Тетрада Фалло

Глава 17

Автор

Зелененький силуэтик самолета на светящейся карте коснулся наконец клювиком крайней точки одного из извилистых мысов Лабрадора. Слава богу! Все, не только я, радостно задвигались в креслах, почувствовав какое-то облегчение. Перелетели. Позади пучины океана, мрачные острые пики Гренландии, и снова — вода... И наконец, материк! Перелетели!

И хотя под крылом абсолютно безжизненные — ни одной крыши, заснеженные — в августе! — длинные изрезанные щупальца сурового архипелага, все развеселились, заговорили, застучали бокалы... Еще один перелет позади! И хотя случиться может что угодно: лёта осталось три часа, да и больше несчастий случается как раз при посадке... но — нет. Это все — из головы вон. Какие неприятности тут? Под такое-то настроение?

Америка в третий раз! Дважды уже, улетая отсюда, я грустно думал, что навсегда. Откуда еще раз возьмется столь гигантская сила, чтобы перекинуть меня через океан? Ну в первый раз — это понятно. Внезапно появившаяся возможность увидеть лучших людей, которых ты уже похоронил мысленно, а они — тебя... И вдруг — открывшаяся радость: перелететь на тот свет (или с того света) и увидеть любимых, потерянных! Казалось, тогда можно было бы и без самолета прилететь, на своих крыльях: такая радость, такая любовь!

Второй раз... все было уже несколько сложнее. А в третий раз... Ну ладно. Раз в салоне всеобщее расслабление, я тоже могу отложить на чуть-чуть тетрадку с записями голосов моих героев и, немножко отвлекшись от этого, подумать о себе: что же со мной произошло между этими вехами — перелетами через океан? Как изменился я, как повернулись чувства и мысли, как изменился мир? Хотя он-то — если глядеть с высоты — особенно и не меняется. Меняемся мы.

Помню первый свой перелет в Америку в 1990 году — ощущение полного счастья, сбывшейся наконец мечты. Уже умер в Нью-Йорке Довлатов (какая жалость, мы ведь надеялись с ним наконец увидеться!). Но эта смерть еще не казалась нам началом конца... скорее наоборот — концом начала. Америка уже наша, и весь мир — наш! Была уже первая тучка: слух о том, что на похоронах Довлатова не было американцев, даже собственный его литагент где-то подзадержался. Но зато Довлатова печатал журнал «Нью-Йоркер» — самый престижный в Америке, а значит, и в мире, литературный журнал. И вот в Америку летел я!

Помню, моего блаженства тогда не смутила даже довольно суровая сцена в аэропорту. Толстая негритянка в полицейской форме (кубометр бешеной энергии) буквально утрамбовала нас, неграждан Америки, в маленькую бетонную нишу и не выпускала, пока через паспортный контроль не прошли граждане Америки: какая-то еле живая старушка... явно нетрезвый растрепанный хиппи... Не имеет значения! Они — граждане своей страны, и их всех уважают здесь, независимо от облика. Даже мы, стиснутые в нише, переполнялись гордостью. Вот это страна! Особенно — после России, которая тогда любила своих граждан в последнюю очередь, не пускала в «Березки», где хоть как-то можно было одеться, и в хорошие рестораны, где нормально можно было поесть, выселяла из гостиниц, если приезжал интурист. Боже, храни Америку! Вот к какой жизни нам надо стремиться!

Помятые, потные, выбрались мы тогда из ниши и прошли паспортный контроль. Помню, розовый тучный гигант долго расспрашивал меня с украинским акцентом, кто я и зачем, но и это казалось великолепным. Порядок нужен всегда — это вам не наш хаос! Поразила, помню, жара в октябре... настоящая парилка! И от этого — тоже восторг. Тем более встречающий в шоферской кепке сразу провел меня тогда в «кадиллак» — белую машину небывалой длины (во, Америка!). Голова его маячила у руля далеко впереди. И мы — выехали в Америку. Прыгнули до небес небоскребы, вытянулись через реки мосты. Мы ехали тогда в Коннектикут-колледж, в Новую Англию на берегу Атлантического океана, по суровой дороге, прорубленной в сплошной скале. Какая мощь! Какие люди тут! А потом — чистые лужайки, осененный огромными белыми дубами, изображенными на гербе штата Коннектикут, уютный и простой учебный кампус. Наутро начались занятия со студентами-русистами, и вдруг — в соседней комнатке, где размещалась кофеварка, скрип быстрых шагов и знакомая картавая, быстрая речь. Неужели я сейчас увижу его (хотя по его вызову и летел) — бывшего питерского приятеля, порой небритого и небрежного, ныне — небожителя, нобелевского лауреата? Ведь казалось, они уезжают на тот свет (или — мы остаемся на том свете) и увидеться нам больше не суждено. И вот — благодаря Америке — мы снова встретились, через двадцать лет. И вот вошел Бродский, измученный славой и инфарктами, посмотрел весело. «Валера, привет! Ты изменился только в диаметре!»

Боже, храни Америку! Она хороша не только сама по себе — она еще приютила и сберегла наших гениев, помогла им состояться, подняться и впервые по достоинству наградила их. Она нам показала, чего на самом деле достойны мы!.. Как жаль мне того ощущения счастья — увы, минувшего. Впрочем, и себя мы тогда любили, и даже верили, что и у нас все будет хорошо. У какой страны, у какого народа был когда-нибудь такой всплеск эйфории, таких надежд, как тогда у нас? Были у других народов, но — давно. А у нас — только что. И это было прекрасно. Может быть, и Америка тогда светила нам нашим же отраженным светом, как Луна, а мы этого не понимали, принимая за источник света — ее? Так, наверное... А теперь Америка светит нам ровно настолько, насколько светимся мы. Все закономерно. Мы сами загубили ее, я имею в виду — нашу Америку. Помню первый свой «улет» из нее и гигантский — выше меня — баул, который я толкал перед собой на колесиках. Вижу насмешливые взгляды американцев: эти русские всю Америку хотят увезти с собой! Да, мы слегка замучили их — безумными страстями, нашей восторженной жадностью, корыстной любовью: вынь да положь нам рай! Вот мы им и надоели. И они с облегчением стали самими собой. Америка — обыкновенное государство, строгое, бюрократическое, а мы почему-то глупо надеялись, что там можно все! Вот и получили. Так, наверное, разочарован юнец, небескорыстно влюбившийся в миллионершу. Страсть прошла, а в остатке — ноль. Ничего серьезного, кроме нашей безумной любви, мы им не предложили, а безумная любовь быстро надоедает, причем обоим партнерам. Впрочем — я огляделся — самолет наш, хоть отношения и охладели, полон русскими. И я, кстати, тоже лечу... с весьма непростой компанией! Нет, не удастся мне побыть с моими мыслями.

Сначала меня отвлек крик в конце салона. Какой-то тощий, болезненный американец в белой грязной кепке-бейсболке что-то орал, размахивая перед собой маленьким чемоданчиком. Слова его были непонятны — и потому, что я плохо знаю английский, но главное — потому, что он был вне себя, в каком-то странном задвиге — сам, видимо, не совсем понимая, что он делает и кричит. Да, не для всех этот перелет проходит гладко — для многих это значит какой-то слом в судьбе, как, может быть, и для этого пассажира. Стюардесса, пышная блондинка, пробегая туда, приказывала всем оставаться на местах — по-русски и по-английски. Не хватало еще только, чтобы все хлынули туда, нагрузив нос и еще больше запугав истеричного пассажира. Похоже, что-то вовсе не безобидное было в его чемоданчике! Стюардесса, почти страстно повиснув на скандалисте, мягко вынула из его рук чемоданчик и отдала напарнице. Затем она стала ласкать его, почти что любовно: сняв кепочку, гладила его по длинным спутанным волосам, ласково приговаривая — на английском, а потом уже и на русском: незнакомая ласковая речь, похоже на то, завораживала его еще больше. Потом они, как любовники, тихо беседовали, прижавшись тесно в кресле, потом вдруг вместе рассмеялись чему-то. Молодец баба! Но недолго длился ее покой.

Тут же раздался крик:

— Стюардесса! Подойдите скорей!

Это кричала Марина. Я поглядел туда. Она держала за руку Кошелева, своего отца, а тот почти полностью сполз с кресла, закатив глаза и открыв рот.

Да, полет этот не будет спокойным, я это с самого начала понимал!

Марина

Много лет я ждала — и боялась — этого разговора с отцом. Казалось, зачем уже? У меня все хорошо — я директор, вместо ушедшей Изергиной, защитила по дефектологии диссертацию, даже езжу на международные конференции — уверенная, на вид холеная дама... сама себе порой удивляюсь в зеркалах.

Папа все сделал для меня... но при этом — отнял у меня мою жизнь. Нет, на вид я вполне жива, бываю даже деловой и настойчивой, но... в душе царит лютый холод. Что, кроме моей работы, есть у меня? Работа, да еще Влад, обычно в пьяном виде появляющийся у меня, с криком: «Зачем ты это сделала?» Что?

Крис приезжает каждый год — их кардиологическая экспедиция «Путь к сердцу» стала регулярной. Но он — в Москве, в Питере, а я — здесь. Мы встречаемся радостно, он показывает Ксюхины фотографии, я восхищаюсь... Ненавижу Мынбаеву, которая сказала, что Ксюха останется дебилкой навсегда, а получилась прелестная, чуть раскосая девчонка!.. Впрочем, Мынбаева сказала, что она останется дебилкой тут, а там Крис сделал так много для нее... не говоря уже об операции, прошедшей блестяще!.. Но — без меня!

