Том 11. Пьесы 1878-1888

Архивохранилища

ГБЛ — Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина. Отдел рукописей (Москва).

ГЛМ — Государственный литературный музей (Москва).

ГЦТМ — Государственный центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина (Москва).

ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР. Рукописный отдел (Ленинград).

ЛГТБ — Ленинградская государственная театральная библиотека им. А. В. Луначарского.

ЛТМ — Ленинградский театральный музей.

ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (Москва).

ЦГАМ — Центральный государственный архив г. Москвы.

ЦГИА — Центральный государственный исторический архив (Ленинград).

Печатные источники

Вокруг Чехова — М. П. Чехов. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления. Изд. 4-е. М., «Московский рабочий», 1964.

Записки ГБЛ — Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина. Записки Отдела рукописей (вып. VIII. А. П. Чехов. М., 1941; вып. 16. М., 1954).

ЛН — «Литературное наследство», т. 68. Чехов. М., Изд-во АН СССР, 1960.

Письма Ал. Чехова — Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова. М., Соцэкгиз, 1939 (Всесоюзная библиотека имени В. И. Ленина).

Слово — «Слово». Сборник второй. К десятилетию смерти А. П. Чехова. Под ред. М. П. Чеховой. Книгоиздательство писателей в Москве, 1914.

Чехов — Антон Чехов. Пьесы. Изд. А. Ф. Маркса. СПб., 1901 <Сочинения, том VII-1>; Пьесы. Второе дополненное издание. СПб., 1902 <Сочинения, том VII-2>.

Чехов в воспоминаниях — А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., ГИХЛ, 1960.

Чехов в воспоминаниях, 1954 — Чехов в воспоминаниях современников. Второе, дополненное издание. М., ГИХЛ, 1954.

Чехов. Лит. архив — А. П. Чехов. Сборник документов и материалов. М., Гослитиздат, 1947 (Литературный архив, т. I. ГАУ МВД СССР. ЦГЛА СССР).

Чеховский сб. — Чеховский сборник. Найденные статьи и письма. Воспоминания. Критика. Библиография. М., Изд. Общества А. П. Чехова и его эпохи, 1929. В ссылках на настоящее издание указываются серия (Сочинения или Письма), том (римскими цифрами) и страницы (арабскими).

В одиннадцатый том входят пьесы Чехова, написанные с 1878 по 1888 год.

Первая юношеская пьеса («Безотцовщина») при жизни Чехова не публиковалась и была напечатана по авторской рукописи в 1923 г. Н. Ф. Бельчиковым. Хронологически за нею следует драматический этюд «На большой дороге», запрещенный в 1885 г. цензурой. Остальные четыре пьесы: «Лебединая песня (Калхас)», «Иванов», «Медведь», «Предложение» — неоднократно печатались и ставились, начиная с 1887 г.; все они вошли затем в сборник «Пьесы», выпущенный в 1897 г. А. С. Сувориным, и в марксовское издание сочинений Чехова.

В 1886 г. Чеховым была написана сцена-монолог «О вреде табака», тогда же опубликованная в «Петербургской газете» и включенная в сборник «Пестрые рассказы». В 1902 г. пьеса была радикально переделана (см. т. XIII Сочинений).

В настоящем издании «Безотцовщина» печатается по автографу (ЦГАЛИ); «Лебединая песня (Калхас)», «Медведь», «Предложение» — по т. VII (1901) издания А. Ф. Маркса (тексты этих пьес во втором издании т. VII в 1902 г. стереотипно повторяли первое); драматический этюд «На большой дороге» — по рукописному цензурному экземпляру (ЛГТБ); ранняя редакция «Иванова» — по машинописному цензурному экземпляру (ГЦТМ).

Все пьесы располагаются в хронологическом порядке (по времени написания), при этом первая драма «Безотцовщина» и драматический этюд «На большой дороге» не отнесены в раздел «Неопубликованное. Неоконченное»: не напечатанные при жизни Чехова, они были подготовлены автором к постановке и полностью завершены.

Отдельные «мелочишки» — сценки, юморески, подписи к рисункам, фельетоны, пародии и т. д., написанные в драматической форме, но не предназначавшиеся для сценического исполнения, — помещены в соответствующих томах прозы: «Дура, или Капитан в отставке» — «сценка из несуществующего водевиля» (1883), «Нечистые трагики и прокаженные драматурги» — «ужасно-страшно-возмутительно-отчаянная трррагедия» (1884) — в т. II; «Идеальный экзамен» (1884), «Кавардак в Риме» — «комическая странность в 3-х действиях, 5-ти картинах, с прологом и двумя провалами» (1884), «Язык до Киева доведет» (1884), «Господа обыватели» — «пьеса в двух действиях» (1884), «У постели больного» (1884), «На Луне» — «сцена, не попавшая в феерию Лентовского „Путешествие на Луну» (1885) — в т. III; «Драма» (1886) — в т. V; «Перед затмением» — «отрывок из феерии» (1887) — в т. VI.

Рукопись «Безотцовщины» сохранилась без заглавного листа. Название пьесы восстанавливается по письму Ал. П. Чехова от 14 октября 1878 г. (см. стр. 396). В воспоминаниях младшего брата Чехова, Михаила Павловича, неоднократно упоминалось то же название. Неизвестно, изменил ли его Чехов впоследствии, но единственным заголовком, подтвержденным документально, остается «Безотцовщина». Это заглавие соответствует также идейному замыслу пьесы.

Сам факт обнаружения после смерти Чехова его большой юношеской пьесы принципиально важен для понимания творчества Чехова в целом. Даже близко знакомые Чехову люди, например, И. Л. Леонтьев (Щеглов), полагали, что «Медведь» — первая его пьеса: «Драматургом же сделался он, можно сказать, нечаянно, попав однажды в театр Корша на представление заигранной одноактной пьески „Победителей не судят“…» (Чехов в воспоминаниях, 1954, стр. 150). Существование ранней драмы ясно свидетельствует, что Чехов-художник начинал свой писательский путь не с водевилей, не с простеньких юмористических безделушек и мелочишек, не требующих особенного таланта и труда, а с большой четырехактной драмы, которую предполагал поставить на сцене Малого театра в бенефис М. Н. Ермоловой.

Уже в первых суждениях о пьесе, тогда еще не напечатанной (см. в примечаниях выдержки из статей 1914 г.), высказывалась справедливая мысль о близости ранней драмы к пьесе «Иванов». Сопоставление идейного замысла и основных персонажей пьес (Платонов — Иванов, Трилецкий — Львов, Софья Егоровна — Саша) приводит к выводу, что «Безотцовщина» была использована Чеховым как драматургический материал для «Иванова». Фамилия Войницев возобновилась в Войницком из «Лешего» и «Дяди Вани». Персонажи «Трех сестер» (Ирина, Тузенбах) тоскуют по работе, но «труду в поте лица». Исток этой идеи также заложен в первой пьесе (монолог Софьи Егоровны в д. III, явл. 1). Сюжетная основа последней комедии Чехова — «Вишневый сад» — может быть сопоставлена с мотивом продажи имения в «Безотцовщине».

Далекий и явственный след оставил в книгах зрелого Чехова образ конокрада Осипа, предшественник бродяги Мерика из драматического этюда «На большой дороге» и рассказа «Воры» (1890). Осип — психологический прототип Дымова из «Степи» и родоначальник целой группы «вольных» людей из рассказов 1883–1887 гг. («Он понял!», «Егерь», «Агафья», «Свирель», «Мечты» и др. См. подробнее о связи первой драмы с последующими пьесами и рассказами: Н. К. Пиксанов. Романтический герой в творчестве Чехова (образ конокрада Мерика). — Чеховский сб.; Л. Осипова. «Пьеса без названия» и ее проблематика. — В кн: А. П. Чехов. Сборник статей и материалов. Вып. 2. Ростов н/Д, 1960; М. П. Громов. Первая пьеса Чехова. — В кн: Литературный музей А. П. Чехова. Таганрог. Сборник статей и материалов. Вып. 3. Ростов н/Д, 1963). Обширная литература о первой пьесе существует за рубежом. В частности, в книге «Чехов…» Даниэль Жиллес писал: «„Платонов“ — это кулисы, из-за которых чеховские типы выйдут на свет рампы в „Иванове“, „Трех сестрах“, „Вишневом саде“ <…> Этот молодой человек, вчера еще подросток, несомненно, глубокий драматург. В первой же своей попытке он пробует опрокинуть существующие драматические правила и заменить их своими. Мало того, что он ничего не заимствует у своих предшественников, он стремится революционизировать театр своего времени, создавая пьесу без сюжета, комедию, основа которой, в своем третьем измерении, глубоко драматична» (Daniel Gillès. Ychékhov ou le spectateur désenchanté. Julliard, 1967, р. 81–83).

Под заглавием «Безотцовщина», заключенным в редакторские скобки, пьеса печаталась в т. XII Полного собрания сочинений А. П. Чехова, вышедшем в 1933 г. (под редакцией А. В. Луначарского и С. Д. Балухатого). В 20-томном Полном собрании сочинений и писем (т. 12, М., 1949) и в 12-томном Собрании сочинений (т. 9, М., 1963) это заглавие было снято, и драма помещена под редакторским обозначением: «<Пьеса без названия>».

С начала 1930-х гг. ранняя пьеса Чехова в сокращенных режиссерских вариантах и под разными названиями шла в театрах Западной Европы: в Лондоне, Праге, Турине, Милане, Риме. В 1956 г французский режиссер Жан Вилар показал ее в Бордо на театральном фестивале. О польских постановках 1962 и 1963 гг. см.: Ренэ Сливовский. Польская инсценировка «Пьесы без названия» («Платонов» А. П. Чехова). — В кн.: Страницы истории русской литературы. М., 1971.

В СССР драма была поставлена к столетию со дня рождения Чехова. В 1957–1960 гг. Псковский, Московский драматический, Казахский русский драматический театр, Театр им. Вахтангова и другие показали ее в различных сценических редакциях. Большинство постановок прошло с названием «Платонов».

Драматические этюды «На большой дороге» и «Лебединая песня (Калхас)» представляют собой авторские переделки рассказов «Осенью» (1883) и «Калхас» (1886).

Известно, что рассказы Антоши Чехонте очень скоро вошли в репертуар эстрадного чтения. В 1883 г. Чехов писал брату Александру Павловичу: «… на литературных вечерах рассказываются мои рассказы» (13 мая 1883 г.; о том же — М. Е. Чехову, 18 января 1887 г.).

При переделке сохранялся основной драматический конфликт, оставались неизменными многие реплики и диалоги, но действие обычно расширялось, вводились дополнительные персонажи и сцены.

Специально для театра были написаны два водевиля: «Медведь» и «Предложение».

Хотя в письмах Чехова можно найти много иронических и даже бранных слов о своих «сценических безделках», очевидно, что малым комическим формам Чехов придавал большое значение и не видел принципиальной разницы между большими и маленькими пьесами: «Между большой пьесой и одноактной разница только количественная» (А. С. Суворину, 14 октября 1888 г.).

После успеха «Медведя» в театре Корша (премьера — 28 октября 1888 г.) Чехов писал шутливо Леонтьеву (Щеглову): «Я сделаюсь популярным водевилистом? Эка, хватили! Если во всю свою жизнь я с грехом пополам нацарапаю с десяток сценических безделиц, то и на том спасибо. Для сцены у меня нет любви <…> В этот сезон напишу один водевильчик и на этом успокоюсь до лета. Разве это труд? Разве тут страсть?» (2 ноября 1888 г.). Но спустя три дня он сетовал в письме Н. А. Лейкину: «Жаль, что у меня нет времени и охоты писать юмористику для сцены» (5 ноября 1888 г.). И 23 декабря того же года: «Когда я испишусь, то стану писать водевили и жить ими. Мне кажется, что я мог бы писать их по сотне в год. Из меня водевильные сюжеты прут, как нефть из бакинских недр» (Суворину).

В 1888 г., едва отправив в «Северный вестник» повесть «Степь», Чехов закончил водевиль «Медведь» и признавался по этому поводу: «Ах, если в „Северном вестнике“ узнают, что я пишу водевили, то меня предадут анафеме! Но что делать, если руки чешутся и хочется учинить какое-нибудь тру-ла-ла! Как ни стараюсь быть серьезным, но ничего у меня не выходит <…> Должно быть, планида моя такая» (Я. П. Полонскому, 22 февраля 1888 г.).

Тогда же в разговорах с друзьями-литераторами Чехов заметил, что водевиль — «не пустяки», что «ничего нет труднее, как написать хороший водевиль. И как приятно написать его!!», а Леонтьеву (Щеглову) советовал не бросать водевили: «Это благороднейший род и который не всякому дается!» (Чехов в воспоминаниях, 1954, стр. 152).

В одном из писем Суворину сказано: «Про Сократа легче писать, чем про барышню или кухарку. Исходя из этого, писание одноактных пьес я не считаю легкомыслием <…> Если водевиль пустяки, то и пятиактные трагедии Буренина пустяки» (2 января 1894 г.).

В Ялте, тяжело больной, Чехов говорил И. А. Бунину, вспоминая «Тамань» Лермонтова: «Вот бы написать такую вещь да еще водевиль хороший, тогда бы и умереть можно!» (И. А. Бунин. Собр. соч. в 9-ти томах, т. 9, М., 1967, стр. 185).

Водевили Чехова шли с большим успехом на профессиональных сценах, в том числе столичных «императорских театров», и чрезвычайно быстро перешли в провинцию и репертуар любителей театрального искусства (см. подробно в примечаниях к пьесам «Медведь»^* и «Предложение»^*).

12 сентября 1889 г. М. П. Чехов извещал из Москвы двоюродного брата в Таганроге: «У нас теперь три драматических театра: 1. Горевой, 2. Абрамовой и 3. Корша. Четвертый — императорский (Малый). Смотри — не хочу! Во всех трех каждый день жарят Антошины пьесы: у Горевой — „Предложение“, у Абрамовой — „Медведь“, а у Корша — „Иванов“» (ЛН, стр. 857). В конце 80 — начале 90-х гг. шутка «Медведь» ставилась также в Харькове, Киеве, Полтаве, Новочеркасске, Таганроге, Ревеле, Кронштадте, Томске, Иркутске, Тифлисе, Ярославле, Иваново-Вознесенске, Воронеже, Костроме, Симбирске, Пензе. 20 декабря 1889 г. В. В. Билибин писал Чехову: «„Медведь“ и „Предложение“ завоевали всю Россию» (ГБЛ).

Самое значительное произведение, созданное Чеховым-драматургом в 80-е гг., — пьеса «Иванов».

В этом томе помещена ранняя редакция этой пьесы (написана и поставлена на сцене в 1887 г.), отнесенная Чеховым к жанру «комедии». В 1888 и 1889 гг. пьеса переделывалась, в результате чего была создана другая редакция, где все действие концентрируется вокруг центрального героя. И произошла коренная перестройка жанрово-стилистической структуры пьесы, которую Чехов назвал теперь уже «драмой». Текст ее печатается в т. XII.

Некоторым современникам ранняя редакция пьесы казалась более удачной и нравилась больше, чем окончательная. Например, артист В. Н. Давыдов поначалу даже отказывался играть в «драме» и безусловное предпочтение отдавал «комедии», которую в свое время принял горячо и с восторгом (письмо Чехову от 22 января 1889 г. — ГБЛ). Позже артистка М. А. Крестовская, несмотря на то что на сцене уже прочно утвердился текст «драмы», все-таки просила Чехова выслать для спектакля в Вологде не «драму», где, по ее мнению, «очень много пропусков в роли Иванова и вообще урезок в пьесе», а непременно первоначальную редакцию (3 октября 1896 г. — ГБЛ).

Замышляя эту пьесу, Чехов «лелеял дерзкую мечту суммировать всё то, что доселе писалось о ноющих и тоскующих людях, и своим „Ивановым“ положить предел этим писаньям» (Суворину, 7 января 1889 г.).

Среди этих «писаний» можно назвать повесть И. И. Ясинского (Максима Белинского) «Бунт Ивана Иваныча» (1882 г.; переиздана в 1886 г.). «О ней Чехов потом говорил мне, — вспоминал Ясинский, — что она дала ему мысль написать своего „Иванова“, возведя безвольного русского человека в „перл создания“» (Иер. Ясинский. Роман моей жизни. Книга воспоминаний. М. — Л., 1926, стр. 108).

Другое произведение, которое могло послужить толчком к написанию «Иванова», — драма И. В. Шпажинского «Сам себе враг», опубликованная в 1887 г. (см.: В. Е. Хализев. Русская драматургия накануне «Иванова» и «Чайки». — «Филологические науки», 1959, № 1, стр. 23).

В некоторых персонажах «Иванова» современники узнавали черты реальных лиц, которые могли явиться прототипами при создании пьесы. Так, В. П. Бегичев, в прошлом светский лев и злой остряк, с которым Чехов познакомился в Бабкине в 1885 г., послужил, по мнению М. П. Чехова, «оригиналом для графа Шабельского» (Михаил Чехов. Об А. П. Чехове. — «Журнал для всех», 1905, № 7, стр. 415; М. П. Чехова. Из далекого прошлого. М., 1960, стр. 47; ср.: А. В. Амфитеатров. А. П. Чехов. Еще о письмах Антона Чехова. — Собр. соч., т. 14, СПб., 1912, стр. 181–182). Сама фамилия Шабельских, широко известная, коренная на Дону, воспринималась современниками как «уж чересчур существующая» и «известная в литературе» (В. Л. Кигн-Дедлов. Беседы о литературе. А. П. Чехов. — «Книжки Недели», 1891, № 5, стр. 208; здесь говорилось о рассказе Чехова «Пустой случай», в котором тоже встречалась фамилия Шабельских. Она была использована и в другом рассказе — «Зиночка»). В качестве прототипа Зинаиды Савишны называлась некая Федосья Васильевна, богатая вдова и владелица большой усадьбы под Таганрогом, затем — жена И. П. Селиванова, у которого Чехов гостил в 1875 г.: «Эту Федосью Васильевну А. П. описывал потом не раз в своих произведениях, и она послужила для него прототипом для его Зюзюшки с ее кружовенным вареньем в драме „Иванов“» (см.: М. П. Чехов. Антон Чехов на каникулах. — Чеховский сб., стр. 105; Чехов в воспоминаниях, стр. 80).

Но прежде всего пьеса «Иванов» — итог собственных раздумий Чехова о «сломленном», «потерянном» поколении 80-х гг. Сам Чехов считал, что своим Ивановым он «создал тип, имеющий литературное значение» (Ал. П. Чехову, 10 или 12 октября 1887 г.). В образе Иванова запечатлено знамение времени: нравственная болезнь современного человека, его душевная усталость, «собачья старость», «брюзжащая молодость» — характерные признаки русской жизни переломной эпохи.

Стремление осмыслить социально-психологический тип «лишнего человека» своего времени отразилось в ряде произведений Чехова 80-х гг.: и в самой первой пьесе (Платонов), и в рассказах — таких, как «На пути» (Лихарев). Но с наибольшей яркостью и остротой черты «сломленного» человека выступили в образе Иванова.

Работа над «Ивановым» проходила в пытливых исканиях новой драматургической формы. Приступая к пьесе, Чехов полемически противопоставлял ее произведениям «современных драматургов», которые «начиняют свои пьесы исключительно ангелами, подлецами и шутами». Чехов ставил перед собой принципиально новую художественно-эстетическую задачу и сам сформулировал ее: «Я хотел соригинальничать: не вывел ни одного злодея, ни одного ангела (хотя не сумел воздержаться от шутов), никого не обвинил, никого не оправдал…» (Ал. П. Чехову, 24 октября 1887 г.). В этом заявлении уже намечены некоторые существенные признаки новой драмы — драмы «чеховского» типа.

Однако «новое» еще соседствовало в «Иванове» со «старым». В построении драматического действия Чехов отстаивал традиционный принцип ударности «концовок» и стремился располагать наиболее эффектные и впечатляющие эпизоды в конце актов, «под занавес»: «… все действие веду мирно и тихо, в конце даю зрителю по морде» (Ал. П. Чехову, 10 или 12 октября 1887 г.). Однако в качестве безусловно удавшейся ему в пьесе сцены он сам называл отнюдь не эффектную «концовку», а как раз срединную, «проходную» сцену — «душу захватывающее поэтическое место», «поэтический коротенький диалог», когда в момент «кабацкого» веселья гостей Шабельский вспоминает покойную Сарру (ему же, 20 ноября 1887 г.).

Присутствовавший на премьере в театре Корша М. П. Чехов рассказывал впоследствии о шумных и разноречивых толках, вызванных пьесой: «Театр был переполнен. Одни ожидали увидеть в „Иванове“ веселый фарс в стиле тогдашних рассказов Чехова, помещавшихся в „Осколках“, другие ждали от него чего-то нового, более серьезного, — и не ошиблись. Успех оказался пестрым: одни шикали, другие, которых было большинство, шумно аплодировали и вызывали автора, но в общем „Иванова“ не поняли, и еще долго потом газеты выясняли личность и характер главного героя. Новизна замысла и драматичность приемов автора обратили на него всеобщее внимание как на драматурга, и с этого момента начинается его официальная драматургическая деятельность» (Вокруг Чехова, стр. 187).

Написав «Иванова», Чехов вступил (16 ноября 1887 г.) в члены Общества русских драматических писателей и оперных композиторов и шутливо именовал себя: «Шиллер Шекспирович Гёте». Т. Л. Щепкина-Куперник вспоминала, что после постановки «Иванова» Корш считал Чехова «своим автором» (Чехов в воспоминаниях, 1954, стр. 323).

Однако постановкой пьесы Чехов остался неудовлетворен. Шум, крики и шиканье, которыми сопровождалось первое представление, создали в театре атмосферу, близкую той, какая царила впоследствии на премьере «Чайки» в день ее провала (см.: Вокруг Чехова, стр. 278). После трех спектаклей «Иванов» был снят с репертуара. По утверждению одного из близких знакомых Чехова, это огорчило его «и несколько охладило его симпатии к коршевской труппе <…> Охлаждение к коршевской труппе вызвало у Чехова временное охлаждение и к писанию пьес, в частности, к писанию „Гамлета, принца датского“» (А. Грузинский-Лазарев. Пропавшие романы и пьесы Чехова. — «Энергия», сб. III. СПб., 1914, стр. 172–173).

Пьеса «Иванов» вызвала в печати самые противоречивые отзывы. Один из критиков отметил, что «таким смешением похвал и протестов не дебютировал ни один из авторов последнего времени» («Новое время», 1887, 22 ноября, № 4215).

Чехов был глубоко задет замечанием «Московского листка» о «безнравственном» и «циническом» элементе в пьесе (1887, 22 ноября, № 325). Другие критики хотя и отмечали, что пьеса «нова», «оригинальна», «своеобразна», вносит «какую-то свежую струю», однако необычность ее драматургической формы воспринималась ими скорее негативно — как неумение автора, отсутствие у него должного опыта, знаний сценических условий, как невольное пренебрежение «законами сцены» и т. д.

