Из записок судебного деятеля

ИГОРНЫЙ ДОМ КОЛЕМИНА *

Вначале марта 1874 года в одной из второстепенных и давно уже не существующих петербургских газет появилась передовая статья на тему о безнравственных проявлениях общественной жизни в Петербурге. В ней говорилось главным образом о развитии в Петербурге азартной игры, в роскошные приюты для которой заманивается светская молодежь, разоряемая и обираемая самым бессовестным образом. «Игорные дома процветают в столице, — говорилось в статье, — и безопасно раскинули свои сети чуть не на всех перекрестках главных улиц; мы могли бы указать не меньше, как на десяток таких полезных заведений, а между тем наш прокурорский надзор не только бездействует, но и поощряет этим бездействием дальнейшее развитие и распространение этих ядовитых грибов современной и, к сожалению, по-видимому, совершенно безопасной предприимчивости. Следовало бы прокурорскому надзору не быть слепым и глухим по отношению к такому явлению, которое все видят и о котором всё слышат» и т. д.

Обвинительный характер этой статьи и указание на существование ряда игорных домов побудили меня поручить секретарю при прокуроре окружного суда К. И. Масленникову посетить редакцию газеты и спросить, обладает ли она фактическим материалом в подтверждение сообщенных ею данных и не пожелает ли она поделиться последними с прокурорским надзором, который она так горячо изобличает в бездействии. Ответ был дан очень неопределенный, но дня через два мне подали в моей камере карточку ответственного редактора газеты господина С… Ни в манере этого господина выражаться, ни в его внешних приемах не было ничего, что давало бы повод видеть в нем журналиста по призванию или по долголетней профессии. С первых же его слов я увидел, что это человек, чуждый литературе и ее истинным интересам и «примазавшийся» к ней из личных расчетов или, быть может, нанятый в качестве Strohredaktor’a[24] для ответа по искам о клевете и диффамации в печати. Впадая то в таинственный, то в фамильярный тон, поглядывая на меня с заискивающей тревогой, он поведал мне, что сведения об игорных, домах составляют секрет редакции.

«Таким образом, — сказал я ему, — вы обвиняете прокуратуру в бездействии и призываете ее к исполнению своего долга и в то же время отказываете ей в необходимых сведениях для борьбы с указанным вами злом. Это, конечно, дело ваше, но, ввиду статьи в вашей газете, я вынужден буду поручить начальнику сыскной полиции произвести самое тщательное дознание об игорных домах в Петербурге, и, если ваши утверждения не подтвердятся, я должен буду, защищая вверенную мне прокуратуру от несправедливых обвинений в явном бездействии власти, в свою очередь возбудить вопрос о распространении вами ложных слухов».

Мой посетитель смешался и, промямлив о затруднительности для редакции проверять все доходящие до нее слухи, неожиданно объявил мне, что в сущности не располагает никакими точными сведениями об игорных домах в Петербурге, а допустил напечатание статьи лишь потому, что поверил сообщению кого-то из своих знакомых о дошедшем до последнего слухе о том, что будто бы в Петербурге существует несколько игорных домов. На мое заявление, что я, во всяком случае, поручу произвести дознание, он стал уверять меня, что дознание ничего не откроет, так как теперь он и сам убедился, что допустил ввести читателей в обман ложными сообщениями о несуществующем явлении, «но зато, — прибавил он таинственно и понижая голос, — я могу сослужить прокуратуре службу уже совершенно достоверными сообщениями о деле, которое будет поважнее, чем игорные дома. Видите ли, — продолжал он, отвечая на мой вопросительный взгляд, — я издавна вхож в дом одних моих хороших знакомых. В их семье довольно много молодежи, посещаемой товарищами и однолетками. Мне часто приходится присутствовать при их разговорах, причем они меня не стесняются и выкладывают все напрямик. Так я вам скажу, у них такие взгляды и убеждения, что они всяких социалистов и нигилистов за пояс заткнут. Теперь, как я слышал, производится большое дело о «распространении пропаганды» (sic!) в 30 губерниях *, так было бы очень полезно обратить внимание на эту молодежь и, в случае чего, поприжать ей хвост. Они ведь, повторяю, со мной откровенны и книжки мне показывают, которые читают, так что я могу дать, конечно, по секрету, много полезных указаний. У меня и фотографические карточки почти всех их есть, и некоторые даже с надписями». И, ласково заглядывая мне в глаза, он вытащил из бокового кармана сюртука пакет и стал вынимать из него фотографические карточки. Но я остановил этого господина, объяснив ему кратко и вразумительно, что со своим предложением он ошибся адресом и что он может обратиться в другое место, где, быть может, не побрезгают его услугами по предательскому искоренению превратных идей в среде доверившегося ему семейства «старых и близких» знакомых и даже материально вознаградят. Он принял обиженный вид, торопливо спрятал карточки, пробормотал: «Как вам угодно»… и мы расстались.

На другой день я пригласил к себе начальника сыскной полиции И. Д. Путилина и поручил ему произвести самое тщательное дознание об игорных домах. Он доставил мне его через неделю. Оказалось, что в Петербурге действительно существует дом, где происходит азартная игра в рулетку на большие суммы и при наличности всех необходимых по закону атрибутов игорного дома, т. е. куда возможен доступ незнакомым с хозяином квартиры, где организован размен денег, облегчающий игру, и где есть особый крупье, или, как его называет наш закон, счетчик. Устроителем и содержателем этого дома оказался штабс-ротмистр Колемин, а счетчиком — отставной поручик Тебеньков. Представляя дознание, Путилин дал мне понять, что на содействие местной общей полиции для обнаружения этого игорного дома рассчитывать трудно: одни могут быть заинтересованы в его существовании материально, другие же — боятся ответственности за несвоевременное донесение об этом существование Сознавая, что по самому характеру своего устройства типический игорный дом может быть доказательно установлен лишь во время игры в нем, я решился воспользоваться законом 18 мая 1871 г., по которому прокурорскому надзору было предоставлено прибегать к содействию жандармской полиции и по общим, а не только по политическим преступлениям *. Я пригласил к себе на квартиру в 11 часов вечера 14 марта товарища прокурора Маркова, о котором я упоминал в воспоминаниях о деле Овсянникова, и местного судебного следователя, с которым уже заранее условился, и, дав последнему письменное предложение и план квартиры Колемина, доставленный мне Путилиным, просил их обоих немедленно отправиться с командированными в их распоряжение жандармскими чинами к Колемину, захватив с собой по дороге местного участкового пристава. По имевшимся у меня сведениям, игра у Колемина происходила по понедельникам, четвергам и воскресеньям, начинаясь около 10 часов, причем главные посетители приезжали обыкновенно после театра и всем присутствующим подавался роскошный ужин с дорогими винами.