Тут американцам досталось от наших коммуняк. «Ковбой со скальпелем» — это еще самое мягкое название статьи! Они обижались, но на следующий год, улыбаясь, приезжали вновь. Железные люди!

Потом пошли заморочки с усыновлением. За эти десять лет — с активной помощью Джуди — многие наши больные детишки уехали и вылечились там, в том числе больной мальчик Толика и Капы, — я особенно переживала за него. И вдруг — волна скандалов. Писали, что американские родители истязают усыновленных детей из России. Пошли суды. У некоторых сирот вдруг появлялись родители и мучили своими домогательствами американцев, усыновивших их детей. Где эти «благородные предки» были раньше?.. Переживала не только я: Джуди, выйдя с одного из судов в Новосибирске, вдруг села на подоконник в коридоре и... умерла. Мгновенно. Инсульт. Оказывается, заботясь о прочих, не заботилась о себе.

Крис тоже часто бывал какой-то дерганый. По американской традиции улыбался, но до меня доходило из его шуток, что у него — проблемы в семье, в том числе из-за удочерения Ксюхи и частых поездок сюда.

Не было покоя и сейчас, когда мы летели... зачем? Формально — наш бывший земляк Игорь Зотов, прославившийся и разбогатевший в США, внес в Комиссию по культуре ООН предложение о праздновании пятисотлетия Троицка, и дело пошло, — видно, Игорь там вырос в действительно крупную величину. Но... из-за этого ли мы сейчас туда стремились? У каждого был свой, тайный, глубинный ход мыслей.

Больше всего меня удивило, как волновался отец. Бывший «уссурийский тигр», как его раньше звали, обмяк, поседел, хотя старался, из последних уже сил, держать все нити в городе. Но сил уже не хватало... Но я не ожидала, что на него так подействует перелет! И мучился он не только физически — и муками своими изводил и меня... Зачем? «Формально все нормально», как говорил писатель, взявшийся про нас написать. Что надо? Батя, однако, бледнел все сильней и вдруг произнес сдавленным голосом:

— Позови стюардессу!

После того как та сделала ему укол, цвет лица к нему возвратился, но не спокойствие.

— Господи! Успеть бы хоть!

— Отец, прекрати! Все будет нормально! Что именно ты боишься не успеть? Мы едем на десять дней — времени достаточно.

— Да. — Он глядел на меня так нежно, как, пожалуй, глядел только в детстве. — Воспитал я тебя, дочка. Вся в меня... такая же бесчувственная!

Развезло старика!

— Конечно, папка! Вся в тебя. А ты как думал? — бодренько ответила я. — Так чего ты боишься не успеть?

Я глянула на него жестко. Больше всего я боялась сейчас запоздалых откровенностей... теперь уже могу не выдержать я! Кроме того, кругом посторонние уши... а главное — родные и близкие — это страшнее всего. Хорошо хоть, что Влада нет рядом... а то он устроил бы тут... почище того психа в футболке, которого еле-еле успокоила стюардесса... Кроме того, я почти уверена, что психа этого полиция будет встречать.

Хватит уже! Влад, кстати, съездил в США — через Криса его пригласили на курсы парамедиков (врачей «скорой»), Влад побыл там успешно, многое привез... вообще, по «скорой» он считается одним из лучших. Но нет от него помощи мне!.. Одно беспокойство. Так и тут. В Америке он побывал у Криса, Ксюшу повидал... и вернулся, плача. «Ну что с тобой?» — «Ты сама знаешь!» — бормотал он, утираясь рукавом.

Теперь еще батя возник. Ослаб «уссурийский тигр»! Если заведет ту же тему... при всех... я не выдержу.

— Так что, отец?! — Я в упор на него смотрела, как когда-то он на меня. — До чего ты... боишься не дожить?

— Хочу... снять грех... Чтобы икону в Троицк вернули!

...Ну это еще ничего. Чудодейственную икону Пресвятой Троицы вывезли из Троицка немцы во время войны, теперь ее след обозначился на Западе — и Игорь прилагал силы, чтобы к пятисотлетию ее вернуть! Молодцы коммунисты! Наломали дров, а теперь мечтают прильнуть к иконе и замолить все! Тем, прежним, хитрым и цепким, отец, как ни странно, мне нравился больше, чем этим плаксивым стариком!

— Я думаю, Игорь вернет икону! — взволнованно произнесла я.

Некоторое время мы еще держались, но вот, взявшись за сердце, он прохрипел:

— Нужно, дочка, с тобой поговорить... Обещай, что простишь меня!

Он взял меня за руку... рука его была мокрая и мягкая... твердая — лучше была?

— Что ты ухо-то свесил, будто не знаешь?! — рявкнул он, и Гриня, вылетев из кресла, улетел в туалет.

Вот и настал этот миг... о котором я так давно мечтала... и так боялась его!

Отец испуганно огляделся. Уже стал труслив? Надо же, что десять лет гласности сделали с ним!

— Хочу... Ксюху увидеть, — прошептал он.

Вот и все!.. Считать это за признание? Признание всего? Вот я и мама! И жизнь уже не бессмысленна моя. Мать-одиночка. Я заметила, что даже об этом стараюсь думать с иронией. Так уж выросла, с кривой усмешкой, веря — и не веря. Ну а что? Заорать? Устроить скандал? Нет уж. Пусть бедная стюардесса отдохнет — хватит с нее! То, что сказал отец, я давно уже видела во сне, но не было шанса об этом сказать! Ксюху спасали. Страдания наши тяжки вдвойне — не имеем мы такой роскошной возможности высказать их, прокричать. Улыбайся. Этот... нанятый писец тоже ухо свесил между кресел. Но ему, наверное, надо знать — может, напишет потом о наших страданиях?

— Что значит — хочу? — сказала я папе с улыбкой. — Ты у нас глава делегации города, любое слово твое — закон. Через три дня будет утренник, соберут всех детишек, усыновленных из России... можешь торт им подарить.

Я улыбалась, но в голове звенели слова: усыновленные дети навсегда расстаются с прежними родителями. И все попытки увидеться — противозаконны. А Америка — законная страна. Что ли, папа этого не знал, когда подписывал? Знал. Даже Капа, спившаяся вконец, плакала, когда сынка увозили ее! А этот — не подавал вида. Выборы... бизнес... лишнее может повредить! Теперь лишь, когда сердце стало сбои давать, понял вдруг, что «лишнее» — это главное? Поздно. Хотела это напомнить ему, но не стала... уж больно бледный вид у него. Может не выдержать.

— Но ты ведь, наверное, знаешь... как там, — пробормотал он.

Что я знаю? Десять лет уже не видела ее... и могу теперь никогда не увидеть! Так что лучше — молчать. И папку утихомирить. Что «я знаю»? Только фотографии видела. Красивая, гладкая девочка... все более чужая. Знаю, что у Криса из-за нее неприятности в семье, — жена обвиняет его в том, что Ксюхе он больше внимания уделяет, чем остальным своим детям... Но ведь она и требует большего внимания!.. И тут совесть мучила меня. Но наверное, зря? Ведь если б у них с женой настоящая была любовь — не стала бы та придираться? Впрочем, что ты понимаешь в настоящей любви? Ты ее знаешь? В двадцать семь лет у тебя — никого!.. И виноват в этом папа. Вот этот седенький старичок! Поздно он меня родил — когда уже сорок было ему. Все рассчитывал, видимо. И просчитался в конце концов. И меня погубил! Руку мою не отпускает, держит! Всегда теперь будет держать?

— Так, может, мы Ксюху в комитет по пятисотлетию Троицка выберем? — усмехнулась я.

Отец болезненно дернулся, потом глянул на меня с отчаянием: жестокая ты!.. А он — мягкий? Кто изувечил мою жизнь? И жизнь Влада? Тут я уже сама сдерживаться не могла: выдернула руку и ушла.

Но не долго я наматывала сопли на кулак: в туалете вдруг стало меня кидать — сначала ударило меня в одну стенку, потом — в другую.

Падаем? Я выскочила в салон. Да, действительно, мы падали на Нью-Йорк!.. Но видимо, правильно падали. Все в салоне, пригнувшись к иллюминаторам, оживленно переговаривались, показывали пальцами... Меня снова качнуло. Небоскребы в иллюминаторе вытянулись горизонтально! А река, наоборот, блеснула вертикально, как стена! Сзади кто-то взял меня за бока. Я оглянулась: все та же многострадальная стюардесса оттащила меня на место. Папа бледно выглядел — тут уж не до разговоров. Правильно упасть бы! Под нами побежали низенькие дома... Грохнулись! И покатились, подпрыгивая. Салон глухо зааплодировал... Глухо, наверное, потому, что заложило уши.

Потом была толчея на паспортном контроле, и мы вышли в низкий и тесный зал встречи; нетерпеливо заглядывая за барьер, стояли толпы встречающих, многие с табличками в руках. Я вела отца под руку — он задыхался в этой тесноте-толчее. Сразу за барьером к нам кинулась негритянка-медсестра, и мы вместе потащили отца в медпункт. Потом рядом возник высокий седой человек, смутно знакомый, сразу заговоривший со мной как со старой подругой... Игорь? Зотов? Я вспомнила русого статного красавца. По-прежнему статный, но — седой. Да, жизнь в Америке не проста! Впрочем, в России тоже. С суетой вокруг папы я как-то даже не успевала никак почувствовать себя в незнакомой стране — только странно было видеть вокруг столько людей с черной кожей. Главная в медпункте — тоже черная — сделала папе укол.

