Том 1. Записки покойника

Комментарии

Записки юного врача^*

Впервые опубликованы:

«Полотенце с петухом» — Медицинский работник. 1926. № 33, 34. 12, 18 сентября; с подзаголовком «Рассказ Михаила Булгакова» и с подстрочным примечанием: «Из книги „Записки юного врача“»;

«Стальное горло» — Красная панорама. 1925. № 33. 15 августа; с подзаголовком: «Рассказ юного врача»;

«Крещение поворотом» — Медицинский работник. 1925. № 41, 42. 25 октября, 2 ноября; с подзаголовком: «Записки юного врача»;

«Вьюга» — Медицинский работник. 1926. № 2, 3. 18, 25 января; с подзаголовками: «Записки юного врача» и «Рассказ Михаила Булгакова»;

«Звездная сыпь» — Медицинский работник. 1926. № 29, 30. 12, 19 августа;

«Тьма египетская» — Медицинский работник. 1926. № 26, 27. 20, 27 июля; с подзаголовком: «Рассказ Михаила Булгакова» и с подстрочным примечанием: «Из готовящейся к изданию книги „Записки юного врача“»;

«Пропавший глаз» — Медицинский работник. 1926. № 36, 37. 2, 12 октября; с подстрочным примечанием: «Записки юного врача».

Ни рукописи, ни верстки, ни другие материалы, касающиеся публикации «Записок юного врача», пока не найдены.

Печатаются по текстам первых публикаций.

В этом цикле рассказов повествуется о событиях 1916–1917 гг. и начала 1918 г.

История написания рассказов пока изучена мало. Существуют весьма интересные предположения и догадки на эту тему, но они недостаточно подтверждены точными данными. Поэтому представляется целесообразным последовательно изложить имеющиеся сведения.

Несомненную ценность в условиях почти полного отсутствия других источников представляют воспоминания Татьяны Николаевны Лаппа (1892–1982), первой жены писателя, которая находилась рядом с Булгаковым в селе Никольском и в Вязьме с сентября 1916 по февраль 1918 г. Ее воспоминания отрывочны, иногда несколько противоречивы (быть может, потому, что интервью у нее брали разные люди и в разные годы), но в целом, как показывают исследования, они достаточно объективны. Так вот, она вспоминала: «Когда мы после Никольского попали в Вязьму, Михаил начал регулярно по ночам писать. Сначала я думала, что он пишет пространные письма к своим родным и друзьям в Киев и Москву. Я осторожно спросила, чем он там занимается, на это он постарался ответить уклончиво и ничего не сказал. А когда я стала настаивать на том, чтобы он поделился со мною, Михаил ответил приблизительно так: „Я пишу рассказ об одном враче, который болен. А так как ты человек слишком впечатлительный, то, когда я прочту это, в твою голову обязательно придет мысль, что в рассказе идет речь обо мне“. И конечно же, не стал знакомить с написанным, несмотря на то что я очень просила и обещала все там понять правильно. Название же этого рассказа запомнила: „Зеленый змий“» (Запись А. П. Кончаковского. Рукопись).

В этих воспоминаниях все вроде бы логично, за исключением, быть может, названия рассказа. Ведь речь идет, скорее, о сочинении, которое сам Булгаков называл «Недугом». И по времени все совпадает, поскольку именно в Никольском Булгаков вынужден был прибегнуть к морфию, заболев острой формой дифтерита (спасая ребенка, он отсасывал из его носоглотки образовавшуюся пленку, но сам при этом заразился), а в Вязьме его страдания стали почти невыносимыми. И ночная его работа была, видимо, связана с фиксацией наблюдений над самим собою. Поэтому-то он и страшился прочитать жене написанное.

И тем не менее можно предположить, что Булгаков работал в Вязьме (и возможно, в Никольском) не только над повестью о враче-морфинисте, но и над другими рассказами, и в их числе над «Зеленым змием». Это предположение тем более обоснованно, что Н. А. Земская, сестра писателя, однажды упомянула в своих воспоминаниях о том, что Булгаков еще в студенческие годы написал рассказ «Огненный змий». И еще: при внимательном чтении всех воспоминании Т. Н. Лаппа можно прийти к выводу, что она сама допускает вероятность работы Булгакова не только над «Зеленым змием», но и над другими рассказами, однако «только после отпуска» и после того, как Булгаков пристрастился к морфию (заметим, что в отпуске Булгаковы были в феврале — марте 1917 г.).

Переехав в феврале 1918 г. на родину, в Киев, Булгаков продолжал писательскую работу. Об этом есть упоминания и у Т. Н. Лаппа, и у Н. А. Земской. «Когда приехали из земства, — вспоминала Татьяна Николаевна, — в городе были немцы. Стали жить в доме Булгаковых на Андреевском спуске… Михаил все сидел, что-то писал. За частную практику он не сразу взялся…» Как бы продолжая эти воспоминания, Надежда Афанасьевна отмечает: «В Киев в 1918 году он приехал уже венерологом. И там продолжал работу по этой специальности — недолго. В 1919 году совершенно оставил медицину для литературы» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. С. 87). Не менее важны и воспоминания об этом периоде близкого друга Булгакова — А. П. Гдешинского, писавшего Н. А. Земской в ноябре 1940 г.: «Что касается пребывания Миши в Никольском, под Сычевкой (Смоленской губ.), то действительно я получил от него письмо, но оно не сохранилось… Помню только следующее… Это село Никольское… представляло собой дикую глушь… Огромное распространение сифилиса. Помню, Миша рассказывал об усилиях по открытию венерических отделений в этих местах. Впрочем, об этой стороне его деятельности наилучше расскажет его большая работа, которую он зачитывал в Киеве (выделено нами. — В. Л.)…Этот труд, как мне кажется, касался его деятельности в упомянутом Никольском и, как мне казалось, — не без влияния В. В. Вересаева (совершенно очевидно, речь идет о рассказах земского врача, и довольно объемных, а не о повести о наркомане. — В. Л.) …Миша очень сетовал на кулацкую, черствую натуру туземных жителей… Помню — это уже в разговоре потом в Киеве — о высоком наслаждении умственным трудом в глубоком одиночестве ночей, вдали от жизни и людей… Еще помню упоминание о какой-то Аннушке — больничной сестре, кажется, которая очень тепло к нему относилась и скрашивала жизнь…» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 85–86).

Эти свидетельства со всей очевидностью указывают на то, что Булгаков, находясь в Киеве, систематически занимался литературой, опираясь на богатейший материал, который, очевидно, в значительной степени уже был собран и написан на Смоленщине; иначе как мог он зачитать в Киеве «большой труд» из туземной жизни, не подготовив его в Никольском и Вязьме? Не исключено также, что в Киеве Булгаков сотрудничал в некоторых газетах, занимаясь репортерской работой.

Булгаковские письма из Владикавказа содержат богатую информацию о его писательской работе на врачебную тему. Приведем некоторые фрагменты из этих писем. 1 февраля 1921 г.: «…работаю днями и ночами. Эх, если б было где печатать!.. Пишу роман, единственная за все это время продуманная вещь». 16 февраля: «У меня в № 13 (речь идет о доме на Андреевском спуске. — В. Л.) в письменном столе две важных для меня рукописи: „Наброски земского врача“ и „Недуг“ (набросок) и целиком на машинке „Первый цвет“. Все эти три вещи для меня очень важны… Сейчас я пишу большой роман по канве „Недуга“». Через некоторое время Н. А. Земской: «…в Киеве у меня остались кой-какие рукописи — „Первый цвет“, „Зеленый змий“, а в особенности важный для меня черновик „Недуг“. Я просил маму в письме сохранить их…» Собравшись к отъезду за границу, Булгаков просит Н. А. Земскую (май 1921 г.): «В случае отсутствия известий от меня больше полугода… брось рукописи мои в печку». Среди них опять-таки «Зеленый змий», «Недуг» и все пьесы.

Из этих писем вырисовывается более или менее ясная картина с «Недугом» и «Первым цветом» (по названию, конечно, а не по содержанию), и совершенно непонятна ситуация с «Набросками земского врача» и «Зеленым змием» — самостоятельные ли это сочинения, или речь идет о двух названиях одной и той же вещи…

Многие рукописи Булгакова действительно угодили в печку, но не все. Переехав осенью 1921 г. в Москву, писатель продолжил работу над ранее начатыми сочинениями. В письме к матери от 17 ноября он сообщал: «По ночам урывками пишу „Записки земского врача“. Может выйти солидная вещь. Обрабатываю „Недуг“. Но времени, времени нет. Вот что больно для меня!»

Весьма важным представляется нам следующее дневниковое свидетельство писателя Ю. Л. Слезкина, первого литературного наставника Булгакова: «По приезде своем в Москву мы опять встретились с Булгаковым, хотя в последнее время во Владикавказе между нами пробежала черная кошка… Жил тогда Миша бедно, в темноватой, сырой комнате большого дома на Садовой… Читал свой роман о каком-то наркомане и повесть о докторе — что-то очень скучное и растянутое…» Небезынтересна и следующая его запись: «…во Владикавказе Булгаков поставил при моем содействии… „Братьев Турбиных“… Действие происходит в революционные дни 1905 года, в семье Турбиных — один из братьев был эфироманом…» (НИОР РГБ, ф. 801, к. 1, ед. хр. 2). Так что тема, связанная с психологией наркомана, в течение нескольких лет разрабатывалась Булгаковым.

И все же на этом обрывается информационная нить о работе Булгакова над сочинениями «медицинского» цикла. Несколько лет о них фактически не было упоминаний (вернее, пока такие сведения не найдены), и лишь в 1925 г. в печати стали появляться рассказы, подготовленные на основе имевшегося у писателя богатейшего «земского» материала. Из тех же «запасов» родился и «Морфий». Некоторые исследователи полагают, что повесть «Морфий» есть не что иное, как усеченный и обработанный «Недуг», но эти заключения могут быть существенно подправлены при возможном выявлении подлинных рукописей или иных первоисточников. Очевидно лишь одно — опубликованные «Записки юного врача» (так в окончательном варианте назвал в 1926 г. свой цикл рассказов Булгаков) и «Морфий» представляют собой лишь часть из того раннего рукописного наследия писателя, которое еще не обнаружено. И именно ту часть, которая могла появиться в свет в условиях нового времени.

К сожалению, не сохранилось никаких свидетельств, хотя бы частично освещающих ход подготовки рассказов земского врача к публикации. Но можно предположить, что писатель намеревался сначала напечатать рассказы в журнале, а затем выпустить их в свет отдельным изданием. Первой такой попыткой стала публикация рассказа «Стальное горло» в журнале «Красная панорама» (15 августа 1925 г.). И с первых слов рассказа: «Итак, я остался один» — стало очевидным, что это продолжение какой-то эпопеи… Вероятно, у автора была договоренность с редакцией на публикацию не одного, а нескольких рассказов или всей серии, но продолжения не последовало… Вернее, оно последовало, но уже в специальном, «профильном» журнале «Медицинский работник». Там в октябре 1925 г. был напечатан рассказ «Крещение поворотом», а затем в течение года были опубликованы все рассказы этого цикла, а также «профильный» для журнала рассказ «Я убил», относящийся к теме Гражданской войны.

Мы уже отмечали, что при публикации рассказы снабжались подзаголовками и подстрочными примечаниями, из которых ясно было видно, что все это — часть одной «солидной вещи». Но в самом последнем рассказе («Пропавший глаз»), во второй его части (окончании) подстрочного примечания: «Из книги „Записки юного врача“» — не было. Не исключено: уже в это время стало известно о том, что рассказы отдельным изданием не выйдут.

Оставшийся нереализованным замысел писателя почти через сорок лет решила осуществить Елена Сергеевна Булгакова (1893–1970), третья жена писателя, владевшая основным массивом его рукописного наследия. В 1963 г. под ее наблюдением вышла в свет книга «Записки юного врача», куда вошли почти все (но не все!) рассказы земского цикла (Библиотека «Огонек». № 23).

Издавая книгу, Елена Сергеевна стремилась максимально следовать воле автора. Прежде всего, это выразилось в названии книги: «Записки юного врача. Рассказы», а также в расположении рассказов внутри книги не по времени их выхода в свет, а в соответствии с логикой развития событий: приезд доктора в село, первые операции и так далее, что было правильно. Но при этом Елена Сергеевна, вольно или невольно, допустила некоторые ошибки. Издавая книгу по сохранившимся в архиве писателя журналам «Красная панорама» и «Медицинский работник», она не знала, что в этом комплекте отсутствуют, два номера «Медицинского работника» (№ 26, 30) за 1926 г., где был напечатан рассказ «Звездная сыпь». В результате этот рассказ не вошел в книгу. Кроме того, при издании была допущена правка авторского текста.

Н. А. Земская, будучи филологом по образованию, высказала ряд серьезных замечаний по изданию. Прежде всего, она не была согласна с названием книги, так как располагала машинописным текстом всего сборника с названием «Рассказы юного врача», который был подарен ей Булгаковым в 20-е гг. Удивление вызвала у нее и неполнота издания (отсутствовал рассказ «Звездная сыпь»), не говоря уже о редакционных «поправках» авторского текста (Н. А. Земская назвала их «порчей текста»). В письме Е. С. Булгаковой она писала: «Вообще надо напечатать второе издание „Рассказов врача“, вернув весь текст подлинника. На выпуски и переделки толкнуло в значительной мере изменение общего заглавия сборника: слово „Рассказы“ заменено словом „Записки“. Но ведь по жанру это не записки, а именно рассказы. Подгонять текст одного рассказа к другому не было надобности. Кроме того, название „Записки“ невольно заставляет пытаться отождествить автора с героем рассказов — юным врачом, 23-летним выпускником, только что окончившим медицинский факультет. А это не так. В этих рассказах Булгаков не воспроизводит себя, а создает своего героя — юного врача, на которого смотрит как старший, как бы со стороны, ставя его в разные положения на основе пережитого самим опыта» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 81–82).

Конечно, совершенно справедливыми были замечания Н. А. Земской, касающиеся неполноты сборника, произвольного изменения названии рассказов (рассказ «Стальное горло» был назван «Серебряным горлом») и «порчи» авторского текста. Но что касается названия сборника, расположения рассказов в соответствии с внутренней хронологией событий и некоторых изменений текста, осуществленных Е. С. Булгаковой, а не редакцией, то тут ее мнение выглядит весьма спорным.

Стремление Н. А. Земской насколько возможно «отделить» автора рассказов от главного героя проистекало, видимо, из того, что за «Записками юного врача» неизбежно следовала повесть «Морфий», «автобиографичность» которой смущала родственников писателя. Если Надежда Афанасьевна воочию все видела и пережила этот кошмарный для Булгаковых период, то Елена Сергеевна ничего о морфинизме супруга не знала (во всяком случае, в ее архиве нет и намека на это) и не связывала главного героя «Записок» и главного героя «Морфия» воедино. К тому же совершенно булгаковское слово «Записки» не могло вызвать у Елены Сергеевны ни малейших сомнений в том, что это предложенное автором, а не редактором название несостоявшейся книги.

И еще об одном важном вопросе, который весьма актуален и по сей день. Е. С. Булгакова внесла изменения в текст рассказа «Полотенце с петухом», с которого начинается повествование. У Булгакова приезд молодого врача в сельскую больницу датирован сентябрем 1917 г. (16 сентября герой рассказа прибыл в Грачевку, а ровно через день он подъехал к Мурьинской больнице). Елена Сергеевна исправила 1917 г. на 1916-й, а поскольку у Булгакова еще было добавлено словечко «незабываемый», то его она просто изъяла.

Логика ее действий понятна: во-первых, Булгаков прибыл в село Никольское в сентябре 1916 г., и во-вторых, если не исправить год приезда, то по тексту повествования возникали логические несуразицы (это понимала Н. А. Земская, поэтому она так упорно выступала против слова «Записки»). Но в данном случае Елена Сергеевна была права, и она это прекрасно сознавала.

Сколько бы ни говорилось о «самостоятельности» каждого рассказа, на самом деле почти все они представляют собой лишь важные части повести о начинающем молодом докторе. Так задумал автор, и расторжение рассказов по времени их публикации означает не что иное, как нарушение его воли. И совершенно очевидно, что сам автор, если бы ему пришлось выпускать «Записки», первое, что сделал бы, так это исправил год 1917-й на 1916-й. Иначе получается, что врач, прибывший в Мурьинскую больницу в сентябре 1917 г., делает операцию солдату (вырывает зуб), только что сбежавшему с фронта после свержения самодержавия (т. е. после Февральской революции). И свидетельство самого героя о том, что он «…врач, прямо с университетской скамеечки брошенный в деревенскую даль в начале революции…», — повисает в воздухе, ибо, кроме Февральской и Октябрьской революций, слава Богу, других революций в России не было. С исправлением же года приезда молодого доктора в глушь на сентябрь 1916 г. все становится на свои места, все логично и «хронологично».

И еще. Исследования показали (см.: Стеклов М. М. Булгаков на Смоленщине // Политическая информация. Смоленск. 1981. № 10. С. 25), что Булгаков прибыл в Грачевку — Никольское 29–30 сентября 1916 г.! То есть, переводя на старый стиль, — 16–17 сентября 1916 г. Таким образом, Булгаков точнейше зафиксировал в рассказе дату своего прибытия в Никольское. Более того, он назвал и часы прибытия в село: два часа пять минут! И это не ирония (или не только ирония), но свидетельство того, что Булгаков уже вел свои «записки» или что-то в этом роде, как вел он их в Киеве, во время войны на Кавказе, во Владикавказе и в Москве… Так что слово «Записки» есть кровное булгаковское слово. И Елена Сергеевна не могла нарушить столь очевидную авторскую волю.

При повторном издании «Записок» (Булгаков М. Избранная проза. М., 1966) были учтены многие справедливые замечания (правда, рассказ «Звездная сыпь», видимо, еще не был найден к тому времени). Но было сохранено главное — и название, и последовательность расположения рассказов по «внутренней хронологии».

В последующие годы «Записки» издавались многократно (с включением в состав цикла и «Звездной сыпи»), но, как правило, не отдельно, а в сборниках. При этом внутри рассказы располагались по самым разным схемам, зачастую по их первой публикации, т. е. вразнобой, и такой подход сразу показал себя порочным.

При подготовке настоящего издания был выбран вариант систематизации рассказов, ранее использованный Е. С. Булгаковой (1966), но измененный в связи с включением в состав цикла рассказа «Звездная сыпь». Этот вариант в основном соответствует авторскому замыслу и внутренней логике развития событий, хотя спорных моментов избежать не удалось.

Открывается цикл рассказом «Полотенце с петухом» (опубликован был автором предпоследним в серии!), в котором сообщается о прибытии Булгакова в село Никольское, рассказывается о самом докторе и о проведенной им первой сложной операции. По сути, это вступление ко всему повествованию и только оно может открывать весь цикл рассказов.

Вторым следует рассказ «Стальное горло», который начинается впечатляющей и определяющей фразой: «Итак, я остался один». И далее: «Вокруг меня — ноябрьская тьма… Мне очень хотелось убежать с моего пункта…»

В рассказе «Крещение поворотом» тоже вроде бы повествуется о ноябрьских событиях («…по-прежнему мяли лен, дороги оставались непроезжими… лил дождь… была слякоть, туман, черная мгла…»), но определяющей является первая фраза: «Побежали дни в М-ской больнице, и я стал понемногу привыкать к новой жизни».

Рассказы «Вьюга» и «Тьма египетская» отражают наступление зимы. «И в течение двух недель по санному пути меня ночью увозили…» — сообщает автор о своих приключениях. Рассказ же «Тьма египетская» датирован в тексте абсолютно точно: 16–17 декабря.

Некоторые трудности возникли при определении места рассказу «Звездная сыпь», ибо, несмотря на конкретные сведения («Знания у меня, врача, шесть месяцев тому назад окончившего университет…»), события в нем происходят в течение нескольких месяцев. Мы определили ему место между рассказами «Вьюга» и «Тьма египетская», хотя рассказ можно было бы поместить и после (он тематически тяготеет и к «Морфию»).

Что же касается рассказа «Пропавший глаз», то его завершающее место определяется первой фразой: «Итак, прошел год».

Автобиографичность «Записок юного врача» пока никто не отрицал, но о степени этой автобиографичности существуют различные мнения (разногласия были, как мы уже отмечали, даже у ближайших родственников писателя). Однако существует реальная историческая канва событий, во многом совпадающая с тем, что описано в «Записках».

Но сначала расскажем о том, что предшествовало работе Булгакова в земстве на Смоленщине. Это представляется весьма важным.

Можно привести значительное число фактов из жизни Булгакова, точно указывающих на его способность мгновенно откликнуться на что-то важное и злободневное, на его желание сделать это добровольно и бескорыстно. Но мало кто знает, что добровольчество, величайшее и редкое качество человеческой души, было присуще ему от природы.

Сравнительно недавно стал известен интереснейший факт из его студенческой жизни. В разгар войны, в 1915 г., когда даже Киев стал постепенно превращаться в прифронтовое место, Военное ведомство обратилось в ректорат Киевского университета с просьбой подготовить список из числа студентов — будущих зауряд-врачей 1-го разряда, желающих служить в армии. Так вот, Михаил Булгаков оказался в числе первых, кто решил добровольно отправиться на фронт. Мало того, как свидетельствуют документы, Михаил Булгаков числился и в особом секретном списке добровольцев (всего 22 студента), пожелавших служить врачами в подразделениях морского флота! Брали же в это элитное ведомство только особо одаренных студентов из благонадежных семей. И лишь состояние здоровья помешало ему уже в 1915 г. войти в состав элитных частей морского флота и принять участие в боевых действиях (Collegium. 1994. № 4–5. С. 231–235).

Этот удивительный факт всегда необходимо иметь в виду при рассмотрении жизненного пути писателя, в том числе и службы его в качестве земского врача.

Из воспоминаний современников, родственников и друзей писателя, а главное — из фактов биографии Булгакова явствует, что он был патриотом истинным (не на словах, а на деле) и страстным. Не добившись направления для службы в частях морского ведомства и ощущая всю сложность положения на фронтах (в Киев уже прибывали потоки раненых), Булгаков подает 13 мая 1915 г. ректору университета следующее прошение: «Будучи признан при призыве зауряд-врачей негодным для несения воинской службы, настоящим имею честь просить Ваше превосходительство выдать мне удостоверение о том, что я состою студентом V курса, для предоставления в одно из врачебных учреждений». Получив удостоверение, он немедленно приступает к работе в госпитале Красного Креста в Печерске. Но и до этого, будучи в 1914 г. в отпуске с женой в Саратове, он каждый день ходил в местный военный госпиталь и делал там перевязки (подробнее см.: Виленский Ю.Г. Доктор Булгаков. Киев, 1991. С. 49–57).

6 апреля 1916 г. Булгаков заканчивает медицинский факультет Киевского университета и получает сначала удостоверение, а затем и диплом «лекаря с отличием со всеми правами и преимуществами, законами Российской империи сей степени присвоенными». Вот как гордо звучала степень «лекаря» в Российской империи.

Став остепененным врачом и имея довольно широкие возможности для устройства на работу, Булгаков опять-таки добровольно поступает в военный госпиталь. Об этом свидетельствуют и Т. Н. Лаппа, и Н. А. Земская. Приведем отрывок из воспоминаний Н. А. Земской: «Все окончившие после сдачи государственных экзаменов получили звание ратника ополчения второго разряда. Это было сделано с целью использования молодых врачей не на фронте, а в тылу, в земских больницах, откуда опытные врачи были сняты и отправлены в полевые военные госпитали… Киевский выпуск 1916 года был призван не сразу. Немедленно после окончания Мих. Булгаков поступил в Красный Крест и добровольно уехал на юго-западный фронт, где работал в военном госпитале в городах Западной Украины: в Каменец-Подольском и Черновцах. Там он получил первые врачебные практические навыки, особенно по хирургии» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 82).

О работе Булгакова в военных госпиталях имеются воспоминания лишь Т. Н. Лаппа, которая сопровождала мужа по госпиталям и больницам. Вот что сохранилось в ее памяти об этом очень важном отрезке жизни Булгакова: «…Михаил сдал выпускные экзамены на отлично и добровольно поступил в Киевский военный госпиталь. Вскоре госпиталь перевели поближе к фронту, в Каменец-Подольский. Я, конечно же, поехала за ним… У нас была небольшая комната. Миша много оперировал и очень уставал, иногда стоял у операционного стола сутками напролет, но все же мы несколько раз совершали прогулки по городу, останавливались у его достопримечательностей, любовались пейзажами в вечерней дымке, открывавшимися за башнями крепости, возле старинных брам, лестниц и домов. Мне думается, что неповторимая эта панорама каким-то образом отразилась и в описании Ершалаима в „Мастере и Маргарите“… В это время русские войска прорвали фронт и наш госпиталь оказался уже в Черновцах… Работать приходилось много: Михаил очень часто дежурил, ночью, под утро приходил физически и морально разбитым, буквально падал на кровать, спал пару часов, а днем опять госпиталь, операционная, и так почти каждый день… Но свою работу Михаил любил, относился к ней со всей ответственностью и, несмотря на усталость, находился в операционной столько, сколько считал нужным. Там я многого насмотрелась и на всю жизнь запомнила, что такое война» (Запись А. П. Кончаковского).

В июле 1916 г. Булгаков из добровольцев Красного Креста переводится на военную службу и зачисляется в резерв чинов Московского окружного военно-санитарного управления. Осенью же «в порядке мобилизации» получает вызов в Москву для дальнейшего направления в распоряжение смоленского губернатора. Сохранилось важное свидетельство Н. А. Земской (ее дневник) о пребывании Булгакова в Москве. Вот эта запись от 22 сентября 1916 г.: «Вечер. Миша был здесь три дня с Тасей. Приезжал призываться, сейчас уехал с Тасей (она сказала, что будет там, где он, и не иначе) к месту своего назначения „в распоряжение смоленского губернатора“. Привез он… тревогу, трезвый взгляд на будущее (выделено нами. — В. Л.), жену, свой юмор и болтовню, свой столь привычный и дорогой мне характер, такой приятный для всех членов нашей семьи…» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 83).

В последних числах сентября 1916 г. (17 сентября по ст. ст.) Булгаков с женой приезжает в село Никольское…

О пребывании Булгакова в Никольском и о работе в Никольской больнице рассказывается далее в комментариях.

Полотенце с петухом^*

…уездный город Грачевку от Мурьинской больницы… — Речь идет об уездном городе Сычевке и Никольской больнице. Название села и больницы Булгаков несколько раз видоизменял (Мурьево, Мурьевская, Муравьевская…), а в рассказе «Стальное горло», который был опубликован первым из цикла, село и больница называются «своими именами» — Никольское и Никольский пункт-больница. Конечно, при издании «Записок» отдельной книжкой Булгаков, несомненно, все названия привел бы к единообразию.

…в два часа дня 16 сентября 1917 года… в два часа пять минут 17 сентября того же 17-го незабываемого года… — Мы уже подробно останавливались на этом вопросе, но имеются и другие важные сведения. Дело в том, что в архиве писателя хранился комплект журнала «Медицинский работник», не включенный при описании архива в его состав (из-за отсутствия на журналах авторских помет). Так вот, в тексте рассказа «Полотенце с петухом» имеются исправления чернилами. В первом случае исправлен год 1917-й на 1916-й. Во втором случае не только исправлен год (то же исправление, что и предыдущее), но и зачеркнуто слово «незабываемого». В результате текст стал читаться так: «…16 сентября 1916 года мы были у последнего лабаза, помещающегося на границе этого замечательного города Сычевки, а в два часа пять минут 17 сентября того же 16-го года я стоял…»

Кто внес эти исправления в текст? Ответить довольно сложно из-за отсутствия в исправлениях характерных особенностей, присущих почерку Булгакова. Но исправить текст мог только сам Булгаков или Е. С. Булгакова.

Я содрогнулся, оглянулся тоскливо… — Из воспоминаний Т. Н. Лаппа: «На лошадях по неописуемо жуткой грязи и колдобинам мы добрались поздним вечером до Никольского. Естественно, нас никто не встречал, но врача уже ждали давно…» (Запись А. П. Кончаковского). Из ее же воспоминаний (более поздних): «Отвратительное впечатление. Во-первых, страшная грязь. Но пролетка была ничего, рессорная, так что не очень трясло. Но грязь бесконечная и унылая, и вид такой унылый. Туда приехали под вечер. Такое все… Боже мой! Ничего нет, голое место, какие-то деревца… Издали больница видна, дом такой белый и около него флигель, где работники больницы жили, и дом врача специальный… Голое место. Только напротив на некотором расстоянии дом стоял вроде помещичьего… Но все очень унылое такое…» (Паршин Л. К. Чертовщина в американском посольстве… М., 1991).

Фельдшера звали Демьян Лукич, акушерок — Пелагея Ивановна и Анна Николаевна. — Характерно, что во всех рассказах цикла, за исключением «Стального горла», имена фельдшера и акушерок не меняются. Это еще одно подтверждение, что Булгаков рассматривал весь цикл рассказов как единую повесть. Что же касается «Стального горла», то повторим: он был напечатан первым не в «Медицинском работнике», и Булгаков в это время еще не определился с именами героев (имена в «Стальном горле»: Андрей Лукич, Мария Николаевна и Прасковья Михайловна). Известны и подлинные имена фельдшера и акушерок, помогавших Булгакову в его практике. Это Емельян Фомич Трошков, Агния Николаевна Лобачевская и Степанида Андреевна Лебедева.

…стараниями вашего предшественника Леопольда Леопольдовича. — Булгаков полностью сохраняет имя врача Леопольда Леопольдовича Смрчека (?-1921), который не был непосредственным предшественником Булгакова (предшественницей его была врач И. Г. Генценберг), но проработал в Никольской больнице более десяти лет (до марта 1914 г., затем был мобилизован на фронт) и пользовался огромным уважением у местного населения. Булгаков, проникшись, в свою очередь, симпатией к «доктору Липонтию», решил запечатлеть его заслуги в своих рассказах и сохранить тем самым имя этого замечательного врача для потомков.

— Вы, доктор, вероятно, много делали ампутаций?.. Я только два раза делал… — На самом деле Булгаков действительно имел уже определенный хирургический опыт. Из воспоминаний Т. Н. Лаппа: «Там (в военном госпитале в Черновцах. — В. Л.) очень много гангренозных больных было, и он все время ноги пилил. Ампутировал. А я эти ноги держала… так дурно становилось, думала, сейчас упаду… Потом привыкла. Очень много работы было. С утра, потом маленький перерыв и до вечера. Он так эти ноги резать научился, что я не успевала… Держу одну, а он уже другую пилит. Даже пожилые хирурги удивлялись. Он их опережал…»

И много лет оно висело у меня в спальне… — Очень хорошо запомнила этот случай и Т. Н. Лаппа: «За короткое время пребывания в земстве Михаил заслужил уважение и любовь не только окружающего персонала, но и многочисленных пациентов. Не могу и сейчас забыть того случая, когда молодая девушка, чудом оставшаяся жить благодаря стараниям Михаила, подарила вышитое ею льняное полотенце с большим красным петухом. Долго это полотенце было у нас, перевозили мы его и в Киев, и в Москву. А потом и оно исчезло…» (Запись А. П. Кончаковского).

Стальное горло^*

Все двадцать четыре года моей жизни я прожил в громадном городе… — Из воспоминаний Н. А. Земской: «Уроженец большого культурного города, любящий и знающий искусство, большой знаток и ценитель музыки и литературы, а как врач склонный к исследовательской лабораторной и кабинетной работе, Михаил Булгаков, попав в глухую деревню, в совершенно непривычную для него обстановку, стал делать свое трудное дело так, как диктовало ему внутреннее чувство, его врачебная совесть. Врачебный долг — вот что прежде всего определяет его отношение к больным. Он относится к ним с подлинно человеческим чувством. Он глубоко жалеет страдающего человека и горячо хочет ему помочь, чего бы это ни стоило лично ему… Мих. Булгаков был остро наблюдателен, стремителен, находчив и смел, он обладал выдающейся памятью. Эти качества определяют его и как врача, они помогали ему в его врачебной деятельности. Диагнозы он ставил быстро, умел сразу схватить характерные черты заболевания, ошибался в диагнозах редко. Смелость помогала ему решаться на трудные операции» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 84–85).

…маленький Додерляйн. — Речь идет о книгах популярного тогда автора Альберта Дедерлейна «Краткое руководство к оперативному акушерству» (СПб.; Киев, 1910; затем 1913) и «Оперативная гинекология» (СПб., 1907).

Я взял нож и провел вертикально черту по пухлому белому горлу. — См.: «Записки врача» В. В. Вересаева при описании аналогичной операции: «С первым уже разрезом, который я провел по белому пухлому горлу девочки… Глубокая воронка раны то и дело заливалась кровью, которую сестра милосердия быстро ватным шариком…»

…фельдшер, оказывается, стал падать в обморок… — Об этом эпизоде свидетельствовала и Т. Н. Лаппа: «…Михаил стал делать трахеотомию… Фельдшер ему помогал, держал там что-то. Вдруг ему стало дурно. Он говорит: „Я сейчас упаду, Михаил Афанасьевич“. Хорошо, Степанида перехватила, что он там держал, и он тут же грохнулся. Ну, уж не знаю, как они там выкрутились…»

Крещение поворотом^*

Кто-то настойчиво и громко барабанил… и удары эти показались мне сразу зловещими. — Возможно, Булгаков в своих рассказах переставлял события во времени, так как этот случай Т. Н. Лаппа запомнила как самый первый. Вот ее версия этого эпизода: «Но не успели еще как следует распаковаться и с дороги улечься спать, как тут же нас разбудил страшный грохот. Мы, конечно же, проснулись в испуге. Оказалось, что стучали нам в дверь первого этажа. Из дальнего села привезли в тяжелом состоянии роженицу. Мой муж быстро собрался, а я, боясь остаться в первый же день приезда одной в пустом доме, последовала за ним. Собираясь, Михаил предусмотрительно поручил мне захватить с собой две большие книги по акушерству и гинекологии… Мы вышли из дома и вступили в кромешную тьму. На улице было сыро и очень холодно. Я схватила Михаила под руку, и мы зашагали по направлению к светящимся окнам больницы. На пороге ее нас встретил громадный лохматый средних лет мужик, который, не здороваясь и без всяких лишних слов, бросил: „Смотри, доктор, если зарежешь мою жену — убью“. Он посторонился, вступил в темноту, а мы прошли внутрь помещения. Когда мы зашли в комнату, фельдшер и акушерка уже подготовили роженицу к операции. Молодая женщина, вся в испарине, громко стонала и как бы сквозь сон просила ей помочь. У нее ребенок шел неправильно… Михаилу помогли быстро раздеться, и он тотчас же приступил к работе…» (Запись А. П. Кончаковского).

Я торопливо стал шелестеть глянцевитыми страничками. — Из воспоминаний Т. Н. Лаппа: «Мне же он велел открыть одну из принесенных книг и найти необходимые страницы. Долго продолжалась борьба за жизнь ребенка и матери. Много раз он отходил от стола, где лежала его пациентка, и обращался к книгам, лихорадочно листая их страницы. Наконец раздался детский плач и в руках Михаила оказался маленький человек… Все обошлось благополучно, хотя волноваться пришлось в ту памятную ночь не только Михаилу, впервые в своей жизни принимавшему роды… А рано утром у кабинета уже ждали нового врача пациенты… Хочу сказать, что для Михаила было вполне естественным откликаться на помощь по первому зову. Сколько раз приходилось ему вместо сна и отдыха садиться в сани и в стужу отправляться по неотложным делам в дальние селения… Никогда я не видела его раздраженным, недовольным из-за того, что больные досаждали ему. Я не слышала от Михаила никаких жалоб на перегрузку и утомление. Перерыв у Михаила был только на обед, иногда прием больных затягивался до самой ночи…» (Запись А. П. Кончаковского).

Звёздная сыпь^*

…«Кажется, он кашлянул мне на руки»… — Природная брезгливость (физическая и нравственная) к нечистоплотности была у Булгакова просто удивительной. В этом смысле весьма характерной является дневниковая запись Е. С. Булгаковой от 11 июля 1939 г.: «Вчера… пошли поужинать в Жургаз. Там оказались все: и Олеша, и Шкваркин, и Менделевич, и мхатчики, и вообще знакомые физиономии… К нашему столику все время кто-то подсаживался: несколько раз Олеша, несколько раз Шкваркин, Дорохин, подходили Станицын, Комиссаров… Мхатчики и писатели — конечно — все о пьесе („Батум“. — В. Л.). Уж ей придумывают всякие названия, разговоров масса. Кончилось все это удивительно неприятно. Пьяный Олеша подозвал вдребезги пьяного некоего писателя Сергея Алымова знакомиться с Булгаковым. Тот, произнеся невозможную ахинею, набросился на Мишу с поцелуями. Миша его отталкивал. Потом мы сразу поднялись и ушли, не прощаясь. Олеша догнал, просил прощения. Мы уехали… домой. Что за люди! Дома Миша долго мыл одеколоном губы, все время выворачивал губы, смотрел в зеркало и говорил — теперь будет сифилис!»

…справочник… с которым я не расставался… — В архиве писателя сохранился справочник: Рецепты и фармакопея: Пособие при прописывании лекарственных веществ для врачей и студентов. Авт. д-р Рабов, проф. Лозанского ун-та. 6-е изд. М., 1916. Книга имеет владельческий штамп: «Доктор М. А. Булгаков».

Булгаков пользовался еще одним справочником: Канторович Э. Praescriptiones: Сборник рецептов для клиники и практики / Предисл. проф. Г. Сенатора; Пер. д-ра В. Лазарева. 3-е изд. Пг.; Киев, 1915. Имеет тот же владельческий штамп: «Доктор М. А. Булгаков».

Этот штамп Булгаков ставил и на рецептах, которые он выписывал больным. В архиве писателя сохранились такие рецепты.

…это значит, что здесь не имеют понятия о сифилисе… — Об этом же вспоминала и Т. Н. Лаппа, отметившая крайнее невежество местных жителей: «Бывало, правда, когда Михаил сердился на своих пациентов, как только сталкивался с их невежеством. А было от чего сердиться и нервничать. Занесенные с фронта венерические болезни быстро распространялись по селам. Пораженные этой болезнью обращались к врачу. Михаил назначал курс лечения, но его пациенты, не сознавая серьезности своего состояния и дальнейшей своей судьбы, в большинстве случаев самостоятельно прерывали лечение, ссылаясь на постоянную занятость в поле и дома. Это очень огорчало его как врача, он горячился, нервничал и часто сам ездил к этим больным, не дожидаясь их повторного обращения» (Запись А. П. Кончаковского).

— Скудова же это? — Это простонародное выражение «скудова» (откуда) Булгаков использовал во многих своих сочинениях, например в «Беге» буденновец Баев, пораженный сообщением о внезапном появлении белых, вскрикивает: «Да что ты врешь! Скудова?»

…добьюсь разрешения открыть стационарное отделение для сифилитиков. — Из воспоминаний Т. Н. Лаппа: «Обстановка изменилась только тогда, когда Михаил уговорил начальство открыть при больнице небольшое венерическое отделение. Скоро он освоился, стал авторитетным специалистом. К нему начали привозить больных из отдаленных селений, несмотря на то что в тех краях имелись штатные врачи. Обращались к нему за помощью и его коллеги, когда приходилось им туго в своем захолустье» (Запись А. П. Кончаковского).

Во всей округе действовали всего три такие венерические ячейки, и заслуга доктора Булгакова была наглядной и неоспоримой. Не случайно же память о докторах Липонтии и Булгакове жила в смоленских селах долгие десятилетия.

Тьма египетская^*

Тьма египетская. — Выражение это имеет своим началом ветхозаветное повествование из Второй книги Моисея — Исход (X, 20–23): «Но Господь ожесточил сердце фараона, и он не отпустил сынов Израилевых. И сказал Господь Моисею: простри руку твою к небу, и будет тьма на земле Египетской, осязаемая тьма. Моисей простер руку свою к небу, и была густая тьма по всей земле Египетской три дня; не видели друг друга, и никто не вставал с места своего три дня; у всех же сынов Израилевых был свет в жилищах их».

Булгаков вкладывает в уста своего автобиографического героя весьма примечательные слова: «…я буду бороться с египетской тьмой ровно столько, сколько судьба продержит меня здесь в глуши…» С «египетской тьмой» Булгакову пришлось бороться всю жизнь…

Пропавший глаз^*

…читал я… об одном англичанине, попавшем на необитаемый остров. — Булгаков имеет в виду (и пересказывает далее) рассказ «Жизнь Гнора» А. Грина, одного из почитаемых им писателей.

…книга в желтом переплете с надписью «Сахалин». — В начале века вышло несколько книг с названием «Сахалин» (их авторы: Гаксбах Ж., Прохорович Л. В., Соколов Д. В. и др.), но скорее всего, судя по содержанию и внешнему виду, речь идет о работе Власа Дорошевича «Сахалин» (ч. I — «Каторга», ч. II — «Преступники»), выходившей в свет в 1903, 1905 и 1907 гг. (впервые была опубликована в Варшаве в 1901 г.).

…я развернул амбулаторную книгу и час считал. — В архиве писателя сохранилось удостоверение Сычевской уездной земской управы от 18 сентября 1917 г., в котором указывалось, что врач М. А. Булгаков, работавший с 29 сентября 1916 г. по 18 сентября 1917 г. заведующим Никольской земской больницей, «зарекомендовал себя энергичным и неутомимым работником на земском поприще». Далее отмечалось, что за это время на Никольском участке «пользовалось стационарным лечением 211 чел., а всех амбулаторных посещений было 15361». Из наиболее тяжелых и сложных операций, проведенных Булгаковым, отмечались: ампутация бедра, удаление осколков раздробленных ребер после огнестрельного ранения, повороты на ножку (3), трахеотомия, проколы живота и др. Так что Булгаков в своих рассказах ни в малейшей степени не преувеличивал своих заслуг.

Морфий^*

Впервые — Медицинский работник. 1927. № 45–47. 9, 17 и 23 декабря. Датировано автором в конце повести: «1927 г. Осень». Редакционное пояснение: «Михаил Булгаков известен нашим читателям как автор рассказов участкового врача, печатавшихся в „Медицинском работнике“».

Рукопись повести пока не найдена.

Печатается по тексту журнальной публикации.

В дополнение к уже сказанному в предисловии к «Запискам юного врача» все же кое-что необходимо добавить.

Рассказ-повесть «Морфий», разумеется, теснейшим образом связан с «Записками юного врача» (прежде всего с рассказом «Звездная сыпь»), и его можно рассматривать как продолжение «Записок». Но он в то же время имеет свой особый стержень и свой нравственный смысл.

Булгаков одержал величайшую победу над коварнейшим и тягчайшим недугом и уже тем самым может быть поставлен в ряд выдающихся личностей, способных преодолеть непреодолимое. Он это понимал гораздо яснее, чем его ближайшие родственники, которые стремились любыми способами скрыть то, что не нужно было скрывать. Публикуя «Морфий», Булгаков проявил высочайшую сознательность, ибо с точки зрения житейской, в худшем смысле этого слова, ему лучше было об этом молчать. Но Булгаков в данном случае думал не о себе (он уже одержал славную победу), а о тех несчастных, кому суждено будет вкусить яду и кому вряд ли удастся преодолеть ужаснейший недуг. Он стремился предупредить тех, кто мог вступить на этот гибельный путь. Рассказ «Морфий» своей пронзительной правдой, достигнутой благодаря личному опыту, несет такой заряд назидательной силы, какой вряд ли до этого встречался в художественной литературе.

Необходимо также отметить, что повесть «Морфий», благодаря зигзагам и казусам современной русской истории, стала самым актуальным сочинением Булгакова. Ибо воистину неисчислимы полчища современных искателей неизведанного, таинственного и ранее запрещенного плода со знаком «S»! Явление это, наряду с дополняющим его всеобъемлющим пьянством и духовным растлением на фоне всевозрастающего невежества и сплошной деградации населения, может стать уже в ближайшие годы гибельным для России. И если существуют силы, способные предотвратить окончательный уход России в небытие, то среди прочих мер нравственного воздействия нужно использовать и художественный дар великого писателя, победившего искуснейшего и коварнейшего соблазнителя.

Важно отметить, что Булгаков стал морфинистом не по собственной прихоти или по «любознательности», а по стечению обстоятельств, причем обстоятельств трагических, когда молодой врач спасал жизнь умирающему ребенку. Вот что об этом пишет Т. Н. Лаппа: «Как-то, когда мы жили в Никольском, привезли мальчика, больного дифтеритом. Михаил осмотрел его и решил отсосать пленки трубкой. Ему показалось, что при этом кое-что попало и ему. Тогда он решил ввести себе противодифтеритную сыворотку. Начался у него страшный зуд, который долго не прекращался, и Михаил попросил ввести ему морфий. После принятия морфия ему стало легче, и он, боясь повторения зуда, попросил повторить инъекцию. Так постепенно он стал привыкать к морфию…» (Запись А. П. Кончаковского).

Булгаков беспощаден в описании болезни. Но следует, конечно, иметь в виду, что свою повесть он начинал в 1916 г., еще малоискушенным в литературе молодым человеком, а сдавал ее в печать спустя одиннадцать лет, будучи уже зрелым мастером. Более того, создание повести начиналось в одном государстве, а заканчивалось в другом, в корне отличавшемся от первого. В связи с этим, разумеется, могли произойти изменения как в структуре повествования, так и в самом его содержании. Заметно, например, отсутствие (почти полное) в повествовании политических событий (они только обозначаются), хотя в письмах своих Булгаков выражает весьма определенно свое отношение к свершившимся в России революциям (Февральской и Октябрьской) — крайне негативное.

Рассказ-повесть «Морфий» долгие годы не был известен читателю. Он не вошел в состав опубликованных в 1963 г. «Записок юного врача», как, впрочем, и в 1966 г. О причинах этого можно судить по дневниковой записи Е. С. Булгаковой от 26 мая 1967 г.: «Звонил Шварц ан. Леон. — стесняясь сообщил, что „Морфий“ не пойдет в журнале „Наука и химия“ (или вроде этого). Я сказала, что мне наплевать, я даже рада этому — и это чистая правда, — они так обкорнали рассказ, что лучше пусть не выходит. Я тогда сама сказала редакторам, что мне неинтересно в таком виде выпускать рассказ».

И только в 1978 г., опять-таки в урезанном виде, «Морфий» появился в «Литературной России» (№ 19).

…перенесла с глухого участка в уездный город. — Восторг Булгакова в связи с переездом в Вязьму (20 сентября 1917 г.) не разделяла Т. Н. Лаппа, ибо все ее мысли были направлены к одному — болезни мужа. Вот позднейшие воспоминания, записанные Л. Паршиным незадолго перед ее смертью: «Вязьма — такой захолустный город. Дали нам там комнату. Как только проснулись — „иди ищи аптеку“. Я пошла, нашла аптеку, приношу ему. Кончилось это — опять надо. Очень быстро он его использовал. Ну, печать у него есть — „иди в другую аптеку, ищи“. И вот я в Вязьме так искала, где-то на краю города еще аптека какая-то. Чуть ли не три часа ходила. А он прямо на улице стоит, меня ждет. Он тогда такой страшный был… Вот, помните, его снимок перед смертью? Вот такое у него лицо было. Такой он был жалкий, такой несчастный. И одно меня просил: „Ты только не отдавай меня в больницу“. Господи, сколько я его уговаривала, увещевала, развлекала… Хотела все бросить и уехать. Но как посмотрю на него, какой он, — „Как же я его оставлю? Кому он нужен?“ Да, это ужасная полоса была…» (Паршин Л. Указ. соч.)

…газетами, содержащими в себе потрясающие известия… — Булгаков, проявляя острейший интерес к политическим событиям в России, собирал различные газеты, рассказывающие о потрясениях того времени, начиная с Февральской революции и отречения Николая II от престола. Лелея мысль написать грандиозный исторический роман о «потрясающих» событиях в России, Булгаков в течение ряда лет приобщал к своей «коллекции» наиболее любопытные сведения. К сожалению, романа этого он не написал.

…д-р Бомгард… — Пока никто не объяснил происхождение этого загадочного имени, хотя попытки были (см.: Галинская И. Л. Загадки известных книг. М., 1986. С. 101).

…тетрадь типа общих тетрадей в черной клеенке. — Следует отметить, что подавляющее большинство своих произведений Булгаков написал именно в таких общих клеенчатых тетрадях, правда, разного цвета. Десятки тетрадей вобрали в себя романы «Мастер и Маргарита», «Жизнь господина де Мольера», «Записки покойника», пьесы «Адам и Ева», «Кабала святош», «Полоумный Журден», «Блаженство», «Иван Васильевич», «Александр Пушкин», «Батум», либретто «Минин и Пожарский», «Петр Великий», «Рашель» и др. Несколько тетрадей одного произведения имеют, как правило, единую авторскую нумерацию. Чаще всего тетради содержат не только текст произведения, но и материалы к нему (выписки, наброски, библиографию, рисунки, схемы, таблицы и проч.). Вообще, рукописи Булгакова по своей внешней красоте уступают разве что автографам великого Достоевского…

…и вынуждена была впрыснуть мне морфий. — Существует несколько вариантов воспоминаний Т. Н. Лаппа, которые записывались в разные годы. О заболевании Булгакова морфинизмом также имеется несколько записей. Вот одна из них: «Привезли ребенка с дифтеритом, и Михаил стал делать трахеотомию… а потом Михаил стал пленки из горла отсасывать и говорит: „Знаешь, мне кажется, пленка в рот попала. Надо сделать прививку“. Я его предупреждала: „Смотри, у тебя губы распухнут, лицо распухнет, зуд будет страшный в руках и ногах“. Но он мне все равно: „Я сделаю“. И через некоторое время началось: лицо распухает, тело сыпью покрывается, зуд безумный… А потом страшные боли в ногах. Это я два раза испытала. И он, конечно, не мог выносить. Сейчас же: „Зови Степаниду“… Она приходит. Он: „Сейчас же мне принесите, пожалуйста, шприц и морфий“. Она принесла морфий, впрыснула ему. Он сразу успокоился и заснул. И ему это очень понравилось. Через некоторое время, как у него неважное состояние было, он опять вызвал фельдшерицу… Вот так это и началось…» (Паршин Л. Указ. соч.).

…после побега из Москвы из лечебницы… — Это одна из таинственных записей «доктора Полякова». Никаких сведений о пребывании Булгакова в московской лечебнице не обнаружено. Известно лишь, что Булгаков несколько раз ездил в Москву, чтобы освободиться от воинской службы. В феврале 1918 г. это ему удалось.

Стрельбу и переворот я пережил еще в лечебнице. — Запись эта фактами не подтверждается, зато сохранились письма из Вязьмы, в которых Булгаковы ясно выражают свое отношение к происходящим событиям. 30 октября 1917 г. Т. Н. Лаппа писала Н. А. Земской: «Милая Надюша, напиши, пожалуйста, немедленно, что делается в Москве. Мы живем в полной неизвестности, вот уже четыре дня ниоткуда не получаем никаких известий. Очень беспокоимся, и состояние ужасное…»

31 декабря того же года Булгаков пишет обстоятельное письмо Н. А. Земской, в котором очень четко излагает свои впечатления о двух происшедших в России революциях. Вот эти строки:

Многие беды Булгакова происходили от чрезвычайно простой вещи: он всегда правильно оценивал происходящее. А такие люди в России обречены на неизбежные страдания.

…одиночество — это важные, значительные мысли… спокойствие, мудрость… — Как мы уже отмечали, об этом же Булгаков говорил своему другу А. П. Гдешинскому в Киеве. А вот что Булгаков писал Н. А. Земской в уже упомянутом предновогоднем письме 31 декабря 1917 г.: «…я живу в полном одиночестве. Зато у меня есть широкое поле для размышлений. И я размышляю…»

…и на десять верст кругом — никого. Туманцы, болотца, леса! — Все это припомнилось писателю при завершении работы над романом «Мастер и Маргарита»: «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти…»

…летит, не касаясь земли. — Ср. с рассказом А. Чехова «Черный монах», отсылки на который еще не раз будет делать Булгаков в своих сочинениях.

Если не уедешь отсюда в город, я удавлюсь. — Конечно, нельзя полностью полагаться на воспоминания, которые к тому же записываются спустя пятьдесят шесть лет, но совпадения все-таки поразительные! Вот как запомнила Т. Н. Лаппа эти трагические дни: «Я не знала, что делать, чувствовала, что это не кончится добром. Но он регулярно требовал морфия. Я плакала, просила его остановиться, но он не обращал на это внимания. Ценой неимоверных усилий я заставила его уехать в Киев, в противном случае, сказала я, мне придется покончить с собой. Это подействовало на него, и мы поехали в Киев…» (Запись А. П. Кончаковского).

Дал ей клятву, что уезжаю в середине февраля. — В конце февраля Булгаковы возвратились в Киев. Скрыть от матери и других близких родственников тяжкий недуг было невозможно. Началась настоящая борьба со смертельным врагом — неизлечимой болезнью. К сожалению, этот важнейший период в жизни Булгакова Т. Н. Лаппа изложила и нечетко, и даже двусмысленно. Не исключено и влияние интервьюеров. Вот ее первое воспоминание в записи А. П. Кончаковского: «И тогда я обратилась к Ивану Павловичу Воскресенскому (второй муж Варвары Михайловны, матери Булгакова, врач. — В. Л.) за помощью. Он посоветовал вводить Михаилу дистиллированную воду. Так я и сделала. Я уверена, что Михаил понял, в чем дело, но не подал вида и принял „игру“. Постепенно он отошел от этой страшной привычки. И с тех пор никогда больше не только не принимал морфия, но и никогда не говорил о нем».

Более пространными оказались ее воспоминания (позднейшие), зафиксированные Л. К. Паршиным: «Варвара Михайловна сразу заметила: „Что это какой-то Михаил?“ Я ей сказала, что он больной и поэтому мы и приехали. Иван Павлович сам заметил и спрашивает как-то: „Что ж это такое?“ — „Да вот, — я говорю, — так получилось“. — „Надо, конечно, действовать“. Сначала я тоже все ходила по аптекам, в одну, в другую, пробовала раз принести вместо морфия дистиллированную воду, так он этот шприц швырнул в меня… „Браунинг“ я у него украла, когда он спал, отдала Кольке с Ванькой… А потом я сказала: „Знаешь что, больше я в аптеку ходить не буду. Они записали твой адрес…“ Это я ему наврала, конечно. А он страшно боялся, что придут и заберут у него печать. Ужасно этого боялся. Он же тогда не смог бы практиковать. Он говорит: „Тогда принеси мне опиум“. Его тогда в аптеке без рецепта продавали… Он сразу весь пузырек… И потом очень мучился с желудком. И вот так постепенно он осознал, что нельзя больше никаких наркотиков применять… Он знал, что это неизлечимо. Вот так это постепенно, постепенно и прошло…»

Конечно, нельзя исключить, что могут появиться и другие воспоминания об этом сложнейшем периоде жизни Булгакова (возможно, близких родственников), но и сейчас уже можно сделать вывод: Булгаков сам, и только сам, победил эту чудовищную болезнь! Сбивчивые и порою наивные рассуждения Татьяны Николаевны, потерявшие остроту и не отражающие внутреннего состояния героя, тем не менее свидетельствуют именно об этом фантастическом факте. Кто знает, быть может, со временем будут открыты и свидетельства самого Булгакова. Во всяком случае, сочиненная Булгаковым «Молитва Ивана Русакова» в романе «Белая гвардия» проникнута автобиографической страстностью.

Необыкновенные приключения доктора^*

Впервые — Рупор. 1922. Вып. 2.

Печатается по указанному изданию.

Рассказ по объему небольшой, но по содержащейся в нем информации (явной и потенциальной) представляет исключительную ценность. Булгаков изображает в нем свои метания, скитания и страдания (в форме калейдоскопических приключений) в годы бешеных кровавых событий в России (конец 1918 — начало 1920 г.).

Рассказ составлен в виде записной книжки, как и «Записки на манжетах», «Морфий» и другие сочинения. Ничего удивительного в этом нет, поскольку Булгаков в течение нескольких лет вел дневниковые записи, которые и стали основой, канвой ряда литературных произведений.

Но, видимо, «литературная обработка» дневниковых записей представляла для писателя определенные трудности, поскольку фиксировались события в дневнике в одних политических условиях, а «обрабатывались» в совершенно иных. Едва ли дневниковые записи, скажем, конца 1919 г. сильно отличались по политическому смыслу и накалу от тех идей и мыслей, которые были изложены Булгаковым в ярчайшей статье «Грядущие перспективы», опубликованной в ноябре того же года. Все свои надежды и планы Булгаков связывал в то время с белым движением.

Так что в рассказе, выходившем в свет в Москве образца 1922 г., прежние идеи и мысли появиться не могли, да и сама «фактура» событий, несомненно, должна была трансформироваться в приемлемо-разумную хронику; некоторые же важные события в период примерно с марта по август 1919 г. писатель вынужден был зашифровать, представив их в виде таинственных намеков… Они позволяли по-разному трактовать участие писателя в событиях того времени. Они же и сейчас служат укором исследователям-булгаковедам, мало что выяснившим в биографии писателя этого периода.

Конечно, Булгаков прекрасно понимал, что ему невозможно будет полностью скрыть свое белогвардейское прошлое, поэтому перед ним стояла сложная задача это прошлое показать в довольно мягких и гибких формах, что ему в основном и удалось сделать.

Можно предположить, что Булгаков уже в этот ранний московский период ясно осознал, что задуманный им роман-эпопею «Белая гвардия» реализовать в полном объеме (петлюровщина — власть чрезвычаек — война на Кавказе) при существующей власти будет невозможно. И рассказ «Необыкновенные приключения доктора» ценен прежде всего как схематическое изображение неосуществленного гигантского замысла писателя.

…роман «Марья Лусьева за границей»… — Имеется в виду популярный в свое время роман известного писателя А. В. Амфитеатрова (1862–1938) «Марья Лусьева за границей» (СПб., 1912), рассказывающий о жизни проституток.

Почему я не родился сто лет тому назад? — Это одна из постоянных тем Булгакова после двух революций в России. Почти дословно об этом же писал Булгаков Н. А. Земской 31 декабря 1917 г.: «Я с умилением читаю старых авторов… и упиваюсь картинами старого времени. Ах, отчего я опоздал родиться! Отчего я не родился сто лет назад?»

…и детей у меня не будет… — Когда у Т. Н. Лаппа спросили, почему у них с Булгаковым не было детей, она ответила исчерпывающе коротко: «Потому что жизнь такая».

Моя специальность — бактериология. — В письме Н. А. Земской (3.10.1917) есть такая просьба Булгакова: «Купи, пожалуйста, книгу Клопштока и Коварского „Практическое руководство по клинической химии, микроскопии и бактериологии“… и вышли мне». Напомним, что брат писателя Н. А. Булгаков («Николка Турбин») стал выдающимся бактериологом, работая в Институте Пастера в Париже.

Я с детства ненавидел Фенимора Купера. — Ср. с записью в дневнике писателя от 26 октября 1923 г.: «Сейчас я просмотрел „Последнего из могикан“, которого недавно купил для своей библиотеки. Какое обаяние в этом старом сентиментальном Купере!» Ф. Купер был одним из любимейших писателей Булгакова.

Меня мобилизовала пятая по счету власть. — Речь идет о власти гетмана П. П. Скоропадского, просуществовавшая с 29 апреля по 14 декабря 1918 г.

Пятую власть выкинули… — Свержение «Украинской державы» гетмана Скоропадского осуществили войска армии Симона Петлюры, образовав националистическую Директорию

Ночь со 2-го на 3-е. — Событие это настолько врезалось в память писателя, что он многократно возвращался к нему в своих сочинениях. См., например, рассказ «В ночь на 3-е число».

Новую власть тоже выгнали. — На смену петлюровщине пришли войска большевиков. В Киев они вступили 5 февраля 1919 г.

…И мобилизовали. — Мобилизовать Булгакова могли в это время только красные. По сути, это почти единственный намек на то, что ему пришлось служить и в красных частях. Правда, 19 октября 1936 г., поступая на службу в Большой театр и заполняя анкету, писатель в графе «Участие в белой и других контрреволюционных армиях» записал: «В 1919 году, проживая в г. Киеве, последовательно призывался на службу в качестве врача всеми властями, занимавшими город». Но о самой службе в красных частях Булгаков нигде не обронил ни слова. И до сих пор этот отрезок времени остается тайной.

«Вы просите песен». — Популярный романс на музыку и слова Саши Макарова.

Кончено. Меня увозят. — Деникинская армия вступила в Киев 31 августа 1919 г. Население города приветствовало освободителей (правда, через некоторое время отношение к деникинцам стало меняться в худшую сторону — прежде всего из-за мародерства). Братья Булгаковы добровольно записались в Белую армию. Михаил Булгаков, как военврач, был отправлен на Кавказ. Но детали этого события по-прежнему остаются непроясненными.

…мутный вал… свой кинжал. — Из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Казачья колыбельная песня» (1838):

Узун-Хаджи… — Узун Хайр Хаджи Хан (?—1920), имам и эмир так называемого Северо-Кавказского эмиратства, созданного при поддержке Турции на территории Чечни со столицей в ауле Ведено. В сложившейся после революции сложной ситуации Узун-Хаджи помогал большевикам, полагая сохранить свое эмиратство хотя бы относительно независимым. Боролся против Деникинской армии, поскольку смысл ее действий был для него абсолютно ясен: единая и неделимая Россия. Победа деникинцев была смертельно опасной для сепаратистов.

…в Чечен-ауле. — Чечен-аульский бой (15–16 октября 1919 г.) один из самых ярких и кровопролитных, в которых участвовал Булгаков в качестве военного врача в составе 3-го Терского полка. Позже ученые-историки, восстанавливавшие этот бой на основе источников, поражались точности, с которой описал сражение Михаил Булгаков.

Узун-Хаджи в роковом ауле… — Конечно, Булгаков не мог знать, что Узун-Хаджи предал своих союзников — местных чеченцев и красных партизан — и ушел со своим отрядом из аула.

Противный этот Лермонтов. Всегда терпеть не мог. — «Противность» Лермонтова, конечно, определяется в данном случае той кошмарной ситуацией, в которую попал Булгаков в «лермонтовских» местах.

«Тебя я, вольный сын эфира». — Из поэмы М. Ю. Лермонтова «Демон».

…к декорации оперы «Демон». — Опера «Демон» написана композитором А. Г. Рубинштейном (1829–1894) в 1871 г.

…лукулловский пир. — Крылатое выражение, перешагнувшее тысячелетия. Римский полководец Луций Лициний Лукулл (ок. 117 — ок. 56 до н. э.) прославился богатейшими и изысканными пирами.

…уходит… Узун со всадниками. — Отходил после боя не Узун, покинувший Чечен-аул накануне, а отряд красных партизан.

Жаркий, сентябрьский день. — Небольшая авторская неточность. Если считать по старому стилю, то это было начало октября.

…стекла Цейса… — Бинокль знаменитой фирмы Карла Фридриха Цейса (1816–1888), основанной в 1846 г.

…вроде гоголевского Осипа… — Персонаж гоголевской комедии «Ревизор», слуга Хлестакова.

— И веревочка пригодится. — Слова Осипа из действия IV комедии «Ревизор».

Интересно, кому достанется моя записная книжка? — Косвенное свидетельство того, что Булгаков вел в это время дневник в виде записной книжки. Видимо, это был превосходный материал для создания второго и третьего томов эпопеи «Белая гвардия». Но воспользоваться этим материалом пришлось лишь частично — при написании рассказов.

XII. — Булгаков не стал в рассказе описывать дальнейшие бои в Чечне (видимо, были для этого причины, о которых мы уже упоминали), но эпизод боя под Шали-аулом он записал в своем более позднем дневнике, в ночь на 24 декабря 1924 г. Вот эта в высшей степени знаменательная запись:

К этой записи мы будем еще возвращаться, так как она многозначна и в ней затронуты многие проблемы (например, ясно виден замысел будущего «Бега»), но сейчас подчеркнем лишь один момент: сколько еще таких эпизодов держал в памяти (и зафиксировал в записной книжке) писатель! Ясно, что самое важное и самое сокровенное ему приходилось скрывать и держать в себе.

Записки на манжетах ^*

Впервые: часть первая — «Литературное приложение» к газете «Накануне». 1922. 18 июня (с большим количеством купюр и с эпиграфом: «Плавающим, путешествующим и страждущим писателям русским», датировано 1920–1921 гг.); альманах «Возрождение». 1923. Т. 2 (с купюрами, с разночтениями в сравнении с первой публикацией в «Накануне» и большим количеством опечаток); газета «Бакинский рабочий». 1924. 1 января (в отрывках, но с разночтениями в сравнении с первыми публикациями, датирована: «Москва. 1923 г.»). Часть вторая — «Россия». 1923. № 5.

Полный текст произведения, к сожалению, пока не найден. Рукописи не сохранились.

Печатается по текстам «Литературного приложения» к газете «Накануне», альманаха «Возрождение» и газеты «Бакинский рабочий» (часть первая) и журнала «Россия» (часть вторая).

История создания «Записок» довольно подробно изложена самим автором в своих дневниковых записях, письмах и художественных произведениях. Кое-какие сведения можно почерпнуть и из других источников.

Если исходить из предположения, что «Записки на манжетах» есть не что иное, как литературно обработанные дневниковые записи писателя (особенно первая их часть), то хронология описываемых событий должна указывать и на время создания произведения. В первой публикации «Записок» в «Накануне» автор совершенно четко датировал свое сочинение 1920–1921 гг., что и соответствует времени описываемых в «Записках» событий.

Очень важные сведения по этому вопросу предоставила в свое время И. С. Раабен — первая московская машинистка писателя, печатавшая многие его сочинения. Вот ее свидетельство: «Я жила тогда… в доме № 73 по Тверской, где сейчас метро „Маяковская“… Внизу помещался цирк. Артисты, братья Таити, печатали у меня свои куплеты. Может быть, они направили ко мне Булгакова. Первое, что мы стали с ним печатать, были „Записки на манжетах“. Он приходил каждый вечер, часов в 7–8, и диктовал по два-три часа и, мне кажется, отчасти импровизировал. У него в руках были, как я помню, записные книжки, отдельные листочки, но никакой рукописи как таковой не было. Рукописи, могу точно сказать, не оставлял никогда. Писала я только под диктовку…» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 128).

Несколько туманную информацию о создании «Записок» дал Булгаков в «Автобиографии», составленной в октябре 1924 г. В ней он писал: «Не при свете свечки, а при тусклой электрической лампе сочинил книгу „Записки на манжетах“». Но позже в своем интимном автобиографическом сочинении «Тайному другу» (1929) писатель так характеризовал «Записки на манжетах»: «…я сочинил нечто листа на четыре приблизительно печатных. Повесть? Да нет, это была не повесть, а так, что-то такое вроде мемуаров».

И далее Булгаков в несколько ироническом тоне рассказал историю публикации «Записок»:

О публикации второй части «Записок» в журнале «Россия» Булгаков так же красочно (и точно!) описывает в повести «Тайному другу».

«Запискам на манжетах» Булгаков придавал довольно большое значение и как литературному произведению, и как возможности просуществовать на вырученный мизерный гонорар какое-то время. Об этом свидетельствуют его дневниковые записи и письма.

Ведя переговоры с акционерным обществом «Накануне» об издании «Записок» в полном объеме, Булгаков, согласившись в целом на кабальные условия договора (от 19 апреля 1923 г.), в то же время выступил против пункта десятого, предусматривавшего право редакции сокращать текст книги по требованию цензуры. Булгаков в связи с этим писал П. А. Садыкеру 20 апреля 1923 г.: «На безоговорочное сокращение согласиться не могу. Этот § 10 необходимо исключить или переработать совместно. Во всем остальном договор вполне приемлем мною». На чем все-таки сошлись, пока не выяснено, но полный текст «Записок» (не менее четырех листов) Булгаков передал издательству. И. С. Раабен прекрасно запомнила эту ситуацию и описала ее так: «Когда „Записки на манжетах“ были закончены (надо полагать, речь идет о полном тексте. — В. Л.), он долго не мог их напечатать. Он приходил в отчаяние, рассказывал, что не принял никто. Потом пришел и сказал, что продал в издательство „Накануне“ в Берлин».

Отдав полный текст «Записок» в «Накануне» (печально, что этот текст до сих пор не найден; к сожалению, не сохранились и его копии), Булгаков с нетерпением ждал их выхода и расстраивался по поводу задержки. Это хорошо видно из его дневниковых записей. 25 июля 1923 г.: «Дела литературные вялы. Книжка в Берлине до сих пор не вышла, пробиваюсь фельетонами в „Накануне“». 27 августа: «Книжки „Записки на манжетах“ до сих пор нет». Через несколько дней, 31 августа, сообщает Ю. Л. Слезкину: «Печатание наших книг вызывает во мне раздражение, до сих пор их нет. Наконец Потехин (Ю. Н. Потехин, сотрудник газеты „Накануне“, один из лидеров сменовеховцев. — В. Л.) сообщил, что на днях их ждет. По слухам, они уже готовы (первыми выйдут твоя и моя). Интересно, впустят ли их (то есть разрешат ли их ввезти в Россию. — В. Л.). За свою я весьма и весьма беспокоюсь… Корректуры они мне, конечно, и не подумали прислать…» (см.: Булгаков М. Дневник. Письма.1914–1940. М.,1997. С. 52, 126). Из дальнейших дневниковых записей видно, что дела с «Записками» обстояли скверно. 18 октября 1923 г.: «О „Записках на манжетах“ ни слуху ни духу. По-видимому, кончено». 25 февраля 1924 г.: «„Записки на манжетах“ похоронены».

По-видимому уже не надеясь на выход «Записок» в «Накануне», Булгаков стал вести переговоры с другими издательствами. Сохранилось его письмо сотруднику издательства «Недра» П. Н. Зайцеву от 25 мая 1924 г., в котором писатель не только выражает отношение к «Запискам», но и ярко раскрывает свою «житейскую» ситуацию:

Буквально через несколько дней Булгаков вновь пишет П. Н. Зайцеву: «Дорогой Петр Никанорович, все, как полагается, приходит сразу: лежу с припадком аппендицита… Сообщите, что с „Записками“?»… Но, увы, в «Недрах» с «Записками» ничего не получилось… Зато повезло с альманахом «Возрождение». 2 августа 1924 г. Булгаков записал в дневнике: «Лавочник Ярославцев выпустил, наконец, свой альманах „Возрождение“. В нем первая часть „Записок на манжетах“, сильно искаженная цензурой».

Составляя в октябре того же года свою автобиографию, Булгаков подвел черту в истории с публикацией «Записок на манжетах». Он писал: «Эту книгу у меня купило издательство „Накануне“, обещало выпустить в мае 1923 г. И не выпустило вовсе. Вначале меня это очень волновало (выделено нами. — В. Л.), а потом я стал равнодушен».

Но нельзя не привести еще одну дневниковую запись писателя, относящуюся к «Запискам на манжетах». Оценивая свое участие в сменовеховской газете «Накануне», Булгаков, очень редко ошибавшийся в людях, писал 26 октября 1923 г.:

Это признание писателя знаменательно во многих отношениях, и прежде всего в оценке «Записок на манжетах», о которых он и впоследствии говорил, что в этом сочинении ему удалось «развернуть свои мысли». Будем надеяться, что поиски полного текста «Записок на манжетах» (в настоящее время ведутся поиски архива газеты и издательства «Накануне», где и должен сохраниться текст «Записок») увенчаются успехом и читатель в ближайшие годы сможет познакомиться с этим замечательным произведением в его полном виде.

