Том 12. Стихотворения

О друзья, победа с нами!

Рано, лишь забрезжил день,

Составляю я стихами

Самый свежий бюллетень.

Гору сделаю ступенью,

Чтобы песнь была слышна.

Забросала всех сиренью

Победившая весна.

Туфельки надела Жанна,

Не боится стужи злой.

Голубой, благоуханный,

Ходит ветер надо мной.

Птиц, ягнят полна долина.

Я же, дерзкий, с высоты

Шлю зиме бегущей в спину

Залп за залпами цветы!

Раз Платона я читал,

Вдруг в дверях, в потоках света,

Ликориду увидал…

Ах, простите, Тюрлюрету.

Перед нею до сих пор

Я молчал, как трус завзятый,

В золотой небес простор

Уносясь мечтой крылатой.

Шла по лестнице она

В юбке цвета перламутра.

Ясных глаз голубизна

Отражала свежесть утра.

Те, что улица поет,

Пела и она куплеты,

Но ее прелестный рот

Превращал их в волны света.

И померк философ мой

От прелестных глаз плутовки.

Связан ленточкой простой

Ореол вокруг головки.

Не в атласе дорогом,

В скромном ситчике цветами…

В пальцах — кружка с молоком,

В озорной улыбке — пламя.

И тогда (Федон, как хмель,

Видно, быть велел смелее)

Я сказал: «Мадемуазель,

Извините, вы не фея?»

Когда мы с ней все вишни съели,

Подружка рассердилась вдруг:

«Приятней были б карамели!

Сен-Клу несносен, милый друг!»

Хотелось пить. Уже не любы

Нам эти вишни в зное дня.

«Смотри, измазала я губы

И руки… Ах, оставь меня!»

Потом пошли упреки, слезы,

Меня ударила в сердцах.

Какой июнь! Лучи и розы.

Поет лазурь. Тепло в полях.

И вытер я — судите сами:

Скорей ли гнев ее пройдет? —

Сердитый кулачок — цветами

И поцелуем — милый рот.

О чудный гений, ты, который

Встаешь из недр моей души!

Светлы безбрежные просторы…

Сорвать оковы поспеши!

Все стили слей, смешай все краски,

Te Deum с дифирамбом сплавь,

В церквах устрой в честь Вакха пляски

И всех богов равно прославь;

Будь древним греком и французом;

Труби в рожок, чтоб встал с колен

Пегас, согнувшийся под грузом,

Что на него взвалил Беркен.

С акантом сопряги лиану;

Пусть жрец с аббатом пьют крюшон;

Пусть любит царь Давид Диану,

Вирсавию же — Актеон.

Пусть свяжут нити паутины,

Где рифм трепещет мошкара,

И нос разгневанной Афины

И плешь апостола Петра.

Как Марион смеется звонко

И фавна дразнит, подгляди;

Пентезилею-амазонку

В кафе поужинать своди.

Все охвати мечтою шалой,

Будь жаден, по свету кружи…

Дружи с Горацием, пожалуй, —

Лишь с Кампистроном не дружи.

Эллады красоту живую,

Библейских нравов простоту

В искусстве воскреси, рисуя

Сверкающую наготу.

Вглядись в поток страстей горячий;

Все предписания забудь

И школьных правил пруд стоячий

До дна бесстрашно взбаламуть!

Лагарп и Буало надутый

Нагородили чепухи…

Так сокрушай же их редуты —

Александрийские стихи!

Пчелиной полон будь заботы:

Лети в душистые луга,

Имей для друга мед и соты

И злое жало для врага.

Воюй с риторикой пустою,

Но здравомыслие цени.

Осла оседлывай порою

И Санчо-Пансе будь сродни.

Не хуже Дельф античных, право,

Парижский пригород Медан,

И, как Аякс, достоин славы

Лихой солдат Фанфан-Тюльпан;

А пастухам эклог уместно

Вблизи Сен-Клу пасти свой скот;

Тут ритм стиха тяжеловесный

В задорный танец перейдет.

Ворону, Ветошь, Хрюшку, Тряпку

В Версале встретив летним днем,

Протягивай галантно лапку

Монаршим дочкам четырем.

Не отвергай любовь царицы,

Живи с блистательной Нинон,

Не бойся даже опуститься

До замарашки Марготон.

Веселый, озорной, мятежный,

Пой обо всем, соединив

Мелодию кифары нежной

И бойкий плясовой мотив.

Пусть в книге, словно в роще пышной,

Вскипает соловьиный пыл;

Пусть в ней нигде не будет слышно

Биения стесненных крыл.

Ты можешь делать что угодно,

Лишь с правдой не вступай в разлад:

И пусть твои стихи свободно,

Как стаи ласточек, летят.

Стремись к тому, чтобы в гостиных

Природе ты не изменял,

Чтоб сонм богов в твоих картинах

Небесный отсвет сохранял;

И чтоб в лугах твоей эклоги

По сочной и густой траве

Уверенно ступали боги

С босой Венерой во главе;

Чтоб запах свежего салата

Обрадовал в твоих стихах

Того, кто сочинил когда-то

Для гастрономов альманах;

И чтоб в поэме отражались,

Как в озере, скопленья звезд;

И чтоб травинки в ней казались

Пригодными для птичьих гнезд;

Чтоб лик Психеи был овеян

Дыханьем пламенным твоим;

И чтоб твой стих, знаток кофеен,

Навек избыл их чад и дым.

И впрямь хочу я на мгновенье

От дум глубоких отойти;

На колеснице вдохновенья

Устали в облаках нести

Меня чудовища-грифоны…

Спущусь, чтоб по земле пройтись.

Пусть завтра стих мой окрыленный

Летит в таинственную высь, —

Я вновь вскочу на колесницу,

Легко догнав тебя, грифон.

Сегодня ж будут стансы литься;

Из Дендера пущусь в Медон.

Я в пляске волн, в цветенье сада,

В полете лебединых стай,

В лиловых гроздьях винограда,

В улыбке, озарившей май.

Я оставляю эти тени —

Смерть, сны, загадки естества

И в бездну страшные ступени,

Во тьму, в обитель божества;

Прерву скитанья по долине,

Где, обступив меня кругом,

Витают призраки Эринний,

И вечную борьбу со злом.

Хочу на время о плененье

Евреев и рабов забыть,

Забыть нагорные виденья,

Ночные бденья… Жить так жить!

Прочь, лик Медузы, Сфинкса тайны!

Прочь, говорю я Сатане!..

Сегодня запах роз случайно

Из сада долетел ко мне.

Мой друг, ты сердишься, я знаю.

Как быть? Все в зелени вокруг.

Антракт недолгий объявляю, —

Меня уже заждался луг.

Спущусь в привратницкую лета

С консьержем Маем поболтать.

Так что ж? От василька ответа

О судьбах мирозданья ждать?

Зачем же ручеек журчащий,

Шмеля, что к лилии приник,

Иль бабочку в зеленой чаще

Смущать, явив им ночи лик?

Зачем тревожить тополь стройный,

Осоку, вязы, лебеду

И дух сомнений беспокойный

Внушать поющему дрозду?

Что бездну смешивать с кустами,

Скорбь — и Авроры ясный взор?

Ужели должен я с цветами

Вести ожесточенный спор?

Расспрашивать ли мне о вечной

Двойной субстанции вещей

У жаворонка, что беспечно

Над крышей пролетел моей?

Не окажусь ли в странном клире

Безумцев, если заставлять

Синичку буду «Dies irae» [22]

Во славу божью распевать?

Сейчас окно мое открыто,

И вот я вижу с чердака,

Как прачка, выставив корыто,

Взбивает пены облака.

И, право, хочется нежданно

В огромность этих вечных сфер,

Где взор святого Иоанна

Блуждал средь страхов, тайн, химер,

На этот мир, где все в смятенье,

Где все вокруг полно чудес,

Где тонут молнии прозренья

В бездонной черноте небес,

На тайны древние вселенной,

Которыми наш ум пленен, —

Плеснуть лохматой мыльной пеной

Мне из лохани Жаннетон.

Нам — шестнадцать лет… Пора!

Аттестат у нас — на зрелость.

Прочь, наивность школяра,

Можно жить, как нам хотелось!

Жизнь — в любви, мой друг. Узнай,

Что два глаза — два светила —

Озарили мне тот край,

Где душа во тьме бродила.

Это счастье знаешь ты?

Грезить днем, и ночью тоже.

О, жестокие мечты!

То завидовать вельможе,

То в горячечном бреду

(Сердце все — сплошная рана)

Представлять себя в аду

Иль невольником тирана;

Не вкусивши Евин плод

И жуя одни лишь корки,

Все ж изведать наперед

Вкус семян его прегорький;

До предела поглупеть,

Быть влюбленным, быть поэтом,

И безумствовать, и петь —

Мне знакомо счастье это!

Очарован, милый друг,

Я гризеткою прелестной

И страдаю… Но недуг

Исцелим, как мне известно.

Ведь недаром я люблю!

И, любви искусство зная,

По ночам совсем не сплю,

До рассвета — у окна я.

Расскажу тебе теперь,

Что она — моя соседка.

Мы живем с ней дверь о дверь

И встречаемся нередко.

По осанке — из принцесс…

Впрочем, это, может статься,

Ангел, посланный с небес,

Чтоб шитьем здесь заниматься.

Утро, вечер ли — все дни

Я в мечтах о ней доныне.

Чепчик шлемом замени —

Чем не мудрости богиня?

Ситец — вот ее броня;

И Медуза есть: ведь ходит

С нею ведьма, что меня

В содрогание приводит.

Становлюсь я сам не свой,

Увидав, как эта фея

Гордо на два су порой

Покупает сельдерея, —

Хоть пристало больше ей,

Не работать до мозолей,

А гулять среди лилей,

Олеандров и магнолий.

Взор прозрачен и глубок,

Стан — как стебель строен, гибок,

И мерещится поток

Поцелуев и улыбок.

Под ее окном — юнец…

От гитары нет покою.

Или думает глупец

С неба снять звезду рукою?

Все теперь мне трын-трава.

Ведь меня при встрече первой

Назвала она: «Сова!»

Я откликнулся: «Минерва!»

Давайте петь! Со страстью жгучей,

С огнем, хоть черта поминай!

Ведь песня — как стакан кипучий,

Где «черт возьми» плеснет за край!

Блажен, кто, преданный веселью,

Под сенью виноградных лоз

Свой ревматизм прикрыл фланелью,

А в мудрость смех веселый внес.

Смех — это крылья в час паденья;

Они поддержат наш полет.

Философ, полный снисхожденья,

Веселых добрыми зовет.

Катон, ты строгого был нрава,

Но шуткой был и ты сражен.

О Генрихе Четвертом слава

Гремит, что был веселым он.

Так станем же весельчаками,

Счастливый заключим союз.

Веселье ж нам сверкнет зубами:

«И укусило б, да смеюсь!»

Колоколен ли перепевы,

От набата ль гудит земля…

Нет мне дела до королевы,

Нет мне дела до короля.

Позабыл я, покаюсь ныне,

Горделив ли сеньера вид,

И кюре наш — он по-латыни

Иль по-гречески говорит.

Слез иль смеха пора настала,

Или гнездам пришел сезон,

Только вот что верно, пожалуй, —

Только верно, что я влюблен.

Ах, о чем я, Жанна, мечтаю?

О прелестной ножке твоей,

Что, как птичка, легко мелькая,

Перепрыгнуть спешит ручей.

Ах, о чем я вздыхаю, Жанна?

Да о том, что, как приворот,

Незаметная нить неустанно

К вам в усадьбу меня влечет.

Что пугает меня ужасно?

То, что в сердце бедном моем

Создаешь ты и полдень ясный

И ненастную ночь с дождем.

И еще мне забавным стало —

Что на юбке пестрой твоей

Незаметный цветочек малый

Мне небесных светил милей.

Вот Жанна запела. Кокетка!

Смотри, улетает!.. Но нет:

Порхает, как с ветки на ветку,

С куплета она на куплет.

О чем она? Трели… пассажи…

Во взоре заря горит,

Цветок у нее в корсаже…

О чем она мне говорит?

О небе? О знамени старом?

О подвиге славном в бою?

О том ли, что нужно муаром

Отделать ей шляпку свою?

Иль дух она мой сокровенный

Смущает, который господь

Вдохнул в мой трепетный, бренный

Сосуд, называемый плоть?

Не знаю. Забыл все на свете.

Псалом или вздор? Не поймешь.

Так славочка на рассвете

Поет, вызывая дрожь.

Я слушал как завороженный,

Я крылья в плечах ощущал.

Себя золотою короной

Я в смутном виденье венчал.

Во всей наготе ее мне бы,

Во всей красоте лицезреть,

Все звезды похитить бы с неба,

На помощь позвать, умереть!

Был женщиной пьян я. Смертельный,

Высокий недуг! Не дыша,

Я слушал — и в мир запредельный

Моя исходила душа.

Чтоб мозгу в бреду испариться

И, череп взорвав, улететь, —

Такой обольстительной птице

Крылом его стоит задеть.

Полна любви природа, Жанна,

К нам, к нашим радостям простым,

И кажется, цветы нежданно

Встают, прося склониться к ним.

Ждем Анжелику! Прочь Оргона!

Пугает зиму этот крик —

И, пятясь, в тучах небосклона

Она скрывает хмурый лик.

У нас в сердцах победа мая

Звучит на сотни голосов,

Счастливой песней прогоняя

Мглы цепенеющей покров.

Признаний дарит май немало,

Цветы бросая на откос,

Но разве сетовать пристало

На болтовню весенних роз?

И ласточка так близко реет

У глаз твоих, блестя крылом,

Что взор твой, кажется, успеет

Пересчитать все перья в нем.

Ты, Жанна, юностью прелестной,

Полурасцветшей красотой

Мир озаряешь поднебесный

И споришь с утренней зарей!

И лилия горда без меры,

Что чистотой тебе равна;

Твоя душа — та чаша веры,

Где лишь голубка пить вольна.

Друзья, покончил я с пирами.

Меня вполголоса зовут

От суеты, где был я с вами,

Леса в тенистый свой приют.

Прочь от чертогов горделивых

Пойду куда глаза глядят,

Дружить с малиновкою, с ивой,

С холмом, где скалы встали в ряд.

Покину город, не жалея.

Бог, милосердный искони,

Помазал благостным елеем

Мои колени и ступни.

Но думать вам, друзья, не надо,

Что для буколики моей

Нужна мне древняя Эллада

Иль римский домик средь полей.

Не думайте, что я, лелея

Мечту, согревшую мне грудь,

Не знаю, где найти Алкея,

И повернул к д'Юрфе свой путь.

Нет, как Вергилий, не хочу я

Ни южных гор, ни теплых вод.

Свою Нормандию люблю я,

И в ней эклога расцветет.

Довольно яблони с цветами,

Чтоб ею вдохновился я.

Классическими пастухами

Крестьяне будут мне, друзья.

Мила идиллия мне эта.

Она свободна. Разве ей

Для меда нужен склон Гимета,

Аркадия — для трав полей?

Все песня в ней, очарованье,

Когда вечернею порой

В лугах я слушаю дыханье

Быка, бредущего домой.

Ей счастье кажется законом,

И в ней никто не удивлен,

Когда Ален под старым кленом

Платок снимает с Туанон.

В ней к Феокриту сердце чутко,

Но разве будет странно ей,

Что и цветок — лишь незабудка,

Что птица — только воробей?

Люблю я этот плющ зеленый,

Ползущий в трещинах оград,

И мушек рой неугомонный,

Что так торжественно трубят.

Люблю я церковь и кладбище,

У входа нищего с сумой;

Люблю, — как голубок, что ищет,

Кому рассказ поведать свой

Про древние метемпсихозы

На Лесбосе, у волн морских, —

Я девушек свежее розы,

В сабо и платьицах простых.

Милы Мари и Жанны лица

Мне столько же, как и Орфей.

Цветут поля, щебечут птицы,

А ширь небес все голубей.

Мой стих, беги в лесок живей ты,

Попойка ждет, — не будь ленив!

Тебе подсунут фавны флейту,

Под кустик лиру схоронив.

Спеши. Уж начат пир веселый:

Зерном полны зобы у птах,

Перепились росою пчелы,

Какие лакомства в цветах!

Возьми товарищей с собою:

Дух галльский и латинский дух, —

В тимьян свалиться с перепою

Ты не стыдись при этих двух.

Входя в долину изобилий,

Будь весел, смел, но не лукав.

Прибавит шагу пусть Вергилий,

Держи Вийона за рукав.

Упейся! Пан так хочет. Благо,

Фиал твой той доверил он,

Что по Горацию — Лалага,

По Лафонтену — Жаннетон.

