Том 2. Голуби преисподней

1. Страшный кол

Опершись на свою изукрашенную диковинной резьбой трость, Соломон Кан хмуро и удивленно смотрел на открывшуюся ему загадку. Обратив лицо к восходу, покинув Невольничий Берег, чтобы углубиться в лабиринт джунглей и рек, он повидал множество опустевших деревень. Но ни одна не походила на эту. Ее жителей убил не голод — поблизости буйно разрослись посевы дикого риса. До этих отдаленных краев еще не добрались арабские работорговцы. Должно быть, какая-то междоусобная война, подумал Кан, разглядывая белевшие в траве кости и скалящиеся черепа — разбитые, проломленные.

Меж обвалившихся хижин сторожко крались шакалы и гиены. Но почему нападавшие пренебрегали добычей? Там и сям на земле валялись копья с источенными термитами древками, попорченные дождями и солнцем щиты. На шее одного скелета поблескивало ожерелье из затейливо раскрашенных камешков — ценный трофей для любого разбойника.

Он присмотрелся к хижинам. Странно: крытые соломой крыши большинства из них были раздерганы, разворошены, словно некие когтистые существа пытались через них попасть внутрь. И тут он увидел (его глаза широко раскрылись от удивления и недоверия) сразу за грудой гниющих обломков — остатков изгороди — вздымался огромный баобаб. До высоты шестидесяти футов его ствол был голым и таким толстым, что взобраться по нему было невозможно. И тем не менее высоко в ветвях повис скелет, словно наколотый на обломанный сук. Тайна холодной ладонью провела по спине Соломона Кана. Каким образом эти бренные останки оказались на дереве? Что за чудовищная лапа их туда вознесла?

Кан передернул плечами, его рука невольно скользнула к поясу, к черным рукояткам тяжелых пистолетов, эфесу длинной шпаги, кинжалу. Он не ощущал страха, который охватил бы обычного человека, столкнувшегося лицом к лицу с Безымянным Неизвестным. Годы странствий по удивительным странам, столкновения с необычными существами освободили его разум, дух и тело от всего, что было мягче китового уса и стали. Высокий, поджарый, худой, он напоминал сложением волка — ничего лишнего. Широкие плечи, длинные руки, нервы-канаты и железные мускулы, — портрет прирожденного убийцы и фехтовальщика. Темные джунгли, точнее, их колючки, обошлись с ним безжалостно. Одежда и потерявшая форму шляпа без пера были изодраны в лохмотья. Сапоги из кордовской кожи стоптались и прохудились. Солнце опалило загаром его грудь и плечи, но худое лицо аскета казалось нечувствительным к жарким лучам. Нездоровый цвет лица придавал ему вид трупа; лишь светлые холодные глаза разрушали это впечатление.

Еще раз пытливо оглядев деревню, Кан поправил пояс, переложил в левую руку украшенную резной кошачьей головой трость, давным-давно полученную в подарок от Н’Лонго. Шагнул вперед.

К западу от деревни тянулась густая полоса редколесья, переходящего в просторную саванну — колышущееся море травы, человеку по грудь, а кое-где и выше головы. За спиной — лес, переходящий в густые джунгли. Это оттуда Кан бежал, словно загнанный волк, а по его еще теплому следу спешили негры, подпиливавшие зубы в форме клыков. До сих пор ветерок доносил тихие отголоски тамтамов, разносивших по джунглям и саванне жуткое повествование о ненависти, жажде крови и бурчащих от голода желудках.

В памяти Кана еще жило бегство от почти неминуемой смерти. Слишком поздно, только вчера, он разобрался наконец, что угодил в края людоедов. И весь день бежал сквозь густые джунгли, мглу испарений; полз, прятался, петляя, путал следы, чуя за спиной страшных охотников. Он смог передохнуть лишь ночью, под покровом темноты миновав саванну. Теперь, утром, он не видел и не слышал своих преследователей, но не верил, что они отказались от погони — когда он вышел к деревне, негры наступали на пятки.

Соломон Кан смотрел на раскинувшийся перед ним край. На востоке дугой выгибался в его сторону полукруг горной цепи — голые, безлесые скалы. Они тянулись к югу, за горизонт, и их щербатые очертания напомнили Кану черные отроги Нигера. Поблизости брала начало прекрасная холмистая равнина, заросшая лесом, лишь самую малость уступавшим густым джунглям. Похоже, это было огромное плато, с востока замкнутое горами, с запада — саванной.

Пуританин двигался на восток размашистым плавным шагом, не знающим усталости. Где-то поблизости по его следам спешили черные дьяволы, с которыми он не имел никакой охоты встречаться в глухом месте. Не стоило надеяться, что выстрел из пистолета отпугнет их и заставит отказаться от погони: они настолько дикие, что их примитивные мозги не воспримут выстрела, как нечто сверхъестественное. Что до рукопашной, то даже Соломон Кан, которого сэр Френсис Дрейк прозвал «девонширским королем меча», не смог бы выиграть навязанную ему битву против всего племени.

Осталась позади деревня с ее грузом тайн и смертей. На таинственном плато царила мертвая тишина. Даже птиц не было слышно, один ара, что никогда не кричит, промелькнул в кронах. Тишину нарушали лишь кошачьи шаги Кана и шуршание несущего грохот бубнов ветра.

И вдруг англичанин увидел за деревьями нечто, заставившее сердце колотиться чаще — неожиданно на пути встал страх. Через миг Кан оказался лицом к лицу с воплощенным ужасом. Посреди большой поляны торчал кол, а к нему было привязано то, что было недавно черным человеком. Кан был когда-то закованным в цепи гребцом турецкой галеры, надрывался на плантациях в жарких краях, дрался с краснокожими индейцами в Новом Свете, выл от боли в застенках испанской инквизиции. Он знал, какими нелюдями бывают люди. Но теперь и он вздрогнул, превозмогая тошноту. Устрашили его даже не раны — хоть они и были ужасными — а то, что эти клочья человека еще жили, — когда он приблизился, поднялась упавшая на израненную грудь голова, дернулась, брызгая кровью, из бывших губ вырвался звериный стон.

При звуке голоса англичанина существо оглушительно завопило, затряслось в непроизвольных конвульсиях, завертело головой и, казалось, пыталось рассмотреть что-то пустыми глазницами. Потом застыло, прислушиваясь так, словно ожидало вестей с небес.

— Не бойся, — сказал Кан на диалекте речных племен. — Я не причиню тебе зла. Успокойся.

Произнося это, он был уверен, что его слова прозвучат впустую, но они нашли отклик в умирающем, полубезумном рассудке негра. Изо рта у него вырвались членораздельные слова, тихие и косноязычные, перемежаемые стонами и бормотанием. Он говорил на языке, родственном наречию, которому в своих долгих странствиях Кан научился у людей реки, ставших его друзьями. Кан разобрал, что несчастный давно уже томится у кола — много лун, бормотал негр в предсмертном бреду, — и все время злые твари тешатся, утоляя свои нелюдские прихоти. Их названия Кан никогда прежде не слышал. Звучало оно — акаана.

Но не эти акаана привязали негра здесь. Израненный страдалец назвал имя — Гору, жрец, перетянувший веревкой его ноги так, что она врезалась в тело. Кан удивился, что воспоминание об этой боли негр пронес через все кровавые пытки.

Потом, к ужасу Кана, негр упомянул о своем брате, помогавшем его привязывать. И заплакал, как дитя. Кровавые слезы ползли из пустых глазниц, он бормотал что-то о копьях, сломанных во времена какой-то стародавней охоты.

Англичанин осторожно освобождал негра от пут. Как он ни старался, изувеченный выл и скулил, словно издыхающий волк. Кан отметил, что его раны нанесены скорее клыками и когтями, чем ножами и копьями.

