Том 13

Ф. ЭНГЕЛЬС СРАЖЕНИЕ ПРИ СОЛЬФЕРИНО

Рыцарственный Франц-Иосиф, которому не давали спать лавры псевдо-Наполеона, показал нам, что получается, когда «прирожденный военачальник»^{149} берет в свои руки бразды командования. Мы уже видели на прошлой неделе, как армия должна была сначала занять позицию на высотах Кастильоне и в тот момент, когда каждый мог с полным основанием ожидать сражения, очистила эту позицию без боя и без всякой на то причины и отошла за Минчо. Однако Францу-Иосифу, чтобы доказать свою жалкую слабость и непоследовательность, этого было еще недостаточно. Едва лишь армия очутилась за Минчо, как наш «юный герой» переменил свое решение (ведь для Габсбурга было недостойно уступить поле боя без сопротивления) — пусть армия поворачивает назад, снова переходит Минчо и атакует неприятеля!

После того как Франц-Иосиф этим ребяческим хождением взад и вперед достаточно упрочил доверие своей армии к ее августейшему военачальнику, он повел ее на врага. Армия насчитывала самое большее 150000 человек; даже сам правдолюбец Бонапарт не называет более высокой цифры. Австрийцы двинулись в наступление на фронте длиною по меньшей мере в 12 английских миль. Таким образом, на каждую милю (2100 шагов) фронта приходилось самое большее 12500 человек, что при меньшей протяженности фронта, в известных условиях, конечно, представляло бы достаточную плотность, но при столь растянутом фронте оказалось безусловно недостаточным, а для наступления тем более не годилось, так как это ни в коем случае не обеспечивало нанесения достаточно сильных ударов на отдельных важных участках. Но к этому присоединилось еще то, что неприятель безусловно обладал численным превосходством, и, следовательно, австрийское наступление с самого начала было обречено на неудачу; более сильный противник мог бы почти наверняка прорвать столь слабую линию наступающих на любом участке. В четверг, 23 июня, началось общее наступление австрийцев; они повсюду легко оттеснили передовые отряды противника, заняли Поциоленго, Вольту, Гуидиццоло и вечером продвинулись до Сольферино и Кастель-Гоффредо. На следующее утро они еще дальше отбросили неприятельский авангард, причем левый фланг дошел почти до Кьезе, но здесь они натолкнулись на главные силы неприятеля, и сражение стало всеобщим. Оба австрийских фланга добились успеха, особенно правый, имевший перед собой пьемонтцев, которым австрийцы задали жестокую трепку. Здесь австрийцы явно побеждали. Но в центре дала себя знать ошибочная диспозиция. Сольферино, ключевая позиция центра, после упорного боя остался в конце концов в руках французов, которые одновременно создали значительный численный перевес против австрийского левого крыла. Оба эти обстоятельства заставили Франца-Иосифа, который, вероятно, ввел в бой все свои силы до последнего человека, дать приказ к отступлению. Австрийцы, бесспорно в полном порядке и никем не преследуемые, отступили и совершенно беспрепятственно перешли обратно Минчо.

Подробности сражения не были получены нами своевременно, так что мы еще не можем говорить о них в этом номере. Во всяком случае несомненно, что и на этот раз австрийские войска сражались с исключительной храбростью. Это доказывается тем, что они стойко держались в течение 16 часов против превосходящих сил неприятеля и особенно тем, что отошли они в порядке и без всякой помехи со стороны врага. По-видимому, австрийцы не чувствуют особого почтения к господам французам; вероятно, Монтебелло, Маджента и Сольферино убедили их лишь в том, что при численном равенстве они справились бы не только с французами, но и с глупостью своих собственных генералов. Потеря 30 пушек и будто бы 6000 пленными представляет весьма жалкий результат для победителя в таком решительном сражении; множество боев за селения не могло дать ему меньше. Но насколько блестяще вели себя войска, сражаясь с численно превосходящим противником, настолько командование опять оказалось бездарным. Нерешительность, колебания, противоречивые приказания — словно цель состояла в том, чтобы умышленно деморализовать войска, — именно этим Франц-Иосиф в течение трех дней безвозвратно погубил себя в глазах своей армии. Трудно представить себе что-либо более жалкое, нежели этот спесивый юнец, который осмеливается взять на себя командование армией, а между тем, подобно колеблемой ветром тростинке, поддается самым противоречивым влияниям — сегодня он следует указаниям старого Хесса, для того чтобы завтра опять выслушивать противоположные советы Грюнне, сегодня отступает, а завтра вдруг переходит в наступление, и вообще никогда не знает сам, чего он хочет. Впрочем, с него довольно; посрамленный, он как мокрая курица возвращается в Вену, где его примут достойным образом.

Война же начинается только теперь. Только теперь начинают приобретать значение австрийские крепости. По мере того как французы будут переходить Минчо, они должны будут разделиться, и вместе с тем начнется ряд боев за отдельные пункты и позиции, ряд отдельных боев второстепенного значения, в которых австрийцы, теперь наконец возглавляемые старым Хессом, даже обладая в целом меньшими силами, все же имеют больше шансов на победу. Когда благодаря этому, а также благодаря подкреплениям равновесие между воюющими сторонами будет снова восстановлено, то австрийцы смогут, сосредоточив превосходящие силы, обрушиться на разрозненные силы противника и повторить сражения при Соммакампаньи и Кустоце[238] только в десятикратном масштабе. Такова задача ближайших шести недель. Впрочем, только теперь австрийцы подтягивают резервы, которые дадут их итальянской армии подкрепления по крайней мере в 120000 человек, между тем как Луи-Наполеон со времени прусской мобилизации находится в затруднительном положении, не зная, откуда ему взять подкрепления.

Итак, сражение при Сольферино лишь в малой степени изменило шансы войны. Однако достигнут крупный результат: один из наших главенствующих «отцов народа» осрамился самым основательным образом, и вся его исконно-австрийская система заколебалась. По всей Австрии проявляется недовольство порядками, созданными конкордатом[239], централизацией, господством бюрократии, и народ требует ниспровержения системы, которая внутри страны ознаменована гнетом, а вовне поражениями. Настроение в Вене таково, что Франц-Иосиф спешно отправляется туда, чтобы пойти на уступки. Но в то же время к нашему большому удовольствию срамятся и прочие наши «отцы народа». После того как прусский рыцарственный принц-регент проявил как политик ту же нерешительность и бесхарактерность, какую Франц-Иосиф проявил в роли генерала, мелкие государства снова затевают дрязгу с Пруссией по поводу пропуска войск через их территории, а военная комиссия Германского союза заявляет, что доклад по поводу прусского предложения о свободных союзных корпусах на Верхнем Рейне она сможет представить только после не менее чем двухнедельного размышления. Дела запутываются на славу. Впрочем, на этот раз посрамление господ правителей не грозит нашей нации никакой опасностью. Напротив, германский народ, ставший совсем другим после революции 1848 г., теперь достаточно силен, чтобы справиться не только с французами и русскими, но заодно и со своими собственными 33 «отцами народа».

Написано Ф. Энгельсом 30 июня 1859 г.

Напечатано в газете «Das Volk» № 9, 2 июля 1859 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого