Ткачи времени

Глава первая

Со дня на день осень готовилась вступить в свои права и окрасить листья в рыжий и ярко-алый, однако сейчас, в ярком полуденном свете, они переливались изумрудной зеленью. Солнце согревало мое лицо, и все казалось возможным. Но скоро лучи его должны были потерять свое тепло — лето заканчивалось, жизнь неумолимо двигалась по заданному кругу. Как бездушная машина. Как я.

Я стояла прямо у входа в академию, где училась моя сестра, и единственная ждала окончания занятий. Когда я только вступила на первый круг тестирования, Ами подняла свой розовый пальчик и заставила меня поклясться, что я буду по-прежнему встречать ее каждый день, несмотря ни на что. Это было непростое обещание, учитывая, что меня могли призвать и доставить к башням Ковентри в любой момент. И все же я исполнила его и продолжала встречать сестру каждый день. Каждой девочке в жизни нужен неизменный ориентир. Пускай это всего лишь кусочек шоколада в конце каждого месяца, пускай лишь окончание занятий. Я мечтала только о том, чтобы моя маленькая сестренка жила полной жизнью, хоть летняя жара и должна была скоро закончиться.

Прозвенел звонок, и девочки стайкой высыпали на улицу. Повсюду замелькала клетчатая форма, в тишине раздался переливчатый смех. У Ами всегда было гораздо больше друзей, чем у меня, и вот теперь она бежала вперед, окруженная стайкой девочек-подростков. Я помахала ей, и она тут же бросилась ко мне, схватила меня за руку и потянула в сторону дома.

— Ты сдала? — с придыханием спросила она, выскочив вперед.

Я на мгновение заколебалась. Если и был кто-то, кто был бы рад происшедшему, так это Ами. Если бы я сказала ей правду, она бы завизжала и яростно захлопала в ладоши. А потом бросилась бы мне на шею, и на миг ее радость стала бы моей радостью, заставив меня поверить в то, что все теперь будет хорошо.

— Нет, — солгала я, и лицо Ами погрустнело.

— И хорошо, — рассудительно кивнув, произнесла она. — Так ты сможешь по крайней мере остаться в Ромене. Со мной.

Гораздо легче было притвориться, что сестра права, и не думать ни о чем, прислушиваясь иногда к ее щебетанию, чем показать, что происходило на самом деле. Впереди меня ждала целая жизнь в качестве Пряхи и только одна ночь, чтобы побыть просто ее сестрой. Я не переставала вовремя охать и ахать, так что Ами казалось, будто я ее слушаю. На миг я представила, как сестренка становится взрослой и уверенной в себе. Кто знает, может, когда я уйду, ей не придется тратить кучу времени на поиски своего места в жизни.

Школьные занятия Ами заканчивались в то же время, что и обыкновенная рабочая смена, так что мама уже ждала нас дома. Она сидела на кухне, опустив голову, однако, как только мы вошли, тут же подняла глаза и внимательно посмотрела на меня. Сделав глубокий вдох, я медленно покачала головой, и мама с облегчением выдохнула. Она порывисто обняла меня, и я не поторопилась высвободиться из ее объятий, нежась в облаке любви. Именно поэтому я и не сказала им правду. Больше всего на свете мне сейчас нужна была их любовь — не восхищение, не огорчение, только любовь, которая делала меня частью семьи.

Мама отстранилась и заботливо поправила упавшую мне на лицо прядь волос. Она не улыбалась. Да, я якобы провалила тест, однако, несмотря на это, мама понимала, что наше с ней время истекло. Даже если мне не пришлось бы уходить из дома, я все же должна была вскоре получить профессию, а потом и выйти замуж. Зачем же было говорить ей, что она потеряет меня сегодня ночью? Сейчас важно было лишь то, что происходило в этот момент.

Обыкновенный ужин за обыкновенным столом. Не было ничего особенного, кроме маминого фирменного блюда — жареной свинины. В коридоре тикали дедушкины часы, цикады за окном исполняли летнее крещендо, в отдалении шумела дорога, догорающий закат медленно перетекал в сумерки. Этот день ничем не отличался от сотни точно таких же, но сегодня мне уже не суждено было выскользнуть из своей кровати и прокрасться на цыпочках в родительскую спальню. Окончание тестирования — это еще и конец многих лет обучения.

Мы с родителями жили в ветхой хижине за пределами большого города. В свое время им предоставили право на рождение двоих детей и выделили соответствующее жилье. Мама рассказывала, что они подавали прошение еще на одного ребенка. Мне тогда было восемь, и родители еще не знали о моем предназначении, однако им отказали. Цена за свободное развитие каждой личности — жесткий контроль Гильдии над рождаемостью. Мама поведала об этом однажды утром перед уходом на работу. По ходу рассказа она поправляла тщательно завитые локоны; голос ее был начисто лишен каких-либо эмоций. Я просила ее о братике. Мама подождала, пока я дорасту до того, чтобы понять, а затем объяснила, что это было абсолютно невозможно из-за сегрегации. Только вот я все равно обиделась. Рассеянно гоняя еду по тарелке, я вдруг поняла, насколько все было бы проще, родись я мальчиком или родись мальчиком моя сестра. Держу пари, родители тоже хотели сыновей. Тогда им не пришлось бы переживать из-за нашего ухода.

— Аделиса, — мягко сказала мама, — ты ничего не ешь. Экзамены закончились. Я думала, у тебя наконец появится аппетит.

Маме очень хорошо удавалось выглядеть невозмутимой, но порой я начинала задумываться, не был ли толстый слой косметики на ее лице своеобразной уловкой. Возможно, эти нарумяненные щеки и напомаженные губы были ее личным способом держать марку. Ей ничего не стоило выглядеть вот так. Безукоризненно уложенные алые волосы, безупречный костюм секретаря. Она была воплощением всего того, что люди хотят видеть в женщине: красивая, ухоженная, покорная. До одиннадцати лет, когда они с отцом начали тренировать меня быть неуклюжей, я и не знала, что она может быть совершенно другой.

— Я в порядке.

Мой ответ получился невыразительным и неубедительным, и мне вдруг тоже захотелось иметь на лице слой макияжа, чтобы спрятаться под ним. Но до окончания тестирования девочки должны были выглядеть чистыми и невинными — как во внешности, так и в поведении. Общественная мораль гласила, что девочки со способностями к ткацкому ремеслу не имели права растерять их в мирской суете. Некоторые из моих одноклассниц были такими же нежными и утонченными, как моя мама. Я же была чересчур бледна. Кожа моя смотрелась тускло в обрамлении рыжеватых волос. Ах, если бы они были такими же ярко-алыми, как у мамы, или золотистыми, как у Ами! Но нет, мои волосы были тусклее засаленного пенни.

— Мама приготовила сегодня праздничный ужин, — заметил отец.

Голос его звучал мягко, однако я поняла: он хотел сказать, что я зря переводила еду. Я посмотрела на картошку с двумя пересушенными кусочками мяса и почувствовала себя виноватой. У меня на тарелке лежал, должно быть, двухдневный рацион, а впереди нас еще ждал торт!

Торт принесли из пекарни. Он был огромным, залитым глазурью. Мама уже пекла нам небольшие тортики на дни рождения, однако они и в подметки не годились этому сказочному чуду с сахарными цветами и кружевными узорами. Я знала, что стоил он, как половина нашего недельного рациона. Его наверняка собирались доедать на завтрак еще много дней до следующей зарплаты. При виде тонкого белого узора на торте мой желудок жалобно заурчал. Я не привыкла есть сладкое и к тому же совсем не была голодна. Я едва сумела прожевать пару маленьких кусочков пережаренного мяса.

— Вот такой торт я хочу на день рождения, — выдохнула Ами. Она никогда прежде не видела ничего подобного. Когда Ами пришла сегодня домой из академии, мама пообещала, что купит ей похожий торт на день рождения. Для девочки, которая всю жизнь ходила в обносках, это стало бы небывалой роскошью, однако мама, видимо, хотела немного подсластить ее тяжелые ученические будни.

— Он будет поменьше, — сказала мама, — и ты не получишь ни кусочка, пока не съешь свой ужин.

Я не смогла удержаться от улыбки, заметив, как Ами принялась судорожно поглощать содержимое своей тарелки. Она запихнула в рот столько еды, что ей с трудом удалось все проглотить. Мама называла ее «едоком». Я бы хотела есть с таким же аппетитом, когда меня охватывало восхищение, или напряжение, или грусть, но у меня все было по-другому: нервы напрочь отбивали у меня желание есть, а одна мысль о том, что это был мой последний ужин с семьей, заставляла мой желудок сжиматься в комок.

— Ты купила его для Аделисы? — с набитым ртом спросила Ами.

— Закрой рот и ешь спокойно, — ответил отец, слегка улыбнувшись.

— Да, Аделиса заслужила сегодня кое-что особенное. — Голос мамы звучал абсолютно спокойно, однако лицо ее сияло, а на губах играла легкая улыбка. — Думаю, мы должны отпраздновать.

— Сестра Марфы Кроссикс на прошлой неделе провалила тестирование и до сих пор не выходит из комнаты, — заявила Ами, проглотив очередной кусок мяса. — Марфа сказала, что все вели себя так, будто кто-то умер. Ходили такие грустные. Ее родители даже выбили разрешение на свидания, чтобы хоть как-то ее взбодрить. Теперь у нее назначены встречи чуть ли не со всеми свободными парнями в Ромене.

Ами захохотала, однако остальные промолчали. Я изучала узор на торте, пытаясь определить, в какой технике работал пекарь. Ами совершенно не замечала отрицательного отношения родителей к одобренному Гильдией плану обучения и брачным законам. С другой стороны, они еще ни разу не говорили с ней начистоту. Я была уже достаточно взрослой и понимала, почему они не хотели, чтобы я становилась Пряхой, хотя они всегда были крайне осторожны в выражениях при разговорах со мной.

Папа откашлялся и посмотрел на маму в поисках поддержки.

— Некоторые девочки и вправду сильно хотят попасть в Ковентри. Сестра Марфы, должно быть, очень разочарована.

— Я тоже хочу, — весело щебетала Ами, отправляя в рот целую горку картошки. — Нам показывали картинки в академии. Пряхи такие красивые, и у них есть все, чего только душа пожелает.

— Догадываюсь, — протянула мама, точными движениями разрезая мясо на маленькие кусочки.

— Не могу дождаться тестирования. — Ами мечтательно вздохнула, и мама нахмурилась, но сестренка была слишком возбуждена, чтобы это заметить.

— Эти девушки обладают массой привилегий, но, если бы Аделису призвали, мы бы больше никогда ее не увидели, — очень осторожно сказала мама.

Родители уже начали предпринимать робкие попытки настроить Ами на нужный лад, хотя пока это у них не слишком получалось. Ами могла часами болтать ни о чем с каждым, кто готов был ее слушать, поэтому разговаривать с ней на серьезные темы было практически невозможно. Мне же рассказы Ами о страданиях юных школьниц и программах, которые она смотрела по телевидению, даже нравились. Так я отдыхала перед долгими ночами тренировок и обучения тому, как следить за своим языком, чтобы не сказать лишнего. Свернувшись в постели вместе со своей маленькой сестренкой и лежа так, пока она не заснет, я только и чувствовала себя нормальной.

Но торт мог принести радость лишь на один вечер. А потом родители должны были еще долго готовить Ами к провалу на экзаменах. Она пока ни разу не проявила способностей к ткацкому мастерству, однако они все равно собирались тренировать ее. Хотелось бы мне знать, будет ли она и через четыре года так же страстно желать стать Пряхой?

— Марфа говорит, что, когда станет Пряхой, обязательно попросит, чтобы ее фотографии регулярно печатали в Бюллетене. Тогда ее родители не будут скучать. Думаю, я тоже попрошу об этом. — Лицо Ами было так серьезно, будто она и впрямь была уверена, что все сложится именно так.

Мама молча улыбнулась. Как и все девочки, Ами восхищенно рассматривала яркие картинки ежедневного бюллетеня, однако не слишком понимала, чем на самом деле занимались Пряхи. Само собой, она знала, что они ткут и тем самым поддерживают в порядке ткань этого мира, — все девочки узнавали это еще в академии. Но однажды наши родители должны были объяснить ей, что на самом деле желания и добрые намерения самих прях не имели ровно никакого значения — над всем властвовала коррупция. Абсолютная власть над всеми нами, включая и самих Прях, была сосредоточена в руках Гильдии. Впрочем, нас продолжали кормить и защищать. Я слушала своих родителей, но все равно не могла понять: разве забота о сытой и спокойной жизни других — это настолько плохо? Я понимала только одно: мой уход вот-вот собирался разбить им сердце, и у меня больше не будет шанса передать им весточку, чтобы показать, что со мной все в порядке. Наверное, мне тоже придется печатать свои фотографии в Бюллетене, как Марфе Кроссикс.

Мы молча доели все, что оставалось на тарелках, и все взгляды устремились к белому воздушному сооружению прямо перед нами. Маленький дубовый стол отлично подходил для нашей семьи. Обычно нам было удобно передавать друг другу тарелки и чашки и самим накладывать ужин, но сегодня маме пришлось обслужить нас, потому что торт занял собой почти все место. Я с завистью смотрела, как горели глаза Ами — возможно, она представляла, свой праздничный торт: ей ведь должно было исполниться целых тринадцать лет! Родители же чувствовали спокойствие и умиротворение — и радость.

— Мне жаль, что ты провалилась, Ади, — сказала Ами, посмотрев мне в глаза. Затем ее взгляд вновь обратился к торту.

— Аделиса ничего не провалила, — поправил ее отец.

— Но ее ведь не выбрали.

— Мы и не хотели, чтобы ее выбрали, — отозвалась мама.

— А ты хотела, чтобы тебя выбрали, Ади? — невинно спросила Ами.

Я неуверенно покачала головой.

— Но почему? — удивилась сестра.

— Ты сама хочешь такой жизни? — спокойно спросила ее мама.

— Почему вы все против Прях? Я не понимаю, что мы вообще празднуем. — Ами, не отрываясь, глядела на торт. Она никогда еще не говорила с нами так грубо.

— Мы ничего не имеем против Прях, — резко оборвала ее мама.

— И против Гильдии, — добавил папа.

— И против Гильдии, — кивнув, повторила мама. — Но если ты пройдешь тестирование, то уже никогда не сможешь вернуться сюда.

Сюда — это в малюсенькую двухкомнатную квартирку, где среди соседей одни девчонки, а на то, чтобы встретить мальчика своего возраста, можно даже не надеяться. В дом, где в стенах устроены тайники и за стенными панелями хранятся книги и другие сокровища, на протяжении сотни лет передававшиеся от матерей к дочерям. Мне всегда особенно нравилось радио, хотя оно и не работало. Мама рассказывала, что когда-то по радио можно было услышать музыку, разные истории и даже новости — прямо как на нынешнем телевидении, только без видеоряда. Я спросила однажды, зачем мы храним эту бесполезную штуковину, и мама ответила, что помнить прошлое всегда полезно.

— Но Пряхи живут, как в сказке, — возразила Ами. — Они ходят на вечеринки и носят красивые платья. Пряхи наделены властью.

Последние слова словно повисли в воздухе, и родители с грустью переглянулись. Власть? Никто не мог быть уверен в том, что ему разрешат иметь детей. Никто не в силах был изменить существующий режим. Никто не выбирал свой путь и свою роль в обществе. Разве такая власть была истинной?

— Если ты думаешь, что они могут влиять… — тихо начала мама, но тут папа закашлялся.

— Они едят торты, — со вздохом произнесла Ами и тяжело навалилась на стол.

Папа бросил короткий взгляд на ее несчастное лицо, откинул голову и захохотал. Спустя мгновение к ним присоединилась и моя вечно серьезная мама. Даже я почувствовала, что вот-вот готова была разразиться таким же хохотом. Ами изо всех сил пыталась страдать дальше, однако уголки ее губ неудержимо расползались в улыбке.

— Твои косметические пробники придут на следующей неделе, Аделиса, — повернувшись ко мне, сказала мама. — Я научу тебя всем этим пользоваться.

— Видит Аррас, мне бы лучше уметь наносить косметику. Разве не это главная забота девушки? — Шутка вырвалась у меня прежде, чем я успела ее обдумать. У меня была дурацкая привычка сыпать остротами, когда я нервничала. Судя по встревоженному лицу мамы, эта шутка мне не слишком удалась.

— А я сразу приступлю к организации твоих свиданий, — подмигнув, заявил папа, и напряжение, повисшее между нами с мамой, тут же ушло.

Вот тут я уже и вправду рассмеялась, несмотря на ледяной ужас, сковавший все мышцы моего тела. Родители ни за что не стали бы торопить меня с замужеством, как это часто бывает в других семьях, даже если бы мне прислали постановление сделать это не позже восемнадцати лет. Но мое приподнятое настроение сохранялось недолго. О замужестве, которое и раньше казалось мне чем-то совершенно нереальным, теперь можно было и вовсе забыть. Пряхи замуж не выходили.

— Ну а я помогу тебе подобрать в кооперативе подходящие оттенки косметики, ладно? — напомнила Ами. Она изучала каталоги и фотографии моделей с того самого момента, как научилась читать. Мама редко брала нас с собой в городской кооперативный магазин, а когда такое все-таки случалось, мы покупали скучные товары для дома, а не восхитительную косметику.

— Я слышал, ко дню назначений они собираются увеличить количество учителей в войсках, — посерьезнев, сказал папа.

Я всегда мечтала быть учителем. Не секретарем, не няней, не рабочим на фабрике — ни одна из этих женских профессий не оставляла места для творчества. Даже в академии, находящейся под жестким контролем Гильдии, было куда больше возможностей для самовыражения, чем в стенографировании мыслей какого-нибудь бизнесмена.

— Ох, Ади, из тебя выйдет замечательная учительница, — вставила свои пять копеек Ами. — Что бы там тебе ни поручили, лучше не просиживать штаны в офисе. Мы только что закончили класс стенографии — такая скукотища! Да еще и кофе целыми днями подавать! Правда, мам?

Ами вопросительно посмотрела на маму, и та коротко кивнула. Моя сестра была слишком рассеянна, чтобы заметить короткую вспышку боли, промелькнувшую в маминых глазах, но я ее разглядела.

— Я готовлю огромное количество кофе, — признала мама.

У меня ком подступил к горлу: заговорив, я бы, наверное, расплакалась.

— Уверена, тебе пришлют назначение на учительскую должность, — сказала мама больше для того, чтобы сменить тему, а потом похлопала меня по руке.

Должно быть, я выглядела неважно. Я попыталась представить, как чувствовала бы себя, если бы мне и вправду оставалась всего неделя до дня назначений, и не смогла. Я ожидала, что меня будут целый месяц тестировать, затем отчислят и припишут на какую-нибудь должность. Так было до первого раза, когда я оказалась у станка, — огромной автоматизированной машины, на которой ткалась ткань Арраса. Тогда все пригодные девочки впервые увидели этот станок. Мне просто нужно было делать вид, что я не замечаю узора, как остальные, и говорить проктору заученную ложь. Если бы я не начала скользить по нитям, меня бы отчислили, и тогда назначение зависело бы только от моей академической успеваемости. Я годами добросовестно училась стенографии, домашнему хозяйству и хранению информации. Однако ни одному из этих умений не суждено было мне пригодиться.

— Нам нужна новая учительница, — прервала ход моих мыслей Ами. — Миссис Свондер ушла.

— Она ждет ребенка? — делано безразлично спросила мама, и взгляд ее потускнел.

— Нет, — покачала головой Ами. — Директор Диффет сказал, что с ней случилось недоразумение.

— Недоразумение? — нахмурился папа.

— Ну да. — Ами кивнула, глаза ее внезапно округлились. — Не знаю никого, с кем еще случалось подобное.

В ее голосе слышались нотки испуга и восхищения. Никто из нас не знал ни одного человека, с которым случалось недоразумение, потому что недоразумений в Аррасе не бывало вообще.

— А директор Диффет не рассказал, что произошло? — спросила мама так тихо, что я едва различила ее голос в абсолютной тишине комнаты.

— Нет, но нам сказали ни о чем не беспокоиться. Подобные недоразумения случаются крайне редко. Гильдия обязательно проведет расследование, и все будет улажено. Интересно, она в порядке? — с надеждой спросила она.

Что бы ни сказал папа, сестренка готова была поверить. Я тут же вспомнила себя в ее возрасте, когда абсолютное доверие каждому родительскому слову давало сладкое ощущение комфорта и безопасности.

Отец улыбнулся плотно сжатыми губами и коротко кивнул. Взгляд мамы пересекся с моим.

— Странно, правда? — Мама наклонилась к папе так, чтобы Ами не расслышала ее вопроса, но это было совершенно не обязательно: Ами и так уже полностью погрузилась в изучение торта.

— Недоразумение? Конечно.

— Нет. — Мама покачала головой. — То, что директор им сказал.

— Похоже, дело плохо, — шепотом ответил папа.

— Не смогли скрыть какие-то махинации?

— Мы у себя на станции ничего подобного не слышали.

— Из девочек сегодня тоже никто ни о чем таком не упоминал.

Мне тоже хотелось поучаствовать в разговоре, но я не знала ничего интересного. Улица за окном погрузилась в ночной сумрак. Я видела темный силуэт растущего во дворе дуба, но больше ничего. Оставалось так мало времени, а мы тратили его на обсуждение того, что случилось с миссис Свондер.

— Пора есть торт! — громко воскликнула я.

Мама вздрогнула, затем обвела внимательным взглядом все тарелки и согласилась со мной.

Папа разрезал торт старым ножом для резки хлеба. Глазурь размазалась по тарелке, а красные цветы распались на маленькие розовые комочки. Ами чуть не с ногами залезла на стол, и мама пустила по кругу тарелки. Не успела я поднести кусочек ко рту, как мама остановила меня.

— Аделиса, да будет благословен твой путь. Мы гордимся тобой.

Мамин голос прервался, и я поняла, насколько был важен для нее этот момент. Как же долго ждала она этого дня: тестирование подошло к концу, и теперь передо мной простиралась целая жизнь. Я не решалась поднять глаз. Мама сказала нам есть торт, а сама принялась вытирать с лица потеки туши.

Отправив кусочек в рот, я с трудом проглотила его. Он оказался настолько сладким, что встал мне поперек горла, а нос страшно зачесался. Заглушить эту сладость удалось, только выпив разом полстакана воды. Потом пришел черед Ами, но ее мама не остановила. В конце концов, это мое тестирование завершилось сегодня. С завтрашнего дня родители собирались начать готовить сестру к провалу на экзаменах.

— Девочки, — начала мама, но мне уже не довелось узнать, что она хотела сказать.

Раздался громкий стук в дверь, а затем топот. Уронив вилку, я почувствовала, как кровь отлила от лица и прилила к ногам. Я словно приросла к стулу.

— Аделиса, — выдохнул папа и ни о чем не спросил, уже зная ответ.

— Времени нет, Бенн! — взвизгнула мама.

Ее невозмутимое спокойствие разрушилось, однако она тут же вновь взяла себя в руки и стиснула руку Ами.

Послышался странный нарастающий гул, а затем в комнате раздался голос:

— Аделиса Льюис была призвана, чтобы служить Гильдии двенадцати. Да благословенны будут Пряхи и весь Аррас!

Все соседи высыпали на улицу: ни один человек в Ромене не пропустил бы призыв по собственному желанию. Бежать было некуда. Здесь меня знала каждая собака. Я встала, чтобы открыть дверь призывной группе, но папа толкнул меня в сторону лестницы.

— Папочка! — в Голосе Ами звучал ужас.

Я бросилась к сестре и крепко схватила ее за руку, а затем, скрючившись, пошла вслед за ней и за папой в подвал. Я понятия не имела, что он задумал. Наш подвал был всего лишь сырым, наполненным скудными припасами погребом. Мама подбежала к несущей стене и спустя мгновение отодвинула в сторону часть кирпичей, за которыми оказался узкий тоннель.

Мы с Ами застыли на месте, непонимающе глядя в проход. В глазах сестренки читался тот же ужас, что сковывал мои конечности. Мир перед глазами начал расплываться. Я абсолютно не понимала, что происходило вокруг. Реальна была лишь липкая ладошка Ами в моей руке, и я крепко-крепко сжимала ее ради нас обеих. Наконец я пришла в себя, но в этот момент мама вырвала Ами у меня из рук, и я закричала так, будто провалилась в пустоту.

— Ади! — воскликнула Ами, пытаясь вырваться из маминых объятий.

Страх в ее голосе отрезвил меня, и я прокричала в ответ:

— Все хорошо, Ами. Иди с мамочкой.

Мама вздрогнула и на мгновение ослабила хватку. Я не могла припомнить, когда в последний раз называла ее мамочкой, ведь я всегда считала себя слишком серьезной и взрослой для таких пустяков. По лицу мамы покатились слезы, и она отпустила Ами. Сестра прыгнула ко мне в объятия, и я вдохнула запах ее свежевымытых волос, удивившись тому, как сильно колотилось ее сердце. Мама обняла нас обеих, и я всем телом ощутила тепло ее рук. Но все закончилось слишком быстро. Она торопливо поцеловала меня в лоб, и они ушли.

— Аделиса, сюда! — Папа подтолкнул меня к еще одному проходу, такому же, как тот, через который ушли мама с сестренкой. У самого входа мы остановились, папа крепко перехватил мою кисть, и я ощутила на запястье обжигающий холод металла, а затем холод сменился обжигающим жаром. Когда папа отпустил руку, я тут же принялась дуть на ожог, пытаясь погасить жар.

— Что… — Я вгляделась в лицо отца, попытавшись понять, зачем надо было меня клеймить, а затем перевела взгляд обратно и увидела на коже бледный кружок циферблата наручных часов. Его едва можно было разглядеть.

— Надо было сделать это давным-давно, но… — Папа сдержал чувства и плотно сжал челюсти. — Это поможет тебе не забывать, кто ты есть. А теперь, малышка, тебе пора уходить.

Я вгляделась в глубину тоннеля, ведущего в пустоту.

— Куда он ведет? — от страха мой голос сорвался. Спрятаться в Аррасе было невозможно, и к тому же, это считалось государственной изменой.

Над нами раздался топот ботинок по деревянному полу.

— Иди, — умоляюще произнес папа.

Люди зашли в столовую.

— Еда осталась на столе! Они не могли далеко уйти.

— Осмотрите весь дом и выставьте кордоны на улицах.

Топот переместился в район кухни.

— Папа… — Я обняла отца, отчаянно надеясь, что он пойдет со мной или выйдет отсюда по какому-нибудь другому тоннелю.

— Я знал, нам ни за что не удастся скрыть, насколько ты особенная, — пробормотал отец, уткнувшись в мои волосы. Дверь в подвал распахнулась настежь.

Но я не успела сказать, как мне жаль, что я их подвела, и как сильно я его люблю: топот раздался уже на лестнице. Я нырнула в провал. Отец передвинул часть стены на место, и вокруг стало темно. Сердце мое сжалось от страха. А потом отец остановился. В тоннель все еще просачивался свет из подвала. Я не могла пошевелиться.

И тут кирпичная кладка начала рушиться и проход снова осветился. Подавив рвущийся наружу крик, я бросилась вперед, в темноту. Останавливаться было нельзя. Попытавшись забыть отца, мать и Ами, оставшихся в другом тоннеле, я пошла между холодных земляных стен.

Только вперед.

Я повторяла это снова и снова, больше всего на свете опасаясь того, что, замедлив ход, опять впаду в оцепенение. Но каким-то образом мне удавалось продвигаться все дальше и дальше во тьму до тех пор, пока в ногу мне не впилась холодная сталь. Я закричала, но сталь лишь глубже вошла в кожу и начала тащить меня назад, к свету, к людям в тяжелых ботинках, к Гильдии. Я попыталась сопротивляться, но тиски были слишком крепки и каждая попытка вырваться оборачивалась лишь тем, что металл еще сильнее впивался мне в голень.

Бороться было бесполезно.