Сотрудник покойного «Русского слова»… — Исследователи предполагают, что Булгаков в данном случае имел в виду Н. Н. Покровского (дипломата и журналиста, сотрудничавшего в «Русском слове»), редактировавшего в то время владикавказские газеты «Кавказ» и «Кавказская жизнь» (Булгаков входил в состав сотрудников этих газет), но активнейшим (даже ведущим) сотрудником «Русского слова» был и А. В. Амфитеатров, также участвовавший в издании владикавказских газет (попутно заметим, что А. В. Амфитеатров, находясь в эмиграции, выступал с самыми жесткими статьями в адрес «вождей пролетариата»; в самый острый момент схватки между Сталиным и Троцким Амфитеатров так характеризовал их борьбу: «Ибо для нас, опытных, дело сводится к тому, что, как говорит Иван Федорович Карамазов: — Гад жрет другую гадину» (Возрождение. 1927. 10 декабря). Представляет интерес вообще весь состав сотрудников владикавказских газет. Для этого мы приведем выдержку из газеты «Кавказ» (1920. № 2. 16 февраля): «Газета выходит при ближайшем участии Григория Петрова, Юрия Слезкина, Евгения Венского, Н. Покровского. Сотрудники газеты: А. В. Амфитеатров, Евгений Венский, Евграф Дольский, Александр Дроздов, Григорий Петров, Н. Покровский, Юрий Слезкин, Дмитрий Цензор, Михаил Булгаков… и др. Редактор Н. Покровский».

Любопытен оптимизм редактора и сотрудников этой газеты. В статье «Счастливое начало» утверждалось: «Газета „Кавказ“ выходит под счастливым предзнаменованием. На долго затученном горизонте фронта проглянули первые лучи яркого солнца победы. Взяты обратно от красных Ростов с Нахичеванью…»

Что же произошло на самом деле — известно.

Булгаков иронизирует над известной в прошлом умеренной либеральной газетой «Русское слово», выходившей в свет в 1895–1918 гг. С 1897 г. ее владельцем стал И. Д. Сытин. После первого ее закрытия большевиками газета в январе — июне 1918 г. выходила под названиями «Новое слово» и «Наше слово», а затем была прихлопнута окончательно. Газета, несомненно, сыграла свою роль в свержении самодержавия (кстати, А. В. Амфитеатров и на этом поприще потрудился «славно»).

…как диккенсовский Джингль… — Джингль — персонаж романа Ч. Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба» (1837), предпочитавший в общении «телеграфный стиль». Позже Булгаков прекрасно сыграл роль судьи в инсценировке «Пиквикского клуба» на сцене Художественного театра.

Credito Italiano — крупный банк «Итальянский кредит».

Что? Катастрофа?! — Так в одном возгласе Булгаков раскрывает крах белого движения на Кавказе.

Проклятый февральский туман! — О «февральском тумане» 1920 г. Булгаков так писал в «Необыкновенных приключениях доктора» (глава «Великий провал»): «Хаос. Станция горела. Потом несся в поезде. Швыряло последнюю теплушку… Безумие какое-то. И сюда накатилась волна… Я сыт по горло и совершенно загрызен вшами. Быть интеллигентом вовсе не значит обязательно быть идиотом…»

…да уж не тиф ли, чего доброго? — Из воспоминаний Т. Н. Лаппа: «Михаил работал в военном госпитале. Вскоре его отправили в Грозный… Потом его часть перебросили в Беслан. В это время он начал писать небольшие рассказы и очерки в газеты. А зимой 1920 г. он приехал из Пятигорска и сразу слег. Я обнаружила у него в рубашке насекомое. Все стало ясно — тиф. Я бегала по городу — нашла врача, который взялся лечить коллегу. Но вскоре белые стали уходить из города…»

…только не сейчас! Это было бы ужасно… — Конечно, при нормальных обстоятельствах Булгаков ушел бы вместе со своей частью из Владикавказа. Т. Н. Лаппа не раз рассказывала, что он ругал ее за то, что она не отправила его, больного, со своими. Но это было бы гибельно для Булгакова. Т. Н. Лаппа продолжает: «Несколько раз к нам врывались вооруженные люди, требуя доктора и предлагая для больного транспорт. Но я не позволила увезти тяжелобольного Михаила, хотя рисковала и своей и его жизнью».

Леса и горы… Мельников-Печерский. Скит… — П. И. Мельников-Печерский (1818–1883) в своих романах «В лесах» и «На горах» красочно описал жизнь старообрядцев в дальних скитах.

Взбранной Воеводе победительная!.. — Булгаков превосходно знал Евангелие и богослужебные тексты, используя их в своих произведениях. В данном случае писатель приводит начальные слова первого кондака Акафиста Пресвятой Богородице: «Взбранной Воеводе победительная, яко избавлынеся от злых, благодарственная восписуем Ти рабы Твои, Богородице; но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: радуйся, Невесто Неневестная».

…монашки… васнецевские?.. — Великий русский живописец В. М. Васнецов (1848–1926) особо был дорог киевлянам как художник, возглавлявший росписи величественного Князь-Владимирского собора в Киеве. Им же были прекрасно иллюстрированы и названные книги П. И. Мельникова-Печерского.

— Лариса Леонтьевна… — Лариса Гаврилова, хозяйка дома, где снимали комнату Булгаковы, помогала Т. Н. Лаппа в уходе за больным.

Меня бросят! Бросят! — Булгаков не мог, конечно, впрямую описать весь трагизм своего положения и обозначает его отдельными фразами и возгласами. Между тем жизнь его висела на волоске, поскольку в городе его многие знали как белого офицера и корреспондента белогвардейских газет.

Поймите, еще вчера я должен был быть у него… — Булгаков постоянно говорит о какой-то важной встрече… Об этом же упоминала и Т. Н. Лаппа, но суть не раскрыла.

Тьма и сорок один и одна… — Через год Булгаков писал своему двоюродному брату Константину: «Мы расстались с тобой приблизительно год назад. Весной я заболел возвратным тифом, и он приковал меня… Чуть не издох, потом летом опять хворал». Т. Н. Лаппа: «Пришли красные войска. Михаил тяжело перенес болезнь и очень медленно поправлялся. В первое время… он не мог даже самостоятельно передвигаться. И, вооружившись палочкой, под руку со мной, преодолевал небольшие расстояния».

Беллетрист Юрий Слезкин… — Слезкин Юрий Львович (1885–1947), известный писатель, прогремевший еще до революции своим романом «Ольга Ор». В его дневнике, хранящемся в отделе рукописей Российской государственной библиотеки и пока не опубликованном, за исключением отрывков, есть такие примечательные слова: «С Мишей Булгаковым я знаком с зимы 1920 г. Встретились мы во Владикавказе при белых. Он был военным врачом и сотрудничал в газете в качестве корреспондента. Когда я заболел сыпным тифом, его привели ко мне в качестве доктора. Он долго не мог определить моего заболевания, а когда узнал, что у меня тиф, — испугался до того, что боялся подойти близко, и сказал, что не уверен в себе… позвали другого.

По выздоровлении я узнал, что Булгаков болен паратифом. Тотчас же, еще едва держась на ногах, пошел к нему с тем, чтобы ободрить его и что-нибудь придумать на будущее. Все это описано у Булгакова в его „Записках на манжетах“» (НИОР РГБ, ф. 801, к. 1, ед. хр. 2, л. 29–30).

Так ли это было (в деталях!), сказать трудно, ибо неизвестна на это реакция Булгакова, который не был знаком с дневником-воспоминаниями своего бывшего друга.

Мама! Мама! Что мы будем делать?! — Булгаков приводит слова популярной в те годы песенки, которая исполнялась и в киевском театре-кабаре «Кривой Джимми»:

Подотдел искусств откроем! — В дневнике Ю. Л. Слезкина: «Белые ушли — организовался ревком, мне поручили заведование подотделом искусств. Булгакова я пригласил в качестве зав. литературной секцией».

…отнаробраз… — отдел народного образования.

И все эти мингрельцы, имери… — Мингрелы, имеретинцы, кахетинцы, картлийцы, сваны, хевсуры — грузинские народности.

С креста снятый, сидит в самом центре писатель… — Эта фраза в какой-то степени проясняет ситуацию с Ликоспасовым-Ликоспастовым — одним из героев «Записок покойника», прототипом которого стал благообразный Юрий Слезкин.

Любопытно, что в то время, когда Ю. Слезкин создавал во Владивавказе из «хаоса» подотдел искусств, в газете «Великая Россия» (14 июля 1920 г.) появилось следующее неприятное для него сообщение:

Напомним, что после этих «похорон» Юрий Слезкин прожил еще 27 лет. Впрочем, в то смутное время ложные сообщения о смерти тех или иных известных лиц появлялись довольно часто. Более того, о самом Булгакове такие сообщения печатались в эмигрантской прессе в конце 1920-х гг.

Завподиск — заведующий подотделом искусств.

…входил смелый, с орлиным лицом и огромным револьвером на поясе. — Предположительно речь идет о К. Гатуеве (1892–1938), осетинском писателе.

В одну из июньских ночей Пушкина он обработал на славу. — Булгаков красочно описывает доклад редактора владикавказской газеты «Коммунист» Г. А. Астахова под названием «Пушкин и его творчество с революционной точки зрения» на вечере, состоявшемся в летнем театре 22 июня 1920 г. О содержании выступления можно судить хотя бы по такому отрывку: «И мы со спокойным сердцем бросаем в революционный огонь его полное собрание сочинений, уповая на то, что если там есть крупинки золота, то они не сгорят в общем костре с хламом, а останутся» (Театр. 1987. № 6. С. 150).

«…вперед гляжу я без боязни»… — У Пушкина: «…гляжу вперед я без боязни…» — «Стансы» (1826).

И я выступил, чтоб меня черти взяли! — Булгаков выступил главным оппонентом по докладу Г. А. Астахова. Выступление его было аргументированным и страстным, уже тогда сказывалась его безудержная «сценическая кровь». Ю. Слезкин об этом событии писал так: «Во Владикавказе нераздельно царит Маяковский. Вообще, как ни странно, Владикавказ весьма „футуристичен“ во всех областях своей жизни. Устраиваются диспуты, где поносится Пушкин как „буржуазный“, „контрреволюционный“ писатель… Молодой беллетрист М. Булгаков „имел гражданское мужество“ выступить оппонентом, но зато на другой день в „Коммунисте“ его обвиняли чуть ли не в контрреволюционности» (Слезкин Ю. Литература в провинции. Письмо из Владикавказа // Вестник литературы. 1921. № 1. С. 14).

..ложная мудрость мерцает и тлеет… — Цитата из «Вакхической песни» Пушкина (1825).

…клевету приемли равнодушно… — Цитата из стихотворения Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» (1836).

Я — уже не завлито… Ночью позвонят — вздрагиваю. — Этот небольшой отрывок текста, видимо, оказался в этом месте по ошибке (и это не единственный случай), поскольку подотдел искусств был разогнан осенью, а Булгаков был уволен 25 ноября 1920 г. И до этого ему с женой приходилось жить в постоянном страхе (охота на бывших белых офицеров велась постоянно; Т. Н. Лаппа вспоминала: «Идем по улице, и я слышу: „Вон, белый идет. В газете ихней писал“»), но после увольнения со службы ожидание ареста стало особо мучительным. Газеты того времени выходили с огромными списками арестованных и расстрелянных «белобандитов». Действовала инструкция небезызвестного Карла Ландера — особо-уполномоченного ВЧК на Северном Кавказе, в соответствии с которой все бывшие белые офицеры подлежали немедленному аресту.

Возненавидел меня молодой человек с первого взгляда. — Речь идет о М. Боксе, который действительно выбрал подотдел искусств и персонально Булгакова в качестве объектов для самой разнузданной травли.

Он там, идеже несть… — То есть Пушкин там, куда лишь воссылается молитва: «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная».

Но Пушкина пришлось вспоминать Булгакову еще не раз и при самых разных (чаще трагических) обстоятельствах. А в марте 1932 г., после того как усилиями Вс. Вишневского и других Ленинградский Большой драматический театр отклонил пьесу «Мольер», он писал своему другу П.С.Попову: «Когда сто лет назад командора нашего русского ордена писателей пристрелили, на теле его нашли тяжкую пистолетную рану. Когда через сто лет будут раздевать одного из потомков перед отправкой в дальний путь (идеже несть… — В. Л.), найдут несколько шрамов от финских ножей. И все на спине… Меняется оружие!»

Беллетриста Слезкина выгнали к черту. — Опять обнаруживается путаница с расположением нескольких отрывков текста. Данный отрывок и затем вся глава седьмая по времени действия должны следовать после главы девятой. Но и это еще не все. Фраза: «А этот сел на его место» — указывает на то, что за данным отрывком должен следовать текст из главы тринадцатой, начиная со слов: «Чаша переполнилась…» — и кончая фразой: «Его лицо навеки отпечаталось у меня в мозгу».

И опять, как жуки на булавках, будем подыхать… — См. книгу сатирика А. С. Бухова (1889–1937) «Жуки на булавках» (1915). Булгаков был с ним знаком и даже хаживал к нему играть в шахматы. Любопытна запись в дневнике Е. С. Булгаковой от 16 августа 1937 г.: «Пошли во Всероскомдрам… Встретили там Ардова, он сказал, что арестован Бухов».

…светит Золотой Рог… — Бухта у европейских берегов южного входа в пролив Босфор близ Стамбула. Золотой Рог стал манящей звездой для писателя, размышлявшего о своем будущем.

И араки. — Местная водка-самогон, типа грузинской чачи.

Евреинов приехал. — Н. Н. Евреинов (1879–1953) — литератор, режиссер, теоретик и историк театра, один из создателей петербургского театра миниатюр «Кривое зеркало». В 1918 г. находился в Киеве, и не исключено, что Булгаков мог слушать его лекции. При работе над романом «Мастер и Маргарита» Булгаков использовал сочинения Н. Н. Евреинова, и чаще всего книгу «Азазел и Дионис» (Л., 1924). Вообще евреиновский стиль очень импонировал писателю.

Братья писатели, в вашей судьбе… — Булгаков прекрасно знал и любил поэзию Некрасова, очень часто использовал ее в своих сочинениях и даже в письмах правительству. В данном случае он вкладывает вполне определенный смысл, цитируя «неточно» стихотворение Некрасова «В больнице» (1855): «Братья писатели! в нашей судьбе // Что-то лежит роковое».

…у Слезкина, в насквозь прокуренной гостиной… сидел за пианино Николай Николаевич. — После того как «беллетриста Слезкина выгнали к черту» и он покинул Владикавказ, никак не мог состояться у него вечер встречи с Евреиновым (это произошло летом), что еще раз подтверждает — конец главы шестой и вся седьмая должны следовать за главой девятой.

…диалог между булатом и златом… — В «Музыкальных гримасах» Евреинов использовал и стихотворение (перевод анонимной французской эпиграммы) Пушкина «Золото и булат» (1827).

Один — из Керчи в Вологду, другой — из Вологды в Керчь. — Булгаков использует диалог Несчастливцева и Счастливцева из пьесы Островского «Лес» (1871): «— Куда и откуда? — …из Вологды в Керчь-с, Геннадий Демьяныч. А вы-с? — …Из Керчи в Вологду» (действие II, явл. 2).

Лезет взъерошенный Осип… — Почти дословно цитируется монолог Осипа, слуги Хлестакова, из комедии Гоголя «Ревизор»: «Вот не доедем, да и только, домой!» (действие II, явл. 1).

Рюрик Ивнев (подлинное имя — М. А. Ковалев,1891–1981) — поэт, писатель, автор романа о Сталине.

Третий — Осип Мандельштам… Из Крыма. — О. Э. Мандельштам (1891–1938) бежал из Крыма от белогвардейцев. Метался по Кавказу. Летом 1921 г. Булгаков встретился с ним в Батуме. Об этом есть короткая запись в дневнике Е. С. Булгаковой от 13 апреля 1935 г.: «Жена Мандельштама вспоминала, как видела М. А. в Батуме лет четырнадцать назад, как он шел с мешком на плечах. Это из того периода, когда он бедствовал и продавал керосинку на базаре».

Беллетрист Пильняк. — Б. А. Пильняк (Вогау) (1894–1938) — известный к тому времени писатель. Булгакову не очень нравилось, когда друзья указывали ему на то, что он якобы в «Белой гвардии» пытается подражать Пильняку. Между прочим, об этом же писал в 1927 и 1929 гг. М. Осоргин в своих отзывах на первую и вторую части романа, вышедшие в указанные годы в Париже.

Я читал вступительную статью «О чеховском юморе». — Это было 14 октября 1920 г. Т. Н. Лаппа, не склонная в своих воспоминаниях к каким-либо преувеличениям или восторгам в отношении Булгакова, по поводу его выступлений заметила: «…он выступал перед спектаклями, рассказывал все. Но говорил он очень хорошо. Прекрасно говорил. Это я не потому, что… это другие так отзывались…»

«Хирургия» выручила и история о том, как чихнул чиновник. — Речь идет об инсценировках рассказов А. П. Чехова «Хирургия» (1884) и «Смерть чиновника» (1883).

Решили… пустить «Пушкинский вечер». — Пушкинский вечер состоялся 26 октября 1920 г.

И как гром его угроза. — Из стихотворения Пушкина «Жил на свете рыцарь бедный» (1829), которое имело несколько редакций. В ранней редакции под названием «Легенда» было:

В основной редакции:

Позже (1835) поэт переработал это стихотворение (в печати оно не появилось по цензурным соображениям) и включил в пьесу (незавершенную) «Сцены из рыцарских времен» (первая песня Франца). В «песне» этот фрагмент звучал так:

Булгаков взял первую строфу из ранней редакции стихотворения и третью строфу из «песни Франса» (из позднейшей редакции).

«Дебошир», конечно, сам по себе не был так уж страшен со своими погромными статьями. Страшен был возможный арест за белогвардейское прошлое. «Дебошир» же подводил именно к этому… Т. Н. Лаппа с ужасом вспоминала это время и считала, что они чудом спаслись: «Владикавказ же маленький городишко, там каждый каждого знает. Про Булгакова говорили: „Вон белый идет!“» О ситуации во Владикавказе осенью 1920 г. рассказывают сохранившиеся газеты того времени («Слово», «Вольный горец» и др.). В них сообщалось, что почти весь Северный Кавказ объят восстанием, во Владикавказе свирепствует ЧК, расстрелы бывших белых офицеров и «подозрительных» лиц происходят каждый день. Особо-уполномоченный ВЧК по Северному Кавказу Карл Ландер обратился к населению с требованием «в семидневный срок выдать скрывающихся офицеров и подозрительных лиц органам ЧК». В противном случае Ландер обещал развернуть «массовый террор». Этот массовый террор предполагал уничтожение тех поселений, в которых будут обнаружены белые, арест в качестве заложников всех родственников белых с последующим расстрелом и т. п. Тифлисские газеты, публиковавшие это «обращение» Карла Ландера, называли его «средневековым». Любопытно, что В. Г. Короленко, находившийся далеко от Кавказа, в своей родной Полтаве, примерно в это же время записал в дневнике: «Революция чрезвычаек сразу подвинула нас на столетия назад…»

Конечно, Булгаков выхолостил свои дневниковые записи и об ужасах того времени намекает нам символами…

Не хуже Кнута Гамсуна. — Булгаков сравнивает свое положение с тем голодающим литератором, о котором рассказывается в романе Кнута Гамсуна (1859–1952) «Голод» (1890). Этот роман переиздавался в России десятки раз начиная с 1892 г.

Я голодаю… — Из воспоминаний Т. Н. Лаппа: «…все, что осталось у меня: два золотых колечка, золотая массивная цепочка, брошки — все это пошло на рынок и в близлежащие села в обмен на продукты и топливо…»

Слезкин в это время покинул Владикавказ. Булгаков не рискнул поехать с ним в Москву, прокормить же себя и жену он мог только писательским трудом — пьесами. Слезкин позже отметит в своем дневнике-воспоминаниях: «…последнее время во Владикавказе между нами пробежала черная кошка (Булгаков переметнулся на сторону сильнейшую)».

С того вечера мы стали писать. — Речь идет о пьесе «Сыновья муллы». Текст ее, по иронии судьбы, сохранился и находится в архиве писателя. Во Владикавказе Булгаков поставил несколько своих работ, тексты которых, к сожалению, не сохранились (об этом см. письма Булгакова из Владикавказа своим родным за 1921 г.). В дневнике Ю. Слезкина также имеется короткая запись об этом периоде: «…во Владикавказе он (Булгаков. — В. Л.) поставил при моем содействии свои пьесы „Самооборона“ в одном акте и „Братья Турбины“ — бледный намек на теперешние „Дни Турбиных“… Все это звучало весьма слабо. Я, помнится, говорил к этой пьесе вступительное слово…»

Конечно, пьесы помогли Булгаковым продлить свое существование (физически и политически), и в словах Слезкина «Булгаков переметнулся…» была, конечно, доля правды. Но лишь доля… Ибо только «железная необходимость» заставила Булгакова писать о том, что было противно его духу. И в письме сестре Вере Афанасьевне от 26 апреля 1921 г. он так характеризовал свое творчество: «Я очень тронут и твоим и Вариным пожеланием мне в моей литературной работе. Не могу выразить, как иногда мучительно мне приходится… Дело в том, что творчество мое разделяется резко на две части: подлинное и вымученное…» (выделено нами. — В. Л.). Разумеется, к пьесам «вымученным» прежде всего относились «Сыновья муллы» и «Парижские коммунары» (в меньшей степени).

…правы говорившие: написанное нельзя уничтожить! — Вот перед нами «первая редакция» знаменитого: «Рукописи не горят?..»

Вперед. К морю. Через море и море, и Францию — сушу — в Париж! — Спустя шестьдесят лет об этом же говорила и Т. Н. Лаппа: «…Булгаков стал думать, чтобы уехать. Он хотел за границу уехать, по правде сказать. Скажу прямо. Он так мечтал». Мечтания у Булгакова были разные, разными они были и на одну и ту же тему. Но мысль об эмиграции, несомненно, в нем бродила. Вот выдержки из его писем к родным: «Посылаю кой-какие вырезки и программы… Если я уеду и не увидимся — на память обо мне» (апрель 1921 г.); «В случае отсутствия известий от меня больше полугода… брось рукописи мои в печку» (май 1921 г.); «Не удивляйтесь моим скитаниям, ничего не сделаешь. Никак нельзя иначе. Ну и судьба! Ну и судьба!» (июнь 1921 г.).

Сгинул город у подножия гор. — 26 мая 1921 г. Булгаков выехал поездом (!) через Баку в Тифлис и 2 июня был в городе. В тот же день он написал письмо сестре Надежде в Москву, в котором были весьма интересные намеки. «Может быть, окажусь в Крыму…» — сообщал он. А ведь исследователи рассматривают только «стамбульскую» версию, о «крымской» версии — ни слова. Между тем именно Крым, с его белогвардейской «начинкой», вполне мог привлечь внимание Булгакова.

Представляет также интерес его фраза: «„Турбиных“ переделываю в большую драму». К сожалению, следов этой переделки не осталось.

«Полацкий» идет на Золотой Рог… — О тифлисско-батумской эпопее рассказывает Т. Н. Лаппа: «…Михаил отправился на разведку в Тифлис с намерением поставить там свою пьесу. Следом за ним приехала и я. Но работу мы никак не могли найти. И мы вынуждены были продать свои обручальные кольца, которые были куплены в Киеве у знаменитого ювелира, магазин которого находился в начале Крещатика, — Маршака. Кольца на внутренней стороне имели надписи: на одном — „Михаил Булгаков“, на другом — „Татьяна Булгакова“. Где-то они теперь?» Из более поздних ее воспоминаний: «…в Тифлисе… он бегал с высунутым языком. Вещи все продали, цепочку уже съели, и он решил, что поедем в Батум. Продали обручальные кольца и поехали. В Батуме мы сняли комнату где-то в центре, но денег уже почти не было. Он там тоже все пытался что-то написать, что-то куда-то пристроить, но ничего не выходило. Тогда Михаил говорит: „Я поеду за границу. Но ты не беспокойся, где бы я ни был, я тебя выпишу, вызову“… Ходили на пристань, в порт он ходил, все искал кого-то, чтоб его в трюме спрятали или еще как, но тоже ничего не получалось, потому что денег не было. А еще он очень боялся, что его выдадут. Очень боялся» (Запись Л. К. Паршина). Кое-что характерное о Батуме написал и О. Мандельштам в очерке «Батум» (Правда. 1922. 3 февраля): «Механизм этого маленького, почти игрушечного городка, вознесенного условиями нашего времени на высоту русской спекулятивной Калифорнии, необычайно прост. Есть одна пружина — турецкая лира…»

Дом № 4… колоссальное здание. — Речь идет о здании бывшего страхового общества «Россия» на Сретенском бульваре. В 1920-е гг. там находился Главполитпросвет со своими структурными отделениями.

…кто-то сказал: «Мейерхольд». — Булгаков резко отрицательно относился к творчеству Мейерхольда. Это прослеживается в течение почти двадцати лет (см.: Булгаков М. Дневник. Письма. 1914–1940. М., 1997; Дневник Елены Булгаковой. М., 1990).

А вдруг это Брюсов с Белым?.. — Первоначально восхищенное отношение к именам знаменитых писателей очень быстро сменилось у Булгакова на скептически-критическое (по разным причинам, конечно, но главным критерием была все-таки верность русским традициям в самом широком понимании этого слова). Об этом говорят и дневниковые записи Булгакова. 12 октября 1924 г.: «Сейчас хоронят В. Я. Брюсова. У Литературно-художественного института его имени на Поварской стоит толпа в колоннах. Ждут лошади с красными султанами (вспомним сцену похорон Берлиоза в „закатном романе“. — В. Л). В колоннах интеллигенция и полуинтеллигенция. Много молодежи — коммунистически-рабфаковского мейерхольдовского типа». 26 января 1925 г.: «Позавчера был у П. Н. Зайцева на чтении А. Белого… Белый в черной курточке. По-моему, нестерпимо ломается и паясничает. Говорил воспоминания о Валерии Брюсове. На меня все это произвело нестерпимое впечатление. Какой-то вздор… символисты… В общем, пересыпая анекдотиками, порой занятными, долго нестерпимо говорил… о каком-то папортнике… о том, что Брюсов был „Лик“ символистов, но в то же время любил гадости делать… Я ушел, не дождавшись конца. После „Брюсова“ должен был быть еще отрывок из нового романа Белого. Мега».

Заявление было у меня за пазухой. — Сведения о работе Булгакова в Лито Главполитпросвета довольно полно сохранились в ЦГА РФ (см.: Янгиров Р. М. А. Булгаков — секретарь Лито Главполитпросвета // М. А. Булгаков — драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 225–245). Сохранилось и его заявление следующего содержания: «Заведующему Лито литератора Михаила Афанасьевича Булгакова Заявление Прошу о зачислении моем на должность Секретаря Лито. Михаил Булгаков». Можно предположить, что соответствующая информация о Лито была дана Булгакову его сестрой Н. А. Земской, служившей инструктором в системе Главполитпросвета с 20 марта по 1 октября 1921 г.

В конце 21-го года литературой в Республике занималось 3 человека: старик… молодой… и я… — Старик — А. П. Готфрид, молодой — В. С. Богатырев — фигуры в литературе незаметные. О них см.: Янгиров Р. С. 231–232.

Тихо сказал: «Шторн». — Измененная фамилия известного писателя Г. П. Шторма (1898–1978). О других сотрудниках Лито (реальных, а не предполагаемых) см.: Янгиров Р. С. 231–235.

…на Трубе… — Имеется в виду Трубная площадь.

Канатчикова дача!.. — Так иронически называлась психиатрическая лечебница в Канатчиково.

…через всю Москву к Разумихину. — Герой романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» Родион Раскольников после совершения им убийства неосознанно направляется к добрейшему своему другу Разумихину в надежде получить приют и утешение.

Все к черту! Некрасова и воскресших алкоголиков. — Материалы Лито легко проясняют эту, казалось бы, непонятную реплику Булгакова. В Республике широко отмечался столетний юбилей Некрасова. Лито готовил сборник избранных стихотворений поэта. Булгаков принимал непосредственное участие не только в подготовке сборника, но и в Юбилейной Некрасовской комиссии (27 октября он вел протокол заседания этой комиссии, где председательствовал Серафимович).

Что касается «воскресших алкоголиков», то речь здесь идет о пьесе харьковчанина В. Григоровского «Воскресший алкоголик». Самое интересное заключалось в том, что автор пьесы, как выяснилось, не понимал значения слова «алкоголик».

Я написал у вас 4 анкеты. — 1 октября, как сообщает Р. Янгиров, Булгаков заполнил «листок по учету кадров», который представляет несомненный интерес, особенно в ответах на «щекотливые» вопросы. А ответов на эти вопросы не оказалось: напротив них стояли прочерки. В мировой войне Булгаков не участвовал, в Гражданской — тоже, в боях вообще не принимал участия, раненым и контуженым не был. По профессии — литератор, социальное положение до 1917 г. — студент. Заслуживает нескольких восклицательных знаков его ответ на вопрос: «Ваш взгляд на современную эпоху» — «Эпоха великой перестройки». Думал ли Булгаков, что его несчастная страна через несколько десятилетий вновь будет переживать «Эпоху великой перестройки».

Кто мог ей поручить работу! Тут действительно Рок. — В этой фразе — ключ к пониманию замысла будущей повести «Роковые яйца».

…голодный, не следуй примеру чистоплюя Кнута Гамсуна. — Вновь идет сопоставление с героем романа К. Гамсуна (1859–1952) «Голод» (1890). Однако настоящий голод пришел к Булгаковым после ликвидации Лито. Вот короткие дневниковые записи писателя начала 1922 г. (автографы). 25 января: «Я до сих пор без места. Питаемся с женой плохо». 9 февраля: «Идет самый черный период моей жизни. Мы с женой голодаем».

С такого-то числа Лито ликвидируется. — Приказ о расформировании Лито был подписан 23 ноября, в нем, в частности, было записано: «Тов. Булгаков считается уволенным с 1/XII с. г. с выдачей на 2 недели вперед».

…Голодные сборники… — Речь идет о двух сборниках, которые готовил Лито. Первый сборник «Голод» был составлен из произведений классиков русской литературы, во второй сборник «На голод» были включены работы современных писателей. Булгаков подготовил для этого сборника очерк «Муза мести», в котором рассматривалось творчество Пушкина и Некрасова с точки зрения их отношения к крестьянству. Этот своеобразный очерк еще не получил соответствующей оценки исследователей.

Богема^*

Впервые — Красная нива. 1925. № 1.

Печатается по тексту журнальной публикации.

«Богема», несомненно, родилась из тех же записных книжек писателя, что и «Записки на манжетах». Более того, рассказ этот есть не что иное, как отрывок из «Записок», но переработанный и отшлифованный Булгаковым в более поздние годы (можно предположить, что этот фрагмент текста, в первоначальном виде, вошел в состав полного текста «Записок на манжетах», переданного Булгаковым в 1923 г. издательству «Накануне»).

В дневнике писателя о «Богеме» сказано следующее (запись от 4 января 1925 г.):

В результате переработки отрывка исчез мотив, ярко выраженный в «Записках»: «Бежать, бежать!»

…присяжный поверенный Гензулаев… — Существует несколько мнений по поводу соавтора Булгакова по пьесе «Сыновья муллы», но чаще всего называется Т. Пейзулаев, живший в те годы во Владикавказе. Т. Н. Лаппа, между прочим, также отмечала, что Булгаков ходил писать какую-то пьесу к соседям Пейзулаевым. Быть может, это и есть самые точные сведения? Во всяком случае, в ранней редакции «закатного» романа варьете возглавляет некий Гарася Педулаев…

…на что я надеюсь, — это что пьеса истлела уже… — Пьеса не только не истлела, но сохранился ее полный текст, ныне опубликованный (см.: Соколов Б. В. Булгаковская энциклопедия. М., 1997). И хотя исследователи почти в один голос утверждают, что узнать руку Булгакова в ней практически невозможно, тем не менее смеем заметить, что это характерный «вымученный» булгаковский текст.

…одеяло, немного белья и керосинку. — Это авторское свидетельство подтверждают воспоминания Н. Я. Мандельштам.

Нужно было поэтому получить разрешение. — Из воспоминаний Т. Н. Лаппа видно, что Булгаков тщательно готовился к поездке в Тифлис и заранее обзавелся необходимыми документами.

В 1913 г. женился, вопреки воле матери. — Против женитьбы Булгакова на Татьяне Лаппа были почти все взрослые родственники с той и другой стороны, ибо они считали, что молодые еще не готовы к семейной жизни (Булгаков был студентом второго курса, Лаппа только закончила гимназию). Именно этот мотив был главным, а не какие-то личные симпатии или антипатии. Это очень хорошо видно из письма Варвары Михайловны к дочери Надежде от 30 марта 1913 г.: «Моя милая Надя! Давно собиралась написать тебе, но не в силах в письме изложить тебе всю эпопею, которую я пережила в эту зиму: Миша совершенно измочалил меня… В результате я должна предоставить ему самому пережить все последствия своего безумного шага: 26 апреля предполагается его свадьба. Дела стоят так, что все равно они повенчались бы, только со скандалом и разрывом с родными; так я решила устроить лучше все без скандала. Пошла к о<тцу> Александру Александровичу (священнику А. А. Глаголеву. — В. Л.), поговорила с ним откровенно, и он сказал, что лучше, конечно, повенчать их, что „Бог устроит все к лучшему“… Если бы я могла надеяться на хороший результат этого брака; а то я, к сожалению, никаких данных с обеих сторон к каким бы то ни было надеждам не вижу, и это меня приводит в ужас… Можешь представить себе, какой скандал шел всю зиму и на Мариинско-Благовещенской (на этой улице жили родственники Таси. — В. Л.). Бабушка и сейчас не хочет слышать об этой свадьбе…» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 76).

Интересные сведения о подготовке к свадьбе приведены в письме старшей сестры Веры к Надежде в Москву от 20 апреля 1913 г.: «…мама не хочет толпы и помпы. К свадьбе приедет мать Таси, Евгения Викторовна. Тасе уже выслали образ из Саратова, а мать приедет благословить. Мама купила и Мише такой же образ, как у Таси, почти точь-в-точь. Оба образа очень хороши. Кольца заказали под руководством мамы, говорят, очень хороши… Я рада, в конце концов, за них, а то они совершенно издергались, избеспокоились, изволновались и извелись. Теперь же пока наступает некоторое успокоение…» (Там же. С. 77).

Прощай, Владикавказ! — Ср. с текстом «Записок на манжетах»: «Сгинул город у подножья гор. Будь ты проклят…» Время лечит. Позже Булгакова постоянно будет тянуть в места, где он испытал столько трудностей: Владикавказ, Тифлис, Батум… И в этом смысле символична его дневниковая запись от 24 (11) мая 1923 г.: «21 апреля я уехал из Москвы в Киев и пробыл в нем до 10-го мая… На Кавказ, как собирался (выделено нами, — В. Л.), не попал». Владикавказ многократно будет звучать и в произведениях писателя, в том числе и в «закатном романе».

Воспоминание…^*

Впервые — Железнодорожник. 1924 № 1–2.

Печатается по тексту журнальной публикации.

Ленин, как определяющая политическая личность, несомненно, был в поле политического зрения Булгакова. Не раз пытался он проникнуть в замыслы этого сложного человека, внимательнейшим образом следил за состоянием его здоровья во время болезни (аккуратно вырезал из газет правительственные сообщения о здоровье предсовнаркома и хранил их). И о том, какое значение придавал писатель этой личности, свидетельствует его дневниковая запись о смерти вождя: «22-го января 1924 года. 9-го января 1924 г. по старому стилю. Сейчас только (пять с половиною часов вечера) Семка сообщил, что Ленин скончался. Об этом, по его словам, есть официальное сообщение».

Тщательно выписаны и подчеркнуты дата записи (старый и новый стиль) и время получения сообщения (с минутами).

Хотя Ленин довольно продолжительное время был не у власти, однако его существование было символом большевизма здравствующего. И вот Ленина не стало. Булгаков прекрасно понимал и ощущал значение таких событий. Тем более в ситуации, когда буквально накануне была отстранена от власти (фактически) другая «знаковая» фигура большевизма — Л. Троцкий. По этому поводу дневниковая запись Булгакова (8 января 1924 г.) была также красноречивой: «Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть Он ей поможет!»

Но помимо ясного понимания серьезности политической ситуации в стране Булгакова интересовала реакция народа на нее, прежде всего на кончину Ленина. И судя по его репортажу из Колонного зала и с прилегающих к нему улиц («Часы жизни и смерти»), на Булгакова это скопление сотен тысяч людей, пришедших проводить Ленина в последний путь, несмотря на лютый мороз, произвело сильное впечатление. Он называет Ленина «великим Ильичом» и предрекает ему народное поклонение «в течение веков».

В связи с этим значительным событием Булгакову вспомнился и важный для него эпизод, косвенно связанный с именем Ленина и напрямую — с именем Н. К. Крупской, и с душевной теплотою он написал об этом рассказ.

Рассказ этот как бы открывает знаменитую булгаковскую тему, в основе которой — «квартирный вопрос». Желание получить нормальные жилищные условия стало для Булгакова «малой целью» в жизни и отразилось довольно ярко в его творчестве. Но в начале 20-х гг. речь шла не о нормальных жилищных условиях, а о возможности иметь крышу над головой. О борьбе Булгакова за комнату в «проклятой» квартире № 50 в доме № 10 по Большой Садовой и повествуется в рассказе «Воспоминание…».

Все мое имущество помещалось в ручном чемоданчике. — Н. А. Земская вспоминала: «Приехав в Москву в сентябре 1921 года, без денег, без вещей и без крова, Михаил Афанасьевич одно время жил в Тихомировском студенческом общежитии, куда его на время устроил студент-медик, друг семьи Булгаковых, Николай Леонидович Гладыревский…» (НИОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 22, л. 19). В еще более плачевном состоянии приехала в Москву Т. Н. Лаппа, которую по дороге обокрали. И реальной помощи им ждать было неоткуда.

— Вот это полушубочек! — О булгаковском полушубке сложено множество полулегенд, основанных, правда, на реалиях. О некоторых из них вкратце упомянем. Вот как описывает булгаковский «тулупчик» И. С. Овчинников, работавший с Булгаковым в «Гудке»: «Тулупчик единственный в своем роде: он без застежек и без пояса. Сунул руки в рукава — можешь считать себя одетым. Сам Михаил Афанасьевич аттестует тулупчик так: — Русский охабень. Мода конца XVII столетия. В летописи в первый раз упоминается под 1377 годом. Сейчас у Мейерхольда в таких охабнях думные бояре со второго этажа падают». Валентин Катаев: «Это были двадцатые годы… Одевали мы на себя что попало. Булгаков, например, один раз появился даже в пижаме, совершенно бесхитростно, а поверх пижамы у него была надета шуба…» Э. Л. Миндлин, секретарь (в то время) московской редакции «Накануне»: «И уж конечно… его длиннополая меховая шуба, в которой он, полный достоинства, поднимался в редакцию, неизменно держа руки рукав в рукав!» Т. Н. Лаппа: «Это была шуба в виде ротонды, какие носили старики духовного звания. На енотовом меху, и воротник выворачивался наружу мехом, как у попов. Верх был синий, в рубчик. Она была длинная и без застежек — действительно, запахивалась и все…» Но вот, на наш взгляд, наиболее достоверные сведения, которые сообщил Н. Л. Гладыревский: «Миша очень мерз, и я ему отдал полушубок романовский. „Меня в нем в редакцию не впускают“ — так он мне говорил вместо благодарности… А мне он отдал взамен пальто, в котором он приехал, черное, — как у немецких военнопленных…» Видимо, вскоре состоялся возвратный обмен, и Булгаков стал бегать по Москве в легком пальто. «Мерз и бегал. Бегал и мерз» («Сорок сороков»).

…в безобразнейшей наготе предо мной встал вопрос, о комнате. — Коротко всю эту «эпопею» с комнатой описала Н. А. Земская: «…оставаться [у Гладыревского] долго было нельзя, и Михаил Афанасьевич переселился в комнату к А. М. Земскому, где Андрей Михайлович его прописал. Некоторое время они прожили вместе, затем Андрей Михайлович уехал к жене в Киев (Н. А. Земская называет себя в третьем лице. — В. Л.), оставив комнату за собой. Михаил Афанасьевич вынес много атак и неприятных разговоров с членами правления, пытавшимися выписать Андрея Михайловича и Михаила Афанасьевича. В конце концов „отцепились“. Земских выписали, а Михаил Афанасьевич остался на правах постоянного жильца. С ним жила и была прописана и его жена — Татьяна Николаевна. В своих письмах и рассказах Михаил Афанасьевич часто называет эту квартиру „проклятая квартира № 50…“ Квартирные переживания поселили в душе Михаила Афанасьевича ненависть на всю жизнь к управдомам, которых он неоднократно описывает в ряде произведений как некую особую человеческую разновидность…»

На самом деле все было в тысячу раз сложней. Рассказ Н. А. Земской уточняет Т. Н. Лаппа: «Андрей Михайлович не прописывал Михаила, и вместе они не жили… Ночь или две мы переночевали в… общежитии и сразу поселились на Большой Садовой. Надя ему эту комнату уступила. А Андрей перешел жить к брату… а потом уехал к Наде в Киев. Вместе мы ни одного часа не жили… Жилищное товарищество на Большой Садовой в доме 10 хотело Андрея выписать и нас выселить. Им просто денег нужно было, а денег у нас не было.

И вот только несколько месяцев прошло, Михаил стал работать в газете, где заведовала Крупская, и она дала Михаилу бумажку, чтоб его прописали. Вот так мы там оказались…»

Это очень важные фактические уточнения Т. Н. Лаппа, поскольку сложилось мнение, что Булгаков побывал у Крупской, работая в Лито, то есть в ноябре 1921 г. Между тем, как свидетельствуют письма Булгакова к Надежде Афанасьевне, «эпопея» продолжалась несколько месяцев, и в апреле 1922 г. «комнатный вопрос» еще не был решен. 18 апреля 1922 г. Булгаков писал сестре: «Комната: Бориса, конечно, выписали (Борис — брат А. М. Земского; вероятно, он тоже был прописан в этом бывшем общежитии, но не в комнате, где жил Булгаков. — В. Л.). Вас тоже. Думаю, что обратно не впишут. Дом „жил. раб. товарищ“. Плата прогрессирует. Апрель 1,5 милл. Топить перестали в марте. Все переплеты покрылись плесенью. Вероятно (а может быть, и нет), на днях сделают попытку выселить меня, но встретят с моей стороны сопротивление, и на законном основании (должность: у Боба (все тот же Борис Земский. — В. Л.) старшим инженером служу с марта). Прилагаю старания найти комнату. Но это безнадежно. За указание комнаты берут бешеные деньги».

Итак, «комнатные страдания» продолжались более полугода…

— Вылетайте, как пробка!.. — Эти сцены Булгакову приходилось испытывать многократно в течение продолжительного времени. Так, 1 декабря 1921 г. Булгаков сообщал Н. А. Земской: «Одно время пережил натиск со стороны компании из конторы нашего милого дома. „Да Андрей Михайлович триста шестьдесят пять дней не бывает, нужно его выписать. И вы тоже неизвестно откуда взялись…“ и т. д. Не вступая ни в какую войну, дипломатически вынес в достаточной степени наглый и развязный тон, в особенности со стороны… смотрителя… Андрея настоял не выписывать… С. довел меня до белого каления, но я сдержался, потому что не чувствую, на твердой ли я почве. Одним словом, пока отцепились…» «Вылететь, как пробка», видимо, предложили ему уже после апреля 1922 г.

И я дошел до нее. — Когда это случилось — сказать можно только предположительно, но не ранее мая и не позже декабря 1922 г. 18 апреля Булгаков ожидал новой атаки со стороны управдома. В это время он служил уже в газете «Рабочий» Главполитпросвета, которым ведала Н. К. Крупская. Не исключено, что апрельская атака жилтоварищества на писателя была последней… И. С. Раабен так запомнила этот эпизод: «Он жил по каким-то знакомым, потом решил написать письмо Надежде Константиновне Крупской. Мы с ним письмо это вместе долго сочиняли. Когда оно уже было напечатано, он мне вдруг сказал: „Знаете, пожалуй, я его лучше перепишу от руки“. И так и сделал. Он послал это письмо, и я помню, какой он довольный прибежал, когда Надежда Константиновна добилась для него большой, 18-метровой комнаты где-то в районе Садовой» (Воспоминания о Михаиле Булгакова. С. 129). Кстати, проклиная квартиру № 50, Булгаков и Т. Н. Лаппа часто тепло вспоминали саму комнату, где жили. «Хорошая у нас комната была, — рассказывала Татьяна Николаевна, — светлая, два окна».

22 января он налился красным светом… — Так Булгаков образно изобразил смерть человека, которому судьба определила сыграть роль страшную и таинственную, окрасившую историю России в красные цвета. И не случайно писатель многие часы простоял у Колонного зала, и вошел в этот зал, и запечатлел увиденное: «…лежит на постаменте обреченный смертью на вечное молчание человек». И последняя фраза репортажа символична и неоднозначна: «Горят огненные часы!»

Спиритический сеанс^*

Впервые — Рупор. 1922. № 4. С подписью: «Михаил Булгаков».

Печатается по тексту данного издания.

Практически во всех произведениях Булгакова проявлялось его природное озорство. Но в некоторых сочинениях это его не всегда «безобидное» качество доминирует. К таким сочинениям относится фельетон «Спиритический сеанс».

Как утверждает Т. Н. Лаппа, прототипами героев рассказа была чета Крешковых — Иван Павлович и Вера Федоровна. Булгаковы часто гостили у них и прекрасно знали всю их «обстановку». Об этом рассказывает Татьяна Николаевна: «Крешковы раньше имели дом во Владикавказе, и Иван Павлович приехал в Москву учиться. Познакомился с Верой Федоровной… Они поженились… „Спиритический сеанс“ Булгаков написал, это у них на квартире было, в 24-й (Малая Бронная, 32. — В. Л.)… „Давай соберемся, столик покрутим“. Там мы с ним были, Крешковы были… может быть, Лямины были. Он их надул, конечно. „Я, — говорит, — буду тебя толкать ногой, а ты делай, как я говорю“. Какие-то звуки я там должна была издавать. Но так, все хорошо получилось, весело было».

№ 13 — Дом Эльпит-Рабкоммуна^*

Впервые — Красный журнал для всех. 1922. № 2. С подписью: «Мих. Булгаков». Затем в сб.: Булгаков М. Дьяволиада. Рассказы. М.: Недра, 1925.

Печатается по тексту журнальной публикации.

Речь в рассказе идет, конечно, о знаменитом доме по Большой Садовой, 10, который до революции принадлежал «табачному королю» Илье Давидовичу Пигиту. Булгакову пришлось жить в этом доме уже при другой власти и в других условиях. Однажды, в октябре 1921 г., он даже сочинил стихотворение:

Ах, до чего был известный дом. Шикарный дом Эльпит… — Интересные воспоминания об этом доме оставил В. Левшин (Манасевич), детский писатель, проживший в доме Пигита много лет. Вот некоторые фрагменты из его воспоминаний: «Сначала дом не предназначался для жилья — богач Пигит строил табачную фабрику. Но в самый разгар строительства пришло запрещение возводить фабрику внутри Садового кольца. Пигит не растерялся, и промышленное здание быстро превратилось в жилое. Фабрика „Дукат“ выросла по соседству, в Тверском-Ямском переулке… До реконструкции Садового кольца, еще не стиснутый громадами каменных соседей, дом выглядел внушительно. Шикарные эркеры, лепные балконы… Нарядный, полукругом выгнутый палисадник отделял здание от тротуара… Бельэтаж с длинными балконами на улицу занимал сам Пигит. Компаньон его, владелец гильзовой фабрики Катык („Покупайте гильзы Катыка!“), разместился на четвертом этаже… Директор Казанской железной дороги Пентка… Управляющий московской конторой императорских театров… фон Бооль (это про него шаляпинское: „Я из него весь „фон“ выбью, одна „боль“ останется!“). А одно время обитал тут даже миллионер Рябушинский — в огромной художественной студии, снятой якобы для занятий живописью, а на самом деле для внесемейных развлечений…

В 1910 г. вместе с женой Ольгой Васильевной и детьми Наташей и Мишей сюда въехал Петр Петрович Кончаловский… К Кончаловским потянулись со всех сторон люди искусства: Шаляпин, пианисты Боровский, Игумнов, Орлов, скульптор Коненков. Живал здесь (и подолгу)… Василий Иванович Суриков (отец Ольги Васильевны)… Многие знаменитости перебывали и в студии Кончаловского: Качалов, Москвин, Гельцер, Голованов и Нежданова… Сергей Прокофьев, Алексей Толстой… За столом собиралась группа живописцев, известная под названием „Бубновый валет“. Кроме самого Кончаловского туда входили такие первоклассные художники, как Фальк, Лентулов, Куприн, Рождественский, Осьмеркин…» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 168–171).

…горделивый слух: Распутин здесь. — Личность Распутина интересовала Булгакова чрезвычайно, особенно же — отношения «старца» с царской семьей. В письме к матери от 17 ноября 1921 г. он раскрыл свой замысел: «…передайте Наде… нужен весь материал для исторической драмы — все, что касается Николая и Распутина… Лелею мысль создать грандиозную драму в 5 актах к концу 22-го г. Уже готовы некоторые наброски и планы. Мысль меня увлекает безумно…»

Борис Самойлович Христи. — Как пишет В. Левшин, за этим персонажем стоит колоритная фигура караима Сакизчи, управлявшего домом при Пигите и «оставленного в той же должности после революции по причине своей полной незаменимости».

…надпись… «Рабкоммуна». Во всех 75 квартирах оказался невиданный люд. — Из воспоминаний В. Левшина: «Перемены, которые принесла революция, не могли не коснуться и дома Пигита. Постановлением районного Совета из дома выселены „классово чуждые элементы“. Взамен исчезнувших жильцов появились новые — рабочие расположенной по соседству типографии… К этому времени относится знаменательное событие в послереволюционной истории дома: он становится первым в Москве, а может быть, и в стране домом — рабочей коммуной. Управление, а частично и обслуживание переходят в руки общественности…» (Там же. С. 172).

…сберегите мне дом, пока все это кончится… — Мысль о том, что скоро «это кончится», не покидала Булгакова многие годы, особенно в начале и середине 20-х гг. Он полагал, что «возвратная операция» в России возможна.

— Нилушкина Егора туда вселить… — И этот персонаж не был загадкой для В. Левшина. Он вспоминал: «А Нилушкин Егор — представитель домовой общественности, облеченный титулом „санитарного наблюдающего“? Спросите старожилов, и вам сразу же скажут, что это известный всему дому Никитушкин, личность комическая, чьи грозные предупреждения („Которые тут гадают, всех в 24 часа!“) не испугали бы даже ребенка» (Там же. С. 181).

Бич дома, Пыляева Аннушка… — Реально существовавшая в доме Пигита Аннушка Горячева, ставшая в произведениях Булгакова фигурой нарицательной. Писатель не случайно так часто показывает ее в самых различных ситуациях, ибо видел в таких аннушках беспросветную русскую темноту и дикость. Порода аннушек и шариковых оказалась чрезвычайно живуча.

Столица в блокноте^*

Фельетон написан в ноябре 1922 г. Впервые опубликован в газете «Накануне» в нескольких номерах: 1922. 21 декабря (гл. I–II); 1923. 20 января (гл. III–IV); 9 февраля (гл. V–VII); 1 марта (гл. VIII–XI). С подписью: «Михаил Булгаков».

Печатается по тексту газеты «Накануне».

Сменовеховская газета «Накануне», открытая в Берлине 26 марта 1922 г. (московская редакция этой газеты была образована в июле того же года), сыграла значительную роль в творчестве Булгакова. В ней он поместил около двадцати фельетонов, рассказов, очерков. Основное внимание в своих корреспонденциях писатель обратил на налаживание жизни в столице после нескольких лет разрухи. Алексей Толстой, редактировавший воскресное «Литературное приложение» к «Накануне», после первых же публикаций неизвестного писателя в газете стал требовать от московской редакции «больше Булгакова». Юрий Слезкин оставил короткие, но важные воспоминания о том времени. Вот они: «Вскоре появилась в Москве сменовеховская газета „Накануне“ и открылось ее отделение в Гнездниковском переулке. Мы с Булгаковым начали сотрудничать там, приглашенные туда Дроздовым (напомним, что Слезкин, Булгаков и Александр Дроздов сотрудничали во владикавказской газете „Кавказ“. — В. Л.). Здесь Булгаков развернулся как фельетонист. На него обратили внимание, издательство „Накануне“ купило его „Записки на манжетах“, да так и не выпустило… Тогда у нас собирался литературный кружок „Зеленая лампа“ — организаторами его были я и Ауслендер (С. А. Ауслендер, 1886–1943, писатель. — В. Л.), вернувшийся из Сибири. Ввел туда я и Булгакова… Булгаков точно вырос в один-два месяца. Точно другой человек писал роман о наркомане. Появился свой язык, своя манера, свой стиль…»

Эти свидетельства Ю. Слезкина важны еще и потому, что в момент их написания (1932) бывшие друзья уже не встречались друг с другом, успев до этого обменяться язвительными уколами. Но надо отдать должное Ю. Слезкину, который, обижаясь на бывшего друга (и ученика) и несколько завидуя ему (это несомненно), оставался объективным в оценке булгаковского творчества. Объективным и верным, отмечая главное, а не второстепенное в творческом движении Булгакова.

Он — нэпман и жулик. — Приветствуя оживление в жизни столицы, Булгаков в то же время с глубочайшим презрением относился к новоявленным богачам, миллиардерам и триллионерам, разбогатевшим на нищете большинства людей. Писатель знал цену «трудовой копеечке» и с ужасом смотрел на все пороки так называемого нэпа, иногда даже преувеличивая его темные стороны. В этом смысле характерна его дневниковая запись от 23 декабря 1924 г.:

Конечно, в этой записи чувствуются и политические мотивы (Френкель издавал большевистские агитки!), но новый спекулятивно-воровской «капитализм» Булгакову был явно не по душе. И совсем не в этом писатель видел возрождение России. Да, он был за возвращение «старого порядка», но нэп не имел к нему никакого отношения; это была карикатура на прошлое, и не более того.

Богема хороша только у Мюрже… — Мюрже Акри (1822–1861), французский писатель. Его книга «Сцены из жизни богемы» (1851) послужила основой для опер Дж. Пуччини (1858–1924) «Богема» (1895) и Р. Леонкавалло (1857–1919) «Богема» (1897).

…подержанное фражэ. — Фраже — сплав, имитирующий серебро.

Опера Зимина. — Зимин Сергей Иванович (1875–1942), театральный деятель, основатель Оперного театра своего имени. С 1917 г. он был и его директором.

«Гугеноты» — опера композитора Джакомо Мейербера (1791–1864), написанная в 1835 г. На советской сцене поставлена 17 ноября 1922 г. в Оперном театре Зимина.

…громовое «пиф-паф!!» Марселя… — Партию Марселя из оперы «Гугеноты» исполнял Г. С. Пирогов (1885–1931) — один из трех братьев Пироговых, прославивших русскую оперную сцену.

…И. Эренбург, написавший книгу «А все-таки она вертится»… — Речь идет о книге И. Г. Эренбурга (1891–1967), вышедшей в 1922 г., в которой он выступил защитником конструктивизма в искусстве. Булгаков не раз писал в ироническом тоне о произведениях Эренбурга. В «Роковых яйцах», например: «Театр имени покойного Всеволода Мейерхольда… выбросил движущуюся разных цветов электрическую вывеску, возвещавшую пьесу писателя Эрендорга „Курий дох“…» И даже в дневнике писателя Эренбург упоминается в любопытном контексте. Записи от 2 января 1925 г.: «Если бы к „Рыковке“ добавить „Семашковки“, то получилась бы хорошая „Совнаркомовка“». «Рыков напился по смерти Ленина по двум причинам: во-первых, с горя, а во-вторых, от радости». «Троцкий теперь пишется „Троий“ — ЦК выпало. Все эти анекдоты мне рассказывала эта хитрая веснушчатая лиса Л[ежнев] вечером, когда я с женой сидел, вырабатывая текст договора на продолжение „Белой гвардии“ в „России“. Жена сидела, читая роман Эренбурга, а Лежнев обхаживал меня. Денег у нас с ней не было ни копейки. Завтра неизвестный мне еще еврей Каганский должен будет уплатить мне 300 рублей и векселя. Векселями этими можно подтереться…» Иронически-презрительное отношение Булгакова к Эренбургу объясняется прежде всего тем, что последний пытался усидеть сразу на нескольких стульях.

…на «Великодушного рогоносца» в постановке Мейерхольда. — Пьеса бельгийского драматурга Фернана Кроммелинка (1888–1970) была поставлена Вс. Мейерхольдом в 1922 г. в «Театре актера».

Мои денежки… носят название кровных. — В письмах к родным за это время Булгаков постоянно подчеркивает, что «прокорм» стоит адских усилий. Вот некоторые строки из писем к родным: «Переутомлен я до того, что дальше некуда»; «Работой я буквально задавлен…»; «…я так устаю от своей каторжной работы, что вечером иногда не в силах выжать из себя ни одной строки…»; «Я очень много работаю и смертельно устаю».

Некоторые из современных «критиков» ставят в вину Булгакову его «пролетарский взгляд» на вопрос «доходов и расходов», даже не задумавшись над его репликой: «…я человек рабочий». «Рабочий» — не в классово-сословном смысле этого слова, а в прямом — человек трудящийся (а не паразит). Часто пишут, что Булгаков более всего ненавидел предателей и трусов. Это несомненно так. Но не менее — паразитов.

…проект Татлина может считаться образцом ясности и простоты. — Татлин Владимир Евграфович (1885–1953), известный живописец, график, театральный художник. Создал экспериментальный проект памятника-башни III Интернационалу (модель — железо, стекло, дерево, 1919–1920 гг.).

Беспомощность этих синих биомехаников… — Можно привести сотни отзывов о творчестве Мейерхольда начала 20-х гг. — положительных и отрицательных. Но нам представляется чрезвычайно важным более ранний отзыв самого выдающегося российского демократа (без кавычек) В. Г. Короленко. Вот что писал о Мейерхольде в своем дневнике (запись 18 декабря 1917 г.) выдающийся писатель:

Как видим, взгляды «монархиста» Булгакова и «демократа» Короленко в отношении «биомеханики» и «кривляний» Мейерхольда были одинаковы.

…клоун Лазаренко ошеломляет… — Лазаренко Виталий Ефимович (1890–1939), талантливейший цирковой актер-сатирик, мастер клоунады и прыжковой акробатики. Булгаков восхищался его мастерством.

…артист оперетки Ярон… — Ярон Григорий Маркович (1893–1963), артист оперетты, народный артист РСФСР (1940). Булгаков мгновенно, как это было ему свойственно, угадал в молодом актере большой талант.

…из воздуха соткался милиционер. — Вот они, «зачатки» будущего «закатного романа». Ср.: «И тут знойный воздух сгустился над ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида» («Мастер и Маргарита», гл. I).

Фридрихштрасской уверенности, что Россия прикончилась, я не разделяю… — Булгаков в данном случае полемизирует с теми органами печати русского зарубежья (прежде всего берлинскими), которые на России уже поставили большой черный крест. Булгаков в то время еще верил в здравомыслие и национальное самосознание русского народа, а также в силу сохранившейся белой армии за рубежом. Писатель еще жил надеждой на возрождение России.

Сорок сороков^*

Фельетон написан в марте 1923 г. Впервые опубликован в газете «Накануне». 1923. 15 апреля. С подписью: «Михаил Булгаков».

Печатается по тексту газеты «Накануне».

Булгаков продолжает публиковать свои московские наблюдения, не забывая и мытарств, которые он испытал и продолжал испытывать в столице. Но «личное» у него органически вплетено в общую московскую панораму. И эта панорама не могла быть полноценной без «сорока сороков». Конечно, многие храмы были уже в запустении, часть из них была разрушена, но все-таки не настало еще время массового уничтожения церквей, монастырей, часовен. Еще действовали многие из более 800 храмов и часовен, включавших до 1917 г. более 1600 престолов (то есть «сорок сороков»). Несмотря на все трудности, разруху и запустение, Булгаков любил Москву, ее великолепные храмы, ее историческую часть. В дневнике (запись 23 декабря 1924 г.) есть такие слова: «Сегодня по новому стилю 23, значит, завтра сочельник. У Храма Христа продаются зеленые елки… Для меня всегда наслаждение видеть Кремль. Утешил меня Кремль. Он мутноват. Сейчас зимний день. Он всегда мне мил…» В это время у Булгакова еще не было предчувствия скорого уничтожения Храма Христа Спасителя, оно появится у него через пять-шесть лет и отразится в черновых рукописях фантастического романа.

Решительно скажу: едва… — Булгаков в своих эпиграфах к произведениям очень часто использует тексты классиков, иногда по памяти, иногда «подправляя» их для своих конкретных целей. В данном случае использована и «подправлена» цитата из «Горя от ума» А. С. Грибоедова:

Категорически заявляю, что я не герой. — Конечно, в этом саркастическом заявлении заложен прежде всего смысл политический. Но и «житейского» в нем немало. Об этом говорят многие дневниковые записи Булгакова. Приведем некоторые из них (19 и 26 октября 1923 г.):

…я чуть не умер с голоду. — Первые месяцы 1922 г. были для Булгаковых тяжелейшими. Это время можно охарактеризовать всего двумя словами: голод и холод. Так запомнилось оно Татьяне Николаевне: «Бывало, что по три дня ничего не ели, совсем ничего. Не было ни хлеба, ни картошки. И продавать мне уже было нечего. Я лежала, и все. У меня было острое малокровие…»

Голод и холод поразили практически всю Россию. Даже «Правда» помещала на своих страницах жуткие сообщения. Так, в номере от 27 января 1922 г. можно было прочесть следующее: «В богатых степных уездах Самарской губернии, изобиловавших хлебом и мясом, творятся кошмары и наблюдается небывалое явление людоедства… Тайком родители поедают собственных умерших детей…»

…развил энергию неслыханную, чудовищную. — В самый разгар голода Булгаков не писал писем, сил не было. Но накануне голода и после него в своих письмах он довольно ясно нарисовал картину происходящего. Из письма к матери 17 ноября 1921 г.: «Труден будет конец ноября и декабрь… Но я рассчитываю на огромное количество моих знакомств и теперь уже с полным правом на энергию, которую пришлось проявить volens nolens… Вне такой жизни жить нельзя, иначе погибнешь. В числе погибших быть не желаю…» (выделено нами. — В. Л.).

Буржуи гнали меня при первом же взгляде на мой костюм… — 24 марта 1922 г. Булгаков писал Н. А. Земской в Киев: «Самое характерное, что мне бросилось в глаза: 1) человек плохо одетый — пропал…»

И не выселили. И не выселят. — В письме к другой сестре, Вере Афанасьевне (в тот же день, 24 марта), Булгаков еще не был столь категоричен: «Самый ужасный вопрос в Москве — квартирный. Живу в комнате, оставленной мне по отъезде Андреем Земским… Комната скверная, соседство тоже, оседлым себя не чувствую, устроиться в нее стоило больших хлопот…»

…в драповой дерюге, я шел по Москве… — Из письма к матери 17 ноября 1921 г.: «Я мечтаю только об одном: пережить зиму, не сорваться на декабре… Таськина помощь для меня не поддается учету: при огромных расстояниях, которые мне приходится ежедневно пробегать (буквально) по Москве, она спасает мне массу энергии и сил, кормя меня и оставляя мне лишь то, что уж сама не может сделать… Оба мы носимся по Москве в своих пальтишках. Я поэтому хожу как-то одним боком вперед (продувает почему-то левую сторону)…»

…дома бывшего Нирензее… — Самый высокий в то время в Москве дом (десятиэтажный, с высокими потолками). Построен в 1912 г. по проекту инженера Э. К. Нирензее. С начала 20-х гг. в нем разместился целый ряд советских учреждений и всевозможных заведений, в том числе и редакция газеты «Накануне».

…нэп… Брось ты это чертово слово!.. — Быть может, это наиболее «чувствительная» характеристика, данная Булгаковым нэпу.

У Страстного монастыря… — Страстной монастырь, один из красивейших и древнейших в Москве, был построен в 1654 г. царем Алексеем Михайловичем во имя Страстной иконы Божьей Матери (об истории монастыря см.: «Сорок сороков». Т. 1. М., 1992. С. 209–213). Его история в советское время — это история глумления над Православной Церковью.

…триумф Радамеса. — Радамес — герой оперы Дж. Верди (1813–1901) «Аида» (1870).

…я тоже купил себе лакированные. — Из письма к Н. А. Земской от 24 марта 1922 г.: «Сегодня купил себе английские ботинки желтые на рынке за четыре с четвертью лимона. Страшно спешил, потому что через неделю они будут стоить десять… Сейчас, собравшись запечатывать письмо, узнал: ботинки не английские, а американские и на картонной подошве. Господи, Боже мой! До чего мне все это надоело!»

Над Незлобинским театром… — Театр был создан в 1909 г. антепренером, режиссером и актером К. Н. Незлобиным (1857–1930). В 1917 г. преобразован в Товарищество актеров. В 1922 г. произошло его слияние с театром РСФСР Первым, в результате которого образовался «Театр актера».

…воскрес Тестов… — Речь идет о ресторане Тестова.

…Параскева-Пятнииа глядит печально… ее снесут. — Церковь Параскевы-Пятницы в Охотном ряду — древнейшая (построена до 1406 г.), многократно перестраившаяся. Снесена в 1928 г. Фрагмент из «Рабочей газеты», 29 июня 1928 г.: «Через месяц-два Параскева-Пятница будет окончательно снесена. Не станет помехи уличному движению, исчезнет ненужный свидетель мрачного прошлого».

На месте церкви был воздвигнут Дом правительства. Сейчас здесь заседает Дума.

Часовню… там, где Тверская скрещивается с Охотным и Моховой, уже снесли. — Речь идет о часовне Александра Невского, построенной по проекту архитектора Д. Н. Чичагова в память воинов, погибших во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Освящена 28 ноября 1883 г. Часовня изображала стальную пирамиду с арматурой из воинских доспехов, венчавшейся как бы шапкою Маномаха с крестом. В народную память часовня вошла как памятник в честь освобождения славян от турецкого ига. Снесена в 1922 г. в канун пятой годовщины революции.

Это был первый снос церковного здания в Москве.

Московские сцены. На передовых позициях^*

Впервые — «Литературное приложение» к газете «Накануне». 1923. 6 мая. С подписью: «Булгаков Мих». Перепечатаны с разночтениями в сб.: Булгаков М. Трактат о жилище. М.; Л., 1926. С. 17–24, под названием «Четыре портрета».

Печатается по тексту «Литературного приложения» (№ 51) к газете «Накануне».

Булгаков довольно часто в своих рассказах и фельетонах описывал обстановку и «жанровые сценки» из жизни своих приятелей, знакомых и даже родственников. После этого нередко возникали всевозможные неприятности и даже ссоры, так как «герои» его были очень легко узнаваемы. И в «Московских сценах» описана обстановка квартиры Владимира Евгеньевича Коморского и его жены Зинаиды Васильевны, с которыми автор был хорошо знаком. Именно на этой квартире Булгаков и другие московские писатели устроили встречу Алексею Толстому, приехавшему из Берлина. Т. Н. Лаппа поддерживала дружеские связи с Коморскими и после развода с Булгаковым. Хорошо она помнила и первые годы знакомства с этой семьей. Вот некоторые ее короткие заметки: «Он (Коморский. — В. Л.) адвокат был. Тоже хорошо знал литературу. За его женой, Зиной, Булгаков тоже ухаживал. Как-то он позвонил Зине, назначил ей свидание на Патриаршем, потом приходят вместе, он говорит: „Вот, шел, случайно Зину встретил…“ Это мне Коморский рассказывал. Они жили в Малом Козихинском переулке, дом 12, квартира 12. Это около Патриаршего пруда. Квартира у них прекрасная была… Когда из-за границы Алексей Толстой вернулся, то Булгаков с ним познакомился и устроил ужин. У нас было мало места, и Михаил договорился с Коморским, чтобы в их квартире это устроить… Но Зина заболела… и они решили меня позвать, потому что нужна была какая-то хозяйка, угощать этих писателей. Народу пришло много… я так наклюкалась, что не могла по лестнице подняться. Михаил меня взвалил на плечи и отнес на пятый этаж, домой…» (Запись Л. К. Паршина).

Выбор «четырех портретов» не случаен. Будучи превосходнейшим и тонким политиком, Булгаков превратил «бытовую сценку» в великолепнейший политический фарс, насыщенный изумительными ироническими намеками («Трое в ужасе глядели на портрет…» Троцкого). Этот рассказ-фельетон по содержанию и стилю своему близок к будущим сатирическим повестям — знаменитым «Роковым яйцам» и «Собачьему сердцу».

Скорый № 7: Москва-Одесса^*

Впервые — Накануне. 1923. 25 мая. С подписью: «Михаил Булгаков». Датирован: «апрель».

Печатается по тексту газеты «Накануне».

Булгаков долго собирался навестить родной город, но жизненные обстоятельства не позволяли это сделать. Не смог он даже поехать на похороны матери в феврале 1922 г. (голод, и не было ни копейки денег). К сожалению, не сохранилось его письмо в Киев на смерть матери, но Надежда Афанасьевна запомнила этот текст и вкратце пересказала его. Вот ее пересказ: «Следующее письмо написано было М. А. сестре Надежде из Москвы в Киев в феврале 1922 г. — после смерти матери Варвары Михайловны. Она умерла в ночь на 1 февраля 1922 г. от тифа… М. А. смертью матери был потрясен. Письмо его — вылитая в словах скорбь: обращаясь к матери на Ты (с большой буквы), он пишет ей о том, чем она была в жизни детей; пишет о необходимости сохранить дружбу всех детей во имя памяти матери…»

О сохранении семейного очага и дружбы всех детей Булгаков писал и сестре Вере 23 января 1923 г. Вот некоторые выдержки из этого письма:

И вот весной, в апреле, Булгаков, как и обещал сестре, едет в родной город… С газетой «Накануне» он договорился, что напишет очерк о своем пребывании в Киеве. «Путевые заметки» — это начало большого очерка, которое он отправил в газету из Киева.

Киев-город^*

Впервые — Накануне. 1923. 6 июля. С подписью: «Михаил Булгаков».

Печатается по тексту газеты «Накануне».

В дневнике свою поездку в Киев Булгаков отметил очень коротко: «Москва. 24 (11-го) мая. Давно не брался за дневник. 21 апреля я уехал из Москвы в Киев и пробыл в нем до 10 мая. В Киеве делал себе операцию (опухоль за левым ухом). На Кавказ, как собирался, не попал. 12-го мая вернулся в Москву». Но характерно, что именно после приезда из Киева он начал новую тетрадь своего дневника, озаглавив ее: «Мой дневник. 1923 год». Видимо, это была первая дневниковая запись в 1923 г.

Поездка в родной город и воскрешение в памяти многих важных событий стимулировали дальнейшую работу писателя над романом «Белая гвардия».

Депутат Бубликов. — Бубликов Александр Александрович (1875–1941), инженер, член IV Государственной Думы, масон, сыгравший зловещую роль в свержении самодержавия в России, был членом делегации Временного правительства, арестовавшей императора Николая II в Могилеве 8 марта 1917 г. (подробнее см.: Кобылий В. Анатомия измены. СПб., 1998. С. 268–332). Бубликов первым информировал железнодорожников о свержении самодержавия. Его телеграмма была опубликована в «Киевской мысли» 3 марта 1917 г.

Следует отметить, что Булгаков каким-то особым чутьем почувствовал, что в России с этого момента начались катастрофические события. Подавляющее большинство российской интеллигенции приветствовало падение самодержавия.

