Теряя Контроль

Глава 11

Пять лестничных пролетов пролетают быстро, когда нет необходимости нести мою маму или мой велосипед. Продвигаюсь вперед, чтобы открыть дверь, впускаю его и показываю, где находится комната моей мамы. Он ее аккуратно укладывает и выходит из комнаты. Я снимаю ее обувь, слаксы и свитер, оставляя на ней только светлое вязанное платье, которое она носит. Она выглядит измученной, мое сердце бьется быстрее. В понедельник некоторое время она проведет под капельницей, ей вводят ядовитые химикаты в кровь, которые пытаются уничтожить рак. Ее жалобный крик о том, что она не собирается этого делать, преследует меня.

— Люблю тебя, мам, — шепчу я.

Чувствую себя так, словно балансирую на краю эмоционального взрыва. Я не готова припираться с Йеном, поэтому трачу уйму времени, поправляя одеяло и помогая с вещами. Закончив, прислоняюсь к двери, чтобы услышать, ушел ли он, но кроме тишины там ничего не слышно.

Наконец-то, сдавшись, я направляюсь через небольшую гостиную на кухню. Йен сидит на диване, одна нога небрежно переброшена через другую, во всем, что его окружает, он выглядит властно. Это небольшое и жалкое место. У нас не так много всего. Пара книжных шкафов, забитых DVD дисками для меня и книгами для мамы. Есть ноутбук, которому приблизительно восемь лет, мама использует его для работы, но в последнее месяцы он больше служит подносом, чем по прямому назначению. Я не использую его вообще, учитывая, что писать еще сложнее, чем читать.

У нас есть деревянный столик и два милых стула. Мебель не плоха, потому что мама купила все это перед тем, как заболела, но наше обедневшее положение безошибочно.

Я слишком устала, чтобы быть смущенной по этому поводу. Мы делаем все, что можем, но, если я смогла бы заставить Йена позволить мне выполнить это «задание», то наше положение улучшилось бы. Это болезненно, тем не менее, он смотрит на меня, оценивая.

— Твоя мама очаровательная, — произносит он.

Его слова звучат так неожиданно, что из меня вырывается смех.

— Что? — спрашивает он, вопросительно приподнимая одну бровь.

— Я не знаю.

Я тру лоб. Йен поднимается и притягивает меня на диван рядом с ним. Я устала, поэтому не сопротивляюсь ему.

— Где отец Малкольма?

Неожиданный вопрос.

— Кто знает? Далеко от нас. Мы не видели его годами, и это хорошая новость.

Я избегаю взгляда Йена. Он слишком проницательный.

— Я бы предложила тебе что-то выпить, но думаю, у нас есть только молоко и апельсиновый сок. Мы питаемся здоровой пищей.

— Я заказал еду для нас. Подумал, что твоя мама будет голодной, когда проснется.

Он не заинтересован в напитках.

— Йен, — я начинаю протестовать, но он поднимает руку в протесте.

У меня нет большого количества энергии, чтобы бороться с ним. Так хорошо сидеть, положив голову на спинку дивана.

— Нет. Я не хочу слышать никаких возражений. Уже все сделано.

Его окончательные слова заставляют меня замолчать. У меня нет энергии бороться из-за еды.

— Хорошо. Почему ты не скажешь мне, что хочешь от Малкольма, и как лучше всего я могу доставить это?

Он делает тяжелый вздох, его спасает стук в дверь. Никто никогда не стучит в нашу дверь, если только это не безумный сосед. Я никогда не говорю со своими соседями. Поэтому встаю, чтобы ответить, но Йен обгоняет меня. Как будто он живет здесь. Снаружи большой белокурый парень, он выглядит так, словно находился бы сейчас лучше где-нибудь на пляже, чем стоял в моем дверном проеме с едой с азиатскими символами на ней. Это не обычная китайская еда на вынос, я предполагаю.

— Тайни, познакомься со Стивом. Он отвечает за меня.

Йен берет еду, но не отступает, а отходит на два дюйма от меня, чтобы я смогла нырнуть под его руку, которая держит дверь открытой, я наклоняюсь и пожимаю гигантскую руку Стива. Это оживленное рукопожатие, но лицо Стива такое же безразличное, точь-в-точь, как головы президентов Горы Рашмор. Я не могу сказать, ненавидит он меня или нет, или просто раздражен, что был вынужден доставить еду, но в нем нет ни намека на «рад встретиться с вами».

— Хм, спасибо за еду, — произношу я неубедительно.

Он одаривает меня кивком, прежде чем они с Йеном обмениваются многозначительным взглядом. Ничего нельзя понять. Возможно, если бы я встала на носочки и поднялась повыше, то была бы в состоянии уловить слово или два. Но так, как я на восемь дюймов короче, чем они оба, то полагаю, что позволю им иметь свои частную жизнь, даже при том, что это моя квартира.

