У меня есть одно лишь хобби, и оно безмерно занимает меня и по сей день. Не хотелось бы приписывать этому черты некоей таинственности, но мне на самом деле трудно это объяснить, да и сам я тут далеко не все понимаю. Речь идет о моем увлечении народом, который называют пиктами. Я, конечно, понимаю сомнительность термина в том значении, в котором я его использую. Этих людей историки уже называли кельтами, варварами или даже германцами. Некоторые источники упоминают о том, что они пришли в Британию следом за бриттами и незадолго до появления галлов. «Дикие пикты из Гэллоуэй», частенько фигурирующие в древних шотландских легендах и исторических хрониках, появились в результате смешения нескольких народов — скорее всего кельтов, кимбров и галлов, говорили они на языке, происходившем от кимбрско-галльского наречия в варварской его версии с примесью германского и скандинавских языков. Сам термин «пикты» вероятно, первоначально относился лишь к кочевым кельтским племенам, осевшим в Гэллоуэй и ассимилировавшимся с местным варварским населением. Но для меня пикт — это невысокий, темноволосый варвар, выходец из Средиземноморья. В этом нет ничего удивительного, ибо когда я впервые набрел на эту тему, именно таких людей называли пиктами. Куда более странным может показаться мой непреходящий и неизменный к ним интерес. Впервые я прочитал о пиктах, изучая историю Шотландии: лишь мимолетные упоминания, вдобавок не слишком для них лестные. Разумеется, уровень тех книг, что я читал в детстве, был не слишком высок, впрочем, мне довелось жить в регионе, где других книжек на эту тему просто-напросто не было. И я с энтузиазмом занялся шотландцами, добывая информацию об истории Шотландии, где только мог.
Я чувствовал некую особую связь с этими горцами в кильтах, быть может из-за той капли шотландской крови, что течет в моих жилах. В прочитанных мною тогда книжках пикты время от времени появлялись, чтобы схлестнуться с шотландцами в очередном каком-то сражении и неизменно проиграть. Самое подробное описание этого племени, которое мне удалось найти тогда, принадлежало перу одного из английских историков, и там говорилось, что пикты — это жестокие дикари, живущие в деревянных хижинах, и что легендарный Роб Рой якобы похож был на своих пиктских предков телосложением: коренастой, как бы обезьяньей фигурой с длинными могучими руками. Из сказанного ясно, что все, что я тогда читал, никак не имело целью прославление пиктов, их апологию.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, я некоторое время жил в Нью Орлеане, где в библиотеке на Кэнэл Стрит нашел книжицу, описывавшую историю Англии со времен доисторических вплоть до нашествия норманнов. Она была написана для юного читателя и, несомненно, не слишком точно толковала прошлое с точки зрения истории. Но я, благодаря ей, обогатился многими деталями быта этих невысоких смуглых людей, первыми заселивших земли, названные позднее Британией. Наконец-то я получил возможность познакомиться с ними поближе.
Автор, правда, представлял их далеко не в лучшем свете — как варваров, но и это было уже кое-что. По мнению автора, пикты были насквозь лживы, трусливы, их вечно опережали в развитии другие, а они лишь пользовались чужими достижениями.
Это показалось мне мало похожим на правду, я испытывал к ним огромную симпатию и решил, что вот они-то и станут «связующим звеном» между мною и древностью. Я сотворил их сильными и воинственными варварами, дал им славную, богатую событиями историю и великого короля — Брана Мак Морна. Должен признаться, что фантазия несколько подвела меня при выборе имени, хотя над характером персонажа я бился очень долго. Многие короли из пиктских летописей носят кельтские имена, но мне, поскольку я хотел подчеркнуть, что речь идет о фиктивной, выдуманной мною ветви этого народа, пришлось дать моему великому королю имя, лишь звучащее по-кельтски.
Итак, Бран — в честь моего любимого героя из настоящей истории — кельта Неннаса, разгромившего Рим. Мак Морн (Mak Morn) — имя берет начало в имени знаменитого в ирландской истории галла Мак Морна (Mac Morna). Букву «c» в написании имени я заменил буквой «k». Теперь имя Бран Мак Морн (Bran Mak Morn больше не переводилось), («Bran Mac Morn» в переводе с кельтского значит «Ворон — сын Морна»), но зато получило собственное звучание — пиктское, древнее, уходящее корнями в далекое прошлое. Сходство с конкретными кельтскими именами становилось в данном случае чисто случайным.
Летели годы, а Бран Мак Морн не менялся, оставался таким, каким родился когда-то в моем воображении. Это мужчина среднего роста, движется он подобно пантере, под темной гривой его волос блестят черные глаза, кожа смуглая. Когда я был подростком, то очень хотел быть мужчиной небольшого роста, с длинными конечностями, несколько скошенным назад подбородком и длинными прямыми волосами. Таким я представлял себе тогда типичного пикта, и мне ужасно не нравились мои собственные нордические черты лица. Все это вытекало из моего увлечения этим таинственным народом, первым появившимся в Британии, чьи корни терялись где-то в неолите.
И всегда в мои о них представления добавлялась капля фантазии — я никак не «видел» их, как ни силился, в реальной стране (как, например, ирландских или шотландских горцев). Поэтому, когда пришла пора, я стал писать о них все так же: по-своему. Так, первая из новелл о Бране Мак Морне («Люди тени») написана от имени норманнского наемника из римской армии. В самой первой новелле, написанной о моем герое и потерявшейся, прежде чем была закончена, рассказчиком был римский центурион из гарнизона, стоявшего у Стены. В «Королях ночи» центральная фигура — кельтский вождь. И лишь в последней новелле «Черви Земли» описание ведется с точки зрения пикта.
«Короли ночи» повествует о попытке Рима подчинить себе варварские племена Каледонии. С действительностью совпадает лишь время да общий характер событий — римлянам так никогда и не удалось продвинуть границы своих владений за вересковые пустоши. После нескольких неудачных кампаний они отступили на юг, к Стене. Их поражение было, скорее всего, результатом совместного противодействия варварских племен — именно это я и описал: союз галлов, бриттов и пиктов.
В «Червях Земли» я вновь заставил Брана Мак Морна драться с Римом — мне как-то трудно было вообразить его себе сражающимся с иным врагом. Возможно, это отражение моей собственной неприязни к Риму — столь же трудно поддающейся логическому объяснению, как и то расположение, которым я одариваю пиктов.
Само слово «пикты» я впервые увидел на картах, вынесенным за границы территории, захваченной Римской империей. Это уже само по себе очаровало меня невероятно. В моем воображении начали разворачиваться картины жестоких сражений, яростных атак, фанатичной обороны. Будучи врагом Рима, я, естественно, немедленно примкнул к его противникам. Особенно охотно я солидаризовался с теми, кто яростно сопротивлялся любым посягательствам римлян на их свободу. Иногда, когда в снах (тех, что мне действительно снились ночью, а не грезились наяву за письменным столом) я сражался с железными легионами и вынужден был отступать, разбитый наголову, подсознание разворачивало вдруг передо мною картину, пришедшую из иного мира, из неведомого, не рожденного еще будущего — изображение карты, на которой за границами Империи виднелась таинственная надпись: «Пикты и шотландцы». И я сразу же чувствовал прилив новых сил — там я мог найти убежище, зализать раны и набрать войска для новой войны.
Я хотел бы попробовать свои силы в написании романа об этих таинственных столетиях. Я позволил бы себе писать лишь о том, что не противоречило бы точным историческим фактам. Действие в романе опиралось бы на следующем замысле. Римское влияние постепенно слабнет под натиском тевтонских племен, надвигающихся с востока. Тевтоны высаживаются на побережье Каледонии и продвигаются на запад, тесня осевших там ранее кельтов. На руинах древней империи пиктов разворачивается жесточайшее соперничество между этими воинственными племенами, которые в конце концов объединяются для оказания отпора общему врагу — грозным саксам… Это был бы роман скорее о дипломатии, чем о королях и героях, хотя, боюсь, я не сумел бы избежать искушения. Не знаю, удастся ли мне когда-либо осуществить этот замысел…
Я расскажу вам о Ньёрде и Чудовище, слушайте. Существует множество вариантов этой истории, главный герой носит в них имена Тира, Персея, Зигфрида, Беовульфа или Святого Георгия. Но этот Ньёрд был человеком, сразившимся некогда с выползшей из адской бездны отвратительной тварью, что и положило начало целой серии героических легенд, которые, переходя из уст в уста, утратили в конце концов первоначально содержавшееся в них зерно истины. Я знаю, о чем говорю, ибо это я был Ньёрдом.
Я лежу и жду смерти, ползущей ко мне подобно слепой улитке, но мои сны ярки, красочны и полны жизни. И не себя — невзрачного, замученного болезнями человечка по имени Джеймс Эллисон — я вижу в них, в моих снах действуют иные герои — современники и участники величайших событий прошлого и будущего. Да, и будущего тоже — пусть с трудом, но я вижу не только тех, что стоят за мной, но и тех, кто придет: так человек, бредущий в длинной процессии, видит далеко впереди неясные фигуры. Я один из этих странников и, вместе с тем, каждый из них, ибо каждый из людей в этой бесконечной веренице — лишь мимолетное проявление иллюзорного, бестелесного, но, тем не менее, вечно живого духа.
Любой из мужчин и любая из женщин на нашей планете — часть такой вереницы теней, и в то же время, каждый из них целиком несет ее в себе. Правда, они не знают об этом — их разуму не дано преодолеть те узкие страшные пропасти мрака, через которые перелетает душа, сбрасывая очередную телесную оболочку. Я — знаю. Почему — история сама по себе весьма странная, фактом, однако, является то, что вот сейчас я лежу, надо мною медленно разворачиваются черные крылья смерти, а перед моими глазами проплывают туманные картины моей прежней жизни, я вижу самого себя во многих лицах и характерах.
Меня звали Ялмаром и Тиром, Браги и Хорсой, Эриком и Джоном. Я шагал рядом с Бреннусом по пустым, залитым кровью улицам Рима. Я жег плантации с Алариком и его готами, и ночью было светло, как днем, когда горели римские усадьбы, когда Империя стонала под копытами наших диких коней. Это я с мечом в руке брел сквозь пенистые волны прибоя, чтобы грабежом и убийствами заложить фундамент Англии. Когда Лейф Счастливый впервые увидел широкий песчаный берег неведомого материка, я стоял рядом с ним на носу драккара, и ветер трепал мою рыжую бороду. Когда Готфрид Бульонский вел своих крестоносцев на стены Иерусалима, шел среди них и ваш покорный слуга.
Но не о них хочу я рассказать вам сейчас. Я захвачу вас с собою в такое далекое прошлое, что, по сравнению с ним, времена Бреннуса и Рима — кажутся не более, чем вчерашним днем. Не через годы и века поведу я вас, но через эпохи, туманные эоны — туда, куда не заглядывали даже самые смелые из историков и философов. Глубже, глубже и еще глубже придется уйти в бездонное прошлое — к истокам рода человеческого, к корням моего народа, расы голубоглазых, светловолосых открывателей, могучих воинов, страстных любовников, неутомимых путешественников.
Я расскажу вам о Ньёрде, Ньёрде — Победителе Чудовища, ставшем прототипом героя целого цикла легенд, о страшной реальной основе, заложенной в мифы о драконах, монстрах и чудовищах.
Я буду говорить с вами не только от имени Ньёрда, но и от своего тоже. Ведь я — Джеймс Эллисон в степени не меньшей, чем был когда-то Ньёрдом. Рассказывая о том, что тогда случилось, я буду интерпретировать некоторые мысли, высказывания и действия Ньёрда с точки зрения нынешнего моего «я», чтобы сага о нем не показалась вам галиматьей, лишенным смысла набором слов. Ибо дела и мысли Ньёрда настолько чужды нам с вами, людям нынешним, насколько, скажем, джунгли со львами и тиграми чужды белым стенам домов городской улицы.
Удивительным был этот мир, в котором Ньёрд жил, любил и сражался так много веков назад, что даже моя память, скользя по минувшим эпохам, не может отыскать достаточно надежной точки отсчета. Не один, но несколько раз с тех пор менялось лицо Земли, возносились и тонули континенты, с места на место переносились моря, пробивали новые русла реки, наступали и пятились ледники, меняли свое положение на небе звезды, складываясь в новые созвездия. Это была эпоха начала эпических странствий моего народа, эпоха, в которой племена голубоглазых и светловолосых людей двигались на север и на юг, запад и восток, веками длившееся кочевье вело их вокруг земного шара. Их следы и их кости можно отыскать в самых диких уголках современного мира. Я родился, вырос и возмужал в дороге. О родине, оставшейся где-то далеко на севере, остались лишь отрывочные воспоминания — неясные, словно полузабытый сон. Я помню ослепительно белые равнины и ледяные поля; огромные костры, пылавшие в центре круга из кожаных шатров; русые волосы, развевающиеся на ветру; солнце, прячущееся за мрачной стеной багровых туч; вытоптанный снег, на котором неподвижно лежат в лужах чего-то алого темные фигурки.
Это последнее я вижу отчетливее всего остального. Уже много позже мне сказали, что это поля Ютунхайма, где разыгралась страшная битва, легендарная битва эсиров, о которой затем долгие века пели песни седобородые сказители, которая и сейчас живет в туманных намеках на Рагнарок и Геттердеммерунг. Я видел это грудным ребенком, стало быть, жил где-то в… Нет, не будем уточнять — вы еще примете меня за сумасшедшего, а историки и геологи спустят с меня шкуру совместными усилиями.
Но это тоже лишь туманный фрагмент, гораздо ярче я вижу кочевье, в котором, собственно, и прошла вся моя жизнь. Мы не выбирали себе путь осознанно, но так уж получалось, что наше племя постоянно шло на юг. Иногда мы останавливались и жили какое-то время на плодородных долинах меж высокими горами или по берегам равнинных рек, но рано или поздно срывались с насиженного места и шли дальше. И дело не только в грозившем нам голоде или, допустим, внезапной засухе. Случалось, мы уходили в пустыню, оставляя земли, богатые дичью. Нас гнали вперед неутоленные страсти и желания, таковы уж законы человеческой жизни, но мы об этих законах знали тогда не больше, чем дикие гуси знают о причинах сезонных миграций. Вот так однажды мы и добрались до тех мест, где жило Чудовище.
Я начну свой рассказ с того момента, когда мы пришли к покрытым буйной растительностью холмам, кишевшим разнообразной живностью. Жаркой душной ночью мы услышали тамтамы аборигенов, они беспрестанно выбивали одну и ту же дробь. Утром мы увидели самих аборигенов — низкорослых, коренастых, черноволосых, с пестро размалеванными жестокими лицами, но, несомненно, белокожих. Мы издавна знали их род. Это были пикты, наиболее воинственное из всех известных нам племен. Мы встречали пиктов в густых лесах и горных долинах, но со времени нашей последней встречи с ними утекло немало времени. Думаю, что здешнее племя пиктов дальше всех иных выдвинулось на восток. Всего несколько поколений пиктов жило здесь, но бесконечные джунгли уже начали переваривать этих людей, стирая прежние черты и подгоняя их под свой кошмарный эталон.
Мы шли пешком — белобородые, похожие на волков, старики, могучие, в расцвете сил, мужчины, нагие дети, светловолосые женщины с младенцами на руках, никогда, кстати, не плакавшими. Я не помню, сколько нас было, — что-то около пяти сотен воинов. Воинами я называю всех мужчин: от детей, достаточно сильных, чтобы держать лук, и до самых дряхлых стариков. В те жестокие времена воевали все. Наши женщины дрались в случае необходимости, как тигрицы, я помню младенца, вцепившегося зубами в ногу наступившего на него врага.
Да, мы были настоящими воинами. Позвольте, я расскажу о Ньёрде. Я горжусь им, особенно сейчас, когда вижу жалкое, парализованное тело Джеймса Эллисона — временную мою оболочку.
Ньёрд был высоким, широкоплечим, с сильными руками и крепкими ногами, юношей. Длинные упругие мышцы дарили ему не только силу, но и выносливость. Он мог сутками бежать, не обнаруживая ни малейших признаков усталости. Ошеломляющая стремительность движений превращала его тело в глазах наблюдателя в размазанное пятно. Расскажи я вам все о его силе, вы посчитали бы меня лжецом. На всей Земле не найти сейчас человека, который смог бы натянуть лук Ньёрда. Помнится, рекорд по стрельбе из лука принадлежит одному турецкому спортсмену, пославшему стрелу на 482 ярда. В моем племени не было подростка, не сумевшего бы побить этот рекорд.
Итак, углубившись в джунгли, мы услышали тамтамы, гремевшие в таинственных долинах, прятавшихся среди холмов. Враг ждал нас на широком, открытом со всех сторон плоскогорье. Здешние пикты, судя по всему, ничего о нас не знали, даже легенды об эсирах до них не дошли, ибо будь иначе, они хоть засаду, что ли, устроили бы. Пикты прыгали с деревьев, завывали грозно, вопили, что повесят наши головы у ног своих богов, что наши женщины будут рожать им сыновей. Ха! Ха! Ха! О Йомир! Это рассмеялся Ньёрд, а не Джеймс Эллисон. Именно так, от всей души, смеялись тогда эсиры, услышав эти угрозы. Моря крови, океаны пламени оставляли мы за собой, мы были беспощадными убийцами, неумолимыми грабителями, с мечом в руке шагавшими по жестокому миру. Угрозы пиктов пробудили в нас грубоватое чувство юмора.
Мы устремились им навстречу, сбрасывая на ходу с плеч волчьи шкуры и вытаскивая бронзовые мечи. Наш рев громом прокатился по плоскогорью. Пикты выстрелили из луков, мы ответили тем же. Где им было тягаться с нами в меткости. Наши свистящие стрелы падали на них тучами и валили их наземь, словно ветер — осенние листья. Когда они с воем и пеной на губах набросились на нас, мы, опьяненные горячкой сражения, швырнули луки прочь и дали волю мечам.
Я описываю эту битву несколькими сухими словами, ибо чувствую, что не смогу передать это безумие, запах крови и пота, хриплое дыхание, напряжение мускулов, треск костей, ломающихся под могучими ударами, и, прежде всего, беспредельную жестокость этой резни, в которой не было ни правил, ни порядка, а каждый дрался, как хотел и как мог. Если бы я начал описывать все, что там происходило, вы бы оцепенели от ужаса. Я сам, вспоминая эту бойню, не могу сдержать дрожи. О том, что военные действия можно вести по каким-то правилам, никто даже не догадывался. В те времена человек со дня своего рождения и до самой смерти зубами и когтями дрался за жизнь, ни у кого не прося пощады и никому ее не даруя. Милосердие если и проявлялось, то лишь спонтанно, а значит, крайне редко.
Так вот, мы гнали бегущих пиктов, а наши женщины выбежали на поле битвы, чтобы камнями разбивать головы поверженных врагов и медными ножами подрезать им горло. Пыток мы не признавали. Более жестокими, чем того требовала жизнь, мы не были. Жизненные законы той поры были воистину бесчеловечными, но справедливости ради следует сказать, что в нынешней жизни бессмысленной жестокости встречается едва ли не больше, чем было тогда.
И все же, случалось проявлять милосердие и нам. Я дрался с чрезвычайно мужественным противником. Будучи значительно ниже ростом, пикт не уступал мне в силе — сплошной клубок стальных мускулов, и двигался он стремительно, словно молния. Он сражался железным мечом и защищался большим деревянным щитом, обитым кожей. У меня в руках была огромная палица с шипами. Я был ранен, кровь обильно текла из нескольких глубоких ран на моем теле, но один из моих ударов достиг, наконец, цели, смяв его щит, словно картонный ящик, и секундой позже палица обрушилась на его обнаженную голову. О Йомир! Даже сейчас улыбка застывает на моих губах, когда я вспоминаю об этом. Сколь же крепким был череп у этого пикта! На голове его открылась страшная рана, и он рухнул наземь, потеряв сознание. Я бросил его там, будучи уверенным, что с ним покончено раз и навсегда, и присоединился к воинам, преследовавшим врага. Когда я, залитый с ног до головы потом и кровью, вернулся на поле боя, то увидел, что мой противник приходит в сознание, а нагая девушка моего племени собирается обрушить на его голову огромный камень. Некий мимолетный каприз заставил меня остановить девушку. Поединок доставил мне огромное удовольствие, и я был восхищен столь совершенной конструкцией черепа этого человека.
Мы стали лагерем там же, на плоскогорье, неподалеку от места сражения. Наших павших соплеменников мы сожгли на огромном костре, а трупы врагов сбросили вниз в долину, на потеху сбегавшимся гиенам и шакалам. В ту ночь мы ждали нового нападения, но так и не дождались. Лишь в глубине джунглей мигали тут и там багровые огоньки костров, а ветер, когда менял свое направление, доносил гулкую дробь тамтамов да вой — там, вероятно, оплакивали погибших или, быть может, просто орали, разряжая бессильную злобу. Не напали они на нас и в последующие несколько дней. Раны нашего пленника начали затягиваться. Он был очень общителен, и мы постепенно усвоили его примитивный язык. Его звали Громом, и он хвастался, что был лучшим охотником среди здешних пиктов. Он охотно болтал с нами, поблескивая маленькими глазками из-под черной гривы спутанных волос, прикрывавшей низкий лоб, и широко улыбался, обнажая похожие на клыки зубы.
Он живо интересовался нами — неведомыми людьми, победившими его племя, но почему-то не спешившими воспользоваться плодами победы. И он так никогда и не сумел понять, почему, собственно, мы его пощадили и оставили в живых. Именно Гром и предложил нам послать его к соплеменникам, чтобы от нашего имени заключить с ними мирный договор. Для нас это не имело особого значения, но мы разрешили ему уйти — о рабах тогда и не снилось еще никому.
Гром вернулся к своему племени, и мы забыли о нем. Лишь я стал чуть осторожнее вести себя на охоте — мне все казалось, что он лежит где-то в зарослях и поджидает благоприятный момент, чтобы пустить стрелу в спину. Но пришел однажды день, когда мы снова услышали грохот тамтамов и на краю джунглей появился наш старый знакомый с растянутыми в кривой улыбке толстыми губами. За ним шествовали вожди кланов — с перьями в волосах, закутанные в волчьи шкуры, с размалеванными лицами. Наше мужество изрядно их напугало, но еще большее впечатление на них произвело то, что мы отпустили Грома живым и невредимым. Они не знали, как к этому факту отнестись, и посчитали его знаком нашего безграничного презрения к намного более слабому противнику.
Так мы заключили мир с пиктами. Было много шума, клятв, всяких ритуальных заклинаний. Мы поклялись именем Йомира — эту клятву ни разу не нарушил ни один эсир. Они взывали ко всем стихиям, присягали своему божку, сидящему в хижине, в которой пылал вечный огонь и высохшая старуха колотила всю ночь в бубен, а также существу, настолько ужасному, что его боялись называть по имени. Затем мы сидели у костров и пили огненный отвар из местных злаков, закусывая его мясом дичи, зажаренной здесь же. До сих пор не могу понять, как это пиршество не закончилось резней, ибо напиток этот имел страшную силу и дырявил наши мозги, словно червь. Но ничего страшного тогда не произошло, и с тех пор мы жили с нашими соседями в мире и согласии. Они многому нас научили и сами немало переняли от нас. Так, они показали нам, как обрабатывать железо: в здешней земле почти совсем не было меди.
Мы беспрепятственно заходили в их деревушки — небольшие скопления хижин-мазанок, обычно на полянах, в тени гигантских деревьев. Пиктам, в свою очередь, никто не запрещал бродить по нашему лагерю — наши кожаные шатры так и остались стоять там, где мы их поставили. Наши юноши не обращали ни малейшего внимания на их коренастых девушек с глазами-бусинками, стройных златокудрых наших девушек совершенно не привлекали их приземистые, заросшие с ног до головы волосами юноши. Со стороны пиктов отношение было подобным. Поживи мы рядом дольше, взаимная неприязнь наверняка исчезла бы и два наших племени слились бы воедино, но этого не произошло, потому что племя эсиров вскоре ушло, растаяв в таинственной ночной мгле. Но до того, как это произошло, нам пришлось испытать ужас встречи с Чудовищем.
Я часто охотился на пару с Громом, он водил меня по диким сонным долинам, крутым склонам холмов, где не ступала нога человека. Была, однако, некая долина на юго-западе, куда он ни за что не соглашался меня отвести. На дне этой долины издалека видны были обломки рассыпавшихся или разбитых вдребезги колонн, свидетелей величия какой-то древней, ныне исчезнувшей цивилизации. Гром показал мне их сверху, со скал, нависавших над этим таинственным местом, но наотрез отказался идти туда со мной и отговорил от намерения спуститься в одиночку. Что-то там было, он боялся говорить об этом открыто, но опасность была более грозной, чем змеи, тигры или даже гигантские слоны, чьи стада иногда забредали сюда с юга.
По словам Грома, пиктов не пугали дикие звери — единственным, кого они действительно боялись, был Сатха, огромный удав. Но было что-то еще, что страшило из безмерно, и это что-то было каким-то образом связано с Долиной Потрескавшихся Камней — так они называли то место, где лежали поломанные колонны. Много лет назад их предки, появившись впервые в этих краях, осмелились нарушить покой этого мрачного места, и целый их клан погиб некоей страшной, непонятной смертью. Так, во всяком случае, рассказывал нам об этом Гром. Ужас вынырнул откуда-то из земных недр, и говорить о нем вслух было, он считал, безрассудно, потому что вызвать вновь Это могло даже само упоминание о нем.
Но в любом другом месте Гром готов был охотиться со мной сколько угодно. Он действительно был лучшим охотником среди пиктов, и мы с ним пережили множество опаснейших приключений. Однажды я железным мечом, выкованным собственными руками, зарубил проклятую бестию — серого саблезуба, нынче, вероятно, его назвали бы тигром, поскольку он больше походил на этого хищника, чем на кого-либо другого. На самом деле приземистое его тело, опиравшееся на массивные толстые лапы, напоминало, скорее, медвежье, но голова, несомненно, была тигриной. Он исчез с поверхности Земли потому, что был слишком страшен даже для тех кошмарных времен. Сила мышц его росла, постепенно усиливалась свирепость, а мозг уменьшался, и в конце концов саблезуб утратил инстинкт самосохранения. Его уничтожила сама Природа, озабоченная сохранением равновесия. Ибо если бы его невероятные бойцовские качества подкреплялись развитым мозгом, все иные формы земной жизни были бы обречены на гибель. Саблезуб был шалостью эволюции — тупиковым ответвлением, направленным лишь на убийства да разрушения.
Я победил саблезуба в поединке, который сам по себе достоин того, чтобы его воспели в балладе или гимне. Долгие месяцы после этого я валялся в бреду со страшными ранами. Пикты качали головами и повторяли, что не помнят, чтобы хоть кому-нибудь удалось справиться с этой бестией в одиночку. Я не только победил саблезуба, но и, ко всеобщему удивлению, выжил.
Пока я лежал у врат королевства смерти, произошел раскол племени. Подобные события вовсе не считались чем-то особенным в те времена, и племя отнеслось к этому довольно спокойно. Сорок пять молодых воинов одновременно избрали себе спутниц жизни и откочевали, чтобы заложить новый клан, выбрав для поселения Долину Потрескавшихся Камней. Пикты предупреждали их об опасности, но эсиры лишь смеялись над ними. Мы оставили своих демонов далеко на севере, среди ледяных пустынь, а чужими испугать нас было трудно.
Как только ко мне вернулись силы, я взял свой меч и отправился навестить друзей на их новом месте жительства. Грома со мной не было — он уже несколько дней не появлялся в лагере эсиров. Но я знал дорогу и хорошо помнил то место, откуда открывался живописный вид на озеро в верхней части долины и густой лес на противоположном ее конце. Долину с двух сторон сторожили крутые скалы. Ее дно у нижнего, северо-западного конца, было густо утыкано полуразрушившимися колоннами. Некоторые из них еще возносились над кронами деревьев, другие давно уже рассыпались, превратившись в груды камней, заросшие густой травой. Кто их там поставил, не знал никто. Гром, правда, пробормотал как-то что-то невнятное о некоем волосатом, похожем на обезьяну существе, танцующем под звуки демонической музыки пищалок.
Я пересек плоскогорье, на котором стоял наш лагерь, спустился вниз по склону и углубился в заросли. От хребта, за которым лежала долина с колоннами, меня отделяло полдня неторопливой ходьбы. По дороге я не заметил ни малейших следов деятельности человека — деревни пиктов стояли намного восточнее.
Я преодолел хребет и увидел внизу сонную долину, тихое голубое озеро, торчавшие над деревьями колонны. Нигде ни струйки дыма, хотя именно дым костра я ожидал увидеть прежде всего. Зато мне сразу бросились в глаза стервятники, кружившие над шатрами, стоявшими на берегу озера.
Я осторожно спустился вниз и направился к лагерю друзей. И тут же застыл на месте, потрясенный увиденным. Я сталкивался со смертью во многих ее проявлениях, мне много раз удавалось ее избежать, я сам неоднократно служил ей орудием, проливая кровь, как воду, и оставляя за собой горы трупов. Но то, что открылось моим глазам здесь, остро задело даже мою огрубелую душу. Из всего клана моих друзей не осталось в живых никого. Более того, ни одно из мертвых тел эсиров не было комплектным. Некоторые шатры еще стояли, другие были смяты в лепешку, вдавлены в землю некоей неведомой тяжестью. У меня мелькнула даже мысль, что, быть может, здесь промчалось охваченное паникой стадо слонов. Но то, что я видел, никаким слонам натворить было бы не под силу. Лагерь буквально усеивали куски человеческих тел — руки, ноги, головы, внутренности… Везде вокруг валялось оружие, лезвия некоторых мечей и наконечники копий были вымазаны зеленоватой слизью, похожей на ту, что вытекает из растоптанной гусеницы. Нет, то, что я здесь видел, не могло быть делом человеческих рук — человек на такое не способен. Я взглянул на озеро. Ровная густая голубизна его спокойных вод свидетельствовала о значительной глубине, не оттуда ли выползло какое-нибудь ужасное чудовище. И тут я увидел след. Это была глубокая и широкая борозда, такую могла бы оставить после себя огромная гусеница, уползшая куда-то в нижнюю часть долины. Трава внутри не была спрессована, кустарник и мелкие деревья изломаны и вдавлены в землю, сверху их покрывала зеленая слизь.
Когда я, выхватив меч, устремился по следу, сзади послышался чей-то крик. Оглянувшись, я увидел сползающую со скал коренастую фигуру. Это был Гром. Лишь вспомнив о том, как глубоко коренился в нем страх перед долиной, можно правильно оценить ту самоотверженность, какую он проявил ради дружбы со мной.
Не выпуская из рук копья, боязливо прочесывая взглядом сонные, заросшие густым кустарником склоны, он рассказал мне о той ужасной твари, что напала ночью на клан эсиров. Но прежде он пересказал мне то, что узнал о ней от старейшин своего племени.
Много лет назад пикты пришли сюда с северо-востока. Местность эта изобиловала непуганным зверьем и съедобными растениями, поблизости не оказалось никаких враждебных племен, и они решили остаться здесь навсегда.
Часть из них, целый клан могучего племени, выбрала для поселения Долину Потрескавшихся Камней. Пикты осмотрели колонны и нашли скрытый в глубине рощи полуразрушенный храм. В храме, на месте, где обычно располагается алтарь, они обнаружили черный колодец, абсолютно гладкие стены которого уходили куда-то в глубь Земли.
Они построили в долине хижины и начали мало-помалу обживаться, но однажды ночью, в полнолуние, их всех убило зловещее нечто, оставившее после себя лишь искореженные хижины да покрытые слизью трупы.
В те далекие времена испугать пиктов чем-то вообще было невозможно. Воины остальных кланов, собравшись у костра, воззвали к своим богам и отправились по широкому кровавому следу, который привел их к колодцу в храме. Они громко кричали и бросали в колодец камни, но ни стука падения камней на дно, ни всплеска не услышали. Зато вскоре до их ушей донеслась музыка. Из колодца выскочило какое-то человекоподобное существо, приплясывавшее под звуки мелодии, плывшей из пищалок, мелькавших в его тонких уродливых пальцах. Пикты лишь удивились слегка, увидев это существо, но следом за ним из-под земли выползла огромная белая масса, ослизлый кошмар — стрелы пробивали его, но не могли остановить, мечи рассекали, но не могли убить. Истекавшее слизью чудовище обрушилось на воинов. Оно давило их в багровую кашицу, рвало на куски, высасывало кровь и мозг из поломанных конечностей, пожирало живьем, хотя те еще кричали и сопротивлялись. Оставшиеся в живых бросились наутек, чудовище гналось за ними аж до скал, на которые, однако, не сумело втащить свое гигантское тело.
С тех пор пикты обходили стороной молчаливую долину. Погибшие воины навещали, однако, шаманов и старейшин в их снах, посвящая живых соплеменников в страшные, невероятные тайны. Они рассказывали о расе полулюдей-полумонстров, обитавшей некогда в этих краях, именно она возвела с какой-то, никому не ведомой теперь целью колонны в долине. Белая тварь из колодца была богом этой расы, вызволенным из черных подземных глубин с помощью магии, непостижимой детям человеческим. Волосатое существо с пищалкой было его слугой — бесформенным первичным духом, облеченным в материальное органическое тело. Эта древняя раса давно исчезла, а бог и его слуга остались жить. Оба они были уязвимы — их тела можно было ранить, но люди не знали оружия, достаточно мощного, чтобы их убить.
Клан моих друзей спокойно жил в долине несколько недель. Лишь вчера ночью Гром, охотившийся поблизости (еще одно, кстати, доказательство его отваги), был застигнут врасплох высокими тонами демонической музыки. Секундой позже до его ушей долетела какофония людских воплей и заглушающее их отвратительное чавкание. Он упал на землю и лежал так, уткнувшись лицом в траву и не смея пошевелиться, до самого утра. На рассвете он, дрожа всем телом, подошел к обрыву и посмотрел вниз в долину. То, что он увидел, даже издали, обратило его в паническое бегство. Затем ему пришло в голову, что следует предупредить остальных людей нашего племени. Уже направляясь к лагерю эсиров, он оглянулся и увидел меня, стоявшего на скале над долиной.
Пока Гром рассказывал, я сидел, подперев рукой голову и целиком погрузившись в мрачные размышления. Современным языком невозможно выразить то чувство внутриплеменной связи, которое тогда играло исключительную роль в жизни любого мужчины и любой женщины. В мире, который со всех сторон грозил человеку клыками и когтями, где любая рука, кроме руки соплеменника, готова была нанести смертельный удар, инстинкт племенного родства был чем-то большим, нежели пустым словом, каким он стал сейчас. Он был тогда частью человека, столь же необходимой, как сердце или правая рука. И не могло быть иначе. Только так, тесно сплотившись, и мог род человеческий выжить в страшных условиях первобытного мира. Поэтому то личное горе, которое я пережил, увидев останки моих друзей, тоска по безвозвратно ушедшим гибким, сильным юношам и веселым быстроногим девушкам тонули в море печали и ярости, глубина и интенсивность которых были воистину беспредельными. Я понуро сидел, согнувшись, а Гром выжидательно поглядывал то на меня, то на грозную долину, где, словно поломанные зубы хохочущих ведьм, торчали из листьев проклятые колонны.
Я, Ньёрд, не был одним из тех, что постоянно шевелят мозгами. Я жил в мире, где царила физическая сила и за меня думали старейшины племени. Но только тупым, безмозглым животным я тоже не был. Итак, я сидел, и в моей голове сначала туманно, затем все более явственно начал складываться план.
Я встал и вместе с Громом приступил к работе. Мы сложили на берегу озера огромную кучу из сухих веток, обломков шатерных стоек, поломанных древков копий. Тщательно собрав то, что осталось От людских тел, мы положили нашу печальную ношу на самый верх кучи, и я высек искру.
Темный густой дым устремился к небу, а я повернулся к Грому и потребовал, чтобы он отвел меня в джунгли, туда, где подстерегал очередную добычу Сатха, великий змей. Пикт посмотрел на меня ошарашенно. Даже лучшие из лучших пиктских охотников уступали дорогу этому грозному повелителю болот. Но моя воля подхватила Грома, словно вихрь, и он пошел со мной. Мы выбрались из долины, пересекли хребет и углубились в джунгли, держа направление строго на юг. Это был долгий и трудный путь, но Гром в конце концов вывел меня к краю обширной низины. Ее целиком покрывал губчатый ил, в котором по щиколотки вязли наши ноги, из-под слоя гниющей растительности при каждом шаге брызгали вверх струйки липкой жидкости. Гром сказал, что именно здесь время от времени появляется Сатха, великий змей.
Вам повезло, что вы никогда не видели Сатху. Никого, подобного ему на Земле давно уже нет. Как хищные динозавры, как саблезубы, он был реликтом, выходцем из прошлых, давно ушедших эпох — более суровых и жестоких, чем последующие. В мое время, однако, эти ужасные, покрытые жесткой чешуей змеи еще жили, хотя было их уже очень и очень мало. Каждый из них был гораздо длиннее и толще самого большого из современных питонов. С их клыков стекал яд, в тысячу раз более опасный, чем яд королевской кобры. Сатха был воплощением зла и страха для всего живого на Земле. Легенды о нем навсегда вписаны в анналы демонологии. В мифологии стигийцев, а затем египтян он известен под именем Сета, для семитов Сатха был Левиафаном или Сатаной. Он был ползучей смертью, неумолимой и достаточно ужасной, чтобы удостоиться обожествления. Мне довелось увидеть, как огромный слон пал мертвым от одного-единственного его укуса. Я издалека наблюдал за тем, как, величаво извиваясь, проползает его гигантское тело сквозь густые джунгли, как он атакует очередную жертву, но я никогда не охотился на Сатху — даже я, не побоявшийся сразиться с саблезубом, раньше никогда не решался становиться на его пути.
Теперь же я искал встречи с ним, искал в одиночку. Даже те горячие дружеские чувства, которые питал ко мне Гром, не смогли заставить его пойти со мной дальше. Он посоветовал мне перед расставанием вымазать грязью лицо и спеть песню смерти, но я пропустил его слова мимо ушей.
Среди густых деревьев я нашел нечто похожее на тропу и поставил на ней западню. Прежде всего я выбрал огромное дерево с мягкой волокнистой древесиной, но толстым и тяжелым стволом. Я срубил его мечом у самых корней и свалил так, что его верхушка упала на ветви дерева поменьше, росшего по другую сторону тропы. Затем я обрубил нижние ветви, вытесал тонкий, но крепкий кол и подпер им верхушку колосса. Когда я срубил дерево-опору, тяжеленный ствол глубоко вдавил кол в землю, но я знал, что стоит мне потянуть за длинную и толстую лиану, заранее привязанную к нему, ловушка сработает.
Затем я вновь углубился в тонувшие в полумраке джунгли. Вдруг удушающая, отвратительная вонь ударила в мои ноздри, и над деревьями появилась, раскачиваясь из стороны в сторону, кошмарная голова Сатхи. Раздвоенный язык высовывался и прятался, огромные желтые глаза холодно вглядывались в меня. В них светилась зловещая мудрость мрачного стародавнего мира, в котором не было места людям. Я отшатнулся и побежал. Страха не было, лишь какой-то странный холодок в области позвоночника. Сатха, извиваясь, следовал за мной. Его восьмидесятифутовое тело волнами перекатывалось через гниющие останки растений в абсолютной, гипнотической тишине. Его клиновидная голова была больше лошадиной, туловище толще человеческого, чешуя переливалась тысячами цветов и оттенков. Я был для него такой же легкой добычей, как мышь для питона, но таких клыков, как у меня, не имела ни одна мышь на свете.