Поставив стражу у парадных дверей квартиры и установив надзор за швейцаром, лица, уехавшие от меня, вошли с черного хода и, приняв меры, чтобы прислуга, которую застали при благодушном чаепитии, не могла поднять тревоги, прошли через ряд комнат и вошли в ярко освещенную залу в тот момент, когда Колемин, обращаясь к сидевшим за длинным столом с рулеткой гостям, воскликнул: «Messieurs, faites voire jeu!». Все были так увлечены, что даже не заметили вошедших, и только обращенные к Колемину слова Маркова: «Позвольте вас остановить» — вывели из безоглядной напряженности этих людей, «знобимых — по выражению Пушкина — стяжанья лихорадкой» *. Все вскочили с мест, и большинство, побросав лежавшие перед ними деньги, бросилось бежать в переднюю, чтобы тщетно попытаться уйти. А между тем среди них было несколько лиц титулованных и с довольно видным общественным положением и даже дипломатический представитель одной из второстепенных держав. Во время составления полицейского протокола некоторые из них заявили, что состоят близкими знакомыми хозяина, но лишь двух из 14 человек Колемип мог назвать по имени и отчеству, а большую часть фамилий перепутал. Двое из гостей, очевидно, не сознавая, какую улику они дают против него, растерянно спросили Колемина, следует ли им платить за роскошный ужин a la fourchette *, накрытый в соседней комнате, а губернский предводитель дворянства одной из внутренних губерний стал уверять, что попал сюда по недоразумению, ошибившись квартирой, и отказывался взять лежавшую перед ним кучку несомненно ему принадлежавших полуимпериалов *. По составлении протокола гости отправились по домам и начался осмотр квартиры, причем, кроме бывшей в действии рулетки, было обнаружено еще восемь различной величины рулеток и найдены четыре приходо-расходные счетные книги, в которых рукою Колемина, с соблюдением всех правил бухгалтерии, отмечались операции его заведения. Во время этого осмотра, почти до 3 часов ночи, у парадных дверей много раз раздавались звонки новых посетителей, предупреждать которых швейцару было воспрещено. Только войдя в переднюю, они узнавали, в чем дело, и спешили сконфуженно отретироваться.

Все это, в четвертом часу ночи, лично сообщил мне Марков, привезший акт осмотра и копию постановления следователя о приступе к следствию и о привлечении Колемина в качестве обвиняемого в устройстве игорного дома. Успех превзошел наши ожидания… Но, просматривая протокол, я не нашел в нем фамилии Тебенькова, и на мой вопрос по этому поводу Марков сказал мне, что Тебеньков на этот раз отсутствовал по болезни, а роль крупье исполнял сам Колемин. Это обстоятельство заставило меня сильно встревожиться. Все признаки игорного дома были налицо, но дело в том, что Колемин находился на действительной военной службе, а по закону дела о преступлениях воинских чинов не подсудны суду гражданского ведомства и, следовательно, могут быть возбуждены прокурором окружного суда лишь в том случае, когда вместе с военными в качестве пособников или сообщников участвуют лица гражданские. На удостоверенное мне Путилиным постоянное пребывание у Колемина при игре, в качестве крупье (т. е. пособника), отставного офицера

Тебенькова я и рассчитывал твердо, и вдруг его-то, как нарочно, и не оказалось! Таким образом, выходило, что я возбудил дело, окружному суду неподсудное, и, следовательно, превысил свою власть. Это было чревато разного рода жалобами и протестами со стороны не только обвиняемого, но и военных властей.

Я решился пойти навстречу опасности и утром послал в собственные руки военного министра, Дмитрия Алексеевича Милютина, письмо с подробным изложением всех обстоятельств привлечения Колемина. Результат был совершенно неожиданный. Случилось так, что Милютин в это же утро ехал с докладом к императору Александру II. Он доложил о существе упадавшего на Колемина обвинения и о крайней неблаговидности появления на скамье подсудимых гвардейского офицера, устроившего себе такой постыдный заработок. Государь приказал считать Колемина уволенным от службы с того дня, вечером которого у него был обнаружен игорный дом. Таким образом, сама собою восстановилась подсудность этого дела гражданскому суду, временно мною нарушенная.

По закону (ст. 990 Уложения о наказаниях) Колемин, в случае осуждения его за устройство игорного дома, подлежал штрафу до 3 тысяч рублей, но ввиду того, что по книгам его значился выигрыш в размере 49 500 рублей за одни лишь последние месяцы, до обнаружения его игорного дома, такое наказание, очевидно, было лишено и карательной и предупредительной силы. Он мог, подобно одному из героев Островского, сказать: «При нашем капитале это всегда возможно» и, обставив свою деятельность большими предосторожностями, продолжать ее впредь до нового штрафа. Эти 49 тысяч были приобретены, несомненно, преступным образом в заманчиво устроенном и роскошно обставленном притоне. Но вещи, приобретенные преступлением, согласно 512 статье полицейского устава возвращаются тем, у кого они взяты, а если хозяев не окажется, то вещи продаются и вырученная сумма поступает на улучшение мест заключения. Я решился применить эту статью к Колемину, «дабы и другим, на него глядючи, не повадно было так делать», и предложил наложить в этом размере арест на деньги Колемина, находившиеся на хранении в Волжско-Камском банке, с тем чтобы та сумма, которая не будет востребована проигравшимися у него лицами, была обращена в пользу колонии и приюта для малолетних преступников в окрестностях Петербурга. Судебный следователь и окружной суд согласились с таким моим взглядом, и арест был наложен.

