Том 1

Все испытав,

Мы знаем сами,

Что в дни психических атак

Сердца, не занятые нами,

Не мешкая займет наш враг,

Займет, сводя все те же счеты,

Займет, засядет,

Нас разя…

Сердца!

Да это же высоты,

Которых отдавать нельзя.

Я сам себя судил,

И суд был очень строгим,

Перед тобой, народ,

Я провинился многим.

А начались грехи

Для молодых обычным:

Свой дар писать стихи

Считал я даром личным.

Второй мой тяжкий грех,

Прощавшийся другими:

Я думал, неуспех

Хулит мое лишь имя.

А недругов своих

Нападки злые встретив,

Я отступал от них —

И в этом грех мой третий.

Судьбу свою связав,

С народною судьбою,

Я не имею прав

Пренебрегать собою.

Вместе с той,

Что в борьбе проливалась,

Пробивалась из мрака веков,

Нам, свободным,

В наследство досталась

Заржавелая рабская кровь.

Вместе с кровью

Мятежных,

Горячих,

Совершавших большие дела,

Мутноватая жижица стряпчих,

Стремянных

В нашу жизнь затекла.

Не ходил на проверку к врачу я,

Здесь проверка врача не нужна.

Подчиненного робость почуяв,

Я сказал себе:

Это она!

Рос я крепким,

Под ветром не гнулся,

Не хмелел от чужого вина,

Но пришлось —

Подлецу улыбнулся

И почувствовал:

Это она!

Кровь раба,

Презиравшая верность,

Рядом с той,

Что горит на бегу, —

Как предатель,

Пробравшийся в крепость,

Открывает ворота врагу,

Как лазутчик,

Что силе бойцовой

Прививает трусливую дрожь.

Не убьешь ее пулей свинцовой

И за горло ее не возьмешь.

Но борюсь я,

Не днями — годами

Напряженная длится борьба.

Год за годом,

Воюя с врагами,

Я в себе

Добиваю раба.

Она стара,

Не дружит с лестницей

И всходит на нее, ворча,

Односельчанка и ровесница

Володи,

То есть Ильича.

А встретится с юноголосыми, —

И начинает вспоминаться,

Что бегала в ту пору с косами,

Что было ей тогда семнадцать.

Ребята зашумят:

Мол, вспомните

И расскажите, как все было.

И вспомнит, что стирала в омуте

Белье

И мыло обронила.

А день-то выдался ненастный,

И он глядел на речку с камня.

— Что, мыло?! —

И воскликнул радостно:

— Предлог прекрасный для купанья!

У лодок,

Спавших кверху доньями,

Разделся он,

Над головою

Похлопал этак вот ладонями,

Нырнул —

И скрылся под водою.

Всплыл шумно,

Мыло бросил к тазику

И пошутил он, улыбаясь:

— Представьте, отнял у карасиков

Они от ила отмывались!

Замолкла.

В памяти полощется

Белье,

В глазах вода текучая…

Ребята снова к ней,

Им хочется

Услышать про другие случаи.

Сказала тоном неуверенным:

— Когда бы я, ребята, знала,

Что будет он, Володя,

Лениным,

Тогда б я все запоминала.

Если белые вихри навстречу летят,

Проезжая село, не погреться рисково…

В Кулундинской степи,

В третьей чайной подряд,

"Неизвестную" мы повстречали. Крамского.

И пока чистим ржавую воблу,

Пока

Делим горькую водку

По стопке на брата,

"Неизвестная" смотрит на всех свысока,

Приподняв свои длинные брови крылато.

Под бровями

Тенистых ресниц густота,

Под ресницами грусть

И чуть-чуть удивленье,

В добрых линиях губ —

Чистота, красота,

О которых тоскует мое поколенье.

Отогрелась душа, и оттаяла боль,

Незажившая рана, как прежде, заныла.

Гроздь увидев

Косы ее темной, как смоль,

Вспомнил ту,

Что своей красоте изменила.