…по счету киевлян, у них было 18 переворотов. — Н. А. Земская составила интереснейший документ, который озаглавила так: «Хронология смены власти в Киеве в период 1917–1920 гг. Материалы для комментария к семейной переписке и к роману „Белая гвардия“». Документ этот сохранился в архиве писателя (НИОР РГБ, ф. 562, к. 61, ед. хр. 6). Конечно, это не результат научного изыскания, но прелесть его состоит именно в специфичности и оригинальности. Текст «Хронологии…» приводится полностью.

Разумеется, хронология эта имеет и неточности, и повторы, и кое-какие пропуски, но ясно показывает, что Булгаков схватил в «Белой гвардии» лишь небольшую часть эпопеи…

…с фельдмаршалом Эйхгорном… — Герман фон Эйхгорн (1848–1918), германский военачальник, генерал-фельдмаршал. Командовал крупными воинскими соединениями, с конца марта 1918 г. — командующий группой армий «Киев». Убит 30 июля 1918 г. левым эсером Борисом Донским по приговору этой партии.

…Печерска нет… — В Печерске, напомним, Булгаков работал в военном госпитале в 1916 г.

…Коуту всерокомпама… — КОЦТУ Всекопома — Киевское отделение центрального торгового управления Всероссийского комитета помощи больным и раненым красноармейцам при ВЦИК Советов.

«Ара» — солнце… — АРА (ARA), American Relief Administration (Американская администрация помощи), была создана в 1919 г. (возглавил ее Г. Гувер) для оказания помощи европейским странам, пострадавшим в Первой мировой войне. В Россию АРА была допущена в 1921 г. в связи с охватившим страну голодом. АРА прекратила свое существование в 1923 г.

…всякие Тютюники… — Тютюнник — один из атаманов, действовавших в 1919–1921 гг. на Украине.

…повинны будут… сами попы… — В кратчайшем изложении Булгаков дал блестящий анализ состояния церковной жизни начала 20-х гг. на Украине. И не только на Украине: «живые попы» развернули бурную деятельность по всей России, нанося удар по Церкви изнутри. И это не было случайностью: история Церкви конца XIX — начала XX в. ясно указывает на то, что в ее недрах (в самых верхах!) свили гнездо еретики, прикрывавшиеся «демократическими» лозунгами. Все это происходило, кстати, на глазах Булгакова. И в Киеве с горечью наблюдал он картину «раздрая» в Церкви еще и потому, что связывал с нею надежды на подъем национального самосознания русского народа.

Бухгалтеру в Киеве не бывать. — Это абсолютно ясное указание на то, что автокефальная Церковь представляла собой не что иное, как жалкое петлюровское наследие. Не случайно и сейчас на знамени автокефальной украинской Церкви виднеются имена Мазепы, Петлюры и Бендеры.

…я дал себе клятву в богословские дела не вмешиваться… — Но, приехав из Киева, Булгаков записывает в дневнике:

…черного бюста Карла Маркса… — Памятник работы известного скульптора И. М. Чайкова (1888–1979) был поставлен на Думской площади (пл. Октябрьской революции) в 1922 г. О нем О. Мандельштам писал так: «Нет, это не Маркс, это что-то другое!» (Вечерняя Красная газета. 1926. 3 июля).

А память о Петлюре да сгинет. — Булгаков редко ошибался в своих политических прогнозах, но на этот раз он желаемое выдал за действительное. Кстати, Петлюра был убит в Париже в 1926 г. неким Самуилом Шварцбордом (он выпустил в Петлюру шесть пуль). Суд оправдал Шварцборда, поскольку тот отомстил за убийство петлюровцами его родителей.

Самогонное озеро^*

Впервые — Накануне. 1923. 29 июля. С подписью: «Мих. Булгаков». Фельетон датирован: «1923, июль».

Переиздан в сб.: Булгаков М. Трактат о жилище. М.; Л., 1926.

Печатается по тексту газеты «Накануне».

Булгаков многократно описывал знаменитую квартиру № 50 в своих сочинениях, но так ярко, как он это сделал в «Самогонном озере», рассказал впервые. Некоторые эпизоды из жизни квартиры зафиксированы у него в дневнике. 29 октября 1923 г.: «Сегодня впервые затопили. Я весь вечер потратил на замазывание окон. Первая топка ознаменовалась тем, что знаменитая Аннушка оставила на ночь окно в кухне настежь открытым. Я положительно не знаю, что делать со сволочью, что населяет эту квартиру…» Из письма к Н. А. Земской: «…у меня в комнате в течение ночи под сочельник и в сочельник шел с потолка дождь». Из воспоминаний Т. Н. Лаппа: «Эта квартира не такая, как остальные, была. Это бывшее общежитие, и была коридорная система: комнаты направо и налево. По-моему, комнат семь было и кухня… [Наша комната] — от входа четвертая, предпоследняя, потому что в первой коммунист один жил, потом милиционер с женой, потом Дуся рядом с нами… а потом уже мы… В основном в квартире рабочие жили. А на той стороне коридора, напротив, жила такая Горячева Аннушка. У нее был сын, и она все время его била, а он орал. И вообще, там невообразимо что творилось. Купят самогону, напьются, обязательно начинают драться, женщины орут: „Спасите! Помогите!“ Булгаков, конечно, выскакивает, бежит вызывать милицию. А милиция приходит — они закрываются на ключ и сидят тихо. Его даже оштрафовать хотели…»

…начался матлотом… — Матлот — голландский матросский танец.

Пока я не допишу романа… — Речь, конечно, идет о романе «Белая гвардия».

…увез… на Никитскую к сестре. — Речь идет о Надежде Афанасьевне Земской.

Псалом^*

Впервые — Накануне. 1923. 23 сентября. С подписью: «М.Булгаков». Затем в сб.: Булгаков М. Трактат о жилище. М.; Л., 1926.

Печатается по тексту газеты «Накануне».

В дневнике писателя имеется несколько записей о рассказе «Псалом», которые мы приводим ниже. 19 октября 1923 г.: «Поздно вечером заходил к дядькам (речь идет о М. М. и Н. М. Покровских. — В. Л.). Они стали милее. Дядя Миша читал на днях мой последний рассказ „Псалом“ (я ему дал) и расспрашивал меня сегодня, что я хотел сказать и т. д. У них уже больше внимания и понимания того, что я занимаюсь литературой». 6 ноября: «Сегодня, часов около пяти, я был у Лежнева, и он сообщил мне две важные вещи: во-первых, о том, что мой рассказ „Псалом“ (в „Накануне“) великолепен, „как миниатюра“ („я бы его напечатал“), и 2-е, что „Накануне“ всеми презираемо и ненавидимо. Это меня не страшит. Страшат меня мои 32 года и брошенные на медицину годы, болезни и слабость. У меня за ухом дурацкая опухоль… уже два раза оперированная. Из Киева писали начать рентгенотерапию. Теперь я боюсь злокачественного развития. Боюсь, что шалая, обидная, слепая болезнь прервет мою работу. Если не прервет, я сделаю лучше, чем „Псалом“… Не может быть, чтобы голос, тревожащий сейчас меня, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним — писателем».

Представляют интерес воспоминания Т. Н. Лаппа, касающиеся рассказа «Псалом»: «…Кого только в нашей квартире не было… жил начальник милиции с женой, довольно веселой дамочкой… Муж ее часто бывал в командировке: сынишка ее забегал к нам…» (см.: Булгаков М. А. Собр. соч.: В 5 т. С. 725).

Не куплю себе туфли… — Булгаков использует слова из песни А. Н. Вертинского (1889–1957) «Это все, что от Вас осталось» (1918):

Золотистый город^*

Золотистый город

Впервые — Накануне. 1923. 30 сентября; 6, 12 и 14 октября. С подписью: «М. Булгаков». Очерк датирован: «Москва, сентябрь».

Печатается по тексту газеты «Накануне».

Первая всероссийская сельскохозяйственная и кустарно-промышленная выставка была открыта 19 августа 1923 г. в Москве, на территории нынешнего Парка культуры и отдыха им. Горького. В сооружении павильонов и оформлении выставки принимали участие виднейшие архитекторы, скульпторы, инженеры-строители, художники: А. В. Щусев (главный архитектор выставки), И. В. Жолтовский, Ф. О. Шехтель, С. Т. Коненков, В. И. Мухина и др. Как сообщали газеты, выставку посетило около 1,5 миллиона человек.

Газета «Накануне» поручила Булгакову обстоятельно описать все происходящее на выставке. Этот случай хорошо запомнил Эм. Миндлин, писатель и сотрудник «Накануне». Вот его рассказ:

«Заведующему финансами московской редакции [„Накануне“] С. Н. Калменсу невообразимо импонировали светские манеры Булгакова… Скуповатый со всеми другими, прижимистый Калменс ни в чем ему не отказывал.

Открылась Первая всероссийская сельскохозяйственная выставка на территории бывшей свалки… Все мы писали тогда о выставке в московских газетах. Но только Булгаков преподал нам „высший класс“ журналистики.

Редакция „Накануне“ заказала ему обстоятельный очерк. Целую неделю Михаил Афанасьевич с редкостной добросовестностью ездил на выставку и проводил на ней по многу часов.

Наконец изучение завершилось, и Булгаков принес в редакцию заказанный материал. Это был мастерски сделанный, искрящийся остроумием, с превосходной писательской наблюдательностью написанный очерк… Много внимания автор сосредоточил… на всевозможных соблазнительных национальных напитках и блюдах… Ведь эмигрантская печать злорадно писала о голоде в наших национальных республиках!

Очерк я отправил в Берлин, и уже дня через три мы держали в Москве последний номер „Накануне“ с очерком Булгакова на самом видном месте.

Наступил день выплаты гонорара… Счет на производственные расходы у Михаила Афанасьевича был уже заготовлен. Но что это был за счет!.. Уж не помню, сколько там значилось обедов и ужинов, сколько легких и нелегких закусок и дегустаций вин! Всего ошеломительней было то, что весь этот гомерический счет на шашлыки, шурпу, люля-кебаб, на фрукты и вина был на двоих.

На Калменса страшно было смотреть… Белый как снег, скаредный наш Семен Николаевич Калменс, задыхаясь, спросил — почему же счет за недельное пирование на двух лиц?..

Булгаков невозмутимо ответил:

— А извольте-с видеть, Семен Николаевич. Во-первых, без дамы я в ресторан не хожу. Во-вторых, у меня в фельетоне отмечено, какие блюда даме пришлись по вкусу. Как вам угодно-с, а произведенные мною производственные расходы покорнейше прошу возместить.

И возместил! Калменс от волнения едва не свалился… И все-таки возместил…» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 146–147).

Но это был редкий случай. Чаще всего происходило наоборот: Булгакову не удавалось «выбить» из Калменса необходимые писателю суммы. Вот дневниковая запись Булгакова от 9 сентября 1923 г.: «Уже холодно. Осень. У меня как раз безденежный период. Вчера я, обозлившись на вечные прижимки Калменса, отказался взять у него предложенные мне 500 млн. рублей и из-за этого сел в калошу. Пришлось занять миллиард у Толстого (предложила его жена)».

…Газета «Смычка»… — Главный выставочный комитет выпустил несколько номеров собственной газеты с таким благозвучным названием (первый номер «Смычки» вышел 10 августа 1923 г.).

Н. К. В. Т. — Народный комиссариат внешней торговли.

И всюду Троцкий… — О Троцком Булгаков вполне определенно выразился как в «Грядущих перспективах», так и в «Белой гвардии». И в своем дневнике Булгаков то и дело упоминает имя Троцкого. Приведем некоторые записи. 5 октября 1923 г.: «В „Известиях“ же передовая… о том, что всюду неспокойно и что белогвардейцы опять ухватились за мысль об интервенции (вопрос, который постоянно был в поле зрения Булгакова. — В. Л.). Письмо Троцкого к артиллерийским частям… еще красочнее. Там он прямо говорит, что, в случае чего, „он рассчитывает на красноармейцев…“» 22 октября: «Сегодня в „Известиях“ помещена речь Троцкого, которую он на днях произнес на губернском съезде металлистов. Вот выдержки из нее… (и далее — подробнейшее изложение речи Троцкого. — В. Л.)… В общем, как видно, будущее туманно…»

Надия — надежда (укр.).

НКПС — Народный комиссариат путей сообщения.

…за счет японской катастрофы. — Страшное землетрясение в Японии не прошло мимо внимания Булгакова. 3 сентября 1923 г. он записал в дневнике: «Сегодня днем получилась телеграмма Роста: в Японии страшное землетрясение. Разрушена Иокогама, горит Токио, море хлынуло на берег, сотни тысяч погибших, императорский дворец разрушен, и судьба императора неизвестна… Что происходит в мире?» 5 октября: «В Японии продолжаются толчки На острове Формоза было землетрясение… Что только происходит в мире!»

Наркомзем… — Народный комиссариат земледелия.

Часы жизни и смерти^*

Впервые — Гудок. 1924. 27 января. Подпись: «М. Б.».

Печатается по тексту газеты «Гудок».

…на сером красное пятно — орден Знамени. — Никаких наград Ленин не имел. Тот орден Красного Знамени, который описывает Булгаков, принадлежал управляющему делами Совнаркома Н. П. Горбунову (после смерти вождя Н. П. Горбунов прикрепил свой орден к его пиджаку). Едва ли Булгаков знал об этом любопытном факте.

Москва 20-х годов^*

Впервые — Накануне. 1924. 27 мая; 12 июня. С подписью: «Михаил Булгаков». Затем при жизни писателя в сб.: Булгаков М. Трактат о жилище. М., 1926 (с сокращениями).

Печатается по тексту газеты «Накануне».

Едешь… по Златоуспенскому переулку в гости к Юрию Николаевичу… — Булгаков «несколько» изменяет название переулка: речь идет, конечно, о Большом Златоустинском переулке, на углу которого и Маросейки (д. 7, кв. 14) жил Юрий Николаевич Потехин, один из «столпов» сменовеховского движения. Кстати, в дневнике своем Булгаков очень резко отзывался о сменовеховцах и о Потехине в том числе. Исключительно важной представляется нам запись от 3 января 1925 г.:

…я поступил в частную торгово-промышленную газету… — Речь идет о «Торгово-промышленном вестнике», который издавался кооперативным товариществом «Техносправ». Об этом довольно обстоятельно Булгаков рассказывал в своих письмах к родным.

Из письма к матери 17 ноября 1921 г.: «Идет полное сворачивание советских учреждений и сокращение штатов. Мое учреждение (имеется в виду Лито. — В. Л.) тоже подпадает под него… Но это пустяки. Мной уже предприняты меры, чтоб не опоздать и вовремя перейти на частную службу… Я получил приглашение… в открывающуюся промышленную газету. Дело настоящее, коммерческое, и меня пробуют. Вчера и сегодня я, так сказать, держал экзамен. Завтра должны выдать 0,5 миллн. аванса. Это будет означать, что меня оценили и, возможно тогда, что я получу заведывание хроникой».

Из письма Н. А. Земской 1 декабря: «Я заведываю хроникой „Торг. Пром. Вестн“ и если сойду с ума, то именно из-за него. Представляешь, что значит пустить частную газету?!. Я совершенно ошалел…»

Н. А. Земской 15 декабря: «Я завален работой в „Вестнике“. Мы с Таськой питаемся теперь волне прилично… Получаю 3 миллиона в месяц… Прошу корреспондируй мне: рыночные цены в Киеве… построчную плату переведу… Если хочешь, займись этим. Времени берет очень мало. Пиши немедленно…»

Н. А. Земской 30 декабря: «Редакция „Вестника“ послала тебе приглашение корреспондировать… Аванс переведем по получении первой корреспонденции…»

Н. А. Земской 10 января 1922 г.: «Я с нетерпением жду первой корреспонденции, потому что без этого редактор не пошлет денег в пространство… Корреспонденции адресуй: Москва, Угол Маросейки и Лубянского проезда. Номера Еремеева, комн. № 8. Редакция „Вестника“. М. А. Булл (Б-у-л-л.) … Переписку деловую поддерживай со мной, не прерывая. Очень прошу об этом. Я же со своей стороны постараюсь тебе доставить заработок. Если „Вестник“ пойдет, будешь подрабатывать».

13 января: «Дорогая Надя, сегодня „Вестник“ получил твою корреспонденцию о рыночных ценах на 31 декабря, и тотчас же я настоял, чтобы редактор перевел тебе 50 тысяч. Это сделано. И одновременно с корреспонденцией меня постиг удар, значение которого ты оценишь сразу… Редактор сообщил мне, что под тяжестью внешних условий „Вестник“ горит… Finita!.. ты поймешь, что я должен испытывать сегодня, вылетая вместе с „Вестником“ в трубу. Одним словом, раздавлен…»

После шестого номера «Вестник» закрылся, и Булгаковы лишились средств к существованию: в течение двух месяцев они голодали…

На Патриарших прудах, у своих знакомых… — Из воспоминаний Т. Н. Лаппа: «Иван Павлович Крешков, Лямин Иван Иванович… жили вместе, в одной квартире, на Малой Бронной, дом 32, квартира 24, на пятом этаже… Коморские… жили в Малом Козихинском переулке, дом 12, квартира 12. Это около Патриаршего пруда…»

…читает «Тарзана». — Речь идет о романе американского писателя Эдгара Раиса Берроуза (1875–1950) «Тарзан» (1915), на русском языке роман вышел в 1922 г.

…все преодолел, а квартирку, простите, осилить не мог. — Вот некоторые «реалии» квартирного вопроса, отмеченные в дневнике писателя. 2 сентября 1923 г.:

…Зина чудно устроилась. — Булгаков имеет в виду Зинаиду Васильевну Коморскую.

Шесть комнат остались у Николая Иваныча. — И вновь Булгаков затрагивает имя своего дяди Николая Михайловича Покровского. Он действительно прописал двух племянниц и сохранил свою прекрасную шестикомнатную квартиру (подробнее см.: Мягков Б. Булгаковская Москва. М., 1993. С. 51–53).

Путешествие по Крыму^*

Впервые — Красная газета (вечерний выпуск). 1925. 27 июля; 3, 10, 22, 24, 31 августа. С подписью: «М. Булгаков».

Печатается по тексту «Красной газеты».

Очерк «Путешествие по Крыму» имеет интересную и содержательную предысторию, связанную прежде всего с именем Максимилиана Волошина.

Выдающийся поэт, писатель и художник, обладатель многих других талантов, Максимилиан Волошин был наделен и удивительной способностью определять по одному-двум произведениям новых даровитых писателей и поэтов. Его оценки, как правило, были безошибочны. В Булгакове же он сразу увидел талант исключительный, своеобразный и мощный, талант природно русский, мыслительный.

Оценивал Волошин «начинающего писателя» по двум произведениям: «Белой гвардии» и «Роковым яйцам». Несмотря на свое «отшельничество», ему удалось познакомиться с текстом «Белой гвардии» в рукописном виде. Вот как это было.

Летом 1924 г. П. Н. Зайцев, секретарь и зав. редакцией издательства «Недра», ознакомившись с рукописью «Белой гвардии», решил «перекупить» понравившуюся ему вещь у издательства «Россия» (редактор И. Г. Лежнев). Но для этого требовалось, разумеется, согласие редколлегии издательства «Недра» и его редактора Н. С. Ангарского-Клестова. Из членов редколлегии «Недр» первым прочитал рукопись романа В. В. Вересаев. Роман ему понравился, но печатать его в «Недрах» не рекомендовал по причинам сугубо идеологическим (слишком привлекательно, по его мнению, были изображены герои-белогвардейцы).

Такое заключение опытнейшего писателя хотя и расстроило ходатая и автора, но не остановило их: они решили действовать через Ангарского. П. Н. Зайцев отправился в Крым, еще раз посоветовался там с Вересаевым (тот отдыхал в Гаспре) и, получив от него повторно отрицательный отзыв, обратился к Ангарскому. Как вспоминает П. Н. Зайцев, разговор с Ангарским о романе Булгакова состоялся у него по дороге в Коктебель к Волошину (см.: Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 498–500). Несмотря на колебания (роман Ангарскому очень понравился), опытный редактор-коммунист присоединился к мнению Вересаева.

Из последующей переписки Волошина с Ангарским и Вересаевым выяснилось, что хозяин «Дома поэта» принимал участие в «уговаривании» редактора напечатать роман Булгакова в «Недрах», но безуспешно.

Через некоторое время Волошин прочитал опубликованную в журнале «Россия» первую часть романа, а также повесть «Роковые яйца», которую ему прислал Ангарский, и 25 марта написал редактору «Недр» письмо, ставшее для Булгакова знаменательным. В нем говорилось:

Ангарский показал письмо Булгакову, и тот переписал почти весь текст себе в альбом. Конечно, восторженный отзыв известнейшего литератора очень обрадовал Булгакова, и он тут же выразил согласие поехать в Коктебель. Ангарский немедленно известил Волошина: «Булгаков к Вам с радостью приедет». Спустя несколько дней (10 мая 1925 г.) уже сам Булгаков писал в Коктебель: «Многоуважаемый Максимилиан Александрович, Н. С. Ангарский передал мне Ваше приглашение в Коктебель. Крайне признателен Вам. Не откажите черкнуть мне, могу ли я с женой у Вас на даче получить отдельную комнату в июле — августе? Очень приятно было бы навестить Вас».

28 мая Волошин ответил Булгакову приветливым письмом: «Дорогой Михаил Афанасьевич, буду очень рад видеть Вас в Коктебеле, когда бы Вы ни приехали. Комната отдельная будет. Очень прошу Вас привезти с собою все вами написанное (напечатанное и ненапечатанное)… Прошу передать привет Вашей жене и жду Вас обоих…»

Обращает на себя внимание просьба Волошина привезти все написанное Булгаковым, в том числе и неопубликованное. Ему уже было известно, что цензура стала уделять пристальное внимание произведениям Булгакова. Характерным в этом смысле является и письмо В. В. Вересаева поэту от 8 апреля 1925 г., в котором он писал: «Очень мне было приятно прочесть Ваш отзыв о М. Булгакове. „Белая гвардия“, по-моему, вещь довольно рядовая, но юмористические его вещи — перлы, обещающие из него художника первого ранга. Но цензура режет его беспощадно. Недавно зарезала чудесную вещь „Собачье сердце“, и он совсем падает духом. Да и живет почти нищенски… Ангарский мне передал, что Ваше к нему письмо Булгаков взял к себе и списал его».

12 июня Булгаковы приехали в Коктебель, где находились почти месяц. В числе многочисленных волошинских гостей были Леоновы, Габричевские, Э. Ф. Голербах, пианистка М. А. Пазухина, поэт Г. А. Шенгели и многие другие. О том, что происходило в этот месяц в Коктебеле, можно судить по воспоминаниям Л. Е. Белозерской, И. А. Габричевской, Н. Л. Манухиной (жены Г. Шенгели) и письмам М. А. Пазухиной. Все они свидетельствовали о внешней стороне жизни в Коктебеле и развлечениях. Читая эти воспоминания, можно подумать, что Булгаков весь месяц исключительно отдыхал, путешествовал, ловил бабочек, собирал камушки, заигрывал с поварихой, подтрунивал над Леоновым и устраивал самодеятельный театр. Правда, только один раз проскользнуло в письме М. А. Пазухиной (18 июня): «…один писатель читал свою прекрасную вещь про собаку». Можно, конечно, догадаться, что читал «прекрасную вещь» Булгаков и что было это «Собачье сердце»…

Между тем при прощании Волошин подарил Булгакову свой сборник «Иверия» и неизбежную свою акварель с многозначительнейшими по содержанию дарственными надписями; на сборнике: «Дорогой Михаил Афанасьевич, доведите до конца трилогию „Белой гвардии“…», на акварели: «Дорогому Михаилу Афанасьевичу, первому, кто запечатлел душу русской усобицы, с глубокой любовью…»

Такие надписи не делаются из вежливости. Очевидно, в Коктебеле Булгаков и Волошин нашли возможность обсудить волновавшие их темы. Ведь тот и другой испытали на себе все ужасы «русской усобицы» и оба запечатлели ее «душу». Запечатлели каждый по-своему, но в то же время во многом одинаково, если рассматривать эту «усобицу» как величайшую трагедию русского народа. И они прекрасно понимали, что трагедия эта еще далеко не исчерпала себя. Наверняка эти беседы оставили какие-то следы в их впечатлительных творческих душах. Во всяком случае, исследователи находят много родственного в поэзии о гражданской войне Волошина и в пьесе Булгакова «Бег» (см., например: Виленский Ю. Г. и др. Михаил Булгаков и Крым. Симферополь, 1995. С. 28–33). Нельзя не заметить также, что Булгаков полюбился Волошину и как писатель-единомышленник, и как человек с честнейшим взглядом на жизнь. Это видно из их дальнейшей переписки и из других сохранившихся документов. Так, 26 ноября 1925 г. в письме к писательнице С. З. Федорченко Волошин спрашивал: «Видаете ли Вы наших летних друзей: Леоновых, Булгаковых?.. Очень хотелось бы знать о них». Писатели вскоре ответили Волошину. Для материальной и моральной поддержки поэта и его гостеприимного дома в Коктебеле его московские друзья организовали 1 марта 1926 г. в Академии художественных наук (ГАХН) благотворительный литературно-музыкальный вечер, в котором приняли участие В. В. Вересаев, Б. Л. Пастернак, Ю. Л. Слезкин, С. В. Шервинский и многие другие. Булгаков с блеском прочитал на вечере «Похождения Чичикова». Благодарный Волошин направил всем участникам вечера по акварели. Булгакову он надписал так: «Дорогому Михаилу Афанасьевичу! спасибо за то, что не забыли о Коктебеле. Ждем Вас с Любовью Евгеньевной летом. Максимилиан Волошин». Но этим не ограничился. 4 апреля он пишет Булгакову письмо, которое словно продолжает их «творческую беседу»: «Дорогой Михаил Афанасьевич, не забудьте, что Коктебель и волошинский дом существуют и Вас ждут летом. Впрочем, Вы этого не забыли, т. к. участвовали в Коктебельском вечере, за что шлем Вам глубокую благодарность. О литературной жизни Москвы до нас доходят вести отдаленные, но они так и не соблазнили меня на посещение севера. Заранее прошу: привезите с собою конец „Белой гвардии“, которой знаю только 1 и 2 части, и продолжение „Роковых яиц“. Надо ли говорить, что очень ждем Вас и Любовь Евгеньевну, и очень любим…» (см.: Купченко В., Давыдов 3. М. Булгаков и М. Волошин // М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 422–423). 3 мая Булгаков откликнулся на приглашение: «Дорогие Марья Степановна и Максимилиан Александрович. Люба и я поздравляем Вас с праздником. Целуем. Открытку М. А. я получил, акварель также. Спасибо за то, что не забыли нас. Мечтаем о юге, но удастся ли этим летом побывать — не знаю. Ищем две комнаты, вероятно, все лето придется просидеть в Москве».

Догадывался ли Булгаков, что через несколько дней к нему нагрянут «гости» с Лубянки? Седьмого мая на квартире Булгакова сотрудники ОГПУ провели тщательнейший обыск, выискивая именно ненапечатанные рукописи… С этого момента Булгаков стал не только «опекаемым» этим зловещим учреждением, но и «приглашаемым» туда на допросы…

Волошин внимательно наблюдал за перипетиями вокруг Булгакова после премьер «Дней Турбиных» и «Зойкиной квартиры», об этом ему сообщали многие его знакомые. «Страшный шум царит вокруг Булгакова…» — сообщал писатель Л. Е. Остроумов. «Жаль, что его писательская судьба так неудачна и тревожно за его судьбу человеческую», — сокрушалась О. Ф. Головина, дочь первого председателя Государственной думы. В начале 1927 г. Волошин сам прибыл в Москву (26 февраля состоялось открытие выставки его акварелей в ГАХН) и несколько раз встречался с Булгаковым (два раза был у него дома). Надо полагать, что речь шла и о творчестве, и о возможностях его реализации в «специфических» условиях. Трудно сказать, догадывались ли они о том, что впереди их ждут жестокие испытания…

При прочтении очерка «Путешествие по Крыму» неизбежно возникает вопрос: почему Булгаков сделал его несколько «легковесным», почему даже не упомянут Волошин, не говоря уже о беседах с ним? Да и некоторые «коктебельцы» были не очень довольны этим очерком. Так, Э. Ф. Голлербах в письме Волошину от 1 декабря 1925 г. сетовал на то, что в булгаковских фельетонах «больше рассуждений о превратностях погоды, чем о коктебельском быте».

Ответ на этот естественный вопрос, как ни странно, мы находим как раз в письмах Волошина Э. Голлербаху, опубликованных в историческом альманахе «Минувшее», № 17 (М.; СПб., 1994). Так, в письме от 24 июля 1925 г., то есть написанном по «горячим следам», говорится следующее:

«Дорогой Эрик Феодорович, ради Бога, убедите Лежнева не давать никакой статьи о Коктебеле, ибо это может быть губительно для всего моего дома и дела. У меня (вернее, у моего имени) слишком много журнальных врагов, и всякое упоминание его вызывает газетную травлю.

Не надо забывать, что вся моя художественная колония существует не „dejure“, а попустительством, и ее может сразу погубить первый безответственный журнальный выпад, который, несомненно, последует за статьей обо мне или о Коктебельском Доме, особенно если она будет сочувственна… Всякое печатное упоминание о Коктебеле чревато угрозами его существованию…» (Там же. С. 312).

Нет ни малейших сомнений в том, что Волошин говорил об этом же и Булгакову, который, конечно, не мог скрыть от хозяина дома своих намерений напечатать очерки о путешествии по Крыму. Булгаков до мелочей выполнил все «установки» Волошина, не упоминая в очерке ни самого хозяина дома, ни его художественную колонию. Разумеется, «фельетоны» от этого во многом проиграли, стали менее сочными и выразительными, но Булгаков не мог подвести Волошина.

О реакции Волошина на булгаковский очерк пока ничего не известно, но если бы она была отрицательной, то он непременно сообщил бы об этом Голлербаху. В ноябре 1925 г. поэт, возвратившись к той же теме, писал Голлербаху: «Только к ноябрю наш дом опустел, и зимняя жизнь и ее ритм вошли в свои права… И еще мне хочется извиниться перед Вами за мое „veto“ на Вашу статью о Коктебеле. Если бы дело шло о моей личности — то тут бы не могло быть никаких „veto“ — я этого себе никогда не позволял и не позволю. Но „Волошинский Дом“ — это не я. А целый коллектив. Я посоветовался с друзьями и получил определенные инструкции: пусть лучше никто и ничего не пишет в печати — кто-нибудь подхватит, начнется травля и тогда не отстоите. Только поэтому я позволил себе просить Вас ничего не писать о Коктебеле. Хвалить и ругать одинаково опасно в этих случаях…» (Там же. С. 315).

Булгаковский очерк, в котором много говорилось о «превратностях погоды», никак не повредил Волошину. Был ли сам писатель доволен своим произведением?.. Но тут необходимо принимать во внимание и другие обстоятельства — Булгакова уже поглотили дела театральные и на фельетоны у него оставалось все меньше времени. И еще несколько слов о том, что привлекало Волошина в Булгакове и что сближало и роднило их. Очевидно — их «запрещенность». Ибо сам Волошин в течение многих лет жил под знаком «запрещенности». Вот что писал он по этому поводу в одном из писем в апреле 1925 г.: «В мае этого года исполняется 30 лет с тех пор, как было впервые напечатано мое стихотворение… Я это скрывал. Но в конце концов это просочилось, и мне пришлось дать согласие на публичное ознаменование этого… Что из этого выйдет, не знаю. Скорее всего новая литературная травля. Но трусить этого как-то непристойно. Вероятнее всего, что просто не дозволят никакого публичного чествования (празднование юбилея было перенесено на август. — В. Л.)… Что за „тридцатилетняя литературная деятельность“, когда человек не может ни издать, ни переиздать ни одной своей книжки!» (Там же. С. 309). И далее читаем знаменательные слова: «У меня большая радость: профессор Анисимов прислал мне большую фотографию Владимирской Богоматери… И сейчас она стоит против меня и потрясает своим скорбным взволнованным ликом, перед которым прошла вся русская история. Кажется, что в нем я найду тот ключ, который мне даст дописать моего „Серафима“».

Добавим к этому, что ранняя редакция булгаковского «Бега» называлась «Рыцари Серафимы»… А профессор Анисимов Александр Иванович, автор книги «Владимирская икона Божией Матери», был арестован в 1930 г. и погиб в заключении…

…секретарь — примазавшаяся личность в треснувшем пенсне — невыносим. — Ср. с внешним обликом Коровьева в романе «Мастер и Маргарита».

Возможно, Булгаков имеет в виду непосредственного своего руководителя по «Гудку» Григория Гутнера (в повести «Тайному другу» — Навзикат). В это время сотрудничество с «Гудком» становится для Булгакова невыносимо тягостным, и он искал возможности расстаться с ним.

— Никого ты не слушай, — сказала моя жена… — Из воспоминаний Л. Е. Белозерской: «…несмотря на „напутствие“ друга Коли Лямина, который говорил: „Ну, куда вы едете? Крым — это сплошная пошлость. Одни кипарисы чего стоят!“, — мы решили: едем все-таки к Волошину» (Белозерская-Булгакова Л. Е. Воспоминания. М., 1989. С. 111).

…купил книжку… «Крым»… буквально о Коктебеле такое… — Речь идет о книге: Крым: Путеводитель / Под общ. ред. И. М. Саркизова-Серазини. М., 1925. Книга сохранилась в архиве писателя (НИОР РГБ, ф. 562, к. 22, ед. хр. 7). Во многих местах текст путеводителя подчеркнут Булгаковым. Например, такие фразы: «Крымское сирокко доводит нервных больных до исступления. Люди умственного труда чувствуют ухудшение… Неудобство комнат, полное отсутствие медицинской помощи… И не могут люди с больными нервами долго по ночам гулять… Как только мраком окутывается долина, идут они в свои комнатки и спят, тревожимые страшными сновидениями».

Хорошо запомнила этот казус и Л. Е. Белозерская: «Мы купили путеводитель по Крыму д-ра Саркизова-Серазини. О Коктебеле было сказано, что природа там крайне бедная, унылая. Прогулки совершать некуда… Неприятность от пребывания в Коктебеле усугубляется еще и тем, что здесь дуют постоянные ветры. Они действуют на психику угнетающе, и лица с неустойчивой нервной системой возвращаются после поездки в Коктебель еще с более расстроенными нервами… Мы с М. А. посмеялись над беспристрастностью д-ра Саркизова-Серазини…» (Там же).

«Приезжайте к нам в Коктебель… Обед 70 коп.». — Речь идет об упомянутом письме М. Волошина от 28 мая 1925 г., в котором поэт сообщал и «технические сведения»: «…из Москвы почтовый поезд прямой вагон на Феодосию. Феодосия — Коктебель: линейка… или катер… Обед 60–70 копеек. Июль-август — наиболее людно…» В своих воспоминаниях Л. Е. Белозерская цитирует также «частное письмо» М. Волошина от 24 мая (письмо это пока не найдено): «Прислуги нет. Воду носить самим. Совсем не курорт. Свободное дружеское сожитие, где каждый, кто придется „ко двору“, становится полноправным членом. Для этого же требуется: радостное приятие жизни, любовь к людям и внесение своей доли интеллектуальной жизни».

Коктебель наполнен людьми, болеющими «каменной болезнью». — Из воспоминаний Л. Е. Белозерской:

Коль скоро Булгаков даже не упомянул в своем очерке о Волошине, то представляет интерес то впечатление, которое оставил о себе поэт в памяти Л. Е. Белозерской. Вот каким он ей представился:

…оставшегося от довоенного времени помещения, поэтического кафе «Бубны», ныне, к счастью, закрытого… — Булгаков, видимо, знал (или ему рассказали в Коктебеле) предысторию этого знаменитого кафе, открытого летом 1912 г. греком Синопли как примитивный балаган, но усилиями приезжавших на отдых художников и поэтов превращенного в достопримечательность: все его стены были разрисованы и «расписаны» различными веселыми надписями, а название «Бубны» ему дал художник А. В. Лентулов.

Здесь родилась и популярная песенка «Крокодила»:

Кое-что из «бубновского» творчества Булгаков позаимствовал. По-видимому, из надписи «Нет лучше угощенья Жорж-Бормана печенья!» родился псевдоним одной из героинь-писательниц в романе «Мастер и Маргарита» — Боцман Жорж (в других вариантах — Жорж-Боцман). Так, в незавершенной рукописи романа (предположительно первой половины 1937 г.) читаем: «Богатая некогда купеческая наследница Настасья Савишна Непременова, ставшая военно-морской романистской и подписавшаяся „Боцман Жорж“, была в засаленной шелковой блузочке и черной кривой юбке…»

…застрял какой-то бездомный студент… написал акафист Коктебелю… — Булгаков имеет в виду писателя-врача С. Я. Елпатьевского (1854–1933), написавшего великолепные «Крымские очерки» (1913). Подробнее см.: Виленский Ю. Г. и др. С. 18–20.

«Черт меня дернул спрашивать бифштекс…» — Из воспоминаний Л. Е. Белозерской:

(Белозерская-Булгакова Л. Е. С. 117–118).

…на большом полотнище лицо Рыкова. — Рыков Алексей Иванович (1881–1938), виднейший партийный и государственный деятель. Многие годы возглавлял правительство СССР. Репрессирован и расстрелян в 1938 г. А. И. Рыков отличался простотой в обращении и о нем в народе говорили, что он частенько злоупотреблял спиртными напитками. В дневнике Булгакова имеется несколько записей о Рыкове.

Между тем А. И. Рыков сыграл положительную роль в судьбе писателя: он активно помогал К. С. Станиславскому в постановке «Дней Турбиных» и по его инициативе Булгакову были возвращены рукописи, изъятые у него сотрудниками ГПУ.

…медная дощечка: «А. П. Чехов». — Музей А. П. Чехова в Ялте создавался любовно, многие годы. В нем были собраны уникальные экспонаты, редчайшие рукописи-автографы. Это был подлинный центр русской культуры. Сейчас музея уже практически нет: все лучшее, что было в музее, расхищено…

…одну из мажар. — Мажара — большая крымская арба.

…с тоской и сожалением уехали, в Москву. — В поезд Булгаковы сели 9 июля, а 10-го из Лозовой направили весточку Волошиным следующего содержания: «Дорогие Марья Степановна и Максимилиан Александрович, шлем Вам самый сердечный привет. Мы сделали великолепную прогулку без особых приключений. Качало несильно. В Ялте прожили сутки и ходили в дом Чехова. До Севастополя ехали автомобилем. Леоновы напугались моря в последнюю минуту. Мне очень не хочется принимать городской вид. С большим теплом вспоминаем Коктебель. Всем поклон… Л. Булгакова».

Булгаков приписал:

«На станциях паршиво. Всем мой привет».

Тайному другу^*

Впервые — Неделя. 1974. № 43 (отрывок); Памир. 1987. № 4 (полностью, с ошибками); Новый мир. 1987. № 8 (полностью, с ошибками).

Черновая рукопись неоконченной повести датирована автором на первом листе: «Сентябрь 1929 г.».

Печатается по автографу, хранящемуся в НИОР РГБ (ф. 562, к. 5, ед. хр. 2).

Об истории этого сочинения в воспоминаниях Елены Сергеевны Булгаковой сказано:

Более подробно об этом же она рассказала в письме к своему брату А. С. Нюренбергу 13 февраля 1961 г.:

Елена Сергеевна была долгое время едва ли не самым близким другом писателя, с кем он мог доверительно общаться. Другом близким, но тайным. О знакомстве с Булгаковым она не любила рассказывать (как, кстати, и сам писатель), но в упомянутом уже письме к брату своему все-таки затронула эту тему. Вот ее свидетельство:

Для нас важно то обстоятельство, что Булгаков составлял важнейшее письмо правительству (письмо это действительно было судьбоносным) 28 марта 1930 г. вместе с «тайным другом» — Еленой Сергеевной, которая уже была посвящена во многие «тайны» писателя-отшельника. В этот решающий для писателя момент она сыграла колоссальную роль в изменении его судьбы. Мы сейчас не даем оценок этому влиянию, но только констатируем сам факт: Елена Сергеевна уже тогда, не будучи еще женой Булгакова, стремилась его спасти. В связи с этим представляют исключительный интерес записи В. Я. Лакшина, сделанные им во время бесед с Еленой Сергеевной. Цитируем: «Когда Булгаков соединился с Е. С, он сказал ей: „Против меня был целый мир — и я один. Теперь мы вдвоем, и мне ничего не страшно“. Близкий ему круг 20-х гг., либеральная „Пречистенка“[22] выдвигала Булгакова как знамя. „Они хотели сделать из него распятого Христа. Я их за это возненавидела…“» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 414).

Самое важное в словах Елены Сергеевны — это ее потрясающе точное понимание сложившейся вокруг Булгакова ситуации в конце 20-х — начале 30-х гг.: для значительной части русской интеллигенции Булгаков был знаменем. Власть сознавала его оппозиционность. Причем эта оппозиционность была исключительно эффективна, поскольку свои взгляды, видение жизни Булгаков очень умно реализовал в своих произведениях, к которым было приковано пристальное внимание всех, кто так или иначе участвовал в общественно-политических событиях. За Булгаковым, за его судьбою внимательно наблюдали не только внутри страны, но и за рубежом. Но особенность ситуации заключалась в том, что «наблюдающих» было много (к ним относилась и «Пречистенка»), но реальное содействие писателю оказать они не могли. Булгаков, по сути, был обречен. Он это понимал совершенно отчетливо и с полным сознанием своего трагического положения создавал образ Иешуа применительно не только к Ершалаиму древнему, но и к Ершалаиму московскому, «красному Ершалаиму» (цитата из первой редакции романа).

Итак, Булгаков был на краю пропасти, и никаких средств к спасению он не находил. О его намерениях можно судить по воспоминаниям Е.С.Булгаковой, которые записал В.Я.Лакшин: «В 1929 году, „лишенный огня и воды“, Булгаков готов был наняться рабочим, дворником, — его никуда не брали. После разговора по телефону со Сталиным, когда ему была обещана работа в Художественном театре, он бросил револьвер в пруд. Кажется, в пруд Новодевичьего монастыря…» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 414). Писатель погибал на глазах интеллигенции, и все ждали естественной развязки… Каких-либо активных действий в его защиту не было («Против меня был целый мир — и я один»), и лишь Елена Сергеевна, «тайный друг», проявила упорство в его защите. Для нее Булгаков был не «знаменем», а любимым человеком, которого во что бы то ни стало нужно было спасти. Таким спасительным чудом явилось письмо правительству от 28 марта 1930 г., которое Елена Сергеевна и печатала, и разносила по адресатам. Распятие писателя тогда не состоялось, оно было до поры отложено московским прокуратором. Это дало повод недоброжелателям говорить о том, что Булгаков стал «иным». Отчасти упрекали в этом Елену Сергеевну.

Несомненно, Елена Сергеевна оказывала на писателя сильнейшее влияние, стремясь помочь ему занять видное место в реальной театральной и литературной жизни столицы… Но чего-либо решительного в этом направлении она не добилась. «Изменить» Булгакова было невозможно.

Повесть «Тайному другу» характерна прежде всего тем, что Булгаков в ней естествен и открыт, многие факты из его жизни стали известны именно из этого неоконченного автобиографического сочинения… Не исключено, что замысел «театральной повести», а затем и «театрального романа» возник у писателя после выхода в свет превосходной книжечки Надежды Бром-лей «Птичье королевство. Рассказ актрисы» (М., 1929), в которой известная актриса и режиссер описала в сатирически-иронической форме театральную жизнь столицы.

Исповедь «Тайному другу» занимала в ряду творческих замыслов писателя свое место: она дополняла автобиографическими чертами тот трагический путь истинного художника, который Булгакову суждено было пройти в условиях господства «Кабалы святош» (замысел пьесы «Кабала святош» со всей очевидностью вытекал из реальной обстановки, сложившейся вокруг писателя).

Повесть обрывается на полуслове. В том же году Булгаков продолжил свое театральное повествование под названием «Театр», но в начале 1930 г. уничтожил вместе с другими произведениями…

Дионисовы мастера. Алтарь Диониса. Сцены. — Булгаков обозначает темы, которые предполагал раскрыть в повести-романе, но не успел это сделать.

В этих заглавиях-темах драматург указывает на древние корни театрального искусства. Возникновение драмы и комедии в Древней Греции восходит к так называемым дионисиям — праздникам в честь древнегреческого бога Диониса, которого почитали богом-покровителем различных массовых красочных представлений, из которых и зародился театр. С давних времен актеры называли себя «мастерами Диониса», а сами представления разыгрывались на сцене (орхестре), в центре которой возвышался «алтарь (жертвенник) Диониса».

Для Булгакова все эти «магические» словосочетания были чрезвычайно важны, ибо непосредственное участие в современных ему «дионисиях» чаще всего заканчивалось для него печально. Возлагая на «алтарь Диониса» свое творчество, Булгаков приносил себя в жертву не древним, а современным обитателям политического Олимпа.

«Трагедия машет мантией мишурной». — Навеяно Булгакову строками из «Евгения Онегина»:

В феврале 1931 г. Михаил Афанасьевич запишет в томике «Белой гвардии», подаренном Елене Сергеевне: «Муза, муза моя, лукавая Талия!»

…в год катастрофы… — Напомним, что к осени 1929 г. вокруг писателя сложилась атмосфера безудержной травли. Все пьесы его были сняты, средств к существованию он не имел, за границу его также не отпускали. Подводя печальные итоги, Булгаков писал 28 сентября 1929 г. М. Горькому: «Все мои пьесы запрещены, нигде ни одной строки моей не напечатают, никакой готовой работы у меня нет, ни копейки авторского гонорара ниоткуда не поступает, ни одно учреждение, ни одно лицо на мои заявления не отвечает, — словом, все, что написано мной за десять лет работы в СССР, уничтожено. Остается уничтожить последнее — меня самого».

И в этой невыносимой ситуации Булгаков не только не сложил руки, но, напротив, работал как никогда энергично. Мало кому было известно, что он к тому времени уже написал роман о дьяволе, в котором ненавистные писателю гонители четко «проявлялись» не только в изображении современной художнику действительности, но и в оригинальной интерпретации событий, происходивших в древнем Ершалаиме.

Следует отметить, что Булгаков чуть позже расширил хронологические рамки своей «катастрофы». В письме В. В. Вересаеву 2 августа 1933 г. он писал: «Ох, буду я помнить годы 1929–1931!» Впрочем, «катастрофы» были еще и впереди.

…он редактор был… — Речь идет о Лежневе (Альтшуллере) Исайе Григорьевиче (1891–1955), редакторе журнала «Россия».

…ухитрился издавать… частный толстый журнал! — В письме Ю. Л. Слезкину (31 августа 1923 г.) Булгаков сообщал: «Лежнев начинает толстый ежемесячник „Россия“ при участии наших и заграничных. Сейчас он в Берлине, вербует. По-видимому, Лежневу предстоит громадная издательско-редакторская будущность. Печататься „Россия“ будет в Берлине». Лежнев возглавлял журнал «Россия» («Новая Россия») в 1922–1926 гг., где были опубликованы в 1923 г. «Записки на манжетах», а в 1925 г. две части романа «Белая гвардия».

…заключить договор с человеком, фамилия которого Рвацкий! — Речь идет о З. Л. Каганском, издателе журнала «Россия», с которым Булгаков заключил договор (6 января 1925 г.) об издании романа «Белая гвардия» в журнале «в нескольких книжках» и о последующем издании романа «отдельной книгой». Самым «примечательным» в этом договоре был пункт четвертый, согласно которому журнал и издательство «Россия» получали право «эксплуатации романа до 3 июля 1926 года». За издательством сохранялись также преимущественные права при заключении Булгаковым договора на второе издание. Именно эти положения договора стали впоследствии опорой и основой для всевозможных махинации, которые предпринял Каганский после бегства за границу. Тяжба Булгакова с Каганским продолжалась 15 лет, и автор каждый раз терпел жестокое поражение в споре с мошенником.

В дневнике писателя сохранилось несколько записей, касающихся издания романа. Первая из них от 25 июля 1924 г.: «…началось то, что приходится проделывать изо дня в день, не видя впереди никакого просвета, — бегать по редакциям в поисках денег… Кошмарное существование… В довершение всего днем позвонил Лежневу по телефону, узнал, что с Каганским пока можно и не вести переговоров относительно выпуска „Белой гвардии“ отдельной книгой, так как у того денег пока нет. Это новый сюрприз. Вот тогда не взял 30 червонцев, теперь могу каяться. Уверен, что „Гвардия“ останется у меня на руках». И затем в течение пяти месяцев записей на эту тему в дневнике не последовало.

— А почему же первый наш договор я подписал с вами? — Речь идет о договоре Булгакова с Лежневым на первую публикацию романа «Белая гвардия» в журнале «Россия», который пока не найден.

…имея в кармане четыре векселя… и договор. — Из дневниковых записей Булгакова: 29 декабря 1924 г.: «Лежнев ведет переговоры с моей женой, чтобы роман „Белая гвардия“ взять у Сабашникова и передать ему. Люба отказала, баба бойкая и расторопная, и я свалил с своих плеч обузу на ее плечи. Не хочется мне связываться с Лежневым, да и с Сабашниковым расторгать договор неудобно и неприятно». 3 января: «Сегодня у Лежнева получил 300 рублей в счет романа „Белая гвардия“, который пойдет в „России“. Обещали на остальную сумму векселя…» К сожалению, Булгаков не отразил в дневнике свои впечатления о встрече с Рвацким-Каганским…

…принимал у себя на квартире три раза черт знает кого… — Очевидно, речь идет о проведенном сотрудниками ОГПУ 7 мая 1926 г. обыске на квартире Булгаковых, а также о двух допросах писателя в помещении ОГПУ 22 сентября и 18 ноября 1926 г. Булгаков эти три события обобщил и привел к «единому знаменателю». Столь решительные меры были применены к Булгакову в связи с разгоном сменовеховского движения (исчезновение Лежнева и Каганского объяснялось этой же причиной). Но фактически писателя пытались запугать в связи с предстоящей постановкой «Дней Турбиных» и хождением по рукам запрещенного цензурой текста «Собачьего сердца». Материалы обыска и первого допроса опубликованы (см.: Булгаков М. Дневник. Письма. 1914–1940. М., 1997. С. 140–161), о втором же допросе пока умалчивается.

…судился с редактором… — Сохранилось заявление Булгакова в конфликтную комиссию Союза писателей России от 26 октября 1925 г. следующего содержания: «Редактор журнала „Россия“ Исай Григорьевич Лежнев, после того как издательство „Россия“ закрылось, задержал у себя, не имея на то никаких прав, конец моего романа „Белая гвардия“ и не возвращает мне его. Прошу дело о печатании „Белой гвардии“ у Лежнева в конфликтной комиссии разобрать и защитить мои интересы». Разумеется, докопаться до сути дела никто не смог и интересы писателя никто не защитил.

…Рвацкий отыскался за границей. И там овладел моим романом и пьесой. — Это темнейшее дело до их пор до конца не прояснилось. Суть вроде бы ясна: мошенники обманули писателя. Но как это было сделано «технологически» — не вполне ясно. Следует заметить, что работал Каганский «мастерски» (судим по конкретному вопросу — о присвоении прав на «Зойкину квартиру» — см.: Дневник. Письма. С. 188–189). И хотя Булгаков после этого действовал решительно (опубликовал в различных газетах Европы несколько «открытых писем» против Каганского), но ничего добиться не смог. Более того, Каганский, для которого, конечно, открытые письма Булгакова были неприятны, поместил в берлинской газете «Дни» следующее письмо:

Перемешав факты с абсолютной ложью, Каганский не только отверг притязания Булгакова, но и нанес по писателю удар морального характера, сообщив, что будто бы Булгаков передал ему «Дни Турбиных» через уполномоченного (имеются в виду какие-то закулисные игры).

Булгаков ответил яростным письмом, из которого мы приведем лишь несколько наиболее важных фраз:

Но кого Булгаков мог привлечь к ответственности, если ему из ВОКСа сообщали, что «поскольку между Россией и европейскими странами нет конвенции, издание пьесы, равно как и исполнение ее на сцене, никем никому возбраняемо быть не может…»?

…мой Рудольф арестован и высылается за границу. — И. Г. Лежнев был не малой фигурой среди сменовеховцев, и против него лично выступал, например, Н. И. Бухарин. Но поскольку изначально движение сменовеховцев было создано с согласия ЦК ВКП(б), то и ликвидация его происходила весьма своеобразно. Во всяком случае, высланный за границу Лежнев в начале 30-х гг. появился в Москве и стал одним из ведущих сотрудников газеты «Правда». С его именем связан один курьезнейший случай, который произошел уже в наше время. Разбирая бумаги, оставленные Лежневым, исследователи обнаружили тексты романа «Белая гвардия», которые Булгаков в 1925 г. передал редактору «России». Но сохранились они совершенно случайно, потому что Лежнев использовал их как бумажную основу, на которую наклеивал собственные критические статьи. В таком «оригинальном» виде они и поступили в архив писателя.

Приступ слабости. — Этот и другие заголовки третьей главы зачеркнуты автором.

…его зовут Фурман… — Булгаков рассказывает о подлинном событии тех лет, когда портной Фурман был зверски убит петлюровцами.

Из-за дикой фантазии бросить все и заняться писательством. — Булгаков постоянно размышлял на эту тему, особенно в начале 20-х гг. Об этом сохранились и дневниковые записи с удивительными признаниями.

От пианино отделился мой младший брат. — Несколько лет Булгаков ничего не знал о судьбе своих младших братьев — Иване и Николае. Мучительные мысли о них отразились в рассказе «Красная корона».

…год 1913-й. Блестящий, пышный год. — В этом году Булгаков женился на Татьяне Николаевне Лаппа и закрепился в университете. Но для Булгакова все годы до кровавых событий в России были «беспечальными», и поэтому он противопоставляет 1913 год 1919-му.

Но к 1923 году я возможность жить уже добыл. — Тому есть подтверждения и в дневниковых записях. 3 сентября 1923 г.: «Жизнь складывается так, что денег мало, живу я, как всегда, выше моих скромных средств. Пьешь и ешь много и хорошо, на покупки вещей не хватает».

…журналист по имени Абрам. — Речь идет о журналисте Эрлихе Ароне Исаевиче (1896–1963), авторе воспоминаний о Булгакове (в кн.: Нас учила жизнь. М., 1960).

…привел в редакцию одной большой газеты… — Имеется в виду газета «Гудок», где Булгаков стал служить литобработчиком и фельетонистом (обработчиком — с февраля 1923 г., а фельетонистом — с октября того же года).

…неподражаемая газета «Сочельник». — Имеется в виду газета «Накануне».

…знаменитый Июль… — Видимо, речь идет об Августе Потоцком. О нем М. Штих в очерке «В старом „Гудке“» (см.: Воспоминания об Ильфе и Петрове. М., 1963) писал: «Это был человек необычайной судьбы. Граф по происхождению, он встретил революцию как старый большевик и политкаторжанин. Странно было представить себе Августа (так все мы называли его) отпрыском аристократической фамилии. Атлетически сложенный, лысый, бритый, он фигурой и лицом был похож на старого матроса… Трудно было представить „Гудок“ без Августа. Официально он считался заведующим редакцией, но казалось, что у него было еще десять неофициальных должностей…Жил как истый бессребреник и спартанец. За все это, а еще за грубоватую, но необидную прямоту и редкостную душевность коллектив очень любил Августа». В дневнике Булгакова о Потоцком имеются лишь упоминания вскользь.

«Сочельник» пользовался… повальным презрением у всех… — 4 января 1927 г. парижская газета «Последние новости», редактируемая небезызвестным П. Н. Милюковым, поместила любопытнейшую статью «Как это было», в которой обильно цитировалась саморазоблачающая статья С. Лукьянова, одного из главных руководителей сменовеховского движения. В тексте «Последних новостей» говорилось:

Еще раз следует отметить, что Булгаков, не зная всей подоплеки сменовеховства, постоянно давал этому «движению» правильную, резко отрицательную оценку.

…я сочинил нечто, листа на четыре… — Речь идет о «Записках на манжетах».

…к отчаянному Фаусту пришел дьявол, ко мне же не придет никто. — Видимо, Булгаков в отчаянное для него время уже основательно продумывал новую для себя творческую схему: «Художник и власть». В романе о дьяволе эта тема звучала уже в полную силу.

В течение месяцев двух я не встретил ни одной живой души, которая бы читала мой роман. — В дневнике писателя имеются очень важные свидетельства на эту тему. 26 декабря 1924 г.:

«Был май…»^*

Впервые — Аврора. 1978. № 3.

Печатается по машинописному тексту, хранящемуся в НИОР РГБ (ф. 562, к. 5, ед. хр. 1).

К рассказу приложены пояснения Е. С. Булгаковой, которые приводятся полностью.

11 июня 1934 г. Булгаков написал большое письмо Сталину, в котором подробно изложил все происшедшее. Черновой вариант письма, хранящийся в архиве писателя, был опубликован нами в журнале «Октябрь» (1987. № 6). В «Литературной газете» (1999. № 28) был напечатан отрывок из экземпляра письма, который читал Сталин и на котором он начертал: «Совещ<аться>». Характерно, что основной текст этого экземпляра оказался утраченным, но окончание его, к счастью, сохранилось. Оно представляет несомненный интерес, и мы некоторые фрагменты из него приведем ниже:

После такого объяснения не разрешить поездку было невозможно. Однако ответа на письмо не последовало. Высокое «Совещание» отказало писателю в поездке, тем самым окончательно утвердив его во мнении, что он — «узник». И политическому узнику, даже получившему временную «увольнительную», нужно было не шутить в приемной, а с благоговением и подобострастием заполнить анкеты и принять паспорта. Несколько отпущенных жене шуток стоили долгожданнейшей поездки в Париж, где писатель надеялся увидеть братьев…

Такой «подарок» получил Булгаков от Сталина к пятисотому спектаклю «Дней Турбиных» в Художественном театре. В письме В. В. Вересаеву Булгаков так оценил происшедшее:

Письмо, как мы уже знаем, прекрасно дошло. Сталин внимательно читал его, начертал даже на нем резолюцию (заметим: не отказывающую!), но отпущен Булгаков не был…

…тыча концом палки в тротуар и боясь смерти. — Булгаков не фантазирует, а описывает точно свои ощущения. Были продолжительные периоды, когда он боялся ходить по улицам, остро чувствуя неуверенность в себе. Об этом можно прочитать в дневнике Е. С. Булгаковой, но лучше и проникновеннее всех об этом написал артист МХАТа М. Яшин: «В последний раз я встретил его на Кузнецком мосту — ему, видимо, нужно было перейти через Петровку, но со всех сторон неслись машины… Он стоял в некоторой растерянности. Я окликнул его и предложил свои услуги…» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 275).

…рассказывал третий акт своей пьесы. — Л. М. Яновская полагает, что Булгаков в данном случае пародирует пьесу Вл. Киршона «Суд» (см.: Булгаков М. Избранные произведения. Киев, 1989. С. 764).

— Ох, слушайте его… Вы переделайте третью картину. Она — нехорошая картина. — В дневнике Е. С. Булгаковой (запись 9 сентября 1933 г.) описывается похожая ситуация:

Записки покойника^*

Роман сохранился в черновом автографе (первые три тетради с первоначальным текстом и четвертая тетрадь с дополнениями и изменениями к первоначальному тексту). Текст в третьей тетради обрывается на полуслове…

При подготовке романа к печати в журнале «Новый мир» Е. С. Булгакова отредактировала текст и сделала некоторые поправки по совету редакции. В результате сочинение было названо «Театральным романом», а авторское «Предисловие для слушателей» было снято, впервые роман был опубликован в журнале «Новый мир» (1965. № 8), а затем вышел в сборнике: Булгаков М. Избранная проза. М., 1966. Некоторые уточнения были внесены при подготовке издания: Булгаков М. Избранные произведения. Киев: Днипро, 1989.

Печатается по автографу, хранящемуся в ОР РГБ (ф. 562, к. 5, ед. хр. 3–4).

«Записки покойника» («Театральный роман») Булгаков буквально выдохнул из себя, за несколько недель исписав ровным почерком четыре общие тетради. Тысячу раз прочувствованное и передуманное легко легло на бумагу. И на душе, быть может, стало немного спокойнее.

Появление «Записок» в начале 1937 г. (работа была начата в ноябре 1936 г.) не случайно. Это было послепогромное для писателя время: в марте — мае 1936 г. были запрещены три его пьесы: «Мольер», «Александр Пушкин» и «Иван Васильевич». Особенно чувствительным для Булгакова было снятие со сцены МХАТа «Мольера». Несколько лет репетировали эту пьесу в театре, в феврале — марте с огромным успехом прошли первые спектакли, а затем пьесу запретили.

Удар был настолько сильным, что и через несколько месяцев писатель живо переживал это событие, написав своему другу и биографу П. С. Попову такие горькие и проникновенные слова: «У нас тихо, грустно и безысходно после смерти „Мольера“».

Это чувство творческой безысходности не было новым для Булгакова. Еще более трагическим был для него год 1929-й, когда после жесточайшей травли не только были запрещены все его пьесы, но и сам он был изгнан из Художественного театра и лишен каких-либо средств к существованию. Тогда-то, в сентябре 1929 г., он написал повесть «Тайному другу», в которой и поведал о своей печальной творческой судьбе. Тетрадочку с этой неоконченной повестью писатель подарил «тайному другу» — Елене Сергеевне Шиловской, которая через несколько лет стала его женой. Так что «Записки покойника» можно считать новой, более полной редакцией повести «Тайному другу».

К сожалению, Булгаков не смог продолжить свои неоконченные «Записки» (они были оборваны на полуслове) в последующие годы, хотя очень желал это сделать, особенно после запрещения «Батума» в августе 1939 г.

Необходимо отметить одну важную деталь, связанную с авторским замыслом «Записок» и его осуществлением. В них писатель почти не касается вопросов политики, хотя, как мы знаем, вся творческая жизнь Булгакова есть явление колоссальной политической мощи. Не случайно же Политбюро ЦК ВКП(б) семь раз принимало решение по его пьесам, а сам Сталин зорко следил за каждым его шагом. Периодически возникавшие критические вихри в печати, постоянная слежка и доносы в ОГПУ также были реакцией на творческую позицию художника. И совсем не трудно представить себе, какие политические бури бушевали в душе опального писателя, если судить по тем маленьким огненным язычкам пламени, которые иногда загорались в его устных рассказах и в полууничтоженных черновых рукописях. Это в 20-е гг. он мог позволить себе яркие политические выступления, едва прикрытые фантастикой и аллегорией («Роковые яйца», «Собачье сердце» и другие сочинения). В 30-е же годы Булгаков был вынужден сосредоточить все свое внимание на жизненно важной проблеме — судьбе творческой личности в условиях безграничной тирании власти. Во многих своих письмах он констатировал резко отрицательное отношение к нему со стороны правящих кругов. Подводя же итог своей литературной деятельности (март 1939 г.), он с полной откровенностью признался В. В. Вересаеву: «…как у всякого разгромленного и затравленного литератора, мысль все время устремляется к одной мрачной теме — о моем положении…»

Эта мысль, несомненно, присутствует и в «Записках покойника», о чем свидетельствует само название сочинения, но она устремлена не к людям власти (тут все было ясно!), а к собратьям по творчеству. Для Булгакова очень важно было показать человеческие отношения в самом творческом коллективе, ибо не все беды сваливались на голову художника только «сверху», многие переживания и недоразумения возникали и множились в среде сотоварищей, в кругу близких людей. Во всяком случае писатель был уверен, что Художественный театр, его руководители, режиссеры и актеры мало что сделали для спасения «Мольера». Поэтому он и покинул любимый театр. В письме брату Николаю (3 января 1937 г.) он сообщал: «С осени этого года я не связан с МХАТ. Я подал в отставку, потому что мне было слишком тяжело работать там после гибели „Мольера“». В письме В. В. Вересаеву (2 октября 1936 г.) Булгаков более категоричен: «Мне тяжело работать там, где погубили „Мольера“». И еще более резок писатель в письме другу П. С. Попову (5 октября 1936 г.): «…Я подал в отставку в Художественном театре и разорвал договор на перевод „Виндзорских“. Довольно! Все должно иметь свой предел!»

О том, с каким настроением он приступил к написанию «Записок покойника», можно судить по следующему отрывку из письма Я. Л. Леонтьеву от 5 октября 1936 г.:

Справедливости ради надо заметить, что спустя два года Булгаков несколько иначе оценивал ситуацию с «Мольером», причем, что самое удивительное, он и в 1938 г. совершенно не касался специального решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 8 марта 1936 г. о снятии пьесы «Мольер» (не знал о его существовании или умалчивал об этом?). Тем не менее оценка его оказалась поразительно точной. Вот что он писал Е. С. Булгаковой 6–7 августа 1938 г.:

А вот теперь нелишне будет сопоставить мысли Булгакова о причинах снятия «Мольера» с материалами комиссии ЦК ВКП(б), подписанными небезызвестным П. М. Керженцевым 29 февраля 1936 г. и имевшими название «О „Мольере“ М. Булгакова (в филиале МХАТа)».

Основной упор в подготовленной справке был сделан именно на политический смысл пьесы. В ней, в частности, отмечалось:

Справка эта свидетельствует о блестящей работе аппарата Сталина. Политический смысл пьесы был определен П. М. Керженцевым абсолютно точно (впрочем, на очевидность этого смысла Булгакову указывали многие актеры МХАТа). Но самое коварное заключалось не в оценке содержания пьесы, а в том, каким образом надлежало ее снять. Предлагалось следующее:

Так что Булгаков оказался прав как в отношении властей («Статья сняла пьесу!»), так и в отношении МХАТа («…роль МХТ выражалась в том, что они все, а не кто-то один, дружно и быстро отнесли поверженного „Мольера“ в сарай»), немедленно, с большой поспешностью выполнившего указания ЦК.

Такова краткая предыстория появления «Записок покойника» только по одной пьесе — «Мольеру». Две другие пьесы («Александр Пушкин» и «Иван Васильевич») были повержены уже в значительной степени по инерции, хотя и с достаточно большой для автора нервотрепкой.

Казалось бы, печальная предыстория «Записок» должна была предопределить и печальный, мрачноватый их тон. Но этого, к счастью, не произошло. И тут решающую роль сыграла природная доброта художника и его жизнерадостная «сценическая кровь» (в марте 1934 г. он так писал о своем участии в репетициях «Мольера»: «…ну что ж, репетируем. Но редко, медленно. И, скажу по секрету, смотрю на это мрачно. Люся без раздражения не может говорить о том, что проделывает театр с этой пьесой… Но работаю на этих редких репетициях много и азартно. Ничего не поделаешь со сценической кровью!»). Как только он мысленно погружался в мир театральной действительности, так сразу наполнялся столь властной «сценической кровью», которая диктовала ему свои условия игры. Хандра спадала, мрачные мысли трансформировались, намеченные жесткие линии становились более плавными, и авторское воображение отыскивало в каждом персонаже не только характерное, но и нечто смягчающее, лирическое. Конечно, многие страницы повести-романа пронизаны непревзойденным булгаковским сарказмом и иронией, а порою и ядом (более всего это касается писательской среды и руководителей театра), но все же чувствуется, что не это главное: во всем ощущается глубочайшая любовь автора к театру и к тем, кто реально творит это волшебство.

В центре внимания, конечно, «Иван Васильевич» — Константин Сергеевич Станиславский, которого и при жизни величали в театральном мире Константином Великим. Поначалу и Булгаков находился под впечатлением авторитета и личного обаяния Станиславского. Известны многие факты восторженного отношения писателя к всемирно известному режиссеру и актеру, создателю Художественного театра. Со Станиславским и отчасти с Горьким связывал Булгаков свои надежды на развитие Художественного театра в классически русских традициях и на свое творческое участие в этом театре в обозримом будущем. Со своей стороны, Константин Сергеевич очень высоко оценивал драматургический и режиссерский талант Булгакова. С точки зрения творческой существовали все предпосылки для их полнокровного и успешного взаимодействия на благо русской культуры. Но это только теоретически; практически же политические условия 20-х и еще более 30-х гг. стали неодолимым препятствием на их творческом пути. Мы не имеем возможности подробно рассматривать этот важный вопрос, отметим лишь, что как это ни парадоксально, но именно жизнь и творчество Станиславского в эти годы изучены крайне слабо. Между тем, как показывают отрывочные данные, для него эти годы были труднейшим испытанием, а возможности его как руководителя Художественного театра были крайне ограниченными. Булгаков, кстати, не всегда это понимал и порою предъявлял режиссеру завышенные требования.

Обострение же отношений между режиссером и драматургом возникло именно с начала репетиций пьесы «Мольер», проходивших под руководством К. С. Станиславского. Стенограммы репетиций со всей очевидностью показывают, что тут нет «правого» и «виноватого», ибо исходные творческие позиции каждой из сторон были различными. Не вдаваясь во все сложности этого творческого спора, мы укажем лишь на один очень важный с практической точки зрения момент. Станиславский сразу понял, что в таком виде, в каком репетировалась пьеса, она не будет пропущена на сцену. Политические мотивы пьесы, «завуалированные» Булгаковым, были для него, конечно, очевидны. Не говоря об этом автору прямо, Станиславский предлагал перестроить пьесу на иных началах, сосредоточив основное внимание на раскрытии разносторонней гениальности великого французского драматурга. Для Булгакова же, полагавшего свою пьесу завершенной и прекрасно понимавшего, что изъятие из пьесы политически опасных мест приведет к разрушению не только замысла, но и стройности всего произведения, предложенные Станиславским изменения казались абсолютно невыполнимыми.

Станиславский оказался прав с практической точки зрения — пьесу, как он и ожидал, сняли со сцены (кстати, великий режиссер, отстраненный к тому времени от всяких дел в Художественном театре, искренне сожалел о снятии «Мольера»). Булгаков же, проявив редчайшую принципиальность и твердость, оказался прав исторически: гениальная его пьеса вошла в сокровищницу русской драматургии цельной и не подверженной искажениям.

По прошествии нескольких лет Булгаков, конечно, более объективно стал оценивать позицию Станиславского в отношении его пьесы «Мольер», да и других пьес («Дни Турбиных», «Бег»), но осенью 1936 г., находясь под сильнейшим впечатлением от своего творческого разгрома, писатель создал в театральном романе несколько фантастически преувеличенный образ «Ивана Васильевича», наделяя его чертами порою не вполне привлекательными.

Впрочем, разбор многочисленных образов, созданных Булгаковым в повести-романе, завел бы нас очень далеко, ибо, как бы они ни были похожи (или непохожи) на своих очевидных или предполагаемых прототипов, все-таки они есть образы художественные, сотворенные мыслью и творческой фантазией великого мастера слова. И потому-то его «Записки покойника» стали любимым произведением для широчайшего круга читателей.

Записки покойника. — Все четыре черновые тетради озаглавлены одинаково: «Записки покойника». А в тетради первой имеется также подзаголовок: «Театральный роман». В дневнике Елены Сергеевны роман почти всегда упоминается как «Записки покойника». Приведем несколько записей из него за 1937 г. 20 февраля: «Вечером дома одни. Должны были быть Раевский, Дорохин, Ардов с женами, М. А. обещал им почитать из „Записок покойника“ (название „Театрального романа“)…» 28 марта: «У нас были Попов и Лямины. М. А. читал им из „Записок покойника“». 22 апреля: «Вечером — Качалов, Литовцева, Дима Качалов, Марков, Виленкин, Сахновский с женой, Ермолинский, Вильямсы, Шебалин, Мелик с Минной — слушали у нас отрывки из „Записок покойника“. И смеялись…» И в своих воспоминаниях Елена Сергеевна чаще всего называет роман «Записками покойника». Под этим названием она предполагала его и издать. Это видно из ее письма И. Н. Медведевой, написанного в январе 1963 г.: «Очень хочется, чтобы скорей выходили в свет вещи Михаила Афанасьевича… Есть договоренность с „Новым миром“ насчет „Записок покойника“». Таким образом, нет никаких оснований сомневаться в том, что «Записки покойника» — основное название романа.

Придя… в гости к своей тетушке, служащей в одном из видных московских театров, мальчик сказал… — Речь идет о сыне и сестре Елены Сергеевны Булгаковой — Сереже Шиловском и Ольге Бокшанской.

Предисловие для читателей. — Это более позднее предисловие было записано Булгаковым в четвертой тетради дополнений и изменений к роману. В первой же тетради роману предшествовало «Предисловие» несколько иного содержания:

…в день самоубийства… Максудова… — В воспоминаниях Л. Е. Белозерской есть такой любопытный фрагмент: «Как-то М. А. вспомнил детское стихотворение, в котором говорилось, что у хитрой злой орангутанихи было три сына: Мика, Мака и Микуха. И добавил: Мака — это я. Удивительнее всего, что это прозвище — с его же легкой руки — очень быстро привилось. Уже никто из друзей не называл его иначе, а самый близкий его друг Коля Лямин говорил ласково: „Макин“. Сам М. А. часто подписывался Мак или Мака» (Белозерская-Булгакова Л. Е. С. 95–96). Н. Н. Лямин свои письма к Булгакову неизменно начинал обращением: «Дорогой Мака!»

Мака, Макин, Максудов… Булгаков прозрачно намекает на автобиографичность романа.

Этот эпиграф был: «Коемуждо по делом его…» — См.: Евангелие от Матфея (XVI, 27); Откровение (Апокалипсис) Иоанна Богослова (XX, 13).

…кинулся с Цепного моста… — И вновь Булгаков подчеркивает выдуманность истории с самоубийством Максудова, ибо Цепной мост в Киеве был разрушен поляками в 1920 г. (см.: «Киев-город»).

Глубокопочитаемый Сергей Леонтьевич! — Предлагаем читателю сравнить это письмо с подлинным письмом режиссера Художественного театра Б. И. Вершилова М. А. Булгакову от 3 апреля 1925 г.:

Любопытно, что Елена Сергеевна подправила черновой авторский текст. У Булгакова было: «…я был бы счастлив, чтобы Вы пришли в здание Учебной сцены…»

По поводу имени главного героя романа — Сергея Леонтьевича Максудова (Бахтина) высказывалось множество предположений. Заслуживает внимания мнение Е. С. Булгаковой: она полагала, что Булгакова могла привлечь записка к нему режиссера Художественного театра И. Я. Судакова (31 августа 1925 г.), в которой тот ошибочно называет писателя «Михаилом Леонтьевичем».

…в здание Учебной сцены Независимого Театра… — Речь идет о Второй студии Художественного («Независимого») театра, существовавшей в 1916–1924 гг. как самостоятельный театр. Многие известные актеры участвовали одновременно в спектаклях МХАТа и Второй студии (ее спектакли шли в здании бывшего театра Корта в Богословском пер.).

…маленький сотрудник газеты «Пароходство». — Имеется в виду газета «Гудок», сотрудником которой Булгаков был несколько лет.

…а из кухни доносится ругань Аннушки. — В рукописи далее было:

Булгаков вычеркнул этот текст.

…когда ни меня, ни Ильчина еще не было на свете. — Далее в рукописи было: «В царствование екатерининское, вероятно, было выстроено это желтое двухэтажное здание».

…как будто это было церковное драгоценное облачение. — Было: «…как будто оно было сшито из бесценных кружев». Исправлено автором.

Приступ неврастении. — Первое название было иное: «История романа».

Но брился ежедневно. — Здесь автор сделал знак отсылки и на нижнем поле страницы написал: «*) Эпизод с Пелагеей-бабкой». Но задумка эта не была осуществлена.

…двое журналистов из «Пароходства»… — Вероятно, писатель имеет в виду Валентина Катаева и Юрия Олешу. Выступая на вечере памяти Булгакова в марте 1965 г., Валентин Катаев вспоминал: «Булгаков по характеру своему был семьянин… У него всегда были щи хорошие, которые он нам наливал по полной тарелке, и мы с Олешей с удовольствием ели эти щи, и тут же, конечно, шел пир остроумия… Тут же Булгаков читал нам свои вещи — уже не фельетоны, а отрывки из своего романа. Было даже удивительно, когда он в один прекрасный день сказал нам: „Знаете что, товарищи, я пишу роман и, если вы не возражаете, прочту вам несколько страничек“. И он прочитал нам несколько страниц очень хорошо написанного, живого, острого полотна, которое потом постепенно превратилось в „Белую гвардию“».

…оказавшийся при более близком знакомстве ужасною сволочью. — Обмен «любезностями» между бывшими друзьями — Ю. Л. Слезкиным (Юрий Слезкин — прототип Ликоспастова) и Булгаковым происходил не только в жизни, но и в произведениях, о чем будет сказано ниже.

…а сидит в тебе достоевщинка! — Любопытна следующая запись в дневнике Е. С. Булгаковой 24 июля 1937 г.: «Вечером позвали Вильямсов, кусочек романа прочитал М. А. Очень мило, весело ужинали. Разговор о Достоевском. Петя говорит, что он его ненавидит как тип человека.

О Гоголе — Петя ставит его необыкновенно высоко как писателя. Миша спросил: „Но я не похож на Достоевского?“ На это Петя ответил: „Никак! Вы похожи на Гоголя!“»

…некий человек, имевший право… на ношение оружия. — Есть все основания утверждать, что Булгаков подразумевает в данном случае Бориса Михайловича Земского (брата мужа сестры Булгакова), служившего в Военно-воздушной академии и устроившего Булгакова в голодные месяцы 1922 г. к себе на работу.

Батюшки! «Фауст»!.. — Одной из самых любимых опер Булгакова была опера «Фауст» Шарля Гуно (1818–1893), написанная в 1859 г.

— Вот и я! — Ср.: «Вот и я!» — говорит Воланд Степе Лиходееву. Кстати, одним из предполагаемых названий романа о дьяволе было и «Вот и я».

При шпаге я. — Ср.: «Ведь ты при шпаге…» (слова Дон Карлоса из «Каменного гостя» А. С. Пушкина.).

Рудольфи. — В «Тайном друге» он же Рудольф Рафаилович — это Лежнев Исай Григорьевич, редактор, журналист, публицист. Сыграл заметную роль в творческой жизни Булгакова, будучи редактором журнала «Россия» («Новая Россия»). В этом сменовеховском журнале Булгаков опубликовал «Белую гвардию» и «Записки на манжетах». Но участие в сменовеховских журналах и газетах («Накануне») едва не привело писателя к трагическим последствиям. При разгроме сменовеховского движения в России в 1926 г. Булгаков попал в список наиболее активных его членов. Вопрос о закрытии журнала «Новая Россия» и высылке И. Г. Лежнева за границу был решен в начале мая 1926 г. Через несколько дней Г. Г. Ягода обратился в ЦК ВКП(б) с рекомендациями о дальнейших действиях. В этой записке, в частности, предлагалось: «Для… завершения разгрома Устряловско-Лежневской группы сменовеховцев произвести обыски без арестов у нижепоименованных восьми лиц и по результатам обыска… возбудить следствие, в зависимости от результатов коего выслать, если понадобится, кроме Лежнева, и еще ряд лиц» (седьмым в списке был Булгаков). Обыск на квартире у писателя был произведен 7 мая, у него были изъяты рукопись повести «Собачье сердце», «Дневник» и другие материалы. Через некоторое время его стали вызывать на допросы в ОГПУ.

…частного журнала «Родина»… — Имеется в виду журнал «Россия».

— Каму именно из Толстых?.. Алексею ли Константиновичу… Петру ли Андреевичу… Ивану Ивановичу или Льву Николаичу? — Все перечисленные лица из огромного рода Толстых выбраны Булгаковым не случайно. Конечно, Рудольфи имел в виду Льва Толстого, но автор романа с удовольствием упоминает: Алексея Константиновича Толстого (1817–1875), известного писателя XIX в., многие сочинения которого Булгаков использовал в своих работах (например, рассказ «Упырь»); Петра Андреевича Толстого (1645–1729), известного государственного деятеля петровского времени, обманом склонившего к возвращению в Россию царевича Алексея (в черновом варианте текста либретто «Петр Великий» царевич Алексей незадолго перед казнью гневно бросает графу Толстому: «А ты Иуда, будь ты проклят и в жизни сей, и в жизни вечной!»); Ивана Ивановича Толстого (1858–1916), крупнейшего русского нумизмата и археолога, вице-президента Императорской Академии художеств, одного из создателей Русского музея в Петербурге, министра народного образования России, которого очень не любила «прогрессивная интеллигенция» (быть может, именно из-за И. И. Толстого, откровенного монархиста, которому Булгаков не мог не симпатизировать, Максудов и задает Рудольфи этот «каверзный» вопрос).

Его не примут ни в «Зорях», ни в «Рассвете». — Булгаков иронизирует над названиями новых журналов, подразумевая «Красную новь» (с 1921 г.), «Звезду» (с 1924 г.). «Новый мир» (с 1925 г.) и др.

…вычеркнуть три слова… «Апокалипсис»… «архангелы»… «дьявол». — Булгаков, работая над «Записками покойника», постоянно соотносил их с главным своим сочинением — романом «О Христе и дьяволе» (одно из предварительных названий будущего «Мастера и Маргариты»), где тема богоборчества была одной из главных. По сути, воинствующее антихристианство явилось основной побудительной причиной создания романа. О резкой реакции писателя свидетельствует его дневник (запись 5 января 1925 г.):

«Разъяснению совы» в значительной степени и был посвящен «фантастический роман» (еще одно название «Мастера и Маргариты») писателя.

…не могу забыть одной вещи: это знакомства моего с издателем Рудольфи — Макаром Рвацким. — Макар Рвацкий — это реально существовавшая личность — Захар Леонтьевич Каганский, издатель журнала «Россия», покинувший СССР и прихвативший с собой договор с Булгаковым на издание «Белой гвардии» и некоторые рукописи писателя. В силу этих обстоятельств Каганский оказался роковой фигурой, которая как тень висела над Булгаковым в течение всей его творческой жизни, материализуясь мгновенно, как только тексты сочинений писателя появлялись за границей и в воздухе начинало «пахнуть гонораром» (подробнее об этом см.: Булгаков М. Дневник. Письма. М., 1997. С. 136–138, 169–174, 177–180, 423–426 и др.). Каганский, по сути, дополнял своими действиями ту всеобъемлющую систему травли писателя, которая была установлена над ним в России. В своей стране Булгаков был под фактическим запретом, а, появляясь за рубежом, его рукописи тотчас же становились добычей мошенника Каганского, который пользовался отсутствием в СССР правовых норм по международному авторскому праву.

— Аверченко! — Булгакова не раз упрекали в том, что он подражает известным писателям. Чаще всего как раз назывался Аркадий Тимофеевич Аверченко (1881–1925), популярнейший в то время писатель-сатирик (в 1918 г. в Киеве издавал сатирическую газету «Чертова перечница»).

…знаменитого литератора Измаила Александровича Бондаревского… и другого знаменитого литератора — Егора Агапёнова… — Е. С. Булгакова вместе с сыном Евгением Шиловским составили список прототипов героев романа. К совершенно очевидным прототипам они отнесли Алексея Толстого (Бондаревский) и Бориса Пильняка (Агапёнов).

…первейшие представители литературы… — Ранее было — «наилучшие».

…с известнейшим автором Лесосековым… — Е. С. Булгакова прототипом Лесосекова называет Леонида Леонова.

…и с Тунским — новеллистом. — Скорее всего речь идет о Дмитрии Мироновиче Стонове (1892–1963). В дневнике писателя имеется интереснейшая запись, связанная с Д. М. Стоновым. 5 января 1925 г.:

…исполнявший обязанности хозяина критик Конкин… — Прототип Конкина — юрист Владимир Евгеньевич Коморский, на квартире которого и проходила встреча А. Н. Толстого (М. Козихинский пер., д. 12, кв. 12).

…беллетрист Фиалков… — Предположительно речь идет о Валентине Катаеве.

…на Шан-Зелизе… — Елисейские поля.

Сколько раз в жизни мне приходилось слышать слово «интеллигент» по своему адресу. — Конечно, Булгаков с понятием «интеллигент» связывал все наилучшее, что было в русском образованном обществе. Булгаков причислял себя именно к этой части интеллигенции. Наиболее выразительно отношение к старой русской интеллигенции со стороны интеллигенции «новой» писатель показал в одной из ранних черновых редакций «Мастера и Маргариты», где Воланд провоцирует Иванушку Бездомного разметать нарисованный на песке образ Иисуса Христа. Иванушка, несмотря на все атеистическое растление, которое произвели в нем берлиозы, не решается это сделать: что-то его останавливает. Тогда Воланд восклицает:

…и больше я с ним никогда в жизни не виделся. — Е. С. Булгакова при публикации романа этот текст изъяла, поскольку встреча Максудова с Агапёновым затем состоялась.

…этот мир мне был противен. — Роман писался в 1936 г., и Булгаков уже по-иному смотрел на писательский мир. Мы же приведем его записи из дневника того времени, когда эта встреча состоялась. 24 мая 1923 г.: «Из Берлина приехал граф Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет». 27 августа: «Только что вернулся с лекций сменовеховцев… Сидел рядом с Катаевым. Толстой, говоря о литературе, упомянул в числе современных писателей меня и Катаева». 2 сентября: «Сегодня я с Катаевым ездил на дачу кАлексею Толстому (Иваньково). Он сегодня был очень мил. Единственно, что плохо, это плохо исправимая манера его и жены богемно обращаться с молодыми писателями.

Все, впрочем, искупает его действительно большой талант.

Когда мы с Катаевым уходили, он проводил нас до плотины. Половина луны была на небе, вечер звездный, тишина. Толстой говорил о том, что надо основать неореальную школу. Он стал даже немного теплым:

— Поклянемся, глядя на луну…

Он смел, но он ищет поддержки и во мне, и в Катаеве. Мысли его о литературе всегда правильны и метки, порой великолепны». 3 сентября: «Без проклятого пойла — пива не обходится ни один день. И сегодня я был в пивной на Страстной площади с А. Толстым… Толстой рассказывал, как он начинал писать. Сперва стихи. Потом подражал. Затем взял помещичий быт и исчерпал его до конца. Толчок его творчеству дала война». 9 сентября: «Сегодня опять я ездил к Толстому на дачу и читал у него свой рассказ „Дьяволиада“. Он хвалил, берет этот рассказ в Петербург и хочет пристроить его в журнале „Звезда“ со своим предисловием… У меня как раз безденежный период… Пришлось занять миллиард у Толстого…»

Со временем отношения между Булгаковым и Толстым стали прохладными… 19 декабря 1934 г. Е. С. Булгакова записала в своем дневнике: «Вечером — Дина Радлова…

— Вот если бы ты, Мака, объединился с Толстым, вот была бы сила!

— Я не понимаю, какая сила? На чем мы можем объединиться с Толстым? Под руку по Тверской гулять ходить?

— Нет!.. Но ведь ты же лучший драматург, а он, можно сказать, лучший писатель…»

Глава VII. — Булгаков назвал эту главу «Перст судьбы», но затем вычеркнул, предполагая, видимо, дать новое название.

Агапёнов… успел выпустить книжку рассказов… «Тетюшанская гомоза». — Пильняк в 20-е гг. выпустил огромное количество сборников рассказов, повестей, других сочинений. Привлекает внимание произведение со следующим названием: Машины и волки. Книга о коломенских землях, о волчьей сыти и машинах, о черном хлебе, о рязани-яблоке, о России, Расее, Руси, Москве и революции, о людях, коммунистах и знахарях, о статистике Иване Александровиче Непомнящем, о многом прочем, написанная 1923 и 24-м годами. Л., 1925.

…совершенно непонятного слова «гомоза». — В словаре В. И. Даля слово «гомоза» означает: непоседа, юла, живчик, крикун, хлопотун, беспокойный, суетливый человек. Гомзик — баловник, шалун, повеса. Гомозить, гомозиться — возиться, вертеться, шевелиться, щекотать, копошиться, толкаться в куче…

…роман Лесосекова «Лебеди»… — Булгаков иронизирует над романом Л. Леонова «Барсуки» (Л., 1925; М.; Л., 1926).

…рассказ назывался «Жилец по ордеру»… в рассказе был описан… я! — У Ю. Л. Слезкина в романе «Девушка с гор» выведен колоритнейший персонаж Алексей Васильевич. Булгаков мгновенно узнал в нем себя.

И зачем кафры? — Кафры — наименование, данное в XVIII в. бурами народам банту.

Золотой конь. — Первоначальное название «Перст судьбы».

…Гришу Айвазовского знаете? — Е. С. Булгакова называет прототипом Гриши Айвазовского Павла Антокольского. Л. М. Яновская в своей книге «Творческий путь Михаила Булгакова» приводит любопытный отрывок из письма Павла Антокольского к ней: «Многое стерлось в моей памяти. Но некоторые поправки и уточнения я все же могу сделать. К сожалению, я не читал воспоминаний Павла Маркова, но он путает, считая, что я обратил внимание МХАТа на роман М. А. Булгакова. Дело происходило по-другому. Театр им. Вахтангова, в лице покойного В. В. Кузы и в моем лице, обратился к Булгакову с предложением инсценировать его роман „Белая гвардия“ для нашего театра… <…> Но сам Михаил Афанасьевич предпочел предложение МХАТа нашему предложению. Может быть, он был и прав по-своему».

…в Когорте Дружных. — Так Булгаков называет в романе Театр им. Вахтангова.

Вы Мишу Панина знаете? — Никто из слушателей романа, собиравшихся на квартире у Булгакова, не сомневался, что Миша Панин — это Павел Александрович Марков, много лет заведовавший литературной частью МХАТа.

…а также Евлампии Петровне… — В списке прототипов ей соответствует Телешева Екатерина Сергеевна — актриса и режиссер.

— Иван Васильевич!., он стоит во главе Независимого?.. — К. С. Станиславский узнается мгновенно. Напомним строки из письма Булгакова великому режиссеру, написанного 6 августа 1930 г.:

Досточтимый Петр Петрович! — Имеется в виду администратор Малой сцены Художественного театра Иван Иванович Гедике (1875–1942). Запись в дневнике Е. С. Булгаковой 3 ноября 1933 г.: «Оля (Бокшанская. — В. Л.) рассказывала, как у них на вечере в Ржевском (на бывшей квартире Е. С. Булгаковой, где Бокшанская с мужем Е. В. Калужским продолжала жить. — В. Л.) Сахновский и Гедике дико напились…»

…автору «Белого снега» место на «Фаворита». — Под пьесой «Фаворит», по мнению Е. С. Булгаковой, писатель подразумевал пьесу Д. Смолина «Елизавета Петровна».

…и я посмотрел еще одну пьесу, где выходили в испанских костюмах… — На сцене Второй студии МХАТа в это время шла пьеса испанского драматурга Кальдерона де ла Барка (1600–1681) «Дама-невидимка» (1629).

Когда же отсмеивался, то вдруг старел, умолкал. — В черновике было: «…то вдруг становился необыкновенно старообразен и мрачен. Глаза у него были при этом столь тревожные, как будто стряслось что-то, о чем знает один только он». В дневнике Елены Сергеевны есть такая запись от 22 апреля 1937 г.: «…слушали у нас отрывки из „Записок покойника“… Марков пришел поздно и вошел в комнату как раз тогда, когда М. А. читал, что Комаров (он же Миша Панин. — В. Л.) смеется странным смешком… Все засмеялись, увидев Маркова, и он тоже начал смеяться своим кудахтающим смехом. Получилось забавно». В первой редакции дневника: «Марков… страшно приставал к Мише, чтобы он показал в романе место про него…»

…настолько он был загадочен. — В рукописи далее было: «Ильчин стал еще загадочнее и так хитро щурился, что я взволновался от желания понять, что он задумывает».

— Осип Иваныч? — Е. С. Булгакова в своем списке прототипов предположительно отметила Александра Леонидовича Вишневского, старейшего актера и режиссера МХАТа.

— Вообще старейшины… — Было в рукописи: «…старики».

— А как же Сивцев Вражек?.. Да и Индия… — Понимающие друг друга с полуслова Ильчин, Миша Панин и Евлампия Петровна обсуждают возможную реакцию на новую пьесу маститых руководителей театра, находящихся — один в своем особняке на Сивцевом Вражке (имелся в виду дом К. С. Станиславского в Леонтьевском переулке), а другой — в командировке за рубежом (намек на частые и продолжительные заграничные поездки В. И. Немировича-Данченко).

В пьесе было тринадцать картин. — Возможно, в рукописном варианте было 13 картин. Но в машинописном варианте (первая редакция) пьеса «Белая гвардия» насчитывала пять актов и двенадцать картин.

…заведующий приемом пьес Антон Антонович Княжевич. — В рукописи первоначально: «…заведующий распорядком пьес Федор Павлович Княжевич». Имеется в виду Василий Васильевич Лужский, актер и один из руководителей МХАТа, принимавший активное участие в судьбе булгаковской пьесы «Белая гвардия». Когда доведенный до отчаяния переделками пьесы Булгаков написал в июне 1926 г. в дирекцию МХАТа резкое заявление с требованием снять «Белую гвардию» в срочном порядке, В. В. Лужский ответил ему в привычной для себя благодушно-шутливой манере: «Что Вы, милый наш мхатый, Михаил Афанасьевич? Кто вас так взвинтил?»

…отправим к Гавриилу Степановичу… — Речь идет о Николае Васильевиче Егорове (1890–1955), заместителе директора МХАТа. О нем будет сказано ниже.

…нашего буфетчика Ермолая Ивановича! — Е. С. Булгакова не отметила в своем списке прототипа Ермолая Ивановича (заведующим буфетом в МХАТе работал Алексей Александрович Прокофьев, 1875–1941), но некоторые его черты напоминают нам буфетчика Андрея Фокича Сокова («Мастер и Маргарита»).

— Петр Бомбардов. — Елена Сергеевна отмечала так: «Бомбардов — лицо собирательное, тут и Миша сам, и молодые актеры — лучшие».

Сара Бернар — французская драматическая актриса (1844–1923).

— Людмила Сильвестровна Пряхина… — Имеется в виду актриса МХАТа Лидия Михайловна Коренева, игравшая роль Мадлены в булгаковской пьесе «Мольер».

…оказавшийся Плисовым, заведующим поворотным кругом в театре… — Речь идет об Иване Ивановиче Титове (1876–1941).

Далее шли Живокини, Гольдони, Бомарше, Стасов, Щепкин. — Василий Игнатьевич Живокини (1805–1876), комедийный актер, мастер импровизации; Карло Гольдони (1707–1793), итальянский драматург, автор более 250 пьес, среди них известные в России «Слуга двух господ», «Хитрая вдова», «Трактирщица» и др.; Пьер Бомарше (1732–1799), французский драматург, автор комедий «Севильский цирюльник» (1775) и «Женитьба Фигаро» (1784); Владимир Васильевич Стасов (1824–1906), художественный и музыкальный критик, историк искусства, библиотекарь; Михаил Семенович Щепкин (1788–1863), прославленный русский актер.

— Покойный генерал-майор Клавдий Александрович Комаровский-Эшаппар де Бионкур… — В материалах Елены Сергеевны есть такая запись: «В „Придворном календаре на 1906 год“, который имелся дома, упоминаются: на стр. 176 — Дюбрейль-Эшаппар, на стр. 206 — Катуар-де-Бионкур». Реальным прототипом был Алексей Александрович Стахович (1856–1919). В дневнике Елены Сергеевны в связи с этим имеется такая любопытная запись от 20 марта 1935 г.: «Все это время прошло у Станиславского с разбором „Мольера“… М. А. рассказывал нам, как все это происходит в Леонтьевском… Пересыпает свои речи [Станиславский] длинными анекдотами и отступлениями, что-то рассказывает про Стаховича (выделено нами. — В. Л.)…» Вот это «что-то», рассказанное Станиславским, и обыграно писателем с блеском в романе.

Следует заметить, что в черновом варианте рукописи этот эпизод описан иначе и любопытен по-своему:

…пообедал у Тестова… — Популярный в XIX и начале XX в. ресторан в Москве с национально-русской кухней (Воскресенская пл.).

…а кто это Аристарх Платонович? — В. И. Немирович-Данченко показан в романе несравненно в более мягких тонах, нежели Станиславский, хотя в реальной жизни Булгаков не испытывал к «Аристарху Платоновичу» особых симпатий, видимо, тут сыграло определенную роль то, что ближайшей помощницей и горячей сторонницей Немировича-Данченко была Ольга Сергеевна Бокшанская, которой, кстати, как отметила в своем дневнике Елена Сергеевна, «страшно нравится этот роман».

…долго играли «Власть тьмы»… — Пьеса Льва Толстого «Власть тьмы, или Коготок увяз, всей птичке пропасть» (1886) о беспроглядной тьме и жути крестьянской жизни (в основу пьесы писатель положил подлинное уголовное дело, связанное с убийством родителями своего ребенка и прочими зверствами), вокруг которой было много шума со дня ее появления (списки ходили по рукам). Более восьми лет она была запрещенной. Инициатором запрета пьесы был К. П. Победоносцев, обер-прокурор Синода, который в письме Александру III так характеризовал новое сочинение Толстого: «Я только что прочел новую драму Л. Толстого и не могу прийти в себя от ужаса… Какое отсутствие, больше того, отрицание идеала, какое унижение нравственного чувства… День, в который драма Толстого будет представлена на императорских театрах, будет днем решительного падения нашей сцены» (Письма К. П. Победоносцева к Александру III. M., 1926. Т. 2. С. 130–132).

С мнением К. П. Победоносцева Александр III считался. И хотя А. А. Стахович («Эшаппар де Бионкур») сам лично читал эту пьесу Александру III и И. И. Воронцову-Дашкову, стремясь «протащить» ее на сцену, император все-таки склонился к мнению обер-прокурора, хотя пьеса ему и понравилась. Александр III назвал ее талантливой, но слишком мрачной, безысходной.

«Прогрессивная интеллигенция» с яростью добивалась отмены запрета пьесы, ибо для нее важно было не столько содержание пьесы, сколько ее название: «Власть тьмы»! В 1895 г. (после смерти Александра III) цензурный запрет был снят и пьеса пошла сразу в нескольких театрах. В 1902 г. К. С. Станиславский поставил ее в Художественном театре.

— Каратыгин, Тальони… — Каратыгины — известная петербургская артистическая семья, в которой особо выделялись два брата: Василий Андреевич (1802–1853), ведущий трагик Александрийского театра (именно о нем идет речь в романе) и Петр Андреевич (1805–1879), актер и драматург-водевилист; Мария Тальони (1804–1884), знаменитая итальянская балерина, выступавшая и в Петербурге (1837–1842).

…Екатерина Вторая… — Великая императрица Екатерина II (1729–1796) проявляла большой интерес к литературе, хотя и написала о себе: «Никогда не считала свой ум творческим». Ее «Мемуары» («Записки») стали не только великолепным документом эпохи, но и литературным произведением. Стремясь «поднять национальный театр» (ее слова), она написала большое число сочинений — «комедий нравов». Среди них: «О, время!», «Именины г-жи Ворчалкиной», «Передняя знатного боярина», «Госпожа Вестникова с семьею», «Невеста-невидимка» и др. Разоблачая масонство, она пишет комедии «Обманщик» (против Калиостро), «Обольщенный» (против московских масонов), «Шаман сибирский» (осмеяние масонских обрядов и ритуалов). Из исторических пьес следует отметить «Из жизни Рюрика» и «Начальное управление Олега».

…Карузо, Феофан Прокопович, Игорь Северянин, Баттистини, Еврипид… — Энрико Карузо (1873–1921), великий итальянский певец-тенор; Феофан Прокопович (1681–1736), проповедник и государственный деятель, сподвижник Петра I, автор трагедокомедии «Владимир» (1705). Его проповеди часто являлись в то же время и литературными шедеврами: «Проповедь по случаю Полтавской победы 1709 г.», «Слово о власти и чести царской» (1718), «Слово похвальное о флоте российском» (1719). Его «Слова и речи» изданы в трех частях (СПб., 1765); Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев, 1887–1941), популярный поэт, автор комедии-сатиры «Плимутрок»; Маттиа Баттистини (1856–1928), знаменитый итальянский певец-баритон, выступавший и в русском репертуаре (партии Онегина и Демона); Еврипид (ок. 480 до н. э. — 406 до н. э.), великий афинский поэт-драматург, автор трагедий «Медея», «Вакханки», «Геракл» и др.

…управляющий материальным фондом театра Гавриил Степанович. — Заместитель директора Художественного театра Николай Васильевич Егоров (очевидный прототип Гавриила Степановича) был буквально притчей во языцех в семье Булгаковых. Обладая реальной властью в театре, Егоров решал многие важные вопросы внутренней жизни и частенько, прямо или косвенно, влиял на развитие ситуаций, касавшихся непосредственно Булгакова, и коль скоро во внутренней борьбе, разыгравшейся во МХАТе, он поддерживал Станиславского, то и отношения его с Булгаковым в значительной степени зависели от взаимоотношений режиссера с драматургом в то или иное время. Все эти колебания в личных отношениях очень точно отражены в дневнике Е. С. Булгаковой. 29 декабря 1933 г.: «Сегодня — впервые у нас Егоров… За ужином Николай Васильевич с громадным темпераментом стал доказывать, что именно М.А. должен бороться за чистоту театральных принципов и за художественное лицо МХАТа.

— Ведь вы же привыкли голодать, чего вам бояться! — вопил он исступленно.

— Я, конечно, привык голодать, но не особенно люблю это. Так что уж вы сами боритесь».

18 января 1934 г.: «Н. В. Егоров, по своей невытравимой скупости, нашел, что за собак, которые лают в „Мертвых душах“, платят слишком дорого, — и нанял каких-то собак за дешевую цену, — и дешевые собаки не издали на спектакле ни одного звука».

27 марта: «Сегодня днем заходила в МХАТ за М. А. Пока ждала его… подошел Ник. Вас. Егоров. Сказал, что несколько дней назад в Театре был Сталин, спрашивал, между прочим, о Булгакове, работает ли в Театре?

— Я вам, Елена Сергеевна, ручаюсь, что среди членов Правительства считают, что лучшая пьеса это „Дни Турбиных“».

22 октября 1935 г.: «Возвращались с Мишей к тому, что Ольга рассказала о Театре. Там творится что-то неописуемое. Наглость Егорова достигла высочайшей степени. Он отменяет распоряжения Немировича, постоянно наносит оскорбления актерам… Он явно всесилен в Театре, что Миша и предсказывал… Виновник всего этого, конечно, Станиславский…»

Через несколько месяцев Булгаков сочинил устный рассказ о Сталине, в котором был такой эпизод:

— Августа Менажраки… — Примерно то же, что и о Егорове, можно сказать и о Рипсиме Карповне Таманцовой (прототип Августы Менажраки), секретаре Станиславского. Заметим лишь, что Елена Сергеевна прекрасно знала «Рипси» (так чаще всего ее называли мхатовцы) задолго до своего знакомства с Булгаковым. А в дневниковой записи конца 1933 г есть такие слова: «Рипси одна из немногих, которая приветствовала наш брак (с Булгаковым. — В. Л.)». И в 1934 г. записи о Таманцовой весьма благожелательны. Например (25 августа): «Рипси: „Мы спрашивали у Константина Сергеевича: почему вы отказались от „Мольера“?“ А тот отвечает: „Я и не думал… (Рипси шепотом.) Только на большой сцене и с хорошим составом!“» А вот запись после обострения отношений между Булгаковым и Станиславским (22 октября 1935 г.): «Олины рассказы о театре… Фактически правят театром Егоров и Рипси…» Когда же в конце 1938 г. Булгаков решил написать для МХАТа пьесу о Сталине, то в дневнике появилась такая запись: «Затем удивительный звонок — Рипси: „Я хотела с тобой, Люсенька, посоветоваться по одному литературному делу — спросить литературный совет“ (Гм?)… Рипси приехала посоветоваться, правильно ли составлен договор… по книге Константина Сергеевича „Работа актера“… Может быть, может быть… Хотя ведь и Николай Васильевич [Егоров] собаку съел на договорах, и юристов у них сколько угодно!» Театральный роман продолжался…

— Эх, деньги, деньги! Сколько зла из-за них в мире! — Исследователями уже отмечалось сходство в размышлениях Гавриила Степановича и одного из героев рассказа Л. Толстого «Поликушка», который о деньгах говорит так: «Эх, деньга, деньги! Много греха от них… Ни от чего в свете столько греха, как от денег, и в Писании сказано» (Толстой Л. Н. Собр. соч. М., 1987. Т. 2. С. 347). Разница лишь в том, что в рассказе Л. Толстого зловещая роль денег обличается искренне, а не лицемерно. Из уст героев рассказа то и дело слышишь: «Страшные деньги, сколько зла они делают!», «Что деньги? За деньга малого не купишь», «Бог с ними, с деньгами! А меня прости, Христа ради». Вообще, рассказ «Поликушка» был для Булгакова тем сочинением, из которого он многое впитал в себя.

Что же касается лицемерия Гавриила Степановича, то в первой редакции дневника Е. С. Булгаковой есть такая любопытная запись (17 декабря 1934 г.): «До чего верны характеристики, которые дает людям Миша. Егоров передо мной играл когда-то роль христианина, человека, который только и думает о том, чтобы сделать людям добро. На самом же деле он — злой, мстительный, завистливый, дрянной и мелкий человек!»

И все же необходимо отметить, что это мнение «одной стороны». Пока еще остаются совершенно не изученными архивы многих видных представителей Художественного театра (речь прежде всего идет о гигантских фондах К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко, которые закрыты до настоящего времени). Так что «театральный роман» может еще обогатиться редкими и важными дополнениями.

— Четыреста рубликов? А? Только для вас? — Булгаков в данном случае почти повторяет сцену торга между Чичиковым и Собакевичем из инсценировки «Мертвых душ». Кстати, примерно такая же сцена торга (покупка рекрута) описана и в рассказе «Поликушка».

Вы что, голова садовая, подписываете? — В архиве писателя сохранился договор на постановку «Белой гвардии», сохранились и многие другие договоры. Елена Сергеевна, перебирая их время от времени, не переставала удивляться и возмущаться той бесцеремонностью, с какой обращались с великим художником. Иногда делала выразительные приписки, которые также сохранились в архиве.

…увидел в средних дверях скромную афишу. — В материалах Елены Сергеевны по этому поводу читаем:

…режиссер Фома Стриж. — Легко угадывается в этом персонаже Илья Яковлевич Судаков, режиссер Художественного театра, постановщик пьесы «Дни Турбиных». Судаков приложил много усилий для постановки «Бега», но безуспешно. Каждая новая пьеса Булгакова вызывала у него огромный интерес. Так, узнав, что Булгаков подписал договор с МХАТом на постановку пьесы о Сталине — «Батум», он, уже работавший в Малом театре, пытался перехватить инициативу. Запись Елены Сергеевны в дневнике от 7 августа 1939 г.: «Звонок Судакова — страшный вой. Как получить пьесу, чтобы дублировать ее. MXAT не смеет только себе забирать! Вся страна должна играть! И все в таком роде. А под воем этим — готов себе локоть укусить, что упустил пьесу тогда весной».

Шиллер нас не задержит. С Шиллером дело гладкое… — Первоначально в рукописи было: «Мольер нас не задержит!.. С Мольером мы живо управимся», — всякое упоминание о Мольере Булгакову причиняло боль, и он внес поправку в текст.

…воспитанный, картавый изящный человек… — Предположительно речь идет о Савве Саввиче Морозове, сыне знаменитого Саввы Тимофеевича Морозова, известного благотворителя, мецената Художественного театра.

