Том 12. Лорд Дройтвич и другие

Перевод с английского Н. Трауберг

От автора

«Французские каникулы» немного меня удивляют. Обычно я прекрасно помню, как писалась каждая книга, — как пришел в голову замысел, и так далее, но тут я просто теряюсь. Написал я это в 1956 году, когда несколько лет жил в Резембурге, и в толк не возьму, почему в американской глуши мне захотелось, чтобы все происходило во Франции и в книге кишели французы. Вот в 1930–1935, когда я обитал неподалеку от Канн, учил язык в местной школе Берлица и читал романы Колетт,[86] или пьесы Куртелина,[87] или «Ви Паризьен», это было бы понятно.

Говорить я толком не научился, но читаю по-французски, а больше мне и не надо, поскольку на девяносто третьем году, никогда не покидая Лонг-Айленда, я вряд ли буду резво болтать с французом и сумею скрыть свои взгляды на карандаши.

Если верить моей учительнице, говорить, собственно, можно только о карандашах, которые у нас, во Франции, зовутся crayons. Она сообщила мне все, что я о них знаю.

"Le crayon est jaune", — говорил я. — "Le crayon est bleu", "Don-nez-moi le crayon de ma tante"[88] и много еще интересного. Если бы мне повстречался владелец карандашной фабрики, я бы очаровал его знаниями, но обычно карандаш в беседу не ввернешь, так что вскоре я это бросил и вернулся к нормальному бульканью и хрюканью иностранца, зажатого в угол чем-нибудь таким, галльским.

Лучше всего я помню, что кто-то написал о книге мерзкую рецензию в каком-то еженедельнике, а Ивлин Во[89] кинулся меня защищать и несколько месяцев терзал подлеца зубами и когтями. Я часто думаю, почему это случается так редко, ведь перебранка оживила бы прессу (видит Бог, она в том нуждается) и показала пострадавшему, что он на свете не один.

Прав ли тот рецензент? (Не Ивлин Во, а первый.) Очень может быть. Я, слава Богу, не могу найти у себя что-нибудь плохое. Другие могут, я — не могу. Когда я кончу роман, перепишу, отполирую где надо, мне легко, мне уютно, мне все нравится. Это чувствовал я и перечитывая «Каникулы». По-моему, Никола Жюль Сэн-Ксавье Опост, маркиз де Мофриньез, совсем не дурен. Да, конечно, кое-чем он обязан Куртелину, но и Шекспир с кого-то списывал. Быть может, мой Хрыч — не образец добродетели, но не всем же быть образцами. Нравится мне и мистер Клаттербак, хотя он слишком любит поесть.

Несколько слов о заглавии. Оно не оригинально, но всякий, кто пишет роман, где действие происходит во Франции, вправе так его назвать. Удивляюсь только, что американский издатель так все и оставил. У них просто какая-то болезнь, вечно меняют названия. Когда автобиографию «Теперь уже поздно» издали под заголовком «Какая удача!», Милн[90] сказал: «Такая уж у них привычка. Я думаю, клятва на верность (которую, так и вижу, дают без пиджака, держа в правой руке синий карандаш) кончается словами: «Торжественно обещаю менять любое название, каким бы оно удачным не было, заменяя его своим и подчеркивая, тем самым, все достоинство моей конторы и моей свободы».

По какой-то причине «Французских каникул» немало. Что ж, будем надеяться, что мои войдут в сотню лучших книг под этим названием.

П. Г. Вудхауз, 1973

Глава I

Если вы обрыщете с хорошей лупой тот кусочек штата Нью-Йорк, который зовется Лонг-Айлендом, вы найдете у Большой Южной бухты крохотное селеньице Бенсонбург.[91] Воздух там свеж, природа прекрасна, общество — смешанное. Одни — скажем, издатель Рассел Клаттербак — обитают на роскошных виллах, другие еле сводят концы с концами. Сестры Трент, дочери покойного Эдгара Трента, сводили эти концы на маленькой ферме, располагавшейся в долинке неподалеку от берега.

Я не надеюсь, что нынешним людям знакомо имя Трента. Он написал одну хорошую пьесу, «Братья-каменщики», и то довольно давно. Денег она приносила ровно столько, чтобы он мог хоть что-то оставить Кейт, Джо и Терри; и те, по совету Кейт, купили ферму, где стали разводить кур, а отчасти—и пчел. Джо подумывала об утках, но ее отговорили. Терри справедливо заметила, что на курах не наживешься, зато они и не воняют, как газовая труба, а Кейт прибавила, что человек в своем уме никогда бы не выдвинул такого предложения. Кейт была на несколько лет старше Джо и Терри и обращалась с ними, как с трудными детьми.

В тот знаменательный день Терри покормила кур и, устало глянув на пчел, отправилась на кухню, где Джо с холодной неприязнью раскладывала яйца по коробкам. Она была очень красива, даже лучше Терри, что немало. Они обе пошли в мать, а Кейт, напротив, в отца, чья сила таилась в уме, а не во внешней прелести.

— Ой, не могу! — сказала Джо. — Надо бы издать закон против этих яиц.

Терри сочувственно кивнула.

— Да-да. Это же только подумать! Молодые, возвышенные, стремящиеся к жизни, радости, любви — а что у нас есть? Яйца. Сколько ты разбила?

— Только два. Оба несвежие.

— От Хетти. Она их прячет.

— И не кудахчет, заметь!

— Да, знаю. Терпеть не могу сильных, молчаливых кур!

— А я — каких угодно. Только услышу «курица», и все, мне плохо. Питер хочет, чтобы я его звала Петушком. Его так в конторе прозвали. Ну, знаешь!

— Предложение делал?

— Да.

— Что ж ты тянешь? Он тебе нравится?

— Да, нравится. Очень. Но как с моими планами, а? Вдруг телевидение ее купит…

Речь шла о продаже отцовской пьесы. Кто-то памятливый вспомнил, что на Бродвее в свое время она шла с большим успехом, и теперь Питер Уимз из юридической фирмы «Келли, Дубинский, Уикс, Уимз и Бэссинджер» вел переговоры. Джо ожидала успеха, Терри — провала.

— Не купит, — сказала она. — Они ничего не покупают. Тамошние акулы — истинные садисты! Посверкают золотом перед вдовой и сиротой, крикнут: «Первое апреля!» — и привет. Это всем известно.

— Значит, ничего не выйдет?

— Естественно.

— М-да… Ну, спасибо, что утешила.

— Не за что. Рада служить. Так что брось ты свои замыслы, выходи за Питера. Он… Эй, что там? — Терри подошла к окну. — Машина какая-то.

— Наверное, кто-то подвез Кейт.

— Нет, вылезает человек. И в каком костюме! Да это же Питер…

— Питер! — подскочила Джо, рассыпая яйца. — Ты думаешь, это к добру?

— Вроде бы да. Вряд ли он проедет 85 миль просто так, ради шутки. Что ж, Ватсон, охота началась. Пошли, узнаем, в чем дело.

Питер вылез из машины. Он был солиден и серьезен, что явно предвещало будущий переход из младших партнеров в старшие. Однако при виде Джо он стал еще и румяным, а в его красивых глазах что-то засияло.

— О… э… здрасьте… — сказал он. — Еду вот в Истхемптон, думаю — дай загляну. Ой! — изменил он тему и сообщил, что его укусила пчела.

— Бог с ней, — заметила Джо. — Вы скажите, что нового? Терри не понравилась такая черствость. Она знала этих пчел. Поистине, кусают, как змии, и жалят, как скорпионы.[92]

— Ты бы все-таки помягче, моя душечка, — сказала она. — Человек при смерти.

— Да ничего, обойдется!

— Они кусают всех, кроме Кейт. Что поделаешь, сила личности!

— Так какие же новости? — не сдалась Джо. — НОВОСТИ какие?

Как истинный законовед, Питер хотел изложить дело медленно и плавно, но под давлением обстоятельств перешел к самой сути.

— Все в порядке. Сегодня купили.

— Слава тебе, Господи! — воскликнула Джо.

— О, счастье! — подхватила Терри. — О, радость! Значит, удалось?

— Конечно, я составлю формальное письмо, но так, знаете, проездом…

— Сколько же мы получим?

— Если вычесть юридические расходы…

— Ой! — испугалась Джо. — А не получится, как в «Холодном доме»?[93]

Питер с упреком на нее посмотрел.

— Я свел расходы к минимуму. Ради вас… и… э… ваших сестер.

— Так я и знала, Питер, — сердечно сказала Терри. — Спасибо вам большое. Какой вы молодец! Они-то хотели ободрать нас до костей, а вы не сдавались, как рыцарь, и пришлось им раскошелиться.

— Поначалу были некоторые разногласия, но их удалось уладить.

— По столу стучали?

— Так, раза два.

— То-то и оно. Вы молодец, Питер. Это мне в вас и нравится. Надежный человек. На чем же порешили?

— Каждая получает около двух тысяч. Джо посмотрела на Терри.

— Что ж, если сложимся — хватит.

— Вполне, — согласилась Терри. — Если бы оказалось больше, был бы соблазн их припрятать. А так — тратим, и спасибо!

Питер удивился.

— Тратите?

— Вы не согласны?

— Мне кажется, четыре тысячи — очень приличная сумма. Если собрать все яйца вместе…

— Ой, не надо! — вскричала Джо.

— Мы чувствительные! — подхватила Терри. Питер попросил прощения.

— Я хотел сказать, если вложить все в государственные бумаги…

— А зачем? Мы ждать не хотим. Не знаю, что сделает Кейт, а нам надо развлечься.

— Так все же уйдет!

— И Бог с ним.

Питер вздохнул. Он думал о том, что только появится клиентка со странностями, Келли, Дубинский и K° немедленно зовут Уимза.

— Ах, женщины, женщины! — огорчился он. — Вам бы все сразу. Цыплят, знаете ли…

— Опять! — возмутилась Джо.

— А можно без пернатых? — спросила Терри.

Питер опять попросил прощения, но не сдался, и уговаривал бы, сколько мог, если бы за его спиной не раздался голос:

— Добрый день, мистер Уимз.

Обернувшись, он увидел Кейт, которую очень боялся, поскольку она напоминала ему гувернантку, оказавшую большое влияние на его мягкую натуру.

— Ну и денек! — сказала Кейт, охрипшая от жалости к себе.

— Плохой? — уточнила добрая Терри.

— Еще бы! Мистер Клаттербак считает, что мы много берем за мед.

— Он бы о пчелах подумал! Им-то каково? Надеюсь, ты поставила его на место?

— Я была тверда, — сказала Кейт, и Питер охотно ей поверил. — Но все равно, неприятно…

— Ничего, есть хорошая новость, — сказала Терри. — Питер продал этих «Каменщиков». Мы получим по две тысячи. Ну как, ожила?

Кейт все-таки улыбнулась.

— Прекрасно! — сказала она с той самой интонацией, с какой говорила гувернантка, если сумма у Питера сходилась с ответом. — Две тысячи долларов!

— Питер не дал им спуску. Пытал, терзал… Словом, эти сыны Велиала[94] ели у него из рук.

— Очень рада, — сказала Кейт мягче, чем обычно. — Хотите молока, мистер Уимз?

— Нет, спасибо.

— Что вы, надо выпить! Принеси молока, Джозефина.

— Иду, иду!

— Пожалуйста, не надо!

— Съешьте яичко, — предложила Терри. — Очень укрепляет.

— Нет, спасибо. Мне пора.

— Пойду, скажу Джо. До свидания, Питер, еще раз спасибо. Молока не надо, — сказала она, входя в кухню. — Он уезжает. Так я и думала, он боится Кейт.

— Я сама ее боюсь.

— И я. Комплекс младшей сестры. Если вам терли губкой лицо, этого не забудешь. Ты ей собираешься сказать насчет наших планов?

— Нет.

— И отступать не хочешь?

— Ни в коем случае. А ты что, колеблешься?

— Ну, нет! Ладно, я ей скажу.

— О, Терри! Правда, скажешь? Интересно, что она ответит?

— Скоро узнаем, она идет. Беги лучше отсюда. Джо убежала в самое время. Кейт была сурова.

— Что я слышу? — сказала она. — Мистер Уимз говорит, что вы собираетесь потратить деньги? Вы в своем уме?

— В своем? — повторила Терри. — А в чьем же? Ты не горюй, мы просто хотим отдохнуть. Ну, развлечься, рассеяться.

— Отдохнуть?

— Да. Во Франции. Мы хорошо говорим по-французски. Джо хочет поехать с Сэн-Рок, это в Бретани. Там какой-то праздник в конце июля. А я бы хотела в Ровиль, это в Пикардии. Теперь, когда с неба упали деньги…

Кейт показалось, что кухонный стол колеблется, как море на сцене.

— Ты собираешься все потратить? — спросила она для верности.

— Я — да, а у Джо более сложный план. Она хочет выйти за миллионера.

— Что!

— Они там кишат.

— Джо хочет выйти замуж по расчету?

— Ну, зачем же так! Она просто хочет побыть среди богатых. Замуж выходят за тех, с кем общаются. Видишь много слесарей — выйдешь за слесаря. Так и миллионеры. Какой-нибудь ей понравится.

— Я запрещаю!

— Так я и знала… Но мы уже все решили. Кейт опустилась на стул.

— А где вы купите платья?

— Конечно, в Париже.

— Ну, надолго вам денег не хватит!

— Да, конечно. Мы вот как решили: богатой мисс Трент мы будем по очереди. Бросим монетку, и та, кто выиграет, станет на месяц хозяйкой, а другая — горничной. А потом — наоборот, уже в другом месте. Ротация!

— Что ж, — сказала Кейт, — поеду с вами.

Сказав это, Кейт удалилась, и в дверь заглянула Джо.

— Ну, как? — спросила она.

— Да ничего. Едет с нами.

— Ой, Господи!

— Это очень хорошо. Самый лучший тон. Так. Берем монетку… нет, лучше карты. Кто из нас будет мисс Трент, а кто — верная Феллоуз? Какая фамилия, а! Нашла в одной книжке. Тяни ты.

— Пятерка.

— Ну, это мы одним махом!.. Сейчас вытяну короля или королеву. Тройка! Черт знает что!

— Вы забываетесь, моя милая, — сказала Джозефина.

Тьма окутала Бенсонбург, бархатная тьма летней ночи. Куры, кудахтавшие с утра, затихли на своих насестах, а последняя пчела, не зная, кого ей кусать, направилась в улей. Молодой месяц серебряным серпом висел в небе, и Терри три раза поклонилась ему, тревожно думая, что готовит ей грядущее.

Среди прочего оно готовило ей маркиза де Мофриньеза, графа д'Эскриньона, мистера Уинтропа Пеглера с Парк-авеню (Ньюпорт), Фредерика Карпентера, прославившегося минеральной водой «Фиццо», Дж. Рассела Клаттербака (издательство «Уинч и Клаттербак») и, на закуску, Пьера Александра Бюиссонада, который был комиссаром полиции.

Глава II

Через три недели после начала Бенсонбургской экспедиции, ровно в 11 часов утра, высокий, изящный, очень элегантный господин свернул с Рю Белло на Рю Ванэ. То был Никола Жюль Сэн~Ксавье Опост, маркиз де Мофриньез-э-Валери-Моберан, которого друзья ласково называли Старым Хрычом. Шел он в министерство дарственных и завещаний, где занимал положение employe attache a l'expedition du troisieme bureau,[95] то есть был довольно мелким служащим. Он спешил: собиралась гроза, а у него не было зонтика. Красивое лицо тоже подернулось тучей. Мысль о работе всегда огорчала его.

Несколько лет назад, когда богатая американка еще не развелась с ним, он таких мыслей не знал. Можно сказать, что он обитал в чертогах, кишащих рабами и слугами. Но все это кончилось. Кроме небольшого жалованья, он владел только изысканной внешностью, непобедимым духом и безупречным набором костюмов, рубашек, галстуков и носков, большей частью — неоплаченных.

Минут через двадцать после того, как он вошел в угрюмую каморку, где, кроме него, работали месье Супэ и месье Легондю, в другом, более просторном кабинете месье де ла Урмери, директор, нажал на кнопку.

Появился самый мелкий клерк.

— Досье Киболя, Овид! — сказал де ла Урмери.

— Сию минуту, месье.

— Я думаю, оно у Супэ.

— Нет, месье, у маркиза. Он сейчас над ним работал. Директор очень удивился.

— Кто работал? Маркиз?

— Да, месье.

— Значит, он здесь?

— Да, месье.

— На службе?!

— Да, месье.

Директор сурово и недоверчиво взглянул на подчиненного.

— Думайте, что говорите, Овид. Взвешивайте каждое слово. Вы всерьез утверждаете, что маркиз работает?

— Да, месье.

— Неслыханно! — воскликнул де ла Урмери. — Пошлите его ко мне. Пусть прихватит досье Киболя.

Старый Хрыч не любил этого досье, он его не понимал. То ли мэр, то ли жители сельской местности что-то дарят то ли музею, то ли министерству. Ничего не разберешь! Сунув его в карман, он пошел по коридору с обиженным видом. Он был выше такой чепухи.

Однако мрачность его быстро таяла, и, входя в святилище, он очаровательно улыбался, или, по версии директора, мерзко скалился.

— Доброе утро, месье.

— Доброе утро, маркиз.

— Дождь, знаете ли, — продолжил беседу подчиненный. — А я забыл зонтик. Так всегда! Кстати, я вам не рассказывал о зонтичном клубе?

— Какие еще клубы? — заорал начальник. Старый Хрыч мгновенно обрел деловитость.

— Вы за мной посылали?

— Да, — признался Урмери, — но особых надежд не питал. Вот уж чудо, так чудо! Аномалия! Феномен! Если не ошибаюсь, вы не заходили к нам две недели?

— Быть не может!

— Уверяю вас.

— Ах, как бежит время!

— Не без того. Если вам не трудно, перестаньте скалиться.

— Я улыбаюсь.

— Тогда перестаньте улыбаться.

Они помолчали, и в это время маркиз без спроса присел.

— Надеюсь, — предположил директор, — вы не сочтете меня невежливым, если я потребую объяснений. В конце концов, у нас есть традиции, и одна из них заключается в том, что работа идет неспешно. Мы не любим суеты. Достойная размеренность уместна, даже, посмею сказать, живописна. Но есть же пределы! Две недели, маркиз! Две недели вы ногой сюда не ступили. Нельзя ли узнать, в чем дело? Только не говорите, что хоронили тетушку!

— У меня нет тетушек.

— Ну, племянника.

— И племянников нет. У меня есть только сын Жефферсонг. Что за имя! Моя жена, то есть первая жена, ее уже давно нет, была американкой. Как, между прочим, и вторая, с которой я недавно развелся. Мой сын — писатель. Пишет, знаете ли, всякое.

Тон его был суров. Наследник Мофриньезов не вправе тратить молодость на пустяки. По фамильной традиции он должен искать богатую невесту, тем более если он так привлекателен.

Директора не интересовали литературные успехи молодого писателя.

— Он здоров, этот ваш сын?

— В высшей степени. Воевал в маки. Очень закаляет.

— Прекрасно. А то у наших служащих вечно кто-то мрет. То кузина, то дядя — ну, просто как мухи! Одно слово, напасть.

Маркиз сочувственно поквакал и откинулся в кресле, пытаясь понять, какое животное напоминает директор. Остановился он на мопсе.

— Итак, — продолжал тот, — ваш сын в добром здравии. Значит, дело не в нем. Посмотрите, что творится. В третьем отделе, кроме вас, служат Супэ и Легондю. Супэ поступил к нам сорок два года назад и несколько утратил былую прыть. Легондю — в расцвете сил, но последнее время ведет себя как-то странно.

— Совершенно спятил, — согласился маркиз. — Вас почему-то не любит… Собирается убить топориком, специально купил.

— Вот как? — равнодушно произнес директор. — Однако я не кончил. В третьем отделе двое неполноценных служащих, а третьего просто нет. В чем дело? Почему вы уклоняетесь от работы?

Маркиз немного подумал.

— Видимо, погода.

— Простите?

— До сегодняшнего дождя стояли прекрасные дни. Солнце там, небо, перистые облачка, легкий ветерок. Как хорош Париж весной!

— Какая весна? Сейчас июль.

— Как хорош Париж в июле! Вот вчера, к примеру…

— И позавчера, и позапозавчера, и…

— Я просыпаюсь. Я встаю. Я бреюсь. Я принимаю ванну. Я завтракаю. Я беру шляпу и трость. Я выхожу на улицу — и что же? Свет, смех, веселье. Ну, можно ли в такое время сидеть в каморке с ветхим Супэ и безумным Легондю? И вот, я — на бульваре, передо мной кофе и коньяк… Поразительно!

— Точнее, непозволительно.

— Но я силен, — продолжал маркиз. — Я кладу на столик часы. Я говорю себе: «В одиннадцать — на службу». Когда стрелки укажут одиннадцать, я прибавляю: «Нет, в полдвенадцатого». Когда они…

— В двенадцать, естественно, второй завтрак?

— Вот именно.

— А потом опять сначала?

— То-то и оно. Очень утомляет! Я даже похудел.

— Разрешите осведомиться, почему вы явились сегодня?

— Дождь пошел.

— Понятно.

Де ла Урмери медленно встал. Маркиз нервно поднял руку.

— Дорогой мой, что вы делаете? Так нельзя.

— Не понял?

— Вы еле выползли из кресла. Да, мы не молодеем, но надо владеть собой. Вот, скажем, вы легко кладете ногу на ногу? Рукой не помогаете? Ни в коем случае нельзя. Я вам дам целый список — нельзя пыхтеть, нельзя шаркать ногами, нельзя покашливать, нельзя с шумом всасывать суп, нельзя храпеть. Если вы храпите, положите под голову две или три подушки. А главное, — сказал маркиз, сурово помахивая пальцем, — помните: чем ты седее, тем важнее парикмахер; чем ты грузнее, тем…

Видимо, палец был последней соломинкой. Директор говорил пылко и долго, а когда решил набрать воздуха, понял, что усилия его не пропали даром.

— Поправьте меня, если я ошибся, — сказал маркиз, — но вы меня, кажется, увольняете.

— Вот именно, — подтвердил де ла Урмери. — Обычно мы просим подать прошение об отставке, но есть случаи…

— Подумайте!

— Я подумал.

— Подумайте еще. Вы совершаете серьезную ошибку. Конечно, не хотелось бы затрагивать эту тему, но когда в министерстве служит настоящий маркиз, это, знаете ли, придает какой-то блеск. Или, если хотите, светский лоск.

— Служит? Что-то не заметил.

Старый Хрыч обдумал эти слова и признал:

— Неплохо сказано.

— Спасибо, — отвечал директор, вполне с ним согласный. — Ну, вот, любезный маркиз. Всего вам хорошего.

Маркиз встал, уже ничуть не огорчаясь.

— Что ж, — заметил он, — сейчас лучшее время для отдыха. Иначе, знаете, машина износится. Это вам всякий врач скажет. Поеду-ка я в Биарриц.

— Да хоть к черту!

— Нет, лучше в Сэн-Рок, там ведь праздник. Будут буквально все. До свидания, мой дорогой. Нет, не «прощайте», я вам еще понадоблюсь. Адрес оставляю, будем держать друг друга в курсе. А, кстати! Что-то я на мели. Не могли бы вы?.. Нет? Ничего, ничего, справлюсь. Вас и так много дергают. Пойду, посмотрю, как там Жефферсонг.

Попрощавшись с месье Супэ, который был по-старчески любезен, и с месье Легондю, который его не заметил, маркиз поэлегантней надел шляпу и вышел, вертя тростью. Дождь миновал, сияло солнце. Придя домой, Хрыч ощутил, что у него что-то есть в кармане; то было злосчастное досье. Весело насвистывая, он швырнул его на полку, к носовым платкам, снова надел шляпу и направился на Рю Жакоб, где в скромной однокомнатной квартире жил граф Д'Эскриньон.

Глава III

Своего сына и наследника маркиз видел часто лишь года два-три. Когда отец женился во второй раз, мачеха так не понравилась пасынку, что он уехал в Америку. Теперь он снова жил в Париже и, как резонно заметил маркиз, что-то писал, но не издавался, и отец с полным правом мог считать его блудным сыном. Да, конечно, красив, учтив, и шарм Мофриньезов при нем, но что толку? Хрыч был недоволен. Молодой граф еще не свел его в могилу, но в то же время как бы и свел.

Добравшись до места, маркиз увидел, что сын его, без пиджака, тарахтит на машинке, древней, как их род.

— Привет, пап, — сказал он. — Садись, только пыль смахни. И молчи минут десять. Я работаю.

Джефферсон д'Эскриньон происходил от брака с Лореттой Энн, единственной дочерью мистера Поттера и его жены Эмилии (Коннектикут). В 20-х годах прелестная американка упорхнула в Париж, поскольку тогда происходило Великое Переселение Народов, и все молодые создания, у которых была хоть какая-то душа, хватали перо или кисть, чтобы отправиться на rive gauche.[96]

Родители разрешили Лоретте Энн присоединиться к этим толпам, и как-то поутру она сидела перед мольбертом в Люксембургском парке, когда туда явился совсем молодой маркиз. По строгим правилам богемы, они тут же познакомились, а через три недели — поженились. В должное время союз их был благословлен потомством. Но не успел юный муж привыкнуть к тому, что лицо может быть так похоже на яйцо всмятку, как ему пришлось узнать, что сына назовут Джефферсоном.

Однако время, великий целитель, сделало свое дело. Дитя обрело человеческий вид, а к имени отец приспособился. Когда сын отвалился от машинки, он сказал почти без отвращения:

— А ты, Жефф, все работаешь.

— Завтра надо сдать.

— Ну, мешать не буду…

— Ничего, я успеваю.

— Как ты вообще?

— Да так. Что-то ем, а главное — жду рассвета.

— Рассвета?

— В прозе это значит: «Надеюсь продать роман».

— Ты его и пишешь?

— Что ты! Это статейка. Роман — там, в Америке. Послал такому Клаттербаку.