Неуверенная в том, будить ли маму, чтобы она покушала, или позволить ей дальше поспать, я останавливаюсь и смотрю в ее комнату. Ее выражение лица настолько мирное, что я решаю, что сон намного лучше, чем что-то другое. Позади себя слышу, как закрывается дверь и щелкает замок. Тело Йена проносится мимо меня в гостиную. Аромат восхитительного перца, имбиря и чеснока тянется за ним, я следую за ним как щенок.

— Ты хочешь апельсиновый сок, молоко или воду? Твой выбор не изменился волшебным образом, даже когда прибыла еда, — говорю я, направляясь на кухню, чтобы захватить тарелки, столовые приборы и салфетки.

— Принеси тарелки, — указывает он.

Йен вытаскивает всю еду из пакета на стол. Рядом с ним бутылка вина. Я не видела, как ее доставили.

— Так Стив отвечает за тебя? Почему я не верю этому?

— Он отвечает за то, куда я могу пойти. И становится очень раздраженным, когда я нахожусь в новых местах, после этого я должен успокоить его дорогой бутылкой скотча и поездкой для его семьи, чтобы они смогли навестить его из Австралии. Это становится дорого. Я пытаюсь делать так, чтобы он оставался счастливым, — говорит Йен.

Вся еда распакована, мой желудок урчит, выдавая голод, что заставляет Йена засмеяться.

Смех Йена такой же сексуальный, как и он сам, и влияет на меня странным образом, чего я бы не хотела.

Есть много вопросов, все еще оставшихся без ответа, как, например, почему он был в парке и что хочет от Малкольма, но я решаю, что займусь этим после еды.

— Я не был уверен, что тебе нравятся, так что взял несколько блюд на выбор.

Он показывает рукой на еду, расположенную на столе, которую могли съесть человек шесть, вместо двух.

Мысли о тайской еде преследуют меня в течение многих дней, и я в ликующем ожидании потираю руки.

Я ставлю тарелки и бегу на кухню за бокалами. У мамы есть прекрасные бокалы из Уотерфордского хрусталя, которые она получила, когда вышла замуж за папу, я их вытаскиваю.

— Часть меня хочет пожаловаться на твою чрезмерную властность, но еда слишком хороша, — говорю ему, при этом накладывая креветки и овощную смесь в свою тарелку.

Это так вкусно пахнет, и я могла бы поклясться, что у меня текут слюнки.

— Жалуйся и ешь одновременно. Мне все равно, — легко произносит он.

— Ты кажешься очень непринужденным и спокойным, но я не думаю, что ты таким можешь быть.

— Почему так?

— Потому что… — я делаю паузу, вытирая рот и выпивая глоток белого вина, которое он наливает мне.

Так хорошо. Я стараюсь не глотать залпом.

— Ты очень успешный, и я не думаю, что ты имел бы столько собственности по всему миру, будучи таким спокойным и добродушным, как пытаешься казаться в глазах окружающих. Это — обман.

На мгновение он пристально смотрит на меня, его взгляд довольно жесток. Какое-то незнакомое выражение лица скрывается за его взглядом, но оно проходит прежде, чем я успеваю его распознать, и он снова нормальный, а веселое выражение «жизнь — моя персональная игра» занимает свое место.

— Мне нравится твоя сообразительность.

— Это не ответ. Хорошо, не хочешь общаться как нормальные люди, тогда я поем.

Я снова принимаюсь за еду.

— Мне не нравится, что ты живешь здесь, — говорит он, накручивая лапшу в тарелке.

Он владеет прибором твердо и уверенно, когда выполняет остальные действия.

— Спасибо, но это — все, что мы можем себе позволить, — язвительно отвечаю я.

Критика моих финансовых решений, когда я прилагаю все усилия, делают меня раздражительной.

— Что насчет Малкольма?

— У нас сложные отношения.

Его пристальный взгляд заостряется.

— Расскажи мне об этом.

Ох. Что за черт. Это не выглядит словно большой, страшный секрет. Я беру еще один кусочек еды.

— Его мама ненавидит нас, потому что у ее мужа, папы Малкольма, был роман с моей мамой. Но она не знала, что он был женат! — я защищаю свою маму. — Таким образом, папа Малкольма переехал к моей маме, и они прожили вместе четыре года, половину из которых, видимо, Мич Хеддер потратил на поиски новой женщины.

— Звучит так, словно он настоящий победитель.

— Моя мама была одинока, — оборонительно говорю я.

— Я не осуждаю, — говорит он, поднимая свои руки. — Как я уже сказал ранее, твоя мама очаровательная. Почему мы не едим? Я не заказывал эту еду, чтобы разрушить аппетит вопросами, — его улыбка немного кривая. — Мне очень любопытно узнать о тебе.

Сказанное смущает меня, так что я направляю свой взгляд на еду. Несмотря на наш ланч, я так голодна, что хочу съесть все это, чтобы на завтра ничего не оставлять, но вынуждена себя остановить. Это мой сигнал о том, что я должна прекратить есть. Я немного сожалею, когда мы заворачиваем остатки и складываем в холодильник. Поскольку всю еду мы убрали, остаются только бокалы вина. Мой почти опустошен, пока Йен не протягивает руку и не подливает остатки из бутылки.