В доисторические гроты

Тебя зовут, склонясь, цветы,

И пьет Силен, да без охоты:

Хлебнет и ждет — нейдешь ли ты.

Бряцают тамбурины где-то,

И зноем пышет от земли;

Расплывчатые силуэты

Неспешно движутся вдали.

Сверкают вихри легкой пыли

Вкруг древней башни короля;

Лучи полудня ослепили

И обессилили поля.

Дыханием горячим веют

Трепещущие ветерки;

В горниле луга маки рдеют,

Как огненные языки.

Овечье стадо бродит сонно;

Прекрасен этот жгучий день!

Трещат цикады монотонно;

Прохлады не приносит тень.

Недавно убрана пшеница, —

Теперь и отдохнуть не грех!

Из полной бочки в жбан струится

Божественно веселый смех.

Нетвердый на ногах пьянчужка

К столу треногому приник.

Ему дарует храбрость кружка,

И забывает он на миг

Прямую линию, нехватки,

Законы, страх, жандарма власть.

И вот напиток Вакха сладкий

Над податью смеется всласть!

Жует осел, мудрец хвостатый;

Вполне доволен он собой:

Конечно, уши длинноваты,

Зато луга полны травой.

Несутся по тропинке узкой

Веселой стайкой малыши.

Исчерчена картечью прусской

Высокая стена Клиши.

Поскрипывает воз негромко;

Париж бормочет все слышней —

Старьевщик черный, чья котомка

Хранит охапку королей.

Вдали, за дымкой светло-синей,

Мерцают шпили и кресты.

Венчают девушек в долине

Улыбки, радость и цветы.

1

Меня, — промолвил дуб косматый,

От жалости уволь.

Да, был из мрамора когда-то

Дворец и сам король.

Я видел на фронтоне лица

Надменных королей,

Стремительные колесницы

И каменных коней.

Я видел, как из-под завесы

Раскидистых ветвей

Поглядывали Геркулесы

На Геб и на Психей.

Охотничий рожок тревожный

Я различал вдали,

И, дуб могучий и вельможный,

Своим я был в Марли.

Супругов царственных объятья

Я наблюдал подчас

И замечал под их кроватью

Лозена много раз.

Версалю я дарил прохладу,

Густую тень свою,

У ног моих бродил по саду

Лашез, как черт в раю.

Меня чугунная дуэнья —

Решетка — стерегла

От неприличного вторженья

Теленка иль осла.

«Ничтожны и презренны нивы,

А луг нечист и груб.

Их должен избегать брезгливо

Почтенный, старый дуб», —

Так под моим зеленым сводом

Хороший вкус ворчал,

И незнаком я был с народом

И все сильней скучал.

Искусство окружив оградой,

Вкус продолжал твердить,

Что под замок, в теплицу надо

Природу посадить.

2

Я видел тех, что стыд забыли,

От чести отреклись,

Тех, что красавицами слыли,

Героями звались.

Встречал я ропотом невольно

Ничтожеств этих рой

И ветками умел пребольно

Их отхлестать порой.

Красавицы толпою пестрой

Бродили по лугам,

И де Рео с насмешкой острой

Следил за ними там.

Герой был очень храбр, однако

Со смертью не шутил

И на цепочке, как собаку,

Свой героизм водил.

Король устроился отменно:

Когда он рвался в бой,

Его просили все смиренно

Не жертвовать собой.

И, бранное смиряя рвенье,

Народ свой возлюбя,

Приказывал сей муж к сиденью

Привязывать себя.

3

Я видел в славном этом веке,

Как надо поступать,

Чтоб, побывав женой калеки,

Супругой солнца стать.

Я видел, как, сбежав от шуток,

Поэт-лакей гулял

И рифмы, словно диких уток,

В тиши подстерегал.

Их было там немало — разных

Кропателей стихов,

Надутых спесью, безобразных,

Напыщенных шутов.

Привольно им жилось в Версале:

Одевшись напоказ,

Они собою украшали

Сусальный свой Парнас,

Высокомерно рты кривили,

Сжимали кулаки

И с видом гениев строчили

Бездарные стишки.

В Марли терпели нрав их грубый.

Блуждая меж стволов,

Они цедили, стиснув зубы,

Обрывки пышных слов,

Хромую Лавальер любили

Кипридой называть…

И лживые слова их были

Вставным зубам под стать.

4

Неслись приветственные клики,

Старался кто как мог:

«Светило — наш Луи великий,

Луи великий — бог!»

Сгибался Боссюэ понуро,

Стихами льстил Расин,

Глядеть порой на бога хмуро

Умел Корнель один.

Наш мир устроен очень странно:

В восторге род людской,

Олимп, хотя бы деревянный,

Увидев над собой.

Нередко Лафонтен в аллее

Свои стихи читал.

С улыбкой басням чародея

Придворный сброд внимал:

И царедворец искушенный,

Умело гнущий стан,

И герцог, сумрачный и сонный,

Бавиль, Френез, Таванн,

И Лувуа, палач кровавый,

И Шамильяр-лакей…

Всех рассмешить умел на славу

Сей чарователь змей!

5

Была природа в парке этом

Как будто неживой;

Как будто с выспренним сонетом,

Возились там с травой.

Все было чинно, тихо, гладко.

Ленотр и Жан Люлли

В садах и танцах беспорядка

Стерпеть бы не могли.

Застыли тисы, точно в трансе,

Равняли строй кусты,

И приседали в реверансе

Заученном цветы.

Дубам нещадно обкорнали

Густые ветки их,

Чтоб королям напоминали

Александрийский стих.

Вид обездоленный и хилый

Собою сад являл:

Казалось, что Баттё унылый

Его продиктовал.

6

«Вельможи, грабьте без стесненья!»

Кричали короли.

С улыбкой муза Просвещенья

Склонялась до земли.

Проныра муза вдохновенно

Умела льстить и лгать

И у прохожих откровенно

Подачки вымогать;

Храм Аполлона величавый

Усердно стерегла

И у дверей торговлю славой

По мелочам вела.

На кальвинистов шло гоненье,

Везде царило зло, —

Меня же стригли без стесненья

Под гребень Буало.

У Ментенон кривились губки

В улыбке неземной.

Был чертом этот ангел в юбке, —

И вот уж кровь рекой

Из Нантского эдикта хлещет,

Тревожа предков сон,

И д'Обинье в гробу трепещет,

И тяжко стонет он.

Все мог купить король без спора.

Сердца, и честь, и кровь,

У судей — совести укоры,

У женщины — любовь.

Очерчен едким Сен-Симоном,

Двор как живой возник:

На троне — призрак, а за троном

Всесильный духовник.

7

Мне ненавистно это время

Злодеев и тупиц.

Не по плечу пигмеям бремя

Величья без границ.

Грозит и правым и неправым

Владыка эшафот.

На смену парикам кудрявым

Век пудры настает.

Спустился на народ голодный

Слой пудры, как туман.

В чести уже не плут безродный,

А важный шарлатан.

Искусство тащится за модой.

Всем подданным в пример,

Луи Пятнадцатого одой

Дарит хитрец Вольтер.

Власть короля глупа на диво.

У мысли заткнут рот.

В шуршащих юбках горделиво

Монархия плывет.

Но грозные слышны удары,

Земля дрожит — и вот

Бежит от справедливой кары,

Как вор, весь этот сброд.

Пока кружились мошки в танце

Над головой моей,

Не стало шума, блеска, глянца,

Не стало королей.

8

Мне хорошо: ушла тревога,

Нестройный шум умолк,

Украсила мой парк берлога,

И стал монархом волк.

В лучах полуденных расту я,

Откинув прежний страх,

И революция, ликуя,

Цветет в моих ветвях.

От Трианона пахнет тленьем.

Он мертв, но я живу

И глушь вокруг не запустеньем,

А вольностью зову.

Хромал наследник, и с изъяном

Был королевы стан.

Теперь я подружился с Жаном:

Проворен, ловок Жан!

Мне поцелуй крестьянки звучный

Милее во сто крат,

Чем ловкого Данжо докучный,

Обдуманный разврат.

Приятней лес, и ветер свежий,

И луг, и блеск зари,

Чем туфельки (ах я, невежа!),

Графини Дюбарри.

Меня не окружает боле

Бесчестье прежних дней.

Приятней мне цветок на воле,

Чем во дворце — лакей.

Весна, мне нрав твой своевольны;

Приятней и милей,

Чем их позор самодовольный

И золото цепей.

Не слышно шуток Рокелора

И праздной болтовни,

Но больше воздуха, простора,

Ясней и чище дни.

Теперь я нунциев не вижу,

Сановных нет господ,

Зато мне с каждым часом ближе

Лазурный небосвод.

В тени ветвей моих маркиза

Вела собою торг,

А ныне знает здесь Дениза

Простой любви восторг.

Конец оградам, рвам, заборам.

Присев на мягкий склон,

Сюзон ласкает персик взором,

Как Матюрен — Сюзон.

Есть у меня и развлеченья:

Веселой чередой

Повесы-ветра приключенья

Проходят предо мной.

А иногда, порой весенней,

Придет девчурка в сад.

Моей угрюмой, старой тени

Приятен детский взгляд.

На свете ничего светлее

И трогательней нет,

Чем чистой девочки в аллее

Неясный силуэт.

Она беседует с травою,

С цветами у ручья.

Беседе юности с весною

Внимаю тихо я.

Я вижу сев и прорастанье,

Я вижу жизнь в зерне

И тайну бракосочетанья

В глубокой тишине.

Я вижу под ночным покровом.

Как торжествует вновь

Над целомудрием суровым

Прекрасная любовь.

Я вижу пары, поцелуи,

Объятья без конца.

Желанием томятся струи,

У ветров есть сердца.

Природой это ликованье

Освящено навек:

Начало скрыто в окончанье,

И семя даст побег.

За мной ухаживает буря,

Поит дождя струя.

Росу полотнищем лазури

С листов стираю я.

Зима приносит сон глубокий,

Но лишь придет апрель,

Опять весны розовощекой

Я ощущаю хмель.

Я, вольный, стал своим в природе,

И мне сладка весна.

Для нас гармония в свободе,

Мой друг, заключена.

Под небом, дышащим отрадой,

Хочу, чтоб сгинул гнет,

Чтоб не стеснен был лес оградой

И королем — народ.

Чтоб райский сад, густой, прохладный,

Вновь распуститься мог,

Бутон земли рукой громадной

Слегка сжимает бог.

Исчез король, исчезла клика

Всех временных владык,

И бога — вечного владыку —

Я, наконец, постиг.

Он многолик, как мирозданье,

Он благ — и потому,

Даруя миру упованье,

Рассеивает тьму.

Исчезли касты. По дорожке

Червяк ползет ко мне.

Я равным стал и малой мошке

И солнцу в вышине.

Иллюминаций пышных боле

Не видно в тьме ночной.

Я ими жертвую без боли:

Мне нужен свет иной.

Пылали фейерверка знаки

На небе, и земля

Не бога видела во мраке,

А имя короля.

Перебегали по поляне

Слепящие огни.

От них стремглав спасались лани

И прятались в тени.

Свод неба, тихий и огромный,

Тонул во мгле всегда:

Фонариков на ветке темной

Пугается звезда.

Бенгальские лучи огнями

Пронзали глушь лесов,

Надменно затмевая пламя

Крестьянских очагов.

В те дни мы все — осины, вязы,

Суровые дубы —

Маркизов и ракет проказы

Сносили, как рабы.

Казалось, что в Версальском парке,

Гоня дремоту прочь,

Рубиново-сапфирный, яркий

Пожар гудит всю ночь.

Король, надменный и суровый,

Любил игру лучей,

А я в них видел блеск багровый

Костров, где жгут людей.

Неисчислимые ракеты

С шипением рвались.

Взлетали кверху самоцветы,

А пепел падал вниз.

Порою луч зелено-синий,

Внушая людям страх,

В честь короля, как хвост павлиний,

Сверкал на небесах.

Теперь ничто здесь не пылает,

Свечей и плошек нет, —

Как всем крестьянам, посылает

Мне только небо свет.

Под кров листвы, сквозной и темной,

Прийти ко мне не прочь

Созвездия толпою скромной

И блещущая ночь.

Я тень планеты неизвестной

Над головой ловлю;

Приветы страннице небесной

Шуршаньем веток шлю.

Мои окутывает ветки,

Мой одевает ствол

Не серный дым, густой и едкий,

А звездный ореол.

Мне молодость дарит свобода,

Я опьянен — и вот

В объятья приняла природа

Меня и небосвод.

Но все, что ныне уцелело

От века королей

В саду, где ослик бродит смело

В невинности своей, —

Зола былых иллюминаций,

Богини и божки,

Великолепных декораций

Картонные клочки,

Лежащие меж трав-крестьянок,

В пыли и без огней,

Осколки плошек-куртизанок,

Любимцев-фонарей,

Когда-то пестрых погремушек,

Поверженных столбов,

Ракет — сиятельных старушек,

Подсвечников-попов, —

Весь хлам в своей тупой гордыне

Глумится надо мной

За то, что снизошел я ныне

До дружбы со звездой.

1

Я на людей гляжу с тоскою.

Фальшь отравляет душу им.

Париж полузатоплен мглою,

Когда-то поглотившей Рим.

От лихорадки революций

Леча народы, короли

Пилюли клятв и конституций

Для них тайком изобрели.

Наш мрамор сходен с углем грязным,

С вампиром — каждый наш святой.

Тот, кто нам кажется прекрасным,

Уродом был бы в век иной.

Плутует честный, лжет правдивый.

Мы кроткими стремимся быть

Лишь потому, что мы ленивы,

А гнев нас может утомить.

Меж нами больше невозможны

Ни Гемпден, ни Дантон, ни Брут.

Бок о бок в нас софизм безбожный

И добродетели живут.

Смывает честь прилив позора,

А там, где всемогущ разврат,

Илотом делается скоро

Упавший духом спартиат.

Бледнеет день; слабеют силы;

На черный хлеб и потный лоб

Людей труда, подняв кропило,

Бесстыдно брызжет грязью поп.

Накладывает ночь глухая

На разум и зарю запрет,

И, только зренье напрягая,

Сквозь тьму годов мы видим свет.

Былое властвует над нами.

Опять ему опора — трон.

Опять наш дух его когтями

Придавлен, схвачен, ущемлен.

Монарх — добряк, но мостовые

Поит кровавая волна.

Уселась шлюха-тирания

На шее короля-бревна.

У нас сердца — сродни клоакам,

Дела — зловонней сточных ям.

Кто продает страну казакам,

Кто совесть продает попам.

Чтоб войны, казни и страданья

Господним словом оправдать,

Зловещий, адский смысл Писанью

Религия спешит придать.

Молва покорно, как машина,

Хвалу преступникам поет,

И мочат слюни Аретина

Ее отвисший жадно рот.

Париж одела, как лакея,

Фортуна, властвуя над ним,

В такую страшную ливрею,

Что с ней и саван несравним.

Победа, словно потаскуха,

Дает любому наглецу

Шептать ей комплименты в ухо

Иль бить с размаху по лицу.

Не принц Конде, не Лафейады,

А солдафон спесивый с ней

Вкушает пьяные услады,

Как с Афродитою Арей.

Повсюду деньги, разложенье,

Цинизм, насмешки над мечтой,

Подобострастные движенья,

А в душах — только мрак ночной.

2

О мысль моя, покинь столицу!

Беги в румяные леса,

В поля, где на цветы ложится

И шепчет о тебе роса.

Лети к густым прохладным чащам.

Предутренний туман исчез.

Над миром, радостью кипящим,

Смеется светлый лик небес.

Войди под лиственные своды,

Где так отрадно быть вдвоем,

Где феи водят хороводы

Ночами, а крестьянки — днем.

Все ждет тебя нетерпеливо.

Стрижи вернулись, и река

Тебе расскажет шаловливо

О первой ножке без чулка.

Смотри: вокруг ликуют бурно

И ключ, и птицы, и трава,

И юный луч зари пурпурной,

Узнав от роз, что ты жива.

Покинь Париж. В лазури чистой

Февральских бурь растаял след.

Весна в окно рукой душистой

Апрель бросает, как букет.

Согреты солнцем все тропинки,

По лугу пробегает дрожь,

И жук на кончике былинки

С матросом на грот-мачте схож.

Так что тебе до Талейрана,

Фуше и нантских нуайад!

Ты слышишь? Мухи непрестанно

В прозрачном воздухе гудят.

Оставь заботы и печали,

Довольна будь и весела,

Раз из пруда ирисы встали

И земляника зацвела.

3

Любимая, беги со мною!

Париж мертвит сердца. Скорей!

Вкусим забвение хмельное

Листвы и солнечных лучей.

Священен лес. Его вершины

Сверкают летнею порой.

Его зеленые пучины —

Жилище вольности святой.

Едва лишь в эти бездны глянет

Ожесточеннейший из нас,

Как мир ему казаться станет

Милей и краше во сто раз.

Алеет утро. Все сияет.

В овраге плещется волна.

И радость бытия вскипает,

Как пена свежего вина.

Шиповник ласков, как влюбленный.

Трепещут нежно лепестки.

Все речи так непринужденны,

Все взрывы смеха так легки!

О, тайны умиротворенья!

Прозрачно тающая тень!

Душа немеет в ослепленье,

Впивая лучезарный день.

Забудем все, сотрем бесследно

Печаль и горести с чела!

Пусть жизнь, как полночь, беспросветна

Природа, как восход, светла.

Пусть люди мерзостны и страшны,

Пусть нравы низости полны, —

Что мне до них, когда на пашне

Бубенчики быков слышны!

Не может быть иной отрады

Для нас, насельников земных,

Чем ширь полей, и сумрак сада,

И смутный шум ветвей лесных.

Уйдя в просторы без границы,

Мы мудрость мира познаем.

Довольно пенья малой птицы,

Чтоб доказать, что бог — во всем.

1

Последуй, друг, за мною.

Как свеж покров лесов!

С крестьянскою зарею

Встают здесь в пять часов.

Париж — он дышит смрадом,

Рычит он, дик и хмур,

И корчится под градом

Злодейств и авантюр.

Какой закон зловещий,

Чудовищный закон!

Все опошляет вещи

Новейший Вавилон.

2

Спеши. В таком я месте,

Где сумрак и мечты.

Здесь отдохнем мы вместе

Вдали от суеты.

Креста изображенья,

Легенд старинных вязь…

Игра воображенья

С природою слилась.

Почти под каждой дверью

Здесь вымыслы сидят,

И духи, по поверью,

Все очаги хранят.

Здесь эльфы льнут к нимфеям;

В сплетеньях небылиц

Здесь счет потерян феям.

Их больше здесь, чем птиц.

Любимица хибарок,

Им сказка на порог

Приносит, как подарок,

Гнездо, где гном прилег.

Склонившись над заливом,

Здесь леший-весельчак

Бросает в ноги ивам

Сверканья полный мрак.

Здесь фавн в зеленой сени

Шершавою рукой

Любовников колени

Сближает в час хмельной.

И домовой в загоне

Скребется у стены.

Пруды ночной Солони,

Как зеркала, бледны.

Кувшинки в легкой дрожи

Под сенью камыша

На девственниц похожи:

Их светится душа.

3

Здесь все по воле бога

Живет, растет, цветет…

И вереска так много,

И ясен небосвод.

В краю дубов тенистых

Живу теперь один;

И воздух — весь лучистый,

И блещет даль равнин.

Убежище себе я

Нашел в лесной тиши,

Где только ветер, вея,

Льнет к листьям. Ни души.

Еще в беседке сплю я —

А, золотом горя,

Румяная, ликуя,

Является заря.

Мне хмель щекочет ухо:

«Вставай! С приходом дня!»

Назойливая муха

Жужжит, будя меня.

4

Взываю: стань свободным,

Беги от катастроф, —

И здесь, в дрожанье водном,

Родится трепет строф.

В любом пруду случайно

Найдешь поэму тут.

Даны озерам тайны,

А в нас мечты живут.

Стиху порой охота,

Как ласточке, крыло

Вдруг обмакнуть с разлета

В озерное стекло.

Шла муза в час чудесный

К Вергилию во мгле,

И слезы куп древесных

Лежали на челе.

Криницы, шпажник, буки,

Травы пахучий мир

Влагать в идиллий звуки

Учил еще Титир.

Сонет слагая Пану,

Всю в росном серебре

С лягушками поляну

В катрене дал Сегре.

Когда Ракан Бабетте

Пел славу, с челнока

Подслушал на рассвете

Он рифмы у чирка.

И я — даю в том слово! —

Вступлю на путь эклог:

Мартына-рыболова

Гюго прославит слог.

Ведь даже в строгой оде

Та зелень разрослась,

Где бродит на свободе

Титания, смеясь.

Проснулись, друг, озера,

И вот, по зову их,

Другая входит флора

В александрийский стих.

И, выплыв из затона,

Где некий дух живет,

Накал иного тона

Наш стиль приобретет.

Приди. Отдайся чарам,

Чтоб в снах твоих возник

Склоненный к ненюфарам

Задумчивый тростник.

1

Этот голубой малыш,

Что по воздуху несется

И всегда, когда ты спишь,

Ногтем в дверь твою скребется,

Он — мечта моя. В мольбе

У порога ждет, робея,

Хочет он войти к тебе,

Быть хоть прихотью твоею,

Быть твоим слугой. Кого ж

Ты найдешь еще примерней?

Он в лучах зари вечерней

Так на ангела похож:

Крылья — с именем твоим,

А с моим — его колени.

О прекрасная, ты с ним

Сговорись без размышлений.

Он проворен и смышлен,

Весел, нежен чрезвычайно,

Но меня поранил он

Ногтем розовым случайно.

2

Пусть к тебе без промедленья

Входит бедная мечта;

Бедность ведь не преступленье.

В сердце дверь не заперта,

И твое не на запоре.

Так мечте, летящей к вам,

Открывайте же, не споря;

Отворите дверь, мадам.

Я страдаю. Равен году

Миг короткий для меня.

Мой гонец, обет храня,

Все свершит тебе в угоду.

Твой прелестный лоб едва

Тронув легкими крылами,

Он огонь зажжет сперва,

А потом раздует пламя.

Твой оберегать покой

Полон рвением единым,

Будет он пока слугой —

После станет господином.

Любить ты не желаешь, злая?

Весна в печали слезы льет;

Послушай, что в расцвете мая

Влюбленный соловей поет.

Знай, без любви ни обаянья,

Ни прелести у женщин нет.

Без солнца в небе нет сиянья;

Оно зайдет — погаснет свет.

В урода можешь превратиться,

Когда любить не будешь впредь.

Поет об этом песню птица, —

Другой она не может петь.

Любовь — смятенье,

Но страсти дрожь

В одно мгновенье

Передаешь.

Пока, вздыхая,

Гляжу с мольбой,

Ты, дорогая,

Шути и пой.

Не верь признаньям,

Пока, любя,

Я с упованьем

Молю тебя,

Пока, рыдая,

Кляну недуг…

Страшись, когда я

Дрожу, мой друг.

Бал. Сельский бал. Войдем в палатку,

Усмешку прочь стерев с лица.

А голос музыки украдкой

Уже волнует нам сердца.

О ужас! День еще в разгаре,

А здесь — галоп во весь карьер.

С Мадлон — отнюдь не робкой — в паре

Отнюдь не сонный пляшет Пьер.

Глядим, как жарятся каштаны,

Как пиво пенное течет,

Как пирожки горой румяной

Веселый соблазняют рот.

Приходит вечер. Прочь заботы!

Обед на травке полевой…

И каждый нежен отчего-то,

И каждый — молодец лихой!

Тенист зеленый свод дубравы,

Белеют скатерти под ним.

Честны невинные забавы,

А небосклон необозрим.

Что с вами случилось? Вы в ссоре?

Влюбленные все таковы!

Желанное «ты» в разговоре

Внезапным сменяется «вы»;

И тягостны сердцу оковы,

День меркнет, и в чувствах разброд,

И небо любви так сурово

Влюбленных дождем обдает!

Вот так-то беспечно порою

Идем мы в зеленую сень,

Обрадованные зарею,

Сулившей безоблачный день, —

А в полдень лазурный и жгучий

Застигнуты мы невзначай

Свинцовой подкравшейся тучей…

Не прочь позабавиться май!

Мы поем, восхищены

Светлым маем,

Щедрые дары весны

Собираем!

Шутим и смеемся мы

Без смущенья

Там, где слышались псалмы

И моленья.

Ново мне тебя женой

Звать, родная,

На веселый оклик твой

Отвечая!..

Сколько ласковых затей,

Сколько смеха!

Нам из гулких галерей

Вторит эхо.

Рвем жасмин в тени густой

И нарциссы

За надгробною плитой

Аббатисы.

Игры в прятки по кустам

Шаловливы,

Хоть и достается нам

От крапивы.

В древней мгле монастыря

Ярче, краше

Разгорается заря —

Счастье наше.

Мы резвимся без забот

И ликуем,

И давно потерян счет

Поцелуям

Меж аркад, колонн, гробниц

И ступеней…

Это — жизнь веселых птиц

В день весенний!

Когда с похищенной, с любимой

Найти убежище ты смог

На высоте недостижимой,

Где вам свидетель только бог;

Когда ее под пышной сенью

Цветов ты соблазнишь упасть

В ту бездну, что клубится тенью,

Где тишины и страсти власть;

Когда на дне той дикой чащи,

Во тьме лучистой — вновь и вновь

Целующим губам все слаще

Твой вкус божественный, любовь;

Когда до головокруженья

Близка любовников чета,

Когда в душе изнеможенье,

И немота, и слепота;

То в этом счастье не эдем ли?

Не небо ли? И тем сильней

Оно и раздражает землю,

Что горний свет несносен ей.

Такому счастью дуб огромный

Завидует; смятенье чувств

Оно несет лилее скромной:

Ей розан стар, и луг ей пуст.

Такое счастье, всем на зависть,

Волнует старца и юнца;

В цветах — и звездчатая завязь

По нем тоскует и пыльца;

И никнет гордый пестик долу

(А он и есть душа плода);

Оно за медом гонит пчелок

И ветерки туда-сюда

И птицам снится и стрекозам,

Которых осенью так жаль, —

Всему, что, в страхе пред морозом,

Уносится куда-то вдаль.

Чтобы я был роялистом!

Разве может длиться мгла,

Раз заря на небе чистом

Заявила: «Я пришла»?

Вот, под номером и датой,

Короли несутся вскачь…

И даны им аттестаты:

Вот король, читай — палач.

Нет, я больше в них не верю.

Кто ж преступным назовет,

Что открыл я солнцу двери,

Видел разума восход!

Был я в школе, где былое

Обучало нас, как встарь,

Но, сломив его устои,

Я иной учу букварь.

В нем, узнай, о гость веселый,

В нем природы голоса,

Лилии не для престола,

Не для виселиц леса.

Нынче верю я, что право

Всем чудесное дано

На любовь и на забавы,

На веселье и вино.

В Домреми, в жилье простое,

Эллин, ты пришел ко мне,

Но, как скиф, перед тобою

Я откроюсь не вполне,

Не совсем… лесные тропки

Пусть теряются в ветвях;

Пусть стоит любовник робкий

В приотворенных дверях.

Я люблю здесь час рассвета.

Здесь, в лесистой тишине,

Есть отшельник, друг поэта,

Есть и сыч — он недруг мне.

В Домреми пленила сердце

Мне волшебница моя.

В вешних листьях, как Проперций,

Звуки флейты слышу я.

Мой восторг — стихов тетрадка,

Пытка — женский силуэт.

О, китайская загадка,

Ревность! Худшей муки нет.

Парижанкой молодою

Я опутан и пленен.

Каждый тополь над рекою

В милую, как я, влюблен.

В Вокулер, в Солонь ли мчится —

Я за нею впопыхах.

Сердце радо, разум злится,

Словом, жизнь моя в цветах.

Поплатился я душою,

Аппетит я потерял,

Оправданье ж есть большое:

Башмачок ее так мал.

Вот моя, брат, авантюра,

А теперь давай решим

Все забыть с тобой: цензуру,

И священников, и Рим.

Всюду ярмарки и пляски.

А красавицы честны:

Мне обещанные ласки

Подарить тебе должны.

Пей же и люби, счастливый!

А король, шепну тайком, —

Это бога нос фальшивый,

Грубо склеенный попом.

1

По лесу я бродил весною…

Шел дождь, и я промок насквозь.

Зато мне чудное, не скрою,

Найти местечко удалось.

Лесная церковь — загляденье!

Зеленый храм… В том уголке

Услышит синей птицы пенье

Любитель странствий налегке.

Не из камней, однако, стены

Той церковки в лесу глухом.

Построили порой весенней

Ее боярышник с плющом.

Две ветки вход образовали,

Их обвивает дикий хмель.

Из листьев выложил спирали

Искусный каменщик Апрель.

Здесь архитектором природа,

Но ей, наверное, совет,

Как лучше выгнуть арку свода

(Что выкрашен в зеленый цвет),

Давали жаворонки, сойки

И коноплянки, — ведь они

Из гибких прутиков постройки

Свивать умеют искони.

Вот колоколенка — штокроза,

Чьи чашечки таят елей.

Из них с весны вплоть до мороза

Несется благовест шмелей.

Аккомпанировать готовый,

Шумит листвою старый клен,

И колокольчиков лиловых

Не молкнет радостный трезвон.

Здесь для крестин вполне годится

Из белой лилии купель.

Живет отшельница-мокрица

Под камнем, где большая щель.

Посередине — обомшелый

Валун, что служит алтарем.

Улитки вышили умело

Его поверхность серебром.

По стеблям дрока повилика

Поднялась лесенкой витой.

Жучки от мала до велика

Дорожкой пользуются той.

Кудрявый плющ спешит украдкой

Взобраться вверх — такой бунтарь!

Его фестоны в беспорядке

Уже завесили алтарь.

Не ладан — роз благоуханье,

Взамен святой воды — роса;

И видно — всякое дыханье

Здесь восхваляет небеса.

И солнцу, видно, не в новинку

И непоседе-ветерку

Ласкать здесь каждую травинку,

Склоняться к каждому цветку.

Зари сиянием объятый,

Весь храм в восторге трепетал…

«Дружок! — сказал паук мохнатый,

Розетку эту я соткал».

2

Какие дни нам подарила

Весна-колдунья! Тишь да гладь…

Везде спокойствие царило;

В лесу и в поле — благодать.

Цветы в объятиях сплетались,

Как все живые существа,

А овцы на лугу шептались:

«Какая вкусная трава!»

Жужжали пчелы-попрошайки.

С утра до вечера их рой

Весна кормила на лужайке

Нектаром сладким и пыльцой.

И сочетался в церкви браком

Один цветок с другим цветком:

Гвоздика — с ярко-красным маком,

А маргаритка — с васильком.

Старуха-яблоня беспечно

Роняла наземь лепестки.

По-детски так простосердечно

Порой смеются старики!

В церковном хоре вместе пели

Кузнечик, тощий музыкант,

Со снегирем, — всегда он в теле

И разодет, как истый франт.

А воробей на ветке гибкой

Все время прыгал. Я следил

За ним с невольною улыбкой:

Крылатый гаер походил

На танцовщицу, для которой

Натянута тугая нить

Была меж башнями собора,

Чтоб всех бездельников пленить.

В парчовой ризе под березой

Служил обедню мотылек,

А в стороне пыталась роза

Скрыть непочтительный зевок.

За ней ухаживал галантно

Всеобщий баловень, шалун,

Повеса-шершень элегантный,

Чей золотой блестит галун.

И млели, на красавца глядя,

Поденки, жужелицы, тли,

Стрекозы в кружевном наряде,

Что хоровод свой завели.

А дрозд с овсянкой из кувшинки,

Здесь чаша на двоих одна! —

По капле выпили росинки,

Опорожнив ее до дна.

Украдкой это наблюдая,

Уже не удивлялся я

Родству любви с расцветом мая…

Кто сам любил — поймет меня.

3

И вновь к вечерне прямо в чаще

Звон колокольчиков сзывал,

Мне храм лесной, как настоящий,

О вечности напоминал.

«Осанна» слышалась ромашек,

«Те Deum» пела и пчела.

От птиц и трав, цветов, букашек

Неслась всевышнему хвала.

Кидал шиповник тень густую…

В той церковке в лесном краю

Узнал я церковку родную,

Увидел милую свою.

У алтаря она склонилась,

Там, где жасмин и резеда.

Надежда вместе с ней молилась

И сны, что сгибли навсегда.

Я увидал былые грезы,

Былое счастье юных дней…

Мою любовь венчали розы,

И птицы пели мне о ней.

4

На незнакомца, озадачен,

Взирал высокий остролист.

Я был на вид весьма невзрачен,

А он, дождем омытый, чист.

Я был в грязи чуть не по пояс,

Дождь промочить меня успел;

А он, ничуть не беспокоясь,

Листвою мокрою блестел.

Светляк зажег мерцавший слабо

Фонарик, осветив притвор.

Сердитая большая жаба

Уставилась на мухомор.

Но вовсе не была надутой

Гризетка в платьице простом,

Что в городе звалась Анютой,

А здесь — анютиным глазком.

Малиновка воды искала…

Листок аронника любой

Служил подобием бокала,

Наполнен утренней росой.

Прекрасней нет нигде жемчужин!

Они скатились в птичий клюв.