Наконец нелегкий труд был окончен, и измученное тело распростерлось на мягкой траве, со старой мятой шляпой Кана под головой. Негр тяжело дышал. Кан отстегнул флягу и влил в окровавленный рот немного воды.

— Расскажите мне об этих дьяволах, — сказал он, наклонившись. — Клянусь богом, я покараю их за их злодеяния, хотя бы сам Сатана встал на дороге.

Вряд ли умирающий услышал его слова. Зато сам Кан услышал новые звуки. Ара, со свойственным его роду любопытством, вылетел из ближнего перелеска и кружил так низко, что его длинные крылья задевали волосы англичанина. При шуме этих крыльев негр забился и закричал. Кан знал, что отныне этот вопль будет преследовать его в ночных кошмарах до самой смерти.

— Крылья! Крылья! Опять налетели! Помилуйте! Крылья!

Изо рта у него хлынула кровь, и он умер.

Кан встал и отер холодный пот со лба. Ни одна ветка, словно зачарованная, не шелохнулась в полуденной жаре, над землей царила тишина. Англичанин задумчиво смотрел на черную, враждебную полосу гор, вздымавшихся вдали, за саванной, — в стародавние времена на них было наложено проклятье, пуританин сейчас чуял это душой. Он осторожно поднял бездыханное тело, в котором недавно теплились жизнь, молодость, радость. Отнес его к ближним деревьям, сложил холодные руки на груди. Вновь передернулся, глянув на ужасные раны, потом завалил тело камнями, самыми тяжелыми, чтобы не добрались чуткие шакалы. Едва он закончил, что-то отогнало его сумрачные мысли и заставило вспомнить о собственном положении. То ли тихий отзвук, то ли просто волчье чутье заставило его обернуться. Что-то шевельнулось на другом краю поляны, и в высокой траве Кан увидел отвратительную черную рожу — кольцо из слоновой кости в плоском носу, вывернутые толстые губы, обнажавшие подпиленные зубы-клыки, хорошо различимые даже на таком расстоянии, глазки-бусинки, низкий скошенный лоб, на котором торчала густая грива. Не успела рожа исчезнуть, Кан отскочил под защиту окруживших поляну деревьев и помчался, как борзая, лавируя меж стволами. Казалось, еще миг — и он услышит торжествующий вопль охотников, увидит их, несущихся следом.

Однако вскоре он пришел к выводу: людоеды, скорее всего, преследуют его подобно некоторым хищникам — не спеша, но неустанно. Он перешел на шаг, прислушался и не услышал ни звука, однако чутьем загнанного волка знал: людоеды кружат поблизости, выжидают удобной минуты, чтобы напасть без всякого риска для собственной шкуры. Кан усмехнулся — хмуро, безрадостно. Если они хотят взять его измором, то убедятся, насколько уступают их мышцы его железным мускулам. Пусть только наступит ночь, а там, быть может, и удастся ускользнуть. Правда, в глубине души он был уверен, что англосаксонская доблесть, бунтовавшая при одной мысли о бегстве, рано или поздно заставит его остановиться и вступить в бой, пусть и с превосходящим стократ врагом.

Солнце клонилось к западу. Кан был голоден. На заре он сжевал кусочек сушеного мяса и с тех пор крошки во рту не держал. Временами он натыкался на родники, а однажды ему показалось, будто между деревьями виднеется крыша огромной хижины. Он далеко обошел то место. Трудно было поверить, что эта тихая равнина обитаема, но окажись так, здешние жители наверняка не лучше его преследователей.

Местность становилась все более неровной. Показались холмы и кручи. Кан приближался к отрогам безмолвных гор. Своих преследователей он так и не увидел. Оглядываясь, он замечал лишь неясное движение, колыхание трав, шевеление листвы, проскользнувшую тень, качнувшуюся ветку. Почему людоеды так осторожны? Почему не поднимутся наверх и не кончат игру?

Наступила ночь. Кан достиг склона, ведущего к отрогам черных гор, грозно возвышавшихся над ним. Они были его целью — там, верилось, он и скроется от преследователей, однако непонятное чувство отвращало его от этих мест. Здесь крылось загадочное зло, омерзительное, словно кольца спящей в траве гигантской змеи.

Царила непроницаемая темнота, только звезды ало мерцали в душной и жаркой тропической ночи. Кан на миг задержался в необычно густой рощице — за ней начиналось редколесье. Услышал тихий звук, но это не было шумом ночного ветра — тяжелые ветви не колыхнулись. Обернувшись, рассмотрел во мраке движение. Тень метнулась к нему, рыча по-звериному.

Кан, заметив блеснувшее в свете звезд лезвие, успел уклониться от удара, худые, жилистые руки схватили его, острые зубы впились в плечо. Борьба была жестокой. Потрепанную рубашку Кана разодрал выщербленный клинок, и он чудом перехватил руку с ножом. Выхватил стилет, дрожа и в любой миг ожидая удара копьем в спину. Удивился: почему медлят другие негры?! И продолжал бороться во всю силу своих железных мускулов. Сцепившись, они бились и дергались в темноте, и каждый старался всадить нож в противника. Ожесточенно борясь, они оказались на середине освещенной блеском звезд поляны, и Кан рассмотрел кольцо из слоновой кости в широком носу, острые зубы, щелкавшие у его горла, словно звериная пасть. Он оттолкнул вниз и назад стискивающие его запястья рук и вонзил стилет под ребро негру. Тот завопил, и в воздухе разнесся острый запах крови. В тот же миг удар огромных крыльев свалил оглушенного Кана наземь, и его противник исчез, вопя в смертельном ужасе. Кан вскочил. Крик раненого каннибала затих где-то над головой.

Кан напряг зрение. Показалось, что на фоне ночного неба он различает страшное, непонятное Нечто — человеческие конечности, громадные крылья, смутный силуэт. Оно исчезло так быстро, что, казалось, все это могло и померещиться.

Он подумал, что это было лишь страшным сном. Но, пошарив меж корней резной тростью, подаренной племенем Ю-ю (ею он отбил первый удар), Кан нашел нож каннибала. И окончательно убедил его собственный окровавленный стилет.

Крылья! Крылья в ночи! Скелет в деревне, развороченная солома крыш, искалеченный негр, чьи раны нанесены не ножом и не копьем, — он тоже кричал о крыльях! Наверняка эти края — место охоты гигантских птиц, сделавших людей своей добычей. Но если это птицы, почему они сразу не сожрали того несчастного, привязанного к колу? В глубине души Кан не верил, что какая бы то ни было птица может походить на ту заслонившую звезды тень.

Он пожал плечами. Тишина. Куда, в конце концов, подевались каннибалы, так долго гнавшиеся за ним? Неужели их обратила в бегство смерть их товарища?

Кан проверил свои пистолеты. Вряд ли в ночной тьме людоеды рискнут подниматься в горы.

Нужно выспаться, пусть даже по его следу идут все демоны Старого Света. Донесшийся с запада глухой рев предупредил его, что хищные звери вышли на охоту. Быстрым шагом он спустился вниз, в густую рощицу, подальше от того места, где на него напал людоед. Там он взобрался высоко на дерево и отыскал развилку, в которой мог уместиться. Переплетение веток над головой защищало его от любого крылатого создания, а если поблизости окажется хищник, то разбудит его, взбираясь на дерево, — Кан спал почти так же чутко, как кошка. Что до змей и леопардов — с ними он встречался тысячу раз.

