Тирания веры

IX Орден Храма

Мы обыскивали дворец префекта всю ночь. Слуги оказались несговорчивы, и сэр Радомир отправил их спать, а я в который раз пожалела, что Вонвальт не смог привезти сюда собственную прислугу из старого дома. Увы, иерархия среди челяди была такой же строгой, как и среди знати, из-за чего эти странные, подозрительные люди, явно преданные Кейдлеку, продолжали слоняться по дому подобно недовольным призракам.

Мы обошли каждую комнату, простучали стены, измерили дом изнутри и снаружи, как это делали древние неманские охотники на ведьм, тщательно проверили, не отвалилась ли где штукатурка и не шатаются ли какие панели. Сэр Радомир принес из каморки садовника железный лом и поднял половицы. Будучи опытным следователем, он даже разобрал сиденья отхожих мест и проверил стоки.

Мы много часов внимательно проверяли каждый мыслимый закуток и лишь единожды прервались, чтобы поесть. Сэр Радомир заодно опохмелился щедрым глотком вина. Казалось, он нуждается в выпивке так же, как растения в солнце, и глядя на то, сколько вина бывший шериф вливает в себя каждый день, я дивилась его способности сохранять хотя бы подобие трезвости ума. Это пристрастие убивало его столь же неумолимо, как неизвестная хворь убивала Вонвальта, и я, боясь в скором времени потерять их обоих, решила, что обязана что-нибудь сказать.

– Вы много пьете, – заметила я, расшатывая кончиками пальцев податливую панель.

– Ну да, – буркнул сэр Радомир, прижавшись ухом к штукатурке справа от меня. Поскольку бывший шериф не стал отпираться, я решила быть настойчивее.

– У вас зависимость.

– Хелена, пусть ты и любимое дитя сэра Конрада, но не смей так говорить со мной.

– Я тревожусь за ваше здоровье, – мягко ответила я. – И, если честно, меня волнует то, как вино влияет на ваш рассудок.

– На мой рассудок ничто не влияет, – прорычал сэр Радомир.

– Зачем вы пьете? – спросила я.

– Ты что, думаешь, мне это нравится?

– Я думаю, что вас непреодолимо тянет к бутылке.

– Ну да, «непреодолимо» – хорошее слово.

– Почему же вы тогда вообще начали пить?

Сэр Радомир сделал глубокий вдох. Он собрался было снова хлебнуть из бурдюка, но остановился, не донеся его до губ. Затем недовольно покосился на меня.

– Ты никогда не была в бою.

– Была, в Долине Гейл.

Сэр Радомир немного помолчал.

– Да, – наконец произнес он. – Конечно. Мне все хочется думать, будто тебя спрятали где-нибудь далеко, в безопасном месте, и ты не видела того кошмара.

– Мне бы тоже этого хотелось, – ответила я.

Сэр Радомир вздохнул.

– И я даже забыл, что тебе довелось убить человека. Сэр Конрад мне рассказывал.

– Со мной он вообще об этом не говорил, – буркнула я, все еще обиженная на Вонвальта из-за его молчания.

– О, если ты ищешь его одобрения, то не сомневайся – он тобой гордится, – понимающим тоном заверил меня сэр Радомир. – Однако он мучительно стыдится того, что не смог тебя защитить.

– Все же обошлось. Что теперь об этом вспоминать? – небрежно отмахнулась я.

Сэр Радомир коротко, недоверчиво хохотнул.

– Клянусь богами, Хелена, твой разум выкован из стали. Неужели подобное деяние ничуть не обеспокоило тебя?

– Обеспокоило, – призналась я, – до глубины души. С тех пор я почти каждый день вспоминаю об этом.

– Однако тебя, похоже, не грызет совесть… по крайней мере, уже.

– Нет, не грызет, – сказала я. – Но я, кажется, знаю почему. Некоторые врачеватели говорят, будто наше детство определяет то, какими мы становимся во взрослой жизни. Если это так, то мой разум ожесточился еще много лет назад, задолго до того, как я поступила на службу к сэру Конраду. Быть может, благодаря этому мне стало… легче сносить некоторые ужасы. – Я покачала головой, внезапно осознав, что перевела разговор на себя и начала сравнивать мою жизнь с жизнью сэра Радомира. Такие сравнения были бесполезны и, вероятно, даже оскорбительны, если вспомнить, насколько узка та личная призма, через которую мы все воспринимаем мир. – Однако никто не заставлял меня, будучи отроком, встать в ряды легионеров. И, строго говоря, вы правы; по-настоящему я в бою не сражалась.

Сэр Радомир заговорил, уперев взгляд в пол, и мне стало ясно, что его воспоминания ничуть не потускнели со временем. В ту минуту он напомнил мне Вонвальта и Брессинджера, когда те вспоминали о Рейхскриге – что случалось чрезвычайно редко, особенно в моем присутствии.

– Поле боя – жестокое место. Его ни с чем не сравнишь. В пылу битвы, когда ты охвачен яростью, другие люди становятся твоими заклятыми врагами. А потом… стоит остановиться и задуматься, ты понимаешь, что они – такие же мальчишки, как и ты. Испуганные мальчишки. И тогда тебя наполняет глубочайшее раскаяние, которое уже никогда не пройдет. – Он пожал плечами. – К тому же война оставляет и другие раны. Я не был женат, но мою возлюбленную убили, когда враг захватил мой родной город.

Я не могла не ответить на откровенность бывшего шерифа и поделилась с ним тем, что Вонвальт рассказал мне о Брессинджере:

– Дубайн тоже потерял жену во время Рейхскрига.

– Да, он рассказывал. И малышей-близнецов. Чудо, что он не лишил себя жизни. Я знавал многих, кто накладывал на себя руки из-за меньшего горя.

Я ощутила острый укол обиды. Мы с Брессинджером были знакомы уже несколько лет, но он никогда не открывался мне. То, что я знала о его прошлом, мне пришлось выпытывать у Вонвальта – хотя, видит Нема, я должна была догадаться обо всем сама, – и сэр Конрад настрого запретил мне говорить об этом.

– Я… не знала, что вам это известно. Сэр Конрад просил меня никогда не упоминать о случившемся.

– Неудивительно, – сказал сэр Радомир. – Я уверен, что Дубайн каждую ночь видит их призраки. Не обижайся на него за молчание. Это вовсе не значит, что он не доверяет тебе.

– Видимо, моего горя недостаточно, чтобы говорить со мной о прошлом, – отозвалась я, ухватившись за доску и рванув ее на себя. – Мне, знаете ли, тоже знакома боль утраты. – Я подумала о своих родителях, которых едва помнила, и о Матасе, которого так мало знала и так горячо любила. Я глубоко скорбела по ним… и все же я не теряла жену и двоих детей, как Брессинджер, и меня не уводили отроком из родного дома, не заставляли становиться захватчиком и годами творить ужасные злодеяния. История моей жизни была печальной, но у всех остальных она была еще печальнее. Казалось, будто я не имею права жаловаться, роптать и плакать, и одно это вызвало во мне досаду. Я злилась, что мое горе уступало горю моих друзей настолько, что они даже не звали меня на свои попойки.

– Хелена, не говори глупости. Ты ведь знаешь, что Дубайн любит тебя больше всех в этом мире.

– Значит, вот к чему вы стремитесь, да? – спросила я, уже воспылав от негодования и пропустив его слова мимо ушей. Я указала на бурдюк с вином. – Стараетесь пить как можно больше, чтобы пораньше загнать себя в могилу?

Сэр Радомир вдруг обратил на меня взгляд, полный такой свирепой боли, что я невольно отшатнулась.

– Клянусь князем Преисподней, ну и дерзкий же у тебя язык! – рявкнул он.

Я почувствовала, что вот-вот расплачусь.

– Сэр Радомир, во всем мире у меня есть только три друга: вы, Дубайн и сэр Конрад. Потерять одного из вас – значит навеки утратить треть из всех, кто мне дорог. Наша служба и без того опасна, и мы не имеем права столь безрассудно относиться к своей жизни.

Повисла тишина. Нам обоим потребовалось несколько минут, чтобы взять себя в руки. Не думала я, что наша ночь пройдет вот так.

Сэр Радомир громко, протяжно вздохнул.

– Ты когда-нибудь напивалась? – наконец спросил он меня.

– Конечно, – ответила я, поспешно утирая сбежавшую слезу.

– И как тебе после этого спалось?

– Крепко. И без сновидений, – прибавила я, сообразив, к чему он клонит.

– Вот видишь. Я вовсе не желаю покончить с собой, Хелена, а стремлюсь избежать кошмаров. Сначала я пил пару раз в неделю, затем каждую ночь. В Перри Форде с чистой водой было туго, поэтому днем я пил легкое пиво, потом пристрастился к вину, а после пил уже потому, что иначе не мог избавиться от похмелья… – Он снова пожал плечами. – Со временем ты перестаешь это замечать.

Несколько секунд он сидел молча, затем встал. Внезапно мне стало стыдно, и я испугалась, что навсегда разрушила нашу с ним дружбу; но в тот вечер сказать больше было нечего.

– Идем, – бросил сэр Радомир, направляясь к двери. – Мы теряем время.

На рассвете мы нашли одну-единственную маленькую потайную нишу. И больше ничего. Ниша обнаружилась наверху одной из башенок особняка, в небольшой восьмиугольной комнате, из которой открывался вид на центр города. Тайник показался мне страшно безыскусным, и я даже расстроилась, что все наши хитроумные методы поиска оказались бесполезны, ибо на нишу мы наткнулись, просто мимоходом постучав по стене.

– Книг тут нет, – проворчал сэр Радомир, согнувшись, чтобы заглянуть внутрь. Он настоял, что первым проверит тайник на случай, если в нем окажутся ловушки. – Только всякий церковный мусор.

Он вылез из ниши и показал мне свои находки: несколько маленьких, грубо сработанных саварских идолов и религиозные листовки. Я взяла одну и прочитала. Заглавие гласило: «Орден рыцарей Храма Савара», а ниже шла нудная обличительная речь о том, что Орден магистратов – еретики, и их силы нужно вернуть в лоно неманской Церкви.

– Что ж, – со вздохом сказала я. – Если у кого-то и оставались сомнения в виновности магистра Кейдлека, то это должно их развеять.

Сэр Радомир сел на пол, прислонившись спиной к стене.

– Интересно, что с ним делают в Императорском дворце, – задумчиво сказал он.

– Он гостит у Извлекателя Истин, – устало, но с ехидством ответила я, вяло подражая голосу Вонвальта.

– «Извлекатель Истин», – повторил сэр Радомир, взвешивая слова. – Это какой-то особый сованский титул, да?

– «Главный по пыткам» звучало бы уже не так помпезно, верно?

Сэр Радомир покряхтел и сплюнул.

– Проклятые выдумщики эти сованцы, – пробормотал он. Затем поднял на меня глаза. – Тебе ведь это не нравится, да? Что Кейдлека немного пощекочут?

– Конечно же не нравится! Мне это не нравится, потому что пытки противоречат всем принципам Ордена и общего права! Нема, они ведь вне закона! Сэр Конрад повесил бы любого, кто вздумал бы пытать людей, потому что это преступление. А теперь выясняется, что их применяют не где-нибудь, а в самом сердце государства.

– Пропади моя вера, да успокойся ты, – пробормотал сэр Радомир. – Мне вообще казалось, что государственные изменники лишаются всех прав.

– Изменники, признанные судом, – сказала я. – А не обвиняемые. Если Кейдлека признают виновным, тогда пожалуйста. Можете отрезать ему по очереди все пальцы. Но существует определенная процедура. Год назад Вонвальт пришел бы в ярость, узнав, что человека бросили в темницу без приговора, без защиты адвоката и без суда. А теперь это происходит почти что по его велению.

Сэр Радомир снова пожал плечами. Он был в целом порядочным и честным человеком, но я видела, что, несмотря на все его моральные устои, бывшего шерифа ничуть не возмущала мысль о том, что инакомыслящих будут пытать.

– Правосудия постоянно казнят людей без суда и адвокатской защиты.

– Правосудия сами играют роль адвокатов и судей. Для этого они и нужны. Они представляют собой всех сразу, в одном лице. Их слово равняется слову прокурора, присяжных и защиты.

– Так разве Император не является высшим Правосудием? Разве он не может просто объявить Кейдлека предателем, а затем делать с ним все, что ему заблагорассудится? В конце концов, Правосудия получают свою власть лишь по воле Императора.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но затем тут же закрыла его. Меня только что переспорили, причем не какой-нибудь красноречивый оратор, а усталый шериф, который задавал простые вопросы. Мне словно отвесили пощечину. До сих пор я и не осознавала, насколько зазналась. Я стала считать себя умнее Брессинджера и сэра Радомира, позабыв, что они сами были опытными служителями закона. И хотя в ту секунду меня это задело, сейчас я понимаю, что меня нужно было одернуть.

– Идемте, – произнесла я, услышав в глубине дворца шаги. – Раз слуги уже проснулись, мы можем заодно допросить и их.

Сэр Радомир кивнул и не стал продолжать спор не то из великодушия, не то от усталости.

– Как пожелаешь, – сказал он, поднимаясь.

Слуги вели себя так же неучтиво, как и прошлым вечером, и мы опросили их меньше чем за час, причем каждый говорил меньше предыдущего. В последнюю очередь мы поговорили с поварихой – пухлой дамой с костлявыми пальцами, которая хлопотала на просторных кухнях дворца. Я уже давно забыла ее имя, помню лишь, как она откровенно грубила нам, и я уже готовилась отчитать ее за столь скупые и резкие ответы, как вдруг наше внимание привлек сдавленный кашель, который донесся из нижних шкафчиков.

– Клянусь пылающей задницей Казивара, Финн Беккер, если это ты, я закую тебя в кандалы! – неожиданно взревела старуха. Сэр Радомир и я даже отшатнулись от ее яростного крика, и повариха, протиснувшись мимо нас, распахнула дверцу. Оказалось, что за ней прятался молодой паренек, в котором я узнала ученика конюха. По кухне разлетелся душок конского навоза.

– Полегче! – сказал сэр Радомир, когда повариха схватила мальчика за волосы и выволокла его наружу. – Он же просто дурачится.

– Он всю кухню мне изгваздал! – гремела старуха, а мальчик тем временем верещал от боли.

– Проклятье, да угомонись ты, – рыкнул сэр Радомир и ударил повариху по руке. Та отдернула ее, будто бывший шериф вонзил в нее кинжал.

– Я все расскажу префекту Кейдлеку! – с притворным ужасом закричала она и картинно выпучила глаза.

– Очень я в этом сомневаюсь, – ответил сэр Радомир, хватая мальчика за шкирку. – Иди давай, – сказал он пареньку, обращаясь с ним так же грубо, как и с поварихой, на которую только что прикрикнул.

– Куда вы его ведете? – требовательно спросила оскорбленная женщина.

– Не твое дело, старая ты карга, – ответил сэр Радомир, и я заметила, как две молодые судомойки отвернулись, зажав себе рты руками.

– Не вздумай трепать языком, Беккер! Слышишь?! – крикнула нам вслед повариха.

Мы вышли с мальчиком наружу и отвели его в конюшни. Утро выдалось теплым и приятным, легкий ветерок гонял над Эбеновыми равнинами вереницы белых облаков, воздух был на редкость свеж, и я с удивлением заметила, как бодрит и наполняет силами хорошая, ясная погода.

– Чего она так раскричалась? – спросил сэр Радомир мальчика.

Тот дерзко пожал плечами.

– Тебе здесь нравится, малец? Платят хорошо? И место завидное?

Финн кивнул.

– Ты знаешь, кто я?

– Радомир Дражич.

– Сэр Радомир Дражич, – рявкнул бывший шериф. – Ты знаешь, что я служу Правосудию? Новому лорду-префекту?

– Да.

– Сир.

– Да, сир.

– А ты понимаешь, что я могу вышвырнуть тебя вон, и никто даже глазом не моргнет?

Казалось, что Финн вот-вот заплачет.

– Да, сир.

– Зачем ты там сидел? Подслушивал?

Мальчик снова пожал плечами.

– Просто хотел чем-нибудь заняться, сир. В конюшнях не так много навоза, и я уже весь разгреб.

– Так вот что я тебе скажу, Финн Беккер. Сейчас в Сове творятся серьезные дела. Серьезные государственные дела, понимаешь? По милости твоего бывшего хозяина вся Империя оказалась в большой беде, и пока мы с тобой разговариваем, во дворце из него выпускают кишки. Ты хочешь, чтобы и тебя отвели туда вслед за ним? – На этот раз мальчик и правда захныкал. – Теперь слушай меня, и слушай внимательно. Твой бывший господин украл из Библиотеки Закона важные книги. – Шериф указал себе за спину, на дворец префекта. – Тебе ведь нравится ползать повсюду, а? Находить потайные ходы и укромные места? Ты видел здесь где-нибудь припрятанные книги?

Мальчик помотал головой.

– Думай!

– Я ничего не видел, сир, – сквозь слезы выдавил парнишка. – Никаких книг.

– Мы не станем ругать тебя за то, что ты подслушивал, – прибавила я. – И за то, что полез куда не следовало. Нам нужно только найти книги.

– Клянусь Немой и Саваром, миледи, я не видел никаких книг!

Сэр Радомир выпрямился. Вздохнул.

– А людей? – спросил он. – Сюда ведь много кто приезжает, и ты всех примечаешь, да?

Мальчик пожал плечами.

– К префекту Кейдлеку постоянно приезжали лорды и леди, сир. Такая уж у него служба.

– А кто-нибудь необычный? Слишком приметный? Кто-то, кого ты не ожидал увидеть?

Мальчик помотал головой.

– Да разве в Сове кого-нибудь назовешь необычным? Кого я тут только не видел. Нема, да на одного Императорского Стража посмотрите – казар с волчьей головой, и свободно шастает по улицам.

Вдруг мне пришла в голову одна мысль.

– А кто-нибудь с юга приезжал? С Пограничья? Храмовники, например?

Выражение лица мальчика изменилось.

– Да, – медленно произнес он. – Один такой был. Конюх рассказывал о его лошади. Цетландский дестриэ. Красавец. – Парнишка кивнул сам себе. – Да, вот он был необычный. На Южных равнинах их полно, но так далеко на север они не заезжают.

Мы с сэром Радомиром переглянулись.

– Когда это было? – спросил бывший шериф.

Мальчик призадумался.

– Я точно не помню. Полмесяца назад? Может, чуть больше.

– Как звали храмовника?

Мальчик пожал плечами.

– Откуда ж мне знать. Я его не видел.

– А коня видел? – не унимался сэр Радомир. – Накидка на нем была?

– Да, чудная такая.

– Опиши ее поподробнее.

Мальчик еще немного поразмыслил.

– Голубая она, небесно-голубая. С белыми крестами, а среди крестов – птица с распростертыми крыльями.

– Что за птица? – спросила я.

– Не знаю, миледи. Простите.

– Этого хватит, чтобы все выяснить у герольда, – сказала я.

– Да, – согласился сэр Радомир. Он повернулся к мальчику. – Ну все, проваливай. И если будешь шпионить за сэром Конрадом, я тебе глаза выколю.

Помощник конюха убежал.

– Нужно сейчас же идти к герольду, – решила я.

– Да. Идем, я с тобой.

Мы пошли по улицам к Императорскому дворцу, где и проживала герольд. У главных ворот стражник отправил нас к одному из множества боковых входов – все-таки дворец был не только резиденцией Императора, но и служил штаб-квартирой одному из Сословий Империи, из-за чего в нем обитало несметное число придворных хаугенатов. И лишь немногих можно было найти в Зале Одиночества.

Герольд оказалась величавой женщиной средних лет, с седыми волосами и мудрым лицом. Она занимала несколько заставленных шкафами комнат, окна которых выходили на Эбеновые равнины. Я описала ей герб, хозяина которого мы хотели найти. Причудливые геральдические термины были мне не знакомы, поэтому я сказала ей ровно следующее: небесно-голубой фон, белые кресты, посередине птица с распростертыми крыльями.

– Так вы говорите, что этот герб видели на накидке цетландского дестриэ? – спросила герольд.

– Да, – хором ответили я и сэр Радомир.

– Что ж, в вашем описании не хватает двух деталей, – сказала она, доставая с полок увесистый фолиант. – Во-первых, белой звезды на черном поле, что расположена в левом верхнем углу креста. А также огня в правом верхнем углу, который символизирует Вечное Пламя, что пылает в храме Бога-Отца Савара. Впрочем, я уверена, что знаю, о ком вы говорите.

– О ком же?

Глаз герольда был хорошо наметан, и она, быстро перелистнув на нужную страницу, развернула книгу перед собой. Затем постучала пальцем по яркому изображению герба.

– Сэр Владимир фон Гайер, маркграф Керака и магистр Ордена рыцарей Храма Савара, – вслух прочитала я. Затем подняла глаза на сэра Радомира.

– Проклятье.

Вернувшись в Великую Ложу, мы рассказали обо всем Вонвальту. Утро почти перешло в день, и в покоях магистра стало жарко и душно от палящего солнца. Сэр Конрад слушал нас, почти не прерывая; лишь несколько раз он попросил кое-что прояснить, но в остальном не мешал нам говорить. Когда мы закончили, он откинулся на спинку кресла и испустил тяжкий вздох.

– Что ж, это совпадает с тем, что нам известно, – сказал Вонвальт, потирая бороду. Затем ненадолго задумался. – Кейдлек выносит книги из Хранилища Магистров, передает их Владимиру фон Гайеру, а тот увозит их в Керак. – Он цокнул языком. – И мальчик, конюх, говорит, что маркграф приезжал несколько недель назад?

– Да, – подтвердила я.

Вонвальт задумчиво хмыкнул.

– До Керака путь неблизкий. Ехать туда по меньшей мере неделю, если не две. Значит, эти рукописи у Клавера недавно.

– Но у него были и другие, – сказала я. – Вспомните, что он сотворил с вами в Долине Гейл. К тому же фон Гайер, возможно, не единственный, кто перевозит фолианты на юг. Да и вряд ли они бы увезли все двадцать книг за один день. Быть может, они крали по одной или две зараз.

Вонвальт несколько секунд молчал, размышляя.

– Верно, – наконец произнес он и сдавил пальцами переносицу. – Эта проклятая хворь затуманивает мой разум, – пробормотал он. – Я не могу ясно мыслить.

Бросив то, чем он занимался, сэр Конрад встал и повесил на пояс меч.

– Что собираетесь делать? – спросил сэр Радомир.

– Пойду в храм, – просто ответил Вонвальт.

– В какой?

– Храм Савара. Хелена, вооружись. – Сэр Конрад выдвинул ящик стола и бросил мне ремень с ножнами, в которые был вложен длинный дирк[4]. – Приведите Дубайна, – прибавил Вонвальт, обращаясь к сэру Радомиру.

Бывший шериф помедлил.

– Я не очень хорошо разбираюсь в хитросплетениях сованской политики, сэр Конрад, но разве на Орден Храма не распространяется церковная неприкосновенность? Они во многом вам неподвластны.

Вонвальт был мрачен.

– О да, – сказал он, подходя к сэру Радомиру. – Но я уже так давно не ходил кланяться Богу-Отцу.

Бывший шериф прокашлялся.

– Сэр Конрад…

– Не тревожьтесь, сэр Радомир. Каждый гражданин Совы имеет право посещать храм. А теперь идите за Дубайном. Встретимся у входа.

Несколько минут Вонвальт суетился в кабинете, а затем мы с ним отправились к Храму Савара, который находился к северу от столичной арены. Вонвальт часто говорил, что жаркая погода разжигает в людях недовольство, и в то утро доказательства этой старой пословицы встречались нам повсюду. Казалось, что на каждом углу поселился какой-нибудь самопровозглашенный проповедник или млианар, кричащий об ошибках Императора, о походах на Пограничье, о безбожии Империи и о возвращении драэдической магии в руки Церкви.

– Когда я уезжал из Совы, подобное было немыслимо, – сказал сэр Конрад, кивком указывая на неманскую матре в потрепанной фиолетовой рясе. Вокруг священницы собралась толпа, внимавшая ее речам, но очень скоро двое имперских гвардейцев прорвались через кольцо людей, схватили матре и потащили ее к зданию городской стражи. Поднялись крики, воздух накалился от бессильного гнева, но никто в конечном счете не пожелал лишиться руки или головы, сунувшись под меч имперского гвардейца… пока что.

Вонвальт покачал головой.

– Императору стоит навести в городе порядок, причем поскорее, – пробормотал он. Теперь я понимала, почему сэра Конрада, человека, привыкшего на каждом шагу требовать полнейшего повиновения, так раздражала Сова, ее катастрофически неуклюжий государственный аппарат и неизлечимая политическая раздробленность.

– Да уж, – буркнула я, – но глядя на весь этот… – я обвела рукой расходящуюся толпу, – бардак, я понимаю, как он проглядел Клавера.

– И то верно, – согласился Вонвальт.

Брессинджер и сэр Радомир ждали нас в нескольких сотнях футов от входа в храм.

– Сэр Радомир говорит, что вы собираетесь войти внутрь, – произнес Брессинджер, когда мы подошли достаточно близко. Его взгляд был прикован к двум храмовникам, что стояли на страже у входа.

– Да, собираюсь, – ответил Вонвальт. Он не сбавил шаг, и приставам пришлось поспешить, чтобы не отстать.

– Если маркграф фон Гайер…

– Если маркграф фон Гайер сговорился с Кейдлеком и передал Клаверу рукописи из Хранилища Магистров, то я отрублю голову ему и всем, кто им помогал. – Сэр Конрад кивком указал на двери. – И готов поспорить, что некоторые из этих голов прямо сейчас сидят на плечах своих хозяев в этом храме.

Он остановился перед двумя храмовниками – суровыми воинами с красными, обгоревшими на южном солнце щеками. Их черные плащи были чисты, но на материи виднелась въевшаяся рыжая пыль. Судя по виду, они приехали с Пограничья чуть ли не в то же утро.

– Расступитесь, – велел Вонвальт, когда храмовники – представьте себе! – преградили ему путь.

– В храме проходит закрытая церемония, – хрипло ответил один из них. – Сейчас никому не дозволено входить туда.

Вонвальт скрестил руки на груди.

– Расступитесь. Больше я просить не стану.

К их чести, храмовники остались невозмутимы.

– Согласно городским указам, храм может закрываться, когда…

– Согласно городским указам, никто и ничто не может препятствовать лорду-префекту, когда тот находится при исполнении обязанностей, – сказал Вонвальт и шагнул вперед, чтобы оттеснить храмовников.

Один из них опрометчиво уперся рукой ему в грудь.

– Милорд, я не могу…

Вонвальт ударил его кулаком прямо в нос. Брессинджер, двигаясь стремительно, как кошка, в мгновение ока прижал второго храмовника к двери и приставил кинжал к его горлу.

– Милорд, это ты верно сказал, – произнес Вонвальт. – Ваш лорд. Я – ваш господин, Правосудие Императора и лорд-префект, и если я желаю войти в храм Савара, то никто, помимо самого Императора, не может меня остановить. – Он низко наклонился к храмовнику, который утирал кровь со своего разбитого носа. – А ты, идиот, только что совершил особо тяжкое преступление, осмелившись напасть на меня, и заслужил смертную казнь.

– Прошу вас, милорд, я лишь следовал приказам…

– У меня есть для тебя несколько новых приказов. Отправляйся в городскую тюрьму. Сдайся шерифу Совы и скажи ему, что ты должен сидеть за решеткой, пока я не соизволю прийти к тебе. Ты все понял?

Храмовник вскочил и попятился от Вонвальта.

– Да, милорд, – пролепетал он и быстро ушел.

Сэр Конрад повернулся ко второму часовому.

– Тебе есть что сказать в свое оправдание?

Тот помотал головой.

– Осторожнее, – предупредил Брессинджер, когда шея мужчины коснулась его лезвия. – Клинок острый.

– Ради Немы, прошу вас, – выдавил храмовник. – Нам велели…

– Кто велел? Кто отдал вам эти таинственные «приказы»?

Храмовник поежился.

– Кто-то из сержантов. Я не знаю его имени.

Вонвальт кивком указал на дверь.

– Открой и проведи меня на эту церемонию. Сейчас же.

Часовой повиновался, и мы вошли в просторный главный зал храма. Савар был Богом-Отцом, супругом Немы, и на большинстве сованских икон изображался в образе человека – хотя иногда его рисовали с головой быка, из-за чего он больше походил на Ирокса, драэдического бога. Его часто показывали с мечом в руках, и считалось, что он оберегает Империю от физического уничтожения, в то время как его супруга Нема ведет ее к духовному спасению. Поэтому-то многие воинские ордены заявляли о том, что им покровительствует Савар.

В центре храма горело Пламя Савара – огромный костер, пылавший в искусно выкованной жаровне. Предания гласили, что если Пламя Савара погаснет, то Империя рухнет, однако пока что вечный огонь горел ярко, жарко и гаснуть не собирался.

Наши сапоги гулко стучали по красивому мозаичному полу. В центре главного зала стояли два огромных мраморных изваяния – Савар и двуглавый волк, вместе отбивающиеся от незримых врагов. Как жаль, что у меня не было времени хорошенько рассмотреть эту поразительную скульптуру, ибо храмовник быстро повел нас дальше, к галерее, где стояли две дамы, облаченные в чиновничьи одежды.

Даже будучи опытными политиками и искусными интриганками, они не смогли скрыть своего удивления.

– Милорд префект, – произнесла младшая. У нее было хитрое недоброе лицо – хотя, возможно, оно просто казалось мне таким, потому что женщина, судя по сенаторской мантии, была млианаром. Однако ее неприязненный тон мне точно не почудился. – Что привело вас в храм Савара?

Вонвальт пропустил ее вопрос мимо ушей и повернулся к храмовнику.

– Я велел тебе отвести меня на церемонию, – сказал он, – а не к этой двоице.

Обе женщины улыбнулись поджатыми губами.

– Церемония закрыта для посторонних.

– Для меня не бывает ничего закрытого. Где ее проводят? – рявкнул Вонвальт Голосом Императора.

Обе женщины ахнули, но ответ изрыгнула младшая – видимо, ее воля оказалась самой слабой.

– В потаенной зале за часовней Солдата! – взвизгнула она и тут же зажала рот руками, широко распахнув глаза от ужаса. Ее старшая коллега вдруг пришла в ярость и вперилась в нее взглядом.

– Кровь богов! – выругалась она и повернулась к сэру Конраду. Подняв на него палец, она собралась было обдать его потоком словесного вздора, но вместо этого неловко отшатнулась в сторону, когда Вонвальт прошагал мимо нее. Проводник ему больше не требовался.

– Остановите же их! – крикнула сенатор храмовнику. – Ради Немы!

Храмовник обнажил меч.

– Милорд префект! – Он попытался окликнуть сэра Конрада, но зарычал от боли, когда грозодский меч Брессинджера вонзился ему промеж костей руки у самого запястья. Клинок часового со звоном упал на пол, и обе млианарши испуганно вскрикнули.

– Идем скорее, пока весь храм не услышал, что мы здесь! – рявкнул Вонвальт.

Мы поспешили за сэром Конрадом, который пронесся по галерее, затем свернул налево, в просторный коридор с готическим сводом, который вел в сторону от главного зала. Часовня Солдата находилась в конце, в самой задней части храма, и попасть туда можно было только одним путем, по которому шли мы. Ни сенаторы, ни храмовник за нами не последовали, и поступили мудро. Впрочем, я слышала их отчаянные голоса и топот ног – несомненно, они побежали за подмогой.

Оказавшись у двери часовни, мы незамедлительно ворвались в нее. Внутри самозабвенно молились храмовники. Даже шум снаружи не вывел их из похожего на транс забытья.

Вонвальт презрительно оглядел их, но не стал задерживаться. Едва он пронесся мимо молящихся, они начали пробуждаться, и их тихое бормотание стихло, однако сэр Конрад уже остановился перед низкой деревянной дверью, завешенной множеством флагов и вымпелов. Не дожидаясь приказа, Брессинджер шагнул вперед и с размаху ударил ногой в то место, где находился замок. Дверь распахнулась.

Думаю, никто из нас не был готов к тому, что мы увидели за порогом.

– Князь Преисподней, – выдохнул Вонвальт, обнажив меч.

– Разорвите связь! – воскликнул знакомый голос.

Это был Бартоломью Клавер.