Тогда умирает футбол

40

Они сидели в кабинете Стена уже больше часа. Составляли единственно возможный план борьбы.

— Дон, надо ударить на самом процессе в верховном суде. Было немало случаев, когда дело закрывалось на этой стадии. Если же верховный суд не остановит дело, мы проиграли.

— У нас есть Мэдж Эвардс — мать Джорджа. Может быть, она все-таки согласится выступить. Прошлый раз я не рискнул предложить ей… Барбара Тейлор…

— Ты уверен, что она выступит?

— Надеюсь. Еще Гарднер и Тиссон.

— Неплохо бы услышать Марфи.

— Исключено. Он отказался наотрез.

— Это правда, что после рождества он уезжает в Италию?

— Да, он уезжает.

— Чудовищно! Но в таком случае он охотнее пойдет на выступление. Ему теперь все равно.

— Нет. Марфи не будет выступать. Он сказал, что у него нет сил для большой драки… Остался я. Если что-нибудь значу теперь для присяжных, — сказал Дон. — Ты со своей речью…

— Я не могу выступать, поскольку принимал участие в подготовке дела на предварительных этапах.

— Вот как…

— Но это не имеет значения. Больше трех-четырех свидетелей с одной стороны и слушать не будут. Поскольку процесс через пять дней, нам надо поговорить со всеми свидетелями. Стоит завтра всех поодиночке пригласить ко мне — благо я свободен. И мы расставим акценты… Это я беру на себя. Сложнее другое. Предстоит везти столько людей до Лондона, поместить в отель, кормить… На это нужны деньги. Они есть у нас?

— Есть кое-какие запасы… Думаю, на этот вояж хватит. Что касается поездки на заседание королевского суда, то, пожалуй…

— Я тебе еще раз повторяю: королевскому суду достаточно разбирательства верховного суда. Свидетели ему не нужны.

Обговорив точные сроки завтрашних встреч, Дональд поехал к себе. Он не успел раздеться, как внизу хлопнула дверь. Дональд бросился вниз и через мгновение столкнулся с Барбарой в коридоре. Он обнял ее и прижал к груди.

— Барбара, милая, я так ждал тебя, так хотел видеть… Как хорошо, что ты пришла…

Она поцеловала его в губы и, отстранившись, прошла в гостиную. Дональд засуетился, бросился к бару. Достал бутылку. Потряс ее. Пустая. Достал вторую. На дне было немного коньяка. Он поставил пару тяжелых пузатых стопок на серебряный поднос вместе с остатками коньяка и все это подкатил на маленьком столике к Барбаре. Она сидела в кресле и со скрытым любопытством следила за его суетой.

— Что ты так смотришь? — спросил он, поймав на себе взгляд Барбары.

— Так… — Она затянулась сигаретой и медленно сцеживала дым, отчего ее накрашенный рот напоминал действующую модель вулкана.

Черные глаза Барбары запали еще глубже. Землистая кожа на щеках и шее как-то сразу стала напоминать о возрасте.

— Нельзя сказать, что ты здорово выглядишь, — осторожно проговорил Дональд.

— Увы, и я должна сказать тебе то же самое.

— Я-то понятно…

— Большие неприятности? — Пока небольшие, — не желая расстраивать Барбару, сказал Дональд. — Вот только бы выиграть дело в верховном суде.

— Ты проиграешь, Дон…

— Почему ты так думаешь? Впрочем, ты будешь права, если откажешься выступить…

— Дело не во мне, — уклончиво ответила она. — Лоорес сказал, будто ходят слухи, что тебя могут посадить в тюрьму за вымогательство. Это правда, Дон?

— «Ходят слухи». Ты не первая, кто спрашивает об этом.

— Какие у них есть основания для обвинений?

— А какие есть у тебя основания верить всякой чепухе и спрашивать меня о ней с серьезным видом? — Дональд говорил уверенно, даже тоном своего вопроса стараясь успокоить Барбару.

— Мне не безразлично твое будущее.

— Спасибо. Но тебе нечего волноваться. Ты же знаешь, что я родился «под счастливой звездой». И только с успехом связываю свое будущее.

— Это похоже на юмор приговоренного к казни…

— Ты так думаешь? — Он внимательно посмотрел на Барбару. — Если так, то плохи мои дела.

— Выпьем за твои успехи.

— За наши общие успехи.

Барбара промолчала. Сделав глоток в полрюмки, поставила ее на поднос. Прошлась по комнате, по-утиному раскачиваясь всем телом.

Теперь Дональд наблюдал за Барбарой. Он чувствовал, что в душе ее происходит какая-то внутренняя борьба, которая началась давно. С этими сомнениями она и пришла к нему. Но все не решается заговорить о самом главном.

— Скажи, Дон, — спросила она, стоя у окна. — Если скала должна упасть, зачем сидеть и ждать обвала?

Он подошел к ней и повернул ее за плечи к себе. Лицо ее было залито слезами.

— Ты что, зачем же плакать? Я тебя обидел?

— Я так… Я ничего… Пройдет… Она плакала и глядела мимо него.

— Дон, я очень прошу тебя — будь осторожен! А еще лучше — брось все! Давай завтра же уедем куда-нибудь подальше. Пусть провалятся и этот процесс и этот Манчестер! Неужели мы не найдем кусок земли, на котором будем спокойны хотя бы две послерождественские недели?! Дональд, прошу тебя, давай уедем! Я устала ждать тебя. Мне страшно, понимаешь, страшно… Ты борешься против падающей скалы, и она раздавит тебя. Они — и Мейсл и Лоорес — хитрее тебя. Они всесильны…

«Так вот оно, главное!»