Мне обидно до слез, что ее улестил

Тот, кто нашей мечты

И на шаг не приблизит.

А вот эта,

Которой я все бы простил,

Не обидит других и себя не унизит.

А вот эта, дающая крылья мечте,

В кулундинскую глушь

Не могла не явиться,

Чтобы мы,

Пробиваясь к большой красоте,

На суровом пути не могли заблудиться.

Нас не случай в холодные степи занес,

Мы давно человеческой радостью бредим.

Мы выходим за дверь.

Пусть крепчает мороз

И бушует пурга на дорогах,

Доедем!

Нелегко

Рожденному в Сибири

Нежным быть в метельном мятеже

И слова тяжелые, как гири,

День за днем вынашивать в душе.

Слово — это тяжесть,

Слово — это

До поры неустранимый гнет.

Иль оно пригнет к земле поэта,

Иль поэт

Им недруга убьет.

Ложась вздремнуть, у темных скал,

Не хороня своих секретов,

Мне выражал старик Байкал

Свою обиду на поэтов.

— Они поют меня всегда,

Когда кипит моя вода,

Когда порыв мой дик и бешен,

Но почему-то не тогда,

Когда я тих и безмятежен,

Когда, закончив с ветром спор,

Я вытянусь, решив погреться,

И девушка с высоких гор

В меня приходит поглядеться.

Прозрачный, как одна слеза,

Я неподвижным быть умею.

Ее монгольские глаза

Я сделать уже не посмею.

На мне приметен каждый блик

И каждый луч,

По мне скользящий…

Быть может,

Этим я велик,

Быть может,

В этом настоящий.

Не расшатать мне вечных скал,

Да, и признаться, труд напрасен. —

Так говорил старик Байкал.

И был с Байкалом

Я согласен.

За окном

Густеет сумрак ночи,

Завывает дикий зверь в лесу,

Будто кто-то неумело точит

Острым камнем ржавую косу.

Стареньким железом крыша крыта,

И под ней,

Увенчанной трубой,

Хорошо на время быть забытым

Верными друзьями и тобой.

Не журит никто,

Не утешает

И не покушается на честь.

И ничто на свете не мешает

Видеть мир таким,

Какой он есть.

Плох, хорош ли —

Никуда не деться,

Из него при жизни не уйдешь,

Только знаешь,

Если приглядеться,

Он, по правде,

Все-таки хорош.

Из борьбы,

Из сутолоки вечной,

Весь в крови, в поту,

Едва дыша,

Человек выходит человечней,

И душевнее его душа.

Холод пусть,

И не осилить дрожи,

Пусть всему живому нелегко,

Но в подойник

В этот холод все же

Теплое струится молоко.

Благодарный

Истинам открытым,

Снова я готов на жизнь и бой.

Хорошо на время быть забытым

Верными друзьями

И тобой.

Ты бегаешь

По сказке, Джек,

По древней русской сказке, Джек,

Ты бегаешь по сказке леса.

Ты к елке подбежал, мой пес,

На ней, как на лисице ворс,

Снежок рассыпался белесо.

А вдруг,

Заслышав лай и визг,

Придет сюда фельетонист

И поглядит, что ты, овчарка,

Хранишь-де частное добро,

Хоть все мое добро — перо,

Ну, Джек,

И будет же нам жарко!

Но ты

Купаешься в снегу,

От счастья лаешь на бегу,

А я степенный — я гуляю…

Играй, душа моя с тобой,

Нервинкой, клеточкой любой

Твою я радость разделяю.

Над нами

Два поводыря —

Два красногрудых снегиря.

Иду,

В молву стоустую

Свой добрый голос влив,

И под ногами чувствую

Шестую часть Земли.

Меня вперед ты выслала,

Чтоб песней жить помог,

Передо мной ты выстлала

Сто троп и сто дорог.

Свои моря глубокие,

Пруды светлей стекла,

Передо мной широкие

Ты реки пролила.