— Клаттербак? — прикинул маркиз. — Что ж, можно и Клаттербаку! Я вот знал одного Квокенбуша. Кстати, твой отчим, один из мужей твоей любезной мачехи. Ты что, видел этого Клаттербака?

— Нет, мы не знакомы. У нас есть общий приятель. Месяца два назад он передал роман — и ни ответа, ни привета. Видимо, Клаттербак учится читать. А почему ты здесь в это время дня? Ты же на службе.

— Нет, я не служу. Не надо было туда идти. Это большая ошибка.

— Тебя что, выгнали?

— Ну, что ты! Директор чуть не плакал. Но я был тверд.

— Что же ты будешь делать?

— Думал отдохнуть в Сэн-Роке. Там князь Бламон-Шеври. Кстати, Жефф…

— Сколько? — быстро спросил Джефферсон.

— Тысяч десять.

— А пять нельзя?

— Десять как-то лучше.

— Ладно. Бери.

— Спасибо. А ты не знаешь, часом, кого-нибудь богатого?

— Нет, разве что тебя. Зачем он тебе нужен?

— Да вот, зонтичный клуб…

— Что это?

— Тут дело в человеческой природе. Человек по природе не хочет мокнуть, но по той же природе ему лень захватить зонтик. Основываем клуб. Каждый что-то платит и получает значок или повязку. Его застает дождь. Он входит в ближайшую лавочку и получает зонтик. Дождь кончился — отдаешь в другую лавочку. Просто, казалось бы, а какой доход! Миллионы членов…

— Откуда ты их возьмешь?

— В том-то и суть. Нужен начальный капитал. Ах, если бы ты женился!

Джеф вздохнул.

— Я так этого жду!

— Ты хочешь, чтобы я себя продал?

— Естественно.

— А как у тебя, кстати, с душой?

— С душо-ой?! Да у меня такая душа, прямо девать некуда!

— Я бы не назвал тебя романтиком. Маркиз снисходительно помахал рукой.

— В нашем жестоком мире, Жефф, не до романтики. Голова важнее сердца.

— Ты не всегда так думал.

— Это когда я женился на маме? Ну, знаешь! Я был молод и глуп.

— Вот и я молод и глуп. Маркиз забеспокоился.

— Ты что, влюбился в какую-нибудь нищенку?

— Нет-нет. Я вообще молод и глуп, не в частности. Маркиз с облегчением вздохнул.

— А то я уже испугался. С вами, писателями, глаз да глаз… А вообще, никак не пойму, что плохого в богатой невесте. Что-то в тебе от этих Поттеров… такое, прости, мещанское. Чем плох брак по расчету? Один дает знатность, другой — деньги. Нормальное соглашение. Ах, что с тобой спорить! Упрямый, как мул. Вылитая мать. Как заладила — Жефферсонг, и все тут! Помню, сказал я что-то, а она схватила ведро воды и меня облила. Озеро было, а не комната! Помню, кошка взлетела на шкаф, а хвост у нее — во-от такой. Ты что, не знал? Мокрый хвост значительно больше. Да-да. — И, сообщив это сведение из естественной истории, маркиз удалился.

А Джеф продолжил статью.

Глава IV

Говоря о том, что в Сэн-Роке к концу июля праздник, Джо не ошибалась. Тихий и мирный городок внезапно пробуждался, и все до единого — и жители, и отдыхающие — веселились, как только могли. Кем был святой Рох[97] и за что его канонизировали, не знал почти никто из местных, тем более — из приезжих, но кому это мешает резвиться сутки напролет?

Об этом и думала Кейт, сидя в номере у Джо в отеле «Манифик».

— Ради Бога, закройте окна! — застонала она, когда духовой оркестр грянул марш прямо над ухом.

— Мы задохнемся, — отвечала Терри.

— Лучше задохнуться, чем оглохнуть. Они не утихнут до ночи. Я утром выглянула на улицу, и какой-то корсиканский бандит пустил мне в лицо такую штуку… Тещин язык, что ли.

— Наверное, он очень робкий. Боялся познакомиться. Жаль, что тебе это все не нравится!

— А это может нравиться?

— Я вечно себя корю, что вытащила тебя.

— Теперь поздно об этом думать.

Терри вздохнула. Сегодня Кейт была совсем не в духе. День святого Роха выманил на свет худшие ее свойства.

— Может, Ровиль тебе больше подходит…

— Я думаю, меньше.

— Там хоть тише. Ты послушай, какой шум. Интересно, в чем дело? Схожу, посмотрю.

— Ничего подобного! Это опасно. Все с ума посходили. Мне очень не нравится, что Джо ушла.

— О, с ней все в порядке! Она в ресторане с Честером Тоддом.

— Так она и сказала. Что еще за Тодд?

— Ты его видела. Он вчера заходил.

— Меня не было.

— Да, правда. Ну, он приятель Карпентера, у которого та огромная яхта. Они приплыли из Канн.

— Какой он человек?

— Молодой, приятный, богатый. Мозгов немного, но Джо он нравится. Надеюсь, дело выгорит.

Кейт сердито фыркнула.

— Ну и выражения! Охотиться за мужем… Чудовищно! Она еще не договорила, когда вошла Джо, причем такая, что Терри пискнула от восторга.

— Джо-о! Вот это платье!

— Хорошее?

— Не то слово. Жду не дождусь, когда оно ко мне перейдет.

— Еще недельку. А тебе нравится, Кейт?

— Я ложусь, — холодно отвечала сестра. — Навряд ли удастся заснуть, но лежа все-таки легче.

— Она не в духе, — сказала Терри, когда закрылась дверь. — Ей не понравилось, что ты пошла в ресторан с Тоддом.

— А как не пойти? Время не терпит. Мой месяц кончается в следующий вторник.

— Я тебе дам еще две недели.

— Дашь? Ой, Терри, ты ангел! За две недели я управлюсь.

— Ну и выражения! Охотиться за мужем… Чудовищно!

— Кейт так и сказала?

— Слово в слово.

— Какая мегера! Если хочешь выйти за принца, дома сидеть нельзя. Сам он на белом коне не явится.

— Можно сказать и так. Я думаю иначе, но это уж мое дело. А как все идет?

— Неплохо.

— Только вот эта Джейн…

— Да, Джейн Паркер мешает. Вечно она рядом крутится. Но я не думаю, что это опасно. Они — как брат с сестрой. Никакой романтики.

— Сегодня она придет?

— Нет. Ну, мне пора. Значит, платье годится?

— Еще как!

— И тебе не жалко двух недель?

— Конечно, нет.

— Ангел. Ты пойдешь куда-нибудь?

— Нет. Поболтаю с Арманом.

— Кто это?

— Лакей. Мы очень дружим.

— А, этот! Спокойной ночи, моя милая. До завтра.

— И вам доброй ночи, мадам, — отвечала Терри и пошла посмотреть, как там Кейт.

Однако общество старшей сестры было настолько утомительным, что через полчасика младшая вышла в коридор, к Арману, который всегда был готов развлечь, наставить и утешить.

Арман удивился, что она не пошла на праздник.

— Всю ночь танцуют, — сообщил он. — В городских садах. Глаза у нее сверкнули, ноги задвигались, и она замурлыкала:

— Pardon? — спросил ее приятель.

— Да нет, я просто пою, мой кочанчик. Танцевать мне не с кем.

Арман объяснил, что стоит ей появиться в садах, и сотни партнеров кинутся к ней. По-видимому, в день своего святого Сэн-Рок забывал о приличиях.

Терри задумчиво прикусила губу.

— А что, это мысль. В конце концов, молодой бываешь только раз.

Арман с этим согласился.

— Но я несвободна. За мной следят. Хотя, может, она заснула.

Подойдя к двери, она услышала храп. Несмотря на бесчинства Сэн-Рока, природа брала свое.

И Терри зашла к Джо, за платьем, о котором она мечтала.

Примерно тогда же, в дешевом пансионе, лежал на кровати маркиз. Через некоторое время он привстал и посмотрел на дверь, полагая, что шаги за нею принадлежат долгожданному сыну.

Однако вошла горничная и протянула телеграмму. Он открыл ее, опасаясь, что сын ответил отказом на вопль из бездны.

Но то был не сын; то был директор; текст же гласил:

«Где дело Киболя?»

Маркиз раздраженно швырнул бумажку. Ему было не до Киболей.

Сын явился через четверть часа, в тот самый миг, когда отец утратил надежду. Дорога от Парижа длинна, день был жаркий, и бедный граф выглядел непрезентабельно. Рухнув в кресло, он удивленно взглянул на родителя и закрыл глаза. Отец — это отец, но есть же пределы.

Маркиз поцокал языком.

— Не спи, Жефф!

— Я не сплю… почти. Опять у тебя неприятности?

— Мягко сказано, мой мальчик. Можно понять по телеграмме. Я надеялся, между прочим, что ты прилетишь на крыльях ветра.

— Я приехал самым медленным поездом. Других билетов нет.

— Устал?

— Еще бы!

— Прости. Вернее, спасибо. Ты не дашь мне пятнадцать тысяч франков?

— О, Господи!

— Знаю, знаю. Мало того, понимаю. У тебя их что, нету?

— Есть. За статью получил.

— Это хорошо! — одобрил маркиз, забывая о нелюбви к писательству.

— А зачем ты меня вызвал?

— Вот за этим. Хотя, конечно, всегда рад…

— Попросил бы выслать! Маркиз покачал головой.

— Ты бы мог отказать. В письме это как-то легче.

— И то верно! Ну, что ж, бери. Цена крови.

— Понимаю, понимаю, — отвечал великодушный Хрыч, — Всем нам нелегко. Наверное, ты заметил слова «речь идет о жизни и смерти». Фигура речи, это да, но довольно точная. Речь идет о свободе и неволе. Меня могли посадить в тюрьму, а ты представляешь здешние тюрьмы? Бламон-Шеври говорит, они и в Париже не подарок.

— В тюрьму? — удивился ко всему привычный сын. — Что ж ты такое натворил?

— Старая, старая история — начал отец. — Когда ты беден, тропа дозволенного все уже. Чуть шагнул в сторону… Вчера это случилось. Виноват, естественно, подлец Шеври.

— Что ж натворил твой князь?

— Пригласил в ресторан. — Голос несчастного Хрыча задрожал от гнева. — Пошли мы в лучший отель, стал он заказывать… Блюда, вина — все самое лучше. Под конец его вызвали к телефону. Больше я его не видел.

— Тебе пришлось платить? Ну и друзья у тебя!

— Он мне не друг. Я человек терпимый. Я многое могу понять, но это!.. Выпороть бы его у входа в клуб!

— Разве его не отовсюду выгнали?

— В том-то и дело, отовсюду. Итак, сижу, в кармане у меня сто франков…

— То есть, десять тысяч?

— Нет, сто. Зашел в казино, понимаешь. Ну, неважно. В кармане сто франков, а счет — на двенадцать тысяч.

— Ты вроде просил пятнадцать.

— Конечно, конечно. Именно на пятнадцать. Что у меня с памятью?

— Значит, ты удрал? Маркиз поднял брови.

— Мой дорогой, за кого ты меня принимаешь! Нет. Я подумал секунды две и, когда лакей отвернулся, перескочил к соседнему' столику. Салфетку, естественно, перебросил через руку. Смотрю, аргентинец или грек выкамаривается перед дамой. Я подаю счет. Он, едва взглянув, кидает пачку денег. Благодарю, беру деньги, кладу на свой столик. Сегодня утром заходила полиция. Дали мне срок до завтра.

— Ну, все в порядке.

— Да. Какой груз свалился! Душа просто скачет и поет. Как говорила твоя мама, опять его повело, то есть меня. Как, прошвырнемся?

— Я лягу.

— Куда?

— В постель.

— В постель?

— Ты ездил со всеми остановками в самый жаркий день лета?

— А, вон что! Что ж, отдыхай. Ты снял номер в этой морилке?

— Да, они назвали это номером.

— Ну, иди. А может, прошвырнемся?

— Нет. Лягу и засну.

— А я пойду. Приятных тебе сновидений, — сказал маркиз, бросая взгляд в зеркало.

Пробиваясь сквозь толпу, Терри добралась до городского сада, которого бы не узнал и лучший друг. Обычно он был чинным до скуки. Дети гуляли в нем с няньками, парочки шептались на скамейках, старички читали местные газеты. Посетителя это убаюкивало, наводя на мысль о том, что Сэн-Рок развлечь нетрудно.

Сейчас все изменилось. Оркестр, выпучив глаза, играл на эстраде, а вокруг нее вертелись веселящиеся жители. Предсказание Армана не исполнилось. Золотая молодежь занималась собственными дамами, и вскоре беглянка, устав от мелькания и суеты, возжаждала тишины и покоя. Тем самым, она пошла погулять на дюны, где давно стемнело, а с моря дул прохладный ветер.

Не успела она отойти от площадки, как на нее налетело что-то плотное, оказавшееся очень изысканным и моложавым старичком.

— Mille pardons, mademoiselle![98] — сказал он.

— Pas du tout, monsieur.[99]

— Ax, вы из Америки! — восхитился незнакомец, — Какие воспоминания! Моя жена… То есть первая жена, ее давно нет…

Он говорил бы еще, но Терри смыла, или, точнее, унесла цепь держащихся за руки жителей. Крайний справа размахивал брюками. Подумав, как лорд Ларди у Гилберта: «Что за обычаи, однако, у этих самых францужан!», Терри продолжила свой путь.

У моря было темнее, чем она думала, настолько темнее, что она не видела ничего, и когда рядом раздался голос, подскочила дюймов на шесть.

— Эй! — заметил голос.

У Терри был хороший характер, но и ему есть пределы. К тому же она прикусила язык, что придало суровость артикуляции.

— Кто это? Вы меня напугали, — сказала она. Голос очень обрадовался.

— Ура! Американка! Вот здорово!

— Да, я из Америки.

— Славатегосподи! А то я знаю по-ихнему два слова.

— А что вы хотите сказать?

— Понимаете… — Он смутился. — Вы не подойдете ближе?

— А как лучше?

— Не подходить. Я без штанов.

— Что-что?

— Ну, без брюк.

Терри заволновалась. Она любила интересные происшествия.

— Почему?

Незнакомец совсем расстроился.

— Почему? Да потому, что их стащили пьяные гады. Гуляю себе, никого не трогаю, а они ка-ак набросятся…

— Ой, да я же их видела! То есть брюки. Еще в саду. Один субъект размахивал ими, как знаменем с надписью Excelsior.[100]

— Я ему покажу Excelsior! Да, а как отсюда уйти? Хожу тут, жду…

— Вот я и пришла. Как вам помочь?

— Прямо и не знаю. Хорошо бы добраться до яхты.

— У вас есть яхта?

— Стоит у пристани. А внутри двадцать семь пар брюк. Разрешите представиться, Карпентер.

— Я о вас слышала. Вы приятель Тодда.

— А вы знакомы с Честером?

— Так, видела.

— Ну, тогда все в порядке. Он где-нибудь поблизости. Найдите его, пожалуйста, и попросите подплыть сюда на лодке. Тогда он перевезет меня на яхту.

— Сейчас все сделаю..

— Так неудобно вас беспокоить…

— Ерунда, — сказала Терри. — Рада служить.

Однако, вернувшись в парк, она поняла, что Честера Тодда быстро не изловишь. Где-то он был, но скорее в отеле, чем на танцульке. Отелей в Сэн-Роке одиннадцать, а еще пятнадцать ресторанов и два казино. Пока все обойдешь… Она даже вздрогнула.

А вздрогнув, заметила у ближнего столика изысканного, хотя и немолодого господина, и подбежала к нему за советом. Конечно, он не Честер Тодд, но и не местный житель.

— Простите, — сказала она.

Маркиз плавал в тихом блаженстве. Свет, музыка и пачка денег в кармане перенесли его в ту эпоху, когда все это играло в его жизни большую роль. Не хватало только дамы; и она явилась.

— Вы меня помните? — спросила Терри.

— Ну, как же, как же! — спохватился он. — Разве можно вас забыть? Я как раз заказал шампанского. Не присоединитесь ли?

Терри покачала головой.

— Не могу. Я делаю доброе дело.

— Pardon?

— Помогаю несчастному. Там, на дюнах — человек без штанов.

Маркиз не совсем понял.

— Почему же?

— Я сама спросила. У него их стащили. Не знаю, зачем. Наверное, думали, что это смешно. Вот он и ждет, чтобы его спасли. Вы не помогли бы?

Маркиз, в сущности, не собирался тратить такой вечер на спасение какого-то санкюлота. Он бы так и сказал, но Терри прибавила:

— Его надо отвезти на яхту. У него там двадцать семь пар брюк.

— На яхту?

— Да.

— У него есть яхта?

— Да, очень большая. Паровая, что ли. Стоит у пристани.

Парк покачнулся перед взором маркиза. Яхта тут была одна, Фредерика Карпентера, владевшего пакетом акций столовой воды «Фиццо». Если верить местной газетке, стоил он миллионов двадцать.

— Он… он вам представился? — спросил маркиз на всякий случай.

— Да. Его фамилия Карпентер. Он очень страдает. Если вы крикнете: «Эй, мистер Карпентер, идем на помощь! Держитесь!», — он будет очень рад.

— Иду, иду, — заверил маркиз и ускакал, как кролик, трепеща от счастья. Много лет он искал и ждал благодарного миллионера.

Терри тоже вернулась в отель веселая. Что-что, а приключение у нее было. Однако, завидев Кейт, очень прямую, хотя и в розовом халате, она немного одумалась, догадавшись, что ей предстоят неприятные четверть часа.

Кротко выслушав то, что показалось бы несколько суровым даже в устах Михея или Иеремии,[101] она решилась спросить про Джо и с удивлением узнала, что та давно дома.

— Потому я и не сплю, — пояснила Кейт. — Явилась, ничего не сказала и ушла к себе.

— Не сказала?

— Ну, сказала, что у нее болит голова. Не удивляюсь.

— Что-то тут не так. У нее никогда не болит голова. Дело в этом Честере.

Кейт вскрикнула в той самой манере, в какой вскрикивают старшие сестры. Она давно опасалась самого худшего.

— Ты думаешь, он ее оскорбил?

— Ну, что ты!

— Откуда ты знаешь? Кто он, в конце концов? Он мог ее поцеловать!

— Ранние христиане только это и делали. Я боюсь, что он ее не поцеловал. Жаль, нельзя ее разбудить.

— Можно, — сказала Кейт. — Джо-зе-фи-на!

— Да? — печально откликнулась Джо.

— Иди сюда!

— Я сплю.

— И-ди сю-да! — заорала Кейт, и сестра появилась, с неприязнью глядя на нее.

— Что у тебя случилось с мистером Тоддом?

— Ничего. Поели, потанцевали, и я пошла домой.

— Он тебя проводил?

— Конечно.

— Подвез в своей машине?

— Нет, в такси.

О такси Кейт знала все.

— Он тебя поцеловал?

Джо засмеялась глухим, невеселым смехом.

— Зачем же? — спросила она. — Разве почтенные, женатые люди целуют молодых девушек?

Терри взвизгнула.

— Он женат?

— Да, очень давно. На Джейн Паркер. Она не носит его фамилию, потому что выступает под своей. Надо было знать, она знаменитая скрипачка. А он — принц-консорт, мистер Паркер. Так сказать, играет вторую скрипку… Бери свои две недели, Терри. Завтра лечу домой и выйду за Питера.

И она удалилась.

— Что ж, — сказала Кейт. — Спасибо, хоть одна образумилась. Едем и мы?

— Нет, — сказала Терри. — Я хочу в Ровиль.

— Чего ты там не видела?

— Как — чего? Это алмаз Пикардии, Мекка водных курортов. Кроме того, со мной там что-то случится.

— Ну, знаешь!

— Да, знаю. Вернее, предчувствую. Я вообще такая, мистическая.

— Ну, зна…

— Вот увидишь, — сказала Терри.

Через два часа, в пансионе Дюрана, маркиз ворвался к сыну и стал его трясти, чтобы разбудить.

— Жефф!

Джефферсон застонал. Как и Кейт, он опасался худшего и винил себя за то, что отпустил без присмотра столь неустойчивое создание.

— О, Господи! — сказал он. — Что еще? Опять неприятности?

— Что ты, что ты, что ты! Знаешь, где я пробыл два часа? На яхте. У Фредерика Карпентера, миллионера.

Джефферсон вздохнул.

— Ты напился. Пройди-ка по прямой.

— Какие еще прямые?! — обиделся аристократ. — Пройти я могу, пожалуйста, но ты меня огорчаешь. Представь себе такой случай: ты потерял штаны.

— Что?

— Боже мой, шта-ны! Ты миллионер, а штаны взять негде.

— Почему?

— Неважно. Ты бегаешь по дюнам и ждешь спасения. Тут приплываю на лодке я. Кричу: «Эй!» Беру тебя в лодку. Отвожу на яхту. Прижмешь ты меня к сердцу? Естественно. Что и сделал этот Карпентер. Вообще-то я зову его Мяч. Он сам просил.

— Мяч?

— Университетское прозвище. Он был звездой футбола. Итак, он буквально пылал благодарностью…

— А ты, конечно…

— Ничего подобного! Да, более слабый человек мог бы воспользоваться ситуацией, более слабый — но не я. Представившись, я погоревал о том, что я из чистого каприза продал мою яхту, поскольку мы, Мофриньезы, жить не можем без моря. Он немедленно меня пригласил. Отплываем через три дня. Успеешь съездить в Париж, все там устроить.

— При чем тут я?

— Он и тебя пригласил.

— Да я работаю! Какие яхты!

— Что за чушь! — нетерпеливо фыркнул маркиз. — Вот на яхте и работай. Хотя зачем тебе писать, в толк не возьму. Я их навидался, писателей. Очень противные. Наверное, это у тебя от матери. Искусство! Я ее и не видел без зеленой краски. Ладно, пиши, дело твое. Ну как, согласен?

Джефферсон представил себе душную комнатку на Рю Жакоб, потом — яхту в море, и кивнул.

— Молодец. Плывем в Ровиль, прелестнейшее местечко. Там поселимся в отеле «Сплендид». Все свои — миссис Пеглер, это одна американка, и ее племянница Мэвис. Племянник с женой еще побудут здесь. Такой, знаешь, Честер Тодд…

— Да, знаю. Брал у его жены интервью. Эти, как ты говоришь, племянники владеют какой-то столовой водой.

— Как мой Карпентер? Этих владельцев столовых вод просто тянет друг к другу. Смотри, до чего же все хорошо складывается. Мяч даст мне денег на зонтичный клуб. Конечно, я ничего не говорил, еще рано. Ладно, мой дорогой, не буду тебя задерживать. Спокойной ночи, приятных снов.

Когда Фредди Карпентер курил свою последнюю трубку на яхте «Белинда», к нему присоединился его друг и гость Честер Тодд.

— Пип-пип, — сказал Честер.

— Привет, — сказал Фредди.

— На празднике был? Фредди затрясся.

— О, да! Они у меня стащили брюки.

— Не может быть!

— Еще как может! Стащили и унесли.

— Неприятно. А ты что сделал?

— Спрятался в дюнах. Так бы там и сидел, если бы одна девица не привела старичка, а тот не отвез меня на яхту. Красота, а не старичок! Я пригласил его в Ровиль.

— Вечно ты всех приглашаешь! Он ложки украдет.

— Что ты! Он маркиз…

— Французский?

— Ага.

— Точно украдет.

— Чего ты взъелся на маркизов?

— Уж мне есть с чего. Тетя Гермиона была за одним замужем. Ты бы ее послушал! Нет, искренне советую, отмени-ка ты это.

— Не могу. Я обижу Никола.

— Кого-кого?

— Никола. Он просил его так называть. Честер покашлял.

— А как насчет Жюля, Сэн-Ксавье и Огюста, не говоря о де Мофриньезе-э-Валери-Моберан?

— Да, это все он. Вот карточка. Откуда ты его знаешь?

— От тети Гермионы. Он — тот бывший муж, которого она извергла во тьму внешнюю. Ничего будет прогулочка. Представим себе, что Ной в пару к тигру прихватил бегемотиху. Что ж, спокойной ночи. Пойду, лягу.

Глава V

Ровиль-сюр-Мэр лежит на берегу Ламанша. В Париже и в других городах можно увидеть плакаты, призывающие там отдохнуть, все как один — восторженные. Как и многие морские курорты, Ровиль был когда-то рыбачьей деревушкой, где дети моря в синих фуражках ловили рыбу или играли в шары. Потом его настиг прогресс. На Promenade des Anglais,[102] длиной с милю, стоят два казино, а отелей просто не счесть — и тебе «Карлтон», и «Принц Уэльский», и «Бристоль», и «Мирамар», и самый роскошный — «Сплендид». Ровиль гордится «Сплендидом», и не зря — там есть бармен Филипп, служивший в Париже, Chez Jimmy,[103] и блестящий оркестр, и несравненная кухня, и сад, где можно покончить с собой после казино, и очень дорогие номера, большей частью — с балконами, выходящими на море.

Терри как раз стояла и смотрела на берег. Золотой песок в крапинках зонтиков был очень красив (см. плакаты), но она хмурилась, а там и сказала сестре:

— Знаешь, мне скучно.

— Еще бы! — поддержала Кейт.

— Я думаю, здесь не лучше, чем в Сэн-Роке.

— Хуже.

— Да, — Терри вошла в комнату. — Мы ни с кем не знакомы. Я думала, на курортах все общаются, но нет, ничего подобного. Наверное., нужны рекомендации. Прямо бойкот какой-то! Почему бы Дейлу Карнеги[104] не написать что-нибудь вроде: «Как не чувствовать себя изгоем на морском курорте» или «Как познакомиться с молодым человеком, у которого карие глаза и шрам на щеке»?

Кейт настороженно выпрямилась.

— С кем — с кем? Кто это?

— Не понимаю.

— Кто этот субъект со шрамом?

— Да так, один… Живет в отеле. Занятный такой, похож на Грегори Пека.[105]

— Он с тобой заговаривал?

— Что ты! Это же Ровиль. Тут никто ни с кем не заговаривает, пока вас не представят друг другу два епископа и кавалерственная дама. Жаль, что Джо уехала!

— Если бы ты была умнее, ты бы тоже уехала.

— Не люблю сдаваться.

— Ну, знаешь!

— А вообще-то ты права. Уедем?

— Хоть сейчас.

— Хорошо. Едем домой.

— Когда?

— Когда скажешь. А я пойду поплаваю, все же занятие.

Маркиз в ослепительной панаме беседовал с сыном на террасе отеля. Последние дни он был немного простужен и вышел в первый раз.

— Поразительно! — развивал он занимавшую его тему. — Я на минуту растерялся. Главное, откуда ни возьмись… Мяч говорил: «Миссис Пеглер…» Я же не знал, что она разошлась с Квокенбушем! Вообще, мог бы знать, она все время разводится. До меня был Роке, раньше — еще какие-то…

Джеф предположил, что к разводу привыкают, как к наркотикам.

— Думаешь — ну, один-то раз! Но нет. Приходится повторить, а то замучает ломка. Так и втягиваешься. Какая печальная судьба!

— Ты считаешь, ее надо жалеть?

— Если ты такой добрый, да.

— Оно конечно, но все-таки, посуди сам, какая-то тут есть неточность, какая-то несобранность. То она миссис Квокенбуш, то миссис Пеглер… Что ж, придется терпеть. Хотя вообще терпеть ее трудно. Ты ведь сам говорил, что она женщина жесткая.

— Куда уж жестче! И как ты на ней женился?

— Сам не пойму, — отвечал маркиз. — Правда, паукам еще хуже.

— Прости, не понял.

— У них очень трудная жизнь. Наш Супэ их собирает. Так вот, после свадьбы она его ест.

— Кто кого?

— Паучиха, своего мужа.

— Вот это да!

— Супэ сам видел.

— Вообше-то с голоду…

— Что ты говоришь! А так врать не буду, Гермиона меня не съела или не доела.

— Я часто думал…

— Что?

— Нет, ничего. Маркиз оживился.

— Ты хочешь спросить, что я в ней нашел. Ни-че-го, мой мальчик. Я пошел на это ради тебя. А ты — сбежал из дома. Зачем я принес жертву, а? Бежал. В Америку.

— Она меня просто выжила. Значит, ты пожертвовал собой, без вздоха, без стона?

— Да. Теперь твоя очередь.

— Ну, пап!

— При чем тут «ну, пап»?

— Если ты хочешь женить меня на Мэвис…

— Я сказал о ней хоть слово?

— Нет, но у тебя глазки блестели, когда ты нас знакомил.

— И зря. Она выходит за Карпентера.

— Они помолвлены?

— Еще нет, но Гермиона не отступит. Хотя, если ты приналяжешь…

— Спасибо, обойдусь.

— Ладно, она какая-то странная. Знает только два слова: «Да, тетечка».

— Я слышал и «Нет, тетечка».

— Неужели? Все равно, о-ней не поболтаешь.

— Равно как и с Мячом. Они очень подходят друг другу.

— Духовное родство?

— Оно самое.

— Ты прав. Странный, однако, этот Мяч. Казалось бы, очень щедрый, но есть в нем и прижимистость. Заговорили мы про зонтичный клуб, он обещал любую сумму, сколько я захочу. Так, да? А назавтра вылез мрачный, молчит… — Тут маркиз заметил, что сын куда-то смотрит. — Ты меня слушаешь? Сам вижу, нет. В чем дело?

— Прости, пап. Там девушка прошла. Наверное, к морю.

— Какая такая девушка?

— Американская. Портье мне сказал, ее фамилия Трент. Живет тут, в «Сплендиде».

Маркиз встрепенулся. Живет в «Сплендиде»! Да что там, американки вообще богаты. Прав этот Ирвинг Берлин, «Благослови Бог Америку».[106]

— Хорошо бы с ней познакомиться, — отрешенно заметил Джеф.

— Положись на меня.

— А что ты сделаешь?

— Да тысячу вещей.

— Назови хоть три.

— Хватит одной. Возьму лодку и сообщу ей, что будет шторм. Беру к себе, подплываем к берегу — et voila![107]

— Однако, мозги у тебя!

— А ты что думал?

— Наверное, сработает.

— Еще бы!

— Она не осадит человека твоих лет.

— Каких лет? Нет, каких это лет? Я себя чувствую на двадцать. А как я ее узнаю?

— Это легко. Ангел Боттичелли[108] в алой купальной шапочке. Видны и волосы, солнечные лучи. Глаза — как небо. Руки, губы, зубы, да все вообще — лучше некуда. На носу — две веснушки. Как тут не узнать!

Примерно через 45 минут миссис Пеглер вышла на террасу с Фредериком Карпентером и своей племянницей Мэвис. Она была красива, сурова, а искусная прическа и тонкие темно-серые брови придавали ей сходство с барышней самого начала века, которая о чем-то задумалась. Так оно и было; миссис Пеглер думала о своем бывшем муже и его сыне.

Чувства ее, когда они встретились на яхте, были сильнее его чувств. Он удивился; она ужаснулась, словно заметила на тропинке ядовитую змею. Ей стало ясно, что зреет заговор, призванный разрушить ее терпеливые труды.

От кого-то из брошенных мужей, то ли Рокса, то ли Квокенбуша, Гермиона получила добрую долю акций искристой воды «Фиццо», причем контрольным пакетом владел Карпентер. Племянники ее, Мэвис и Честер Тодд, владели не менее искристой водой «Чистый источник». Естественно слить эти воды воедино, соединив узами брака Мэвис и Карпентера.

Все шло прекрасно, пока откуда-то не выполз этот змий. Маркиза она знала. Опыт показал ей, что он просто не может упустить богатую невесту. Сперва втерся в доверие к Карпентеру, а потом притащил сынка, уповая на его пресловутый шарм.

Джефа она терпеть не могла, но честно признавала, что его романтический вид опасен для Мэвис. Слава Богу, та почти не выходила (последствия морской болезни), но здесь, на суше, опасность ждет ее.

Думая обо всем этом, Гермиона пересекла террасу и увидела в углу, за столиком, своего бывшего мужа, который живо беседовал с блондинкой в летнем платье от Диора. Надо сказать, они сразу узнали друг друга.

— Это вы! — воскликнул маркиз.

— Я, — отвечала Терри.

— М-да… — резюмировал собеседник.

Она села в лодку, хотя и не поверила в прогноз, и они, весело болтая, направились к берегу. Там Терри пошла переодеться, а теперь они беседовали о сыне маркиза, Джефе.

— Может быть, вы его видели, — предположил маркиз. — Такой, знаете, со шрамом.

— Что?

— Не пугайтесь, это — наша гордость. Его ранили в маки.

— Где-где?

— Здесь, во Франции. Так называли Сопротивление. Уж кто-кто, а он пролил кровь за свою страну. Мало того! Он не только смел, он талантлив. Пишет, знаете ли, книги. А мать писала картины. Даровитая семья! Конечно, не мы, не Мофриньезы. У нас в роду никогда…

Именно в этот миг появились Гермиона, Мэвис и Фредерик.

— Ах, вот ты где! — сухо сказала маркизу бывшая жена. Он не ответил, и через полминуты Терри услышала сквозь блаженный транс, как он представляет их друг другу.

— Мисс Трент, миссис Пеглер. Мисс Тодд, ее племянница. Мистер Карпентер, хозяин яхты. Мы с мисс Трент познакомились на празднике, в Сэн-Роке. Она и спасла вас, мой дорогой Мяч.

— Э?

— Она сообщила мне о вашей беде. Сижу, помнится, в саду, размышляю, а тут она и появляется…

— О!

— Естественно, я кинулся вам на помощь.

— До этого, — холодно осведомилась миссис Пеглер, — вы с мисс Трент знакомы не были?

— Конечно, нет. Счастливая случайность, ха-ха!

— Та-ак… Точнее, случайное знакомство.

Не разделяя ее чувств, Фредерик смотрел на Терри в упоении. Рыжие волосы сверкали, веснушки светились.

— Значит, это вы? Спасибо, мисс Трент! Трент?.. — Он задумался. — А, помню! Была мисс Трент и в Сэн-Роке.

Терри сжалась от страха, но спокойно ответила:

— У меня нет там родных. У меня их вообще нет, кроме двух сестер. Одна — тут, со мной, другая — в Америке. А вы благополучно приплыли к двадцати семи парам брюк?

— Э? О, да! Да, приплыл. Кстати, не хотите ли посмотреть яхту?

— С удовольствием.

— Прошу!

После их ухода повисло молчание, которое нарушила миссис Пеглер, мрачно сказавшая племяннице:

— Мэвис.

— Да, тетечка?

— Походи по магазинам.

— Да, тетечка.

— Мне надо кое-что сказать маркизу.

— Да, тетечка.

— Никола, — и впрямь сказала Гермиона, когда Мэвис скрылась, — неужели ты думаешь, что я тебя не раскушу?

— Раскусишь, ma cherie?[109] — удивился маркиз.

— Вот именно.

— Я не совсем понимаю, та petite.[110]

— Пожалуйста, я объясню. Неужели ты думаешь, что я думаю, что ты думаешь…

— Что-что?

— Неужели ты думаешь, что я слепая? Я вижу тебя насквозь.

— Никак не пойму, куда ты гнешь.

— Подожди минутку. Ты хочешь женить своего сына на Мэвис.

— Какая чушь!

— А чтобы отвлечь Фредерика, ты притащил эту девицу…

— Мисс Трент.

— Возможно, хотя и спорно. Но дело не в том. Сразу ясно, что это за птица. Носится одна по курортам, знакомится с кем попало…

— Ты сомневаешься, что она — леди?

— Вот именно.

— Ну, знаешь, ma cherie!

— Я тебе не cherie, а миссис Пеглер!

— Какой позор для маркизы де Мофриньез!

— Напротив, достижение. Но не в том дело. Мэвис выйдет за Фредерика, а если ты не оставишь своих козней…

— Козней?

— Никола! Я тебя знаю. Мы прожили вместе несколько лет. Как это я вынесла, в толк не возьму, но так уж случилось. Словом, если ты не оставишь своих козней, я скажу Фредерику, что ты приживала и бездельник, у которого нет ничего, кроме титула.

Маркиз приятно засмеялся.

— Ma cherie, он об этом знает! Я сразу сказал, что я на мели, и он ухом не повел. Вот титул его ошарашил, это да, но я с этим справился. Так что не трудись впустую, побереги силы.

Когда миссис Пеглер удалилась, одарив его убийственным взглядом, маркиз заметил у столика рассыльного из «Сплендида». В руке у него была тарелочка, а на тарелочке лежала телеграмма. Маркиз распечатал ее и прочитал:

«Где черт вас дери дело Киболя впрс».

Скомкав бумажку и бросив под стол, он удивился мелочности начальника. И все ему неймется! Поистине, суета. Однако, вспомнив о своей победе, маркиз оживился, кликнул лакея и заказал виски с содовой.

Осмотрев яхту и вернувшись в отель, Терри постояла на ступеньках, чтобы полюбоваться видом. Он нравился ей и прежде, но теперь песок стал золотистей, море — синее, острова — еще волшебнее. Что поделаешь, любовь обостряет чувства.

Двадцать минут, только двадцать минут назад он сидел за машинкой. Фредди извинился:

— Привет, Джеф! Прости, что мешаем.

— Ничего, ничего.

— Показываю мисс Трент яхту. Мисс Трент, граф д'Эскриньон.

Так это и началось.

Терри пошла в номер. Кейт читала «Нью-Йорк Гералд Трибьюн», умиротворявшую ее тоскующее сердце.

— Ну как, поплавала? — спросила она.

— Да, — отвечала Терри. — И познакомилась с Грегори Пеком. Он граф.

— Еще бы!

— Нет, правда. У него отец маркиз.

Кейт фыркнула. У нее было свое мнение о французских маркизах.

— Очень милый, — сказала Терри и пошла переодеться к ланчу. Повесть свою она немного сократила, скажем — не упомянула о том, что, когда Фредди куда-то позвали, Джеф немедленно ее обнял, и поцеловал, и стал говорить что-то вроде «Je taime» и «Je tadore».[111]

Кейт всего не расскажешь; но кое-что сказать надо.

— Да, кстати, — крикнула она. — Я домой не еду.

— Что!

— Не е-ду! Прости, ошиблась. В Ровиле очень хорошо.

Глава VI

Пьер Александр Бюиссонад, комиссар полиции, сидел у себя на Рю Мостель. Он был крупноват, с багровой складчатой шеей (вид сзади) и густыми бровями. Мнения по его поводу разделялись на две школы; одни считали его неправдоподобно учтивым, дельным и надежным, другие — чем-то вроде озверевшей черепахи. К первой школе, заметим, принадлежал только он сам.

Сейчас он беседовал с человеком, который хотел получить право на огнестрельное оружие. К пятой минуте разговора кроткий посетитель по фамилии Флош решительно стал адептом второй школы, поскольку комиссар сообщил ему, что дверь не заперта, а на всяких идиотов времени не напасешься.

— Я же хочу получить разрешение! — напомнил Флош. — Можете вы его дать?

— Нет.

— Почему?

— Потому, — отвечал Пьер Александр четко, как на экзамене.

— Я живу в опасном районе!

— Переезжайте в безопасный.

— Я поздно возвращаюсь. Понимаете, я играю на кларнете.

— Не играйте. Есть другие занятия.

— Какие?

— Здесь не бюро по найму.

— А если на меня нападет апаш?

— Тогда я вам дам разрешение.

— Так он же меня убьет!

— Естественно.

— В жизни не слышал такой чепухи! — сказал кларнетист. Комиссар на него посмотрел.

— Все, — сказал он. — Некогда мне разговаривать. Не нравятся вам законы, сами и меняйте.

— Если бы я мог! Да чихал я на эти…

— Что-о-о? Еще одно слово, и я вас арестую. Нет, какая наглость! Какая низость! Вон отсюда! Да вы анархист! Эй, Пюнэ!

— Да, господин комиссар?

— Вывести.

Несчастный Флош выскользнул сам, терзаясь мрачными мыслями, а комиссар грозно повернулся к подчиненному, который, как все подчиненные таких начальников, выглядел старше своих лет.

— Вот что, Пюнэ, — сказал он. — Вы дурак и остолоп. Сколько раз сказано, всякими мелочами меня не обременять. Разрешение, видите ли! А вы что, маленький? Ладно. Кто там теперь? Жалоба на таксиста? А может, на хозяйку? Или собачка потерялась? Что вы стоите, как идиот?! От-ве-чай-те!

— Там дама, господин комиссар. Мадам Пэглэр.

— Чего ей надо?

— Не знаю, господин комиссар.

— Вот и не пускайте.

— То есть как «не пускайте»? — удивилась миссис Пеглер, вплывая, словно галеон под парусами. — Хорошенькие порядки! Это вы комиссар?

— Я, мадам.

— Значит, вы мне и нужны. — И она плотно уселась в кресло.

Комиссар воздел к потолку и руки, и взоры, явно спрашивая Всевышнего, почему Он допускает такие издевательства над достойными людьми.

— Нужен! — дрожащим голосом воскликнул он. — Кто вас обидел, а? На кого жалуетесь, на мужа? Разрешите сообщить, примирение семейств не входит в мои обязанности. Если супруг не привел сожительницу в дом, мы не имеем права вмешиваться. Что, привел? Я вас спрашиваю!

— Экут, месье…[112]

— Привел или нет? Если да, сообщите в прокурорский надзор, и я приму свои меры. Если нет — па-апросил бы…

— Муа, же…[113]

— Хватит. Все ясно. Он вас побил. Тогда представьте в суд два показания свидетелей. В суд! Не мне! Нет, сколько можно! Я добрый человек, мадам, но…

— А ну вас! — сказала миссис Пеглер.

Вернее, она сказала что-то соответствующее по-французски, а это звучит помягче, и все же комиссар был потрясен. Оторвав взоры от неба, он посмотрел на посетительницу точно так, как смотрел на Флоша.

— Мадам!

— При чем тут муж? Он в Америке. Если вы помолчите, я вам объясню, зачем пришла.

Комиссар несколько смягчился. Слово «Америка» ему понравилось. Как все французские чиновники, он считал, что американцы богаты, и кое-что из их денег перепадает достойным людям. Приветливым он быть не мог, но что умел, то сделал.

— Слушаю, мадам, — сказал он не точно так, как сказал бы это голубь, но с некоторым сходством.

Миссис Пеглер заколебалась.

— Строго между нами…

— Естественно, мадам!

— Это дальше не пойдет?

— Ну, что вы, мадам!

— Наверное, вы слышали о мистере Карпентере. У него большая яхта.

— Конечно, мадам! Богатый американец.

— Именно. Так вот, я хочу, чтобы он женился на моей племяннице.

— Да, мадам?

— Да. Все шло хорошо, и вдруг…

— Они поссорились, мадам?

— Нет. У Мэвис на это ума не хватит. Появилась некая особа…

Комиссар сокрушенно поцокал, явственно удивляясь царящему в мире злу.

— Кто именно, мадам?

— Живет в отеле «Сплендид» под фамилией Трент. Комиссар уважал людей, живущих в таких отелях.

— Вы хотите, чтобы я приказал обыскать ее номер?

— Нет, не хочу. Идите туда сами.

Месье Бюиссонад побагровел. Он сознавал свой ранг и собирался объяснить, что комиссар — это вам не топтун какой-нибудь, но миссис Пеглер успела заметить:

— Дам пять тысяч долларов.

Он судорожно глотнул, вращая глазами, шевеля усами. Его, несомненно, оскорбили, но реагировал на обиды он точно так же, как Пу-Ба,[114] то есть, не отвечая, быстро подсчитывал, сколько же это будет франков.

— Ну, как? — напомнила миссис Пеглер. Он очнулся. Франков оказалось немало.

— Рад служить, мадам, — лаконично ответил он. Миссис Пеглер снова заколебалась.

— А ордер нужен?

— Нет, мадам.

— Нельзя же зайти просто так. Комиссар слегка улыбнулся.

— Конечно. Тут требуется тонкость. Мы подождем, пока эта особа уйдет, а уж тогда… Пара пустяков!

— Пустяков? Не думаю. Комиссар снова улыбнулся.

— Вы забываете, мадам, что эта особа ничего не знает. Ей неизвестно, что… — он чуть не сказал «…что сам Бюиссонад идет по следу», но сдержался и закончил: — что она под подозрением. Вы с ней близко знакомы?

— Нет.

— Но пригласить на ужин можете?

— А, ясно! Я ее приглашаю, а вы…

— Вот именно. Она живет одна?

— Там есть какая-то Кейт. Видимо, тоже авантюристка.

— Пригласите их обеих в какой-нибудь дальний ресторан.

Порекомендую «Grenouilliere» в Омале. Модное местечко, тридцать километров от города.

— Вот это разговор, — одобрила его миссис Пеглер. — Это я понимаю.

Поначалу он казался ей то ли чучелом, то ли надломленной тростью,[115] но теперь она узнала в нем мудрого мужа, которому можно поручить важнейшие дела.

Она встала, двинулась к двери, а Флош и Пюнэ от двери отпрыгнули и направились кто — к столу, кто — на воздух, на солнышко.

«Подумать только! — говорил себе маркиз. — В самых зачерствелых душах таится неожиданное добро». Только что он беседовал с бывшей маркизой и снова обрел веру в людей. Если бы за минуту до этого ему сказали, что его пригласит в дорогой ресторан та, от кого он ждал в лучшем случае яда, он бы не поверил; но чудо свершилось, и он спешил рассказать о нем сыну.

Услышав перестук клавиш, маркиз поджал губы и нахмурился.

— Я тебе помешал? — холодно спросил он, входя в комнату.

— Да, — отвечал Джеф. — В чем дело?

— Случилась странная вещь. Твоя бывшая мачеха пригласила в «Grenouilliere» нас с тобой и мисс Трент с сестрой. Удивительно! Я думаю, она стала мягче. Что-то тронуло ее душу.

— Наверное, услышала песню, которую любила в детстве.

— А что, может быть. Ты бы видел, как она улыбалась! Говорит, только я умею заказывать обед. С медового месяца i такой не помню. Поразительно!

— Да уж…

— О расходах не беспокойся, платит она. Значит, так… Икра, bisque d'ecrevisses, форель a l'Archduc, куропатка perigourdain,[116] спаржа… В общем, ясно. Я еще не все продумал, но поверь, это будет пир богов. Ты, конечно, едешь?

— Прости, не могу. У меня тут одна встреча.

— Отложи.

— Не решусь, он очень хочет меня видеть. Такой Честер Тодд, племянник нашей мегеры. Утром приехал из Сэн-Рока.

— А, да! Брат этой странной барышни с большими глазами. Наверное, и его пригласили.

— Нет. Мегера не знает, что он здесь, и он просил не говорить. Хочет отсрочки.

— Что ж, понять его можно. Жаль, жаль! Ну, что поделаешь…

— Вот именно. А теперь — прости, я работаю.

— Сколько можно! — возмутился маркиз, считавший труд формой невроза. — Черт знает что! В такой день лучше гулять с мисс Трент.

— Несомненно.

— Играть с ней в теннис.

— О, да!

— Купаться. Кататься на лодке.

— Да, да, да.

— Чего ж ты сидишь? Джеф вздохнул.

— Интересно, мучался так Эрл Стэнли Гарднер?[117] — сказал он. — Наверное, нет. Тогда он не писал бы по шестнадцать книг в год. Что ты ко мне пристал? Доведешь еще до инсульта, да что там, до отцеубийства, а это большой грех. Я изо всех сил стараюсь не думать о мисс Трент, избегаю ее, а ты — гулять, играть!

Маркиз очень удивился.

— Она же тебе нравится!

— Это мягко сказано.

— Ты что, влюбился?

— Да.

— Ничего не понимаю! Джеф снова вздохнул.

— Что ж тут непонятного? Все очень просто. Я ничего не могу предложить.

— А имя Мофриньезов?

— И доходы Мофриньезов.

— Нельзя так много думать о деньгах, мой мальчик.

— Прости, это фамильное. Но ничего не попишешь, она богата, я беден.

— Жефф!

— Не надо. Когда речь идет о браке, я — истинный Пот-тер. Не могу жениться ради денег, совесть не велит.

Маркиз содрогнулся. Конечно, он слышал, что бывают такие люди, но это его не радовало.

— Ты меня разочаровал, — с печальным достоинством промолвил он в дверях.

И, скорбно пройдя по террасе, присел под одним из зонтиков, воплощая старую, как мир, трагедию отца, который не может понять сына.

Нет, посудите сами, что же это такое! Да, бывало, Мофриньезам приходилось преодолевать себя. В портретной галерее, пока ее не продали, были редкостные рыла, ибо в нашем несовершенном мире богатство и красота совмещаются нечасто. Да, их предки — и не двое, не трое — шли нелегким путем. Они закрывали глаза, сжимали зубы, но выполняли свой долг.

Но Жеффу это не угрожает! Его богатая красотка и богата, и красива. Мало того, он в нее влюблен. При чем же здесь дурацкая совесть? Вопрос был труден, и мы не удивимся, что бедный маркиз заказал полбутылки шампанского.

Он выпил бокал, налил снова и, отрешенно глядя на бусинки пузырьков, немного успокоился, но действие славного вина мгновенно уничтожил неприятный голос над ухом.

— Где, — проревел месье де ла Урмери, — дело Киболя? ГДЕ! ДЕЛО! КИБОЛЯ?!

Именно в эту минуту на террасу вышла Кейт. День стоял жаркий, и ей захотелось выпить лимонада, или, как выражаются в этой нелепой стране, ситронада. Усевшись под зонтиком, она увидела маркиза, пылко беседующего с невысоким и толстым человеком, похожим на мопса, которому зачем-то забинтовали голову.

С того самого дня, когда граф и маркиз вошли в их орбиту, Кейт беспокоилась, чуя недоброе. Взволновал ее, собственно, разговор с Терри, которая решила отряхнуть с туфелек песок Ровиля и внезапно передумала. Если девушка рвется домой и вдруг, увидев субъекта, похожего на Грегори Пека, об этом забывает, старшая сестра просто обязана узнать его финансовый статус. В сущности, она понимала, что услышит. Чего-чего, а историй о нищих иностранных графах она читала достаточно. Чувства ее удивительно гармонировали с чувствами миссис Пеглер: та боялась авантюристок, она — авантюристов.

Сложность заключалась в одном — как подойти к делу? Спроси авантюриста, что он замышляет, и он обдаст тебя холодом. Спроси его друзей, они солгут, сами о том не зная, ибо сведения черпают от самого авантюриста. Думая об этом, Кейт пила ситронад и поглядывала на маркиза, беседующего с забинтованным мопсом.

Чем больше она смотрела на них, тем яснее становилось, что они хорошо знакомы, но не дружны. Слов она не слышала, но жесты подсказывали, что мопс обзывает маркиза оскорбительными именами. Когда ей уже казалось, что беседа будет длиться вечно, маркиз, выражавший внимание с тем видом, с каким воспитанный человек слушает то, что слышал сотни раз, встал, похлопал мопса по плечу и удалился. Он удалился, пообещав посмотреть, нет ли Дела в его номере, а месье де ла Урмери, тяжко отдуваясь, потянулся к бокалу. Знаток этикета непременно заметил бы, что нельзя пить вино человека, которого ты называл такими словами, но он бы знатока не услышал. Золотистый нектар освежил его горло, когда он заметил, что у столика стоит какая-то дама.

— Ах ты, Боже мой! — сказала она с несомненным состраданием.

Месье де ла Урмери не швырнул в нее бокал, потому что там оставалось шампанское, и заменил это действие взглядом василиска.

— Вы попали в железнодорожную катастрофу? — спросила тем не менее дама.

Полагая, что ее хорошо бы освежевать тупым ножом, а затем опустить в кипящее масло, он все же ответил:

— Нет. Ударили топором.

— Что?!

— То, — твердо сказал чиновник.

— Быть не может! — вскричала дама и поклохтала, словно курица.

— Может, — отвечал Урмери. — Повторяю, кто-то ударил меня топором.

— О, Господи!

— И не убил, заметьте. Казалось бы, бьешь топором, так уж бей с размаха. Но нет! Ничего не умеют. И это чиновники, ха-ха?!

Дама поклохтала еще, потом спросила:

— Кто же вас ударил?

— Один мой служащий, Легондю.

— Зачем?

— Затем, что он псих. Фигуры ему являются, видите ли! Посидят, посверкают и велят перебить всех начальников, начиная с меня. Бред какой-то! Сияют, вы подумайте!

— Конечно, вы огорчены…

— Огорчен?! — взорвался Урмери, словно его начинили тринитротолуолом. — Я в полном отчаянии! Сперва эта свинья маркиз…

Кейт облегченно вздохнула. Она и не знала, как подвести его к этой теме.

— Я видела, вы с ним беседовали, — заметила она.

— Да уж, я с ним побеседовал! — злорадно подтвердил чиновник. — Уехал, видите ли, с этим досье!..

— Простите?

— Ну, с делом Киболя. Когда я уволил его, он…

— Я не совсем поняла. Он служил у вас?

— Можно сказать и так. Но ничего не делал.

— Значит, он не богат?

— Опаздывал каждый день, все путал, вечно где-то шлялся… А, что? Богат? Не смешите меня!

— У него же замок в Арденнах.

— Давно продал. Женился, правда, на американке, но они давно разошлись. Богат! Ха-ха!

— Та-ак… — промолвила Кейт с той суровой радостью, с какой произносят «Я же вам говорила»; и тут появился маркиз, рассыпаясь в извинениях.

— Мой дорогой, — сокрушался он. — Что вы обо мне подумаете?

Месье де ла Урмери лаконично заметил, что не скрывал своего мнения.

— Только что вспомнил, — продолжал маркиз, — я оставил вашего Киболя дома, в Париже. Он в верхнем левом ящике комода, под носовыми платками. Консьерж вас пустит, скажите, что от меня. Искренне советую дать ему несколько франков.

Месье де ла Урмери постоял, выражая взглядом, что слов у него нет, потом повернулся и ушел. Маркиз взялся было за шампанское, когда женский голос сухо произнес:

— Хотела бы с вами поговорить.

Подняв глаза, он увидел Кейт. Губы у нее сомкнулись в тонкую черточку, взор сверкал, и она напомнила ему одну из прапрабабушек XVIII века, третью слева, если считать от входа, которая с самого детства нагоняла на него страх и трепет.

Джеф боролся с трудным пассажем и, увидев маркиза, позавидовал сиротам — они, в конце концов, хоть работать могут! Однако сыном он был хорошим и мысли свои скрыл.

— Привет, — благодушно сказал он. — Что ты ходишь туда-сюда?

Тут он заметил, что отец на себя не похож, зато похож на человека, которого ударили в самое слабое место.

— Что случилось? — забеспокоился Джеф. — Кредитора встретил?

— Жефф, — отвечал маркиз, — я весь дрожу. Какой кошмар! Мисс Трент…

Джеф побледнел.

— Ей плохо? Ее кто-то обидел? Маркиз удивился.

— Кто ее может обидеть? А плохо ли ей… Пожалуй, нет. С виду — в полном порядке.

— Что же ты меня пугаешь? Я думал, ее сбила машина или…

— Машина! Есть вещи похуже, — Маркиз сердобольно помолчал и все же решил нанести удар сразу: — Я говорил с ее сестрицей. Она узнала, что мы бедны. Но это не все! У мисс Трент тоже нет денег.

— Что?!

— Денег нет, — пояснил маркиз. — Они втроем владеют фермой, разводят кур. Собственно, это и не ферма, а так, ерунда какая-то.

— Почему же она живет в таком отеле?

— Насколько я понял, она получила небольшое наследство и решила его потратить. Ну, это понятно, — одобрил маркиз, который, будь он девицей, сделал бы то же самое. — Надеется поймать богача. Какое счастье, что я все узнал, пока ты не натворил глупостей! Я не набожен, но иногда кажется, что… как бы это выразиться? Что кто-то меня хранит.

Он замолчал, услышав крик, а там — и увидев, что сын его буквально сияет. Если бы Клаттербак сообщил Джефу, что издаст роман как можно скорее, он вряд ли сиял бы ярче.

— Слава Тебе, Господи! — воскликнул граф. — Ой, какое счастье! Тогда все в порядке. Если она…

Маркиз задрожал.

— Ты что, хочешь на ней жениться?

— Конечно! Сейчас напишу ей, приглашу завтра пообедать. Когда подадут кофе, а лакей уйдет, я… ну, я знаю, что сделаю.

— Мой дорогой! — взмолился маркиз. — Одумайся!

Джеф удивился.

— Ты чем-то недоволен?

— Еще бы! Жениться на нищей… Нет, ты не можешь!

— Могу, могу. Чего ты скачешь? Смотри, как удачно: у нее ничего нет, и у меня ничего нет. Ты подумай, мы всему будем радоваться. Купили шляпу — праздник. Богатые и не знают таких…

— Кроме того, — перебил его маркиз, — они не живут под крышей, в тесной каморке. Шесть пролетов лестницы…

— Красота! — вскричал Джеф. — Пришел в мансарду, зажег свечу у кровати и воображаешь, что ты в Версале. Балдахины там, купидоны… Да, это жизнь!

— О, Господи! — простонал маркиз.

— Ты заметил, — продолжал Джеф, — как у нее вздернут носик? А на нем — две веснушки. Представляешь, какое блаженство, когда можешь на них смотреть в любое время?

— А ты представляешь, — отвечал маркиз, — что она скажет, когда узнает, что у тебя нет денег?

— Обрадуется, я думаю.

— Ну, нет. Я бы на ее месте тут же забыл о тебе и вышел за Карпентера.

— То — ты, а то — она! Карпентер, еще чего! В жизни она за него не выйдет. Это ангел, а не девушка.

— Послушай, Жефф…

— Не буду. И вообще, я хочу побыть один. Тут фраза не дается.

Маркиз, который и так не отличался прытью, буквально выполз в вестибюль. Романтические бредни глубоко его оскорбляли. С трудом одолев лестницу, он направился к бару, красе «Сплендида», и, поставив изящную ногу на медную перекладину, попросил Филиппа, прежде служившего в Париже, смешать ему что-нибудь такое, особенное.

Примерно через четверть часа освежившийся маркиз, еще нетвердо ступая, вышел из бара и встретил в вестибюле возвращавшуюся с пляжа Терри.

Посмотрел он на нее искоса. Она ему нравилась, очень нравилась, но, честно говоря, она же его надула! Нельзя, в конце концов, так выглядеть и так блистать, если ты разводишь кур на Лонг-Айленде. Это нечестно, думал он, и непорядочно.

Однако ни его манеры, ни голос не выдавали, как глубоко он ранен и как разочаровался в американках. Поцеловав ей руку с обычной своей галантностью, маркиз заверил ее в том, что бесконечно рад предстоящей встрече в ресторане.

— Миссис Пеглер, — сказал он, — сообщила мне, что вы приняли приглашение.

— Да, — отвечала Терри, — и с большим удовольствием. Занятно ужинать на природе. Это ведь хороший ресторан?

— Говорят, очень хороший.

— А кто там будет?

— Насколько я понял, двое друзей миссис Пеглер.

— И ваш сын?

— Нет. У Жеффа какая-то встреча.

— Да? — сказала Терри, стараясь скрыть досаду. — Наверное, с Фредди Карпентером.

— Нет, Фредди остается здесь. Они идут в концерт с мисс Тодд.

— Ну, ничего. Зато вы там будете.

— Да, я буду.

— А что еще нужно? — воскликнула Терри и, лучезарно улыбнувшись, пошла по лестнице наверх, в свой номер.

Когда она туда пришла, сестры еще не было, и этому она обрадовалась. Ей хотелось побыть одной, чтобы обдумать серьезнейшую проблему — почему Джеф так странно себя ведет.

Ну, посудите сами. Если они оставались вдвоем, что бывало исключительно редко, он был очень вежлив, можно сказать — подчеркнуто учтив, но как-то сдержан, что ли. Ни словом, ни жестом, ни улыбкой он не намекал на то, что все-таки было, как будто величайшее мгновение ее жизни для него — какой-то пустяк, незначительный эпизод. А собственно, так оно и есть; так он на это смотрит. Это она, по своей дурости, придает значение поцелуям и дрожащему, сбивчивому голосу, а он, конечно, целует любую девушку, если та не полное чудище, и признается ей в любви. Французы все такие. Наверное, забыл через десять минут. Наверное, у него тут сотни подружек. Наверное, эта «встреча» — с какой-нибудь Фифи или Мими на высоких каблуках, в бантиках и кружеве, которая называет его «cheri».[118]

Она сердито думала об этой особе, равно как и о Джефе, когда юный фельдмаршал, который принес маркизу телеграмму от месье де ла Урмери, вручил записку и ей. Она развернула ее, и мир изменился. Только что он был худшим из миров, но вот — в нем засияло солнце, оркестр заиграл какую-то райскую мелодию, цветы пробились сквозь ковер. А Джеф, этот низкий ловелас, этот червь, а быть может — волк в человеческом образе, засиял нездешним светом.

Она прочитала записку три раза. Та была короткой и достаточно сдержанной, но ей показалась образцом красноречия. Когда она читала ее в пятый раз, запоминая каждое слово, раздался телефонный звонок. Портье сообщил ей, что два джентльмена (или как это по-французски) настоятельно просят их принять.

Джентльмены эти оказались довольно плюгавыми. Один — маленький, унылый, с широкой бородкой — напомнил ей кларнетиста из отеля; другой, повыше, с висячими усами, тоже не отличался веселостью. Беседу начал именно он:

— Разрешите представиться, мадемуазель. Пюнэ.

— Здравствуйте.

— Мой зять, месье Флош.

— Добрый день. Чем могу служить? — сказала Терри, с трудом сдерживаясь, чтобы не поделиться с ними своей радостью.

— Я — из местной полиции, мадемуазель, — сообщил тот, что повыше.

— Да?

— Помощник комиссара.

— Вот как?

— Конечно, он — свинья, — продолжал месье Пюнэ. — Тиран. Rodommier.[119]

Этого слова Терри не знала, но догадалась, что оно нелестное, и запомнила для будущих надобностей. Можно, к примеру, назвать так Клаттербака, когда он коснется цен на мед.

— Мы с месье Флошем, — продолжал гость, — слышали, как он плетет против вас козни. Да-да, через дверь! Слышали мы, Жасэнт?

Второй гость, носивший, по всей видимости, это странное имя, взмахнул бородкой, выражая этим что-то вроде «Еще бы!», то есть «Tu paries bien».

Терри удивилась. Будь она международным шпионом, она приняла бы сообщение, беззаботно воскликнув «О 1а 1а!», и повела бы рукой в роскошных кольцах; но она шпионом не была.

— Как это, «плетет козни»? — спросила она, все больше удивляясь. В конце концов, этот комиссар в жизни о ней не слышал.

— Сегодня он придет с обыском по просьбе мадам Пэглэр, — пояснил посетитель.

Терри вздрогнула. Это было немного понятней.

— Пожалуйста, — сказала она, — расскажите мне, в чем дело. Месье Пюнэ рассказал. Когда он закончил свою повесть,

Терри чувствовала себя, как путник, который темной ночью, в грозу, видит при свете молнии, что стоит на краю обрыва. Чувства к миссис Пеглер, и без того не слишком пылкие, заметно ухудшились. Тонкой душе неприятно узнать, что ее приглашают в ресторан только для того, чтобы произвести у нее обыск.

— Как вы считаете, — спросила она, — что мне делать?

На это месье Пюнэ ответить мог. Глаза его мстительно сверкнули.

— Мадемуазель, на вашем месте я бы пригласил физически сильного мужчину. Эта свинья войдет, а он ка-ак прыгнет…

— И donne lui un marron,[120] — впервые подал голос месье Флош.

— Marron?

Месье Пюнэ перевел это жестом и, узнав, что мускулистый мужчина даст комиссару marron или, если хотите, в ухо, Терри от всей души поддержала проект. Жаль, конечно, что Джеф не сможет применить прежние навыки, но есть, в конце концов, Фредди. Она плохо представляла себе, как производят обыск, но могла предположить, что делается это ночью, когда Фредди уже придет с концерта. Да, он тут очень уместен. И она улыбнулась месье Пюнэ.

— Спасибо вам большое!

Месье Пюнэ скромно заверил, что всякий сделал бы то же самое, подразумевая под этим «всякий, кто так натерпелся от Пьера Александра Бюиссонада». Оба героя широко улыбались, даже месье Флош, сколько видно из-за бородки, напоминая веселых селян из оперетты, удаляющихся за кулисы, тем более что сами они именно удалились, оставляя Терри размышлять о неожиданном повороте дел.

Мысль о Фредди ее подбадривала. Он, как и всем, уже рассказал ей о своих футбольных успехах, и ей казалось, что чемпион Принстона — как раз то, что нужно, чтобы внушить Пьеру Александру, что нельзя врываться ночью к девушкам, тем более — с обыском. Встреча в темноте с Ф. Карпентером перевернет его жизнь. Он станет лучше, чище. Жаль только, что миссис Пеглер не разделит его участи. Когда Терри дошла до этой мысли, появилась Кейт. Вид у нее был победный, и не без оснований.

— Ну, вот! — начала она. — Я все узнала про этого маркиза и его сынка. Так и есть, оба — жулики. У них нет ни пенса.

Трудно отрицать, что Терри удивилась.

— Что? — переспросила она.

— Я говорила с начальником маркиза из какого-то учреждения. Тот у него служил, маркиз — у начальника. Он его уволил, начальник — маркиза.

— Ты хочешь сказать, маркиз — не маркиз?

— Да нет, они все тут маркизы! Суть в том, что он — нищий. Эти обедневшие аристократы рыщут по курортам. У него нет денег, и он…

Терри удивилась снова. Денег? При чем здесь деньги? Какая чепуха! Важно одно — завтра она обедает с Джефом.

— Мало того, — продолжала Кейт, — я ему сказала все про тебя.

— Да что ты!

— Сказала-сказала. И про кур, и про мед — ну, все. Он ускакал, как белый кролик из «Алисы». Не иначе, к сынку. Теперь ты его не скоро увидишь! Не маркиза, сынка.

— Я с ним завтра обедаю.

— Это ты так думаешь. Когда он тебя пригласил?

— Сейчас принесли записку.

— А написал он ее до того, как узнал новости. Вот увидишь, пришлет другую, что у него важные дела.

— Ничего подобного!

— Наверное, уже пишет, — закончила Кейт и ушла к себе, снять шляпу.

Терри смотрела, не видя, на картину, ибо в лучших номерах отеля «Сплендид» было все, что угодно, и чувствовала себя точно так, как должен был чувствовать комиссар после встречи с мускулистым мужчиной. Вдруг ей стало легче. Она поняла, что Кейт несет какую-то чушь, и радостно засмеялась.

Она еще смеялась, входя в номер сестры.

— Знаешь, — сказала она, — я не поеду в ресторан.

— То есть как?

— Обойдутся без меня.

— Ты же обещала!

— Ну и ладно.

— Я не могу без тебя ехать.

— Что ты, можешь! Скажи этой Пеглерше, что у меня болит голова.

— Она к тебе зайдет.

— А ты скажи в ресторане, за тридцать километров.

— Ничего не понимаю! Только вчера ты ныла, что нет знакомых…

— Да, я такая, переменчивая.

— Что подумает миссис Пеглер?

— А нам какое дело? Дай ей marron.

— Что-что?

— И прибавь, что это — от меня, — сказала Терри.

Глава VII

Джеф вернулся поздно, как возвращались все, кто ужинал с Честером Тоддом. Когда жена не могла мягко пресечь его порывы, общительный Честер всей душой отдавался вечерним развлечениям. Сегодня она была в Париже, поскольку завтра ей предстоял концерт в изысканной аудитории, и без нее любящий муж совершенно разгулялся. В двенадцатом часу, отведя его в постель, Джеф пошел к себе принять душ, а выйдя из ванной вполне ожившим, увидел на столе письмо.

Как выяснилось, его переслали с Рю Жакоб, где он жил в Париже, автор же обитал в отеле «Риц». Джеф удивился, его друзья не были так богаты, но, распечатав конверт и увидев подпись, подпрыгнул, как фазан в брачную пору. Таких сильных чувств он не испытывал с того дня, когда, зайдя на ферму за яйцами, обнаружил там множество немецких солдат.

Он поморгал, прочитал подпись снова, но она не изменилась:

Посмотрев на письмо минут пять, он решил с ним ознакомиться. Оно оказалось деловым и коротким. Дж. Рассел Клаттербак, явно полагавший, что время — деньги, приехал во Францию и хотел с ним побеседовать. Возможно ли, спрашивал он, разделить с Джефом второй завтрак в час дня, в среду? Несмотря на смятение, адресат вычислил, что среда будет завтра.

Рухнув в кресло, он понемногу пришел в себя. Послание, при всей своей краткости, давало пишу для размышлений — не столько текстом, сколько подтекстом. Дж. Р. К. хочет поговорить. Начиная отсюда, надо читать между строк. Когда занятой издатель тратит время на молодого писателя, речь идет не о политике, а о том, что творение данного автора потрясло его, как потрясает астронома новая планета. Ясно коту, что Клаттербак замыслил не светскую встречу, но деловое совещание.

Дрожа от этой мысли, Джеф внезапно вспомнил, что завтра обедает с Терри.

Семьдесят процентов восторга мгновенно исчезли. Однако выбора не было. О Клаттербаке он знал только то, что издатель этот пишет многообещающие письма, но представлял себе, что человек он важный и может обидеться, если оборвать его на половине фразы и сказать: «Простите, спешу! У меня свидание». Что ж, надо оставить Терри записку.

Сперва он хотел рассказать ей все, поделиться мечтами и надеждами, но обуздал себя. Он не был особенно суеверным, и все же — кто его знает, еще сглазишь! Как выразился бы Питер Уимз, цыплят по осени считают.

Помня об этом, он сообщил, что его внезапно вызвали в Париж. Когда он вернется, сказать нельзя. И впрямь, подумал он, кто знает, не возникнет ли одна из тех прекрасных дружб, которые не мыслят разлуки?

Записку он оставил портье. Потом позвонил Фредди и попросил одолжить ему назавтра машину. Мысль о поезде была ему противна. Нет, тут надо, словно цыган, мчаться по большой дороге, мечтая о Терри, — и, конечно, о Расселе Клаттербаке.

Когда Джеф позвонил, Фредди сидел на балконе (как и Терри, жил он на самом роскошном, втором этаже) и любовался лунным светом, серебрящим воду. Повесив трубку, он вернулся к этому занятию.

Настроен он был сентиментально. Как хороша ты, ночь! Ни туч, ни облаков на темно-синих ясных небесах, думал он (или что-то в этом роде). Его широкую грудь теснили какие-то чувства, связанные с Мэвис.

Примерно час назад его чувства к ней можно было, худо-бедно, назвать теплохладными. Если бы ему предложили ее описать, он сказал бы: «Так, ничего себе…» Да, тихостью и сходством с мышью она выгодно отличалась от лакированных бойких девиц, вгонявших его на вечеринках в истинный ступор. Сам Фредди бойким не был. Он был робким и любил девушек тихих, хотя, видит Бог, их днем с огнем не отыщешь. Словом, Мэвис его не пугала, как говорится — не отвращала, но не больше. Душа оставалась спокойной.

Сегодня все изменилось. С глаз его спала пелена; он понял, что они созданы друг для друга. Так калифорнийский житель копается в саду, и вдруг из-под его лопаты брызжет нефть. Фредди казалось, что ангел-хранитель коснулся его плеча и прошептал: «Ты что, совсем одурел или просто ослеп? Да именно ее ты ищешь всю свою жизнь!»

Прежде всего, ему очень понравилось, что она охотно согласилась сбежать с концерта в кино. Когда он признался, что его тошнит от серьезной музыки, а она отвечала, что точно то же самое происходит с ней и в концерт она пошла только из-за тети, полагающей, что эти концерты развивают душу; когда они оба так сказали, он понял, что есть на свете разумные девушки.

За обедом выяснилось, что и он, и она терпеть не могут креветок, зато обожают Агату Кристи, и это очень их сблизило, но когда он узнал, что дядя Джордж, о котором она раза два упоминала, — не кто иной, как сам Змеюка Тодд, Фредди подумал о браке.

Змеюка некогда был одной из ярчайших звезд футбола. Через двадцать лет, в 50-х, имя его произносили с благоговением, и при мысли о том, что он сможет называть дядей это богоподобное создание, Фредди подавился телятиной, так что официанту пришлось ударить его по спине. Когда из глаз перестали течь слезы, пленник любви посмотрел на Мэвис так пылко, что, в свою очередь, подавилась она. Исследователю Шекспира все это напомнило бы первую встречу Ромео и Джульетты.

Если он верно истолковал происшествие с телятиной, думал теперь Фредди, а также то, что в темном зале удалось взять Мэвис за руку, — дело в шляпе. И представить только, размышлял он, глядя на светлый круг луны, катящийся по темно-синей глади, представить только, что Мэвис не беднее его, если не богаче! Другими словами, она польстится не на эти чертовы деньги. Она любит его — если любит, но это, вроде бы, ясно — не из корысти, а из-за него самого.

Такого с ним еще не бывало. Несколько девиц выказывали ему явственную приязнь, но он печально ощущал, что дело не в нем, а в «Фиццо», приносящей миллион за миллионом. И вот, наконец, появилась та, что смотрит на него, а не на банковский счет.

Пока он предавался мечтам, зазвонил телефон, и он не сразу решился подойти. Наверное, подумал он, опять Джеф. Да, он хорошо к нему относился, но сейчас — не до Джефов. Однако телефон не унимался. Он встал, снял трубку и рявкнул:

— Алло!

Раздался нежный голос:

— Мяч…

Нет, не Джеф. Голос девичий.

— Мэвис? — проворковал он. — Мэ-э-вис?

— Нет, это я, Терри Трент.

— А, Терри! Вернулись?

— Куда?

— Сюда. С этого обеда.

— Я не поехала. Вот что, Мяч!..

— Да?

— Я боюсь. Тут бродит какой-то вор.

— Кто-кто?

— Вор.

— А, вор! Ну, что вы! Почему вы так думаете?

— Ручка двери повернулась, будто кто-то хочет войти, — осторожно сказала Терри. Нельзя же признаться, что она ждет грабителя! Фредди не очень умен, но все же удивится, что она — ясновидящая. Нет, так, с ручкой — лучше всего.

— Понимаете, — разъяснила она, — все думают, что я уехала и в номере никого нет. Мне страшно, Мяч! Идите сюда.

— Сейчас, сейчас. Мне как, одеться? Что?

Терри ничего не сказала, она хихикала на радостях и унялась только для того, чтобы ответить:

— Да что там, не надо. Идите как есть.

— Я в пижаме.

— Значит, идите в пижаме. И прямо по балкону, окно открыто.

Через несколько минут в номер негромко постучали, и раздался голос Фредди:

— Пип-пип!

— Что?

— Я здесь.

— Это хорошо.

— Вам померещилось, здесь никого нет.

— Вы все осмотрели?

— Да.

— Что ж, выключите свет и посидите в темноте на всякий случай.

— Ладно, — отвечал добрый Фредди, и примерно полчаса длилось молчание. Наконец он жалобно произнес:

— Эй!..

— Да?

— Сколько мне тут сидеть?

— Не знаю. Вам скучно?

Фредди признал, что бдение нагоняет тоску, и Терри огорчилась. Она понимала, что нельзя всю ночь держать в темноте странствующего рыцаря; с другой стороны, нельзя и открыть правду. Наверное, Фредди относится к миссис Пеглер, как к матери, и очень обидится, что ее подозревают в таких кознях. Когда она (Терри, а не миссис Пеглер) уже решила все бросить, в замочную скважину проник едва слышный голос:

— Э-эй!..

Терри приоткрыла дверь и прошептала:

— Что такое?

— На балконе какой-то тип.

— Значит, я права!

— Тиш-ш! — прошелестел Фредди, словно член тайного общества, беседующий с другим членом тайного общества.

Терри закрыла дверь. Пришло время действий, кончилось время слов — а жаль, она бы хотела подбодрить защитника. Хотя вообще-то он надежен. Туповат, это да, но могуч, и знает, что делать в таких случаях. Что-что, а с комиссаром он управится. Она села на кровать и прислушалась.

Сперва было тихо, только что-то стучало, может быть — ее сердце. Потом поднялся шум. Начался он, как и следовало ожидать, с восклицания: «Эй!», сменившегося звоном стекла, треском мебели, стуком шагов и тяжелым сопением дерущихся мужчин, а завершился криком боли.

Кричал комиссар, которому Фредди, к счастью (или к несчастью, смотря с чьей точки зрения), заехал в правое ухо. Он опрокинулся на балкон, перелетел через перила и исчез в ночи. Комиссар был отважен, но разумен. Он знал, когда надо отступить.

— Эй! — снова сказал Фредди сквозь балконную дверь.

Терри выглянула.

— Да вы герой! — вскричала она. — Убили его?

— Нет. Он куда-то делся.

— Зайдите, расскажите подробней.

Она залезла в постель, а Фредди вошел, немного растерянный, но бодрый. Кому-кому, а ему драка понравилась. Последнее время он часто думал, что растренировался, и был рад убедиться, что порох в пороховницах есть. Однако кое-что его огорчало.

— Надо было сесть ему на живот, — сокрушался он. — А то я его треснул, и он вывалился. Осторожности мне не хватает. Другой раз…

— Не будете же вы драться все лето!

— Кто их тут знает, на курортах! Бриллианты всякие…

— Вы думаете, он хотел украсть мои драгоценности?

— Очень может быть.

— Слава Богу, вы спасли наши жемчуга!

— Да, это хорошо.

— И бриллианты, не говоря о сапфирах. Огромное вам спасибо. Вот что значит удар! Наверное, большая практика. Бокс?

— Да нет, футбол. Практически то же самое.

— Вы очень хороший футболист?

— Не сказал бы. Играл, это да, но в сборную Америки, — с трудом признался он, — меня не взяли. Я все-таки не Змеюка Тодд!

— А кто это?

— Вы о нем не слышали?

— Вроде бы нет.

— Ну, знаете!

Они помолчали. Фредди всматривачся в Терри. Странно, думал он, как они во всем этом спят — кружева какие-то, ленточки… Наверное, на случай пожара. Вообще-то ничего, красиво. Только если бы на месте Терри была Мэвис, а рядом — он… Эта мысль исторгла долгий, чувствительный вздох.

— Не удивляюсь, что вы зеваете, — сказала Терри. — Идите спать.

— Да я не хочу, — отвечал Фредди, собиравшийся еще часа два смотреть на лунное небо. — Нет, вы правда не слышали про Змеюку Тодда?

— Правда. А кто он такой? Гангстер?

— Он футболист, — почтительно ответил Фредди. — Самый лучший полузащитник, какой только был. Змеюкой его прозвали за то, что он буквально вился змеей. Еще его называли Скользкий Тодд и Неуловимый Призрак. Три года играл в сборной Америки. Неужели не слышали?

— Нет.

— Чудовищно! — вскричал Фредди и собирался было подробно описать, как Змеюка пробежал 87 ярдов на историческом матче 1930 года, но тут послышался странный, зловещий звук, и ручка двери зашевелилась.

Фредди взглянул на Терри, Терри — на Фредди. Оба подумали об одном и том же. Неустрашимый враг явился снова, подбираясь к цели иначе.

Терри восхитилась Пьером Александром Б. Она не видела его, и ей не нравилось то, что она о нем слышала, но в упорстве ему не откажешь, истинный бульдог. Те, кто испытал руку Фредди, напоминающую окорок, обычно полагали, что с них хватит. Так полагали многие; но не комиссар. Да, думала Терри, этих комиссаров изготовляют из стали.

Однако сейчас было не до мыслей. Она сдвинула брови и махнула рукой в сторону ванной, стараясь внушить Фредди, чтобы он посидел взаперти, пока не сочтет, что снова пришло время действий. Язык мимики труден, и ее приятно удивило, что туповатый рыцарь сразу его понял. Многозначительно кивнув, он юркнул в ванную с прытью Змеюки Тодда, и в тот же миг дверь открылась, являя взору не П.А. Бюиссонада, но неизвестного субъекта, который сообщил свистящим шепотом, что он — agent d'hotel, то есть частный сыщик.

Дома, в ванной, Пьер Александр промывал глаз борной кислотой. К этой мерзкой Трант он не пошел бы ни за какие деньги и надеялся, что в будущем — тут он приложил к синяку сырое мясо — как-нибудь удастся собрать на нее материал.

Что до сыщика, он был щуплый и усатый. Если прибавить испуганный взор, это придавало ему сходство с нервной креветкой. Он и впрямь нервничал после того, как портье ему передал, что жители третьего этажа жалуются — вроде бы внизу кого-то убивают.

Увидев, что Терри жива и здорова, он приободрился.

— Ха! — сказал он. — Оч-чень хорошо! Прекрасно.

Терри не разделила его радости. Конечно, ей было приятно, что это — не Пьер Александр, но зачем к ней вообще врываться? Когда ложишься в постель, сыщик неуместен. И она сухо спросила:

— Что вы тут делаете?

Сыщик доверительно объяснил, что обитатели отеля слышали шум, то есть, гам, или, точнее, тарарам.

— Я не шумела.

— Видимо, ваш сосед.

— Им что-то приснилось. Или померещилось.

— А что, может быть. Но мне приказали выяснить, в чем дело.

— Это не причина врываться ко мне ночью.

Сыщик поджал губы и передернул плечами, как бы намекая на то, что у него — свои методы.

— Вы спали, мадемуазель? — осведомился он.

— Да.

Сыщик обрадовался.

— Вот потому и не слышали! Нам сообщили, что cambrioleur,[121] проникнув в номер с балкона, обрушил какую-то мебель. Понимая, что начнется розыск, он испугался и спрятался.

— Где?

— В ванной, — отвечал сыщик, вдохновленный свыше.

Конечно, он не собирался никого там застать, но предположил, что, если туда заглянет, можно отчитаться со спокойной совестью. Он заглянул; и тут же отпрянул. Мы не преувеличим, если скажем, что встреча с Фредди сразу состарила его на несколько лет.

— Зеленые ели! — вскричал он. Это выражение (или что-то похожее) он подцепил у американцев в конце войны и употреблял в минуты сильных эмоций.

Убийц он не встречал, не знал их повадок, но слышал, что, загнанные в угол, они неуправляемы. Поскольку это ему не нравилось, он трясся двадцать секунд подряд, пока Терри не сказала:

— Это мой друг.

Пелена спала с глаз сыщика, как падала недавно с глаз Фредци. Убийц он не знал; но таких вот друзей знал досконально. Иногда ему казалось, что ббльшую часть жизни вытаскивал их из чужих ванных. Возможно, на них очень действует здешний воздух. Как бы то ни было, на Фредди он смотрел сурово, когда говорил:

— Придется вам уйти.

— Он как раз уходит, — заверила Терри.

— Надеюсь, мадемуазель, вы осознаете, что ситуация…

— Да, конечно!

Сыщик внезапно явил лучшую, высшую сторону своей души:

— Я — что, — сказал он. — Любовь, она вещь хорошая. Да вот начальство не велит. Ваш друг понимает по-французски?

— Нет.

— Тогда не передадите ли, мадемуазель, чтобы он шел к себе? И побыстрей (au trot[122]), — прибавил сыщик.

— Передам.

— Спасибо вам большое!

И сыщик удалился, пощелкивая языком.

— Что тут было? — спросил Фредди. — Ни черта по-ихне-му не понимаю!

— Он смущен, — объяснила Терри. — Вы — у меня в ванной, ночью, в голубой пижаме…

Фредди густо покраснел и от стыда, и от гнева. Его рыцарская душа не выносила легкомысленных речей.

— Я ему голову оторву!

— Не вините его, он француз. У них нечистое воображение.

— Хорошо, что я из Америки.

— И я тоже. Ты видишь в ясном свете, что…[123]

— Да, что?

— Не помню. Как же это там?

— Бог его знает. Дальше я обычно мычу.

— Вот и я. Слова знают только аргентинцы, португальцы и греки. Да, Мяч, вам пора идти. Спасибо, что заглянули. Вы просто молодец!

— Ну, что вы!

— Постойте, нельзя ж отпускать вас без выпивки. Вы как, готовы?

— Вообще-то не прочь.

— Тогда пошли в комнату. Терри зажгла свет.

— Ой, Господи! Что тут творится! Кто уронил лампу?

— Я думаю, мы оба. Я приберу немного, ладно?

— Да-да. А я все приготовлю.

Фредди работал быстро. Когда Терри принесла виски и сэндвичи, царил полный порядок. Как заметила хозяйка, «и не подумаешь, что заходил взломщик!» Они сели на диван.

— Одно слово, уютно! — заметил Фредди.

— Вот именно. Возьмите сэндвич.

— Спасибо. Знаете, я просто поверить не мог, что вы не слыхали про Змеюку.

— Я плохо разбираюсь в футболе. Только раз была на матче.

— Господи милостивый!

— Да и то много. Какая-то дурацкая игра.

— Дурацкая!!!

— Ну, мне так показалось.

— А что в ней — м-м — глупого?

— Посудите сами — столпились в углу, голова к голове, зады торчат…

— Совещание на поле, — пояснил Фредди. — Без него нельзя.

— Вот и я говорю, как-то нелепо.

Фредди мрачно молчал. Уют исчез, как не бывало. Казалось бы, хватит того, что человек не знает Змеюку, но называть дурацким совещание!.. Он вздрогнул. Неприятно слушать кощунства из прекрасных уст.

— Сидели бы дома, — продолжала Терри, — читали бы что-нибудь…

Фредди отключился. Он видел столик, на котором при помощи двадцати двух кусков сахара показывал Мэвис прошлогоднюю игру армейской команды с флотской. Видел он и то, как сияли ее глаза, когда соответствующий кусок прокладывал себе дорогу под крики многотысячной толпы.

— Или решали бы кроссворд. Вязали бы, в конце концов! Или…

Она не закончила фразы, зато вскрикнула, равно как и Фредди. Он к тому же вскочил и застыл, словно статуя, заказанная почитателями. Дело в том, что за дверью послышался смех, потом дверь открылась, и вошла Кейт, за ней — маркиз, а за ним — сухонький человечек в пенсне, судя по виду — английский чиновник.

Против ожиданий, Кейт прекрасно провела вечер. Поначалу миссис Пеглер расстроилась из-за Терри, но потом все пошло замечательно. Маркиз, ее сосед по столу, оказался исключительно приятным. Что-что, а это он умел, когда надо было кого-нибудь умаслить. Домой, в отель, их вез сэр Перси Бент, действительно — крупный чиновник, и сейчас, за дверью, Кейт смеялась какой-то его шутке.

Однако при виде гостя смех замер с тем булькающим звуком, с каким уходит из ванны последняя вода. Секунду-другую, окаменев, Кейт смотрела на пижаму, на взлохмаченные волосы и на виноватое лицо, потом перевела взгляд на Терри и, не найдя слов, направилась в свою комнату. Сестра покорно пошла следом; и дверь за ними закрылась.

Удивился и маркиз, но он давно привык к деликатным ситуациям.

— А, Мяч! — заметил он. — Еще не спите? Вы не знакомы с сэром Перси? Сэр Перси Бент — мистер Карпентер.

— Очень приятно…

— Мистер Карпентер практически владеет «Фиццо». Наверное, вы пьете эту воду?

— О, да! — Сэр Перси с уважением посмотрел на Фредди. — На ночь, с капелькой виски. Жена предпочитает с лимоном. Кстати, о женах, мы спугнули нашу очаровательную хозяйку…

— Кого-кого? — спросил Фредди, не отличавшийся быстротой ума.

— Вашу супругу, — пояснил сэр Перси, указывая на закрытую дверь.

— Мы не женаты, — сообщил Фредди, и гость подскочил, со свистом втянув воздух. Он знал, что французские курорты славятся легкостью нравов, но не до такой же степени! Побледнел он так, что даже Фредди очнулся и поспешил рассказать про взломщика.

Слушали его плохо, что там — все хуже и хуже. Он и сам понимал, что получается неубедительно. Кончил он уныло, чем подтвердил худшие опасения гостя.

— Так-так… — сказал сэр Перси. — Что ж, мне пора. Голос его был холоднее льдинок в бокале, взор — точно таким, словно он застал Фредди за кражей важнейшего документа. После его ухода несчастный рыцарь не мог опомниться, пока не расслышал, что маркиз что-то ему говорит.

— Ну, Мяч! Это, знаете ли…

— А?

— Получше ничего не могли придумать?

— Э?

— Взломщик! Драка в темноте! Слабо, мой друг, слабо.

— Да я правда дрался со взломщиком!

— М-дэ…

— Дал ему в ухо, и он ушел.

— Гм-м…

— Что значит «Гм»? Нет, что значит «Гм»?!

— То, мой мальчик, что я вам не верю. Где следы борьбы?

— Я все убрал.

— Гм-м…

— Ну вот, опять! Сказано вам, дрался.

— М-дэ…

— Ой, не могу! Да прекратите вы…

— Хотел бы я это прекратить! Но вряд ли сумею. Сэр Перси немедленно начнет рассказывать, что он тут видел.

Фредди подпрыгнул, словно лосось в брачный сезон.

— Немедленно?

— Да. И позже тоже, днем и ночью. Ему недель на пять хватит.

— А, черт! — Фредди закрыл лицо руками. Он не страдал так с той поры, когда, болея за добрый старый Принстон, получил сполна от мастодонтов, болевших за добрый старый Йейл. — Надо бы мне послушаться этого типа.

— Месье Тип? Кто это?

— Да нет, просто один субъект. Здешний сыщик. Он тут был.

Маркиз горестно охнул.

— Вас видел agent d'hotel? Здесь, в этой комнате?

— Нет, в ванной.

— Ну, знаете! — маркиз буквально задохнулся. — Так. Все ясно. Остается одно. Немедленно подайте объявление о помолвке с мисс Трент!

— Что?!

— Я непонятно выражаюсь? — холодно осведомился маркиз.

— Да я хочу жениться на Мэвис!

— Мой мальчик, мало ли чего вы хотите! Существует долг, — сообщил маркиз, знавший о долге по слухам. — Даму компрометировать нельзя. Какой позор!

— Да, Господи…

— У человека чести выбора нет.

Фредди погрузился в отчаяние, а маркиз смотрел на него, как смотрят на шарик, бегущий по рулетке. Многое зависело от того, что будет, — свобода любимого сына, благополучие девицы, к которой он сразу почувствовал отеческую нежность…

Века сменялись веками. Наконец, когда Фредди поднял взор, лицо его явственно перекосилось.

— Ладно, — сказал он.

— Молодец, — одобрил маркиз и пошел звонить в парижскую редакцию «Нью-Йорк Геролд Трибьюн».

Только он исчез, появилась Терри. Вид у нее был такой, словно она прошла сквозь бурю, что, собственно, и случилось. Кейт умела бранить сестер, но этой ночью превзошла себя.

— Ой, Мя-ач! — сказана Терри. — Вы еще здесь? Я думала, давно ушли.

— Нет, не ушел. С маркизом разговаривал. Знаете что?

— Откуда же?

— А я сейчас скажу. Все в порядке.

— Очень рада. Убедите в этом Кейт.

— Мы с вами поженимся.

— Что вы! Зачем?

— Вы пойдете за меня?

— Нет.

— А этот Мафринюс очень советует.

— Не его собачье дело.

— Позор, говорит.

— Ну и пусть. Спасибо вам, Мяч, вы истинный рыцарь, но обо мне не беспокойтесь. Между нами говоря, я и так выхожу замуж.

— Нет, правда?

— Вроде бы, да.

— То есть, вы кого-то любите?

— Именно.

— Джефа? — догадался Фредди.

— Еще одно очко. Фредди заулыбался.

— Это хорошо. Он — ух, какой парень!

— И я так думаю.

— Правда, француз, — огорчился честный Фредди. — Ничего не попишешь. Хотя у него мать американка!

— Тогда все в порядке, — сказала Терри. — Ну, Мяч, катитесь к себе. Спасибо за помощь. Привет Змеюке.

Именно в этот миг появилась Кейт, подобная Саре Сиддонс[124] в роли леди Макбет, и Фредди юркнул на балкон, пробормотав что-то вроде «Спокононочи». Постояв немного на фоне летнего неба, он исчез, словно кошка в саду, поскольку при всей своей смелости эту особу боялся. Она воздействовала на него точно так же, как на Питера Уимза из юридической конторы «Келли, Дубински, Уикс, Уимз и Бэссинджер».

— Та-ак! — проговорила Кейт.

— Ты удивилась, что он еще здесь? — спросила Терри. — Ничего. Он ждал, чтобы сделать мне предложение.

— О! — воскликнула Кейт. Мы преувеличим если скажем, что лицо ее смягчилось, но все же ей явно стало легче. — Да, это лучше всего.

— А я ему отказала.

— Что!

— Он очень милый, но я за него не выйду.

— Ты шутишь?

— Нет.

— Значит, ты сошла с ума. Неужели тебе неясно…

— Ой, хватит!

— Да что с тобой говорить! Терри охватило раскаяние.

— Ну, прости меня! Я не хотела тебя обидеть. Просто нервы сдали. Я какая-то взвинченная.

— И грубая. Что ж, пойду лягу. А, забыла! — Кейт открыла сумочку. — Когда я брала ключи, мне дали записку. Спокойной ночи.

Когда еду и вина заказывает маркиз Мофриньез-э-Валери-Моберран, гости, вернувшись домой, часто нуждаются в соде. Случилось это и с Кейт. Вскоре она вернулась, гордая и скорбная, и надменно произнесла:

— Соды нету?

Терри не ответила. Она что-то писала.

— Нету ли у нас соды? — повторила сестра.

Терри обернулась. Лицо у нее было бледное, глаза — какие-то темные.

— Есть. В ванной.

— Спасибо. Они помолчали.

— Ты ляжешь когда-нибудь? — спросила Кейт.

— Вот только допишу.

— А кому ты пишешь? — по-прежнему гордо, но не без любопытства осведомилась Кейт.

— Фредди. Можешь оставить утром у портье. Так, записка. Принимаю предложение.

— Что?! Значит, ты видишь, что я права?

— Ты всегда права, и с Джефом тоже. Ты сказала, что я получу любезное письмо — занят, то-се, деловая встреча. Вот оно, пожалуйста. Прочти, если хочешь, — сказала Терри и, горько плача, кинулась на тахту.

— Ой, дорогая! — запричитала Кейт, обнимая ее покрепче. — Ой, моя миленькая!

Глава VIII

Трапеза с издателем превзошла все ожидания. Начиная с мартини, она струилась, как бриз. Именно такие трапезы запечатлеваются на пленке памяти, когда с нее стерся даже вчерашний день.

Джеф, как все мы, нередко сомневался в том, что человек — венец мироздания. На эту мысль его наводили немецкие солдаты и консьерж в его доме. Однако сейчас, глядя на Клаттербака, он понимал, что заблуждался. Род человеческий, в сущности, неплох. Если он произвел на свет это дивное создание, он вправе похлопать себя по груди и лихо надеть шляпу набок.

Да, ничего не скажешь, телесно этот ангел не достиг идеала. Обычно издатели тощают от общения с авторами, он же — раздался во все стороны и благодаря круглому лицу, круглым глазам и круглым очкам походил на сову, отдавшую должное полевкам. Ближних он превосходил не внешностью, а речью.

Поначалу, надо признаться, и здесь он ничем не блистал, ибо за коктейлями говорил о том, как хорошо без жены в Париже. Конечно, заверил он, она — лучшая из женщин, но не всегда его понимает. Скажем, трудно внушить ей, что человек умственного труда должен время от времени развлекаться, иначе у него будет язва. Примерно это слышал Джеф и от Честера Тодда.

Предупредив, что он ни в малой мере не сидит на диете, Клаттербак заказал внушительный ланч и развил свою тему, выражая признательность Промыслу, подсунувшему любимой супруге простейшую корь. Однако когда официант привез бифштекс с жареной картошкой, он перешел к делу, представ перед Джефом во всем своем очаровании.

— Так вот, эта ваша книжка, — сказал Клаттербак, впиваясь в мясо вилкой и зубами. — Поразительно! Где вы научились так писать по-английски? И не подумаешь, что француз.

— Я наполовину американец. Оба языка мне родные.

— И про Америку пишете, как будто там долго жили.

— А я и жил. Отец женился, мы с мачехой не ладили, и я туда уехал на несколько лет. Чего я только ни делал! И водой торговал, и на ранчо вкалывал, и бродил с другом по пустыне… Ну, всякое бывало. К началу войны я служил официантом в нью-йоркском отеле.

— В каком?

— «Бербадж».

— Бывал там, бывал. Кормят хорошо, но мало. А потом вы проливали кровь за Францию?

— Именно. Вообще-то я немного пролил. Мог и больше.

— Не были в этих, как их, маки?

— Был.

— Тяжело, а?

— Нелегко.

— Кормят плохо, я думаю.

— Да, не особенно.

— Ах, как я вас понимаю! Вот, посудите. У меня домик в таком Бенсонбурге, на Лонг-Айленде. Сидим мы как-то в воскресенье, пьем коктейль, тут заходит кухарка и сообщает, что соседский дог съел баранье жаркое, когда она отвернулась. Представляете? Мясная лавка — в Уэстхемптоне, это шесть миль, и вообще закрыта по воскресеньям. Пришлось обойтись яйцами. Я съел штук пять, ну, шесть, с беконом, закусил сыром, пирогом… Ничего, выжил, но не дай Бог опять так влипнуть! Эй, гарсон! Анкор[125] картошки фри. Да, боец Сопротивления, это вам не кот начхал. Очень хорошо для суперобложки.

Джеф подавился. На Клаттербека он смотрел так, как месье Легондю — на светящуюся фигуру, посоветовавшую ударить топором месье де ла Урмери.

— Простите, вы не скажете это еще раз? — спросил он.

— Про картошку?

— Нет, про суперобложку. Вы ведь о ней говорили?

— Говорил.

— Значит, вы хотите издать мою книгу?

— Естественно, — отвечал Клаттербак, совершенно уподобляясь сияющей фигуре. — Именно такие книги я люблю. Веселая — раз. Забавная — два. Смелая — три, но, заметьте, не переходит предела. Напоминает Ивлина Во. А главное, нормальные люди, которых видишь каждый день, а не эти чертовы издольщики, которых терзают в Алабаме, что ли. Если бы вы знали, — прибавил издатель, печально подкладывая себе картошки, — сколько мне приходится про них читать!

— Страдают, да?

— Как нанятые. А не крестьяне, так дети-калеки. Вот, послушайте, такой сюжет, читал в самолете. Незаконный ребенок — калека, естественно — живет у злого отчима. Тот шестнадцать страниц его лупцует, а потом убивает мамашу. Не свою, этого типуса. Типус сходит с ума и умирает в поле. Отчим вешается, настоящий отец стреляется. Сколько трупов?

— Вроде четыре.

— Неужели так мало? Ну, вам видней. Одна девица обожгла лицо, а ребенок — не тот, уже другой, попал под автобус, обе ноги отрезали. Любой аппетит отобьет! — вскричал Клаттербак, кромсая бифштекс, как сэр Галахад кромсал врагов. — А тут ваша книжка. Кстати, вы ее мне прямо прислали, значит, у вас нет агента. Это хорошо. — Тут он отвлекся, сравнив этих субъектов с покойным Джесси Джеймсом[126] и особо описав одного из них, чьи нравственные правила неприятно удивили бы команду пиратского корабля. — Наверное, вы думали, чего мы так долго молчим. Дело в том, что я встречался с теми-семи.

— С теми-семи?

— Ну, журналы там, студии, карманные серии. Очень заинтересовались. Да уж, сразу взяли на заметку. Когда я сказал, что мы надеемся продать 100 000…

Зал завертелся и взлетел, как Нижинский.[127] Когда он вернулся на пол, Джеф переспросил:

— Вы им сказали, что надеетесь продать 100 000?

— Мы всегда так говорим, — пояснил Клаттербак, вводя его в тайны издательского дела.

Сердечно попрощавшись, Джеф расстался с издателем в 7 часов утра. Конечно, ланч не занял столько времени, но он перешел в обед, продолжился ночным обзором Монмартра и завершился на рынке миской лукового супа. Словом, Джеф вышел из машины в начале одиннадцатого и пошел к себе отоспаться.

Почти сразу после этого из отеля вышла Кейт. Несмотря на соду, она не очень хорошо себя чувствовала и решила подышать морским воздухом. Записку для Фредди она оставила у портье и направилась по Promenade des Anglais.

Утро стояло прекрасное, дул ветерок, сияло солнце, и Ровиль был в лучшем виде. Толстые мужчины плескались у берега или лежали на пляже, намазанные маслом, обретавшим мерзкий бурый оттенок. Кейт быстро полегчало. Через час, вернувшись в номер, она и чувствовала себя, и выглядела лучше, а потому весело окликнула сестру:

— Терри!

— Да?

— Я отдала записку портье. Мистер Карпентер получит ее после ланча. Он играет в гольф. — Она заглянула в дверь. — Что ты делаешь?

— Складываю вещи.

— Вещи?

— Мы улетаем следующим рейсом. Я, во всяком случае. j Кейт засопела.

— И я, конечно! С большим удовольствием. Хватит с меня этой Европы. А вот ты… Не слишком ли ты спешишь?

— Спешу, это да, — отвечала Терри.

— Как же мистер Карпентер? — спросила Кейт.

— А что с ним?

— Он не удивится?

— Нет, я ему написала.

— Еще одну записку?

— Да. Пойду мимо портье, оставлю. Кейт фыркнула.

— Ты прямо министерство иностранных дел! Только и шлешь ноты. А что там сказано?

— Что я за него не выйду. Подумала, знаешь, и решила — нет, не могу.

Кейт и засопела, и фыркнула. Ее особенно раздражали люди, которые вечно передумывают. Кто-кто, а она решений не меняла.

— Ну, что это! — сказала она. — Вчера ты отвергла предложение. Потом написала, что принимаешь. Теперь пишешь, что нет. Честное слово, мне его жалко. Он совсем запутается.

Запутался и Честер Тодд. Примерно в час он сидел у казино, хрупкий, слабый. Ему всегда было плохо после кутежей, а тут он кутил два вечера, позавчера — с одними американцами. Теперь он удивлялся, с какой стати пригласил позавтракать тетку, тогда как надо было предаться одиночеству и покою.

Миссис Пеглер тоже не сверкала. Она только что беседовала по телефону с Бюиссонадом (вчера он скрывался из-за глаза) и узнала о провале. Мало того, он был с ней довольно груб.

Тем самым, беседа шла вяло. После затянувшегося молчания Честер воскликнул:

— Вот это да! — И схватился за голову, чтобы не лопнула. — Какая девица!

Речь шла о Терри. Чтобы зарезервировать авиабилет, надо, если ты в Ровиле, пойти в офис, а чтобы в него пойти — пересечь террасу. Следуя за взглядом племянника, миссис Пеглер всмотрелась в предмет его интереса.

— Если, — заметила она, — тебе нравятся конфетные барышни…

— Ну, ты скажешь! — возмутился Честер. — Конфетная, ха-ха! Красота в чистом виде. Кто ж это такая? Вроде бы ее видел…

— Некая мисс Трент, — отвечала тетя.

— Ты с ней знакома?

