Тихие убийцы. Всемирная история ядов и отравителей

Глава 10 Ядовитые клыки и жала

Примо Леви[117] восхищался тем, как насекомое «…в своем мозгу, весящем доли миллиграмма… способно хранить знания о ремесле ткача, гончара, шахтера, убийцы-отравителя, охотника, умеющего ставить капканы, и кормилицы». Убийство совершается в этом случае автоматически — ведь ядовитым насекомым не приходится размышлять, решать этот вопрос, поскольку яд вырабатывается у них на молекулярном уровне.

Почти в каждом классе животных, кроме птиц, представлен хотя бы один ядовитый вид. У млекопитающих, пожалуй, лишь самец утконоса вырабатывает яд в своем организме, у ящериц, наверное, лишь ядозуб, однако в остальной части животного мира немало существ, у которых есть средства защиты, вырабатывающие яд. Морская звезда «терновый венец» из Красного моря, конусы (брюхоногие моллюски), жаба ага, бразильская гусеница Lonomia obliqua, у которой яд куда сильнее, чем у многих змей, и еще множество других ядовитых видов.

В «Оксфордском словаре английского языка» есть три примечательных слова. Конечно, примечательных слов в нем куда больше, но эти три как нельзя лучше подходят к тому, о чем рассказывает эта книга. Одно из них — «токсикомания», то есть патологическое, болезненное желание употреблять ядовитые вещества, а другие два — «токсикофобия» «токсифобия» — оба обозначают состояние навязчивого страха, боязни быть отравленным. Как правило, настоящих, чистых токсикоманов, тех, кто жаждет вкушать отравляющие вещества, не так-то много, хотя бы потому, что они, как правило, имеют обыкновение куда-то пропадать с горизонта после того, как с ними познакомишься, а вот токсикофобы задерживаются надолго.

В Австралии, например, которую немало людей робкого десятка считают прибежищем ужасающих, вызывающих страх животных, 1800 человек ежегодно погибает в дорожных происшествиях, 120 от ножевых и 60 от огнестрельных ран, но только 4 от змеиных укусов, по 2 от пчел, акул и от удара молнии, 1 от нападений крокодилов и ни одного — от укусов пауков. Что и говорить, до того, как появились эффективные противоядные сыворотки, куда больше людей умирали от ядовитых укусов, чем сегодня, однако все равно змеи по традиции вызывали у людей священный ужас. В XIX веке болезненное впечатление на американцев производили гремучие змеи, однако и сегодня ежегодно в США от змеиных укусов погибает около 12 человек.

В рассказе Конан Дойля «Пестрая лента» Холмс рассказывает об экзотических змеях из Индии — и от этого по спинам британцев в XIX веке бежали крупные мурашки… Этот страх поддерживали и книги таких людей, как сэр Джозеф Фейрер[118], который долго и тщательно изучал ядовитых животных Индии. Мне недавно случайно попалась на глаза вырезка из журнала «Ланцет» от 17 декабря 1870 года: в статье говорилось, что за год зарегистрировано 11 416 случаев змеиных укусов, в том числе «6645 в Бенгалии, Ассаме и Ориссе, 1995 в Северо-Восточных провинциях, 755 в Пенджабе и 1205 в Оуде» и что «по оценке доктора Фейрера, на полуострове Индостан ежегодно от змеиных укусов умирают около 20 тысяч человек».

Фейрер начал свою карьеру врачом в военно-морском флоте, учился он до этого в медицинской школе при больнице Черинг-Кросс вместе с самим Томасом Хаксли[119] и нельзя исключить, что он знал в то же время и Эдварда Причарда (о котором упоминалось выше, в главе 2), поскольку оба они были в одно время приписаны к судну «Виктори», хотя бы номинально, — правда, к 1850 году Фейрер уже служил в Бенгалии. В 1859 году он был профессором хирургии в Медицинском колледже в Калькутте, а также сопровождал тогдашнего принца Уэльского (будущего Эдуарда VII) во время его поездки по Индии в 1875–1976 годах. Его книгу «Ядовитые змеи Индии» (1872, 1874) цитировал сам Дарвин, когда писал о ядах и об их воздействии на плотоядное растение росянку (Dwsera). К сожалению, как утверждают исследователи творчества Конан Дойля, писатель, по-видимому, не обращался к работам Фейрера, поэтому змею в «Пестрой ленте» не удалось отнести к какому-то конкретному, опознаваемому виду.

