобы на его место поставить своих людей? Или он страдал безумием навязчивой идеей о Пестове по личным мотивам? А как насчет Пестова? Мог он цинично получать четыре профсоюзные зарплаты, в то время как рабочие стояли по пояс в ледяных реках, сплавляя бревна на лесопильные заводы за жалкую зарплату в 250 рублей в месяц? Или он старался изо всех сил продолжать деятельность профсоюза, принимая на себя дополнительные обязанности после того, как количество профсоюзных работников уменьшилось после арестов? Был ли Шолмов разумным человеком или карьеристом и «подхалимом», защищавшим Пестова? И каков был результат? Был ли арестован Пестов и его окружение органами НКВД? Удостоился ли Нефедьев похвалы за продвижение «профдемократии» в Свердловске? Или он продолжал бредить идеей о «вражеской клике» в изолированной палате для душевнобольных? Непостоянство, субъективность, свойственные драматическим актерам, скрывают «объективную» правду. Независимо от того, в чем заключается правда, способность Нефедьева сформулировать свои навязчивые идем языком того времени гарантировала, что он будет услышан. Его обвинения, истинные или вымышленные, не остались без внимания и в конечном счете способствовали проведению серьезной проверки в обкоме профсоюза.
ВКП(б), ВЦСПС и НКВД были завалены доносами, наподобие тех, нефедьевских. На многочисленных сценах от Киева до Хабаровска местные актеры играли в драматических спектаклях, содержанием которых являлись политические обвинения, не имевшие значения подробности, личное недовольство и опасная запутанность положения. Интенсивный поток взаимных обвинений, состоял из мелочей повседневной жизни: кто с кем пил, кто больше зарабатывал, кто сделал неподобающее политическое замечание. Это история не об одном злодее и множестве его жертв, а более глубокая драма, в которой политические репрессии стали удобным формой выражения возмущения руководством, соперничества в организационных структурах и личных амбиций. Обычные сплетни на работе оказывались смертельно опасными, так как создавали путаницу, которую органы НКВД слишком сильно жаждали «расследовать», используя лозунги демократии. Не было недостатка в злодеях или жертвах: в смертельную игру вскоре вовлекли руководство каждого профсоюза. Некоторые руководители действовали по примеру Котляра. Большинство же, напуганные угрозой ареста и казни, ухватились за палку, с одного конца которой был террор, а с другого — демократия, и набросились с ней друг на друга. Собрания превратились коварную и смертельно опасную игру гладиаторов, орудующих лозунгами. Игра за выживание становилась все более сложной.
Прекращение безумства?
В январе 1938 года Центральный комитет собрался для рассмотрения вопроса, связанного с массовыми исключениями из рядов ВКП(б). Сталин, обеспокоенный этим фактом, стал критиковать «ложную» бдительность, ставшую их причиной. Многие парткомы перестали существовать или прекратили свою деятельность, работников организаций, оказавшихся без руководства, раздражала внутренняя борьба. Критика Сталина спровоцировала появление множества уволенных, требующих возмещения морального вреда и восстановления на службе. В последующие месяцы процесс исключения из партии замедлился, многие исключенные были снова приняты в партию и впервые с 1933 года в партии начался прием новых членов.{425} Но продолжались и аресты. Эти два мощных и противодействующих потока людей — арестованные и оправданные от обвинений — посеяли панику в профсоюзах. По мере того как одни шагали в тюрьму, другие боролись за право вернуться на работу. Функционируя согласно беспощадной логике своих организаций, работники НКВД, ВКП(б), главков и ВЦСПС действовали наперекор друг другу. Парализованные страхом, выходя в своих действиях за рамки закона или процессуальных норм, они ниспровергали, противоречили и не считались друг с другом.
Члены партии, утверждавшие, что их обвинили, объявили выговор или исключили из партии ошибочно, имели право обжаловать решение. Во многих случаях решения об исключении были отменены. ВЦСПС нес ответственность за восстановление пострадавшего на работе или в профсоюзе. Многие директора заводов, должностные лица в главках, заведующие магазинами отказывались подписывать заявления о приеме на работу, написанные «реабилитированными». В создавшемся политическом климате, полном непредсказуемости, невозможно было знать, не будет ли восстановленная сегодня в правах жертва арестована завтра. Никто не хотел оставлять письменных «доказательств» того, что когда-то «помог» врагу или «покрыл» его. В результате ответственные работники отказывались действовать, и работа по найму персонала прекратилась. Тысячи людей, с которых были сняты обвинения, оказались в подвешенном состоянии. Уволенные с работы и исключенные из профсоюза, но восстановленные в партии, они не могли найти новую работу. Они избежали тюрьмы, но оказались на улице. Профсоюзы рассматривали дела сотен людей, которые были несправедливо уволены и обращались с просьбой восстановить их на работе. Люди с волнением обращались к руководству ВЦСПС, в ЦК профсоюзов, главков, чтобы получить направления, которые могли бы помочь им восстановиться на работе. Профсоюзные руководители спорили с партийными работниками и директорами трестов и других учреждений о восстановлении людей на прежней работе. Никто не был уверен в том, каким следовать процедурам, все боялись совершить ошибку
Так же как на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 году партия акцентировала внимание на партийной демократии, так и ВЦСПС во время проведения кампании придавал большое значение профдемократии, и еще раз повторил решения партии, принятые январским пленумом ЦК ВКП(б) 1938 года на своем пленуме. Шверник открыл пленум ВЦСПС, кратко изложив речь Сталина. Концентрация внимания на «ошибках» и «перестраховке» была новшеством для профсоюзных руководителей, которые были сбиты с толку, напуганы и озабочены тем, чтобы покончить с неопределенностью, которая грозила им потерей недавно полученных должностей.{426} Делегаты пленума ВЦСПС обращались к речи Сталина для критики «перестраховки» — условного обозначения беспомощности руководства, которое вело к бездействию. Профсоюзные руководители привели в пример людей, потерявших работу в результате обвинений. Позже, когда и сами обвинители были «разоблачены как враги», никто не захотел принять на себя ответственность за восстановление прежнего положения. Председатель ЦК Союза рабочих тяжелого машиностроения К. К. Стриевский собирал «компрометирующие материалы» на другого руководителя — М. Л. Кагановича[56], основанные на чьем-то доносе, направленном в ЦК Союза. Ходили слухи, что Каганович связан с группой троцкистов и виновен «в целом ряде грехов». В результате профсоюзные руководители решили не приглашать Кагановича на пленум профсоюза. Затем Стриевский был арестован как «враг». Дальнейшее расследование показало, что обвинения против Кагановича были безосновательными, и дело распалось. ВЦСПС принял Кагановича на работу в отдел заработной платы. Было ясно, что он пострадал от слухов. ЦК Союза отказался помочь ему в восстановлении в правах.{427}
Погребной — новый председатель ЦК Союза, вступивший в должность после ареста Стриевского, сказал на пленуме, что случай с Кагановичем является типичным. Профсоюз завален жалобами людей, которых уволили из-за того, что «их родственники оказались врагами народа или они сами были исключены из партии, были заграницей или знали кого-то заграницей». Профсоюз не имел таких руководителей, которые механически бы всем доверяли, чтобы подписать необходимые бумаги, благодаря которым люди могли вернуться на работу: «…не хотят подписывать, по телефону будут говорить, а писать не будут». Погребной привел ряд примеров, когда людей увольняли по ошибке. Одна женщина, на седьмом месяце беременности, потеряла работу на фабрике из-за того, что ее муж был арестован как «враг народа». «Они выгнали ее с фабрики, — объяснил Погребной, — и исключили из комсомола». Когда Погребной обратился в по данному вопросу в ВЦСПС, Москатов — один из секретарей сказал ему: «Возьмите ее снова на работу и забудьте о необходимых подписях». Вмешался партком фабрики и пригрозил наказать любого, кто будет принимать рабочих на работу без оформления соответствующих документов. Они заявили, что снова принимают на работу «троцкистов». Таким образом, профсоюз поступил наперекор главку и парткому, так как никто из них не хотел нести ответственность за принятие на работу потенциального «врага».{428}
