Тогда умирает футбол

38

Марфи встретил Дональда сам и поспешно провел в свой кабинет, плотно прикрыв за собой дверь. Будь Дональд не столь расстроен разговором со Стеном, он легко заметил бы волнение Криса, которое тот едва сдерживал. Усевшись в кресло, Марфи слегка дрожащими руками стал набивать в трубку табак.

— Я должен тебе сказать, мой мальчик, что после рождества мы уезжаем в Италию.

— Не предусмотренная расписанием встреча с каким-нибудь второстепенным клубом? Лишняя работа команде…

— Команда тут ни при чем. Мы едем с женой. И ты прав, это совершенно внеплановая встреча с Италией. Более того — вынужденная. — Он виновато улыбнулся и покосился на дверь.

— Что вы говорите, Крис? Вы хотите бросить клуб? — Дональд тоже покосился на дверь, решив, что в доме уже был бурный разговор на эту тему. — Но это невозможно! Мейсл потребует выполнения контракта. Нет, это невозможно… Я прошу извинить, что поселил в вашей душе сомнение.

— А, при чем тут ты!… Хотя формально основной виновник всего происшедшего, конечно, ты. Не знаю, решился бы я когда-нибудь на такое, не будь сегодняшнего разговора из-за твоего прихода в клуб… Но все к лучшему.

Законы футбольного мира требуют, чтобы менаджер держал язык за зубами. Я достаточно молчал. Но даже такой продажный мир, как менаджерский, должен временами иметь хотя бы одного честного человека. — Он вновь виновато улыбнулся.

— Мейсл выговаривал? Эта шкура донесла?

— А ты сомневался? Видишь ли, Дон, я много думал обо всем за последнее время — и о процессе, и о своей жизни, и о клубе. Ты не открыл для меня ничего нового. Ты только разбередил старую рану, которую я носил в своей душе. Я старался укрыться от житейской грязи за высокими словами, которых спорт, несомненно, достоин, за адской работой.

Я видел все и пытался помочь заблудшим вырваться из болота, их засасывавшего… Не получилось. Я бы бросил клуб и ушел… Но тут катастрофа… Оставить команду в такой момент было бы изменой памяти погибших. Но теперь, когда клуб сам растоптал эту добрую память, меня больше ничто не удерживает здесь. Даже многолетняя искренняя привязанность… Уход — это, пожалуй, единственная форма протеста, на которую я еще способен.

Марфи поморщился, словно представив что-то действительно вызывавшее брезгливость.

— Неделю назад я связался с миланским клубом. На мое счастье, там нет до сих пор менаджера. И они охотно возьмут меня на тех же умопомрачительных условиях. Хоть завтра. Как видишь, я не сделал ничего героического, наплевав на клуб. Я устроил себе более уютное местечко. К тому же Италия с ее климатом очень поддержит жену.

Дональд понимал, этим доводом Марфи пытался убедить себя, что по отношению к жене он поступает столь же правильно.

— Ну, а потом скоро и на отдых…

Крис так произнес слово «отдых», что было ясно — он никогда не оставит футбол.

— Сегодняшний разговор с Мейслом не застал меня врасплох. Я поднялся к шефу после душа…

Марфи рассказывал, а Дональд пытался поставить себя на место Криса и представить все, что тот пережил в неприятные минуты.

…Когда Марфи вошел в кабинет президента, Уинстон Мейсл не встал из-за стола, чего никогда с ним не бывало раньше. Крис усмехнулся. Уже этот жест показал, каким будет предстоящий разговор.

— Марфи, я вами недоволен. И прошу впредь безоговорочно выполнять все мои указания, касающиеся внутреннего распорядка клуба. Я не вмешиваюсь в ваши дела с командой. Чту ваше право. Прошу помнить и о моем. Повторяю для вас лично — я не хочу видеть мистера Роуза на территории клуба, как не хочу иметь с ним больше никаких дел.