Соломон Кан заснул, и его сон был отрывочным, смутным, наполненным ужасом перед чудовищами из эпох, когда не было еще человека. Наконец кошмар вылился в столь ясные образы, будто все происходило наяву. Кану снилось, что он внезапно проснулся и выхватил пистолет — он так долго вел жизнь одинокого волка, что хвататься за оружие стало его естественной реакцией на внезапное пробуждение. Снилось, что на ветку перед ним уселось странное, едва различимое существо, уставилось голодными сверкающими глазами — их взгляд, казалось, проникал в самые отдаленные уголки мозга. Существо было худое, высокое, удивительно бесформенное и настолько сливалось с темнотой, виднелось тенью, что выдавало себя лишь длинными узкими глазами. Кан во сне смотрел на него как зачарованный: и в глазах того зажглось словно бы недоумение, неуверенность, и он ушел по ветке, шагая, как человек, распахнул огромные серые крылья, отпрыгнул прочь, исчез. Кан вскочил. Сон медленно развеивался.

В готическом склепе — переплетении ветвей — он был один. Конечно, ему приснился сон… Но образ был столь выразителен, столь нелюдской мерзости полон… Только теперь Кан почуял в воздухе едва уловимую вонь, похожую на запах хищной птицы. Прислушался. Ночной ветер, шелест листьев, львиный рык — и ничего более. Кан снова уснул, а высоко над лесом в звездном небе кружила тень, описывая круги, словно гриф над раненым волком.

2. Сражение в небе

Дневной свет залил полосу гор на востоке. Кан проснулся. Вспомнил ночной кошмар и, спускаясь с дерева, еще раз поразился его четкости. Утолил жажду у родника, а несколько плодов помогли заглушить голод. Глянул в сторону гор. Он привык бороться до конца, а где-то в той стороне свил свое гнездо страшный враг рода человеческого. Пуританин расценил его существование точно так, как некогда перчатку, брошенную ему в лицо запальчивым девонширским щеголем.

Взбодренный сном, он тронулся в путь широким размеренным шагом. Миновал лесок — свидетеля ночной схватки — достиг подножия гор, где деревья росли все реже. Полез вверх. Задержался лишь на миг — глянуть назад. С высоты, несмотря на далекое расстояние, легко рассмотрел опустевшую деревню — кучку хижин из бамбука и глины. Одна из них, стоявшая особняком, была больше остальных.

И вдруг сверху на него обрушилось что-то страшное, трепеща ужасными крыльями! Кан был ошеломлен. Все, казалось, подтверждало догадку об охотящемся по ночам крылатом чудовище, и он не ожидал нападения средь бела дня. Но оно вновь пикировало на него словно бы из середины ослепительного солнечного диска — напоминавшее нетопыря страшилище. Кан увидел длинные, широко распростертые крылья и меж ними — жуткое человеческое лицо. Выхватил пистолет. Выстрелил. Чудовище дернулось, перекувырнулось и рухнуло у его ног.

Ошеломленный, удивленный, он смотрел на труп, сжимая пистолет. Без сомнения, это создание было демоном из черных пучин пекла — так рассудил пуританин Кан. И все же демона убил кусочек свинца. Кан изумленно пожал плечами. Всю жизнь он бродил самыми удивительными дорогами, но никогда не встречал хоть мало-мальски похожего.

Создание это напоминало человека, но было не по-человечески высоким, не по-человечески худым. Длинная, узкая, безволосая голова казалась головой хищника. Маленькие, прилегающие, очень острые уши, помутневшие после смерти глаза — косые, необычного желтого цвета. Нос узкий и крючковатый, как клюв хищника. Рот напоминал глубокую рану. Искривленные в гримасе агонии узкие губы, покрытые пеной, обнажали волчьи клыки.

Но все же нагое чудовище напоминало человека. Широкие сильные плечи, худая шея, длинные мускулистые руки. Большой палец — как у некоторых обезьян, и все пальцы вооружены большими кривыми когтями. Грудь этого существа была удивительно безобразной — словно корабельный киль, от которого назад уходят ребра. Длинные паучьи ноги заканчивались большими, цепкими, похожими на ладони, ступнями, и большой палец противостоял остальным — как у человека. Когти задних лап походили скорее на длинные ногти. Однако самое необычное у этого удивительнейшего существа — его спина. Прямо из плеч росли два огромных крыла — похожие на крылья бабочки, но это — натянутая на костный скелет кожа. Начинались они чуть ниже плечевых суставов и кончались, не достигая узких бедер. Длиной они, как прикинул Кан, были около восемнадцати футов.

Англичанин поднял чудовище, подержал на весу, невольно вздрагивая от прикосновения гладкой кожистой перепонки крыльев. Весило оно чуть меньше половины того, что весил бы человек такого роста — примерно шести с половиной футов. Наверняка его кости устроены подобно птичьим, а в теле нет ни капли жира. Кан отступил на шаг, еще раз осмотрел свою жертву. Выходит, его сон был явью, омерзительное создание, это самое или другое такое же, сидевшее возле него на ветке, оказалось реальностью…

Шелест огромных крыльев! Что-то рухнуло с неба! Обернувшись, Кан сообразил, что совершил непростительный для бродяги джунглей грех — охваченный удивлением и любопытством, потерял бдительность. Новый крылатый монстр уже тянулся к его горлу. Не было времени выхватить второй пистолет. Кан увидел дьявольское, наполовину человеческое лицо меж трепещущих крыльев, ощутил боль от их ударов, в грудь ему впились острые когти, потом он потерял опору, под ним разверзлась пустота.

Крылатый монстр оплел ноги человека своими, когти со страшной силой вонзил в грудь. Волчьи клыки нацелились жертве в горло, но англичанин, стиснув когтистую шею, отпихнул мерзкую голову. А правой рукой пытался достать кинжал. Птицеподобное существо медленно поднималось вверх, и, мимолетно глянув вниз, Кан увидел, что они уже высоко вознеслись над кронами деревьев. Он уверен был, что живым из этой схватки в воздухе не выйдет. Даже если убьет своего противника, сам разобьется при падении насмерть. Однако врожденная ярость приказывала ему хотя бы ценой собственной жизни уничтожить врага.

Отталкивая зубастую пасть, Кан изловчился наконец, выхватил стилет и глубоко вонзил его в грудь чудовища. Человек-нетопырь забился в конвульсиях, из его стиснутого горла вырвался скрипучий хриплый крик. Он бешено извивался, отчаянно бил крыльями, выгибался и дергал головой, тщетно пытаясь освободиться, и вонзал в горло врага смертоносные клыки. Все глубже вонзая когти одной руки в грудь человека, когтями другой раздирал лицо и тело. Но израненный, окровавленный англичанин, не издав ни звука, с яростным упорством бульдога все сильнее сжимал худую шею, бил кинжалом. А далеко внизу, под ними, испуганные глаза наблюдали за разыгравшейся в вышине битвой.

Тем временем борющиеся оказались над плоскогорьем. Слабеющие крылья чудовища с трудом выдерживали тяжесть двух тел, и они быстро приближались к земле. Кан этого не видел — глаза ему застилала ярость, заливала кровь. Клок кожи свисал со лба. Ему, израненному, мир виделся ослепительным кровавым кружением, в котором ясным и четким была лишь неодолимая ярость.

Вялые, конвульсивные удары крыльев гибнущего чудовища еще какое-то время удерживали их над густыми кронами огромных деревьев. Англичанин почувствовал, что хватка когтей и оплетающих его ног слабеет, а удары врага становятся слабыми. Последним усилием он вонзил кинжал в грудь чудовища и ощутил, как оно забилось в агонии. Крылья безжизненно обвисли, оба, победитель и побежденный, камнем рухнули на землю. Сквозь багровый туман Кан видел колеблемые ветром, несущиеся навстречу ветви, потом они били его по лицу и рвали одежду, когда сплетенные в смертельном объятии тела падали сквозь кроны, и сучья раздирали Кану ладони. Он стукнулся головой обо что-то твердое, и его поглотила бездонная черная пропасть.

3. Под сенью ужаса

Тысячу лет бежал Кан по широким чернокаменным коридорам ночи. В непроницаемой темноте над ним с шумом пролетали гигантские крылатые демоны. Во мраке он боролся с ними, как загнанная в угол крыса дерется с нетопырем-вампиром. Бесплотные рты нашептывали ему в уши чудовищные богохульства и тайны, а его искавшая опоры нога дробила человеческие черепа.

Возвращение из страны видений было внезапным. Оно заявило о себе склонившимся над Каном полным и симпатичным черным лицом. Кан увидел, что лежит в чистой, хорошо проветренной хижине. От бурлящего над огнем котелка плыли аппетитные запахи, и Кан понял, что ужасно голоден. И удивительно слаб — поднятая к перевязанной голове рука дрожала, загорелая прежде кожа посерела.

Над ним стояли толстый мужчина и высокий воин с угрюмым лицом.

— Он пришел в себя, Куробо, — сказал толстяк. — Его разум ожил.

Худой кивнул и крикнул что-то. Снаружи ответили.

— Что это за место? — приподнявшись, спросил Кан на диалекте, которому выучился давно — наречие это напоминало язык здешних негров. — Как давно я здесь?

Толстый негр мягко заставил его лечь, прикоснувшись к груди нежной, как у женщины, ладонью.

— Это последняя деревня народа богонда, — сказал он. — Мы нашли тебя под деревом на склоне. Ты был тяжело изранен и лежал без памяти. Много дней ты бредил в горячке. Теперь тебе нужно поесть.

В хижину вошел молодой воин с курившейся паром миской. Кан жадно набросился на еду.

— Смотри, Куробо, он ест, как леопард, — подивился толстяк. — И один на тысячу не выжил бы после таких ран.

— Верно, Гору, — сказал другой. — И он еще убил того акаана, что изранил его.

Кан с усилием приподнялся на локтях.

— Гору?! — крикнул он дико. — Жрец, что привязывает людей к колу для пиршества демонов?!

Он хотел вскочить, прикончить толстого негра, но слабость волной захлестнула его, хижина расплылась в тумане, и он рухнул. Вскоре он спал здоровым сном. Когда проснулся, увидел у своего ложа юную тоненькую девушку. Звали ее Ньела. Она накормила Кана. Он, набравшись уже сил, задал ей множество вопросов, а она отвечала — робко, но рассудительно. Была она из племени богонда, которым правили вождь Куробо и жрец Гору. Никто до сих пор не видел белого человека, в жизни не слыхивали о нем. Обычный человек не выжил бы после таких ран, считали негры. Англичанин поразился, когда узнал, сколько дней пролежал в беспамятстве. Еще больше поразился, что не поломал себе все кости — оказалось, удар смягчили ветви и труп акаана. Кан спросил о Гору, и толстый жрец тут же пришел, неся его оружие.

— Кое-что мы нашли около тебя, — сказал он. — Кое-что у тела акаана, которого ты убил оружием, поражающим огнем и дымом. Ты, должно быть, бог. Но боги не истекают кровью, а ты едва не умер от ран. Кто же ты?

— Я не бог, — ответил Кан. — Я такой же человек, как и ты, хоть кожа у меня и белая. Я из далекой страны за морем — самой красивой, самой сильной. Зовут меня Соломон Кан, бездомный странник. От умирающего я услышал твое имя. Однако лицо у тебя доброе…

Тень набежала на лицо жреца. Он повесил голову.

— Отдыхай и набирайся сил, человек, бог, кто бы ты ни был. Потом я расскажу тебе о страшном проклятии, лежащем на этом древнем крае.

В течение следующих дней Кан набирался сил с обычной для него жаждой дикого зверя. Гору и Куробо долгие часы просиживали у его ложа, посвящая в удивительные тайны.

Их племя происходило из иных мест. Сто пятьдесят лет назад они пришли на это плоскогорье и дали ему имя своей далекой родины. Там, в Старой Богонде, они были сильным племенем, жившим у великой реки далеко на юге. Войны с другими племенами подорвали их могущество, и в конце концов они подверглись опустошительному набегу. Гору рассказал легенду о великом исходе. Тысячи миль прошли они по джунглям, по топям, неустанно отбивая нападения врагов. В конце концов, пробившись через земли диких каннибалов, они пришли сюда, где им не угрожали набеги врагов, но стали узниками этих мест, откуда ни им, ни их потомкам не вырваться вовек. Они угодили в ужасную Страну Акаана. Их предки слишком поздно сообразили, отчего так издевательски хохотали людоеды, преследовавшие их до плато.

Племя богонда достигло земель, богатых водой и дичью. Тут бродило множество коз и диких свиней. Сначала люди вволю охотились на свиней, но потом, по весьма серьезным причинам, стали их оберегать. Заросшие травой равнины меж плоскогорьем и джунглями кишели антилопами и буйволами. Жило там и множество львов, забредавших даже на плоскогорье. Однако «богонда» означает «убийца львов», и минуло не так уж много лун, прежде чем недобитые гигантские кошки переселились пониже. Но потом предки Гору убедились, что бояться следовало не львов…

Когда выяснилось, что каннибалы и не собираются пересекать саванну, уставшие от долгих странствий люди построили две деревни — Верхнюю и Нижнюю Богонду. Кан был сейчас в Верхней, а виденные им руины — все, что осталось от Нижней.

Вскоре негры разобрались, что угодили в страну чудовищ со страшными клыками и когтями. Ночью они слышали шум огромных крыльев и видели диковинные силуэты, заслонявшие звезды или маячившие на фоне луны. Стали пропадать дети и, наконец, один молодой охотник заблудился в горах, где его и застала ночь. Наутро искалеченное тело упало с неба на главную улицу деревни, и от раздавшегося с высоты сатанинского хохота кровь застыла в жилах перепуганных жителей. В Богонде быстро поняли весь ужас своего положения.

Сначала крылатые боялись людей, прятались, лишь по ночам выбирались из своих пещер, но со временем набрались наглости. Как-то среди бела дня молодой воин застрелил одного из них из лука. Но чудовища знали уже, что в силах убивать людей. Предсмертный вопль демона призвал целую стаю его сородичей. Они снизились и разорвали стрелка в клочья на глазах односельчан.

Люди решили покинуть дьявольские края. Сотня воинов отправилась в горы, чтобы найти проход. Но они обнаружили лишь крутые склоны. Отыскали и усеянные пещерами обрывы, где гнездились крылатые.

Вспыхнувшая тогда первая яростная битва меж людьми и вампирами закончилась сокрушительным поражением людей. Луки и копья негров оказались бессильны против когтей чудовищ. Из сотни ушедших в горы воинов не уцелел ни один. Акаана преследовали убегающих и последнего настигли на расстоянии выстрела из лука от деревни.

Сообразив, что путь через горы заказан, люди решили вернуться той дорогой, по которой пришли сюда. На равнине их встретили орды людоедов и после страшной, длившейся весь день битвы принудили вернуться назад, отчаявшихся, понесших огромные потери. Гору рассказал: пока шла битва, в небе роились ужасные монстры, кружили и хохотали, глядя, как люди гибнут во множестве.

Оставшиеся в живых после двух сражений залечили раны и с фатализмом черного человека смирились с неизбежным. Их осталось около полутора тысяч — мужчин, женщин и детей. Они построили хижины, стали обрабатывать землю, пытаясь приспособиться к жизни под сенью кошмара.

В то время людей-птиц было гораздо больше, и они при желании могли бы извести народ под корень. Ни один из воинов не осмелился бы один на один вступить в бой с акаана, который был сильнее человека, нападал, как ястреб, а если он промахивался, крылья уносили его от любой опасности.

