Тесная кожа

- Лично я буду Иисусом Христом, - сообщил Холомьев. - Таким же загадочным и недоступным. Буду делать, что вздумается. В каждом моем жесте будет суровая истина, но - тайная. Все, что мне нужно, это рубаха до полу и какой-нибудь веночек.

Брон, демонстративно включил телевизор, сделал звук погромче. Но фильм не вечен, он кончится, и что тогда? Удавиться? Человек, задохнувшийся в петле, выглядит особенно мерзко. Самоубийство только подчеркнет человечность, поскольку это, как с недавних пор стал думать Познобшин, самый естественный и разумный людской поступок.

На экране появился медведь. Он жрал ягоды и грибы; к нему тем временем уже приближался беззаботный вирусоноситель.

- А вы, Горобиц? - спросила Ши. - Какому божеству вы симпатизируете?

- Симпатизирую?! - Горобиц, до сих пор тихий, перестал бормотать; голос его сделался визгливым. - Симпатизирую! Симпатизирую!..

Он выскочил из-за стола и начал возбужденно метаться по комнате.

- Тише, мешаете, - недовольно буркнул Брон.

- Симпатизирую! ... - кричал Горобиц. Больше от него ничего нельзя было добиться. Ши пришлось взять его голову в ладони и пристально посмотреть в глаза. Увидев в черных ямах собственное отражение, Горобец обмяк и сразу ушел во двор. Он не показывался до самого вечера.

- Меня только не трогайте, ладно? - попросил Познобшин, следя за экраном, с которого доносились вопли и вой. - Мне надоел этот театр.

- А мне казалось, что тебе нравится, - голос Ши дрогнул.

- Именно что казалось. Никто здесь не в состоянии выдумать что-то стоящее. Хорошо, что солипсизм - всего лишь несостоятельная гипотеза. Какие-то убогие фантазии. Представляю, что было бы...

- Что это такое, этот твой... псизм, как там его? - заинтересовался Выморков.

- Да вам не понять. Ну, скажем, так: то, что вообразили - то и есть.

- Суетная гордыня, - покачал головой Брат Ужас. - Есть только один, несозданный и невообразимый...

- Бросьте. Все знают, что вы траванулись какой-то химией и стали глючить. Вот и весь ваш несозданный.

Медведь на экране встал на дыбы. Начал подниматься и Выморков.

- Ну, еще не хватало! - рассердилась Ши. - Брон, немедленно извинись.

- Извиняюсь, извиняюсь, - пробормотал Познобшин. - Отстаньте от меня. Веревка, лейка... вы все... Кенгуру раздает лотерейные билеты - это нормально. Кенгуру раздает гондоны - это уже перебор. Вот канитель-то...

- Ка-а-кой кенгуру? - протянул Холомьев, кривляясь.

Брон не ответил. Ши присела рядом с ним.

- Потерпи еще чуть-чуть, до вечера, - попросила она шепотом. - Вспомни, что я тебе говорила. Что посоветовала. Не смотри на них.

Брон мрачно молчал. Вокруг простирались лунные поля; мелкие птицы, кувыркаясь в невесомости, распевали пошлые шлягеры. Сплошной мясной окрас, тайный и явный. Повеситься на сортирной веревке. Посмертное семяизвержение, загробное мочеиспускание. В лейку. Лейку забирает кенгуру, скачет поливать огород. Орошает бородатый овощ, тот раздувается, рычит... Летающая тарелка, опасаясь конца света, ведет прицельный огонь...

Не сыграть ли во внутренние органы, члены большого божественного тела? В глубине дуШи которого...

Тут закончился фильм. Подход к проблеме добра и зла оказался формальным. Добро, рассевшись по полицейским машинам, приехало слишком поздно. Брон выключил видео, настроился на телепрограмму. Но там объявили: "Растительная жизнь, программа Павла Лобкова", а это Брону было уже не интересно. Он вышел из комнаты, стараясь не слушать разорванные реплики, которые сливались в зловещий гул. В огороде чавкало и хлюпало, недавно прошел дождь. "Вот от кого остался процесс, - подумал Познобшин, - от Вавилосова. Насморк".

Он, не отдавая себе отчета, думал об Устине в прошедшем времени; если точнее - в Past Perfect. И ладно. Тоска и скука, посовещавшись, пришли, как казалось, уже навсегда.

Однако события последнего вечера заставили Брона ожить.

16

Выморков затопил печь. Огонь бушевал, но он все подкладывал и подкладывал поленья. Наступили сумерки; небо прояснилось, из трубы летели встревоженные искры. Холомьев поглядывал на часы, прохаживался по комнате и время от времени бил себя кулаком в растопыренную ладонь. Он был одет в ветхую ночную рубашку, которую нашел в шкафу Вавилосова. Венок Холомьев сплести не сумел и просто навтыкал себе в волосы репьев. Взгляд его сделался подчеркнуто скорбным, уголки губ опустились - то ли печально, то ли гадливо. Кроме того, он зачем-то отобрал у Выморкова посох. Брат Ужас уступил, поскольку решил, что обожаемый небесный покровитель обойдется без палки. Правда, он плохо представлял, как выглядит его кумир, и действовал сообразно интуитивному прозрению. Разбил на макушке сырое яйцо, смазал шевелюру и бороду. Раскрасил лицо сажей, намазал толстые губы старой помадой, которой разжился в спальне. Разделся, препоясал чресла посудным полотенцем, поупражнялся в грозном рыке и остался доволен. Наткнулся в чулане на пыльные ласты, связал их вместе и через шею закинул за спину: то крыла, сказал он Человеческому Сыну, который все быстрее и быстрее бегал по комнате, не обращая на приготовления Брата Ужаса никакого внимания. Потом Выморков начал расставлять кастрюли, выбирая те, что покрупнее, разложил ножи. Жар усиливался, рубаха Холомьева пошла пятнами; Выморков обливался потом и отчаянно чесался: невиданные, экзотические паразиты из далеких заповедников ударились в панику и начали исход.

Горобиц съежился в углу, изо всех сил стараясь напустить на себя хитрый и загадочный вид, но это ему не очень удавалось: зубы стучали. Кого он пытался изобразить - непонятно; впрочем, никто и не спрашивал, возбуждение нарастало. Ши развлекалась с карточной колодой: тасовала ее, гнула и ломала карты, веером раскладывала грифов и русалок. Ее лицо заострилось, и Брон вспомнил о сроке, который она называла: месяца два. Сомнительно.

Джокер, забытый, лежал под столом, покрытый пылью.

- Что же ты не наряжаешься? - осведомилась Ши, не поворачивая к нему головы.

- Некем.

- В Бога не веришь?

- Верю.

- Правильно делаешь, - пробормотала Ши, вытягивая бубновую русалку и вглядываясь в карточные глаза.

- А чего ты сама-то ждешь? Начинай, пока они совсем не свихнулись... Кто ты там - Изида? Лилит?

- Всего лишь Ши, - вздохнула та, отодвинула карты и встала. - Что ж, ты прав - пора. Сиди здесь. Я позову.

Она вышла.

Выморков сунул в топку последнее полено: здоровое, сучковатое бревно. Оно не лезло, Брат Ужас отступил и с силой втолкнул его ногой в самый жар. Огненные мухи хищно посыпались на пол.

- Принеси воды, - попросил Выморков Холомьева.

Тот ответил надменным взглядом и отвернулся.

- Ну, ты принеси, - нахмурился Брат Ужас и шагнул к Познобшину. - Два ведра. Мне отойти нельзя, у меня тут алтарь.

Брон взял пустые ведра и пошел к колодцу, жалея, что не с кем встретиться.

Он их уже наполнил, когда услышал голос Ши, шедший сверху. Брон обернулся и увидел черную фигуру на фоне багровой полосы закатного неба. Ши стояла на крыше, ухватившись за флюгер. Она пыталась придать своей позе торжественность, но необходимость за что-то держаться сводила ее старания на нет.

- Позови остальных! - крикнула Ши.

Брон побежал. Ворвавшись в комнату, он с грохотом поставил плеснувшие ведра и выдохнул:

- Выходите во двор... на вечерю...

- На тайную? - строго спросил Холомьев, останавливаясь.

Выморков отряхнул ладони от древесной трухи и направился к выходу. Но вспомнил о Горобце, вернулся, схватил за руку:

- Пойдем!

- Куда? Куда? - зачастил тот, с ужасом вжимаясь в угол. Познобшин понял, на кого он стал похож: на старого, седого сатира, которого долго и беспощадно били.

Брат Ужас, не вдаваясь в объяснения, дернул и выволок Горобца из дома. Ши стояла, чуть пригнувшись. За ее спиной струился ровный столб мутного дыма. Выморков повалился на колени и ударился челом в листья подорожника. Горобиц отполз под яблоню и приник к белому стволу; Холомьев, полный достоинства, стоял в стороне от всех и ждал не то покаяния, не то аплодисментов.