Я едва могу поверить, что помогаю ему допить целую бутылку. Проявляется усталость, и я спотыкаюсь, когда встаю из-за стола. Йен рядом и сразу возвращает меня обратно на диван. Он садится в углу и устраивает меня прямо рядом с собой. И, возможно, потому что сыта, я чувствую себя сонной из-за долгого дня и вина, поэтому прислоняюсь к нему, размещая свои ноги на подушках дивана.

— Знаешь, а мы очень похожи, — говорит он.

Одна рука обернута вокруг меня, другой он проводит по моим волосам. Это расслабляет и пробуждает одновременно, что кажется невозможным, но это Йен, таким образом, я предполагаю, что все возможно. Он может найти силу притяжения в пространстве.

— Чем?

— Болезнь твоей мамы превратила тебя в сиделку.

Я издаю звук протеста, но он успокаивает меня.

— Я не имею ввиду, что она любит тебя меньше, или что не замечательная мама. Это значит, что на тебя ложится ответственность раньше, чем ты того ожидаешь.

Он делает большой глоток вина, я загипнотизирована тем, как свет падает на серебряные запонки на манжетах, прилегающие к его сильному запястью и мышцам предплечья, которые сгибаются, поскольку он поднимает и опускает свой бокал.

— Я думаю, что ты намного храбрее меня, если бы я был в твоей ситуации. Моя мама была больна, и я не осознавал этого. Если бы я лучше заботился о ней… — его речь затихает, но затем он продолжает. — Она умерла, поэтому я понимаю твое горе.

Я кладу руку на его сердце, а голова удобно размещается в гнездышке его плеча. Его сердце бьется громко и быстро. Так сильно, как я чувствую себя в его руках, словно ничего мне не может навредить.

— Прости… — говорю я. — Когда она умерла?

— Много лет назад, — говорит он, его речь пропитана смирением, но не горем, о котором он говорил ранее. — Я твердо уверен, что то, что не убивает, делает тебя сильнее.

— Надеюсь, что это так.

Мысли о маме не избавят ее от рака, и это пугающее одиночество, которое я вижу в своем будущем, если она не выкарабкается, совсем печально. Я немного дрожу от холодного воздуха. Эмоции дня сокрушают меня, и слезы начинают бежать по моему носу. Я наклоняю голову, потому что не одна из тех девчонок, которые выглядят печальными и хрупкими, рыдая.

Я не хочу, чтобы Йен видел меня такой, поэтому прячу свое лицо у него на груди. Хлопок его рубашки пахнет как солнце и тепло. Напротив своего бедра я чувствую давление, которое меня удивляет, но заставляет почувствовать себя желанной. Я хотела бы остаться в этой позиции, свернуться и скрываться от всего этого, но он поднимает мою голову и вытирает слезы.

— Хочу, чтобы ты знала, я тверд не потому, что ты плачешь, а потому, что у любого нормального человека была бы такая реакция, если бы ты сидела на его коленях дольше, чем секунду.

Это заставляет меня прыснуть со смеху, чего, я предполагаю, он и добивается. Он встает, проверяя, как я держусь на ногах, и предлагает провести его к двери. В дверном проеме он наклоняется, и его губы слегка касаются моих, оставляя меня желать большего.

— Я хочу тебя, зайчонок, и я поимею тебя. Это была последняя ночь, когда ты плачешь в одиночестве.

С этими словами дверь позади него закрывается. Он прав в одной вещи: я плачу в свою подушку в течение долгого времени. Не уверена в точной причине этих слез. Возможно, из-за моей мамы, но есть что-то больше, чем это. Эмоции, почти… ушли.

Той ночью я снова мечтаю о Йене. Он в своем костюме Бетмена залетает в мою спальню, плащ развевается позади него. На этот раз я не зайчонок. Это я, но все еще дрожу. Из-за страха? Ожидания? Не знаю. Его руки в перчатках лежат на поясе супермена. «Я хочу тебя», — говорит он, и я открываю свои ноги для него, совсем как распутница.

Пояс и плащ волшебным образом снимаются, и вот он уже поверх меня. Его руки гладят мою грудь, рот оставляет горячий, влажный след вниз от моей шеи.

Если это страх, я хочу бояться его всю свою жизнь.

Я обворачиваю свои ноги вокруг его бедер, чтобы почувствовать его твердость напротив себя, но он неподвижен. Все, что я чувствую — это легкая нежность от его рук, языка, выступов. Потребность в сильном давлении и в жестком толчке его члена в меня растет до тех пор, пока я не просыпаюсь со сбитым дыханием облегчения. Но Йена нигде нет. Это только я, простыни и холодный утренний воздух. Я переворачиваюсь на живот и закрываю глаза в надежде вернуть свою фантазию, но она уже проходит. Я просовываю руку между бедер и легко довожу себя до разрядки.