Точка Лагранжа

IV

Отец вернулся домой поздно ночью, в пятницу — как обычно в последнее время, он проторчал в Калининградском Центре Подготовки всю неделю. С утра, после школы он предложил взять маму, Бритьку и на машине отправиться в Серебряный Бор, к воде — искупаться, отдохнуть, пожарить шашлыки, в общем, провести время в счастливом семейном кругу. Я согласился, ясное дело — тем более, что у меня накопилось к отцу немало сугубо специальных вопросом. Что до Серебряного Бора — на мой взгляд, место чересчур людное, зато недалеко и сравнительно цивилизованно. К тому же, знаменитый с конца восьмидесятых нудистский пляж там ещё отсутствует, а пристань с беседками-колоннадами, наоборот, в исправности и принимает прогулочные катера и теплоходики — а значит, поехали!

Разговор о Проекте зашёл ещё в машине, по дороге — а как оно могло быть иначе? В числе прочего, отец рассказал, как им продемонстрировали американскую новинку — портативный компьютер на базе недавно разработанного в США процессора 6502. Проект, сообщил он с видимым удовлетворением, заключил с разработчиками большой контракт, согласно которому такие компьютеры (они получили название “Эппл-1») будут поставляться для Центров Подготовки, всех трёх — в СССР, США и Франции. И в данный момент идёт активная разработка новой модели «Эппл— II», которую предполагается использовать уже не на земле, а на орбитальных и лунных поселениях, прежде всего, на станции «Остров-1», причём американцы активно сотрудничают в этом деле с нашими учёными-электронщиками из Зеленоградского центра «Микрон». Предполагается, что в результате этого сотрудничества появится совместный советско-американский микроэлектронный «гигант», который и будет снабжать своей продукцией все космические программы!

Отец с таким энтузиазмом временем рассуждал о применении новейших «яблочных» компьютеров в Проекте, что я не удержался и спросил: а нет ли в планах нарождающегося совместного «микроэлектронного» концерна размещения производства в Китае?

Он поперхнулся посреди фразы: «Откуда такая странная мысль? И почему именно в Китае? Ты ещё скажи — на Тайване каком-нибудь! Да, действительно сейчас планируют строительство сразу трёх заводов — головной в Зеленограде, он будет выпускать, прежде всего, продукцию космического назначения, и ещё два в Штатах — первый тоже будет работать на нужды космоса, а вот на втором будет развёрнут выпуск коммерческих, так называемый «персональных» моделей компьютеров…»

Что же, осведомился я, у нас «персоналки» производить не собираются? «Конечно, собираются — ответил он, но со временем, а пока придётся обойтись привозными, американскими. Их там сразу станут выпускать приспособленными для нашего пользователя, и даже с клавиатурой, дублированной на кириллице. Более того — в системе уже заложено использование русского языка наравне с английским, так что освоиться с новинкой будет проще…»

Кстати, удивился отец, где это ты подцепил такой удачный термин — «персоналка»? Пришлось выкручиваться: «само как-то с языка сорвалось...» На этот раз — прокатило, но впредь надо внимательнее следить за словами…

Между прочим, он сообщил, что первые компьютеры собираются установить в Центре Подготовки, и «юниоры» будут осваивать и работу в качестве операторов, и программирование — для начала, конечно, основы.

«И, знаешь что, — говорил отец, — у них имеются очень любопытные планы: выпустить на базе своей новой разработки домашний, бытовой компьютер! Представь себе, что такая штука будет в каждом доме по цене не больше цветного телевизора! И, между прочим, нам твёрдо обещали, что как только эта новинка появится — её выдадут для индивидуального пользования ведущим сотрудникам проекта! То есть и у нас дома появится эдакое чудо техники, так что учи английский, сын, осваивай основы программирования, пригодится. Вон, в бардачке глянь — специально прихватил с работы, хотел вчера отдать, да забыл в машине…»

В бардачке оказался увесистый том «Программирование на IBM-360». Я едва сдержал вздох разочарования — именно по такому «талмуду» семьдесят третьего, между прочим, года издания, я пытался осваивать азы информационной премудрости в институте — без особого, надо признать, успеха. Может, здесь получится лучше? Хотя вряд ли: то немногое, что подсказывала мне память, говорило, что тут понадобятся другие книги и другие языки программирования.