— Но ведь он прав, Уинстон, ведь он прав… Мейсл вздрогнул не столько оттого, что менаджер взял сторону Роуза, сколько от этого обращения — «Уинстон». За долгие годы совместной работы Марфи ни разу не позволял себе такой вольности.

Но Крис, не давая опомниться Мейслу, продолжал:

— Мы оба старые люди, Уинстон, и, называя тебя так, я отнюдь не боюсь показаться фамильярным. К тому же разговор, который нам предстоит, не нуждается в официальности. Мы будем говорить откровенно, как два человека, достаточно пожившие на свете и многое понимающие без слов, как люди, которым жизнь не оставила времени на придумывание дипломатических уловок. Не так ли, Уинстон? — Марфи с особым нажимом произносил это имя.

Мейсл настороженно кивнул в знак согласия.

— Я не мальчик, Уинстон, и понимаю, что бесполезно отговаривать тебя от затеи с процессом. Где-то в душе ты, может быть, и сам понимаешь, что это подло, низко…

При каждом новом слове Мейсл лишь незаметно опускал голову все ниже и ниже.

— Но, увы, каждый из нас далеко не всегда живет по закону совести. Твое человеческое «я» полностью подчинено расчету. И ты выиграешь процесс. И ты подавишь возмущение, выразителем которого стал Роуз. А не подавишь, так пренебрежешь им.

Мейсл заерзал в своем кресле. Марфи открыто посмотрел ему в глаза.

— Но ты не сможешь заставить меня работать в клубе, который пал так низко. Поэтому нам лучше расстаться сейчас…

— Ты сошел с ума, Крис! Этот процесс тебя не касается. Ты, сделавший клуб, который стоит так высоко, как никогда раньше, — и уходить! Ерунда!

Он ожидал всего, но не подобного заявления Марфи. В волнении Мейсл начал ходить по комнате.

— Да, мне нелегко расставаться с клубом. Он нисколько не хуже других, а если учесть, что я отдал ему пятнадцать лет жизни, то для меня он, может быть, и самый лучший. Но я решил. Для меня Дункан и все, кто не вернулся с Мюнхенского аэродрома, не просто футболисты. Частица моего «я». И ты должен понять это, Уинстон. Я отрывал от себя по куску живого мяса и пересаживал им. Я смотрел, как они играют, не просто глазами ме-наджера… И это не старческая сентиментальность! Я знал слабости этих ребят. Тягу к деньгам — Дункана, к вину — Эвардса, к женщинам — Неда. Я прощал им многие прегрешения. Но я не прощу себе предательства по отношению к ним. А выторговывать за них деньги — это предательство. Вот почему я решил уйти… Бежать… — Он криво усмехнулся.

— Но тебе придется остаться. Ты — хозяин клуба…

— Я — хозяин? Всю жизнь я был человеком на правах «мерси» у дирекции и лишь на тренировках чувствовал себя свободным. Впрочем, если я хозяин, то почему мне придется остаться? Я хозяин и хочу уйти.

Гримаса досады исказила лицо Мейсла.

— Тебе придется остаться. Прежде чем уходить, надо знать куда.

— Я уезжаю за границу.

— Так, — задумавшись на мгновение, произнес Мейсл. — Ты уже основательно подготовился за моей спиной. Но из этого ничего не выйдет. Контракт есть контракт. И ты обязан отработать его полностью.

— Ты разорвешь контракт.

— Я? — Мейсл визгливо рассмеялся. — И не подумаю. Наоборот, я потребую выполнения контракта. Или поставлю вопрос о твоей дисквалификации как менаджера!

— Ты разорвешь контракт, — мягко, но упрямо произнес Крис. — И сделаешь это непременно до рождества…

Марфи видел, что его тон бесил Мейсла, и еще больше дразнил его.

— Зачем я буду своими руками наносить ущерб интересам клуба?

— Чтобы не принести его интересам еще большего вреда…

— Хватит говорить загадками!

— Действительно, хватит. Ты отпустишь меня, и я уеду в Италию и увезу с собой все, что знаю о делах клуба, ничего общего не имеющих с футболом. Если данные об этом попадут в печать и в полицию перед процессом, они не принесут тебе пользы, Уинстон.