А в пору ту рассветную,

Чтоб радость сердце жгла,

Любовью первоцветною

Меня не обошла.

И в пору гроз губительных,

Грозивших жизни всей,

Ты мне дала решительных,

Испытанных друзей.

Лишь прикажи,

Что выстроить,

Какую песнь сложить.

Мне без тебя не выстоять,

Мне без тебя не жить.

Ты мне сама наградою,

Ты радость мне и грусть,

И верою и правдою

Служу тебе я, Русь.

Скрипят натруженные снасти,

В корму война сердито бьет…

Купец Никитин Афанасий

Из дальней Индии плывет.

Вокруг кипит морская пена.

Почти утратив русский вид,

Тверич в халате бессермена

На горы крымские глядит.

Там где-то Русь,

Там Волги плесы,

Там Тверь!

Сродни морской воде,

Соленые скупые слезы

Сбегают к русой бороде.

От слез и солнца

Море в блеске,

Дрожит в тумане горный кряж,

И стены Кафы генуэзской

Еще похожи на мираж…

За ним —

Три моря переплытых,

Чужие земли,

Города,

Базары,

Женок непокрытых

Коричневая нагота.

За ним —

Тропические ливни,

И зной,

И бред тревожных снов.

Над всеми золотые бивни

Султанских ряженых слонов.

За ним —

Чужих народов битвы,

И он от родины отвык.

Магометанская молитва

Упрямо лезет па язык.

Волнуясь, шепчет пилигрим:

— Аллах рагим… Аллах-Керим…

Но вот

Нога земли коснулась,

И, словно к берегу прибой;,

Речь русская к нему вернулась

И полилась сама собой:

— Я, Афанасий, раб твой, боже,

Плетусь в родимые поля.

Везде, где был я, нет пригожей

Земли, чем русская земля.

Весной в цветах,

Зимой седая,

То в злате вся, то вся темна.

Вся грешная и вся святая,

Лесная, горная, степная,

Озерная —

На всех одна.

Не жемчуг —

Весть о жизни схожей.

Принес я из-за трех морей.

Бояре наши и вельможи

Вельмож индийских не добрей.

Храни ее,

Чтоб укрепилась,

Стояла б до исхода дней.

Храни ее…

И справедливость

Да установится на ней!

Грустно мне бывает и тревожно,

Кажется, что сил моих в обрез.

И когда мне станет слишком тошно,

Я иду в дремучий русский лес.

В тишине и сутеми лесной

Думаю о жизни под сосной.

Та сосна корява и стара,

Та сосна сурова и мудра,

Та сосна печальна и спокойна,

Тише струй в большой-большой реке,

Словно мать,

Меня ладонью хвойной

Осторожно гладит по щеке.

Руки приопустит мне на плечи

И ведет со мной такие речи:

"Будь, как я,

Не ставшая покорней

Оттого, что ветер ветви гнет.

Слушай!..

В жизнь пускай поглубже корни.

Как земля,

Она не подведет".

В осенний лес,

Как в сон и неизвестность,

Тропинка порыжевшая пряма.

На всем, куда ни гляну,

Вижу трезвость

И строгую задумчивость ума.

Так женщина с прекрасными чертами,

К покинувшему чувства сохранив,

Сидит весь день с открытыми глазами,

В колени рукоделье уронив.

Порой в душе надежда шевельнется,

Что он,

Как только птицы прилетят,

Припомнит дорогое и вернется…

Глаза, не веря,

Холодно глядят.

Лесная речка меж стволов блеснула, —

Я вижу игры волн, давно ручных,

И берега крутые, словно скулы

Сибиряка,

На выгибах речных.

В лесу светло.

Березкам-белоножкам

Укрыться бы за хвойной темнотой.

Подружки озадачены немножко

И смущены своею наготой.

Как девушкам,

Им не во что убраться,

Как модницам,

Обидно им до слез:

Они вчера разделись искупаться,

А ветер взял и платья их унес.