Еще больше вопрос осложнялся тем, что начальство увольняло людей, которые впоследствии были «разоблачены» или арестованы. Были ли решения по тем людям, которых и позднее все еще считали «врагами», действительными? Например, на машиностроительном заводе «Уралмаш» некто Карпелевич был исключен из райкома партии за шпионаж в начале 1937 года, когда начались «разоблачения». Профком завода быстро последовал его примеру Карпелевич был снят с работы и лишен членства в профсоюзе. Несмотря на это, позже арестованные секретарь райкома партии и директор завода, ставили под сомнение правильность его увольнения. Карпелевич подал заявление в ЦК профсоюза с просьбой пересмотреть решение профкома завода. ЦК подтвердил решение нижестоящей организации, и тогда Карпелевич обратился в секретариат ВЦСПС. Погребной сказал: «Сейчас ситуация становится совершенно непоследовательной». Секретариат подтвердил решение профсоюзной организации, но в то же время предложил восстановить Карпелевича в качестве члена профсоюза, что было крайне противоречивым решением. Погребной пожаловался: «Человека исключили за шпионаж, за участие в диверсионной деятельности. Прошло девять месяцев, и вдруг он становится честным. Понятно, что доказательство его вины было абсурдным». Шверник прервал Погребного и прекратил дальнейшее обсуждение этого дела вопросом: «Он на свободе?» Шверник понимал, что арбитрами последней инстанции для определения виновности или невиновности человека являются органы НКВД. Если бы Карпелевич сидел в тюрьме, у ВЦСПС были бы серьезные проблемы. Секретариату пришлось бы ответить за рекомендацию по восстановлению врага. Погребной пожал плечами: «Его восстановили на работе, он ходит на свободе». Опасения Шверника рассеялись. Но правила игры все равно были не ясны.{429}
Кроме того, ВЦСПС утратил свой авторитет среди профсоюзов. Руководители профсоюзов не следовали рекомендациям ВЦСПС и отказывались восстанавливать людей. Воронина, предложившая менее года назад на пленуме ВЦСПС активно защищать права рабочих, теперь возглавляла Бюро жалоб при ВЦСПС. Занимаясь сотнями дел по восстановлению, она утверждала, что профсоюзы потеряли ориентацию под давлением террора. Выборы и аресты способствовали обновлению кадров большинства ЦК Союзов. Воронина заметила: «Со многими мы не знакомы». Когда Бюро жалоб отдало распоряжение профсоюзным руководителям восстановить людей на работе, они не послушались. Например, профсоюз печатников ответил Ворониной: «Вы к нам не лезьте. У нас такой ЦК Союза, что к нам нельзя. Мы разоблачаем, мы очищаемся». ЦК Союза рабочих военно-металлической промышленности ответил также, предупредив ее не вмешиваться в дела военной организации «Еще тяжелее дело обстоит в авиационной промышленности, — сказала она, — страшные вещи произошли там. Они нам сказали: «Вы, наверное, политически не разбираетесь в этом деле. Просим не вмешиваться в это дело»». Шверник спросил: «А вы вмешались?» Воронина ответила, что Бюро пыталось, но в ЦК Союза рабочих авиационной промышленности ей сообщили: «Мы сами восстановим людей». Воронина была в ярости. Она сослалась на слова Сталина: «О чем это говорит? Это говорит о том, что люди невнимательно относятся к живому человеку».{430}
Профсоюзы, наркоматы и тресты отказывались исполнять приказы ВЦСПС. Профкомы заводов находились в состоянии войны с Центральными комитетами. Решения вышестоящей партийной инстанции о восстановлении людей еще больше осложняли ситуацию. Воронина жаловалась, что наркоматы не имеют права «издеваться над членами союза» или «запугивать наших членов». Если профсоюз восстановил какого-то человека, народный комиссариат не мог отказаться принять его на работу. Разве могли профсоюзы приказать хозяйственникам восстановить кого-либо на работе? Разве ВЦСПС мог приказывать профсоюзам? Могли ли и те и другие отдавать приказы местным парткомам? Никто не мог ответить на эти вопросы. Редактор Ярославской газеты «Северный рабочий» после ареста признался, что участвовал в контрреволюционной группе, в которую входил секретарь парткома и другие работники. Вся группа была немедленно арестована по распоряжению прокурора. Сам прокурор оказался впоследствии шпионом. Секретарь парткома подал апелляцию по данному делу, но она была отклонена, а его самого выселили из квартиры. В конце концов, всех, за исключением прокурора, реабилитировали и восстановили в партии. Профсоюз предъявил иск о выплате компенсации за период потерянного рабочего времени. Овсянникова — председатель ЦК Союза печатников спросила: «Каким образом сейчас поставить работу, чтобы целиком и полностью исправить те недочеты, недостатки и ошибки, которые были в области нарушения трудового законодательства?» Газеты инструктировали, как «разоблачать врагов», но никто не знал, как восстановить людей в правах. Кроме того, беспартийные получали компенсацию за ошибочное увольнение, а члены партии не получали ничего. Шверник вставил замечание: «Закон должен быть одинаков для всех».{431}