— Да. — Достав бумажник, Игорь перебирал в нем какие-то карточки. — Госпитализировать человека в Америке, тем более без страховки — проблема!

Потом выдернул какую-то карточку и пошел к главной. Они надолго ушли внутрь, вернулся он один.

— Ну, о бате не беспокойся — заберут, все сделают. А нам — надо мчаться! — Он глянул на часы. — Пошли за вещами!

Без него бы мы ни в жизнь не разобрались в этом муравейнике! Мы шли по каким-то лесенкам, тесным коридорчикам, спускались-поднимались, поворачивали... потом вышли в гулкий зал. Наши вещи — впереди плыл чемодан отца, — объехав круг, уже собирались скрыться, мы еле успели ухватить их. Зотов взял чемодан отца.

— Разберем с тобой, — улыбаясь, сказал он мне. — Что нужно — ему доставим.

Мне оставалось только кивнуть. Игорь — еще детская моя любовь, — появившись, вдруг стал самым главным здесь, мы двигались за ним, как толпа баранов, — даже Гриша, который не терялся, кажется, никогда, тут растерялся. Еще пошныряв по лабиринту, мы вышли в полутемный душный тоннель, с гулким, каким-то банным эхом.

Чуть поодаль стоял длинный белый лимузин — оттуда, из-за руля, улыбался негр в белой кепке.

— Это — Керолайн! — сказал Зотов.

Оказывается, это она. Когда Керолайн вышла, в этом не оставалось сомнений... какая стать!

— Керолайн — это секретарь нашей комиссии. По-русски, к сожалению, не говорит.

Керолайн улыбалась все радушней.

— Она отвезет вас в гостиницу, а завтра в восемь утра по местному — переставьте часы — она за вами заедет и привезет ко мне в офис, на первое заседание нашей комиссии. О’кей?

Как-то не успевали мы за американской стремительностью, даже Гриня растерянно молчал.

— Ну, значит, о’кей! — уже нетерпеливо проговорил Зотов. — Держим связь! — Он дал автору и Грине визитки. — Вот — для Павла Петровича, нашего вождя, я приготовил телефончик... теперь вручаю его вам... Павел Петрович так распорядился! — Он отдал мобильник мне.

Гриня затравленно усмехнулся — видно, он надеялся скипетр получить. Зотов некоторое время молчал, что-то вспоминая.

— Да. — Он вдруг повернулся к автору, тучному человеку, который в этом душном тоннеле тоже дышал прерывисто. — Лойер... ну, адвокат нашей комиссии — Валерий Голод, оказывается, знаком с вами давно... Хотел бы вечером заехать за вами в гостиницу и пообщаться. Вы, надеюсь, не против?

— А?.. Голод? Сколько уже его не видал. Так он здесь? Нормально.

— Ну, вот и хорошо. Все! — Зотов вдруг накинул мою сумку себе на левое плечо, в правую взял чемодан. — Марину Павловну, как новую начальницу, я похищаю, а с вами договорились... Керолайн!

Керолайн, менеджер, шофер и красавица по совместительству, радушно пригласила всех в лимузин. Кроме нас с Игорем... быстро это он!

— А... — Гриня проговорил, наш вездесущий «министр медицины», но сущий, видимо, не везде.

— Б, — насмешливо произнес Игорь.

Видимо, их отношения не заладились. Неужто из-за меня?.. Размечталась! Думаю, противоречия у них посерьезней. Пятисотлетие Троицка — мировой проект — много чего сулит... и много кому грозит: дело это, поняла я, не простое, многое примешалось тут. Теперь, с помощью Игоря, предстоит разобраться. Мы оставили наших с Керолайн — головы их вертелись в лимузине, пока тот отъезжал. Мы с Игорем пошли по тоннелю в другую сторону и вышли на ослепительную жару. Шесть часов вечера, и уже август! Как жарит, однако! Пахло почему-то — я долго не могла узнать столь знакомый запах — калеными семечками! Вряд ли их тут продают! Мы сели в высокий джип.

Сначала шли невысокие домики вдоль грохочущего — во много рядов — шоссе. Сверху гремели лайнеры, взлетая.

— Ты не здесь живешь? — спросила я Игоря.

— Да ты что! — Он усмехнулся. — В этом-то аду!

Дома все росли, закрывали небо. И вот мы выехали к реке.

— Думал ли раньше я, простой деревенский хлопец, что буду ездить здесь! — слегка дурашливо произнес он. — ...Манхэттен!

Действительно... Впечатляет!

За широкой рекой на том берегу, как горный хребет, громоздились небоскребы, слева, на краю острова, вздымались вверх два самых высоких — небоскребы Всемирного торгового центра, их знал весь мир. Прямо перед нами, на том берегу, стоял еще более знаменитый стеклянный параллелепипед, с вьющимися флагами всех стран вдоль фасада.

— ООН! — произнес Игорь. — Через неделю тут будем докладать на комиссии о подготовке к нашему празднику!

— Спасибо тебе, — сказала я, благодаря его сразу за все.

— Ну ладно... Полюбовалась — и будет! — проворчал Игорь, и пейзаж начал исчезать постепенно: мы въезжали в грохочущий полутемный тоннель. — Квинс-мидтаун-тоннель! — прокричал мне в ухо Игорь.

В тоннеле мы то и дело останавливались и стояли подолгу.

— Нью-Йорк! Сплошные проблемы! — сообщил мне он, но почему-то с гордостью.

Наконец мы выбрались из тьмы. На берегу разгружалась баржа с цементом, летела удушливая пыль. Дома вдоль тротуаров прыгали то вверх, то вниз, но становились все импозантней, а толпа на тротуарах — все гуще. Поражала какая-то ее... раскованность. Рядом шли расхристанный хиппи в шортах с торчащими нитками и грязной майке и — джентльмен в строгом черном костюме, в галстуке, золотых очках. Задев друг друга на углу, они раскланялись одинаково радушно — ни в коей мере не ощущалось, что хиппи как-то подобострастен, чувствует себя ниже, никакого своего превосходства не показывал и джентльмен. Игорь заметил мой взгляд и заулыбался:

— Да... такая вот жизнь тут — все уважают друг друга. Кстати, тут вполне может оказаться, что этот вот оборванец в сто раз богаче, чем тот пижон!

Каменное ущелье тянулось долго — иногда над низкими домами прорывалось солнце, и вновь его закрывал высокий дом. В стеклянных стенах небоскребов отражались облака. Но вдруг ущелье оборвалось, впереди показались деревья, целый лес.

— О! — воскликнула я.

— Централ-парк! — гордо доложил он. — Тут вокруг в основном живут самые состоятельные люди!

— Например?

— Например, я! — улыбнулся Игорь.

Мы объехали парк, нырнули в узкую улочку, плавно спустились вниз, в гараж.

Лифт роскошный пришел, с бархатом и зеркалами.

— Прошу... мисс!

Мы поднимались недолго. Двери разъехались. Перед нами возникла решетка, сотканная из железных цветов. Игорь отпер ее ключом, и мы вышли на маленькую, покрытую желтым ковром площадку. Только две двери были на ней — налево и направо.

— Тут еще только одна кинозвезда живет, — пояснил Игорь, — но в основном она в Голливуде.

Он открыл дверь. Огромная комната заканчивалась большой стеклянной лоджией, освещенной вечерним солнцем. Белый столик и стулья стояли там среди тропических зарослей. Прямо за стеклом торчали шпили католического костела, чуть дальше поднимались макушки деревьев Централ-парка.

— Тут рядом знаменитый дом Дакота, где Леннон жил.

— Как же ты так... поднялся? — изумленно озиралась я. — Рядом с Ленноном-то оказался?

— Да так... простая русская смекалка, — усмехнулся Игорь. — Опыт работы прорабом, потом — в стройотделе райкома... после тех хитроумных дел — тут элементарно все. Помнишь, реставрационная мастерская была у меня в монастыре, рядом с вами? Попал с реставрационными делами сюда, в Комиссию по культуре ООН, потом притулился тут. Кое-что изобрел. Главное, конечно, — это фонд юбилея родного Троицка тут.

— По-моему, в этом фонде денег больше, чем в бюджете Троицка.

— Фактически это одно и то же, — усмехнулся Игорь.

— И давно?

— Да уже давненько.

Ясно. Помню год, когда у нас и леспромхоз, и химкомбинат, и рыбозавод оказались банкротами. Отец скорбно кивал на перестройку...

— Так вот они где, денежки-то! — сказала я.

— И не валяются... Приумножаются тут! Соображаем кое-что! — Он постучал по лбу.

— Так что — я, выходит, миллионерша?

— Со временем... тьфу-тьфу-тьфу! Срочно узнать, как там Павел Петрович! — Позвонив, он долго говорил по-английски. Повесил трубку. — Ну, слава богу, оклемался старик!