— Немного. Фредерик ее видел в Сэн-Роке.

— Я тоже видел в Сэн-Роке девицу по фамилии Трент. Как-то мы ужинали с ней, Джейн и Фредди. Наверное, родственница.

— По-моему, у этой родственников нет. Только сестра в Америке.

— Странно. Я ее несомненно видел. Где же?

— Неужели это важно?

— Да нет… — вяло согласился племянник, и беседа угасла. Миссис Пеглер враждебно размышляла о месье Бюиссонаде, Честер Тодд думал о том, как вынесет этот мерзкий ланч. Увидев через несколько минут свою сестру Мэвис в сопровождении Фредди, он испытал чувства, которые испытывают после кораблекрушения, заметив парус. Фредди он вообще любил, но сейчас ему особенно радовался и приветствовал с таким восторгом, что измученная голова чуть не отлетела.

— Мяч! — возликовал он.

— Хо-хо! — откликнулся Фредди.

— Как сыграл?

— Лихо.

— Я захватил твою почту.

— Молодец.

— Так и знал, что тебя увижу. Закусим, а?

— Мы с Мэвис собирались пойти в «Мирамар».

— Чушь какая! — твердо сказал Честер, готовый втащить Друга в ресторан, только бы не завтракать с тетей. — «Мирамар», скажешь тоже! Здесь и сейчас.

— Ну, если ты хочешь, — согласился добрый Фредди. — Вы не против, дорогая?

— Конечно, нет! — отвечала привыкшая к немногословию Мэвис.

Однако за столом Честер порядком разочаровался. Он полагал, что Фредди заметно оживит общество хотя бы рассказами о гольфе; но тот почему-то молчал, возлагая бремя беседы на несчастного друга, которому хотелось откинуться в кресле и размышлять.

Вдруг все изменилось. Миссис Пеглер, вернувшись к жизни, осудила суету и гонку. Возьмем, к примеру, ее доброго приятеля, сэра Перси Бента. Уж как она его уговаривала провести здесь остаток отпуска — но нет, куда-то едет на машине. Хочет, видите ли, посмотреть страну!

Тут Фредди, отрешенно крошивший хлеб, внезапно встрепенулся:

— Уехал он?

— Да. Вчера, после завтрака.

— А… — Фредди закашлялся, словно что-то попало ему в горло. — Он ничего не говорил?

— В каком смысле?

— Ну, про меня?

— С чего ему о тебе говорить?

— Да так, случайно.

— Он тут провел один день и тебя не видел. Странно, что ты им интересуешься.

— Кто ж его не знает! — вскричал Фредди и, заметно изменившись, стал подробно и красочно описывать свою игру.

Уже подали кофе, и Честер, понимая, что хозяин не вправе оставлять гостей, все-таки решился встать и уйти, очень уж эти гости разгулялись. Предлог у него был такой: надо купить «Нью-Йорк Геролд Трибьюн», парижский выпуск, что там пишут про концерт.

Не успел он скрыться, Фредди снова закашлялся.

— Э-э, миссис Пеглер, — проговорил он, бросая отчаянный взгляд на Мэвис, но та осталась верна своим траппистским навыкам.

— Э-э, миссис Пеглер, — продолжал Фредди, — не уделите ли минутку?

— Да, Фредерик?

Отхлебнув бренди, страдалец собрался с мыслями.

— Вы, часом, не знаете пятнадцатую лунку?

— Я не играю в гольф.

— Да? Ну, такая лунка, очень обманчивая. Ведешь прямо — ничего, а скользнешь — все, конец, скатится вправо, там всякие заросли. Ну, я провел чин-чином, а Мэвис угодила в эти заросли. Стали мы искать ее шар, сами понимаете, то-се, беседуем, и я… Под сосной, верно?

— Да, Фредди, — признала Мэвис.

— Значит, под сосной, — тут Фредди покраснел, — я сделал предложение. Ну, Мэвис, то-се… в общем, согласилась.

Он помолчал, и не без значения. Робкий по природе, он не был уверен, что миссис Пеглер хочет для племянницы жениха, который, конечно, не последний человек в футболе, но в сборную не вошел. Однако, к его удивлению и радости, она не наставила на него лорнет, а расплылась в улыбках.

— Надеюсь, вы не огорчены? — предположил он.

— Ну, что вы!

Он все же решил напомнить о хорошей стороне дела.

— Вот, вы теряете племянницу, но получаете племянника.

— И точно такого, как хотела!

— Нет, правда?

— Еще бы!

— Это хорошо. Что там, это очень хорошо. Это просто замечательно. А то я боялся, при таком дяде Мэвис себя продешевила. Я ведь кто?

— Вы прекрасный человек, дорогой Фредди! Мэвис будет с вами очень и очень счастлива.

— Да, тетя, — согласилась Мэвис.

Миссис Пеглер поцеловала Фредди, который испугался, конечно, но сохранил похвальную стойкость.

— Я так на это надеялась! — пояснила она. — Сегодня — счастливый день. Пойду-ка брошу кости. Вы не обидитесь, что я вас оставляю?

— Нет, тетя, — сказала Мэвис.

— Нет, что вы! — вскричал Фредди с неподдельной радостью. — Идите, обдерите этих лягушек.

Чтобы ободрать лягушек, надо запастись припасами. Миссис Пеглер пошла в caisse[128] и поменяла чек на 500 000 франков. Засовывая деньги в сумку, она заметила у самого локтя своего племянника.

— Честер, — сообщила она, — какая новость! Мэвис выходит замуж.

— Правда? — откликнулся Честер. — Какое совпадение! И Фредди тоже.

— Ну, конечно.

Честер рассердился. У него еще болела голова.

— Почему «конечно»? Нет, почему «конечно»? Совпадение. А кто этот субъект?

Миссис Пеглер решила, что он шутит, и натужно улыбнулась, ибо, как и мудрецы, считала: «Смейся слабым шуткам, хорошие и сами управятся».

— Какой ты глупый, Честер! — сказала она. — Фредерик, кто ж еще.

Честер покачал головой, что было глупо, она едва не раскололась.

— Прости, — возразил он, когда стало полегче, — но и ты не так уж умна. Фредди женится на мисс Трент, которую мы видели на террасе. Вот, в газете. — Он тыкнул пальцем в первую страницу. — Посмотри сама.

Некоторые удары, подобно каталепсии, лишают человека возможности говорить и двигаться. Когда племянник удалился в той мечтательной манере, которая свойственна молодым людям с перепоя, тетя, словно Лотова жена,[129] пребывала в виде соли. Потом, нервно отряхнувшись, пошла объясняться с Фредди.

По дороге она встретила Мэвис. Сияющая жертва, не ведающая о своем горе, исторгла бы из нее жалость, если бы это было возможно, а так, она попыхтела.

— Где Фредерик? — глухо спросила она. — В ресторане?

— Нет, тетя, — отвечала Мэвис и с непривычной пространностью объяснила, что идет на минутку в отель, а жених ее сидит в баре, просматривает письма.

Он их как раз просмотрел, когда миссис Пеглер застала его над первой запиской Терри. Горестно распластавшись в кресле, он смотрел вдаль невидящим взором. Миссис Пеглер присела рядом, но он едва видел ее сквозь туман.

— Вот что, Фредерик, — сказала она, прожигая его взглядом. — Что-это-значит? Не откажитесь от объяснений.

Немного очухавшись, он понял, что и ему очень нужно объяснить все как есть понимающему человеку. Как бывает всегда в таких случаях, трудно было одно — с чего начать.

— Это про Терри Трент? — проверил он.

— Вот именно.

— Она хочет за меня выйти.

— Так я и думала.

— А я — нет. Прямо удивляюсь. В первый раз она отказала. Миссис Пеглер подавила желание избить его сумкой до консистенции желе и поставила сумку в угол, от греха подальше.

— Значит, вы делали ей предложение?

— Конечно.

— Вы предлагаете руку всем подряд?

— Ой, Господи, нет! Тут особый случай. Понимаете…

— Нет, не понимаю.

— Дело было так…

Не все одарены красноречием, тем более — Фредерик. Рассказ его был темен и запутан, так что миссис Пеглер не разобралась в том, что Келли, Дубински, Уикс, Уимз и Бэссинджер назвали бы minutiae.[130]

— Ничего не поняла!

— Не поняли?

— Конечно. — Она пылко посопела. — Ни единого слова. Почему вы просили эту особу выйти за вас замуж?

— Мафринюз посоветовал.

Миссис Пеглер взвилась, словно загарпуненный кит. Да-да, несомненно, это — козни ее бывшего мужа! Они с этой особой составили заговор, достойный Макиавелли. Сколько раз за годы, проведенные с Никола Жюлем Сэн-Ксавье Огюстом она могла уронить на него тяжелый предмет! Поистине, нет слов печальнее, чем «могло б случиться»…

— Значит, он там был? — сказала она, легко лязгнув зубами. Скрежетать она не скрежетала, но все же и не без того.

— Конечно, — ответил Фредди. — Я же говорил! Пришел с этим Бентом, потом тот ушел, а маркиз и начал — позор, то-се, честный человек, должен жениться… Вроде сказал про эту noblesse, но точно не помню. Ну, я его понимаю. Сидишь с ней один, в пижаме…

— В пижаме?

— Ага. Вообще-то я уже лег, а тут она зовет. Короче, это, предложил я ей руку, она отказала, ну, я на радостях и объяснился с Мэвис. И вдруг получаю записку: «Отказ не считается». Положение, а? — Фредди покачал огненной головой. — Да, ничего не скажешь, положеньице! А как вы-то узнали?

— Прочитала в газете.

— В газете!

— Да. В сегодняшнем выпуске «Парис Геролд Трибьюн».

— А, черт!

— Понять не могу, кто это напечатал.

— А я могу! Маркиз им позвонил. Что же мне делать?

— Вы хотите жениться на Мэвис?

— Еще как!

Миссис Пеглер хранила спокойствие. Оно отдавало холодом, но это лучше истерики. Чтобы не сорваться, она встала и направилась к рулетке.

— А делать вам надо вот что, — сказала она. — Откупиться. Если бы, поддавшись первому порыву, она стукнула его сумкой, он вряд ли был бы больше потрясен. Как замечал маркиз сыну, Фредди, подобно многим богачам, страдал прижимистостью. Да, он мог откупиться от сотни обманутых девиц, но что с того?

— Вы думаете, — спросил он, — она подаст в суд?

— Конечно.

— Такая хорошая девушка?

Спокойствие миссис Пеглер дало небольшую трещину.

— Какая ерунда! Нет, вы уж скажете! Да она обычная авантюристка, они с этим гадом все подстроили.

Фредди не совсем понял.

— С каким гадом?

Миссис Пеглер объяснила, что речь идет о маркизе де Мофриньезе-э-Валери-Моберан.

— Сговорились заранее. Она выдумала про взломщика…

— Так он же был! Я его сам ударил. Миссис Пеглер нервно отмахнулась.

— Неважно! Этот гад подстроил все так, что вы должны выплатить ей кучу денег. Сами знаете, как относятся присяжные к богатым людям. В общем, копите денежки, много понадобится. — И с этими словами она ушла туда, где аргентинцы, португальцы и греки, стиснув зубы, горя глазами, собрались у зеленого стола, ожидая, когда крупье начнет игру.

Через две минуты в бар вошел маркиз.

Угостившись в «Сплендиде» (ибо он мог, подписав счет, надеяться на Карпентера), Никола де Мофриньез явился посмотреть на игру. Было время, он играл и сам, но как-то разочаровался. Теперь его больше привлекала сигара и, собственно, за ней он и пришел.

Заметив Фредди, он подсел к его столику.

— Добрый день, мой мальчик, — сказал он, со вкусом пуская дым.

Фредди глядел на него искоса. До сих пор этот Мофринюз ему нравился и изысканным вкусом, и складностью речи; но теперь он глядел на него глазами миссис Пеглер и видел гада, науськивающего девушек на честных миллионеров. Тем самым, ответил он сухо.

— Гм! — произнес он, выражая этим странным звуком презрение, омерзение, гадливость и праведный гнев.

Маркиз ничего не заметил и выпустил красивое кольцо дыма.

— Глядел вот газету, — сказал он. — Быстро реагируют! Что ж, поздравляю и завидую. Прелестная девушка!

Фредди не решился заметить, что девушек, собственно, две, так что ему придется выбирать между двоеженством и судом; а потому промолчал.

— Да и ей повезло, — продолжал маркиз. — Какого бобра убила! Красив, благороден, богат, а главное — щедр. Вот именно, щедр. Немногие откликнулись бы так на мою просьбу. Я навеки в долгу…

— О чем это вы?

— Да о зонтичном клубе! Вы же даете на него деньги.

— На что даю?..

Маркиз наконец подметил что-то странное. Поистине, могло показаться, что широкий, добрый Карпентер превратился в какого-то прижимистого субъекта. Не захочешь, а испугаешься. Во всяком случае, огорчишься.

— Несколько дней назад, — не без тревоги напомнил он, — вы мне обещали…

— А теперь передумал.

Маркиз пошатнулся. Нелегко пошатнуться, сидя в кресле, но ему это удалось.

— Передумали?!

Фредди горько засмеялся. Маркиз давно не слышал таких противных звуков.

— Конечно. Что я, дурак? При таких расходах…

Он резко встал, решив пройтись по Promenade des Anglais. Может быть, полегчает, а главное — он избавится от всяких пресмыкающихся. Ну их совсем, этих гадов, думал он.

Страдал и самый гад. Его было нелегко выбить из седла, но тут он утратил всю свою бойкость. Рука его дрожала, словно камертон, а когда за спиной раздался голос, маркиз так подскочил, что чуть не выронил сигару. Обернувшись, он увидел Мэвис. Она блаженно улыбалась, что немало удивило маркиза.

Галантно вскочив с места, он задел что-то ногой и увидел, что это — знакомая сумка его бывшей жены. Почему она лежит на полу, он не понял, но гадать не стал, поскольку Мэвис спросила:

— Вы не видели Фредди?

Кого-кого, а Фредди он видел, и потому опять задрожал.

— Только что ушел, — ответил он и заметил, что Мэвис как-то странно изменилась. Через секунду-другую он понял, что это — смущение. Щеки ее заалели, туфелька выписывала по ковру замысловатые узоры.

— Он вам сказал?

— Сказал?

— Да. Что мы обручились.

— Об-ру-чи-лись?!

— Да.

— Вы — с ним? С Фредди?

— Да.

Маркиз испытал к Мячу невольное уважение. Конечно, есть у него недостатки, но — прыток, прыток!

— Поздравляю! — воскликнул он, подавляя легкую дурноту. — Очень рад! Желаю счастья!

— Спасибо.

— Великое событие!

— О, да.

— Наверное, ног под собой не чуете?

— Не чую, — кивнула Мэвис и, радостно улыбнувшись, двинулась к двери.

Маркиз никак не мог бы сказать того же о себе. Кроме ног, он ощущал и сумку. На сей раз он поднял ее и рассеянно осмотрел.

Трудно рассматривать рассеянно сумку, в которой, судя по объему, лежит полмиллиона франков. Жену свою маркиз знал и помнил, что в казино она, как правило, дочиста обирает соперников.

Он опустился в кресло и пощупал подбородок. Не в силах отогнать настойчивую мысль, он открыл сумку, заглянул в нее — и тут у самого локтя появился искуситель.

— Я бы, — сказал искуситель, — не колебался.

— Да? — переспросил маркиз.

— Без всяких сомнений. Тебе нужны деньги на зонтичный клуб, Фредди их не даст, а значит…

— Резонно, резонно.

— И вообще, ты берешь их в долг. Пойдет дело с клубом, отдашь. А так, она все равно их потратит.

— Это верно.

— Ты ее, собственно, спасешь.

— Именно, именно.

— Можешь ли ты их взять? Да, можешь. Тебя никто не заподозрит. Ну, посуди: женщина оставляет сумку в баре казино. Тут бывают сотни людей.

— Да-да, ты прав.

— Конечно, я прав. И вот что, сунь деньги в карманы, а сумку положи за подушку. Вопросы есть?

— Нет, — отвечал маркиз.

Через мгновение он шел к выходу, карманы у него раздувались. В дверях он встретил Фредди.

— А, Мяч!.. — рассеянно промолвил он.

Фредди обдал его холодным взглядом, которым смотрят на гадов, если ты их не любишь, а они говорят тебе: «А, Мяч!»

Оказавшись на Promenade, Фредди внезапно вспомнил, что забыл на столике письма, и поспешил взять их. Он не хотел, чтобы все их читали.

Сунув письма в карман, он перечитал записку Терри с тем нездоровым чувством, какое велело жрецам Ваала утыкать себя ножами.

И записка, и вызванные ею мысли оставались прежними. Как ему показалось, что в него угодила водородная бомба, так казалось и теперь.

Нужна немалая сила духа, чтобы, обручившись с девицей, легко отнестись к еще одному обручению. Конечно, Бригем Янг[131] или там Генрих VIII[132] и ухом бы не повели, а вот от Фредди осталась только тень.

Быстро перебрав в уме соответствующие иски, он припомнил, что Арчи Биклс потерял 2000 долларов, равно как и Тодди ван — ну, этот. А по сравнению с ним Арчи и Тодди были практически нищими. Спасибо, если судьи не сдерут с него полмиллиона.

Именно в этот миг он увидел сквозь ту же мглу, какая скрывала недавно миссис Пеглер, мальчика в фельдмаршальской форме.

— Мсье Карпантэр? — осведомился мальчик.

Мгла немного поредела, и Фредди заметил, что дитя протягивает ему какой-то подносик. На нем лежал конверт, на конверте красовалось его имя. Он уныло открыл письмо, увидел первые слова, и зал залили сладчайшие звуки. Судя по всему, пели и ангелы, приятными звонкими голосами.

Поглядев на мальчика, он улыбнулся ему, охваченный нежностью. Ему захотелось спросить, как его зовут, какую кинозвезду он особенно любит и надеется ли в свое время стать президентом. Все это было невыполнимо из-за плодов Вавилонской башни, однако замена нашлась. Широко улыбаясь, он положил на подносик тысячу франков, и фельдмаршал Руритании[133] рассыпался в бурных и непонятных благодарностях. Фредди же, перечитав записку, возвел очи к небу.

Между ним и небом, у бара, стояла Терри, беседуя с барменом.

— Эй! — заорал Фредди во всю силу.

Терри и бармен беседовали о сэндвичах и молоке. Купив билеты и взяв из банка деньги, прекрасная американка испытала чувство, вызванное отчасти тем, что хищные птицы вообще разгулялись в этот день, терзая всем внутренности, отчасти же — тем, что она не ела с утра. Сердце ее было разбито, ничего не скажешь, но здоровые девушки в два-три часа дня все равно стремятся к сэндвичу. Тут бармен ее прекрасно понял, а вот насчет молока никак не мог поверить.

Крик Фредди удивил их обоих. Терри обернулась, нехотя двинулась к столику и села в то самое кресло, которое недавно почтил маркиз. Бармен, довольный тем, что не надо слушать всяких шуток о молоке, принялся протирать бокалы.

— Привет, — сказал Фредди. — Ничего денек.

— Дело вкуса, — ответила Терри.

— Прочитал вот вашу записку.

— Какую? Вторую?

— Ага. Что вы за меня не выйдете.

— Вы уж меня простите, — сказала Терри.

— Ничего-ничего, — радостно откликнулся Фредди. — Я женюсь на Мэвис.

— Правда?

— А то! Прямо так и предложил, у пятнадцатой лунки.

— Ну, Фредди, я очень рада!

— И я тоже. Вы больше ничего не писали?

— В каком смысле?

— Да мне. Что вы опять передумали.

Терри немного развеселилась. Ее всегда развлекали беседы с Фредди.

— Нет-нет. Полный конец.

— Это хорошо, — признал Фредди. — Сами понимаете, трудно жениться на двоих.

— Да уж, нелегко. Очень страдали?

— Хуже некуда. Ладно, не будем об этом говорить. Только одного я не понял — на что я вам нужен?

— Ну, Фредди, вы такой душенька!

— Может быть, но вы же любите Джефа.

Терри, как и миссис Пеглер, захотелось ударить его сумкой, но, как и миссис Пеглер, она себя обуздала.

— Когда вы станете старше, — кротко сказала она, — вы узнаете, что бывает несчастная любовь. Как говорится, безответная. Понимаете, у меня нет денег.

— Э?

— Ну, капля какая-то. Отец писал пьесы, одну вдруг вспомнили и поставили на телевидении. Я получила две тысячи долларов и решила их потратить в Мекке высшего света.

— Это где?

— Справочники для туристов именуют ее Ровилем, жемчужиной Пикардии и вот этой Меккой. И откуда они берут такие выражения? Со стен и заборов?

Фредди никак не мог переварить новость.

— Я думал, вы в золоте купаетесь.

— И Джеф так думал. А узнал, что нет, — сбежал, как кролик.

— То есть уехал?

— Он пригласил меня в ресторан, а потом прислал записку, что все отменяется. Вызвали по делу. Когда вернется — не знает. То есть не вернется.

Фредди мыслил неспешно и не сразу понял, что тут неверно. Что-то не так, это ясно, — но что? Наконец он догадался:

— Нет, он вернется. Он взял мою машину.

— Машину взял?

— Именно. Зашел ко мне и сказал, что у него встреча в Париже, с издателем. И попросил машину. Я, конечно, дал. Вот что! Пойду, посмотрю, на месте она или нет.

Он умчался, стремясь помочь, и что-то сдвинулось у Терри в сердце — не надежда, а так, слабое упование. Раздувать его она не хотела, как тогда, с телевизионными правами. Чем больше понадеешься, тем горше разочаруешься. Чтобы отвлечься, она направилась к бару и, кроме сэндвичей, спросила бренди с содовой, чтобы подкрепиться. Бармен с облегчением потянулся за бутылкой, потом поставил ее на поднос, и Терри вернулась к столику.

Если вы сидите в кресле, где французский маркиз спрятал сумку, вы рань или поздно ощутите какую-то помеху. Чтобы выяснить, что же давит вам спину, вы встанете и посмотрите.

Терри сделала все это и вытащила роскошную, расшитую сумку, которая показалась ей знакомой. Она не могла припомнить, где же ее видела, но эти сомнения мгновенно разрешил Честер Тодд.

— Простите, ради Бога! — сказал он довольно смущенно, поскольку явно знал эту девушку, а вспомнить не мог. — Вы случайно не… А, вот она! Сумка миссис Пеглер, — пояснил он. — Она так и думала, что забыла ее здесь, и послала меня за ней.

— Вот и хорошо, — сказала Терри. — То-то я думаю, знакомая сумка!

— Спасибо, — сказал Честер и немного замешкался. — Простите, что обеспокоил.

— Что вы, что вы!

Тут прискакал Фредди, сияя от счастья.

— Честер, привет! — крикнул он. — Все в порядке. Машина здесь.

— О, Фредди!

Фредди обернулся к Честеру.

— Понимаешь, мы думали, он уехал, а он тут.

— Да, — сказала Терри. — Мы ошиблись.

На бледном лице Честера Тодда застыло удивление. Он был потрясен и растерян, не хуже Отелло. Миссис Пеглер он застал у кассы, она получала деньги по чеку, в этот вечер — третьему. Вид у нее был суровый, словно она полагала, что обдирать этих даго не слишком прибыльно. Будущие расходы и убытки Фредди в суде терзали ее сердце.

— Знаешь что? — сказал Честер.

— Сумку нашел?

— Да-да, но ты только послушай. Ты знаешь эту девицу, на которой Фредди женится?

— Фредди женится на Мэвис.

— Все ты путаешь! — терпеливо возразил Честер. — Он женится на мисс Трент. Только она — не мисс Трент.

— Что ты порешь?

— Я не порю. Ее фамилия Феллоуз. Она горничная той мисс Трент, с которой я познакомился в Сэн-Роке.

— Что?!

— Говорил же я, кого-то она мне напоминает. Мы сидели у мисс Трент, она подавала коктейли.

Миссис Пеглер глубоко вздохнула.

— Ты уверен?

— Еще бы! Прихожу, она держит твою сумку, ну, мы поговорили, вдруг бежит Фредди и говорит, что кто-то там не уехал. Она улыбнулась. Тут я и вспомнил. Я еще тогда сказал: «Какая У вас хорошенькая горничная», а мисс Трент ответила: «Феллоуз? Да, она мила». Странная штука память, как ты думаешь?

Миссис Пеглер не собиралась обсуждать странности памяти. Она мгновенно оживилась:

— Да это же все меняет!

— А, что?

— Долго объяснять. Фредерик с ней связался, она может вчинить иск…

Честер так удивился, что часто заморгал.

— Фредди?

— Он самый. Сделал ей предложение, а потом обручился с Мэвис.

Честер заморгал еще чаще.

— Что ж он, на двоих женится?

— Как видишь.

— Не думал, что он такой ходок! — восхитился Честер. — Вот уж, поистине, чужая душа — потемки.

Миссис Пеглер по-прежнему сияла.

— Ну, теперь все изменится. Ты совершенно уверен, что это она?

— Конечно! Одного я не понимаю, на какие деньги она живет в «Сплендиде»?

— Уж на какие-нибудь, — мрачно ухмыльнулась миссис Пеглер, но тут же снова расцвела. — Ну, теперь все в порядке. Я даже надеюсь, мне повезет. Дай-ка сумку.

— Пожалуйста.

Миссис Пеглер улыбалась, но улыбка ее исчезла, как дыхание с зеркала.

— Что это значит? — резко спросила она.

— Э?

— Тут ничего нет!

— А должно быть?

— Конечно. Пятьсот тысяч франков. Где ты нашел сумку?

— Собственно, я не нашел. Эта девица ее держала. Стоит у стола, а я подошел и говорю: «Простите, вы случайно не видели…» Смотрю — сумка у нее. Я взял ее и пошел.

Миссис Пеглер боролась с чувствами, которые не так легко выразить. Наконец ей это удалось.

— Та-ак!

— Э?

Миссис Пеглер горько усмехнулась.

— Я сказала «Уж на какие-нибудь живет», но не думала, что на ворованные. Честер, вызови такси!

— Куда ты едешь?

— В полицию, — отвечала миссис Пеглер.

Возвращаясь в отель по террасе казино, Терри внезапно остановилась. Перед ней стоял человек, исключительно похожий на мистера Клаттербака, которому дома, в Бенсонбурге, она часто продавала яйца и мед. Судя по склоненной голове, он углубился в мысли. Но тут он голову поднял, показав тем самым, что он похож на Клаттербака, поскольку он и есть Клаттербак.

— Здравствуйте, — удивленно сказала Терри.

Сосед посмотрел на нее совиным взглядом. Подбородки его слегка колыхал бриз.

— Минутку, минутку! — воскликнул он, поднимая руку, словно собрался управлять уличным движением. — Сейчас, сейчас!.. Продаете мед — заметим, слишком дорого, фамилия начинается с «Дж». Дженс? Джексон? Дженкинс?

— Скорее Трент.

— Трент! — Клаттербак победно сверкнул очками. — Так я и знал. Конкретно вас зовут Терри.

— Да. Это от «Тереза».

— Совершенно справедливо. Что вы здесь делаете?

— Так, отдыхаю. Мы получили немного денег и решили проветриться. За фермой присматривают сердобольные соседи. А вы что делаете так далеко от Бенсонбурга?

— Дела в Париже.

— Тут не Париж. Тут Ровиль-сюр-Мэр.

— Каждый имеет право приехать из Парижа в Ровиль! — вызывающе сказал Клаттербак. — Простите, если резковат. Совсем не спал, и вез меня сюда один псих, явно стремившийся к самоубийству. Земли мы коснулись раза два, не больше. Заметьте, на чужой машине! А теперь я его ищу. Вы, часом, не знаете, где граф д'Эскриньон?

— Что?!

— Наверное, я не так произнес?

— Вы знакомы с Джефом?!

— В жизни о нем не слышал.

— Ну, с Эскриньоном!

— Вот, вы точно так же произносите. Значит, его зовут Джеф? Знаком, как же! Были вчера в Париже, утром ели луковый суп, а потом он понесся сюда, но забыл сказать свой адрес. Хожу по отелям, спрашиваю.

— Не надо. Он в «Сплендиде», очень близко. Ярдов сто.

— Сто ярдов я одолею, — признал старый атлет. — Хорошо, что вы с ним знакомы. Давно?

— С тех пор, как я здесь.

— Замечательный парень. Сражался в маки, то-се. Очень умный.

— Да, он книжку написал.

— А я ее издаю.

— Ой!

— Почему вы кричите?

— Я очень рада, — объяснила Терри. — За него. Вы же такой хороший издатель!

— Куда уж лучше!

— Можно я вас поцелую?

— Нет, нельзя. Мне некогда. Я должен немедленно его найти. Вопрос жизни и смерти.

— А может, сперва зайдем ко мне, выпьем? Клаттербак облизнулся. Однако глаза за очками тут же потускнели.

— Ваша сестра там?

— Какая? Джо уехала, Кейт — здесь, в Ровиле.

— Та, которая смотрит на людей, как герцогиня на мокрицу.

— Это Кейт.

— Тогда я лучше не пойду.

— Хотите, я вам позвоню, если ее нету?

— Да, пожалуйста. Я буду у Эскриньона. В каком он номере?

— Портье скажет.

— Все забываю, что у них есть портье. Все ж, дикий народ, французы… Хорошо, вы мне звоните.

— А может, он спит? Не ложился до утра, потом сюда ехал…

—'Ничего, разбужу. Выжму на него губку. Прекрасный способ! — убежденно сказал Рассел Клаттербак.

Терри блаженно улыбалась, направляясь в свой номер, пока не увидела, точней — не услышала сестры. Та явно паковала вещи, и Терри пришло в голову, что она может и рассердиться.

На нерешительное покашливание Кейт откликнулась:

— Это ты?

— Я.

— Билеты купила?

— Э… а… да. Купила.

— Прекрасно. Скоро все уложу. Когда мы едем?

— Мы не едем, — пискнула Терри.

Нависло молчание. Нечистая совесть подсказала Терри, что оно длится не меньше получаса. Наконец появилась Кейт.

— Что ты сказала? — спросила она, напоминая при этом классную даму, которая настигла своих питомиц за курением. — Не едем?

— Да.

— Ты опять передумала?

— Да. Понимаешь…

Кейт повернулась, ушла в спальню и вышла оттуда в шляпе. Окинув сестру серьезным взглядом, она покинула номер. Дверь хлопнула; Терри позвонила Клаттербаку, а потом заказала две бутылки шампанского. Для человека, который печатает Книгу, ничего не жалко. Судя по объему, две бутылки — в самый раз. Она слабо похихикала, представив себе со свойственным ей здравым смыслом, как трудно приходится сестре. Она, то есть Терри, была ей обузой с раннего детства и, по всей видимости, останется ею, когда они станут седыми старушками. Одно утешение — Джо сердит сестру еще больше.

Джеф не спал, и Клаттербаку не пришлось выжимать губку. Многообещающий писатель уже помылся, оделся и с удовольствием, хотя и с опозданием, завтракал. Увидев гостя, он на мгновение подумал, что тот ему снится.

— Мистер Клаттербак! — воскликнул он.

— Называйте меня Расе, — сказал издатель, с удивлением глядя на стол. — Кофе и какие-то трубочки! Это второй завтрак?

— Первый.

— Хорошо, первый — но все же!..

— Да, так мы утром едим.

— Господи! — вскричал издатель и что-то пробормотал, упоминая Джорджа Рипли.[134] — Не ждали меня, а?

— Вообще-то не ждал. Но очень рад. Почему вы приехали?

— Потому что попал в переплет. Мне нужна помощь. Да-да, очень нужна! — Он намазал маслом круассан и опустился в кресло, словно бронтозавр в свою топь. — Я весь дрожу. Понимаете, моя жена…

Отчасти от чувств, отчасти оттого, что он говорил с набитым ртом, голос его звучал так скорбно, что Джеф испугался. Он знал, что миссис Клаттербак подхватила корь, но корь вроде бы не смертельна. Хотя, кто ее знает!..

Он поискал нужные слова:

— Она… она, надеюсь, в порядке?

— Еще в каком! — заверил гость. Раздался звонок. Клаттербак взял трубку.

— Слушаю. А, это вы! Ушла, да? Очень хорошо. Скоро приду. — Он повесил трубку. — Тут одна наша соседка пригласила выпить. Так вот, моя супруга в полном порядке, и даже более того. Я бы сказал, грызет мебель. Знаете, от чего происходит половина всех бед? От этой разницы между нашим и вашим временем.

— Там у вас на пять часов раньше?

— Вот именно. Когда здесь три часа ночи, там десять вечера. Забывая об этом, моя супруга звонит мне, а меня нет. Звонит в одиннадцать. Нету. Когда я вернулся в «Ритц», я узнал, что она звонила до двух.

— То есть по-нашему — до семи.

— Именно, — глухо отозвался гость. — Вы женаты?

— Еще нет. Как раз собираюсь.

— Собираетесь? — Клаттербак удивленно на него поглядел и докончил круассан. — Ну, когда соберетесь, узнаете: если жена не застает вас всю ночь, требуются объяснения.

— Это понятно.

— Мы-то с вами знаем, что я был трезв, как стеклышко, но… Что вы так смотрите?

— Смотрю? Простите. Вспомнил этот луковый суп…

— Ну и что?

— Вам не кажется, что вы были немного возбуждены?

— Нет, не кажется. Почему вы так подумали?

— Знаете, вы целовали бармена, пели с ним «Старик-река»…[135]

Рассел Клаттербак достойно выпрямился.

— Что же тут такого? В ходе беседы он упомянул, что родился в Мичигане, мало того — в моем родном городке. Естественно, оба мы обрадовались. Не каждый день встретишь за тридевять земель бармена-земляка! Но не в том дело. Когда моя жена спросит вас, где я был, что вы ей скажете?

— М-да…

— Я думал, вам придет в голову что-нибудь получше, — укоризненно заметил издатель. — Такой умный человек! Зачем писать книжки, если не можешь выдумать хорошей истории? Ну, ну, постарайтесь!

Джеф постарался и с третьего захода предложил свой вариант.

— Что вы делали вчера после ланча? — спросил он. Клаттербак махнул рукой, словно беседовал со слабоумным.

— Сами знаете, что я делал. Лег и заснул. Джеф покачал головой.

— Вот тут вы не правы. После ланча я отвез вас в Ровиль. Дело в том, что отцу нездоровится, и я не могу надолго отлучаться. Ну, как?

— Гениально.

— Убедительно?

— Еще как!

— Нельзя оставлять отца без присмотра.

— Конечно! Это бесчеловечно. А что, у вас правда болен отец?

— Нет, здоров.

— Он тоже граф?

— Он маркиз. На одну ступень выше. Маркиз де Мофриньез-э-Валери-Моберан.

— Вот это да! Жена будет в восторге.

— И посмеется над недоразумением. Звонит в Париж, а вы-то — в Ровиле! Конечно, кое-что надо подработать.

— Действуйте. А я схожу к этой барышне. Пока, Джеф!

— Пока, Расе. Жду встречи.

Оставшись один, Джеф принялся оттачивать сюжет, спрямляя острые углы, заполняя досадные пробелы. Однако мысли его при этом были заняты Терри.

До сей поры женщины играли в его жизни незначительную роль. Да, его к ним тянуло, но не всерьез. Они появлялись и исчезали. Он любил их, если тут уместно это слово, но спокойно с ними расставался. Словом, они не очень много значили. Так, что-то вроде игры.

Однако он был романтиком и знал, что где-то ждет та девушка, о которой мечтает всякий романтик. Увидев Терри на яхте, он понял, что это — она. Поэт сказал: «Бродил я средь женщин, искал тебя», и Джеф был с ним согласен. Другой поэт заметил: «Если ты Эми поцеловал, больше не жди и не ищи, ведь целовал ты Эми».[136] Тоже резонно. Оба поэта знали свое дело.

Размышление это прервал телефонный звонок. То был Арчи Брайс, приятель из «Геролд Трибьюн».

— Где ты пропадаешь? — с упреком спросил Арчи. — Я тебе целый день звонил.

Джеф отвечал, что был он в Париже, встречался с издателем.

— С моим издателем, заметь! — уточнил он. — Сам Клаттербак, дай ему Господи. Ты же меня рекомендовал. Ну, вот, он взял книгу.

— Красота! А как он вообще?

— Очень веселый.

— Аппетит при нем?

— Еще бы!

— Скоро он лопнет. Но я звоню по другому делу. Ты не встречал там, в Ровиле, такого Фредди Карпентера?

— Я у него гощу.

— Вот как? Тогда ты ее должен знать.

— Кого?

— Его невесту.

— Невесту? Ничего не слышал. А когда они обручились?

— Позавчера вечером. Кто-то нам сообщил, сегодня — в газете. Такой богач — материал хороший, мы бы хотели интервью с барышней: кто она, где познакомились ну, сам знаешь. Излови ее и разговори.

Джеф засмеялся.

— Мэвис не разговоришь. Она знает два слова: «Да, тетя».

— Что еще за Мэвис?

— Ну, его невеста. Мэвис Тодд.

— Нет-нет. Ты ошибся. Постой, сейчас погляжу. Не «Тодд», а «Трент». А зовут ее Тереза.

Заказав шампанское, Терри стала думать о том, как бы ей утешить сестру.

Купить шоколада? Нет, она его не любит.

Тогда — цветов? Нет, она сочтет это глупой тратой денег.

Решая эту сложную проблему, Терри услышала стук в дверь и, открыв ее, обнаружила не Рассела Клаттербака, а маркиза.

Покинув казино, он хотел было взять такси и съездить в Омаль, ему там очень понравилось; но тут его посетила нежданная мысль, совпавшая с мыслью его бывшей супруги. Кому-кому, подумал он, а Терри сам Бог велел подать в суд. Надо ей это подсказать.

Тихая радость переполняла его. Все складывалось как нельзя лучше в этом лучшем из миров. Сын его Жефферсонг любит эту девицу. Девица тоже любит Жефферсонга. Однако у них нет денег; но это исправит Карпентер. Получив по чеку полмиллиона, останется заняться флердоранжем[137] и звоном колоколов.

Словом, маркиз очень радовался, но знал, как себя держать, и проговорил со всей возможной скорбью:

— Дорогое дитя, я принес дурную новость. Если не ошибаюсь, Фредерик Карпентер сделал вам предложение?

— Да. Он говорит, это вы посоветовали.

— Верно, я. Для человека чести другого пути нет. Однако я не знал, что Фредерик — не человек чести, а бессердечный мерзавец. Только что мне стало известно, что он обручен с Мэвис, племянницей моей бывшей супруги.

— Да, он мне говорил. Маркиз удивился.

— Вам? По телефону, наверное? — прибавил он, представив себе, что сделал бы на месте Фредди.

— Нет, в баре.

— Есть ли предел его наглости?! — вскричал маркиз, искренне поражаясь цинизму молодого поколения. — Не отчаивайтесь. — Он погладил ее руку. — Немедленно подавайте в суд.

— В суд?!

— Естественно. Дорогое дитя, это верное дело. Слава Богу, я догадался послать объявление в парижскую «Геролд Трибьюн»…

— Ой, Господи!

— Да-да. Сразу и послал. Оно в сегодняшнем номере. Присяжных убьет наповал. Несколько сотен тысяч я вам гарантирую. Долларов, конечно. Сколько можно! — добродетельно прибавил маркиз. — Где предел для этих распутников? Пусть узнают, что нельзя безнаказанно разбивать сердца невин…

— Да у меня все в порядке!

— Прошу вас, потише! — укоризненно сказал маркиз. — А то услышат еще! Так нельзя. Вы — в отчаянии. Вы хотите покончить с собой. Плакать можете?

— Я редко плачу.

— Попрактикуйтесь. На них это очень действует. Дважды — нет, трижды — мне довелось присутствовать на суде, когда моему другу князю Бламон-Шеври предъявляли соответствующий иск. И каждый раз эти особы доводили присяжных слезами до того, что те удваивали сумму. Заметьте, дело у них было совсем не такое чистое, как у вас!

— У меня оно чистое?

— Чище некуда.

— Да? Кажется, я его подпортила.

— Чем же?

— Написала Фредди, что за него не выйду. Маркиз покачнулся.

— Написали ему письмо?!

— Да. Он очень обрадовался. Кажется, ему стало гораздо легче.

Маркиз едва добрался до столика и налил себе шампанского. Мечты его рухнули. Тем самым, Рассел Клаттербак, пришедший через несколько мгновений, застал очень мрачную атмосферу; но ее не заметил. Он был слишком счастлив. Хорошему издателю дороже всего блестящий сюжет, а творение Джефа превзошло все ожидания. Когда Терри представила гостя маркизу, он поздравил его с гениальным сыном.

— Да, мозги у него есть! — сообщил он. — Далеко пойдет, помяните мое слово. А что это, конфеты? — Он ловко схватил одну из них, надо же время от времени поддерживать силы. — Терри, можно от вас позвонить? В Америку, жене.

Пока он уговаривал дать ему Бенсонбург, 0231, а Терри пыталась подсказать, что лучше звучит «Бонг-сонг-бу-ур zero deux troix un[138]», снова постучались в дверь, и сердце у Терри подпрыгнуло. Не Джеф ли?

Это был не Джеф, а очень крупный человек с багровой шеей и густыми бровями. Под одним глазом красовался лиловый синяк.

— Мадемуазель Трант?

— Да.

— Разрешите побеседовать, — сказал комиссар Бюиссонад и ввалился в номер, явственно напоминая шерифа из второразрядного вестерна.

Когда миссис Пеглер втащила к нему в кабинет упирающегося Честера Тодда, комиссар переваривал второй завтрак. Встретил он ее неприветливо, явно показывая, что она вызывает у него аллергию. Даже мысли о пятистах долларах, которые он благоразумно взял заранее, не смягчали убеждения в том, что особа эта — истинная чума. Американок он вообще не любил, и она его в этом утверждала.

Однако по мере того, как она рассказывала свою поразительную повесть, он заметно оживлялся. Такие случаи он любил. Это вам не смутные подозрения, а солидное, верное дело, в которое приятно впиться зубами.

Вот почему теперь он с довольным видом стоял посреди комнаты. Одна рука лежала на столе, другая — висела вдоль бока, но была готова подняться и указать грозным перстом на преступную особу. Настал его час.

Однако особа не волновалась. Самый вид его и синяк сообщили ей, кто он, и она смотрела на него с достойным отвращением.

— Мадемуазель, я — Бюиссонад, комиссар полиции.

— Так я и думала. Вы хотите со мной поговорить. В чем дело?

— Разрешите ваш паспорт?

— Он у меня в сумке.

— А сумка?

— За вашей спиной, на столе.

— Благодарю, мадемуазель.

Открыв сумку, он высыпал на стол все, что в ней было, взял паспорт и мрачно его просмотрел.

— Все в порядке, да?

Месье Бюиссонад метнул первую молнию:

— Нет, мадемуазель, ни в коей мере. Это паспорт Терэз Трант, тогда как ваша фамилия Фэлло-ус. Вам это кажется занятным? Вы улыбаетесь?

— Простите. Я вас слушаю.

— Фэ-лло-ус, — повторил Бюиссонад. — У нас есть свидетельства, что в Сэн-Роке вы были служанкой мадемуазель Трант. Так?

— В определенном смысле.

— Не понимаю. Были вы служанкой или не были?

— Была.

— Прекрасно. Собственно говоря, отрицать это бесполезно. Вас опознали. Итак, в Сэн-Роке вы — Фэл-ло-ус, служанка. Здесь, в Ровиле, вы мадемуазель Трант. Наводит на размышления. Невольно спросишь, что же сталось с настоящей мадемуазель Трант?

— Она вернулась в Америку.

— Оставив вам свой паспорт, одежду и деньги. Что может быть естественней!

— Что ж, я ее убила?

Именно так думал месье Бюиссонад и уже представлял свою фотографию в газетах.

— Это, — сказал он, — мы и выясним.

Рассел Клаттербак смотрел на комиссара с явственной неприязнью. Тот, в конце концов, испортил приятнейший визит.

— Кто этот субъект? — спросил он, глядя на него тем холодным взглядом, каким взглянул бы на преуспевающего автора, переметнувшегося в другое издательство. — Напоминает страдальца-издольщика.

Обращался он к маркизу, но, поскольку тот еще не пришел в себя, ответила Терри:

— Это комиссар полиции.

— Ну, знаете! — удивился Клаттербак. — Тут что-нибудь украли?

Маркиз собрался с силами и объяснил:

— Он говорит, что фамилия мисс Трент — Феллоуз.

Клаттербак мгновенно увидел ошибку. Он вообще быстро соображал.

— Какая-такая Феллоуз, если она Трент?

— А он говорит, не Трент.

— Конечно, Трент!

— Вы ручаетесь?

— А то как же! Мы очень хорошо знакомы. Я давно покупаю у мисс Трент мед и яйца. Цена, конечно, завышена, ссылаются на всяких пчел…

— Комиссар считает, что она — служанка мисс Трент.

— Кто-кто? Да он спятил.

Месье Бюиссонада оскорблял не только тон, но и самый язык. Он презирал английский, полагая, что речь англичанина слишком похожа на бессмысленный птичий щебет.

— Parlez francais, monsieur![139] — заорал он. Клаттербак окинул его еще одним холодным взглядом.

— Как я могу парле фронгсе? Эй, Терри!

— Да, мистер Клаттербак.

— Скажите этому типу с подбитым глазом, что он кретин. Правда, кто тут у них не кретин? Хотя бы у одного француза были все дома!

— Кто эти люди? — спросил комиссар.

— Мои друзья, — ответила Терри. — Толстый — мистер Клаттербак, американский издатель, а тощий и длинный — маркиз де Мофриньез.

Бюиссонад немного отмяк, он почитал аристократию, но дело есть дело.

— Пусть объяснятся.

— Сейчас, сейчас. Вы не говорите по-английски, месье Бюиссонад?

— Нет.

— Тогда вы не поймете мистера Клаттербака, тем более, что он ест. У него домик рядом с нами, в Америке. Мы давно знакомы. Так что можете не сомневаться, что моя фамилия Трент. Тереза Трент, для вас — Терри, мы ведь с вами подружимся. Вот у вас глаз подбит, мне вас жалко. Ударились в темноте?

Комиссара сбить не удалось.

— Свидетель утверждает, что ваша фамилия Фэл-ло-ус. Да вы и сами…

— Сейчас-сейчас. Это сложная история, слушайте внимательно. Представьте себе, что вы с сестрой, две девушки, разводите кур.

Месье Бюиссонад заморгал. Он не смог это представить.

— Вам хочется посмотреть мир, — продолжала Терри. — Внезапно вы получаете немного денег. Теперь, думаете вы, можно съездить во Францию. Ah, la belle France![140] — И Терри поцеловала свои пальцы.

— Я все понял, — сказал Клаттербак маркизу. — «А, ля бель Фронгс!» — это «О, прекрасная Франция!»

— Однако, — продолжала Терри, — мы не могли купить два набора парижских туалетов. Вот мы и решили, что один месяц сестра будет мисс Трент, а я — служанкой. Потом мы куда-нибудь переедем и обменяемся. В Сэн-Роке был ее месяц, и я там стала Феллоуз. А здесь я — мисс Трент. Вы не запутались?

— Нет, мадемуазель.

— Все понятно?

— Да, — любезно отвечал комиссар. — Блестящая мысль.

— И нам так кажется.

— Значит, у вас было мало денег?

— Не очень много.

— Этот отель для вас дороговат?

— Еще бы!

— Охотно верю. А потому, — Любезность его исчезла, словно он нажал кнопку, — когда вам представилась возможность украсть пятьсот тысяч франков из сумки мадам Пеглер, вы ею воспользовались. Поистине, рождественский подарок!

Комиссар взял со стола билеты.

— Мадемуазель собиралась нас покинуть. Что ж, это понятно.

— Что он говорит? — поинтересовался Клаттербак.

— Обвиняет меня в том, — сказала Терри, — что я украла деньги у миссис Пеглер.

— Это еще кто?

— Моя бывшая супруга, — объяснил маркиз. — Я был женат дважды.

— А я вот — трижды, — сообщил Клаттербак. — Однако суть не в этом. Даже француз мог бы понять, что это — ерунда. Вы даже не видели этой сумки!

— Видела, — сказала честная Терри. — Я ее нашла. Но там ничего не было. Конечно, я ее не открывала, но понятно на ощупь.

Клаттербак почесал нижний из трех подбородков, странно глядя на нее сквозь очки.

— Нашли сумку?

— Да. Она была в кресле, за подушкой. Чувствую, там что-то лежит, смотрю…

— И находите сумку?

— Да.

— А в ней ничего нет?

— Так мне показалось.

— А он что говорит?

— Что там пятьсот тысяч франков.

— Господи милостивый!

Когда Терри молила небеса, чтобы не заплакать, маркиз, судя по всему, чем-то подавился, а Клаттербак протирал очки, в дверь постучали.

Комиссару этот звук показался последней соломинкой. Он распахнул дверь и, увидев молодого человека, швырнул ее ему в лицо. Именно поэтому Джеф закачался, прижимая к носу быстро алеющий платок.

Терри закричала. Маркиз вцепился в кресло. Клаттербак передернул в отчаянии плечами, поскольку знал, что здесь, во Франции, может случиться что угодно.

— Глупо, — сказал он, имея в виду поступок комиссара, — очень глупо. Нет, что за народ!

Терри взяла Джефа за руку и отвела в ванную. Бранясь по-французски, он остался там, а Терри, вернувшись, пронзила комиссара взглядом. Потом, не находя слов, ушла в спальню.

Месье Бюиссонад спокойно смотрел ей вслед. Он мог и подождать.

Глава XI

Мистер Клаттербак задумчиво сосал леденец и при этом хмурился. Терри он видел только в летний сезон, но был о ней очень хорошего мнения, другими словами, не верил, что она таскает деньги из сумок. Такая милая девушка! Чушь! В жизни ничего не стащит. Но сумка оказалась пустой…

Предположим, что раньше там лежали деньги. Человек, едва сводящий концы с концами при помощи кур и пчел, испытает огромный соблазн, увидев такую сумму. Кто-кто, а он, Клаттербак, знал силу соблазна. Помнится, он обещал жене сесть на диету, отказавшись от хлеба, картошки и сладостей. Два дня он держался, на третий позавтракал в клубе — ерунда, отбивная со шпинатом — и увидел, как официант несет на соседний столик кусок торта с клубникой. Через минуту-другую он посыпал сахарной пудрой сверкающий холмик и поливал его сливками… а там и другой. Слаб человек.

Пришла пора созвать совещание. Прихватив карамелек, он вывел маркиза на балкон.

— Вот что, маркиз, — сказал он. — Мне это все не нравится. Маркиз вынул носовой платок, надо сказать — один из дюжины, которую он купил год назад в Париже, у Шарвэ, если это зовется покупкой, и отер лоб. Он тоже ощущал, что дело плохо. Чувствительному человеку неприятно узнать, что грехи его вышли наружу, и, при всем своем оптимизме, он не видел ни проблеска надежды.

Его этический кодекс оставлял желать лучшего, шулеры — и те иногда поджимали губы, но были у него и пределы, дальше которых он не "шел. Одно дело украсть, если очень нужно, другое — спокойно смотреть, как обвиняют прелестную барышню. Поизносившаяся честь Мофриньезов кое-где была достаточно крепкой.

Клаттербак тем временем продолжал:

— Нет, я не говорю, что она их стащила. Я просто ничего не знаю. Но в одном я уверен — присяжные не проглотят ее историю. Моя жена, к примеру, не проглотила бы. Свидетелей нет, ничего нет, кроме ее слов, но нет и денег. Черт знает что! Да, положеньице… Такая хорошая девушка, а как ее спасти — не пойму.

