Тихий океан

ПИОНЕРЫ И РОБИНЗОНЫ

Бадахос – испанский город близ португальской границы, на широте Лиссабона. Бывшая столица маленького мусульманского королевства, он после Реконкисты[4] становится важным стратегическим пунктом. В 1524 году в нем насчитывалось тысяч пятнадцать жителей (теперь 100000) – для Испании той поры население значительное. Весь город насквозь пропах конским навозом, и в ту весну этот запах был особенно сильным из-за необычного скопления ослов, лошадей и мулов, которые передвигались по пыльным, грязным улицам или, привязанные за кольцо, теснились около неуютных постоялых дворов. В Бадахосе шло международное совещание. Это был первый результат успеха экспедиции Магеллана.

Вскоре после того как «Виктория» вернулась в Сан-Лукар, португальское правительство направило в Севилью ноту протеста: «Права наши в Тихом океане нарушены». У испанского правительства было иное мнение. На совещание в Бадахос съехались мореплаватели и космографы, которым предстояло решить, пересекла или нет экспедиция Магеллана, достигшая Молуккских островов, долготу, установленную при разделе мира в 1493 году папой Александром VI[5]. Решить это было очень трудно даже добросовестным людям, потому что в те времена еще не было достаточно точных часов, позволявших верно определить долготу места. После продолжительных споров с бранью и стучанием кулаков по столу испанцы и португальцы разошлись, так ничего и не решив. Кажется, никто из присутствующих не понимал всей смехотворности этих переговоров в Бадахосе, где спорили о разделе водного пространства, занимающего треть нашей планеты.

Магеллан совершил бессмертный, неповторимый подвиг. Через два и три столетия после этого мир узнает имена Бугенвиля, Кука, Лаперуза, Дюмон-Дюрвиля – знаменитых путешественников, исследовавших просторы Тихого океана и оставивших после себя записки, несравненные образцы литературы о путешествиях. А пока, между этими двумя эпопеями, Тихий океан и в восточном, и в западном направлении будут бороздить сотни парусников, маленьких, тесных, зловонных судов с командой отважных людей на борту, порою висельников, флибустьеров, торговцев, китобоев, охотников за тюленями и акулами. И не раз за это время Тихий океан пересекут мореплаватели, имена которых известны теперь лишь морским историкам да страстным любителям книг о путешествиях. Кто, кроме специалистов и таких вот читателей, знает имена моряков-монахов Лоайсы, Урданеты, португальского штурмана Кироса, экстравагантной «адмиральши» Изабеллы де Баррето? На борту их кораблей мы и поплаваем сейчас немного, вознося благодарность небу за то, что нам приходится делать это только на бумаге.

После совещания в Бадахосе испанское правительство, стремясь удержаться на богатых пряностями Молуккских островах, повелело снарядить экспедицию, которая должна была попасть на острова тем же путем, что и Магеллан: пересечь Атлантику, обогнуть с юга Американский континент, пересечь Тихий океан. Командование экспедицией, состоявшей из семи кораблей и 450 человек экипажа, принял монах Гарсия Хофре де Лоайса. Многие монахи в те времена отличались крайним невежеством, но были среди них и люди образованные, отлично знавшие математику и космографию, то есть люди, наиболее подходящие для дальних плаваний. По прибытии на Молуккские острова Лоайса назначался их губернатором. В плавании принимал участие Элькано, баск, завершивший экспедицию Магеллана. Он получил два звания: помощника капитана и старшего штурмана.

Начало было прескверным. В Атлантике пошла ко дну «Анунсиада». Захваченный бурей, повернул обратно и исчез «Сан-Габриель». В проливе Магеллана, плавание через который длилось три месяца, потерпел крушение корабль Элькано «Эспирито-Санто». Элькано не погиб во время катастрофы и сумел перебраться на судно командира экспедиции «Санта-Мария-де-ла-Виктория». В западной части пролива буря разметала остатки эскадры. У Лоайсы оставалось теперь только два корабля.

Поскольку на борту «Санта-Марии» не было такого репортера, как Пигафетта, историкам, чтобы воспроизвести подвиг Лоайсы, переплывшего вслед за Магелланом Тихий океан с востока на запад, пришлось довольствоваться лишь очень скудными сведениями из судового журнала.

Ни имена, ни даты, ни даже огромные расстояния ничего для нас не будут значить, если мы не попытаемся представить себе хотя бы приблизительно, как малы были в ту пору корабли дальнего плавания (длина 20-25 метров) и как много людей на них размещалось.

Эту тесноту, скученность, предельную неблагоустроенность нужно учитывать всегда. Люди месяцами спали, не раздеваясь, на палубе или в трюме, в зависимости от того, какая стояла погода. Отхожих мест не было, облегчались прямо за борт (если позволяло состояние моря), дезинфицирующие средства – один лишь уксус, съестные припасы уже после двух недель плавания становились затхлыми, пресная вода была только для питья и всегда выдавалась по норме. Если вы хотели умыться или постирать белье, что считалось высшей роскошью, надо было самому доставать воду за бортом, когда не слишком качало. Попробуйте-ка хоть раз выстирать белье морской водой! А это все длилось месяцами. Если же вы болели или получали ранение, лучшее, что можно было предпринять, – читать покаянные молитвы. Чем и занимался глава экспедиции Лоайса. Сделав, как и Магеллан, первую остановку на острове Гуам, он потерял затем вблизи Филиппин свой предпоследний корабль, а 30 июля 1528 года, прибыв на Молуккские острова, умер от истощения. Сменивший его Элькано был, наверное, не в лучшем состоянии: через три дня после того, как принял командование, он тоже скончался.

И тут минута молчания. В водах Молуккского моря вблизи острова Хальмахера стоит «Санта-Мария-де-ла-Виктория», второй в мире корабль, прибывший в эти края из Европы. Грязный и уже изрядно потрепанный, но с исправным такелажем, он положен теперь в дрейф по приказу нового штурмана августинского монаха Урданеты. Матросы несут к корме продолговатый сверток с привязанными к нему камнями и кладут на смазанную жиром доску. Прочитаны молитвы, монах-штурман в последний раз осеняет крестом воздух, и матросы приподнимают доску. Раздается всплеск. Так как корабль сохранял все время некоторый ход, он уже удаляется. С поднятыми парусами «Санта-Мария» снова идет избранным ею курсом. Первый капитан, совершивший кругосветное путешествие, встретил свою смерть в океане. И теперь лоно этого огромного океана приняло тело Элькано, дважды участвовавшего в его завоевании, сначала с Магелланом, потом с Лоайсой.

Будет ли монах Урданета, который поведет сейчас «Санта-Марию» к острову Тернате, назначен губернатором Молуккских островов? Устав ордена ему этого не позволяет, к тому же вопроса этого и не существует: на Тернате уже обосновались португальцы, и они туда никого не пустят. Карл V, получив сведения о сложившейся обстановке (для этого потребовалось больше года), посылает своим морякам приказ: «Возвращайтесь обратно!» А находившимся уже там португальцам продает «колонии Молуккских островов» за 350000 дукатов. Чтобы не ссориться с могущественным императором, португальцы выплатят эту сумму. А что касается Карла V, золото привлекает его теперь куда сильнее, чем пряности, так как дела его международной политики с каждым днем требуют золота все больше и больше[6].

Все эти события, как и вся история географических открытий, показывают, что по крайней мере до XVIII века подлинная научная любознательность никогда не была движущей силой путешественников. Обогатиться, сколотить себе состояние – вот зачем пускались люди в странствия. Отправлялись в дальние края и с намерением нести туда веру Христову, хотя очень часто это служило лишь прикрытием алчности. Бывали, однако, случаи вполне чистосердечных намерений.

15 августа 1534 года в склепе не сохранившейся теперь часовенки на Монмартре, за пределами тогдашнего Парижа, собралось шесть человек, в возрасте примерно от двадцати пяти до тридцати лет. Не успели они туда войти, как появился еще один человек, постарше, некрасивый, хромой, тщедушный, в облачении священника. Преклонив на минуту колена, он заговорил:

– Наше намерение распространять христианскую веру может осуществиться лишь в том случае, если мы получим поддержку высшего духовенства. А мы ее не получим, если не сумеем доказать, что будем служить только церкви.

Священник говорил по-французски с едва заметным акцентом. Это был испанский баск, сорока трех лет, по имени Игнатий Лойола. Младший ребенок в семье, где было тринадцать детей, он мог стать только священником. Паж при испанском дворе (хотя и духовного сана), безнадежно влюбленный в королеву, Лойола с избытком возмещал свое тщедушие безрассудной отвагой. Этот бретер и повеса убил на дуэли человека. Сломав во время осады Памплоны ногу, прикованный к постели, Лойола наконец находит время изучить как следует жизнь Христа – и обретает веру.

Охваченный внезапно таким религиозным пылом, что вызвал даже подозрение инквизиции, он написал книгу, которая станет одним из бестселлеров церковной литературы, – «Духовные упражнения». В 1534 году Лойола – магистр искусств в Парижском университете. Слушателями его в маленькой часовне среди полей Монмартра были молодые испанцы и португальцы, приехавшие в Париж учиться в университете и уже знакомые с «Духовными упражнениями». Одного из них, уроженца Памплоны, двадцати восьми лет, в то время преподавателя коллежа в Бовэ, звали Франсуа Ксавье. Это был великолепный атлет, пылкий и благородный.

Ничто не делалось слишком быстро церковью в те времена. Только в 1537 году Франсуа Ксавье, ставший священником, отправляется с Игнатием Лойолой и его учениками в Рим. И только в 1540 году папа Павел III (прекрасный портрет с бородой кисти Тициана), признав безусловную преданность этой прибывшей из Парижа маленькой группы, издает буллу, положившую основание ордену Иисуса[7].

Как раз накануне посол Португалии в Риме говорил папе о том, что его государь, Жуан III, просит хорошо подготовленных миссионеров для отправки в Ост-Индию. Павел III обратился к Игнатию Лойоле, а тот назвал Франсуа Ксавье и еще одного иезуита. Но в конце концов Франсуа Ксавье отплыл из Лиссабона один, на паруснике Ост-Индского флота.

Следует ли считать этого апостола Ост-Индии искателем приключений в Тихом океане? Путешественником – во всяком случае. И мало кто из путешественников столько же, как он, бороздил этот океан в районе между Зондским архипелагом, Японией, Молуккскими островами, Китаем. То, что Ксавье увидел по прибытии в Ост-Индию, где португальцы уже прочно обосновались во многих береговых колониях, потрясло его до такой степени, что он, не колеблясь, написал лично Жуану III: «Слишком часто христианская вера здесь служит лишь прикрытием для наживы. Настанет день, когда Вашему величеству придется давать отчет перед Господом Богом».

Восемнадцать месяцев провел Франсуа Ксавье на Молуккских островах, где читал проповеди и крестил островитян. Возвращаясь из Ост-Индии, он встретил на Малакке японского купца по имени Ягиро, и, когда тот рассказал ему о своей стране, миссионер подумал, что и там есть души, которые следует обратить ко Христу.

Через Малакку и Кантон Франсуа Ксавье попадает в Кагосиму на южной оконечности Кюсю, самого южного из крупных островов Японии.

В наши дни дым металлургических заводов и текстильных фабрик заволакивает небо Кагосимы с ее небоскребами. В 1545 году город был застроен маленькими домиками с крышей из черепицы или соломы. Окружали его тенистые долины и вулканические горы, покрытые сосновым лесом. Именно этот остров, как гласит японское предание, избрал Ниниги местом своего сошествия на землю. Религия японцев – синтоизм с примесью буддизма и конфуцианства[8]. «Синто» буквально означает «путь богов». Синтоизм не знает ни догматов, ни священного писания, ни формальных правил поведения. Это своего рода философия нравственности в широком понимании. В религиозных обрядах основную роль играет культ предков.

Японцы сразу понравились Франсуа Ксавье: «Насколько я могу судить, честностью и добродетелью они превосходят все другие народы, открытые на сей день. У них приятный характер, нет коварства, и превыше всего они ставят честь». Все, что писал этот миссионер о политическом и социальном устройстве Японии того времени, – централизованный государственный строй, единый язык, духовные школы, напоминавшие европейские университеты, очень малое число неграмотных – впоследствии целиком подтвердилось.

Теперь можно только удивляться тому, с каким интересом, а потом и рвением приняла Япония первое проповедование католицизма. На протяжении двадцати семи месяцев Франсуа Ксавье знал только лишь успех. 30 ноября 1551 года он покидает Японию, возложив заботы о дальнейшем внедрении христианства на двух иезуитов, которым помогают многие из новообращенных. На острове Кюсю христианство приняли десятки тысяч людей. За тридцать лет, прошедшие после отъезда Франсуа Ксавье, число новообращенных достигло ста пятидесяти тысяч.

Вероятно, это единственный случай такого успеха во всей истории христианства, и о нем вскоре почти забыли из-за начавшихся с 1616 года жестоких гонений на христиан. Рассказывать, как и почему это произошло, не входит в задачи данной книги, да и Франсуа Ксавье до конца своей жизни ничего этого не знал.

В 1552 году, через год после отъезда из Японии, мы видим его на борту португальского парусника «Санта-Крус», который бросил якорь около пустынного островка Сансян вблизи Кантона. Под покровом ночной темноты Франсуа Ксавье сошел на берег, словно герой детективного романа. Так оно почти и было.

Иезуит собирался проникнуть в Китай, чтобы вызволить португальцев, которые сидели в то время в кантонской тюрьме, вернее, постепенно там умирали. В тюрьму они попали из-за пиратской деятельности португальской эскадры, и Китай теперь был закрыт для иностранцев. Накануне Франсуа Ксавье договорился с одним контрабандистом, что тот за груз черного перца большой ценности поможет ему тайно пробраться в страну. «А там, в Китае, я с Божьей помощью сумею убедить власти».

Однако миссионер поступил опрометчиво, отдав контрабандисту плату вперед. Теперь он ждал его на этом неприютном островке, но так и не дождался. Ждал несколько дней, и «его одолели лихорадки». Франсуа Ксавье был человеком могучего сложения, ему минуло только сорок шесть лет, но годы дальних странствий и всевозможных лишений, порою добровольных, сильно сказывались на здоровье в те суровые времена.

Вместе с миссионером на остров высадился его верный слуга китаец Антонио. Очень встревоженный состоянием своего хозяина, он заставил его вернуться на «Санта-Крус», который, к счастью, еще не ушел. Но в это время задул ветер и началось такое сильное волнение, что больному было невмоготу оставаться на корабле. На следующий день шлюпка отвезла его на берег и по пути раз десять чуть не перевернулась. Измученный, промокший, Франсуа Ксавье потерял сознание на этом злосчастном острове, у него начался бред. «Он говорил на языке басков и читал псалмы, – рассказывал его слуга. – В полном спокойствии и с именем Иисуса на устах вручил он свою душу Богу». Это произошло 3 декабря 1552 года в два часа утра. «Санта-Крус» отвез останки «святого Франсуа» в Гоа, где они покоятся и поныне.

Незадолго до своей смерти Магеллан назвал острова, куда входил остров Себу, архипелагом Святого Лазаря, так как здесь его умирающие моряки вновь возвратились к жизни. Позднее другие путешественники назвали архипелаг Филиппинами в честь принца Филиппа, наследника Карла V. Став королем, Филипп решил утвердиться на островах окончательно.

Монах Урданета, вернувшийся после экспедиции в монастырь, предавался в своей келье самобичеванию, когда настоятель монастыря велел передать ему, чтобы он, отложив все дела, собирался в Америку.

– Вы назначаетесь штурманом экспедиции, которую вице-король посылает из Мексики на Филиппины. С вами поедут еще четверо наших братьев.

Монахи-моряки всегда очень высоко котировались. В этой экспедиции принимали участие пять кораблей и четыреста человек экипажа, командиром был назначен Мигель Лопес де Легаспи. 3 февраля 1565 года Урданета благополучно привел флотилию на Филиппины. Через три месяца Легаспи приказывает ему возвратиться на одном из кораблей в Мексику с грузом пряностей.

Тихий океан предстояло переплыть с запада на восток. Этого еще никто не совершал.

– Сначала, – сказал Урданета, – возьмем курс на северо-восток, чтобы избежать встречных течений, а там будет видно.

У монаха были свои соображения. Искусно используя переменные ветры, он плыл вдоль берегов Японии, стараясь попасть в более высокие широты. Под 43° северной широты Урданета обнаружил преобладание попутных ветров, на что у него и была надежда, подсказанная его гениальной интуицией. Он взял курс на восток-юго-восток, доплыл до калифорнийского берега и, повернув к югу, 30 октября 1565 года бросил якорь в порту Акапулько. Умело используя попутные морские течения и ветры как в одном, так и в другом направлении на расстоянии десятка тысяч миль, Урданета наметил маршрут Мексика – Филиппины, который в скором времени станет обычным путем галионов. Создав этот шедевр мореходного искусства, он снова вернулся в свой монастырь.

В XVI веке было распространено некое связанное с религией географическое представление: на нашей планете создатель точно уравновесил сушу и море. А так как в северном полушарии море занимает огромное пространство (подвиг Урданеты показал, что к северу от экватора Тихий океан совершенно пуст), значит, на юге должен существовать большой материк – обширная суша, окаймляющая этот океан. Поиски знаменитого Южного континента не прекратились даже после того, как голландцы Ван-Димен и Тасман исследовали берега Австралии (с 1616 по 1643 год). Но об Австралии мы подробно говорили в книге, посвященной Великому часу Индийского океана, поскольку она омывается этим океаном в большей мере, чем Тихим.

В 1567 году вице-король Перу Франсиско де Толедо устраивал у себя во дворце в Лиме пышные приемы. На одном из приемов математик и мореплаватель Гамбоа рассказал ему эпизод из истории инков.

– Вождь Тутат Ютанки, проплавав девять месяцев в Тихом океане, пристал к очень крупному материку в южной части океана и долгое время его исследовал. Это открытие подтверждает то, чему учит нас наша религия.

– Когда это произошло?

– В точности сказать нельзя, так как календарь инков отличался от нашего. Но в их летописи сказано, что из экспедиции Тутат Ютанки привез черных рабов, большое количество золота и серебра.

Летопись инков содержит много легенд, иногда ни на чем не основанных и лишь прославляющих того или иного правителя. Но жажда золота у испанцев в те времена была неутолимой. И вот 20 ноября 1567 года Франсиско де Толедо отправляет из Лимы два корабля с экипажем в сто пятьдесят человек, среди которых было четыре монаха. Одним кораблем командовал Гамбоа. Официально главой экспедиции считался Альваро Менданья де Нейра, молодой человек двадцати лет, ничего не смысливший в искусстве кораблевождения. Главное его достоинство заключалось в том, что он был племянник вице-короля.

15 января 1568 года экспедиция открыла островок, получивший название Хесу. С кораблей видны были пальмы и пироги, но из-за сильного течения моряки не сумели пристать к берегу, а потом у гряды коралловых рифов чуть не сели на мель. 17 января подошли к высокому гористому острову и на этот раз смогли причалить к нему. Острову дали имя Святой Изабеллы, объявив его владением испанского короля. Как вскоре выяснилось, среди туземцев, которым не было дела ни до каких владений и наций, процветал каннибализм. Испанцы продолжали исследовать этот район в надежде отыскать Южный материк, но встретили лишь несколько островов. Один из них назывался на туземном языке Гвадалканар. Это название после веков безвестности получит во время второй мировой войны страшную славу. В одной из островных групп были обнаружены кое-какие следы золота, поэтому Менданья окрестил их Соломоновыми островами. Так они называются и до сих пор. Сильно потрепанная на обратном пути бурями экспедиция прибыла 22 июня 1569 года в Акапулько, так и не обнаружив Южного континента.

– Я не сомневаюсь в его существовании, – не раз повторял Гамбоа Менданье. Оба они вернулись в Перу, и Менданья, стараясь добиться новой экспедиции, начал осаждать своего дядю.

– Время теперь тяжелое, – отвечал тот. – Английские корсары опустошают наши владения.

Он имел в виду Дрейка и Кавендиша, которые и в самом деле разбойничали в то время у берегов Чили, Перу, Мексики. А в 1583 году, после гибели Непобедимой армады, положение стало еще тяжелее.

– Самое время раздобыть побольше золота, – настаивал Менданья. – Южный материк от него ломится.

Диалог продолжался еще много лет. Упрямец расписывал такие заманчивые картины, что Толедо наконец сдался. 16 июня 1595 года на четырех кораблях с экипажем в четыреста человек Менданья отплывает из перуанского порта Паита. Старшим штурманом у него был некто Кирос, португалец, более или менее отступившийся от своей страны. О нем желательно узнать побольше. Это был незаурядный человек, склонный и к мистике, и к активным действиям.

Если твердить себе одно и то же в течение двадцати пяти лет, вера в это становится крепкой как сталь. Менданья (ему было теперь сорок восемь лет) настолько верил в существование Южного континента, что взял на свои корабли пятьдесят семейных мужчин с женами и детьми. Сам он тоже увозил с собой молодую и красивую жену, Изабеллу де Баррето. Вообразив себя Христофором Колумбом южных вод Тихого океана, он хотел получить большие права и привилегии.

– Я стану вице-королем всех открытых земель с правом чеканить свою монету.

Вице-король Перу соглашается на это, считая, что он ничем не рискует. В поисках Южного материка они, как и в первое плавание, открыли острова, которым Менданья дал название Маркизских в честь своего покровителя маркиза Мендосы. Мужское население острова то приносило им подарки, то выпускало отравленные стрелы. Матросам Менданьи очень пришлись по вкусу местные женщины.

– Для чего нам уходить отсюда? – спрашивали они.

– Чтобы открыть большой материк, где все будет еще прекраснее, – отвечал Менданья.

Флотилия взяла курс на запад-северо-запад и за три недели прошла значительное расстояние, хотя и потеряла при встрече с циклоном один корабль. Наконец они увидели остров, которому дали название Санта-Крус (впоследствии голландец Картерет назовет его островом Эгмонта). Остров показался им довольно обширным, так что Менданья за неимением Южного материка согласился, по крайней мере на время, основать на нем колонию.

Туземцы, встретившие их враждебно, переменили потом свое отношение. Менданья завел дружбу со старым вождем по имени Малоте, и благодаря его покровительству испанцы построили на острове поселок с колодцем, ратушей, церковью, где по воскресеньям служили мессы.

– Нам здесь очень нравится, – говорили отцы семейств и их жены.

Матросы и другие неженатые люди говорили то же самое, но они преследовали местных женщин, что привело к ссорам, потом к дракам и убийствам. Наконец холостяки подняли открытый бунт. Находясь на своем корабле, Менданья слишком мягко осуществлял командование, следуя указаниям Кироса и особенно Изабеллы, которую известие о бунте вывело из себя:

– Необходимы строгие меры.

Она сама вышла на берег с солдатами, и те схватили нескольких мятежников.

– Мне нужно три головы, – четко определила Изабелла.

Головы трех казненных, надетые на копья, были выставлены на всеобщее обозрение. Появились туземцы, посмотрели, подумали и решили поддержать бунтовщиков. Опять началось смятение, был убит старый Малоте, и в то же время среди испанцев вспыхнула эпидемия. Что это была за болезнь, мы не знаем, но одним из первых от нее умер Менданья. Это случилось 17 октября 1595 года. Командование экспедицией он успел официально передать своей восемнадцатилетней жене Изабелле. Если на основе дальнейших событий написать сценарий, ни один продюсер его не примет, хотя в нем нет ни капли выдумки. Изабелла созвала офицеров:

– Вот что я предлагаю. Заберем на суда женщин с детьми и всех, кто на нашей стороне. Доплывем до Манилы, получим подкрепление и вернемся сюда усмирять дикарей и бунтовщиков.

На острове осталось лишь пятнадцать взбунтовавшихся матросов. О их судьбе мы никогда не узнаем. 15 ноября, еще до отплытия (после смерти ее мужа не прошло и месяца), Изабелла обвенчалась с одним бездельником по имени Франсиско де Кастро, который отправился в экспедицию лишь в качестве возлюбленного этой смуглой красавицы. Поздравления, пиршество, и затем, 18 ноября 1595 года, флотилия покидает остров. Вести корабль было поручено Киросу.

Три небольших корабля, обычные для той эпохи, и около четырехсот человек на борту – нужно еще раз представить себе всю эту скученность, ужасающую тесноту. А пример Изабеллы, обвенчавшейся со своим возлюбленным и почти не скрывавшей восторга, действовал на всех слишком возбуждающе. Через несколько дней это уже были корабли безумцев, где распалялись любовные страсти, а между тем на каждом из них продолжала свирепствовать эпидемия, вспыхнувшая еще на Санта-Крусе.

Трупы прямо без обряда выбрасывали за борт (сорок семь трупов в течение месяца), и тем временем все длилась эта невообразимая оргия людей, уже почти голодавших. Изабелла, околдованная своим Франсиско (венчание как будто удвоило ее пыл), была среди этого безумства одной из немногих верных жен, а так как ей хотелось, чтобы муж сохранял крепость и здоровье, она его подкармливала, оставляя у себя ключи от кладовой. Киросу всегда с трудом удавалось выпросить у нее продукты и воду для пассажиров и экипажа. То, что позволяла себе Изабелла (умывалась и стирала свое белье пресной водой!), было безумной роскошью, невероятной дерзостью. И, однако, ни малейшего возмущения, все были словно зачарованы этой красавицей адмиральшей.

В то время Гуам все еще назывался Воровским островом, как окрестил его семьдесят четыре года назад Магеллан, и железо было на нем по-прежнему металлом редким и дорогим. В обмен на предметы из железа и смогли получить теперь воду, рыбу, фрукты и овощи добравшиеся до острова люди экспедиции Менданьи.

– Вот как я вас хорошо вела! – воскликнула Изабелла.

Сам Кирос, старший штурман, поцеловал край ее одежды. До Манилы было уже недалеко. Корабли пришли туда 11 февраля 1596 года. Никто больше не говорил о возвращении на Санта-Крус. А вскоре Изабелла вместе со своим мужем и кротким Киросом уезжает из Манилы на одном из талионов, которые теперь совершают регулярные рейсы между Филиппинами и Акапулько. В Мексике Кирос заявил, что собирается сразу ехать в Испанию, чтобы обсудить там проект дальнейшего распространения христианской веры.

– Проекты могут и подождать, – сказала Изабелла. – Поезжайте лучше с нами в Перу.

Всегда удивительно покорный, Кирос согласился и на это плавание. Да и кто бы смел не подчиниться Изабелле? А дальше следы этой необыкновенной обольстительницы теряются.

В последней четверти XVII века английские и французские флибустьеры, действовавшие до той поры в Карибском море, перебрались в Тихий океан (они все еще называют его Южным морем), кто посуху через Панамский перешеек, кто вокруг мыса Горн. Им не по нутру были ограничения, какие их правительства стремились наложить на деятельность флибустьеров после подписания с Испанией Нимвегенского мира. «В Южном море нам никакой договор не будет страшен, – говорили авантюристы. – Там ни один корабль до нас не доберется». О разграблении ими испанских поселений на западном побережье Америки, вплоть до Калифорнии, рассказано в книге, посвященной Великому часу Атлантического океана.

Флибустьеры, среди которых встречались и очень образованные люди, внесли немалый вклад в развитие географических и гидрографических знаний того времени. Только благодаря Генри Моргану, Дрейку, Равено де Люссану, Дэмпиру были выверены и исправлены карты Тихого океана у западных берегов Америки. Испанцы умышленно искажали их, пытаясь сохранить свои сокровища. Преследуя испанские галионы от берегов Перу до Филиппин, Уильям Дэмпир пишет в то же время путевые заметки, составляет карты, собирает гербарий, делает зарисовки.

Правда, память, какую оставили по себе в тех краях флибустьеры-исследователи, отнюдь не облегчала задачу первой экспедиции, прибывшей туда с намерением вести честную торговлю.

Тот риск, какой еще и в наши дни принимают на себя некоторые коммерсанты и который оправдывается их прибылями, не может идти ни в какое сравнение с отвагой купцов прошлого времени, когда они рисковали не только капиталом, но и своей жизнью. На проезжих дорогах их подстерегали бандиты, в океане – пираты и превратности мореходства.

В те времена в Париже была основана Компания Южного моря с основным капиталом в 800000 ливров. В порту Ла-Рошель готовилось «грандиозное снаряжение». Семь судов, на которых должны были отправиться шестьсот восемьдесят человек команды и значительные военные силы: шесть рот пехоты и одна – кадетов, в том числе сорок два офицера, и, кроме того, еще «довольно большое количество лиц, ремесленников и прочих». Им предстояло не только заниматься торговлей, но и основать колонию. Едва об этом разлетелась весть, как в Ла-Рошель хлынули толпы желающих отправиться в плавание, так что глава экспедиции Дежан мог выбирать людей по своему усмотрению. В кадетской роте помимо офицеров насчитывалось еще не менее шестидесяти человек дворян. Вся эта отборная молодежь в ожидании посадки гордо красовалась перед девушками Ла-Рошели своей красивой формой «голубого цвета, с узким золотым галуном всюду и белым плюмажем на шляпе».

Неизвестно, какому безумному бухгалтеру, какому разбойнику-кассиру пришла в голову мысль выплатить всем войсковым частям и всей команде жалованье за несколько месяцев вперед да еще объявить к тому же, что Компания Южного моря «отвечает за расходы в кабаках». Через несколько дней Ла-Рошель превратилась в содом, в настоящий Вавилон, так что обеспокоенные руководители послали туда из Парижа финансового инспектора! Получив через несколько дней его отчет, они схватились за голову: «Чтобы выйти теперь в плавание, понадобилась бы сумма, равная всему вложенному пайщиками капиталу, то есть 800000 ливров».

Принятые вслед за этим меры казались разумными: сократить расходы, отправив в плавание только три корабля, уменьшить число моряков и число войск. Однако такое сокращение вызвало в городе бунт, и командир экспедиции ушел в отставку. Его помощник, Гуэн де Бошезн, хотел сделать то же самое, но Компания уговорила его остаться командиром. Наконец 17 декабря 1698 года в плавание вышли четыре корабля. В составе штаба экспедиции помимо капитанов и штурманов был еще историограф и гидрограф Дюплесси. В плавании приняли также участие несколько флибустьеров, хорошо знавших те места, куда направлялась экспедиция.

На другой день в море началась очень сильная буря. Один из кораблей, получив серьезные повреждения, должен был вернуться обратно в Ла-Рошель, другой потерпел крушение у берегов Бретани. Оставшиеся два корабля, напрасно и долго прождав их близ Рио-де-Жанейро, подошли к проливу Магеллана только 24 июня 1699 года, через шесть месяцев после отплытия.

Магеллан прошел этот скалистый коридор длиной в семьсот километров за четыре недели, кораблям Бошезна понадобится для этого шесть месяцев.

Записки гидрографа Дюплесси не менее точны и подробны, чем записки Пигафетты об экспедиции Магеллана. Мы видим, как продрогшие от зимней стужи люди пробираются через этот мрачный лабиринт со скоростью три с половиной километра в сутки. Ветер, дувший между высокими стенами, покрытыми обледенелой коркой снега, всегда мчался им навстречу, приходилось постоянно лавировать среди скал и перекрестных течений. Плыть по ночам было невозможно, поэтому к концу каждого дня бросали якорь или, вернее, опасаясь, как бы он не потерялся на скалистом дне, везли его на какой-нибудь островок или полоску пляжа у подножия береговых скал. Матросы шагали по снегу, по воде нулевой температуры. На каждом корабле хирург, вооруженный инструментами, напоминавшими столярные, ампутировал отмороженные конечности, и его виртуозность (скорость хирургического вмешательства в те времена нельзя сравнить с теперешней, да в ней и не было бы проку) часто не предотвращала смерти пациента от кровотечения или гангрены.

Где-то на пути флибустьер-штурман узнал одну из жалких испанских стоянок с названием Голодная Гавань! Изредка в этом коридоре появлялось патагонское судно, длинная изогнутая пирога, всегда с разведенным на ней огнем. Подплывая к кораблю, патагонцы предлагали в обмен на всякие безделицы большую рыбину, присоленную птицу. К счастью, морозы стали со временем слабеть, но на Огненной Земле даже декабрь, самый разгар лета, не отличается от нашей зимы.

Шесть месяцев. 29 декабря 1699 года Гуэн де Бошезн, отчаявшись найти выход, поплыл обратно, собираясь вернуться в Голодную Гавань. И тут – нежданное чудо – ветер вдруг стал дуть с востока. Снова поворот в обратную сторону. Понадобилось только (или еще) три недели, чтобы выйти в открытое море.

Гуэн де Бошезн направился вдоль американского побережья на север, по-прежнему намереваясь открыть для французов торговый путь и основать на берегу колонию. Но подходящих мест не так-то уж много в южной части побережья, на узкой полоске земли, где постоянно громоздятся тучи, которые ветер гонит с Тихого океана к Кордильерам: снег зимой, дожди и туманы летом. Немного к северу отыскалось место получше, там видна была даже густая растительность, но те, кто по неведению первыми приблизились к берегу, попали под меткий ружейный обстрел. Вдобавок в них еще полетели отравленные стрелы. Это испанцы, завидев два французских корабля, призвали на помощь индейцев и стали защищать свои владения, как они думали, от флибустьеров. Береговые братья оставили тут по себе такое воспоминание, что местные жители, пытаясь защититься от них, вступали даже в союз со своими завоевателями.

Точно такое же сопротивление французы встретили и в Перу. Напрасно Гуэн де Бошезн посылал парламентеров, желая сообщить о своих мирных намерениях: «Мы только просим дать нам пресной воды и провизии. В обмен предлагаем добротные ткани». Никакого ответа. Строгий наказ вице-короля запрещал вступать в какую бы то ни было связь с французами. Бошезн послал уведомление, что вынужден будет высадить на берег войска и взять силой все, чего ему не хотят продать или обменять на другие товары. Ответа опять не последовало.

Интересно проследить, как эта стена молчаливого отказа начала давать трещины. Даже в наше время никакой запрет не может долго устоять перед перспективой выгоды. Ни строгие приказы вице-короля, ни воспоминания о налетах флибустьеров не помешали купцам пронюхать, что плававшие у побережья французы толкуют о торговле и обмене товарами. И вот в местечке Арика (теперь на границе Перу и Чили) наступил перелом. Бошезну пришла в голову мысль послать для переговоров судового священника. Облачение послужило ему защитой, и испанцы его выслушали: «Наше плавание преследует совершенно мирные цели и т. д.». Купцы сразу вняли словам священника, заявив, что губернаторские приказы наносят всем вред и на них не стоит обращать внимания.

Гуэн де Бошезн получил пресную воду и продовольствие, а суперкарго[9] начал продавать привезенные из Франции ткани. Груз одного только корабля дал 50000 экю прибыли, хотя часть товара оказалась подмоченной. Не хуже шла торговля в Кальяо и Биско, совсем поблизости от Лимы, где пребывал губернатор. Купцы дали знать Бошезну, что этот правитель снаряжает для преследования французов три судна, но в Перу никакие дела не делаются быстро.

– Нам больше нечего продавать, – ответил Бошезн. – Теперь мы приступим к открытиям.

Повернув решительно от берега, он взял курс прямо на запад, и спустя шесть дней наблюдатель на его корабле закричал: «Земля!» Это был один из Галапагосских островов. Еще и теперь этот вулканический архипелаг числится среди самых неприютных мест на земле. Правительство Эквадора взяло там под охрану чудовищных игуан, гигантских черепах, нелетающих птиц и некоторых других реликтовых животных необычного облика, представляющих большой интерес для науки. Самые решительные участники экспедиции Бошезна, открыв этот музей чудовищ, стремились поскорей его покинуть.

Гуэн де Бошезн хотел уже вернуться в Европу, но для этого недоставало продовольствия, а на Галапагосских островах, разумеется, ничего не было. Пришлось возвратиться в Перу, где губернатор был все так же неуступчив и, слава Богу, все так же бессилен: предназначенные для погони суда, стоявшие в порту Лимы, все еще дожидались своих пушек и команды, а купцы с побережья набросились на корабли французов, словно хищники.

– Не может быть, чтобы у вас не осталось ничего для продажи. Мы купим все что угодно.

Пошарили в трюмах и продали «все полотно вообще порченое или нет, какое еще оставалось на судне, и теперь уж совсем ничего не осталось». Ни малейших затруднений с продовольствием. 5 декабря 1700 года экспедиция вышла из Ило, близ Арики, и прибыла в Рио-де-Жанейро дорогой вокруг мыса Горн, а не через пролив Магеллана. Благодаря преобладающим в тех районах ветрам обогнуть мыс Горн с запада на восток во много раз легче, чем в обратном направлении.

В Рио Бошезн и его спутники узнали, что недавно королем Испании стал герцог Анжуйский, внук Людовика XIV.

– Какое счастье! Теперь для французских судовладельцев нет больше запрета на торговлю с Перу. Все порты будут для нас открыты.

Оптимисты эти абсолютно заблуждались. Испания во что бы то ни стало хотела сохранить за собой торговлю с этими районами, и именно Людовик XIV запретил французским судовладельцам, под страхом самых серьезных наказаний, посылать туда корабли. В 1713 и 1714 годах Бурдас Деламар, купец и судовладелец из Сен-Мало, дважды попадал в тюрьму за нарушение этого запрета. Второй раз его посадили в Бастилию и продержали там больше года. Имущество его было конфисковано.

Министр финансов Поншартрен приказал осматривать и обыскивать все уходившие из Сен-Мало суда, проверять все подозрительное, что, по его словам, можно было увезти для продажи в Перу. И действительно, многие корабли увозили подобный груз, и никакие меры не могли противостоять смелости и изобретательности судовладельцев и моряков Сен-Мало, навострившихся в этой так называемой контрабандной торговле. Элегантные испанки Южной Америки не хотели обходиться без бретонского полотна, без парижских украшений, и корабли Сен-Мало увозили из Перу серебряные слитки и золотой песок. Прибыль в десять раз превышала штрафы, взимаемые с нарушителей, и даже тюрьма их не останавливала.

Экспедиция Бошезна, несмотря на свою убыточность и неудачу с колонизацией, проложила в конечном итоге дорогу для других. Защитники торговли с испанскими колониями на Тихоокеанском побережье приводили неоспоримые по понятиям того времени доводы:

– Торговля наша самая выгодная, выгоднее даже торговли с Ост-Индией и Китаем. Мы не собираемся обменивать одни товары на другие, ввоз их нанес бы только вред отечественному производству. Мы будем черпать прямо из самого источника сокровищ. Разгружать нашу страну от товаров и привозить золото и серебро – вот наш девиз, вот каким образом мы служим своему государству.

В книге «Путешествие вокруг света» английского капитана Вудса Роджерса, напечатанной в Лондоне в 1712 году, рассказано об одном происшествии, случившемся 31 января 1709 года.

«В семь часов утра мы подошли к острову Хуан-Фернандес. Вместе с огромным количеством раков наша шлюпка доставила на корабль человека в козьих шкурах, которые имели более дикий вид, чем их подлинные владелицы. Он прожил на острове четыре года и четыре месяца. Это был шотландец по имени Александр Селкерк. За неимением практики он настолько забыл свой язык, что мы с трудом его понимали, слова он произносил как будто наполовину. Мы предложили ему вина, но он до него не дотронулся, так как, живя на острове, пил одну только воду».

Остров Хуан-Фернандес, названный так по имени его открывателя, лежит в Тихом океане, в 600 километрах к западу от Вальпараисо. В 1709 году никто не мог и предположить, что спасение неизвестного моряка ляжет в основу одного из самых крупных литературных событий и что приключения Селкерка, литературно обработанные и дополненные, будут увлекать многие поколения читателей «Робинзона Крузо».

У писателя Андре Мальро есть такое высказывание: для всех, кто жил и страдал, только три книги «не теряют своей правды»: «Дон-Кихот» Сервантеса, «Идиот» Достоевского и «Робинзон Крузо» Даниеля Дефо.

Даниель Дефо задумал написать свой роман, прочитав рассказ капитана Вудса Роджерса и интервью, опубликованное журналистом Стилем в газете «Инглишмен» от 1 декабря 1713 года. Роман появился в 1719 году, и он сразу же и надолго завоевал успех. Во всех французских семьях, по крайней мере до первой мировой войны, «Робинзон Крузо» был неизменно одной из первых книг, какие давали ребенку, как только он научится бегло читать.

Александр Селкерк (сам он иногда писал свое имя Selcraig) родился в графстве Файф, смежном с Селкеркширом, около 1680 года. Его карьера добросовестного моряка теряется в тумане океанов, где он плавал. И только в 1704 году появляется вдруг его след – он боцман на корабле «Пять портов», которым командует некто Страдлинг. Во время плавания у берегов Чили на судне обнаружилась течь. Самой близкой землей был один из островков архипелага Хуан-Фернандес.

– Капитан, – предложил Селкерк, – нужно сделать там остановку и исправить повреждение.

– Нет, – отвечал Страдлинг. – Нам необходим хорошо оборудованный порт.

– Мы не доберемся до него. Надо идти к островам Хуан-Фернандес.

– Ни в коем случае!

Оба стали горячиться, и под конец боцман назвал Страдлинга чертовым капитаном и сказал, что он, Селкерк, чувствовал бы себя на любом островке в гораздо большей безопасности, чем на судне под таким ужасным командованием, как «Пять портов». Страдлинг поймал его на слове и высадил на остров.

Оказавшись один на берегу, Селкерк пожалел о своем упрямстве и сделал баркасу знак вернуться, но старшина получил строгий приказ и не хотел замечать сигналов. Вскоре корабль поднял паруса и скрылся из виду. В списке экипажа против имени Селкерка капитан Страдлинг сделал пометку: «пропал без вести».

Для того чтобы выжить, Селкерку не пришлось, подобно Робинзону, вылавливать обломки кораблекрушения. Вместе с его постелью баркас доставил на остров хорошее кремневое ружье, фунт пороху и достаточное количество патронов. В его матросском сундуке была одежда, кремневая зажигалка, табак, топорик, тесак, чайник и Библия. Корабельный кок добавил к этому еще продовольствия на несколько дней. Одним словом, там было все необходимое, чтобы просуществовать какое-то время в ожидании корабля. Но острова Хуан-Фернандес лежат в стороне от обычных морских путей, так что Селкерку пришлось прождать своих спасителей четыре с половиной года.

На острове Селкерк сразу же обнаружил любопытные следы: сложенные кучками камни, кусочек ржавого железа, согнутый в форме крючка. Он внимательно осмотрел остров: ни души. Человек, оставивший по себе память на острове, покинул его двадцать лет назад. Это был индеец из племени москито, прибывший туда с английскими флибустьерами и «забытый» ими при поспешном отплытии. В 1684 году его снял с острова знаменитый английский флибустьер Дэмпир.

По словам Селкерка, одиночество его отнюдь не угнетало. Больше всего он страдал от обилия крыс. По ночам они грызли на нем одежду и даже кусали за пальцы ног. К счастью, с испанских и английских кораблей на остров перекочевали не только крысы. Кошки тоже оказались на берегу и тоже сильно расплодились. Со временем Селкерку удалось приручить несколько кошек, и тем самым проблема с крысами была решена.

Добывание же пищи не было для него проблемой. Еще до того как иссяк запас пороха и пуль, у него появилось стадо коз с козлятами. Козы водились на острове в диком состоянии, и Селкерк, ранив нескольких животных в ноги, выходил их затем и создал таким образом свое хромоногое стадо. Теперь он мог по мере надобности забивать намеченное животное, обходясь без огнестрельного оружия. Козлята, появившиеся на свет от покалеченных родителей, были нежно привязаны к своему хозяину, они ходили за ним, лизали ему руки и ноги, а когда подросли, стали давать молоко, которое он разделял со своими кошками.

У Селкерка уже не хватало духу убивать таких доверчивых животных. Он мог свободно обходиться без мяса, так как повсюду в изобилии росла репа и капустная пальма, а огромные раки, черепахи и съедобные моллюски водились в таком количестве, что только успевай собирать. Но вся одежда Селкерка превратилась в лохмотья, и только козьи шкуры могли заменить ему рубашку, брюки и одеяло. Только шкуры можно было натянуть над примитивной хижиной, чтобы иметь надежную защиту от ливней и от лучей слишком жаркого солнца. И вот Селкерк стал усиленно тренироваться. Вскоре он уже мог прыгать, как козленок, и на ходу убивать старых диких козлов. Хорошо наточенный тесак довершал остальное.

Рыба вызывала у него крапивную лихорадку. Он попробовал однажды изжарить похожие на дораду рыбешки в пламени душистого костра из поленьев перечного дерева. Огонь он высекал трением двух чурок одна о другую между коленями (кремневая зажигалка давно уже вышла из строя). Но завтрак не пошел ему впрок. В дальнейшем он оставлял рыбу только для кошек.

Здоровая жизнь на свежем воздухе, нежирная пища без капли алкоголя, постоянный физический труд развили мускулатуру молодого моряка, и он превратился в настоящего атлета. Одиночество оживило в Селкерке набожность, каждый день он произносил вслух молитвы, распевал псалмы, читал Библию, предавался размышлениям, вырезая на коре деревьев пришедшие ему на ум глубокие мысли.

Два раза к острову приставали испанские суда, привлеченные дымом костра или просто намереваясь взять там пресной воды. Верный шотландец не хотел иметь никакого дела с врагами своей родины, к тому же очень недоброжелательными. Однажды они стреляли в него, но он сумел скрыться и провел всю ночь на дереве, под которым расположились испанские моряки.

Как-то раз он преследовал дикую козу и, не заметив за кустарником глубокой лощины, куда прыгнуло животное, полетел вниз и целых три дня пролежал без сознания (время ему удалось потом определить по величине лунного полумесяца). Селкерк упал прямо на мертвую козу, это ослабило удар и спасло ему жизнь. Предстояло еще выбраться из лощины и больше километра ползти до хижины. А там, в окружении своих ласковых кошек, облизанный козами, молоко которых он сосал прямо из вымени, Селкерк дней через десять совсем поправился, а вскоре стал еще сильнее и проворнее, чем прежде.

Его не тревожило быстрое течение дней, счет которым он вел с большой аккуратностью, делая каждое утро зарубку на стволе дерева. В общем Селкерк был вполне счастлив на своем пустынном острове. Вернувшись в Англию, он мог признаться журналисту Стилу: «Никогда я еще не чувствовал себя таким добрым христианином, как на Хуан-Фернандес». Он даже сожалел, что вернулся в общество людей. «Несмотря на все удовольствия, оно не может вернуть мне покоя моего одиночества».

В завершение истории «настоящего Робинзона Крузо» следует добавить, что через несколько месяцев после первой беседы тот же Стил, встретив Александра Селкерка на улице, едва узнал его: «настолько повседневное общение с жителями этого города стерло с его облика все следы одиночества и совершенно изменило выражение лица». Стил очень удивился и в то же время порадовался благополучию этого хорошо одетого человека. В ответ он услышал полные печали слова:

– Теперь у меня капитал в восемьсот фунтов стерлингов, но никогда больше не буду я так счастлив, как в те дни, когда не имел ни гроша.

Говорил ли Александр Селкерк искренне? Даниелю Дефо во всяком случае хотелось этому верить, и он вкладывает в уста своего Робинзона аналогичную фразу:

«Теперь наконец я ясно ощущал, насколько моя теперешняя жизнь, со всеми ее страданиями и невзгодами, счастливее той позорной, исполненной греха, омерзительной жизни, какую я вел прежде». Увы, не каждый из тех, кто, подобно Робинзону, оказался на острове в Тихом океане, мог произнести такие слова. Судьба их бывала порой жестокой и трагичной.

«На острове царит такая скудость, что говорить о переходе от первобытного состояния к нашей цивилизации невозможно. Остров Пасхи не пришел в упадок, он просто медленно тлеет среди безысходной нужды». Эти строки написаны в 1934 году этнологом Альфредом Метро после его пребывания на острове Пасхи с научной экспедицией...

Название острова Пасхи (о нем было упомянуто в начале этой книги, когда говорилось о заселении островов Тихого океана) широко известно. Все слышали о нем, видели фотоснимки его гигантских загадочных статуй (некоторые высотой более десяти метров и весом до двадцати тонн). Кем они были созданы, кто их перемещал из каменоломен туда, где они теперь стоят, кто и каким образом, без подъемных орудий, установил их вертикально на этом унылом маленьком острове, удаленном на 3000 километров от Американского материка? Именно эта загадка и привлекает, притягивает к себе внимание: таинственный остров Пасхи, где нам мерещится исчезнувшая раса гигантов, воздвигнувших гигантские статуи. Мрачная история острова Пасхи со времени его открытия европейцами почти темна для нас, лишь изредка в ней появляются просветы: свидетельства Альфреда Метро, свидетельства Франсиса Мазьера, который, как я уже говорил, жил на острове среди паскуанцев и знал их язык.

История эта охватывает время с 1722 года (Селкерк-Робинзон был еще жив тогда) до наших дней. Чтобы не омрачать все последующие главы, расскажем ее здесь целиком, не задерживаясь на самых тягостных подробностях. Совсем обойти их молчанием невозможно.

1722 год. Три голландских парусника под командованием капитана Роггевена отплывают из Чили и берут курс на запад, следуя примерно по 26-й параллели. Якоб Роггевен считался официально путешественником, но все путешественники в те времена надеялись на какую-то выгоду. Роггевен собирался искать золото на южных островах. В ту пору люди еще не отказались от поисков богатого Южного континента.

Когда впередсмотрящий на его корабле заметил землю, Роггевен отдал приказ взять на нее курс и послал за своей подзорной трубой. Небо почти сплошь было покрыто облаками, видимость хорошая, при свежем восточном ветре, волнение не очень сильное. Был первый день Пасхи.

Очень скоро Роггевен разглядел, что это остров, сильно изрезанный, местами с обрывистым берегом или подводными скалами. Видны буровато-серые довольно высокие горы, на глаз до нескольких сот метров. Судя по форме и вершинам, это потухшие вулканы. По мере приближения становятся заметны каменистые россыпи, откосы с невысокой травой, отдельные редкие деревья. Больше никакой зелени нет. Роггевен объезжает вокруг острова. На склонах западного берега высятся какие-то странные статуи невероятной величины. «Несомненно, из глины», – запишет голландец. Они не вызвали у него большого интереса. Склонившись над своей картой, Роггевен ставит на ней точку и сбоку делает надпись: остров Пасхи. Пригодна ли эта скудная земля для стоянки?

Одно обстоятельство все же привлекает внимание капитана. Еще до появления острова он заметил, что стрелки обоих компасов на его корабле стали ненормально отклоняться, поворачиваясь временами на четверть окружности, затем успокаивались и опять начинали прыгать. Вскоре Роггевен узнает, что такое же явление отметили и штурманы двух других кораблей. Оно продолжало наблюдаться и в тот день, когда показался остров. Не это ли заставило Роггевена бросить якорь с западной стороны острова, укрытой от зыби? Возможно. С якорной стоянки можно было рассмотреть несколько убогих хижин и собравшихся около них туземцев. Давно им уже не приходилось видеть кораблей. От берега отошла пирога.

В ней всего лишь один человек в набедренной повязке, не очень темнокожий, среднего роста. Он улыбается, что-то быстро произносит на своем непонятном языке и, что самое забавное, простодушно трогает пальцами все предметы, щупает одежду голландцев, а когда получает в подарок несколько ниток стеклянных бус, радостно смеется и танцует. Чудесное начало.

Туземец уплывает со своим подарком к острову. Больше в тот день никто не появился. Корабли проводят ночь на якорной стоянке, а наутро голландцы видят вокруг себя десятка два пирог, откуда несутся радостные крики и дружественные приветствия.

– Пусть они поднимутся на корабль, – говорит Роггевен.

И тогда возникает то же самое недоразумение, какое привело к столкновению между Магелланом и жителями острова Гуам. Пропасть разделяет общественное сознание европейцев и этих людей. Их понятие о собственности не совпадает с нашим: в общем брать можно все, что не табу, а ведь яснее ясного, что эти необычные вещи на кораблях не охраняются никаким табу. Как утверждали голландцы, «произошли кой-какие кражи».

Общественные нравы Европы той поры были прямы и жестоки: наказания отбивали всякую охоту приниматься за прежнее. Через несколько часов после «краж» к берегу подошла лодка с отрядом голландцев. Привлеченные любопытством островитяне вышли им навстречу. Команда, ружейный залп, несколько человек падает на землю.

Оказалось ли это недоразумение роковым? Нет, конечно, поскольку в дальнейшем были и другие посещения, не закончившиеся трагически. В 1770 году вице-король Перу посылает на остров Пасхи военный корабль, чтобы вступить во владение этой землей, но неприятностей местным жителям не чинили: их даже просят скрепить официальный акт своей подписью. И они начертали любопытную литеру в виде птицы, подобную надписям на плитках этого острова, пока не поддающимся расшифровке. В 1771 и 1772 годах еще две перуанские картографические экспедиции прошли совсем мирно. Следует заметить, что во время всех этих визитов туземцы на борт кораблей не допускались.

В 1774 году сюда прибыл Джеймс Кук. В принципе он тоже преследовал научные цели, но – мы это вскоре увидим – превыше всего он ставил интересы Британской империи и охотно прибегал к решительным мерам. Паскуанцы, сыновья и внуки тех, что когда-то добросердечно встретили голландцев Роггевена, выказали теперь такое же радушие англичанам Кука. Но могла ли всего лишь за полстолетия измениться их прежняя психология, если они только четыре раза встречались с белыми людьми? Снова кражи на кораблях, снова гремят выстрелы и падают люди. Как видно из документов, кражи были совсем пустячные: кое-какая одежда, матросские шапки. Вновь возникает трагическое недоразумение.

Но вот у одного француза хватило ума и человечности разбить эти злые чары. Когда Жан-Франсуа Лаперуз пристал к острову Пасхи (1786 год), туземцы снова унесли кое-какие вещи с корабля. Не последовало ни стрельбы, ни иных карательных мер. Наоборот. Лаперуз велел раздать жителям острова растения и семена, домашнюю птицу и коз. Мораль: залив, где стояли корабли этого благородного человека, до сих пор носит его имя. Так пожелали местные жители.

Я уже упоминал о китобоях, о промысловых охотниках на тюленей, которые в XVI веке начинают переплывать Тихий океан с востока на запад на своих зловонных суденышках. Неустрашимые моряки, но есть среди них и настоящие висельники. Подобный сорт людей существовал еще в начале XIX века. Все дальше и дальше уходили скитальцы морей в необъятный океан на все более мощных кораблях, и всегда среди них оказывались темные личности и даже закоренелые преступники.

Именно такими и оказались американские охотники за тюленями, приставшие к острову Пасхи в 1805 году. Прибыли они из Нью-Лондона, штат Коннектикут, на шхуне «Нанси» и, решив, что для охоты за тюленями у них мало людей, похитили на острове двенадцать мужчин и насильно посадили их на свои суда закованными в кандалы. Похитили они также с десяток женщин, надругались сначала над ними и тоже заковали в кандалы. После этого «Нанси» вышла в море.

– Через три дня, – сказал капитан, – мы снимем с дикарей оковы. Тогда они уже будут далеко от своего острова и не вздумают убегать.

Этот мерзавец ошибался. Едва с пленников были сняты оковы, как все они, и мужчины и женщины, как бы одним махом выпрыгнули за борт. Никакой земли поблизости не было. «Одни поплыли на юг, другие на север». Смерть, конечно, им казалась лучше того, что они уже пережили.

Китобои американского трехмачтового судна «Пиндос», бросившего якорь близ острова Пасхи в 1811 году, собирались действовать умнее. На воду было спущено три баркаса, и капитан приказал привезти воды и свежих овощей. Когда лодки стали отходить, второй лейтенант добавил:

– И женщин!

Баркасы привезли продовольствие и «столько молодых девушек, сколько было на борту моряков». О подробностях их похищения никто не распространялся. Веселье на «Пиндосе» продолжалось всю ночь. Утром девушек снова посадили в баркасы, но до берега не довезли.

– Прыгайте в воду и добирайтесь вплавь!

Тех, кто не понимал, сталкивали в море. До берега было довольно далеко, но девушки хорошо умели плавать. С палубы «Пиндоса» за ними наблюдал второй лейтенант. Вдруг его осенила мысль. Он сходил за ружьем и начал стрелять по плывущим. Стрелок он был отменный. Головы с длинными темными волосами исчезали под водой и больше на поверхности не появлялись. Китобои громко хохотали. Второй лейтенант давно умер и сгнил в своей могиле, но имя его навек запечатлено в списке садистов: Ваден.

Есть города и поселения, как бы обреченные на гибель, и причины нам почти никогда не известны. Какой злой рок преследует гигантские статуи острова Пасхи? И что знаменует собой магнетизм, вызвавший внезапное отклонение стрелки компасов?

В течение полувека после появления «Пиндоса» на острове Пасхи все шло спокойно, там побывали даже миссионеры. Паскуанцы не знали никаких страданий помимо превратностей жизни на этой почти бесплодной земле, обдуваемой ветрами.

12 декабря 1862 года. Шесть перуанских кораблей бросают якорь в заливе Ханкароа с западной стороны острова. На этот раз прибывшие думают не о развлечениях. Их замыслы стали известны нам благодаря множеству сведений о последующих событиях. Это были невольничьи корабли. В Перу не хватало людей для разработки залежей гуано на островах Чинча (или Чинчос) вблизи побережья на широте Писко. Невольничьи суда были посланы на остров Пасхи «за рабочей силой», и вот как проводился ее набор.

Отряд из восьмидесяти человек с ружьями окружил не менее тысячи паскуанцев, которые могли обороняться лишь деревянными копьями с наконечником из обсидиана[10], среди них король острова Маврата со своей семьей. Но женщины и дети не интересуют похитителей, они отгоняют их ударами прикладов, а так как многие не хотят уходить, цепляясь за ноги перуанцев, женщин бьют по голове или стреляют в них. Слышны и другие выстрелы – это работорговцы преследуют мужчин, убегающих в глубь острова. Потом при воцарившемся жутком безмолвии пленников ведут на корабли. Через три дня флотилия покидает остров.

Но работорговцы допустили одну оплошность: сразу после острова Пасхи они сделали нападение на остров Рапа в архипелаге Туамоту французской Полинезии. Жители острова упорно сопротивлялись и, захватив один корабль, доставили его на Таити, где экипаж был заключен в тюрьму, и все дело получило международную огласку.

Однако большая часть паскуанцев уже была на острове Чинча, работая там под охраной надсмотрщиков с дубинками. Когда под напором мирового общественного мнения перуанское правительство отдало приказ об освобождении пленников, восьмидесяти процентов людей уже не было в живых. Только сто человек отправились обратно на родину. Во время плавания (в каких условиях?) восемьдесят пять из них погибло от оспы, и лишь последние пятнадцать оставшихся в живых (из тысячи захваченных) были встречены на острове со слезами и объятиями. Вместе с трагическими воспоминаниями они принесли на остров фильтрующийся вирус: в несколько месяцев от оспы погибла половина населения острова. В свои лучшие дни остров Пасхи насчитывал пять тысяч жителей, после всего случившегося и эпидемии – шестьсот.

В 1872 году на борту корвета «Флора» на остров Пасхи прибыл Пьер Лоти. Десять лет минуло с тех пор, как пятнадцать человек, уцелевшие от перуанского налета, вернулись домой. «Тропы были усеяны костями, – писал Лоти, – в траве еще валялись целые скелеты». В Музее человека в Париже можно видеть исполинскую голову, привезенную с острова Пасхи писателем-моряком.

С того времени на этой скудной земле побывали миссионеры, географы и другие ученые. В 1888 году правительство Чили отдало остров в аренду английской компании, и она завезла туда овец. Эти кроткие животные оказались оккупантами, которым паскуанцы вынуждены были уступить почти всю свою землю. В 1904 году на острове насчитывалось: 47000 овец, 1000 голов рогатого скота, 1000 лошадей, 50 чилийских военнослужащих и 1000 коренных жителей. С тех пор, насколько мне известно, перепись больше не проводилась, но паскуанцы, очевидно, продолжают жить и теперь в такой же бедности, как и прежде. Этим несчастным людям запрещают покидать остров и даже ограничивают (из-за овец) передвижение по его территории. На смену древним табу пришла нищета. Не так давно паскуанцы с удивлением и страхом разглядывали пароход «Франция», который высился невообразимой громадой перед их островом и роскошь которого, если бы они ее увидели, свела бы их с ума. Пассажиры парохода, тратившие в день столько же (в расчете на одного человека), сколько тратит паскуанская семья за всю свою жизнь, купили у них кое-какие редкости. Единственную надежду увидеть улучшение, а может быть изменения в судьбе паскуанцев могло бы дать растущее с каждым годом число прибывающих на остров туристов. Гигантские статуи приносили бы тогда реальный доход.