Несмотря на состоявшийся дебют Чехова-драматурга, он в глазах большей части публики и критики остался «молодым беллетристом», «талантливым беллетристом-медиком», «начинающим писателем», «молодым талантом», автором небольших рассказов и вышедшего в свет в сентябре 1887 г. сочувственно встреченного сборника «В сумерках».

Остаются неизвестными драматические сочинения Чехова, относящиеся к 1870-1880-м гг.:

1. «Тарас Бульба», самый ранний литературный замысел Чехова, намерение переделать повесть Н. В. Гоголя в трагедию (1873–1874 гг.). См.: Scriba <Е. А. Соловьев-Андреевич>. А. П. Чехов по воспоминаниям родственников. — «Приазовский край», 1904, № 180.

2. «Нашла коса на камень» (1878), водевиль. Ал. П. Чехов сообщал о своем впечатлении от пьесы 14 октября 1878 г.: «„Нашла коса на камень“ написана превосходным языком и очень характерным для каждого там выведенного лица, но сюжет у тебя очень мелок. Это последнее писание твое я, выдавая для удобства за свое, читал товарищам, людям со вкусом и между прочим С. Соловьеву, автору „Жених из ножевой линии“[33]. Во всех случаях ответ был таков: „Слог прекрасен, уменье существует, но наблюдательности мало и житейского опыта нет. Со временем, qui sait?[34], сможет выйти дельный писатель“» (Письма Ал. Чехова, стр. 51).

3. «Недаром курица пела» (1878), водевиль. М. П. Чехов вспоминал: «Будучи учеником VII класса, Антон Павлович написал <…> ужасно смешной водевиль „Недаром курица пела“ и прислал <…> нам в Москву для прочтения <…> Куда девался водевиль — не знаю» (Вокруг Чехова, стр. 74).

4. «Бритый секретарь с пистолетом», водевиль. Начало 80-х гг. М. П. Чехов вспоминал об этом «нескромном водевиле»: «В этом водевиле выведена была редакция журнала с двухспальной кроватью. Один из сотрудников принес для напечатания бездарное стихотворение. И вот Ант. П. должен был специально сочинять именно бездарное стихотворение, в котором четыре раза должно было повторяться слово „стремглав“. Вот это стихотворение:

„Последняя строчка несколько тяжеловата, — говорит редактору герой водевиля, — но ведь главное — уметь прочесть“» («Новое слово», 1907, кн. 1, стр. 199; «О Чехове». М., 1910, стр. 267–268). «…Водевиль этот Чехов в театральную цензуру не посылал, и о судьбе его я, к сожалению, ничего не знаю» (М. П. Чехов. Антон Чехов. Театр, актеры и «Татьяна Репина». Пг., 1924, стр. 8).

5. Водевиль, над которым Чехов работал в конце октября 1883 г.: «Никуда не хожу, не работаю. Занимаюсь медициной и стряпаю плохой водевиль» (И. П. Чехову, вторая половина октября 1883 г.).

6. Пародия на пьесу Б. М. Маркевича «Чад жизни». Лейкин писал Чехову 19 февраля 1884 г.: «Пародия на пьесу Б. Маркевича была уже набрана, когда я получил Ваше письмо с просьбою не печатать пародии, и я ее велел разобрать» (ГБЛ). О замысле пародии Чехов рассказывал в письме Лейкину 30 января 1884 г.: «„Чад жизни“ писан в граде Воскресенске в минувшее лето, почти на моих глазах. Знаю я и автора, и его друзей, которых он нещадно третирует своей сплетней в „Безднах“ и „Переломах“… Ашанин (бывший директор театра Бегичев), Вячеславцев (бывший певец Владиславлев) и многие другие знакомы со мной семейно… Можно будет посплетничать, скрывшись под псевдонимом». Вместо пародии (написанной, вероятно, в драматургической форме) Чехов напечатал фельетонную заметку о пьесе Маркевича в «Осколках московской жизни» (1884, № 7, 18 февраля).

7. «Гамлет, принц датский» (1887), водевиль. Писался для театра Корша (осенью 1887 г. здесь шли репетиции «Иванова») на основе рассказа «Юбилей» (1886). О работе над пьесой Чехов сообщал в письме к М. В. Киселевой 14 января 1887 г.: «Начал другую, но не кончил, ибо некогда» («первая пьеса» — только что законченная тогда «Лебединая песня»).

По словам А. С. Лазарева (Грузинского), Чехов передал ему написанную часть водевиля в конце октября 1887 г.: «Я начал, а заканчивать лень. Я слишком занят и утомлен „Ивановым“. Пишите конец, обработаем вместе…» (А. С. Лазарев-Грузинский. Пропавшие романы и пьесы Чехова. — «Энергия», сб. III. СПб., 1914, стр. 165–173).

В переданном Чеховым материале содержался перечень действующих лиц, к которым Лазарев (Грузинский) при желании мог добавить еще несколько лиц, а также текст, к которому следовало дописать от 200 до 250 строк.

«Соль пьески», по словам мемуариста, состояла в критике театральных порядков. Действие происходило за кулисами провинциального театра во время репетиции «Гамлета». «Среди критики театральных порядков предполагалось коснуться легкости закулисных нравов (Офелия должна была походя изменять Гамлету) и жестоко пощипать провинциальных антрепренеров за кулачество, некультурность и т. п. Взгляд на них у Чехова был самый мрачный».

Лазарев (Грузинский) излагал чеховский план водевиля: «Первое действие начиналось сборами на репетицию. Раньше других являлись два актера, из которых один — Тигров (фамилия принадлежала Чехову), игравший тень отца Гамлета, рассказывал о своих многолетних актерских скитаниях по глухим провинциальным городам. В его очень забавном, в общем, рассказе была одна чисто чеховская черточка: „Придешь, в „Гранд-отеле“ остановишься — в каждой захолустной норе или „Европейская“, или „Гранд-отель“ есть… “

Первое действие должно было закончиться скандалом и общим кавардаком.

Во втором действии предполагалось дать сцену из „Гамлета“».

15 ноября 1887 г. Чехов писал Лазареву (Грузинскому): «<…> гг. актеры, когда я вкратце рассказал им содержание „Гамлета, принца датского“, изъявили горячее желание играть его не позже января, т. е. возможно скорее. Куй железо, пока горячо. Написано ли у Вас что-нибудь? Выходит ли требуемое? Совладали ли с сюжетом и с сценическими условиями? Как бы там ни было, поспешите написать мне подробно, что Вами придумано, написано и что имеется в проекте. Одновременно пришлите мне и мою рукопись (бандеролью), оставив у себя копию. Я суммирую свое с Вашим, подумаю и не замедлю сообщить Вам свои намерения и прожекты. Условия: 1) сплошная путаница, 2) каждая рожа должна быть характером и говорить своим языком, 3) отсутствие длиннот, 4) непрерывное движение, 5) роли должны быть написаны для: Градова, Светлова, Шмитгофа, Киселевского, Соловцова, Вязовского, Валентинова, Кошевой, Красовской и Бороздиной, 6) критика на театральные порядки, без критики наш водевиль не будет иметь значения».

В ответном письме от 22 ноября Лазарев (Грузинский) делился с Чеховым своими планами и затем излагал содержание I-го и схему II актов, где упоминаются герои рассказа «Юбилей» — Тигров, Борщов, Бабельмандебский. В воспоминаниях Лазарев (Грузинский) так оценивал проделанную им работу над водевилем: «Непривычка писать для сцены сказалась в том, что, вместо скандала и общего кавардака, в первом акте получилось много диалогов, хотя и забавных и довольно живых».

В середине двадцатых чисел ноября Лазарев (Грузинский) отправил Чехову вариант I акта. «Я отослал ему рукопись и конспект I-го акта, как он у меня сложился в голове, в субботу, а вчера, в понедельник, послал более подробное изложение I-го акта (сообразив, что конспект вышел слишком кратким)…» (письмо к Н. М. Ежову от 29 ноября 1887 г. — ЦГАЛИ).

После постановки «Иванова», 26 ноября, Чехов написал подробное, по пунктам, письмо Лазареву (Грузинскому):

«1) У Вас „Гамлет“ весь состоит из диалогов, которые не имеют органической связи. Диалоги немыслимы. Нужно, чтобы с каждым явлением число лиц росло по прогрессии <…> Громоздя эпизоды и лица, связывая их, Вы достигнете того, что сцена в продолжение всего действия будет полна и шумна.

2) Вы забываете, что Тигровы и К° во всё время чувствуют на себе глаза публики. Стало быть, немыслим допрос, производимый Вами Гамлетом у Офелии. Тут довольно одной вспышки и шума. Гамлет возмущен, но в то же время маскирует свое несчастье.

3) Представитель печати может говорить только из оркестра. Кой черт понесет его на сцену? Он говорит коротко и солидно. Тип Белянкина.

4) Во 2-м действии необходимо дать сцену из „Гамлета“ <…>

5) Конец I-го действия у Вас ходулен. Нельзя так оканчивать. В интересах 2-го действия Вы должны кончить примирением партий. Ведь во 2-м действии Тигров играет тень Гамлета!

6) Кстати: роль Тигрова для Градова.

7) Судя по Вашему конспекту, Вы будете далеко не коротки. Не забывайте, что половина времени уйдет у актеров на беготню.

8) <…> возня с водевилем полезна для Вас: набьете руку».

Давались в письме и указания о положении сцены «по отношению к публике» (см. т. II Писем, стр. 156).

Как думал Лазарев (Грузинский), Чехов, после неуспеха пьесы «Иванов» на сцене театра Корша, охладел к работе над водевилем. Возможно, что другой причиной прекращения работы Чехова было неверие в силы соавтора, который не имел никакого опыта драматурга.

8. «Сила гипнотизма» (1887), водевиль. Его замысел Чехов импровизировал зимой 1887 г. при встрече с Леонтьевым (Щегловым) в Петербурге (запись в дневнике Щеглова 11 декабря 1887 г. — ЛН, стр. 480). В своих воспоминаниях Щеглов изложил «сценарий»: «Какая-то черноглазая вдовушка вскружила головы двум своим поклонникам: толстому майору с превосходнейшими майорскими усами и юному, совершенно безусому, аптекарскому помощнику. Оба соперника — и военный, и штатский — от нее без ума и готовы на всякие глупости ради ее жгучих очей, обладающих, по их уверению, какой-то особенной, демонической силой. Происходит забавная любовная сцена между соблазнительной вдовушкой и толстым майором, который, пыхтя, опускается перед вдовушкой на колени, предлагает ей руку и сердце и клянется, что из любви к ней пойдет на самые ужасные жертвы. Жестокая вдовушка объявляет влюбленному майору, что она ничего не имеет против его предложения и что единственное препятствие к брачному поцелую… щетинистые майорские усы. И, желая испытать демоническую силу своих очей, вдовушка гипнотизирует майора, и гипнотизирует настолько удачно, что майор молча поворачивается к двери и направляется непосредственно из гостиной в первую попавшуюся цирюльню. Затем происходит какая-то водевильная путаница, подробности которой улетучились из моей головы, но в результате которой получается полная победа безусого фармацевта. (Кажется, предприимчивый жених, пользуясь отсутствием соперника, подсыпает вдовушке в чашку кофе любовный порошок собственного изобретения.) И вот в тот самый момент, когда вдовушка падает в объятия аптекаря, в дверях появляется загипнотизированный майор, и притом в самом смешном и глупом положении: он только что сбросил свои великолепные усы… Разумеется, при виде коварства вдовушки „сила гипнотизма“ моментально кончается, а вместе с тем кончается и водевиль.

Помню, над последней сценой, то есть появлением майора без усов, мы оба очень смеялись. По-видимому, „Силе гипнотизма“ суждено было сделаться уморительнейшим и популярнейшим из русских фарсов, и я тогда же взял с Чехова слово, что он примется за эту вещь, не откладывая в долгий ящик» (Чехов в воспоминаниях, 1954, стр. 143).

Когда, после постановки «Медведя», Леонтьев (Щеглов) напомнил о «Силе гипнотизма», Чехов ответил 2 ноября 1888 г.: «„Силу гипнотизма“ я напишу летом — теперь не хочется».

«Когда несколько лет спустя, — вспоминал Леонтьев (Щеглов), — в одно из наших московских свиданий я попенял Чехову, отчего он не написал обещанного водевиля, Чехов задумчиво, как бы про себя, проговорил:

— Ничего не поделаешь… нужного настроения не было! Для водевиля нужно, понимаете, совсем особое расположение духа… жизнерадостное, как у свежеиспеченного прапорщика, а где его возьмешь, к лешему, в наше паскудное время?.. Да, Жан, написать искренний водевиль далеко не последнее дело!» (там же, стр. 151).

После смерти Чехова Леонтьев (Щеглов) сам написал пьесу: «Сила гипнотизма, шутка в 1 действии Антона Чехова и Ивана Щеглова» (1910).

9. «Гром и молния» (1888), водевиль. Замысел изложен в письме к Суворину 23 декабря 1888 г.: «Я придумал для Савиной, Давыдова и министров водевиль под заглавием „Гром и молния“. Во время грозы я заставлю земского врача Давыдова заехать к девице Савиной. У Давыдова зубы болят, а у Савиной несносный характер. Интересные разговоры, прерываемые громом. В конце — женю».

Тексты подготовил, примечания составил и вступительную статью написал М. П. Громов; пьесу «Иванов», примечания к ней и часть вступительной статьи — И. Ю. Твердохлебов.

Впервые — «Неизданная пьеса А. П. Чехова». Документы по истории литературы и общественности. Выпуск 5. Изд. «Новая Москва», 1923. (Текст приготовил к печати и снабдил предисловием и примечаниями Н. Ф. Бельчиков).

Печатается по автографу (ЦГАЛИ).

Сохранившийся автограф пьесы — одиннадцать самодельных (сшитых нитками) тетрадей. В первой тетради утрачены два листа: начальный, где, по всей видимости, обозначено заглавие пьесы, и двенадцатый — с большей частью явления 4 первого действия. По авторской ремарке, в 4 явлении на сцене Анна Петровна, Глагольев 1, Венгерович 1, Войницев и Бугров. В сохранившемся тексте — лишь небольшой диалог Бугрова с Войницевым и никак не связанная с этим диалогом заключительная реплика Венгеровича 1.

Рукопись беловая, но затем проведена большая авторская правка — главным образом, зачеркивания: синим, красным, затем черным карандашом и, наконец, бледными чернилами. В нескольких местах вместо зачеркнутого написан новый текст, отдельные листы подклеены; правка проводилась в несколько приемов и в разное время.

В результате зачеркиваний возникла несообразность: в первом действии опущен конец 14 вместе с началом 15 явления, и два явления объединились в одно. Однако последующие явления не были перенумерованы автором. В дальнейшем два явления обозначены одной цифрой: 20. В нашем издании эти неточности исправлены.

На сохранившемся первом, чистом, листе — карандашная запись рукой Чехова, почти совсем стершаяся, обращенная к М. Н. Ермоловой. Читаются отдельные слова: «Посылаю Вам <…> Мар<ия> Ник<олаевна>. Не пугайтесь. Половина зачеркнута. Во многих местах <…> нуждается еще <…> <Уважа>ющий А. Чехов».

Рукопись пьесы поступила в Государственный архив в 1920 г. Как рассказывает Н. Ф. Бельчиков, в московском банке Русско-Азовского общества находились личные сейфы вкладчиков. Здесь хранились письма, документы, бумаги, ценные или памятные вещицы и т. д. Здесь был и сейф М. П. Чеховой. В нем обнаружилась рукопись пьесы — в том самом виде, в каком она была опубликована в 1923 г. Н. Ф. Бельчикову запомнился еще лежавший в том же сейфе шитый голубым бисером старинный ридикюль, возможно принадлежавший Е. Я. Чеховой.

Нужно отметить важную особенность: это единственная рукопись Чехова, хранившаяся многие годы в сейфе. Все остальные его рукописи, в сущности, вообще не хранились.

В печати первые сведения о большой пьесе, написанной Чеховым в молодости, появились значительно раньше того, как был обнаружен ее текст.

В 1907 г. М. П. Чехов напечатал воспоминания (и повторил их в 1910 году), где рассказывал о нескольких утраченных пьесах: «Будучи учеником VII класса, Антон Павлович написал большую драму „Безотцовщина“ и ужасно смешной водевиль „Недаром курица пела“ и прислал их нам в Москву для прочтения. Я долго берег эти произведения, но, приехав затем в Москву поступать в университет, Антон Павлович отобрал их от меня и „Безотцовщину“ разорвал на мелкие кусочки…». Сообщалось еще о другой большой пьесе, написанной уже не в Таганроге, а в Москве и тоже уничтоженной: «Во второй же год по приезде в Москву Ант. Павл. написал еще одну большую драму с конокрадами, стрельбой, женщиной, бросающейся под поезд, и т. п. Я переписывал эту драму, и у меня от волнения холодело под сердцем <…> Драму эту Ант. П., тогда студент второго курса, лично отнес к М. Н. Ермоловой на прочтение и очень желал, чтобы она поставила ее в свой бенефис. Не знаю, что ответила брату г-жа Ермолова, только мои старания четко переписать драму так и пропали даром: пьеса вернулась обратно и была разорвана автором на мелкие куски. От нее уцелела только одна фамилия Войницкий, которая воскресла потом в „Дяде Ване“» (М. Чехов. Об А. П. Чехове. — «Новое слово», 1907, № 1, стр. 198–199; Об А. П. Чехове. Воспоминания. — Сб. «О Чехове». М., 1910, стр. 267). Приблизительно то же писал М. П. Чехов в 1912 г. в биографическом очерке, предпосланном изданию писем Чехова. («Письма А. П. Чехова», т. II (1888–1889), изд. М. П. Чеховой. М., 1912, стр. IV.)

Итак, М. П. Чехов полагал, что существовали две большие пьесы молодого Чехова, уничтоженные автором: «Безотцовщина» и еще одна, которую Михаил Павлович переписывал, но названия ее не запомнил. Когда в 1923 г. была опубликована «Неизданная пьеса», М. П. Чехов сообщил, что переписывал он именно ее (М. П. Чехов. Антон Чехов. Театр, актеры и «Татьяна Репина». Пг., 1924, стр. 10). В последней редакции своих воспоминаний, изданных в 1933 г. и вышедших в свет одновременно с XII томом Полного собрания сочинений А. П. Чехова, где пьеса была напечатана под заглавием «Безотцовщина», Михаил Павлович исключил из текста упоминания об уничтожении Чеховым обеих драм («Вокруг Чехова». М. — Л., 1933, стр. 58, 88).

О существовании рукописи и о содержании ранней пьесы в печати стало известно еще в 1914 г., когда отмечалось 10-летие со дня смерти Чехова и появилось множество статей и мемуаров о нем. В газете «Русские ведомости» некто Эн. поместил статью «Неизвестные пьесы Чехова», где сообщалось: «Дело в том, что рукопись этой пьесы, очень толстая тетрадь, без заглавной страницы, существовала много позднее того времени, к которому относится воспоминание об учиненной Чеховым казни над его драмою. А раз так, совершенно не исключается возможность, что рукопись уцелела и затем, что пережила она писавшего ее. М. П. Чехов, которому принадлежит воспоминание, передает, что он переписывал пьесу, что переписанный им экземпляр был у Ермоловой, и этот же экземпляр затем изорван в клочки. Но, очевидно, писанный чеховскою рукою подлинник не подвергся той же печальной участи» («Русские ведомости», 1914, 31 мая, № 124).

Спустя неделю в той же газете появилась статья, подписанная Z: «Несколько дней назад в „Русских ведомостях“ приводились сведения и соображения, позволяющие сделать вывод, что юношеская пьеса Чехова, будто бы уничтоженная автором, в действительности им уничтожена не была и что, вероятно, рукопись этой драмы уцелела и до сих пор. Со слов лица, которому сравнительно недавно довелось читать эту пьесу, можем сообщить некоторые, хотя и отрывочные, подробности о самой драме, о главных контурах ее содержания и изображенных в ней персонажей.

В пьесе, оставленной Чеховым без названия (по крайней мере никаких следов его не уцелело), можно довольно ясно различить эмбрионы некоторых будущих чеховских произведений. Уже влекли к себе внимание молодого писателя некоторые образы, роились некоторые художественные замыслы, которые лишь много позднее получили полноту выражения, улеглись в формы законченные и отчетливые, а тогда были лишь смутны и сбивчивы; еще не выносила их его творческая фантазия. Но иногда отдельные черточки, отдельные факты целиком повторялись в позднейших произведениях. Ближе всего юношеская драма, технически очень несовершенная, но уже отмеченная печатью чеховского таланта, к „Иванову“». Далее сообщалось, что в центре пьесы — Платонов, «как бы первый эскиз Иванова»; излагалось содержание драмы и делалось сопоставление с пьесой «Иванов» (Z. Неизвестная драма Чехова. — «Русские ведомости», 1914, 8 июня, № 131).

В тот же день «Театральная газета» перепечатала сообщение «Русских ведомостей», добавив: «Каковы бы ни были достоинства и недостатки этой пьесы, она не может не представлять, хотя бы лишь для истории чеховского творчества, большой интерес. И нужно желать ее опубликования» («Неизвестные пьесы Чехова». — «Театральная газета», 1914, 8 июня, № 131).

Корреспонденту «Московской газеты» М. П. Чехова сообщила (в Ялте): «Недавно мною, при разборе архива брата, найдена большая пьеса без названия, написанная в восьмидесятых годах» (С. Алексеев. В обители Чехова. — «Московская газета», 1914, 7 июля, № 323). Пьеса не была напечатана; рукопись была положена на хранение в банк.

С. Д. Балухатый, комментируя собрание сочинений Чехова 1929 г., полагал, что обнаруженная рукопись и упомянутая М. П. Чеховым «Безотцовщина» — одна и та же пьеса. В книге «Чехов-драматург» Балухатый отметил: «… именно в эти годы Чехов пишет первую свою большую пьесу, имеющую исключительное значение для понимания общественных оценок начинающего писателя. Пьеса эта — „Безотцовщина“, написанная Чеховым в 1878–1881 годах, сохранившаяся в рукописи и не доведенная им до печати (под „Безотцовщиной“ мы разумеем пьесу, изданную впервые в 1923 году и сохранившуюся в рукописи без заглавия)» (С. Балухатый. Чехов-драматург. Л., 1936, стр. 57).