Тут Кан прервал жреца: почему негры не убивали демонов из луков? Гору пояснил: нужна твердая рука и меткость, чтобы поразить акаана в воздухе. Вдобавок кожа у монстров такая грубая, что стрела, если хоть чуть-чуть отклонится от прямой, уже не нанесет им и царапины. Кан вспомнил, что негры всегда были плохими стрелками, а наконечники стрел делали из каменных отщепов, кости или кованого железа, мягкого, как медь. Вспомнил о Пуатье и Азенкуре[3]. Дорого бы он дал, чтобы иметь здесь роту опытных английских лучников или отряд мушкетеров.

Гору рассказал, что акаана не собирались полностью истреблять народ Богонды. Основной их пищей были все же небольшие свиньи, которыми кишело плоскогорье, и молодые козы. Иногда они охотились над саванной на антилоп, но вообще-то избегали открытых пространств и боялись львов. Не залетали и в джунгли, где не размахнуться было их крыльям. Держались скалистых отрогов и плоскогорья. Что за земли лежали за горным хребтом, никто в Богонде не знал.

Акаана позволили людям обосноваться на плоскогорье из тех же соображений, по каким люди запускают мальков в пруды и позволяют диким животным плодиться — для собственной надобности. Эти вампиры, как поведал Гору, обладали поразительным и жутким чувством юмора — их забавляли мучения корчившихся от боли людей. И потому в горах раздаются вопли, обдающие холодом людские сердца.

Прошли годы, и люди научились не дразнить своих хозяев: акаана довольствовались тем, что время от времени похищали ребенка, которого ночь застала за деревенской изгородью, или нападали на заблудившуюся девушку. В хижины они не врывались, кружили высоко, не спускались на улицы. Богонда жила более-менее беспечно — вплоть до недавнего времени.

Гору знал, что акаана вымирают, и довольно быстро. Он надеялся, что остатки его народа переживут крылатых. Но, добавлял он с обычным своим фатализмом, тогда на плоскогорье неминуемо нагрянут людоеды, и уцелевшие угодят им в котлы. Вампиров сейчас не более полутора сотен. Белый удивился: отчего же в таком случае воины не устроят великую облаву и не истребят вампиров всех до единого? Жрец горько усмехнулся и повторил все, что говорил о боевых качествах вампиров. К тому же все племя Богонда насчитывает не более четырехсот душ, и акаана для него — единственная защита от людоедов с закатной стороны.

За последние тридцать лет племя потеряло больше народу, чем когда-либо. По мере того, как число акаана уменьшалось, росла их злоба. Они похищали все больше людей, чтобы мучить их и пожирать в глубине своих страшных мрачных пещер высоко в горах. Гору рассказал о нападениях на охотников и работавших в поле; о нечеловеческих криках и воплях, раздававшихся всю ночь; о доносившемся с гор хохоте, замораживавшем кровь в жилах, хохоте, мало чем схожем с людским; об оторванных руках и головах, падавших на деревню с неба; об ужасных пиршествах под звездами.

Потом пришла засуха и великий голод. Высохли ключи, погибли посевы проса, маниоки и бананов. Антилопы, олени и буйволы — главная добыча негров — ушли в джунгли искать воду. На плоскогорье поднялись львы — голод поборол их страх перед людьми. Много людей умерло, а оставшиеся в живых вынуждены были охотиться на свиней — пищу акаана. Чудовищ это разозлило. Голод, львы и негры уничтожили всех коз и половину свиней.

Наконец засуха минула, но несчастье совершилось. Жалкие остатки огромных некогда стад бродили по плоскогорью, животные сделались пугливыми, и ловить их стало трудно. Негры съели свиней, акаана принялись за негров. Жизнь людей стала адом. Ниже расположенная деревня, где осталось сотни полторы жителей, взбунтовалась. Полубезумные от притеснений, они поднялись против своих владык. Акаана, подстерегавший высоко над крышами ребенка, был убит из луков. Затем люди Нижней Богонды забаррикадировались в хижинах и стали ждать решения своей судьбы.

Гибель пришла ночью. Акаана побороли свой страх перед строениями и всей стаей налетели с гор. Верхнюю деревню разбудили вопли, означавшие конец Нижней Богонды. Всю ночь охваченные ужасом люди Гору лежали, боясь пошевелиться, слушали леденящие кровь завывания и вопли. Наконец все затихло, рассказывал жрец, утирая со лба холодный пот, но долго еще в ночи разносились отголоски страшного дьявольского пиршества. А на рассвете жители Верхней Богонды увидели, как улетает ужасная стая — словно демоны возвращались в пекло. Акаана летели медленно, тяжко взмахивая крыльями, словно насытившиеся грифы. (Кан сочувственно кивнул. Его холодные глаза светились упорством сильнее, чем когда-либо прежде).

Много дней люди тряслись от страха, ожидали, что же с ними будет. Наконец ужас побудил их к жестокому решению: они стали тянуть жребий, и того, кому не повезло, привязывали к колу на полпути меж двумя деревнями, надеясь, что акаана расценят это как знак покорности, и жители Верхней Богонды избегнут страшной участи соплеменников. Этот обычай, сказал жрец, они переняли у каннибалов — те в старые времена почитали вампиров за богов и каждую луну приносили им человеческую жертву. Однако, обнаружив случайно, что акаана можно убить, каннибалы больше не считали их богами — Гору долго объяснял, почему ни одно смертное существо не достойно божественных почестей, как бы ни было оно злобно и могущественно.

Предки Гору время от времени приносили крылатым жертву, чтобы задобрить их, но постоянным ритуалом это так и не стало. Лишь теперь, не видя иного выхода, это возвели в обычай. Акаана привыкли получать жертву, и потому, что ни месяц, жители деревни выбирали сильного юношу или девушку и привязывали их к колу.

Кан внимательно следил за лицом Гору, когда тот говорил о вынужденных жертвах, и понял, что горе жреца непритворно. И содрогнулся при мысли о племени сынов человеческих, медленно, но неотвратимо исчезающем в утробах чудовищ.

Он рассказал о несчастном, которого нашел, придя в эти места. Жрец кивнул, и на глаза у него навернулись слезы. Весь день и всю ночь провела там несчастная жертва, и акаана утоляли свою дикую жажду мучительства. До сих пор ежемесячные жертвы отводили гибель от Верхней Богонды — остались еще свиньи, да время от времени какой-нибудь ребенок исчезал в пещерах редеющего племени вампиров.

Кан спросил:

— Что, каннибалы никогда не поднимаются на плоскогорье?

Гору кивнул — чувствуя себя в джунглях в безопасности, в саванну они не заходят никогда.

— Но за мной они гнались до самого подножия гор!

Гору кивнул: но людоед был один-одинешенек. Жители Богонды отыскали его следы. Какой-то смельчак превозмог в охотничьем азарте страх перед ужасным плоскогорьем. За что и поплатился.

Кан скрипнул зубами, что всегда заменяло ему ругательство. Невыносимой была мысль, что он так долго убегал от одного-единственного преследователя. Не удивительно, что тот крался так осторожно и напал лишь с наступлением темноты. Почему же акаана схватил тогда не его, а негра? И почему не напал на него вампир, присевший ночью на сук?

Людоед был ранен, пояснил Гору, и это побудило вампира к нападению — чудовища прилетают издалека на запах крови, как грифы. Но они очень осторожны. Никогда прежде они не видели подобного Кану человека — не испугавшегося при виде акаана, — а потому решили понаблюдать за ним и застать врасплох.

— Что же это за твари, откуда взялись? — спросил Кан.

Гору пожал плечами. Его предки застали акаана здесь и до того ничего о них не слышали. С людоедами они не общались и не могли ничего от них узнать. Акаана жили в пещерах, нагие, как звери, не знали огня, ели сырое мясо. Однако что-то вроде языка у них было, и они признавали власть какого-то своего царя. Большая их часть погибла во времена великого голода — у них тогда сильный пожирал слабейшего. Оставшиеся быстро вымирали — в последние годы негры не заметили среди них ни самок, ни молодых. Когда-нибудь они исчезнут, но Богонда уже погибла. Хотя… Гору умоляюще посмотрел на белого, но пуританин вдруг поразился одному давнему воспоминанию, легенде, слышанной во времена былых скитаний.

Много лет назад старый жрец племени ю-ю рассказывал ему, как некогда с севера нагрянули крылатые демоны, пролетели над его страной и исчезли над южными джунглями. Жрец припомнил пришедшие из глубины веков предания об этих тварях — некогда превеликое множество их обитало у горьких вод обширного озера, далеко к северу отсюда. Столетия назад некий вождь и его воины сражались с чудовищами, убили многих из луков, а остальные бежали на юг. Вождя звали Н’Ясунна, и был у него огромный челн со множеством весел, чьи удары быстро мчали челн по горьким водам.

Холод обдал Кана, перед ним словно отворились Врата, ведущие в Бездны Времени, Пространства. Он понял, что одна еще более старая зловещая легенда оказалась истиной. Чем могло быть это большое горькое озеро, как не Средиземным морем, и кем был вождь Н’Ясунна, как не героем Язоном, одолевшим гарпий и прогнавшим их не только к архипелагу Строфады, но и в Африку? Старое языческое предание оказалось правдой, подумал Кан, ошеломленный нахлынувшими догадками. Если миф о гарпиях оказался реальностью, как насчет остального — Гидры, кентавров, Химеры, Медузы, Панов и сатира? Может быть, правдивы все старинные легенды, повествующие о чудовищах с клыками и когтями, кошмарах зла? О, Африка, Черный Континент, край теней и страхов, чудищ мрака, бежавших сюда с севера!

Кан очнулся от размышлений — Гору робко, осторожно потрогал его за рукав.

— Избавь нас от акаана! — попросил он. — Если ты и не бог, ты силой равен богу! В руке у тебя трость ю-ю, что некогда служила жезлом императоров и посохом великих жрецов! Твое оружие посылает смерть с огнем и дымом — наши юноши видели, как ты убил двух акаана. Ты станешь царем… богом… кем только пожелаешь! Больше месяца прошло, как ты в Богонде. Пришло время жертвы, но у кровавого кола никого нет. Акаана остерегаются летать над деревней, не крадут больше детей. Мы сбросили это ярмо, поверив в тебя!

Кан прижал ладонь к сердцу.

— Ты сам не понимаешь, чего требуешь! — воскликнул он. — Видит бог, сердце мое призывает меня избавить от зла эти края, но я не всемогущ. Могу из пистолетов убить несколько чудовищ, но пороху у меня почти что не осталось. Будь у меня порох и пули и мушкет, охота удалась бы на славу… но мушкет я утратил на одержимом духами Береге Скелетов. И если даже мы избавимся от монстров, как быть с людоедами?

— Они боятся тебя! — крикнул старый Куробо. Девушка Ньела и юноша Лога, что должен был стать очередной жертвой, глядели на него умоляюще. Кан оперся подбородком на кулак и тяжело вздохнул:

— Хорошо. Если вы считаете, что я смогу стать щитом, охраняющим ваш народ, я до конца дней моих останусь в Богонде.

Соломон Кан остался жить в Богонде в тени Ужаса. Люди здесь были добрые. Их природное жизнелюбие и веселость были подавлены долгой жизнью под властью страха, но теперь, с приходом белого человека, они зажили новыми надеждами. Сердце англичанина щемило от уважения, которым его окружили. Негры пели, работая в поле, танцевали вокруг костров, провожали его взглядами, полными восхищения и обожания. Пуританина же мучила собственная беспомощность, он знал, что окажется плохой защитой, когда крылатые монстры посыплются с небес.

Но он по-прежнему жил здесь. Во сне он видел чаек, кружащих над склонами Девоншира, возносящихся в чистое голубое небо. А когда просыпался, зов неизведанных дальних стран разрывал ему сердце. Но он остался в Богонде и ломал голову, пытаясь отыскать беспроигрышный план истребления чудовищ. Часами он просиживал, опершись на трость ю-ю, надеясь, что черная магия придет на помощь оказавшемуся бессильным разуму белого человека. Но бесценный дар Н’Лонга ничем не мог помочь. Лишь однажды Кану удалось вызвать жреца, отделенного от него сотнями миль, но Н’Лонга сказал: он сможет помочь лишь тогда, когда против Кана выступят сверхъестественные силы. А гарпии к таковым не относятся.

Кое-какие мысли были, но Кан отбросил их. Он думал о какой-нибудь западне — но как поймать акаана в ловушку?

Рык львов служил мрачным аккомпанементом его тяжелым думам. На плоскогорье осталось мало людей, и сюда стали захаживать хищные звери, не боявшиеся ничего, кроме копий охотников. Кан горько усмехнулся. Огорчали его не львы — их-то можно выследить и убить поодиночке…

Чуть в отдалении от деревни стояла большая хижина Гору, где некогда собирался совет племени. Наверняка в ней хватало грозных фетишей, но жрец, безрадостно махнув рукой, пояснил: мощь магии фетишей велика, но только в борьбе со злыми духами. Против крылатых дьяволов из мяса и костей они бессильны.

4. Безумие Соломона

Ужасные вопли вырвали Кана из сна без сновидений. У хижины страшной смертью гибли люди. Он всегда спал с оружием и потому не потерял времени на сборы. Выскочил наружу. К его ногам припал кто-то, обхватил их и забормотал. В полутьме Кан узнал молодого Лога — лицо юноши было страшной кровавой маской, тело вдруг обмякло. Из мрака доносились пронзительные крики, вопли, шум огромных крыльев, треск раздираемых крыш, демонический хохот монстров. Англичанин высвободился из мертвых рук и побежал на свет меркнущего костра. Он различал в ночи лишь мельтешение летучих силуэтов; твари носились в воздухе, перепончатые крылья заслоняли звезды.

Кан схватил тлеющую головню и ткнул ее в крышу своей хижины. Огонь высоко взметнулся, осветил все вокруг, и Кан застыл в ужасе. Пришла кровавая и страшная гибель. Крылатые вампиры летали по улицам, кружили над головами бегущих, разметывали крыши, чтобы добраться до охваченных ужасом жертв.

Сдавленно вскрикнув, англичанин очнулся от оцепенения, выхватил пистолет, выстрелил, и метнувшаяся было к нему крылатая гарпия с горящими глазами рухнула мертвой. Кан дико взревел и ринулся в бой. В его крови проснулась ярость предков — язычников-саксов. Ошеломленные и устрашенные, порабощенные долгими годами унижений и страха негры не способны были к организованному отпору. Большинство умирало безропотно, как овцы, и немногие, обезумев от ярости, пытались драться. Но их стрелы отскакивали от грубой кожи крыльев, а дьявольское проворство чудовищ помогало им уворачиваться от копий и топоров. Взлетая вверх, они избегали удара, а потом, спикировав, валили жертву на землю, где когти и клыки завершали кровавое дело.

Кан увидел старого Куробо — его прижали к стене хижины, но под ногами его лежал труп чудовища, оказавшегося недостаточно проворным. Двуручным топором вождь отбивался от полдюжины дьяволов, рубил со всего размаху. Англичанин метнулся ему на помощь, но его остановил тихий жалобный стон. Поблизости от него лежала Ньела — ее терзал огромный монстр. Гаснущий, молящий взгляд девушки искал белого. Выругавшись, Кан выпалил из второго пистолета. Вампир опрокинулся навзничь, трепеща слабеющими крыльями. Кан одним прыжком оказался возле девушки. Она поцеловала руку, поддерживавшую ее голову. И глаза ее закрылись.

Кан осторожно опустил тело на землю, поискал взглядом Куробо, но увидел лишь клубок вампиров, навалившихся на лежащего. Безумие обуяло пуританина. С ревом, перекрывающим шум резни, он ринулся в бой. Вскочил, выхватил шпагу и пронзил горло монстра, а когда чудовище рухнуло, извиваясь и вопя, обезумевший англичанин устремился на поиски новых врагов.

Повсюду в муках умирали жители Богонды, убегали, пробовали защищаться, а демоны гонялись за ними, как ястребы за зайцами. Люди прятались в хижинах. Монстры срывали крыши или выламывали двери. К счастью, происходившего внутри Кан не видел. Охваченный ужасом и безумием, англичанин был убежден, что это он стал виновником трагедии. Поверив в него, негры перестали приносить жертвы, вышли из повиновения своим страшным владыкам, а теперь несли за это кару и Кан не смог их уберечь. Горькой чашей стали для него полные муки глаза негров. В них не было ни гнева, ни жажды отмщения ему, только боль и немой укор — он был их богом, но не сумел их защитить.

Он бежал по деревне. Монстры, завидев его, бросали свои покорные жертвы и пытались ускользнуть. Но скрыться от Кана было нелегко. Сквозь застилавшую ему глаза багровую мглу (ее причиной был не пожар) он разглядел, как гарпия, схватив обнаженную женщину, впилась в нее волчьими клыками. Кан сделал выпад, вампир, бросив вопящую жертву, взмыл вверх. Англичанин отшвырнул шпагу и прыгнул, как кровожадная пантера, вцепился врагу в горло, оплел ногами его тело.

Он снова сражался в воздухе, на сей раз над крышей хижины. Страх парализовал холодный умишко гарпии, она и не пыталась вцепиться ему в горло, силилась лишь вырваться от безумного врага, чей кинжал раз за разом впивался ей в тело. Она дико верещала и била крыльями, но острие нашло ее сердце, и гарпия рухнула наземь.

Крыша смягчила их падение. Кан и умирающая гарпия пробили ее и упали на извивающиеся тела. Отблески пожара озаряли хижину, и при слабом свете англичанин увидел окровавленные клыки в разинутой пасти, карикатуру на человеческое лицо, еще хранящую жизнь. Он выплыл из лабиринта сумасшествия, его стальные пальцы сомкнулись на горле монстра, их хватку не смогли разомкнуть ни когти, ни удары крыльев. Пальцы он разжал, лишь ощутив, что жизнь покинула монстра.

Снаружи продолжалась резня. Кан вскочил, ощупью нашел какое-то оружие и выбежал на улицу. Гарпия попыталась взлететь из-под самых его ног, топором — это оказался топор — Кан опрокинул ее, и она рухнула замертво. Кан побежал дальше, спотыкаясь о трупы, вопя в бешенстве.

Вампиры улетали. У них пропала всякая охота драться с этим белокожим безумцем, еще более страшным в своей ярости, чем они. Но гарпии уносились в ночное небо не одни. В когтях они держали кричащие жертвы. Кан, сжимая окровавленный топор, метался во все стороны, но наконец остался один в заваленной трупами деревне. Закинув голову, чтобы послать кружащим над ним монстрам свои проклятья, он ощутил, как на лицо ему падают теплые капли. Высоко в ночном небе слышались предсмертные вопли людей и хохот вампиров. Кана покинули последние проблески рассудка: в ночи раздавались отголоски кровавого пиршества, с неба падал кровавый дождь, а Кан бормотал что-то несвязное, время от времени разражаясь воплями.

Чем он выглядел, спотыкаясь о кости и черепа, как не символом человечества — с бесполезным топором в руке, выкрикивая ужасные проклятья могучим крылатым демонам ночи, демонически хохотавшим над ним и заливавшим ему глаза кровью жертв?

5. Белокожий победитель

Со стороны гор забрезжил слабый, бледный рассвет и озарил то, что некогда было деревней Богонда. Хижины уцелели все, кроме одной, превратившейся в груду тлеющих углей; но крыши большинства из них были сорваны. Улицы завалены трупами. Опершись на окровавленный топор, Соломон Кан смотрел на это торжество смерти замутненными безумием глазами. Хотя его грудь, лицо и руки покрывала кровь из многочисленных ран, он не чувствовал боли.

Народ Богонды погиб не безропотно. Среди тел негров валялось семнадцать трупов гарпий. Шестерых уложил Кан, остальных — негры. Но из четырехсот жителей Богонды ни один не дожил до утра, а насытившиеся гарпии улетели в свои пещеры.

Медленно, механически переступая, Кан отправился искать свое оружие. Нашел кинжал, пистолеты, шпагу и трость ю-ю, вышел из деревни и направился в сторону хижины Гору. Замер, пораженный увиденным. Теша свой кровожадный юмор, гарпии позабавились — на белого взирала висевшая над входом голова старого жреца. Щеки его запали, губы искривились в бессмысленной гримасе ужаса, глаза смотрели взглядом обиженного ребенка. Они показались Кану средоточием изумления и тоски.

Кан посмотрел на бывшую Богонду, потом на мертвое лицо Гору и поднял к небу стиснутые кулаки. Глаза его горели, пена выступила на губах — Кан проклинал небо и землю, все высшие и низшие сферы. Проклинал холодные звезды, жаркое солнце, насмешливую луну и шум ветра, все судьбы и предначертания, все, что любил и ненавидел, умолкшие города, залитые водами океанов, минувшие века и прошедшие эпохи. Этот сумасшедший взрыв проклятий он обратил к богам и демонам, для которых человечество служит лишь забавой, к человеку, что живет слепцом и сам подставляет свою шею под стальные копыта своих божков.

И замолчал. Откуда-то снизу донесся львиный рык. Глаза Кана хитро блеснули. Он долго стоял, не шелохнувшись, и угнездившееся в его мозгу безумие подарило ему отличный план. Он отрекся про себя от только что произнесенных проклятий. Пусть боги с бронзовыми копытами и сделали человека предметом своих забав и развлечений, но они подарили ему хитроумия и жестокости больше, чем любому другому живому существу.

— Ты останешься здесь, — сказал голове Гору Соломон Кан. — Тебя высушит солнце, сморщит холодная ночная роса. Я не допущу к тебе хищных птиц, и твои глаза увидят смерть твоих врагов. Да, я оказался не в силах спасти народ Богонды. Но, клянусь богом моего народа, отомстить за вас смогу. Человек — забава и жертва титанических Тварей и Темноты, распростерших над ним свои громадные крылья. Но и посланцев зла может постигнуть неудача — и ты, Гору, своими глазами в этом убедишься.

В течение следующих дней Кан трудился, не покладая рук, вставал с первым лучом солнца и долго работал после заката, при бледном лунном свете, наконец падал от усталости и засыпал. Случалось, ранил себя по неосторожности, но не лечил раны, они заживали сами. Он спускался в низины и рубил там бамбук, таскал наверх огромные охапки длинных толстых стеблей. Валил деревья, срезал гибкие лианы, служившие ему вместо веревок. Всем этим он укреплял стены и буковые стебли, связывал их лианами. Покрывал крышу длинными бревнами, их связывал тоже. Лишь слон, и то с превеликим трудом, смог бы разрушить эту постройку.

На плоскогорье появилось множество львов, и стада небольших свиней быстро поредели. Тех, что спаслись от хищников, убивал Кан и бросал шакалам. Он был в глубине души человеком мягким, и резня эта ему претила, хоть он и сознавал, что животные все равно стали бы добычей хищников. Но что бы он ни чувствовал, без этой бойни не обойтись, она была неотъемлемой частью его плана — и он приказал сердцу стать тверже стали.

