Точка отсчета

Бритва. Сталкер, в миру Артем Быков

Сегодня ночью, как раз перед выбросом, я проснулся оттого, что мне было тошно. Настроение хуже некуда. Батя, гад неуемный, постарался. Он ничего не делает случайно. Ведь тогда, например, когда Батя меня вытащил, я еще удивлялся, как это он догадался бутылки с зажигательной смесью с собой взять. Случайно? Хрен там. Вчера Хорь рассказал мне кое-что такое, во что я даже не сразу поверил. Хорь тогда скупал у меня сопли по-честному и я все ему сливал. Он и сейчас часто на бирюльки хорошую цену дает. Так вот, тогда, два года назад, после того как я попал в беду и не вернулся вовремя в бар, Батя вдруг стал интересоваться, где это я. Подошел и к Хорю, все ведь знали, что у меня с ним бизнес. Хорь, ясно дело, не знал, куда я пропал. Тогда Батя спросил, что я носил из Зоны в последнее время, и понял, что, скорее всего, меня взял в оборот черный цветок. Тогда он затарился зажигательной смесью и, узнав у кого-то, что я незадолго до исчезновения двинул из бара в направлении Агропрома, пошел по моим следам. А потом мы вернулись вдвоем. Батя, он ведь умный, и что он хочет – тайна великая есть, как он сам любит говорить. А вчера у него на уме было сделать мне больно.

У него хорошо получилось. Я вспоминал свою непутевую семью. Как там Батя сказал? «…что, совсем ничего хорошего вспомнить не можешь?» Конечно, могу. Только, может, не хочу. Все последние годы в Зоне я делал все, чтобы забыть свою семью, и, кажется, у меня получилось. Как я обрадовался, когда в свое время узнал, что в Зоне принято отказываться от своего имени – словно начинаешь жизнь с чистого листа. Но Батя пришел, сделал свое гнусное дело, и я лежу, не в силах заснуть.

Я помню, как отец, еще когда не закрылся комбинат, взял нас с братом первый раз на рыбалку. То есть отец меня взял первый раз, брат-то уже был «опытный» рыбак и поглядывал свысока. До сих пор я помню это славное чувство причастности к чему-то важному, мужскому. Отец объяснил мне, как нужно смотреть на поплавок, и я таращился на него изо всех сил, боясь, что если пропущу поклевку, то подведу его, не оправдаю доверие. А потом, когда солнце взошло и клев закончился, мы и лежали на песке после купания, и отец курил вкусные сигареты без фильтра.

Потом помню школу. Я в первый же месяц не поладил с третьеклашками, и они наподдали мне, втроем поймав после уроков. Помню брата, который хоть и был на два года старше моих обидчиков, но из-за низкого роста казался мелким мальчишкой. Мы тогда подловили третьеклассников после школы на следующий день на «поговорить». Мне было страшно, что сейчас мы с братом отхватим с нова, но Сашка полез вперед и крепко взял самого большого из них за ухо. Сашка был ниже его ростом, и ему пришлось подниматься чуть ли не на цыпочки. «Слышь, мелкий, это мой брат, и, если ты тронешь его хоть пальцем, я тебе пасть порву». Это звучало грозно, если не знать, что совсем недавно мы смотрели смешной фильм, где главный герой говорил такую фразу. Третьеклашки этого не знали и потому откровенно трусили.

Мама… Мне было бы, наверное, легче, если бы наша семья всегда была собранием уродов. Жили мы совсем не богато, хотя родители пытались работать какое-то время. Помню, как мама ночами, придя с работы со швейной фабрики, шила нам с братом одежку, чтобы «не хуже, чем у других». Я еще не понимал, как ей не надоедает шить с утра до ночи? А потом швейную машинку пропили, и шить мама перестала. Уже будучи взрослым, я однажды увидел, как мать плачет ночью навзрыд. Это был, наверное, последний раз, когда я попытался поговорить с ней.

Мать плакала от жалости к нам с братом, о том, что не смогла быть хорошей матерью, о том, что мы так и не вышли «в люди». Я только разозлился тогда – что плакать над несложившейся судьбой, если сам себя похоронил? Брось пить, а потом рыдай. Презираю такую позицию, тогда так считал и сейчас считаю. Только отчего же тогда так тяжело на сердце? Может быть, можно жалеть и любить, несмотря на презрение?

Я нашарил в темноте сигареты и подошел к окну. Хорошо сейчас вне Зоны. Теплая ночь бабьего лета пахнет полынью и ветром. Сейчас я закурю, и этот чудесный запах пропадет. Зато станет легче. Ядовитый дым опускается в легкие, голова немного очищается от тяжких мыслей. Боль в груди из острой превращается в ноющую, тупую, но так никуда и не уходит.

Внезапно, подчиняясь порыву, я беру телефон и набираю забытый номер.

– Алло, блин. Кто это?

– Скажите, а из Быковых есть кто дома?

– Слышь, хрен, ты на часы смотрел? Сто лет как твоих Быковых тут нет.

– А скажите…

В трубке гудки. А вообще они живы? Далеко отсюда ухает выброс. Что-то незнакомое слышится в раскатах Зоны. Что-то пошло совсем не так. Надо как-то войти в сталкерскую сеть, чтобы понять, что происходит.