Первое достоверное сведение о пьесе содержится в письме Ал. П. Чехова от 14 октября 1878 г., отправленном из Москвы в Таганрог: «Ты напоминаешь о „безотцовщине“. Я умышленно молчал. Я знаю по себе, как дорого автору его детище, а потому… В безотцовщине две сцены обработаны гениально, если хочешь, но в целом она непростительная, хотя и невинная ложь. Невинная потому, что истекает из незамутненной глубины внутреннего миросозерцания. Что твоя драма ложь — ты это сам чувствовал, хотя и слабо и безотчетно, а между прочим ты на нее затратил столько сил, энергии, любви и муки, что другой больше не напишешь. Обработка и драматический талант достойны (у тебя собственно) более крупной деятельности и более широких рамок. Если ты захочешь, я когда-нибудь напишу тебе о твоей драме посерьезнее и подельнее, а теперь только попрошу у тебя извинения за резкость всего только что сказанного. Я знаю, что это тебе неприятно — но делать нечего — ты спросил, а я ответил, а написать что-либо другое я не смог бы, потому что не смог бы обманывать тебя, если дело идет о лучших порывах твоей души» (Письма Ал. Чехова, стр. 50–51).

Из письма ясно, что Чехов послал из Таганрога драму, в которой выразились «лучшие порывы души», на которую он затратил «столько сил, энергии, любви и муки», что Александр Павлович даже выразил сомнение — сможет ли Чехов написать что-либо подобное еще раз. Самое слово — безотцовщина — в автографе Ал. П. Чехова написано со строчной, а не с прописной буквы, но поставлено в кавычки и явно означает название.

В последующих письмах Ал. П. Чехова «Безотцовщина» больше не упоминается. В 1879 г., окончив гимназию, Чехов переехал в Москву.

Таганрожец А. В. Петров, письмоводитель у священника В. А. Бандакова, находился в переписке с семьей Чеховых. В конце 1881 г. он спрашивал: «А дррама Ант. Павл. когда будет отпечатана?» (ГБЛ). Петров, таким образом, был знаком с пьесой и в 1881 г. справлялся о ней. Слово «дррама» вполне подходит к бурным конфликтам пьесы.

Исследование всех биографических фактов, анализ сохранившейся рукописи дают возможность утверждать, что посланная из Таганрога «Безотцовщина» и драма без заглавного листа — одна и та же пьеса.

При сличении чеховских автографов 1877–1879 гг. с рукописью пьесы никаких существенных различий в почерке обнаружить не удалось. Зато целый ряд характерных грамматических, языковых и других косвенных признаков заставляет считать, что пьеса в своем основном тексте (чернила) была закончена в Таганроге.

В автографе довольно много южных диалектизмов: «не рипите» (д. I, явл. 3; первоначально: «не репите»); «садится на первое попавшееся стуло» (д. I, явл. 10; то же — в д. IV, явл. 3: «Дай стуло»); «пхает его» (д. III, явл. 10; то же — д. II, к. 1, явл. 15; к. 2, явл. 13); «мне бывает страшно скучно за ней» (д. I, явл. 1; то же — в явл. 5 первого действия); «я, впрочем, маклеровать не стану» (д. I, явл. 1 и др.). Подобные диалектизмы можно встретить у Чехова и позднее, но уже чрезвычайно редко; в пьесе их — множество. Характерны неправильные грамматические формы и ошибки: преехала (д. II, явл. 6); с преждними (д. I, явл. 3) и др.

Некоторые фактические данные, извлеченные из текста пьесы, также позволяют отнести ее к таганрогскому времени.

В пьесе упоминается смерть Н. А. Некрасова («Петрин. <…> А на лбу роковые слова: продается с публичного торга! Щербук. Это Некрасова… Говорят, помер Некрасов…» — д. II, к. 2, явл. 8). Некрасов умер 27 декабря 1877 г. (по старому стилю).

Жена Платонова Саша читает книгу Захер-Мазоха «Идеалы нашего времени», переведенную на русский язык в 1877 г.

Разумеется, эти даты сами по себе не могут служить основой для точного хронологического приурочения ранней чеховской пьесы. Но в ней нет зато и событий, которые произошли бы после 1878 г.

Трудно допустить, чтобы Чехов на протяжении четырех лет мог написать две совершенно различные драмы, из которых дошедшая до нас равна двум увесистым пьесам. Ведь как раз в это время он заканчивал гимназию, выпускные экзамены должны были отнять у него много времени и сил, и начинал учиться на медицинском факультете, самом трудоемком факультете того времени.

Наконец, — и это самое главное — идейный строй, смысл пьесы, жизненный материал, на котором она основана, вполне соответствуют заглавию «Безотцовщина».

По авторской ремарке, «действие происходит… в одной из южных губерний». Все содержание драмы связано с Таганрогом, его окрестностями и обусловлено жизненным опытом Чехова-гимназиста. Мир, в котором живут персонажи драмы, соответствует Таганрогу конца 70-х гг.: южная провинция России, угольные шахты, полуразоренные помещики, купцы и кабатчики, власть денег, «мир глупцов… глупцов набитых, невылазных, безнадежных…» С этим миром гимназист Чехов сталкивался во время степных путешествий в Криничку, Княжую, Крепкую, Рогозяную Балку, в окрестностях усадеб Платонова, Кравцова, Селиванова. В одном из официальных документов тогдашнего времени — «Раскладке налога на недвижимые имения 3-й александровской части г. Таганрога на 1880 год» — можно увидеть имена, перешедшие в пьесу. Под № 694 там упомянут, например, генерал Платонов (жил, по-видимому, рядом с гимназией), а под № 815 — некий корнет Греков; его дома располагались где-то неподалеку от здания театра. Тот же генерал Платонов упомянут в более поздней корреспонденции из газеты «Южный край», перепечатанной «Московским листком» (1883, 19 июня, № 167): «Из Таганрога в „Южн. край“ пишут: „Большое волнение среди нашего общества произвело случившееся ночью на 9-ое июня происшествие, заключающееся в следующем: молодой человек, по ремеслу печник, тяжело ранил офицера Платонова, сына генерала Платонова“».

В пьесе идет отчаянный спор отцов и детей: Платонов с гневом вспоминает покойного отца; полны цинизма отношения молодого Глагольева с богатым отцом; дети Трилецкого стыдятся своего отца; Щербук ненавидит своих дочерей. Дети не устроены и несчастны, потому что у них нет отцов, которых можно было бы уважать.

Все содержание пьесы прямо соответствует заглавию «Безотцовщина» (подробнее см.: М. П. Громов. Первая пьеса Чехова. — В кн.: Литературный музей А. П. Чехова. Таганрог. Сборник статей и материалов. Вып. 3. Ростов н/Д, 1963).

В сохранившейся рукописи — несколько слоев авторской правки. Первые по времени — сокращения синим (в нескольких местах — красным) карандашом; затем, снова по всему тексту, правка велась черным карандашом. Последний слой правки — бледные чернила.

Правка производилась в трех основных планах.

Прежде всего сокращался объем непомерно длинной драмы. Значительная часть текста: отдельные слова, фразы в диалогах и монологах, целые эпизоды, явления и даже персонажи были просто изъяты. Зачеркнуто было около двух авторских листов.

В нескольких случаях Чехов, взамен зачеркнутого, написал новые варианты соответствующих сцен; текст становился более кратким, менялись персонажи, их взаимоотношения (особенно показательный пример — явл. 9 третьего действия: Войницев приходит ночью убить Платонова).

Наконец, третий вид правки — сокращения и замены, явно учитывающие возможность цензурных затруднений при постановке или печатании: инвективы Платонова об отце, воспоминания Трилецкого о севастопольской кампании.

Нет никаких данных для того, чтобы определить временные промежутки, отделяющие разные слои правки. Можно предполагать (поскольку рукопись оставалась у Ал. П. Чехова в Москве, а не была отправлена в Таганрог), что вся редактура пьесы делалась Чеховым после приезда в Москву, в 1879–1881 гг.

Авторская правка, при всей ее значительности, не создала новой редакции всей пьесы; однако можно говорить о разных редакциях некоторых сцен.

Самая первоначальная правка (синим карандашом) прежде всего устраняла длинноты в тексте, разные пояснительные реплики, предварявшие ход событий (см. варианты). Смысл не менялся; текст становился более кратким и оттого более драматичным.

Но большая часть перемен, в том числе и первоначальных зачеркиваний, имела другую, помимо сокращения, цель.

Устранялись плоские шутки, грубые выражения, еврейские жаргонизмы. Сняты, например, шутка Трилецкого о «постном лице» Анны Петровны; его признание, что он дерется с Грековой; его резкие слова о Платонове: «а ваш Платонов по меньшей мере скот» (д. I, явл. 1). В том же духе сокращены реплики Ивана Ивановича (д. I, явл. 6), Щербука (д. I, явл. 14), Анны Петровны (д. I, явл. 15; д. II, к. 2, явл. 17). Вычеркнута насмешливая жаргонная фраза, обращенная Трилецким к Венгеровичу (д. I, явл. 3); вообще сокращены разговоры о евреях (д. I, явл. 13).

Сценичность пьесы, драматизм действия усилены тем, что сняты некоторые прямые суждения, открытые оценки. Например, прямой ответ Венгеровича 1, почему ему не нравится Платонов (д. I, явл. 3); объяснение Войницева, почему он, кончив университет, нигде не служит (д. I, явл. 5); разговор о том, что Платонов всего школьный учитель, и его откровенное признание на эту тему (д. I, явл. 13); слова Платонова о том, что Войницев любит жену, «как Адам любил свою Еву» (д. I, явл. 22) и т. п.

Некоторые перемены коснулись характеров действующих лиц. Вычеркнут горячий монолог Войницева, обращенный к старому Глагольеву, но адресованный всем «отцам» («Счастье наше, что вы силы не имеете…» — д. I, явл. 2): обличительная тирада — не в характере мягкого, благонамеренного, «женоподобного, сентиментального» Войницева. Роль критика и судьи — себя самого и окружающих — целиком отдана в пьесе Платонову; но и в его речах ослаблены ноты резонерства и неумеренного самобичевания (д. II, к. 1, явл. 11 и 18; к. 2, явл. 9). Особенно значительна в этом плане правка явл. 9 третьего действия и 6 явл. четвертого действия: столкновение Платонова с Войницевым. В первоначальном (зачеркнутом синим карандашом) тексте — мелодраматическая сцена: Войницев, после патетических монологов, поднимает кинжал, чтобы убить спящего Платонова; тот вскакивает, кричит «Назад!!» и потом сам произносит монолог, исполненный отчаяния и сострадания к Войницеву. Потом, встретившись с Войницевым в их доме, Платонов уговаривает его «не пачкать своих рук преступлением», отказаться от мести и обещает сам убить себя: «Самоубийца человечнее убийцы! Хочешь моей смерти? Хочешь, чтоб я перестал жить?» — «Хочу», — отвечает Войницев.

На отдельном листке, вклеенном в рукопись, находится другая, сильно отличающаяся от первой, редакция явл. 9 третьего действия. Войницев, плача, кротко упрекает Платонова: «Ты меня убил… Ты это знаешь? Благодарю… Мне что? Бог с тобой… Пусть. Значит так тому и быть…»; потом, рыдая, просит отдать ему Софью («Спаси, голубчик!.. Ведь она моя! Моя!»). Платонов просит его уйти: «Я застрелюсь… Клянусь честью!» В ответ Войницев машет рукой и произносит: «Не надо… Бог с вами!» В итоге с особенным драматизмом звучит заключающий сцену монолог Платонова, проклинающего себя.

В следующем слое авторской правки (черным карандашом) продолжалось прежде всего сокращение текста. Оно началось со списка действующих лиц: исчезли дочери Щербука: Верочка 40 лет и Лизочка 25 лет. Соответственно в тексте были сняты все места, связанные с ними.

Сняты разговор Анны Петровны и Саши о маленьком Коле, сыне Платонова; большой диалог Войницева с Сашей о женитьбе (д. I, явл. 5); разговор Трилецкого с той же Сашей о том, как она потолстела (д. I, явл. 7). Зачеркнуты воспоминание Трилецкого о дедушке и о его письме про «факультеты», ненужные «для нежного сословия» (д. II, к. 1, явл. 11); вся сцена столкновения Платонова с Петриным, который собирается опротестовать векселя покойного генерала Войницева и тем наказать Анну Петровну (д. II, к. 2, явл. 8). Более краткими стали монологи Платонова (д. I, явл. 15; д. II, к. 2, явл. 5).

Некоторые вычерки, однако, едва ли можно объяснить одним стремлением к лаконизму. Таково признание Ивана Ивановича в явл. 3 первого действия: «На войне был, сотни тысяч имел на руках, а ни копеечки у Российской империи не взял… Одним жалованьем довольствовался…» Этот намек на повальное казнокрадство во время Крымской войны мог быть снят по соображениям цензурным, как и воспоминание старого Трилецкого о встрече и разговоре с царем.

Тот же характер носит зачеркивание смелых, резких, обличительных слов Платонова об отце в явл. 5 первого действия — подробный рассказ о его смерти; «Тяжело вспоминать ~ Он, видите ли, умирал с сознанием того, что он славный малый!»; «Сижу я у его изголовья ~ Говорит, а сам зубами скрежещет…» (см. варианты к стр. 21). Второй отрывок был просто вычеркнут; взамен первого появилось сравнительно нейтральное: «Я не люблю этого человека! Не люблю за то, что он умер спокойно. Умер так, как умирают честные люди».

По-видимому, теми же мотивами объясняются два вычерка во втором действии (к. 2, явл. 5): «А когда вы, милостивый государь, перестанете с вашим папашей воздвигать кабаки? А когда я перестану быть ревностнейшим посетителем ваших кабаков? Когда исчезнут Венгеровичи и не будут есть чужого хлеба Платоновы? Когда?»; «Молодежь, молодежь!.. ~ Мы и не живя сумеем умереть!»

Уточнялись характеры действующих лиц. Снято, например, замечание Ивана Ивановича, что в молодости он «Печорина и Базарова разыгрывал» (д. II, к. 1, явл. 3; Базаров, впрочем, остался: «Базаристей меня и человека не было…»); зачеркнуты некоторые пошловато-вульгарные обороты в речи Анны Петровны («Ах ты мой зюмбумбунчик этакий!» — д. II, к. 2, явл. 6); ее признание: «Когда был жив мой генерал, я сильно пила… Пила, пила, пила… И буду пить!» (д. II, явл. 5).

К последнему слою авторской правки (бледные чернила) относятся небольшие стилистические перемены и вставки взамен зачеркнутого. Н. Ф. Бельчиков замечал по этому поводу: «Автор руководился <…> стремлением распространить, дополнить текст, внести сглаживающие изменения в местах, где сокращения только разъяли связный текст, и дать новые редакции вместо сокращенных мест» («Неизданная пьеса А. П. Чехова», стр. 8–9). Новые тексты вместо зачеркнутых даны для отрывка 5 явл. первой картины второго действия, 9 и 10 явл. третьего действия, 6 явл. четвертого действия (см. варианты).

После всех исправлений и зачеркиваний в рукописи ее текст все-таки достигал почти десяти авторских листов, что вдвое превышало объем, возможный для обычного спектакля. Вероятно, и после этого продолжалась авторская работа над пьесой, и к этому этапу следует отнести слова Чехова, обращенные к М. Н. Ермоловой: «Половина зачеркнута» — в карандашной записи на первом листе рукописи.

М. П. Чехов писал о пьесе в 1924 г.: «Она, сколько припоминаю, была сделана по образцу французских мелодрам, изобиловала диалогами, и когда я мальчиком переписывал ее в двух экземплярах для цензуры, то у меня от ее интриги захватывало дух и холодело под сердцем. М. Н. Ермолова осталась недовольна этой пьесой, и автор подверг ее перестройке, но и в измененном виде пьеса так и не увидела света вплоть до самого 1923 года, когда ее издал Центрархив» (М. П. Чехов. Антон Чехов. Театр, актеры и «Татьяна Репина». Пг., 1924, стр. 9-10).

Стр. 8. Я хочу вам рассказать, рассказать… — Первые строки из популярной в конце 70-х и начале 80-х годов песенки К. Франца «Стрелочек».

Стр. 39. Что-то слышится родное в звонких песнях ямщика!.. — Из стихотворения Пушкина «Зимняя дорога» (1826).

Стр. 59. Базаристей меня ~ Штоф унд крафт! — В романе Тургенева «Отцы и дети» (гл. X) Базаров советует Аркадию дать отцу читать книгу немецкого естествоиспытателя и философа Л. Бюхнера (1824–1899) «Stoff und Kraft» («Материя и сила»). Книга, написанная в духе вульгарного материализма, вышла в русском переводе в 1860 г. и вскоре стала настольной книгой среди молодого поколения «нигилистов».

Стр. 74. Оставьте всякую надежду! — Надпись на вратах ада (Данте. Божественная комедия. Ад, песнь третья).

Стр. 94. «Захер Мазох ~ наконец замирали…» — Имеется в виду роман австрийского писателя Л. Захер-Мазоха (1836–1895) «Идеалы нашего времени», переведенный на русский язык в 1877 г. Пьесу Захер-Мазоха «Unsere Sclaven» (русский перевод 1876 г. — «Рабы и владыки») Чехов упоминал в письме к брату Александру Павловичу (апрель 1883 г.).

Стр. 102. Сколько счастья, сколько муки… — Слова припева из старинного «цыганского» романса «В час роковой…» (слова и музыка неизвестного автора).

Стр. 106. Звон победы раздавайся… — Из стихотворения Г. Р. Державина «Хор для кадрили», написанного в 1791 г. по поводу взятия Измаила и положенного на музыку О. А. Козловским.

Стр. 109. А на лбу роковые слова: продается с публичного торга! — Из стихотворения Н. А. Некрасова «Убогая и нарядная». См. также юмореску 1883 г. «Лист» (т. II, стр. 112 и 500).

Стр. 117. И этому злодею ~ могла отдаться ты!.. — Слова Гамлета из одноименной трагедии Шекспира (д. III, сцена 4).

Стр. 177 …царя Эдипа, выколовшего себе глаза! — Эдип ослепил себя, узнав с ужасом, что роковое предсказание дельфийского оракула сбылось и он стал, вопреки своей воле, убийцей отца и супругом матери. Миф об Эдипе разработан Софоклом в трагедиях «Эдип-царь» и «Эдип в Колоне».

Стр. 341 (варианты).

…«Шли два приятеля вечернею порой…» — Из басни Крылова «Прохожие и собаки».

Вельзевул Буцефалович — иронически соединены прозвище дьявола и любимого коня Александра Македонского.

Стр. 345 (варианты). Пентефрий отсутствующий? — По библейской легенде, жена Пантефрия (Потифара), начальника стражи фараона, в отсутствие мужа тщетно соблазняла Иосифа, своего раба («Бытие», гл. 39).

Стр. 351 (варианты). …не Спинозы да Мартыны Задеки! — Комическое сопоставление знаменитого философа XVII в. и составителя толкователей снов — Мартына Задеки.

Впервые — «Слово». Сборник второй. К десятилетию смерти А. П. Чехова. Под редакцией М. П. Чеховой. Книгоиздательство писателей в Москве, 1914, стр. 8-36: На большой дороге. Драматический этюд в одном действии. А. Чехонте.

Сохранилась рукописная копия — цензурный экземпляр пьесы: На большой дороге. Драматический этюд в одном действии. А. Чехонте. На обложке — штемпель с датой представления в цензуру «29 мая 1885» и запретительная резолюция цензора: «К представлению признано неудобным. 20-го сентября 1885 г. Цензор др<аматических> соч<инений> Кейзер-фон-Нилькгейм». На обороте — заглавие с полной фамилией автора и помета карандашом: «К запрещению» (ЛГТБ).

Печатается по тексту цензурного экземпляра с исправлением:

Положите хранение устом! — вместо: Положите хранение устном! (стр. 199, строки 5–6).

Чехов написал драматический этюд, видимо, осенью 1884 г. Он сообщал Н. А. Лейкину 4 ноября 1884 г.: «В эту неделю не посылаю Вам несколько рассказов, ибо был все время болен и занят: пишу маленькую чепуху для сцены — вещь весьма неудачную…» (Такого рода критические отзывы о рассказах и сценках, посылавшихся не в «Осколки», а в другие издания, обычны в письмах Чехова тех лет: редактор «Осколков» был ревнив к тому, что не попадало в его журнал.)

В драматическом этюде «На большой дороге» Чехов воспользовался своим рассказом «Осенью», напечатанным в сентябре 1883 г. в журнале «Будильник» (см. т. II Сочинений).

Из рассказа были взяты место действия (кабак дяди Тихона) и основной конфликт: несчастный, опустившийся барин тщетно вымаливает рюмку водки, отдает кабатчику медальон с портретом неверной и все еще любимой жены, а случившийся тут же мужичонка узнает своего барина и рассказывает его историю.

Переделывая рассказ для сцены, Чехов значительно увеличил его объем — более чем втрое. О людях, укрывшихся от осеннего дождя в кабаке дяди Тихона, в рассказе сообщалось кратко: «В кабаке дяди Тихона сидела компания извозчиков и богомольцев». В пьесе они стали действующими лицами: богомолки Назаровна и Ефимовна, старик-странник Савва, прохожий фабричный Федя. Драматический конфликт был усилен введением нового действующего лица — бродяги Егора Мерика, у которого в прошлом тоже несчастная любовь и который чуть не убивает жену барина, неожиданно появившуюся в кабаке. (Образ конокрада Мерика, напоминающий Осипа в пьесе «Безотцовщина», позднее возник в рассказе «Воры», 1890 г. См. об этом статью: Н. К. Пиксанов. Романтический герой в творчестве Чехова. Образ конокрада Мерика. — «Чеховский сборник». М., 1929).

Рассказ «Осенью» заканчивался авторским риторическим вопросом: «Весна, где ты?» Сцена «На большой дороге» — драматическими восклицаниями Мерика: «Тоска! Злая моя тоска! Пожалейте меня, люди православные!»

Пьеса была представлена в драматическую цензуру в мае 1885 г. и 20 сентября того же года запрещена к представлению по рапорту цензора Е. И. Кейзер-фон-Нилькгейма: «Действие происходит ночью, в кабаке на большой дороге. Среди всяких бродяг и проходимцев, зашедших в кабак обогреться и переночевать, оказывается разорившийся дворянин, который умоляет целовальника дать ему выпить в долг. Из разговора выясняется, что дворянин запил с горя вследствие того, что жена бросила его в день свадьбы. Случайно, чтобы укрыться от непогоды, попадает в кабак барыня, в которой несчастный пропойца узнает свою вероломную подругу. Один из посетителей кабака, сочувствующий пьяному дворянину, замахивается на нее топором, но его удерживают, и драматический этюд оканчивается неудавшимся покушением. Мрачная и грязная пьеса эта, по моему мнению, не может быть дозволена к представлению». На рапорте цензора надпись: «Запретить. Е. Феоктистов. 20 сент. 1885 г.» (ЦГИА, ф. 776, оп. 24, ед. хр. 4, л. 58; Чехов. Лит. архив, стр. 259–260).

М. П. Чехов вспоминал: «Этюд этот был запрещен драматической цензурой потому, что в нем был выведен пропившийся помещик. Я помню, что в вернувшемся из Петербурга цензурованном экземпляре этой пьесы всюду было многозначительно подчеркнуто синим карандашом слово „барин“, очевидно, слово это тогда считалось священным, и пропившийся барин не мог быть выводимым на сцене в кабаке» (М. П. Чехов. Антон Чехов. Театр, актеры и «Татьяна Репина». Пг., 1924, стр. 10). Об этой пьесе М. П. Чехов упоминал в своих воспоминаниях и раньше, однако называл ее по памяти неточно: «Барин» («Новое слово», 1907, кн. 1, стр. 199; «О Чехове». М., 1910, стр. 267).

19 ноября 1911 г. М. П. Чехова обратилась в Главное управление по делам печати с прошением о выдаче «копии пьесы А. П. Чехова „Барин“, написанной им в 1883, 1884, 1885 или 1886 годах» (ЦГИА, ф. 776, оп. 25, ед. хр. 987).

В начале 1912 г. газета «Русские ведомости» сообщила о находке пьесы в анонимной заметке «Неизвестная пьеса Чехова»: «Те, которые читали „На большой дороге“, отзываются об этом драматическом этюде, написанном еще совсем в старых формах, как о произведении очень тонкого письма и большой художественной прелести. Лишь конец, по их отзыву, — несколько сгущенный» («Русские ведомости», 1912, 10 февраля, № 33). Рецензент замечал еще, что в изображении «сбившихся с жизненного пути людей Чехов был как бы предшественником Максима Горького и его „На дне“».

11 февраля в более пространной заметке «Русских ведомостей» рассказывалось содержание пьесы. «Этюд не может, конечно, идти в сравнение с теми произведениями Чехова, которые дали ему славу драматурга. Но и в нем, во многих частностях, в отдельных фразах из разговора ночующих в кабаке на большой дороге чеховское перо чувствуется. И сквозь густую фабулу пробиваются местами тонкие чувства и меткие наблюдения».

В 1914 г., когда отмечалось 10-летие со дня смерти Чехова, пьеса была опубликована М. П. Чеховой в сборнике «Слово», вышедшем под ее редакцией. Тогда же пьеса была поставлена на сцене Малаховского театра (под Москвой). В ней участвовали: Гарин (Борцов), Рындина (Борцова), Нелидов (Мерик), Ворогумин (Федя), Биллер (Назаровна), Блюменталь-Тамарина (Ефимовна), Кручинин (Савва). Вступительное слово перед спектаклем прочел Ю. Соболев.

В газете «Русское слово» 2 июля 1914 г. был напечатан отклик на спектакль, повторенный 4 июля «Обозрением театров» (В. Н. <В. А. Никольский?>. Новая пьеса Чехова. — «Русское слово», 1914, 2 июля, № 151; «Обозрение театров», 1914, 4 июля, № 2486). «Только местами, — замечал рецензент, — вспыхивают на протяжении этой, сильно растянутой пьесы, искры чеховского таланта, то разгораясь и ярко освещая чрезвычайно жизненную фигуру прохожего фабричного Феди, в речах которого чувствуется будущий Епиходов, то потухая под пером неопытного драматурга.

Во всяком случае, для истории чеховского драматического творчества эта недавно открытая пьеса является чрезвычайно ценною, и литературная критика не замедлит, конечно, заняться этим этюдом».

Но литературная критика в ту пору не откликнулась на пьесу, а театральная критика, в лице Эм. Бескина, отозвалась резко отрицательно. «Это — не Чехов», — восклицал Бескин. Не зная, что пьеса была запрещена цензурой, он полагал, что Чехов «скрыл ее» и сетовал: «А еще лучше бы — оставить „На большой дороге“ как биографический документ, в книге, и не пересаживать его на сцену». О самом драматическом этюде Бескин писал: «В нем нет еще совсем будущего автора „Вишневого сада“, нет его элегии, а есть, напротив, та мелодраматическая подчеркнутость, которой грешил Чехов в период своего еще не сложившегося пера. Нам известно о мелодраме „с ужасами“, которую молодой Чехов написал и снес М. Н. Ермоловой. Вернувшись от Ермоловой, он разорвал в клочки и сжег эту мелодраму. „На большой дороге“ разнится от этой мелодрамы, вероятно, только тем, что Чехов не успел разорвать ее» (Эм. Бескин. «На большой дороге». — «Театральная газета», 1914, 6 июля, № 27).

Эта рецензия осталась единственным театральным откликом на постановку Малаховского театра. Публикация «Театральной газеты» представляет, однако, большой интерес — фотографиями первых исполнителей и сцен из спектакля.

Стр. 199.

Положите хранение устом! — Часть стиха в одном из псалмов: «Положи, господи, охрану устам моим, и огради двери уст моих» (Псалтирь, псалом 140, ст. 3).

Ты пренебреги, как говорит Счастливцев… — В комедии А. Н. Островского «Лес» в авторском тексте этой реплики нет, однако она прочно закреплена в театрально-сценической традиции актерского исполнения. Начиная с В. Н. Андреева-Бурлака, исполнители роли Счастливцева вставляют ее в последней сцене пьесы (во время монолога Несчастливцева «Аркадий, нас гонят…» и т. д.).

Впервые — сборник «Сезон», 1887, вып. 1, стр. 52–53 (ценз. разр. 11 января 1887 г.). Раздел: Для сцены и эстрады. Заглавие: Калхас. Драматический этюд в 1 действии. Подпись: Ант. Чехов.

В 1888 г. вышло в свет литографированное издание: Лебединая песня (Калхас). Драматический этюд в одном действии А. П. Чехова. Литография Московской театральной библиотеки Е. Н. Рассохиной (ценз. разр. 9 ноября 1888 г.).

Перепечатано в журнале «Артист», 1889, кн. II, октябрь (ценз. разр. 14 октября 1889 г.).

Включено в сборник «Пьесы» (1897).

Вошло в издание А. Ф. Маркса.

Сохранилась рукопись — цензурный экземпляр пьесы: Калхас. Драматический этюд в 1 действии А. П. Чехова. На обложке — штемпель с датой представления в цензуру: «7 янв<аря> 1888» и резолюция цензора: «К представлению дозволено. Цензор др<аматических> соч<инений> Альбединский. 7 января 1888» (ЛГТБ).

Печатается по тексту: Чехов, т. VII, стр. 119–129, с исправлением:

Стр. 208, строка 34: II. Светловидов и Никита Иваныч — вместо: II (по сб. «Сезон», ценз. копии, литографированному изданию и журналу «Артист»)

Драматический этюд «Калхас» был написан Чеховым в самом конце 1886 или начале 1887 г. — по одноименному рассказу, опубликованному в «Петербургской газете» 10 ноября 1886 г. (см. т. V Сочинений; о таганрогских реалиях в рассказе и соответственно в пьесе — там же, стр. 664).

14 января 1887 г. Чехов сообщал М. В. Киселевой: «Я написал пьесу в 4-х четвертушках. Играться она будет 15–20 минут. Самая маленькая драма во всем мире. Играть в ней будет известный Давыдов, служащий теперь у Корша. Печатается она в „Сезоне“, а посему всюду разойдется. Вообще маленькие вещи гораздо лучше писать, чем большие: претензий мало, а успех есть… что же еще нужно? Драму свою писал я 1 час и 5 минут».

В сборнике «Сезон» пьеса была напечатана в сокращенном виде: не было всей второй половины пьесы, где Светловидов, вспоминая актерскую молодость, читает отрывки из пьес. Действие кончалось словами Никиты Иваныча: «Петрушка! Егорка! Кто тут есть? Боже, свеча тухнет!» 5 сентября 1889 г. Чехов писал Ф. А. Куманину, издателю журнала «Артист»: «<…> в „Сезон“ я дал только часть первого монолога».

В конце 1887 г., в связи с постановкой пьесы в театре Корша, была изготовлена рукопись для представления в драматическую цензуру. «Вернувшись вчера от вас, — писал Чехов в конце декабря В. Н. Давыдову, — я усадил своих братцев за переписку, — „Калхас“ готов и посылается Вам в двух экземплярах».

Сравнительно с публикацией пьесы в «Сезоне», текст цензурной рукописи несколько расширен, в речь Светловидова внесены характерно разговорные, порою комические обороты: «Хвалю, мамочка!»; «Пьян! Уф!; «… а на душе холодно и темно, как в погребе. Если здоровья не жаль, то хоть бы старость-то свою пощадил, шут Иваныч…»; «Смерть-матушка не за горами…»; «Жутко, черт подери… По спине мурашки забегали…»; «Зарыл я талант» и т. п. Роль Никиты немного сокращена (см. варианты). Текст пьесы заканчивался монологом из «Отелло»: «О, если бы угодно было небу…»

9 февраля 1888 г. Чехов сообщал в Таганрог Г. М. Чехову: «19 февраля в Москве идет моя новая пьеса, но маленькая, в одном действии». Киселевым — в Бабкино: «В пятницу идет моя паршивенькая пьеска в одном акте…» (А. С. Киселеву, 15 февраля 1888 г.). И брату Ал. П. Чехову — в Петербург: «19-го идет моя новая пьеска в одном действии» (15 февраля 1888 г.).

Премьера в театре Корша состоялась 19 февраля 1888 г. Роли исполняли: Светловидова — В. Н. Давыдов, Никиты Иваныча — Ф. П. Вязовский (первые исполнители помечены на титульном листе литографированного издания пьесы). Сохранилось воспоминание М. П. Чехова: «Я был тогда на первом представлении. Этюд этот был мне известен во всех подробностях, потому что я его переписывал не раз. И, батюшки-светы, сколько в него вставил тогда „отсебятины“ Давыдов! И про Мочалова, и про Щепкина, и про других актеров, так что едва можно было узнать оригинал!» (М. П. Чехов. Антон Чехов. Театр, актеры и «Татьяна Репина». Пг., 1924, стр. 17). Позднее М. П. Чехов добавил: «Но в общем вышло недурно и так талантливо, что брат Антон не обиделся и не возразил» (Вокруг Чехова, стр. 206).

Вскоре пьесу захотел поставить актер Малого театра А. П. Ленский.

Для постановки на сцене императорского театра требовалось, помимо цензурного разрешения, одобрение Театрально-литературного комитета.

В марте 1888 г. Чехов просил у Давыдова «цензурованного „Калхаса“» (письмо между 7 и 10 марта). 23 апреля писал ему же: «Если „Калхас“ не потерялся, то пришлите; если же потерялся, то черт с ним, не хлопочите».

В театральную цензуру был представлен новый вариант конца 2-го явления, в котором изменен монолог из «Отелло» (вместо «О, если бы угодно было небу…» — «Прости покой, прости, мое довольство…»; этот же монолог из трагедии Шекспира в переводе П. И. Вейнберга Чехов цитирует в письме к Е. М. Линтваревой от 9 октября 1888 г.). На обложке прежнего цензурного экземпляра наложена новая резолюция цензора: «Разрешено и под заглавием „Лебединая песня“. Цензор драматических сочинений Альбединский. 18 октября 1888». На «Приложении» — дата представления в цензуру: «15 окт<ября> 1888» и резолюция: «К представлению дозволено. С.-Петербург. 18-го октября 1888 г. Цензор драматических сочинений Альбединский».

17 октября 1888 г. Чехов писал А. Н. Плещееву, бывшему членом Театрально-литературного комитета при дирекции императорских театров: «На сих днях Жан Щеглов притащит к Вам мою одноактную пьесу „Калхас“, или „Лебединая песня“. Нельзя ли прочесть ее в Литературном комитете и пропустить? Достоинства в пьесе отсутствуют; значения ей я не придаю никакого, но дело в том, что Ленскому хочется во что бы то ни стало сыграть ее на Малой сцене. Прошу не столько я, сколько Ленский».

Пьеса была рассмотрена Театрально-литературным комитетом 22 октября на заседании под председательством Д. В. Григоровича и одобрена (см. «Театр и жизнь», 1888, № 166). В этот день Плещеев извещал Чехова: «Сегодня мы Вашего „Калхаса“ читали и пропустили. У меня дома даже переписали второй экземпляр, так как в комитет нужно было представить два» (ЛН, стр. 335).

26 октября Чехов сообщал Ленскому: «… сегодня я был у Вас и оставил „Калхаса“ и копию. Когда цензурованный экземпляр перестанет быть нужным, то, будьте добры, возьмите его от режиссера и сохраните: он пойдет к Рассохину.

Я назвал „Калхаса“ „Лебединой песней“. Название длинное, кисло-сладкое, но другого придумать никак не мог, хотя думал долго. Простите, что я так долго возился с пьесой. Дело в том, что ей пришлось пройти в этот раз два чистилища: драматическую цензуру и комитет. Если бы не цензура, то она давно уже была бы у Вас».

В Малом театре пьеса поставлена не была, хотя 16 ноября Чехов писал брату Александру Павловичу: «К числу пьес, предполагаемых к постановке на казенной сцене, пока относятся две: „Медведь“ и „Лебединая песня (Калхас)“».

В 1889 г. к Чехову обратился издатель «Артиста» Куманин с просьбой о разрешении поместить в журнале все драматические произведения Чехова, «хотя бы они и были напечатаны ранее в газетах» (ГБЛ).

«Из всех немногочисленных пьес моих, — отвечал Чехов 5 сентября, — можно напечатать только одну, а именно „Лебединую песню (Калхас)“, драматический этюд в одном действии, который шел когда-то у Корша и, кажется, пойдет в Малом театре. Пьеса эта была раньше напечатана в „Сезоне“ Кичеева, но не целиком, а в сильно сокращенном виде <…> Эту „Лебединую песню“ можно достать у Рассохина. Есть она и у меня, буде пожелаете».

9 сентября Куманину был послан экземпляр — видимо, литография. Текст, опубликованный в журнале «Артист», полностью совпадает с литографированным, за исключением одной поправки: сняты слова «с большой, седой бородой» (о Никите Иваныче, в списке действующих лиц).

Тексту пьесы в журнале предпослан рисунок Л. О. Пастернака: декламирующий Светловидов и робко прижавшийся к левому углу сцены Никита Иваныч. Впоследствии художник вспоминал: «<…> я невнимательно прочел сценарий, где было сказано, что суфлер с бородой, и я нарисовал его бритым… Мне рассказывали, что когда Чехов увидел мой рисунок, он тут же „побрил“ суфлера, т. е. вычеркнул из манускрипта слова „с бородой“. По этому поводу мы с ним обменялись письмами» (Л. О. Пастернак. Записи разных лет. М., 1975, стр. 41).

10 октября 1889 г. Чехов писал Куманину: «Что же касается „Калхаса“, то в прошлый сезон о нем был у меня с Ленским разговор; собирались ставить и всё откладывали. Теперь же я до поры до времени не хотел бы напоминать об этом ни печатно, ни устно. Рисунок Пастернака очень хорош. Простите, что задержал».

Однако 19 января 1890 г. пьеса Чехова исполнялась в Александринском театре в бенефис П. М. Свободина. Как сообщал сам Чехов И. М. Кондратьеву, Условие на постановку в этом театре «Лебединой песни» было заключено по 28 декабря 1891 г. (письмо 28 декабря 1889 г.).

22 декабря 1894 г. пьеса была одобрена драматической цензурой «к представлению на народных театрах» (резолюция на экземпляре ЛГТБ).

При включении «Лебединой песни» в сборник «Пьесы» в тексте были сделаны небольшие перемены. Возраст Светловидова вместо 58–68 лет; соответственно бенефисный спектакль посвящен не 35-летию, а 45-летию его службы в театре. Сокращен (на четыре стиха) монолог из «Отелло», но добавлены две заключительные реплики и отрывок из монолога Чацкого. Как и в других пьесах сборника, несколько изменены грамматические формы речи: вместо «перед ней», «со мной» и т. п. — стало «перед нею», «со мною». Однако в существительных («всему причиною», «его женою») — перемена обратная; стало: «его женой», «всему причиной». Значительно сократилось число восклицательных знаков и многоточий.

В собрании сочинений текст пьесы сохранен почти без изменений. В списке действующих лиц вместо «Василий Васильевич» помечено: «Василий Васильич» и в тексте сделана одна стилистическая поправка: «Гляжу в яму» — вместо «Гляжу на яму».

Чешский переводчик Б. Прусик писал Чехову 26 ноября (9 декабря) 1901 г.: «Высылаю афиши Национального театра в Праге, где играли в моем переводе Вашу „Лебединую песню“ с огромным успехом. Хлопочу, чтобы сыграли все Ваши одноактные пьесы» (ГБЛ; ЛН, стр. 243–244).

При жизни Чехова «Лебединая песня (Калхас)» переводилась на болгарский, немецкий, польский, сербскохорватский и чешский языки.

Впервые — отдельное литографированное издание: Иванов. Комедия в 4 действиях и 5 картинах Антона Чехова. Литография Московской театральной библиотеки Е. Н. Рассохиной (ценз. разр. 10 декабря 1887 г.; вышло в свет с 24 по 31 января 1888 г.; отпечатано 110 экз.).

Сохранилось два списка с текстом ранней редакции: экземпляр театральной цензуры (далее везде — Ценз. 87-1; ЛГТБ) и общей цензуры (далее везде — Ценз. 87-2; ГЦТМ).

Печатается по тексту Ценз. 87-2 с восстановлением мест, вычеркнутых цензором (см. ниже), а также с исправлениями по Ценз. 87-1:

Стр. 269, строка 18: болела от мысли — вместо: болела

Стр. 272, строка 31: Мишка Боркин и граф — вместо: Мишка Боркин

Ценз. 87-1 — первоначальный сценический вариант пьесы, текст машинописного оттиска (ремингтон), который был отпечатан в октябре 1887 г., до премьеры спектакля, и 2 ноября представлен на утверждение театральной цензуры. На обложке — заглавие: Иванов. Комедия в 4-х действиях и пяти картинах. Слово «комедия» переправлено позднее в цензуре на «драма» — в соответствии с подзаголовком окончательной редакции пьесы. Там же — штемпель с датой регистрации в цензуре: «2 ноя<бря> 1887» и резолюция цензора: «К представлению дозволено. Цензор др<аматических> соч<инений> Кейзер-фон-Нилькгейм. 6 ноября 1887 года», а также его предупредительная надпись: «с исключ<ениями>».

Цензор в двух местах пьесы исключил «неудобные» с его точки зрения слова — в реплике Лебедева, обращенной к Иванову: «того и гляди, к тебе товарищ прокурора прискачет… Ты и убийца, и кровопийца, и грабитель [, и изменник]» (д. III, явл. 5), и в отзыве Львова о родителях Сарры и их вероисповедании: «они точно хотят удивить [Иегову] своим религиозным закалом» (д. III, явл. 6).

Текст машинописного оттиска не выправлен и содержит большое число разного рода ошибок, пропусков, искажений. Очевидные описки, естественно, в варианты не включаются, однако само их наличие в огромном количестве в тексте оттиска заставляет с осторожностью подходить к определению авторской причастности в ряде разночтений, отраженных в вариантах (например: черт подери/черт побери, уж/уже и т. п.).

Ценз. 87-2— отредактированный и подготовленный к публикации текст машинописного оттиска с авторской правкой, который был отпечатан в ноябре 1887 г., уже после премьеры (не позднее 24 ноября): Иванов. Комедия в 4 действиях и 5 картинах Антона Чехова. На обложке оттиска — дата представления в общую цензуру: «8 декабря 1887» и резолюция цензора: «Дозволено цензурою. С.-Петербург. 10 декабря 1887 г. И<сполняющий> д<олжность> цензора Пеликан», а также его предупредительная надпись: «С исключениями».

Тексту пьесы предпослано на отдельном листе авторское уведомление (автограф) о первой ее постановке: «Первый раз была поставлена в „Русском театре Корша“ в Москве, 19 ноября 1887 г., при следующем составе…» (далее шел перечень всех действующих лиц и исполнителей). Этот лист перечеркнут цензором, который внизу приписал: «Может быть напечатано только на экземпляре, одобренном драматическою цензурою».

В тексте пьесы цензор сделал вычерки в восьми местах, в которых, видимо, по его мнению, неосторожно затрагивались «догматы христианской веры» и «нравственные приличия», что запрещалось цензурным уставом. Первый из вычерков — в оскорбительном отзыве Шабельского о Сарре (Анне Петровне) и ее игре на рояле: «туше возмутительное… [Семитическое, перхатое туше, от которого на десять верст пахнет чесноком…]» (д. I, явл. 2). Другой вычерк — имя Иеговы, исключенное ранее и театральным цензором (см. выше). Следующий — в обращении Львова к Иванову, где снова речь идет о Сарре: «Вы человек, которому она пожертвовала всем: [и верой,] и родным гнездом, и покоем совести…» (д. III, явл. 6); еще один вычерк — в реплике самой Сарры: «Жила я с тобой пять лет, томилась и болела, [что изменила своей вере], но любила тебя…» (д. III, явл. 10).

В двух других местах цензор исключил упоминания о боге и судьбе (провидении), выступающие на фоне заниженной лексики или в комическом контексте: в словах Лебедева «Ну, да что делать, [судьбе кукиша не покажешь…]» (д. IV, к. 2, явл. 3) и в реплике Боркина в сцене его полушутовского признания в любви: «[О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек…] Что же еще сказать тебе? Выходи, вот и все» (там же, явл. 6).

В сценах объяснения Боркина с Бабакиной сделаны еще два вычерка — в двусмысленно звучавших репликах, в которых можно было усмотреть намек на их близость: в словах Бабакиной «[Что хотите], а насчет денег — очень вами благодарна», где цензор вычеркнутые слова заменил своими: «Как хотите» и т. д. (д. II, явл. 12), а также в реплике Боркина: «Правда, я пользовался взаимностью [в самых широких размерах], но это не удовлетворяло меня» (д. IV, к. 2, явл. 6).

Литографированное издание пьесы (далее везде — Лит. 87) не является достоверным источником текста: хотя оно и было перепечатано с авторизованного текста Ценз. 87-2, однако при копировании пьесы писец допустил множество отклонений от оригинала: фамилия Косых, которую Чехов склонял (Косыха, Косыху), в тексте литографии во всех случаях унифицирована; вместо «езжай» всюду проставлено «уезжай»; в реплике Иванова «Я женился на Анне…» имя передано с искажением: «Ане»; «взволнованно» заменено на «взволнованная», «одеться» на «одеваться» и т. д. Еще более небрежно копиист отнесся к пунктуации оригинала и часто вместо многоточий в конце фраз проставлял точки или восклицательные знаки.

Об источниках текста и ранней редакции «Иванова» см. также: С. Балухатый. К истории текста и композиции драматических произведений Чехова. «Иванов» (1887-1889-1903 гг.). — «Известия Отделения русского языка и словесности АН СССР», 1927, т. XXXII; А. П. Скафтымов. Пьеса Чехова «Иванов» в ранних редакциях. — В кн.: А. Скафтымов. Нравственные искания русских писателей. М., 1972; И. Ю. Твердохлебов. К творческой истории пьесы «Иванов». — В сб.: В творческой лаборатории Чехова. М., 1974.

По свидетельству В. Г. Короленко, Чехов в одну из первых встреч в Москве (весной 1887 г.) сообщил ему о намерении писать драму в четырех действиях: «… устремив на меня свои прекрасные глаза с выражением внезапно созревающей мысли, он сказал:

— Слушайте, Короленко… Я приеду к вам в Нижний.

— Буду очень рад. Смотрите же — не обманите.

— Непременно приеду… Будем вместе работать. Напишем драму. В четырех действиях. В две недели. Я засмеялся <…>

— Нет, Антон Павлович. Мне за вами не ускакать. Драму вы пишите один, а в Нижний все-таки приезжайте». (В. Короленко. Памяти Антона Павловича Чехова. — «Русское богатство», 1904, № 7, отд. II, стр. 218; Чехов в воспоминаниях, стр. 142–143).

В сентябре 1887 г. Ф. А. Корш предложил Чехову написать что-нибудь для своего театра, и таким образом перед ним открылась реальная возможность поставить на сцене свою будущую пьесу в том же театральном сезоне. Позднее П. А. Сергеенко, припомнив одну из своих бесед с Чеховым летом 1889 г., привел его рассказ об этом предложении Корша: «Как-то был я в театре Корша. Шла новая пьеса. Вычурная, препротивная. Ни складу, понимаешь, ни ладу. Я и начал, что называется, разносить пьесу. А Корш ехидно и говорит: „А вот вы вместо того, чтобы критиковать, лучше взяли бы да сами написали пьесу“. Я говорю: „хорошо, и напишу“. Так и произошел „Иванов“» (П. А. Сергеенко. О Чехове. — «Нива». Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения, 1904, № 10, стлб. 217–218).

О разговоре Чехова с Коршем вспоминал также М. П. Чехов: «Встретившись как-то с Ф. А. Коршем в его же театре в фойе, Чехов разговорился с ним о пьесах вообще. Тогда там ставили легкую комедию и водевиль, серьезные же пьесы были не в ходу, и, зная, что Чехов был юмористом, Корш предложил ему написать пьесу. Условия показались выгодными, и брат Антон принялся за исполнение» (Вокруг Чехова, стр. 186).

Первое упоминание самого Чехова о пьесе содержится в его письме к М. В. Киселевой от 13 сентября 1887 г.: «Два раза был в театре Корша, и в оба раза Корш убедительно просил меня написать ему пьесу. Я ответил: с удовольствием. Актеры уверяют, что я хорошо напишу пьесу, так как умею играть на нервах. Я отвечал: merci. И, конечно, пьесы не напишу <…> мне решительно нет никакого дела ни до театров, ни до человечества… Ну их к лешему!»

Однако в конце сентября Чехов все же принялся за пьесу. 10 или 12 октября он сообщал Ал. П. Чехову: «Пьесу я написал нечаянно, после одного разговора с Коршем. Лег спать, надумал тему и написал. Потрачено на нее 2 недели или, вернее, 10 дней, так как были в двух неделях дни, когда я не работал или писал другое». И позднее он с шутливой пренебрежительностью отзывался о пьесе как непредвиденном драматическом «выкидыше» (А. Н. Плещееву, 23 января 1888 г.). Видимо, со слов самого Чехова создалась легенда, повторявшаяся затем мемуаристами, о легком и скоропалительном создании пьесы: «Написана она была совершенно случайно, наспех и сплеча» (Вокруг Чехова, стр. 186); «„Иванов“ был набросан чуть ли не на пари с Коршем в какие-нибудь две недели» (И. Л. Щеглов. Из воспоминаний об Антоне Чехове. — Чехов в воспоминаниях, 1954, стр. 151); «Написал он „Иванова“ в восемь дней, залпом» (Вл. И. Немирович-Данченко. Из прошлого. М., 1938, стр. 14).

Пьеса хотя и была написана быстро, но создавалась с большим творческим напряжением. По свидетельству одного из очевидцев, Чехов, засев за пьесу, «повесил на дверь аншлаг „очень занят“» (А. Грузинский. Шипы и тернии в жизни Чехова (Из моих воспоминаний). — «Южный край», 1904, 18 июля, № 8155). Поглощенный работой, Чехов, по словам Н. М. Ежова, казался «пасмурным», «задумчивым», «молчаливым» «и как будто не в духе» (Н. М. Ежов. Юмористы 80-х годов прошлого столетия. — ЦГАЛИ, ф. 189, оп. 1, ед. хр. 2, лл. 9, 9 об.).

Таким же «несколько рассеянным, недовольным и как будто утомленным» запомнился Чехов и Короленко, который застал его за писанием драмы: «Он вышел из своего рабочего кабинета, но удержал меня за руку, когда я, не желая мешать, собрался уходить.

— Я действительно пишу и непременно напишу драму, — сказал он. — „Иван Иванович Иванов“… Понимаете? Ивановых тысячи… обыкновеннейший человек, совсем не герой… И это именно очень трудно… Бывает ли у вас так: во время работы, между двумя эпизодами, которые видишь ясно в воображении, — вдруг пустота…

— Через которую, — сказал я, — приходится строить мостки уже не воображением, а логикой?..

— Вот, вот…

— Да, бывает, но я тогда бросаю работу и жду.

— Да, а вот в драме без этих мостков не обойдешься…» (Чехов в воспоминаниях, стр. 143).

Эта встреча Короленко с Чеховым произошла, видимо, 26 или 27 сентября 1887 г. (в тот день Чехов читал ему заметку из «Нового времени» от 25-го числа, а 28-го она была уже отослана им Киселевой). В течение трех последовавших за этим недель почти прекратилось участие Чехова в газетах и журналах — случай небывалый в его писательской практике до тех пор. Н. А. Лейкин, ничего не зная о работе Чехова над пьесой, забрасывал его вопросами: «Что значит, что Вы ничего не пишете? Уж не больны ли?»; «Вот уже месяц ни одного рассказа от Вас для „Осколков“!» (8 сентября, 12 ноября — ГБЛ). В письмах этого времени сам Чехов объяснял: «Да, я долго не писал…»; «Наверное, Вы сердитесь, что я не шлю рассказов. Увы, я никуда не шлю их!»; «Пишу я целый день и до того дописался, что стало противно держать в руках перо»; «был сильно занят в последнее время»; «было много срочной работы»; «Не бываю ни в театрах, ни в гостях, так что мамаша и тетя Ф<едосья> Я<ковлевна> прозвали меня за домоседство „дедом“» (Лейкину, 11 сентября, 7 октября; Г. М. Чехову, 17 октября 1887 г.).

К 5 октября пьеса была закончена. В этот день Чехов известил Ежова: «Моя пьеса готова. Если Вы не раздумали помочь мне, то пожалуйте завтра…» Ежов вспоминал впоследствии, что Чехов обратился с просьбой к нему как хорошему чтецу «прийти и прочитать ему вслух пьесу» (за эту помощь во время своего «обручения с Мельпоменой» он шутливо называл потом Ежова «шафером» пьесы).

По словам Ежова, «на столе лежала толстейшая тетрадь, четко, красивым и своеобразным почерком Чехова переписанная». Ежов прочел пьесу вслух от начала до конца, без перерыва. Чехов «слушал и все время молчал <…> очевидно, взвешивая и оценивая им самим написанное». Ежов читал «с изумлением», так как вместо ожидаемой веселой комедии в чеховском жанре встретил «мрачную драму, переполненную тяжелыми эпизодами». Пьеса ему не пришлась по душе, многих сцен он не понимал, сам Иванов «не представлялся убедительным, и чего ему хотелось, чего он добивался, решить было трудно» (указ. соч., лл. 9,9 об). Правда, тогда, в 1887 г. Ежов иначе формулировал свои впечатления о пьесе и в письме к Чехову от 23 ноября называл, например, финальную сцену III акта «дивным и глубоко трагическим местом»: «По-моему, такая сцена должна потрясти зрителей сильнее, чем „разэффектнейшая“ мелодрама „Вторая молодость“ Невежина, где публика плачет при прощаньи ссылаемого с родными <…> В ссоре же Иванова нет никаких подчеркнутых обстоятельств, а одна ужасная драма» (ГБЛ).

Окончив пьесу, Чехов отозвался о ней с удовлетворением: «Пьеса у меня вышла легкая, как перышко, без одной длинноты. Сюжет небывалый» (Ал. П. Чехову, 6 или 7 октября). В следующем письме он снова повторял: «Сюжет сложен и не глуп» (10 или 12 октября). Чехов отметил и недостатки своей пьесы: считал, что удалось отделать лишь «немногие действительно сильные и яркие места; мостики же, соединяющие эти места, ничтожны, вялы и шаблонны». В том же письме он замечал далее: «Чувствую, что мои дамы, кроме одной, разработаны недостаточно»; несколько позже он писал, что в пьесе есть «2 прекрасные женские роли» (Лейкину, 4 ноября). Ал. П. Чехов, работавший в редакции «Нового времени», сообщал 9 октября: «Известие о твоей комедии „Иванов“ встречено в редакции весьма сочувственно. Ждут чего-то великого. Петерсен ликует» (Письма Ал. Чехова, стр. 177).

Текст готовой пьесы был тогда же передан в театр. Впоследствии В. А. Гиляровский, описывая одно из своих посещений семьи Чеховых, уточнил, со слов Ивана Павловича, обстоятельства сдачи пьесы: «Пришел Иван Павлович. Припомнил, как он по поручению брата носил к Коршу первую пьесу — „Иванова“ <…> „Отдал пьесу. Понравилась Коршу“» (Вл. Гиляровский. Заметки. Накануне у М. П. Чеховой. — «Голос Москвы», 1910, 17 января, № 13; ср. также: Чехов в воспоминаниях, стр. 113).

Сообщая о первом впечатлении, произведенном пьесой, Чехов отметил «похвалы, ей расточаемые»: «Всем нравится. Корш не нашел в ней ни одной ошибки и греха против сцены…» (Ал. П. Чехову, 10 или 12 и 21 октября).

Артист В. Н. Давыдов впоследствии вспоминал, что в артистической уборной театра Корша он получил от озабоченного Чехова сверток с пьесой: «Вернувшись из театра, сел читать. Ужасно мне пьеса понравилась. Едва дождался утра и бросился к Антону Павловичу на квартиру <…> Застал его дома и тут же категорически заявил, что „Иванова“ надо непременно играть» (В. Н. Давыдов. Кое-что о Чехове. Рукопись ЛГТМ; ср. также: Александр Плещеев. Что вспомнилось. Актеры и писатели. Т. III. СПб., 1914, стр. 113). Давыдов утверждал, что именно с этого момента стал горячим приверженцем Чехова-драматурга: «Я не помню, чтобы другое какое-либо произведение меня так захватило, как это. Для меня стало ясно до очевидности, что предо мною крупный драматург, проводящий новые пути в драме» («У В. Н. Давыдова». — «Одесские новости», 1904, 12 июля, № 6362. Подпись: ъ).

В своих письмах Чехов сообщал, что Давыдов однажды (это было 26 октября) затащил его к себе, «продержал до трех часов ночи», нашел в пьесе «пять превосходных ролей», уверял, что в ней все «тонко, правильно, чинно и благородно», и отнесся к ней «горячо, с восторгом» (Ал. П. Чехову, 29 октября). Давыдов, по словам Чехова, был убежден, что «Иванов» «лучше всех пьес, написанных в текущий сезон» (Лейкину, 4 ноября), что он «написал вполне законченную вещь и не сделал ни одной сценической ошибки» (Ежову, 27 октября); там же Чехов отметил: «Давыдов <…> понял Иванова так, как именно я хочу».

После премьеры спектакля в театре Корша Чехов задумал выпустить пьесу отдельным литографированным изданием и сдать ее в театральную библиотеку для рассылки по провинции. Чтобы получить право на публикацию, необходимо было снова представить пьесу в цензуру — уже не драматическую, а общую. С этой целью к 24 ноября им был подготовлен новый текст ранней редакции — исправленный и доработанный (Ценз. 87-2).

В текст пьесы были введены дополнительно (видимо, частично с учетом сценической интерпретации пьесы) авторские ремарки: Плачет, Пьет, Смеется, Встает, Поет, Идя за ней, Пауза и т. п.

Рукой Чехова в экземпляре Ценз 87-2 вычеркнуты слова Саши, характеризовавшие Иванова: «Честен, великодушен, доверчив, мягок, как воск» (д. II, явл. 3). В речи персонажей опущен ряд просторечных и обиходно-фамильярных оборотов, например: «в графини лезет… Ах, волк те заешь…» (в речи Дудкина — д. IV, к. 1, явл. 2), «помер» заменено на «умер» (в речи Бабакиной), «нетусь» на «нет» (в речи лакея) и т. п.

В исправленном тексте простые предложения трансформировались в сложные, точки заменялись многоточиями или восклицательными знаками (подобные разночтения в вариантах не отражены), например: Ах, да — чуть было не забыл. /Ах, да! Чуть было не забыл…; Дядя, закрой окно./ Дядя, закрой окно!.. и т. п.

Отредактированный экземпляр пьесы Чехов послал 24 ноября в редакцию «Нового времени». До представления пьесы в цензуру с ней познакомились А. С. Суворин, В. П. Буренин, А. Н. Маслов (Бежецкий) и другие лица. Прибыв вскоре и сам в Петербург, Чехов писал оттуда, что «самое живое, нервное участие» в пьесе принял Суворин: он был сильно возбужден ею, держал у себя Чехова по целым часам и «трактовал» о ней (Давыдову, 1 декабря).

Передавая мнение своих литературных «судей» в Петербурге, Чехов сообщал, что пьеса произвела на них «очень недурное впечатление», что, по их мнению, «характеры достаточно рельефны, люди живые, а изображаемая в пьесе жизнь не сочинена», «язык безукоризнен». Особое одобрение вызвала сцена IV акта, «где Иванов прибегает перед венцом к Саше. Суворин в восторге от этого места» (там же).

Однако драматургическое построение пьесы вызвало у петербургских ее ценителей серьезные претензии. Отступления от привычных канонов были восприняты с явным неодобрением: «Пьеса написана небрежно. С внешней стороны она подлежит геенне огненной и синедриону». Буренин нашел, что «в первом действии нет завязки, — это не по правилам». Указывалось также, что финал пьесы составляет «сценическую ложь» и должен быть переделан. Наконец, в целях разъяснения Иванова Суворин советовал «дать ему монолог» (там же).

Мысли о переделке пьесы зародились у Чехова буквально на следующий день после того, как он увидел «Иванова» на коршевской сцене. Он с огорчением отметил тогда прямолинейно-вульгарное исполнение актерами комедийных сцен («балаган и кабак»), «длиннейший, утомительный антракт» между двумя картинами в IV акте и непонятую «охладевшей и утомленной публикой» развязку пьесы (Ал. П. Чехову, 20 ноября). В этих замечаниях Чехова содержались первоначальные наметки плана предстоящих изменений: исключение комедийных сцен с шаферами, объединение двух картин в одну и переделка финала, по поводу которого Чехов писал: «У меня есть вариант».

После премьеры Чехов как будто был преисполнен решимости произвести такую переделку немедленно: «Второй раз пьеса идет 23-го, с вариантом и с изменениями — я изгоняю шаферов» (там же). Однако это намерение вряд ли было реализовано: все существенные изменения текста подлежали обязательному предварительному утверждению драматической цензурой, но никаких «вариантов» Чехов туда не представлял. Да и не было у него в то время необходимого расположения к работе и не заглохли еще воспоминания о неудачной коршевской постановке и приеме, оказанном пьесе московскими рецензентами. Он сам признавался: «… мне после Москвы так опротивела моя пьеса, что я никак не заставлю себя думать о ней: лень и противно» (Чеховым, 3 декабря).

И все же какая- то попытка ввести в текст некоторые исправления была предпринята им сразу же после премьеры: об этом свидетельствуют карандашные пометы (вычерки в тексте и отчерки на полях), сохранившиеся на страницах только что отпечатанного тогда машинописного оттиска пьесы (Ценз. 87-2).

Чехов наметил в оттиске вычерк (затем он был стерт) двух явлений последнего акта — как раз тех «балаганных» сцен, исполнением которых он был недоволен, исключил шуточную свадебную запевку свахи в III акте (явл. 3), вычеркнул несколько шутовских реплик Боркина и Шабельского и некоторые другие места, связанные с комедийной жанровой основой пьесы.

Намеченная в оттиске правка носила сугубо предварительный характер, она не перешла тогда в текст пьесы и не была учтена в вышедшем вскоре в свет литографированном издании — это правка «дальнего прицела», которая была связана с перспективой будущей перестройки пьесы, с еще не до конца осознанным творческим планом перестройки пьесы из «комедии» в «драму».

К осуществлению этого плана Чехов вернулся только через год, но уже и в 1887 г. о предстоящей переделке пьесы говорилось в литературных кругах как о деле вполне решенном. Например, редактор «Будильника» сообщал тогда своим читателям: «Можно быть уверенным, что „Иванов“ в новой обработке удовлетворит большинству» (<В. Д. Левинский.> Театрально-музыкальные заметки неприсяжных рецензентов. — «Будильник», 1887, № 50, 25 декабря, стр. 7. Подпись: Свой).

Премьера пьесы состоялась в Москве 19 ноября 1887 г. на сцене Русского драматического театра Корша в бенефис Н. В. Светлова. Роли исполнили: Иванова — В. Н. Давыдов, Анны Петровны — А. Я. Глама-Мещерская, графа Шабельского — И. П. Киселевский, Лебедева — Л. И. Градов-Соколов, Зинаиды Савишны — З. П. Бороздина, Саши — Н. Д. Рыбчинская, Львова — П. Ф. Солонин, Бабакиной — Б. Э. Кошева, Косых — Ф. П. Вязовский, Боркина — Н. В. Светлов, Дудкина — В. И. Валентинов, Авдотьи Назаровны — Е. Ф. Красовская. Декорации I акта были выполнены художником А. С. Яновым, товарищем Н. П. Чехова.

Постановка «Иванова» была поручена режиссеру М. В. Аграмову. Ближайшее участие в ней принял Давыдов, которому, по словам одной из участниц спектакля, «был обязан театр появлением на сцене первой серьезной чеховской пьесы» (А. Я. Глама-Мещерская. Воспоминания. М. — Л., 1937, стр. 257). А. А. Плещеев также считал Давыдова «крестным отцом „Иванова“» (Александр Плещеев. Что вспомнилось, стр. 113). Глама-Мещерская вспоминала, что «пьесу Чехова ставили с любовью, с редким вниманием, ибо уже тогда все, начиная с Корша, возлагали большие надежды на молодого автора» (указ. соч., стр. 258).

Будущие участники спектакля сначала собирались у Чехова: «Они читали пьесу и распределяли между собою роли. Антон очень волновался и говорил, что „все бы это было хорошо, если бы артисты проявляли больше жизненных инстинктов“» (А. А. Долженко. Воспоминания родственника об Антоне Павловиче Чехове. — В кн.: А. П. Чехов. Сб. статей и материалов. Ростов н/Д, 1959, стр. 342). Перечислив имена бывавших тогда у Чехова артистов, мемуарист упомянул также имя артистки Г. И. Мартыновой, которая в окончательный состав исполнителей не вошла, но, видимо, сначала намечалась на роль Саши.

Чехов надеялся, что «Давыдов и Киселевский будут блестящи», и писал, что «Давыдов с восторгом занялся своею ролью» (Лейкнну, 4 ноября). Гламе-Мещерской роль также была передана, по ее словам, «согласно желанию автора» (А. Я. Глама-Мещерская. Воспоминания, стр. 257). Однако Рыбчинская, назначенная на роль Саши, «неохотно бралась за нее» (там же). С неудовольствием взялся за свою роль и Киселевский. Чехов позднее вспоминал: «Он всюду ходил и жаловался, что его заставляют играть такого сукиного сына, как мой граф» (Суворину, 30 декабря 1888 г.).

24 октября Чехов с беспокойством писал о работе над пьесой в театре: «Актеры не понимают, несут вздор, берут себе не те роли, какие нужно, а я воюю, веруя, что если пьеса пойдет не с тем распределением ролей, какое я сделал, то она погибнет. Если не сделают так, как я хочу, то во избежание срама пьесу придется взять назад». Чехов разделял в это время опасения Давыдова, что пьеса «у Корша шлепнется, так как играть ее решительно некому» (Ал. П. Чехову, 29 октября); «она неминуемо провалится благодаря бедности коршевской труппы» (Лейкину, 4 ноября 1887 г.).

26 октября Корш подписал условие, по которому он получил «исключительное право постановки в Москве» пьесы до 1 июня 1888 г. (Чехов. Лит. архив, стр. 82). 2 ноября он известил Чехова о посылке пьесы в цензуру и предложил «окончательно решить некоторые вопросы постановки» (ГБЛ). Их встреча, состоявшаяся 3 ноября, убедила Чехова, что «Корш — купец, и ему нужен не успех артистов и пьесы, а полный сбор», и он снова хотел взять свою пьесу назад и передать ее Малому театру (Лейкину, 4 ноября).

Вместо обещанных десяти репетиций было назначено всего четыре (Ал. П. Чехову, 20 ноября). Глама-Мещерская вспоминала, что Чехов на них «постоянно присутствовал, но он скромно сидел в партере и в режиссерскую постановку совсем не вмешивался; актерам никаких замечаний не делал» (А. Я. Глама-Мещерская. Воспоминания, стр. 258).

Однако из писем самого Чехова видно, что репетиции сильно его волновали и постановка отняла у него много нервной энергии. Он признавался, что пьеса «заездила и утомила» его (Лейкину, 4 ноября). Об этом времени Чехов вспоминал несколько позже: «Мне кажется, что я весь ноябрь был психопатом»; «В голове такое умопомрачение…»; «После пьесы я так утомился, что потерял способность здраво мыслить и дельно говорить» (Ал. П. Чехову, 24 ноября; Лазареву (Грузинскому), 26 ноября). И. Н. Потапенко писал в своих воспоминаниях: «Чехов часто говорил об особом авторском психозе, которым заболевает человек, ставящий пьесу.

— Я сам испытал это, когда ставил „Иванова“, — говорил он и описывал болезнь: „Человек теряет себя, перестает быть самим собой, и его душевное состояние зависит от таких пустяков, которых он в другое время не заметил бы: от выражения лица помощника режиссера, от походки выходного актера… “» и т. д. (И. Н. Потапенко. Несколько лет с А. П. Чеховым. — «Нива», 1914, № 28, стр. 551; Чехов в воспоминаниях, стр. 344).

Лейкин всячески уговаривал Чехова не вмешиваться в постановку, находил это совершенно излишним и рекомендовал всецело положиться на режиссера и исполнителей. В письме от 12 ноября 1887 г. он горячо убеждал в этом Чехова, ссылаясь при этом на свой собственный опыт драматурга и опыт Суворина: «Напрасно Вы так бьетесь с Вашей пьесой. Конечно, постановка пьесы для Вас новинка, первая пьеса Вас волнует, но нужно быть хладнокровнее. Я сам волновался при постановке моей первой пьесы, но потом бросил, когда ставились последующие <…> Делал я обыкновенно так: являлся на одну, последнюю репетицию, предоставляя постановку пьесы режиссеру. Это самое лучшее. Скажу Вам по опыту: я даже не понимаю, как это автор может ставить пьесу. Автор постановке только мешает, стесняет актеров и в большинстве случаев делает только глупые указания. Суворин то же самое говорит. Я был у него и передавал содержание Вашего письма» (ГБЛ).

На эти доводы Чехов отвечал 15 ноября: «Ваши строки относительно постановки пьес повергли меня в недоумение <…> На сие отвечу Вам сице: 1) автор хозяин пьесы, а не актеры; 2) везде распределение ролей лежит на обязанности автора, если таковой не отсутствует; 3) до сих пор все мои указания шли на пользу и делалось так, как я указывал; 4) сами актеры просят указаний <…> Если свести участие автора к нолю, то получится черт знает что… Вспомните-ка, как Гоголь бесился, когда ставили его пьесу! Разве он не прав?»

За несколько дней до премьеры Чехов писал Лазареву (Грузинскому): «К 19-му ноября я готовлюсь, как к венцу» (15 ноября 1887 г.). На первом спектакле присутствовала вся семья Чехова и многие его знакомые. По воспоминанию очевидца (С. Ф. Рассохина), Чехов «ни за что не хотел выходить на вызовы, и его почти вытащили артисты, во главе с В. Н. Давыдовым, игравшим Иванова. Смущенно раскланивался А. П. и бессознательно отвечал на одобряющие пожатия руки Давыдова» (<Ф. А. Мухортов>. Дебюты Чехова-драматурга. «Иванов» и «Медведь» у Корша. — «Раннее утро», 1910, 17 января, № 13. Подпись: Ор).

О состоявшейся премьере Чехов писал брату: «Театралы говорят, что никогда они не видели в театре такого брожения, такого всеобщего аплодисменто-шиканья, и никогда в другое время им не приходилось слышать стольких споров, какие видели и слышали они на моей пьесе» (Ал. П. Чехову, 20 ноября). В следующем письме он снова повторял, что «на первом представлении было такое возбуждение в публике и за сценой, какого отродясь не видел суфлер, служивший в театре 32 года» (ему же, 24 ноября).

М. П. Чехов позднее тоже вспоминал: «Это было что-то невероятное. Публика вскакивала со своих мест, одни аплодировали, другие шикали и громко свистели, третьи топали ногами. Стулья и кресла в партере были сдвинуты со своих мест, ряды их перепутались, сбились в одну кучу, так что после нельзя было найти своего места; сидевшая в ложах публика встревожилась и не знала, сидеть ей или уходить. А что делалось на галерке, то этого невозможно себе и представить: там происходило целое побоище между шикавшими и аплодировавшими» (Вокруг Чехова, стр. 187–188).

Некоторые зрители, в частности, художники И. И. Левитан, Ф. О. Шехтель, Н. П. Чехов, находили, что пьеса на сцене «до того оригинальна, что странно глядеть. В чтении же это незаметно» (Ал. П. Чехову, 24 ноября). Будущий театральный критик Н. Е. Эфрос, присутствовавший на спектакле, утверждал впоследствии, что «несмотря на некоторую грубость коршевского исполнения, нивелировавшего оригинальность новых драматургических методов, — эта оригинальность, специально чеховское — они дошли до зрителей, хотя бы до более молодой их части, они произвели впечатление, захватили, особенно в первом акте, у Чехова — лучшем и наиболее „чеховском“» (Николай Эфрос. Московский Художественный театр. 1898–1923. М.-П., 1924, стр. 26).

Очевидное недовольство зрительного зала вызвал последний акт пьесы и особенно развязка, казавшаяся, видимо, недостаточно драматургически подготовленной и малоэффектной (в первой редакции пьесы Иванов умирал естественной смертью — тихо и для всех незаметно). Чехов сам отмечал, что «публика не понимает этой смерти» (Ал. П. Чехову, 20 ноября). В печати говорилось, что окончание пьесы было «встречено относительно холодно» («Новости дня», 1887, 20 ноября, № 319, отд. Театр и музыка). Один из очевидцев потом писал, что публике «особенно странной казалась развязка» (Д. Я. <Д. Я. Языков>. Краткий очерк двадцатипятилетней деятельности театра Ф. А. Корша. 1882–1907. М., 1907, стр. 37). Эфрос, наконец, прямо заявлял, что «финал резко настроил против пьесы, даже произвел что-то вроде скандала» (Николай Эфрос, указ. соч., стр. 26).

На следующий день после премьеры к Чехову на дом явился известный драматург В. А. Крылов и предложил кое-что в пьесе «исправить», «изменить», «прибавить» — «с тем, чтобы он, Крылов, шел за полуавтора и чтобы гонорар делился между ними пополам». Удивленный Чехов «деликатно ему отказал» (Вокруг Чехова, стр. 188; ср. также: А. Федоров. А. П. Чехов. — «Южные записки», 1904, № 32, 18 июля, стр. 10).

На втором спектакле, состоявшемся 23 ноября 1887 г., вместо актрисы Рыбчинской, у которой внезапно заболела дочь, в роли Саши выступила без репетиций Е. В. Омутова (позднее она в «Иванове» играла Сарру). Через много лет она вспоминала, что Чехов на другой день прислал ей только что вышедшую в свет свою книгу «Пестрые рассказы» с надписью: «Евгении Викторовне Омутовой, спасшей мою пьесу» (письмо к Чехову от 18 января 1904 г. — ГБЛ).

Вскоре выбыл еще один участник спектакля, игравший доктора Львова. Чехов, находившийся тогда уже в Петербурге, получил известие об этом от брата Михаила Павловича, который 7 декабря 1887 г. сообщал ему в числе других новостей: «7., Пьеса твоя еще ни разу не давалась и в течение всей этой недели даваться не будет, ибо —

8., У Солонина при смерти отец, и сам Солонин уехал в Саратов: некому играть врача» (ГЛМ).

Таким образом, надежды Чехова на то, что «пьеса пойдет много раз» (Ал. П. Чехову, 21 октября 1887 г.), не оправдались. Он с досадой отзывался о постановке «Иванова» в театре Корша, находил, что его пьесу там «пакостили», «коверкали», «ломали»; он полагал, что «после коршевской игры ни один человек из публики не понял Иванова» (Чеховым, 3 декабря). Чехов указывал на «режиссерские промахи» и «неуверенность» актеров: «Роль знали только Давыдов и Глама, а остальные играли по суфлеру и по внутреннему убеждению». Особенно возмутило его исполнение последнего акта: «Выходят шафера; они пьяны, а потому, видишь ли, надо клоунничать и выкидывать коленцы. Балаган и кабак, приводящие меня в ужас» (Ал. П. Чехову, 20 ноября).

Свою авторскую неудовлетворенность постановкой Чехов, приехав в Петербург, высказал Суворину. Присутствовавший при разговоре фельетонист «Нового времени» В. С. Лялин в очередной газетной заметке передал его содержание и, не называя имен, сообщил о «беседе с молодым автором-драматургом», «о бесчисленных „фантазиях“, допущенных гг. актерами при исполнении его пьесы» и «авторских страданиях, пережитых при первом представлении»: «Один актер, например, совсем не знал роли и говорил что бог на душу положит, не имея никакого понятия о лице, которое он призван изображать; другой, имевший такое понятие, т. е. знавший, кого он должен играть, совсем однако не знал что и как он будет играть, полагаясь во всем на суфлера; комик безбожно перевирал текст, играя, как говорится, совсем из другой оперы».

Подразумевая, без сомнения, сцену графа Шабельского с Лебедевым из IV акта, о которой Чехов упоминал также в приведенном выше письме от 20 ноября 1887 г., фельетонист далее писал: «Сцена такая, например: X., сидя за роялем, под влиянием разных воспоминаний, начинает плакать; Z. спрашивает его, о чем он плачет; X. продолжает плакать, не отвечая на слова; публика недоумевает. В чем дело? X., оказывается, просто забыл, зачем он плачет; что плакать нужно — он помнил, а зачем нужно — забыл. Автор сидит в это время в ложе и все это видит — видит, что местами он сам не узнает своей пьесы, до того она переиначена и искажена. Каково ему в это время? Публика между тем, которая пьесы не знает, судит о ней по искаженному тексту, и этот суд иногда окончательный».

Продолжая свой рассказ, фельетонист в следующем номере газеты сообщил, как «драматическая премьерша, перепутавшая одну пьесу с другой, в конце третьего действия залилась вдруг слезами. Бедный автор вне себя вбегает на сцену. „Что вы сделали! — кричит он. — Помилосердствуйте! Вы должны были разгневанной выбежать вон в конце действия, а вы вдруг заплакали!“ — „Ах, извините, отвечала премьерша, я перепутала: я вчера в третьем действии плакала, ну вот я и сегодня заплакала… “» (Петербуржец. Маленькая хроника. — «Новое время», 1887, 29 ноября, № 4222; 30 ноября, № 4223).

При всех возможных неточностях этого рассказа он представляет несомненный интерес, поскольку основан на действительных фактах, сообщенных Чеховым. Сам Чехов, однако, был возмущен бестактной выходкой «нововременского балбеса», который «поднес в газете такую фигу коршевской труппе»; он опасался, что после этой публикации «Корш снимет с репертуара» пьесу (Чеховым, 3 декабря 1887 г.).

В том же сезоне «Иванов» был поставлен и на провинциальной сцене. 7 ноября 1887 г. Чехов сообщал Киселевой, что его пьеса «уже пущена в обращение» и на той же неделе (то есть до премьеры в Москве) «пойдет в Саратове с Андреевым-Бурлаком в одной из главных ролей». О том же он упоминал и в письме к Ал. П. Чехову от 10 ноября.

Однако документальных сведений об этом спектакле нет. Действительно, труппа товарищества артистов под управлением Г. М. Коврова с участием приглашенного из Москвы В. Н. Андреева-Бурлака гастролировала в саратовском городском театре с 12 по 24 ноября 1887 г. Но ни в объявленном газетами репертуаре, ни в печатных откликах на прошедшие спектакли пьеса Чехова не упоминалась (см.: Ж. С. Норец. Был ли «Иванов» поставлен в Саратове в 1887 году? — «Ученые записки Ленинградского государственного педагогического института», т. 460, 1970, стр. 140–144).

В Харькове 1 и 14 января 1888 г. «Иванов» ставился труппой товарищества артистов с участием Е. Я. Неделина (Иванов), М. И. Свободиной-Барышевой (Анна Петровна) и А. В. Анненской (Саша). 12 и 28 мая та же труппа сыграла «Иванова» в Екатеринославе. 19 февраля 1888 г. «Иванов» был поставлен в Ставрополе товариществом драматических артистов под управлением С. Н. Томского в бенефис артистки С. С. Багрицкой, исполнявшей роль Бабакиной (об этой постановке Чехов упоминал 7 апреля 1888 г. в письме А. Н. Маслову-Бежецкому). 27 октября пьеса шла в Ярославле в исполнении труппы артистов под управлением Н. А. Борисовского (Лебедев) с участием Е. В. Горской, В. А. Агреневой, С. С. Расатова и т. д.

Впоследствии Г. Г. Ге вспоминал, что он «один из первых» ставил пьесу Чехова в провинции и участвовал в ней: «Поставил я ее в Ковне, где она прошла с огромным успехом. Спустя год „Иванов“ с неменьшим успехом прошел в Астрахани. С тех пор эта пьеса стала любимой в провинции» (Л. Львов. Артисты о Чехове (Воспоминания, встречи и впечатления). Г. Г. Ге. — «Новости и Биржевая газета», 1904, 23 августа, № 232).

В печати впервые об «Иванове» сообщалось 9 октября 1887 г. — на страницах «Нового времени»: «Ан. П. Чеховым, как мы слышали, написана комедия в четырех действиях, под заглавием: „Иванов“. Сюжет пьесы нов. Первая постановка на сцену предполагается в Москве» (№ 4171, отд. Театр и музыка). Эта «коммерческая заметка» была напечатана по просьбе самого Чехова, который в письме к Ал. П. Чехову от 6 или 7 октября сообщил ее примерный текст для передачи в редакцию.

31 октября та же газета кратко характеризовала пьесу: «Слышавшие „Иванова“ говорят, что это — очень оригинальная, симпатичная вещь. В постройке пьесы замечается такое искусство, такая умелость, что трудно даже признать ее первым драматическим опытом молодого автора» (<А. Д. Курепин.> Московский фельетон. — «Новое время», 1887, 31 октября, № 4193. Подпись: К.). Извещение о готовившейся «новинке в театре Корша» было напечатано также в «Петербургской газете» (30 октября, № 298), а с 11 ноября анонсы стали публиковаться и московской прессой.

После премьеры одним из первых обрушился на пьесу П. И. Кичеев, который назвал ее «глубоко безнравственной, нагло-цинической путаницей понятий», «отвратительнейшей стряпней», «цинической дребеденью», автора — «бесшабашным клеветником на идеалы своего времени». В Иванове он увидел не «героя переживаемого нами времени», а просто «отъявленного негодяя», совершающего «гнусные выходки», «негодяя, которому нет названия», «негодяя, попирающего все и божеские и человеческие законы» (Петр Кичеев. По театрам. — «Московский листок», 1887, 22 ноября, № 325; см. также письма Чехова А. С. Киселеву и Ал. П. Чехову от 24 ноября). Словам Кичеева о «негодяйстве» Иванова почти буквально вторил Л. И. Пальмин в своем письме Лейкину, написанному в день опубликования статьи Кичеева: «Герой пьесы — невыразимый негодяй, каких и в жизни редко найдешь, но которому автор, очевидно, сочувствует, — может возбудить только чувство омерзения. Во всех сценах нет ничего ни комического, да ничего и драматического, а только ужасная, омерзительная, циническая грязь, производящая отталкивающее впечатление» (см.: Г. А. Бялый. Русский реализм конца XIX века. Изд. ЛГУ, 1973, стр. 158).

В том же тоне и также свидетельствуя о полном непонимании объективной манеры драматургического письма Чехова была выдержана и рецензия С. Н. Филиппова, который обнаружил в пьесе «беспардонное лганье на человеческую природу», «выдумку», «незнание жизни» и аттестовал ее как «десятидневную стряпню», результат «психопатического творчества», «недоношенный плод противузаконного сожительства авторской невменяемости и самого тупого расчета». Иванова он тоже рассматривал как «заведомого мерзавца», «форменного негодяя», «вопиющего мерзавца» («Театр Корша». — «Русский курьер», 1887, 25 ноября, № 325. Подпись: Ph.).

Во взгляде обоих рецензентов на пьесу в обнаженно-вульгарной форме проявилось смешение плана изображения и авторского «я». Они подошли к оценке главного героя пьесы с меркой тех персонажей, которые в самой пьесе трактовали Иванова как заведомого «подлеца». Они отвергли пьесу за то, что автор «симпатизирует своему герою», рисует как «слабохарактерного только и симпатичного страдальца» (Кичеев), «навязывает симпатичнейшие ярлыки» и представляет его «благороднейшим представителем человеческой породы» (Филиппов).

Авторитетный критик «Московских ведомостей» С. В. Флеров-Васильев отнесся к пьесе в целом благожелательно и писал о ней в спокойно-сдержанном тоне (Чехов отметил, что в газете пьесу «похвалили» — Ал. П. Чехову, 24 ноября). В рецензии говорилось: «На театре г. Корша идет новая комедия с оригинальным названием „Иванов“. Это первый драматический опыт г. Чехова, автора целого ряда небольших рассказов, недавно появившихся отдельной книгой под заглавием „В сумерках“. Г. Чехов начинающий писатель и совсем еще молодой человек. Это чувствуется уже из самой пиесы <…> Я не скажу, чтоб это было произведение зрелое. Напротив, в нем много ошибок, ошибок неопытности и неумения. Но оно талантливо».

Критик находил, что «при всей неопытности автора» ему удалось показать в пьесе «живые лица», в которых «тенденции нет никакой». Правда, главный герой представлен рецензентом несколько однопланово: «Иванов прекрасный человек, умный, честный, трудолюбивый, преданный своему делу и отдающий ему всю душу; он безупречный общественный деятель и слывет за умника во всем уезде». Видимо, сознавая, что в пьесе характер Иванова показан гораздо более сложным и выходит за рамки набросанного им портрета, критик склонен был объяснить это расхождение только неопытностью и неумением драматурга: «Я до конца дожидался разъяснения мне автором характера Иванова. Разъяснения этого не последовало. Автор виноват <…> Я думал сначала, что автор намеренно держит его в первых актах в полутени, чтобы потом одним эффектным сценическим поворотом бросить на него полный свет. Этого не случилось. Г. Чехов просто не справился со своим героем» (С. Васильев. Театральная хроника. XII. — «Московские ведомости», 1887, 23 ноября, № 323).

Новый подход к Иванову высказали рецензенты, полагавшие, что негероическое изображение «героя» пьесы входило в творческие планы драматурга. Так, в анонимной корреспонденции «из Москвы», напечатанной в «Новом времени» и принадлежавшей А. Д. Курепину (его авторство подтверждается письмом Чехова к Ал. П. Чехову от 24 ноября 1887 г.), утверждалось, что главное лицо пьесы было «задумано автором оригинально». Далее говорилось: «Герои пьес обыкновенно отличаются яркими достоинствами или столь же яркими недостатками; у Иванова нет ни тех, ни других. Это — заурядный человек, честный, но не сильный характером; не он создает себе жизнь, а жизнь зачастую распоряжается им». Однако основной конфликт в пьесе был трактован Курепиным суженно — только как столкновение честной личности с враждебной внешней средой, как поединок Иванова со сплетней, которая, «измучивши Иванова, окончательно добивает его…» («Новое время», 1887, 22 ноября, № 4215, отд. Театр и музыка).

Стремлением глубже проникнуть в авторский замысел отличалась статья неизвестного автора, написанная в форме письма в редакцию газеты «Новости дня», которую Чехов назвал «длинной защитительной речью» (В. Н. Давыдову, 1 декабря). Нападки на пьесу автор статьи объяснил тем, что рецензенты просто «не отгадали» смысл явлений и характеры лиц, не поняли, что пьеса Чехова скроена не шаблонно, не по известной мерке, что именно в этом и состоит ее особый интерес.

Разъясняя возникшие недоумения, автор статьи писал так, будто ему были хорошо известны авторские намерения: «Об Иванове сложилось мнение как раз в том духе, какой нежелателен был автору, вне всякого сомнения, имевшему в виду, что найдется много близоруких людей, составляющих себе убеждения наотмашь. Он нарочно вывел в пьесе несколько посторонних лиц, толкующих об Иванове вкривь и вкось как о человеке безнравственном, бесчестном, и этим как бы хотел предостеречь зрителей от неверного понимания; случилось же наоборот. Иванов не был понят, лучше — его не хотели понять, не хотели признать его живым лицом…».

В статье утверждалось, что Чехов поставил в пьесе целый ряд вопросов животрепещущей важности: ему удалось «схватить выдающиеся черты типичного характера», «вывести его на свет божий, представить его нашим глазам как живую действительность». В понимании рецензента Иванов — обыкновенный, средний, «дюжинный человек, без запаса твердых убеждений, при полном отсутствии характера», который страдает «общепризнанным теперь» недугом — «нервной импотенцией, если можно так выразиться». При этом существенно, что драматичность положения героя автор статьи не свел только к конфликту между ним и пошлым обществом, но отметил также противоречия в «духовной сфере» Иванова, обнаружил в нем самом «целый мир адских мук и терзаний, от которых он не может освободиться» («Еще два слова об „Иванове“ (Письмо в редакцию)». — «Новости дня», 1887, 30 ноября, № 329, отд. Театр и музыка. Подпись: N.).

Стр. 221.…Nicolas-voilà… — Из популярных в 80-е гг. куплетов, исполнявшихся, в частности, с большим успехом В. Н. Давыдовым. Впоследствии артист Александринского театра Ю. М. Юрьев писал о нем: «А его „Николя, вуаля-а-а-а“ — своего рода шедевр» (Ю. М. Юрьев. Записки, т. I. М. — Л., 1963, стр. 439).

Стр. 224.

…мадам Анго или Офелия… — Персонажи оперетты Ш. Лекока «Дочь мадам Анго» и трагедии Шекспира «Гамлет».

…pschutt… — пшют, прозвище, обозначавшее праздного прожигателя жизни, модного щеголя и вертопраха с манерами человека «высшего общества».

…Поймешь ли ты души моей волненье… — Популярный в 80-е гг. романс Н. С. Ржевской.

Стр. 227.

…кукуевец — слово, широко употреблявшееся с нарицательным оттенком в журналистике и обиходной речи в 80-е гг., в том числе — в фельетонах и рассказах Чехова, и обозначавшее тип бесчестного дельца и хапуги. Получило распространение в связи с происшедшей в 1882 г. близ деревни Кукуевки (под Мценском) крупной железнодорожной катастрофой. Расследование ее причин и поиски виновников «кукуевки» вскрыло царившие на Московско-Курской железной дороге беспорядки, преступную безответственность, служебные злоупотребления и хищничество.

…свинья в ермолке ~ Моветон… — Из письма Хлестакова Тряпичкину в комедии Гоголя «Ревизор» (д. V, явл. 8).

Стр. 235.…первый заем стоит уже 270, а второй без малого 250… — В 1887 г. наблюдалось значительное повышение биржевого курса пятипроцентных внутренних выигрышных (лотерейных) займов 1864 г. и 1866 г., имевших преимущественный спрос в среде мелких держателей капитала. Уровня цен, названного Бабакиной, сторублевые билеты этих займов достигли в августе 1887 г. (в сентябре уже превысили его).

Стр. 243.

Люблю в тебе я прошлые страданья… — Из стихотворения Лермонтова «Нет, не тебя так пылко я люблю…», положенного на музыку. Наиболее известны романсы П. П. Булахова, Ф. Г. Голицына и А. И. Шишкина.

Знаем, как вы плохо в шашки играете… — Слова Ноздрева, обращенные к Чичикову — из «Мертвых душ» Гоголя (т. I, гл. 4).

Стр. 246. Я вновь пред тобою. — Начальные строки «цыганского» романса на слова стихотворения В. И. Красова «Стансы» («Опять пред тобой я стою очарован…»).

Стр. 253. У Франции политика ясная ~ Драться не будут. — Милитаристская политика Германии привела в 1887 г. к резкому обострению отношений с Францией. Перспектива франко-германской войны трижды в течение 1887 г. (в январе — феврале, апреле и сентябре) выступала на первый план и волновала общественное мнение европейских стран.

Стр. 254.…Жомини да Жомини, а о водке ни полслова. — Из стихотворения Д. В. Давыдова «Песня старого гусара».

