Тихие убийцы. Всемирная история ядов и отравителей

Глава 4 Наука яда

Там, где нередки отравления и ядами пользуются часто, обязательно возникает сильное желание изучать их. При этом одни, желая найти новые яды, будут действовать тайно, а другие — пытаться обнаружить способы защиты от этих ядов и во всяком случае заявлять о том, что им удалось. Именно поэтому в Древнем Риме процветало изготовление противоядий, одно другого лучше. Когда Клеопатра покончила с собой, прижав ядовитую змейку к груди, Октавиан, которого мы гораздо лучше знаем под именем Август (хотя он получил это имя позже, уже как император), ощутил себя настолько обманутым, лишенным главного элемента своего триумфального шествия в Риме, что немедленно вызвал заклинателей змей — псиллов[46], чтобы те высосали яд из раны. Однако победителю-римлянину не суждено было представить на посмешище уличному сброду эту царицу Нила, о которой еще при жизни ходила слава опытной отравительницы…

Серьезной проблемой во время поисков ядов и в ходе их выявления было случайное отравление. Альфред Тэйлор описал три случая отравления азотнокислым аконитином. Первой из жертв это средство было дано как лекарство от хронического бронхита, второй (этот больной выжил) выписал рецепт тот же врач, а вот третьей жертвой оказался он сам. Это был некий доктор Майер, который также принял дозу этого средства и умер, хотя она считалась безопасной. Впоследствии оказалось, что фармацевт использовал запасы, присланные ему из Парижа, а не обычный немецкий раствор, известный под названием «нитрат аконитина Фридлендера». Парижский же раствор был по концентрации вещества в 170 раз сильнее, и это можно было определить только с помощью систематических тестов и экспериментов.

Яды всегда были одинаково привлекательны как для ученых, так и для дилетантов. По-видимому, это связано с ощущением особого триумфа, который испытывает тот, кому удается перебороть тайную мощь яда. Пожалуй, это даже больший триумф, чем в том случае, когда кто-то становился знатоком по применению ядов… После ряда научных достижений в этой области сегодня возобладало мнение, что в случае отравления медикам достаточно взять соответствующее противоядие, использовать его по прописи — и все будет в порядке. Однако жестокая правда заключается в том, что для большинства ядов противоядий нет, хотя для некоторого количества ядов действительно разработаны процедуры, позволяющие нейтрализовать их действие.

Эволюция устроила немало прекрасных фокусов с ядами, главным образом потому, что в биосфере для них существует так много легкодостижимых мишеней. Поэтому почти каждый яд по-своему, уникальным способом наносит серьезный ущерб нашим клеткам.

Живую клетку не стоит представлять себе по картинке в учебнике: неуклюжий мешок с равномерно распределенным внутри него супом, в центре которого болтается ядро. Каждая клетка — не что иное, как огромное сообщество всевозможных химических соединений, сообщество, состоящее из мириад сограждан, причем некоторые — лишь суетливые носильщики, доставляющие нужный материал из точки А в точку Б, тогда как другие — искусные ремесленники, принимающие сырье у носильщиков и создающие в соответствии с простым проектом сложные молекулы из различных блоков, причем эти проекты закодированы в других молекулах, которые поступают в распоряжение тех же ремесленников. Молекулы, составляющие клетку, танцуют одни вокруг других, посылают сигналы и сообщаются друг с другом, а также взаимодействуют и объединяются самыми различными способами.

Даже оболочка, отделяющая один подобный «город-государство» от окружающей ее среды, вовсе не представляет собой просто мешок, потому что в ней по периметру клетки размещены «стража» и «привратники», внимательно следящие за порядком на прилегающей к ним территории. Так, они окликают приближающиеся к границе молекулы, требуя доказательств того, что тех имеет смысл пропустить внутрь, тогда как некоторые другие молекулы они, тут же после опознания, немедленно увлекают внутрь клетки, поскольку как раз в них есть большая потребность. Некоторые из химических стражей на границе клетки поддерживают постоянную связь с ее внутренними частями, чтобы установить, что именно нужно там в первую очередь, тогда как другие стражи либо помогают соответствующим молекулам-вестникам свободно покинуть клетку, либо же ускоряют «процесс депортации» нежелательных химических соединений.

Клетка — это объединение химических веществ, работающих в едином порыве, как одно целое, и все ради одной-единственной цели: поддерживать внутри клетки то, что мы называем «жизнь». Большинство клеток являются частью целой страны, и в то же время каждый город-государство — отдельная клетка — готов в любой момент покончить с собственным существованием, высвободив яд, который он держит наготове. Но что запустит этот механизм? Обычно это химические вещества либо внутри клетки, либо снаружи нее, это сбившиеся с пути негодяи молекулы, которые грабят обычных граждан. Некоторые враги перекрывают доступ в клетку, другие силой вламываются внутрь и нападают как на ремесленников, так и на носильщиков. Проще говоря, эти самые запускающие защитные механизмы вещества мы и называем ядами. Здоровая клетка существует на свете, не зная, что такое яд, однако, если понадобится, она же погибнет, защищая «своих», хотя для этого ей и придется начать губительную для себя канонаду, а также, «вызвав огонь на себя», испытать мощь встречного огня со стороны яда.

Существует всего несколько настоящих антидотов (противоядий): это химические вещества, способные сильнее воздействовать на яд, чем само тело человека, либо нейтрализуя его, либо не давая ему воздействовать на клетки в организме — примерно так, как этанол, который является относительно несильным ядом, можно использовать для противодействия диэтиленгликолю. Атропин хорошо справляется с солями карбаминовой кислоты и с фосфор-органическими инсектицидами, витамин К — с антикоагулянтами (например, с крысиным ядом — варфарином), а уксус или уксусная кислота способны противодействовать «препарату 1080», или фторацетату натрия. Действие мышьяка и некоторых других веществ способен ограничить британский антилюизит (2,3-димеркаптопропанол). Тиосульфаты и нитриты (сами по себе ядовитые вещества) являются антидотами для цианидов, тогда как препарат метиленовая синь способен противостоять воздействию ядовитых нитритов (однако не более того). На самом же деле антидоты-противоядия встречаются довольно редко.

Кислоты и щелочи подвергаются нейтрализации, однако большая часть процедур проводится либо для очищения организма, то есть удаления яда из желудочно-кишечного тракта, либо, иногда, для его адсорбции, впитывания. Так, содержатели пансионов в колониальные времена в Австралии обычно подбавляли к солонине древесный уголь, если им казалось, что мясо уже с душком — они надеялись, что уголь адсорбирует появившийся запах. Если их несчастным жильцам становилось плохо, то врач в больнице, скорее всего, давал им угольные «лепешки», в надежде, что активированный уголь поглотит ядовитые вещества. Более того, подгоревшие гренки (то есть все тот же активированный уголь) до сих пор применяют в некоторых случаях, когда происходит отравление. Вот и все: все прочие представления о противоядиях, а тем более об универсальных противоядиях — не более чем мифология, и о таком мифе поведал нам А. Э. Хаусмен:

Настоящий, исторический царь Митридат правил в своих владениях на берегах Понта Эвксинского в Малой Азии, в местах, где пчелы вырабатывали ядовитый мед (см. главу 10). Жил он с 114 до 63 года до н. э., однако даже после его кончины история его жизни сохраняла свое особое очарование для граждан Древнего Рима, особенно для Плиния. Судя по всему, Митридат испытывал различные яды на преступниках, осужденных на смертную казнь, однако он же проверял и противоядия от этих ядов, причем приказывал употребить противоядие либо до того, как жертве давали яд, либо же сразу после этого. Однако Митридат и сам, точь-в-точь как об этом повествует Хаусмен, принимал каждый день небольшие дозы яда: идея состояла в том, чтобы обрести своеобразное «привыкание» к ним.

Рецепт его состава получил название «митридатум», причем царь ревностно охранял его тайну, пока римский полководец Помпей, вторгшись в Понт и захватив дворец Митридата, не обнаружил там исписанные рукой царя листочки, которые и увез с собой в Рим. Плиний обнародовал этот рецепт Митридата: в нем 54 вида ядовитых ингредиентов, включая, например, как он пишет, «кровь утки, обитающей в центральной области Понта, которую полагалось кормить ядовитой пищей, так чтобы кровь эту далее использовать при изготовлении митридатума, поскольку утка поедала ядовитые растения, но сама никак от этого не пострадала».

Наиболее ярким, запоминающимся моментом в легенде о жизни Митридата для римлян стало вот что: когда Помпей, войдя в пределы его царства, стал одерживать победу за победой, Митридат попытался покончить с собой, приняв яд. Однако яд… не подействовал, возможно, благодаря противоядию, которое он принимал долгие годы. И тогда Митридат приказал своему телохранителю заколоть себя мечом.

В отношении исследований, которые проводил Митридат, можно сказать, что он шел по следам Никандра Колофонского, жившего между 185 и 135 годами до н. э., Никандр был врачом у Аттала, царя Пергама. Никандр, как и Менандр, проводя эксперименты с ядами, давал их осужденным на смерть преступникам. На основании этих опытов Никандр написал два стихотворных сочинения — «Териака» (это тысяча строк гекзаметром о природе ядовитых животных) и «Алексифармака» (здесь более шестисот поэтических строк о растительных ядах и противоядиях). Среди 22 упомянутых им ядов можно встретить такие, как белый свинец, глёт, аконит, шпанские мушки, безвременник, гемлок (болиголов), белена и опий.

Как ни странно, до сих пор в различных языках сохранился этот термин Никандра — териак (буквально это слово означает «имеющий отношение к диким животным и ядовитым пресмыкающимся»), однако в английском оно больше не означает «противоядие змеиному укусу». Начиная с такого эффективного териака, как териак Андромаха[47], со временем в разных городах были разработаны собственные, особые составы, пусть даже териаки как змеиные противоядия не были нужны везде и всюду. Беда Достопочтенный, живший после святого Патрика (в конце VII — начале VIII века), свидетельствует, что в Ирландии не было змей, однако он, вопреки легенде, не говорит о том, будто это — заслуга святого Патрика:

Около 80 года до н. э. некто по имени Зопир предложил рецепт териака под названием «амброзия». По рассказам, в его состав входили ладанное масло, природная смола — гальбанум, перец и прочие ароматические вещества, причем все это вливали в кипящий мед, чтобы получились пастилки, которые полагалось проглатывать, запивая вином. В дальнейшем териаки становились все более сладкими и густыми, так что к 1440 году даже появилось прилагательное «териачный». В «Лондонской фармакопее» 1746 года помещен состав териака, который был впервые предложен в Италии, а к середине XVIII века он уже назывался «венецианская патока»: в нем было более семидесяти ингредиентов, в частности таких, как сушеные змеи, розы, лакрица, аралия сердцелистная, мирра, шандра, перец, валерианов корень, горечавка, зверобой, дубровник обыкновенный, природная смола — гальбанум, а также 75 процентов меда.

К концу XVIII века териак стал лекарством широкого применения, «от всех болезней», и его давали против всех ядов, из-за которых, как считалось, болезнь и начиналась. Так продолжалось, пока не возникла теория инфекции — до нее все врачи полагали, будто заболевание, по определению, вызвано каким-либо ядом, а значит, его надо было лечить с помощью противоядия и еще — большими дозами слабительного.

И если врачи и ученые не могли найти противоядия или исцеляющего средства от зловредного действия ядов, они могли все же предотвратить некоторые смерти, просто показав, что способны обнаруживать яды, даже в очень малых дозах. В результате началось что-то вроде гонки вооружений: отравители стремились пользоваться ядами, у которых почти не было вкуса или же вкус которых можно было скрыть, а врачи и ученые направили все свои силы на то, чтобы найти способы определения самых малых примесей. Сегодня в нашем распоряжении для этого имеются масс-спектрометры, однако в начале XIX века химикам требовалось разработать систему испытаний, которая подтверждала бы наличие данного химического вещества в осадке или в отстое.

Поскольку большинство тестов уничтожали сам объект тестирования, у исследователей обычно был лишь один-единственный шанс для обнаружения истины. Тест должен был подтвердить наличие реакции с одним элементом или одним химическим веществом, а в отсутствие этого элемента никаких реакций не должно было происходить. Это, конечно, означало, что для проведения опытов требовались высокоочищенные химические вещества. Кроме того, в XIX веке исследователи могли лишь тщательно изучать последствия использования ядов. Это были ученые, преданные науке, поэтому нас не должно удивлять то, что они порой использовали самих себя в качестве подопытных кроликов.

Например, в 1867 году Джон Харли написал отчет о симптомах воздействия болиголова на человеческий организм, после того как сам принял некоторое, пусть относительно небольшое, количество этого яда. Он в целом подтвердил описание постепенно восходящего паралича органов, подобного описанию смерти Сократа, которое оставил нам Платон (мы к этому еще вернемся в главе 8). Харли также указал тогда, что считает болиголов подходящим средством для лечения детей, которых в наше время назвали бы гиперактивными. (Правда, поразительная альтернатива риталину?[50])

Были и другие исследователи, которые не побоялись рисковать собственным здоровьем ради того, чтобы можно было спасти жизни других людей. Заболевание под названием «пеллагра» впервые было обнаружено в Испании в 1735 году, и, хотя сегодня нам известно, что его вызывает нехватка компонентов питания, понадобилось немало времени, прежде чем люди выяснили это. Пеллагра, как представлялось тогда, возникала в тех случаях, когда в диете людей главную роль играла кукуруза; великолепное растение, появившееся в Европе из Америки и ставшее основным продуктом питания у беднейших слоев населения. Считалось также, что кукуруза (маис) была сама, возможно, заражена чем-то, то есть отравлена, однако, исходя из этой предпосылки, никому не удалось найти способ излечения этой болезни у людей.

Только в 1914 году американский ученый Джозеф Гольдбергер обратил внимание на то, что заболевали пеллагрой исключительно бедняки. Далее он заметил такую странность в картине заболевания пеллагрой в сиротском приюте: ею болели лишь дети в возрасте от 6 до 12 лет. Оказалось: детям до шести лет давали много молока, те, кто старше двенадцати, получали в своем рационе больше мяса, а вот между шестью и двенадцатью годами своей жизни дети питались практически одной кукурузой…

Все говорило о том, что причиной болезни был либо какой-то яд, либо же дефицит продуктов питания, однако в 1914 году большинство людей уже «знало», что болезни вызывают только и исключительно возбудители инфекции, а значит, решили они, этот возбудитель существует и здесь, только в данном случае он какой-то особенно «заковыристый». Все же было непонятно: если существовал некий возбудитель пеллагры, то почему в таком случае он поражал детей только определенной возрастной группы? Если бы вам досталась такая проблема, как бы вы принялись доказывать, что «возбудителя пеллагры» не существует?

Гольдбергер знал как: он собрал группу из шестнадцати добровольцев, включая самого себя и свою жену, и они попытались разными способами заразиться пеллагрой. Сначала они попытались сделать себе переливание крови от болевших пеллагрой, затем были взяты пробы со слизистой у больных пеллагрой, из их носа и глотки, и эти пробы добровольцы нанесли себе на слизистую оболочку, в носу и в глотке.

И наконец добровольные испытуемые глотали шарики из теста, которое было сделано с использованием мочи, фекалий и соскобов с характерных для пеллагры поражений кожных покровов. Поскольку ни один из испытуемых не заболел пеллагрой, в целом все согласились с выводом Гольдбергера: доказано, что пеллагра принадлежит к заболеваниям, вызываемым нехваткой компонентов питания. В истории не сохранилось, однако, сведений, пытался ли кто-либо из оппонентов Гольдбергера повторить его экстремальный по опасности эксперимент — просто ради того, чтобы доказать, что его заключение неверно…

Мы, однако, отвлеклись от проблемы обнаружения ядов. Это была популярная тогда тема. Александр Порфирьевич Бородин, которого мы знаем сегодня как композитора, был в своей «обычной» жизни профессором химии и написал диссертацию на тему о сходствах между мышьяковой и фосфорной кислотой. Это, правда, было не слишком информативно — при необходимости доказать в суде факт отравления, и в этом отношении куда более полезными были исследования английского химика Джеймса Марша.

В 1832 году некоего Джона Бодла обвинили в том, что он подложил мышьяк в кофе своему деду, и в этой связи вызвали Джеймса Марша, чтобы он провел стандартный в то время тест — пропустил сероводород через исследуемый раствор. Полученный им осадок не удалось сохранить надлежащим образом, поэтому результаты опыта не убедили присяжных, и Бодл в результате был оправдан. (Лишь гораздо позже он сознался, что все-таки это он отравил деда.) Марш пришел в такое негодование, когда Бодл был оправдан, что все свои усилия посвятил разработке химической реакции, которую и поныне называют «проба Марша».

По прошествии четырех лет, в течение которых Марш работал в Королевском арсенале в Вулвиче, ему удалось, наконец, создать точный тест для выявления следов мышьяка в теле жертвы. Тест был удивительно чувствительным: он был способен обнаружить очень малое количество мышьяка — до 1/50 мг, при исследовании пробы, взятой с тела жертвы. Альфред Тэйлор предложил такое техническое объяснение: «Действие этого теста зависит от разложения растворимых соединений мышьяка с помощью выделяющегося водорода, возникающего за счет взаимодействия разбавленных серной или соляной кислот с цинком».

В переводе на нормальный человеческий язык это объяснение Тэйлора означает: реакция разбавленной кислоты с цинком образует водород. Водород восстанавливает соединения мышьяка, и небольшое количество элементарного мышьяка после нагревания остается на стеклянной поверхности химической посуды в виде осадка. Этот осадок и будет означать положительный результат, а именно: в испытанном образце находился мышьяк. Для химиков реакция сводилась к получению мышьяковистого водорода, который распространялся по нагретой трубке, в которой он и разлагался, оставляя серебристо-черный осадок — это и был сигнал о наличии металлического мышьяка.

Искусство химического анализа за какие-нибудь сто лет сильно продвинулось вперед. Когда в 1726 году судили Мэри Шерман в тюрьме Олд-Бейли, обвиняя ее в отравлении Марка Шовата «большим количеством белого мышьяка, каковой является смертельным ядом, поелику он был положен в молоко и в воду, а затем послан со слугой к нему в комнаты», в суд в качестве эксперта был вызван некто, поименованный в протоколе лишь как «мистер Белчер, аптекарь». Он при вскрытии не обнаружил никаких следов отравления:

Хотя по-прежнему для подтверждения наличия яда часто использовались собаки, утки и прочие животные, в XIX веке уже можно заметить первые слабые предвестники начатков систематических химических исследований. Эта новаторская наука уже позволяла рассматривать новые виды испытаний или даже использовать их взамен старых методов, однако все равно перемены по-прежнему осуществлялись медленно.

Уже в конце 1880-х годов стандартная проба на наличие шпанских мушек начиналась с исследования водного или спиртового экстракта содержимого желудка. Этот экстракт нагревали на небольшом огне, чтобы провести реакцию восстановления, а затем его помещали на руку проводящего пробу, на его мочку уха или губу, накрывая затем тончайшей пленкой коллагеновой мембраны, которую обычно используют при ремонте пергаментных рукописей. Если в экстракте содержались шпанские мушки, то, раскрыв это закрытое место через три-четыре часа и протерев его хлороформом, можно было заметить образовавшийся волдырь.

Одна из самых эффективных проб, разработанных в XIX веке, была реакция в пламени, которую открыл Роберт Бунзен, работавший вместе с Густавом Кирхгофом. Совместно они заложили научные основы спектроскопии, исследуя цвета, которые образовывали образцы различных химических элементов при нагревании в пламени горелки — ее и сегодня называют «горелкой Бунзена», хотя изобрел ее, по-видимому, его ассистент, Петер Десага. Сегодня мы используем похожие методы для обнаружения химических элементов далеко в космосе, за пределами досягаемости любых наших лабораторных приборов. (Между прочим, Бунзен потерял один глаз из-за взрыва цианистого какодила, того самого яда, который впоследствии было предложено использовать против русской армии во время Крымской войны.)

Горелка Бунзена

Каждый металл дает пламя определенной окраски, и с этим связана, по-видимому, апокрифическая история о том, как Бунзен подозревал свою хозяйку в том, что она использовала вчерашние объедки для приготовления обеда на следующий день, а ведь это не могло не приводить к пищевым отравлениям. Бунзен незаметно сбрызнул хлористым литием оставшиеся недоеденными кусочки мяса на своей тарелке. На следующий вечер образчик тушеного мяса, который он подверг испытанию в пламени горелки, как оказалось, давал ярко-красную окраску пламени — стандартную для лития… А как заметил Бунзен, литий отнюдь не входит в состав обычного тушеного мяса. Во всяком случае, так эту историю обычно рассказывают — а значит, с кем-то она в самом деле случилась, может, даже не один раз.

Анализ по окраске пламени может выявить и другие яды, в состав которых входят металлы, а однажды с его помощью удалось обнаружить яд, который даже еще не использовался как таковой — это случилось, когда Уильям Крукс работал с селеновыми рудами. После нагревания образца он обнаружил в спектре яркую зеленую линию, которая не соответствовала ни одному из известных элементов. Крукс сделал вывод, что это, по-видимому, новый, еще не известный науке элемент — и это был правильный вывод: в селеновой руде присутствовали следы таллия. Он и назвал этот элемент таллием из-за цвета его линии спектра («таллос» на древнегреческом языке означает «зеленая ветка»). Ботанический термин «таллофит»[52] — от этого же корня.

Крукс решил было, что имеет право заявить об открытии таллия, однако выделить этот металл смог другой человек — француз по имени Лами, поэтому слава первооткрывателя досталась в результате ему. Лами позже сообщил, что он растворил 77 гранов[53] сернокислого таллия в молоке, и этого количества оказалось достаточно, чтобы умертвить двух кур, шесть уток, двух щенков и собаку среднего размера.

Однако Крукс сомневался, что его прекрасный зеленый таллий может вообще быть ядовитым. Он сообщил, что, несмотря на то что он вдохнул немалое количество выделившихся газов, они не оказали на него особенного действия. Тэйлор пишет, что Крукс даже утверждал, будто он также проглотил не то один, не то два грана этих солей, и никаких дурных последствий это не вызвало.

Таллий, как говорят источники, оказывает местное воздействие на волосы и кожу, изменяя окраску волос, делая их желтыми и грубыми, однако Крукс ни о каких подобных явлениях не сообщал. Сегодня ясно одно: имя Крукса осталось известным не в связи с открытием таллия, не потому, что он провел великолепную работу во время чумы рогатого скота, и не в результате его новаторского предложения печатать новости науки, а потому, что он был автором одной детской игрушки, которую продают и по сей день. Радиометр Крукса, или крыльчатый радиометр, — это нечто вроде ветряного колеса на шарике, с четырьмя лопастями, они белые с одной стороны и черные с другой. Работает он благодаря эффекту, замеченному Круксом в ходе исследования физических явлений в глубоком вакууме. Он хотел взвесить очень малые образцы в вакууме, чтобы определить атомный вес таллия, и вдруг заметил, что эти лопасти движутся: движение вызывали молекулы газа, которые отталкивались от более нагретых поверхностей. Стандартное «объяснение», что это фотоны света отражаются от белых поверхностей, нельзя отвергнуть, особенно если посмотреть, в какую сторону поворачиваются лопасти.

Но спектроскопия действительно использовалась для обнаружения ядов. В 1872 году исследователь по фамилии Баррет (Barrett) продемонстрировал, как пламя чистого водорода окрашивается в ярко-зеленый цвет в присутствии фосфора, однако, поскольку фосфаты имеются почти во всех частях тела, на основании результатов этого опыта невозможно было построить какие-то выводы. Однако в 1972 году некто Грэхем Янг был осужден за совершение двух убийств в Англии с помощью таллия — и только потому, что этот элемент удалось обнаружить в прахе жертв после их кремации. Но ведь в наши дни методы спектроскопии стали куда более совершенными, чем во времена Бунзена.

Гарольд Шипман убил около двухсот своих пациентов, однако истинное число его жертв, по-видимому, никогда не станет известно[54]. Мы можем, однако, быть уверены в его вине благодаря спектроскопии. Когда он однажды летним утром 1998 года появился в доме миссис Кэтлин Гранди, он сделал вид, будто берет кровь на анализ, а сам вместо этого сделал ей укол смертельной дозы диаморфина (героина).

Проверив учетную документацию, полиция обнаружила, что доктор Шипман использует больше диаморфина, чем остальные врачи. Уже было известно, что это вещество было найдено в тканях его возможных жертв, однако любой адвокат почти наверняка отмел бы такое обвинение, заявив, что все эти женщины принимали наркотики. Но тут появился Ханс Закс, эксперт-химик и токсиколог из Мюнхена, который использовал методы спектрометрии для исследования образцов волос, взятых у жертв. Волосы за один месяц отрастают приблизительно на 1 см, и вот с помощью масс-спектрографа Закс лишь в одном или двух случаях обнаружил уровни и расположение остатков сгорания, которые говорили о периодическом использовании наркотиков. У наркоманов обычно на миллиграмм массы волос приходится два нанограмма наркотического вещества, однако почти у всех жертв убийцы обнаруживались уровни всего в один процент от этого уровня, то есть в двести раз меньше, чем у наркоманов.

В будущем обнаружение ядов, особенно в газообразном виде, будет производиться с помощью приборов, использующих детектор поверхностных акустических волн. Это маленький кристалл, который изменяет собственную частоту колебаний, когда его поверхность поглощает крошечное количество химического вещества. В таком случае будет гораздо меньше неверных положительных результатов измерений, чем в случае приборов, основанных на других принципах измерения: например, спектрометр на основе анализа подвижности ионов может давать неверные показания из-за воздействия таких объектов, как мужской одеколон или женские духи, краска или другие растворители. В общем, жизнь преступника-отравителя становится все более сложной и напряженной.

И хотя сам по себе неверный положительный результат измерения не принесет какого-либо вреда, дело меняется решительным образом, если речь идет о результате для решения вопроса на суде по обвинению в убийстве… В деле Томаса Сметхэрста в 1859 году Альфред Тэйлор обнаружил, что он совершил ошибку. Он использовал недостаточно очищенную медь в пробе Марша, поэтому сам внес мышьяк, который и был обнаружен в результате этой пробы. Суд тем не менее признал Сметхэрста виновным, хотя впоследствии, из-за негодования общественности, его помиловали, а Тэйлор очень четко высказался на этот счет, пусть в контексте аналогичной качественной реакции — пробы Рейнша на мышьяк:

Довольно часто токсикологи пытаются обнаружить яд, нанесший ущерб здоровью или даже погубивший не людей, а животных. Но мало когда они охотились за невидимым преступником настолько отчаянно, как, например, в 2001 году, когда понадобилось выяснить, отчего в штате Кентукки в США погибли пятьсот (!) чистокровных жеребцов. Одни из них родились мертвыми, а другие хотя и появились на свет живыми, однако вскоре после этого умерли — и всякий раз, как оказывалось, виновник был один и тот же: цианид из дикой черной (американской) вишни, который попадал в организм лошадиных маток через… гусениц.

Токсикологи начали с проверки лошадиного корма, затем стали исследовать, нет ли на пастбищах, на траве, грибковых токсинов, и тут неожиданно натолкнулись на гусениц американских коконопрядов (Malacosoma americanum), которые водились в этом регионе в больших количествах. Кто-то из исследователей подметил, что в тех местах, где погибали жеребята, обязательно росли деревья черной вишни, и эта догадка оказалась ключевой для раскрытия таинственного падежа скакунов. В тот год ранней весной стояла очень жаркая погода, что привело к концентрации цианида в листьях этого дерева, однако этот яд не действует на гусениц коконопрядов. Буквально оголив деревья, гусеницы перешли на траву пастбищ, причем и в их телах, и в их испражнениях было немало яда. Так или иначе, по заключению ученых, в организм беременных кобыл попало достаточное количество яда, чтобы нанести большой вред их потомству, однако прежде чем удалось определить причину массового отравления, лучшие из лучших скакунов в помете того года уже погибли.

Яды нередко проявляют свое действие в спорте, обычно в виде квазимедицинских препаратов, временно стимулирующих физическую деятельность и улучшающих спортивные показатели. Эта традиция, возможно, восходит к так называемым «поедателям мышьяка из Штирии», с которыми мы встретимся позже. Правда, если считать спортом непреходящее желание викингов участвовать в военных сражениях и убивать противников, в таком случае использование ядов в спорте началось куда раньше, с «элитных воинов» викингов — берсерков: ведь это они, наевшись галлюциногенных грибов, неслись в битву с грозным ревом, рубя мечом направо и налево, сокрушая все, что им только попадалось под руку… Однако все истории про английского велосипедиста Артура Линтона, который умер во время велогонки 1886 года из Парижа в Бордо якобы оттого, что принял слишком большую дозу допинга, нисколько не соответствуют истине: первая велогонка «Париж-Бордо» была устроена лишь в 1891 году, а Линтон выиграл гонку 1896 года, через десять лет после его объявленной смерти… Правда, он действительно умер через несколько месяцев после своей победы в 1896 году, но, по всей видимости, от брюшного тифа. Тем не менее «дело» Линтона периодически упоминают в спортивной прессе как один из первых примеров употребления допинга в спорте. И сегодня неизвестно, так ли это, действительно ли он употреблял какие-то препараты в 1896 году, хотя находятся такие эксперты, которые утверждают, что знают наверняка: в использованном им составе наличествовали, в определенном соотношении, стрихнин, героин и триметил.

Источник стрихнина — чилибуха (рвотный орех)

Если люди достаточно недобросовестны, чтобы использовать лекарственные препараты для улучшения спортивных показателей, они не откажутся и от применения каких-нибудь составов для участвующих в состязаниях животных. В Южном полушарии до сих пор распространена теория, что знаменитого австралийского скакуна Фар Лэпа якобы «отравили янки» за то, что он «был слишком великолепен», однако по другой теории, упоминаемой порой престарелыми австралийскими ветеранами скачек, Фар Лэпа отравили случайно, притом его собственные доброхоты, поскольку они регулярно давали ему стрихнин (иногда упоминается стрихнин в смеси с еще каким-то ядом — все это также входит в рамки жанра «страшных историй», которые обычно циркулируют в наших городах). Давали стрихнин с самой благой целью — поспособствовать тому, чтобы он был более резвым на дистанции. Кульминационный момент этого австралийского варианта страшной истории таков: был вызван врач-ветеринар, который дал коню-чемпиону небольшую, разрешенную законом дозу стрихнина. Но этого, вместе с незаконными дозами, которые ему давали регулярно и которые накапливались в его организме, оказалось достаточно, чтобы великолепный красавец конь погиб.

Стрихнин впервые появился в анналах легкой атлетики уже на Олимпийских играх 1904 года, когда американский бегун на марафонскую дистанцию Томас Хикс принял перед забегом тонизирующее средство, состоявшее из стрихнина, яиц и бренди. Он, однако, упал прямо во время забега, и ему еще повезло, что он вообще выжил. Не так давно, в 2001 году, при медицинском обследовании во время Азиатских соревнований тяжелоатлетов в Южной Корее у индийской спортсменки-штангистки Кунджарани Деви оказалась положительная реакция при тестировании на стрихнин, и ей запретили участвовать в соревнованиях на протяжении полугода. Одна из ее подруг по команде утверждала, что в Индии очень трудно раздобыть стрихнин — хотя, по правде говоря, именно эта страна является крупным импортером сырца рвотного ореха, из которого стрихнин и экстрагируют.

Ну, нельзя тут не вспомнить и о боксерах, которые в прошлом для блокировки болевых ощущений чего только не принимали, в самых разных количествах: и атропин, и кофеин, и камфару, и кокаин, и наперстянку (дигиталис), и героин, и даже нитроглицерин. Может, эти старые бойцы ринга вовсе не потому нередко бывали, как это у них называется, «грогги» («в отключке», «в ауте»), и заметная со стороны заторможенность у них возникала не от постоянных травм или сотрясений головы — а просто от воздействия этих препаратов? Кстати, в значительной мере использование опасных для здоровья лекарственных средств и ядов, по-видимому, усугубилось с развитием профессионального спорта: ведь если где-то в спорте возникает возможность для получения прибыли, там же наверняка можно обнаружить и применение ядов.

После всего сказанного не могу не отметить: в прошлом почти все перечисленные выше яды вполне открыто и законно включались в домашние аптечки. Кстати, совсем не в таком уж далеком прошлом…