Точка уязвимости

1

Чужая кредитка действовала безотказно, как волшебная палочка старика ибн Хоттаба.

Какое же это воровство, уговаривал себя Шрагин. Трудовой договор с госпожой Шерман подписать он, правда, не успел, но по всем признакам работает на нее, скажем так, как частный детектив. Соответственно, и текущие расходы клиент обязан оплатить.

В агентство «Ковер-самолет» лично являться не требовалось, ведь в мире уважаемых персон достигнут определенный уровень доверия, позволяющий быстрее проворачивать дела. Билет физически ждал Шрагина в аэропорту вместе со свеженьким загранпаспортом, в котором сияла новенькая шенгенская виза.

Несмотря на достигнутые успехи, сам Шрагин сильно сдал, возможно даже постарел, потому что сильно боялся ареста или разбойного нападения и по дороге в аэропорт, и в зале ожидания.

При этом каждый прохожий или проезжий в надвинутой на нос кепке или в малиновом пиджаке казался переодетым ментом или непереодетым бандитом из аптечной группировки.

В итоге не осталось даже намека на личное мужество и присутствие духа. Только тоскливое ожидание конца, физическое ощущение времени как конфеты-тянучки и томление в собственном поту.

Когда за него взялась таможня, сердцебиение, вопреки ожиданиям, не увеличилось, а, наоборот, упало до сорока ударов в минуту, что соответствует пресловутому «предсмертному» пульсу.

Таможенник дознавался насчет дисков, рассованных по его карманам, – не вывозите ли вы, милейший, народное достояние, информацию. При всем своем трупном окоченении Шрагин догадался подарить дознавателю сидюк с пиратской версией «Кибер-триппера» – после чего вопросы насчет народного достояния сразу иссякли.

Однако сразу появились другие волнительные темы: почему самолет так недопустимо медленно катится по взлетной полосе и зачем ему так преступно долго отрываться от грешной земли, ведь по ней стаями бегают разномастные хищники, мечтающие запустить остро наточенные клыки в хилый загривок Шрагина.

Но вот воздушное пространство наконец раскрыло ему свои аэрофлотовские объятия, и пошли стюардессы с вином в розлив, и, вопреки забортной стуже, стало теплее. Теперь можно было беспрепятственно развлекаться, есть, пить и спать в уютном бизнес-классе нового российского аэробуса. Можем же сделать, если вдруг захотим. Преисполненный гордости за серебристые крылья и пузатый фюзеляж отечественных самолетов, Сережа прилип носом к стеклу иллюминатора.

И вдруг понял: опять что-то не то. Он засек что-то краем зрения, пока смотрел на атмосферу, невнятное, но сильно действующее как двадцать пятый кадр. Нет, соседи рядышком не внушали опасений. Шеренга мормонов с мирными тупыми одинаковыми лицами. Сто лет прошло с тех пор, как они трахали все, что движется по территории штата Юта, а сейчас успокоились и мысли, и члены. Сытость, ухоженность и как следствие моральное совершенство.

Сзади кто-то рыгнул. Ну, не совсем сзади, а рядов за пять от него. Шрагин инстинктивно обернулся и увидел человека, который поднялся со своего кресла, чтобы направиться на корму, в сторону туалета. Человек был обращен к Шрагину лицом едва ли секунду, а затем повернулся затылком. Но и за секунду лицо этого типа успело Шрагину не понравиться. И хотя тип носил очки, на стандартного вызывающего приязнь очкарика похож он не был. Может, потому что одно стекло было затемненным.

Ручеек опять заскользил где-то в кишечнике, и, чтобы отвлечься, Шрагин вынул из кармана смартфон.

Прошли те времена, когда в самолете мобильник был просто куском железа, теперь через специальный сотовый узел и стационарный спутник общайся с мировой паутиной сколько влезет, не боясь сбить навигационные системы с пути истинного. Шрагин выловил из Сети пару клипов эротического содержания и куда более скромную информацию по благотворительному фонду «Исцеление без границ». Много слюней, среди которых едва нашлись координаты. Дюссельдорф, Граф-Адольф-Штрассе, 25, две остановки на трамвае от центрального вокзала в сторону Ландтага.

Адрес есть, и повод прийти в гости тоже нашелся. «Целители» эти оказывают «помощь» непосредственно на месте. Иностранцы, страдающие нервными и психическими заболеваниями: вегетососудистой дистонией, маниакально-депрессивным психозом, фобиями, навязчивыми состояниями и тому подобным, приглашаются на испытания новых лекарственных препаратов. Возможно, это благотворительность по высшему уровню. А возможно, новые лекарства лишь ненадолго снимают симптомы, а все побочные эффекты благодарные иностранцы увезут домой. Не забыт и еще один притягательный момент – участники испытаний получат бесплатную медицинскую страховку на месяц пребывания в Германии.

Шрагин хотел было снова переключиться на клипы, но тут какой-то вирусный линк соединил его с сервером политических пиратов, именующих себя «контр-глобализаторами».

Контент[9] шел в формате потокового радио, и вначале Сережа просто сопоставлял английский этой самой «контры» с тем английским, на котором написаны книжки по программированию.

Но потом звук пропал, потому что пилот люфтваффе обнаружил цеппелин вместе с сервером, висящий в сером небе где-то над Балтийским морем, и уничтожил метким ракетным залпом. Так, по крайней мере, сообщила «контра», продолжая кидать пакеты с текстовой информацией, только уже с какой-то джонки в Китайском море.

«Контра» вещала о том, что за какие-то пять последних лет в Западной Европе образовалось несколько очагов беловоротничковой преступности, о которых не заикается никакой Интерпол.

Дисциплинированные и исполнительные менеджеры из европейских финансовых институтов соединили свои усилия с шейхами, эмирами и полевыми командирами Кавказа и Передней Азии. Какое-то время в это дело пытались встрять российские авторитеты, но им, как ни смешно, не хватило респектабельности, чтобы занять важные позиции, а на меньшее они не были согласны. Так что снова победили «старики». Швейцарские банковские гномы, лихтенштейнские и люксембургские финансовые тролли, британские и голландские денежные гоблины. Как и всегда, гномы в полном ладу с законом, на своей территории они сами устанавливают правила, за ее пределами орудуют в зазорах между национальными законодательствами, умело прикрываясь подставными фигурами и переводя стрелки на других.

Бледные пальцы гномов умеют творить разные чудеса: превращать чужие ресурсы в свои деньги, грязные доходы в чистые, нелегальный вывоз капитала в легальные счета, вырванные из людей потроха в законные международные банки человеческих органов, бесполезные и сомнительные лекарства в жизненно необходимые. Одним движением пальцы гномов сманивают интеллектуалов, чьи мозги будут работать теперь на них, а не на какой-нибудь «продажно-коррумпированный режим». Волшебные пальцы гномов ткут информационную паутину, в которой запутываются и погибают «коррупционеры» вместе с «душителями свободы», то есть конкуренты.

На своей территории гномы, как встарь, блюдут благообразие. Никаких заморенных заложников и забетонированных должников. Но достаточно отъехать к югу, и по слову гнома тебя найдет кассетная пуля, ракета с интеллектуальной головкой самонаведения или игла с микропомпой, прыскающей ядом.

Это просто писк моды – ядовитая мономолекулярная игла, засаженная в глаз или затылок, срок действия как миллисекунды, так и целые месяцы. В конце концов жертва сама кончает жизнь самоубийством, и никто ни в чем не виноват…

Мормон машинально поскреб аккуратно подстриженный затылок, и Сережа ощутил некий кишечный позыв – имелась у него такая смешная детская реакция на внешние раздражители.

Но если гномы творят безнаказанно такие дела, то, значит, это кому-нибудь нужно? Да, это нужно всему западному миру – стареющему, глупеющему, болеющему и плохо размножающемуся.

Гномы должны обеспечить западный мир здоровьем и долгой жизнью: в виде органов, тканей, клеточных препаратов и прочей органики человеческого происхождения.

И дело вовсе не в сокращении штата работников, нынче ведь вкалывают машины, программы или нищая публика где-нибудь там, на Хуанхэ. Дело в уменьшении количества и качества потребителей, в том, что они хуже и меньше потребляют. Ветхому старичку не требуется Армани и Версачи, ему нужна туалетная бумага. Больной не станет рвать жилы, чтобы купить стереотелевизор во всю стену или автоматическую повариху – ему надо экономить глаза и просто меньше есть…

В городках, где остались одни пенсионеры и инвалиды, закрываются огромные супермаркеты, кегельбаны и бассейны. Рушится великолепно отлаженная система перепотребления. Сыплется вся мировая экономика, работающая на фиктивные потребности и ненужные нужды.

Гномам нужен потребитель, массовый, здоровый, прожорливый, жадный, поэтому они готовы закачивать в него здоровье и жизнь, а если конкретно – органику человеческого происхождения. И доставать органику гномы будут там, где ее в избытке, где нестабильность, репрессии или разбой.

Кое-где на Кавказе или, скажем, в Судане основной целью набегов для воинственных эмиров и шейхов уже стало снабжение Европы свежей человечиной.

Кое-кто из вождей уже перешел от простого воровства людей к разведению человеческих стад для тех же нужд.

Набеги с последующим потрошением где-то там – это очень полезная вещь. Потому что человек, вернее, его члены и органы становятся доступным товаром даже для потребителей из среднего класса.

Наверное, это можно расценивать как Ренессанс людоедства в Европе. Одни люди потребляют других не при помощи традиционного пищеварения, а с помощью модерновой трансплантации.

И почему, кстати, пресса молчит о том, что супруга одного из лидеров западного мира на самом-то деле является мужчиной, которому пересадили гениталии, вырезанные из суданской девушки?

Тут джонку с сервером кто-то опять угостил ракетой, и «контре» пришлось окончательно утонуть. Напоследок она кинула анимацию с «умирающим лебедем». Гномы-вивисекторы оттяпали лебедю оба крыла и пришили их какому-то неприятному господину кощейского вида…

Весь треп «контры» насчет органики показался Шрагину неубедительным, так же как и «обмужчинивание» первой леди.

Начальство правильно этот сервер утопило.

Но некоторая неуверенность в нижней части тела по-прежнему чувствовалась. Шрагин встал, выбрал направление – на корму – и вдруг заметил того типа в очках с одним затемненным стеклом, который дефилировал теперь навстречу.

Как пить дать, не чужая морда, не из итальянской мафии, японской якудзы или китайских триад, а из нашей родной братвы.

В глубинах черепа сработала поисковая система: киднеппер в темных очках, которого видел старик, якобы отец семейства, которого зафиксировали в Ростове вместе с угнанным «мерседесом», одноглазый Руслан из аптечной мафии, который является правой рукой Князя. А если все эти трое – одно лицо, которое и движется сейчас навстречу в салоне аэробуса?

Сверкнула и другая пронзительная мысль: а если эти трое – три ипостаси одного вечного изначального вселенского зла, которое много долговечнее любого добра, потому что добро всегда относительно, а зло ускоряет прогресс.

А еще ощутил Шрагин отчетливо, что этот тип порвет любого интеля как газету, и никакое психопрограммирование не поможет…

Из-за этой догадки Шрагин отшатнулся назад, чуть не завалив хрупкую стюардессу чулками вверх. Но, кажется, «Руслан» (так была обозначена темная личность) его не заметил.

Шрагин вернулся на свое место, решив как-нибудь дотянуть до земли…

Как будто дотянул. На посадочном трапе, когда он уже смаковал избавление от неприятного соседства, прямо за ним послышался голос:

– Я твою физиономию сразу заприметил.

Мафиози!

Все внутри сжалось и выдавило холодный пот, по спине словно терка прошлась. Шрагин, мужественно стараясь не обращать на преследователя никакого внимания, вступил на движущуюся дорожку, но тот по-прежнему дышал в затылок. Чтобы определить свойства этой личности, достаточно было голоса. Голос был неприятным, неинтеллигентным, блатным.

– Ну, не европейская у тебя афиша, как ты ни старайся. А как ты бегал по самолету, разыскивая сортир? Чуть стюардессу не затоптал, носорог.

Все провалено, сейчас его будут убивать. Даже без иглы. Звать полицию? Как-то неудобно. Вроде едут мирно два человека, общаются на родном языке.

– Слушай, земеля, сейчас мы будем погранцовый контроль проходить, – сказал неприятный тип, противно двигая ртом и сдавливая звуки до полной гнусности. – Они тут крысятники известные, не только в ксиву заглянут, но и по авоськам пройдутся. Возьми у меня бутылку и блок сигарет. Только не забудь потом отдать.

Конец. В бутылках героин, в сигаретах анаша.

– Да че ты волнуешься, кореш? Рыло воротишь, даже посерел. Не бзди, так все делают. Ты ж, похоже, пустой едешь.

Этот тип знает все, что у него есть и чего нет.

«Земляк», не особенно спрашивая согласия, стал засовывать Шрагину в рюкзак бутылку и сигареты. Отпираться было поздно – они уже были в зоне досягаемости глаз пограничного контроля. Если точнее, представителей BGS[10] и таможни…

Как ни странно, таможенница обратила ноль внимания на бутылку и сигареты, засунутые в рюкзак Шрагина мафиозным типом, а вот один из компьютерных дисков изъяла – по обвинению в пиратском происхождении.

Хотя таможенница дала отмашку «вперед», Шрагин еще сильно, по-птичьи, вывернул голову и заглянул в раскрытый паспорт преследователя, который сейчас лежал в руках у немецкого пограничника. Руслан Тугаев! Все сходится. Сто процентов, что это Руслан из князевской, то есть «аптечной» группировки.

Или не так уж все и срослось. Руслан из князевской группировки – наверняка бандюга, каких мало, и внешность у него должна быть соответствующая. Мышцы навороченные, буграми, стриженая башка, мурло страшное, лоб сплюснутый. И по идее, кавказская должна быть у него внешность. А этот тип смахивает на самого Сережу. Если точнее, этот противный тип похож на Шрагина… ну, прямо как родной брат. Комплекция средняя, такая же яйцевидная форма головы и лоб ни на миллиметр ниже. И по росту близок, разве что на пару сантиметров пониже. Если в профиль посмотреть, тоже сходство заметно. Где этому типу нос сломали – неизвестно, а Сереже одна девушка после танцев, потому что на ногу наступил. И вообще, мало ли Русланов на свете? Да и по блатному сейчас все изъясняются, даже девицы милой наружности.

– Ну вот, а ты боялась, – господин Тугаев, благополучно преодолевший контроль, протянул хапкие руки к своему добру, – даже юбка не порвалась.

Пусть он и яйцеголовый, а левый глаз, тот, что виден через стекло, у него бандитский. Смотрит не на тебя, а на обстановку в целом. А что с правым?

Все-таки надо рискнуть и как-то выяснить, что же скрывается за темным стеклом у этого типа. Но как?

Вот так, показала Элла, вот так ты это проверишь.

Шрагин дернулся, словно желая помочь господину Тугаеву порыться в своем собственном рюкзаке, и ему удалось зацепить очки мизинцем. Те спрыгнули с носа «земляка», который хоть и успел подхватить их, но уже возле пола, так что Шрагин успел заметить – правый глаз у Тугаева был вставным!

Все-таки это Руслан из «аптечной» мафии.

– Ну, что ты за балбес такой? – вознегодовал браток от невозможности без промедления дать в рыло. Но потом заторопился к эскалатору.

Шрагину страшно не хотелось, но подпрограммист направил его следом за Тугаевым.

– Послушайте, товарищ, кроме вас, некого спросить, какая тут гостиница самая дешевая, только чтоб без клопов?

Однако браток уже потерял к Шрагину всякий интерес. Лишь разок обернулся:

– Там у центрального входа стоит компьютер, нафаршированный этим делом. Тычешь пальцем в клавиши, выбираешь, что нужно, соединяешься и сразу бронируешь номер. Клопов и вшей можешь только с собой привезти. Теперь отстань, липкий, а не то помогу упасть.

Мафиози махнул рукой, и к нему тут же подкатило такси.

Диалог с таксистом был коротким. Но Шрагин явно разобрал слово «Рэдисон». Браток поехал в отель «Рэдисон». И, судя по всему, чувствовал он себя тут уверенно, значит, бывал уже не раз в денежном сердце страны Германия – городе, который комично именуется деревней, – в Дюссельдорфе.

Шрагин, не медля, отправился навести справки у того самого компьютера, что силен по части отелей… Есть в Дюссельдорфе «Рэдисон», причем отель-то не дешевый.

Шрагин отважно попытался с помощью смартфона забронировать номер в этом самом «Рэдисоне» – накось выкуси, номер кредитки был уже аннулирован. Жить в западном потребительском рае предстояло скудно – на свои собственные активы, накопленные непосильным и бессмысленным трудом.

Пришлось Шрагину в отличие от того типа ехать в город на электричке. Жлобина Тугаев даже не проинформировал, что проезд до города бесплатный – авиакомпания угощает. Поэтому Шрагин просто ехал зайцем. Вот и достали его в электричке два чудака, по виду пидоры форменные. Серьги в ушах, накрашенные, напомаженные, у одного даже сиськи есть. И улыбаются как-то неприлично. Не сразу Шрагин осознал, что это контролеры, которые хотят оштрафовать его за проезд без билета на сумму, равную его месячному окладу. Сдаться этим пиндылам? Или столкнуть их лбами так, чтобы мозги зеленые брызнули? Наверное, с этого начинать визит в Европу не стоит… Или стоит? Ну не платить же такие сумасшедшие деньги. По счастью, эти трансвеститы и транссексуалы сами заметили у него в дрожащей от психоза руке авиабилет и тихо-мирно отвалили.

Город Дюссельдорф вдруг возник из мокрого тумана и на мгновение показался собранием пустых остовов – ни людей, ни вывесок, ни стекол. Жуткий город Будущего, из которого вытекла вся жизнь.

Но тут из какого-то окна выглянула разукрашенная под Нефертити блядь – ага, это привокзальный дом терпимости, – и все сразу встало на свои места, все забегало и заблестело…

А от железнодорожного вокзала до того места, где закрепились исцелители без границ, – действительно две трамвайные остановки. Надо быть совсем больным, чтобы на трамвае туда ехать и платить за это, можно сказать, половину своего дневного оклада. Особенно после того, как отдал другую половину за автоматическую камеру хранения на вокзале. Дудки – на трамвае он уже на Родине наездился. Да и трамвай здесь не супер – сразу видно, что немчуки денег на ветер не бросают. Никаких там двухэтажных отелей на колесах. Старые скрипучие, внутри сидят примерно такие же скрипучие пенсионеры с добавлением молодых клерков дальневосточной национальности.

Дом на Граф-Адольф-штрассе выглядел вполне обычно, не слишком даже презентабельно, хотя на одной из стен буйствовала жидкокристаллическая реклама с некрофильским уклоном:

«Захоронения в море, воздухе, космосе и даже на Луне. А вот цены – отнюдь не космические!»

«Веселая эвтаназия – возможно, это именно то, в чем ты нуждаешься. У нас ты даже не заметишь, как окажешься в лучшем мире. И всего за пять тысяч евро. Посетите наш эвтаназионный центр на райском острове Таити».

Подъезд был заперт, как и все остальные подъезды города Дюссельдорфа. Зато имелся набор маленьких никелированных кнопочек, на одной из которых нашлось название фонда. Хоть в этом нет обмана. Сережа нажал кнопку, и в ответ послышался голос, который что-то спросил на немецком. Робот, что ли, машинный какой-то звук. И непонятно ничего, хотя Шрагин когда-то целый год проторчал в Германии, никто его не выгонял, сам уехал, шеф отдела на Сименсе даже не хотел отпускать. Как-то же изъяснялся тогда…

Робот снова задал вопрос, но уже на английском. На этот раз Сережа понял еще меньше. В третий раз робот опять перешел на немецкий. Только теперь Шрагин разобрал слова. Его спрашивали, куда, собственно, он лезет. Ну, надо отвечать. Шок от столкновения с забытым языком еще не прошел. Шрагин что-то уже понимал (пассивный запас), но сказать (активный запас) еще не мог.

– Ich bin… это… больной, то есть krank auch. Nervenkrankheit. So viel ich verstehe, suchen Sie nach Kranken[11].

Робот подумал и с легким жужжанием открыл дверь. Когда Шрагин входил, то ощутил даже, что его заглатывают. Зато подъезд чистый, белый, уютный, с позолоченными плафонами. С пепельницами на высоких ножках. Нигде не нассано, не наплевано. Цивилизация. Не должны тут обитать злодеи.

А на втором этаже нашлась дверь с тем же названием, что и на кнопке у входа. На этот раз обошлось без разборок, дверь плавно, без принуждения, распахнулась и впустила его.

За ней открылся офис. У благотворителей и обстановка оказалась навороченной, одни лазерные скульптуры чего стоят, и метраж немаленький. За невысокой стойкой сидел тот самый робот. Если точнее, секретарша. Нет, не наша секретарша, не тетка с вязаньем и старорежимной пишущей машинкой, и не вчерашняя блядь, пытающаяся попасть в клавишу офисного компьютера густо накрашенным ногтем. Нет, это была чисто немецкая секретарша, с нарисованными бровями, ловкая, собранная и хорошо выдрессированная.

– Извините, – сказала она медленно и максимально внятно, – я не сразу поняла, что вы русский… Значит, господин…

– Шрагин.

– Значит, господин Шрагин, вы хотите участвовать в испытаниях?

Шрагин поспешно закивал головой.

– Но вы должны учесть, что в испытаниях наших лекарственных препаратов могут участвовать только больные люди. По-настоящему больные. Вы можете чем-то подтвердить свое заболевание?

Сережа еще более поспешно закивал головой и протянул выписку из истории болезни.

– Хорошо, сейчас я сниму с нее копию и верну вам, – сказала секретарша, затем внушительно подняла одну нарисованную бровь. – Но вас еще должен осмотреть наш специалист и дать окончательное заключение, которое может сильно отличаться от записи в вашей медицинской карте.

Шрагин хотел было опять кивнуть, но вовремя остановился.

– Заполните, пожалуйста, анкету. Воду, кофе, господин Шрагин?

Она вручила ему анкету на немецком, длинную, как бычий цепень. Плюс пояснения еще на десяти страницах, составленные якобы на русском языке компьютерной программой. «Если на наши вопросы ваши ответы будут правильно отвечены нет, санкционированы мы правом вас денежно наказать да». Безбровая даже кофе налила. Но почувствовалось, что это внимание – не просто так, не за ваши мутные глаза. Анкета непростой оказалась, хотя с виду бумага бумагой, или, может, это ручка была с секретом. Вы вписываете свои данные, и они тут же появляются на экране секретаршиного компьютера.

После заполнения этой самой smart-paper пришлось ждать доктора. Два часа ожидания и пять минут осмотра. Для профи этого достаточно. К тому ж профи показывает, что его время, в отличие от вашего, дорого. Но чтобы вы не почувствовали себя совсем никчемным и не обозлились, профи пожимает вам руку. Обозленный товар – подпорченный товар. Всио будет карашо, товарьиш.

– Ваша кандидатура одобрена, это означает также, что вы получите от нас медицинскую страховку сроком на месяц, – сказала секретарша через три часа и немножко подождала изъявлений радости. Женщина-робот была явно уверена, что ее фонд способен осчастливить даже подопытную крысу. – Сейчас, господин Шрагин, вас проводят на клиническое отделение.

От осознания чего-то нового и, возможно, страшного он ощутил позыв, тот самый, нереализованный еще в самолете. А что в этом неестественного после трех часов-то ожидания?

– Извините, где тут у вас…

– Вот там, налево, с надписью «Herren». Не перепутайте.

Ладно, позыв оставим на потом, главное – запереться. Есть мнение, что на клиническом отделении его переоденут и заставят сдать вещи. Сим-дискету со «взломщиками» и «следопытами» прилепить к ноге, заодно коробочку с одним неплохим фармацевтическим средством, которое уже не раз было испытано на себе. Да, кстати, не забыть спустить воду…

Какая-то немка цвета гренка (на Карибик не было потеряно ни минуты) и в розовом комбинезоне (где вы, наши медсестринские халаты, такие домашние, такие нескромные) препроводила его в переодевалку. Там он сдал в камеру хранения все личное, если не считать того, что прилепил к ноге, и надел белую испытательную униформу.

Потом был легкий завтрак за счет хозяев – угощал автомат, набитый всякой всячиной. Сок налила тоже машина.

И, наконец, на койку.

В этом «вольере» содержались и другие испытуемые, но их скрывали ширмочки.

А в одном из углов палаты сидел зоркий наблюдатель – медработник с компьютером и чашкой кофе. Как и многие жители современного Запада, он был непонятного пола и странной, почти неестественной наружности.

На пластиковом блюдечке протянула немка набор таблеток для герра Шрагина. Плюс стакан – немедленно запить. И смотрит в упор, не моргая, по старому гестаповскому обычаю. Одну из этих таблеток Шрагин узнал – фирменный штампик валиума, транквилизатора. Значит, ему почему-то предписано угомониться.

Кинул таблетки в рот, запил. Только тогда немка отвалила. Сейчас его сильно успокоит. Но надо ли ему это? Испробуем старый «туалетный» трюк. Шрагин зажал в кулаке свою собственную таблетку, вынутую из тайника на ноге, встал с койки и порулил к наблюдателю.

– Entschuldigen Sie mir bitte, aber ich moechte auf die Toilette gehen[12].

Наблюдатель привстал, как будто потянул руку к своему мобильнику, но потом передумал, туалет так туалет, и стал объяснять маршрут бесполым голосом среднего рода… geradeaus… und nach links… Доходчиво объяснял, неторопливо, даже отвернулся от стола. Поэтому и получил в свой кофе слабительное средство.

Так, правдами и неправдами, Шрагин снова оказался в туалете, чистом и уютном, как все немецкие санузлы, вне зависимости от их ведомственной принадлежности. В таком сортире не грешно встать на колени перед идеально белым толчком, склонить свою буйную голову, заглянуть в чашу унитаза поглубже… и-и-и!.. Готово.

Когда Шрагин вернулся в палату, то наблюдатель уже отчалил. В какой-то «кабинет задумчивости», предназначенный именно для персонала. Ура, война таблеток выиграна нами. А его компьютер остался на месте, так же, как и глубоко отключившиеся подопытные. Сколько времени в запасе, неизвестно, понадеемся, что минут семь – если даже это немецкое существо среднего рода сделано из железобетона. А вообще-то среднестатический российский гражданин будет от данного снадобья безостановочно выдавать конечную продукцию минимум вдвое дольше.

Так, загружаем программного «следопыта». Вперед, родимый, только не споткнись. Маленький «следопыт» быстро устраивается в памяти машины, маскируясь под стандартный «эксплорер»[13], за секунду обшаривает всю файловую систему, затем прочесывает весь веер доступных сетевых соединений. Теперь совершаем глубокий нырок по протоколу IPX на другую машину. Там нащупан еще один сетевой выход, и снова прыг-скок. И вот уже «следопыт» на сервере компании «Фармаланд». Кажется, встречалось уже это имя. Ну да, тот самый великий и ужасный конкурент «Шерман-Слободы».

Сервер, похожий на мрачный немецкий замок, не собирается опускать перед русским киберказаком свой мостик и тем более поднимать решетчатые ворота. Но виртуальный Сережа с ловкостью горгульи прыгает прямо на стену и проникает в бойницу или, точнее, в порт 186. А затем, стараясь не отстать от «следопыта», бежит по кривым и узким улочкам замка, среди высоких башен, сложенных из программного кода, и пузатых амбаров, набитых данными.

Первые сведения. Фонд «Исцелители без чего-то там» является просто филиалом «Фармаланда». И Энгельманн – один из фармаландовских директоров. Вика, секретарша Андрея Шермана, обращалась за исцелением не просто к эсэсовскому отродью, а к главному конкуренту своего любимого шефа на международном рынке.

Залежи немецкого всплывали медленно. Кусочек валиума успел, видимо, раствориться в крови и сейчас мешал, зараза.

Виртуальный Сережа со своим ручным «следопытом» набрел на огромную базу данных, похожую на цитадель замка. Вход оказался легким, но затем киберковбой оказался в какой-то жужжащей тьме.

Как прояснить ее? Как составить запрос?

Жужжащая тьма уже вошла в его мозг и теперь была похожа на рой тяжелых медоносных пчел. Лишь бы тот не слипся в непрошибаемый комок непонятных сведений.

Элла, Элла, прости меня дурака, ты у меня одна.

Она пришла и коснулась его головы, рой сведений стал ленивым, быстро пропал страх и в освободившемся внутреннем пространстве заработал подпрограммист.

Меч-сканер рассек тьму, разделил ее именами, сшиватель событий связал объекты.

Рой превратился в правильно организованный улей.

Вот обнаружился каталог, где хранятся готовые результаты запросов. Что такое Hypothek? Какая-то плата за землю. Концерн «Фармаланд» спонсирует музей «Миры человека», базирующийся в соседнем Люксембурге. Это музей занимательной анатомии, постоянная выставка нетленных тел, пластинатов, который откроется к рождественским праздникам вместо передвижной экспозиции «Наконец нетленны». Музей-могила.

Есть его виртуальный «слепок», наверное предназначающийся для инвесторов. Можно полетать по гулким мрачным залам, похожим на склепы.

Кстати, на плане показаны очень большие холодильные мощности. Зачем это музею-могиле? Или там не только пластинаты? По крайней мере, инвесторам это интересно.

А вот еще список партнеров нашелся, и среди них петербургские «Международные аптеки», контора Князя. Питерская малина – партнер солидного западного концерна?

Такое впечатление, что в этом музее имеется какой-то «золотой ключик», и туда надо попасть во что бы то ни стало…

Ах ты! В коридоре обозначились шаги, летящие ноги сильно облегчившегося надзирателя. Все, сворачиваться и бежать, не забыть только выудить из щели дисковода сим-дискету с верным «следопытом»…

Шрагин рухнул на койку и замер – информационный улей в его голове рассыпался, отчего нагрелись щеки, дыхание участилось, и внутри пробежала легкая волна конвульсий.

Наблюдатель вернулся, и, похоже, ему что-то не понравилось. Стал обходить боксы. Все испытуемые дрыхнут безмятежно, вон какой сап и храп стоит, или, по крайней мере, сильно отдыхают. Сейчас наблюдатель заметит его беспокойный взбудораженный вид. Надо расслабиться. К черту музей-могилу и «Исцеление без границ», хотя это почти одно и то же, мысленно стереть их резинкой с листа. Смыть, как грязь, Энгельманна-Ферреро, хотя он, скорее всего, лично руководит обеими организациями и не последняя шишка в «Фармаланде». Мысленно раздавить и Тугаева-бандюгу, брызнул, и нет его. Все, объекты финализованы, им на смену приходит сон…

Через тридцать секунд Шрагин уже пребывал в стране сновидений, где командовал гвардейской аэрокавалерийской дивизией из семи тысяч грифонов, где во дворце из розового мрамора его ждала ясноглазая Элла.

2

Пока поезд мчался в столицу едва заметного на карте, однако великого герцогства Люксембург, Шрагин решил вынуть почту из своего электронного «почтового ящика». Там лежало письмецо от Сарьяна, главного разработчика сверхъязыка «Арарат». Сарьян вспоминал Сережины заслуги и звал обратно в команду, потому что спрос сейчас нешуточный, а в новом языке еще немало пластов неразработанных, к примеру пакет самовизуализации объектов. Команда теперь базировалась в Гамбурге, точнее, в Санкт-Паули, в двух шагах от знаменитого Рипербана, так что и хатку предлагалось снять тоже недалеко, чтобы не слишком расходоваться на бензин. Короче, если Шрагин не против, то виза будет моментом готова, и Сарьян сразу даст поручение, чтобы ему подыскали апартаменты…

Кстати, Сарьян когда-то настоял, чтобы проектируемый язык был назван «Арарат». Ну, Арарат, так Арарат, ничем не хуже, чем Ява, и название прижилось. Тем более что разработчики очень уважали одноименный коньяк, также предоставленный Сарьяном, – по крайней мере, не меньше, чем проектировщики языка Ява уважали одноименный сорт кофе… Почему же тогда Шрагин не поверил, что из этой затеи что-то выйдет? Потому что она была слишком смелая.

К миру объектов а-ля Платон сотоварищи, который свойствен, скажем, языку Ява, были добавлены субъекты, этакие зародыши искусственного интеллекта, способные накапливать знания. Эти маленькие искусственные программисты должны были осмысленно определять свойства объектов и приписывать им поведение. Затем и объекты, познавая виртуальный мир вокруг и совершенствуя самих себя, должны были превратиться в новые интеллектуальные субъекты.

Ну и в итоге куча-мала из слабопрорисованных прототипов эволюционизировала бы в стройную иерархию киберорганизмов…

Он не сумел «перепрыгнуть через перила», в отличие от Сарьяна, не нашел в себе веры. И поэтому проиграл…

Выйти бы сейчас из этого дурацкого поезда, торопящегося в карликовый Люксембург, хотя бы в Герольштайне, и к ночи он в Гамбурге.

Гамбург, выплывающий из холодной воды Северного моря, единственный немецкий город, который когда-то приглянулся ему.

Так хочется в Гамбург, но выйти сейчас… это все-таки струсить и снова проиграть…

Выйти не получается, и он едет дальше, в мирок прилизанных и жестоких гномов, в Люксембург. Потому что на этот раз он перепрыгнул через перила. Потому что ему надо опередить Руслана Тугаева…

Сегодня утром Шрагин три часа провел в «Рэдисоне», возле тугаевского номера, благо неподалеку располагались холл и зимний сад, где легко прятаться. «Подсесть» на разговоры братка было сложно, закодированная сотовая связь – это дело для мощных дешифрационных программ и приличных компьютеров, вроде тех, что работают на «Эшелон». Но Тугаев производил звуки, сотрясал воздух и дверь, на которую Шрагин прилепил пьезоэлектронное «ухо», купленное когда-то по случаю около Крупы[14].

Тугаев собирался в Люксембург, хотя и не сегодня, потому что ждал «босса». Скорее всего, Энгельманна. Босс должен был пожаловать завтра. Значит, этим днем можно воспользоваться…

От Люксембург-штадта Сергей взял такси. Герцогство оказалось страной контрастов. Жестокосердные и ограниченные гномы обитали в красивых краях: поросшие кленом и буком долины; озера, похожие на спокойные глаза вечности; высоты, как будто сгустившиеся в зелень облака.

Выйти пришлось просто на шоссе, где ничего похожего на стоянку. Лишь только грунтовый съезд в кленовую рощицу. Но за ней обнаружилась стройка весьма солидных масштабов.

Основное здание чем-то напоминало сдвоенную пирамиду. Намек на египетские города мертвых. Намек усилен до невозможности изваянием Сфинкса, который должен был встречать посетителей сразу за воротами. У огромной скульптуры, выполненной в традициях национал-социалистического реализма, было тело хищника, женские сиськи а-ля Долли Бастер и развратная физиономия гомосексуалиста.

Неподалеку от пирамид имелся котлован, похоже, что под отель или ресторан, где людей должны были отвлекать земными радостями от мыслей о вечности.

Место было живописным даже по люксембургским канонам. Вдали, на склоне, многобашенный замок очередного графа – смотрится как сильно потрепанный инопланетный корабль. Неподалеку озерко, в озерке отражается яркое, слегка сжатое высотами небо. Парк, точнее слегка переделанный лес, состоящий из теплых широколиственных пород, где так уютно местным эльфам, был нелепо заставлен фигурами различных божеств, заведующих царствами мертвых различных религий. В общем, райский уголок.

Шрагин нацепил темные очки и полюбовался своим отражением в стеклянном портале главного здания. Похож на этого блатного Руслана. Весьма даже похож. Кое-кто даже может их спутать.

Затем перед ним распахнулась одна из дверей, и он оказался под могучими сводами «пирамиды». Из-за какого-то саркофага вышел охранник. Мрачный тип, отчетливо смахивающий на основоположника нацизма. Античеловеческий взгляд хищной рыбы. Сережа едва взял себя под контроль и решил, что никакой дурной приметы тут нет, просто это австриец или баварец, наверное. Надо, как и запланировал, назваться Тугаевым и побазарить с кем-нибудь из местного начальства. Если ему скажут: вы вовсе не Тугаев, тогда можно назваться братом Тугаева, если ему снова скажут: вы вовсе не тот, за кого себя выдаете, тогда надо просто развернуться и дать деру. И никто не имеет права его задерживать.

– Mein Name ist Tugaev. Kann ich mit jemandem von Ihrer Fuehrung sprechen?[15]

Охранник связался с кем-то из начальства при помощи мобильника, потом сказал с лающими интонациями и заметным верхненемецким акцентом:

– Zimmer Achtundzwanzig. Zweite Etage nach oben.

Этот тип сказал: «Второй этаж вверх». Не похоже на ошибку. Выходит, имеется и второй этаж вниз. А, чуть не забыл, счет этажей европейцы начинают с нуля, значит, этот второй – на самом деле третий.

Шрагин шел по гулким и сумеречным музейным залам, декорированным под египетские склепы, и им постепенно завладевал густой первобытный ужас. Кругом были эти пластинаты. Мертвые как живые. Сценки за столом, при игре в шахматы, у телевизора. Показанные с помощью сечений и разрезов анатомические детали. Мягкие части тела остались мягкими. То, что сгибалось при жизни, сгибается и сейчас.

Неожиданно луч света выхватил из темноты женщину с прозрачными кожными покровами – она плыла к нему, сверкая словно бы посеребренными внутренностями. Изо рта лился мелодичный голос: «Die topografische Gliederung des menschlichen Koerpers umfasst Kopf, Hals, Rumpf…»[16] Боже, это же Зинаида!

Призрак замер в полуметре от Шрагина, продолжая двигать челюстью и прозрачными губами.

Шрагин с трудом унял панику в собственном теле. Всего лишь экспонат с обесцвеченными мягкими тканями. Вся эта автоматика, в том числе подсветка и имплантированные сервомеханизмы, включились при приближении посетителя.

Несмотря на естественно-научное объяснение, Шрагин устремился в кабинет номер 28 почти бегом. И едва не потерялся.

В следующем музейном зале царило веселье. Зал изображал шикарный супермаркет типа «Реала». Эскалаторы, имеющие вид водопадов, зимние сады, фонтаны, играющие брызгами под лазерными лучами, чучела экзотических зверей. При появлении Шрагина оркестр заиграл самбу.

Толпа экс-людей отоваривается на полную катушку. Нет, приставка «экс» должна быть отменена. Шопинг продолжается, жизнь тоже, причем райская жизнь.

В религиях без моральных претензий, кажется, рая не было. Ничего лучшего, чем скучное теневое прозябание, старорежимные жрецы придумать не могли. Поэтому история и смела всяких там друидов. Когда религии стали дрессировать народы моральными предписаниями, в награду за хорошее поведение и муторную жизнь был предложен интересный выбор посмертных услуг.

Шрагину показалось, что Энгельманн-Ферреро как будто внушает свой, третий вариант. Будут вам посмертные услуги, шопинг на полную катушку, и притом никакого занудства на моральные темы.

Заплатил и пользуйся на здоровье, которое теперь железное, точнее пластиковое…

За дверью номер 28, в противовес жуткому пространству музейных залов, было довольно уютно. Обычная конторская и в то же время довольно неформальная обстановка. Две улыбчивые девушки наводили порядок с папками. На стремянке возле высокого шкафа сидел ученого вида человек в старомодных очках, с симпатичными залысинами, он снимал папки с верхней полки и передавал какой-нибудь из девушек.

– У нас вначале даже не было компьютера, – сказал очкарик на очень четком и понятном немецком. Все на бумаге. Музей еще не открыт, а мы уже запутались в документации. Вы, значит, господин Тугаев. А я – Йозеф Динст. Пройдемте, не будем мешать девушкам.

Он показал рукой на смежную дверь. Похоже, что сработало. Этот хренов Динст ничего не заподозрил.

Соседняя комната была кабинетом. Здесь не было и следа какого-либо лоска, столь любимого многими менеджерами. Здесь занимались делом. Хотя на полках стояли удачные образцы пластинатов: головы, руки, другие бывшие члены человеческого тела, в хозяине кабинета трудно было признать какого-то Кощея или Харона.

– До завтрашнего дня шеф вряд ли появится, поэтому рабочие вопросы можно решить со мной. Что представляет собой ваш товар?

– В принципе, выбор сейчас достаточно широк, – уклончиво произнес лже-Тугаев.

– Детские экземпляры нас уже не интересуют, – предупредил господин Динст. – Детский сад мы уже собрали. Хотя от зародышевых тканей мы не откажемся, однако в ваших условиях подготовить и сохранить их практически невозможно. Но вот другая тема: сейчас мы оборудуем зал патологий.

Патологии, в отличие от предыдущей темы, вселили в Шрагина некоторый оптимизм.

– Ну, этого у нас более чем достаточно.

– Здесь, в Европе, тоже немаленький выбор… Так что нам нужно от вас нечто особенькое. По данным ВОЗ, сейчас в двух селениях на юге вашего региона свирепствует геморрагическая лихорадка, занесенная, видимо, гостями с Нила. Мне нужны целые головы, а не только лишь мозговые ткани.

Шрагин представил отрубленную, раздувшуюся обсиженную мухами голову своего собеседника, и у него случился первый в Музее человека приступ тошноты.

– Но…

– Я понимаю, что это достаточно опасно. И для вас, и для нас тоже, пока мы не произведем необходимого обеззараживания. Но если быть внимательным и не облизывать кое-что лишний раз, то можно отделаться только легким испугом. Если вас заинтересует это предложение, то технологию консервации препарата мы оговорим несколько позже.

– А что еще вас интересует?– поддержал разговор лже-Тугаев.

– Что-нибудь свеженькое. Нам нужны живые ткани. Что такое смерть де-факто и де-юре? Это необратимое отключение некоторых отделов мозга. Но тело-то еще на девяносто девять процентов живое! – подчеркнул с заметным воодушевлением господин Динст. – У нас есть портативные холодильники разного размера – для сохранения и перевозки внутренних органов, конечностей, целых торсов – мы могли бы вам предоставить их под определенный залог. А у вас – прекрасные возможности работать, так сказать, без излишних формальностей. На то, чтобы изъять нужные нам ткани, у вас имеется от пяти минут в теплую погоду до получаса в прохладную. Улавливаете? У вас в запасе не слишком много времени…

Для того чтобы унять головокружение, Шрагин стал внушать себе, что он, в принципе, тоже людоед, что его мама не была кандидатом филологических наук, что Пушкин бил в барабан на берегах Нила, а Глинка играл где-то там на тамтамах. Немного помогло.

– Так что ж, мне самому убивать и самому расчленять, чтобы протухнуть не успело?– деловито справился Шрагин.

– Зачем самому убивать? У каждого своя работа, которую надо делать качественно. Например, вам становится известно, что кто-то хочет казнить преступника, зарезать заложника или расстрелять пленного, и вы сразу оговариваете свои права, желательно с заключением договора. Чтобы там никакого разбрасывания внутренностей по всей округе и швыряния голов в кусты. Все должно быть аккуратно, а не так, как у вас там, в горах, принято. Кстати, желательно, чтобы человек перед смертью не был подвержен сильному стрессу, иначе в крови появляется слишком много разрушающих факторов. Договоритесь о передаче казнимому успокоительных средств.

– Да, мы обязательно поработаем над хорошим настроением, – поддержал Шрагин, несмотря на одолевавшую его тошноту.

Тут в кармане у господина препаратора заиграло турецкое рондо.

– Это шеф вернулся, почему-то на день раньше. Ну и славно, он же знает вас лично.

Внутри у Шрагина все упало с ускорением три «же».

– Шеф у меня смешной, – поделился Динст. – Он всегда звонит с входа, как будто в служебное время я могу заниматься любовью с посторонними. Но он действительно очень деликатен… Все, упавшее внутри Шрагина, расплескалось где-то на полу, как раз дверь открылась и в комнате появился Антуан Энгельманн-Ферреро, а вместе с ним истинный Руслан Тугаев. Дальнейшее Шрагин воспринимал с изрядной долей отстраненности, находясь примерно на том же расстоянии от событий, что и телезритель от телеэкрана.

Энгельманну натикало, судя по косвенным данным, лет сорок пять, но у него было изящно вылепленное лицо, покрытое тонкой свежей кожей. Шрагин не раз уже видал в Германии сомнительные лица, но физиономия господина директора скорее подошла бы девушке. И вместо рукопожатия Энгельманн поцеловался со своим замом. Тугаев ни с кем не поцеловался, а вместо этого пробуравил лже-Тугаева злым взглядом своего единственного глаза.

– А я с герцогом и герцогиней, – похвастал Энгельманн, – они пока осматривают новинки на третьем этаже.

– Ну, этот парень в короне к тебе просто неравнодушен.

После поцелуя Энгельманн-младший подошел к Шрагину и уже вполне стандартно протянул руку. Сильно смутившийся визитер встал из кресла и пожал некрупную, однако предельно твердую «хирургическую» руку директора музея и распорядителя фонда.

– Вы – господин…– начал Энгельманн.

– Тугаев, – охотно подсказал Динст. – Это господин Тугаев.

– Что за хрен? Это я – Тугаев, а не этот урод! – взревел истинный Тугаев и повторил по-немецки, ударяя себя в грудь кулаком. – Их бин эхтер Тугаев.

– Нет, я, – отважно заявил Шрагин.

Энгельманн предусмотрительно отошел на два шага от лже-Тугаева, однако сохранял дистанцию и до Тугаева истинного.

– Их не может быть двое?– справился шеф у зама. – Ты в базе данных смотрел? В таблице поставщиков.

– Еще нет. – Динст защелкал клавишами старомодного компьютера.

– Нет, тут всего один Тугаев. Как же узнать, кто из них настоящий?

Энгельманн задумался:

– А у вас, господа, есть национальные паспорта?

– Ой, я забыл, – погрустнев, произнес подлинный Тугаев.

– И я не захватил с собой, – сказал несколько осмелевший Шрагин.

Энгельманн ненадолго нахмурил свой почти девичий лоб.

– Истинный Тугаев, наверное, должен быть мусульманином, то есть с обрезанной крайней плотью. Господа, снимите штаны.

– Да, да, да, но только при мне.

В комнате возникла шикарная дама в перьях райских птиц, на вид герцогиня.

– Мальчики, мальчики, что вы все о штанах?– пропела она. – Сегодня вы заставили меня снова поверить в жизнь после смерти. – Дайте я вас поцелую за это. Или укушу.

– Я люблю качественные укусы, а вот он, кажется, нет. – Энгельманн показал пальцем на Динста и засмеялся жеманно.

Герцогиня, напоминавшая своим богатырским ростом и плечами хорошо сложенного мужчину, сделала свое дело и удалилась.

– Ну, ты давай первый, – сказал Тугаев Шрагину.

– А почему не ты?

– Этот боится больше, – сказал Энгельманн, кивнув на настоящего Тугаева.

Шрагин перевел дух, находившийся где-то в солнечном сплетении, – кажется, обошлось.

Неожиданно он заметил, что Динст просто давится от смеха. Вот он прыснул, не удержавшись, затем к нему в порыве искреннего здорового хохота присоединились Энгельманн и Тугаев.

Шрагин почувствовал неладное, но было уже поздно.

Наконец Энгельманн перестал смеяться и, немного отдышавшись, произнес:

– Добро пожаловать в музей «миры человека», господин Шрагин.

Полный абзац. Однако Шрагин заметил, что герцогиня забыла закрыть за собой дверь.

В три прыжка он преодолел расстояние до выхода, но там уже стоял Тугаев, который мгновенно оказался в нужном месте, перемахнув через стол.

У Сережи мелькнула мысль, что надо немедленно вмазать Тугаеву, и лучше не в челюсть, а в пах – ведь тот беспечно и уверенно стоит на широко расставленных ногах. Но как же – прямо в пах? Это ведь так больно. Однажды хулиган пятиклассник ударил в пах десятиклассника Шрагина, и тот хорошо запомнил все эти неприятные ощущения… В голове привычно хороводили мысли, отражаясь одна от другой. И никакого доступа к психопрограммному интерфейсу, полный паралич.

– Ты куда, двойник?– весело поинтересовался Руслан.

– В туалет, – бесхитростно отозвался Сережа.

– Я тебя сейчас облегчу.

И врезал.

Работник умственного труда легко перелетел через кресло, неловко попытался смягчить падение плечом, но все равно въехал в ламинатный пол левой стороной затылка, после чего его сознание оказалось в темном, абсолютно непроницаемом мешке.

3

Шрагин словно выплывал из склизкого тошнотворного омута. Неужели это нокаут так подействовал?

– Дурной ты, Серега.

Вот позорище-то, выключили как щенка, без сопротивления. И не какой-то звероподобный Тайсон выключил, а человек его роста и комплекции. Но словно кирпичом врезал. И, видимо, с большим удовольствием.

И откуда эти типы знают его имя? Ведь все документы остались в камере хранения на дюссельдорфском вокзале. Или все знали с самого начала?

– Дурак ты, Серый, – повторил далекий голос, словно бы стиснутый его собственной тошнотой. Или же этот голос вызывал тошноту?– Зачем полез сюда, Шрагин? Думал с кондачка и тебе отломится? Ты ж, блин, не герцог. Если уж вырвался за кордон, так тикай куда глаза глядят, хоть в Парагвай.

Шрагин не мог пошевелить ни одной мышцей, ни одним членом, непонятно даже, как еще дышал. Чужой голос проходил к нему как сквозь вату. Взгляд постепенно фокусировался, но в итоге не захватил ничего, кроме потолка. Веки не закрывались и не открывались, какие-то трубочки увлажняли глаза, которые затем подсушивались потоком воздуха…

Почему не получается ни одно движение, неужели Руслан сломал ему позвоночник?

– Да нет, цел ты пока, даже не обосрался, хотя в таких случаях положено заранее клизму делать. Я тебе только анестезию дал, а один, с позволения сказать, мужчина ввел тебе нарколептик. Теперь Энгельманн с Динстом решают, как с тобой дальше дружить. Я предложил распилить тебя циркулярной пилой на тысячу ломтиков, но они не согласились, гуманисты хреновы, сказали, что пила может засориться. Может, они сперва тебя в жопу хотят, уж больно ты для них привлекательный, неподвижный такой, как Ленин, они ведь самые настоящие некрофилы-педофилы, да еще в глубине души троцкисты, как все западные интеллектуалы… Извини, меня мобила зовет. Наверное, девушка.

Даже не обосрался, обидно. Вообще никаких хлопот для этих сволочей. Раз – и превратился в полено, можно стругать и тесать…

Тугаев вернулся пару минут спустя и обратил на себя внимание пинком ноги.

Боль от удара показалась какой-то приглушенной, отдаленной. Впрочем, через несколько секунд она достигла своего максимума. Сережа подумал, что Руслан, скорее всего, разговаривал с Викой…

– И все-таки ты не дурак, Сережа. Ты – псих, типичный случай параноидальной шизофрении, комплекс жертвенности, жизнь, значит, за царя. Никто не ожидал, что ты так быстро окажешься здесь. Да, у меня есть право поставить тебе этот диагноз, потому что я отучился два года на медицинском факультете Петербургского университета. Теперь мне тебя и не жалко вовсе. Может, тебя уже не жалеть, а уважать пора. Ведь все выдающиеся личности были по диагнозу параноидальные шизофреники. А вот, кстати, и наши педики-медики идут. Щас вынесут свой приговор.

Знаешь, Серый, в воздухе так и витает тема донорства. Модная тема, ети ее налево. У тебя, кстати, нет лишнего глаза? А то что-то мой куда-то запропастился. А вон у Антуана, похоже, с яйцами неполадки… Папа у него штандартенфюрер СС был, так, по крайней мере, Шерман думал, но сынок больше думает не об арийской расе, а о собственной жопе…

Руслана какое-то время не было слышно. Спустя безразмерный кусок времени его голос, куда более острый, чем раньше, стал снова проникать в мозг Шрагина.

– Все, Шрагин, не волнуйся, жизнь прожита не зря. Потому что принесешь ты пользу людям. Только людям надо еще подготовиться… А ты, кстати, экскурсии любишь? Наверное, любишь, как любой порядочный интель. Ну, я тебя пока покатаю по музею. Много интересного узнаешь. Я ведь тут уже изрядно пошастал с любезного разрешения хозяина. Да и сама коллекция не без моего участия собрана… Дай-ка я тебе голову поверну направо, потому правый у тебя пока что лучше видит, чем левый. Вот так удобно? Хорошо видно? Увлажнители для глаз клейкой лентой прилеплены, так же как и вентиляционная трубка для твоей дыхалки, так что все в порядке, не отвалятся.

Шрагин заметил сейчас, что ему в рот уходит прозрачный стебелек, и услышал легкое, но беспрерывное шипение. Насос работает. А затем все поплыло вокруг, и он понял, что экскурсия началась. Поскольку за нее ему, похоже, предстояло дорого заплатить, оставалось только одно – участвовать.

Потек, нигде не застревая, словесный поток из Руслана, дружелюбный, лекторский, не вызывающий возмущения.

– Тут все для человека, Серега. Мне даже не надо каталку толкать, сама мягонько так катится, я ею с пульта управляю. Но если даже перестану управлять, то она, скорее всего, никуда не трахнется, потому что у нее собственные сенсоры и собственная управляющая программа имеется. Ну, ты понял, ты ж у нас тоже программы мастеришь. А вот голос робота-экскурсовода я отключу, во-первых, он только на немецком талдычит, а во-вторых, многое не договаривает, железяка хренова…

Эти мертвецы, дружище, получили жизнь вечную в результате кропотливой работы многих пластинаторов почти на протяжении столетия. Некоторые способы сухого сохранения тканей были найдены эсэсовскими врачами в концлагерях, в результате многочисленных экспериментов. Выдающуюся роль в создании органических консервантов сыграл немецкий ученый фон Хагенс. Но вот знамя подхватили, как Ахилл и Патрокл, Энгельманн-младший и герр Динст. Не только подхватили, но и унесли далеко вперед, в чем можно сейчас убедиться. Именно потому, что они разработали самый замечательный на свете маринад – точнее, поликонсервант на основе метапропиленгликоля, – столько тут нетленных мощей стоит, для любой религии, на любой вкус. Наши гении даже прозрачности тканей добились с помощью какой-то разновидности глицерина.

Сказать тебе честно, Серега, я, как увидел пластинаты в первый раз, так вегатарианцем стал. Не навсегда, конечно. Но даже и сегодня, как пережру, то на местные консервы без конвульсий смотреть не могу. Что жизнь человеческая? Как было спето не раз, только миг между прошлым и будущим. Помнишь, один урод по кличке Сфинкс спросил у Эдипа: кто утром ходит в штаны, днем в подъезде, а вечером опять в штаны? Правильно, человек. И годы жизни человеческой – цитирую псалом девяностый – семьдесят, от силы восемьдесят лет, да и то при правильном питании и поведении. Это всего лишь день один в космическом масштабе, и проводишь его порой, так сказать, в загаженном сортире. Короче, отгадав загадку, Эдип впал в эдипов комплекс и завершил свой день досрочно к обеденному перерыву. Он еще не знал, что после пластинации у Энгельманна можно простоять или просидеть в неизменном виде почти миллион лет, по сравнению, например, с пятьюдесятью тысячью годами у Хагенса. Так можно и второго пришествия дождаться в прекрасной кондиции, как бы с ним ни медлили высшие инстанции.

Ну и так кто же у нас дождется второго пришествия?

Вон там, на пьедестале, кружится гигант-полковник Мансуров из «Альфы». Вальсирует он тут с ярко подкрашенными мышцами за то, что поднял руку на своих братьев, на свободный Кавказ.

А вот, глянь на поднос – все сто частей принадлежат телу одного человека. Если точнее, то господину Бетакису, крупному бизнесмену из города Сочи. Не захотел делиться прибылью с «национально-освободительным» движением, желающим утопить русских в Черном море. Вот теперь из него пазл получился, детская мозаика. На первый взгляд его сложнее собрать, чем кубик Рубика, особенно в полумраке, но у меня получилось! Дело в том, что все части грудной клетки фосфоресцируют белым светом, а все кости, скажем, левой ноги – зеленым, и так далее.

А вон там с собственной головой в руках некто Григорян, поднимает ее и опускает за счет встроенного сервомеханизма.

Этот тип отлично владел арабским и вайнахским, внедрился в «Аль-Харамейн», но служил в российской разведке. Причем неплохо служил. За это глотку пилили ему медленно, тупым ножом.

Соответственно распилке он присутствует тут в двух частях.

Знаешь, Серега, хоть ты и работал на опережение, а все ж таки скажу тебе, шансов выиграть у тебя имелось – кот наплакал. Ты ведь был глубоко один. Даже ради Аньки Шерман никто с места не стронулся. Менты, наверное, ждали, когда Андрей Арьевич их как следует, многослойно, подмажет. А всякие посредники ждали, когда им предложат приличный процент. Есть еще так называемые международные гуманисты, записные правозащитники, от Хьюман Вотч до Адама Сергеевича Крикалева, это те, кто приковывает внимание мировой общественности, когда поступит команда от босса. Но и они не включили Аню в свои списки. Потому что команды не было. Ведь Анин папа враждовал с самим «Фармаландом», который кормит всех профессиональных гуманистов на свете.

Понимаешь, можно сторговаться почти по любому вопросу, если есть желание.

Мансуров, Бетакис и Григорян не вызвали ни у кого желания поторговаться. Свои чиновники экономили на расходах согласно требованиям МВФ для стран периферийного капитализма, международные гуманисты посчитали упомянутых персонажей «не-своими».

К примеру, если бы этого осетина, этого грека и этого армянина украли ряженые казаки из города Краснодара, вот тогда появилась бы на ТВ-экранах нужная картинка, взывающая к лучшим чувствам, и босс сказал бы «фас», и гуманисты кинулись бы гурьбой на выручку, на спасение от русско-имперского коммуно-царизма…

Теперь мы зал проезжаем, где, слава богу, нет сиюминутной политики.

Тут жертвы всяких великих потрясений. Под стеклянным колпаком – гренландский викинг Сигурд Даниэльссон, пролежавший вместе со своей чумой семьсот лет в естественном холодильнике. Заполз чумной гренландец чего-то под водопад и окочурился. А водопад замерз. Сейчас можно и робота-экскурсовода послушать, он лучше расскажет… Эпидемия чумы сыграла огромную положительную роль в развитии, понимаешь, европейской цивилизации. Спрос на рабочую силу превысил предложение, уровень оплаты труда повысился, это вызвало подъем культуры и технологии, бу-бу-бу-бля-бля-бля. Да, недосчитались мы каких-то там гренландских викингов, а поголовье европейских людей уменьшилось на две трети. Однако нам их совсем не жалко, потому что у оставшейся трети зарплата выросла и благосостояние. Я вам больше скажу, товарищ, у оставшейся трети Ренессанс начался. И так далее, зарплата и благосостояние европейцев росли вместе с вымиранием индейцев и австралийских аборигенов, с голодом в британской Индии, кровавыми бойнями в опиумном Китае и охотой на бесплатную рабсилу в Африке.

Ну, Шрагин, уловил идею? Болезни, травмы и даже дама с косой – это все страшно неприятно для индивидуев вроде нас с тобой, но зато способствует развитию всего рода человеческого. Хочешь большого прогресса? Заказывай хорошую эпидемию или мировую войну.

А оцени-ка эту композицию. Русский витязь с мечом в одной руке, другой прижимает малыша. Ах-ах. Это кости убиенных в старой Рязани, хан Батый постарался. В Музее человека редко довольствуются костями, но здесь уж больно сцена красивая. Поэтому и облачили их в пластиковую плоть. Экскурсовод нам сообщает, что нашествие Батыя сыграло огромную положительную роль в становлении почты, транспорта и статистического учета. Это он не отсебятину порет, а цитирует всем известного Льва Николаевича Гумилева и британскую энциклопедию.

Слева тоже антиквариат. Стеллаж с черепами хиосских греков. Если тебя к живописи приучали, то ты должен знать, что сам Делакруа «хиосскую резню» намалевал. Тут, значит, коллекция в пять тысяч черепушек, которые куплены за большие, между прочим, деньги у одного обедневшего монастыря. На самом деле турки вырезали в десять раз больше, а оставшееся население продали в рабство. Самая масштабная резня в Европе девятнадцатого века. А результат какой – на острове наступила долгожданная стабильность. Турки проделали еще несколько раз подобное в точках, где наблюдались излишки православного населения. И результат тот же - стабильность, которая очень понравилась всем великим европейским державам того времени. Англичане и сами в ту пору заметали ирландские и индийские кости под ковер, радуясь соответствующему росту прибыли. Да-да, знаю, Россия стала возражать, пошла на турок войной, но, в итоге, и ее загасили усилиями всех просвещенных европейцев. А туркам понравилось, поэтому они повторили еще раз, только с армянами. И опять пришла стабильность. Немцы думают: чем мы хуже, и проделали тоже с евреями по всей Европе при активной помощи просвещенных европейцев. Да вот незадача – как раз войну прокакали, огребли по-полной от русских. Немцам не повезло, евреям тоже. Но стабильность-то в Европе наступила, и какая многолетняя. Не хуже, чем в Турции.

Динст, кстати, из иудеев. Пусть и шустрый, но исполнительный, честный, на лапу не берет. Идеальное второе лицо. Первое лицо, оно для мечтаний, а второе – для дела. Это как королева Виктория и Ротшильд. Если что не так, то на второе лицо можно все грехи свалить. И в Писании сказано, что воздается не по мечтам, а по делам.

Один лишь Адольф Алоизыч впросак попал, но это скорее исключение из правила. И все потому, что у него не было своего Динста. Вместо этого был у него Вагнер и прочие бредоносцы.

Ну, теперь ты убедился, насколько убийства, особенно массовые (назовем их аккуратно «прополкой»), играют положительную роль в истории человечества? Кому в самом деле-то лебеду жалко?

Вот ты, чувствую, хочешь спросить меня, кто я таков, на чей я стороне? Национальность моя не играет никакого значения, хотя по маме я карачаевец, есть такое гордое племя в горах, но по папе – воронежец.

Я на той стороне, которая приходит на смену гибнущей цивилизации. Приходят варвары, степняки, горцы, псы-рыцари, джентльмены-пираты, как их не назови - это жадная шпана. Ты, паренек, надо полагать, начитанный, так что в курсе того, как в пятом веке Рим накрылся, в пятнадцатом Византия, в девятнадцатом разграбили Китай, в двадцатом настали кранты Российской Империи, ну и так далее. Варвары – они ведь не дураки, у них нет готовых схем и придурочных кодексов чести, но у них есть воля к победе, Серега. Поэтому они обманом захватывают города, жгут районные библиотеки и запихивают порядочным женщинам сзади. А цивилизация не шибко-то и защищается, интеллектуалы чувствуют вину, извращенцы смазывают попу вазелином, бизнесмены ищут новые интересные в материальном плане контакты, забугорные правители потирают руки: «ага, накрылся конкурент», а такие тонкие исследователи, как Энгельманн, еще и хорошо оплачивают варварство.

И я когда-то подумал, зачем мне стоять на стороне побежденных, я не хочу быть врачом в нищей больничке, я не хочу быть офицериком, которого сдает собственный генерал, я не хочу быть торгашом, который трясет мудями перед всякими там отморозками. Я хочу выигрывать. Поэтому я и стал варваром.

Нарколептический укол обездвижил Сережу снаружи, а эта выставка и особенно треп распоясавшегося «варвара» – изнутри. Внутри образовалась яма, пустота, гармонирующая с онемением мышц. Тьма над бездной, день восьмой, творение закончилось. Но экскурсия продолжалась…

– Пластинаты, мумии и просто кости мы уже посмотрели, и вот теперь, Шрагин, начинается самое интересное, поскольку мы плавно переходим в отдел Светлого Будущего…

Сергей с некоторым опозданием заметил, что у него стынут конечности. Значит, они добрались до холодильных мощностей Музея человека.

Тугаев аккуратно повернул голову экскурсанта, чтобы тот мог встретиться взглядом с глазами. Это были не какие-нибудь заформалиненные органы, а настоящие, живые, реагирующие на свет глаза. И не просто реагирующие на свет – они натурально следили за ним!

– Вот, Серега, первый удачный опыт Энгельманна и Динста. Очи черные, очи страстные были разморожены, вставлены в контейнеры жизнеобеспечения, подсоединены через биоинтерфейс к управляющему процессору.

Вот тема вторая. Что сделало из обезьяны человека? Ручной труд. Поэтому на этой подставке мы видим отдельно взятую руку, которая способна трудиться. По крайней мере, она не прочь схватить вас за горло. И на укол иголкой реагирует правильной моторикой – дергается.

Помпа закачивает и выкачивает из нее кровезаменитель – жидкость из молекулярных машин-васкулоидов. На нынешний взгляд, пожалуй, немножко громоздко выглядит. А нервы Энгельманн с товарищем подсоединяли к биоконтроллеру целую неделю. Сейчас у них уже автоматика наноманипуляциями занимается.

А на правом столе танцы-шманцы. Что нам особенно интересно в танцах? Дамские ножки, и притом красивые. Энгельманн с Динстом взяли все остальное, оторвали и выбросили. Но, конечно, пришлось им помучиться с кровеносными сосудами, точнее с тромбами. Как верно выразился анатом Оппен: человек – это цветок из кровеносных сосудов. Кучу времени наши немецкие друзья убили на то, чтобы отрегулировать кровяное давление, состав крови, конфигурацию сосудов. Нервы замыкаются на биоадаптеры, это такие органические чипы, а далее, через шину[17] на гигагерцные интеловские подпроцессоры, а те уже подключены на центральный процессор с терабайтной оперативной памятью.

А теперь следующий вопрос: что самое главное в любом красном уголке? Правильный ответ: бюст вождя.

И в красном уголке нашего музея бюст тоже имеется. Точнее, голова и верхняя часть туловища. Где-то ниже кадыка тянется шрам, цвет кожи у головы и туловища заметно отличаются, не правда ли?

Изначально Энгельманн с Динстом хотели одной говорящей головой обойтись в стиле наших сказок, но та никак не хотела функционировать сама по себе. Думали, что это органические повреждения виноваты. Стали выращивать нейроны из зародышевых клеток и закатывать внутрь. Однако опять не клеится. Только когда пришпандорили позвоночник, что-то забрезжило. Ну и тут масса проблем. Головной мозг отказался от сотрудничества со спинным мозгом, взятым от другого донора, поэтому пришлось отклонировать и вырастить, так сказать, «родной» спинной мозг. Впрочем, все остальные ткани, что от европейского, что от африканского донора, отлично сработались.

– Интересно, а если будет голова мужика, а бюст женщины? Что окажется первичным?

– Ты – мачо, сексист и просто дремучий тип, – зазвучал немножко смешной, как будто даже из мультика, голос Энгельманна. – Если не считать гениталии, то количество отличий между средним мужским и средним женским телами куда меньше, чем количество отличий между однополыми индивидами.

– А если посчитать гениталии, то я бабе могу вставить, а она мне нет, господин Энгельманн. И это существенно, – пытался оспорить Тугаев.

– Хорошо, давай учтем гениталии. Я тебе перешиваю пенис на вагину, а ей делаю наоборот. Плюс колю гормоны, прогестерон и все такое, что заставляет расти твои молочные железы – у тебя они тоже есть, – ты покрываешься жирком и теряешь волосы на лице. Курс лечения двадцать дней, и ты – просто большая неуклюжая баба, как ты выражаешься.

– Тьфу. Чур меня, чур, верю, верю, двадцать дней не надо тратить, – забормотал Руслан под игривый, почти девичий смех Энгельманна.

– Он действительно может, – вновь обратился Руслан к Сереже. – Он же не только богатый, но, блин, и умный, а не просто хитрожопый, как наши. А еще ему достаточно подмигнуть, и нас с тобой тираннозавр бешеный поимеет. Не в Люксембурге, конечно, здесь он максимум может полицию позвать, а где-нибудь подальше Одера… Господин Энгельманн, а чего ж эта голова сегодня не говорит?

– Сегодня она не в духе. Мы там немного напутали с водно-солевым балансом, и сейчас она себя чувствует, ну, скажем, как человек, погулявший по пустыне дня три.

– А я все равно попробую. Привет, голова! Точнее, привет, Колян. У тебя ведь тоже имечко есть.

Голова разлепила синие губы и испустила стон. Боль и мука словно вылились из прорези рта тяжелой густой жидкостью.

– И в самом деле, не в духе голова, не хочет даже вещать истину и предрекать судьбу. Ладно, Шрагин, не расстраивайся, у нас еще в запасе настоящий гвоздь программы…

Странное существо старательно выдувало стеклянные сосуды по старинной технологии в закутке, который для стеба был обставлен по последнему слову средневековой техники. Существо выхватывало щипцами губчатую массу из горна, нанизывало на трубку, обмазывало присадками и начинало дуть. Затем подравнивало выдутый сосуд кусачками.

Стеклодув трудился как черт. Может, он и был чертом. Или нет, таких, кажется, называют химерами. Мускулистый волосатый торс и руки дикаря, ноги животного, даже хвост имелся, а голова искусного мастера…

– Вот он – рабочий класс будущего, – сказал Энгельманн. – Как жалко, что старик Маркс не может увидеть. Пока что.

– Господин Энгельманн, а можно я все это буду называть франкенштейн-технологией?– с фальшивым подобострастием поинтересовался Тугаев. – А вас Виктором Франкенштейном? Вы не возражаете? Или, может, Рубиком наших дней, вы же новых людей, как эти самые кубики, собираете. Возражаете? Ладно, не буду. Вы имеете полное право дать своим творениям собственное имя. Торжественно заявляю, что вы конструируете рабочий класс будущего по энгельманн-технологии. Только и про буржуазию не забудьте, чтобы было кому в оперу ездить и Вагнера слушать. А то ведь работягам только попсу подавай. И что, позвольте спросить, послужило для вас первым толчком? Расскажите, пожалуйста, что-то типа, как вы сидели под деревом и вдруг закричали «эврика»…

– «Эврика» надо кричать в ванной, господин Тугаев, – напомнил Энгельманн. – Сидел я однажды в ванной, рассматривая члены своего тела, и вдруг до меня дошло, что девяносто девять процентов всей органики свежего покойника может функционировать и дальше. Я вышел из ванной и рассказал об этом Динсту, с тех пор он повторяет эту мысль как свою. Почему бы это не использовать, спросил меня Динст, если уже появились новые эффективные методики по обеспечению совместимости тканей. И мы оба порешили, что делать новых людей из старых – это здорово, и им приятно, и нам.

– Но это ж все равно расходы! А где доходы?

– Доходы – завтра. Когда правительство или корпорации будут платить мне за каждого нового гражданина, каждого нового работника. Но, дожидаясь светлого завтра, мы уже отработали немало бизнес-технологий. И домино-трансплантации, и конвейерные пересадки, и пересадки долями, и временные пересадки органов в промежуточного носителя, скажем, в животное.

– А почему нельзя новых граждан просто клонировать, господин Энгельманн? Это как будто модная тема.

– Потому что, господин Тугаев, моя технология на порядок дешевле, чем технология клонирования. Трупы ведь практически бесплатное удовольствие. А займитесь вы клонированием, и ваша касса начнет швырять деньги направо и налево, как автомат по продаже попкорна. Операции ядерного трансфера, услуги суррогатной мамы или, предположим, инкубатор, многолетнее выращивание эмбриона, младенца, ребенка – за все отстегни, отстегни, отстегни. Плюс полная юридическая неопределенность, суды, адвокаты, кто есть мать, кто отец, какое гражданство, религия, выплачиваются ли социальные пособия и так далее, до бесконечности. Мои же творения принадлежат только мне, сконструированные мной существа – это не граждане, не налогоплательщики, не люди. Это композиции из частей трупов. Впрочем, я и клонирования полностью не отвергаю. Для выращивания отдельных органов и тканей это вполне годится…

Шрагин, незримо метавшийся в своем плену, понял, что экскурсия подходит к концу. Экспонаты остались где-то позади. То, где он сейчас оказался, можно было смело назвать операционной.

Над ним вспыхнул ослепительный после музейных сумерек свет. Энгельманн с Динстом стали советоваться, давать ли анестезию господину Шрагину.

Господи, неужели они хотят замучить его, эти европейские интеллектуалы, эти лощеные господа? Да еще и пожалеть денег на анестезию.

Это же Европа, Европа. Здесь этого не может быть, здесь все тихо и благопристойно. Слышится звон инструментов, их звон пробирает до костей. Где-то рядом гнусно шипит жидкий азот.

– Антуан, – сказал Йозеф Динст, – анестезию лучше дать. С болевым шоком мы уже однажды имели дело, в крови половина факторов заплясала.

– Ладно, без особых возражений, – согласился Антуан. – Знаешь, Йошка, я заметил, что с трупами мучеников как-то неприятно работать, даже инструменты из рук выпадают.

– Абсолютно с вами согласен, – добавил Руслан, – пусть ты при жизни полный мудак, а замучают тебя, и станешь святым. И бабы, встав в оральную позицию, будут взасос целовать твои мощи.

Какое-то подобие облегчения – значит, в цивилизованной Европе уже не потрошат без наркоза даже врагов мира и прогресса. Здесь действительно все тихо и благопристойно.

Шрагин ухватил взглядом руку Энгельманна, подносящую шприц. На пальце было странное кольцо – с насечкой, изображающей молнию и рядом деревцо в круге. Где-то он уже это видел… О какой ерунде он сейчас думает… Но все-таки этот рисунок он уже видел… в книге по истории Waffen SS[18]. Руна «гибор» – сила в потомстве. Какое потомство у Энгельманна? Хотя… может быть, оживленная мертвечина?

Вот так номер, Энгельманн поднес шприц к собственному предплечью, уже перехваченному жгутом, и сделал себе укол. При этом смазливая его рожица ненадолго исказилась в жутковатую личину смертносной богини вроде Кали. Блин, да он еще и наркоман. Творит под кайфом.

Исследователи себе раньше такого не позволяли, максимум, чем они стимулировали себя, так это булочками с изюмом и марципановыми сладостями.

И снова блестит игла. Шрагину кажется, что над ним вьется человек-оса. Жало входит точно в вену парализованной жертвы, и она сразу понимает, что случилось что-то непоправимое.

Тело как будто поехало вниз, но свет нагонял и обволакивал его, одновременно становясь густым, пестрым и многоструйным.

Свет что-то делает со Шрагиным, у него исчезают тело, слух, зрение, чувства, мысли, остается разве что набор безжизненных деталей, лежащих в темном пыльном ящике. Потом не стало ни света, ни ящика. Осталось только ощущение бесконечного падения.

Когда-то время возникло вновь.

Сквозь тьму стал просачиваться туман, а вместе с ним обрывки звуков, образов, ощущений. Фрагменты боли, струи дурноты. А вместо тела – камень.

Рядом с натужным попискиванием фурычил какой-то прибор. Не разглядеть, что за хрень. Шрагин видел один лишь потолок своим левым глазом, слабым и ненадежным, ну еще трубку от капельницы. Плохо видел, мутно. А что второй, куда более сильный, правый глаз?

Второй был чем-то залеплен. И на этом месте пробуждалась тяжелая надрывная боль, уходящая в глубь черепа.

Кто-то был рядом.

– Очнулся, спящий красавец? Это я, Руслан, твой двойник, твоя ожившая тень, если так угодно. Эпопея, дружок, подходит к концу. По-моему, неплохо все получилось. Динст и Энгельманн были на высоте. И обошлись сегодня без защиты прав человека и прочего соуса. Ушел от тебя глаз. Завтра подправят тебе еще нос и уши. И станешь ты такой, как я. А я стану такой, как ты.

Мне надо чуть протрезветь и на пересадку ложиться. И на тех фотках, где я в компании с Вахой Абдуллаевым, окажешься ты.

Слыхал про этого интересного господина, который живет и работает в гористой местности? Классический похититель-потрошитель людей. Ваха, можно сказать, продает свою торговую марку. Кто с ним появился на одном фото – уже крутой парень. И уж ты, конечно, хочешь стать крутым.

В конце недели надо будет забирать товар у Вахи. Поехали со мной на юга, Серега, зачем нам терпеть этот дождь и туман? Ты ведь теперь такой же Тугаев, как и я сам, то есть должен любить солнышко. Пару деньков сестричка поколет тебе в ягодичку по кубику модельного психотропа, и ты отреагируешь абсолютно правильно на мое предложение… Или вместо сестрички ты предпочитаешь дядю-хирурга, который покрутит тебе винтики прямо в мозгах? На рентгеновском снимке, кстати, обнаружилось какое-то странное квадратное затемнение в районе твоей левой решетчатой кости. У тебя, часом, там кто-нибудь не поковырялся, пока ты занимался программированием на благо родины? Ладно, начальство пусть разбирается, если ему надо. А мне надо по-большому.

Шрагин почувствовал, как колышется пол под чьими-то крепкими ногами. Кто-то душный покинул близлежащее пространство.

Если бы и ему можно было также уйти от этой боли. Боли, удачно грызущей камень.

Элла, Эллочка, где ж ты? Преврати меня в машину, почини меня. Честное слово, больше я не стану тебя стесняться. Ну, зачем мне бояться безумия, если только лишь безумие может мне помочь?..

Если она приходила, то никогда не упрекала его. Не разругается и сейчас. Если только придет, если спустится с какого-то неведомого адреса в одном из бесчисленных виртуальных пространств, откликнувшись на имя… Она не отвергнет его, не отвергнет. Она придет, как правильно вызванный TCP/IP-пакет[19].

И Элла пришла. Более того, впервые Шрагин так явно ощутил ее.

Впервые с тех пор, как три года назад сшибся с катушек. Сейчас он уже не стеснялся ее присутствия, сейчас он хотел любой близости, на мгновение ему даже показалось, что у нее длинные волосы золотистого оттенка…

Элла коснулась ласковыми пальцами той груды щебня, которой он сейчас был, и началось превращение.

Элла показала схему его краниальных и спинальных нейроканалов в ортогональной проекции. Вот краниальный вагус, вот паутинка спинальных нервов. И они уже разблокированы.

Схема была такой же ясной, как и на экране компьютера.

Шрагин как будто почувствовал кресло, и руки его словно легли на клавиши психопрограммной консоли. Он снова стал подпрограммистом во внутреннем подпространстве.

Мало-помалу, очень медленно, как мед из банки, сквозь тоску и бессилие протекали очертания задачи.

Из груды щебня превратить тело в набор управляемых элементов, в объект типа «телесная оболочка», а сознание из расползающейся тухлятины в виртуальную машину.

Подпрограммист заиграл на клавишах психоконсоли. Но пока лишь немногие команды достигали цели. Главное – не запаниковать снова, не наделать в виртуальные штаны. Это просто работа над собой.

Перед ним была черная глыба его тела, и он вбивал в нее психоинтерфейсы, как клинья. Интерфейсы превращались в инструменты управления телом и сенсорные коннекторы.

Психоинтерфейс инкапсулирует поток боли.

Сенсорный коннектор подсоединяется к нейроканалу.

Шрагин видит прозрачный контейнер, заполненный чем-то очень холодным, наверное, жидким азотом. В азоте плавает пакет, пристегнутый проводками к мигающему чипу. В пакете лежит глаз.

Это не просто какой-то и чей-то глаз. Это его глаз, вон, даже заметно пятнышко, где циркулем случайно кольнул в пятом классе. Глаз – это его достояние, гораздо более важное, чем сорок миллиардов баксов у Билла Гейтса. Глаз нам дается всего один раз, и он, Шрагин, еще им, можно сказать, ничего хорошего и не видел. Только серые стены, свиные рыла, холодные котлеты…

В конце концов он не обязан ни с кем делиться частями тела.

Он не дерево типа яблони – подошел, сорвал то, что нужно.

Но даже яблоня стоит за высоким забором, а он лежит здесь, распаляя хирургическую похоть потрошителей.

Превосходящий разум Энгельманна уже просчитал партию на десять ходов вперед.

Глаз господина Шрагина прыгает в глазницу господина Тугаева, шпок-шпок, с помощью наноманипуляторов соединены нервы, пристегнуты кровеносные сосуды.

Простым вычитанием и прибавлением некто Шрагин превращается в преступника, а господин Тугаев выходит из-под подозрения.

Милиция, действуя по простейшему сценарию, ищет одноглазого (по фотороботу, сделанному в Ростове), и она его находит. Это, безусловно, гражданин Шрагин, ныне скрывающийся от правосудия то ли в горах Кавказа, то ли на берегах Рейна.

На всех фото, где Тугаев в компании разных злодеев, следователи теперь будут узнавать Шрагина. Да еще и новые снимки появятся, где гражданин Шрагин в компании Абдуллаева и тому подобных специалистов.

Есть, конечно, нестыковка во времени – в момент похищения Ани Шерман у Сергея Шрагина были еще все глаза на месте… но ведь их прикрывали очки со специально затемненными для работы у компьютера стеклами – похожие на те, что носил Тугаев.

К тому же все нестыковки легко заглаживаются, если умело поработать, если милиция куплена, по крайней мере, куплена в лучшей ее части. Если заброшен компромат в его квартиру. А ведь наверняка заброшен. Скорее всего, давно уже там лежит, недаром заклинило вдруг навесной шкафчик в ванной и стул в комнате не на своем месте стоял.

Перспективный господин Тугаев будет преуспевать и дальше, и больше, найдется применение и набору потрошков с этикеткой «С. Ш.».

Отправятся в путь-дорогу вслед за глазом и другие его органы.

Все уже обмыслено, все просчитано, разработаны уже «бизнес-технологии».

Конвейерные пересадки, пересадки долями, и в итоге происхождение органов теряется в тумане. Кто из доноров дал согласие на донорство, кто не дал – конечному покупателю совершенно неведомо. Трухлявые внутренности богатого пенсионера N меняются на относительно свежие, вырезанные из некоего Ш. Дырявые мозги господина NN снабжаются крупными красивыми нейронами, извлеченными из головы некоего Ш.

И притом конечные пользователи остаются абсолютно безгрешными. Они ведь ничего не ведают и ведать не хотят. Они заплатили своими честно заработанными деньгами. Кто имеет возражения против трансплантации? Только самые дремучие товарищи с бородой до пупа, фундаменталисты, почвенники.

Поставим себя на место не какой-нибудь продажной милиции, а нормально функционирующей полиции.

Как искать, как эксгумировать труп Ш.? Нормального трупа у Ш., к сожалению, нет, «эксгумировать» его по частям – негуманно. Ну, не вырывать же органы, некогда, возможно, принадлежавшие Ш., из живых граждан.

Господу Богу и то незачем воскрешать Шрагина из мертвых – поскольку мертвого, по сути, нет, большинство частей и органов грешного Сергея по-прежнему живы-здоровы.

И не жив, получается, но и как будто не умер.

Из-за тотального огорчения виртуальная машина сознания совсем зависла.

Зависание ощущалось как прострация, заполненная переливами мути.

Но внезапно тоска была уничтожена неким «сборщиком мусора»[20]. Не выйдет, но пассаран!

Если рука Шрагина станет рукой министра иностранных дел, то вместо рукопожатия она даст в морду другому министру. Мозги Шрагина, если окажутся в голове генерального менеджера, заставят его плясать чечетку на собраниях акционеров. Прямая кишка Шрагина, вставленная в президента какой-нибудь страны, будет издавать трубные звуки во время произнесения патриотических речей.

Сенсорный коннектор снова выдал картинку. На этот раз не только жалкий бывший глаз в пакетике, но и примыкающее пространство.

Не психовать, еще раз ощутить в себе маленького решительного подпрограммиста, у которого всегда руки на клавишах. Простых и красивых сценариев сейчас нет, но это ему знакомо.

Проникнуть в каждую мышцу психоинтерфейсом, реализовать там функции движения. Воля будет тактовой частотой, на которой заработают команды для его телесной оболочки.

Для начала овладеть шеей. Черт там с мышцами, он даже не знает, как они называются. Шея будет у него теперь выглядеть как машинный вал…

Психоинтерфейс вызвал функцию движения и задал голове новое положение, всего пару сантиметров вбок по кооординате «зет».

Потом подпрограммист отвоевал у косного неоцифрованного пространства еще пару сантиметров. Но Шрагину нужны были километры.

Он снова перепозиционировал голову, всего сантиметр налево. Потом еще сантиметр.

Но это же так мало, так несущественно. Шрагина придавил очередной приступ отчаяния.

Найди другой сценарий, более подходящий тебе, сказала Элла. Господи, Элла, да мне все подходит, лишь бы унести ноги. Ну почему ты не можешь сказать ничего конкретного, абстракционистка чертова?

Увы, Шрагин больше не чувствовал ее присутствия.

Она приходила, когда хотела. Она уходила, когда считала, что он может справиться сам. Или если сильно обижалась.

Ну, какой тут может быть другой сценарий?

Меч-сканер рассек окружающую муть и выявил, чем заполнено примыкающее пространство.

После операции Шрагина сняли со стола и переложили на каталку. На столе сейчас лежал труп другого неудачника, мускулистого, как Тайсон, африканца, а тело русского гостя откатили в угол операционного зала…

Объектный сшиватель связал объекты нитями событий.

Шрагин слегка согнул ногу и попробовал оттолкнуться… Да, комарик по сравнению с ним и то Шварценеггер.

Нет, пора сдаваться, смиряться, молиться кротко за врагов… И почему это жертва никогда не обблюет насильника и не обдрищет его, чего она стесняется? Почему приговоренный к расстрелу гордо марширует к стенке, вместо того чтобы визжать и поджимать ноги? Разве он не понимает, что только облегчает работу мясника и увеличивает производительность труда у людоеда? Почему висельник сам просовывает голову в петлю, вместо того чтобы грызть зубами пальцы вешателя?

Подпрограммист стал вбивать клинья психоинтерфейсов, пробиваясь к правой руке, ближайшей к стене. Рука дрогнула, дрыгнула, звеня от непосильного напряжения, и оттолкнулась от стены. Каталка стала движущимся объектом…

Путешествие из пункта А в пункт Б благополучно завершилось через две секунды, можно теперь писать путевые заметки.

А вот это что? Это же пульт управления от каталки – лежит на тумбочке. Всего пятнадцать сантиметров. Надо вытянуть шею, надо еще немножко повернуть голову.

Шрагин снова наплевал на реальную физиологию и представил шею как поршень.

Минута изнурительного усилия – и поршень двинулся вперед, зубы подхватили пульт. Через секунду пульт едва не смайнал в зазор между каталкой и тумбочкой, но обслюнявленная добыча все же была перетащена на каталку.

Отдышавшись, Шрагин снова ухватил пульт зубами. Кнопки были на вкус противные, горькие, но каталка слушалась их, она развернулась, едва не впилилась в какой-то аквариум с потрохами, но благодаря своим сенсорам тормознула вовремя, затем двинулась на выход из операционного зала.

Не хочется бодать дверь операционной. Но иначе как выйти? Отключить сенсоры, блокирующие столкновения, откатиться назад, снова рвануться на приступ – Mon Diex et Mon Droit – и на этот раз распахнуть дверь.

Впереди был простор. Каталка понеслась через вытянутое помещение складского типа. Было так же здорово, как когда-то в горах, при полетах на вертушке. И чудному лихаческому кайфу не мешали даже странные упакованные в полиэтилен предметы, висевшие по сторонам на крюках.

Каталка с невероятной скоростью (пять камэ в час) «промчалась» через складское помещение и «вырвалась» в коридор! Это ли не победа, не апофеоз и не триумф? Он уже в охлажденной части музея, где проживают биоавтоматы, где он недавно побывал, так сказать, с экскурсией.

Триумфатор задал новое направление, предвкушая быструю езду, для которой пришлось так медленно запрягаться. Но тут на него посмотрела свинья, посмотрела грустными человеческими, чуть ли не профессорскими глазами.

Каталка застряла в узости среди стеклянных полувольеров-полуаквариумов и не желала никуда двигаться. Все, приехали, надо было вовремя включить каталочные сенсоры обратно…

Наверное, его теперь не просто разберут на части, а попробуют скомбинировать с «промежуточным носителем» вроде свиньи.

Свиньям-то какая радость, какие перспективы открываются…

Освинячившийся Шрагин не спасет Аню Шерман. Вочеловеченная свинья станет очередной вехой на победном пути Энгельманна и Тугаева к светлому будущему, состоящему из квазилюдей Энгельманнов и полулюдей Тугаевых.

Еще раз ухватить психоинтерфейсом свою конечность – это просто бесконечность какая-то – и донести ее до шланга, выходящего из автомата «искусственные легкие».

Не донес, потому что рухнул с каталки. Из-за сотрясения он несколько минут ничего не слышал, кроме того, как булькает кровь, заполняя его нос и глотку. Похоже, это свинья с грустными профессорскими глазами как-то поучаствовала – ухватила своей пастью свисавшую с каталки простыню и дернула.

После жесткой посадки голова заполнилась тяжелой болью, Шрагин почувствовал движение рвоты вверх по пищеводу и едва не захлебнулся ею. Мучительно отозвались многие дотоле спящие нейроканалы. Подропрограммист тут же набросил на них петли психоинтерфейсов, сыпанул с консоли командами, сенсорные коннекторы стали усиливать и фильтровать сигналы из примыкающего пространства.

Вызывая функции движения, Шрагин переместил свою голову вверх по координате «игрек». На полу осталась метка – лужица крови, вылившаяся из сломанного носа. Теперь выдернуть из вены капельницу, вытащить слюноотсос из рта.

Все успешнее управляя элементами телесной оболочки, Шрагин взгромоздился на карачки и, пытаясь не развалиться на отдельные детали, отработал несколько метров по горизонтали. Голова уперлась в какой-то ограничитель и не пускала дальше. Цепляясь руками за гладкую вертикаль, он встал на колени и уткнулся носом в стекло. Там размытым пятном обозначилась чья-то физиономия. Ну, так это ж его собственная, других дураков тут нет. Повязка на глазу, из-под повязки кровоподтек. Ниже носа тоже запеклась кровь и на рубахе. Нет, это не физиономия, это харя какая-то.

А ведь мог сейчас сидеть чисто вымытый, выглаженный и обоеглазый в каком-нибудь кабачке-кнайпе на бережке Альстера и потягивать дорогое бархатное пивко. Но сам выбрал эту муку и каку, сам прыгнул в кровавое говно.

Его уцелевший глаз спонтанно и болезненно перефокусировался и встретил за стеклом взгляд отрезанной головы. Судя по сказкам, мертвые головы дают полезные советы, но эта – совсем не сказочная.

Голова Коляна разлепила губы и, пустив струйку зеленоватой слюны, прошипела: «Лифт».

Она точно сказала «лифт». А еще она сказала: «Цветок».

Лифт возле какого-то цветка. Но где этот цветок? Шрагину не по силам крутить оставшимся глазом, а поворачиваться всем телом – еще тяжелее. Да и вообще не видит он почти ничего – взгляд как будто продирается сквозь толщу мутной воды. Какой еще цветок? Здесь, в этом царстве мертвых, не может быть никаких цветов.

Башка Коляна бредит, если вообще еще способна варить. Или? Может быть, вот это и есть цветок для Коляна, заплутавшего в энгельманновской пустыне.

Если посмотреть в левый угол помещения, то несколько разноцветных приборов, расположенных вдоль линии взгляда, создают впечатление цветка. Особенно если потеряна объемность зрения.

Может быть, там лифт?

«Спасибо, Колян».

«Возьми это».

Что взять? Может быть, вот этот пенал, где внутри плавает какая-то гадость?

Шрагин кое-как подхватил пенал левой рукой и пополз в сторону лифта.

Лифт – слишком шикарно сказано. Маленький грузовой подъемник, очень удобный для плавного перемещения экспонатов и препаратов, которых нельзя брать в руки, встряхивать и бултыхать. Но ехать-то все равно надо. Надо убираться с этого минус второго этажа.

Все плыло перед единственным полуслепым глазом, кнопок на пульте лифта становилось то пять, то шесть, то вообще нисколько. Вот, кажется, зацепил зеленую кнопочку вызова. Надавил. Что-то происходит или нет? Лифт пришел, распахнулась незначительная дверца. Куда поедем? На нулевой этаж. Шрагин стал себя запихивать в ящик, где было бы просторно, пожалуй, одной только голове, да и то если нос не слишком длинный. У Шрагина был длинный. Он как-то втиснулся, тут сработал сенсор, и дверца резко сомкнулась. Что-то треснуло, осталось снаружи, на минус втором этаже, возможно, воротник или прядь волос, но лифтик уже двинулся в сторону нулевого этажа.

После остановки сформулировалась очередная проблема. Дверь крохотного лифта можно было открыть только с наружного пульта. Выпустить его отсюда мог любой, только не он сам. При этом спаситель автоматически делался погубителем.

К терзаниям душевным добавились все более непосильные муки физические. Анестетики испарялись из Шрагина, и в безбожно изогнутом теле, сломанном носе и вырванном глазе воцарялась законная боль.

Шрагин безуспешно подергался, потом попытался отключиться от своей телесной оболочки. Боль оказалась теперь гораздо упорнее, чем раньше, и ему удавалось отфильтровать лишь самые крутые болевые пики.

Случайно среди собственных стонов и вздохов он различил сигнал снаружи – с той стороны мерно приближались две ноги. Как бы изготовиться к приему гостей?

Некто, пытаясь разобраться с причиной странных шорохов, открыл дверцу лифта и получил каблуком в лоб. Вот тебе наша благодарность. Повезло, удар оказался снайперским, прямо в десятку, если точнее, в пятак, хотя лицо освободителя выглядело для полуслепого Шрагина в лучшем случае как жирное пятно на вощеной бумаге.

Шрагин неуклюже и скрюченно вывалился из лифта прямо на тело избавителя, что несколько смягчило падение. Как выяснилось, ему удалось сразить какого-то технического работника. В кармашке комбинезона у техника была нашарена связка ключей. Один – явно от машины. Другой, по логике, – от разместившегося на этом же этаже гаража.

Слюна капала изо рта и оставляла некрасивую дорожку вслед за передвигающимся на четвереньках Шрагиным.

Около двери, ведущей в гараж, ее натекло больше всего, поэтому пришлось выдержать нешуточное сражение с замочной скважиной. В коленопреклоненной позе так ничего и не удалось добиться, ключ неизменно выпадал из замка, а следом валился и сам Шрагин.

Наконец он приставил себя к двери и стал медленно тянуться ввысь, только тогда и удалось овладеть замочной скважиной. Дверь распахнулась, и Шрагин рухнул на бетонный пол.

Обошлось без сотрясения мозга (мозг и так уже был как кисель), но в перечень ранений, травм и уродств добавились еще расквашенные губы. А в список достижений можно было внести значительное восстановление двигательных способностей.

Теперь можно было и встать, в прямом смысле этого слова, сделаться из четвероногого двуногим, хотя до гордой стойки современного человека было еще далеко.

Новоявленный хомо эректус обходил гараж, свесив руки к бетонному полу, – красоты мало, но зато страховка при падении.

Какая из автомашин станет его трофеем? Можно, наверное, угадать по марке, но что-то ее плохо видно, так что остается только обшаривать эмблемы на капоте.

По счастью, с автомашинами в гараже в этот неприемный час было негусто. Два фургона «фиат-ивеко» – явно не то. «Мерседес» и БМВ последней модели – тоже не годятся скромному технику. Шикарная «хонда аккорд» – сомнительно.

Скорее годятся ему этот «опелек» или тот «фордик». Но здесь ключ не подошел. Кстати, время уже отключившемуся технику включиться и завопить нечеловеческим голосом. А вдруг его машина стоит где-нибудь снаружи? Уже без всякой надежды Шрагин попробовал ключом «хонду». Подошло!

Шрагин запихнул себя в машину и рванул с места, чуть не проломив выходные ворота. Впрочем, те поддались сигнализатору на брелке, украшавшем связку трофейных ключей.

Последний раз автолюбитель Шрагин водил машину полгода назад. И это кончилось плохо. Но тогда он кое-что видел на дороге. А сегодня он едва различал разделительную линию. Каждое переключение скоростей сопровождалось конвульсивными рывками. Каждый поворот – заносом. «Тойота» прежних дней ездила по бездорожью и на русской равнине, а эта «хонда» – по иностранной дороге в гористом регионе. По какой стороне тут вообще ездят, по левой или правой? Чтобы ответить на этот вопрос, надо было вспомнить, в каком царстве-государстве он находится. Да, поездка нынче могла закончиться не просто в крепких объятиях местных гаишников, а на придорожном столбе, где окажутся и яйца всмятку и гоголь-моголь из мозгов.

Но что-то помогало Шрагину не превратиться в яичницу на первом же придорожном столбе – то ли Элла нашептывала ему путь, то ли его сенсорные коннекторы подсели на какие-то неведомые каналы, которые уходили, как усики гигантского насекомого, в темноту и делали ее немного осязаемой.

Теперь главное – не превышать скорость достаточно, скажем, семьдесят камэ. Иначе его ухватит какой-нибудь радар, и через десять минут он окажется в полицейском участке, с расквашенной физиономией и с вырванным глазом. Или ему надо именно в полицию? Нет, в полицию лучше потом. Полиция ему не поверит, сочтет все за клевету русского бандита на добропорядочных граждан объединенной Европы. А вот за «хонду» угнанную придется отвечать немедленно. Нет, надо добраться до Германии, еще лучше до Бонна, до российского генерального консульства. Нет, это тоже не годится. Там быстро всплывет, что его разыскивает родная милиция.

Шрагин посмотрел в зеркальце и увидел какие-то шмотки на заднем сиденье. Похоже, бывший владелец «хонды», придя на работу, переоделся в фирменную униформу, а свою цивильную одежду оставил в салоне.

Как там верно выразился один французский маршал во время сражения на Марне, «мой левый фланг разбит, мой правый фланг разбит, я перехожу в наступление».

Наступление начнем с утреннего туалета, то есть надо переодеться и умыться. Справа от дороги смутно мерцало какое-то озерцо. Шрагин своевременно заметил съезд, предназначенный для купальщиков и рыболовов, и омыл колеса трофейной «хонды» в люксембургской воде.

Затем искупался сам – температура воды не имела сейчас никакого значения, потому что кожа потеряла какую-либо чувствительность.

Смыл кровавую маску с лица. Натянул шмотки срубленного техника – хороший костюм, лишь немного широковатый в плечах, с этим у него всегда проблемы, и бизнес-туфли. Съел пару обезболивающих таблеток из бардачка, потому что на смену всеобщей вялости приходила боль в ранах и особенно давала знать о себе кровавая дыра на месте глаза. Ублюдки, ублюдки! Сейчас, когда ему удалось унести задницу от расчленителей, ярость и обида корежили его, усиливая боль. А все началось с этого чертова олигарха Шермана. Нашел кого жалеть. Дельцы – не люди. Никого нельзя жалеть, кроме самого себя. Возлюби самого себя, а потом, если успеешь, уже все остальное. Он стал инвалидом, уродом, трехпалым, почти слепцом – кому и как он может помочь? Ну разве что таким макаром, который изображен на известной картине Брейгеля.

Огорченный, но умытый Шрагин хлопнул дверью и рванул машину – видимо, для того, чтобы при въезде на автобан подрезать другую машину.

В бесконечной истории неприятностей начиналась новая глава.

Из подрезанного «ауди» выскочил маленький вертлявый и чернявый человечек. Понесся к Шрагину с быстротой молнии. Что-то затарахтел на одном из многочисленных южноазиатских языков, в руке его прыгал мобильник. Но потом увидел лицо Шрагина в свете фар и резко перешел на спокойный и четкий немецкий язык, даже мобильник положил в карман.

– Я думаю, мы можем обойтись без привлечения полиции, – сказал этот типчик. – Дверца помята, молдинг сломан, бампер поцарапан. Триста евро минимум. Или вы привыкли считать в долларах?

– Я привык считать в бутылках. Слушайте… может, возьмете запасным колесом?– предложил Шрагин.

– Но у меня уже есть запасное колесо, – несколько озадаченно произнес человечек, видимо полагая еще, что в «хондах аккорд» ездят приличные, пускай и несколько побитые люди.

Шрагин понял, что время пошло на секунды, которые вот-вот истекут, и тогда человечек, несмотря на некоторый испуг, попробует вызвать полицию. Так что, угомонить азиатца? Ударить, например, ближайшей каменюкой? Ударить можно, но можно и промахнуться, фары слепят. Да и вроде этот типчик ни в чем не виноват.

– У меня есть некоторая проблема с наличностью, – признался Сережа.

– Но, может, у вас есть чековая книжка? Или кредитная карта? Мы могли бы доехать до ближайшего банк-автомата.

– Да нет у меня кредитки, потерялась куда-то.

Человечек, сотканный сейчас из страха за свою жизнь и обиды за покалеченное имущество, пребывал в глубоком сомнении, как же ему поступить.

– Вы чем занимаетесь, у вас есть визитная карточка?– занудил азиатец.

Все, пора трахнуть его булыганом, пусть даже наугад – достал, гад.

– А что с вашим глазом?– спросил он вдруг.

– Продал, – нашелся Шрагин.

– А еще что вы продаете?

Шрагин вытащил из бардачка пенал.

– Это похоже на гипофизы, – сказал человечек авторитетным голосом. – Три человеческих гипофиза. У меня в машине анализатор лежит. Давайте-ка ко мне в салон.

Пару минут спустя он оторвался от дисплейчика своего анализатора и поинтересовался:

– Сколько вы хотите за это?

– А сколько вы даете?– незамысловато отреагировал Шрагин.

– На официальном рынке это стоит порядка двадцати тысяч евро. Но вы же понимаете, там нужны документы. На полуофициальном рынке в Люксембург-штадте это котируется где-то на уровне десять тысяч евро. Но там тоже нужны кое-какие документы или, по крайней мере, рекомендации. Здесь, на темной дороге, это стоит не более пяти тысяч.

– А вы наличными будете расплачиваться? – спросил Шрагин, стараясь не выдать радостный трепет.

– Если вы не согласны взять чек, то наличными будет еще меньше. Четыре тысячи.

Что он будет делать с этим чеком? На обслуживание чека любой банк в Германии возьмет два-три дня, и чем это закончится – неизвестно.

– Наличными. Но в евро немецкого выпуска.

– О’кей. Почему-то считается, что немецкие купюры подделываются меньше, чем итальянские или греческие.

4

Сделка состоялась. Причем каждая из сторон считала, что серьезно надула другую. Скорее всего, Сережа напоролся на одного из торговцев человеческими органами и тканевыми препаратами, для которых Люксембург стал настоящей органической Меккой в последнее время. Возможно, азиатец направлялся именно в Музей человека, чтобы совершить там какие-то сделки, например, приобрести эти самые человеческие гипофизы, столь необходимые для изготовления геронтологических лекарств…

В любом случае, комок купюр в кармане стимулировал выделение эндорфинов и функционировал получше любого обезболивающего средства.

В предместье Люксембург-штадта Сережа бросил трофейную «хонду» и прошел пару сотен метров в сторону ярко освещенных шпилей местного Нотр-Дама, размышляя о своем дальнейшем перемещении в пространстве.

Возможно, тут бы его и сцапала полиция, но он нечаянно влился в толпу борцов с обществом массового потребления, так называемых «контр-глобализаторов», шедших маршем через Европу. Большинство борцов были несколько не в себе, их украшали синяки и кровоподтеки, не столько от столкновений с полицией, сколько от падений на дорогах и внутренних споров. Так что Шрагин на их фоне не особо выделялся. Несмотря на разрядку внутренней напряженности, его огорчила неспособность борцов сформулировать какие-то осмысленные цели. Лозунг «Работа – это говно» на роль ведущего явно не годился. Лишь несколько более-менее причесанных людей, именовавших себя «продуктивной контрой», выступали за натуральное хозяйство с замкнутым циклом. Как понял Шрагин, это яма с помоями, которые преобразуются наноботами, наноассемблерами, нанорепликаторами, наносерверами в продукты, необходимые для жизни; потом продукты опять превращаются в дерьмо, и так до бесконечности…

Ближе к центру города завязалась борьба с полицейскими машинами, которые стали лупить «контру» большими пластиковыми мешками, пытаясь направить их по другому руслу, мимо герцогского дворца.

«Контра» валилась как скошенная пулеметом. Чтобы не быть погребенным под кучей тел, Шрагин метался словно подраненный заяц. Каким-то чудом ему удалось выскочить из гущи сражения.

Разгром «контры» в центре Люксембург-штадта сослужил ему хорошую службу и на некоторое время вперед – теперь его жуткая внешность уже не привлекала особого внимания. Шрагин поймал такси и не вылезал из него уже до самого Дюссельдорфа.

Минус двести еврок, и вот он на дюссельдорфском вокзале, где тихо-мирно в камере хранения вещи дожидались своего непутевого хозяина. Шрагин чуть не всплакнул от зависти – бездушным шмоткам и железкам никто и ничто не могло причинить вреда.

Там, на вокзале, полицейский патруль опасно приблизился к нему, он успел повернуть свою изуродованную физиономию к какой-то витрине, оставив на обозрение только спину в хорошей пиджачной ткани. Затем отогнал парочку Schwul’ей[21] и заперся в платном общественном туалете. По счастью, в рюкзаке имелись запасные очки, а также белый антисептический крем, подходящий для улучшения цвета и вида лица.

Подумав, Шрагин решил выбрать гостиницу подешевле, из тех, что никогда не рекламирует свои услуги, где номер-сингл только тридцать «евро-тугриков» за ночевку. Нашелся такой, с позволения сказать, отель в паре километров от вокзала, в перестроенном пакгаузе.

Шрагину понравилось, что портье как будто не разглядывает его, да и сам похож на шута горохового. Вымазанные блестящей гадостью и зализанные вперед волосики, десяток колечек в ушах, бабья кофта в обтяжку на тощем тельце.

Расположившись на сильно продавленном диване в прокуренном номере, Шрагин стал мечтать о дальнейшем улучшении своего внешнего вида.

Как же улучшить вид и заодно защититься от возможных инфекций и прочих осложнений? Ответ простой: надо обратиться к доктору, воспользовавшись немецкой медицинской страховкой. Впервые с посадки в дюссельдорфском аэропорту Шрагин включил смартфон г-жи Шерман, и в списке полезных номеров нашелся некий хирург доктор Дидрихс, проживающий в районе Кельн-Дюссельдорф.

Шрагин нажал кнопку вызова, но вместо живого хирурга с ним стал общаться робот, автоответчик и автовопросчик.

Что беспокоит? Имеется ли немецкий страховой полис? Приемные часы такие-то, но без предварительной договоренности нельзя. По какому номеру вам позвонить? Когда? До встречи.

Теперь отдыхать. Душ завтра. А вот еда какая-никакая нужна сегодня. Вызвать по мобильнику пиццу? Почему нет? Вот тут под столиком есть нормальная телефонная книга. Набираем первую попавшуюся итальянскую лавчонку. Им-то какое дело?

Пицца пришла через десять минут. Стараясь не распахивать широко дверь, Шрагин протянул купюру и забрал коробку. Ариведерчи.

Еда была гадкой, жесткой, холодной, ее явно придумал какой-то мафиозный Буратино, вместо приятной сытости она вызвала неприятную тяжесть в желудке.

Но дело было сделано, и, не снимая штанов, Шрагин завалился спать.

Его заставило проснуться сильно заколотившееся сердце. Прошло только три часа, болело все, что могло болеть, к тяжести в желудке добавилась тяжесть в голове.

Внизу явно хлопнула дверь, и кто-то вошел в гостиницу.

Ну, мало ли, подгулявший постоялец, проститутка там.

Шрагин заставлял себя встать и подойти к окну, когда вдруг заиграл мобильник. Так неожиданно, что Шрагин подпрыгнул на своей койке и провисел в воздухе куда дольше, чем положено гравитацией. Ах, черт, забыл выключить после звонка в пиццерию… Теперь надо «поднять» трубку.

Это была Рита. И хотя голос ее был ровным, даже монотонным, но высоковольтное напряжение почувствовалось сразу.

– …У вас дома был обыск, на вашей куртке нашли сломанный ноготок Ани, еще обнаружился «жучок», с помощью которого вы отслеживали каждый ее шаг, у вас лежал Анин спрей от насморка, на вашем рабочем компьютере имелся план района возле Аниной школы и ее снимки по дороге домой…

Даже обиды Шрагин не ощутил.

– Послушайте, Рита, у меня дома или на рабочем компьютере могли найти и фургон «мерседес», на котором Аню везли до Ростова.

Шрагин задумчиво посмотрел на мобильник и положил палец на кнопку обрыва связи.

– Что у вас с глазом? – вдруг спросила Рита.

Ну да, как он забыл, мобила ведь не простой, а с видеоглазком.

– «Что», «что». Потерял в кустах. Точнее, мне его удалили, чтобы я больше напоминал похитителя Ани. Наверное, уже всплыло, что киднеппер был одноглазым. Учитывая, что левый мой глаз не способен отличить какашку от сардельки, то мне вряд ли светит карьера Нельсона, Моше Даяна или Кутузова.

Рите потребовалась некоторая пауза.

– Кто и где это сделал, господин Шрагин?

– Приличные вроде люди в как будто приличном месте. Типа великого герцогства Люксембурга, которое на карте не заметнее, чем гулькин хер. В подразделении уважаемой фирмы «Фармаланд». Подразделение носит гордое имя музей «миры человека». Возглавляет его талантливый научный менеджер Антуан Энгельманн-Ферреро, помощником у него безмерно одаренный Йозеф Динст. Энгельманн является также шефом замечательного фонда «Исцеление без границ», с которым так активно контактировала прекрасная Вика Каширская. В музее я имел честь лично познакомиться с такой интересной личностью, как Руслан Тугаев. Интересен он, в частности, тем, что украл девочку Анечку, не каждый ведь это может. И в результате нашего знакомства у него с глазами теперь все в порядке, а у меня вот некомплект…

Госпожа Шерман никак не отреагировала на его слова, хотя голос ее словно потрескался, не выдержав внутреннего напряжения.

– Они прислали второй пальчик Ани. Вчера в больнице умерла Розалия Самуиловна. Саша уже неделю не появляется дома. Андрей мне ничего не оставил, кроме долгов. Это – все…

– Нет, Рита, это не все. Если я занялся этим, значит, все продолжается. Ведь я никогда ничем таким не занимался, и вдруг. Вот вам первое чудо. Конечно, противник силен, это же будь здоров какая мафия, можно сказать, международного масштаба…

– Да, можно сказать, международного масштаба, – повторила она.

Даже тогда, около парадной, Рита производила впечатление куда более собранной и энергичной женщины.

И тут внутри Шрагина все деформировалось от ужаса – по гостиничному коридору, явно в направлении его номера, шли люди.

Трое, как минимум. Шрагин обрубил связь и сунул мобильник в карман штанов. Шаг почти торжественный. Не полицаи ли – чертов портье мог заложить его, получив оперативную информацию, которую Крипо[22] разослала по всем отелям. Немецкая полиция отличается завидной трусливостью и пускает оружие в ход еще охотнее, чем американская. А русских она боится пуще всего. Как-никак, все русские – мафия. И каждый второй – пахан или киллер. Не поспешил открыть дверь, получи пулю.

Шрагин открыл не дверь, а окно. Четвертый этаж. В дверь постучали.

– Polizei. Tuer aufmachen![23]

Похоже, не полицейские, акцент чувствуется – значит, дело еще хуже.

Паника оформилась в какого-то зверька и стала биться под горлом.

Шрагин выглянул из окна.

Вот единственный оставшийся выход.

Пройти по карнизу, точнее по двадцатисантиметровому выступу, где-то три метра и перемахнуть на высоченную лиственницу? Или же просто открыть дверь ночным визитерам? Или получить пулю в лоб? Одно из трех, и это «одно» в любом случае – дрянь. Сердце, жалко вибрируя, упало вниз и долетело до уровня пяток.

Но, по счастью, у подпрограммиста не было сердца, он просто разработал сценарий и прочертил траекторию событий. Сценарий захватил тело Шрагина и толкнул на выход.

Шрагин вышел в окно и пошел по карнизу. Сейчас вы увидите, вороги, как падает и разбивается в хлам русский лейтенант запаса. Только не смотреть вниз, на полоску крепкого немецкого асфальта. Есть только стена дома и он. Стена моя, жена моя, долго ли нам маяться, только не отталкивай меня сейчас, когда я прижимаюсь к тебе всем телом. В его номере вылетела дверь. Ну, прыгай на дерево. Как прыгать, если прыжок – результат сгибания и разгибания, а как раз колени согнуть сейчас невозможно?

В окне возникла физиономия – нет, не полицейского, а бандюгана.

А среди темной листвы засветилось заговорщицкое лицо Эллы. Системная хранительница сформулировала задачу: повернуться к стене правым боком и, прежде чем упасть, оттолкнуться ногой и рукой. Шрагин исполнил все в точности, но как-то обреченно, и, наверное, больше упал, чем оттолкнулся. Руки его не схватились за ветки, потому что он не различал их во мраке. Конторский Дюссельдорф – это вам не сияющий огнями Лас-Вегас.

Но где-то на высоте третьего этажа ветви лиственницы сами приняли его тело, затормозили, самортизировали, а на уровне второго этажа ему удалось наконец ухватиться, ободрав кожу на ладонях.

По какой-то длинной ветви Шрагин съехал на несколько метров вниз, а потом истерзанные руки разжались, и он рухнул на асфальт, невзирая ни на какие психоинтерфейсы. Хотелось подольше полежать, но надо было бежать, потому что преследователи уже скакали по лестнице вниз.

Кроме темноты он видел только несколько световых пятен – они медленно плыли в неизвестном направлении, оставляя фосфоресцирующие следы. Похоже, это были уличные фонари.

Единственный глаз никак не хотел привыкать к ночной обстановке, хотя ноги уже несли куда-то.

Присутствие Эллы еще ощущалось. Подпрограммист создал психоинтерфейс, который проник в геометрию города. Через бог весть какой коннектор пришла визуальная информация – вытянутые призмы улиц и втиснутые между ними россыпи кубиков-домов.

Шрагин бежал сквозь геометрию и остановился только на мгновение, потому что его глаз уткнулся в слегка освещенное стекло автомобиля. За стеклом была Рита, а рядом незнакомый тип с мерзким рылом. Шрагин сделал рывок, перевалился через какое-то проволочное заграждение, обогнул кубик гаража и наконец замер, втиснувшись между мусорных контейнеров, слушая, как мечутся легкие по клетке из реберных костей.

Ошибки быть не могло, Рита привела к нему братков, которые переломали бы ему все кости, вытянули из него кишки и стали бы играть на них блатными аккордами. Она не верила ему ни на полслова, хотя даже изливала перед ним душу. Как же она узнала, где он? Элементарно – смартфон «светил в ночи». Похоже, там, в Питере, она просто подсунула мобильник ему в карман…

«Рита не поверила, что я чист перед законом, что меня оклеветали и подставили… Или же она поверила, но дело не в этом? Если она просто заключила сделку с Тугаевым и Энгельманном, и условием этой сделки является то, что она „сдает“ меня? Иначе ей не получить дочку назад. Даже этот разговор по телефону был ей нужен, чтобы задержать меня… Риту понять можно. Она решает задачу по спасению своей Ани, и в этой задаче я не герой, а мелкая разменная фигура. Мои схемы не работают, прототипы и классификаторы, которые существуют в моей голове, не достоверны. Зинаида, может, и не хищник вовсе, а верный друг, который был убит теми, кто подбрасывал компромат в квартиру… Все теперь как-то иначе видится. Зинаида ненавидела мои электронные замки, потому что они мешали ей контролировать квартиру – в моих же интересах. Она забила гвоздями тот шкафчик в ванной, чтобы в него ничего не подсунули. Ее ликвидировали незадолго до того, как я последний раз побывал дома. Компромат уже был в моей комнате, она его нашла, тут как раз появился убийца – Тугаев, наверное. И после недолгой схватки Зинаиды Васильевны не стало, светлая ей память. Сделав свое дело, киллер навел в комнате марафет, только стул не там оставил, да и пара Зинаидиных волосков потерялась на полу. Уходя, киллер закрыл фрамугу, не зная, что в это время программа держит ее открытой. У Зины были чудесные волосы, зубы, хороший зад, грудь тоже неплохая, почему же я так ее ненавидел?»

А почему он чурался Насти из Носопаткино? Она его приняла, когда все и вся его отвергали. Она родила ему сына, у нее был ласковый голос и гладкая кожа.

Почему он все время бежит от людей, которые любят его, и льнет к тем, кто готов предать его сто раз на дню?

Ну и каково теперь сальдо? Надеяться ему больше не на кого. Это – глобальная мысль. Конкретная мысль – от шикарного трофейного костюма остались только брюки, которые ему лень было снимать перед сном… Пиджак, так же как остальные пожитки, стал добычей врага.

Впрочем, бумажник по старинному обычаю русских челноков и туристов висел на шее, под майкой. Да и с одеждой дело поправимо.

Из мусорного контейнера с надписью «Kleidung» Шрагин выловил нечто, напоминающее пиджак, а из прислоненного к контейнеру мешка выудил какие-то полушлепанцы-полуботинки.

Затем он вытащил из кармана смартфон, чтобы закинуть его в мусорный бак. Никогда больше эта штука не будет выдавать его врагам. Вот черт, мобильник по-прежнему был включен. Он был включен, и он бибикнул. Вызов!

Ритины ребята могут появиться здесь в любую секунду. Шрагин запустил смартфоном в какую-то неведомую даль. Куда бежать?

Кто-то дотронулся до его плеча, заставив вздрогнуть от корней волос до промежности. Он обернулся – перед ним стояла женщина азиатской наружности…

– Спокойной ночи, – сказала она по-русски, – я доктор Дидрихс, а вы господин Шрагин, если не ошибаюсь.

Она такая же Дидрихс, как и я, первым делом подумал Сережа.

Она вытащила пистолет, он беспомощно заслонился руками, но пистолет оказался всего лишь зажигалкой для длинной коричневой сигареты «More». Надо было что-то сказать, но что?

– Вы хотите спросить, как я вас нашла?

– Нет, то есть да, – охотно согласился Сережа.

– Когда вы звонили, у вас камера на смартфоне работала, так что мой автоответчик видеоинформацию тоже записал. На видео все выглядело так, будто вы нуждаетесь в срочной помощи. В реальности, кстати, тоже. Так вот, насчет срочной помощи. В моей дюссельдорфской практике я бы вас могла принять только в субботу, потому что сейчас я лечу на всех парах в Амстердам, у меня там работа в клинике, оперативная хирургия. А вам как раз что-то оперативное и требуется…

– Но как конкретно…– промычал в нерешительности Сережа. Все его рентгеновские взгляды отражались от гладкой непроницаемой наружности этой женщины, сделанной по технологии «стелтс», и возвращались назад, не принося никакой информации.

– Я понимаю, нервы у вас на взводе… Но мне не хочется терять драгоценное время на объяснения, тем более что для вас оно сейчас даже важнее, чем для меня… Во время соединения сотовый оператор распознает ваше местоположение с точностью до десяти метров. И если вы не запретили оглашать эти сведения, то я имею право их у оператора получить – за небольшую плату, разумеется. Этим обычно пользуются мамаши и папаши, которые желают присматривать за своими детками. Ну, ответ удовлетворительный?

Врет, не врет? Ее машина стояла в двадцати метрах, а из-за ближайшего дома уже выруливал какой-то подозрительный автомобиль.

Пожалуй, не врет.

– Вопросов больше нет. Заберите меня отсюда в Амстердам.

«Порше» госпожи Дидрихс мягко тронулся с места. Сережа не знал, как намекнуть, чтобы докторша прибавила темпу, но она сама сказала:

– Похоже, вас ищут друзья. По крайней мере, кто-то хочет с вами пообщаться.

– Я сегодня не c той ноги встал, поэтому лучше в следующий раз.

Госпожа Дидрихс сделала несколько крутых поворотов, промчалась по территории строящегося объекта, показав сноровку и скорость, достойную автогонщика.

– Все, мы оторвались, – подытожила она. – Сразу видно, что они не местные и не знают, что такое езда без ограничений скорости. Вы, похоже, тоже не коренной дюссельдорфец.

– Да, я из Питера. Я программист из Питера, хотя тоже не коренной.

– Ну и?

– Ну и ваш телефон мне дала одна женщина, потому что я ехал в Дюссельдорф. Так сказать, на всякий случай.

– И этот «всякий случай» настал. И эту женщину зовут – Маргарита Шерман. Верно? А вас как по имени, господин Шрагин?

– Сережа.

– А меня Долли. Или можно – Даша. Так называл меня господин Шерман. Он меня и русскому научил, вернее доучил. У меня папа Баумановку закончил в те времена, когда «русский с китайцем братья навек». А с Ритой мы однокашники. В число однокашников по кельнскому университету можно внести и Андрея, хотя он, вообще-то, с другого факультета. Шерман, можно сказать, дружил со мной, но женился на Рите, потому что в России она была девушка со связями. Так, по крайней мере, я себе это объяснила.

Мурашки толпой пробежали по коже. Как густо все намешано. Долли с Ритой не то две подруги, не то две невесты одного жениха, то есть две злейшие врагини…

– А вы, кажется, тоже не здешняя?– с невольным провинциальным акцентом спросил он.

– Да, я из Китая. Европейское имя я сама себе придумала, а фамилия – от муженька-голландца.

5

По дороге в Амстердам она дала ему обезболивающее средство, а он вдоволь поразглядывал ее вытянутый скуластый профиль, какой-то очень древний и воинственный на фоне унылой Европы. Она была красивой – по своему, конечно. И кожа у нее была вовсе не желтая, а скорее бледная, с легким бронзовым оттенком.

Насчет обстоятельств пропажи глаза она не выспрашивала, само собой и он не рассказывал. Это полиция выспрашивает обстоятельства, а доктор интересуется совсем другим.

– Значит, господин Шрагин, у вас есть немецкая страховка. И она лежит в камере хранения на вокзале в Дюссельдорфе. Да, в Голландии она тоже сгодится. Европа едина и неделима, особенно в том, что касается денег. Но, впрочем, некоторые различия еще сохранились. В Голландии марихуана и синтетическая дурь продаются свободно, а в Германии есть кое-какие ограничения. Поэтому сегодня утром на шоссе так много потрепанных машин, набитых молодыми людьми сомнительной наружности. В некоторых авто поприличнее можно увидеть за рулем делового молодого человека, а на заднем сиденье старика или старушку. Эвтаназия в Голландии производится, так сказать, без лишних формальностей… Кстати, ваша страховка покрывает только операцию и больничный уход, а вам понадобится еще и протезирование. Ведь надо что-то делать с вашим глазом, вернее, с его отсутствием. Да и взамен потерянных пальчиков можно что-нибудь изваять при желании…

– У меня при себе четыре тысячи евро…

– Ясно, господин Шрагин, до зарплаты вы еще не дотянули… Но у меня есть на примете несколько хороших медицинских инженеров. Они хороши уже тем, что много не берут, потому что все из стран третьего мира и работают, между нами девочками, как леваки, без лицензии, руля и ветрил…

Дидрихс сделала несколько звонков по своему мобильнику, лихо тараторя на каких-то абсолютно тарабарских языках.

– Значит, так, иных уж нет, а те – в тюряге, – обратилась она снова к Шрагину, – поэтому я договорилась с господином Ваджрасаттвой. Этот господин будет в клинике к полудню. Мне его только на днях порекомендовали, а разговаривала я с ним вообще первый раз. Судя по рекомендациям, господин Ваджрасаттва любит экспериментировать, и иногда у него это получается. Даже не знаю, в плюс это или в минус. Надеюсь, что сегодня он будет в форме…

Амстердам понравился Сереже, хотя свежеиспеченный циклоп едва мог разглядеть город единственным своим оком. Амстердам казался слегка прорисованным в тумане, состоящем из воды и мокрого воздуха, зыбким и даже призрачным. Жилье, склады, конторы, мосты словно выплывали из бездны, напоминая свободные космические тела. Неудивительно, что и частная клиника Долли Дидрихс оказалась суденышком, бывшей баржей, застывшей на туманной поверхности одного из каналов в районе Старой Гавани. Впрочем, в полупризрачном городе люди были по контрасту очень приземленные и узкофункциональные. На улицах это были конкретные наркоторговцы, педики, азиатские моряки, проститутки и неонацисты. Торговцы продавали азиатскую дурь педикам, педики продавали железные кресты своих папаш-нацистов молодым неонацистам, у которых папаши были, наверное, педиками, проститутки продавали свою благосклонность азиатским морякам… В клинике это были конкретные медсестры.

Ни одного слова на отвлеченные темы вроде «вы мне чем-то напоминаете моего шурина», только четкие команды и ожидание четкого исполнения. Помыться, побриться, переодеться в голубой «саван» и загрузиться в палату-каюту, тесную, как гроб, но чистую, как одноразовый шприц.

С медиком-инженером Шрагин познакомился минут за двадцать до начала операции. Щуплый смуглый индус, немало похожий на обезьянку из мангровых зарослей. Он странно смотрелся на фоне сребробородых портретов Вирхова, Коха и других научных корифеев Европы, украшавших процедурный кабинет. «Обезьянка» тщательно измеряла Шрагина, то бишь занималась антропометрией, и снимала электрические потенциалы кожи. Чудаковатый индус продемонстрировал совсем неголландский менталитет, по крайней мере, бормотал он о том, что индусы-брахманы родом из Челябинской области, откуда и принесли свои Веды.

Последнее, что заметил Шрагин перед операцией, – это был взгляд Долли, не добрый и не злой, но предельно цепкий, сконцентрированный.

Когда он очнулся, ему показалось, что он в центре глубокой ночи. Только поворочавшись, Шрагин понял, что видимости – ноль из-за того, что на лице повязка. Сквозь темноту пробивались лишь какие-то искорки.

Однако искорок становилось все больше, и кончилось это тем, что Шрагина окружили огромные геометрические фигуры. Он как будто был живьем перенесен в мир геометрии. Что-то вроде пирамиды Хеопса повисло над ним, заставив втянуть голову в плечи.

– Здорово, да? – прорезался голос Ваджрасаттвы. – Я знал, что вам понравится. И это пока лишь тестовая программа, господин Шрагин. Все еще впереди. Вы еще не такое увидите, когда снимете повязку.

– Спасибо за обещания. Этот мой новый глаз – что-то типа цифровой видеокамеры?

– Это две цифровые микрокамеры, господин Шрагин. Одна работает в оптическом диапазоне, другая в инфракрасном спектре. У обеих каскад чувствительных к электромагнитному излучению полупроводниковых кристаллов на десятки мегапикселов и конденсорная линза, которая дает вам естественное поле зрения без потери освещенности. С помощью пинцета можно вытянуть любую из камер и использовать ее, так сказать, в ручном режиме. Она будет по-прежнему соединяться с базовым прибором полуметровым световодом, тонким и, что немаловажно, эластичным. Но камерами, естественно, дело не ограничивается. Гибкий полиуглеродный чип с производительностью приличного компьютера приращен к вашей коже на месте брови – извиняюсь, но лучшего места я не нашел. Этот, с позволения сказать, бровекомпьютер управляет камерами и посылает сынтегрированное изображение наноэкрану, толщиной всего в одну молекулу, который вживлен под веко вашего левого глаза.

Несмотря на чудесное спасение и как будто даже обретение нового зрения, Шрагину было жутко. Живого в нем стало меньше, неживого больше. И этот процесс явно был необратимым. Да и видок с этим киберглазом еще, наверное, тот.

– Наверное, я теперь похож на этих страшноватых ребят из вашей индийской мифологии – на ракшасов.

– Некоторые ракшасы пользовались успехом у дам, – утешил Ваджрасаттва. – Женщины любят ушами. Говорите им то, что они хотят услышать. Я родился на востоке Индии, знаете, у нас до сих пор практикуется полиандрия. У красивой женщины минимум четыре-пять мужей. И все они хорошие ораторы.

На левый «экранный» глаз сейчас проецировалась демонстрационная графика, порой настолько резкая и яркая, что просто выгрызала зрачок.

– А почему, господин Ваджрасаттва, нельзя было сигналы от микрокамер направлять прямо в мозг?

– Интерфейс, преобразующий цифровой сигнал в приятный оптическому нерву биохимический вид, – мягко говоря, дорогое удовольствие, учитывая, что и сам нерв у вас далеко не в порядке. Но если время и деньги будут, как говорится, в правильном сочетании, я вас переоборудую. А сейчас давайте поработаем с настройкой.

Клавиатура, вернее, сенсорная панелька была непосредственно нанесена на бровекомпьютер и имела несколько «кнопок». Постукиваешь, значит, себя по лбу в разных местах, прохожие тебя за идиота принимают, а на твоем внутреннем экране разворачиваются меню, с помощью которых ты управляешь глубиной цвета, яркостью, разрешением, четкостью, контрастностью, короче, качеством картинки.

Ваджрасаттва вызывал уважение и страх. Такого наворотил за весьма умеренную плату. Человек обычно работает или за деньги, или за другой интерес. Какой другой интерес может быть у Ваджрасаттвы? Скажем, любовь к чистому искусству. Тогда как далеко он зашел в своем творчестве и была ли эта активность подкреплена могучим профессионализмом?

– Как-то мерцает, – нервно переключился Сережа на конкретику.

– Всего лишь мерцает? Прекрасно. Надо просто увеличить частоту развертки, скажем, до сотни герц.

– Послушайте, господин инженер, а ведь изображение никогда не будет объемным, если задействован всего один глаз?

– Кто вам сказал? Просто эффекта объемности добиться труднее. Собственно, я устанавливал эту оптическую систему из расчета на то, что вы хороший программист. По крайней мере, так мне вас представила госпожа Дидрихс. Поэтому отнеситесь к своему новому глазу как к компьютеру на рабочем столе. И на этом компьютере установлена операционная платформа, напоминающая Яву-Плюс…

Откуда-то сверху донесся странный звук, будто какое-то увесистое тело шмякнулось о палубу.

– Хм, э, о’кей… С глазами вы как-нибудь сами разберетесь, так что перейдем, пожалуй, к теме пальцев, – сказал Ваджрасаттва, явно пытаясь скрыть беспокойство.

А Шрагину стало стыдно, что он забыл про свои пальцы. Наверное, потому что глаза занимают в жизни героя нашего времени гораздо большее место, чем верхние конечности. Для жизнедеятельности Сереже обычно хватало одного пальца, и лишь когда надо было высморкаться, требовалось два.

– Первый протез – с чувствительным вибрационным датчиком, который переправляет очень нужную, очень полезную информацию на ваш бровекомпьютер. Если интересуют потребности – то кожа, особенно немытая – отличный проводник.

– А другим пальцем, надеюсь, можно будет ковырять в носу без особых последствий?– пошутил Шрагин.

– Ни в коем случае. Заклинаю вас, не делайте этого никогда.

Тоже, что ли, шутит?

– Он что, теперь ядовитый, пропитан цианидом калия в смеси с кураре?

– Хуже, – лаконично и непонятно отозвался Ваджрасаттва.

В это время с верхней палубы снова донеслись какие-то малопонятные звуки.

– К сожалению, время моего пребывания в мире людей завершается.

Ваджрасаттва торопливо кинул еще несколько фраз и убежал. Как будто не хотел с кем-то встречаться лишний раз.

Имплантированный экран забрасывал в сетчатку левого глаза кубы, тетраэдры, параллелепипеды, некоторые из которых – субъективно, но внушительно – были по размерам с небоскреб. И этот небоскреб мог рухнуть на Сережу при малейшей неловкости. Раз мог, то и рухнул, вызвав неприличный вскрик «япона-мама».

Мозг придумывает боль для нашего же блага, чтобы мы не варили руки в супе и не совали пятки в костер. Мозг Шрагина ошалел и толком не знал, должна ли тут быть боль и какая. Иногда Сереже казалось, что острая грань очередного параллелепипеда разрезает стекловидное тело его левого глаза. Цвета были жуткие, разрешение недостаточным, мелькание кадров вызывало головную боль.

Но, что правда, то правда, киберглаз был похож на компьютер, поэтому Шрагину удалось вскоре проникнуть в тайны управляющего кода.

Через двадцать минут Шрагин уже уверенно барабанил по лбу, кидая киберглазу команду за командой. Через полчаса киберглаз был настроен так, что перешел на автоматический режим и почти не нуждался в неприличных постукиваниях.

Впрочем, оба глаза, и живой, и кибернетический, были по-прежнему закрыты, и в какой-то момент виртуальные виды стали утомлять Шрагина. Им не хватало той пестроты и детальности, к которым мозг привык в реале. Пора вызвать кого-нибудь из персонала, чтобы повязку снял. Да и не повязка это, а пластиковая ширмочка.

На вызов никто не отозвался. На второй звонок тоже. Эй, кто-нибудь, поднимите мне шторки.

Такое ощущение, что команда покинула судно и превратила его в Летучего Голландца. Неужели те шумы обозначали что-то вроде полицейской облавы на лекарей-леваков? Но сейчас-то вроде тихо, значит, свалили полицейские.

Надо для начала выбраться из каюты. Может, где-нибудь все-таки завалялась медсестра.

Шрагин встал, шагнул, ударился о переборку, и неожиданно сенсорная блокада была прорвана, он начал различать каюту. Ошеломленный еще более, чем при недавнем падении небоскреба, Шрагин не сразу понял, что киберглаз тут ни при чем. Он видит с помощью большого пальца правой руки, вернее, вибропротеза на его месте!

Палату-каюту заставил проявиться его собственный топот, из-за которого пронеслась по переборкам и палубе волна вибраций, колебаний и дребезжаний – то, что мы почти никогда не замечаем.

Каюта предстала размытыми контурами, но Шрагин быстро дописал интерфейс визуализации и упаковывал входные потоки данных в геометрические формы.

Теперь очертания стали куда более четкими.

Это было далеко от того реала, к которому привыкли нормальные люди, но это был уже отпечаток настоящего мира: и дверь прояснилась, и иллюминатор. Кибернетика, которую ему установил Ваджрасаттва, оказалась изощренной, но надежной.

Ява-Плюс – заморочный программный язык. Но здесь работал другой язык, еще более крутой. Самый настоящий Арарат, о чем Ваджрасаттва почему-то не сказал.

Этот Арарат заметно отличался от первой версии, над которой когда-то корпел Шрагин, но все-таки преемственность проглядывалась. Кто же таков этот Ваджрасаттва? Похоже, для Даши медик-индус возник так же внезапно, как и она сама для питерского программиста.

Какой бы мощности ни был бровекомпьютер, установленный Ваджрасаттвой, одного его мало; Арарат работает только на собственной операционной платформе, и для нее этот надбровный чип слишком слаб. Тут нужен компьютер типа «гиперкуб». И куда же мог спрятаться «гиперкуб», имеющий минимальные размеры старинной Библии, – в дупле зуба, в мочке уха? Или «гипер» вообще далеко отсюда и общается с бровекомпьютером через сеть, посредством радиоинтерфейса? Еще одна неразрешимая загадка…

Шрагин вышел из своей каюты-палаты и пошел как будто по трапу. Потом перед ним возник трудно определимый простор – наверное, это что-то вроде кают-компании. Шрагин сделал еще шаг и полетел в сторону центра Земли…

6

Человек Шрагин оказался за бортом, в одном из амстердамских каналов. А когда он вынырнул, выплевывая изо рта жидкость туалетного типа – амстердамские каналы были куда лучше снаружи, чем изнутри, – то ширма с его глаз уже исчезла, и шторки видеокамер открылись сами.

От белого света его сразу затошнило. И снова неприятное ощущение, как будто что-то острое угрожает его единственному уцелевшему глазу. В глубине черепа словно образовались вакуоли.

Однако и с вакуолями Шрагин понял, что расстояние между ним, как плывущим телом, и судном-клиникой увеличивается: то ли его уносит течением, то ли оно не стоит на месте. Он кое-как подправил яркость изображения, наглотавшись попутно резкой на вкус воды, затем поплыл к берегу.

До берега путь был недолог, Шрагин причалил лбом к какому-то гнилому бревну, торчавшему из набережной. Потом ухватился за него обеими руками и стал внимательно всматриваться в сушу.

Вскоре он понял, что раньше материал заслонял для него геометрию, а теперь важнее стали поверхности, плоскости, линии, которые своими пересечениями и образовывали мир.

Этот внешний мир, проникающий через интерфейс визуализации в его мозг, не имел былой фактурности, он выглядел как набор контуров. Поэтому даже заваленная всяким мусором набережная смотрелась совершенно по-инопланетному.

Очарованный Шрагин стал вытаскивать свое тело из воды, подтягиваясь по бревну и… неожиданно заметил два новых предмета около своего лица. Несмотря на потерю фактурности, смахивали они на ботинки с крепкими носами.

Вскоре ситуация прояснилась полностью. Над Шрагиным стоял полицейский и, более того, направлял на него пистолет, что-то лопоча на своем голландском.

Полицейский был настроен, судя по всему, отнюдь не благодушно.

– Да-да, я сейчас, вы только не нервничайте, а то, хоть и наелись прекрасного голландского сыра, все равно почему-то психуете.

Шрагин выползал на берег, а блюститель порядка явно собирался заковать его в наручники. Только этого не хватало.

Когда Шрагин оказался полностью на суше, полицейский заорал что-то особенно грозное, тыча в него пистолетом. И тут голова крикуна украсилась нимбом. Но за какие такие заслуги стал он святым? Почему не я, к примеру? Шрагин сперва изумился, но потом сообразил, что это работает киберглаз, снабженный чем-то вроде видоискателя. А еще Шрагин увидел крест. Тут уж сразу стало ясно, что это прицел, связанный как-то с его искусственным пальцем.

Затем прямо в воздухе возникли светящиеся письмена. Шрагин, конечно, понял, что это всего лишь инструкция по дальнейшим действиям, выведенная бровекомпьютером на экран под веком.

«Совместите прицел с оконтуренной целью».

Совместил.

«Надавите на вторую фалангу наведенного на цель пальцепротеза».

Надавил.

«Спасибо».

Протез откликнулся щелканьем и коротким писком.

Полицейский вдруг стал смурнеть, оседать – может, потому что у него из шеи теперь торчала довольно длинная серебристая игла. Еще мгновение, и он канул бы в воду.

Но Шрагин перехватил беспомощно падающее тело и уложил на грязную насыпь. Госслужащий пребывал в глубоком обмороке.

А в кармане у госслужащего нашелся бумажник, в бумажнике пятьсот еврок. Так Сергей Шрагин впервые взял чужое, причем не собираясь отдавать.

Деньги были ему нужнее, чем работнику полиции, потому что лечение кончилось облавой, Долли Дидрихс исчезла то ли вместе с баржей, то ли отдельно от нее. В любом случае, искать ее в Амстердаме не стоило, да и не очень-то хотелось.

Значит, сейчас в ближайшей индийской лавчонке надобно купить какую-нибудь новую одежонку, темные очки и держать курс на Дюссельдорф.