КОРОЛЬ ЗАБАВЛЯЕТСЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Появление этой драмы на сцене вызвало неслыханное распоряжение министра.
На следующий день после первого представления автор получил от г-на Жулена де Ла Саль, директора Французской Комедии, следующую записку, которую он бережно хранит:
«Сейчас половина одиннадцатого, и я сию минуту получил приказ[31] прекратить представления Король забавляется. Г-н Тейлор[32] сообщает мне этот приказ министра. 23 ноября».
Сначала автор не поверил. Распоряжение министра было до такой степени беззаконным, что казалось невероятным.
В самом деле, хартия, названная «хартией-правдой»,[33] гласит: «Французы имеют право публиковать...» Заметьте, что в тексте не сказано только «право печатать», но в самом широком смысле: «право публиковать». Но ведь театр — лишь способ публикации, так же как пресса, гравюра и литография. Свобода театра подразумевается, следовательно, в хартии наряду со всеми остальными формами свободы мысли. Основной государственный закон прибавляет: «Цензура никогда не будет восстановлена». Но в тексте не сказано: «цензура газет, цензура книг», а сказано: «цензура», цензура вообще, всякая цензура, как цензура произведений для печати, так и цензура театра. Следовательно, театр не может впредь законным образом подвергаться цензуре.
В другом месте хартии сказано: «Конфискации отменяются». Но изъятие пьесы из репертуара после представления — не только чудовищный акт цензуры и произвола, это самая настоящая конфискация, это ограбление театра и автора.
И наконец, чтобы все было четко и ясно, чтобы четыре или пять великих социальных принципов, отлитых из бронзы Французской революцией, оставались в неприкосновенности на своих гранитных пьедесталах, чтобы нельзя было исподтишка урезывать основные права всех французов старым, иззубренным оружием, которое, числом в сорок тысяч статей, разъедается ржавчиной и гниет без употребления в арсенале наших законов, хартия в своей заключительной статье прямо отменяет все, что в прежних законах противоречит ее букве и духу.
Это бесспорно. Изъятие пьесы по распоряжению министра есть посягательство на свободу при помощи цензуры, на собственность при помощи конфискации. Все наше публичное право восстает против подобного насилия.
Автор не мог поверить такому проявлению наглости и безрассудства; он поспешил в театр. Там ему со всех сторон подтвердили это распоряжение. Министр действительно отдал своею властью, по божественному праву министра, этот приказ. Министр не обязан был приводить доводы. Министр отнял у автора его пьесу, отнял его право, отнял его собственность. Оставалось только заключить его, поэта, в Бастилию.
Повторяем, в наше время, когда подобное распоряжение неожиданно преграждает вам путь и хватает вас за шиворот, первое, что вы испытываете, это чувство глубокого удивления. Множество вопросов встает мгновенно в вашем уме: «Где же закон? Где же право? Могут ли совершаться такие вещи? Было ли в самом деле то, что называется июльской революцией? Ясно, что мы уже больше не в Париже, — в каком же вилайете мы живем?»
Изумленный и растерянный, театр Французской Комедии попытался предпринять кое-какие шаги, чтобы добиться у министра отмены этого необычайного постановления. Но все его хлопоты были напрасны. Диван — я оговорился — совет министров собрался днем. Двадцать третьего числа это был только приказ министра, двадцать четвертого он стал приказом министерства. Двадцать третьего пьеса была запрещена только временно, двадцать четвертого — окончательно. Театру было даже приказано снять со своей афиши эти два устрашающие слова: Король забавляется. Сверх того, ему было приказано, этому злосчастному театру Французской Комедии, не жаловаться и молчать. Быть может, было бы красиво, честно и благородно сопротивляться такому азиатскому деспотизму. Но театры не осмеливаются. Боязнь лишиться своей привилегии делает их невольниками и верноподданными, которыми можно командовать и помыкать как угодно, делает их евнухами и немыми рабами.
Автор остался и вынужден был остаться непричастным к этим хлопотам театра. Он, поэт, не зависит ни от какого министра. Эти просьбы и ходатайства, быть может, с точки зрения чисто денежной, подсказывались его интересами, но их воспрещал ему долг свободного писателя. Просить пощады у власти — значит признавать ее. Свобода и собственность не выпрашиваются в передних. Право нельзя рассматривать как милость. О милости — взывайте к министру! О праве — взывайте к стране!
Поэтому автор обращается к стране. У него есть два пути добиться правосудия — общественное мнение и государственный суд. Он избирает оба.
Пред лицом общественного мнения процесс состоялся и был выигран. Автор должен во всеуслышание поблагодарить здесь всех почтенных и независимых лиц, причастных к литературе и искусству, выказавших ему в данном случае столько сочувствия и столько сердечности. Он заранее рассчитывал на их поддержку. Он знает, что, когда дело коснется борьбы за свободу мысли и разума, он пойдет в бой не один.
Власть — отметим это здесь мимоходом — питала основанную на весьма низком расчете надежду на то, что найдет в этом деле союзников даже среди оппозиции, воспользовавшись литературными страстями, уже давно бушующими вокруг автора. Она думала, что литературная вражда устойчивее вражды политической, ибо считала, что корни первой заложены в человеческом самолюбии, а корни второй — только в интересах. Власть ошиблась. Ее грубое вмешательство возмутило честных людей всех направлений в искусстве. К автору присоединились, чтобы выступить против самовластия и несправедливости, как раз те, кто сильнее всего нападал на него накануне. Если чья-либо закоренелая вражда случайно и оказалась слишком прочной, то эти лица раскаиваются теперь в том, что оказали власти минутное содействие. Все порядочные и уважаемые люди из числа врагов автора протянули ему руку, с тем, быть может, чтобы снова возобновить литературную борьбу, когда окончится борьба политическая. Во Франции у того, кто подвергается гонениям, нет других врагов, кроме самого гонителя.
Если теперь, установив, что распоряжение министра позорно, возмутительно и противозаконно, мы на минуту снизойдем до обсуждения его по существу и постараемся выяснить, какие причины, по всей вероятности, вызвали это происшествие, то прежде всего встанет такой вопрос, — и нет человека, который не задавал бы его себе: «Каков мог быть мотив подобной меры?»
Приходится откровенно сказать, — ибо это действительно так, и если будущее займется когда-нибудь нашими маленькими людьми и мелкими делами, это окажется весьма любопытной подробностью данного любопытного случая, — что наши цензурных дел мастера, кажется, почувствовали свою нравственность оскорбленною пьесой Король забавляется; она возмутила целомудрие жандармов, отряд бригадира Леото был в театре и нашел ее непристойной, блюстители нравственности прикрыли свои лица, господин Видок[34] покраснел. Словом, лозунг, который цензура дала полиции и который уже несколько дней бормочут вокруг нас, таков: «Дело в том, что пьеса эта безнравственна». Осторожнее, господа! Помолчали бы вы лучше на этот счет!
Объяснимся все же: не с полицией — полиции я, как человек порядочный, запрещаю рассуждать об этих вещах, — а с немногими почтенными и добросовестными лицами, которые, поверив чужим словам или побывав на спектакле, но не разобравшись в нем, необдуманно повторяют это мнение, хотя для опровержения его, быть может, было бы достаточно одного только имени обвиняемого поэта. Драма теперь напечатана. Если вы не присутствовали на спектакле, прочтите ее. Если вы были там, все же прочтите. Вспомните, что этот спектакль был не столько спектаклем, сколько битвой, вроде битвы при Монлери[35] (да простят нам это немного тщеславное сравнение), где обе стороны, и парижане и бургундцы, утверждали, что они «сцапали победу», как говорит Матье.
Моя пьеса безнравственна? Вы это находите? Безнравственна по содержанию? Вот ее содержание. Трибуле — урод, Трибуле — немощен, Трибуле — придворный шут: тройное несчастье его озлобило.[36] Трибуле ненавидит короля за то, что он король, вельмож — за то, что они вельможи, людей — за то, что не у всех у них горб на спине. Его единственное развлечение — беспрерывно сталкивать вельмож с королем, ломая более слабого о более сильного. Он развращает короля, портит его, разжигает в нем низменные чувства; он толкает его к тирании, к невежеству, к пороку; он натравливает его на все дворянские семьи, беспрестанно подстрекая к тому, чтобы соблазнить чью-нибудь жену, похитить чью-нибудь сестру, обесчестить чью-нибудь дочь. Король — лишь паяц в руках Трибуле, всемогущий паяц, разбивающий все жизни, а шут дергает его за ниточку. Однажды в разгар придворного празднества, в ту самую минуту, когда Трибуле подбивает короля похитить жену де Косе,[37] Сен-Валье врывается к королю и гневно укоряет его за то, что он обесчестил Диану де Пуатье. Трибуле высмеивает и оскорбляет этого отца, у которого король отнял дочь. Отец поднимает руку и проклинает Трибуле. На этом основана вся пьеса. Истинный сюжет драмы — проклятие Сен-Валье. Слушайте дальше. Начинается второй акт. На кого пало это проклятие? На королевского шута Трибуле? Нет. На Трибуле-человека, на отца, у которого есть сердце, у которого есть дочь. У Трибуле есть дочь, в этом заключается все. У Трибуле нет никого на свете, кроме дочери, он скрывает ее от всех в безлюдном квартале, в уединенном доме. Чем шире он распространяет по городу заразу порока и разврата, тем старательнее держит взаперти и в уединении свою дочь. Он воспитывает свое дитя в невинности, в вере и в целомудрии. Больше всего он боится, чтобы она не совратилась, ибо он, человек злой, хорошо знает, какие страдания это влечет за собой. Так вот, проклятие старика обрушится на единственное существо в мире, которое дорого Трибуле, — на его дочь. Тот самый король, которого Трибуле подстрекает к похищению женщины, похитит у него дочь. Провидение поразит шута точно таким же способом, каким оно поразило Сен-Валье. А затем, так как дочь обесчещена и погибла, Трибуле расставит королю сети, чтобы отомстить за нее, но в эти сети попадет его дочь. Итак, у Трибуле два воспитанника — король и дочь, — король, которого он обучает пороку, и дочь, которую он растит для добродетели. Король погубит дочь. Трибуле хочет похитить для короля госпожу де Косе — и похищает свою дочь. Он хочет убить короля, желая отомстить за дочь, — и убивает ее. Возмездие не останавливается на полпути; проклятие отца Дианы свершается над отцом Бланш.
Не нам, конечно, решать, драматична ли эта идея, но она несомненно нравственна.
В основе одной из пьес автора лежит рок. В основе этой пьесы — провидение.
Мы еще раз подчеркиваем, что обсуждаем здесь пьесу не с полицией, — мы не оказываем ей такой чести, — но с той частью публики, которой это обсуждение может показаться необходимым. Пойдем дальше.
Если это произведение нравственно по замыслу, то не безнравственно ли оно по выполнению? Вопрос, поставленный таким образом, повидимому сам себя упраздняет; но все же займемся им. Очевидно, нет ничего безнравственного ни в первом, ни во втором акте. Может быть, вас шокирует ситуация третьего? Прочтите этот третий акт и скажите чистосердечно: разве он не производит глубоко целомудренного, добродетельного и пристойного впечатления?
Или вы имеете в виду четвертый акт? Но с каких это пор королю больше не разрешается ухаживать на сцене за служанкой гостиницы? Это уже не ново ни в театре, ни в истории. Больше того: история нам разрешила показать вам Франциска I пьянствующим в трущобах улицы Пеликана. Показать короля в публичном доме было бы тоже не ново. Греческий театр, театр классический, делал это, и Шекспир, театр романтический, делал это тоже. Так вот: автор данной драмы этого не сделал! Ему известно все, что писали о доме Сальтабадиля. Но зачем приписывать ему то, чего он не говорил? Зачем утверждать, будто он преступил границу, от которой зависит все в подобном случае, тогда как он вовсе ее не преступил? В цыганке Магелоне, которую так оклеветали, не больше бесстыдства, чем в любой из Лизет и Мартон старинного театра. Лачуга Сальтабадиля — постоялый двор, таверна, кабачок «Сосновая шишка», подозрительная харчевня, разбойничий притон — все, что вам угодно, но не публичный дом. Это страшное место, зловещее, отвратительное, ужасное, — но не место разврата.
Остаются, таким образом, лишь некоторые особенности слога. Прочтите.[38]
Автор согласен признать судьями суровой чистоты его речи тех самых лиц, которых возмущают отец Офелии и кормилица Джульетты, Бомарше и Реньяр, Урок женам и Амфитрион, Данден и Сганарель, особенно же главная сцена Тартюфа — того Тартюфа, который в свое время также подвергся обвинению в безнравственности![39] Но там, где было необходимо быть откровенным, автор счел себя обязанным сделать это на свой страх и риск, всегда, однако, оставаясь серьезным и соблюдая чувство меры. Он хочет, чтобы искусство было целомудренно, а не чопорно.
Так вот она, эта пьеса, против которой министерство старается вызвать столько предубеждений! Вот она, эта безнравственность, эта непристойность, обнаженная до конца. Какая глупость! У власти были свои тайные причины, — мы их сейчас укажем, — чтобы возбудить против пьесы Король забавляется как можно больше предрассудков. Ей очень хотелось, чтобы публика задушила в конце концов эту пьесу за мнимую вину, не выслушав ее оправданий, как Отелло душит Дездемону. Honest Iago![40]
Но поскольку оказалось, что Отелло не задушил Дездемону, Яго снял маску и сам принялся за дело. На следующий день после спектакля пьеса была запрещена приказом.