"Сейчас за ней прилетят", - взволнованно подумал Брон. Что ты трясешься, человече, одернул он себя. Ничего из ряда вон, не надейся. Никто не прилетит.

- Все готовы? - спросила Ши, отбрасывая волосы.

- Готовы, давно готовы, - закивал Выморков.

- Так слушайте: ваша Инь тяжело больна. Инь - это я. Я - вещество, плоть, клейкая субстанция, женское начало. Сейчас меня не станет, останутся одни мужчины - чистый Ян, активный компонент, творческий процесс. Действуйте, пользуйтесь, не ждите! А я исполняю обещанное - как могу. Я растворюсь в вас, сделаюсь вашим причастием, которое свяжет вас в неразрывное целое. А еще - еще я буду жертвой богам: все, как видите, теперь не понарошку, взаправду. Сказка, конечно, ложь, но я стану намеком. В каждой шутке есть доля шутки. Брон!

Брон ступил вперед.

- Тебя кладу во главу угла. Не слушай никого, поступай, как знаешь. Я не успела, мы были бы образцовой парой. Помни, что я говорила!.. Это ужасно просто, я бы сама, но времени не хватило... пришлось иначе, наоборот, очень-очень по-людски... Тело кончилось! все!

Она отпустила флюгер и кинулась вниз головой, на кирпичную кладку, которую Вавилосов готовил для бани. Высота была небольшая, но Ши все рассчитала правильно: проломила себе череп и, для верности, сломала шейные позвонки.

У Брона закружилась голова, он присел на какую-то корягу.

Выморков, кряхтя, поднялся с земли.

- Отмучилась, хозяюшка, - молвил он растроганно. - Ну, вот мы и одни.

- Процессоры, - кивнул Холомьев. Он подошел к Ши и осторожно коснулся ее босым пальцем. Познобшин подумал, что сейчас будет сказано нечто вроде "встань и иди", однако Холомьев здраво оценивал собственные возможности. По лицу его пробежала тень: видимо, вспомнил прошлые сражения с мертвецами.

Под яблоней начал всхлипывать Горобиц.

- Теперь меня снова запрут, - прорывалось сквозь плач. - Обязательно запрут! Насовсем!

- Не кисни, - Выморков потрепал его по плечу. - Мы тебя, убогого, в обиду не дадим. Лучше помоги поднять царицу.

Горобиц, размазывая слезы, встал и пошел.

- Пойдемте в дом, - позвал Холомьев Брона. - Еще увидит кто. Да и холодно становится.

Познобшин не шевельнулся.

- Что вы собираетесь делать? - спросил он глухо.

Выморков, державший тело Ши под мышки, остановился и пожал плечами.

- Ясное дело - жечь, - молвил он, оглядываясь вокруг. - Верно я понимаю?

- Думаю, что да, - согласился Холомьев. - В поселке много пустых домов. Или полупустых. Горение - процесс доступный. И судьбоносный. Огненный Ян больше не сдерживается женским началом, он пойдет бушевать. Чем еще заниматься Яну? Не строить же.

...Поселок засыпал, не ведая, в чьих руках оказалась его судьба. Брон закусил губу.

- Я не участвую, - сказал он твердо. - У меня особое поручение.

- Как знаешь, - не стал настаивать Выморков. Тут Горобиц, утомившись держать, выпустил ноги Ши, и Брат Ужас волоком поволок ее в горницу.

Холомьев отшвырнул посох и двинулся следом, выдергивая из волос колючие катыши.

- А причащаться? - крикнул Выморков уже изнутри.

- Посмотрим, - ответил Брон неопределенно. Он уже принял решение и медлил, желая убедиться в догадках. Опасаясь Брата Ужаса, он скрылся за сараем и просидел там не менее трех часов, до глубокой ночи. Как оказалось, не зря: Выморков, едва Познобшин исчез, возник на пороге и осторожно его позвал. Брон замер. Брат Ужас потоптался на крыльце, плюнул и вернулся в дом. Вскоре оттуда донеслись громкие голоса: разгорелся спор. Брон сидел, не смея пошевелиться, поскольку знал, что речь идет о нем. Его - не без веских оснований - считали ненадежной фигурой. Теперь, когда заступницы и покровительницы не стало, пришло время обезопаситься.

Оставался единственный выход: лес. Переждать там ночь и утром, первым же поездом, бежать. Но прежде - увериться.

Ровно в полночь Брон подкрался к ярко освещенному окну и заглянул в дом. Происходящее ему не понравилось.

17

...Выморков сварил Ши в семи кастрюлях разного достоинства.

Стряпня затянулась, жертвенную трапезу отложили до утра.

- Так хозяюшка распорядилась, - благодушно напомнил Выморков, погружая в кастрюлю вилку. Он нацепил на нее вываренное ухо, похожее на шляпку гриба.

Предчувствуя судьбу, растекающуюся по жилам питательным соком, Холомьев вздохнул:

- Говорю же вам - у меня аллергия. Прыщами пойду, волдырями.

- Да полно тебе, выварилась на славу, - усомнился Брат Ужас. - Четыре часа кипела, вся выкипела. Не будет никаких волдырей. Предназначеньице впрыснется, усвоится...

- Запрут, - в ужасе твердил Горобиц, глядя на ухо. - Джокер донесет.

- Не посмеет, - возразил Холомьев.

Эта беседа происходила ранним утром. В то время, когда Выморков нанизывал на вилку мистические деликатесы, Брон стоял в телефонной будке, на городском вокзале.

- Там людоеды, - сказал Брон в трубку, назвал адрес и отключился, не слушая дежурного. Поехал домой.

Он подсчитал и равнодушно открыл, что не так уж долго его не было.

Тетрадь лежала там, где он ее оставил: в стопке бумаг, окно распахнуто. По подушке змеился черный женский волос. Познобшин присел, вытащил рукопись, вялой рукой начал писать. Сначала написал: "Город", и две страницы следом, потом - "Луна", и еще чуть-чуть. Написал: "Вселенная", в пальцах появилась твердость, перо забегало по бумаге. Брон писал и все не мог остановиться, пока не онемели пальцы. Он отложил ручку, прочел:

"... Ши страшно боялась, вот в чем соль. Она была до смерти напугана. Не знала, что ей делать, что сочинить - придумала инопланетян, приплела папу и маму... А сама говорила, что все готова отдать - лишь бы остаться, не сгнить. Она хотела быть человеком, но в этом ей было отказано. Только по-человечески умереть. Тогда она попробовала быть кем угодно еще, но не вышло. Вот и распорядилась. Принесла себя в жертву всепожирающим обстоятельствам. А со мной - что со мной? Сочувствовала мне? Негодовала? Она открыла мне великий, как ей казалось, секрет: если тебе надоело быть кем-то - просто повторяй без конца, что ты - нечто другое. Старая, проверенная уловка. Если часто улыбаться, то рано или поздно станет весело. Если бесконечно долго твердить себе, что ты не человек - ты перестанешь быть человеком. Она не успевала. Бесконечно долго - это было не для нее. Но я могу успеть, у меня достаточно времени. Я-то думал, что нужно что-то еще, кроме этого, но она возразила, что нет, она тоже так думала раньше, повторения достаточно. Ши говорила, что людей осталось мало - я да она, Иван да Марья, мы прозевали, замешкались, остальные уже приноровились к новой форме существования, а значит - придется к ним притираться, тренироваться, упражняться. Изо дня в день. И тогда наступит момент... Наступит миг, когда я взгляну на мир холодным взглядом постороннего. Стану пламенем, раком, случайным ветром, арифметическим действием - чем угодно. У меня будет многое на уме, и я, наконец, перешагну горизонт. На горизонте - коллективное бессознательное, воля и представление, то бишь поля и синие леса. Автобус рычит по-медвежьи. Мчится туча, похожая на рваную краюху, нагоняет страх на стадо подсолнухов. Скелеты коровников, обесцвеченные и высушенные солнцем. Красивые дали. Кое-где сверкает инопланетная сталь, попирающая Эдем. Прочие атрибуты Эдема: ржавчина, косые избы, впечатанные в землю почти по шляпку. Газетная мебель в домах, черно-белые новости..."

Брон поднялся, подошел к зеркалу. Натужно улыбнулся, потом еще, еще и еще.

Собственно говоря - с чего он взял, что является человеком? Недоказуемо.

Может быть, он вовсе не человек. Да нет - он точно не человек.

Легко-то как, хорошо.

А вот поиграть в человека он не против.

Как там это делается, ну-ка...

...Брон начал с того, что извинился перед Ящуком.

- Простите меня, Мирон Борисович, - сказал он с чувством. - У меня были серьезные обстоятельства, проблемы. Я вам клянусь, что больше ничего подобного не повторится.

Клоун смотрел на него сердито, но добродушно.

Ага, вот как это делается.

Познобшин отворил шкаф и вынул плечики с костюмом кенгуру.

август - октябрь 2000