Маркиз снова отер лоб и произнес:

— Мистер Клаттербак, она невиновна.

— Вы думаете?

— Я знаю.

— Ну, если так… Но вряд ли вы убедите этого издольщика.

— Простите, кого?

— Почему-то он мне их напоминает. Манера, что ли… В общем, комиссара. Странно, кстати сказать, что у них есть комиссары. Я думал, это что-то русское. Да, распространяется коммунизм…

— Мистер Клаттербак, — заверил маркиз, — я сумею его убедить. Дело в том, что…

Рассказ его вызвал симпатии аудитории. Клаттербак отличался широтой взглядов и мало чему удивлялся.

— Так-так, — сказал он, серьезно и внимательно выслушав исповедь. — Нашли деньги на полу и положили в карман. Разумно, очень разумно. Я бы и сам их взял. Проблема одна, как быть? Во всем признаться?

— Естественно, — ответил маркиз с благородным видом. — Что же еще? У меня есть план.

— Это хорошо. Какой же?

— Этой уловкой успешно воспользовался мой друг князь Бламон-Шеври. Один из его многочисленных кредиторов пригрозил отправить его в тюрьму, если он не вернет денег. Их у князя не было.

— Это часто случается.

— Но и в тюрьму он не хотел.

— Кто туда захочет!

— Что же он сделал? Замечу, что уговоры ни к чему не привели, кредитор был тверд. Тогда Бламон-Шеври сказал: «Что ж, я это предвидел. Лучше смерть, чем бесчестье». С этими словами он сунул руку в карман и поднес ее ко рту. Потом он пошатнулся. Потом упал. Кредитор кинулся за доктором, а князь, отряхнув брюки, удалился через черный ход.

Клаттербак вдумчиво помолчал и похлопал маркиза по руке.

— Хотите проделать это с комиссаром? — мягко осведомился он.

— А что? Посудите сами. Я признаюсь. Он берет меня под арест. Я говорю насчет бесчестья. Глотаю. Шатаюсь. Падаю. Он бежит за врачом, а я прыгаю с балкона в машину. Она там стоит.

Клаттербак опять похлопал его по руке и поглядел на него с нежностью. Открывать глаза наивному аристократу так же больно, как признаться ребенку, что Деда Мороза про-

сто нет.

— Ничего не выйдет, — сказал он. — Никуда он не побежит. Я вас прекрасно понимаю, нельзя, чтобы мисс Трент услали на Чертов остров, но тут нужна тонкость. Я бы сделал так. Вы прыгаете с балкона и едете куда-нибудь в Бельгию, а я со временем излагаю факты комиссару.

Маркиз был потрясен. Мы хоть как-то представим его чувства, если скажем, что Клаттербак показался ему изящным.

— Вы это сделаете? — прошептал он.

— Что именно?

— Ну, всем этим займетесь?

— Конечно.

— Может быть, лучше подождать…

— Чтобы вы убрались подальше? Естественно. Маркиз глубоко вздохнул.

— Скажите, у вас все издатели такие?

— Ну, что вы! — Клаттербак презрительно махнул леденцом. — Большей частью у них не хватает ума провести муху. Спрыгнете сами или помочь?

— Спасибо, — отвечал маркиз. — Я справлюсь.

Когда корпулентный комиссар ударяет вас дверью со всего размаха, это неприятно, но все же отвлекает от других забот. Первые минуты в ванной почти принесли Джефу желанный покой души. Однако вскоре мысли его вернулись к чудовищной новости, которую так легко, так бездумно сообщил Арчи, и в тот же миг гномы снова принялись терзать его раскаленными щипцами при помощи коллег с ножами и пинцетами.

Одного он понять не мог — почему это сделала Терри. Женщин он знал, на их счет не обольщался, но ведь она — другая: открытая, честная, чистая. Она его любит, в конце концов. И что же? Стоило ей узнать, что он беден, как она кинулась в объятия Карпентера, другими словами — продалась за деньги.

В холодной ярости пришел он сюда и в той же холодной ярости собирался выйти из ванной. Арчи просил его взять интервью. Что ж, пожалуйста! Он ей покажет, кто она такая. Вежливо, сдержанно, учтиво — но так, что она предпочла бы порку. Задержавшись перед зеркалом, он порепетировал.

«Добрый вечер, мисс Трент!»

Да, именно так. То-то она удивится! Холодно, сухо, отрешенно — «Добрый вечер».

«Парижский выпуск «Геролд Трибьюн» просил меня, если не возражаете, узнать у вас подробности помолвки. Конечно, вы понимаете, что жизнь такого человека представляет огромный интерес. Читатели очень любят читать о миллионерах. Деньги завораживают их, как и вообще многих».

Слишком тонко? Нет, в самый раз. Учтиво, любезно, сдержанно — но с холодным презрением.

Он открыл дверь и увидел Терри. Она сидела на чемодане и плакала.

Терри Гроза комиссаров исчезла, как и не было. Остался только страх. Нет, еще беспомощность и безнадежность.

Клаттербак говорил о том, поверят ли ей присяжные. Газетные карикатуры внушили ей, что присяжных здесь нет, и она представляла себе грозного судью, которого гораздо трудней убедить, чем дюжину простых смертных.

Судья посмотрит на нее и холодно скажет: «Виновна».

Подумав об этом, она утратила последнее мужество.

Сердце у Джефа перевернулось. Он точно знал, что он не будет с ней отрешенным, холодным, презрительным, а главное — что она не выйдет за Фредди. Выйдет она за него, Джефа Эскриньона, а если кто захочет помешать, пусть пеняет на себя.

Однако прежде всего надо ее утешить. Что случилось, в конце концов? Все прекрасно, лучше некуда. Он подошел к ней, обнял ее и спросил:

— Mon ange, mon tresor, qu'est ce que tu as,[141] — и что-то еще по-французски.

Это помогло. Она отряхнулась, как собачка, вышедшая из моря.

— Ничего, — сказала она, — просто я испугалась.

— Испугалась? Кто же тебя испугал? В чем дело?

— Даже мистер Клаттербак сомневается!

— Ничего не понимаю.

Бюиссонад устал. Никогда — ни мелким шпиком, ни всемогущим начальником — он не видел, чтобы обвиняемый юркнул в ванную и заперся. Поистине, век живи, век учись.

С этими мыслями он загрохотал в дверь. Джеф удивился.

— Что это?

— Комиссар. Он меня арестует. Джеф нежно взял ее за руку.

— Расскажи мне толком, что случилось.

Мистер Клаттербак, с суровым укором глядевший с балкона на толстых купальщиков, один другого страшнее, услышал из комнаты пылкую французскую речь. Узнав голос Джефа, он слегка нахмурился. Ему казалось, все-таки, это немного безвкусно, даже невежливо. Однако тут же он понял, что беседует Джеф с комиссаром, человеком настолько темным, что он не знает английского. Заглянув в комнату, издатель увидел нос своего подопечного и окончательно его оправдал.

— Ну, знаете! — сказал он. — Этот издольщик времени не теряет. Вы напоминаете мне У.С. Филда.[142]

Джеф отрешенно на него взглянул. Клаттербак заметил в нем напряженность. И то сказать — кулаки сжаты, глаза мечут молнии, шрам побелел. Словом, вид у молодого писателя был опасный. Двухминутная беседа с комиссаром убедила его, что осмысленно только действие. Слово «действие» он толковал широко.

— Где Терри Трент? — спросил Клаттербак.

— В ванной. Моет глаза.

— Она что, плакала?

— Да.

— Не удивляюсь. А что тут творится?

— Мы с комиссаром поспорили. Он считает ее воровкой, а я — нет.

— Убедили его?

— Вряд ли.

— Стоит насмерть?

— Именно.

— Тогда готовьтесь к большой радости, — сказал Клаттербак. — Деньги украл маркиз.

Джеф дернулся.

— Сам сказал, — заверил Клаттербак. — Вот только что. Передайте комиссару, это потрясет его слабый разум. Какой, однако, гад, — прибавил издатель, пользуясь темнотой упомянутого чиновника.

— Истинное чудище. Напоминает одного шпика…

— Parlez francais, — предложил месье Бюиссонад, но тщетно.

— Нет, мой отец! — удивлялся Джеф.

— Он самый. История интересная, но мы в нее вдаваться не будем. За него не беспокойтесь, он на полпути в Бельгию, а там его не возьмут. Кстати, сколько ему лет?

Джеф задумался.

— Да так, шестьдесят с лишним.

— Очень уж он ловко спрыгнул. Прямо акробат. Ну ладно, к делу. Докладывайте комиссару и смотрите, что будет.

Поток французской речи издателю понравился, но, как ни странно, не вызвал желанного эффекта. Комиссар усмехнулся и пожал плечами. Это Клаттербака удивило.

— Ну, как? — спросил он.

— Не верит.

— Не верит?!

— Говорит, маркизы не крадут.

— Вот сноб собачий! Сказали вы, что ваш родитель спрыгнул с балкона, как ошпаренный кот, и мчится в сторону Бельгии?

— Конечно.

— А он не верит?

— Да.

Клаттербак свистнул.

— Что же вы будете делать?

— Знаете, у нас в маки я научился двум-трем штукам. Попробую их использовать.

— Каким это штукам?

— Способам, помогающим вывести кое-кого из строя.

Клаттербак его понял.

— То есть стукнуть?

— И связать. Вы не возражаете?

— Что вы, что вы! Ни в коей мере. А потом?

— Летим с Терри в Америку. У нее как раз есть билеты.

— В Америку, да? Загляните к моей супруге.

— Непременно.

— То есть вы ее не увидите, но через дверь поговорить можно.

— Замечательно! Поеду к ней с женой.

— Вы говорили, что не женаты.

— К тому времени женюсь.

— На Терри?

— На ком же еще?

— Это хорошо. Она мне нравится.

— А уж мне!

— PARLEZ FRANCAIS! — взревел комиссар. Клаттербак приветливо ему улыбнулся и оптимистично взмахнул рукой. Потом он снова стал серьезным.

— А эти ваши штуки сработают? — засомневался он.

— До сих пор не отказывали.

— Большой он очень…

— Бывали и побольше.

— Поймите меня правильно, — сказал Клаттербак, — я всецело за то, чтобы вывести его из строя. В жизни не видел человека, который бы в этом так нуждался. Даже среди авторов, и то… Я просто подумал, не попробовать ли сперва чего-нибудь другого.

— Чего именно?

— Прежде всего, тут требуется такт.

— Такт?

— Помните этого бармена, моего земляка? Он рассказал мне: часто, особенно по субботам, посетители несколько распускаются. По его словам, лучше всего на них действует такт. Сперва умягчаем жертву спиртным напитком. Я далеко не уверен, что шампанское не зачарует нашего противника.

Джефу показалось, что Клаттербак — наивный оптимист (если помните, именно так подумал издатель о маркизе). Кто-кто, а комиссар вряд ли поддастся шампанскому.

— Что ж, попробуйте, — равнодушно отвечал он.

— Пробовать нужно все, — назидательно промолвил Клаттербак, — это мой девиз.

И, налив бокал шампанского, он поднес его комиссару, который тихо сидел, сложив на животе руки.

— Шампань, мусье? — осведомился издатель. — Вулеву?[143]

Комиссар удивился. Конечно, он заметил вино, они все замечают, но не надеялся на угощение. Лицо его смягчилось; неприязнь к американцам дала первую трещину. Выпив бокал до дна, он отдал его Клаттербаку, а тот налил ему снова.

Джеф недоверчиво смотрел на пиршество любви.

— Ничего не выйдет, — сказал он.

— Может, смягчится?

— Нет.

— А вы посмотрите, что сейчас будет, — заметил издатель. — Сюда я бросил таблетку.

Джеф охнул, понимая, что недооценил находчивость дивного издателя. Вот так всегда. Пылкая юность мыслит о насилии, мудрая зрелость знает и другие способы.

— Тот бармен дал мне вчера две штучки. Когда вы достигнете моих лет, — назидательно сказал Клаттербак, — вы узнаете, что нет дилеммы, которой не решит снотворное. Дали бы мне власть, каждый ребенок, с самых ранних лет…

Он прервал свою речь. Комиссар соскользнул на пол и удобно залег там, отрешившись от земной суеты. Клаттербак оглядел его, как Микеланджело оглядывал свои шедевры.

— Говорил я вам? Такт. Что лучше такта?

Он развил бы тему, если бы не зазвонил телефон и он не кинулся к нему, как подобает примерному мужу.

— Алло? Да? Что? А, здравствуй, душенька! Как ты там? Что-о? Пыталась дозвониться в «Ритц»? Но я не в Париже! Я в Ровиле. Да, такое местечко. Приехал сюда к автору. Выехали с ним из Парижа вчера днем, всю ночь провели в дороге.

Краем глаза он увидел Терри и нежно помахал ей рукой.

— Пока, Расе, — сказал Джеф.

— Увидимся в Америке, Джеф, — отвечал издатель. — Почему я называю тебя Джеф, душенька? Это не тебя, лапочка, это автора. — Он оглянулся, все ушли. — Слушай, знаешь, кого я встретил? Терри Трент. Ну, из этих, с медом. Помнишь ее, да? Она выходит за автора. Его зовут граф д'Эскриньон, а отец у него — маркиз какой-то. Летят сегодня в Америку, зайдут к тебе… — Дверь тихо открылась. — Я позже позвоню. Тут пришла старшая сестрица — да-да, Кейт, — и я ей должен объяснить, почему на полу лежит полицейский. Целую, целую! Еще позвоню.

Он положил трубку, поправил очки и приготовился объяснять положение дел несколько изумленной даме.

Глава XII

Мистер Клаттербак сидел в своем офисе на Мэдисон-авеню и ждал Терри, чтобы пойти с ней в ресторан.

Девять месяцев, истекшие с того дня, когда он так удачно проявил такт в ровильском отеле, несколько увеличили его объем. Войдя и увидев его, Терри подумала: «Нет, как он это делает?» Сам Шекспир, и тот спросил бы: «Какою пищей добрый Клаттербак довел себя до толщины такой?»

— Следите за фигурой, Расе, — с материнской заботой сказала Терри.

— Кому бы говорить! — откликнулся обиженный издатель. — Между прочим, вы опоздали.

— Минуты на две. Джеф позвонил из Бостона. Он там с пьесой.

— Как, получается?

— Будет гвоздем сезона.

— И в Нью-Йорке тоже. Всегда так, — печально сказал хозяин. — Нет в мире справедливости. Я сгораю тридцать лет на работе, а что толку? Ваш драгоценный Джеф пишет книжку за несколько недель, Сэм Берман ее инсценирует, тоже недели за две, и она идет год за годом, это я вам обещаю. Кроме того, он получит четыреста тысяч долларов за экранизацию.

— Он не все получит.

— Вполне достаточно. Нет, более чем достаточно. Наживаются только авторы. Вскоре вы увидите, как я торгую на углу карандашами. Если смогу их купить.

Терри погладила его по лысине.

— Не узнаю Рассела Клаттербака! — сказала она. — Я понимаю, что с вами. Подсознательно, неосознанно вы хотите есть. По своей духовности вы этого не видите. Оставь вас без присмотра, вы будете нюхать розу и думать о возвышенном. Куда мы, кстати, идем? Не скупитесь. Можно подвести под графу «Развлечения».

— Мы идем в «Мазарэн». Лучшее место в городе. Я — один из владельцев. Пошли, пошли! Не сидеть же нам тут до вечера! Женщины — страшные копуши. Суетятся, мечутся… Миссис Клаттербак точно такая же. Да, кстати. Не придумаете, почему меня не будет завтра вечером? Для жены, естественно.

— Нет, не придумаю.

— Придется спросить Джефа. Где он там, в Бостоне? В «Ритце»? Позвоню из ресторана. Завтра большая игра, без меня не обойдутся. Бессмысленно садиться за покер, если не готов играть до утренней зари. Джеф что-нибудь придумает. Он человек надежный. Прямо не верится, что он француз!

— А что в них плохого?

— Ну, чешут по-своему. Бородки носят.

— Джеф бреется.

— Да, — признал честный Клаттербак, — бородки у него нет. Хотя, кто его знает, может отрастить… Скучаете без него, а?

— Еще как! Знаете стихи про эту тетю, которая тосковала по роковому возлюбленному?[144]

— Нет.

— А надо бы. Издатели вообще-то читают?

— Не больше, чем требуется.

— Словом, эта тетя — я.

— Так что от брака не устали?

— О, нет!

— Еще рано судить. Сколько вы женаты?

— Восемь месяцев три недели и два дня. Это — рай, и все лучше и лучше.

— Да, брак — вещь неплохая, но есть у него и изъяны. Вот подождите ветрянки.

— Ветрянки?

— Очень хлопотно. У моей жены была.

— Правда?

— Еще бы! Вся в розовых пятнышках.

— Да у нее же недавно была корь!

— Да, была.

— У нее что хочешь бывает.

— Это верно. Подхватывает любую заразу. Корью болела дважды.

— Я думала, так нельзя.

— Ей можно. Ну, спрашиваю в последний раз, идете вы или нет?

«Мазарэн» был одним из тех роскошных ресторанов, которые кишат между Мэдисон и Парк-авеню. Он, несомненно, процветал. Сперва казалось, что мест нет, но для мистера Клаттербака отыскали уютный уголок. Вообще принимали его, как царя, официанты кидались к нему по первому знаку. Когда толпа поклонников поредела, Терри и Рассел начали свой пир.

Великий издатель никогда не начинал пиров с духовных радостей и душевных излияний; поначалу он ел в сосредоточенном молчании. Наконец настал миг, благоприятный для беседы.

— Ну, вот, любезная Терри, — сказал он.

— Ну, вот, любезный благодетель.

— Я хочу поговорить об издателях и писателях. Уинч и Клаттербак издали книжку вашего избранника. Почему же они — в стороне? Где наши права, где наши выгоды? Все — у писателей.

— Так их, Расе! Бей бедняков!

— Ха-ха, бедняков! Да они все, как один, богаче меня. Кто зимует во Флориде? Писатель. Чей лимузин окатывает грязью издателя, который тихо ждет автобуса? Посмотрите на своего супруга. Купается в золоте. Я думаю, он всем доволен?

— Д-да, он рад, что книжка расходится…

— Хорошо издана!

— …и пьеса имеет успех…

— Дополнительные права. Мы их тоже когда-нибудь получим.

— …но он скорей огорчен…

— Чем же это?

— Понимаете, его отец…

— Маркиз?

— Да-да. Так вот, он исчез куда-то.

— Передайте, что с маркизом все в порядке.

— Откуда вы знаете? Вы о нем слышали?

— Мало того, я его видел. Точнее, я с ним вижусь довольно часто.

Терри удивилась.

— Он здесь, в Нью-Йорке?

— Да.

— Почему же вы нам не сообщили? А ему вы передали наш адрес?

— Конечно. И он сказал, что заглянет, когда будет в тех местах. Тут он был недельку, не больше, сами понимаете, дела…

— Я бы очень смутилась, если бы его увидела. Как будто Джон знакомит меня с мамой.

— Кто-кто?

— Джон. Вы не слышали этой песни?

— Нет.

— Значит, вам ведомо не все. Отец ее вечно пел. Жених повел невесту к матери, та оглядела ее, покачала головой и говорит: «Бедный Джон, ах, бедный Джон!»

— А кто такой Джон?

— Господи, Расе! Вы поглупели от еды. Жених, конечно. Я хочу сказать, что маркизу не понравится брак с нищенкой.

— Не ему судить. Его жена еще беднее.

— Жена? Разве он женился?

— Конечно. Месяц назад. Надо было вам сказать, да вот, запамятовал. Очень милая женщина. Француженка, это да, но должен же кто-то быть французом. Раньше она служила кухаркой.

— Кухаркой?!

— Да. И какой! Раза два я ел ее обеды… А, вот и он, маркиз!

Терри обвела глазами зал.

— Где он? Не вижу.

— А вон там, у столика, где официант накладывает кому-то омлет с куриным фаршем. Ах, надо было взять! Хорошая штука.

Терри с удивлением увидела высокого, элегантного господина, на которого показывал Расе.

— Он что, метрдотель?

— Да, и очень хороший. Я сразу понял, в чем его призвание. У меня на такие вещи чутье. «Метрдотель, — сказал я, как только его увидел. — Стиль, манеры, внешность, достоинство — ну, все!» Так что когда он мне написал, что сидит без денег, я тут же устроил его в Нью-Йорке. Конечно, пришлось подучиться. Это он проделал во Флориде.

— Там он и встретил кухарку?

— Да. Она служила у одних богатых людей. Однажды маркиз оказался с ней рядом в кино. Любовь с первого взгляда, или с первого куска рагу. Неделю назад он поступил сюда и, как я и ждал, произвел сенсацию. У него… Что это бывает у французов?

— Бородка?

— Да нет!

— Вы же сами говорили.

— Говорил, но это здесь ни при чем. Кончается на «ква». А, вспомнил — «Je ne sais quoi».[145] Так что Джеф может о нем не беспокоиться. Метрдотели с голоду не умирают. Кому-кому, а им есть, что подкопить. Это издатели в конце концов торгуют яблоками.

— А не карандашами?

— Карандашами или яблоками. Хотел бы я стать метрдотелем!

— Фигура у вас не та.

— Сколько можно говорить о моей фигуре! Ваш Джеф будет точно таким через пять лет.

— Не будет!

— Посмотрим.

Терри зачарованно следила за передвижениями маркиза. Клаттербак не ошибся. Да, именно — стиль, манеры, внешность, достоинство. Поднимая крышку и являя взору жареную курицу с грибами, он был величав, словно полномочный посол уважающей себя страны, вручающий какому-нибудь монарху верительные грамоты.

Пока он приближался к их столику, она подметила в нем изысканную важность, которой не было в Ровиле. Заметив ее, он шире открыл глаза, но других проявлений чувства себе не позволил.

— Надеюсь, все в порядке, мистер Клаттербак?

— В идеальном!

— Мадам, — проговорил маркиз, отвешивая точно такой поклон, как надо.

Его отрешенная величавость так поразила Терри, что она не знала, что сказать. Клаттербак не помогал ей; он переваривал пищу, тихо пыхтя и глядя вдаль остекленевшим взором.

— У вас очень интересная работа, — сказала она наконец.

— Исключительно интересная, мадам.

— Мистер Клаттербак говорит, он хотел бы стать метрдотелем.

— Вот как, мадам?

— А я ему отвечаю…

— Это неважно, — внезапно очнулся ее спутник. — Закажите кофе, а я схожу позвоню вашему муженьку.

Маркиз издал шипящий звук, призывая официанта, а затем сказал ему:

— Le cafe. Vite.[146]

С исчезновением издателя дело пошло намного легче. Маркиз не улыбался, но глаза его приятно светились, что побудило Терри сказать:

— Джеф в Бостоне.

— А!

— Они там ставят пьесу по его книге.

— О!

— Говорят, он очень много заработает.

Сияние в глазах маркиза стало еще ярче. Метрдотели не бедствуют, но любящий сын всегда пригодится — скажем, заплатить налог.

— В общем, у нас все хорошо, — продолжала Терри. — Мистер Клаттербак говорит, что вы тоже женились. Вы счастливы, да?

— Исключительно счастлив, мадам. Маркиза — весьма незаурядная женщина.

— Словом, вам повезло, как и мне.

— Мадам?

— Не зовите меня «мадам»! Я — Терри.

К маркизу частично вернулась былая холодность. Называть клиента по имени! Бог знает что!

— Вы говорили о том, что вам повезло, мадам?

— И мне, и вам. Мы ведь оба женились без денег. Маркиз вздрогнул. К этой теме он не мог относиться холодно.

— Деньги? — презрительно бросил он. — Нет, мадам, главное — любовь. Помню, я говорил Жеффу: «Если ты женишься по любви, все станет приключением, даже новая шляпа для нее. Богатые не знают грез, замыслов, препятствий. Для тех, кто живет в замке, нет воздушных замков. Что нужно влюбленным? Маленькая мансарда. Угасишь свечу и можешь думать, что ты — в Версале, под шелком балдахина, над которым пляшут амуры».

— О! — сказала Терри; что тут еще скажешь?

— Любовь и тяжкий труд, — дополнил свою речь маркиз. — Вот они, ключи счастья.

— У вас трудная работа?

— Zut![147] — воскликнул маркиз, не любивший этого слова, но что поделаешь? — Я этому рад, я счастлив. Жить стоит ради любви и ради труда, я всегда это говорил.

Тут официант принес кофе, стал наливать его, но, под суровым взглядом маркиза, не смог остановиться. По столику расплылось бурое пятно. Маркиз разразился речью, слишком быстрой для Терри. Судя по тому, что официант убежал с невиданной прытью, можно было предположить, что его послали за скатертью.

— Простите, ради всего святого! — вскричал метрдотель. — Новичок, ничего не умеет! Взял его из жалости. Да, непростительная слабость, но все же старый друг, князь Бламон-Шеври. Пойду, присмотрю. Ничего не умеет!

Он озабоченно удалился, а к столику тем временем подкатывался Клаттербак. Он был чем-то огорчен.

— Застали Джефа? — спросила Терри.

— Застал. Нет, какой змий!

— Расе, вы говорите о человеке, которого я люблю! Издатель тяжело опустился в кресло.

— Знаете, что он мне сказал?

— Нет, не знаю.

— Что я должен стыдиться! Жена больна, а мне, видите ли, понадобился какой-то покер. Это ваш Джеф так сказал. И отказался помочь. «Останьтесь с ней, — говорит, — развлеките ее, что-нибудь спойте, если надо — станцуйте. Утешайте ее и ублажайте хотя бы до тех пор, пока сыпь не исчезнет. Будьте примерным мужем, вот как я».

— Молодец!

— Кто?

— Джеф, конечно.

— Ничего подобного. Обычный подкаблучник. Ничуть не лучше комиссара. И зачем вы за него вышли, Терри Трент? Хотя, выбирать не из чего. Хватай, что дают.

— Вот именно, — сказала Терри.