Стр. 256. Доктор, батюшка, спасите, смерти до смерти боюсь… — Перефразировка строк из «Докторской серенады» В. Х. Давингофа (слова А. М. Ушаковой); в подлиннике: «Доктор, друг, меня спасите, смерти страшно я боюсь…»

Стр. 267. Явилась ты, как пташка к свету… — Из романса Е. С. Шашиной «Три слова» (текст О. П. Павловой); в подлиннике: «Явился ты!.. Как пташка к свету, неслась к тебе душа моя…»

Стр. 273. …акциями Скопинского банка. — Намек на нашумевшее в 1884 г. судебное дело о злоупотреблениях и крахе банка в г. Скопине Рязанской губернии (см. «Картинки из недавнего прошлого» — т. III Сочинений, а также фельетон «Дело Рыкова и комп.» — т. XVI).

Стр. 274. У Гоголя две крысы, сначала понюхали, а потом ушли… — Городничий в «Ревизоре» рассказывает, что ему снились «две необыкновенные крысы», которые «пришли, понюхали — и пошли прочь» (д. I, явл. 1).

Стр. 280. Да не сиди, Сашенька, не сиди… — Одна из «каравайных» песен свадебного обряда, которую подружки невесты поют в день перед венцом, до девичника.

Стр. 282.…марш из «Бокаччио»… — Из I акта оперетты Ф. Зуппе (1879).

Стр. 283. …точно Тит Титыч… — По имени купца Брускова из комедии А. Н. Островского «В чужом пиру похмелье» (1856).

Стр. 290. О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек… — Цитата из «Оды, выбранной из Иова, глава 38, 39, 40 и 41» Ломоносова. Тот же стих и так же некстати произносит Хлестаков в момент объяснения с Марьей Антоновной в «Ревизоре» Гоголя (д. IV, явл. 12).

Впервые — «Новое время», 1888, 30 августа, № 4491, стр. 2–3. Заглавие: Медведь. Шутка в одном действии. Подпись: А. П.

В 1888 г. вышло в свет литографированное издание: Медведь. Шутка в одном действии Ан. Чехова. Посвящается Н. Н. Соловцову. Литография Московской театральной библиотеки Е. Н. Рассохиной (ценз. разр. 4 октября 1888 г.).

Перепечатано в журнале «Артист», 1890, кн. 6, февраль, и в приложении к журналу «Будильник», 1893, №№ 40–42 от 10, 17 и 24 октября.

Включено в сборник «Пьесы» (1897).

Вошло в издание А. Ф. Маркса.

Сохранилась рукопись — цензурный экземпляр пьесы: Медведь. Шутка в одном действии Ан. Чехова. Посвящается Н. Н. Соловцову. На обложке штемпель с датой представления в цензуру: «22 сен<тября> 1888» и резолюция цензора: «К представлению дозволена, с разрешения г. начальника. См. рапорт 24 сентября 1888. Цензор др<аматических> соч<инений> С. Донауров. 27 сентября 1888» (ЛГТБ).

Печатается по тексту: Чехов, т. VII, стр. 5-23, с исправлением:

Стр. 298, строка 11: в комнаты прет — вместо: в комнату прет (по тексту «Нового времени»)

Чехов написал пьесу в феврале 1888 г., вскоре после окончания повести «Степь» (отправлена в журнал «Северный вестник» 3 февраля 1888 г.). 22 февраля он сообщал И. Л. Леонтьеву (Щеглову): «Ничего не делаю. От нечего делать написал водевиль „Медведь“». И в тот же день Я. П. Полонскому: «От нечего делать написал пустенький французистый водевильчик под названием „Медведь“. <…> На „Степь“ пошло у меня столько соку и энергии, что я еще долго не возьмусь за что-нибудь серьезное».

Сохранилось воспоминание А. С. Лазарева (Грузинского) о том, как зимой 1888 г. Чехов читал свою пьесу: «Взял со стола тоненькую тетрадь и, стоя посреди комнаты, жестикулируя, меняя голос, прочел нам очень живую и веселую пьеску. Это был только что законченный им „Медведь“. Читал Чехов мастерски — известно, что в ранней юности он не без успеха выступал на сцене; всю пьеску он прочел свободно, не задыхаясь, не спадая с голоса, хотя от публичных выступлений на литературных вечерах уклонялся и тогда и позже, ссылаясь на слабость голоса, на быструю утомляемость» (Чехов в воспоминаниях, стр. 170).

В «Новом времени» пьеса была напечатана без подписи, с инициалами: А. П. Угадавший подлинное имя автора А. Н. Плещеев спрашивал Чехова 13 сентября 1888 г.: «А ведь это Вы написали в „Новом времени“ шутку „Медведь“? Мне кажется, на сцене она была бы очень забавна. Я по некоторым штришкам узнаю Вашу руку» (ЛН, стр. 330). Леонтьев (Щеглов) делился своим впечатлением от пьесы: «Ваш „Медведь“ мне очень понравился — написано бегло, ярко и сжато, именно так, как надо писать подобные вещи. Здесь Савина и Сазонов, а в Москве Мартынова и Соловцов могут сделать безделке популярность» (12 сентября 1888 г. — ГБЛ).

14 сентября Чехов ответил Леонтьеву (Щеглову): «Вам нравится „Медведь“? Коли так, пошлю его в цензуру».

23 сентября цензор драматических сочинений С. И. Донауров дал отрицательное заключение: «Неблагоприятное впечатление, производимое этим более чем странным сюжетом, увеличивается вследствие грубости и неприличия тона всей пьесы, и поэтому я полагал бы, что к представлению на сцене оно совершенно не пригодно» (ЦГИА; Чехов. Лит. архив, стр. 261).

Запрещения, однако, не последовало. Начальник Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистов, прочитав рапорт цензора, наложил резолюцию: «Я эту пьесу читал. Мне кажется, что следовало бы исключить из нее некоторые грубые выражения, а что касается сюжета, то при всей пустоте его, он не содержит ничего предосудительного» (там же). В тексте было вычеркнуто несколько грубых фраз. В явл. 5 слова Смирнова: «Вы узнаете у меня Сидорову козу и Кузькину мать, в рот вам дышло, сто чертей и одна ведьма!» (заменено словами: «Узнаете вы меня!»); в явл. 8 — его суждения о женщинах: «шкодливы, как кошки, трусливы, как зайцы…»; в явл. 9 — слова Поповой: «Бревно грубое!»

Чехов после прохождения пьесы в цензуре заметил в письме от 2 октября А. С. Суворину: «„Медведь“ пропущен цензурой (кажется, не безусловно) и будет идти у Корша. Соловцов жаждет играть его».

Пьеса ставилась и перепечатывалась в дальнейшем без слов, исключенных цензурой. В настоящем издании они также не восстанавливаются, поскольку этого не сделал сам Чехов в сборнике «Пьесы» и в прижизненном собрании сочинений; редактируя в конце жизни ранние сочинения, он обычно освобождал их от экспрессивных слов и выражений, подобных тем, какие содержатся в первопечатном тексте «Медведя».

Рукопись, представленная в цензуру, несколько отличалась от газетной публикации: была обозначена фамилия автора, появилось посвящение Н. Н. Соловцову. В репликах Смирнова сняты: «черт меня возьми совсем? Как я могу не сердиться?» (явл. 4) и «Мокрого места не останется!» (явл. 9); в речи Поповой — дважды повторенное «Вы нахал!» (явл. 9). Внесены небольшие стилистические поправки (в основном — перестановка слов).

Литографированное издание, повторившее утвержденный театральной цензурой текст, вышло около 10 октября 1888 г. В журналах «Артист» и «Будильник» водевиль перепечатывался без авторской правки (в «Артисте» нет посвящения Соловцову; в «Будильнике» появилось довольно много опечаток).

Чехов внес новые изменения в текст лишь в 1896 г., для сборника «Пьесы». Вместо пяти явлений стало одиннадцать: первое явление разбито на три, второе — на четыре, третье — на три, и лишь два последних явления остались, как были; в связи с этим изменены порядковые номера. Снято посвящение Соловцову, появившееся снова в марксовском издании. В тексте сделано несколько поправок: в словах Луки «горничные и кухарки» — на «горничная и кухарка»; в его обращении к Поповой: «Молодые, красивые» — на «Молодая, красивая». Вычеркнута одна фраза в монологе Смирнова о женщинах (явл. 8) и сняты его нападки на турнюр («не позабыли надеть турнюр», «Хоть турнюр, хоть ямочки на щеках»). Упоминание о «турнюре» все-таки осталось — в явл. 6, но и оно исчезло при подготовке текста для собрания сочинений. В сборнике «Пьесы» нет сердитой реплики Поповой: «Через год получите!» (явл. 8), обострявшей и без того горячий конфликт.

Для собрания сочинений Чехов внес в текст «Медведя» лишь несколько поправок. В речи Луки литературное «да уж поздно будет» заменено народным: «ан поздно будет»; в одежде Смирнова вместо шляпы появилась фуражка (ремарка в явл. 10); в двух случаях изменены слова (одно вставлено, одно поправлено).

Как и в других пьесах, вошедших в марксовское издание, в тексте «Медведя» существенно изменена пунктуация: сокращено число многоточий, меньше стало восклицательных знаков.

В середине октября 1888 г. Чехов писал А. Н. Маслову (Бежецкому) о предстоящей постановке «Медведя» в театре Корша и «Лебединой песни» в Малом театре: «В этот сезон у меня пойдут две одноактных штуки: одна у Корша, другая на казенной сцене. Обе написаны между делом. Театра я не люблю, скоро утомляюсь, но водевили люблю смотреть». И добавлял шутливо: «Верую я в водевиль и как автор: у кого есть 25 десятин земли и 10 сносных водевилей, того я считаю обеспеченным человеком — вдова его не умрет с голоду».

Премьера «Медведя» в театре Корша состоялась 28 октября 1888 г. Роли исполняли Н. Д. Рыбчинская (Попова), Н. Н. Соловцов (Смирнов), Н. В. Светлов (Лука). Вечер был посвящен бенефису Светлова; давали, кроме «Медведя», «Очаровательный сон» Антропова (переделка повести Достоевского «Дядюшкин сон») и «Завтрак у предводителя» Тургенева. Наибольший успех, по отзывам театральных критиков, имела пьеса Чехова. Автор присутствовал на спектакле; его дважды вызывали.

2 ноября 1888 г. Чехов описывал этот спектакль Леонтьеву (Щеглову): «Соловцов играл феноменально. Рыбчинская была прилична и мила. В театре стоял непрерывный хохот; монологи обрывались аплодисментами. В 1-е и 2-е представление вызывали и актеров и автора. Все газеты, кроме Васильева, расхвалили… Но, душа моя, играют Соловцов и Рыбчинская не артистически, без оттенков, дуют в одну ноту, трусят и проч. Игра топорная. <…> Видаюсь с Тихоновым. Он советует послать „Медведя“ в Александринку». Леонтьев (Щеглов), отвечая Чехову, советовал то же: «Савина, если захочет, наделает чудеса из Вашей грациозной „Поповки“, а Сазонов, хотя и будет „дуть в одну ноту“, но с Савиной сыграется как нельзя лучше…» (ГБЛ).

На втором спектакле в театре Корша (31 октября 1888 г.) Попову играла А. Я. Глама-Мещерская. «После первого представления, — рассказывал Чехов 2 ноября в письме Леонтьеву (Щеглову), — случилось несчастье. Кофейник убил моего медведя. Рыбчинская пила кофе, кофейник лопнул от пара и обварил ей всё лицо. Второй раз играла Глама, очень прилично. Теперь Глама уехала в Питер и, таким образом, мой пушной зверь поневоле издох, не прожив и трех дней. Рыбчинская обещает выздороветь к воскресенью».

3 ноября 1888 г. Чехов сообщил Плещееву: «Мой „Медведь“ прошел у Корша шумно», а 5 ноября писал Н. А. Лейкину: «У меня с большим успехом идет у Корша шутка „Медведь“. По всем видимостям, этот медведь надолго прилипнет к репертуару, а в провинции и на любительских сценах его будут часто разделывать». Игрой актеров он был, однако, по-прежнему недоволен и 10 ноября написал Плещееву: «Мой „Медведь“ в Москве идет с большим успехом, хотя медведь и медведица играют неважно».

Тогда же М. П. Чехов приглашал двоюродного брата Г. М. Чехова приехать в Москву: «Теперь в театре идет новая пьеса Антона „Медведь“, за которую публика всякий раз вызывает автора и рукоплещет ему с азартом. Приезжай, посмотришь. А посмотреть стоит» (ЛН, стр. 857).

7 ноября 1888 г. экземпляр литографированного издания был отправлен в Театрально-литературный комитет. Суворину в этот день Чехов писал: «Все мне советовали послать „Медведя“ в Александринку. У Корша публика рыгочет, не переставая, хотя Соловцов и Рыбчинская играют совсем не артистически. Я с сестрой сыграли бы лучше». И Леонтьеву (Щеглову), который должен был отвезти пьесу в Комитет: «Если пьесу одобрят, то свободный экземпляр возьмите и вручите актеру или актрисе по своему усмотрению. Вы рекомендуете Савину и Сазонова? Хорошо. Тихонов рекомендует Далматова и Васильеву… И это хорошо. То есть, мне решительно всё равно, так как питерской труппы я не знаю».

12 ноября пьеса была представлена в Комитет и одобрена «большинством голосов» к представлению на сцене императорских театров (резолюция на обложке литографированного издания — ЛГТБ; письмо Плещеева от 16 ноября 1888 г. — ЛН, стр. 338).

Суворин сообщил Чехову о желании М. Г. Савиной играть в «Медведе». «Благодарю Вас, Алексей Сергеевич, за Савину, т. е. за весть о ней, — отвечал Чехов 11 ноября. — Я думаю, она отлично разделала бы медведицу. Но представьте мою маленькую беду! Жан Щеглов, которому я послал 2 экз. „Медведя“ для Театрально-литературного комитета, сегодня пишет мне, что он по совету В. П. Буренина снес моего „Медведя“ Абариновой к ее бенефису. Тон у Жана Щеглова радостный: счастливчик, мол, тебя удостоили! Боюсь, как бы не произошла неловкость. Про Савину я слыхал много хорошего, Абариновой совсем не знаю, а потому не имею причин разделять радостный тон Щеглова. В ответ на его письмо написал, что я Савиной дал уже согласие». В письме к Леонтьеву (Щеглову), отправленном в тот же день, Чехов назвал Савину «высокоталантливой и божественной».

«Савина хочет играть моего „Медведя“ — она была у Суворина, взяла мой адрес и номер с „Медведем“. В Москве он идет с треском, пойдет и в провинции шибко. Вот не знаешь, где найдешь, где потеряешь» (Плещееву, 13 ноября 1888 г.).

18 ноября Чехов просил брата Александра Павловича: «Если случится узнать, когда в Александринке пойдет мой „Медведь“, то уведомь». Ал. П. Чехов отвечал шутливо 22 ноября: «Завтра же я еду к Савиной и, если она соблаговолит принять меня во фраке, немедленно отпишу, ибо „Медведя“ хочет и хлопочет ставить она» (Письма Ал. Чехова, стр. 223).

Условие с дирекцией императорских театров на постановку «Медведя» было заключено лишь 29 января 1889 г. (ЦГАЛИ). Между тем первое литографированное издание разошлось так быстро, что понадобилось второе. Уже 23 декабря 1888 г. Чехов писал Суворину: «„Медведь“ печатается вторым изданием. А Вы говорите, что я не превосходный драматург».

В феврале 1889 г. и второе издание пьесы было «на исходе» (Суворину, 20 февраля 1889 г.).

На сцене Александринского театра водевиль «Медведь» «прошел с фурором» (письмо Плещеева Чехову, 7 февраля 1889 г. — ЛН, стр. 344). Премьера состоялась 6 февраля 1889 г. Роли исполняли: М. Г. Савина (Попова), Н. Ф. Сазонов (Смирнов), К. А. Варламов (Лука).

Чехов не был доволен игрой Сазонова: «Сазонов скверно играет в „Медведе“. Это очень понятно. Актеры никогда не наблюдают обыкновенных людей. Они не знают ни помещиков, ни купцов, ни попов, ни чиновников. Зато они могут отлично изображать маркеров, содержанок, испитых шулеров, вообще всех тех индивидуев, которых они случайно наблюдают, шатаясь по трактирам и холостым компаниям. Невежество ужасное!» (Суворину, 25 ноября 1889 г.).

Вскоре пьеса «Медведь» перешла на провинциальные, частные и любительские сцены.

В одном из писем конца 1888 г. Чехов шутил по поводу того, что его «Медведя» «играют у министров» (Суворину, 19 декабря 1888 г.; речь шла о домашних спектаклях у министра финансов И. А. Вышнеградского и в министерстве иностранных дел; здесь роли исполняли профессиональные актеры: М. Г. Савина, Н. Ф. Сазонов, К. А. Варламов, В. Н. Давыдов). Позднее А. А. Хотяинцева, встретившаяся с Чеховым в Ницце в конце 1897 г., вспоминала его слова: «А вы играли в моем „Медведе“? Нет? Очень приятно, а то каждая почти барышня начинает свое знакомство со мной: „А я играла вашего „Медведя“!“» (ЛН, стр. 610).

О том, с каким триумфом шла пьеса в театрах Москвы и в провинции, рассказывал М. П. Чехов: «Антошиного „Медведя“ ставили у себя на домашних сценах министр финансов и министр иностранных дел; говорят, что весь высший свет хохотал, глядя на пьесу Антона. На той неделе „Медведь“ пойдет на императорской сцене, а сейчас уже в 11-й раз его жарят в Русском драматическом театре в Москве» (письмо Г. М. Чехову, 14 декабря 1888 г. — ЛН, стр. 857). По сведениям, содержащимся в письме М. П. Чехова от 12 марта 1889 г., пьесу «Медведь» играли тогда в Москве, Харькове, Калуге, Полтаве, Новочеркасске, Таганроге, Ревеле, Кронштадте, Томске, Киеве, Туле, Тифлисе, Казани, Ярославле, Иваново-Вознесенске, Костроме, Симбирске. 12 марта 1889 г. в письме к двоюродному брату Георгию в Таганрог М. П. Чехов передавал просьбу старшего брата: «Антоша просит тебя очень убедительно выслать ему или афишку „Медведя“ или тот № „Таганрогского вестника“, где о нем говорится» (ЛН, стр. 858).

Артист Е. Я. Неделин, исполнитель роли Иванова в Харьковском товариществе драматических актеров, писал Чехову 18 февраля 1889 г.: «Такое же спасибо примите и за Медведя, которого я играл уже 5 раз, а 6-ой раз играю в прощальный спектакль 19-го февраля. „Медведь“ имел очень большой успех и служил большей приманкой для публики, чем капитальная пьеса спектакля; здесь все положительно восторгаются этой пьеской, и приемам нет конца — спасибо!» (ГБЛ).

Известно, что одним из первых публичных выступлений В. Э. Мейерхольда было исполнение роли Луки в «Медведе», поставленном пензенским кружком любителей драматического искусства в начале 1890-х гг. (см. ЛН, стр. 417).

В Москве о праве ставить пьесу спорили театр Корша и новый театр — Абрамовой (просуществовал один сезон в 1889/1890 г.). 18 сентября 1889 г. Чехов писал Леонтьеву (Щеглову): «<…> из-за „Медведя“ Корш ругается с Абрамовой: первый тщетно доказывает свое исключительное право на сию пьесу, а абрамовский Соловцов говорит, что „Медведь“ принадлежит ему, так как он сыграл его уже 1817 раз. Сам черт не разберет!»

С 19 по 30 апреля 1889 г. в Одессе гастролировало Товарищество московских драматических артистов (с участием петербургских актеров), ставившие пьесы «Иванов» и «Медведь». В письме к брату Александру Павловичу Чехов просил собрать «Новороссийский телеграф» с 15 апреля по 1 мая или «соответствующие номера» «Одесского вестника»: «Возьми и скорее вышли мне заказною бандеролью, чем премного меня обяжешь». В «Новороссийском телеграфе» за время гастролей столичных артистов подробных рецензий не появилось; о «Медведе» же было сказано, что он служит «блестящим подтверждением истины, что для живого, оригинального, искреннего таланта нет избитых и пустяшных тем» («Новороссийский телеграф», 1889, 25 апреля, № 4399).

Когда в 1890 г. по дороге на Сахалин Чехов был в Сибири, там в разных городах шли «Медведь» и «Предложение». Газета «Восточное обозрение» отмечала превосходное, живое исполнение в иркутском театре шуток Чехова — «бытовых сцен из повседневной будничной жизни», написанных в «гоголевском духе» («Восточное обозрение», 1889, 22 октября, № 43; 1890, 15 и 29 апреля, №№ 15 и 17). В газете «Владивосток» (1889, 22 и 29 января, №№ 4 и 5) говорилось, что «прошел очень хорошо» новый водевиль «Медведь» с участием Молчанова и Стрельской (сведения о сибирских газетах сообщены М. Л. Семановой).

3 февраля 1892 г. Чехов смотрел «Медведя» в Воронеже, когда поехал по делам организации помощи голодающим (письмо к М. П. Чеховой).

11 апреля 1895 г. водевиль был поставлен в Обществе искусства и литературы («Русские ведомости», 1895, № 98). Зимой 1900 г. на вечере, устроенном Обществом в Охотничьем клубе на Воздвиженке, присутствовал Л. Н. Толстой. Были поставлены «Свадьба» и «Медведь». Как писала 16 декабря О. Л. Книппер, Толстой «смеялся до упаду, и ему понравилось» («Переписка А. П. Чехова и О. Л. Книппер», т. I. М., 1934, стр. 242).

В сентябре 1895 г. Ал. П. Чехов послал брату в письме вырезку из «Кубанских областных ведомостей», где сообщалось о постановках «Медведя» и «Предложения»: «В „Кубанских областных ведомостях“ пишут о Вас: „Весь эффект прекрасного водевиля А. Чехова „Предложение“ пропадал, благодаря удивительному незнанию своих ролей г-жою Невериной и г. Дорошенко; только г. Касиненко и заслуживает внимания.

И в том же номере анонсируют: „Сегодня, в воскресенье, пойдет малорусская драма в 5 действ. „Ой, не ходы, Грыцю, та на вечерници“, Соч. М. П. Старицкого, и водевиль „Медведь“, Соч. А. Чехова“» (Письма Ал. Чехова, стр. 314–315).

В 1898 г. «Медведь» шел на сцене Малого театра с участием А. П. Щепкиной (Попова), Н. М. Подарина (Смирнов) и П. Я. Рябова (Лука). По этому поводу к Чехову обращалась 26 сентября 1898 г. Т. Л. Щепкина-Куперник, и Чехов дал согласие на постановку. (Сохранился договор Дирекции императорских театров с Чеховым на представление «Медведя» — ЦГТМ; см. стр. 297.)

Критические отзывы на постановки «Медведя» были немногочисленны.

Шумно откликнулись газеты лишь на первую постановку — в театре Корша. Газета «Новости дня» сообщала: «Новая пьеса „Медведь“, <…> данная вчера в бенефис Н. В. Светлова на сцене театра Корша, прошла очень бойко; автор дважды был дружно вызван вместе с г-жой Рыбчинской и г. Соловцовым, исполнявшими роли в этой пьесе. <…> Бенефициант был встречен публикой аплодисментами и подарком» (1888, 29 октября, № 1910). Через два дня в той же газете была напечатана подробная рецензия на спектакль: «Полная юмора игра г-жи Рыбчинской и г. Соловцова много способствовала успеху пьесы. Фраза Елены: „Я с удовольствием влеплю пулю в ваш медный лоб“ — была покрыта гомерическим аплодисментом. Соловцову аплодировали всей залой во время самого действия» (1 ноября, № 1913). В газете «Театр и жизнь» рецензент, подписавшийся Н. П., писал: «„Медведь“ — это форменная шутка, построенная на „невозможном“ анекдоте и не претендующая на жизнь или „естественность“. <…> Благодаря великолепной игре г-жи Рыбчинской и г. Соловцова публика хохотала до упада. Автора вызывали. Театр был полон. Бенефицианта встретили очень ласково и поднесли ему серебряный сервиз на плато, покрытом цветами» (1888, 30 октября, № 172).

«Русские ведомости» отмечали в разделе «Театр и музыка»: «Самой интересной пьесой бенефиса была новая одноактная шутка г. Ант. Чехова „Медведь“. Это очень грациозная вещица, написанная хорошим языком и с большим талантом. Это шутка, но в ней много жизненного <…> Пьеска дышит свежестью таланта и оригинальностью сцен <…> Автора шумно вызывали два раза» (31 октября, № 300).

В «Русском курьере» заметка появилась тоже 31 октября (№ 301; подписана: С. Ф.): «Маленькая одноактная шутка г. Антона Чехова „Медведь“ — хорошенькая и грациозная вещица. Только ее следует разыгрывать очень тонко. Она вся состоит, особенно мужская роль в ней, из многочисленных переходов и психологических нюансов. Несмотря на простоту рисунка характера этой роли, в ней заключается такой благодарный материал для тонкого исполнения художника-артиста, что последний может преподнести публике настоящий перл». Сочувственный отзыв поместил и журнал «Будильник»: «Наша публика совсем отвыкла от „оригинального“ и „задорного“; между тем в маленькой шутке Чехова она встретила сразу и грубую житейскую правду, и душевную психологию, и невероятный фарс, и яркие искры молодого таланта» (Свой. Театрально-музыкальные заметки неприсяжных рецензентов. — «Будильник», 1888, 6 ноября, № 43, стр. 6).

Две рецензии были отрицательны. Об одной из них упоминал Чехов в письме к Леонтьеву (Щеглову) — отзыв С. Васильева (псевдоним театрального критика С. В. Флерова): «В пьесе три действующие лица: вдова, гость, лакей. Это нечто вроде французских proverbes; различие лишь в том, что те, при всей своей внешней простоте, обдуманы и обработаны до мельчайших подробностей, как настоящие „кабинетные“ вещицы, между тем как г. Чехов допускает такую вопиющую невозможность, как вызов женщины на дуэль. Эта необдуманная подробность тем более бросается в глаза, что на ней построен перелом пьесы, перемена отношений между двумя лицами.

Г. Соловцов, играющий роль „медведя“, очень верно берет темп, нужный для такого рода вещиц; но даже и при этой быстроте темпа нет возможности „скользнуть“ по неправдоподобности вызова женщины на барьер» («Московские ведомости», 1888, 31 октября, № 302).

В другом отзыве подчеркивалось обилие в пьесе бранных слов: «В чем же кроме этого заключается комизм „Медведя“?.. Мы все видим в Чехове крупный талант, но несомненно ложно направленный… „Медведь“ — шутка, но не шуточными последствиями грозит она молодому писателю. Это опасный путь, Чехов!» («Русское слово», 1888, 5 ноября, № 45).

С нападками, неловко завуалированными комплиментами, выступил и рецензент «Новостей и Биржевой газеты» (подпись: XII): «Это — ходульная, но, в то же время, чрезвычайно ловко написанная вещица, — талантливый гротеск, не требующий от зрителя ничего, кроме доброго расположения духа.

Как автор коротеньких рассказцев г. Чехов имеет крупный успех среди читающей публики; наоборот, его „большие“ вещи не имели успеха ни в публике, ни среди рецензентов. Та же участь постигла его и на сцене: громоздкая и притязательная комедия его „Иванов“ провалилась; „Медведь“ имел и будет иметь успех — как очень милый пустячок, услаждающий нетребовательную публику <…>. Я уверен, что г. Чехов и не мечтал заявиться с этим пустячком на сцене театра, смысл существования которого исчерпывается высокопробным репертуаром, а не материальной стороной дела, не сборами…

В „Медведе“ сказывается слабая сторона автора как драматурга: он „манерничает“, „ломается“… Как в „Иванове“ он угостил нас неестественным выходом какого-то „винтера“, сокрушающегося о потерянной взятке, так и тут: лишняя осьмушка овса, которую неутешная вдовица приказывает дать любимой лошади ее покойного мужа и которую она отменяет после того, как воинственный сосед завоевывает ее сердце (veni, vidi, vici[36]) — прямо-таки комична!» («Новости и Биржевая газета», 1888, 19 ноября, № 320).

В одной из рецензий было высказано мнение, которое затем утвердилось в литературе о Чехове: «Кстати, нельзя не заметить, что основной мотив вещицы названного автора аналогичен с мотивом, на котором построена одноактная комедия „Победителей не судят“» («Русский курьер», 1888, 31 октября, № 301).

По воспоминаниям Леонтьева (Щеглова), самый замысел «Медведя» возник у Чехова после того, как он увидел в театре Корша одноактную комедию Н. Самойлова «Победителей не судят», представляющую собой переделку французского водевиля Пьера Бертона «Les jurons de Cadillac», в которой «восхищали в шестидесятых годах в Михайловском театре петербургскую публику г-жа Напталь-Арно и г. Дьёдонне. У Корша отличались г-жа Рыбчинская и г. Соловцов» (Чехов в воспоминаниях, 1954, стр. 150). Главную роль исполнял Н. Н. Соловцов.

В пьесе Самойлова действуют также три лица: графиня (молодая вдова), князь Головин (моряк) и лакей. Сюжет строится на укрощении грубого, но добродушного моряка великосветской красавицей: она обещает выйти за него замуж, если он выдержит испытание — в положенные полчаса разговора не употреблять грубых слов. Однако в этом водевиле очень мало общего с пьесой Чехова. Леонтьев (Щеглов) справедливо отмечал, что пьеска Самойлова — «довольно-таки топорная». Вероятно лишь то, что Чехов писал свой водевиль, учитывая будущего исполнителя — Соловцова. «Водевиль этот был написан Чеховым под впечатлением игры и внешности артиста театра Корша Н. Н. Соловцова. Это был огромного роста, неуклюжий, с громким голосом, но довольно талантливый актер, жаловавшийся на то, что его постоянно затирают и не дают ему хороших ролей» (М. П. Чехов. Антон Чехов. Театр, актеры и «Татьяна Репина», стр. 15).

Еще в 1889 г. к Чехову обратился В. К. Миткевич, офицер и литератор, с просьбой о разрешении перевести пьесу на французский язык. Чехов ответил 12 августа 1889 г.: «Против Вашего желания перевести моего „Медведя“ я ничего не имею. Напротив, это желание льстит мне, хотя я заранее уверен, что на французской сцене, где превосходные водевили считаются сотнями, русский водевиль, как бы удачно он написан ни был, успеха иметь не будет».

Миткевич собирался поехать во Францию и там поставить пьесу. Поездка не состоялась, и в 1893 г. он вновь обращался с тою же просьбой (письмо Миткевича от 27 сентября 1893 г. переправил брату Ал. П. Чехов. — Письма Ал. Чехова, стр. 496). На это письмо Чехов, вероятно, не ответил.

В 1898 г. завязалась переписка с лектором по русской литературе в Париже Я. С. Мерпертом. Мерперт просил Чехова прислать какую-нибудь пьесу в одном действии, кроме «Медведя», для устраиваемого в Париже русским кружком спектакля в ноябре — декабре 1898 г. Чехов послал сборник «Пьесы», а в последующих письмах рекомендовал водевили других русских писателей: Ив. Щеглова, В. В. Билибина, П. П. Гнедича.

Особенной популярностью пользовался водевиль в Чехословакии (впервые поставлен в г. Брно 17 октября 1889 г.). Зденек Неедлы в статье, посвященной творчеству Чехова, писал: «Знаменательно то, что уже в первые годы проникновения Чехова к нам шутка „Медведь“ после Национального театра получила распространение и в провинции, где наши любительские кружки с увлечением играли ее в городах и деревнях, даже недостаточно сознавая, что играют произведение иностранного автора» (ЛН, стр. 776).

При жизни Чехова пьеса «Медведь» была переведена на болгарский, венгерский, немецкий, польский, румынский, сербско-хорватский, словацкий и чешский языки.

Стр. 303.

Очи черные, очи страстные… — Начальные слова цыганского романса на стихи Е. П. Гребенки (муз. Г. Софусь).

…шепот, робкое дыханье… — Начальная строка стихотворения А. А. Фета.

Впервые — литографированное издание: Предложение. Шутка в одном действии А. Чехова. Литография Московской театральной библиотеки Е. Н. Рассохиной (ценз. разр. 27 декабря 1888 г.).

Напечатано в газете «Новое время», 1889, 3 мая, № 4732. Подпись: А. П.

Перепечатано в журнале «Артист», 1889, кн. III, ноябрь.

Включено в сборник «Пьесы» (1897).

Вошло в издание А. Ф. Маркса.

Сохранилась рукопись — цензурный экземпляр пьесы: Предложение. Шутка в одном действии А. Чехова. На обложке — штемпель с датой представления в цензуру: «9 ноя<бря> 1888» и резолюция цензора: «К представлению дозволено. Цензор др<аматических> соч<инений> Альбединский. 10 ноября 1888» (ЛГТБ).

Корректура последней страницы текста из журнала «Артист» с исправлением Чехова и надписью: «Корректуру прошу впредь присылать с подлинником. Нелишне назвать номер „Нового времени“, а о том, что пьеса шла в Красном Селе, я полагаю, следует печатать не внизу, а наверху. А. Чехов» — находилась в Красноярском краевом архиве («Красноярский рабочий», 1940, 29 февраля, № 49). Нынешнее ее местонахождение неизвестно.

Печатается по тексту: Чехов, т. VII, стр. 24–42, с исправлением:

Стр. 318, строки 6–7: Ну вот, ей-богу! — вместо: Ну вот! (цензурный вычерк).

27 октября 1888 г., извещая А. С. Суворина о постановке «Медведя» в театре Корша, Чехов сообщал о «Предложении»: «Написал я еще один водевиль: две мужские роли, одна женская». И в тот же день — Е. М. Линтваревой: «Весь октябрь я ничего не делал. Приводил в порядок свои сценические безделки». 7 ноября пьеса была отправлена в Петербург, в театральную цензуру. И. Л. Леонтьеву (Щеглову) Чехов писал в этот день — с обычной в отношении своих водевилей шутливостью: «Я нацарапал специально для провинции паршивенький водевильчик „Предложение“ и послал его в цензурию. Просил в прошении выслать в библиотеку Рассохина. Если, ангел, будете в цензуре, то скажите Крюковскому, что в таком-то городе живет Петр Иваныч Бобчинский и что я купно с Рассохиным слезно молим цензурную гидру не задерживать водевиля в карантине. Водевильчик пошловатенький и скучноватенький, но в провинции пойдет: две мужские роли и одна женская. „Предложение“ ставить в столицах не буду».

Сам Чехов постановку пьесы предполагал лишь осенью будущего, 1889 года. В письме 23 ноября 1889 г. к Леонтьеву (Щеглову) он заметил по этому поводу: «Я держусь такого правила: пишу пьесы зимою, но не для зимы, а для осени. „Медведя“ и „Предложение“ я написал за полгода до начала сезона. Иначе трудно конкурировать».

Литографированное издание Московской театральной библиотеки Е. Н. Рассохиной по тексту совпадает с рукописной копией, посланной в цензуру. Еще в конце 1888 г. был решен вопрос о печатании пьесы в «Новом времени» (см. ниже письмо Ф. А. Куманину).

5 марта 1889 г. Чехов известил секретаря Общества русских драматических писателей и оперных композиторов И. М. Кондратьева (сведения для каталога пьес, разрешенных к постановке): «<…> моя пьеса „Предложение“ будет напечатана под псевдонимом „А. П.“».

Пьеса была поставлена в Петербурге Столичным артистическим кружком 12 апреля 1889 г. Энтузиасту этой постановки, Леонтьеву (Щеглову), Чехов писал 11 марта 1889 г.: «<…> В. Н. Давыдов хотел сыграть его на Александринке, по крайней мере, говорил об этом. Вы спросите у него. Если он не рассчитывает играть в „Предложении“, то даю Вам карт-бланш, делайте с моей пресловуто-глупой пьесой что угодно, хоть цигарки из нее лепите».

15 марта Леонтьев (Щеглов) ответил, что Давыдов «ничего не имеет против того, чтобы пьеса шла в Столичном артистическом кружке» и «готовые роли уже розданы по принадлежности», а 19 марта переслал Чехову печатный бланк Н. И. Костромитинова, учредителя и директора кружка, с приглашением на репетицию трехактного «Дачного мужа» Щеглова и «Предложения» Чехова. На бланке обращение: «Ответьте поскорее, не томите» (ГБЛ). Чехов подтвердил согласие на постановку, но в письме 12 апреля сетовал на чрезмерность рекламы (объявления в «Новом времени»): «Вы чуть ли не с самого октября долбите во всех газетах ежедневно про мое „Предложение“. Зачем это? Про маленькое нельзя писать много, надо быть скромным и не давать своему имени мелькать, как пузыри в луже.

Значит, мое „Предложение“ на казенной сцене уж не пойдет. Делайте с ним, что хотите. Чем чаще будете ставить, тем, конечно, лучше, ибо прибыльнее».

Посылая водевиль в «Новое время», Чехов просил Суворина не печатать раньше мая (письмо 22 апреля 1889 г.).

«Предложение» появилось в газете 3 мая — в несколько измененном, сравнительно с первоначальным текстом, виде. Чехов сделал стилистические поправки и ряд сокращений. Ослаблялась внешняя, скандальная сторона столкновения, отчего его внутренняя сущность выделилась рельефнее. В последних явлениях были вычеркнуты примирительные реплики Натальи Степановны и Ломова, а также урезонивающие слова Чубукова (см. варианты).

5 мая 1889 г. Ал. П. Чехов сообщал брату: «Твое „Предложение“, напечатанное фельетоном, очень понравилось публике» (Письма Ал. Чехова, стр. 232). 22 мая Чехову писал А. Н. Плещеев: «Читал я в „Новом времени“ „Предложение“. Это ужасно смешно, и на сцене будет гораздо забавнее „Медведя“. Нельзя без хохота читать. Мы читали в компании» (ГБЛ; Слово, стр. 264).

9 августа 1889 г. «Предложение» было поставлено в Красносельском театре, о чем на другой день Чехову сообщал игравший в пьесе П. М. Свободин; роли исполняли, кроме него, Ильинская (Наталья Степановна) и Варламов (Чубуков): «Хохот стоял в зале непрерывный <…> Вызывали нас два раза, — чего не бывает в официально-чинном Красносельском театре» (письмо от 10 августа 1889 г. — Записки ГБЛ, вып. 16, стр. 195–196). 24 августа о том же писал В. В. Билибин (ГБЛ), а 16 сентября — Плещеев: «Ваше „Предложение“ имело, говорят, огромный успех» (ЛН, стр. 351).

По этому поводу Чехов заметил в письме Леонтьеву (Щеглову): «Мне пишут, что в „Предложении“, которое ставилось в Красном Селе, Свободин был бесподобен; он и Варламов из плохой пьесенки сделали нечто такое, что побудило даже царя сказать комплимент по моему адресу. Жду Станислава и производства в члены Государственного совета».

В сентябре 1889 г. к Чехову обратился Куманин, редактор журнала «Артист», с просьбой перепечатать «Предложение», Чехов ответил 5 сентября: «Мое „Предложение“ было уже напечатано в „Новом времени“ № 4732, куда я обещал его еще в прошлом году. Что касается напечатания этой пьесы в „Артисте“, то оно едва ли возможно. Не в моей власти разрешать печатать то, что уже было однажды напечатано в газете и за что мною уже получены деньги. Неловко. Если, конечно, Суворин разрешит перепечатать с соответственным примечанием, что эта-де пьеса была раньше помещена в „Новом времени“, то я ничего не буду иметь против». 23 октября Чехов сам написал Суворину, и в ноябре «Предложение» было перепечатано в «Артисте» с примечанием о первой публикации в «Новом времени». Судя по напечатанному здесь тексту, в корректуре Чехов внес небольшие поправки. Возможно, по цензурным причинам в репликах действующих лиц исчезли слова: «боже мой», «слава богу».

В Москве «Предложение» было поставлено 3 сентября 1889 г. — в театре Горевой, только что открывшемся (в тот же вечер шла «Гроза» Островского). Рецензент «Московских ведомостей» С. Васильев (критически отзывавшийся раньше о «Медведе» в театре Корша) теперь заметил, что «Предложение» — «очень свежая и милая безделка»: «Это очень забавная маленькая вещь, написанная с несомненным сценическим талантом и прекрасно разыгранная гг. Сашиным (Ломов) и Волховским (Чубуков). Роль дочери играет г-жа Велизарий; первый выход ее был очень хорош; в дальнейшем ходе пьесы исполнительница суетилась несколько более чем нужно» (С. Васильев. Театральная хроника. — «Московские ведомости», 1889, 4 сентября, № 244).

После нескольких спектаклей водевиль был снят с репертуара по желанию Чехова. 18 сентября он заметил в письме Леонтьеву (Щеглову): «С моими водевилями целая революция. „Предложение“ шло у Горевой — я снял с репертуара». За два дня до этого П. Д. Боборыкин (заведовавший в ту пору в театре Горевой репертуаром) написал Чехову: «Я передал Горевой Вашу просьбу <…> Препятствовать она Вам не будет, а я могу только пожалеть о том, что Вам у нас не понравилось. Против пустоты залы я не имею иных средств, кроме репертуара и труппы: репертуар — мой только с 18 сентября; труппа была составлена хозяйкой театра, а не мною» (ГБЛ).

В Александринском театре «Предложение» впервые было поставлено 12 сентября 1889 г. Свободин сообщал Чехову, что пьеса «до слез нравится публике», и добавлял о первом спектакле: «<…> Публика непременно желала вызвать с нами вместе автора и до того настоятельно, что покорнейшему слуге Вашему пришлось, наконец, доложить, что автора в театре нет…» (ГБЛ).

Позднее Свободин в письме к Чехову высказал свое мнение о водевилях, в которых играл: «Что же касается изящного и талантливого пустяка „Медведя“ и такового же „Предложения“, так это даже удивительно, какой черт научает Вас так писать для театра, в котором Вы… хотел сказать, ничего не смыслите, да уж бог с Вами! Так мастерски писали и пишут лучшие европейские писатели <…> Вот чем и объясняется „бессмертие и неоколевание“ „Медведя“ и „Предложения“» (ГБЛ).

А. И. Сумбатов-Южин решил ставить «Предложение» в Малом театре. Премьера состоялась 20 февраля 1891 г. Роли исполняли: Наталья Степановна — Н. А. Никулина, Ломов — Н. И. Музиль, Чубуков — В. А. Макшеев. Чехов присутствовал на утреннем спектакле 24 февраля (22 февраля с просьбой о билетах он обращался к режиссеру Малого театра А. М. Кондратьеву).

Как и водевиль «Медведь», «Предложение» сделалось сразу «любимейшим детищем провинциальных сцен» (воспоминания Леонтьева-Щеглова. — Чехов в воспоминаниях, стр. 151).

Оказавшись в мае 1890 г. по дороге на Сахалин в Томске, Чехов писал родным: «В Томске на всех заборах красуется „Предложение“». Пьеса была поставлена 10 мая местным драматическим обществом. В газете «Сибирский вестник» спектакль был назван «выдающимся событием». Водевиль был хорошо сыгран, а «местами даже мастерски», «особенно был неподдельно комичен Л. М. Ленин и возбуждал взрывы хохота. Очень хорош был также М. Г. Пепеляев и весьма живо и бойко вела роль Н. М. Пепеляева». Зрители много раз вызывали актеров («Сибирский вестник», 1890, 13 мая, № 53).

18 марта 1892 г. «Предложение» было одобрено драматической цензурой «к представлению в народных театрах» (резолюция на экземпляре ЛГТБ).

В мае 1901 г. к Чехову обращался А. И. Куприн; в Ялте устраивался любительский спектакль, Куприн должен был играть Чубукова (ЛН, стр. 379).

Включая пьесу в сборник и затем в собрание сочинений, Чехов внес несколько поправок.

В сборнике «Пьесы» изменилась разбивка на явления: вместо шести стало семь (выделен в самостоятельное явление монолог Ломова). В последнем споре Натальи Степановны с Ломовым исключены повторные реплики: «Лучше!» — «Хуже!».

В последнем авторизованном тексте (марксовское издание) были еще сделаны некоторые сокращения. Появились слова: «здоровый, упитанный, но очень мнительный помещик» в характеристике Ломова.

И в сборнике, и в собрании сочинений проводилась небольшая стилистическая и грамматическая редактура. Исправлены такие выражения, как «давали вам своей молотилки», «Дайте мне ножа!», «Дайте мне пистолета!»

По воспоминаниям А. С. Лазарева (Грузинского), для «Предложения» Чехов пользовался находившейся в его библиотеке книгой Дрианского «Записки мелкотравчатого», откуда взял «оригинальные охотничьи термины» (Чехов в воспоминаниях, стр. 114).

В 1890 г. пьеса была поставлена в Пражском национальном театре режиссером Франтишеком Коларом (премьера 30 мая). Публика встретила ее одобрительно, причем особенно понравилась роль Ломова в исполнении замечательного актера Индржиха Мошны. Отзывы же критики в основном были отрицательными, что отчасти объяснялось неудачным переводом.

Известный поэт Ярослав Врхлицкий упрекал автора в целом ряде художественных погрешностей, но при всем этом его захватило неподдельное веселье чеховской шутки. Он считал, что имеется мало пьес, где зритель так смеялся бы от всей души. «Русский юмор, — писал он, — действительно великолепен, может быть, — я не боюсь этого богохульства, — великолепнее, чем русский пафос. Не знаю почему, но во время представления этой пьески Чехова мне вспомнилось знаменитое определение русского смеха, которое дает Гоголь в „Мертвых душах“…» («Hlas Národa», 1890, 3 июня, № 151). «Удивительная это была комедия, — вспоминал позднее рецензент газеты „Národni listy“. — Кто-то на сцене страдал, корчился от боли, а весь театр смеялся» (1901, 22 апреля, № 111. — ЛН, стр. 754).

При жизни Чехова пьеса была переведена на английский, болгарский, венгерский, немецкий, сербскохорватский и чешский языки.