Именно Фейрер убедил Хаксли пойти помощником врача на военно-морское судно, таким образом направив на путь, приведший его в Австралию (вместе с Джоном Макгилливреем[120] они плавали четыре года вдоль берегов Австралии на фрегате «Рэтлснейк», то есть «Гремучая змея» — чем не уместное название?..). Во время этого путешествия он и встретил в Сиднее свою будущую жену, с которой они впоследствии создали знаменитую «династию Хаксли»[121]. Сам он прославился как страстный защитник идей Дарвина, его даже прозвали «бульдог Дарвина», и он блистательно отражал ядовитые нападки низколобых теологов, которые пришли в смятение от «чудовищной» теории эволюции, которую начал распространять Дарвин. В 1866 году Фейрер пригласил Хаксли приехать в Индию, чтобы провести там совместные лингвистические исследования, однако Хаксли с сожалением отказался от этой возможности (не пустили дела — лекции и проч.), и в результате Фейрер занялся ядовитыми змеями, создав свой труд, который был издан «с цветными иллюстрациями, сделанными рукой индийских художников» — что только заставило несколько поколений британцев еще больше страшиться змей…

Всем, кто читал «Рикки-Тикки-Тави» Киплинга или же поэму Херфорда «Мангуста», известен хотя бы один способ, как защититься от коварства змей; держать в доме мангусту. Правда, нельзя отрицать, что на многих островах возник экологический ущерб от мангуст, однако этот зверек действительно очень эффективно убивает змей — хотя на самом деле он предпочитает питаться яйцами каких-нибудь птиц, которые конечно же относятся к вымирающему виду… Естественно, возникает вопрос: а как вообще мангусте удается справиться со змеей?

Яд у змей обладает разнообразными свойствами, однако обычно в нем содержится одно из тех ядовитых веществ, которые, подобно ботоксу или нервно-паралитическим газам, блокируют ацетилхолин. У змей рецептор ацетилхолина имеет иной вид — и, как оказалось, точно такой же вид этого рецептора у мангусты.

Яд, однако, не защищает змей от всех хищников, и крупные ящерицы вараны иногда делают их одним из своих блюд. Присутствие варана обычно — прекрасный предупредительный сигнал о том, что где-нибудь поблизости затаилось куда менее приятное пресмыкающееся… С Горацио Нельсоном, прославленным английским адмиралом, подобный случай произошел во время его плавания в Вест-Индию, когда он еще был молодым (21 год) флотским офицером:

От манцинеллы, или Hippomane mancinella, из семейства молочайных, пострадало немало ничего не подозревавших людей. Базиль Рингроуз, один из карибских пиратов, описал в своем дневнике то, что случилось с ним на острове Кайбоа в Панамском заливе в 1679 году: «Я как раз мылся, стоя под манцинелловым деревом, и тут на него упали капли дождя, которые дальше скатились мне на кожу. От этих капель у меня по всему телу пошла красная сыпь, и я проболел после этого около недели».

Манцинелла достигает в высоту от 12 до 16 метров, а встречается это дерево чаще всего на песчаных берегах Южной Америки, Венесуэлы, Панамы и на островах Вест-Индии. Говорят, что даже спать в его тени может оказаться смертельно опасным, возможно, именно в том смысле, как это рассказывает Рингроуз. Через пять лет после него Джон Эсквемелинг[122] упомянул о смерти другого, менее удачливого пирата, Уильяма Стивенса: «Все считали, что он отравился из-за манцинеллы в Гольфо-Дульсе, поскольку больше никто не видел его в добром здравии»[123].

Однако не только необычные деревья или животные встречались путешественникам, которые узнавали о них на собственном горьком опыте, притом не раз и не два.

Всегда также существовал риск, что еда, бывшая безопасной в одном месте, оказывалась совершенно иной в другом. Ксенофонт описал злосчастное происшествие, которое случилось с ним и его воинами, когда они попробовали мед, собранный трудолюбивыми местными пчелами с цветов азалии (Azalea pontica):

Как говорится, «кто предостережен, тот вооружен», однако порой совет опытных людей никто не принимает в расчет. В нижеследующем отрывке «Альмиранта» — второй из кораблей флотилии, а «Капитана» — ее флагман.

На «Альмиранте» был один честный моряк по имени Сааведра, очень хорошо знавший побережье Гаваны и Новой Испании[125], он и говорил нам с Луисом Баэсом: «Смотрите, сеньоры, многие из этих рыбин желтушные, например, вот эта, у которой черные зубы, это же — чистая отрава, не ешьте таких, но сразу бросайте их за борт и ешьте лишь тех, у которых зубы белые»; так мы и поступили, но уже почищенные рыбины с черными зубами съели наши две кошки и два поросенка, и два дня спустя все они умерли. Тогда тут же передали этот совет матросам на «Капитану», а те обозвали нас обжорами, как будто мы припрятали все для себя.

Педро Фернандес де Кирос[126]. «Открытие Австралии». 1607

Де Кирос дальше описывает, как матросы на «Капитане» съели ядовитую рыбу, а потом около полуночи послали шлюпку, требуя священника и врача:

Яд из рыбы, да и вообще из морепродуктов, это серьезная проблема, причем отношение к нему меняется постоянно. Вот, например, рыба фугу (или иглобрюх), яд которой известен под названием «тетродотоксин» (ТТХ). Это очень активный нейротоксин. Если вдаваться в детали, то он блокирует потенциалозависимые натриевые каналы на поверхности клеточной мембраны. Молекула, «притворяясь» ионом гидратированного натрия, входит в канал и связывает, перекрывает его. Ион гидратированного натрия прекращает блокировать канал через несколько наносекунд, а ТТХ перекрывает его на десятые доли секунды. Это сказывается на работе клетки так же, как получилось бы, если бы на крупном стадионе так расставить слонов по окончании матча, чтобы они перекрыли все проходы.

ТТХ эффективно блокирует все процессы натриевого обмена, так что достаточно всего одного миллиграмма этого вещества, чтобы убить взрослого человека. Тетродотоксин удивительно хорошо построен. Молекула точно подходит по размеру к каналу, и притом она связывает одновременно не менее шести точек в канале иона натрия. При отравлении ТТХ нужно немедленно сделать искусственное дыхание и промыть желудок раствором активированного угля.

ТТХ — очень эффективный убийца, и он странным образом распределен среди всех живых существ. У целого ряда рыб (фугу, тетраодон, рыба-собака, иглобрюх-попугайчик и такифугу, или глазчатая рыба-собака) в тканях откладываются запасы ТТХ и соответствующих аналогов, однако ТТХ также встречается у синекольцовых осьминогов, морских звезд, крабов, морских слизней — липарисов, моллюсков, плоских червей, ленточных червей и даже у морских водорослей. На суше такой же яд встречается у некоторых видов лягушек, тритонов и саламандр.

Такое разрозненное распределение столь идеальной молекулы-убийцы в не связанных друг с другом группах живых существ дало биологам пищу для размышлений. У животных из столь разнотипных сообществ (да еще в придачу у водорослей!) эволюционным путем никак не мог возникнуть один и тот же яд — это противоречит хотя бы принципам теории вероятности. Куда вероятнее то, что яд вырабатывает какой-нибудь крошечный организм ближе к началу пищевой цепи, а все прочие усваивают его с пищей. Эту теорию, между прочим, поддерживает следующий факт: если рыб фугу разводить искусственно, ТТХ в них нет, и это вещество возникает у них только в том случае, когда им дают в виде корма ткани рыбы, в которых ТТХ содержится.

Одинарная мутация в канале иона натрия достаточна для того, чтобы сделать рыб фугу иммунными к ТТХ. Мутация, очевидно, не слишком сильно влияет на функционирование канала, однако вследствие мутации рыба получает иммунитет к тому, что до тех пор отравляло окружающую среду. Сегодня считается, что виновными в создании токсина являются бактерии или же некие организмы аналогичных размеров.

В морских водах, помимо таинственного источника возникновения ТТХ, существуют и другие крошки отравители. Фильтрующие двустворчатые моллюски питаются за счет процеживания мельчайшего планктона, существующего в морской воде, которая проносится мимо них. Когда возникает цветение воды (вызванное массовым развитием водорослей), двустворчатые моллюски способны поглощать в больших количествах любые токсины, какие только имеются в планктоне. И эти токсины не представляют собой большой проблемы для моллюсков, ведь они уже миллиарды лет эволюционировали, занимаясь подобным фильтрованием воды. Более того, присутствие в них токсинов дает моллюскам определенные преимущества, поскольку у тех, кто время от времени употребляет их в пищу, отсутствует такая же невосприимчивость к этим веществам, как у моллюсков.

Отравление моллюсками может принимать различные формы. Что такое паралитическое отравление моллюсками, видимо, ясно уже из названия. Как и следовало ожидать, при этом токсины связывают натриевые каналы в нервной ткани. Интересно отметить, что точки, где это происходит, точно такие же, как и для ТТХ. Диарейную форму вызывают токсины из динофлагеллатов (панцирножгутиковых бактерий), и она начинается обычно через 30 минут после употребления моллюсков, вызывая спазмы в желудке, озноб, тошноту и понос. Смертельных исходов не было отмечено, однако эти токсины способны в перспективе вызывать появление новообразований. Еще существует амнезическое отравление моллюсками, которое вызывается домоевой кислотой, токсином из диатомовых водорослей, который, однако, можно встретить у рыб и крабов в некоторых частях Мирового океана. Утрата памяти, возникающая вследствие подобного отравления, может продолжаться несколько лет!

Токсины динофлагеллатов встречаются в самых разных формах, дозах и у различных видов животных. Сигуатоксин (СТХ) можно считать, например, еще одной, второй по серьезности, причиной для того, чтобы всеми силами стараться избегать встреч с муренами: ведь у них не только очень острые зубы, которые они пускают в ход, когда защищаются от опасности, но в их мясе содержится очень много этого яда[127]. Всего несколько лет назад никто не знал, откуда берется этот токсин. Некоторые рыбаки считали, что он возникает в кишечнике этой рыбы, если ее не обработать сразу после того, как ее выловили, однако, даже когда мурен замораживали, как только они оказывались на воздухе, они все равно оставались токсичными. Появилась теория, что сигуатоксичные рыбы якобы становятся ядовитыми потому, что питаются рыбой фугу, однако сигуатоксин и тетродотоксин — это два очень разных яда.

Сегодня общепринято мнение, что циркуляцию яда по пищевой цепи запускает одноклеточный организм — жгутиковый дииофлагеллат с латинским названием Gamhierdiscus toxicus. В 2001 году, после десяти лет упорной работы более чем ста исследователей, был полностью раскрыт механизм химического синтеза сигуатоксина, все его 90 стадий! Так получилось, что в самом существовании этого сложного процесса оказались виноваты простейшие жгутиковые водоросли — динофлагеллаты. От действия сигуатоксина во всем мире ежегодно погибают около го тысяч человек, а встречается этот токсин, как известно сегодня, в 400 видах рыбы. Распределение же токсинов оказалось на удивление неравномерным: иногда рыба одного и того же вида на одной стороне небольшого острова оказывается токсичной, а на другой — нет.

Наличие яда в пищевой цепи вызывало и необычное заболевание, встречавшееся только на острове Гуам, который находится к востоку от Филиппин, посредине океана между Японией и Австралией. В начале 1950-х годов среди местного населения неожиданно начались массовые случаи заболевания амиотрофическим боковым склерозом (БАС) — его в США называют «болезнью Лу Герига», а в Европе — «болезнью Шарко»: во всяком случае, заболеваемость на Гуаме была тогда в сто раз выше, чем в иных, обычных условиях, в среднем в мире. Среди симптомов БАС — паралич, тремор и тугоподвижность конечностей, сходные с симптомами болезни Паркинсона, а также слабоумие по типу болезни Паркинсона, в связи с чем заболевание это было названо гуамским БАС-ДП комплексом (гуамским комплексом амиотрофического бокового склероза и деменции при болезни Паркинсона). У этой болезни не было обнаружено стандартных форм: каждый случай развивался по-своему и не был похож на другой…

У местных жителей Гуама — из племени чаморро — эта болезнь называлась «литико-бодиг»: «литико» на языке чаморро — паралич, а «бодиг» — состояние, которое у европейцев называется «паркинсонизм». В последнее время болезнь эта встречается все реже, так что она, возможно, исчезнет вовсе еще до того, как удастся установить ее причину. Тогда в очередной раз неизученная болезнь исчезнет из поля зрения науки — на самом же деле она где-то затаится и будет ждать своего часа, чтобы снова поразить людей в массовых масштабах, но в каком-нибудь другом месте и, возможно, как-либо иначе. Но вот что гораздо важнее; в этой болезни, по-видимому, сокрыты некоторые ключевые подходы, разгадка которых позволила бы медикам прояснить тайну происхождения болезни Паркинсона и ряда аналогичных заболеваний.

Поскольку комплекс БАС-ДП поражал лишь тех, кто принадлежал к племени чаморро, главным злоумышленником, по-видимому, был нейротоксин в пищевой цепочке. Его источник, скорее всего, семена саговников. В традиционных блюдах чаморро использовалось немало семян разновидности саговников с латинским названием Cycas sp.[128] причем это растение является на Гуаме аборигенным, местным, и его семена размалывают, делая муку, которая называется «фаданг» или «федерико». Чаморро прекрасно известно, что эти семена токсичны: поэтому хозяйки несколько раз промывают эту муку, прежде чем пустить ее в готовку. Такое промывание растертой массы — старинный обычай, о котором Оливер Сакс»[129] нашел свидетельство, например, в трудах Луи де Фрейсине[130], французского исследователя, посетившего остров Гуам в 1819 году. Судя по всем отзывам, вкус у фаданга восхитительный, однако отчего же «литико-бодиг» затрагивает одних лишь чаморро с острова Гуам — и даже более того, не всех чаморро, а лишь тех, кто живет в деревне Уматак[131], придерживаясь старинных традиций?

Гуам — часть Микронезии, того региона в Тихом океане, где можно сразу распознать жителей различных островов, поскольку они заметно отличаются друг от друга внешне. Это связано с тем, что большая часть населения возникла из малых сообществ, численность которых сильно флуктуировала, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Подобная «дистилляция» генов, которую на языке генетики называют «эффектом основателя» или «эффектом бутылочного горлышка»[132], порой приводит к образованию такой популяции, у большей части членов которой присутствуют редкие гены. Поэтому представлялось весьма вероятным, что в этой части земного шара такая болезнь, как «литико-бодиг» на самом деле является наследственной, в силу какого-то несчастного, с генетической точки зрения, стечения обстоятельств. Однако все же оставалось щемящее подозрение, что каким-то образом это связано с саговниками. Чисто генетическую связь можно было не принимать во внимание еще и потому, что страдали от этой болезни одни лишь люди старшего поколения. Была и еще одна загадка: с уходом стариков в мир иной число заболевших стало каждый год сокращаться, а в следующих поколениях, среди тех, кто родился после 1960 года, почти никто не заболел «литико-бодигом». В результате специалисты исключили такие возможные факторы, как недостаток минеральных веществ и микроэлементов или воздействие паразитов, так что главными подозреваемыми остались теперь нейротоксины — однако потребовалось немало времени, чтобы понять, каким путем эти яды попадали в источники пищи местных жителей.

Частью микронезийской цивилизации является охота, и, прогуливаясь по джунглям или под сенью мангровых деревьев, можно часто слышать выстрелы охотников. По окончании японской оккупации, после Второй мировой войны, острова заняли американские войска и весь этот регион стал известен под именем Каролинские острова. Оружия было вдоволь, и оно, конечно, оказалось куда более эффективным, чем силки, которыми прежде пользовались охотники чаморро, чтобы добывать себе пропитание. То, что раньше было редкостным деликатесом — а именно крыланы (плотоядные летучие мыши)[133], теперь доставалось простым нажатием на спусковой крючок. Разумеется, до тех пор, пока крыланов, почти всех, не перестреляли…

Один из двух видов летучих мышей на острове Гуам перестал существовать в середине 1970-х годов, а от второго осталось, в общем и целом, не более ста особей, так что из меню местных ресторанов пропали все блюда, которые из них готовили.

Правда, жители Гуама все равно готовили летучих мышей, однако их теперь импортировали с островов Самоа. А чем меньше становилось местных летучих мышей, тем реже встречались случаи заболевания «литико-бодигом». Вывод: в местной разновидности летучих мышей содержалось нечто такое, что не приносило какого-либо вреда при редком их употреблении в пищу, а вот чем чаще они оказывались на столе, тем больше заболевали люди. Что бы это ни было, у летучих мышей с Самоа это самое «что-то» отсутствовало — и к тому же на Самоа не растут саговники!

То есть на сегодня создается впечатление, что загадочное заболевание было попросту сложным случаем отравления, однако по-прежнему осталась проблема идентификации токсина, который содержался в мясе летучих мышей с Гуама. Не исключено, что источник его был в саговниках, тогда как летучие мыши служили биологическими аккумуляторами этого токсина или же постепенно накапливали его уровни в своем теле. Основным подозреваемым стал было известный ученым токсин под названием «циказин», однако он растворим в воде, а потому едва ли был бы способен аккумулироваться в тканях летучих мышей. В любом случае гуамские летучие мыши оставили о себе недобрую память среди хищников, которые на них охотились. Правда, им всем не повезло в том отношении, что память эта не закреплялась ни наличием яркой предупредительной окраски у летучих мышей, ни, например, их горьким вкусом, которые могли бы несколько озадачить зарвавшегося хищника и уж точно напомнить забывчивому о былых неприятностях.

Роджер Ашэм[134] в 1545 году назвал свой трактат об искусстве стрельбы «Токсофилия», и это название в наши дни понимают как «стрельба из лука» или «увлечение стрельбой из лука». Сходство между словами «токсофилия» и «токсичный» между тем не случайное, и вот почему: они оба восходят к греческому слову «токсон», означающему «охотничий лук». От него образовано слово «токсикон», то есть «имеющий дело с луком», особенно в форме «токсикон фармакон»: яд для намазывания на кончик стрелы.

Охотники с незапамятных времен, подражая природе, пользовались ядами в качестве оружия — ведь добыча, как назло, старалась остаться вне радиуса поражения обычных средств охоты. Слишком часто потенциальному вкусному блюду удавалось исчезнуть с глаз долой, удирая со всех ног, взлетев вверх по дереву и растворившись среди веток, чтобы потом ехидно и злорадно смотреть оттуда на незадачливого охотника. А если у того были стрелы с отравленными наконечниками или дротик с отравленным кончиком, достаточно было поранить зверя или птицу, а дальше лишь подождать, пока его тело не свалится само с ветки — или хотя бы не окажется в пределах досягаемости для большой палки в руках охотника.

Единственным недостатком для охотника был, конечно, риск того, что некоторая часть этого яда останется в мясе дичи, однако, если повезет, действие яда можно было снизить при его приготовлении или же оказывалось, что токсин был не таким ядовитым при приеме внутрь, то есть если проглотить его с пищей.

Вообще многих путешественников и первопроходцев нередко волновало, не станут ли местные жители использовать против них отравленное оружие. Уильям Дампир[135] писал в конце XVII века, побывав у северного побережья Австралии: «…один из моей команды, которому они проткнули щеку своей пикой, боялся, не был ли отравлен ее конец, однако я думал, что это едва ли так. Рана его была очень болезненной, ведь ее нанесли тупым оружием; но все-таки он уже вскоре был здоров». Сэр Джозеф Бэнкс, по прошествии примерно 70 лет, испытывал примерно такие же страхи, когда оказался на восточном побережье Австралии. Вот что он рассказал (как всегда, с самым невероятным синтаксисом и пунктуацией) о том, как они набрели на лагерь аборигенов и разграбили его:

Но был континент, на котором охотники в самом деле регулярно использовали смертельные яды. Речь идет о Южной Америке, хотя история о том, как европейцы вообще об этом узнали, довольно запутана. Некие французские ученые, видимо, скорее из упрямства, чем следуя логике, доказывали, что форма у Земли походит на мяч для регби, поставленный на один из его концов — тогда как этому противоречила безупречная и неподкупная позиция англичан, выдвинутая самим сэром Исааком Ньютоном; что, мол, Земля наша — это шар, сплющенный у полюсов, точь-в-точь как немного сдувшийся футбольный мяч, на который еще кто-то уселся.

Модель Ньютона строилась на солидных аналитических предпосылках, но французы, настроенные весьма решительно, решили доказать свою гипотезу практически. Для этой цели им требовалось измерить градус широты как можно дальше на севере и, в свою очередь, как можно ближе к экватору, а посему были посланы две экспедиции. Одна отправилась в Лапландию, и в ней участвовал целый ряд известных ученых, на чье суждение можно было положиться, которые совершили целый ряд похвальных открытий, а вот в другой — той, что двинулась в сторону Южной Америки, люди были собраны, как говорится, с бору по сосенке, и кое-кто из них совершал поступки совершенно невероятные. Одним из таких был Шарль Мари де ла Кондамин, который затем провел в Южной Америке в общей сложности десять лет.

За эти годы Кондамин неоднократно наблюдал, как индейцы из местных племен при охоте и при стычках с врагами пользовались трубками для пускания отравленных стрел. И он смог, рассмотрев стрелы с отравленными наконечниками, сделать заключение: яд был «настолько активным, что если он только что приготовлен, то способен меньше чем за одну минуту прикончить любое животное, в чью кровеносную систему он попал». Это был яд кураре, и, если бы такое открытие случилось в иное время, оно было бы способно перевернуть все представления о способах ведения войн… Однако в результате Кондамин сделал более важное открытие для военных, то, которое позволило изготавливать бесшумные сапоги, прекрасные, не скользящие в руках рукоятки ножей для частей особого назначения, костюмы для водолазов-разведчиков и подрывников, а также шины для автомобилей. Короче, он обнаружил каучук — он и дал ему это название, хотя впоследствии прижилось название, которым этот же материал назвал Джозеф Пристли, более практично, по способу применения; его ведь использовали, например, для того, чтобы стирать с бумаги написанное карандашом. По-английски «тереть», «стирать» — rub, вот он и назвал этот материал rubber[136]. А яд кураре пересек океан и прибыл из Южной Америки в Европу приблизительно в одно время с каучуком-резиной. Его в конечном итоге стали применять в медицине, хотя охотники с берегов Амазонки по-прежнему используют кураре по первоначальному назначению. Кураре, однако, не вошло в разряд боевых отравляющих веществ, поскольку к тому времени для военных целей уже были созданы куда более эффективные яды, равно как и способы их доставки.

Многие из охотников коренных племен во всем мире использовали средства, вызывавшие у жертвы оцепенение, одурманенное состояние, — и именно такую тактику избирает кое-кто из современных охотников, желающих поставлять живую рыбу на грандиозный современный рынок морепродуктов для любителей оригинальной кухни. Обрызгав коралловые рифы солями цианисто-водородной кислоты (цианидами), дальше они могут легко выловить из воды живую рыбу, которая временно находится в состоянии оцепенения — все бы хорошо, да вот только яд этот действует не только на рыбу. Из-за подобной, с позволения сказать, «ловли» постепенно, раз за разом, омертвляется весь коралловый риф. А ведь охотники из племен использовали этот способ лишь для того, чтобы оглушить рыбу в ручье, используя яд, который не наносил продолжительного ущерба экосистеме.

Яд первобытных охотников и сегодняшних охотников из тропических лесов многие могут обнаружить сегодня у себя в пригородном саду — только там он будет в форме пестицида. В Центральной и Южной Америке для «отравления» рыбы широко используется ротенон, который чаще всего встречается в виде экстракта из размолотого корня писцидии ярко-красной ямайской (Piscidia erythrina) и других растений. Ротенон также уничтожает насекомых, поэтому его применяют в сельском хозяйстве для борьбы с вшами, блохами и различными личинками. Он, по-видимому, безопасен для птиц и млекопитающих, если они проглотят его; были также и сообщения о том, что ротенон продемонстрировал любопытные свойства, делающие его потенциальным средством для борьбы с раком.

Правда, проблемы могут возникать при опрыскивании раствором ротенона, поскольку вдохнуть ротенон куда хуже, чем проглотить то же самое количество. Пищеварительный тракт вообще гораздо более активно воздействует на попавшие в него химические вещества, нежели оболочка легких, которая способна перевести «неудобные» молекулы в ток крови, никак не изменяя их. В недавних опытах, когда крысам делали регулярные инъекции ротенона на протяжении нескольких недель, у них возникли симптомы, напоминающие симптомы болезни Паркинсона, в том числе такие, как дрожание конечностей и затруднения в ходьбе, а в мозгу наблюдались некоторые отложения белков. Время покажет, действительно ли ротенон более опасное вещество, чем мы себе представляли, или же он попросту вызывает у крыс поведение, сильно напоминающее симптомы болезни Паркинсона, однако это открытие может оказаться очень на руку исследователям этой болезни, поскольку позволит им легко вызвать те самые симптомы, от которых они хотели бы излечить.

Использование ядов для поимки нужного экземпляра остается привычным методом работы у энтомологов, хотя для них не так важно, чтобы бабочки попадали в их руки живыми. Иногда, например, энтомологи расстилают простыни под деревом в тропическом лесу, и после обрызгивания этого дерева инсектицидом тысячи мертвых насекомых падают на простыни, расширяя своим присутствием (а точнее — отсутствием!) границы наших познаний о том, какие виды становятся редкими по мере сокращения площади тропических лесов на планете. Я вовсе не иронизирую: погибших «во славу науки» насекомых вскоре заменят другие, тех же видов, на этом и на других деревьях, тогда как у ученых в самом деле нет никакого иного способа выяснить, какие виды проживают на данном участке, если они не смогут как-то выцарапать их из всех их укрытий.

Тропические леса Земли гибнут, и гибнут по-разному: в некоторых районах бассейна реки Амазонки главной причиной их гибели стало, например, строительство дорог для золотоискателей. А ведь золото — один из немногих металлов, которые представляются совершенно неядовитыми… Этот желтый металл практически инертен, однако из двух наиболее распространенных способов его извлечения из окружающей среды в одном используется цианид, а в другом — ртуть… И тот и другой отравляют реки и в тропических лесах, и где угодно еще.

На золотодобывающих предприятиях, где используют ртуть, производится процесс амальгамизации, в его изначальном значении: при этом другие металлы растворяют в жидкой ртути. Когда амальгаму впоследствии нагревают, ртуть испаряется, а остается золото или другой адсорбированный метал. В теории все пары ртути собирают, конденсируют и используют опять — в жизни же ртуть попадает в экосистему на каждом этапе процесса.

Если золото представляется нетоксичным металлом, этого нельзя сказать о серебре, а для заболевания, которое вызывает серебро, даже существует особое название. «Аргирия», или «аргироз», — это сине-черная пигментация кожи, которую можно локализовать в тех местах, где существует постоянно повторяющийся контакт с серебряной пылью или солями серебра. Время от времени серебро попадает в легкие, однако, каким бы путем оно ни попало в организм, оно нередко оказывается в слизистой вокруг глаз в качестве серо-синего слоя сернистого серебра или же, как уже говорилось, изменяет пигментацию кожи. Как бы то ни было, попав в организм, серебро потом остается в нем, и его нельзя удалить. В наше время можно тем не менее наблюдать, как люди, обращаясь к целителям, действующим в соответствии с заветами «нетрадиционной медицины», принимают по их назначению «коллоидное серебро». Среди других жертв серебряного отравления можно назвать еще и тех, кто делает украшения из серебра или из азотнокислого серебра, а также работников серебряных рудников и гальванических производств, на которых осуществляют осаждение серебра.

Как мы видели в случае летучих мышей с острова Гуам, яды попадают, разумеется, и в организм животных. А бабочки вида данаида монарх, как известно, обожают поедать листья ваточника сирийского, Asclepia syriaca, в соке которых содержится большое количество сердечного гликозида. Этот вид бабочек хорошо переносит его, а вот голубые сойки, которые обычно, видимо, не откажутся пообедать бабочками, именно монархов терпеть не могут, находя их отвратительными на вкус — из-за того, чем именно они питались еще на стадии гусеницы…

Сердечные гликозиды встречаются также в олеандре и в наперстянке, и в них имеется полезное лекарственное вещество — дигиталин. Они относятся к классу карденолидов, но существует и иной разряд, подкласс, известный как буфадиенолиды. Его можно встретить в целом ряде растений из Южной Африки, таких как южноафриканский медовик (Melianthus comosus) и южноафриканские тюльпаны (Homeria spp.), а также в бриофиллюм (BryophyUum spp.), которые все появились в Австралии из Южной и Восточной Африки и с острова Мадагаскар. Его можно также обнаружить в выделениях на поверхности кожи настоящих жаб (Bufonidae), той группы жаб, к которой относится печально известная Bufo marinus, или жаба ага.

Ну, имеется еще краснотелый осиный мотылек из Флориды (Cosmosoma myrodora). Для спаривания им требуется девять часов, а потому любой паук или летучая мышь нашли бы немало возможностей за это самое время с огромным удовольствием полакомиться этой переплетенной собственными объятиями парочкой, если бы самец перед спариванием не пускался на оригинальную уловку: он до отвала наедается ядовитым посконником (Eupatorium capillifolium). Впрочем, нет, не совсем так: он сначала не ест его листья, а, наоборот, изливает из своего рта жидкость, которая растворяет волокна, превращая их в отличный ядовитый суп, который он собирает затем в особый карман у себя на груди. После этого он в безопасности — никто из хищников его не тронет. А вот к самке это не относится.

Вы только представьте себе: чешуекрылый ловелас, с огнем в очах и с защитной емкостью, наполненной ядовитым соком, на своей груди, мечется туда-сюда в поисках своей единственной и неповторимой… И вот, наконец, он обрел ее, но прежде чем приступить к вдумчивой и продолжительной фазе своих (в целом мимолетных) отношений с ней, наш герой обливает и ее своими токсинами, которыми она впоследствии поделится и с яйцами, делая кладку, ведь эти токсины будут защищать еще и их. Ни один паук, ни одна летучая мышь и знать не захочет, где находится подобный освященный токсинами, хотя в принципе и лакомый кусочек…

Токсины могут играть и еще одну роль при спаривании, причем она свидетельствует о той странной логике, которая порой приложима к этому удивительному эволюционному процессу, к этой игре, где все средства хороши, если в результате вид получит больше потомства. В семени самца мушки дрозофилы содержатся химические вещества, похожие, в частности, на токсины паука, — так что они заставляют самку отложить яйца и оттягивают следующее спаривание с другим самцом. Смысл в том, чтобы повысить вероятность получения оплодотворенных яиц вследствие именно этого спаривания, с генами данного самого токсичного самца.

Правда, вот незадача: эти же химические вещества одновременно уменьшают продолжительность жизни самки дрозофилы. Однако самца вовсе не беспокоит это обстоятельство, лишь бы самка отложила яйца, оплодотворенные именно им, а затем уже умерла (именно это ее и ждет). Был проведен очень красивый эксперимент: самцов и самок выращивали в условиях, когда несколько поколений дрозофил оставались «моногамными», и в результате, просто за счет естественного отбора, семя самца перестает быть токсичным! Гены самца получают преимущество от токсичного семени лишь в ситуации опасности промискуитета (то есть беспорядочного спаривания одной самки со множеством самцов), однако при моногамии самец с нетоксичным семенем давал больше потомства от своей единственной самки. При таких условиях цена, которую приходится платить за токсичность семени, перевешивает преимущество, доставляемое этим качеством.

Вы, видимо, уже решили: в нашем мире мало что меньше размером и при этом более смертельно для реципиента, чем токсичное семя самца дрозофилы. Однако лучшие на свете отравители во много-много-много раз меньше, чем это семя. И что еще важнее: от них невозможно скрыться.