Том 2

Примечания

Во второй том Собрания сочинений Г. Н. Троепольского вошли произведения разных жанров (роман, очерки, рассказ), написанные в 1955–1961 годах.

Впервые: кн. 1 — «Подъем», 1958, № 3–4, кн. 2 — «Подъем», 1961, № 1–2.

Роман «Чернозем» завершен в 1960 году. Выдержал четыре переиздания: в Воронеже (1964, 1968) и в Москве («Советский писатель», 1962, «Современник», 1973). Для московского издания 1973 года автор сделал в тексте романа некоторые исправления и сокращения.

Роман охватывает жизнь центрально-черноземной деревни с 1921 по 1930 год. На построении, сюжетных узлах, основных конфликтах «Чернозема», естественно, сказалось влияние советской романистики, посвященной теме коллективизации. В то же время, как писал К. Локотков («Литературная Россия», 1963, 18 октября), «Троепольский не повторил никого, он сказал свое слово, поднял новый жизненный пласт, открыл читателю те стороны нашего бытия, которых тот не встречал еще в литературе». Первые отзывы о «Черноземе» в периодической печати носили в основном беглый, информационный характер.

Обстоятельный разбор «Чернозема» был дан В. Сургановым в статье «Точка опоры» («Москва», 1962, № 9). Критик отмечал «многоцветье» в первой книге романа, которое «оправдывалось романтическим содержанием». Однако «стремительное развитие и крутые повороты фабулы мешали», на его взгляд, «пристальнее вглядеться в намеченные Троепольским интересные характеры, уловить главную мысль произведения». Такую мысль В. Сурганов находил во второй книге романа, считая, что здесь, как и в других произведениях писателя, ведущая «публицистическая идея» направлена к «утверждению настоящих вожаков крестьянской массы не только в деле революционной перестройки хозяйства, но и вообще в развитии коммунистических отношений на селе». «Чернозем», это «большое эпическое повествование о первых днях сотворения нового мира…», по мысли критика, «…давал возможность приникнуть к тем народным родникам, которые положили начало этому беспокойному племени» («вожаков». — И. Д.).

В. Сурганов высоко оценивал обращенность творческого внимания писателя «непосредственно к людям земли». В образах крестьян-бедняков Виктора Шмоткова, Матвея Сорокина, кулака Семена Сычева, по его мнению, воплотились живые противоречия крестьянского характера. В. Сурганов считал также, что «железная, мужичья, консервативная логика» «уже облагорожена в Матвее воинствующим гуманизмом, высокой ленинской идеей лучшей жизни». Критику казалось, что именно рядом с Сорокиным оживают характеры «молодых крестьянских вожаков» Федора Землякова и Ивана Крючкова. «В результате, — подчеркивал В. Сурганов, — возникает убедительный образ маленького коллектива сельских коммунистов, воплощающий очень важную в наши дни мысль — о партийной инициативе, которая, поднимаясь из народных глубин навстречу идеям и постановлениям Центрального Комитета, в конечном счете решает успех этих постановлений».

Более конкретно анализировал роман Д. Николаев в статье «На историческую почву» («Вопросы литературы», 1965, № 10). Критик находил, что в романе происходит движение от историзма «констатации факта» к историзму «анализа эпохи». Писатель показал «влияние нэпа на психологию людей, на те подспудные процессы, которые совершаются в селе». «Заслуга писателя также и в том, что он… затрагивает и другое противоречие времени, связанное с различными методами проведения коллективизации, разными принципами руководства». Д. Николаев особо рассматривал сложную эволюцию Семена Сычева, сомнения и колебания коммуниста Андрея Вихрова, мужественные и разумные решения Федора Землякова и его товарищей в разгар коллективизации, справедливо видя в этих образах и сценах достоверное отражение трудных путей жизни. Написан роман, «верный исторической правде», заключал критик, однако «неровный». Д. Николаеву казалось, что писатель должен был активнее осмысливать прошлое «с позиций современности», отвечая своей книгой и на те вопросы жизни, перед которыми его герои вставали в тупик. Этими и некоторыми другими пожеланиями (например, по смещению композиционного центра романа на события 1929–1930 годов) критик напрасно пытался ориентировать писателя на публицистическую проясненность смысла и не учитывал общего замысла романа, связанного не с какими-либо отдельными, пусть очень важными, событиями, а со всем ходом крестьянской жизни в двадцатые годы. В одном из позднейших отзывов на «Чернозем» верно говорится о том, что Г. Троепольский стремился «проследить связи характеров героев с глубинными тенденциями общественного развития» (Е. Владимирова. «Среди прекрасного и родного». — «Смена», 1974, № 6).

В общем же некоторым критическим суждениям о «Черноземе» повредило чрезмерное пристрастие некоторых критиков к отвлеченной социологической фразеологии, а нравственно-этическое содержание романа рассматривалось недостаточно.

Впервые — «Правда», 1957, 22 сентября; М., «Детгиз», 1960. 16 с. с ил. (Книга за книгой).

Впервые — «Новый мир», 1955, № 10.

Много раз включался автором в сборники рассказом: «Советский писатель», 1956, 1961; «Молодая гвардия», 1961; Центрально-черноземное книжное издательство, 1966, 1969; «Современник», 1973, и в другие издания.

Рассказ был сразу же доброжелательно принят критикой. Однако в его истолкованиях проглядывали знаменательные для того времени разноречия. Характер Митрича, ход его мысли и образ жизни были явно неожиданны, непривычны, нарушали установившиеся представления о положительных литературных героях.

В. Лукашевич так передавал свои впечатления о рассказе:

…«Слишком интересны люди, которые предстают перед вами. А люди всё простые, тысячу раз писанные и переписанные, но там они были полуживые-полусочиненные, а тут герои запросто входят в комнату, садятся за стол, живут, и вы живете с ними». («Литературная газета», 1955, 22 октября). Конечно, «писаны-переписаны» ли Митричи — вопрос еще и сегодня, но само удивление В. Лукашевича жизненностью и выразительностью рассказа, видимо, искренне, и разные оговорки (статичность образа Митрича) не помешали ему признать, что Митрич — «самое глубокое из его (Г. Троепольского. — И. Д.) проникновений в характер человека — нашего современника». Но тот же В. Лукашевич сетовал, что мы видим Митрича «не столько зачинателем всего доброго, сколько протестующим против зла», и упрекал писателя за то, что он «слукавил, стремясь приукрасить своего Митрича, сделать его мудрость непререкаемой». И наконец, окончательно впав в сомнения, В. Лукашевич решил отделить «подлинных» Митричей от «поддельных», «горлопанов и демагогов», «критиков озлобленных, шипящих по углам». Сама мысль об отделении «чистых» Митричей от «нечистых» выдавала явное непонимание критиком подлинной природы созданного писателем народного характера.

Однако в подавляющем большинстве в критических высказываниях о «Митриче» преобладала иная, более верная точка зрения. Митрич, писал С. Залыгин, это «рядовой колхозник, „без должности“, как говорят у нас в деревне. Занят он самыми обыкновенными делами — сеет, косит, убирает, ходит на колхозные собрания, на которых говорит, правда, редко, но уж метко. И вот ему, Митричу, мы верим…

Верим потому, что Митрич ко всякому мнению приходит огромным житейским опытом и поисками… Он труженик и смотрит на всё глазами труженика. И еще мы видим — это сильный характер» («Новый мир», 1956, № 1).

В. Кардин причислял Митрича к главным героям прозы Г. Троепольского, к людям «от земли», людям «реального понимания народных нужд и государственных возможностей» («Советская Россия», 1956, 14 августа). Произведением, «заставляющим о многом подумать», назвал «Митрича» С. Журахович, особо отмечая, что Митрич — «человек правды и честного труда» («Жизнь колхозной деревни и литература». Творческая дискуссия в Союзе писателей СССР. М., 1956).

«Образ Митрича — открытие нового, дотоле не показанного в литературе, но реально существующего типа людей», — писал Д. Николаев. Г. Троепольский ставит в этом рассказе «важный вопрос — о доверии к человеку, о доверии к народу». И, как бы вступая в полемику с теми, кто «сомневался» в Митриче, критик продолжал: «Митричи — люди беспокойные, они никогда не удовлетворяются достигнутым, а потому „не дают житья“ равнодушным, неповоротливым руководителям… И вот эти последние… объявляют их людьми подозрительными, не доверяют им» («Вопросы литературы», 1958, № 12).

Возросшее художественное мастерство Г. Троепольского отмечала Т. Трифонова. «Этот глубоко положительный образ, — писала она о Митриче, — показывает, что художественные средства, которыми располагает писатель, очень богаты и многообразны. Он владеет и глубоким психологическим анализом, и острым сатирическим рисунком; и в том, и в другом случае он умеет точно подметить такие штрихи и детали, которые придают нарисованным им портретам выразительность и типичность» («Колхозная деревня в современной литературе». М., «Знание», 1956).

Переведен на болгарский и румынский языки.

Первоначальное название «Раздумья на подъеме». Впервые — «Правда», 1961, 30 августа; «Подъем», 1961, № 5. «Дорога идет в гору», — «Новый мир», 1961, № 11.

Впервые — в кн. «Воронеж», издательство газеты «Коммуна», 1969.

Лирико-публицистический очерк Г. Н. Троепольского «Город помнит!» — это взволнованные раздумья гражданина, сознающего свою причастность к прошлому и ответственность за будущее города.