«Вот для чего бывает нужен

Листок!» — подумал я, взглянув.

На паперти без остановки,

Меж лютиков и медуниц,

Старушки-гусеницы ловко

Вязали коконы без спиц.

Амвоном здесь — цветок тюльпана,

А рядом, в речке, камыши

Служили трубами органа

Для ветерка в лесной тиши.

Невдалеке, в часовне черной,

Живет могильщик-скарабей,

Внушая ужас непритворный

Большой лопатою своей.

Услышав голос мой, шиповник

Спросил: «То не Орфей идет?» —

«Нет, — отвечал ему терновник, —

Обыкновенный стихоплет!»

Смеркается. Закат играет.

Сижу, любуясь, как всегда,

Остатком дня, что озаряет

Последний этот час труда.

А сумрак над полями — гуще.

Старик в отрепьях, мудр и прост,

Бросает урожай грядущий

Рукою щедрой вглубь борозд.

Над пашней силуэтом черным

Он высится… О, как же он

Уверен, видно, в плодотворном

Круговращении времен!

Так по равнине безграничной

Шагает он. Его рука

Швыряет семена привычно,

А я — все думаю, пока,

Свои покровы простирая,

Ночь воцаряется окрест,

До звезд как будто расширяя

Державный сеятеля жест.

Вот дети стайкой белокурой

Читают вслух, склады твердят,

На них ворчит учитель хмурый

И не глядит из класса в сад,

Хоть приоткрыта дверь. К дубраве

Я прохожу окрай болот,

Туда, где в трепете и славе

Разбуженный апрель встает.

Поет о вечном хор согласный:

Ликует дрозд, гремит ручей.

Цветы сотворены из ясной

И чистой красоты лучей.

По букварю, всех книг чудесней,

И я учить склады готов:

Барвинок в поле — стих из песни,

Орел под небом — пенье строф.

Но вот загадка: всюду пятна;

Где лилия, там и репей —

Дурной, колючий. Непонятна

Их близость разуму людей.

Пока свистел скворец, гляжу я,

Чирок трудился — и не зря:

Он в клюве держит, торжествуя,

Трепещущего пескаря.

А тот пескарь, поживы ради,

Следил сейчас за пауком,

Который, прядая по глади,

Заглядывал в подводный дом.

Лай… Выстрел огласил поляну…

Пришел охотник! Я душой,

Я сердцем ощущаю рану!

Где мирный, сладостный покой?

В тоске бреду по бездорожью

И в сотый раз гадаю я:

Откуда зло? Ошибка божья,

Описка в книге бытия?

Шесть тысяч лет в войну все тянет

Драчливый род людской, а ты…

А ты, о господи, все занят —

Творишь ты звезды и цветы.

И все советы, что от века

Так щедро сыплются с небес,

Не действуют на человека,

Когда в него вселится бес.

Резня, победа, шум погромный —

Мир этой страстью обуян.

И бубенцом для массы темной

Звучит военный барабан.

На триумфальных колесницах

Химеры славы лихо мчат,

И стынет кровь детей на спицах,

И кости матерей трещат.

Нет счастья нашего жесточе:

Оно — в словах: «Умрем! Вперед!»

Трубить атаку, что есть мочи,

Так, чтоб слюной был полон рот.

Дым. Блещет сталь. Мы — не как люди,

Как псы — на вражеский бивак

Бежим, взбесясь. Огонь орудий

Душевный озаряет мрак.

Все это — их величеств ради.

А им — тебя похоронить, —

И не останутся в накладе, —

Столкуются: ты можешь гнить…

На поле брани роковое

Придет шакал и ворон вслед

И станут, каркая и воя,

Глодать истлевший твой скелет.

Народы ведь не терпят, чтобы

Сосед под боком жил. Куда!

Так нашу глупость ядом злобы

Раздуть стараются всегда.

«Вот этот — русский. Режьте, бейте!

А тот — хорват? Стрелять! Стрелять!

Так вам и следует! Не смейте

В мундирах белых щеголять!..

И этого без сожаленья

Легко прикончить я могу:

Ведь он родился — преступленье! —

На правом рейнском берегу…

За Росбах — месть! За Ватерлоо!..»

И в этой дикой кутерьме

«Убить!» — единственное слово,

Живущее в людском уме.

Казалось бы, милей и проще

Припасть к прохладному ключу,

Любить, мечтать в дубовой роще…

Нет! Брата я убить хочу!

И рубят, колят… Стоны, крики…

В степях, в горах, топча людей,

Несется ужас звероликий,

Вцепившись в гривы лошадей.

А там, внизу, — заря алеет…

И, право, не возьму я в толк,

Как человек вражду лелеет

Под мирный соловьиный щелк.

Как весел, светится насквозь

Сегодня этот дуб шумящий —

Таинственная леса ось,

Опора всей дремучей чащи!

О как, когда ликуем мы,

Он вздрагивает — друг свободы, —

Великолепной полутьмы

Отбрасывая ширь под своды!

Но почему так весел он

И, распрямляя стан, трепещет,

Как будто летом вдохновлен,

Которое горит и блещет?

Четырнадцатое! Родной

Народный праздник! Сердце бьется,

Свобода сон стряхнула свой,

В громах ликующих смеется.

В такой же день из недр возник

Народный гнев, расправив крылья;

Париж тряхнул за воротник

Бастилию, гнездо насилья;

В такой же день его декрет

Изгнал потемки из отчизны,

И бесконечность залил свет

Надежды, радости и жизни.

Уж сколько лет в такой же день

Дуб к небу шлет листвы волненье

И всей душой, раскинув тень,

Зари приветствует рожденье.

О тех он вспоминает днях,

Когда венки дарил народу,

Когда, как птица в небесах,

Душа летела на свободу.

Дуб кровью Галлии вскормлен,

Он ненавистью к ночи дышит,

И для него один закон —

Могучим быть, расти все выше.

Он грек, он римлянин. Разлет

Его вершины величавой

Над человечеством встает

В сиянье доблести и славы.

Листочком дуба, милым всем,

Чтут тех, кто смерти не боится,

С ним и Эпаминонда шлем

И Гоша алые петлицы.

Дуб — патриарх лесов родных —

Хранит и в старости глубокой:

Прошедшее — в корнях своих,

Грядущее — в листве широкой.

Его могучую красу

Взрастили солнце, ветры, воды,

Как щебет птиц в родном лесу,

Он любит вольные народы.

Сегодня весел, счастлив он

И празднует свой день рожденья.

Париж весельем озарен —

Повсюду танцы, смех и пенье.

Чуть слышен барабан вдали.

Народ ликует, веселится,

И ясно всем, что песнь любви

Из гимна гневного родится.

А дуб трепещет, дуб поет.

В его листве необычайной

Все то, что было, что придет,

Двойной соединилось тайной.

Наивный старец, он давно

Забыл про смерть и увяданье.

Он знает: все, что рождено, —

Яйцо дрозда, грозы дыханье,

Счастливый щебет под окном,

Из завязи цветка рожденье —

Все это навсегда творцом

Дано живущим в утешенье.

Душою мирен и высок,

В своем спокойствии он знает,

Что весь народ родной — Восток,

Где яркая звезда сияет.

Он мне кивает головой,

Своей вершиною столетней.

Передо мной в глуши лесной,

В его корнях, в прохладе летней,

Пестро раскрашены, чисты,

Ведя беседу меж собою,

В траве колышутся цветы

И умываются росою.

На маки сонные заря

Из чащи уронила слезы;

В брильянтах лилии горят;

Раскрытые вздыхают розы.

И сквозь разросшийся тимьян

Глядят фиалка, повилика,

Благоуханьем ирис пьян,

Кокардой кажется гвоздика.

Мохнатых гусениц влечет

Жасмин пахучий и лукавый.

Здесь арум о любви поет,

Марена — о войне кровавой.

Веселый, бойкий соловей

Средь остролистов и вербены

Сливает с песенкой своей

Республиканские рефрены.

Терновник встал невдалеке,

Сошлись в ложбинку меж холмами

Кусты с букетами в руке,

А воздух полон голосами.

Весь этот дивный мир кругом

Исполнен счастья, вдохновенья,

Он каждым говорит листком:

«У деда праздник, день рожденья!»

За Францию и за свободу

В Наварре драться нам пришлось.

Там в скалах нет порой прохода,

Летают пули вкривь и вкось.

Седобородый и бывалый,

Наш командир упал ничком:

Кюре из церкви обветшалой,

Как видно, метким был стрелком.

Он не стонал. Сгущались тени.

У раны был прескверный вид.

Во Франции, в Марин-на-Сене

Поныне дом его стоит.

Мы подняли его — и странно

Он на руках у нас поник.

Мы положили капитана

Под ивой, где журчал родник.

Ему кричали мы в тревоге:

«Огонь! Противник окружен!»

Но он сидел, немой и строгий, —

Мы поняли, что умер он.

Наш лекарь полковой руками

Развел, скрывая тяжкий вздох.

Под одряхлевшими дубами

Безмолвно мы собрали мох,

Ветвей терновника нарвали…

В глазах спокойных мертвеца,

Казалось, не было печали,

И гнев не искажал лица.

Когда нашли иезуита,

Раздались крики: «Смерть! Расстрел!»

Но видно было, что убитый

Убийцу пощадить хотел.

Кюре прогнали мы пинками,

И мнилось, капитан был рад,

Хотя охотно в бой с врагами

Повел бы он своих солдат.

Должно быть, чей-то образ милый

Ему всегда сиял вдали:

Мы на груди его остылой

Седую прядь волос нашли.

Штыками молча и согласно

Могилу выкопали мы.

Лежал храбрец с улыбкой ясной

Под пологом росистой тьмы.

И мы ушли. Светили ярко

Нам звезды. Спали петухи…

Там все мосты — с одной лишь аркой.

Как статуи там пастухи.

Унылы горы. Ночь морозна,

Томит жара в полдневный час.

Порой медведь, оскалясь грозно,

В объятья принимает вас…

У горцев не в чести науки;

Там жгут и грабят с детских лет,

И виселиц прямые руки

На все дают простой ответ.

Там все — вояки, все — бандиты.

Покорен королю народ;

И этот бык, как мул прибитый,

За ним, понурившись, бредет.

Прорыло время там ложбины,

По ним стремятся ручейки.

Мы лезли вверх, и карабины

Мерцали, точно светляки.

Курки держали мы на взводе, —

Засаду каждый куст скрывал, —

А диск луны на небосводе

Нам путь к Памплоне озарял.

Мы шли дорогой нашей трудной,

И мнилось, что не диск луны,

А капитана знак нагрудный

Струил сиянье с вышины.

Гигантской колесницы

Тот век имеет вид;

Но лилипут-возница

Державный в ней сидит.

Влечет ее движенье

И ложной славы свет

Вниз, в головокруженье,

К водовороту бед.

Скаррон в ней стал грифоном,

Министром — Лувуа, —

С напевом похоронным

Пошлейшие слова.

Скользят ее колеса

Опасной крутизной;

То все — в грязи откоса,

А то — в крови людской.

И Смерть торопит сроки,

Запряжена в Позор.

С ней Лаврильер жестокий

И гнусный Рокелор.

Как сойка меж ветвями,

Король, гордясь, снует,

И сердце в нем — что камень,

Мясной мешок — живот.

Он высит, горд и пылок,

Багряный пухлый лик

И солнце на затылок

Напялил как парик.

Царит он, прозябая,

Давя других пятой,

Тень палача большая

Легла над всей страной.

И этот трон — могила;

Он клонится, скользя,

А след его постылый

Вовек отмыть нельзя.

Лев спит, полуденным могучим

Сраженный сном. Жарой томим,

Он спит один под солнцем жгучим,

Нависшим тягостно над ним.

Безмерные пустыни слышат:

Хозяин их домой пришел.

Колышутся они и дышат.

Лев страшен, шаг его тяжел.

Бока дыханье зыблет мерно,

Густым туманом взор повит.

Он, грозный, на земле пещерной

Величественно возлежит.

Все существо его почило.

Покой и мир — в его чертах,

В когтях — спокойствие и сила,

Раздумье мудрое — в бровях.

Полдневный зной, ручей ленивый.

Лев целиком во власти сна.

На лес его похожа грива.

Как погреб, пасть его темна.

Он видит диких скал вершины.

Ущелья Оссы, Пелион

Мерещатся ему сквозь львиный

Огромный, беспредельный сон.

Предгорье тишиной объято,

Где он в песках бродил с утра.

Он лапой шевельнул мохнатой,

И разлетелась мошкара.

«Уходи! — мне строго

Ветер приказал. —

Пел ты слишком много,

Мой черед настал!»

И «Quos ego!» [23] злому

В страхе покорясь,

Песнь моя из дома

Грустно поплелась.

Дождь. Повсюду лужи.

Кончена игра.

Нам бежать от стужи,

Ласточки, пора.

Град. Оцепенелый

Неподвижен дуб.

К серой туче белый

Дым ползет из труб.

Косогор желтеет

В бледном свете дня.

Из-под двери веет

Холод на меня.

Там, на скале отвесной,

Глядящей в бездну вод,

Где маленький чудесный

Зеленый луг цветет,

Где ветру дуть просторно,

Где весело волне, —

Свой дом над кручей горной,

Мой друг, ты отдал мне.

Прими привет мой! Хрупкий

Удел нам ныне дан.

Наш век плывет скорлупкой

В огромный океан.

То благостный, то жгучий

Кружится вихрь — и с ним,

Как листья или тучи,

В безвестность мы летим.

Порыв людского шквала

То мчит по воле волн,

То грозно бьет о скалы

Надежды утлый челн.

Волна, что беспокойно

О наше время бьет,

Проклятий хор нестройный

Порой ко мне несет.

В них злобе нет предела;

Но реет мысль моя,

Как буревестник смелый

Средь стаи воронья.

Я чту твои заветы,

Возделываю сад;

Тем временем газеты

Мне сотни кар сулят.

Бранят ослом, пиратом —

И, право, я польщен!

Де Местр зовет Маратом,

Лагарп кричит: «Прадон!»

Ну что ж! Их разум беден.

Решит потомков суд,

Полезен я иль вреден

И нужен ли мой труд.

А я меж тем, веселый,

Не знающий тоски,

Смотрю, как клонят пчелы

Лаванды стебельки.

Я требник свой в полях читаю,

И мне суфлируют в тиши

То мошек пляшущие стаи,

То шепчущие камыши.

Поэту всех чудес дороже

Потоки, скалы, горный склон.

То, что течет, на сон похоже

И освежает, словно сон.

В любой ручей всегда глядится,

Весны приветствуя расцвет,

Малиновка, или синица,

Иль дрозд, иль призрак, иль поэт.

Поэт, среди цветов под ивой,

Вдыхая запах влажных трав,

Любуется рекой ленивой,

Чей труд незрим и величав.

Будь то Дюранса иль Арнетта,

Но если вдаль спешит она,

Подобна счастью для поэта

Ее прозрачная волна.

Блуждает, бьется о пороги,

Дань собирает по пути,

Как он, сбивается с дороги,

Чтоб к цели тем верней прийти.

Поэт на берег, в тень акаций,

Стремится, как в страну чудес…

Без Анио грустил Гораций,

Жорж Санд грустит без Гаржилес.

Я храм нашел, большой, просторный.

В нем жить могли бы, средь колонн,

Вольтер — как воробей проворный,

Как тихий лебедь — Фенелон.

Шиповник в белом облаченье

Стоит у входа в этот храм,

Давая даром отпущенье

Грехов жукам и мотылькам.

Там нет надменных кипарисов,

Гранаты строем не стоят,

Не видно буксов, лавров, тисов,

Одетых в праздничный наряд,

Хранящих гордые замашки

И завитых под Буало…

Зато крестьяночки-ромашки

Там улыбаются светло!

Там не владеет скорбь сердцами,

Там ясны мысли и мечты;

Все истины в том дивном храме

Неотразимы, как цветы.

Апрель, победу торжествуя

Над папой — другом сатаны,

Поет, и словно «аллилуйя»

Звенит беспечный смех весны.

Храм вечной правды, возвышайся,

Сиянье солнца славословь!

Шепнула роза: «Догадайся!»

И я ответил ей: «Любовь!»

Однажды мы пришли — и что же?

В наш храм не допустили нас;

Он стал безмолвнее и строже;

Веселый блеск небес угас;

Исчезли птицы, пчелы, мошки;

Сучки взъерошенных кустов,

Размытые дождем дорожки,

Сухие листья, скользкий ров,

Как часовые, преградили

Дорогу в храм, чью благодать

Не мог бы не любить Вергилий,

Ваде не мог бы презирать.

В начале ноября то было.

Тонул в тумане горизонт.

Сова нам крикнула уныло:

«У нас закрыто на ремонт!»