Дни складывались в недели. Кан работал день и ночь, в редкие минуты передышки беседуя со сморщенной, мумифицированной головой Гору. Удивительно, но глаза старого жреца ничуть не изменились — и при солнечном свете, и при лунном сиянии они все время смотрели на англичанина, как живые. Когда память о сумасшествии отодвинулась далеко в прошлое, возвращаясь лишь в ночных кошмарах, Кан часто думал, померещилось ему тогда или мертвые губы Гору в самом деле шевелились, вели разговоры о необычайных и таинственных вещах.

Он видел акаана — они кружили высоко в небе, не спускаясь даже тогда, когда он с пистолетами под рукой укладывался спать в большой хижине. Монстры опасались его умения посылать смерть с огнем и громом. Сначала, заметил Кан, они летали неспешно и вяло, отяжелевшие от мяса, пожранного той страшной ночью, унесенного в пещеры. Но дни шли за днями, и они худели, все дальше улетали в поисках пищи. Кан, глядя на них, разражался громким шальным смехом. Раньше ему не удалось бы осуществить свой план. Но теперь не было людей, которых гарпии могли бы сожрать. И свиней больше не было. На всем плоскогорье не осталось ни одного живого существа, способного стать пищей вампиров. Почему они даже не пробовали летать к восточным отрогам гор, англичанин не пытался доискаться. Может, там были такие же густые джунгли, как на западе. Кан видел, как акаана пытались охотиться в саванне на антилоп, но львы брали с них дорогую плату за такую смелость. У акаана не было сил драться со львами, их хватало лишь на свиней, оленей и людей.

Наконец они стали подлетать все ближе, и Кан часто видел в темноте их сверкающие жадные глаза. И понял, что пришел его час. Огромные буйволы, достаточно сильные и злые, чтобы не опасаться вампиров, забредали на плоскогорье, чтобы разорять заброшенные поля. Кану удалось отбить одного от стада и криком, камнями погнать в сторону хижины Гору. Предприятие это оказалось нелегким и опасным. Несколько раз англичанин едва ускользнул от атак разъяренного животного, но наконец ему удалось застрелить быка у самой двери хижины.

Дул сильный западный ветер. Кан расплескал в воздухе несколько пригоршней свежей крови, чтобы гарпии почуяли ее запах у себя в горах. Освежевал буйвола и часть мяса унес в хижину, туда же утащил кости, а сам спрятался в зарослях поблизости и стал ждать.

Ждал он недолго. В утренней тишине раздался шум крыльев, и вскоре мерзкая туча опустилась у хижины. Наверняка прилетели все до единой бестии — Кан с неостывшим удивлением разглядывал эти удивительные существа, так похожие на человека, так непохожие на демонов библейских легенд. Окутанные огромными крыльями, как плащами, они прохаживались и о чем-то толковали меж собой пронзительными, скрипучими голосами, в которых не было ничего человеческого. Нет, это не люди, заключил Кан. Они — некая овеществленная чудовищная шутка Природы, причуда юного мира, в котором все создания были лишь опытами. А может, они — продукт ужасного, грешного брака людей со зверями или выродившаяся ветвь развесистого древа эволюции. Кан давно уже подозревал, что правы философы древности, утверждавшие, что человек — лишь высшая форма животного. И коли Природа создала в древности множество удивительных животных, почему она не могла заняться опытами с монструальными формами рода людского? Наверняка человек, подобный Кану, был не первым хозяином земли, быть может, и не последним.

Гарпии колебались, их останавливало врожденное недоверие к строениям. Несколько монстров взмыли в воздух и попытались развалить крышу, но Кан строил на совесть. Они вновь приземлились, и наконец один, возбужденный манящим запахом крови и видом свежего мяса, вошел внутрь. В этот же миг, словно по сигналу, за ним ринулись остальные. Когда последний вампир скрылся в хижине, Кан протянул руку и дернул длинную лиану. Дверь, выдержавшая бы натиск разъяренного буйвола, с грохотом захлопнулась, засов вошел в гнездо.

Кан покинул свое укрытие и посмотрел на небо. В хижину набилось сотни полторы гарпий, и в воздухе не видно ни одной. Он понял, что поймал в ловушку все стадо. Усмехнулся, вытащил кремень и кресало, высек искру на вороха сухой соломы, которыми были обложены стены. Изнутри донесся беспокойный гомон — твари сообразили, что попались. Вверх потянулась узкая струйка дыма, сверкнуло багровое пламя, и все занялось огнем. Сухие бамбуковые стволы горели, как порох.

Еще миг, и огонь охватил хижину. Монстры учуяли дым и зашумели. Кан слышал их голоса, слышал, как они пытаются проломить стены. Усмехнулся жестоко, безрадостно. Порыв ветра взметнул огонь на крышу. Внутри было сущее пекло. Кан слышал, как чудища бились о стены — стены дрожали от ударов, но выстояли. Ужасное рычание казалось ему музыкой. Потрясая кулаками, он захохотал, и его смех был страшен. Пронзительный вой монстров заглушил треск пожарища, и потом, когда пламя прорвалось внутрь, вой сменился жалобными стонами. Дым густел, ветер разносил вокруг отвратительный запах горелого мяса.

Временами Кан видел сквозь пелену дыма, как, маша опаленными крыльями, какой-нибудь монстр пытался взлететь. Тогда он спокойно прицеливался и стрелял. Кану показалось, что губы исчезавшей в пламени головы Гору внезапно раздвинулись в улыбке, и человеческий смех прозвучал в шуме пламени — но огонь и дым иногда выделывают удивительные штуки…

С дымящимся пистолетом в одной руке и тростью ю-ю в другой, Кан стоял над тлеющими головнями, навсегда скрывшими от людских глаз страшных полулюдей-чудовищ. Некогда герой забытого эпоса прогнал их из Европы, а теперь Кан стоял неподвижно, словно памятник своему триумфу. Рушатся древние империи, умирают чернокожие люди, гибнут даже демоны прошлого, и надо всем возвышается потомок героев, наисильнейший воитель всех времен — неважно, ходит он в воловьей шкуре и рогатом шлеме или одет в ботфорты и камзол, древний боевой топор держит в руке или рапиру, дориец он, сакс или англичанин, зовут его Язон, Хенгист[4] или Соломон Кан.

Он стоял, и клубы дыма возносились к утреннему небу. На плоскогорье рычали вышедшие поохотиться львы. Медленно, словно солнечный свет, пробивавшийся сквозь туман, к человеку возвращался рассудок.

— Свет божьих лампад достигает и мрачных, забытых всеми мест, — угрюмо сказал Кан. — Зло царит в уединенных местах, но оно не бессмертно. За ночью приходит свет, и исчезает мрак даже здесь, в глухом углу. Удивительны твои предначертания, бог моего народа, но кто я такой, чтобы усомниться в твоей мудрости? Мои ноги несли меня в страну зла, но ты не позволил причинить мне вреда и сделал меня бичом, карающим зло. Над людскими душами еще распростерты широкие крылья страшных чудовищ, и много видов зла целят в сердце, ум и тело людское. Но когда-нибудь, я надеюсь, тени растают, и Князь Тьмы будет навсегда посажен на цепь в безднах ада. А пока этого не произошло, люди лишь в собственном сердце должны видеть опору в борьбе с чудовищами, чтобы наконец с твоей помощью восторжествовать над ними.

Соломон Кан посмотрел в сторону немых гор и ощутил беззвучный зов, летящий из-за них, от непознанных дорог. Кан поправил пояс, сжал трость и обратил лицо к востоку.