Точка ру

Когда декабрь как вкопанный стоит,

И на лету, как птицы, стынут слюни,

Что делает классический пиит?

Он, натурально, грезит об июне.

Но канул отопительный сезон

В не помню там уже какую Лету,

И вроде ликовать ему резон,

А он, глядишь, не рад уже и лету.

Возможно, повредился он в уме,

Но никуда не деться нам от факта —

Пиит опять мечтает о зиме,

Что, согласитесь, раздражает как-то.

Мечта сбылась, настали холода,

И та же начинается байда.

Сколько б нас ни лечил Достоевский,

Этот мир не спасет красота,

Хоть в каком ни явись она блеске,

Дружно скажем мы ей: «От винта!»

В этом мире больном и развратном,

Словно моль, она бьется в шкафу.

Что она перед залпом гранатным?

Извиняюсь, конечно, но – тьфу!

Как бы классика нас ни грузила,

Чуть чего – мы опять за свое.

Красота – это страшная сила,

Но народ не боится ее.

Тут вот недавно жители Земли

Часы на час назад перевели.

И по причине слабого ума

Решили, что отныне сгинет тьма.

Смешны мне эти тщетные потуги

Вещей нарушить вечный статус-кво,

Всё на свои вернется вскоре круги,

И тьмы опять настанет торжество.

Пройдут всего какие-то полгода,

И вновь свое назад возьмет природа.

Мне не забыть то чудное мгновенье,

Хотя немало лет прошло с тех пор,

Как я услышал ангельское пенье,

С визитом посетивши папский двор.

Меня водил под ручку, словно ровню,

(«Ну что, любезный… Как вам Ватикан?»),

Какой-то Пий. Я номера не помню,

Но помню, что забавный старикан.

Он показал свою библиотеку,

Оранжерею и бильярдный зал,

Казалось бы, чужому человеку,

А все как есть хозяйство показал.

Потом спросил какого-то аббата

(Их там вертелась целая толпа):

«А может, показать ему кастрата?»

«Конечно, – тот воскликнул, – mon papa!»

Есть тут один, по кличке Фаринелли,

Обычный с виду вроде бы скопец,

Но тут слушок разнесся по капелле,

Что он еще к тому же и певец.

Он раньше у султана был в гареме,

Но, видимо, султану надоел,

И тот его нам одолжил на время,

А этот вдруг, с тоски видать, запел».

Пий удивился: «Что вы, неужели?

А я-то думал, он гермафродит,

Но если это так на самом деле,

Пусть свой талант немедля подтвердит».

Через минуту привели кастрата,

Росточком мне по пояс аккурат.

Ну что я вам могу сказать, ребята:

Кастрат и в Ватикане он кастрат.

Будь он хоть Иванов, хоть Фаринелли,

В нем половой отсутствует запал.

Но он запел – и тут все охренели,

А Папа чуть с балкона не упал.

Восторгам бурным не было предела,

Аплодисментам не было конца,

Всех за живое, видимо, задело

Искусство зарубежного певца.

И вдруг ко мне оборотясь с поклоном,

Он произнес, не поднимая глаз:

«Гостеприимства следуя законам,

Хотел бы спеть я что-нибудь для вас.

Что гость предпочитает из России?

Есть из Мадам отрывок Баттерфляй,

Хотите, можно что-то из Россини».

«Нет, – говорю, – Газманова валяй!»

«Ну что ж, извольте, если вам угодно,

Мне с детства песня русская мила,

Особенно когда она народна. Итак:

«Москва. Звонят колокола!»

…И подхватили песню кардиналы,

Дрозды в саду, ромашки на лугу,

Мне что-то это все напоминало,

Но что, припомнить точно не могу.

Возможно, что грозу в начале мая,

Хотя, возможно, и девятый вал.

Как это называется, не знаю,

Я лично бы катарсисом назвал.

…Уж нет в живых великого кастрата,

Но в память тех давно минувших дней

Я весь их род люблю любовью брата,

И даже, может быть, еще сильней.

Порой решительность полезна,

Порой не так уж прямо чтоб,

Дверь распахнешь – за нею бездна,

Прикроешь – все опять тип-топ.

Не прыгать головой с обрыва

С фольклорным возгласом «эхма!»,

Но контролировать порывы

Посредством хладного ума.

Любая жизнь неповторима,

Твоя – как минимум вдвойне.

А что касается экстрима,

То с этим делом – не ко мне.