Озябшие,

Они дрожат и гнутся,

Упрятав ноги в коврики из мхов;

Стыдливые,

Они друг к другу жмутся

В кругу рябых

Чубатых женихов.

Иду вперед,

Волнуясь и тревожась

За все, что ни увижу пред собой.

Есть в судьбах леса маленькая схожесть

С большою

Человеческой судьбой.

Ветер ходит метелицей,

Ветер воет пургой,

Как на чертовой мельнице,

Хлещет белой мукой.

Я шагаю к единственной,

Пробиваясь плечом;

Я сегодня воинственный,

Мне пурга нипочем.

Среди ревностью мучимых,

Средь не знавших средин,

Среди смелых и влюбчивых

Я, такой, не один.

Может, ветер, как веником,

Разметая пути,

Дует в спину соперник,

Помогая идти.

В нетерпенье неистовом,

Все вперед и, вперед,

Я беру, словно приступом,

За суметом сумет.

Ветер ходит, метелицей,

Ветер воет пургой,

Как на чертовой мельнице,

Хлещет белой мукой.

Жизнь потекла его

И вкривь и вкось:

В работе нелады, раздоры дома.

Раскритикованный насквозь,

В двенадцатом часу

Он вышел из райкома.

Весенний воздух был хмелен и свеж.

Он, как вино, впивал его глотками.

Не разбирая ни дорог, ни меж,

Шагал к реке

То полем, то лугами.

О берег волны полусонно бьют.

Волна отступит,

Прошумит и смолкнет…

А за рекою соловьи поют —

Один присвистнет,

А другой прищелкнет.

Забыть бы о райкоме, и жене,

И "строгаче" своем,

Но отчего же,

Чем песня соловьиная нежней,

Тем на душе становится все горше?

А соловьи смелей:

Мол, мы поем,

Чтоб радость пробудить,

Настроить мысли.

Мы, соловьи, настойчиво зовем

Не к отдыху души,

А к лучшей жизни.

Не развлекаем —

Помогаем жить,

Страдать, любить

Сильней и полновесней.

Вся ваша жизнь

Должна красивой быть,

Как наши песни.

Мне сказали:

Полно, море смоет

Боль обид

И пыль земных дорог.

Мне сказали:

Море успокоит

Ото всех прилипчивых тревог.

Вот и море!

Вот оно волною,

Гальками прибрежными шуршит.

Ничего, что пережито мною,

Не смывает —

Только ворошит.

Иду,

Кладу упрямый шаг.

Мне горю уступать не хочется,

Ночь ухватилась за пиджак,

Упала наземь

И волочится.

Мне от нее не убежать.

Не только ночь руками черными

И ветер хочет, удержать

Слезами,

Вздохами притворными.

Все о тебе,

Все за тебя!

Под ветками заиндевелыми,

Тобою память бередя,

Блестят сугробов

Груди белые.

Иду по ним.

Не сворочу.

Я поступью неудержимою

Не красоту твою топчу —

Топчу твою повадку лживую.

Во мне,

И почему — бог весть,

Когда весна еще в начале,

Есть что-то смутное и есть

Какой-то холодок печали.

Но мысли сердце обожгут

И боль сильнее обозначат…

Почудится, что где-то ждут

И, не дождавшись, тихо плачут.

Все, что любил,

Все, что хотел,

Коснется вдруг сердечных граней,

Как груз незавершенных дел

И неисполненных желаний.

И ничего

Не отложить,

Ни от чего

Не отрешиться.

Мне время это пережить —

Как будто заново родиться.

Все в памяти,

И все — живое,

И обо всем душа болит.

Иду ли по лесу, где хвоя,

Как море южное, шумит;

На пень ли старый там присяду,

Качнется ль надо мной сосна, —

Все чудится, что где-то рядом

И берег тот,

И та волна.

И ты,

Чье повторяю имя,

Почудишься невдалеке.