— Это угроза?

— Да, в ответ на угрозу…

— Что ты имеешь в виду?

— Я расскажу полиции о людях, которые слишком часто вертелись вокруг команды в первые годы после Мюнхена. О людях, которые ставили большие суммы в тото на результат, неожиданный даже для меня, менаджера. Я попрошу высказаться кое-кого из команды и дать объяснения по отдельным фактам, связанным с отношениями между ними и президентом. К сожалению, покойный Дункан не может свидетельствовать о твоих махинациях. А ему было что рассказать…

По мере того как Марфи говорил, лицо Мейсла наливалось кровью.

— Я попрошу налоговых инспекторов заглянуть в банк и сверить доходы с фактическими расходами и накоплениями нашего уважаемого президента.

— Но это шантаж, — тихо проговорил Мейсл.

— Да, но меня с моей подлостью мирит то, что она направлена против еще большей подлости. Вот почему я говорю, что ты расторгнешь контракт…

Мейсл одно время испытующе смотрел на Марфи, стараясь представить объем всего, что тот знает.

— Но у тебя нет доказательств, которые могли бы стать уликами.

— Они мне не нужны. Я лишь помогу полиции систематизировать некоторые имеющиеся у нее сведения, прояснить непонятные места, и этого будет достаточно…

— Хватит! — резко оборвал Мейсл.

— Вот и я тоже думаю — хватит!

— Куда ты уходишь?

— Это не имеет значения. Значит, я свободен сразу же после рождества?

— Хорошо, — устало сказал Мейсл. Марфи встал и вышел.

…- Теперь, Дон, ты знаешь все, что произошло.

Дональд сидел, не зная, радоваться ли, что Марфи фактически выступил на его стороне, или огорчаться, что он уезжает в Италию. Дональд понимал, что разваливается лучший футбольный клуб. В добровольное изгнание отправляется человек, который столько сделал для английского футбола.

— Простите, Крис, что я доставил вам столько огорчений…

— Перестань. Когда человек свесил ногу в могилу, он должен думать, какими глазами посмотрит на покойных друзей, появившись на том свете.

— Крис, а это правда, что результаты многих игр подтасовывались?

Марфи с удивлением посмотрел на Дональда. И кивнул.

— И Дункан был причастен к махинациям? Марфи кивнул вновь.

— Но если вы знали, почему не остановили его?!

— У меня не было доказательств. Такие дела устраиваются без свидетелей и следов. И я боялся бездоказательным обвинением посеять в команде раздор… Правда, внимательный глаз видел фальшивку в игре. Я пытался как-то вызвать Дункана на откровенный разговор. Но он испугался. Насторожился и озлобился. Я оставил его в покое. Потом меня таскали в полицию, но я все отрицал, спасая ребят. Думал, повзрослеют, поймут, бросят этим заниматься. Дело замяли…

— Мейсл причастен к тото? Марфи кивнул.

— Он играл через подставных лиц. И играл крупно.

— Клянусь, я выведу на чистую воду и Мейсла и всех, кто с ним орудует в тотализаторе!

— Осторожней, мой мальчик, не переходи границы. За тото начинается запретная зона, и, если ты вторгнешься в нее, тебе придется иметь дело с жестокими законами преступного мира. Твою горячность охладит одинокий выстрел в переулке. — Марфи сунул трубку в рот. — И если ты попросишь меня выступить на процессе свидетелем, я откажусь…

Кстати, думаю, тебе не удастся сорвать процесс. Мейсл припрятал сильный удар, но какой — не знаю.

— Я хочу собрать свидетелей. У меня есть на примете человек семь, которые могли бы убедить присяжных, что сам процесс — это кощунство!

Они в тот вечер засиделись допоздна. И, уходя от Марфи, Дональд впервые почувствовал радость хоть маленькой, но победы. Был человек, который понимал правоту его взглядов и который перешел от простого сочувствия к действию…