Обличения больше не использовались для «разоблачения врагов» или демонстрации бдительности, они стали обычной реакцией на любое проявление равнодушия или пренебрежительного отношения. Когда ВЦСПС отказался восстановить работника ЦК Союза лесопильной промышленности, обвиненного в растрате, он немедленно написал в ЦК ВКП(б), обвиняя Воронину в том, что она принадлежит к «троцкистам, бухаринцам и зиновьевцам». Люди бросались обвинениями, не понимая их смысла. Фамилии людей, которые некогда представляли альтернативные политические программы, стали использоваться как бранные слова. На Харьковской фабрике «Октябрь» цеховой мастер и кассир начали перепалку из-за того, что кассир отказался разменять деньги. «Пошел к черту», — выругался мастер. «Пошел сам к черту», — ответил кассир. Разгорелся конфликт. Мужчины обзывали друг друга словом «черт», но после того, как в ход пошло другое ругательство — «троцкист», спор приобрел политическую окраску. В конечном счете кассира уволили как врага народа. Овсянникова призналась, что февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) 1937 года предоставил свободу рук множеству клеветников и «разоблачителей»: «Дело в том, что честные, действующие из самых лучших побуждений, абсолютно невинные люди оказались долгое время без работы».{432}
Многочисленность увольнений с работы подчеркивала абсурдность царящего сумасшествия. На некоторых предприятиях людей увольняли и исключали из профсоюза целыми группами. Женщины часто теряли работу после ареста мужей. Людей увольняли из-за того, что они были заграницей на лечении или имели там родственников. Был один случай, когда мужчина послал личную телеграмму за счет учреждения. Его сняли с работы и привлекли к уголовной ответственности за растрату. Его жену также выгнали со службы. Соответствующие характеристики, выданные бывшими работодателями, являлись «волчьими паспортами», по которым людей нигде не брали на работу. Козьмин, председатель ЦК Союза работников Севморпути заметил: «Конечно, нам очень трудно». Его беспокоила атмосфера бесконечных сплетен и клеветы, которая «создает такое положение, чтобы настраивать этих работников против партии советской власти». Он предложил по-новому квалифицировать «вредительскую деятельность», придав новый аспект охоте на врагов. В своей заключительной речи на совещании, накануне ареста самого Ежова, Козьмин заявил, что враги провоцируют репрессии против честных людей. «Мы должны с корнем вырвать этих людей», — сказал он, намекая, что настало время наказать тех, кто был занят обвинениями других. Другой делегат смело заметил, что по результатам проверок профсоюзных руководителей ВЦСПС давал разрешения на множество арестов и увольнений и «допустил много ошибок». Он сказал: «в ВЦСПС забывают о том, что за каждым увольнением стоит живой человек». Другой критиковал профсоюзное руководство за бюрократическое, бездумное отношение к людям, за перестраховки и увольнение и честных людей безо всякой причины. Заявляя, что деятельность ВЦСПС способствовала усугублению ситуации, усилению людских страданий, делегаты признали его роль в разрушении профсоюзов.{433}
Делегаты боялись открыто критиковать политику террора. Никто не осмелился сказать, что «враги народа» могли быть честными людьми. Но рассказывая истории простых рабочих, в отношении которых должностные лица допустили ошибки, они использовали уловку, которую применил Сталин в своей речи на январском пленуме ЦК ВКП(б) 1938 года. Воронина привела в качестве примера случай с железнодорожным рабочим Рыжковым, который шестнадцать лет проработал на производстве в паро-котельном цехе. Издавна железнодорожников традиционно отличала высокая политическая активность. Из-за арестов в их профсоюзах уменьшилось количество рабочих и профработников. Рыжков, никогда не имевший отношения к оппозиции, вызвал гнев начальников за то, что критиковал плохие швы на паровых котлах. Его обвинили в пьянстве и уволили с работы. Он написал заявление, где указал на «много безобразий» в цехе. Комиссия все расследовала, нашла его замечания правильными и предложила восстановить Рыжкова. Но начальство вместо этого предъявило ему десяток новых обвинений. Воронина сослалась на этот случай, потому что Рыжков, бесспорно, образу «честного рабочего», который старался хорошо работать, но был обвинен «извращенными руководителями». С ее точки зрения, история Рыжкова является иллюстрацией того, как преданных людей превратили в жертвы, вынужденные бороться за свое восстановление на работе. Она умело повернула тему: вместо разговоров о том, как привлечь больше рабочих к поддержке репрессий против коррумпированных профработников, совещание перешло к обсуждению другой задачи — не обвинять должностных лиц, а привлечь внимание к тем, кто был ошибочно обвинен.
Воронина привела много подобных примеров историй рабочих, имевших долгий трудовой стаж и политически совершенно безупречных. В одной истории говорилось о текстильщице Лукьяновой — члене пленума ВЦСПС, проработавшей тридцать лет на текстильной фабрике в Иваново. В 1929 году Лукьянова навестила родственника и произнесла тост за гостя из Польши, который в то время у него находился. Через восемь лет поляка арестовали как троцкиста, а Лукьянову выгнали с работы, исключили из профсоюза за общение с «врагом народа»[57], ее дочь исключили из комсомола. Вернувшись домой, Лукьянова накинула себе петлю на шею. Хорошо, что увидели соседи, спасли, вытащили из петли. Сын Лукьяновой обратился с ходатайством в ЦК Союза. Она была восстановлена в профсоюзе, но завком предприятия был против ее восстановления на работе. Наконец, вмешался ВЦСПС. Воронина назвала так много людей, уволенных из-за клеветы, что в стенограмме совещания появилась запись: «Если не будем устраивать на работу честных людей, то будут вытаскивать людей, отдавать под суд».{434} Многие рабочие, не имевшие никакого отношения к деятельности оппозиции, пострадали из-за необдуманного замечания, случайного контакта или неуместной критики. Делегаты обратились к этим историям не только для того, чтобы восстановить справедливость: это была завуалированная критика политики террора. Не имея возможности высказываться прямо, они использовали сакрализованную фигуру рабочего, пострадавшего от несправедливости, чтобы попытаться предотвратить сумасшествие. Стратегически верно выбранные примеры также показали, что можно критиковать, а что нельзя. Было возможно защищать рабочего, непричастного к оппозиции, но категорически нельзя было допустить, что «враги» являются лишь плодом воображения или что бывшие оппозиционеры не были «врагами». Делегаты восприняли речь Сталина как сигнал к возврату к нормальному состоянию. Не осмеливаясь открыто критиковать охоту на «врагов», они дали многочисленные примеры клеветы и пытались найти реально возможные пути исправления ошибок. Но восприняли они этот сигнал неверно. Несмотря на допустимость критики, делегаты не могли остановить или даже замедлить темпа репрессий. Фактически, они продолжали участвовать в заговоре, целью которого было расширение масштаба репрессий. В 1938 году ВЦСПС продолжал проверки многочисленных профсоюзов — точно так, как эти проверки описывали делегаты. Профсоюз текстильных рабочих был втянут в полемику, в профсоюзе рабочих железных дорог Востока и Дальнего Востока аресты значительно сократили штат профработников. В одном только этом профсоюзе общее число уволенных, арестованных или исключенных из партии профработников составило 239 человек. В одной докладной записке было указано, что в прилагаемом списке указаны имена репрессированных и снятых с работы руководящих профработников от линейных комитетов до Центрального комитета.{435} НКВД не упустил возможности нанести удар. С января по декабрь 1938 года еще пятнадцать профсоюзных руководителей были арестованы и исключены из пленума ВЦСПС — органа, в состав которого входили председатели ЦК профсоюзов. Новые руководители, заменившие арестованных в 1937, теперь сами были арестованы.{436}
4 января 1938 года ВЦСПС начал чистку в профсоюзной печати, в ходе расследования состояние работы было признано «неудовлетворительным». Согласно докладу проверяющего, «аппарат редакции» газеты «Труд» — центрального печатного органа ВЦСПС — был «засорен чуждыми и сомнительными людьми». Тираж газеты в 100 тыс. экземпляров был слишком невелик, чтобы газета доходила до всех заводских комитетов, не говоря уже обо всех членах профсоюза.
Профсоюзные журналы не могли удовлетворить потребностей активистов, а 10 газет, издававшихся отдельными профсоюзами, были «совершенно неудовлетворительны, аполитичны и беззубы», их нужно было закрывать. В отчете по результатам проверки Профиздат обвинялся в том, что практически перестал издавать книги и допустил «грубейшие политические ошибки» в нескольких брошюрах. В аппарате редакции засело много «врагов». Выяснилось, что более шестидесяти сотрудников некогда были членами других партий, принадлежали к антипартийным группам или к бывшим привилегированным кругам, включая дворянство и духовенство. Многие имели связи с заграницей. В отчетном докладе настоятельно требовалось немедленно всех расстрелять. Из поименного списка сорок один человек подлежал дальнейшей проверке. Краткий обзор их биографий обнаружил «преступления», которые поставили их под угрозу: кратковременное пребывание за границей или на территории, занятой белыми во время Гражданской войны, наличие родственников за границей, высшее образование, полученное при старом режиме. Несколько евреев, работавших в Профиздате, некогда были членами Бунда, другие входили в партию эсеров. Среди партийных работников почти четверть вступила в партию во время Гражданской войны. Так что не удивительно, что ВЦСПС обнаружил среди работников Профиздата высокообразованных представителей бывшей элиты и искушенных в политике старых революционеров. Эта была группа бывших белогвардейцев и красноармейцев, работавших бок о бок, коротко говоря, именно та группа, которую следовало подозревать в оппозиционности.{437},[58]
ЦК ВКП(б) — сверхчувствительный к «врагам» в любом учреждении, занимавшемся средствами массовой информации, немедленно занялся этим делом. Руководитель Профиздата Е. О. Лернер был уволен[59], оставшимся работникам пригрозили, что, если они не будут соответствовать «большевистским требованиям», то их также уволят через двадцать дней. ЦК партии сообщил в ВЦСПС, что профсоюзная печать пребывает в «неудовлетворительном состоянии», и работников печати необходимо заменить. Профсоюзным газетам было дано задание организовать группу рабочих корреспондентов (рабкоров) из рядов стахановцев и ударников труда, было высказано неодобрение в адрес профсоюзных журналов за отсутствие в них практических материалов, нужных для цеховых активистов. ВКП(б) закрыл несколько профсоюзных газет, увеличил тираж «Труда» до 250 тыс. экземпляров и переименовал ряд журналов.{438} Таким образом, было покончено с самостоятельностью газет, которые издавались небольшими профсоюзами, в профсоюзной печати доминировала газета «Труд».
Начиная чистку в собственных органах печати, ВЦСПС продемонстрировал шизофрению, свойственную многим организациям и людям во время террора. Во время работы пленума, когда руководители с трудом скрывали свое возмущение бесконечным потоком увольнений, исключений и арестов, в профсоюзных газетах был опубликован доклад, который гарантированно обеспечил новое кровопускание в штабе профсоюзов при содействии печати. Как можно объяснить «двойственное мышление» — образ мыслей, ведущий к продолжению террор и в то же время осознание вреда, который он наносит?
Заключение
Руководители ВЦСПС и профсоюзов не были беспомощными жертвами репрессий. Они не жили не в изолированной среде, не были наивными подростками или обиженными судьбой простаками, старавшимися изо всех сил понять необъяснимое социальное явление. На самом деле они представляли собой институты власти и были глубоко вовлечены в проведение политики террора, будучи одновременно и мучителями, и жертвами. Если бы не их желание и активная помощь, то количество жертв могло быть гораздо меньше. Фактически можно утверждать, что если бы руководители ВЦСПС или профсоюзов действовали не так активно, репрессий в профсоюзном движении могло не быть. Ни одно общественное явление не может существовать без участия человека, и репрессии в ВЦСПС и профсоюзах осуществляли должностные лица этих организаций. Не было четкой границы между обвинителями и обвиняемыми, теми, кто руководил чистками и сам подвергался чистке; виновными и невиновными. При том, что кто-то более рьяно, чем другие, преследовал своих коллег, внешне все поддерживали лозунги и практику террора. Что говорит эта глава об отношении организаций и отдельных людей к политике репрессий? Что она может рассказать нам о ходе террора в профсоюзах?
