Точка возврата

Эпилог

Голубков подсел в поезд в Сухиничах, маленьком городке в Калужской области. Он получил телеграмму от Пастуха с совершенно неподозрительным содержанием: «Встречайте 19 июня поезд 74 вагон 8. Олег».

Только потому здесь поезд делал большую остановку, что в этой точке сходятся пути на Москву, Киев, Смоленск, Тамбов и Могилев. До Москвы оставалось километров двести пятьдесят, часов пять-шесть в вагоне. Поезд уже взял круто на север, достиг широт, где в это время года почти не бывает ночей. В пять утра было светло как днем. Муха уже не спал. По данным Гришиной сестры, у бригады, которую сопровождал Муха, билеты были до конечного пункта, до Москвы. Но где гарантия, что бригада не покинет поезд раньше?

На всех станциях Муха выходил из вагона, дышал воздухом, покупал у разносчиц ранние фрукты, демонстративно вгрызался в кисловатые яблоки. Клиенты группками высыпались из соседнего вагона, курили, почти никогда ничего не покупали и все больше молчали. Муха подумал даже, что своим аскетическим поведением они могут вызвать подозрения у кого угодно. Не были они похожи на тех заробитчан, которых Муха лицезрел по дороге во Львов. Но, пройдясь по поезду и обнаружив, что и этот состав набит строительными бригадами, Муха понял, что его подопечные не слишком выделяются. Это следуя домой, работяги отрываются по полной программе. На заработки ехали угрюмо. Большинство, конечно, выпивало, но тихо и как-то мрачно. Некоторые и вовсе дрыхли всю дорогу.

Мухе повезло: вагон с клиентами был как раз на пути к вагону-ресторану. Так что Муха курсировал, лавируя между торчащими с полок несвежими ногами, по нужному ему вагону столько, сколько ему было нужно. Большинство клиентов он прочно запомнил в лицо, хоть это было и необязательно. Так, на всякий случай.

Поезд оставлял Сухиничи. Муха проконтролировал, не остался ли хоть один из его подопечных на перроне, дождался, пока состав не набрал скорость, проводники подняли площадки и закрыли двери, и вернулся в свой купейный вагон. Теперь можно было успокоиться до Калуги, до следующей остановки.

Голубков, появившись, словно из-под неустойчивого вагонного пола, взял Муху под локоть, когда тот открывал дверь своего купе.

— Извините, — вежливо спросил генерал, одетый наподобие бедного, но аккуратного доцента из богатого открытиями нищего НИИ, — у вас, молодой человек, не найдется лишней сигареты?

— Да, — тут же ответил Муха, — пойдемте в тамбур, покурим.

Почему бы туристу, возвращающемуся из Карпат, и профессору, едущему на какую-то конференцию, не сойтись во взглядах и не позавтракать вместе в вагоне-ресторане? Натасканные на москаля фанатичные унсовцы молча лежали по своим полкам. Спали, не спали, кто его знает, когда мимо них проследовали двое очень интеллигентных людей. Один, похожий на профессора, и другой, похожий, может быть, на геолога, с изящной тростью. Интеллигентные люди то и дело уступали друг другу дорогу. «Проходите, здесь тесно, проходите-проходите, я посторонюсь!» И кто мог слышать, что перед входом в вонючую плацкарту геолог шепнул профессору:

— С первого по семнадцатое.

И уж точно никто, даже если бы и подслушал эту странную реплику, никогда в жизни не догадался бы, что она значит.

Вроде бы профессор, или кто он там еще, не иголка, а вот поди ж ты, никто и не заметил, как он, оставив своего нового друга геолога в ресторане, как-то неожиданно оказался в голове поезда. Его беспрепятственно пропустили к начальнику поезда, откуда он отправил радиограмму. Не прошло и десяти минут, как он присоединился к своему приятелю, который задумчиво покусывал бутерброд и потягивал сок в вагоне-ресторане.

Профессор и геолог вышли в Калуге. Вообще эта остановка была примечательна во всех отношениях. Как известно, поезд Трускавец — Москва стоит в Калуге ровно десять минут. Так вот, лицо у проводницы восьмого вагона приняло озабоченный вид задолго до этой остановки. Она открыла тамбур и откинула подножку еще задолго до полной остановки поезда, что было, конечно, нарушением инструкции. Но сделала она это, конечно, очень вовремя. Потому что едва доступ в вагон стал возможен, им немедленно воспользовалась группа молодых людей, уже ждавших на перроне. Несмотря на то, что их было никак не меньше дюжины, они без малейших заминок в три секунды впрыгнули в вагон. С перрона их будто корова языком слизала. Разумеется, за столь ничтожное время проводница никак не могла успеть проверить у молодых людей проездные документы. Но она и не пыталась этого сделать, что тоже, конечно, было вопиющим нарушением всех инструкций. Напротив, она, только открыв вагон, тут же исчезла в своей каморке и не высовывалась оттуда до самой отправки поезда.

Молодые люди мигом проскочили тамбур восьмого вагона, сцепку, тамбур седьмого, и оказались в самом седьмом вагоне. Проводник седьмого вагона, потертый старый хрен, торгующий водкой пассажирам и в себя, тоже, открыв дверь и откинув подножку, намертво засел в своей конуре. Внезапные пассажиры в мгновение ока рассредоточились вдоль ячеек плацкарты, где отдыхали перед тяжелой работой в России украинские строители. Была какая-то возня, но даже не все пассажиры рокового седьмого вагона сообразили, что происходит. А происходило все, можно сказать, прямо у них на глазах.

Испуганные люди потом всю дорогу до Москвы шептались крайне тихо и пытались разобраться, что же все-таки случилось. Но вспомнить не получалось, настолько быстро случилось это что-то. И можно было не ломать голову и принять, что ничего не произошло в седьмом вагоне семьдесят четвертого поезда во время десятиминутной остановки в Калуге, но не получалось. Потому что происшествие, если таковое имело место, оставило после себя совершенно отчетливый и неопровержимый факт: чуть ли не треть вагона, а именно места с первого по семнадцатое опустели, но места не были заняты подсадками, и даже ушлые проводники не набрали пассажиров на эти бездействующие места. А время у проводников было! После того, как седьмой вагон опорожнел на треть, до отправки поезда оставалось не меньше шести минут!

Профессор с геологом появились на перроне, как раз когда из седьмого вагона выходила странная процессия. Молодые люди, так стремительно севшие в поезд, так же быстро его покидали. И покидали они поезд не одни. Каждый любовно вел за руку еще одного человека. Правда, руки эти были закручены за спину, но ведомые не проявляли при этом ни малейшего недовольства. Даже такого краткого общения с ребятами из «Альфы», вызванной Голубковым, было им достаточно, чтобы усвоить безопасные для своего здоровья правила поведения.

Муха, опираясь на трость, стоял как раз в таком месте, чтобы видеть лица всех ведомых. Все семнадцать были ему знакомы еще с момента посадки в поезд во Львове. На зрительную память Муха не жаловался. Он кратко кивал ребятам из «Альфы», и те забрасывали свой груз в поданный прямо на перрон грузовик, крытый брезентом.

Неожиданно, к полному разочарованию проводников, освободилось и одно место в смежном с седьмым плацкартным купейном вагоне. Муха добрался до Москвы на мягком сидении генеральского лимузина.

...В девять часов вечера папа, счастливо избегнув пули из пистолета «ТТ» времен Великой Отечественной войны, благополучно приземлился в Риме. Об этом нам услужливо сообщило украинское телевидение, отслеживавшее каждый папский шаг последней недели.

Я встал с кресла. Добрые Резниченки подыскали нам автолюбителя, подрядившегося доставить нас сегодняшним вечером до Тернополя. На вокзалах железнодорожных и автомобильных, а тем паче на объектах типа аэропортов, нам было лучше не светиться. Да и задерживаться в городе больше не имело смысла. Муха давно в Москве, вся остальная группа в сборе, миссия выполнена.

— Борода, — сказал я, — едем. Тебе здесь ловить нечего. Ничего не поделаешь, ты засветился. Твое подполье со своей задачей справилось. На Грише и Свете ничего нет. С Дедом тоже все недоказуемо. А тебе лучше будет убраться отсюда подобру-поздорову.

Я видел, как мгновенно помрачнел еще за секунду до этого радостный Борода. Он обреченно покачал головой.

— Нет. Я уже пробовал сбежать отсюда. В России я России не нужен. А здесь, глядишь, еще на что-то сгожусь.

— Едем, я тебе говорю!

— Нет.

Борода оттянул меня за рукав в сторонку и шепнул на ухо:

— Я Свету не могу оставить. Представляешь, каково ей сейчас? Да и мало ли что, вдруг и на нее дело заведут. Я просто вынужден остаться.

Артист не слышал, но все понял. Он резко вскочил и двинулся к выходу.

— Все. Едем. Здесь мы все сделали, что могли.

Впервые я видел его расстроенным настолько. Сегодня он чуть не весь день провел в больнице доктора Розенблата, сидя у Светланиной койки, но та была непреклонна. Эта девушка не умела прощать предательства, пусть даже невольного. Если она так же умела и любить, то Артист действительно многое потерял.

Резниченки, следуя примеру доктора Розенблата, от денег за постой наотрез отказались.

В Тернополе мы успешно сели в проходящий поезд и уже в пятницу, 29-го июня были дома.

Письмо от Бороды я получил 11-го сентября с утренней почтой. Ко мне в Затопино редко приходят письма. Почтальонша была изумлена таким событием и явно колебалась между желанием сохранять официальное достоинство и заставить меня поплясать. Сошлись на компромиссе, Настена, дочка, рассказала тете Глаше недавно выученный стишок.

Борода приглашал меня на свадьбу. Света, пролежав в больнице почти все лето, наконец, выписалась, и согласилась стать его женой. Его все же потягали в СБУ. Но он, проинструктированный Дедом, благополучно отмазался. Эсбэушный генерал, а ему пришлось отвечать на вопросы целого генерала, рекомендовал Бороде покинуть пределы Львовской области, а, по возможности, и Украины вообще. Но Борода писал, что его не так-то просто сбить с насиженного места.

В августе умер Дед. Его скромно похоронили на дальнем загородном кладбище. Без воинских почестей и без помпы. Гриша выехал с Украины к родственникам в Вологду. Лариса нашла себе что-то вроде мужа, какого-то компьютерщика. Сексуальные эксперименты оставила то ли на время, то ли навсегда. Бедняга Зайшлый, жестоко обработанный мстительным Дедом, так и лечится в психиатрической клинике, правда, кажется, идет на поправку. В националистических движениях на Западной Украине наступил застой, очевидно, перекрылись источники финансирования. Письмо завершалось настоятельной просьбой приехать первого ноября, чтобы быть свидетелем со стороны жениха.

Я не отписал. Один бы я не поехал, на такое торжество прилично было бы отправляться со всей командой, но всю команду, конечно, взять на такое торжество было нельзя. Да и вообще, ребятам, Свете, да и самому Бороде лучше было забыть все, что происходило с ними в июне этого безумного года. Я не хотел бы напоминать им эти события своим присутствием.

Но сам я забыть не мог. Когда после обеда я более-менее освободился от производственных дел, я не медля повернул руль в сторону нашей маленькой сельской церковки. Храма Спаса-Заулского. В конце буднего дня я не надеялся застать на месте отца Андрея, не ксендза, на которых я насмотрелся в начале этого лета, а простого русского попа. Но отец Андрей был на месте. Сегодня Православная Церковь отмечала день Усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна.

А я и не знал.

Но торжественная служба кончилась, и отец Андрей был в церкви один. Увидев меня, он привычно подошел к свечному ящику и достал оттуда семь свечей. Он знал. Пять за здравие, две за упокой. Пять свечей я обычно ставил перед образом Георгия-Победоносца. За здравие свое и своих друзей. И две свечи — за упокой, перед печальным бронзовым распятием. Помяни, Господи, души усопших рабов твоих Тимофея Варпаховского и Николая Ухова. Русских солдат. Но теперь я сам взял еще четыре свечи. Еще три огонька затеплились перед образом покровителя всех русских воинов. И неважно, что одним из этих воинов была совсем юная девушка, другим нервный художник, а третьим неуклюжий мальчишка, не обученный ни драке, ни военной выправке.

И третья свеча затеплилась перед печальным бронзовым распятием. За упокой души Николая Соколова, русского солдата.

И опять при выходе из храма меня ждал генерал Голубков. Но на этот раз я сам назначил ему встречу, едва только получил сегодняшнее письмо. Генерал спешил, и зайти ко мне отказался. Что-то странное происходило в мире, и Управление планирования специальных мероприятий работало круглыми сутками на полных оборотах. Поэтому Константин Дмитриевич наотрез отказался погостить у меня хотя бы до утра.

Я вручил ему пачку с долларовыми купюрами.

— Сколько здесь? — спросил генерал.

— Двадцать тысяч. Половина на накладные расходы, вторая — в качестве гонорара исполнителю. Хотя, вообще, лучше бы я поехал сам.

— Нет, Сергей, ни ты, ни кто-либо из твоих ребят во Львов больше не поедет. Ты не переживай, я пошлю надежного человека, он сделает все, что ты попросишь. Объясни толком, что нужно.

— Нужно похоронить с соблюдением всех воинских почестей одного человека. Необходима эксгумация, транспортировка останков, место на кладбище в Курске, на его родине, памятник...

— Кто это?

— Мы его называли Дед.

— Кто он?

— Русский солдат.