Автор

Трудно освоиться в Америке, особенно после долгого перерыва! Все здесь не так. Унитаз наполнен водой... и все держит на поверхности, пока не спустишь. Душ не гибкий, как у нас, а торчит железным дрыном! Резко распрямившись, чуть голову не разбил. Потрогал — шишка будет. Вышел, прилег. Невыносимо душно! Кондишена в этом клоповнике нет. Подергал окно... Не как у нас открывается! Форточек нет. Надо всю раму поднимать вверх, рывком! Наконец поднял. И она тут же упала вниз! И я упал. Полежал. Потом пошел на штурм снова. Приехал в Америку — действуй! Наконец закрепил раму, высунулся во двор. Душный колодец, без продува. Вдоль стен змеятся ржавые лестницы. Да, судя по обшарпанности, в этом райончике могут и влезть! Пришлось закрыть окно и рухнуть на койку. Ну и что? На фига ты сюда приехал? Хеппи-эндом не пахнет тут! Кто-то забарабанил в дверь. Видимо, гангстеры?.. Налетай!

Я распахнул номер... Вот это да! В дверях стоял Валера Голод, старый ленинградский приятель... не виделись с шестьдесят... не помню уже какого... Был диссидент — умеренный, впрочем, в основном по кухням бушевал, переводил прозу с английского, всегда был возбужден — то недоволен, то дико счастлив. Потом — исчез... Крупный американский адвокат! М-маленький з-заика! Сколько же упорства, цепкости, сообразительности пришлось ему проявить, чтоб так подняться! Впрочем, почти не изменился на вид (как вскоре выяснилось, так же заикается и беспрерывно матерится — или только на радостях?). Только костюм темный, роскошный, да блеснувшая булавка на галстуке, да уложенный четкий пробор в мелких кудрях, а так все такой же!

— Валера! (Там-та-ра-рам!) Ху... ты тут делаешь? Быстро пошли!

— Ну погоди... Давай хоть обнимемся!

— Ах да... Замудохался сегодня.

Мы обнялись.

— Ну все... Поехали.

— Куда?

— Ре-решим!

— Ну, мне как-то неудобно.

— Ну давай хотя бы спустимся в мой «линкольн», — у меня там кондишн, а тут буквально нечем дышать.

— Этих наших орлят, — говорил тезка (мы плавно двигались в строю шикарных машин), — буквально приходится держать за руки. Что они тут творят! — Кинув руль, он вдруг схватился руками за голову... «Линкольн», к счастью, никуда не нырнул.

— То же и к нашей миссии относится? — поинтересовался я.

Он смотрел на меня некоторое время, в глазах его прыгали черти... Не сказать? Сказать?

— А! — Он наконец махнул крохотной ладошкой. — Ты лучше не думай об этом! Расскажи лучше, как наши там!

«Наши», как выяснилось, оказались здесь. Пока мы с ним ехали через Бруклин, по Оушн-вей, широкому бульвару (все прохожие в черных цилиндрах, с закрученными пейсами), выяснилось, что из наших общих друзей никого не осталось — в смысле, на невских берегах.

— И Вичка здесь? — Он то и дело бросал руль, хлопая по коленям. — И ты знаешь номер ее?

Некоторые интонации все же выдавали, что он долгое время жил не у нас.

Центр ностальгии многих русских, еврейских «наших» — Брайтон-Бич, темная улица под железной крышей, по ней грохочет сабвей.

Как выяснилось, это центр ностальгии и для меня. Как только мы вошли в ресторан «Людмила», недалеко от берега Атлантического океана, мы сразу оказались в восьмидесятых годах. Люди уезжали оттуда из-за неприятия той страны, того времени... И — о, парадокс — теперь та страна и то время есть только тут!

Лишь тогда — сердце мое вдруг сжалось — женщины наши были такими тучными, носили переливающиеся платья и высокие прически... и лишь тогда наши собирались в ресторанах вот так, целыми учреждениями, с директором и главным бухгалтером во главе стола... и так же таинственно гас свет во всем зале, и луч упирался в изогнувшуюся, переливающуюся радугой женщину, стоящую на руках... Акробатический этюд! Максимум эротики, что допускался тогда!.. Только тут это сохранилось.

И только у нас и только тогда, чуть выпив, все кидались в пляс под оркестр, колыхаясь роскошными телами. Теперь все это ушло, и нигде в мире я уже больше этого не встречал. И вдруг — живо!

Мы с Валерой таяли, оказавшись вдруг в нашей молодости. Но суровая реальность проступала и здесь. Лицо Валеры — растроганное, красное — вдруг приблизилось, и он произнес:

— Т-тебя... 3-зотов в гостиницу п-поселил? Мой с-совет! С-сваливай от-туда! Н-не-чисто т-там!

— Ты имеешь в виду... в гостинице? — изумился я.

— М-мудак! Я им-имею в виду — 3-зотова и всю его компанию. Мне, как л-лойеру, положено со всякой ш-шушерой дело им-меть, а т-ты держись подальше от них...

— А что? — Меня прошиб пот. Во влип! Да еще на чужбине.

— Я д-двадцать л-лет в России не был, но знаю, похоже, все лучше тебя! Это ж типичная п-пирамида перед тобой. Там л-лохов кинули, деньги забрали их — теперь тут изображают п-просвещенных меценатов... Давай лучше я тебя с настоящими людьми тут сведу! Саша Цаплин, компания «Надежда» — тот всерьез ус-сыновлением больных русских ребят занимается, по всей России мотается, вчера из Красноярска прилетел. Раньше помогал Джуди, теперь — сам! Все! Едем сейчас к нему!

— Так ночь уже!

— Я говорю тебе — отличный мужик! Едем!.. П-правда, я в Нью-Джерси, г-где он женился, не был у него... Разыщем!

И вот неугомонный Валера мчал уже меня в нью-йоркской ночи. Мы летели по бесконечному мосту над океаном, мост разветвлялся, переплетался с другими, и все это над океанской бездной! Валера неотрывно смотрел на указатели, но на какой-то один номер мы ошиблись, и вдруг оказалось, что мы с прежней бешеной скоростью мчимся уже обратно!

Валера выругался, и мы поехали ночевать к нему в Квинс.

Утром он с трудом растолкал меня. Мы всю ночь с ним пили водку и спорили — как когда-то, в шестидесятых, делали это сотни раз... Теперь это бывает только здесь. И думаю, редко — теперь уже нет в нас тех сил. Валера, однако, был бодр, даже в нетерпении подпрыгивал. Мы прошли с ним через милый зеленый райончик (часть Квинса, самая респектабельная) и сели на электричку.

Из подземного перехода мы вышли на Тридцать четвертую улицу, напротив огромной стеклянной Пенсильвания-стейшн. Америка казалась мне привычной, будто я уже долго жил здесь. Валера, однако, дрожал от нетерпения, торопясь все мне здесь показать.

Он вдруг схватил мою руку и стал подушечками моих пальцев гладить стенку подземного перехода.

— Ну? Понял?

— Что?

— Пупырышки нащупал?

— Какие пупырышки? А, да. Что это?

— Азбука Брайля, для слепых. Чтобы сами могли найти дорогу. Конечно, они могут спросить, но не хотят унижаться. Здесь не принято людей унижать! — Он гордо выпрямился.

— Здорово, — сказал я.

При выходе наверх, на солнечном углу, сидел здоровый, почти голый негр с какой-то табличкой на груди.

— Видел? Читай! — указал мне на него Валера.

— Фо ту долларс тейк ми фа... За два доллара... можешь послать меня далеко?

— Точно! — восхитился Валера, потом быстро подошел к негру, о чем-то поговорил с ним, потом потрепал своей маленькой ручонкой его по могучему плечу и, сияя, вернулся ко мне. — Понял?

— Да... — произнес я не совсем уверенно.

— Вот так! — произнес он торжествующе. — В самом центре Нью-Йорка, в респектабельном районе, сидит почти голый негр — и все уважают его! И я, преуспевающий адвокат, говорю с ним на равных, и он не видит в том ничего противоестественного! Ты понял, нет?

Потом мы вошли в большой мраморный холл офис-билдинга, где была контора Игоря Зотова. Валера, глянув на часы, сказал, что мы успеем еще перекусить. Мы вошли в буфет на первом этаже.

— Ты понял! Свеж-жайшие булочки! — восклицал он.

Я хотел было сказать, что свежайшие булочки есть теперь и у нас, но, поглядев на него, поддался его энтузиазму и съел две.

Марина

За стеклянной стеной громоздились зубцами — то выше, то ниже — каменные небоскребы. Самый высокий, стеклянный, отражал облака. У самых низких были видны лишь плоские крыши под нами, на них стояли черные бочки, видимо пожарные. Отвернулась: кружилась голова.

В кабинет наконец-то вошли адвокат и автор, и Зотов, кивнув им, начал говорить.

— Представляю всем, адвокат Валерий Голод, наш юрисконсульт. Поначалу обрадую вас: Павлу Петровичу уже лучше, но все же он попросил сегодняшнее заседание комитета провести без него.

На стене кабинета был плакат: фотография Троицкой крепости и цифры — 500! На другом плакате было смутное изображение Троицкой иконы. Ее явление князю Григорию заставило того учредить там город пятьсот лет назад. Теперь судьба юбилея решалась здесь... почему-то. Впрочем, где деньги, там и слава.

— Через шесть дней слушание наших предложений в Комиссии по культуре ООН, но сегодня у нас иная тема. — Он почему-то посмотрел на меня. — Фонд международной инициативы, который так блистательно возглавляла незабвенная Джуди Макбейн... — он выдержал паузу, — и которым пока руководит член совета, знаменитый хирург Кристофер Дюмон...