Волна к волне…

И ты меж ними

Качаешься, как в гамаке.

Все дорого,

Все сердцу близко!

И если дрогнет мокрый куст,

Мне кажутся лесные брызги

Солоноватыми на вкус.

Мне о том слагать бы оды,

Что за свой короткий век

Я купался в синих водах

Двадцати сибирских рек.

Были реки и речонки,

И на каждой — чуть прилгу —

По заплаканной девчонке

Оставлял на берегу.

Полюбил я реки края

За раздолье и простор.

Начиная с речки Яя,

Что течет с Кузнецких гор.

Я не знаю, счастья полный,

На Пышме иль на Оби

Набегающие волны

Мне напели о любви.

И сегодня погружен я

В мысли, чувства той поры,

До сих пор заворожен я

Островами Ангары.

Там росла тогда малина,

Вился белый хмель в кустах.

Валентина, Валентина,

Расскажи мне, Валентина,

Что теперь на островах?

Дымок свивается в колечки…

Должно быть, начал я стареть,

И потому, присев у печки,

На огонек люблю смотреть.

Горят сосновые поленья,

Дрожит на них огонь,

И мне

Далекой юности виденья

Являются на том огне.

Трещат дрова.

При каждом звуке

За огненною белизной

Я вижу, как ломает руки

Любовь, покинутая мной.

Почудится:

Огня извивы

Ей молодое тело жгут.

И станет на душе тоскливо,

Как будто вызван я на суд.

Гляжу,

Уставясь без улыбки

В лицо косматого судьи,

И вижу все свои ошибки,

Все заблуждения свои…

Но вот

И печь отрозовела,

Кудряшек дымчатых не вьет…

И все, что мучило, —

Сгорело,

А что не мучило —

Живет.

Твердишь ты,

Что расстаться нам пора,

Что ты в своих надеждах обманулась,

Что вся моя любовь к тебе —

Игра.

Не слишком ли игра подзатянулась?

Игра в любовь,

Я знаю, не к добру,

Игра в любовь коротенького срока.

Семь лучших лет потратить на игру,

Семь лучших лет!

Не слишком ли жестоко?

Старею я,

Люблю тебя одну.

Седею я до времени, до срока.

Семь лучших лет отдать за седину,

Семь лучших лет!

Не слишком ли жестоко?

Как умру,

Мое забудь ты имя.

После ласк

В полночной тишине

С лучшими, чем я…

Да, да, с другими

Говорить не надо обо мне.

Жены о мужьях,

Чтоб стыд утишить,

Нежно говорят, других любя.

Мне,

Когда случалось это слышать,

Больно было так,

Как за себя.

Если спросят,

Что так мало жил я,

Ты в своем ответе не таи

То, что я страдания чужие

Принимал все время

Как свои.

Девочка кричала

В толпе шумливой:

— Ландыши! Ландыши! —

Взял букетик, подал любимой.

— На! Дыши!

Залюбовалась букетом белесым,

Лучшим из моих подношений.

— Пахнут, — сказала, —

И лугом, и лесом,

И холодком

Наших с тобой отношений.

Я об этом подумал тоже

И, подумав, взгрустнул от души,

А девочка кричала,

Кричала прохожим:

— Ландыши! Ландыши!

Все тихо.

У берега тонет закат.

Все тихо — ни ветра,

Ни всплеска не слышно.

На камне мальчишка сидит неподвижно,

И полон восторга мальчишеский взгляд.

И жалость

В моей шевельнулась груди:

Так долго и пристально ты не гляди.

Вот так же когда-то и я засиделся,

Вот так же когда-то и я загляделся,

И так же, великое чудо творя,

В глазах моих детских

Металась заря.

С тех пор,

Не идя на уступку, я чту,

Как веру свою, лишь одну красоту,

И встречусь ли с нею,

Расстанусь ли с нею,

Мне радостней радость

И боль мне больнее.

Послушай, тебе говорю неспроста:

Нам трудно дается земли красота.