Чистки в профсоюзах начались в 1936 году в связи с арестами бывших троцкистов. Осенью 1936 года масштаб репрессий расширился, они затронули те профсоюзные и партийные организации, в которых работники, руководители, родственники и друзья были тесно связаны между собой. Многие люди попали под маховик репрессий, причем каждая новая жертва служила ступицей для новых спиц. Репрессии против высшего руководства сломили многих «кандидатов», а репрессии в рядах местных и областных руководителей представляли опасность для вышестоящих должностных лиц. Аресты все еще ограничивались кругом бывших оппозиционеров и лицами, к ним близких. Февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) 1937 года и кампания за профсоюзную демократию, начатая VI пленумом ВЦСПС, представляли собой качественно изменили характер репрессий. Кампания за профдемократию спровоцировала борьбу за власть среди профсоюзных руководителей, которые с легкостью согласились на то, чтобы их осуждали и обвиняли. Широко распространенные призывы к рабочим — видоизмененные обвинения, выраженные языком демократии, ссылки на вредительство с целью объяснить недостаток пищи и жилья, обвинение врагов в большей части несчастных случаев, — все эти причины привели к жестокой охоте на «врагов» на местах. Поиски виновных приняли новые и сложные формы, поскольку обвинения вызывали встречные действия. ВЦСПС подбросил дров в костер, начал свои собственные расследования, которые привлекли внимание ВКП(б) и органов НКВД. Газетные статьи, публично разоблачавшие должностных лиц, или содержавшие открытые обвинения, провоцировали новые проверки, которые вызывали очередной вал обличений. Руководство ВЦСПС агрессивно преследовало своих сотрудников и работников профсоюзов из боязни быть обвиненными в «попустительстве» врагам. Профсоюзные руководители писали доносы на ВЦСПС, должностные лица и рабочие без колебаний бросались опасными политическими обвинениями друг против друга. Подобные обвинения не оставались без последствий.
Процесс чисток был хаотичным и неравномерным. В то время как репрессии разрушали профсоюзные организации, длинные бюрократические лабиринты НКВД, партии, ВЦСПС и профсоюзов вели в тюрьмы. Органы НКВД арестовывали людей за контрреволюционную деятельность или за другие политические преступления, что влекло исключение из партии и увольнение с работы. Партийные комитеты, профсоюзы в ВЦСПС только утверждали решения, которые уже были приняты НКВД. В иных случаях профработников, являвшихся членами партии, исключали из рядов партии, а затем их отстраняли от работы в профсоюзах. Эти дела также часто отправлялись в НКВД. Другие стали жертвами ВЦСПС, который затем передавал компрометирующие материалы в НКВД. Для одних репрессия была длительным процессом, проходящим через болезненные и неопределенные этапы. Других сразу же сажали в тюрьму, а профсоюзы, партия и ВЦСПС поспешно старались от них избавиться. Профсоюзы увольняли людей, которые уже исчезли с их поля зрения или были расстреляны. Это было жуткое сюрреалистическое зрелище: руководящие органы партии, ВЦСПС и профсоюзов регулярно проводили собрания в повестке дня которых стоял единственный пункт: исключение из партии или профсоюзов или увольнение с работы людей, которые давно уже прекратили свое земное существование.
В январе 1938 года профработникам в какой-то момент показалось, что ЦК ВКП(б) решил остановить безудержный вал репрессий — увольнений, обвинений и клеветы, которые нанесли тяжелый удар по профсоюзам и партии. Они осторожно критиковали наиболее вопиющие эксцессы террора, используя фигуру «пострадавшего честного рабочего», чтобы поддержать отказ от политики террора. Но январский пленум ЦК в 1938 году только осложнил ситуацию. Начались восстановления на работе, в партии и в профсоюзах, параллельно продолжались аресты. Это породило неразбериху и еще больше парализовало деятельность напуганных профработников. Теперь совершенно невозможно было отделить «врагов» от невиновных. Воцарился хаос.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги