Тезей

От автора

Я приведу здесь вкратце миф о Тезее в том виде, в каком он дошел до греков классического периода. Но прежде мне кажется уместным объяснить, каким образом возникла эта книга.

Недавние открытия в Греции и на Крите позволяют предположить, что легендарный герой Тезей — это не сказочный персонаж, а реальный царь Афин, динамичный лидер, которого по его влиянию на забытую историю тех времен можно сравнить с Александром Македонским.

К классическому периоду легенда о Тезее уже обросла столь невероятными подробностями, что многие принимали ее попросту за сказку, а иные — вслед за Фрезером — за религиозный миф. Исследователи, обратившие внимание на замечательную устойчивость греческих преданий, не разделяли этого мнения. И когда сэр Артур Эванс обнаружил Кносский Дворец с его лабиринтовой сложностью, с его священными топорами, давшими имя самому дворцу, с многочисленными изображениями юношей и девушек, исполняющих Бычью Пляску, с печатями, на которых вырезан быкоголовый Минотавр, — когда это произошло, то рационалисты получили первое подтверждение своих догадок. Та часть истории, что казалась наиболее фантастической, увязалась с очевидными фактами; и стало заманчиво попытаться угадать, где еще под сказочным домыслом кроется историческая реальность давно минувших дней.

Для греков классического периода было аксиомой, что древние герои были людьми гигантского телосложения. Когда Кимон раскопал на Скиросе кости воина бронзового века, они были без колебаний определены как останки Тезея на основании одного лишь их размера. Но юноша, допущенный к Бычьей Пляске, мог быть лишь невысоким, изящным, сухим — такого телосложения требовала рискованная акробатика этого дела, такими изображены плясуны на критских фресках и в фигурках. И на самом деле, основные эпизоды его истории выявляют, что и Тезей был именно таким. Человек, который башней возвышается над всеми своими врагами, не нуждается в том чтобы развивать искусство борьбы. А Тезей всегда сражается с громадными, неуклюжими, зачастую чудовищными противниками — и всегда побеждает быстротой и смекалкой. Предание, что он соперничал в подвигах с Гераклом, вполне может быть отголоском какой-нибудь древней насмешки над чрезвычайно самоуверенным человеком небольшого росточка. Возьмите хотя бы Наполеона.

И если рассматривать миф о Тезее в этом свете — отчетливо выявляется вполне определенная личность. Это человек небольшого роста, но недюжинной силы, очень быстрый, храбрый и агрессивный, в высшей степени сексуальный, чрезвычайно гордый, но способный простить побежденного, — напоминающий Александра своим ранним развитием, даром вождя и романтическим представлением о судьбе.

В уравнительной моде наших дней можно было бы представить Тезея безымянным авантюристом, который добирается до Афин, преуспевая по дороге в грабежах на Истме, и принуждает афинского царя назначить его своим наследником. Но — помимо того что такой шаг был бы для Эгея равносилен самоубийству, не будь он защищен близким кровным родством, — добровольный отъезд Тезея на Крит характеризует его как человека, хорошо подготовленного к своей роли в типичной трагедии ахейского царства.

Книга построена на предположении, что в Микенской Греции существовали две формы «божественной» власти. Пеласги (береговой народ) и минойцы поклонялись Матери-Земле; их царь-супруг был подчиненной фигурой, и каждого царя в конце цикла земледельческих работ приносили в жертву, дабы обеспечить вечное обновление юности и оплодотворяющей силы спутника кормилицы-Земли. Хотя греческое завоевание и принесло на Крит наследственную власть, прежний культ сохранял значительные позиции. Ариадна была Верховной жрицей этого культа по праву рождения.

Предки Тезея, вторгшиеся в Грецию с севера, были уже патриархальны и считали своих царей прямыми посредниками между людьми и Богами Неба, которые давали жизнь злакам, ниспосылая дожди. Такого царя не приносили в жертву, но на нем лежала благородная ответственность: он должен был сам отдать свою жизнь в качестве величайшей жертвы, если авгуры требовали этого в критический для народа час.

Нет сомнений в том, что жертвоприношение царя иногда происходило по его собственному почину и практиковалось вплоть до исторических времен. Полуисторический Кодр сам организовал свою смерть в битве с дорийцами, потому что пифия предсказала их поражение в случае его гибели. Геродот рассказывает, что после такого же предсказания Леонид Спартанский занял Фермопильский проход, распустив своих союзников. Даже в 403 году до н. э. предсказатель освободительной армии Фразибула пообещал своим бойцам победу, если они пойдут в атаку, как только падет первый из них, и сам — возможно по праву своего наивысшего жреческого ранга — бросился на вражеские копья.

Будучи признан наследником царя Эгея, Тезей добровольно предложил себя в жертву, когда подошел срок платить дань Криту юношами и девушками. Как соглашается большинство исследователей, этим молодым людям выпадал жребий принимать участие в опасных играх бычьей вольтижировки, которая так часто встречается в минойском искусстве. Они становились «рабами бога», предназначенными для рискованной Бычьей Пляски, любимого зрелища той блестящей и легкомысленной цивилизации.

Кносские находки ясно показывают, что на древнем Крите бычья арена пользовалась не меньшей популярностью, чем в нынешней Испании. Отнюдь не исключено, что ведущий «тореро» — быть может, заслуживший себе славу не только Манолето, но и Нижинского — мог стать любовником принцессы и сыграть какую-то роль в падении режима. Археологи единодушны в том, что дворец горел, был разграблен и разрушен землетрясением; неясно только, происходило это одновременно или нет. О презрительных кличках, которые давались критским слугам, можно получить представление из расшифрованных надписей, сделанных линейным письмом «Б». Близ Тронного Зала была обнаружена небольшая жилая комната, в которой, по-видимому, царь проводил какое-то время, быть может по религиозным мотивам. В самом Фронном Зале сохранились свидетельства того, что церемония помазания была насильственно прервана.

Миф содержит множество невероятных подробностей, но если вдуматься это несущественные мелочи. Например, Тезей не мог привезти с собой из Афин юношей, переодетых в женское платье, поскольку плясуны были почти обнажены. Фем не менее, хитрость с дверью выглядит вполне правдоподобно. И с отравленным кубком — единственно неправдоподобно, что Эгей дал Тезею этот кубок во время пира. Вряд ли он пошел бы открыто на такое серьезное преступление, как убийство гостя. Но попытаться отравить такого соседа — с его славой молниеносного завоевателя — нет ничего естественней! Этот эпизод был наверно одним из любимых в греческом театре, с его неизбежным присутствием хора на сцене, от начала и до конца представления. Из театра толпа — теперь уже гостей — перебралась и в миф. Что же касается до его убежища в Фрезене, то тема наследника, спрятанного до тех пор, пока он сам себя не может защитить, — эта тема распространена во всем мире и является едва ли не самой ходовой в нынешних африканских сказках. Это тривиальная уловка всех ненадежных обществ; уловка настолько естественная, что ее используют даже животные. Имея дело с любым очень древним сказанием, полезно помнить, что у примитивных народов весьма развито чувство драмы, что они драматизируют свою жизнь. Мы себя обманем, если откажем в доверии таким событиям только потому, что нам, сегодняшним читателям, они покажутся слишком банальными.

Не знаю, предполагал ли кто-нибудь раньше, что у Тезея был дар предчувствовать землетрясения. Этот инстинкт хорошо развит у многих животных и птиц. Такой дар и сегодня был бы неоценим в любом городе, в любой деревне Греции; для людей Бронзового века он, безусловно, был бы даром божественным, так как других объяснений быть не могло. Милость и защита Сотрясателя Земли подчеркиваются по всему мифу о Фезее, и примечательно, что смертное проклятье — его дар Тезею — влекло за собой гигантскую волну. Страсть Посейдона к Пелопу (прадед Тезея по мифу) предполагает наследственную линию; а Пелопоннес — настолько сейсмический район, что все статуи в Олимпийском музее окружены ящиками с песком, чтобы не разбились, если упадут.

Нет никаких свидетельств того, что в Микенское время существовало слово «эллин», но я воспользовалась им, потому что для большинства читателей термин «ахеец» слишком узко локализован.

Амазонки классического мифа являются, по-видимому, продуктом смешения двух традиций. Я не вижу оснований сомневаться в правдивости рассказа Геродота о племени, в котором женщины — после истребления всех их мужчин предпочли создание своей собственной боевой общины тем мытарствам чужеземной неволи, которые так трогательно описаны гомеровским Гектором и которые так мало изменились даже в исторические времена. Однако я предпочла другую версию — отчасти потому, что это лучше объясняет роль амазонок в великом нашествии — и описала их как воинственных жриц Артемиды, вроде тех, что охраняли, как говорит Павсаний, ее храм в Эфесе.

Нечто подобное мы находим в разных религиях и у разных народов, иногда формирования амазонок сохраняются как отряды телохранителей священных царей. Мегафен обнаружил их в арийских царствах Северной Индии в 300 году до н. э., а сэр Ричард Бэртон — двумя тысячелетиями позже, хотя к этому времени их функция стала уже чисто декоративной.

Амазонки Понта традиционно причисляются к народу Белых Скифов из-за их серебряных волос; хвост-коса украшает анатолийские фигурки девушек и богинь в течение нескольких тысячелетий; описаны танцы эфесских амазонок с систрой и кимвалом. А танец с оружием я списала с танца, который видела собственными глазами, хотя исполняли его мужчины, — это мусульманская «Халифа». Это поразительно впечатляющее и, без сомнений, правдивое представление. Наточенные клинки перед началом предлагаются зрителям на проверку, а в разгар танца они вонзаются в тело — и крови нет.

Розднейший миф заставляет Тезея жениться на Федре лишь после смерти Ипполиты в бою либо после его вероломной измены, побудившей Ипполиту начать в отместку войну (версия, которую Плутарх отвергает). Однако брак с критской принцессой был настолько очевидной династической необходимостью, что свадьба — или по крайней мере помолвка — должна была состояться сразу же после завоевания острова. Согласно мифу, у Федры был не один ребенок больше. Но и об Акаманте (Акаме) мы знаем очень мало. В изгнании на Эвбее он воспитывался как частное лицо и, по-видимому, в том же качестве пошел на Фроянскую войну. Там он проявил достаточно храбрости и надежности, чтобы попасть в экипаж деревянного коня, но ничего не сказано о какой-либо его ссоре с Mенестеем, который вел афинян в качестве царя. О Менестее одни говорят, что он был убит, другие — умер, третьи — низложен афинянами. Во всяком случае, Акамант сменил его на троне, хотя и неизвестно при каких обстоятельствах.

Роль Акаманта в разоблачении Федры — это мое. Тезей узнал правду, и каждый рассказчик называет своего глашатая этой правды, бога или человека. Постоянно присутствующие в мифе элементы — это попытка соблазнения, молчание юноши под потоком клеветы, обращение Тезея к Посейдону и рожденный волною Бык-из-моря. Поскольку Тезей был умен, необходимо предположить, что было еще что-то кроме внезапного дикого обвинения, что заставило его поверить, будто сын так не оправдал его надежд.

Эврипид заставляет Федру повеситься, оставив письменное обвинение в адрес Ипполита, — жест достаточно убедительный, но пожалуй слишком красивый для такой низменной цели. Последние слова умирающего Ипполита я позаимствовала специально: мне кажется вполне вероятным, что Сократ, встретивший смерть с такой непоколебимой твердостью, принес свою жизнь в жертву в благодарность за вещий сон.

Погибший юноша таинственно исчез. Иные говорят, что трезенцы знали его могилу, но не показывали ее чужим. Другие — что Артемида унесла его в Эпидавр, где Асклепий поднял его из мертвых. Асклепия за это Зевс поразил перуном, Ипполита же богиня переправила в Италию, где он охотится в священных рощах Тибра, замаскированный под древнего человека. Чтобы он не вспоминал о своих прежних страданиях (или, быть может, о безжалостном боге своего отца), в тех лесах никогда не появляются лошади.

Обращают на себя внимание многочисленные и далекие походы Тезея, связанные с похищением различных женщин. Их объясняли в религиозном аспекте как борьбу с храмами богинь, но мне кажется, что эти походы проще объясняет древнее и аристократическое занятие — пиратство.

В 490 году до н. э. персы высадились в Марафоне, но были отброшены афинянами, несмотря на подавляющее превосходство в силах. Впоследствии победители говорили, что на поле боя появился Тезей и вел их, как ангел-воитель Ман. Это дало мощный толчок к усилению его культа в Афинах, и в 475 году до н. э. Кимон перевез со Скироса то, что считалось останками Тезея. В пропагандистской кампании, предшествовавшей этому перепогребению, широко использовалась история о гостеубийце Ликомеде (если не он — сами Афины виноваты в смерти Тезея на чужбине!). Но в мифах самих наследников Тезея ничего подобного нет, и другая версия — что он упал, поскользнувшись, со скалы — продолжала существовать. Очень впечатляет схожесть его смерти со смертью его отца.

Лучшую эпитафию ему составил Плутарх: «В память о том, что Тезей при жизни защищал угнетенных и выслушивал с участием мольбу просящего, могила его стала святилищем и прибежищем для рабов и вообще для всех слабых и униженных, которые боятся сильных мира сего».