Если бы мы согласились хотя бы на минуту поверить в эту нелепейшую выдумку, будто в данном случае наших повелителей волнует забота об общественной нравственности и что, возмущенные распущенностью, в которую впали за последние два года некоторые театры, они решили, потеряв терпение, показать наконец, вопреки всем правам и законам, пример строгости на каком-нибудь произведении и писателе, мы должны были бы признать выбор произведения весьма странным, но не менее странным и выбор писателя. В самом деле, что это за человек, на которого обрушились наши близорукие власти? Это писатель такого свойства, что если и дозволительно сомневаться в его таланте, то уж нравственный его облик ни у кого не вызывает сомнений. Это человек порядочный, нравственность которого испытана, засвидетельствована и всем известна, — случай в наше время редкий и заслуживающий уважения. Это поэт, который раньше, чем кто-либо, возмутился бы распущенностью театров и восстал бы против нее; поэт, который полтора года тому назад, когда разнесся слух, что театральная инквизиция будет незаконно восстановлена, вместе с несколькими драматургами, отправился к министру и предупредил его, что следует воздержаться от введения подобной меры, и при этом настойчиво требовал репрессивного закона против эксцессов театра, протестуя вместе с тем в резких словах — министр, наверное, не забыл их — против цензуры. Это художник, преданный искусству, никогда жалкими способами не домогавшийся успеха, привыкший всю жизнь смотреть публике прямо и открыто в лицо. Это человек чистосердечный и умеренный, уже не раз вступавший в бой за всякую свободу и против всякого произвола, отвергший в 1829 году, в последний год Реставрации, все, что предлагало ему тогдашнее правительство в возмещение убытков от запрета, наложенного на Марьон Делорм; человек, в ущерб своим материальным интересам не разрешивший годом позже, в 1830 году, когда свершилась июльская революция, поставить на сцене эту самую Марьон Делорм, поскольку она могла дать повод к нападкам на низвергнутого короля, который запретил ее, и к оскорблениям по его адресу, — поведение вполне понятное, какого придерживался бы на месте автора всякий честный человек, но которое, пожалуй, должно было сделать его впредь неприкосновенным для всякой цензуры. Объясняя причины своего поведения в данном случае, он писал в августе 1831 года:
«Вообще говоря, скандальный успех, достигаемый с помощью политических намеков, мало улыбаются автору, — об этом он заявляет прямо. Подобный успех немногого стоит и бывает непрочен... К тому же именно теперь, когда нет больше цензуры, авторы должны сами быть своими цензорами, честными, строгими и внимательными. Тогда они будут высоко держать знамя искусства. Если обладаешь полной свободой, надо соблюдать во всем меру».[41]
Сделайте вывод сами. С одной стороны — перед вами человек и его произведение; с другой — министерство и его действия.
Теперь, когда мнимая безнравственность этой драмы опровергнута до конца, теперь, когда все нагромождение негодных и постыдных доводов рухнуло, попираемое нами, пора, казалось бы, назвать истинный мотив этой меры, закулисный, придворный, тайный мотив, мотив, о котором не говорят, мотив, в котором не решаются сами себе признаться, мотив, который так ловко был скрыт под вымышленным предлогом. Этот мотив уже просочился в публику, и публика верно его угадала. Мы больше о нем ничего не скажем. То, что мы показываем нашим противникам пример вежливости и воздержанности, быть может, служит в нашу пользу. Это не плохо, когда частное лицо дает правительству урок достоинства и благоразумия, когда гонимый дает его гонителю. К тому же мы не из тех, кто думает исцелить свою рану, растравляя больное место другого. К сожалению, это правда, что в третьем акте пьесы есть строка, в которой неуклюжая проницательность близких ко двору лиц обнаружила намек (скажите на милость, намек!). Его не замечали до тех пор ни публика, ни сам автор; но, раскрытый таким образом, он превратился в жестокое и кровное оскорбление. К сожалению, это правда, что данной строки было достаточно, чтобы смущенной афише Французской Комедии было приказано ни разу не являть больше любопытствующему взору публики короткую бунтарскую фразу: Король забавляется. Мы не будем приводить здесь эту строку, своего рода каленое железо; мы не укажем ее даже в другом месте, разве только в самом крайнем случае и если нас достаточно неосторожно поставят в такое положение, что у нас не останется иного способа самозащиты. Мы не будем воскрешать старые исторические скандалы. Насколько возможно, мы избавим высокопоставленное лицо от последствий этого легкомысленного поступка придворных угодников. Даже против короля можно вести великодушную войну. Только такую мы и намерены вести. Но пусть сильные мира сего поразмыслят над тем, как неудобно иметь другом медведя, не умеющего убивать иначе, как только булыжником цензуры, неуловимые намеки, которые случайно садятся им на лицо.
Мы даже не уверены в том, что не проявим в нашей борьбе некоторой снисходительности к самому министерству. Все это, сказать по правде, очень печально. Июльское правительство еще совсем недавно появилось на свет, ему всего тридцать три месяца, оно еще в колыбели, у него бывают легкие вспышки детской ярости. Заслуживает ли оно, чтобы против него расточали много возмужалого гнева? Когда оно подрастет, мы посмотрим.
Однако если на минуту взглянуть на этот вопрос только с личной точки зрения, то, быть может, автор больше, чем кто бы то ни было, страдает от цензурной конфискации, о которой идет речь. В самом деле, за те четырнадцать лет, что он пишет, у него не было ни одного произведения, которое не удостоилось бы при своем выходе в свет тягостной чести быть избранным в качестве поля битвы и не исчезло бы сразу на более или менее продолжительное время в пыли, дыму и грохоте сражения. Поэтому, когда пьеса автора впервые ставится на сцене, самое важное для него, раз он не может надеяться на тишину в зрительном зале на первом спектакле, — ряд последовательных представлений. Если случается, что в первый день его голос покрывается шумом, что его мысль остается непонятой, последующие дни могут исправить первый. Первое представление Эрнани вызвало бурю в зрительном зале, но Эрнани прошел пятьдесят три раза. Первое представление Марьон Делорм вызвало бурю в зрительном зале, но драма Марьон Делорм прошла шестьдесят один раз. Король забавляется вызвал такую же бурю. Вследствие вмешательства министерства он прошел всего один раз. Автору, несомненно, причинили большой ущерб. Кто вернет ему, в неприкосновенном и первоначальном виде, этот третий опыт, имеющий для него такое большое значение? Кто ему скажет, что последовало бы за этим первым представлением? Кто вернет ему публику второго спектакля, публику обычно беспристрастную, где нет ни друзей, ни врагов, публику, которая поучает поэта, поучаясь у него?
Переживаемый нами сейчас переходный политический момент весьма любопытен. Это одно из тех мгновений общей усталости, когда в обществе, даже наиболее проникнутом идеями независимости и свободы, возможны всяческие проявления деспотизма. Франция быстро шагала вперед в июле 1830 года; она проделала три изрядных дневных перехода; она проделала три больших этапа на поприще цивилизации и прогресса. Сейчас многие выбились из сил, многие просят сделать привал. Хотят остановить отважные умы, которые не утомились и продолжают идти дальше. Хотят подождать замешкавшихся, которые остались позади, и дать им время нагнать остальных. Отсюда проистекает странная боязнь всего, что движется вперед, всего, что шевелится, что вслух рассуждает и мыслит. Причудливая ситуация, которую легко понять, но трудно определить. Это — все те, кто боится великих идей. Это — союз тех, чьим интересам грозит поступательное движение теорий. Это — торговля, которая пугается философских систем; это — купец, который желает продавать; это — улица, которая внушает страх прилавку; это — вооруженная лавочка, которая обороняется.
На наш взгляд, правительство злоупотребляет этой наклонностью к отдыху и боязнью новых революций. Оно дошло до мелочной тирании. Оно приносит вред и себе и нам. Если оно думает, что в умах царит теперь равнодушие к идеям свободы, то оно ошибается. Есть только усталость. У него строго потребуют когда-нибудь отчета во всех противозаконных действиях, которые с некоторых пор всё учащаются. Какой огромный путь заставило оно нас проделать! Два года тому назад можно было опасаться за порядок, а теперь приходится дрожать за свободу. Вопросы свободомыслия, разума и искусства самодержавно разрешаются визирями короля баррикад. Весьма прискорбно видеть, как заканчивается июльская революция, mulier formosa superne.[42]
Конечно, если исходить из незначительности произведения и автора, о которых здесь идет речь, мера, предпринятая министерством — пустяк, всего лишь неприятный маленький государственный переворот в литературе, единственное достоинство которого заключается в том, что он не очень выделяется в коллекции беззаконных действий, продолжением которых он служит. Но если посмотреть на дело шире, то станет ясно, что речь идет не только о драме и поэте, но что здесь затронуты, как мы уже отметили вначале, свобода и собственность в целом. Это великие и важные вещи; и хотя автор не может прямо привлечь к ответственности министерство, укрывшееся за непризнанием ответственности совета министров по суду, и вынужден начать это важное дело предъявлением простого гражданского иска к театру Французской Комедии, он надеется, что его процесс явится в глазах всех значительным процессом в тот день, когда он предстанет перед коммерческим судом, имея по правую руку свободу, а по левую собственность. Он выступит сам, если это понадобится, в защиту независимости своего искусства. Он будет упорно отстаивать свое право — с достоинством и с простотою, не выказывая злобы против отдельных личностей, но не выказывая и страха. Он рассчитывает на всеобщее содействие, на искреннюю и дружескую поддержку прессы, на справедливость общественного мнения, на беспристрастие суда. Его ждет успех, он в этом уверен. Осадное положение будет снято в литературной столице, так же как и в столице политической.
Когда это совершится, когда он вернется, принеся с собой нетронутой, неприкосновенной и нерушимой свою свободу поэта и гражданина, он снова мирно возобновит дело своей жизни, от которого его отрывают и которое ему хотелось бы не покидать ни на одно мгновение. Он должен выполнить свою задачу, он это знает, и ничто не в силах отвлечь его. Сейчас ему выпадает на долю политическая роль; он ее не домогался, но он согласен принять ее. Притесняющая нас власть, право же, мало выиграет от того, что мы, люди искусства, оставим наш добросовестный, спокойный, возвышенный, благородный труд, наши священные обязанности по отношению к прошлому и будущему, и, исполненные негодования, чувства обиды и суровости, присоединимся к непочтительной и насмешливой толпе зрителей, уже пятнадцать лет провожающей шиканьем и свистом кучку жалких политических пачкунов, которые думают, будто они создают общественный строй тем, что ежедневно с большим трудом, обливаясь потом и задыхаясь, перетаскивают груды законопроектов из Тюильри в Бурбонский дворец и из Бурбонского дворца в Люксембургский!
30 ноября 1832
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Король Франциск Первый.
Трибуле.
Бланш.
Де Сен-Валье.
Сальтабадиль.
Магелона.
Клеман Маро.
Де Пьен.
Де Горд.
Де Пардальян.
Де Брион.
Де Моншеню.
Де Монморанси.
Де Косе.
Де Латур-Ландри.
Де Вик.
Госпожа де Косе.
Тетушка Берарда.
Дворянин из свиты королевы.
Лакей короля.
Врач.
Вельможи, пажи, простонародье.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ СЕН-ВАЛЬЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Давно пора кончать! Медлительность обидна.
Откуда, кто она? Мещаночка, как видно,
Но очень хороша!
Попалась вам она
У церкви Сен-Жермен?
Бываю издавна
По воскресеньям там.
И неизвестность длится
Два месяца?
Увы!
А где живет девица?
За тупиком Бюсси.
Там, где Косе живет?
Стена против стены.
Я знаю дом. И вот
Ее вы выследили?
Злобная старуха
Сует повсюду нос и наставляет ухо,
Следит вовсю.
Ах, так?
А вечерами к ней
Весьма таинственно, неслышней и темней,
Чем призрачная тень, какой-то неизвестный,
Закутавшись плащом чернее тьмы окрестной,
Проходит через сад.
Вам путь указан!
Ха!
Дверь вечно под замком, да и стена глуха.
Преследуя ее на улице, однако,
Ужель не дождались вы никакого знака?
Я безошибочно могу оказать: она
Моим присутствием не слишком смущена.
Узнала ли она, что вы — король?
В обличье
Простого школяра я скрыл свое величье.
Любовь чистейшая! Дух вознесен горе!
А ваша девочка — любовница кюре.
Сюда идут!.. В любви тот никогда не плачет,
Кто молча действует.
Ведь так?
Кто лучше прячет
Интригу хрупкую, кто тоньше тянет нить,
Сумеет в целости ее и сохранить.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Вандом божественна.
А я заметить смею,
Что Альб и Моншеврейль не меркнут рядом с нею.
Всем трем красавицам я предпочту Косе,
Сир! Осторожнее! Подслушивают все —
И, между прочим, муж.
Мне дела нет до мужа!
Диане Пуатье расскажет он к тому же.
Пускай!
Так дразнит он Диану. Десять дней
Его величество и не заходит к ней.
А к мужу он ее не отошлет?
Уверен,
Что нет.
Отец прощен — и, значит, смысл потерян
Ей дорожить дворцом.
Но Сен-Валье — чудак!
Как он благословил такой неравный брак?
Как мог отец постлать супружеское ложе —
Уроду с дочерью, что, словно ангел божий,
В небесной прелести на диво сложена?
Как бросил он ее в объятья горбуна?
Действительно, он глуп. Я видел, как читали
Ему помилованье. Я стоял не дале,
Чем от тебя сейчас. Он побледнел и мог
Пролепетать одно: «Храни монарха бог!»
Решительно — сошел с ума!
Бесчеловечно!
Вы едете?
Увы! И муж со мной, конечно.
Покинуть наш Париж! Но это же позор!
Круг избранных вельмож на вас покоит взор.
Ослеплены умы красою вашей нежной.
И в лучший миг, когда в сей жизни безмятежной
И каждый дуэлянт и каждый виршеплет
Вам лучший свой сонет и шпагу отошлет;
И ваших глаз огонь принудит всех красавиц
Беречь любовников и чувствовать к вам зависть;
Когда вы светочем явились для двора, —
Вас нет — и солнца нет, и ночи быть пора!
Забыть про этот блеск, бежать от всех успехов,
В провинциальный край безжалостно уехав! —
Молчите!
Никогда!.. Что за каприз! К чему,
Вдруг люстры погасив, повергнуть бал во тьму?
Вот мой ревнивец, сир!
Не муж, а сущий дьявол!
Я ей читал стихи и сам катрен[44] составил.
Тебе показывал Маро[45] мои стихи?
Я не читаю их. Стихи всегда плохи,
Когда поэт — король.
Дурак!
Простонародье
Рифмует «кровь» — «любовь» и дальше в этом роде,
А вы пред красотой должны быть без прикрас:
Стихи — лишь для Маро, а нежности — для вас.
Король рифмующий смешон!
Сонеты дамам
Мне сердце веселят. Снабжаю Лувр тем самым
Крылами.
Чтобы стал он мельницей простой!..
Я высеку тебя, негодник!.. Но постой!
Вот Куален идет!
Мчись, ветреник, по кругу —
То к этой, то к другой!
Покинувши супруга,
Выходит де Косе. Бьюсь об заклад, сейчас
Уронит невзначай для короля как раз
Перчатку.
Поглядим.
Ну что?
Вот это ловко!
Попался наш король.
А женщина — чертовка
Весьма ученая.
Вот муж!
Подите прочь!
Что потерял толстяк? Чем думает помочь?
О чем-то шепчутся?
Супруга ваша — прелесть!
Что вы в ту сторону так странно засмотрелись?
Что угнетает вас? Чем поражен ваш ум?
Что, сударь, топчетесь? Что прете наобум?
Я счастлив! Сам Зевес с самим Гераклом вместе
В сравнении со мной — мальчишки из предместья!
Весь их Олимп — кабак! Как бесподобна страсть!
Как счастлив я! А ты?
Избрал благую часть.
Смеюсь исподтишка, минуты не промешкав.
Вам — наслаждение, а мне — моя усмешка.
Вам — счастье короля, мне — счастье горбуна.
Мать родила меня для радостного сна.
Один лишь де Косе расстраивает дело,
Мешает празднику.
Тупица обалделый!
Не будь несчастного, — все мило на земле.
Все мочь, всего хотеть, всем править!.. Трибуле!
Какое счастье — жить! Желанья постоянно
Несутся дальше...
Сир! Мне кажется, вы пьяны!
Но стой! Опять она в сиянье глаз и плеч!
Косе?
Идем за мной! Ты будешь нас стеречь.
Ликует в день воскресный
Народ моей страны!
Все женщины прелестны...
Мужчины все пьяны!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Что нового у нас?
Король, меж нас порхая,
Вновь забавляется.
Что ж! Новость неплохая.
Он забавляется? Тем лучше.
Во сто крат
Опаснее король, когда он жизни рад.
Толстяк убийственно острит. И я взволнован.
Король его женой как будто очарован?
А вот и герцог наш!
Здороваются.
Друзья мои! Могу
Я сделать кавардак в любом людском мозгу!
Могу вас рассмешить! Могу вам рассказать я!
Забавнейшая вещь! Предел невероятья!
Но что же?
Тсс. Маро, пожалуйте сюда!
Что, герцог?
Вы глупец великий.
Никогда
Ни в чем великим я и не был и не буду.
Я вспомнил ваших строк рифмованную груду,
Ваш стих о Трибуле: «Он папа дураков:
Каким в пеленках был, и в тридцать лет таков».[46]
Вы сами, мэтр, болван!
Клянусь вам Купидоном,
Не понял.
Пардальян, внимайте о бездонном
Секрете Трибуле.
Пусть этот слух зловещ,
Но с ним произошла неслыханная вещь.
Он спину выпрямил?
Он коннетаблем будет?
Зажарен поваром и подан нам на блюде?
Нет, нет! Еще смешней! Есть у него... Ага!
Догадываетесь?
Дуэль с Гаргантюа?
Нет!
Пущен ложный слух о некой обезьяне
Противней, чем он сам?
Звенит в его кармане?
Свиданье у него с Пречистою в раю?
Есть у него душа?
Я пять очков даю —
Не догадаетесь, что у него — вовеки! —
У Трибуле-шута, у Трибуле-калеки...
Горб, очевидно, есть?
Даю вам сто вперед!..
Любовница!
Хо-хо! Наш герцог славно врет!
Вот сказки!
Господа, клянусь вам небесами!
Есть дама. Есть и дом. Вы убедитесь сами.
И каждый вечер шут, закутанный плащом,
Там бродит, как поэт, в мечтанья облачен.
Сегодня встретимся мы ночью на прогулке.
Я покажу вам дом — в том самом переулке,
Где особняк Косе.
Есть тема для стихов:
Горбатый Купидон в объятиях грехов!
Вот не к лицу ему!
Он оседлал кобылу —
Конька из дерева!
Полна такого пылу
Его любезная, что устрашит в Кале
Все войско англичан[47] по знаку Трибуле.
Тсс!..
Как же объяснить, что в сумерки и тайно
Выходит наш король за встречею случайной?
Пусть вам ответит Вик.
Могу сказать одно:
Он забавляется, а как — нам все равно.
Нам лучше помолчать!
Пускай осталось в тайне,
В какую сторону влечет его мечтанье, —
Куда по вечерам, неузнанный, в плаще,
Он мчится весело, и спит ли вообще,
И чье ему окно любезно дверью служит, —
Кто не женат, друзья, об этом пусть не тужит!
Вельможи постарей расскажут, что всегда
Король найдет себе забаву, господа.
Те, у кого жена иль дочь, не спи ночами!
Могущественный враг у мужа за плечами.
Для сотен подданных страшна такая власть.
Полна клыков его улыбчивая пасть.
Боится короля!
Зато жена прелестна
И несколько смелей.
Что для него не лестно.
Вы ошибаетесь на этот раз, Косе.
Веселых королей мы обожаем все.
Скучающий король — что может быть тяжеле?.
Девчонка в трауре, интрига без дуэли.
Бокал с простой водой.
Май, что дождлив и хмур.
Сюда идут король и Трибуле-Амур.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Ученых ко двору! Куда же людям скрыться?
Так нам советует любезная сестрица:
Ученых при дворе угодно видеть ей.[48]
Сир, согласитесь: вы из нас двоих пьяней.
Я вправе рассуждать скорей, чем вы, толково
И преимущества не упущу такого.
Оно огромно, сир, и кажется вдвойне;
Не пьян и не король — как не кичиться мне?
Пусть будет здесь чума, пусть будет лихорадка —
Но не ученые!
Тебе отвечу кратко:
Так нам велит сестра.
И очень худо, сир,
Со стороны сестры. Я обыщу весь мир.
Нет волка, нет совы, такой вороны нету,
Нет гуся, нет быка, о, даже нет поэта,
Магометанина, фламандца-толстяка,
Глупца теолога, медведя иль щенка —
Растрепанней, смешней, уродливей раз во сто
И большей глупости покрытого коростой,
Надменней и грязней в ничтожестве самом,
Чем этот вид ослов, навьюченных умом.
Иль вы откажетесь от радости, от женщин,
Чьей нежною красой ваш праздник был увенчан?
Однажды мне сестра шепнула на ушко,
Что женщинами жизнь украсить не легко,
Что так соскучишься...
Но для чего от скуки —
Лекарство странное! — сзывать людей науки?
Поверьте: замысел принцессы не силен,
Похож на прежние — и не удастся он.
Ученых ни к чему, — но пять иль шесть поэтов...
Я более боюсь, все хорошо изведав,
Виршекропателей, бормочущих стихи,
Чем дьявол ладана, — прости мне бог грехи!
Но пять иль шесть...
Всего? Ну, вот вам и конюшня
Иль академия! Ай, как нам будет душно!
Довольно и Маро, чтоб не попасть впросак!
Он портит праздники за шестерых писак.
Благодарю!
Болтун! Молчал бы ты почаще!
У вас есть женщины! Мир праздничный, блестящий!
У вас есть женщины! О боже мой! И вы
Вдруг захотели, сир, мечтаете, увы,
Скучать с учеными!
Мне честь моя порукой —
Смешна мне эта роль; я не дружу с наукой.
Там на смех подняли тебя, хромой сатир!
Другого дурака.
Кого же?
Вас, мой сир.
Чего они хотят?
Скупцом вас называют
За то, что почести в Наварру уплывают,
И ни гроша для них.
Пречистая, спаси!
Там трое — Моншеню, Брион, Монморанси?
Да, трое.
Вот они. Все кажется им мало!
Тот коннетаблем стал, а этот адмиралом,
А третий, Моншеню, наш личный мажордом.
Неблагодарные! Как жить с таким гнездом?
Чтоб справедливый суд для них уравновесить,
Повысить можно их.
Куда еще?
Повесить.
Слыхали, господа, остроту горбуна?
Конечно!
Жалкий раб!
Заплатит нам сполна!
Однако пустота должна быть в вашем счастье,
Пока нет женщины, подруги вашей страсти,
Чьи очи скажут: «нет», чье сердце скажет: «да».
Откуда ты узнал?
Большого нет труда
Короной обольщать.
Так, значит, дамы нету,
Влюбившейся в меня, а не в корону эту?
Не зная, кто вы?
Да.
По счастью, далека
Моя красавица ночного тупика.
Не горожанка ли?
А что же?
Больше риска!
Сир, берегитесь их, не подходите близко:
Купцы безжалостны, как римляне, подчас, —
Чуть тронешь их добро, отыщут всюду вас.
Так будем поскромней — шут и король, нагрянем
К вельможам собственным, — дадут вам жен дворяне.
Я с госпожой Косе улажу как-нибудь.
Неплохо!
На словах. Но сделать — не забудь —
Трудней!
Сегодня же похитить!
А супруга?
В Бастилию!
О нет!
Так превратите в друга.
Пусть будет герцогом.
Ревнив, и скуп, и зол!
Поднимет страшный крик, что это произвол...
Изгнать немыслимо. А заплатить — обидит...
Есть средство легкое, — так ваше дело выйдет.
Простое средство есть, с ним согласятся все.
Срубите голову бездельнику Косе!
Как будто заговор с Испанией иль Римом...
Вот дьявол!
Вот и он, казавшийся незримым!
Вот эту голову? Об этой думал ты?
Любуйся же, дружок, вглядись в ее черты:
Ни выражением, ни мыслью не богата.
Есть признак более значительный: рогата.
Срубить мне голову!
А что?
Он разъярен.
Какой это король, кто сжат со всех сторон,
Кто не решается фантазии дать волю?
Срубить мне голову! Шутить я не позволю!
Нет проще ничего! И разве есть нужда
Такую голову носить сохранно?
Да!
Тебя я накажу, дурак!
А мне не страшно!
Я окружен у вас толпой врагов всегдашней
И не боюсь врагов. Чем я рискую тут?
Одной башкой шута и отвечает шут.
Не страшно, сударь мой! Раздавите, как муху?
Вдавите в спину горб — и выдавится брюхо:
Я стану толще вас.
Вот сволочь!
Стойте, граф...
Шут, брось!
Король ушел, обоих разыграв.
Смеяться пустякам — для короля бесславно.
Он забавляется, но это не забавно.
Отмстим шуту!
Идет!
Но он в стальной броне!
Как подойти к нему? Как ранить?
Ясно мне —
Он всем нам насолил, и каждого обидел,
И кару заслужил.
Сегодня ночью выйдя,
Вооружитесь все — и к домику тому,
За тупиком Бюси. Ни звука никому!
Я понял.
Решено?
Все ясно!
Тише! Вот он!
С кем поиграть еще? Кто не совсем обглодан?
Старик, весь в трауре, явился к королю, —
Де Сен-Валье.
Ого! Вот это я люблю.
Пустить его сюда!
Начнется суматоха.
Отлично! Встретим мы де Сен-Валье неплохо!
Пустите к королю!
Нет!.. Кто там? Не сейчас!
Тот же голос
Пустите к королю!
Нет, нет!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Мне надо вас!
Де Сен-Валье!
Да, я. Так звался я когда-то.
Я потолкую с ним, король, запанибрата!
Вы в некий заговор вступили против нас.
Король наш милосерд, и мы простили вас.
Какого дьявола придумали вы все же
На зятя своего иметь внучат похожих?
Ваш зять чудовищен, собою дурен, нищ,
И нос его в прыщах, и сам он — скверный прыщ:
Тщедушен, одноглаз и толст, как тот придворный,
Или, верней, горбат, как ваш слуга покорный.
Дочь ваша — рядом с ним? Раздастся общий смех!
Ведь если б не король, он бы испортил всех
Внучат! Он наплодит кривых и рыжих деток,
Как ни смотри на них, смешных и так и этак,
Пузатых, как вон тот,
иль горбунов, как я.
Нет! Будет королем вся спасена семья!
И вырастет у вас лихое поколенье —
Трепать вам бороду и прыгать на колени.
Среди других обид еще одна!.. Король,
Должны вы выслушать, в чем скорбь моя и боль.
По Гревской площади я шел босой недавно,
И если пощажен, то пощажен бесславно.
Я вас благословил, но пребывал во сне:
Я не предчувствовал, что предстояло мне.
Под видом милости был срам мне уготован.
Вы не уважили ни старика седого,
Ни крови Пуатье, дворянской сотни лет.
А с Гревской площади я шел и дал обет
Пожертвовать собой для вашей славы честной.
Так бога я молил, незрячий, бессловесный.
И вот вы, Валуа, в тот день иль в ту же ночь
Склонили без стыда мою родную дочь,
Себя ни жалостью, ни грустью не тревожа,
В объятья подлые, на гибельное ложе.
Так обесчещена и растлена во тьме
Графиня де Брезе, Диана Пуатье.
В тот миг, когда я ждал судьбы моей и казни,
Дитя, ты мчалась в Лувр, чтоб слушать о соблазне.
И твой король забыл свой рыцарственный долг.
Зов правды для него давно уже умолк:
Он тешил только блажь свою недорогую.
Ужель я жизнь купил, твоим стыдом торгуя?
На Гревской площади палаческой рукой
Построенный помост был должен в час дневной
Стать плахой для отца; но в сумраке вечернем —
Увы! — взамен того он ложем стал дочерним.
Бог отомщающий, сказал ли слово ты,
Увидев эшафот средь этой суеты,
Средь этой роскоши, рожденной вашей властью,
Кичливой в милостях, но скрытной в любострастье?
Поступок дурен ваш, непоправим позор!
Пускай бы залили моею кровью двор!
Пускай бы, наконец, не по заслугам старым,
Отец наказан был бесчестящим ударом.
Но взяли вы дитя в обмен на старика,
И женщину в слезах, чей ужас и тоска
На все податливы, вы оскорбили подло!
Вы это сделали. За это счет я подал.
Границы прав своих перешагнули вы.
Дочь для меня, король, дороже головы.
О да! Я был прощен! Такая вещь сегодня
Зовется милостью. Зачем я бурю поднял?
Вы б лучше сделали, мою не тронув дочь,
Придя ко мне в тюрьму, хотя бы в ту же ночь.
Я закричал бы вам: «Не нужно мне пощады!
Но пожалейте вы мою семью и чадо!
Могила — не позор. И я готов к концу.
Снесите голову — не бейте по лицу!
Мой господин король, — так я вас звать обязан, —
Поверьте: дворянин-христианин наказан
И обезглавлен злей, когда теряет честь.
Король, ответьте мне, ведь в этом правда есть?»
Так я сказал бы вам. И в тот же вечер в церкви,
Лобзая седины и очи, что померкли,
Стояла бы она, не опустив лица,
И помолилась бы за честного отца.
Но я не требую от вас ее обратно:
Всегда прощаемся мы с честью безвозвратно.
Нежна ли к вам она или, дичась, дрожит —
И знать мне незачем. Меж нами стыд лежит.
Останьтесь с ней. А я — мне любо год за годом
Среди веселья вас смущать своим приходом.
Какой-нибудь отец, иль брат, или супруг
Отмстит вам и за нас — все может статься вдруг.
На каждом празднике я вам являться буду,
Чтобы сказать одно: вы поступили худо!
Так молча слушайте меня. И до конца,
Король, вам не поднять смятенного лица.
Вы, правда, можете меня молчать заставить —
В темницу ввергнуть вновь и завтра обезглавить.
Но не посмеете, боясь, что через день
Вот с этой головой в руках придет к вам тень!
Ом забывается! Он провинился тяжко!
Арестовать его!
Сир, болен старикашка!
Проклятье вам двоим!
Нет в этом торжества —
Спускать своих собак на раненого льва!
Но кто бы ни был ты, лакей с гадючьим жалом,
Высмеиватель злой моих отцовских жалоб, —
Будь проклят!
Я стою как равный вам. И честь
Мне ту же следует, что королю, принесть.
Отец — пред королем. Но старость стоит трона.
И на моем челе есть некая корона, —
Да не коснется взор нечистый ни один!
Блеск лилий Валуа темней моих седин.[49]
Сир, вы ограждены от всякого удара
Законом. За меня — отмщает божья кара!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ САЛЬТАБАДИЛЬ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Я проклят стариком!
Эй, сударь!
Ни гроша...
Мне милостыню? Фу!
Ухватка хороша.
Вы заблуждаетесь. Ношу я, сударь, шпагу.
Уж не воришка ли?
Не прибавляйте шагу.
Я часто наблюдал вас ночью. Вы должны
Быть верным сторожем у собственной жены.
Вот дьявол!
Никому до этого нет дела!
Но ваше благо нас чувствительно задело.
Что ж, познакомимся. Полезен буду впредь.
На вашу милую осмелился смотреть
Какой-то нежный хлыщ. А ревность зла...
И что же?
За небольшую мзду он будет уничтожен.
Отлично!
Из чего поймете вы, что я
Достоин вас вполне.
Еще бы!
Цель моя —
Вполне благая цель.
Вы человек полезный.
Хранитель чести дам и рыцарь их любезный.
А сколько стоил бы ваш нож из-за угла?
Смотря кого и как. Есть разные дела.
Вельможу знатного.
Вельможи носят шпаги.
Тут надо припасти уменья и отваги
И шкурой рисковать. На этого врага
Охота дорога.
Охота дорога!
Но разве мещанин так шею и подставит
Под всякий острый нож?
Нужда его заставит
В большой лишь крайности шалить так широко.
Дворянам, сударь мой, жизнь защищать легко.
Случается и так, что из-за крупных денег
Пролезет прямо в знать какой-нибудь мошенник,
Прибавив мне хлопот. Но эта дрянь жалка...
Мне платят и вперед, не пряча кошелька.
О, вы рискуете! К вам виселица близко!
Плати в полицию — вот и избегнешь риска.
Любого мог бы ты?
Вам бы ответил я...
Спаси нас бог, молчу... Щадим мы короля...
Как ты работаешь?
Готов на что угодно —
На улице любой иль дома.
Благородно!
Я шпагу острую всегда ношу с собой
И встречи жду во тьме.
А если дома бой?
Есть у меня сестра, занятная девчонка,
Плясунья ловкая, чье обращенье тонко, —
Сумеет всякого к нам на ночь привести.
Я понял.
Видите? Вам лучше не найти!
Мы скромно действуем — без шума, без торговли
И без помощников. Пошлите нас на ловлю!
Заметьте: сверх того, я не принадлежу
К ночным грабителям, приученным к ножу.
Пришлось бы нанимать штук десять из ватаги:
Их смелость коротка, короче всякой шпаги.
Мой проще инструмент.
Готов служить.
Ого!
Благодарю! Сейчас не надо ничего.
Досадно! Если вам понадобится, сударь, —
Обычно я брожу в пяти шагах отсюда;
Зовусь Сальтабадиль.
Цыган?
Скорее — грек.
Я имя запишу. Бесценный человек!
Не поминайте злом за то, что вам известно!
За что? У всякого свой заработок честный.
Чем по миру ходить и лодырничать, я,
Кормилец четырех детишек...
Чтоб семья
Была пристроена...
Пошли вам бог удачи.
Еще светло. Уйдем! Заметит он иначе.
Прощайте!
Ваш слуга повсюду и всегда!
Мы оба как птенцы из одного гнезда:
Язык мой ядовит — его клинок неистов.
Я продаю свой смех — он продает убийство.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Я проклят стариком. Пока он говорил
И называл меня лакеем, я дурил.
О, я был подлецом, смеялся... Но я очень
Словами старика остался озабочен.
Я проклят им!..
В руках природы и людей
Я становился все жесточе и подлей.
Вот ужас: быть шутом! Вот ужас: быть уродом!
Все та же мысль гнетет. Все та же — год за годом.
Уснешь ли крепким сном или не в силах спать, —
«Эй, шут, придворный шут!» — услышишь ты опять.
Ни жизни, ни страстей, ни ремесла, ни права, —
Смех, только смех один, как чумная отрава.
Солдатам, согнанным, как стадо, в их строю,
Что вместо знамени тряпицу чтут свою,
Любому нищему, что знает только голод,
Тунисскому рабу и каторжникам голым,
Всем людям на земле, мильонам тварей всех
Позволено рыдать, когда им гадок смех, —
А мне запрещено! И с этой мордой злобной
Я в теле скорчился, как в клетке неудобной.
Противен самому себе до тошноты,
Ревную к мощи их и к чарам красоты.
Пусть блеск вокруг меня, — тем более я мрачен.
И если, нелюдим, усталостью охвачен,
Хотя бы краткий срок хочу я отдохнуть,
С очей слезу смахнуть, горб со спины стряхнуть, —
Хозяин тут как тут. Весельем он увенчан;
Он — всемогущий бог, любимец многих женщин;
Забыл он, что есть смерть и что такое боль;
Доволен жизнию и сверх всего — король!
Пинком ноги он бьет несчастного паяца
И говорит, зевнув: «Заставь меня смеяться!»
Бедняк дворцовый шут! Ведь он — живая тварь,
И вот весь ад страстей, томивший душу встарь,
Свое злопамятство, и гордость небольшую,
И ужас, что хрипит в его груди, бушуя,
Весь этот вечный гнет, весь этот тайный зуд,
Все чувства черные, что грудь ему грызут, —
По знаку короля он вырывает с мясом,
Чтоб хохотал любой смешным его гримасам.
Вот мерзость! Встань, ложись, не помни ни черта, —
А нитка за ногу все дергает шута!
Все гонят и клянут, презренного ругая.
А вот и женщина — она полунагая;
Он жаждет с нею быть. Веселая краса
Берет его в постель и треплет, будто пса.
Так знайте, господа весельчаки вельможи, —
Я ненавижу вас. Меня вы, знаю, тоже.
Как заставляет шут расплачиваться вас!
Как на любой щипок ощерится тотчас!
Как демон, шепчется с хозяином советчик!
Едва возникшие карьеры — вроде свечек,
И только ты в когтях очутишься его, —
Вмиг оперения лишишься своего.
Вы сделали шута собакой. Жребий волчий —
В бокалы пьяные своей прибавить желчи,
И доброту изгнать, и сердце сжать в комок,
И этот острый ум, который мыслить мог,
Глушить в бубенчиках, и тайно пробираться
По вашим праздникам, как некий дух злорадства,
Со скуки разрушать чужую жизнь всегда.
И все тщеславье в том, что у других беда...
И всюду и всегда, куда ни кинет случай,
Носить ее в себе, мешая с жизнью жгучей,
И бережно хранить, и прятать ото всех,
И ярко наряжать в свой надоевший смех —
Старуху Ненависть!
Долой все, что томило!
Не стал ли я другим пред этой дверью милой?
Мир, из которого иду я, позабыт.
Пусть не проникнет в дом все, что меня томит.
Я проклят стариком!.. Зачем же мысль дурная
Все возвращается? Ее я прогоняю.
Все будет хорошо.
Иль я сошел с ума?
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Дочь!
Обними меня. Да, это ты сама —
Здесь, рядом! Пред тобой — все радость. Прочь унынье!
Дитя, я счастлив. Я дышу свободно ныне.
Милее с каждым днем... Тебе не скучно тут?
Пусть руки милые мне шею обовьют!
Как вы добры ко мне!
Не добротой — любовью
Я полон. Вот и все. Ты дочь моя по крови.
Не будь тебя со мной, как жил бы я тогда?
Но вы вздыхаете? Какая-то беда
Печалит вас, отец? Какая-то тревога?
И о семье своей я знаю так немного...
Нет у тебя семьи.
Но имя есть у вас?
Зачем оно тебе?
Соседи столько раз
В той местности, где я воспитывалась прежде,
Меня сироткою считали по одежде.
Да, лучше б я тебя оставил в том краю.
Но разве мог забыть про девочку свою?
Ты мне дороже всех, нужней всего живого...
Но если о себе не скажете ни слова...
Из дома — никуда?
Два месяца почти
А в церковь восемь раз всего пришлось пойти.
Так!
Хоть о матери скажите мне немножко!
Не вспоминай о ней, о нашем горе, крошка.
Не вспоминай о той, чей образ, как сквозь сон,
В тебе таинственно сегодня повторен.
Та женщина была на женщин не похожа.
В огромном мире, где душа убита ложью,
Она нашла меня и полюбила так
За то, что я урод, за то, что я бедняк.
И умерла. И смерть ее хранит навеки
Таинственный рассказ о нежности к калеке —
О дивной молнии, блеснувшей мне на миг,
О райском отблеске, что я в аду постиг.
Будь ей легка земля, пристанище всех смертных,
Лелей ее в своих объятьях милосердных!
Но ты осталась мне. О боже, счастлив я!
Отец, вы плачете? Иль вам не жаль меня?
Я ваших слез боюсь. Как сердце вдруг упало!
Мой смех увидевши, что б ты тогда сказала?
Что с вами? Вы в тоске? Откройте свой секрет.
Хотя бы имя мне свое скажите.
Нет.
Зачем оно тебе? Отец — и только. Слушай!
В других местах следят за мною злые души.
Я гадок одному иль проклят был другим...
Что в имени моем? Что сделаешь ты с ним?
Хочу хотя бы здесь, хочу с тобою рядом,
В глаза невинные впиваясь долгим взглядом,
Быть для тебя отцом, не более отца,
И, значит, честным быть и добрым до конца.
Отец мой!
Можно ли дороже быть и ближе?
Люблю тебя взамен всего, что ненавижу!
Сядь рядом, девочка. Ты об отце своем
Забудешь? Говори! И если мы вдвоем,
И если пальцами ты руку мне сжимаешь,
Каких же тайн моих еще не понимаешь?
Одно лишь счастие доступно для меня.
Есть у других друзья, есть братья, есть родня,
Есть верная жена, вассалы, важный предок,
Иль свита предков есть, и хор детей нередок.
Но у меня есть ты! Кто так богат другой?
Мое сокровище, мой ангел дорогой!
Тот верит в господа, — твоей душе я верю.
Тот молод и любим, он все откроет двери;
У тех есть гордость, блеск, здоровье и очаг,
Они добры, — мой свет в одних твоих очах.
Дитя мое! Мой мир! Все милое в отчизне!
Моя сестра и мать, невеста, сердце жизни!
Закон, вселенная, и вера, и страна,
Все это — ты одна, все — только ты одна!
Я всюду оскорблен и сгорбился покорно.
О, потерять тебя... Нет, этой мысли черной
Не в силах вынести и полсекунды я.
Так улыбнись. Мила улыбка мне твоя.