Это произвело чрезвычайный переполох в кругу петербургских игроков и вызвало массу толков самого фантастического содержания. Стали рассказывать, что я завален просьбами от когда-либо и что-либо проигравших о возвращении им их денег и что я намерен привлечь к суду всех лиц, известных крупными карточными выигрышами, и в том числе нескольких видных и влиятельных членов английского клуба, носивших имена, громкие не в одной официальной области. Все это были нелепые и невежественные, с юридической точки зрения, измышления, но по делу Колемина действительно поступило два или три заявления о принадлежности подавшим их оставшихся в ночь на 15 марта на игорном столе денег. Нечего и говорить, что приятели и единомышленники Колемина были приведены моими «мероприятиями» в крайнее негодование, разделяемое и многими завсегдатаями тех клубов, где велась крупная игра. Как это часто бывает у нас, люди, весьма беззаботные по части своих гражданских и политических прав, едва дело коснулось одного из близких к ним по духу рыцарей легкой наживы, стали вопить чуть не о нарушении мною священной неприкосновенности домашнего очага.

В один прекрасный день ко мне в камеру пришел в сопровождении молодого человека видный сановник, очень причастный вместе с тем к литературе. Высказав мне свой взгляд на содержание игорного дома как на дело, совершенно домашнее и никого не касающееся, кроме посетителей, которые «ведь не маленькие и понимают, что делают», он просил меня заступиться за «бедного Колемина», с которым суд, наложивший арест на деньги, поступил возмутительно и по-грабительски, как не поступают с порядочными людьми. При этом он прибавил, что не обращается к министру юстиции только в уверенности, что я его пойму и сделаю так, чтобы суд отдал деньги назад. «Вы ошибаетесь, — сказал я, — или я вас не понимаю, так как не могу себе представить, чтобы человек, носящий ваше звание и притом выдающийся писатель, мог не сознавать преступности содержания игорного дома. А в суде помочь не могу: вы, очевидно, не знаете, что «возмутительный» арест на деньги наложен по моему предложению. Считать это законное распоряжение суда грабежом (не говоря уже о неуместности этого выражения) так же основательно, как и называть Колемина порядочным человеком, забывая, что слово «грабеж» скорее всего должно быть отнесено к нему». Приведенный сановником молодой человек, которого я считал за кого-либо из многочисленных родственников первого из них, в видимом смущении быстро встал со стула и густо покраснел. «Ах, помилуйте, что вы, что вы? — забормотал мой сановный посетитель, — это ему обидно. Позвольте вам представить его: это — Колемин». «Вы слишком поздно это делаете, — заметил я, — и приведя ко мне господина Колемина без предупреждения меня о том и без моего разрешения, вы повинны перед ним в том, что ему пришлось выслушать резкий о себе отзыв. Беседа наша кончена, и я вас, господа, не удерживаю». «Вы разбили карьеру молодого человека», — с пафосом сказал мне, уходя, глубоко обиженный сановник. «Игорную?» — ответил я ему вопросительно. Но он только махнул рукой, очевидно, убедившись в невозможности добиться правосудия.

Колемин был присужден окружным судом к 2 тысячам рублей штрафа, а с деньгами, арестованными у него, определено было поступить по 512 статье полицейского устава.

«Qui a bu — boira!» Колемин переселился во Францию, а затем в Испанию и там, по слухам, продолжал некоторое время свою деятельность в С.-Себастьяно.