То памятное утро

Утро святого семейства

Они вышли из дома все вместе сразу же после завтрака. Ребенок собирался в школу, а родители — на ярмарку в Кестхей.

Жупан вывел из хлева предназначенную для продажи корову Пеструшку и остановился посреди двора, держа в руках веревку. Он был готов в дорогу и поджидал жену, которая торопливо одевалась: зашнуровывала свои высокие ботинки и при этом успевала отчитывать сына — Янчи вздумал идти в школу босиком.

— На улице-то тепло, — канючил мальчик, — все ребята ходят босиком.

— И пусть себе ходят, а ты надевай башмаки. Наступит лето, будешь дома босиком бегать, а пока я не позволю.

— Надо мной все смеются.

— Вольно им смеяться, — проговорила женщина, — будь у них такая обувка, они бы от нее не отказывались. Радуйся, что у тебя всего хватает!

Слова матери вовсе не утешили Янчи: только отсутствие башмаков могло бы его осчастливить. Он крепко возненавидел их.

— Все равно не надену!

— Попробуй-ка мне еще перечить, — сказала женщина, и глаза ее потемнели.

— Анна, — раздался со двора голос мужа, — что ты там копаешься?

— Парень никак не слушается. Башмаки надевать не хочет.

Ответом ей было молчание, и лишь немного погодя послышался неуверенный голос отца:

— Не упрямься. И не задерживай мать.

— Слыхал? — спросила женщина.

Мальчик присел на табуретку и стал зло, рывками натягивать башмаки.

— Не строптивься, не то получишь. Из-за тебя только время теряем. Нам давно ехать пора.

Янчи шнуровал башмаки и что-то бурчал себе под нос, стараясь, чтобы мать не разобрала слов.

Но той было достаточно его ворчания.

— Что ты сказал?

Тут Янчи так и взвился на дыбы.

— Ничего! Деньги мои отдавай! — крикнул он, задыхаясь от бешенства. — На ярмарку мне нельзя, босиком тоже нельзя… Отдавай деньги, ничего мне не покупайте!

Тут он враз схлопотал оплеуху, мать толкнула его так, что мальчонка вылетел за дверь и остановился лишь посреди двора. Рядом с отцом, который держал на веревке Пеструшку.

Янчи, понурясь, застыл на месте, с ранцем за спиной: один башмак зашнурован, второй — нет. Он молча изо всех сил боролся с подступившими слезами и, чтобы не разреветься, даже сгорбился весь, стиснув кулаки.

— Вот и достукался, сам видишь, — тихо проговорил Жупан.

Отец без гнева, чуть ли не смущенно смотрел на сына, перебирая в руках веревку.

— Чего ты матери перечишь?

Мальчик не ответил, но, услышав вопрос отца, все-таки расплакался, словно участливый тон взрослого лишил его остатков самообладания.

— Не реви, — расстроенно бросил отец, — ведь знаешь: мать хочет, чтобы ты ходил в ботинках. Ты должен ее слушаться.

— Все надо мной смеются.

— Не обращай внимания. Завидуют, вот и смеются.

— Нет, — произнес мальчик. — Они говорят, что я — барчук.

Тут Жупан неожиданно разозлился:

— Черт бы побрал эти башмаки! Сними их по дороге и иди себе босиком. А как домой возвращаться — опять натяни, чтоб мать не прознала.

— Тогда мне еще пуще достанется.

— Почему?

— Я уж пробовал. Ребята говорят, что я трус.

— Не бери в голову, — нерешительно повторил Жупан. — Подумаешь, экий стыд — в башмаках ходить!

— Да ведь надо мной ребята все время издеваются. Говорят, будто я маменькин сынок и трус.

— А ты их не слушай.

Мальчика, однако, не успокоили слова отца, хотя он и прекратил хныкать, но по тому, как он нервно переступал с ноги на ногу, было заметно: он не может и не хочет примириться со своей участью. Он бросил в сторону отца робкий, полный затаенной надежды взгляд.

— Папаня, — проговорил он, — позволь мне ходить босиком.

Жупан раздраженно передернул плечами.

— Я-то разрешил бы тебе, уже май на дворе и погода стоит хорошая. В твои годы я никакой обувки не знал не то что в мае, а уж с конца марта и по самый ноябрь. В этакую теплынь да в башмаках ходить — дурь несусветная. Но мать твоя прямо помешалась на этих ботинках. Ты уж ее послушай. А как экзамены сдашь — шлепай себе дома босиком в свое удовольствие.

Мальчик грустно выслушал отца, глядя прямо перед собой, а потом произнес:

— Я вчера сказал ребятам, что… с сегодняшнего дня тоже буду ходить босиком. Я обещал. А они мне не верили.

Тут голос его дрогнул. Он с надеждой уставился на Жупана. Отец хотел было ответить, но в этот момент из кухни донесся громкий голос жены:

— Йожи, бумага на корову у тебя?

Мужчина дважды ощупал внутренний карман пиджака.

— Нет, — смущенно ответил он, — у меня нет, я не брал.

— Так нам сроду до ярмарки не добраться! Остальной народ уж давно прошел, а те села — и Жиди, и Вамуши — у черта на куличках! Пока вы прособираетесь, аккурат к шапочному разбору поспеем… — Это она прокричала уже из комнаты.

— Чего же ты раньше не сказала? — пробурчал Жупан, а вслух громко крикнул: — Она на комоде, под вазой!

Наконец, закончив сборы, женщина вышла из дома, в руке она держала нужное свидетельство, хозяйка заперла дверь кухни, взяла прут, прислоненный к стене, и подошла к мирно стоявшей Пеструшке.

— Пошли, что ли, — сказала она мужу. Затем бросила взгляд на сына: — Ты все еще здесь прохлаждаешься? В школу опоздаешь.

Тут Анна заметила, что один из башмаков Янчи не зашнурован; получше присмотревшись к ребенку, она заметила, что лицо его распухло от слез и сын стоит посреди двора с таким видом, словно никуда идти и не собирается. Уставился в землю и не двигается с места.

— Мало тебе колотушек? Не упрямься, а то живо получишь. Мигом завяжи шнурок, и чтоб я тебя не видела. И если узнаю, что ты разулся по дороге…

Однако мальчик не торопился зашнуровывать башмак.

Мать шагнула к нему.

— Ты слышал?

— Анна, — опередил ее Жупан, — пусть он идет босиком.

Женщина застыла на месте, в недоумении уставившись на мужа.

— Невелика беда, ежели парень будет ходить босиком, — взволнованно затараторил Жупан, — позволь ему, раз он так просит. Май на дворе, и погодка стоит как по заказу. Детишки любят босиком бегать. Ты же сама знаешь…

Женщина несколько мгновений внимательно смотрела на мужа.

— Сговорились?

Жупан неожиданно рассвирепел:

— Ни черта мы не сговаривались, чего тут сговариваться!

Никак в толк не возьму, чего ты привязалась к парню с этими треклятыми башмаками, ежели от них никакого проку. Пускай ходит босиком, ничего с ним не стрясется!

— Мой сын не должен ходить босиком!

— Почему? Барчук он, что ли? Такой же, как и все!

— А я не желаю, чтобы он был как все! Мы с тобой вдоволь босиком набегались, я давно поклялась, что у моего ребенка всегда обувка будет. А он у нас один-единственный…

Муж перебил ее:

— Все знают, что у твоего сына есть обувка! Не потому он босиком ходит, что у него башмаков нет!

— Башмаки не для того, чтобы в углу плесневеть! Коли они есть, пусть парень носит.

— Даже если ребята над ним измываются?

— Значит, нечего с ними дружить, — упрямо заявила женщина.

Жупан взглянул на жену с таким удивлением, словно не поверил, что она говорит всерьез:

— Что же ему, огородами пробираться?

— Пусть один ходит, — продолжала настаивать мать, — зачем ему такие дружки?

— Значит, он должен ходить один, — словно эхо повторил мужчина, всегда один — и в школу, и обратно. Изо дня в день. Так, что ли?

— А хоть бы и так! Тогда никто не будет над ним смеяться.

Муж как-то странно хмыкнул. Однако взгляд его стал таким, что женщина слегка опешила.

— Разве я не права?

— Права, — согласился Жупан, — ты всегда права. Хорошо же ты относишься к собственному сыну. — Затем тихо добавил: — Черт бы побрал твои замашки! Неужто ты и впрямь думаешь, будто наш ребенок не такой, как все?

— Да!

Мужчина промолчал и лишь презрительно, безнадежно махнул рукой: понял, что продолжать разговор бесполезно.

Жена не придала его жесту никакого значения, похоже, она просто не заметила его, молчание мужа она расценила как признак своей победы. И решила окончательно настоять на своем:

— Хватит, а то совсем мне голову задурили! Привыкнет парень к ботинкам, и вся недолга. Ходят же городские дети в ботинках, и небось ни одному из них на ум не придет босиком ходить. И он станет носить башмаки за милую душу.

Она шагнула к мальчонке и замахнулась прутом, но не ударила, а приказала:

— Сейчас же зашнуруй ботинок!

Во время перепалки Янчи отошел от родителей подальше, словно не желая прислушиваться к их спору, он стоял у колодца, изо всех сил стараясь не привлекать к себе внимания. Мальчик ни разу не взглянул в сторону взрослых, носком ботинка он чертил что-то на земле.

Мать угрожающе взмахнула прутом:

— Ты что, не понял?

Мирно стоявшая Пеструшка встрепенулась от свиста прута и едва не налетела на хозяина, отпрянув в его сторону. Во время громкого разговора хозяев корова проявляла беспокойство, как бы прислушиваясь к спору, и даже жвачку жевать перестала; шум, крики во дворе — все это было непривычно для нее, животное почуяло опасность. Жупан положил ладонь на лоб Пеструшки, успокаивая корову, и та сразу притихла.

— Вот что, — хладнокровно произнес мужчина, — не пугай скотину, иначе я за себя не ручаюсь.

Тут он бросил строгий взгляд на сына:

— А ты снимай башмаки и марш в школу. Недосуг нам с тобой целый день прохлаждаться.

Анна шагнула вперед:

— Нет, он не снимет ботинки.

Жупан не обратил на нее никакого внимания:

— Кому сказано — снимай!

Янчи боязливо шевельнулся у колодезного сруба.

Он с удовольствием выполнил бы приказ отца, но, нагнувшись было, вдруг остановился. На лице его были написаны и страх, и надежда…

— Если мама разрешит… — пробормотал он.

— Я тебе приказываю! — крикнул на него отец.

Янчи нерешительно присел на корточки, словно не очень полагаясь на слова отца. Он начал медленно стаскивать башмаки, то и дело поглядывая на родителей.

Жупан, застыв на месте, не сводил с сына строгого взгляда. Он ждал, пока мальчик снимет башмаки, и лицо его излучало какое-то странное спокойствие. Жену он попросту не замечал, словно ее и не было во дворе, но с ребенка не спускал глаз ни на секунду.

— Готов?

Янчи выпрямился, теперь он стоял босиком, а ботинки лежали рядом. Но особой радости не было на его лице.

— Ну и ступай, — бросил отец.

Мальчик медленно повернулся, неловко пробормотал слова прощания и устало, по-стариковски побрел прочь. Он еле-еле волочил ноги по земле, только изредка мелькали его голые ступни. Наконец сын исчез со двора.

Оставшись наедине с мужем, женщина постепенно пришла в себя. Она собралась с духом, снова решив вступить в бой, явно не желая мириться с неожиданным поражением. От злости у нее даже голос сел.

— То-то радости теперь твоему сыну! Да и тебе тоже.

— Тебя не спрашивают.

— Ну что ж, пусть парень голодранцем ходит, а ты гордись, что это твой сын.

— Спрячь башмаки, — бросил Жупан, — да побыстрее, поторапливайся.

Женщина остолбенела. Она резко взмахнула прутом, который со свистом рассек воздух, и вновь уставилась на мужа.

— И ты еще велишь мне, чтобы я убрала их?

Жупан отпустил веревку и медленно подошел к жене.

Он вырвал у нее прут, переломил его о колено и отшвырнул обломки далеко в сторону.

— Я ведь просил тебя не махать прутом, а то домашешься у меня, — невозмутимо произнес он. — Унеси в дом ботинки! И не вздумай мальца даже пальцем тронуть!

Женщина попыталась возразить мужу хотя бы взглядом. Она побледнела, и лишь сузившиеся глаза выдавали бушующие в ней страсти. Однако события последних минут совершенно выбили ее из колеи, парализовали волю. Она, словно завороженная, послушно нагнулась за башмаками.

— Оба вы одного поля ягоды, вот что я скажу, — пробормотала она. — Вся семейка у вас такая.

— Это точно, — кивнул муж. — А разве ты не знала?

— Два сапога — пара, что ты, что сынок твой.

— Тут ты права. Он не такой, как все.

Жупан вернулся к корове, взял в руку веревку, слегка потянул ее.

— Ну, Пеструшка, пошли? Прощайся с домом.

Заслышав голос хозяина, корова шевельнулась, будто обрадовалась, что наконец-то можно тронуться в путь; годов ей было немало, а старое животное быстро устает стоять на одном месте. С величайшим спокойствием двинулась она за хозяином к воротам. Корова шла доверчиво, ничего не подозревая. Жупан продолжал говорить, обращаясь к ней:

— Правда, припозднились мы, глядишь, и продать тебя не удастся. Тогда обратно вернемся. Да кто знал, что тут кое-какие дела улаживать придется! Коли опоздаем, твое счастье, Пеструшка: еще целый месяц будешь люцерну есть.

Жупан даже не оглянулся проверить, идет ли следом за ним жена, он вроде бы и вовсе забыл о ней. Женщина брела сзади на почтительном расстоянии. Так не принято было ходить на ярмарку, со стороны можно подумать, будто она идет сама по себе: даже прута и то нет у нее в руках. Брела она медленно и неуверенно, опустив глаза, как человек, который просто что-то на земле потерял.