Похожа ты на мать. Была она красива.
Проводишь ты рукой по лбу неторопливо,
Как будто бы с очей смахнуть стремишься ты
Все, чем омрачена лазурь их чистоты.
Как будто ты с небес на землю прилетела, —
Вся светлая душа мне видима сквозь тело.
Но и закрыв глаза, я вижу — это ты.
Пусть превращусь в слепца — не страшно слепоты:
В последней темноте на дне души незрячей
Тебя, мой светлый день, я навсегда запрячу.
Я бы хотела вас счастливым сделать.
Как?
Я счастлив тем одним, что я с тобой, бедняк:
Довольно этого, чтоб сердце не слабело.
Как волосы темны! Была ты раньше белой.
Кто мне поверил бы...
Пред тем как тушат свет,
Нельзя ли посмотреть мне на Париж?
Нет, нет!
Не смей, дитя мое! По вечерам в Париже
Ведь не гуляла ты?
Нет, никогда.
Смотри же!
Ходила в церковь я.
Ее и там найдут;
Начнут преследовать; быть может, украдут
Дочь бедного шута. Бесчестье будет явным —
И только смех за ним...
Прошу тебя о главном —
Будь дома как в тюрьме. О, если б знала ты,
Как страшен наш Париж для женской чистоты,
Как здесь развратники шныряют, как опасны
Здесь люди знатные!
О боже, силой властной
Убереги ее, спаси ребенка ты
От бурь и непогод, что мнут твои цветы.
Храни и сон ее от помышлений грязных,
Пускай бедняк отец является в свой праздник
Лелеять тайное сокровище свое,
Любуясь розою и свежестью ее!
Не стану я просить у вас прогулок дальних.
О чем вы плачете?
Тут нету слез печальных, —
Я слишком хохотал в ту ночь.
Часы бегут.
Пора опомниться и снова лезть в хомут.
Прощай же!
Поскорей вернитесь!
Видишь, детка.
На службе сам себе принадлежу я редко. —
Эй, где вы, тетушка?
Что, сударь?
Ведь никто
Здесь не видал меня?
Все было заперто,
И так пустынно здесь.
Прощай же, дорогая!
И дверь на улицу закрыть я предлагаю.
Я знаю — в Сен-Жермен, от всех уединен,
Укромный домик есть. Нам подошел бы он.
Мне этот нравится. Я вижу угол сада
С балкона.
На балкон вам выходить не надо!
Шаги на улице?
По вечерам нельзя
Мне воздухом дышать?
Нет, нет! Везде глаза!
И лампу на окно не ставьте. Все опасно.
Да никакой сюда не сунется несчастный!
Держать нас взаперти и окружить стеной!
Но что же нам грозит?
Не мне — тебе одной.
Прощай же, доченька!
Как! Трибуле!
Тем лучше!
Есть дочь у Трибуле! Чертовски странный случай!
Когда ты в церковь шла, никто за вами в ночь
Не следовал сюда?
Ах, что вы!
Во всю мочь
Кричите в случае тревоги.
Ах, конечно!
А постучатся в дверь — не отворять беспечно!
Хотя бы сам король!
Особенно — король.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Мне очень совестно.
Откуда эта боль?
Малейших пустяков боится он, бедняжка!
Он плакал, уходя. Ему, как видно, тяжко.
Он добрый. Надо бы все рассказать ему
О том, как юноша за нами шел во тьму, —
Ты догадалась ведь? Тот самый, неизвестный.
Все рассказать? Зачем? Ему неинтересно, —
Ваш батюшка дикарь и несколько чудак.
Иль ненавидите вы кавалера так?
Я? Ненавижу? Нет! Наоборот! С той ночи,
Что нам он встретился и поглядел мне в очи,
Не в силах мысли я от юноши отвлечь.
Он мне мерещится; его я слышу речь;
Я вечно с ним; его воображаю рядом.
Как нежен он, как смел! С каким веселым взглядом!
Как гордо он прошел и поклонился мне!
Как был бы он хорош, представьте, на коне!
Блестящий кавалер!
В нем видно...
Превосходство.
В его больших глазах блистает благородство,
Великодушие...
И щедрость!
Смелый взгляд!
Он доблестен...
Он добр...
Он нежен...
Он крылат...
Красавчик!
Как он мил!
Он статен бесподобно!
А нос! Глаза! Лицо! Весь облик!
Как подробно!
Старуха по частям влюбляется в меня!
Мне этот разговор приятен.
Вижу я.
Ну, масла лей в огонь!
Он доблестный мужчина.
Он щедр. Он мил. Он добр.
Еще? Вот чертовщина!
Он знатен, кажется. Изящно он одет.
Блистает золото на кружевах манжет.
Нет, нет! Не надо мне твоих вельмож. Мне ближе
Неопытный школяр и новичок в Париже,
Хотя бы и бедняк.
Я об заклад побьюсь,
Что он простой школяр.
Вот так дурацкий вкус!
В мозгах у девочки все превратилось в кашу.
А этот юноша так любит милость вашу!
Наш молодец иссяк. Нет платы — нет похвал.
О, только бы скорей воскресный день настал!
Когда он далеко, что злей моей печали?
Я помню этот день: молитвы отзвучали,
Он подошел ко мне, — а сердце так стучит!
Я брежу день и ночь. Никто не облегчит
Разлуки медленной. И только верю страстно:
Мой образ перед ним проходит ежечасно.
Лишь я одна царю в его душе; и он
В другую женщину не может быть влюблен;
И без меня ему не мило все живое,
Ни отдых, ни игра...
Ручаюсь головою!
Кольцо за голову!
Как бы хотелось мне
Не в утренних мечтах, не в полуночном сне
Увидеть пред собой...
Сказать, смежая веки:
«Будь счастлив! Радуйся! Тебя... »
«...Люблю навеки!»
Признайся, милая! Откинь ненужный страх.
Как сладко прозвучит «люблю» в твоих устах!
Берарда, милая!
Зачем же ты из сада
Ушла?
Но мы вдвоем. Нам целый мир ограда!
Откуда, сударь, вы?
Из ада иль с небес, —
Архангел сверженный иль вознесенный бес, —
Я полюбил тебя.
О, пощадите, сударь!
Пока не видели, ступайте прочь отсюда!..
Уйти? Когда в руках любимую держу?
Ты мне принадлежишь! И я принадлежу
Тебе! Ведь ты сама...
Он все слыхал!
Конечно!
Столь дивный благовест я мог бы слушать вечно.
О, вы сказали все. Молю, ступайте прочь!
Уйдите!
Две судьбы соединила ночь.
То двойственной звезды лучи над небосводом,
И сердце девушки я разбудил приходом.
Я послан божеством, чтобы открыть любви
Твои уста, дитя, младые дни твои.
Вглядись же, милая! Над нами солнце блещет.
В нас пламя нежное ликует и трепещет.
Наследственную власть смерть унесет с собой,
Летучей славы гул умчит кровавый бой.
Быть притчей многих уст, владея полвселенной,
Стать императором... — нет, и величье тленно.
Но будет на земле рождаться вновь и вновь
Одно лишь прочное — и это есть любовь.
Бланш! Твой возлюбленный приносит счастье это.
Его, пугливая, ждала ты, как расцвета.
Жизнь — блещущий цветок; любовь — его пчела.
Голубка слабая в объятиях орла!
Мощь служит грации опорой безмятежной.
И вот твоя рука в моей забылась нежно.
Люби меня, люби!
Оставьте!
Наконец!
Она моя!
Скажи, что любишь!
Вот наглец!
Бланш, повтори опять!
Вам самому понятно,
Вы слышали.
Мой рай!
Я гибну безвозвратно!
О нет, я счастье дам тебе!
Вы мне чужой!
Как вас зовут?
Пора признаться, милый мой.
Ведь вы не дворянин, надеюсь, не вельможа?
Отец боится их.
Конечно, нет!
О боже!
Но кто?..
Гоше Майе — увы, школяр простой
И бедный.
Ловкий лжец!
Вот и ограда. Стой!
Как будто там шаги!
Там мой отец, наверно.
Ступайте же!
Уйти? А тот разлучник скверный
Избегнет рук моих?
Пусть выйдет он скорей
На набережную!
Уже расстаться с ней?
Разлюбишь ведь!
А вы?
Любить я вечно буду.
Нет, вы обманете. Мы поступили худо.
Последний поцелуй в прекрасные глаза!
Вот бурный молодец! Не поцелуй — гроза!
Уйди!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Гоше Майе! Навеки сердцу биться
При этом имени!
Вот и моя девица.
Посмотрим!
Поглядим твой выбор, трубадур
Мещанок городских и деревенских дур!
Ну, что вы скажете?
Признаюсь, что красотка!
Вот это грация! Стан из эфира соткан!
Но как! В любовницах у Трибуле она!
Притворщик!
Лучший приз — на долю горбуна!
Юпитер одобрял и не такую помесь.
Мы дело разберем, с ней ближе познакомясь.
Меж нами решено, что Трибуле мы мстим, —
Так как же пренебречь нам случаем таким?
Приставить лестницу и, долго не гадая,
Взобраться и украсть ее у негодяя —
И прямо в Лувр; а там красотка поутру
Его величеству придется по нутру.
Возложит на нее король благие руки.
Маро.
И дьявол их бери обоих на поруки!
Вот это сказано!
За дело, господа!
Опять я тут... Зачем вернулся я сюда?
Вы не находите, — блондинка иль брюнетка, —
Король по женщинам всегда стреляет метко?
А украдут его супружескую честь, —
Что скажет он на то?
Таинственная весть —
Проклятье старика! Или грозят мне беды?
Кто это?
Трибуле!
Достичь двойной победы!
Убьем шута!
О нет!
Ручаюсь за успех.
Над кем же завтра нам смеяться? Кончен смех!
Да, заколов шута, пересолим мы лихо.
Но он мешает здесь!
Прошу я слова. Тихо!
Сейчас улажу все.
Здесь люди говорят!
Эй, Трибуле!
Кто здесь?
Наш небольшой отряд.
Кто это?
Я, Маро.
Темно, как в печке. Вы ли?
Сам дьявол на небо свои чернила вылил.
Зачем вы здесь?
Пришли мы на охоту все —
Украсть для короля красавицу Косе.
Отлично!
Я ему переломаю кости!
Но как же к де Косе вы попадете в гости?
Давайте ключ.
Смотри: вот это ключ дверной.
Пощупай! Герб Косе тут выдавлен резной.
Три рыбьих плавника.
Я, видно, правда, олух!
Там особняк Косе.
Наш разговор недолог.
Крадете вы жену у толстяка? Я ваш!
Мы в масках.
Маску мне!
А что еще мне дашь?
Держи нам лестницу.
Гм! Никого не вижу.
Достаточно ли вас?
Темно во всем Париже!
Любой из вас кричи и топочи за двух!
Повязка хороша: он сразу слеп и глух.
Отец! На помощь! Ах! Отец! Ко мне!
Удача!
Устроили мне тут чистилище в придачу!
Пора бы кончить им!
А шутка-то горька!
Глаза завязаны!
Проклятье старика!
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ КОРОЛЬ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Дворяне.
Но как же кончится ночное приключенье?
Чтоб лопнул Трибуле от своего мученья,
Не чувствуя, что здесь красавица его!
Ищи любовницу, дурак! Но отчего
Ему и не узнать? Видали нас дорогой.
Все слуги будут врать. Приказано им строго —
Не видеть женщины, а про господ забыть.
Сумеет мой лакей любого с толку сбить;
Послал я хитреца. Войдет к шуту — и слугам
Расскажет, что видал, как увозили цугом
Девицу в Сен-Дени в ночной туманный час,
А девка будто бы кричала и дралась.
От Лувра в Сен-Дени он хорошо отброшен!
Повязкой на глазах надолго огорошен.
Я написал ему, так дурачка дразня:
«Твоя красавица со мной. Ищи меня!
Обшарь вселенную. Ручаюсь адским пеплом,
Мы с ней вне Франции».
И подписался?
«Беглым».
Вдогонку кинется!
Хотел бы я взглянуть!
Пусть отправляется в свой безнадежный путь,
Сжимая кулаки и злобно зубы стиснув.
Так мы расплатимся с обидой ненавистной!
Где? Там?
Любовница шута!
Ужель она?
Ого! Любовницу украсть у горбуна!
А может быть, жену?
Жену иль дочь! Прелестно!
Семейство у шута? Мне не было известно...
Угодно вам?
Весьма!
Красавица, для вас
Бояться и дрожать еще наступит час
Пред королем.
Король — тот юноша? О небо!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Бланш! Вы!
Гоше Майе!
Кем бы еще я ни был, —
Ошибка или нет, — я в упоенье вновь.
Моя красавица! Мой рай! Моя любовь!
Дай мне обнять тебя!
Нет, нет, король, оставьте!
Мне трудно говорить. Мне трудно верить правде.
Кто вы? Гоше Майе или король, увы, —
Но кем бы ни были, жалеть способны вы?
Способен ли жалеть? Боготворю безмерно,
Все, что сказал Гоше, я повторю наверно.
Любим тобой, люблю, — мы счастливы вдвоем.
Готов любить тебя и во дворце своем.
Ты думала, что я школяр иль прощелыга?
Но если жребий дал мне высшей власти иго,
Раз я рожден таким, — не станешь ты, дитя,
Бояться короля, мне за рожденье мстя.
Ведь я не виноват, что не хожу с котомкой!
О, если б умереть! Как он смеется громко!
Турнирам, праздникам, и танцам, и пирам,
Любовным радостям в лесу по вечерам,
Ста развлечениям, в полночи потаенным, —
Верь участи такой! Она дана влюбленным.
Мы два любовника, два друга, муж с женой.
Всем суждено стареть. По чести, жизнь — дурной
Обносок шелковый, потраченный с годами.
Блестит он кое-где любовью, как звездами.
Какой бы жалкой жизнь без блесточек была!
Я много размышлял про важные дела.
Вот мудрость: господа благодарить почаще,
Любить любимую и целоваться слаще!
О, где моя мечта? Совсем, совсем другой!
Ты, верно, думала — я на любовь тугой,
Угрюмый дурачок, что действует без пыла
И хочет, чтоб его без памяти любила
Любая женщина, — глупейший из шутов,
Лишь вздохи жалкие он испускать готов.
О, как несчастна я! Оставьте!
Знаешь, кто я?
Вся Франция — со мной. Я — весь народ. Я стою
Один — пятнадцати мильонов человек.
Все — наше. Все — для нас. Мы их король навек.
Мой суверенный блеск ужели ты осудишь?
Бланш! Если я король, ты королевой будешь!
Но есть у вас жена!
Ты глупенькая, да?
Жена любовницей бывает не всегда.
Любовницею стать? О стыд!
Как это гордо!
Отец — вот мой король. Мое решенье твердо!
Отец твой — мой горбун. Да, только и всего!
Мой шут! Мой Трибуле! Он создан для того,
Чтоб волю исполнять мою!
О боже правый!
Все вам принадлежит?
Не плачь! Рассудим здраво.
Ты так мне дорога! Дай руку.
Никогда!
Но любишь все-таки? Скажи еще раз «да»!
Нет, ни за что!
Тебя невольно я обидел.
О лучше б этих слез я никогда не видел!
Прелестные черты печалью омрачить!
Уж лучше умереть! Мне королем прослыть
Без чести рыцарской, без доблести и жара —
Вот это было бы заслуженною карой.
Заставить женщину так плакать — о позор!
Так, значит, все игра, что было до сих пор?
Скорей к отцу, чтоб жизнь его не стала адом!
Пустите же меня. Мое жилище — рядом
С особняком Косе. Известно вам оно...
Но кто вы? Не пойму я, кто вы! Все равно!..
Как унесли меня! Кричали как беспутно!
Все это, как во сне, я вспоминаю смутно.
Считала добрым вас...
Любила иль люблю,
Сама не разберусь... Как верить королю?
Я вам внушаю страх?
Оставьте!
В знак прощенья
Один лишь поцелуй!
Нет!
Что за отвращенье!
Не трогайте! Вот дверь...
Ключ от которой — тут.
Ей в спальне короля пощады не дадут!
Несчастное дитя!
Эй, граф!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Что за тревога?
Овечку жадный лев понес уже в берлогу.
Бедняга Трибуле!
Тсс! Вот он.
Тишина!
Не выдавать игры — и месть завершена.
Он может одного меня считать виновным —
Со мной он говорил.
Так будьте хладнокровным.
Здорово, Трибуле!.. Так вот что, господа:
Еще один куплет прибавим мы сюда.
Бурбон, Марсель увидя,[50]
Своим солдатам рек:
«О боже, кто к нам выйдет,
Лишь ступим за порог?»
То спуски, то подъемы:
Ах, горы не легки.
Дошли, но даже дома
Свистели в кулаки.
Прекрасно!
Где она?
Дошли, но даже дома
Свистели в кулаки.
Эй, браво, Трибуле!
Причастны и они! Все ясно!
На земле
Есть новости, дурак?
Смеется, как хоронит.
Есть новости, дурак?
В запасе ничего нет?
Коль скоро милостью хотите нас дарить,
Одно вы сможете — от скуки уморить.
Тут где-то спрятали... Спроси их только — встречу
Сейчас же смех.
Маро! Какой был скверный вечер!
Ты все же насморка не получил вчера?
Вчера?
Я очень рад. Чем кончилась игра?
Игра?
Ну да!
Всю ночь, без свеч и без пирушки,
Как некий праведник, храпел я на подушке
И встал здоров и свеж, едва взошла заря.
Ты, значит, дома был? Привиделось мне зря!
Он на моем платке разглядывает метку.
Нет, это не ее!
Спокойно!
Где же детка?
Над чем смеялись вы?
Вот, черт возьми, остряк!
Он всех нас рассмешил!
Что веселятся так?
Не смей невежливо смотреть! Тебе на плечи
Я брошу Трибуле и шею искалечу.
Еще не выходил король?
Конечно, нет.
И не стучал еще из спальни в кабинет?
Не разбуди его величества!
Послушай!
Сейчас наглец Маро нам сказкой тешил душу:
Три мужа, возвратясь, — откуда, знать нельзя,
Как он рассказывал, вы помните, друзья? —
Застали жен своих с другими...
Не найдя их!..
Заботится у нас мораль о негодяях!
Все жены неверны!
Эй, берегитесь!
Как?
Страшитесь, де Косе!
Чего?
Я вижу знак, —
Горит у вас на лбу. Подвиньтесь ближе к свету.
Но что же?
Узнаю, чем кончат сказку эту!
Га!
Вот он, господа! Вот любопытный зверь!
Он знатно разъярен и зарычал теперь.
Га!
Что вы, Водрагон?
Я послан госпожою,
Ее величеством. Есть у нее большое
Желанье с королем беседовать тотчас.
Король еще не встал.
Неверно! Среди вас
Он появлялся ведь?
Он на охоте.
Что вы!
Пажи не вызваны, борзые не готовы
На псарне.
Дьявол!
Речь моя вполне ясна:
Сегодня никого не примут.
Здесь она!
Там, с королем, она!
Сошел с ума несчастный!
Что я сказать хочу, всем вам должно быть ясно!
Вы скверно сделали, сказав мне: прочь, дурак!
Вы все, Косе и Пьен, весь сатанинский мрак,
Брион, Монморанси, сознайтесь: не вчера ли
Из дома моего вы женщину украли?
И Пардальян и вы там были. И сейчас
Вы прячете ее здесь, в Лувре. Знаю вас!
Его любовница! Звезда среди красавиц
Или уродина.
Там дочь моя, мерзавец!
Дочь!
Это дочь моя! Посмейтесь, господа!
Что ж онемели вы? Странна моя беда?
Был шут — и вдруг отец! И дочерью гордится!
У волка дикого волчонок ведь родится.
И у меня могла родиться дочь. Ну что ж!
Вам шутка нравилась. Конец ее хорош.
Эй вы, отдайте дочь! Пускай себе бормочут,
Пусть шепчут на ухо об этом иль хохочут.
А мне плевать на вас. Вы победили, мстя.
Эй вы, придворные! Отдать мое дитя!
Ведь там она!
Сошел с ума и лезет драться.
Придворные льстецы! Орда лакеев! Братство
Бандитов! Все они украли дочь мою.
Что женщина для них? О, я их узнаю!
Но, к счастью, наш король такой увенчан грязью,
Что жены всех вельмож во всем разнообразье
Ему принадлежат. Девичья честь — ничто!
Столь глупой роскоши не признает никто.
Любая женщина — угодье, вид оброка,
Что королю мужья выплачивают к сроку,
Источник милости, — не очень ясно, чьей, —
И путь разбогатеть в любую из ночей
И в люди вылезти, достоинством торгуя!
Найдется хоть один, кто бы сказал, что лгу я?
Все правда, господа! В беспутном дележе
Готовы вы продать — иль продали уже —
За титул, за кусок, за дрянь любого рода
Ты — мать,
а ты — жену,
а ты — сестру бы продал!
Бурбон, Марсель увидя,
Своим солдатам рек:
«О боже, кто к нам выйдет... »
Кто выйдет, Обюссон, не знаю, — но вобью
Я в горло твой стакан и песенку твою!
Вельможи, герцоги, чей старый титул громок, —
О стыд!.. Вермандуа, династии потомок;
Брион, чьи прадеды миланский знатный род;
Де Горд и Пардальян, которых чтит народ;
Монморанси — вы все, всей знати средоточье,
Вы дочь у бедняка украли этой ночью!
Но не пристали вам, сынам таких родов,
Презренные сердца под вывеской гербов.
Иль вы не рыцари? Иль мать вас не рожала?
Иль с конюхом она в постели полежала?
Ответьте, выродки!
Эй, шут!
Где серебро?
Король ведь заплатил вам за мое добро?
Почем на каждого?
Все вместе с ней теряю!
А если б захотел?.. Она дороже рая.
Он заплатить бы рад!
Или хозяин ваш
Воображает, что возьму я, что ни дашь?
Он в силах титулом покрыть мое уродство?
Или убрать мой горб, даря мне благородство?
Смерть! Он купил меня живьем! Его дела
Жестоки и низки. Его игра подла.
Убийцы, рыцари больших дорог, сеньоры,
Мучители детей и женской чести воры!
Где дочь моя? Она нужна мне! Я хочу
Знать наконец, когда ребенка получу!
Смотрите — вот рука: она не знаменита,
Орудье бедняка... мозолями покрыта...
И вот вам кажется, что безоружна месть?
Нет шпаги у меня — но когти все же есть!
Я ждал достаточно. Всему есть мера, право!
Откройте эту дверь! Сейчас же!
Всей оравой —
На одного меня!
Я плачу наконец!
Маро, ты разыграл меня. Ты молодец!
Есть у тебя душа, живое дарованье,
И сердце бедняка есть под ливрейной рванью...
Где спрятали ее? Что с нею? Как узнать?
Она ведь тут? Скажи! Нас окружает знать,
Но побеседуем по-братски — это можно.
Ведь ты же умница средь челяди вельможной!
Маро! Добряк Маро! Но ты молчишь!
И вы
Простите мне за все! Я ползаю, увы!
Я болен, я устал. Молю, имейте жалость!
Бывало, я острил. Была обидна шалость.
Но если б знали вы, какая боль в спине!
Как скрючен я горбом! Но это в стороне...
Плохие дни у всех бывают, — а уродам
Они простительны. Служил я год за годом.
Я шут заслуженный. Прошу я, наконец,
Пощады. Вам нельзя ломать свой бубенец!
Над глупым Трибуле смеялись вы так часто.
Мне нечего сказать и больше нечем хвастать.
Отдайте, господа, сокровище мое!
Тут, в спальне короля, вы заперли ее.
Где девочка моя? Пощады! Ваша милость!
Мне делать нечего, когда не сохранилась
Она, мое дитя. Судьба моя горька.
Все разом отнято сейчас у старика.
Смеются иль молчат! И это все? О боже!
Вам весело смотреть, как с содранною кожей
Оплакивает шут погубленную дочь,
Как рвет он волосы, что поседели в ночь!
Отец!
О, вот она! Вот счастие! Вот горе!
Вот девочка моя! Мое семейство в сборе.
Столь невиновная в несчастии сама!
Не правда ль, господа, легко сойти с ума?
Простите, что в слезах впервые к вам я выйду.
И с этой девочкой, такою кроткой с виду,
Что стоит посмотреть — и лучше станешь сам,
Я волю дать готов своим смешным слезам.
Не бойся ничего! Ведь это чья-то шутка.
Смеются — и пускай! Конечно, было жутко!
Они добры, честны. Раз я люблю тебя, —
Дадут нам жить вдвоем, спокойно и любя.
Ведь так?
Но ты со мной! Какое счастье снова!
О, я готов забыть все, что случилось злого,
Недавно плакавший теперь захохотал,
И потерявший все еще богаче стал.
Ты плачешь, — но о чем?
Кто эту тяжесть снимет?
Стыд!
Что сказала ты?
О нет, не перед ними!
Вам одному.
Ага! Насильник! И ее!
Останемся вдвоем!
Ступайте вон, зверье!
И ежели король сюда войдет иль даже
Пройдет поблизости...
Вы, кажется, из стражи?
Скажите, чтоб не смел входить! Еще я здесь!
Вот полоумный шут! Смотри, какая спесь!
Младенцам и шутам не возражать пристойно,
Но надо их стеречь!
Поговорим спокойно.
Теперь скажи мне все.
Вы слышали? Назад!
Им все позволено! Шуты еще грозят!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Ну, говори теперь.
Должна я, очевидно,
Вам рассказать, как в дом пробрался он... Мне стыдно!
Уже давно... Хочу начать издалека...
Меня преследовал... Нет, память не легка...
Он молча шел за мной... Нет, надо вам заметить,
Что в церкви суждено его мне было встретить.
Да! Короля!
Мой стул он тронул и ко мне
Слегка приблизился в церковной тишине...
Вчера он к нам пришел, сумел проникнуть сразу...
Избавлю я тебя от тяжкого рассказа.
Все уж отгадано!
О горе! Боже мой!
Посмел он заклеймить чело твое чумой!
Дыханьем осквернил тобою полный воздух
И грубо разорвал венец твой в юных звездах!
Мое убежище, где я — слуга ничей;
Заря, будившая меня от всех ночей;
Душа моей души, что мне добро внушала
И на бесчестие благой покров кидала;
Приют, что я нашел, отверженный для всех;
Небесный ангел мой, крепчайший мой доспех —
Погибла, брошена в болоте непролазном.
Разбит святой венец, что я считал алмазным.
Несчастье роковой удар мне нанесло.
Что делать при дворе, где торжествует зло,
Где я всегда встречал одно искусство блуда,
Да наглость пьяную, да морду лизоблюда?
Ведь раньше только ты, невинная краса,
Могла порадовать еще мои глаза!
Да, я послушен был, я принял эту участь,
Всей этой гнусностью по долгу службы мучась.
Пусть чванство я встречал в развратнике любом,
Слыхал кичливый смех над горем, над горбом, —
Я жребием моим, что со стыдом был смешан,
Вполне доволен был: я ею был утешен.
Сам падая, хотел ее поднять — и вот,
Алтарь воздвигнул там, где строят эшафот.
Но мой алтарь разбит! Ты не напрасно плачешь
И личико свое в смятенье горьком прячешь.
Плачь больше, плачь еще! Часть горя иногда
От слез девических проходит без следа.
И если можешь ты, отдай отцу все горе!
Вот только сделаю, что следует, — и вскоре
Покинем мы Париж. О, только б ускользнуть!
В один короткий день так изменить свой путь!
Проклятье! Кто бы мог мне предсказать недавно,
Что этот подлый двор, беспутный и бесславный,
Способный девушку бесчестно растоптать,
Бегущий от всего, в чем божья благодать,
Неслыханно легко творящий безобразья
И запятнавший все своей кровавой грязью, —
Что он дойдет еще до мерзости такой
И загрязнит тебя холодною рукой!
А ты, король Франциск!.. Прошу я ныне бога,
Чтоб оступился ты! Крута твоя дорога!
Чтоб он открыл твой склеп, да рухнешь ты туда!
Не слушай, господи! Люблю его всегда!
Эй, Моншеню, поднять решетку. Гость объявлен:
Сейчас в Бастилию де Сен-Валье отправлен.
Обиду я нанес особе короля,
Свое отчаянье хоть этим утоля.
Но, прокляв короля, не услыхал ответа.
Ни молнии с небес, ни друга в мире нету.
Он будет жить. Не жду я вести дорогой.
Граф, ошибаетесь. За вас отмстит другой.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ БЛАНШ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Его ты любишь?
Да.
Я думал — подожду,
И выветрится страсть, рожденная в бреду...
Люблю.
Вот женская причуда! Если можно,
Хоть объясни, за что.
Не знаю.
Это ложно
И дико!
Никогда! Один я знаю суд,
И этот суд — любовь. Пускай мне жизнь спасут,
Пускай любой другой к моим ногам положит
Богатство, почести и славу, — не поможет:
Я сердца не отдам. А он? Пускай ему
Я злом обязана, — иного не приму
Я жребия. Того, что было, не забуду,
И если жизнь мою отдать должна я буду
За вас двоих — врага и друга моего, —
Отец, как и за вас, умру я за него.
Прощаю, девочка.
Меня он любит тоже.
Он?.. Дурочка!
Да, да! Клялся он славой божьей.
К тому же он красив, и смелый разговор
Так за сердце берет, и этот пылкий взор
Для каждой женщины так нежен и прелестен!
Король блистательный и храбрый!
Он бесчестен!
Но не похвалится, — как ни внушай вам страсть, —
Что безнаказанно мог жизнь мою украсть!
Но вами он прощен!
Простил я святотатца?
Он должен в западню еще у нас попасться.
Час пробил!
Месяц уж, как я горю в огне...
Он прежде был вам мил.
Да, так казалось мне.
Отмщу я за тебя!
Отец, прошу пощады!
Почувствуешь ли ты хоть легкую досаду,
Узнав, что он солгал?
Не верю. Нет в нем лжи.
Когда увидишь все глазами, — о, скажи,
Не перестанешь ты его любить напрасно?
Не знаю. Он клялся. Меня он любит страстно —
Так он сказал вчера.
Когда же?
Вечерком.
Смотри же! Из двоих тебе один знаком.
Но там один!
Смотри!
Отец, куда мне скрыться?
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Две вещи!
Чем служить?
Стаканом и сестрицей.
Вот он каков, король по милости небес!
В лихое логово, рискуя всем, залез.
От скверного вина ему да будет скверно;
Да напоит его богиня сей таверны!
Красотки лицемерят,
Безумен, кто им верит.
Измены их легки,
Как в мае ветерки.
Приятель, пояс свой до блеска доведи
На улице. Ступай и больше не входи.
Понятно.
Как решим? Он в доме. Нож наточен.
Чтоб умер или жил?
Не удаляйся очень.
Ни-ни!
Я только что хотел обнять тебя —
И стала драться ты. «Ни-ни» звучит любя.
«Ни-ни» — большой успех. Поговорим о деле.
Не убегай. Смотри — прошла уже неделя,
Как в ту харчевенку я с Трибуле пришел
И черноглазую цыганку там нашел.
Неделю, девочка, тебя я обожаю —
Тебя одну.
Хо-хо! Вот черт! Воображаю!
О двадцати других забыл ты, молодец!
Я был несчастием для двадцати сердец.
Я был чудовищем.
Хвастун!
Поверь, как другу.
Но вот ты привела меня в свою лачугу,
В поганый свой шинок, где скверная еда
И скверное вино и где твой брат-балда, —
Наверно, страшный плут (на то, ей-ей, похоже), —
Свою противную показывает рожу.
Пускай! Я эту ночь здесь проведу с тобой.
Наверно не уйдешь!
Оставьте!
Вот так бой!
Веди себя умней!
Скажу умно и кратко:
Люби любимую и с ней целуйся сладко.
Так проповедовал покойник Соломон.
Ты не в проповедях, скорей в шинке умен.
Послушай!
Завтра!
Стол я опрокину, девка, —
Посмей лишь повторить! Несносная издевка!
Про «завтра» говорить красотки не должны!
Изволь! Помиримся.
Как пальчики нежны!
Не ласками других я ныне озабочен.
Нет ласки для меня нежней твоих пощечин.
Смеетесь!
Что за вздор!
Я безобразна.
Нет!
Сама должна ты знать, как сладок твой расцвет.
Я весь в огне! Иль ты не знаешь, как мгновенно
В девчонку врежется такой, как я, военный?
Уж если к женщине склоняет взоры он,
То сразу треск и жар — и весь испепелен!
Вы в книжке это все, наверно, прочитали.
Возможно!
Поцелуй!
Вы сразу пьяным стали!
От страсти!
Подняли меня вы на смех, да?
Приятный весельчак, повеса!
Никогда!
Ну, хватит!
Мы с тобой поженимся.
Магелона.
Дай слово!
Красотка! Милая! Как разговор твой ловок!
Что скажешь ты теперь о мщении, дитя?
Неблагодарный лжец! О боже, так шутя
Он предает меня! Как бьется сердце! Значит,
Нет у него души. Он ей переиначит
Те самые слова, что мне шептал в ночи.
И эта наглая с ним будет...
Помолчи!
Не плачь и предоставь мне действовать.
Все будет
По-вашему.
Идет!
Пускай нас бог рассудит!
Что вы задумали?
Готова западня.
Но не расспрашивай — задушит гнев меня.
Ступай домой. Возьми побольше денег прежде —
И прямо на коня. Скачи в мужской одежде,
Не останавливаясь, до Эврё. Надень
Ботфорты, шляпу, плащ. Приеду через день.
Все платье собрано в том сундуке, что рядом
С портретом матери, — тебе искать не надо;
И конь твой под седлом. Исполни мой приказ.
Случиться страшное должно здесь через час.
Смотри же, Бланш! Назад не возвращайся! Помни!
Ступай.
А вы, отец?
Нельзя вернуться в дом мне.
Мне страшно!
Встретимся мы скоро!
Не грусти.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Вот десять. Я вперед плачу из двадцати.
Он здесь останется всю ночь?
Какие тучи!
Конечно, Лувр ему давно уже наскучил.
И часу не пройдет, польет как из ведра.
Задержат молодца и ливень и сестра.
Я к полночи вернусь.
Что вам мешаться в дело?
Я справлюсь с ним один и брошу в Сену тело.
Нет, нет! Я брошу сам.
Извольте. Через час
Зашью его в мешок и притащу для вас.
Возьми. И столько же за мной по обещанью.
Как имя молодца, скажите на прощанье!
Ах, имя? Хочешь знать как будто и меня?
Он — Смертный грех, я — Казнь: вот наши имена.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Идет гроза. Париж весь под свинцовой тучей.
Не видно ни души на берегу. Тем лучше!
А если рассудить по чести эту вещь, —
Черт бы их взял! Не то вид горбуна зловещ,
Не то мне самому все что-то тут неловко.
Послушай, милая!
Постойте!
Вот чертовка!
Как от апрельской почки,
Пахнёт из винной бочки.
Как плечи хороши! Как линии нежны!
Так анатомию все изучать должны!
Как сделал бог тебя! Какою меркой меря,
Он сердце турка дал тебе, моей Венере?
Тру-ля-ля-ля!
Постой! Вот брат мой!
К черту брата!
Гром прогремел.
Сейчас польет, как из ушата.
Пускай гроза и дождь! Угодно мне провесть
Ночь эту у тебя.
Так хочет ваша честь?
Замашки короля!.. Подымется тревога,
Начнет искать семья.
Родни у нас немного.
Нет даже бабушки.
Тем лучше!
Можешь лечь
В конюшне, на дворе иль к дьяволу на печь.
Благодарю.
Уйди!
Уйти в ненастье это?
В такую ночь за дверь не выгнать и поэта!
Пускай останется. Уже задаток есть, —
И в полночь столько же.
Для нас большая честь.
Я предоставлю вам до утра помещенье.
В июле здесь жара. Наверно, в возмещенье
Так сыро в ноябре.
Угодно ли взглянуть?
Посмотрим!
Бедненький!..
Вот темень! Ну и жуть!
Вот вам кровать, и стул, и стол, коли угодно.
А сколько ног всего? Три... девять... Превосходно!
И утварь, кажется, в сражении была
Вся искалечена?
Ни ставен, ни стекла,
И спишь ты на ветру! Как обходиться с ветром,
Хотя и вежливым, но все же слишком щедрым?
Прощай.
Храни вас бог.
Один, черт побери!
Иль в ожиданье благ поспать мне до зари?
Но эта девушка свежа, ловка, занятна.
Он двери, кажется, не запер?.. Что ж, приятно
И славно!
Спустя мгновение видно, что он крепко спит.
Миленький какой!
Еще бы нет!
И цену я набил до двадцати монет!
До скольких?
Двадцати!
Он стоит больше.
Дура!
Но подымись, взгляни — не защитит ли шкуру
Он шпагой?
Бедненький!
Красавчик крепко спит.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Случится страшное! Все в голове горит.
Он должен ночь пробыть в такой лачуге низкой.
Уже мне кажется, что миг последний близко.
Отец, прости меня. Тебя тут нет сейчас.
Я слова не сдержу, забуду твой приказ.
Я снова здесь, одна.
Но что ж это такое?
Чем это кончится?.. Давно ли я в покое
Жила, невинная, в глуши, среди цветов,
Не зная горестей, не видя страшных снов —
И ввергнута сейчас в такую тьму и горе!
Ни чести, ни добра. Все сметено в позоре.
Иль правда, что сердцам, сгорающим в любви,
Любовь дарит одни развалины свои,
И от всего костра горсть пепла остается?
Он разлюбил меня!
И этот гром, сдается,
Со мной беседует и хочет мне помочь
Додумать мысль мою. Как страшно в эту ночь!
Но женщину в тоске ничто не остановит.
Нет страха у меня!
О, что-то здесь готовят?
Я мешкаю и жду. И сердце бьется так!
К убийству, может быть, давно уж дали знак!
Ну и погодка!
Брр! Сейчас и в небе, значит,
Один ругается, другой горюет, плачет.
А вдруг отец меня увидит здесь одну?
Брат!
Что-то говорят!
Братишка, слышишь?
Ну?
О чем я думаю, не знаешь?
Нет.
Загадка!
Про черта!
Кавалер, который спит так сладко,
Красив, как Аполлон, и вежлив, на мой вкус,
Влюблен в меня. Он спит, как маленький Исус.
Не убивай его!
О боже!
Сшей хороший
Мешок.
Зачем тебе?
Когда я огорошу
Красавца твоего, кому он там ни люб,
Мы с этим камешком пихнем сюда и труп
Но...
Не мешайся же в мои дела, девица!
Как!..
Если слушать всех, что делал бы убийца?
Заштопай эту рвань.
Они сестра и брат!
Мне кажется, что я подслушиваю ад.
Поговорим.
Давай.
Есть у тебя хоть злоба
Против него?
Зачем? Мы носим шпагу оба.
Такие господа милы мне с давних лет.
Красавцу этому на свете равных нет.
А твой горбун — кривой, как буква «эс».
Ну хватит!
Красавец иль горбун — неважно. Кто-то платит;
И за убийство он мне заплатил вперед,
И столько же потом, когда юнец умрет.
Все ясно; кончим спор.
Горбатый твой заказчик
Еще придет сюда — вот и сыграет в ящик,
И кончено.
Отец!
Так, значит, уговор?
Эй, с кем ты говоришь? Я не бандит, не вор!
Убить заказчика, убить за ту же цену?
Тогда пихни в мешок бревно или полено, —
Все в темноте сойдет за мертвого.
Смешно!
Он примет, думаешь, за мертвеца бревно —
Сухое, твердое, корявое, кривое —
Обрубок дерева?
Как дико ветер воет!
Пощады!
Пой еще!
Ты добрый!
Ерунда!
Он должен умереть — и баста!
Никогда!
Я разбужу его!
Вот доброе созданье!
А десять золотых?
Ах, да!
Так до свиданья!
Будь милой, не мешай!
Нет! Я его спасу!
Так! Но старик придет в двенадцатом часу!
Пускай любая тварь, кому там ни случится, —
Бродяга, нищий ли к нам в двери постучится, —
Открою и убью и вместо твоего
Подкину горбуну. Я больше ничего
Не в силах выдумать. Да, горбуну в угоду
Убью прохожего, — пускай швыряет в воду!
Вот все, что для тебя могу я сделать.
Так!
Но, думаешь, придет в такую ночь простак?
Другого средства нет!
В такую пору ночи?
Ты искушаешь, бог? Моей ты смерти хочешь?
Непоправимый шаг должна я совершить?
Я молода еще. О боже, дай мне жить!
Не торопи меня!
Когда в такую пору
Гость постучится к нам, руками сдвину гору!
А нету никого — погибнет милый твой.
Позвать дозор? Но спит дозор сторожевой,
А этот человек отца бы страже выдал!
Нет, смерти не хочу. Не дам отца в обиду.
Забочусь я о нем, должна хранить его...
Так рано умереть, в шестнадцать лет всего!
Холодный, скользкий нож в груди моей — и рана!
О!
Бьет без четверти двенадцать. Как ни рано,
Но, видно, некому к нам постучаться в дверь.
Не слышно ничего? Постой еще! Проверь!
Итак, пора кончать, как я соображаю.
Брат, подожди еще!
Ты плачешь — ты, чужая, —
А я здесь мешкаю и не хочу помочь!
Он разлюбил — конец! Все остальное прочь!
Смерть за него — пускай!
И все-таки — так больно!
Ждать больше нечего. Пусти меня. Довольно!
О, только бы узнать, ударит он куда!
О, только б не страдать! А если — вот беда —
В лицо! О господи!..
Кого, скажи толково,
Ждать мне взамен его? Нет дурака такого!
Мне холодно!
Иду!
Смерть — под таким дождем!
То дождь стучит в окно. Чего мы ждем?
Не может быть!
Эй, кто там?
Бедный малый!
Ночлега до зари!
Подрыхнет он немало!
Ночь будет хороша.
Откройте!
Стой пока!
И отыщи мне нож, чтоб наточить слегка!
Натачивают нож — над ним склонились оба!
Стучится прямо в гроб...
Дрожу я от озноба!
Так, значит, я умру?
Бог, я к тебе иду.
Прощаю тем двоим. Прощаю их вражду.
Отец и ты, господь, простите злое дело
И мне и королю, кого я пожалела;
Простите демону проклятому тому,
Который, вынув нож, надеется на тьму.
Неблагодарному я жизнь мою вручаю.
Пусть, радуясь, любя, забыв меня, скучая,
Живет он много лет и будет счастлив впредь —
Тот, для кого должна сейчас я умереть.
Убийца мой готов.
Нетерпелив, однако!
Готово. Встань сюда и дожидайся знака.
Как ясно слышу все!
Затвор уже сняла.
Открой.
Входите же.
Добро под видом зла!
Ну что ж вы медлите?
Сестра — на помощь брату...
Отец, прости меня! Забудь свою утрату!
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ ТРИБУЛЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Вот и возмездие! Час пробил! Наконец-то!
Я целый месяц жду, выискиваю средства.
Я прячу замысел под маской шутовской,
Смеюсь, снедаемый невидимой тоской.
Вот дверь... Почти держать в руках, почти касаться!
Отсюда вынесут мне тело, может статься.
Час не настал еще. Но я пришел сюда —
Хоть погляжу на дверь, она ли это... Да!
Конечно, это здесь.
Вот тайна тьмы гнетущей!
Убийство на земле! Гроза в небесной туче!
Как я велик сейчас! Гнев силою огня
В подобье божества преобразил меня.
Какого короля я умерщвляю! Войны
И мир земных держав — в его руке спокойной.
Легла вселенная на эти рамена.
Умри он — и пойдет шататься вся страна!
Я выну гвоздь один, нарушу равновесье,
Толкну его слегка — и города и веси
Придут в движение, начнет Европа вся
Искать опоры вновь, на волоске вися.
И если бы господь спросил сегодня землю:
«Земля! Какой вулкан я на тебя подъемлю?
Кто вздыбит христиан, смутит магометан?
Кто? Папа, Дориа, Карл Пятый иль султан,[51]
Сам Цезарь иль Христос, апостол или воин,
Какой кулак, земля, трясти тебя достоин?
Кто в смутах племена смешает на земле?» —
И в ужасе земля ответит: «Трибуле!»
Кичись же, скоморох! Любуйся тем, что поднял.
Ты мщением своим качаешь мир сегодня!
Бьет полночь!
Кто там?
Я.
Так ждите у дверей.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Ух, тяжко! Шаг еще! Возьмите поскорей.
Ваш человек в мешке.
Посмотрим. Посвети-ка!
Как бы не так!
Чего боишься ты? Все тихо.
А вдруг ночной дозор, черт побери, стрелки?
Тут не до факелов! Шуметь нам не с руки.
Платите!
Ненависть стать счастьем захотела!
Хотите, помогу швырнуть вам в Сену тело?
Сам справлюсь.
А вдвоем скорее бы сошло.
Предать врага земле всегда не тяжело.
Я бы сказал — реке!.. Весьма доволен сделкой.
Хозяин, не сюда! На этом месте мелко.
Орудуйте скорей. Там глубже. В добрый час?
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Добыча! Вот он! Мертв! Взглянуть в последний раз?
Не стоит. И в мешке я вижу, что похоже!
Вот шпоры острые царапают рогожу.
Конечно, он!
Теперь смотри на нас, земля!
Вот это — шут, а здесь — останки короля!
Какого! Первого среди владык вселенной!
Вот я топчу его. И он проглочен Сеной,
Как склепом родовым. А саван — чем же плох?
Кто это совершил?
Я, бедный скоморох!
Но как опомниться, как торжество измерить?
Народы на заре откажутся поверить!
Что скажет завтра мир? Что скажет род людской?
Как будет потрясен развязкою такой!
Так кем же он смещен, какой судьбою злейшей —
Его величество, кумир наш августейший,
Принц Валуа, герой, чья грудь в литой броне,
Он, Карла Пятого соперник на коне?
Пред ликом вечности — удачник войн бывалых,
Чья поступь древних стен твердыни колебала!
Он, бившийся всю ночь при Мариньяно,[52] он,
За батальоном в бой бросавший батальон,
Когда же день настал, — да ведомо потомкам, —
Не шпагой дравшийся, а лишь ее обломком, —
Чьим подвигом была вселенная горда,
Король, кумир — и вдруг исчезнет без следа!
Во всем величии, средь челяди придворной,
Блистательный монарх вдруг выкраден проворно,
Так точно, как крадут у матерей ребят, —
Никто не знает кем, под громовой раскат!
Весь этот двор и блеск вдруг обернулись дымом!
Король, что поутру казался невредимым,
Исчез, рассыпался в воздушной пустоте,
Зажегся и потух, как молнии вон те!
Мы завтра, может быть, свидетелями будем,
Как, бочки золота показывая людям,
Глашатай заорет прохожим на пути:
«Пропал у нас король! Где короля найти?»
Вот чудеса!
А ты, дитя мое, бедняжка,
Отомщена теперь, — и он наказан тяжко!
Нужна мне кровь была, — за несколько монет
Купил ее!
Подлец! Ты слышишь или нет?
Дороже дочь моя всех королевских тронов!
Жила ведь, никого и пальчиком не тронув,
Ты взял ее, украл и через час вернул
Мне обесчещенной, и стыд ее согнул.
Ну что же, слышишь ты, — ведь это, правда, странно, —
Ты слышишь, я смеюсь, отмстивший невозбранно!
Да, да! Забывчивым я притворился так,
Чтоб усыпить тебя. И ты считал, простак,
Что гнев отца беззуб, что все легко и просто?
О, в схватке начатой мне не хватало роста!
Я слаб, а ты силен. Но слабый верх возьмет:
Кто ползал пред тобой — тот грудь твою грызет!
Ты мой!
Ты слышишь ли, ты, дворянин от века?
Я шут, я твой дурак, частица человека,
Почти животное! Ты звал меня, как пса!
Когда желанье мстить откроет нам глаза
И сонные сердца любая малость ранит, —
Кто хил — тот вырастет, кто низок — тот воспрянет!
И ненависти, раб, не бойся и не прячь!
Расти из кошки тигр! И из шута — палач!
А если бы еще он слышал, как я дерзок, —
Он, не могущий встать!
Ты слышишь? Ты мне мерзок!
Иди на дно реки, кончай младые дни.
Быть может, приплывешь в аббатство Сен-Дени!
Прощай, король Франциск!
Плыви!
Красотки лицемерят,
Безумен, кто им верит!
Что слышу я?
Иль смутный гул ночной так обманул меня?
Красотки лицемерят,
Безумен, кто им верит!
Проклятье! Горе мне! В моем мешке — не он!
Он спасся и бежал! Он кем-то подменен!
Ах, черт! Обманут я!
Бандит!
Окно высоко!
Кого же он взамен сюда впихнул жестоко?
Кто жертва бедная?
Да, здесь лежит мертвец!
Не вижу! Ночь темна, и небо — как свинец.
Нет света! Весь Париж — как кладбище ночное.
Дождемся молнии.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Дитя мое родное!
Дочь! Небо и земля! Здесь дочь моя! Она!
О боже! Вся рука в крови обагрена!
Я гибну! Дочь моя! Нет, это призрак ложный!
Нет, это все обман! Нет, это невозможно!
Она спешит в Эврё. Она уже в пути.
О боже, это сон! Ты мог ее спасти!
Крылами осени ее головку, боже!
Нет, это не она!..
Она! В гнилой рогоже!
Она! Дитя мое! Ответь мне только, дочь!
Тебя убили? Да? Ответь! Сегодня в ночь?
И никого вокруг! На всей земле мы двое!
Дочь! Говори, ответь! Дитя мое живое!
Кто звал меня?
Жива, вздохнула, поднялась!
И сердце вновь стучит! И не закрыла глаз!
Где я?
Дитя мое! Любовь моя! Бедняжка!
Узнала? Слышишь ли? Ответь!
Отец! Мне тяжко...
Вот дьявольская тьма... Что сделали с тобой?
Мне страшно, что тебе я причиняю боль...
Не видно ничего! Ты ранена, родная?
Приподымись же!
Нож задел — я это знаю —
Мне сердце...
Кто удар нанес из-за угла?
Я гибну... я сама... тогда вам солгала —
Любила слишком... вот... и умираю...
Кара,
Придуманная мной! От моего удара...
Но как же?.. Где они могли тебя найти?
Не заставляй меня рассказывать!
Прости!
Как! Потерять тебя, не зная... Ты слабеешь?
Мне душно... Кончено...
Бланш! Ты еще не смеешь.
Живи!
Эй, кто-нибудь! На помощь!.. Ни души!
Так и оставят нас, чтоб умерла в глуши?
Ага! Там на стене есть колокол тревожный!
Дождешься ты меня? На миг уйти мне можно?
Я принесу воды, тревогу подыму.
Так лучше было бы... Не хочешь? Почему?
Эй, кто-нибудь!
Их дом — жилище погребенных!
Не умирай, постой, голубка, мой ребенок!
Бланш, если нет тебя, я буду нищ и гол.
Не умирай, постой!
О!
Локоть мой тяжел?
Тебе мешает он? Переменю я руку.
Так лучше? Легче так? Сейчас утихнет мука.
Дыши! Сейчас придут, помогут и дадут
Тебе воды... Никто не подошел и тут!
Прости его, отец... Прощай...
Она не дышит!
Убийство! Караул! Огня!
Дай мне услышать
Хотя бы голос твой! Скажи мне! Пожалей!
Зачем же никнешь ты все ниже, тяжелей?
В шестнадцать лет! О нет! Не может быть разлуки!
Бланш своего отца не бросит в этой муке!
О боже мой, за что? Зачем мертвы уста?
Иль бог безжалостен? Иль эта твердь пуста?
Уж лучше не рождать, не жить совсем на свете,
Чем красоту твою мне созерцать в расцвете!
Уж лучше не держать и на руках дитя!
Уж лучше бы совсем малюткой, залетя
В наш мир, ты унеслась, как птицы улетают!
Уж лучше, девочка...
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Как за сердце хватают
Его слова!
Ага! Пришли вы наконец?
Проснулись вовремя!
Есть лошадь, молодец?
Колеса есть, скажи?
Есть! Не хватай руками!
Так! Можешь голову мне размозжить о камень!
Дитя любимое!
Отца бы увести!
В таком отчаянье!
Не трогайте. Пусти!
Не смейте отнимать! Что я дурного сделал?
Я и не знаю вас!
Ты выслушать хотела?
Ты плачешь, женщина? Так у тебя в груди
Есть сердце? Пусть они оставят нас!
Пади
Ниц, горемычный шут, пред нею на колени!
Нельзя устраивать здесь шумных представлений,
А то вас уведут.
Нет! Кажется, еще
Она жива.
Ко мне склонилась на плечо.
Найдите доктора во что бы то ни стало!
Нам надо отдохнуть. Она ведь так устала.
Нет, нет! Не умерла! Нет, не захочет бог!
Он знает, как горбун несчастен и убог,
Какая ненависть везде калек встречает,
Как от калек бегут, как их не замечают.
А эта девочка была ко мне нежна,
И, услыхав ваш смех, заплакала б она!
Дай мне скорей платок — я оботру ей губки.
Как розовы они у бедненькой голубки!
О, если бы сейчас, как это помню я,
Златоволосая, двухлетняя моя
Пред вами прыгала...
Несчастное сердечко,
Больная деточка, погаснувшая свечка!
Я на руках держал ребенка иногда —
Вот как сейчас держу. Как ей спалось тогда!
А только разбужу — мила, как ангел божий!
Я не показывал ей смехотворной рожи, —
Но улыбается все больше и светлей,
И я сто тысяч раз целую ручки ей.
Бедняжка умерла! Нет, это сон счастливый.
Смотрите: если бы поближе подошли вы,
Вы убедились бы, как дышит горячо.
Глаза откроются. Я буду ждать еще.
Вы видите? Я прав и потому спокоен.
Я понял: это сон, и чувствую, какой он...
Не делаю того, что мне запрещено,
Но с бедной девочкой останусь все равно.
Какое личико! А горечи и муки
Нет и следа. Вот я уже согрел ей руки.
Пощупайте!
Хирург... Пустите, сударь, к ней!
Не буду вам мешать. Смотрите! Так видней.
Что это, обморок?
Нет, это смерть. Вот рана
Глубокая в боку. И, как это ни странно,
Кровь хлынула вовнутрь, исхода не найдя.
Убил свое дитя! Убил свое дитя!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги