Тит Андроник

АКТ III

Рим. Улица.

Входят судьи, сенаторы и трибуны со связанными Марцием и Квинтом, которых ведут на казнь; Тит идет впереди, умоляя.

Тит

Молю, сенаторы! Трибуны, стойте!

Из сожаленья к старику, чья жизнь

Прошла средь войн, пока вы мирно спали;

Во имя крови, пролитой за Рим,

Ночей морозных, проведенных в бденье,

И горьких этих слез, текущих ныне

По старческим морщинам на щеках, —

Над осужденными сынами сжальтесь,

Чьи души не испорчены, поверьте!

О двадцати двух сыновьях не плакал, —

На ложе чести умерли они;

Об этих же в пыли напечатлею

Тоску сердечную и скорбь души.

Пусть слезы жажду утолят земли;

Кровь сыновей краснеть ее заставит.

(Бросается на землю.)

Судьи и другие проходят мимо него и уходят.

Земля! Тебе я услужу дождем,

Струящимся из этих древних урн

Сильнее ливней юного апреля:

Я летом знойным орошу тебя,

Зимою снег я растоплю слезами

И вечную весну тебе доставлю, —

Не пей лишь крови сыновей моих.

Входит Люций с обнаженным мечом.

О старцы благосклонные, трибуны!

Возьмите смертный приговор назад,

Пусть я, еще ни разу слез не ливший,

Скажу, что ныне слезы победили.

Люций

Отец мой, ты взываешь здесь напрасно:

Трибуны не услышат, все ушли,

И скорбь свою ты поверяешь камню.

Тит

За братьев, Люций, дай просить твоих. —

Еще раз умоляю вас, трибуны…

Люций

Тебя не слышит ни один трибун.

Тит

Что в том? Не важно это, друг; и слыша,

Не вняли б мне, а если бы и вняли,

Не пожалели бы; но, хоть и тщетно,

Я должен умолять…

Вот почему я скорбь вверяю камням;

Пусть отозваться на тоску не могут,

Но лучше для меня они трибунов

Уж тем, что не прервут моих речей.

Когда я плачу, камни молчаливо

Приемлют слезы, словно плачут вместе;

И если бы их в тоги облачить,

Трибунов равных не нашлось бы в Риме.

О, камни — мягкий воск, трибуны тверже камней

Безмолвен камень, зла он не творит;

А ведь трибуны языком жестоким

Людей на смерть способны обрекать.

(Поднимается на ноги.)

Но почему ты меч свой обнажил?

Люций

Двух братьев я хотел спасти от смерти,

Но за попытку эту вынес суд

Мне приговор: изгнание навеки.

Тит

Счастливец ты! Он услужил тебе.

Как, глупый Люций, разве ты не видишь,

Что Рим — пустыня, где живут лишь тигры?

Нужна добыча им; но в Риме нет

Для них добычи, кроме нас: как счастлив

Ты, изгнанный от хищников навек!

Но кто идет к нам вместе с братом Марком?

Входят Марк и Лавиния.

Марк

Твои глаза готовы ль плакать, Тит,

Иль сердце благородное — разбиться?

Смертельную тебе несу я муку.

Тит

Коль смерть она мне даст, приму ее!

Марк

Вот это дочь твоя была.

Тит

И есть.

Люций

Убит я тем, что вижу!

Тит

Встань, мальчик малодушный, и смотри. —

О дочь моя! Лавиния! Скажи нам,

Скажи нам, чья проклятая рука

Тебя свирепо сделала безрукой?

Глупец! Он воду в море подливал,

Он поджигал пылающую Трою!

Достигла скорбь предела: ты пришла —

Она, как Нил, из берегов выходит.

Где меч мой? Руки отрублю себе

За то, что Рим напрасно защищали;

Питая жизнь мою, вскормили скорбь,

С мольбою безуспешной простирались

И бесполезно послужили мне.

Одной лишь, требую от них услуги:

Чтоб мне одна другую отрубила. —

Дочь, хорошо, что у тебя нет рук:

На службе Риму руки не нужны нам.

Люций

Прекрасная сестра моя, скажи нам:

Кто страшное нанес тебе увечье?

Марк

Орудье усладительное мыслей,

Им выраженных с вялым красноречьом,

Из клетки ныне вырвано прелестной,

Где сладкогласной птицей распевало

И сладкозвучьем нам пленяло слух.

Люций

Сам за нее ответь: чье это дело?

Марк

Такой я повстречал ее в лесу,

Где в поисках убежища блуждала

Она, как насмерть раненная лань.

Тит

О лань моя! Тот, кто ее изранил,

Меня сильней, чем смертью, поразил.

И я тому подобен, кто с утеса,

Пустыней моря окружен, следит

За нарастающим в волнах прибоем

И ждет, чтоб он его коварным валом

В своих соленых недрах поглотил.

Здесь сыновья мои прошли на казнь;

Вот здесь стоит мой третий сын, изгнанник;

Здесь брат мой плачет над моей бедою.

Но всех больнее дочь мне душу ранит, —

Дочь милая, милей моей души, —

Явись ты мне такой в изображенье,

Я б обезумел; что же делать мне,

Когда тебя такой во плоти вижу?

Рук лишена, чтоб слезы отереть,

И языка, чтоб мне назвать злодея.

Супруг твой умер; братьев, обвиненных

В его убийстве, нет уже в живых.

Смотри-ка, Марк, ax, Люций, посмотри:

Лишь братьев назвал, выступили слезы

Росой медовой на ее лице,

Как на завядшей сорванной лилее.

Марк

О том ли плачет, что убит он ими,

Иль потому, что нет вины на них?

Тит

Будь рада, если ими он убит:

Закон свершил возмездие над ними. —

Нет, в деле мерзостном они невинны:

О том сестры свидетельствует скорбь. —

Дай, поцелую, милая, тебя,

Иль сделай знак мне, как тебя утешить.

Не сесть ли брату Люцию и дяде,

Тебе и мне, всем нам у водоема;

Склонясь над ним, смотреть на щеки наши.

Подобные лугам еще сырым

И в пятнах ила после наводненья;

И долго на воду смотреть, пока

Свой чистый вкус она не потеряет,

Соленой став от горьких наших слез?

Иль руки отрубить, как у тебя?

Иль, откусив нам языки свои,

Остаток дней проклятых провести?

Что делать нам? Пусть, языком владея,

Замыслим мы дальнейшие несчастья,

Чтоб в будущем все удивлялись нам.

Люций

Отец, не надо слез; при виде их

Несчастная сестра моя рыдает.

Марк

Терпи, племянница. — Тит, вытри слезы.

Тит

Ах, Марк, мой Марк! Прекрасно знаю, брат:

Платок твой слез моих впитать не может;

Своими ты, бедняк, его смочил.

Люций

Лавиния, тебе я вытру щеки.

Тит

Смотри-ка, Марк! Я понял знак ее.

Имей она язык, она бы брату

Сказала то же, что и я тебе:

Его платок, его слезами смочен,

Ее заплаканных не вытрет щек.

Единодушны мы среди мучений,

Как ад — блаженству, чужды утешений!

Входит Арон.

Арон

Андроник! Государь мой цезарь шлет

Приказ свой: если сыновей ты любишь,

Пусть Люций, Марк иль сам ты, старый Тит, —

Любой из вас, — себе отрубит руку

И цезарю пошлет, а он за это

Тебе вернет живыми сыновей.

То будет выкуп их за преступленье.

Тит

О добрый цезарь! Милый мой Арон!

Певал ли ворон с жаворонком сходно,

Несущим о восходе солнца весть?

Всем сердцем рад я государю руку

Послать. —

Арон, ты мне ее отсечь поможешь.

Люций

Постой, отец мой! Доблестную руку,

Сразившую бесчисленных врагов,

Нельзя послать; моя в обмен послужит:

Кровь легче в юности нам расточать;

Так пусть моя спасает братьям жизнь.

Марк

Не каждая ль из ваших рук за Рим

Кровавую секиру поднимала,

Смерть начертав на вражеских стенах?

За каждой есть высокие заслуги,

Моя ж осталась праздной. Пусть послужит

За жизнь невинных выкупом она;

Ее сберег я для достойной цели.

Арон

Решайте же, чью руку отрубить,

Не то умрут, не получив прощенья.

Марк

Пошлем мою.

Люций

Ее мы не пошлем!

Тит

Друзья, не будем спорить: подобает

Засохшие растенья вырывать;

А посему мою рубите руку.

Люций

Отец мой милый, если я твой сын,

Дай мне от смерти выкупить двух братьев.

Mapк

Нет, в честь отца и материнской ласки

Дай доказать мне братнюю любовь.

Тит

Кончайте сговор! Сохраню я руку.

Люций

Я принесу топор.

Марк

Я в ход пущу топор.

Люций и Марк уходят.

Тит

Я их обоих обману; дам руку

Тебе, Арон, но помоги своею.

Арон

(в сторону)

Коль это звать обманом, — буду честным

И никогда не обману я так.

Но по-другому обману я вас,

С чем согласитесь, не пройдет и часа.

(Отрубает руку Титу.)

Входят Люций и Марк.

Тит

Оставьте спор наш: должное свершилось. —

Дай эту руку цезарю, Арон:

Скажи, что ей обязан он спасеньем

От тысяч бед; пусть он ее схоронит,

Хотя достойна большего она.

Скажи, что сыновей ценю не меньше

Алмазов, дешево приобретенных,

И вместе дорого: свое купил я.

Арон

Иду, Андроник, и взамен руки

Жди с сыновьями скорого свиданья,

(в сторону)

Верней — с их головами. О, я сыт

Одной лишь мыслью о злодействе этом!

Кто чист и глуп, утешен добрым делом;

Я ж буду черен и душой и телом.

(Уходит.)

Тит

Я воздеваю руку к небесам,

Обрубок жалкий долу опуская;

Коль сила есть, что тронется слезами,

Взываю к ней.

(Лавинии.)

Стать хочешь на колени?

Стань, милая, мольбы услышит небо,

Иль вздохами затмим мы небосвод

И солнце затуманим, словно тучи,

Когда его объемлет лоно их.

Марк

О брат мой, рассуждай благоразумно

И так глубоко в крайность не впадай.

Тит

Не глубока ли скорбь, коль дна ей нет?

Так пусть отчаянье бездонным будет.

Марк

Но жалобой пусть разум управляет.

Тит

Когда бы в этих бедах разум был,

Я заключил бы скорбь свою в границы.

Заплачет небо, — залита земля;

Вихрь забушует, — обезумев, море

Грозится небу вздувшимся челом.

А ты разумности в смятенье ищешь?

Я — море; слышишь, как оно вздыхает?

Оно, как небо, плачет; я — земля;

Меня, как море, вздох ее волнует;

Меня, как землю, слез его поток

Потопом заливает, наводняя;

Я не могу вместить его скорбей.

Как пьяница, я должен их извергнуть.

Оставь меня: кто много потерял,

Тот горькой речью облегчает сердце.

Входит гонец, неся две головы и руку.

Гонец

Андроник, плохо ты вознагражден

За руку, посланную государю.

Вот головы двух сыновей твоих,

И руку шлют тебе назад с насмешкой.

Забавно горе им, смешна решимость.

Скорблю сильней я о твоих скорбях,

Чем вспоминая об отце умершем.

(Уходит.)

Марк

Пусть Этны жар в Сицилии остынет,

В моем же сердце запылает ад!

Несчастья эти свыше наших сил.

Кто плачет с нами, нашу боль смягчает;

Осмеянное горе — смерть вдвойне.

Люций

Ах, это зрелище так тяжко ранит,

А все проклятой жизни нет конца!

Пусть жизни смерть свое уступит имя,

Раз в жизни благо лишь одно — дышать!

Лавиния целует Тита.

Марк

Бедняжка, безотраден поцелуй:

Вода студеная земле замерзшей.

Тит

Когда же сну жестокому конец?

Марк

Не обольщай себя; умри, Андроник!

Не сновиденье это; посмотри —

Вот головы двух сыновей твоих,

Твоя рука, и дочь твоя — калека,

И третий сын — изгнанник, смертно-бледный

При этом зрелище, и я, твой брат,

Как изваянье, хладный и недвижный.

Ах! Сдерживать не стану скорбь твою:

Рви серебро седин своих, и руку

Грызи зубами в ярости, и пусть

При страшном этом зрелище навеки

Сомкнутся наши скорбные глаза!

Теперь безумствуй. Что же ты затих?

Тит

Ха-ха-ха!

Марк

Что ты смеешься, Тит? Не время смеху.

Тит

Нет больше слез, чтоб плакать, у меня.

К тому же горе — враг и завладеть

Глазами, влагой полными, желало б,

Чтоб ослепить их данью слез моих.

Но как найду тогда берлогу Мести?

Все мнится, головы мне говорят,

Грозя, что не достигну я блаженства,

Пока все злодеянья в глотки тех,

Кто учинил их, вновь не возвратятся.

Подумаем — решим, что делать мне. —

Несчастные, вокруг меня вы встаньте,

Чтоб каждому из вас душой поклясться

Я мог отмстить за зло, я клятву дал. —

Возьми же, брат, одну из двух голов;

Своей рукой я понесу другую. —

Ты, дочь, участье в этом примешь тоже:

Ты эту руку понесешь в зубах. —

А ты ступай, мой мальчик, удались;

Изгнанник ты и здесь не должен медлить.

Отправься к готам, набери войска.

И, если любите меня, как верю,

Обнимемся, пойдем. Нас ждут дела.

Уходят все, кроме Люция.

Люций

Прощай, Андроник, мой отец достойный,

Несчастнейший из всех, кто в Риме жил! —

Прощай, надменный Рим. Вернется Люций:

В залог остались те, кем был он жив. —

Прощай, Лавиния, сестра моя.

О, если б ты была такой, как прежде!

И Люций и Лавиния живут

В забвенье ныне и в жестоких муках.

Но отомщу я, если буду жив:

Пусть Сатурнин с женою у ворот

Здесь молят, как Тарквиний с королевой.

Теперь же — к готам: собирать войска,

Чтоб Риму отомстить и Сатурнину.

(Уходит.)

Зала в доме Тита. Накрытый стол.

Входят Тит, Марк, Лавиния и Люций Младший — мальчик.

Тит

Садитесь же; смотрите, есть не больше,

Чем следует, чтоб силы поддержать

Для мщения за горькие обиды. —

Марк, разомкни сплетенье скорбных рук;

И дочь и я — безрукие страдальцы,

И выразить не можем тяжкой боли,

В отчаянье заламывая руки.

Ты видишь, только правая рука

Осталась у меня, чтоб грудь терзать.

И, если сердце, обезумев с горя,

Забьется здесь, в глухой темнице плоти,

Вот так стучу по нем.

(Лавинии.)

Ты, образ скорби, говоришь без слов!

Но коль неистово забьется сердце,

Ударом в грудь его не усмирить.

Рань сердце вздохом, стонами убей;

Иль в зубы ножик небольшой возьми

И возле сердца сделай им отверстье,

Чтоб слезы все, текущие из глаз,

Струились в сток и скорбного безумца

Своей соленой влагой затопили.

Марк

Стыдись! Так дочь ты учишь налагать

На жизнь свою насильственные руки?

Тит

Ты заговариваться стал от горя!

Нет, Марк, безумным должен быть лишь я.

Как может руки наложить она?

О, для чего ты молвил слово: руки!

Энея ль принуждать, чтоб гибель Трои

И скорбь свою поведал дважды он?32

Руководись иным, не трогай руки,

Чтоб не напомнить, что у нас их нет. —

О стыд! Я речь слагаю, как безумец!

Как будто мы забыли б, что безруки, —

Не повтори брат Марк нам слово: руки! —

Давайте есть. Отведай это, дочь. —

Здесь нет питья! Марк, слушай, дочь сказала. —

Толкую я страдальческие знаки, —

Сказала: нет питья ей, кроме слез,

От горя накипевших на щеках.

Хочу понять страдалицу немую

И выучить движенья наизусть.

Как нищие отшельники молитву:

Вздохнешь ли ты, обрубки ль к небу вскинешь

Мигнешь, кивнешь иль станешь на колени, —

Из жестов всех составить алфавит

И научиться понимать все мысли.

Люций Младший

Брось, дедушка, ты сетовать так горько,

Развесели забавной сказкой тетю.

Марк

Увы, мой нежный отрок, — он растроган

И плачет, видя огорченье деда.

Тит

О нежный отпрыск! Создан ты из слез,

И слезы скоро жизнь твою растопят.

Марк ударяет по блюду ножом.

Что ты ударил, Марк, своим ножом?

Марк

То, что убил я, брат мой: это муха.

Тит

Убийца! Сердце мне ты убиваешь…

Мой взор пресыщен видом всяких зверств:

Нет, не пристало Марку, брату Тита,

Убить невинного. Уйди отсюда:

Мы, видно, не товарищи с тобой.

Марк

Увы! Убита мной всего лишь муха.

Тит

А если мать с отцом у мухи были?

Как золотые крылышки повесят

И жалобно в пространство зажужжат!

Бедняжка муха!

Жужжаньем мелодическим потешить

Явилась к нам, — а ты убил ее.

Марк

Прости, — была противной, черной муха,

Как мавр Арон, — и я убил ее.

Тит

О-о-о!

Тогда прости, что упрекал тебя:

Ты, значит, совершил благодеянье.

Дай мне твой нож, натешусь я над нею,

Вообразив себе, что это мавр,

Чтоб отравить меня, сюда явился!

Так вот тебе! За Тамору теперь!

Ах, подлый! —

Надеюсь я, не так мы низко пали,

Чтоб мухи не убить нам, если муха,

Как уголь, черным мавром мнится нам.

Марк

Увы, бедняк так горем поражен,

Что призраки за правду принимает.

Тит

Убрать все со стола! — К тебе пойдем,

Лавиния, и вместе мы прочтем

О старине печальные сказанья. —

Идем со мной, мой мальчик; зреньем юный,

Читай, когда начнет слабеть мое.

Уходят.