Я вздрогнула.

— ...отказался поддерживать наш юбилей. Все переговоры с Кристофером зашли на сегодняшний день в тупик!

Все теперь уже явно уставились на меня. Так вот для чего меня сюда волокли! Господи, будет ли когда-то в моей жизни покой, не говоря уже о счастье!

— А почему вы решили, что фонд вас поддержит? — проговорила я.

— Не «вас», а нас, Марина Павловна, — проговорил Игорь строго, так, как будто мы не веселились и не хохотали с ним до утра. — Нам кажется, что судьба Криса все-таки... как-то связана с историей нашего города!

То есть со мной! То-то меня удивляли слишком бурные планы этого юбилея, о которых не раз вещал на весь город отец. Теперь дело папы должна была продолжить я... чтобы юбилейные деньги оказались у Зотова... и он на них снова... что-нибудь тут изобрел.

— Но ведь имеются рычаги воздействия на него! — проворчал Гриня, и тут же адвокат выпрыгнул из кресла.

— Ид-диот ты! — завопил он. Повернулся к Зотову: — Ты-то в Америке не первый год... мог бы понять, — он глянул на меня, — что т-такие методы тут не идут! Шантажировать можно... в Крыжополе, в лучшем случае — в Одессе. Но здесь! Оп-помнитесь! Многих наших д-дураков приходилось мне тут выт-тягивать, но вас я вытянуть не смогу!

— Но мы будем действовать со всей тактичностью. — Зотов посмотрел на меня.

— Что за рычаги воздействия вы имеете в виду? — произнесла я.

Зотов и Гриня, переглянувшись, вздохнули — мол, кукла оказалась даже глупее, чем ожидали они!

— Пойдем-ка выйдем! — вздохнул Гриня и почти выволок меня в коридор.

Молча мы зашли с ним в тупик возле туалетов. Окно в тупике было открыто, и издалека, словно со дна колодца, поднимался шум улицы.

— Ты слышала, сколько скандалов сейчас у нас по поводу неправильного усыновления? — произнес он. Я молчала. — Для респектабельного американца — это конец... если он, зная о существовании матери, сделал вид, что не знает о ней.

— Он не знал! — закричала я.

— Ну, так узнает... пока — он один.

— Сволочи! — закричала я. — Зачем вы это делаете?

— А ты... разве счастлива? — усмехнулся он.

— А вы... сделаете меня счастливее? — заплакала я.

— Мы сделаем тебя богаче, дура! — грубо сказал Гриня.

Боже! Куда мне бежать от них? Отец мой лежит в больнице... и все равно меня продает! Выпрыгнуть в это окно? Но тогда Крису будет еще хуже! Бежать к нему? Но что мне сказать ему? Что я только сейчас об этом узнала?! Не поверит! И будет прав. Но я на что-то надеялась! На что?

Надо Криса предупредить, хотя ничего уже не изменишь. Вот он, главный свидетель! Стоит! Гриня, который все это заварил.

— Ты... привез Ксюху в Троицк? — выговорила я.

— Я.

— Какая же ты сволочь!

— Сволочь — не я! Если ты хочешь знать... Твой отец, когда узнал, что она родилась... со смертельным пороком, распорядился вообще ей... не помогать! Это я уговорил твою тетю — вплоть до того, что угрожал ей! Потом целый час я уговаривал твоего отца по междугороднему — и вдруг он сломался: ладно, вези!

Какие-то просто волхвы, добрые ангелы!.. теперь требуют гонорар!

— Не стыдно тебе... Ксюхой торговать?! — стараясь держаться, спросила я.

— А больным детям помочь ты не хочешь? Ксюха здорова — а они там!..

— Но фонд же нам и так помогает! Но уж на юбилей — это уже хамство! А! — Я махнула рукой.

Все погибло. Никогда уже не отмыться мне... И главное — эти идиоты сядут в тюрьму... и ничего не добьются. Будет только позор! Приехали завоевывать Америку, но нахрапом ее не возьмешь.

— Если надо — я все расскажу как было! — благородно произнес он.

— А я тебе расскажу, как все будет!.. Никак. — Я повернулась и пошла.

— Эй, куда ты? — закричал он вслед.

Подняв правую руку, я разжала и сжала кулак. Тут из кабинета, сопя и отдуваясь, вышел наш писатель. Гриня кинулся к нему, страстно шепча:

— Ну, ты понял, нет? Разоблачим с тобой эту шоблу — и Голливуд наш!

Я шла по оживленному Нью-Йорку. Счастливый город. Тепло и как-то безмятежно. Под ногами решетки — вентиляция метро. Когда шел поезд, оттуда вырывался вихрь, приподнимая юбку, — я вспомнила знаменитый кадр с Мэрилин Монро: она, улыбаясь, стоит на решетке, придерживая юбку рукой. А жизнь между тем была у нее нелегкой. Потяжелее твоей. Но она улыбалась. Улыбайся и ты! В жизни много зависит от настроя. А в Америке это — самое главное. Я шла по улице, и веселая, энергичная толпа заряжала меня бодростью. Не думаю, чтобы у них все было гладко, но они как-то пробиваются! Пробьемся и мы. Назад хода нет. Если Крис вдруг поймет, что я заодно с этой бандой, — ни его, ни Ксюху я не увижу никогда. И — никогда не увижу ее, если он вдруг узнает правду. «Бывшим родственникам усыновленных детей нельзя их видеть!» Ты — просто Марина, и больше — никто. Только так ты можешь увидеть Ксюху и не потерять ее навсегда. Обратный билет у меня, к счастью, с собой. Есть телефон подруги по училищу, Иры Скринской, живущей где-то под Нью-Йорком... Не пропаду. В сумке — триста долларов и мобильник. Сегодня — десятое сентября... Обратный билет — на семнадцатое. Не пропаду. Вдруг я увидела высокий столб света в небе. Что это? Стояла, вглядываясь в небесную мглу. A-а, наконец поняла я, это просвет между небоскребами-близнецами Всемирного торгового центра!

Я шла вдоль цветочного магазина. Из него на тротуар были выставлены бочки с огромными растениями, я шла, как в тропическом лесу, любуясь цветами, вдыхая запахи. Из «леса» я вышла почти веселая. Что мне грустить? У меня есть все! Правда, это «все» недоступно, но оно ведь есть! Надо позвонить Крису, опередить эту банду, пока они не изгадили все. Объяснить ему что-то... соврать, что я ни при чем, что они все придумали?.. Только так. О господи! Нет, не буду звонить — мой английский груб, а тут — надо объяснить ему то, что объяснить невозможно. Только чудо может меня спасти!.. Какое чудо? Любовь! Других чудес на свете не существует. Но какая любовь выдержит, если травить ее — так, как травили мою любовь, только она появлялась, — любовь к Владу, любовь к Ксюхе, любовь к Крису... Все отравили они!

Увижу его — и все станет ясно. Когда он уезжал в последний раз, он грустил... Но Америка — не Россия: тут не принято долго грустить.

«Поеду!» — решила я и остановила желтое такси.

Водителю, смуглому латиноамериканцу, я сначала читала вслух визитку Криса, потом, видя, что он ничего не понимает, просто ему ее отдала. Он долго ее вертел... Неграмотный, что ли?

Повернувшись, он долго смотрел на меня, потом вдруг радостно улыбнулся.

— Русская, да? — с кавказским акцентом произнес он.

— Да! — воскликнула я.

— Так бы и говорила! Я ж из Баку!

— Знаете, где это? — Я кивнула на визитку.

Он почесал в затылке. Развернул на коленях карту.

— Так это ж рядом совсем! Сто раз там был, но все названия путаю. Повезло, землячка, тебе. Вашингтон-сквер!

Мы ехали по широкой улице с шикарными витринами.

— А это что за улица?

— Так их Пятая авеню!

— А-а!

Пятая авеню утыкалась в сквер — тот самый. Здесь уже был другой Нью-Йорк: невысокие старинные дома с наружными лестницами, скорее, крылечками перед богатыми, резными дверьми. Посередине деревья, газоны — на травке блаженствовали люди, в основном молодежь, разувшись, развалившись, раздевшись до пояса. Притом многие читали книжки. Готовились к экзаменам? Вот оно, счастье жизни, которого не было у меня.

Шофер помог мне найти офис Криса — широкие ступени с витыми перилами вели к двери на первом этаже, чуть приподнятом... или как этот этаж тут называется? Я не могла заставить себя преодолеть эти четыре ступеньки.

— Ну, иди, землячка! — подбодрил меня шофер. — Сам сначала стеснялся тут!.. Ну все, я пошел! — Он помахал рукой.

Эта неожиданная поддержка мне помогла — я хотя бы взялась за перила. Только чудо может спасти тебя!.. Какое чудо? А то, которое спасает всех.

И я вошла... Но — чудом и не пахло!

Строгая секретарша, сидя у окна с роскошными витражами, допросила меня — договаривалась ли я о встрече с доктором? Тут, похоже, не любят чудес!

— Но мне очень нужно видеть его!

— Хорошо. Тогда подождите здесь, — вдруг, нарушая все легенды об американской четкости и суперделовитости, улыбнулась эта седая загорелая женщина. — Он скоро выйдет сюда!