— Ты за этим пришла? Кто наговорил тебе столько разумных вещей? Мейсл? Лоорес? Или Джордж произвел на тебя неотразимое впечатление, и ты думаешь, что этот толстяк, нашпигованный деньгами, действительно сильнее всех? Эх ты… Я надеялся… Думал, хотя бы память о человеке, которого ты любила, заставит тебя помочь мне. Так нет. Ты приходишь и в минуту, когда мне так нужна твоя помощь, поддержка, уговариваешь отступить. Какими же глазами я буду тогда смотреть людям в лицо? Как же оправдаюсь перед своей собственной совестью? Ты…

Он задохнулся, не находя слов. Барбара воспользовалась паузой.

— Ты черствый эгоист. Сумасшедший. Ты готов ради сумасбродной идеи пожертвовать любовью, человеком, которого любишь… Я дура, дура… Сколько же надо меня учить. Что можно ждать от мужчины?… Ну, так вот. Хватит… Или завтра мы уезжаем, или я ухожу совсем! Выбирай.

Она разрыдалась. Дональд погладил ее по волосам и тихо сказал:

— Но это невозможно, Барбара, чтобы я бросил борьбу на полпути.

Он был так потрясен ее ультиматумом, что даже не шелохнулся, когда она подняла голову и медленно пошла к двери.

Он ждал, что она вернется. Хотя бы оглянется.

Она шла тихо, ожидая, что он позовет ее, скажет хоть что-нибудь.

Но оба молчали, словно завороженные тишиной дома. Это была безмолвная борьба характеров. Только когда внизу хлопнула входная дверь, он опомнился, вскочил и сбежал по лестнице вниз. Но ее «моррис» уже поворачивал за угол.

— Барбара! Бар-ба-ра!… - закричал он.

Двое прохожих с удивлением посмотрели на него. Дональд смутился и ушел в дом. Сел в кресло, в котором любила сидеть Барбара. И подавленный, обессиленный происшедшим, он впал в какое-то жуткое забытье…

Странный мир разворачивался перед ним. Словно он знал его раньше и все-таки никогда не видел.

Дональд шел сквозь каменный лес узких и высоких колонн. Потом они превратились в две сплошные белые крепостные стены, сходившиеся где-то вдали, у горизонта. Сначала ему казалось, будто это перспектива. Он шел и шел, упрямо согнувшись и преодолевая какие-то противоборствующие силы, которые бывают только в снах. Но стены сдвигались и сдвигались. И вот почти сомкнулись. А он должен идти вперед. Белые холодные стены стискивают его, готовые вот-вот раздавить. Он судорожно глотает воздух, упирается руками в стены и… раздвигает их.

Перед ним большой зал. Человеческие фигуры, приютившиеся у основания своих гигантских теней, двигающихся по стенам, одеты в судейские мантии. Черные мантии. Белые парики.

Барьер из мореного дуба ограждает загон. Загон с белой овцой. Он смотрит на загнанное животное. Овца оборачивается, и он видит испуганное лицо Барбары. Она сидит на скамье подсудимых, с удивлением глядя на него своими большими черными глазами, как бы спрашивая: «За что? За что?…»

Дикий хохот судей несется из-за стола: «Ага, попался, вымогатель?!» А на стене возникла и расплывается черная точка. Разрастается во всю стену. Заполняет всю бескрайнюю полость зала. Как круги по воде, расходятся видения лиц. Тейлор, Эвардс, Лоу… Их лица мертвенно-бледны. Глаза неподвижны, и только губы шепчут что-то заглушаемое хохотом судей. Прокурор от хохота становится все краснее и краснее. Тело его, извиваясь в конвульсиях, вытягивается, принимая чудовищные размеры. И вот уже откуда-то из-под потолка длинный перст костлявой руки почти упирается в грудь человека, прижавшегося к стене у самого входа. — Дональд Роуз, ха-ха, ты жаждал слова! Ну что ж, иди и говори. Но если не докажешь своей правоты, ты пойдешь за ними, ха-ха! — И он показывает другой рукой на стену, на которой, как на экране немого кино, сменяются портреты погибших в Мюнхене.

Дональд сопротивляется какой-то неведомой силе, упирается ногами, но костлявый палец манит его к высокой кафедре. Остается один шаг — на последнюю ступеньку. Он поднимает ногу, чтобы сделать этот шаг. Но вместо ступеньки — клубок кишащих змей. Он хочет вскрикнуть. Но не слышит собственного голоса. Он хочет отпрянуть назад. Но кто-то настойчиво толкает его в спину. Он старается задержать ногу на весу — только бы не наступить на этот клубок шевелящихся гадов. Но нет сил остановить последнее движение. Он чувствует, как его нога погружается во что-то скользкое и это скользкое обволакивает ногу. Он с надеждой смотрит в зал через пюпитр. Но зал пуст. Лишь темные ряды незанятых кресел уходят во мрак. И некого позвать на помощь… Он вскрикивает — то ли от ощущения мерзости под ногой, то ли от острого, как боль, чувства обреченности…

Дональд очнулся в холодном поту. Судорожно шарит по вороту рубашки. Нейлон скользит под потной рукой, и он рывком распахивает ворот, оторвав пуговицы. Ошалело смотрит вокруг. Но темнота окружает его, и ему кажется, что продолжается все тот же кошмар. Дональд включает свет и идет в ванную. Поспешно срывает с себя мокрое белье и становится под струи горячего душа. Они упруго хлещут по телу. Дональд постепенно успокаивается.