Хотя — могу ошибаться, конечно...

Память — штука малопредсказуемая. Порой она скрупулёзно сохраняет подробности ненужных незначительных событий, имевших место много лет назад, но одновременно в её тёмных закоулках совершенно теряется то, что произошло в то же самое время — гораздо более значительное, по-человечески важное и… трагическое. И, затерявшись там, это всё же существует, оно есть — но не подаёт признаков своего существования, пока не возникнет обстоятельство, прямо на него указывающее, и вот тогда — всплывает из черноты забвения, чтобы поставить всё с ног на голову и подвигнуть к таким вещам, о которых иначе и не задумался бы…

Она появилась в начале сентября, буквально на следующий день после памятной поездки в Серебряный Бор. Я возвращался из школы и увидел у нашего подъезда фургон с надписью «Грузовое такси» на борту — трое небритых грузчиков выносили из него столы, шкафы, шифоньеры, а вокруг суетилась миниатюрная миловидная женщина с ярко выраженными семитскими чертами лица, и ещё более миниатюрная и симпатичная девочка примерно моего возраста. Когда я подошёл к двери, она держала створки, пропуская грузчика со штабелем картонных коробок; тот неловко споткнулся о порог, коробки закачались — и посыпались бы, не подхвати я верхнюю. Грузчик буркнул что-то матерное и потопал вверх по лестнице, не озаботясь судьбой утерянного имущества. Я же обернулся к девочке — и буквально наткнулся на совершенно детскую, и вместе с тем задорно-очаровательную улыбку». Спасибо, — сказала она. — Поставьте здесь, возле лифта, мы потом заберём» — на что я выдавил из себя «Да ничего, мне не трудно…» и направился вслед за грузчиком, ощущая всей спиной лёгкие шаги и обворожительную улыбку внезапной знакомой.

Её звали Мира — об этом она сообщила мне, стоя перед распахнутой настежь дверью пятого этажа. Они с матерью (отца у Миры не было, но об этом я узнал позже) только что получили эту квартиру и вот, перебираются на новое место. Я ещё раз выслушал благодарность от дочери, занёс коробку в прихожую, получил обменялся парой слов с мамой (Так вы наш сосед? Лёша? Заходите как-нибудь в гости, Лёша, мы с Мирочкой вас чаем напоим, только вот порядок наведём…), распрощался и заторопился вверх по ступенькам — и пролётом выше, уже перед нашей лестничной клеткой споткнулся и едва не полетел с ног от внезапно нахлынувшего узнавания.

Потом, когда я получил возможность хорошенько всё обдумать, стало ясно, почему это напрочь вылетело у меня из головы. Мира не училась в одном со мной классе, или хотя бы в одной школе — мать записала её в другую, с двух кварталах ближе к метро. И в нашем подъезде они прожили всего ничего, каких-то три дня. Наверное, даже вещи не успели толком разобрать и мебель расставить, когда одним недобрым сентябрьским вечером в четверга Мир, возвращаясь из школы, (другой уже музыкальной — еврейская девочка, и чтобы не училась музыке?) за ближними гаражами была зверски изнасилована, а потом убита, зарезана какими-то подонками. Видимо, дело было в том, что в «тот, другой раз» я толком не успел с ней познакомиться, и даже не воспользовался полученным приглашением на чай. И маму Миры я больше так и не видел — на следующий день после гибели дочери её увезла «скорая», как потом говорили соседки по подъезду, в психиатрическую клинику. Квартира их несколько месяцев стояла пустая, потом в неё заселились другие люди… в общем, черноглазая улыбчивая девочка Мира и её мама с их страшной судьбой канули в чёрные омуты моей памяти — чтобы вынырнуть оттуда вот сейчас, на лестничкой площадке перед обитой дерматином дверью нашей квартиры. Всего за три дня до того ужаса, который должен с ними произойти.

Дома меня никто не ждал — Бритька и бабулин обед не в счёт, — и я, не переодеваясь, присед на стул в своей комнате и принялся думать думу.

Итак, что мы имеем? А имеем мы сведения о предстоящей трагедии — и если не попытаться как-то пустить их в оборот, предотвратить, спасти — как после этого без отвращения глядеть на своё отражение в зеркале по утрам, в ванной? Но… как? Обращение в милицию исключено — что я им там скажу? Что мне привиделось, будто на нашу новую соседку по подъезду нападут злодеи с ножами? Так я даже не знаю, кто это такие — «том, другом» семьдесят пятом году их так и не поймали, правда всплыла гораздо позже, в конце восьмидесятых, и узнал я о ней сугубо случайно — маме рассказала соседка, в свою очередь, узнавшая это от родственника, служившего в нашем Октябрьском РУВД. Помню только, что один из убийц вроде бы, отсидел по малолетке, был опущен на зоне, причём уголовники наградили его ещё и сифилисом, озлобился на весь свет и, оказавшись на свободе, решил отомстить за свою загубленную молодую жизнь. Что и проделал в сентябре семьдесят пятого за гаражами вместе со своим шестнадцатилетним приятелем, причём жертва была выбрана случайно — соседка говорила даже, что ублюдки разыграли её в карты. Впрочем, этому я не слишком-то верю: пожилые кумушки, к которым относилась мамина «информаторша», обожают такие вот жуткие подробности и сплошь и рядом додумывают их, сами того не осознавая.

В общем, обращаться к родителям бессмысленно — отец в своём Калининграде до пятницы, соваться с таким к маме или деду — нет уж, увольте! Друзей, которых можно было бы подписать на такую разборку у меня пока нет. А хоть бы и были — да окажись здесь каким-то чудом Середа, Юрка-Кащей и француз Шарль, мне и в голову не пришло посылать их на зековские перья. Они бы пошли, не вопрос — но ведь не в них дело, а во мне…

Вариант с милицией тоже отпадал: даже если меня прямо из отделения не отправят по тому же адресу, по какому вскоре уедет мама Миры, что они могут мне сказать? «Если что-нибудь случится — приходите, будем разбираться, а сейчас — не можем же мы приставить охрану к каждой школьнице на районе? Если волнуешься так, то уговори её мать не выпускать дочку из дома, а если не выйдет — сам встреть и проводи до подъезда. Парень ты, вроде, крепкий, глядишь, злоумышленники поостерегутся вас задевать!»

А что, этот прозвучавший в моём воображении совет «дяди милиционера» пожалуй, неплох. «Если хочешь, чтобы нечто было сделано хорошо, делай это сам» — старый, проверенный веками подход. Пожалуй, и я им воспользуюсь: разумеется, ни о каких уговорах не отпускать Миру в музыкальную школу речи не идёт, не настолько я с ними знаком. А вот проводить — это, пожалуй, вариант. В памяти отложилась ещё одна ускользающая деталь: вот я тороплюсь после уроков домой — и перед домом встречаю Миру. Она одета в какую-то пёструю курточку, из-под которой выглядывает подол длинной до коленей, юбки; весёлая, улыбающаяся, как и при той, первой нашей встрече, в руках — скрипичный футляр. Видимо, тогда она и шла на своё последнее занятие в музыкальной школе…

А что, мысль — поздороваться, завязать разговор и как бы между делом предложить проводить её вечером, на обратном пути. Это у «четырнадцатилетнего-меня» могло бы не хватить духу вот так, внаглую, напрашиваться на встречу с малознакомой симпатичной девчонкой, но мне-теперешнему смешно даже думать о каком-то там смущении.

И ещё кое-что. А если злодеи всё же не поостерегутся и выберут жертвами нас обоих? Я, конечно, здорово окреп за это лето, но связываться с двумя подонками при перьях, один из которых имеет вдобавок хоть какую, а зоновскую выучку владения ножом — нет, идея эта никуда не годится, даже с учётом балисонга в кармане и кой-каких унаследованных из прошлой жизни навыков. Взять с собой Бритьку? А что, мысль недурна — хоть она готова облизать с ног до головы любого встречного, вряд ли те двое настолько отморожены, что рискнут просто так, на пустом месте наезжать на двоих в сопровождении довольно-таки крупной собаки! Но тут имеется нюанс — если те двое и минуют нас, то где гарантия, что они не найдут другую, беззащитную жертву? Да хоть мою маму — она как раз в это время возвращается домой, и тоже проходит мимо тех злополучных гаражей…

От этой мысли мне сразу сделалось не по себе. Ладно, насчёт собаки сделаем зарубку в памяти, а пока — по счастью, у меня имеется ещё один вариант, и дома, как нарочно, никого, что мог бы помешать мне вдумчиво и неторопливо заняться им.

На то, чтобы открыть секретный ящик в отцовском столе ушло ещё меньше времени, чем в первый раз, и спустя две минуты искомое — пистолет системы Хелфрихта и вытянутая коробочка из рыхлого бледно-жёлтого картона лежали передо мной. В процессе взлома мне подумалось, что отец не заметил предыдущего моего вторжения, иначе бы наверняка перепрятал куда-нибудь опасную игрушку. Вот хорошо, вот и пусть остаётся в неведении — «умножая знания, умножаешь скорби», так, кажется, у Экклезиаста?

..Поумничай тут ещё, с неудовольствием подумал я и потянулся к пачке патронов. Ты смотри — а в прошлый раз я и не заметил, что они, в отличие от самого пистолета, являющегося плодом оружейного творчества сумрачного германского гения межвоенных лет, произведены в СССР. Надпись на этикетке: «Патроны к пистолету «Браунинг», кал. 6, з5. шт.50» ясно об этом свидетельствовала.

Что ж, с этим-то как раз всё понятно: такие патроны действительно выпускались в нашей стране для многочисленных оставшихся после Первой Мировой и революционных бурь карманных «браунингов». К тому же, в середине тридцатых на Тульском заводе производился пистолет «Тульский Коровин», как раз под этот патрон; карманный малыш предназначался для высшего командного состава РККА, а так же государственных служащих и партийных работников. Нередко ТК выступал в качестве наградного оружия — я как-то читал, что им премировали даже стахановцев за особо ударный труд. Видимо, прежний владелец этого стола тоже относился к одной из таких категорий (не к стахановцам, к чему им это резное чудище на львиных лапах?), вот и патроны к пистолету держал советские — пока не попал под каток репрессий, или не лишился своего имущества каким-то другим, не столь трагическим образом.

Советские патроны меня устраивали даже больше — мне приходилось где-то читать, что их выпускали с иной рецептурой порохов, вследствие чего они были несколько мощнее исходных. Но сейчас это имело не такое уж большое значение. Может, останавливающее действие этих «маслят» и выше, чем у природных 6,35 Browning (они же .25 ACP) — но мне-то с того что за радость? Напугать контрагента такой несерьёзной пукалкой — нет, это не вариант. По нынешним травоядным временам даже вполне солидный ТТ в руках школьника вряд ли кого-нибудь впечатлит — сочтут за игрушку, зажигалку, пугач, что уж говорить о крошечном «дамском сверчке»? Так что применять оружие придётся — если придётся, конечно, — сразу, без всяких там «стой, стрелять буду». Причём желательно так, чтобы не убить противника и даже не свалить неприятеля всерьёз, и в этом малый калибр и относительно слабый звук мне как раз в помощь. Почему, спросите вы? Среди гаражей и выстрел посильнее будет не слишком хорошо слышен, а что до тех, кому достанутся пульки из немецкого «жилетника — пусть себе бегут прочь с дырками в шкуре. Подобные типы не станут обращаться в больницу, откуда о пациенте с пулевым ранением моментально сообщат куда следует. А уж гильзы я потом не поленюсь собрать, да и заранее можно принять меры — например, запихнуть «пестик» в полиэтиленовый пакет, заранее достлав патрон, и стрелять, не извлекая его наружу.

Разборка и сборка пистолета, протирка промасленной тряпочкой полдюжины маленьких патрончиков, снаряжение магазина — это всё заняло ещё четверть часа, после чего я действительно завернул пистолет в небольшой пакет из плотного полиэтилена и запихал на самое дно ящика со всякими мелочами, среди которых были и давно заброшенные детские игрушки — туда мать никогда не суётся, полагая, что я сам должен наводить порядок в своих вещах. Что ж, сейчас это мне только на руку — пусть себе ждёт своего часа, а я пока озабочусь иным, не столь вызывающим вариантом вооружения. И это тем более необходимо, что твёрдой уверенности в том, что германский раритет не подведёт в решающий момент, у меня нет: отец, даром, что инженер, все эти годы хранил пистолет в собранном состоянии, а значит, возвратная пружина наверняка села. И это, увы, практически без вариантов — адекватная пружинная сталь появилась гораздо позже, лишь годах в шестидесятых-семидесятых, а всё изготовленное до тех пор, подвержено подобной неприятности. А значит — полагаться на дамский сверчок не стоит. Один выстрел он даст наверняка, а вот дальше могут начаться проблемы…

Итак, шаг первый: найти на антресоли кусок полуторадюймовой водопроводной трубы. Он оказался слишком длинным, около метра с четвертью — и чтобы укоротить его до нужных мне шестидесяти сантиметров, пришлось поработать ножовкой.

Шаг второй: покопаться в уже упомянутом ящике с собственным барахлом, и извлечь оттуда полдюжины свинцовых решёток от автомобильного аккумулятора — старых, покрытых беловатым налётом. По понятиям двадцать первого века, по делу и не очень, пропитанных экологией — практически склад боевых отравляющих веществ. Здесь же — обязательное для любого пацана имущество, хотя, помнится, мама сердилась: «что за гадость ты тащишь в дом, свинец же ядовит!» Говорите, у вас дома такого не водилось? Что ж, это значит, что у вас не было нормального, счастливого советского детства…

Шаг третий — это, собственно, дело техники, причём самой, что ни на есть, незамысловатой. Я выстругал из какой-то деревяшки пробку и при помощи молотка, а потом и нашедшегося в отцовском слесарном хозяйстве стального стержня, заколотил эту пробку в трубу — в натяг, туго, так, чтобы она ушла внутри примерно на четверть длины. После чего — прихватил на кухне спички, пару старых газет и с трубой под мышкой и кусками свинца и пассатижами в кармане отправился на улицу.

Я знал, куда идти: в соседнем дворе, между стеной дома и трансформаторной будкой и гаражом имелся чрезвычайно удобный закуток, используемый местной ребятнёй для разнообразных дел, способных вызвать неудовольствие взрослых. Там я и развернул свою «лабораторию: развёл из подобранных по дороге досок от ящика костерок. Дождался, когда появятся угли — и водрузил на них найденную тут же консервную банку. На то, чтобы расплавить свинец, ушло минут пять; я воткнул трубу в землю одним концом, подхватил банку за край пассатижами и тонкой струйкой вылил расплав в свободный конец, поверх пробки. Свинца хватило на то, чтобы заполнить свободное пространство; я дождался, пока он остынет, обстучал конец трубы прихваченным из дома молотком так, чтобы края трубы замялись внутрь, надёжно фиксируя «начинку» — и взвесил получившееся орудие на ладони.

А ничего так получилась дубинка, убедительная! Согласно УК РСФСР от 1960 года, статья 218 — палица, образчик ударно-дробящего холодного оружия, не больше, и уж никак не меньше. Если заехать такой со всей дури — череп расколется, как гнилой арбуз. Ну, предположим, этого мне не надо, а вот обезоружить парочку уродов с ножами, переломав им заодно шаловливые ручонки я сумею — полтора десятка лет занятий историческим фехтованием не пропали даром и в новом теле, навык имеется...

Я засунул трубу в рукав куртки — старой отцовской брезентовой стройотрядовки, отданной мне как раз для подобных дел, когда жалко надевать школьный пиджак или другую приличную одежду — оружие само скользнёт в руку. Осталось обмотать рукоятку несколькими слоями чёрной матерчатой изоленты, — такая отчаянно пачкает ладони, зато рука не скользит от слова совсем, да и отпечатки пальцев на клейком слое вряд ли останутся, и это соображение тоже стоит иметь в виду. Что до пистолета, то он полежит в кармане, которые у стройотрядовской спецовки весьма вместительные. Глядишь, и не пригодится, зато некоторую уверенность в себе придаст. Так, на всякий случай — не зря же говорят: «лучшая импровизация это та, что была подготовлена заблаговременно…»