И вот за высокой белой дверью, чуть приоткрытой, послышались голоса. Они и раньше чуть доносились, но теперь сделались громче. Я четко слышала теперь тенор Криса и раскатистый женский бас. Оказывается, не только в России, но и в Америке люди слегка оживляются на выходе, видимо радуясь, что трудное дело позади, но порой это прощание затягивается надолго.

Наконец они появились: очень тучная женщина (у нас в России таких не бывает) и почти такая же девочка... но они — вместе, и мать заботится о ней!

Крис заметил меня краем глаза, но не повернулся, пока не довел их до двери.

— Марина! — наконец-то воскликнул он. — Рад видеть тебя!

Да, через эту стальную улыбку пробиться труднее, чем через дверку сейфа!

Мы кратко поцеловались.

— Ты выглядишь великолепно!

А что еще остается мне?

— Ну, как тут Ксюха? — переходя на всякий случай на русский, спокойно сказала я.

— О, тебе повезло! — улыбнулся он. — Сегодня я рано освободился и как раз собираюсь поехать к ней. Обычно я ночую здесь, в городской квартире в Виллидже, но сегодня поеду в дом.

— С кем она там? — спросила я беззаботно.

— О! С няней... из России!.. — добавил он.

«Значит, жены там нет?» — подумала я. Почему, впрочем, ты так решила? Наверняка она там, просто ей не хочется цацкаться с чужим дитем!

— Хотя ты, наверное, занята? — У него снова появилась стальная улыбка. — Я читал в газете о вашем приезде. Я стараюсь не забывать про Троицк! Но... — Он оглядел свою приемную. — Вот моя жизнь!

Хорошо, что он не все еще знает про наш приезд! Или, может быть, знает уже все? Нет, даже у американцев не может быть такой выдержки, даже американец, думаю я, узнав подробности, выгнал бы меня вон! Пользуйся!

— Так ты занята? — спросил он снова.

— Да не особенно, — произнесла я.

Если не считать того, что пытаюсь как-то спасти остатки жизни, ничем особенным не занята.

Зазвонил телефон.

— Джаст э минит! — произнесла секретарша.

— Кто это? — тихо спросил он.

Отвлекаю его! Ну ничего... это не надолго.

— Адвокат, — сказала она.

Я похолодела.

— Кто именно? — колебался Крис.

— Его фамилия Голод! — проговорила она.

Ну вот и все! Я огляделась. Лучше — быстро уйти.

— Что ему нужно? — Крис продолжал колебаться.

Жизнь моя качалась над бездной... туда... сюда.

Секретарша поговорила в трубку.

— Он говорит, это конфиденциально!

— Видимо, это по поводу развода, — сказал Крис. — Скажите, что я занят, у меня прием. Пусть позвонит в понедельник.

Секретарша, поворковав, повесила трубку. Я спасена! Но надолго ли? Что можно успеть? Только — увидеть Ксюху. В последний раз.

— Ну, так поехали? — беззаботно сказала я.

Крис, помедлив, кивнул. Я вдруг почувствовала, что он взволнован не меньше, чем я. И его жизнь решается? Да нет! У них все тут солидней! Прокатимся — и о’кей!

Пультиком он открыл подземный гараж, мы спустились... и вдруг в полутьме он обнял меня. И я неожиданно расчувствовалась... Неподходящий момент! Но другого не будет! Голод — не тетка. Адвокат Голод, я имею в виду. Но пока его нет... Я даже почувствовала давно забытое возбуждение. Но Крис, кстати, первый отстранился!

— Миссис Талман встревожится! — Улыбнувшись, он показал пальцем наверх.

Все тут у них начеку!

Сначала мы ехали с ним по извилистым улочкам с восточным колоритом — иероглифы, экзотические лавки, потом пошли какие-то складские, предпортовые переулки. Потом выехали к реке. Ого! Со всех улиц, что были видны отсюда, с трехэтажных эстакад, плавно изгибающихся, стаи машин стекались в узкий темный тоннель. Мы ехали все медленнее... и вот остановились совсем.

— Конец рабочего дня! Траффик. Главное нью-йоркское развлечение! — Досада прорвалась в нем. Нет, он не был спокоен! Что думал он?

Помолчав, он указал на номер застывшей перед нами желтой машины.

— Видишь, на номере — Гарден-Стейт? Садовый штат. Сразу за рекой. Все сейчас мечтают туда прорваться, воздухом подышать.

Да. Здесь, к сожалению, с воздухом неважно. Больше — бензин! Да, напряженная тут жизнь. Напряженнее нашей. Напрасно ты надеялась найти тут покой! Что же такого особенного имеют они за это постоянное напряжение, которое испытывают тут? Этот вопрос волновал меня. Вряд ли сумею найти ответ. Не успею!.. Сколько осталось мне?

Колонна медленно втягивалась в полутемный тоннель. Крис молчал, устало и озабоченно. Кроме тяжкой его работы, еще и это теперь! Да еще и я тут добавилась... огневушка-поскакушка... с моими гадостями! Мне стало вдруг так стыдно!.. Хоть выходи! Впрочем, успеешь еще! Спокойно!

Наконец мы выползли из тоннеля... Вот это да! Настоящий автомобильный ад оказался тут: кроме тоннеля, сюда еще сходилось множество эстакад, извилистый строй машин стоял в очередь по дороге, спускающейся с высокой каменной горы. Голова отвалится, если все сразу пытаться рассмотреть! Кроме машин, стояли еще огромные каменные здания без окон, контейнеры. Как разобраться тут? Они разбираются, но с диким напрягом, каждый день!

И тут вдруг задребезжал телефончик! Мой! Нет. Телефончик Криса, подвешенный возле руля.

— Хэлло! — проговорил он благожелательно... и надолго замолк. Необычный, видимо, разговор! Обычно он реагирует оживленнее! — ...Голод? — произнес он.

Ну, вот и все! Два огромных грузовика сдавили нас слева и справа, грозно дымя. Вся железная армада медленно поползла.

— Хорошо. Я готов встретиться с вами. Крис неторопливо подвесил трубочку и поглядел на меня. Он улыбался.

— Так вот зачем ты приехала! — проговорил он.

Зачем я приехала? Я ведь не знала... всего! Но объяснять это уже бесполезно. Я дергала дверцу. Вот — прямо под грузовик.

— Сиди... Здесь нельзя выйти, — произнес Крис.

Он выглядел более убитым, чем я... впрочем, себя я не видела. Боже мой! Как совместить это страдание с этой невыносимо медленной ездой!.. «Ну скажи что-нибудь еще!» — молча умоляла я Криса. Но что он может еще сказать? Спасибо, что не выбросил под колеса! С такой шантажисткой, как я, он обращается еще достаточно благородно. Впрочем, отсюда и не вырвешься — он просто вынужден меня везти! Еще немного прокатит, прежде чем скажет: выходи. Смотреть на меня не может! И его надо понять! Неужели Голод ему сказал, что я самая опасная?.. Ну а какая же я? Если бы не мои приключения, они бы не привязались к нему. Столько адвокатов, поняла я, рвут на части его, занимаясь разводом... теперь добавился еще один адвокат! Да, трудная тут любовь! Вряд ли самая страстная любовь это выдержит... хотя бы этот невыносимый путь! Садовый штат, но садом тут пока что не пахло, пахло другим. Шоссе-виадук тянулось над каким-то ржавым болотом с жухлой травой. Вот под нами прогрохотал товарняк, распыляя с открытых платформ вихри цемента. Потом на горизонте встал какой-то серый замок без окон, с буквами «Кэмикел». Да, химия здесь чувствуется. Я вспомнила какой-то американский боевик — Нью-Джерси там называли не «Садовым штатом», а штатом-подмышкой. Пахнет примерно так. И что же, — огляделась, — это и есть то, что имеют они за адское напряжение всей своей жизни?! Да, не позавидуешь им! Крис упорно молчал. Не было, видно, настроения. А ведь он бы мог выведать у меня кой-какие подробности, попытаться спастись! Теперь только через адвоката? Видимо, да. Всякие тайные перешептывания презирают они, истинные аристократы духа!.. А ты кто? К кому я вернусь? Конечно, эти докажут, что Ксюха — моя дочь. Гриня все расскажет, если Крис им навстречу не пойдет! Да поздно уже — Голод взялся за дело! Да и так бы Крис не поддался им! Им никогда не оценить благородства: Крис примет все наказания, но на гадости не пойдет. Неужто они не понимают?.. Ксюху отнимут у него? И что дальше? Мне передадут? Но жить с этим стыдом мы не сможем! Так куда же ее? Снова в интернат для убогих? Боже, помоги!

Между тем пейзаж вокруг начал меняться. Замелькали маленькие деревянные домики, выстроившиеся в узенькие, трогательные «стрит». Повеяло патриархальностью, покоем. Машины, разбегаясь в эти улочки, исчезали, и вот мы уже ехали в тишине... абсолютно невыносимой: в грохоте было как-то веселей!

Потом уже началась какая-то райская долина: луга с мощными дубами, с кустами роз. Дома попадались реже — в стороне от шоссе, за газонами и клумбами, они становились все шикарней: каменные особняки в вычурном колониальном стиле или в английском стиле Тюдор — с деревянными балками по фасаду. Так вот, оказывается, что имеют они в награду за свою работу!.. Разумеется, настоящие американцы и за настоящую работу. Только так.

— Вот это, — холодно сказал Крис, показав на серый каменный в староанглийском стиле дом, — наша деревенская школа!

Ничего себе!

— Школа частная, разумеется? — показывая свое знание зарубежной действительности, спросила я.

— Ну почему ж частная? — усмехнулся он. — Обыкновенная... деревенская!

Действительно, зачем здесь частная школа? В этой замечательной «деревне» и муниципальная школа наверняка замечательная!

— Кстати, здесь учится Ксюша, — со вздохом произнес он.

Испортили человеку счастье, но стыдно почему-то лишь мне!

— Мои сыновья... тоже учатся здесь, но сейчас жена увезла их! — произнес он почти с отчаянием.

И это ведь тоже — из-за меня! А ему это — все за то, что захотел помочь нам! Сколько же на него обрушилось! А теперь я еще приехала... чтобы домучить его! Где здесь автобусная остановка?

Но Крис почему-то разговорился. Так, видимо, было легче скрывать страдания?!

— А вот это, — он показал большое здание на обрыве, у еще одной «райской долины», — наша больница.

Да, и «дорога в рай» тут уютная.

— ...Я оперирую в разных больницах... Но Ксюшу — тут.

За кустами роз появился стеклянный купол.

— Это... церковь? — Я, как могла, поддерживала «экскурсовода», чтобы он окончательно не пал духом.

Хотя, наверное, лучшее, что я могу сделать, — это исчезнуть!

— Нет, — терпеливо продолжил Крис. — Это бассейн... здесь Ксюша занимается плаванием... и делает успехи!

Я вспомнила вдруг комнату с высокими окнами, шлепок маленькой ладошки по воде в тазу и голос молодой врачихи: «Пловчиха будет!» Пловчиха будет... но без меня!

— Сейчас мы заберем ее, — проговорил он. — ...Умоляю тебя!

Мольба эта включала в себя все: и держаться в отдалении, и не выказывать нежности, чтоб ни в коем случае она не подумала, что я ее мать!

— Я вообще-то сказал ей, что может приехать тетя из России, — она всем русским очень интересуется... Ты — просто знакомая... и никогда не видела ее!

Я торопливо кивнула. Из-за стеклянной двери выскочила и, подпрыгивая, побежала к нам красивая смуглая девочка. Я вспомнила фотографию в нашем альбоме... десятилетняя я! Сейчас же все откроется! Я с отчаянием посмотрела на Криса — и он с таким же отчаянием посмотрел на меня. А я-то надеялась еще, что хоть он все обдумал! Но у него, видно, болела душа, и он, видно, решил — никакого обмана больше, пусть будет то, что будет! А что может быть?!

Она прыгнула в машину, чмокнула Криса.

— Привет, папочка! — сказала она по-русски и лишь мельком глянула на меня.

«Видно, не впервой привозит девушек!» — кольнуло меня.

Да-а, сходство полное! Он не мог этого не понять — и довольно уже давно... — и жил с этой мукой много лет.

— Это Марина, из России, — сказал ей Крис.

— A-а, здравствуйте! — равнодушно проговорила она и отвернулась, вся в волнениях этой жизни. — А меня Бабенко похвалил!

Пусть не догадывается... это хорошо,

— Бабенко — это наш тренер! — Крис, видно, тоже испытывал облегчение, что поначалу все обошлось. — Олимпийский чемпион с Украины! — добавил он с гордостью. — Теперь — здесь!

Ну конечно — где же теперь и быть бывшему олимпийскому чемпиону с Украины? Только здесь!.. Плыви, пловчиха, я тебе не буду мешать!

Мы снова ехали мимо школы-замка. Крис притормозил... Выхожу?.. Ну, что же. Пора.

— Минуту, — произнес Крис.

Сияющая блондинка, ступив с тротуара на проезжую часть, подняла красный кружок на палке. Дорогу, беззаботно болтая, переходила толпа малышей. Они прошли, блондинка благодарно улыбнулась нам, и Крис медленно тронул с места... Уф!

Мы, казалось мне, вовсе уже заблудились в лесу, ехали по узким дорожкам в буйных кустарниках, свернули еще раз, еще — и встали у каменного замка, увитого плющом. Пахло скошенным сеном. В тихой, неподвижной жаре стрекотали кузнечики.

— Это что... тоже школа? — проговорила я, глядя на замок.

— Нет, — проговорил он. — Выходи...

— Это... твой дом? — изумленно произнесла я.

Изумление мое ему явно понравилось. Мы вошли в большой светлый холл с окнами в два этажа. От него расходились широкие коридоры — один вел в красивую светлую кухню, заканчивающуюся террасой. Всюду кожаная мебель, цветы. Теперь ясно, что имеют они за свой непрестанный напряженный труд!

Из кухни вдруг вышла курносенькая девушка-пампушечка в пестром передничке, поклонилась.

— Марина, — отрекомендовал меня Крис, — а это Виолетта. Она из Краснодара приехала. Занимается с Ксюхой русским языком... ну... и хозяйством, — несколько смущенно добавил он. Похоже, что слово «хозяйство» имело самый широкий смысл.

— Здравствуйте... Кушать хочете? — добродушно улыбнулась она.

— Да... Накрой нам, пожалуйста, на террасе, — произнес Крис, продолжая смущаться.

Сколько неловкостей принес мой приезд.

— Хочешь, наверное, отдохнуть? — сказал мне Крис. — Твоя комната будет наверху.

— Я хотела бы принять ванну.

— В той комнате все есть. И ванна, и новые халаты... — несколько торопливо произнес он. Видно, тоже мечтал отдохнуть — от меня и всего, что навалилось на него с моим приездом.

Я пошла на второй этаж по деревянной лестнице вслед за ним. На втором этаже был тоже холл, но поменьше. Через приоткрытую дверь я заглянула в комнату Ксюхи — плакаты на стенах, компьютер. Ксюха, крутясь в креслице и задрав ноги на стол, оживленно трещала по телефону, по-английски. А ты что думала? Вся жизнь ее прошла без тебя... кроме той части жизни, которую, как правило, и не помнит никто! Моя дверь оказалась далеко от Ксюхиной... а ближе мне и не быть!

Крис провел меня в комнату, приоткрыл дверь в кафельную ванную и, устало улыбнувшись, ушел.

Я рухнула на широкую кровать. Какой удобный, мягкий матрас! Какой сладкий луговой воздух льется в окно! Такой был лишь в далеком детстве!

Ужинали мы на террасе, выходящей на бэк-ярд — задний двор, стриженую лужайку, окаймленную седыми ивами. Виолетта хлопотала над барбекю — американской шашлычницей. Становилось сыро, прохладно. Ксюха контачила только с Крисом, трещала только по-английски. Она должна была писать реферат «За что я люблю Америку», и они договаривались с Крисом завтра поехать в город и подняться на самую высокую точку — Всемирный торговый центр, чтобы увидеть панораму города, статую Свободы и проникнуться, так сказать, гордостью за великую страну. Заодно и меня высадят где-нибудь там... навсегда! А на что ты надеялась? Что она с ходу кинется незнакомой тетеньке на шею? Забудь.

В конце концов и сам Крис почувствовал неловкость и строго сказал Ксюше по-русски:

— Ксения! Ты ведь помнишь, что ты родилась в России! Ты же сама просила привезти кого-нибудь оттуда, чтобы поговорить! Вот, тетя приехала, сделала любезность, а ты совершенно не общаешься с ней!

Ксюха, с досадой глянув на меня, тяжко вздохнула. Вздох ее был понятен мне: вот, целый день трудилась — в школе, потом — в бассейне, и даже вечером не дают отдохнуть! И тут она выдала! Я чуть не упала!

— Ладно! — проговорила она. — Тогда пойдемте лягемте вместе в гостиной, посмотрим ти-ви!

Да! Виолетта хорошо ее учит русскому языку! Меня она уже никогда не услышит, мы будем теперь только удаляться друг от друга, бледнея в памяти... Впрочем, она для меня никогда не исчезнет!.. А меня у нее и нет! И все ограничилось лишь Ксюхиной фразой, и то сказанной неграмотно. Никакого «лягемте» не получилось у нас: наверху, в комнате Ксюхи, затрещал телефон — она радостно умчалась туда и больше не спускалась. Крис уже клевал носом... Все! Кончился этот день!

Пожелав друг другу доброй ночи, мы разошлись.

Проснулась я резко, в глубокой ночи, от каких-то страшных воплей: кто-то кому-то перегрызал горло, и тот предсмертно вопил, булькал, захлебываясь кровью. Я в ужасе вскочила. Где это? Я подошла к двери Ксюши. У нее все тихо. И тут — булькающий, клокочущий вопль повторился снова. Он шел откуда-то снизу. По лестнице я спустилась в холл. В огромные двухсветные окна светила луна. И вдруг из коридора медленно вышел серебристый силуэт!.. Это был Крис в светлой пижаме. Я кинулась к нему. Мы обнялись. Он гладил меня по голове.

— Успокойся! Ничего страшного... — шептал он.

Мы прижались друг к другу. Я поцеловала его в ямку между ключиц. И тут руки его как-то стали твердеть, и он с некоторым усилием отодвинул меня.

— Ничего страшного! — уже громко и очень спокойно произнес он. — Это енот подрался с соседской собакой. Очень много енотов тут. Спи! — Он как бы шутливо-ласково отпихнул меня.

Весь серебристый, он уходил в лунном свете... Ну просто ангел отлетел! Спасибо еноту — если бы не он, то и этого бы не было! «Енот... вай нот?» — вертелась в голове дурацкая строчка, пока я поднималась наверх.

Как ни странно, дальше я крепко спала. Когда рано утром я спустилась в холл, косо освещенный солнцем, Крис уже разговаривал по телефону в своем кабинете, я увидела его за приоткрытой дверью, он был уже в костюме и галстуке.

— Йес, мистер Голод... Йес...

Вот и все! Взгляды наши встретились, но никакой особой симпатии в его глазах я не заметила.

У большого зеркала в холле стояла Ксюха, расчесывая длинные черные волосы, и как-то задумчиво разглядывала себя. И тут в золотой раме за ее спиной появилась я. Да, тут трудно было не вздрогнуть! Одно лицо!

Но тут бдительный Крис выглянул из кабинета:

— Марина! Зайди, пожалуйста. Нужно поговорить!

Мы в последний раз переглянулись с Ксюшей, и я пошла. Крис сидел за компьютером — на мониторе был текст по-русски: «Я, Владислав Анатольевич Левин, заявляю о том, что моя дочь Ксения вывезена в США по поддельным документам...»

Крис глядел на экран, потом повернулся ко мне:

— А твое заявление где? Или ты... бережешь его... для пресс-конференции?

— У меня нет никакого заявления, — произнесла я. — У меня есть только свидетельство о ее... смерти. — Последнее слово я сказала шепотом.

Но и то — мы оба вздрогнули и посмотрели на дверь.

— Лучше, если она это свидетельство не увидит никогда... и тебя тоже, — произнес он со вздохом.

Он встал, и мы обнялись. И тут зазвонил телефон. Он звонил и звонил, не переставая... вряд ли приличные люди так долго звонят. Наверное, Крис думал о том же, постепенно отодвигаясь.

— Неужели твои друзья... — произнес он.

Мои «друзья»!

— ...не понимают главного: возможно, я истрачу денег на адвокатов гораздо больше, чем даже требуют они, но я никогда не пойду на сделку с ними!

Он глянул на меня, но я отвернулась. Быть «связной» с моими «друзьями» и что-то передавать им я не собираюсь. Не для этого я приехала сюда... А для чего?

— Моя жена была абсолютно права: не надо иметь с русскими никаких дел, — вздохнул он. — Это никогда не проходит безнаказанно. Извини, не связывай это с твоим визитом, но Виолетту я хочу уволить: мне кажется, она оказывает на Ксению дурное влияние.

Господи! И бедной девушке я испортила жизнь! И порчу все, к чему имею отношение! Как-то я здесь надеялась искупить свою вину... Но всем сделала только тяжелее, особенно себе.

— Хорошо... скажи, как мне уехать, — сказала я.

— Ладно... сейчас. — Он встал, открыл дверь кабинета в дальней стене. — Виолетта! — крикнул он. — Зайди ко мне!

Вот они, американские темпы! Я вышла.

Через десять минут я спустилась с сумкой в холл.

— Так, — деловито произнес Крис (деловитость уже распирала его), — сейчас мы с Ксюшей поедем... на маленькой машине в город. Я обещал с ней подняться на Торговый центр. Это ей нужно для сочинения...

Спасибо за информацию! К сожалению, последнюю.

— В двенадцать часов появится Джейкоб, мой шофер. Он на «кадиллаке» отвезет вас с Виолеттой туда, куда вы скажете.

«Тебя, видимо, к твоим друзьям?» — говорил его взгляд.

На «кадиллаке»? Большая честь!

— Тебе нужны деньги? — поколебавшись, добавил он.

— Нет.

Мы помолчали.

— Знаешь что, Крис, — сказала я, — не жалей ни о чем. Ты сделал главное... дал Ксюхе жизнь... Остальное — уладится.

Он кивнул. Мне показалось, он как-то колеблется. Но он взял себя в руки. Посмотрел на часы.

— Извини. Сейчас сюда спустится Ксюша... Я не хочу, чтобы вы еще раз виделись. Побудь, пожалуйста, на кухне.

— Хорошо.

Потом я сидела на кухне. Слышала, как с тихим журчанием отъехала машина. Все! Тишина! Только стрекот кузнечиков.

— Выпью, на фиг, все его виски! — бушевала Виолетта. — Давай, подруга!

Я отказалась. Но зато выслушала более чем часовой рассказ о ее жизни.

— ...на фиг мне там учительницей быть?

Учительницей ей действительно «на фиг». Потом последовала сага о бестолковой их жизни здесь, о ее муже, жившем на пособие, но ругающем американцев, не способных оценить его гениальную живопись.

— А там его живопись ценили?

— Так там вообще темнота! — возмущенно воскликнула Виолетта, поднимая новый стакан с виски. — Давай, подруга!

Не буду я пить с нею... Я вовсе не считаю, что там «темнота»!

— ...Сначала этот Голод нам помогал... потом бросил, — доносилось до меня. — Витя что-то сделал не так, а тот сразу в принцип!

Ей кажется, лучше б их не было, этих принципов?

Вдруг что-то рядом заверещало, я долго не могла понять — что? Поняла наконец — телефончик у меня в сумке. Вытащила его... Кто это разыскал меня тут? Мои «друзья»? Вряд ли они меня дождутся!

— Алло.

— Мариша... это ты? — слабый, дребезжащий, рвущий душу голос отца.

— Да, папа.

— Мне очень плохо, доча.

— Я скоро приеду, отец. Спроси, как найти тебя!

Долгое время в трубке был лишь громкий шорох, потом голос вернулся.

— Бруклинский госпиталь.

— Хорошо. Я тебя найду.

— Но я не поэтому тебе звоню.

Ах, не поэтому? Видимо, «друзья» уже рядом с ним?

— У меня... последнее желание. Я хочу...

Долгая пауза... Плачет?

— ...Ксюху увидеть. Больше мне не надо ничего.

— К сожалению, это невозможно, отец. Я сама ее больше не увижу.

Мы с отцом плакали вместе... Но наверное, это не обязательно по телефону! Я отключилась.

Долгое время я была словно глухая, потом прорвался «ховор» Виолетты.

— ...Нет, это же у них не страна — это ж сумасшедший дом! Совсем же недавно тут какой-то идиот на парашюте хотел сесть на статую их Свободы, теперь хто-то пробил небоскреб! Гляди... Что он говорит?

На экране был седой диктор, возбужденно говоривший... текст я разбирала... но, мне кажется, он сам не понимает, что говорит!

Но даже картинку трудно было принять за реальность! Над спокойной солнечной рекой, с сонно плывущими баржами, летел самолетик... я сама только что прилетела на таком! Как близко он подлетает к небоскребам Всемирного торгового центра, двум стеклянным параллелепипедам, подпирающим небо... Но это, наверное, кажется так? И вдруг он вошел в стеклянную стену и исчез в ней! Что это? Какое-то время казалось, что это лишь померещилось, — самолетик исчез (наверное, спрятался за домом?), стены стоят... И вдруг с той стороны вылетели горящие обломки, по длинной кривой падая вниз, и из дома сразу же повалил желтый дым, моментально окутав его до верха!

Господи! Это же Всемирный торговый центр! Как раз туда Крис собирался подняться с Ксюхой! Они сейчас там!

Как я могла произнести такое: «Я сама ее больше не увижу»!..

Но я же совсем не это имела в виду!

Я зачем-то стала выдергивать ящики всех буфетов. Наверное, надеялась найти номер телефона шофера, который должен был нас повезти? Какие-то книжки там попадались, но не те!

— Они же сейчас там! — сказала я Виолетте.

Она вдруг завыла:

— Ой, боженьки вы мои!..

— Я должна туда поехать! — Я решительно встала.

— Да ты шо? Погляди!

Врезался второй самолет, и второй небоскреб окутался дымом. «Это только начало! — подумала я. — Сейчас везде будут бомбить!» Вдруг кончилась прежняя жизнь, и если что-то будет потом, то что-то совсем не похожее. Крыша с торчащей белой антенной стала проваливаться в бурое облако.

По улицам клубы белой непроницаемой пыли гнались за бегущими, накрывали их, люди падали, их пытались тащить...

Но все равно — мне надо быть там. Теперь остался единственный способ мне снять свой грех — погибнуть там же, где и они!

Заверещал мобильник. Я завороженно на него глядела... Вдруг — они?

— Ты видишь? — тихий, словно с того света, голос отца.

— Вижу, — проговорила я.

— Что делать-то?

— Я приеду к тебе! — сказала я.

...Господи, даже умереть не дают!

Надо жить... но сейчас я должна быть там... где оказались они!

— Где тут остановка?

— Да какие уж тут остановки теперь? — произнесла Виолетта, наливая себе виски. Видно, решила остаться тут навсегда!

Махнув рукой, я выбежала из дома... Ну, куда?

Тишина. Солнышко... Рай! Стрекотание кузнечиков. Сюда не докатилось еще.

В конце аллеи показался автомобильчик. Попадая в тень, исчезал, выезжая на солнце, пускал длинный луч лобовым стеклом... Белый автомобильчик... Я не видела, на каком уезжали они!

Слепя лобовым стеклом, автомобиль подкатил. Я посторонилась. Он встал... Отъехала дверца, и выглянул Крис.

— Вот... — проговорил он. — Ксюша приказала вернуться... Спрашивает все время — кто ты?

Она вылезла из машины и смотрела на меня.

Потом она кинулась ко мне.