И тогда я отправился к Поликсене Торопецкой. — Ольга Сергеевна Бокшанская, с большим наслаждением слушавшая «Сцены в предбаннике», отдавала должное феноменальной цепкости памяти, наблюдательности и таланту Булгакова, сумевшему воссоздать с фантастическим блеском многие эпизоды из мхатовской жизни 20-х и 30-х гг. Она была в числе первых слушателей романа и в дальнейшем ревниво следила за реакцией мхатовцев на продолжавшиеся чтения на квартире у Булгаковых.

Демьян Кузьмич. — Елена Сергеевна соотносила этот персонаж с Иваном Сергеевичем Андриановым, сотрудником театра. Запомнился он ей и в связи с событиями весьма неприятными для Булгаковых: в июне 1934 г. им было отказано в выезде за границу. Запись в дневнике (20 июля): «Семнадцатого мы вернулись из Ленинграда, где прожили больше месяца… За это время многое, конечно, произошло… Седьмого июня мы ждали в МХАТе вместе с другими Ивана Сергеевича, который поехал за паспортами. Он вернулся с целой грудой их, раздал всем, а нам — последним — белые бумажки: отказ. Мы вышли. На улице М. А. вскоре стало плохо…»

Более красочно этот эпизод описал сам Булгаков в письме В. В. Вересаеву (11 июля 1934 г.):

Минут через десять ушел и доктор. — В списках Елены Сергеевны мы находим и доктора, это Алексей Люцианович Иверов. В архиве писателя сохранилась медицинская справка, выданная А. Л. Иверовым. Вот ее содержание: «22/V-1934. Сего числа мною установлено, что у М. А. Булгакова имеется резкое истощение нервной системы с явлениями психостении, вследствие чего ему предписан покой, постельный режим и медикаментозное лечение…» Из дневника же Елены Сергеевны видно, что Булгаков плохо себя почувствовал после нескольких безрезультатных походов в иностранный отдел Мосисполкома за паспортами. Запись в дневнике (25 мая): «Опять нет паспортов. Решили больше не ходить. М. А. чувствует себя отвратительно».

…у подъезда Славянского Базара… — Известная с XIX в. гостиница и ресторан в Москве на Никольской ул.

Подлец Пеликан! А Герасим Николаевич предатель! — В списках Елены Сергеевны совершенно четко обозначены Порфирий Артемьевич Подобед (Пеликан), актер и один из руководителей театра, и Николай Афанасьевич Подгорный (Герасим Николаевич Горностаев), один из ведущих актеров театра, заведующий труппой.

Миша Панин. — Булгаков исправил на «Мишу Комарова», но Е. С. Булгакова при подготовке романа к печати все-таки оставила прежнее имя этому персонажу.

…председатель режиссерской корпорации Иван Александрович Полторацкий. — Василий Григорьевич Сахновский (Полторацкий), режиссер Художественного театра, постановщик булгаковской инсценировки «Мертвых душ», заместитель директора по художественной части, — один из немногих, кто всегда поддерживал Булгакова и по-человечески тепло относился к нему. Характерна следующая дневниковая запись Елены Сергеевны: «Из вчерашних разговоров Дмитриева: „…во МХАТе два человека относятся по-настоящему к Вам (к М. А.) — Ольга Сергеевна и я. Ну, Сахновский, конечно, хорошо относится…“» И когда мхатовцам нужно было покаяться перед драматургом, то неудивительно, что это поручили Сахновскому, который начал свою покаянную речь так: «Я прислан к Вам Немировичем и Боярским сказать Вам от имени МХАТа: придите опять к нам, работать для нас. Мне приказано стелиться как дым перед Вами… [штучка Сахновского со свойственным ему юмором] Мы протягиваем к Вам руки, Вы можете ударить по ним… Я понимаю, что не счесть всего свинства и хамства, которое Вам сделал МХАТ, но ведь это не Вам одному…» (Запись Е. С. Булгаковой). Сахновский был веселым, жизнерадостным человеком, о нем сочинялось множество анекдотов, в том числе и в стихах. Например:

Петя Дитрих. — Петр Владимирович Вильямс, театральный художник, автор великолепных декораций к булгаковским пьесам «Мольер» (1936) и «Последние дни» (1943), близкий друг писателя. Вильямс был в числе небольшого круга лиц, которым Булгаков читал свои сочинения и делился сокровенными мыслями, планами.

В архиве писателя сохранился примечательный рисунок Петра Вильямса: Елена Булгакова в начале 20-х гг.

Скажите Вешняковой… — Имеется в виду Тихомирова Нина Васильевна (1898–1971), актриса Художественного театра.

Передайте Елагину… — Виктор Яковлевич Станицын, актер и режиссер МХАТа, часто пародировал своих друзей-мхатовцев, в том числе руководство театра. В дневнике Елены Сергеевны об этом также упоминается. 10 сентября 1934 г.: «У нас вечером… Ужин при свечах, пироги, икра, севрюга, телятина, сласти, вино, водка, цветы. Сидели уютно часов до четырех. Станицын хорошо показывал Станиславского, Немировича, Тарханова, Ершова, Булгакова».

— Что это у нас все в ножки да в ножки… — Описывая этот эпизод, Булгаков, конечно, имел в виду совсем другой случай, который зафиксирован в дневнике Е. С. Булгаковой 9 октября 1935 г.: «Генеральная „Врагов“. После генеральной стоим в партере: Оля, М. А., Немирович, Судаков, Калужский (Калужский (Лужский) Евгений Васильевич, 1896–1966, ведущий актер МХАТа, муж О. С. Бокшанской. — В. Л.) и я. Немирович очень комплиментарно говорил о „Пушкине“. Женя Калужский:

— Вот, Мака, кланяйся в ножки Вл. Ив., чтобы он ставил.:

Наступило молчание, и М.А. стал прощаться».

…репетируют пьесу «Степан Разин»: — Елена Сергеевна соотносила упомянутого «Степана Разина» со спектаклем «Пугачевщина» К. Тренева, поставленного на сцене МХАТа в 1925 г.

Филипп Филиппович Тулумбасов. — Федор Николаевич Михальский, администратор Художественного театра, одним из первых ознакомился с отрывками из романа. Запись Елены Сергеевны от 12 февраля 1937 г.: «Вчера был Федя. М. А. прочитал ему отрывок из нового романа, в том числе контору Фили. Федя очень польщен».

В Филину дверь входила очень хорошенькая дама… — Конечно, не мог Булгаков в театральном романе не упомянуть и о Елене Сергеевне (Мисси). Появление Мисси именно в этой сцене естественно и логично, ибо дружба ее с Филей восходит к началу 20-х гг. Вот, к примеру, некоторые выдержки из писем Елены Сергеевны к сестре — О. С. Бокшанской, написанных в 1923 г.: «Художественный Театр. Келья. Как видишь, деточка, пишу тебе в Федичкиной комнатке. Я пришла, чтобы перевести тебе деньги… Теперь я тебе расскажу, при каких условиях я получила твою посылку. Федичка меня повел (и представил как свою жену) в I студию смотреть просмотр фильма — юбилей МХАТа…»

А вот фрагменты из писем Елены Сергеевны к той же О. С. Бокшанской, но уже 1926 г. 20 февраля: «Федя приехал, я его видела, он обедал у нас, ничего он не женился, и не думает жениться. Сегодня вечером пойду к нему посидеть. А насчет обольщения — очень даже некультурно! В театре вообще не бывала. Думаю, что с приездом Феди буду часто ходить…» 11 марта: «За время болезни ко мне часто звонили Федя, Рипси и Николай Афанасьевич (Н. А. Подгорный. — В.Л.)».

В течение многих лет Федя мелькает в дневниках и письмах Елены Сергеевны. А 27 июля 1939 г., после одобрения пьесы «Батум» на расширенном заседании в МХАТе, она уговорила Михаила Афанасьевича написать шутливую записку Михальскому от ее имени:

Но «насладиться» Елене Сергеевне не удалось — пьеса была запрещена.

— Фуй, Альёша! — Булгаков очень привязался к младшему сыну Елены Сергеевны — Сереже Шиловскому. В архиве сохранились шутливые записки к нему Булгакова. А Сережа, в свою очередь, часто «помечал» рукописи писателя. Так, на одной из страниц романа «Мастер и Маргарита» он написал огромными буквами: «Потап буржуй…» Мака и Потап — шутливые семейные прозвища Булгакова. Например, 31 августа 1937 г. Елена Сергеевна записала в своем дневнике: «Приехали дачные бедняги (Сережа и Е. И. Буш. — В. Л.), Сергей обрадовался Потапу».

Амалия Ивановна. — Екатерина Ивановна Буш, воспитательница Сережи, сына Елены Сергеевны. Любопытно, что Екатерина Ивановна почти не говорила по-русски, хотя долгие годы жила в семье Булгаковых, вообще у Булгаковых было много друзей и знакомых немецкого происхождения, это — Блументаль, Берг, Эрдманы, Вильямсы, позже — Рихтеры.

Филя! Прощайте!.. Вспомните же меня и вы! — Филя (Ф. Н. Михальский) не только не забыл Булгакова, но и помогал во многом Е. С. Булгаковой в ее заботах о творческом наследии писателя. В своих воспоминаниях о Булгакове он откликался на призыв писателя и разговаривал с ним: «Я всегда помню крепко вас, Михаил Афанасьевич, я был свидетелем вашего трудного пути в литературе, ваших немногих, но действительно прекрасных радостей… Теперь, через много лет… я почему-то прежде всего слышу его голос — баритон чуть-чуть с носовым оттенком. Порой в нем чувствуется легкая ласковая ирония и к своему собеседнику, и к самому себе, и к событиям театрального дня. И тот же голос — голос колючий, с бескомпромиссными интонациями, когда посягают на его творчество, на его убеждения…» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 256, 258).

…Иван Васильевич. Он был… свежее и моложе. — Первоначально было: «…светлее и моложе».

Кто лечил?.. кажется, профессор… Янковский. — Булгаков упоминает своего университетского учителя Ф. Г. Яновского (1860–1928), о котором подробнее будет сказано в комментариях к «Белой гвардии».

Женщина поклонилась… древнерусским поклоном… — Слова «древнерусским поклоном» вписаны писателем при редактировании текста.

Это все шайка работает. — В Художественном театре постепенно нарастали противоречия между сторонниками К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. Со второй половины 1935 г. и до февраля 1936 г. в театре постоянно работали комиссии ЦК БКП(б), которые докладывали о результатах своей работы Сталину. Мы приведем некоторые фрагменты из этих справок. 3 августа 1935 г. зав. отделом культурно-просветительной работы ЦК ВКП(б) А. С. Щербаков (1941–1945) докладывал И. В. Сталину, А. А. Андрееву, Н. И. Ежову (секретарям ЦК):

(Источник. 1997. № 6. С. 122–123).

В целом справка была благоприятна для Немировича-Данченко и его «группы» («шайки»). Но Сталин, ознакомившись с запиской комиссии, не стал спешить с принятием решения… Однако положение в театре еще более ухудшилось и секретариат ЦК вновь поручил А. С. Щербакову проверить работу МХАТа.

17 сентября 1935 г. А. С. Щербаков направил Сталину, Кагановичу и Ежову новую справку, в которой «нового» ничего не было — выводы были точно такими же, как и в первой справке. Но упоминался в справке Булгаков в связи с репетициями пьесы «Мольер» («Работа над новыми пьесами затягивается на весьма продолжительное время. Так, например, пьеса „Мольер“ Булгакова начала репитироваться, когда закладывалась первая шахта метро, и эта пьеса до сих пор не готова»).

Сталин и на этот раз решил подождать… Но обстановка действительно становилась взрывоопасной, усилилось доносительство друг на друга. Более всего доставалось Н. В. Егорову… И тогда Станиславский обратился с письмом лично к Сталину (1 января 1936 г.). Он написал письмо так, что возразить ему было просто невозможно. Кстати, это показывает и весь субъективизм Булгакова в оценке Станиславского. Хотя бы в той части, когда он говорит о слабеющем, угасающем уме великого режиссера и актера. Приведем ниже наиболее характерные отрывки из этого письма.

(Источник. С. 130–131)

Сталин начертал на письме следующую резолюцию:

Каждый из лиц, кто был указан в резолюции, письменно выразил свое мнение (записки были написаны на имя Сталина). При всех расхождениях в анализе ситуации, сложившейся в МХАТе, они, в принципе, были согласны с предложениями К. С. Станиславского. Правда, А. С. Щербаков предлагал также на пост директора театра О. С. Литовского, одного из последовательных гонителей Булгакова. 2 февраля 1936 г. постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) директором Художественного Театра был назначен М. П. Аркадьев. Так что понятно, почему с таким интересом воспринимался «Театральный роман» не только актерами Художественного театра, но и всей «культурной общественностью» Москвы.

Театр стал лихорадочно готовить пьесу «Мольер» на генеральную премьеру. 6 февраля Е. С. Булгакова записала: «Вчера, после многочисленных мучений, была первая генеральная „Мольера“, черновая. Без начальства. Я видела только Аркадьева, секретаря ВЦИК Акулова да этого мерзавца Литовского».

— А «Плоды просвещения» вам не нравятся?.. — Пьеса Л. Толстого (1891), которую К. С. Станиславский безуспешно пытался поставить в 1922 г. (решением Наркомпроса пьеса была снята с репертуара). Отсюда и испуг Настасьи Ивановны по поводу «современной пьесы»: «Мы против властей не бунтуем».

Бахтин. — Видимо, Булгаков уже успел прочитать вышедшую в свет в 1928 г. книгу М. М. Бахтина (1895–1975) «Проблемы поэтики Достоевского». Писатель довольно часто «отмечал» таким способом заинтересовавшие его имена.

…вы эту сцену вычеркните… — Ох как часто слышал эту фразу от режиссеров и постановщиков автор «Дней Турбиных», «Зойкиной квартиры», «Бега», «Мольера»… Иногда приходилось скрепя сердце уступать. Но, уступая, долго помнил о каждом таком случае и переживал.

Этот Стриж — чума у нас в театре. — Дневниковая запись Е. С. Булгаковой 28 января 1936 г.: «Слух, что будто бы К. С. хотел отделить филиал и выгнать из МХАТа Судакова и что это ему не удалось. Не знаю, правда ли». Слух этот мог родиться из следующих предложений Станиславского, изложенных в уже известном письме Сталину:

(Источник. С. 131).

Так что слухи не были беспочвенными: Судаков, при предполагаемой организации работы МХАТ и Филиала, был бы, несомненно, переведен в «производственный театр».

— Вот вам бы какую пьесу сочинить… Колоссальные деньги можете заработать в один миг. — Предложений подобного рода Булгаков получал множество. Вот, к примеру, случай с Н. С. Ангарским. Дневниковая запись Елены Сергеевны 3 мая 1938 г.:

Со Станиславским же разговоры о новых пьесах велись совершенно в ином плане. 25 августа 1934 г. Елена Сергеевна записала со слов Булгакова такой его разговор с только что вернувшимся в Россию Станиславским:

Ужасная женщина. Сидит за конторкой и на все способна. — О. С. Бокшанская играла колоссальную роль в Художественном театре, во всяком случае более значительную, чем позволяла ей скромная должность секретаря Немировича-Данченко. Это видно и из записей Е. С. Булгаковой. 1 мая 1934 г.: «Прошение о двухмесячной поездке за границу отдано… для передачи Енукидзе. Ольга, читавшая заявление, раздраженно критиковала текст…

— С какой стати Маке должны выдать паспорт? Дают таким писателям, которые заведомо напишут книгу, нужную для Союза. А разве Мака показал чем-нибудь после звонка Сталина, что он изменил свои взгляды?» 4 октября 1937 г.: «Оленька с какими-то пустяками по телефону. М. А. говорит: „Это означает, что „Бег“ умер“. И действительно, через несколько дней стало известно, что „Бег“ окончательно „умер“».

— Вы, как видно, упрямый человек… — Об «упрямстве» Булгакова ходили легенды, хотя чаще всего драматург отстаивал свои замыслы, и не более того. Характерна в этом смысле запись Елены Сергеевны от 12 сентября 1933 г.: «Оля сказала, что был разговор в Театре о „Беге“. Немирович сказал, что не знает автора упрямей, чем Булгаков, что на все уговоры он будет любезно улыбаться, но ничего не сделает в смысле поправок». Станиславский же, проводя свою линию в споpax с Булгаковым и убеждая его «полюбить» те или иные поправки, приговаривал: «Вас надо оглаживать».

…я купил журнал «Лик Мельпомены»… — В материалах Елены Сергеевны это название соотнесено с журналом «Новый зритель».

…которого звали Волкодав. — Речь, видимо, идет о фельетоне В. Черноярова «Сборная команда» (Новый зритель. 1926. 9 августа).

…я, брат, двадцать пять лет пишу… однако вот в Софоклы не попал… — Видимо, подобные обиды случаются между писателями. Во всяком случае дневниковые записи Юрия Слезкина наводят на эту мысль. В них проскальзывает некоторая досада на литературные и театральные успехи Булгакова. Приведем некоторые фрагменты из дневника Ю. Слезкина, которые ранее не публиковались.

21 февраля 1932 г.:

4 ноября:

Вот такую схему жизненного пути своего бывшего друга нарисовал Ю. Слезкин. Схема эта не лишена некоторого правдоподобия, но не более того. Чувство собственной недооцененности все-таки превалирует над трезвой оценкой фактической стороны дела. (Это и почувствовал Булгаков!) Сопоставим эти записи с более поздними — уже после смерти Булгакова. 14 марта 1940 г.: «Сегодня узнал от Финка — умер Михаил Афанасьевич Булгаков, 49 лет. Одно время чувствовал себя лучше, вернулось зрение, а перед смертью снова ослеп. Так и не довелось с ним встретиться, как условились после Барвихи. Большая часть его рукописей не увидела света. Два романа, четыре пьесы. Прошел всю свою писательскую жизнь по обочине, всем известный, но „запрещенный“. Его „Дни Турбиных“ держатся на сцене дольше всех советских пьес. Грустная судьба. Мир его праху». И еще запись через несколько дней: «В „Литературной газете“ 15 марта появился приложенный здесь некролог о Булгакове, впервые о нем написана правда. При жизни — был успех у читателей и зрителей и бесконечный поток ругани на страницах газет и теа-журналов».

…ты Настасью Иванну Колдыбаеву знаешь?.. — В списках Елены Сергеевны Колдыбаева соотнесена с Марией Петровной Лилиной (актриса МХАТа, жена К. С. Станиславского). М. Лилина несколько раз упоминается в дневнике Елены Сергеевны и каждый раз в каких-то двусмысленных или комических ситуациях. Вот одна из записей (21 декабря 1935 г.): «Идут репетиции „Мольера“. У Кореневой сжали некоторые сцены. Она стала устраивать скандалы, ссылалась, что будет жаловаться Марье Петровне! (Лилиной), вскрикивала истерически…»

Или что эта печка черного цвета? — Этот текст вызывает ассоциацию со следующей записью Елены Сергеевны (20 марта 1935 г.; первая редакция дневника): «Миша свои мучения с „Мольером“ у Станиславского очень образно сравнил: — Представь себе, что на твоих глазах Сереже начинают щипцами уши завивать и уверяют, что это так и надо, что чеховской дочке тоже завивали и что ты это полюбить должен…»

…Аристарх Платонович не разговаривает с Иваном Васильевичем… — О взаимоотношениях Станиславского с Немировичем-Данченко написано много, но наиболее ярко, быть может, это сделал Булгаков в своем романе. Не менее сильно, с большой иронией, отражено это и в дневнике Е. С. Булгаковой. Вот наиболее интересные фрагменты из первой редакции дневника (13 мая 1934 г.):

17 сентября:

13 апреля 1935 г.:

18 сентября:

Кстати, весьма точную характеристику К. С. Станиславскому и В. И. Немировичу-Данченко (и их взаимоотношениям) дал нарком просвещения А. С. Бубнов в своей записке на имя Сталина от 13 января 1936 г. В ней отмечалось: «Станиславский — талантливее, глубже и идейнее Немировича-Данченко, а последний (крупнейшая театральная сила) — человек более современный, если можно так сказать, живее, деловитее первого и ближе к нам…» (Источник. С. 133).

— Кто желает высказаться? Ипполит Павлович! — Конечно, Василий Иванович Качалов, присутствовавший на чтениях «Записок покойника» у Булгакова, сразу себя узнал и посему особого восторга не проявил. 22 апреля 1937 г. Елена Сергеевна записала: «Вечером — Качалов, Литовцева, Дима Качалов, Марков, Сахновский с женой, Вильямсы, Шебалин, Мелик с Минной — слушали у нас отрывки из „Записок покойника“. И смеялись. Но Качалов загрустил. И вообще, все они были как-то ошарашены тем, что вывели театр, — я говорю о мхатчиках». Иная реакция была у Качалова при чтении романа «Мастер и Маргарита». Запись 26 июня 1939 г.: «Вчера вечером у Ольги — Качалов, Виленкин, мой Женя и мы. Ольга очень хотела, чтобы Миша читал, но Миша не захватил с собой никакой рукописи. Но Качалов так мило рассказывал всякие смешные рассказы, что Миша попросил Женю съездить за рукописью, и Миша прочитал первые три главы из „Мастера“. Мне понравился Качалов и то, как он слушал — и живо, и значительно». И еще одна запись следующего дня: «Сегодня должны были быть у Качалова — он просил Мишу почитать из пьесы о Сталине». В. Качалов принимал горячее участие в спасении умирающего писателя. 8 февраля 1940 г. он, А. Тарасова, Н. Хмелев обратились с письмом к Сталину, полагая, что какое-то особое радостное потрясение сможет спасти Булгакова. Но было уже поздно. В телеграмме соболезнования, присланной Качаловым, были такие слова: «Передо мною живым стоит его образ. Я не забуду никогда наших встреч, его чтений, его меткого умного слова, его обаяния — всего, что давало мне радость в общении с этим искрящимся талантом».

— Вы хотите сказать, Федор Владимирович? — В списках Елены Сергеевны Федор Владимирович — это Владимир Федорович Грибунин (1873–1933), старейший актер МХАТа. Кстати, в одном из писем Елены Сергеевны О. С. Бокшанской (20 февраля 1926 г.) есть такие строки: «А на генералку Горячкиного сердца Николай (видимо, Н. А. Подгорный. — В. Л.) устроил два билета. Москвин и Тарханов играют концертно. Шевченко и Грибунин хорошо. Остальные плохо».

— Неужели же вы ее понесете в театр Шлиппе? — Елена Сергеевна полагала, что имеется в виду театр Ф. А. Корша. Но не исключено, что подразумевался театр В. Е. Мейерхольда.

Маргарита Петровна Таврическая. — Ольга Леонардовна Книппер-Чехова (1868–1959) исключительно высоко ценила талант Булгакова, очень тепло к нему относилась. Интересна следующая запись Елены Сергеевны от 4 ноября 1938 г., сделанная после знаменитого выступления Булгакова на мхатовском юбилее: «Когда он вышел на эстраду, начался аплодисмент, продолжавшийся несколько минут и все усиливающийся. Потом он произнес свой conferance, публика прервала его смехом, весь юмор был понят и принят. Затем началась программа — выдумка Миши… <…> Когда это кончилось, весь зал встал и стоя аплодировал, вызывая всех без конца. Тут Немирович, Москвин и Книппер пошли на эстраду… Мишу целовали Москвин и Немирович, и Книппер подставила руку, восклицая: „Мхатчик! Мхатчик!..“»

…Валентину Конрадовичу. — По мнению Елены Сергеевны, имеется в виду Леонид Миронович Леонидов (1873–1941).

…она не может играть! — Булгаков никак не мог смириться с тем, что роль Мадлены в «Мольере» будет исполнять Л. Коренева. Вот дневниковая запись Елены Сергеевны от 7 апреля 1935 г.: «М. А. взбешен… Нельзя заставить плохого актера играть хорошо. Потом развлекает себя и меня показом, как играет Коренева Мадлену. Надевает мою ночную рубашку, становится на колени и бьет лбом о пол (сцена в соборе)». 9 апреля: «М. А. в ударе, рассказывал о репетициях „Мольера“, показывал Станиславского, Подгорного, Кореневу…» А после состоявшейся «генералки» «Мольера» в дневнике появилась запись: «Очень плохи — Коренева (Мадлена — совершенно фальшивые интонации)…» Между тем Булгаков через несколько лет напишет Елене Сергеевне по поводу снятия «Мольера»: «Роль МХТ выражалась в том, что они все, а не кто-то один, дружно и быстро отнесли поверженного „Мольера“ в сарай. <…> Рыдало немного народу при этой процедуре. Рыдала незабвенная Лидия Михайловна…»

Гавриил Степанович!.. Орел!.. Орел, кондор. — В известном смысле Н. В. Егоров действительно был «орлом» и «кондором», ибо позволял себе такие выходки политического характера, которые казались абсолютно немыслимыми в тех условиях. Приведем некоторые выдержки из материалов различных комиссий, работавших в МХАТе, в том числе и специально по заданию Н. И. Ежова. Вот что сообщал 1 октября 1935 г. грозному Ежову член Контрольной партийной комиссии ВКП(б) С. Салтанов:

(Источник. С. 126–129).

После знакомства с такого рода документами начинает возникать множество вопросов, а также убеждение, что Булгаков многого просто не знал…

— И никакая… теория ничего не поможет! — О «теории Станиславского» Булгаков стал высказываться именно после репетиций «Мольера». И высказывания эти иногда выражались в самой яростной форме. Вот запись Елены Сергеевны от 5 ноября 1936 г.:

Аргунин. — Артистический талант Николая Павловича Хмелева (прототип Аргунина) Булгаков ценил очень высоко. Между прочим, Хмелев был одним из любимых актеров Сталина. И когда Булгаков написал все-таки пьесу о Сталине, Хмелев буквально вцепился в главную роль. Вот его письмо к жене: «Был у Булгакова — слушал пьесу о Сталине — грандиозно! Это может перевернуть все вверх дном! Я до сих пор нахожусь под впечатлением и под обаянием этого произведения. 25 августа Булгаков пьесу сдает МХАТу в законченном виде. Утверждают, что Сталина должен играть я. Поживем — увидим. Заманчиво, необыкновенно интересно, сложно, дьявольски трудно, очень ответственно, радостно, страшно!» Об этом же запись Елены Сергеевны 9 июля 1939 г.: «Сегодня урожай звонков… Хмелев — о том, что пьеса замечательная, что он ее помнит чуть ли не наизусть, что если ему не дадут роли Сталина — для него трагедия».

…притон курильщиков опиума… женщина с асимметричным лицом… человек с лимонным лицом… Удар ножом… — Булгаков вспоминает о работе над пьесой «Зойкина квартира» и главную ее героиню — «женщину с асимметричным лицом» (прототип Зойки Пельц — Н. Ю. Шифф, которая жила в одном доме с Булгаковым на Садовой, 10).

…Старому Театру. — Имеется в виду Малый театр.

…Е. Агапёнов усиленно работает над комедией «Деверь» по заказу Театра Дружной Когорты. — Над какой комедией работал Б. Пильняк для Вахтанговского театра — пока установить не удалось. Во всяком случае, в своем творческом отчете на заседании Правления СП СССР 28 октября 1936 г. Б. Пильняк ни разу не упомянул ни одной своей пьесы или комедии. Но, видимо предчувствуя близкую расправу над собой, он произнес слова, которые не раз произносил и Булгаков: «Я писать могу только так, как я умею, и на темы, которые меня волнуют» (Источник. С. 149).

Драматург Клинкер. — Елена Сергеевна соотнесла Клинкера с драматургом В. М. Киршоном. В «Списке врагов М. Булгакова по „Турбиным“», который составил сам писатель с участием Елены Сергеевны, Киршон стоит вторым, после Леопольда Авербаха и перед Ричардом Пикелем. Между прочим, когда в 1937 г. Булгакову представилась возможность «свести счеты» со своими гонителями, он с брезгливостью отверг подобные предложения. Запись Елены Сергеевны от 27 апреля 1937 г.: «Шли по Газетному. Догоняет Олеша. Уговаривает М. А. пойти на собрание московских драматургов, которое открывается сегодня и на котором будут расправляться с Киршоном. Уговаривал выступить и сказать, что Киршон был главным организатором травли М. А.

Это-то правда. Но М. А. и не подумает выступать с таким заявлением, и вообще не пойдет.

Ведь раздирать на части Киршона будут главным образом те, кто еще несколько дней назад подхалимствовали перед ним».

В связи с этим представляет интерес дневниковая запись Ю. Слезкина этих же дней: «Третий день идет судбище Киршона и Афиногенова. Задели по дороге их „исполнителей“ Литовского и Млечина — оба руководили цензурой и писали критику сообразно директивам своих „вождей“… встретили жалкие оправдания Литовского и Млечина свистом, смехом, издевками. Эти „критики“ уверяли, что сначала — несколько дней назад — они думали, что Афиногенов и Киршон — лучшие драматурги и пьесы их хороши, а вот теперь они поняли, что ошибались! Ну кто поверит жалкой чуши!»

Прок И. С. — Скорее всего речь идет об Исидоре Владимировиче Штоке (1908–1980).

«Телом в Калькутте, душою с вами». — Булгаков иронизирует над Немировичем-Данченко, который умело использовал свой авторитет в достижении личных благ и удовольствий. Эта тема постоянно обыгрывалась Булгаковым. Запись 24 августа 1934 г.: «А о Немировиче Женя (Е. В. Калужский. — В. Л.) сказал, что он приехал 19-го из-за границы и в тот же день уехал в Ялту… Немирович потребовал от… директора гостиницы „Интурист“ в Ялте… чтобы тот ему выслал в Байдары четверку лошадей…» 4 октября 1937 г.: «М. А. сказал, что приехал Немирович… Леонидов Леонид Миронович говорит про Немировича:

— Сидит за границей, ни черта не делает, пишет оттуда глупости! И театр ничего не делает поэтому!»

Глава XV. — Глава имела название «Генеральная репетиция». Затем Булгаков зачеркнул этот заголовок.

Романус идет… — Прототип — Борис Львович Израилевский (1886–1967), бессменный дирижер и заведующий музыкальной частью МХАТа.

…концертмейстера Анну Ануфриевну Деньжину… — Концертмейстером оркестра Художественного театра в те годы была А. В. Митропольская, которую в уже известной справке на Н. В. Егорова было предложено «немедленно уволить»; Кстати, в этой справке предлагалось также «очистить Художественный театр от всех антисоветских элементов, бывших генералов и офицеров». А это уже непосредственно касалось Булгакова.

…Антон Калошин помогает разбираться Малокрошечному в вопросах искусства. — Прототипы (по спискам Елены Сергеевны) — Иван Андреевич Мамошин (1905–1941) (секретарь партячейки театра) и Сергей Александрович Саврасов (1898–1951) (председатель месткома театра, затем директор кинофабрики). Любопытно, что именно в партийной организации театра очень неплохо относились к Булгакову. Вот записи Елены Сергеевны (25 августа 1934 г.): «В этот же день разговор с Мамошиным.

— Нужно бы нам поговорить, Михаил Афанасьевич.

— Надеюсь, не о неприятном?

— Нет! О приятном. Чтобы вы не чувствовали, что вы одинокий».

2 апреля 1935 г.: «Вчера М. А. пригласили в партком, там было обсуждение „Мольера“. Мамошин говорил, что надо разобраться, что это за пьеса и почему она так долго не выходит. А также о том, что „мы должны помочь талантливому драматургу Михаилу Афанасьевичу Булгакову делать шаги“.

О пьесе говорил: „Она написана неплохо“».

5 сентября 1935 г. И. А. Мамошин написал в ЦК ВКП(б) А. С. Щербакову докладную записку, направленную против Н. В. Егорова. Эта записка и стала объектом внимания Н. И. Ежова. В ней «нелюбовь Н. В. Егорова к красному цвету» описывалась очень ярко.

У стола стоял Андрей Андреевич. — В списке Елены Сергеевны прототипом отмечен Николай Николаевич Шелонский (1889–1970), помощник режиссера.

Аврора Госье. — Елена Сергеевна полагала, что Булгаков имел в виду художницу Нелли Стругач. Между тем Л. М. Яновская считает, что писатель запечатлел художницу И. К. Колесову (Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. С. 163).

Патрикеев, Владычинский… — Прототипы: блестящие актеры Художественного театра Михаил Михайлович Яншин (1902–1976) и Борис Николаевич Ливанов (1904–1972).

Строев же, заболтавшийся в предбаннике у Торопецкой… — Строев — Евгений Васильевич Калужский, актер, заведующий труппой МХАТа, муж Ольги Сергеевны Бокшанской, автор воспоминаний о Булгакове.

…рассказ под заглавием «Блоха»… — Скорее всего речь идет о рассказе «Таракан» (1925).

…шла Августа Авдеевна с клетчатым пледом в руках. — Читаем в дневнике Елены Сергеевны (14 ноября 1934 г.): «Репетиция „Пиквика“ со Станиславским… В час приблизительно приехал Станиславский. За ним в партер вошла Рипси с пледом для К. С. Зал встал, и все стали аплодировать… М. А. сидел рядом с К. С».

…Людмила Сильвестровна… записывала что-то в тетрадь… — И об этом у Елены Сергеевны есть интересная запись в дневнике (5 ноября 1938 г.): «Коренева один раз сказала Константину Сергеевичу восторженно:

— К. С! У меня несколько тетрадей записей — всего, всего, что Вы говорили на репетициях (кажется, лет десять назад). Что мне делать с этими записями?

— Их надо немедленно сжечь!»

…и даже Адальберт… — Прототип (по мнению Елены Сергеевны) — актер Александр Александрович Андерс (1898–1970).

…Иван Васильевич удивительный и действительно гениальный актер. — Булгаков очень часто восхищался актерским мастерством Станиславского. А после очередной репетиции «Мертвых душ» он написал Константину Сергеевичу такие слова:

А в дневнике Елены Сергеевны мы находим такие интересные строки (13 сентября 1934 г.): «Сегодня по дороге из Театра домой М. А. рассказывал… как Станиславский показывал Петкеру Плюшкина. Что будто бы Плюшкин так подозрителен, так недоверчив к людям, что даже им в лицо не смотрит, а только на ноги посмотрит — и довольно. И когда Чичиков ему что-то приятное говорит, он и не слушает даже, отвернулся, скучно ему. А когда Плюшкин рассказывает Чичикову про капитана, то делает рукой жест, как будто нож держит…»

Когда этот этюд закончился… начался другой этюд. — Видимо, Булгаков пародирует то, что происходило у Станиславского в Леонтьевском переулке на репетициях «Мольера». Об этом и запись Елены Сергеевны: «М. А. приходит с репетиций у К. С. измученный. К. С. занимается с актерами педагогическими этюдами».

А в протоколах репетиций зафиксированы такие эпизоды. 4 апреля 1935 г.:

14 апреля:

15 апреля:

…стал предлагать мне написать сцену дуэли на шпагах в моей пьесе. — Булгаков, видимо, иронизирует над такими высказываниями Станиславского, как после просмотра пьесы «Мольер» 5 марта 1935 г.:

Закончилась же эта беседа так:

…если теория Ивана Васильевича непогрешима… — По сути, роман обрывается на очень важном месте — автор пытается разобраться в «теории Ивана Васильевича». Трудно сказать, почему Булгаков прекратил свое исследование, но, на наш взгляд, примечательны следующие строки из дневника Елены Сергеевны (3 мая 1939 г.): «Вчера было чтение у Вильямсов „Записок покойника“. Давно уже Самосуд просил об этом, и вот наконец вчера это состоялось… Миша прочитал несколько отрывков, причем глава „Репетиция с Иваном Васильевичем“ имела совершенно бешеный успех (несколько позже Елена Сергеевна запишет, что Самосуд о романе „все время кричит: гениально!!“ — В. Л.). Самосуд тут же выдумал, что Миша должен прочитать эту главу для всего Большого театра, а объявить можно, что это описана репетиция в периферийном театре.

Ему так понравилась мысль, что он может всенародно опорочить систему Станиславского, что он все готов отдать, чтобы это чтение состоялось. Но Миша, конечно, сказал, что читать не будет» (выделено нами. — В. Л.).

Вскоре Булгаков вообще прекратил чтения «Записок покойника».