Я бежал быстро, но знал, что от молниеносного удара треугольной головы уйти не смогу. Сатху нельзя было подпускать близко. Я мчался по тропе, прислушиваясь к похожему на шелест травы под ветром шуршанию ползшего за мной гибкого тела.
Он уже почти догнал меня, когда я пробежал под западней. Когда я обернулся, под деревом уже скользило его длинное блестящее тело. Схватившись обеими руками за лиану, я напряг мышцы и отчаянно рванул ее на себя. Огромное бревно с грохотом обрушилось на чешуйчатое тело Сатхи примерно в шести футах за его головой. Я надеялся, что такой удар сломает ему позвоночник, но не думаю, что это случилось на самом деле. Гигантское тело извивалось и крутилось, могучий хвост косил деревья, словно траву. Когда бревно рухнуло на змея, его огромная голова мгновенно повернулась и стремительно атаковала нового врага. Мощные клыки вспороли кору, словно лезвия кинжалов. Однако Сатха тут же понял, что сражается с неодушевленным противником, и снова повернул голову ко мне. Я стоял в безопасном отдалении. Он выгнул покрытую чешуей шею и разинул пасть, обнажая футовой длины клыки. Яд, стекавший с них, способен был прожечь насквозь даже скалу.
Думаю, что если бы не сломавшийся сук, глубоко вонзившийся ему в бок и удерживавший его на месте подобно гарпуну, он сумел бы выбраться из-под дерева. Его шипение заглушало шум, поднявшийся между тем в джунглях, глаза вглядывались в меня с такой ненавистью, что я задрожал помимо воли. О да, он отлично знал, что это я поймал его. Я подошел настолько близко, насколько мне хватило отваги, и быстрым сильным движением метнул копье в шею Сатхи, целясь в точку тут же за разинутой пастью, оно пронзило тело змея насквозь и увязло в дереве. Я сильно рисковал. Сатхе далеко было до смерти, и я знал, что ему хватит секунды, чтобы вырвать копье и освободиться, но этой секунды у него уже не оказалось — я подскочил вплотную, размахнулся и ударил изо всей силы мечом, отрубая напрочь его клыкастую голову.
Изгибы и рывки пойманного Сатхи были ничем в сравнении с конвульсиями его обезглавленного тела. Я оттащил подальше свой трофей и, убедившись, что устроился вне досягаемости для смертоносных ударов могучего хвоста, принялся за дело. Никто из людей никогда не работал с большей осторожностью, чем я тогда — малейшая ошибка грозила мгновенной смертью. Я вскрыл мешочки с ядом и погрузил в них наконечники одиннадцати стрел. Я тщательно следил за тем, чтобы только бронзовые острия имели контакт с этой страшной жидкостью, деревянные древки стрел она пережгла бы без труда.
Тут из-за деревьев осторожно выглянул Гром — любопытство и страх за меня не дали ему усидеть там, где я его оставил. Глаза и рот пикта широко раскрылись, когда он увидел голову Сатхи.
Несколько долгих часов вымачивались наконечники в яде, пока не покрылись смертоносным зеленоватым налетом, там и сям на них заметны стали мелкие черные точки — следы травления металла ядом. Затем, хотя ночь уже спустилась на землю и вокруг слышались порыкивания охотившихся хищников, мы с Громом отправились в обратный путь и на рассвете добрались до скал, нависавших над Долиной Потрескавшихся Камней.
Перед тем, как спуститься в долину, я сломал свое копье, вытащил из колчана, сломал и выбросил все неотравленные стрелы. Затем я выкрасил лицо и руки так, как это принято у эсиров, когда они идут на верную смерть. Утренний ветер трепал мою светлую гриву, когда я, повернувшись лицом к восходящему над хребтом солнцу, пел свою песню смерти. Наконец, проверив лук, я направился вниз.
Гром не решился последовать за мной. Он упал лицом вниз на камни и завыл, словно раненый пес.
Я прошел мимо озера, оставив в стороне дымящиеся еще угли погребального костра и углубился в рощу. Везде вокруг высились колонны — оплывшие, бесформенные, невероятно древние. Деревья росли густо — свет, казалось, затухал и чах в их развесистых кронах. В полумраке обрисовались очертания полуразвалившихся циклопических стен огромного храма, возле них валялись в пыли груды осыпавшейся штукатурки и цельные скальные блоки. Примерно в шести сотнях ярдов на краю прилегающей к храму большой поляны стояла колонна высотой в семь или восемь сотен футов. Время и непогода изрядно потрудились над нею, так что теперь любой ребенок из моего племени без труда вскарабкался бы на самый ее верх. Увидев эту колонну, я изменил первоначальный план.
Подойдя ближе, я пригляделся внимательнее к циклопическим стенам, на которых чудом держался купол крыши. Он был настолько дыряв, что напоминал выгнутый вверх, поросший мхом скелет некоего сказочного животного. Вход стерегли гигантские колонны, он был настолько широк, что через него свободно прошел бы десяток слонов, двигаясь бок о бок. Быть может, когда-нибудь на них были высечены какие-то знаки или иероглифы, но даже если это было так, их давно уже стерло время. Внутри храма также стояли колонны, сохранившиеся несколько лучше наружных. Каждую из них венчал плоский пьедестал. Подсознание тут же нарисовало туманные образы чудовищных отвратительных существ, восседавших на этих пьедесталах, верша неведомые обряды, истоки которых терялись где-то во мраке юности вселенной.
Алтаря не было. Только дыра в каменном полу, а вокруг нее странные, омерзительные статуи. Я выворачивал из потрескавшегося пола камни побольше и швырял их во мрак дыры. Я слышал, как они ударялись об стенки колодца, но так и не дождался характерного стука, сигнализировавшего бы о падении камня на дно. Камень за камнем летел в колодец, и каждый из них я сопровождал проклятием. Но вот, наконец, я услышал звук, который не был отголоском падения камней. Из колодца поплыли чарующие звуки пищалки. Я заглянул в него. Внизу, где-то глубоко во тьме, ворочалась некая огромная белая масса.
По мере того как музыка становилась громче, я медленно отступал назад. Пройдя под аркой, я вышел наружу и остановился. Послышался скрежет и царапание, и секундой позже из-за колонны выскочило, приплясывая, какое-то существо. Похожее на человека фигурой, оно целиком покрыто было густой шерстью. Если и были у него уши, нос и рот, я их не заметил. Лишь пара багровых глаз таращилась на меня из-под шерсти. Это существо держало в деформированных руках странные пищалки, извлекая из них звуки демонической мелодии. Приплясывая и подпрыгивая, оно приближалось ко мне.
Я вытащил стрелу, натянул лук и послал ее прямо в грудь плясуну. Тот упал, как подкошенный, но музыка, к моему удивлению, звучала по-прежнему, хотя пищалки выпали из бесформенных ладоней. Я подбежал к колонне и, не оглядываясь, вскарабкался по ней вверх. Добравшись до верхушки, я глянул вниз и чуть не свалился от ужаса и неожиданности.
Из храма выползал его невероятный страж. Я готов был к встрече с чем-то страшным, но то, что я увидел, лежало вне границ человеческого восприятия, было воплощением ночного кошмара. Не знаю, из каких адских глубин оно всплыло века назад и какая эпоха его породила. Оно не было животным в точном значении этого слова. Ни в одном из земных языков нет слова, которое могло бы послужить ему названием, и я, за неимением лучшего термина, буду называть его Червем. Могу лишь сказать, что он, действительно, больше походил на червяка, чем на змею, осьминога или динозавра.
Он был белым и мягким и, подобно червяку, волочил по земле свое студенистое тело. Но у него были также широкие плоские щупальца и какие-то длинные мясистые выросты, назначение которых осталось для меня тайной. Был у него и длинный хобот, который сворачивался и разворачивался, подобно слоновьему. Четыре десятка глаз, расположенных по кругу, складывались из многих тысяч фасеток, переливавшихся яркими красками, неустанно изменявших цвет и оттенок. Я угадывал скрытый за ними могучий ум — не людской, не звериный, но рожденный во мраке демонический разум, пульс мыслей которого, бьющийся в черной бездне за границами нашей вселенной, иногда ощущается нами во сне. Сказать, что это проклятое чудовище было огромным — значило бы не сказать ничего. Рядом с ним мамонт показался бы карликом.
Я дрожал от страха, но натянул тетиву аж до уха и послал в него стрелу. Чудовище ползло ко мне, словно живая гора, подминая под себя кусты и мелкие деревья. Я слал, не целясь, стрелу за стрелой, промахнуться в столь гигантскую цель было невозможно. Стрелы по оперение вонзались в трясущееся тело, некоторые тонули в нем полностью и каждая из них несла слоновую дозу яда. Но чудовище неумолимо надвигалось на меня с ужасающей скоростью, не обращая внимания ни на стрелы, ни на смертельный для всех иных существ яд. И все это время звучала сводящая с ума мелодия, лившаяся из валявшихся на земле пищалок. Моя вера в победу таяла — даже яд Сатхи оказался бессильным против этого адского творения. Последнюю стрелу я послал в эту белую, трясущуюся гору почти вертикально вниз — так близко подполз он к моему убежищу.
И вдруг я увидел, что цвет тела чудовища меняется. По нему пробежала волна жуткой синевы, и оно содрогнулось в конвульсиях, подобных землетрясению. Тварь обрушилась на нижнюю часть моей колонны, сокрушая ее в прах. Но прежде чем это произошло, я изо всех сил оттолкнулся ногами и прыгнул вперед, стараясь попасть на спину чудовищу.
Губчатая масса спружинила под моими ногами. Я поднял меч обеими руками и по рукоять вбил его в мягкое тело и тут же вытащил. Из ужасного, длиной в ярд, разреза фонтаном хлынула струя зеленой слизи. Секундой позже удар толстого щупальца смахнул меня со спины колосса как козявку и подбросил на три сотни футов вверх. Я камнем упал на кроны деревьев.
Этот удар переломал половину моих костей. Я не смог пошевелить ни рукой, ни ногой, когда попытался схватить меч и продолжить сражение. Что можно сделать с перебитым позвоночником? Лишь извиваться беспомощно. Но я видел тварь, и до меня начало доходить, что, несмотря ни на что, победил все же я. Гигантское тело вздымалось и выгибалось, щупальца бешено молотили по воздуху, хобот скручивался и распрямлялся. Тошнотворная белизна тела сменилась бледной мрачной зеленью. Бестия неуклюже развернулась и поползла назад к храму, раскачиваясь из стороны в сторону, словно корабль в бушующем море. Деревья гнулись и ломались, когда она цеплялась за них своим телом.
Я рыдал от бешенства, ибо не мог схватить свой меч и погибнуть с честью, насытив могучими ударами пылавшую в моей душе ярость. Но бога-червя уже коснулось крыло смерти, и мой меч едва ли принес бы тут много пользы. Дьявольские пищалки все еще наигрывали свою демоническую мелодию, песню смерти для чудовища. Я видел, как монстр схватил тело своего мертвого раба. Оно на секунду повисло в воздухе, оплетенное одним из щупалец, затем чудовище ударило им о стену храма с такой силой, что от обезьяноподобного плясуна кроме кровавого пятна ничего не осталось. Лишь после этого пищалки, страшно взвизгнув, умолкли навсегда.
Червь дотащился до края колодца. Тут в нем снова произошло изменение, сути которого я не смогу описать. Даже сейчас, когда я пытаюсь обдумать это спокойно, лишь смутно осознаю, что что-то сверхъестественное, кощунственное, шокирующее творилось с самой материей, ее формой. Монстр сполз в колодец и рухнул вниз, в кромешную тьму, из которой появился, и я знал уже, что он мертв. В то же мгновение, когда тело чудовища исчезло в колодце, стены храма дрогнули, колонны выгнулись вовнутрь и рассыпались с оглушительным треском, свод с грохотом обрушился вниз. Некоторое время в воздухе висела сплошная завеса пыли, деревья вокруг качались и шумели, словно под ударами бури, затем все стихло. Я вытер ладонью кровь с лица и осмотрелся. Там, где прежде стоял храм, возвышалась огромная куча каменных обломков. Все колонны в долине рухнули, превратившись в груды, камней.
Воцарившуюся тишину прервал горестный голос Грома, певший песню скорби над моим телом. Я попросил его вложить меч в мою руку. Он сделал это и наклонился надо мной, чтобы выслушать то, что я хотел ему сказать. Ибо мое время уже истекало.
— Пусть люди помнят, — сказал я тихо. — Пусть весть о том, что здесь случилось, летит из деревни в деревню, из клана в клан, от племени к племени. Положите меня с луком и мечом в руках здесь, на этом месте, и насыпьте надо мной курган. Если дух убитого мною бога вернется из бездны, мой дух всегда готов будет встретить его достойно.
Гром стонал и бил себя кулаками в грудь, когда смерть нашла меня в Долине Ужаса.
Рев труб нарастал, как приливная волна, как шум прибоя, бьющегося о белые скалы Валузии. Из толпы слышались радостные возгласы, женщины бросали цветы, а стук серебряных подков все приближался, и вот, наконец, первые ряды воинов показались на широкой светлой улице, огибавшей устремленную в небо Башню Славы.
Впереди, трубя в длинные золотистые фанфары, ехали герольды — стройные юноши в пурпурных одеяниях. За ними шли лучники — высокие статные горцы, следом за лучниками — тяжеловооруженная пехота: широкие щиты громыхали в унисон шагам, в том же темпе покачивались кончики копий. За пехотой следовали лучшие в этом мире воины — Алые Убийцы, от шлемов до шпор все в красном. Они величаво проплыли на своих великолепных скакунах и, хотя, несомненно, хорошо слышали обращенные к ним восторженные возгласы, смотрели строго вперед, застыв в седлах, словно бронзовые статуи. За этими гордыми, страшными в бою воинами пестрыми потоками влились на площадь отряды наемников: диких кочевников из Му и Каалу, вооруженных широкими тяжелыми мечами и дротиками. За ними, в некотором отдалении, тесно сомкнув ряды, шли лучники из Лемурии. Позади всех — легкая пехота и снова трубачи.
Это изумительное зрелище щемящей болью восторга отзывалось в сердце Кулла, короля Валузии. Вот он скользнул взглядом по трубачам; вот поднял руку, отвечая на приветствия всадников, остановил взгляд на пехоте. Его глаза вспыхнули, когда в поле зрения показались Алые Убийцы, зрачки сузились, когда их сменили наемники. Эти шли гордо, глядя на короля смело, но с уважением. Кулл ответил им таким же смелым взглядом. Он ценил храбрость, а во всем мире не было храбрее воинов, чем эти, даже среди дикарских племен пограничья. Однако, сколь бы глубоким ни было это чувство взаимного уважения, между ними не могло возникнуть даже намека на дружеские чувства. Кулл, король Валузии, был по происхождению атлантом, а не валузианином, а атланты издревле воевали со своими западными соседями. И хотя имя Кулла было предано проклятию также среди гор и долин его собственного народа, а сам он старался вытравить из памяти все, что касалось его происхождения, в нем еще много оставалось от варвара, и давние обиды прочно гнездились в его сердце.
Парад закончился. Кулл повернул жеребца и твердой рукой направил его во дворец. По дороге он бросил несколько слов сопровождавшим его членам Королевского Совета.
— Армия, как меч, — сказал он. — Нельзя позволять мечу ржаветь.
Из все еще клубившейся на площади толпы слышалось:
— Это Кулл, видишь!.. Какой мужчина! Ты посмотри на его плечи! А какие мускулы!
И тише, но с угрозой:
— Проклятый узурпатор!
— Да, это позор для Валузии, этот варвар на древнем троне.
Острый слух Кулла уловил шепот, но король не придал ему особого значения. Он твердой рукой перехватил руль клонившейся к упадку империи, еще более твердо его удерживал — это, разумеется, не могло всем быть по нраву.
Когда придворные, льстиво поздравив его с удавшимся парадом, разошлись, король опустился на обитый горностаевым мехом трон и погрузился в тяжелые размышления. Слуга, почтительно склонившись в низком поклоне, доложил о том, что в соседнем зале дожидается приема гонец пиктского посла. С трудом вырвавшись из лабиринта запутанных проблем государственной политики, король без особой симпатии взглянул на непрошеного гостя. Это был широкоплечий воин, среднего роста, с характерной для его расы смуглой кожей.
— Глава Совета Ка-ну, правая рука короля пиктов, приветствует тебя и просит передать, что у пиршественного стола в его резиденции есть место для Кулла, короля королей, императора Валузии.
— Хорошо, — ответил Кулл. — Передай почтенному Ка-ну, послу Западных Островов, что повелитель Валузии отведает вина с его стола, как только луна взойдет над холмами Залгары.
Пикт, однако, не двинулся с места.
— Мой вождь просит, чтобы ты пришел один, о господин.
Глаза короля озарились холодным, как сталь меча, блеском.
— Один?
— Да.
Они молча смотрели друг на друга, лишь тонкая паутинка этикета едва сдерживала кипевшую в них взаимную межплеменную ненависть. Они обменивались гладкими учтивыми фразами цивилизованной расы, которая не была расой ни того, ни другого, а в глазах их горела давняя дикая ярость. Пусть Кулл был королем Валузии, а пикт — представителем посла суверенной союзной страны, сейчас в зале приемов встретились два варвара, ослепленные старой, как мир, ненавистью, оглушенные шумом давно отгремевших сражений.
Перевес был на стороне короля, и он наслаждался им в полной мере. Подперев голову рукой, он долго смотрел в темные, непроницаемые глаза застывшего, как монумент, посланника.
— Значит, я должен придти… один? — тон его вопроса был таким, что глаза пикта грозно сверкнули. — А чем ты докажешь, что тебя действительно послал Ка-ну?
— Моим словом, — мрачно ответил пикт.
— С каких это пор можно верить слову пикта? — Кулл прекрасно знал, что пикты никогда не лгут, но хотел вывести из себя собеседника.
— Я знаю, чего ты хочешь, о король, — спокойно ответил тот. — Ты ждешь моего гнева. Давай оставим это. Я уже достаточно зол и вызываю тебя на поединок. На копьях, на мечах или на кинжалах, на конях или спешенными. Если ты мужчина, прими вызов!
Король взглянул на пикта с невольным уважением: столь безрассудная отвага не могла не вызывать восхищения. Тем не менее, он не упустил оказии разозлить его еще больше.
— Король не может принять вызов от безвестного дикаря, — сказал он пренебрежительно. — Можешь идти. Передай Ка-ну, что я приду один.
Глаза пикта зловеще загорелись. Весь дрожа от первобытной жажды крови, он повернулся, медленно пересек зал приемов и исчез за огромной дверью.
Кулл задумался. Глава Совета пиктов хочет, чтобы он пришел к нему без охраны. Почему? Заговор? Кулл дотронулся до рукояти длинного меча. Нет, пиктам слишком выгоден мир с Валузией, чтобы нарушать его из-за каких-то давних счетов. Кулл был атлантом, извечным врагом всех пиктов, но он был также королем Валузии, сильнейшего союзника Западных Островов. Он улыбнулся, подумав об иронии судьбы, превратившей его во врага прежних друзей и союзника исконных врагов. Подчиняясь жажде власти, он порвал узы дружбы, традиций, рода. И Валк, бог морей и суши, свидетель — он эту жажду утолил сполна. Он стал королем Валузии — страны, кренящейся к упадку, живущей лишь воспоминаниями о прежней славе, но все еще могущественной, самой сильной из Семи Империй.
Его народ называл Валузию Страной Снов, и ему казалось, что он живет во сне. Его удивляли дворцы и дворцовые интриги, армия и народ. Все это было похоже на маскарад, на котором настоящие лица скрываются за улыбающимися масками. И ведь добыть трон оказалось совсем не трудно — стоило лишь смело воспользоваться случаем. Затем свист меча, восторженно принятая всеми смерть тирана, умелое лавирование между политиками — и Кулл, искатель приключений, выдворенный из родной Атлантиды, оказался на недосягаемой высоте — он стал королем королей, властелином Валузии. Сейчас, однако, он отчетливо осознавал, что удержать власть — во много раз труднее, чем захватить. И вновь он почувствовал странное беспокойство. Кто он такой, чтобы править народом, хранящим необычные, страшные, извечные тайны? Архистарым народом…
— Я Кулл! — сказал он сам себе, поднимая гордо голову. — Кулл!
Он обвел взглядом зал и ощутил вдруг в душе странную неуверенность. В темном углу стенная обивка едва заметно шевельнулась. Едва заметно.
Луна еще не показалась на горизонте, и сад освещался факелами, пылавшими в серебряных держателях, когда Кулл занял почетное место за пиршественным столом Ка-ну, посла Западных Островов. В после, сидевшем справа от него, трудно было найти что-либо от той воинственной расы, представителем которой он был в Валузии. Ка-ну был опытным дипломатом, состарившимся в гуще политических интриг, ни племенные традиции, ни сословные предрассудки не имели над ним никакой власти. Встретившись с человеком, он думал не о том, кто он такой и что собой представляет, но о том, можно ли его использовать в своих целях, и если можно, то как.
Кулл вяло отвечал на учтивые вопросы Ка-ну, с тоской думая о том, что и он когда-нибудь может стать таким же, как этот пиктский старик. Посол был толстым и обрюзгшим, с тех пор, когда он в последний раз брал в руки меч, прошло много лет. А ведь Куллу встречались люди и постарше Ка-ну, шагавшие в бой в первых рядах воинов.
За спиной Ка-ну стояла девушка необыкновенной красоты, наполнявшая вином его кубок. Надо сказать, отдыхать ей не приходилось. Ка-ну беспрерывно сыпал шутками и анекдотами, и Кулл, презирая в душе чрезмерную болтливость, тем не менее не пропускал мимо ушей ни единого слова. За столом сидели также другие пиктские вожди и дипломаты. Последние вели себя непринужденно, в поведении первых ощущалась некоторая скованность, им нелегко было переступить через себя, забыть о давних раздорах и вражде. И все же Кулл наслаждался атмосферой приема, столь отличной от той, которая господствовала при его дворе. Как похоже это было на Атлантиду…
Кулл пожал плечами. Что ж, Ка-ну, который, наверное, забыл, что он пикт, прав, и ему, Куллу, пора стать валузианином не только внешне.
Когда луна оказалась, наконец, в зените, Ка-ну, который съел и выпил больше, чем любые трое из его гостей вместе взятые, откинулся на софе и вздохнул с облегчением.
— Теперь оставьте нас, друзья, — сказал он. — Мы с королем должны обсудить дела, о которых детям знать не положено. Да-да, ты тоже иди, моя маленькая, дай я только поцелую твои сладкие губки… вот так, а теперь беги, бутончик ты мой розовый.
Ка-ну погладил седую бороду и посмотрел испытующе на уныло сидящего Кулла.
— Так ты считаешь, Кулл, — сказал вдруг дипломат, — что Ка-ну старый распутник, который годится лишь на то, чтобы вино лакать да девок щупать?
Кулл вздрогнул от неожиданности. Старик высказал вслух именно то, о чем он только что подумал.
— Вино красно, женщины прелестны, но — хе-хе — не думай, что хоть что-нибудь из этого мешает старику Ка-ну заниматься делом.
Он захохотал так громко, что его огромное брюхо затряслось. Кулл наклонился вперед. Это уже становилось похоже на издевку, и в глазах короля загорелись грозные огоньки.
Посол потянулся за кувшином, наполнил свой кубок и взглянул на гостя. Тот молча покачал головой.
— Ну что ж, — нимало не смущаясь, сказал Ка-ну, — а моей старой голове постоянно разогрев требуется. Я все больше старею, Кулл, так почему же я должен отказываться от тех немногих удовольствий, которые нам, старикам, еще доступны. Да, старею, опускаюсь, тоска меня гложет.
Заметить это по нему было, однако, трудно: румяное лицо посла лоснилось, глаза блестели так, что седая борода казалась явно лишней. «И правда, прекрасно выглядит, — подумал Кулл, чувствуя себя слегка уязвленным. — Этот старый прохвост утратил все черты своей — и его, Кулла, — расы, но, несмотря на это, наслаждается старостью, как никто иной».
— Послушай же, — сказал наконец Ка-ну. — Рискованное это дело — хвалить юношу, глядя ему в глаза. Но я должен высказать то, что думаю о тебе на самом деле, иначе мне не завоевать твоего доверия.
— Если ты хочешь завоевать его лестью, то…
— Успокойся. Кто говорит о лести? Я льщу только тем, кого хочу обмануть.
Глаза Ка-ну вспыхнули холодным светом, мало совместимым с язвительной улыбкой, блуждавшей на его губах. Старый лис разбирался в людях и знал, что с этим варваром-тигром следует играть в открытую, что он, словно волк, нюхом обнаруживающий капкан, мигом уловит любую фальшь, таящуюся за паутиной слов.
— У тебя достаточно сил, — сказал он, подбирая слова тщательнее даже, чем на заседаниях Совета, — чтобы стать величайшим из королей, чтобы восстановить — хотя бы частично — давнее могущество Валузии. Да, это так. Что касается Валузии, до нее мне дела нет, хотя вино и женщины здесь великолепны, но чем она сильнее, тем в большей безопасности находится пиктский народ. Более того, с атлантом на троне она может присоединить к себе Атлантиду…
Кулл горько усмехнулся: Ка-ну коснулся старой раны.
— Атлантида прокляла мое имя, когда я переступил порог этого мира в поисках счастья и славы. Мы… они — извечные враги Семи Империй и еще большие враги союзников Империй. Тебе это должно быть хорошо известно.
Ка-ну погладил бороду и загадочно ухмыльнулся.
— Оставим это. Хотя я знаю, о чем говорю. Никто не станет затевать войну, если она не будет сулить выгоду. Нас ждет эпоха мира и покоя, я предчувствую победу добра над злом, вижу людей, живущих в любви и довольстве. Ты можешь приблизить эту эпоху… Если останешься в живых.
— Ха! — Кулл вскочил на ноги с такой ошеломляющей быстротой, что Ка-ну, привыкший оценивать людей так, как иные оценивают лошадей, почувствовал, что его сердце зашлось от восторга. «О боги! Этот юноша — само совершенство! Нервы и мускулы стальные, отличная координация движений, мгновенная реакция — все, что делает воина непобедимым в бою». Ни одна из этих мыслей, проскользнувших в мозгу Ка-ну, никак не отразилась, однако, в его полных сарказма холодным тоном сказанных словах:
— Успокойся. Сядь и посмотри вокруг. В саду пусто. За столом, кроме нас с тобой, тоже никого нет. Надеюсь, меня ты не боишься?
Кулл внимательно осмотрел сад и сел.
— Это в тебе дикарь проснулся, — сказал дипломат. — Подумай только, если бы я что-то замышлял против тебя, разве выбрал бы место, где все подозрения падут на меня же? Ах, молодежь, как многому вам еще надо учиться. Тут вот сидели мои люди, и им было очень не по себе от соседства с тобой потому, что ты атлант по рождению. Ты, в свою очередь, презираешь меня за то, что я пикт. А я вижу в тебе Кулла — повелителя Валузии, Кулла — короля королей, а не Кулла — легкомысленного атланта, атамана шайки грабителей, захватившей богатую страну. Ты тоже должен почувствовать себя, наконец, человеком без нации, гражданином мира. И, кстати, если бы ты погиб завтра, кто стал бы королем?
— Каануб, барон Блаал.
— Ну-ну. Мне многое не нравится в этом человеке, но более всего то, что он всего лишь марионетка в чужих руках.
— Как это? Он был самым значительным из моих противников, и я никогда и мысли не допускал, что он защищает чьи-либо еще интересы, кроме своих собственных.
— Ночь все слышит, — ответил Ка-ну. — И внутри нашего мира есть еще миры. Мне, впрочем, ты можешь, доверять. Брулу Копейщику — тоже. Посмотри-ка сюда.
На его раскрытой ладони лежал браслет — троекратно свернувшийся кольцом крылатый дракон с тремя рубиновыми рогами на голове.
— Приглядись к нему повнимательнее. Когда Брул появится у тебя завтра ночью, этот браслет будет на его руке. Доверься ему, сделай все, что он укажет. И в доказательство того, что я доверяю тебе, — смотри!
Он рывком вытащил из складок своей одежды что-то, что блеснуло магическим зеленоватым светом, и тут же спрятал это что-то обратно.
— Похищенный бриллиант! — воскликнул король изумленно. — Зеленый алмаз из храма Змея. О боги! Значит, это твоя работа? Но зачем ты мне его показываешь?
— Чтобы спасти тебе жизнь. Чтобы ты мне поверил. Если ты заподозришь меня в предательстве, сделаешь со мной все, что захочешь. Моя жизнь в твоих руках. Я не могу теперь тебя обмануть, ведь ты одним словом можешь вынести мне смертный приговор.
Старый лис, произнося эти слова, сиял и самодовольно щурился, явно радуясь произведенному впечатлению.
— Но почему ты отдаешься в мои руки? — удивление Кулла росло с каждой минутой.
— Я уже сказал тебе об этом. Теперь ты видишь, что я честен с тобой. А завтра, когда Брул придет к тебе во дворец, ты послушаешься его совета, не боясь измены. И хватит об этом. Эскорт ждет тебя, мой господин, у ворот, чтобы сопровождать во дворец.
Кулл встал.
— Но ведь ты ровным счетом ничего мне так и не сказал.
— Ох, молодость, молодость, как ты нетерпелива! — сейчас Ка-ну более чем когда-либо напоминал своим видом толстого грубовато-веселого эльфа. — Иди, юноша, пусть тебе приснятся трон, армии, королевства, а я увижу во сне вино, женщин, розовые лепестки. Будь счастлив, король.
Направляясь к выходу, Кулл еще раз оглянулся. Ка-ну, развалившийся на софе, прямо-таки источал добродушную жизнерадостность. У выхода Кулла поджидал какой-то воин на коне. Король несколько удивился, обнаружив, что это тот самый человек, который принес ему приглашение пиктского посла. Проезжая по пустым улицам города, они не сказали друг другу ни единого слова.
Дневные краски и гомон уступили место глубокой ночной тишине. В серебристом свете луны более чем когда-либо ощущалась древность города. Громадные колонны в дворцах и замках, казалось, подпирали небеса. Лестницы, пустые и тихие, возносились куда-то в беспредельную высь, исчезая во мраке небесных сфер. «Лестницы в небо», — подумал Кулл. Таинственное великолепие этой сцены будоражило его воображение.
Цок! Цок! Цок! Только серебряный звон подков нарушал царившую на залитых лунным светом улицах тишину. Невероятная древность города почти физически давила на Кулла, ему казалось, что он слышит, как огромные притихшие здания смеются над ним. Какие тайны скрывают они в себе?
— Ты молод, — слышался ему шепот дворцов, святилищ и храмов, — ты молод, а мы — стары. Мир, который воздвиг нас, тоже когда-то был молод. И ты, и твой народ уйдете, а мы будем стоять здесь вечно. Мы были здесь еще до того, как Атлантида и Лемурия поднялись из океанских вод. Мы будем стоять здесь и тогда, когда зеленая вода покроет многомильным слоем горные хребты Лемурии и холмы Атлантиды. По этим улицам шествовали могучие короли, их много сменилось здесь еще тогда, когда Кулл — выходец из Атлантиды, был лишь маленькой частичкой сна Ка, Птицы Мира. Проезжай, Кулл-атлант, тебя сменят более достойные, ибо более достойные были и до тебя. Теперь о них забыли, они — всего лишь прах, а мы стоим, смотрим, ждем… Проезжай, Кулл-атлант, Кулл-король, Кулл-дурак!
Куллу казалось, что подковы его скакуна подхватили этот рефрен и выбивают в ночной тишине издевательский ритм: «Кулл-король, Кулл-ду-рак!»
— Свети, луна, ты освещаешь дорогу королю! Сияйте, звезды, вы факелы на пути императора! Звените подковы, это король королей едет по Валузии! Эй, Валузия, проснись! Едет Кулл, твой повелитель! Скольких повелителей я уже видел! — это отозвался молчавший до тех пор королевский дворец.
Королевские гвардейцы — Алые Убийцы — выскочили навстречу королю, подхватывая поводья его скакуна. Пикт молча рванул узду, заворачивая своего коня, и исчез во тьме. Куллу почудилось, что он видит, как пикт скачет по притихшим городским улицам, словно призрак — выходец из Прежнего Мира.
Он не спал в эту ночь. Уже брезжил рассвет, а он все мерил шагами тронный зал, обдумывая то, что с ним приключилось. «Ка-ну ничего не сказал, но тем не менее полностью отдался на его милость или немилость. Что он имел в виду, когда говорил, что барон Баал — лишь марионетка? Кто такой Брул, который должен появиться во дворце с этим странным браслетом на руке? И прежде всего, зачем Ка-ну показал ему зеленый алмаз, много лет назад похищенный из храма Змея? Если бы об этом узнали страшные жрецы этого святилища, расплата была бы страшной. Даже храбрым соплеменникам Ка-ну не удалось бы спасти его от их мести. Но он ведь чувствовал себя в безопасности, — думал Кулл. — В его дипломатических способностях сомневаться не приходится, он не пошел бы на такой риск, не будь на то серьезной причины. Или все это — только предлог, чтобы посеять в нем, Кулле, недоверие к гвардии и облегчить успех нового заговора? Осмелится ли Ка-ну сохранить ему жизнь теперь?»
Кулл пожал плечами.
Луна еще не появилась на небе, когда Кулл, держа руку на рукояти меча, выглянул из окна. Окно выходило во внутренний дворцовый сад, сейчас стежки и аллеи его были пусты, а деревья превратились в неясные тени. Из фонтанов, тех что поближе, били в небо сверкающие в звездном свете серебристые струйки воды, от тех, что подальше, доносилось глухое журчание. Стражи в саду не было. Крепостные стены тщательно охранялись, и сама мысль о том, что сюда может проникнуть кто-то чужой, казалась абсурдной.
По стенам дворца вились виноградные лозы. Кулл как раз подумал о том, что по ним вообще-то нетрудно взобраться наверх, когда какая-то тень вынырнула из темноты под окном и чья-то голая бронзовокожая рука ухватилась за парапет окна. Длинный меч короля сверкнул и остановился на половине пути из ножен: на мускулистом предплечье блестел знакомый драконий браслет. Следом за рукой скользнул с ловкостью леопарда на парапет и далее в комнату ее хозяин.
— Ты Брул? — спросил король и смолк удивленный, — перед ним стоял тот самый человек, которого он жестоко оскорбил и который затем сопровождал его после приема в посольстве пиктов.
— Я Брул Пикинер, — ответил тот осторожно, затем заглянул в глаза Кулла и шепнул:
— Ка нама каа лайерама!
Кулл удивился.
— Что это значит?
— А ты не знаешь?
— Нет, слова мне незнакомы, ни в одном языке из тех, что мне известны, таких нет… И все же, кажется, я их где-то слышал…
— Может быть, — единственное, что он услышал в ответ. Пикт прошелся по комнате, внимательно осматривая все, что в ней находилось. Это была одна из комнат библиотеки, и в ней стояли несколько столов, софа и два больших шкафа, битком набитых книгами, написанными на пергаменте.
— Скажи, господин, кто охраняет вход?
— Восемнадцать Алых Убийц. И, кстати, как ты сумел пробраться в сад, как перелез через стену?
Брул пренебрежительно улыбнулся.
— Стража в твоем дворце слепа и глуха: я мог бы дюжинами таскать девиц у них из-под носа, и они ничего не заметили бы. А стены… я взошел бы на них и без помощи виноградной лозы. Я охотился на тигров на побережье в густом тумане, забирался на отвесные скалы… Однако, нам пора… Хотя нет, дотронься сначала до этого браслета.
Он протянул руку, и когда удивленный Кулл выполнил просьбу, вздохнул с явным облегчением.
— Хорошо. А теперь сбрось эти королевские одежды. Сегодня ночью тебя ждут приключения, которые не снились ни одному атланту.
Все одеяние самого Брула составляла узкая набедренная повязка, с воткнутым за нее коротким кривым мечом.
— Кто ты такой, чтобы мне приказывать? — спросил уязвленный Кулл.
— Разве Ка-ну не просил тебя прислушаться к тому, что я скажу? — спросил зло пикт. — Поверь, господин, я не питаю к тебе дружеских чувств, но ни о каком поединке между нами сейчас и речи быть не может. Забудь пока об этом. А теперь идем.
Он бесшумно подошел к двери. Небольшое отверстие в ней позволяло наблюдать за тем, что происходило снаружи, оставаясь невидимым. Брул жестом подозвал Кулла.
— Что ты там видишь?
— Ничего особенного. Восемнадцать гвардейцев.
Пикт кивнул головой и потащил Кулла за собой. Остановившись у противоположной стены, он провел рукой за одной из панелей, затем отступил в сторону, одновременно вытаскивая меч. Король удивленно хмыкнул, когда часть стены выдвинулась, открывая слабо освещенный коридор.
— Тайный ход! — сказал он тихо. — А я понятия о нем не имею. О боги, клянусь, кое-кто за это ответит.
— Тихо! — прошипел Брул. Он стоял, весь обратившись в слух, и в его позе было что-то, от чего волосы на голове Кулла зашевелились не от страха, а скорее от какого-то неясного мрачного предчувствия.
Наконец Брул кивнул головой, и они прошли за тайную дверь, оставив ее открытой. Коридор был пуст, но в нем не было ни единой пылинки, что свидетельствовало о том, что забытым и заброшенным он вовсе не был. Источник света оставался невидимым. В стене, через каждые несколько футов, виднелись двери, они, вероятно, были тщательно замаскированы со стороны комнат.
— Этот дворец похож на пчелиные соты, — прошептал Кулл.
— Да, господин, за тобой днем и ночью наблюдает множество глаз.
Пикт шел медленно, перед каждым шагом тщательно выбирая место, куда поставить ногу. Меч он держал низко и постоянно оглядывался, окидывая стены внимательным взглядом.
Коридор резко повернул, и Брул осторожно заглянул за угол.
— Посмотри, — шепнул он. — Но помни: ни звука, ни слова. Речь идет о жизни и смерти!
Сразу же за поворотом начиналась лестница, ведущая вверх. Кулл перевел взгляд выше и вздрогнул. На лестничной площадке лежали восемнадцать гвардейцев, назначенных в караул по дворцу на эту ночь. Только сильная рука Брула и его нервный шепот удержали рванувшегося вперед короля.
«Измена, — билось у него в мозгу, — их убили только что. Ведь едва несколько минут назад эти люди стояли на посту».
Когда они вернулись в библиотеку, Брул старательно закрыл тайный ход, затем кивнул королю, чтобы тот снова посмотрел через отверстие в двери наружу. Король наклонился к глазку и отпрянул в ужасе: у двери стояли на посту все те же восемнадцать гвардейцев.
— Это колдовство, — прошептал он, хватаясь за меч. — Неужели мертвецы стоят в карауле?
— Да, — послышался едва различимый шепот Брула. Секунду они смотрели в глаза друг другу. Кулл сморщил лоб, пытаясь прочесть что-либо на лице пикта. В конце концов губы Брула беззвучно вытолкнули:
— Змеи… которые… могут… говорить…
— Замолчи, — ладонь Кулла упала на губы пикта. — Говорить о чем-то таком — смерть. Эти слова прокляты.
Брул спокойно посмотрел на него.
— Взгляни еще раз, господин. Быть может, была смена караула?
— Нет, это те самые люди. Клянусь Валком, это колдовство, это кошмар. Я же своими глазами видел трупы этих воинов едва несколько мгновений назад. А сейчас они стоят здесь.
Брул отошел от двери.
— Кулл, что ты знаешь об истории и традициях народа, которым правишь?
— Много… и мало. Валузия так стара…
— Это правда, — глаза Брула загорелись странным светом. — Мы, варвары, — дети по сравнению с жителями Семи Империй. Ни людская память, ни летописи не простираются в прошлое настолько, чтобы сказать, когда со стороны моря пришли сюда первые люди и кто построил огромные города на побережье. Но знай — не всегда люди властвовали над людьми.
Король вздрогнул. Их взгляды встретились.
— У моего народа есть легенда…
— У моего тоже, — перебил Брул. — Это случилось еще до того, как мы, островитяне, стали союзниками Валузии, во времена царствования Львиного Клыка, седьмого короля пиктов, так много лет тому назад, что никто уже не может сейчас сказать точно, как давно это было. Покинув Острова Заходящего Солнца, мы переплыли море, обогнули Атлантиду и огнем и мечом обрушились на Валузию. Пылающие, словно факелы, замки превратили тогда глубокую ночь в ясный день, звон мечей возносился до небес и король… король Валузии, который пал в этой страшной сече… — его голос умолк, и они несколько секунд смотрели друг на друга молча.
— Валузия стара, — тихо сказал, наконец, Кулл. — Холмы Атлантиды и горы Му были всего лишь островами в океане во времена его юности.
Ночной ветер, насыщенный давно забытыми запахами, шевельнул занавесками. Как шепот из далекого прошлого, он рассказывал о тайнах, которые были древними уже тогда, когда мир был молод. Куллу вдруг показалось, что рядом стоят чудовища, которые нашептывают ему на ухо что-то страшное. Он знал, что с Брулом происходит то же самое. Его душу наполнило удивительное ощущение единства с этим воином чуждого ему народа. Они похожи были на двух соперничающих леопардов, которые, попав в западню, дают дружный отпор охотникам.
Брул открыл тайный ход, и они вновь пошли по коридору, но в обратную сторону. Пикт, замедлив шаг, показал на одну из секретных дверей.
— Отсюда видна лестница, ведущая в коридор.
В ту же секунду, когда они приникли к замаскированным смотровым отверстиям, на лестнице появилась чья-то темная фигура.
— Это же Ту, председатель Королевского Совета, — воскликнул Кулл. — Ночью, со стилетом в руке… что это значит?
— Убийство. Покушение, — шепнул Брул. — Стой! — Кулл уже собирался распахнуть дверь. — Если мы обнаружим себя здесь, погибнем. Там, во мраке, их хватает. Пойдем.
Почти бегом они вернулись в библиотеку. Брул закрыл тайный ход и потащил Кулла в соседнюю комнату. Там он раздвинул шторы в углу, и они оба укрылись за ними. Минуты тянулись невыносимо. Кулл слышал шум ветра в соседней комнате, бившийся в его ушах, словно шепот призрака. Наконец в комнату вошел, крадучись, Ту. Вероятно, он прошел через библиотеку и, не обнаружив там жертву, решил продолжить поиски здесь. Ту остановился и внимательно осмотрел освещенную единственной свечей комнату, держа стилет наготове. Явно встревоженный непонятным исчезновением короля, он двинулся дальше и оказался прямо перед затаившим дыхание Куллом.
— Давай! — шепнул Брул.
Кулл выпрыгнул из укрытия. Председатель Королевского Совета повернулся к нему, но с такой стремительностью атаки шансов у него не было. Острие меча сверкнуло в слабом свете свечи, Ту рухнул на спину, из его груди торчал меч Кулла.
Кулл нагнулся над ним, обнажая зубы в триумфальной ухмылке, но тут же отпустил рукоятку меча и отшатнулся. Лицо Ту заволокла мгла, его контуры дрожали и колебались. Затем лицо исчезло, словно сброшенная маска, а на его месте появилась мертвая безносая морда огромной змеи.
— Боги! — выдохнул Кулл, чувствуя выступающий на лбу холодный пот. — О боги!
Подошел Брул. Его лицо было невозмутимым, но в глазах бился такой же, как у Кулла, ужас.
— Забери свой меч, господин, — сказал он. — Для него впереди еще будет работа.
Кулл нерешительно дотронулся до рукоятки меча. Его охватила ледяная дрожь, когда он поставил ногу на грудь лежащего чудовища. В эту минуту, повинуясь какому-то остаточному мышечному рефлексу, страшная пасть монстра раскрылась. Кулл содрогнулся от омерзения, но вырвал меч и наклонился над тварью, выдававшей себя за Ту, председателя Королевского Совета. Кроме головы, все остальное было человеческим.
— Человек с головой гада, — шепнул он Брулу. — Жрец Бога-Змея?
— Да. Настоящий Ту спит и знать ни о чем не знает. Эти твари могут выдать себя за кого угодно. Они каким-то колдовским заклятием набрасывают на себя пелену чар, и их уже не отличишь от живого человека.
— Значит, старые легенды не врут, — вздохнул король. — Эти мрачные сказания, которые немногие осмеливаются повторить, не плод фантазии. Я догадывался об этом… но и сейчас никак не могу в это поверить. Ха! А стража у входа…
— Это тоже люди-змеи. Стой! Ты куда?
— Перебью их, — бросил Кулл сквозь стиснутые зубы.
— Бить, так в голову, — сказал Брул. — У входа восемнадцать, да в коридоре, наверное, еще есть. Ка-ну узнал о заговоре от своих шпионов, которые проникли в тайники жрецов Змея и все там разнюхали. Ему давно уже известны тайные ходы во дворце, он заставил меня наизусть выучить их схему, чтобы я смог тебе помочь. Ты погиб бы, как погибли многие другие короли Валузии. Я пришел один, чтобы не возбуждать подозрений, да в одиночку и во дворец проникнуть легче было. Часть заговора ты видел. Люди-змеи стоят на страже у королевских покоев, а этот, с лицом Ту, мог пройти куда угодно. Утром, если планы жрецов сорвутся, настоящие гвардейцы вернутся на свои места, понятия не имея о том, что случилось. На них, в случае чего, и падет вся вина. А теперь побудь здесь минутку, я пойду спрячу тело.
С этими словами пикт спокойно взвалил себе на плечо кошмарный груз и исчез за секретной дверью. Кулл остался в одиночестве. Мысли в его голове путались. Сколько в городе жрецов Змея? Кто из его доверенных советников, храбрых военачальников, человек, а кто нет? Как отличить истину от фальши? И кому можно довериться?
Секретная дверь открылась, вошел Брул.
— Быстро ты справился.
— Да, — воин сделал шаг вперед и посмотрел на пол. — Смотри, на ковре кровь осталась.
Кулл нагнулся. Краем глаза он уловил вдруг какое-то движение, блеск стали. Распрямляясь, словно пружина, он одновременно нанес страшный удар снизу. Пикт повис на мече атланта, выронив собственный из мертвой руки. Кулл подумал с горечью, что так, видимо, предначертано было судьбою предателю — пасть от любого удара людей его расы. Бездыханное тело Брула свалилось на ковер, и в ту же секунду черты его лица дрогнули и начали стираться, а на их месте появилась морда гигантской змеи, ее ледяные глаза даже после смерти с нечеловеческой злобой вглядывалась в остолбеневшего Кулла.
— Снова жрец Змея, — прошептал про себя король. — О боги, как коварны их планы! А Ка-ну, он человек или тоже из их компании? С кем я разговаривал там, в саду? О всемогущие боги! — его прошибла дрожь от страшной мысли: может быть, в Валузии вообще нет людей, и все ее обитатели — змеи?
Он стоял неподвижно, не решаясь сдвинуться с места. Его сознание отметило странный факт: на руке того, кого звали когда-то Брулом, не было драконьего браслета. За спиной Кулла послышался какой-то шорох, и он обернулся.
Через секретную дверь в комнату входил Брул.
— Остановись! — на руке, вытянутой вперед, чтобы отразить удар меча, сверкал браслет в виде дракона. — Боги! — Пикт замолчал, затем на его лице появилась мрачная улыбка.
— Хитры же эти демоны! Этот, наверно, прятался в коридоре, а когда увидел, что я несу труп его соплеменника, превратился в меня. Теперь и от него надо избавляться.
— Стой! — в голосе Кулла звучала угроза. — На моих глазах двое людей превратились в монстров. Откуда мне знать, что ты не жрец Змея?
Брул засмеялся.
— По двум причинам, господин. Ни один из людей-змей не наденет это, — он показал на браслет, — и не сможет повторить вот эти слова, — и Кулл снова услышал странные звуки, — ка нама каа лайерама.
— Ка нама каа лайерама, — машинально повторил он. — Где я мог слышать эти слова? Нет, я их никогда раньше не слышал. Но тем не менее… тем не менее…
— Да, ты помнишь их, Кулл, — сказал Брул, — они таятся в затянутых тяжелым мраком лабиринтах твоей памяти. Ты никогда в этой жизни их не слышал, но в тех столетиях, которые ушли в прошлое, они так сильно отпечатались в твоей бессмертной душе, что их звучание всегда будет задевать скрытые струны воспоминаний, сколько бы реинкарнаций она не претерпевала в грядущих эпохах. Эти слова, которые втайне переходят от поколения к поколению, когда-то, много веков назад, были кличем в устах человека, сражавшегося со страшными чудовищами Старого Мира. Только настоящий человек, человек до мозга костей, сможет их повторить, ибо только его глотка и его губы смогут их вымолвить, иным тварям это недоступно. Значение слов давно забыто, но сами они остались.
— Это правда, — согласился Кулл. — Я помню эти легенды. О боги! — воскликнул он вдруг.
Словно повинуясь заклинанию, его память распахнулась настежь, открывая неимоверные туманные глубины. От опускался ниже и ниже, от жизни к жизни, наблюдая за тем, как оживают призрачные тени и минувшие столетия. Он видел людей, сражающихся с монстрами, очищающих Землю от ужасной скверны. На сером, постоянно изменяющемся фоне появлялись и исчезали креатуры родом из кошмарного сна, фантастические твари, порожденные страхом и безумием, а человек, эта шутка богов, слепой и недалекий, рожденный из праха и в прах обращающийся, влачился долгой и кровавой тропой своего предназначения, ничего не понимая, ни в чем не разбираясь, жестокий, ошибающийся, но с искрой святого огня в душе…
— Они ушли, — сказал Брул, словно читая его мысли. — Женщины-птицы, гарпии, люди-нетопыри, летающие монстры, люди-волки, демоны, гоблины — все, за исключением этих вот тварей и нескольких людей-волков. Это была долгая и страшная война, прошли века, пока люди стали расой, владеющей миром. Люди в конце концов победили, и это было так давно, что лишь невнятные легенды пробились к нам из тех невероятно древних времен. Люди-змеи были последними, но и они оказались побежденными, их оттеснили на пустынные земли, чтобы они вымерли там среди настоящих змей. Но они вернулись, вернулись в масках, когда людская раса ослабла и забыла о прежних сражениях. И снова вспыхнула страшная война. Среди людей нынешней эпохи таились чудовищные существа Старого Мира, способные, благодаря своим знаниям и колдовству, придавать себе любые формы, превращаясь в любые иные существа. Никто и ни в ком не мог быть уверенным до конца. Человек не смел верить другому человеку. Но люди изобрели-таки способ отличить истину от фальши. Своим символом и знаком они избрали изображение крылатого дракона — величайшего врага змей. А слова, которые ты от меня услышал, они использовали как пароль и боевой клич, потому что, я тебе уже говорил об этом, только настоящий человек сможет их вымолвить. И люди победили. Но монстры после долгих лет изгнания возвращаются снова, потому что люди напоминают обезьян — забывают то, что не мозолит им глаза. Когда люди, развращенные роскошью, забыли о старых религиях, чудовища пришли и под маской пророков и проповедников новой, истинной веры создали могучий культ Бога-Змея. Они так могущественны, что карают смертью за малейшее упоминание о людях-змеях в разговоре, все с трепетом склоняются перед Богом-Змеем — слепые глупцы, они не видят связи между ним и той мощью, которую сокрушили их предки столетия назад. Да, как жрецы, люди-змеи обладают огромным могуществом, но и это еще не все…
Король вздрогнул.
— Продолжай…
— Короли владели Валузией как люди, — тихо сказал пикт, — но, погибая в боях, умирали как змеи. Так умер тот, который пал от копья Львиного Клыка, когда мы, островитяне, воевали с Семью Империями. Но как это могло случиться? Ведь эти короли рождены были женщинами и жили так, как живут люди! Ответ один: настоящих королей тайно убивали — ты тоже должен был умереть этой ночью — а жрецы Змея занимали их место. И ни одна живая душа об этом не догадывалась.
Король выругался сквозь стиснутые зубы.
— Да, ты прав, все так, наверное, и было. Давно известно, что тот, кто увидит Змея, обречен на скорую погибель. Они умеют стеречь свои тайны.
— Дипломатия в Семи Империях — подлинное искусство, — продолжал Брул. — Люди знают, что среди них есть шпионы Змея и его союзники — такие, например, как Каануб, барон Блаал. Но никто не решается высказать вслух свои подозрения, все боятся мести. Люди не доверяют друг другу, а дипломаты не говорят между собой о том, о чем все думают. Если бы удалось выявить среди них хоть одного человека-змея, разоблачить его на глазах у всех, дело было бы наполовину сделано — люди объединились бы и покарали предателей. Но пока только у Ка-ну хватает ума и смелости бороться со жрецами Змея. И даже ему было известно лишь то, что уже произошло. До сих пор я мог предугадывать события — Ка-ну знал о них — но с этой минуты мы можем рассчитывать лишь на самих себя. Думаю, что пока мы в безопасности. Люди-змеи там, за дверью, не покинут поста до тех пор, пока их не заменят настоящими гвардейцами. Но можешь не сомневаться — завтра они повторят покушение. Что они предпримут — об этом никому не известно, даже Ка-ну. Мы должны держаться друг за друга, Кулл. Мы либо победим, либо погибнем вместе. А теперь пойдем со мной, я отнесу эту падаль туда, где лежат остальные трупы.
Они направились вниз по коридору. Их ноги ступали бесшумно, лица матово светились в мертвенном свете. Куллу за каждым поворотом чудилась засада, пустота коридора настораживала, и в нем снова проснулись подозрения: не ведет ли пикт его в засаду? Кулл пропустил Брула вперед, и его обнаженный меч повис над незащищенной шеей пикта — если предаст, то погибнет первым. Однако Брул, даже если догадывался о сомнениях короля, ничем не дал по себе это знать. Он спокойно шагал вперед и остановился только тогда, когда они вошли в какую-то заброшенную, пыльную комнату. Брул раздвинул складки тяжелых занавесей, висевших на стенах, и осторожно положил тело.
Когда они возвращались, Брул вдруг остановился так внезапно, что едва избежал смерти.
— Там кто-то есть, — шепнул он. — Ка-ну утверждал, что коридоры будут пустыми, но…
Он вытащил меч и осторожно ступил вперед. Кулл последовал за ним. Коридор повернул, и они увидели перед собой странное призрачное сияние. Они прижались спинами к стене, напряженно ожидая его приближения. Кулл слышал свистящее дыхание Брула, теперь он уже не сомневался в его лояльности.
Сияние обрело форму — неясный силуэт, похожий на человеческий, его контуры постоянно менялись, словно его окутывало облако дыма. По мере приближения очертания человеческой фигуры становились все более явственными. Наконец они увидели огромные лучистые глаза на лице, которое, казалось, испытало все возможные муки и страдания. В них не было угрозы, только безбрежная печаль, а это лицо… ах, это лицо…
— Всемогущие Боги! — прошептал Кулл. — Это Эаллал, король Валузии, погибший тысячу лет назад.
Брулу впервые за эту страшную ночь изменила выдержка: его глаза расширились от ужаса, меч в руке задрожал. Кулл стоял выпрямившись, инстинктивно сжимая рукоять меча. Его лоб заливал холодный пот, на голове встали дыбом волосы, но он был королем королей и готов был сразиться с любым врагом, живым или мертвым.
Призрак спокойно шагал, не обращая на них ни малейшего внимания. Кулл отшатнулся, когда он проходил мимо, ощутив на лице его ледяное, словно порыв северного ветра, дыхание. Тень Эаллала тихим мерным шагом прошествовала далее и исчезла за поворотом коридора.
— О боги! — простонал Брул, вытирая со лба пот. — Это был дух, а не человек.
— Да, — Кулл кивнул головой. — Ты узнал его лицо? Это было лицо Эаллала, короля, властвовавшего в Валузии тысячу лет назад, его коварно убили в комнате, которую с тех пор называют проклятой. Ты, наверное, видел его статую в Галерее Славы Королей.
— Да. И я сейчас припоминаю эту историю. Клянусь Валком, Кулл, это было очередное свидетельство страшного могущества жрецов Змея. Они убили этого короля и заставили его душу служить им. Мудрецы недаром говорили, что если человек погибает от руки людей-змей, его душа обрекается на вечное рабство…
Кулл задрожал.
— Это страшная судьба. Послушай, — его стальные пальцы сжались на предплечье пикта, — если эти твари ранят меня смертельно, добей меня своим мечом, чтобы спасти душу.
— Клянусь, — ответил Брул. — И ты сделай то же самое.
Их ладони встретились, скрепляя могучим рукопожатием кровавое соглашение.
Кулл сидел в тронном зале и задумчиво смотрел на море обращенных к нему лиц. Гофмейстер тихо и певуче говорил о чем-то, но король не слышал его слов. Рядом с ним, ожидая распоряжений, стоял Ту, председатель Королевского Совета. Кулл, когда смотрел в его сторону, содрогался от страшных воспоминаний. Окружавшая короля придворная жизнь была гладкой, словно поверхность моря между ударами волн, события ушедшей ночи казались бы сном, если бы взгляд короля время от времени не падал на опиравшуюся на подлокотник трона мускулистую руку с драконьим браслетом — Брул стоял рядом с троном.
Нет, эта странная интерлюдия не была сном. Он сидел на троне в зале приемов, смотрел на придворных, дам, кавалеров и дипломатов, и ему казалось, что их лица — всего лишь иллюзия, тень, игра воображения. Он всегда считал эти лица масками, но прежде смотрел на них со снисходительным презрением, догадываясь, что за ними скрываются низкие душонки — мелочные, жадные, сладострастные и лживые. Теперь же, обмениваясь с кем-либо из кавалеров гладкими фразами придворного этикета, он почти явственно видел, как губы на улыбающемся лице собеседника расплываются, а на их месте появляется страшная змеиная пасть.
Валузия — страна снов и кошмаров, королевство теней, в котором правят призраки, да и сама власть — не более чем иллюзия. А что тогда составляет настоящую жизнь? Честолюбие, могущество, гордыня? Мужская дружба, любовь женщины — чего Кулл не узнал до сих пор, военная добыча — что? Который из Куллов был настоящим: тот, который сидит сейчас на троне, или тот, который скитался по Атлантиде, тот, который грабил Западные Острова, или тот, который мечтательно улыбался, глядя на зеленые морские волны. Много их было — этих Куллов. В конце концов, жрецы Змея со своей магией пошли лишь чуть дальше, потому что маски носили все — каждый из мужчин и каждая из женщин. У них много масок. Но под каждой ли из них скрывается змея?
Шло время, прием близился к завершению, зал, наконец, опустел — в нем остались теперь лишь Кулл да его молчаливый соратник, если не считать сонной стражи у дверей. Кулла тоже клонило ко сну. Ни он, ни Брул не смежили глаз в эту ужасную ночь. Кулл к тому же не спал и в ночь предшествовавшую, когда Ка-ну впервые намекнул ему о предстоящих удивительных событиях. Прошлой же ночью, вернувшись в библиотечную комнату, они бодрствовали до самого рассвета, ожидая нападения, как выяснилось — напрасно. В дни молодости Кулл, пользуясь своей волчьей выносливостью, мог много дней обходиться без сна. Но сейчас он был измучен ужасом ушедшей ночи и неустанной лихорадочной работой мысли. Нужно было отдохнуть, но о каком отдыхе могла идти речь? Хотя и сам он, и Брул не спускали глаз со стражи ночью, заметить момент замены им так и не удалось. Утром все гвардейцы без запинки повторили магическую фразу Брула. Ни один из них не заметил чего-либо особенного, всем им казалось, что они самым обычным образом провели ночь в карауле. Кулл ничего им не сказал. Он верил, что все они — люди, но предпочитал пока сохранять все происходящее в тайне.
Брул нагнулся и сказал, понизив голос до шепота:
— Я думаю, Кулл, что они вот-вот ударят. Ка-ну только что подал мне знак. Жрецы знают, что заговор разоблачен, но не знают, как много нам известно. Мы должны быть готовы к нападению. Ка-ну и вожди пиктов будут поблизости, пока все более или менее не прояснится. Но знай, господин, если дело дойдет до решающего сражения, улицы Валузии потонут в крови.
Кулл угрюмо улыбнулся. Он с радостью принял бы любую развязку. Странствия по лабиринтам чар и иллюзий были чужды его натуре, он тосковал по звону мечей и тому сладостному чувству свободы, которое приносит битва.
В зале приемов вновь появился Ту, за ним следовали другие члены Совета.
— Государь, близится назначенное тобой время заседания Совета. Мы готовы сопровождать тебя.
Кулл встал. Советники, выстроившиеся двумя рядами, опускались на колени, когда он проходил мимо, затем поднимались и шли следом за ним. У некоторых из них удивленно поползли вверх брови при виде пиктского воина, гордо следовавшего за королем, но протестовать никто не решился. Брул свысока, со свойственным всем варварам вызывающим пренебрежением посматривал на их гладко выбритые лица.
Пройдя по нескольким коридорам, они оказались в зале Совета. Дверь зала, как это положено по обычаю, закрыли на замок, и советники стали по рангу рассаживаться перед возвышением, на которое взошел король. Брул, не проронив ни слова, занял место за его спиной.
Кулл обвел взглядом собравшихся. Да, здесь измене места нет. Семнадцать членов Совета, все хорошо ему знакомы, все его горячие сторонники еще с тех пор, когда он только начинал борьбу за трон.
— Народ Валузии… — произнес он традиционное обращение и оборвал, удивленный тем, что происходило в зале.
Советники, все как один, поднялись на ноги и направились к нему. Их лица не выражали угрозы, но такое поведение было более чем странным. Один из них подошел уже совсем близко, когда Брул, словно леопард, выскочил вперед.
— Ка нама каа лайерама! — загремел в зловещей тишине его голос.
Тот из советников, который шел первым, остановился и сунул руку под тунику. Брул действовал молниеносно: меч сверкнул в воздухе, и советник рухнул лицом вниз. Он лежал неподвижно, а его голова расплывалась, как туман под дуновением ветра, превращаясь в змеиную.
— Бей, Кулл! — крикнул пикт. — Здесь все — слуги Змея!
Все, что было потом, слилось в сплошной кровавый вихрь. Кулл увидел, что знакомые лица тают, обнажая кошмарные морды гадов. Они лавиной обрушились на короля. Разум Кулла отказывался воспринимать происходящее, но мышцы действовали помимо воли хозяина. Мечи взметнулись вверх, и атака захлебнулась в потоках крови. Монстры напирали, готовые пожертвовать жизнью ради уничтожения короля. Их страшные морды тянулись к нему, лишенные век глаза сверкали лютой ненавистью. В воздухе разливалась ужасная вонь — запах змей, знакомый Куллу по скитаниям в джунглях. Кулл не чувствовал ран, хотя его уже несколько раз задели мечом и стилетом. Он был в своей стихии. Правда, таких противников до сих пор ему встречать не приходилось, но они были живыми, в их жилах текла кровь, которую он мог пролить, они умирали, если меч пробивал их тела. Выпад, удар, меч на себя, поворот… И все же Кулл, несомненно, погиб бы, если бы рядом с ним не было человека, который защищал его спину. Король словно сошел с ума. Он даже не пытался отбивать удары, рвался вперед, обуреваемый единственным желанием: убивать, убивать, убивать! Кулл, в совершенстве владевший мечом, казалось, напрочь забыл об искусстве фехтования, видимо, какая-то струна лопнула в его душе, оставив одну лишь примитивную жажду крови. Каждый удар его меча сбивал с ног врага, но они толпой клубились вокруг — и раз за разом Брул принимал на себя направленные на короля удары, поражая противника меткими выпадами снизу. Кулл захохотал торжествующе. Страшные хари кружились вокруг него в алом тумане. Он почувствовал, что острие стилета проникает в мышцы его руки, и с размаха опустил меч на голову врага, разрубая его почти напополам. Затем туман рассеялся, и Кулл увидел Брула, стоявшего рядом с ним над горой трупов.
— Боги, что это была за битва! — сказал Брул, протирая залитые кровью глаза. — Если бы они умели владеть мечом, мы, Кулл, легли бы здесь мертвыми. Эти жрецы понятия не имеют о военном искусстве. Их убивать было легче, чем кого бы то ни было другого. И все же, будь их хоть чуть больше, дело обернулось бы иначе.
Кулл кивнул головой, соглашаясь. Бешеное исступление покинуло его, оставив безмерную усталость. Из глубоких ран на груди, плечах, руках и ногах текла кровь. Брул, сам весь в крови, с беспокойством смотрел на короля.
— Господин, давай позволим женщинам перевязать твои раны.
Кулл отстранил его властным жестом.
— Прежде чем уйти отсюда, надо внимательно все осмотреть. Но ты можешь идти. Я прикажу, и тебя перевяжут.
Пикт невесело рассмеялся.
— Твои раны опаснее… — начал он и оборвал, пораженный внезапно пришедшей ему в голову мыслью. — О боги! Ведь это вовсе не зал Совета!
Кулл оглядел комнату, чувствуя, что с глаз спадает очередная пелена.
— Нет, это не зал Совета, это та самая комната, в которой погиб Эаллал, прозванная проклятой, она с тех пор стоит опечатанная…
— Они обманули-таки нас! — крикнул взбешенный пикт, пиная ногами тела, лежащие на полу. — Мы, как бараны, влезли в их ловушку!
— Итак, перед нами снова их колдовские штучки, — сказал Кулл. — Если в Королевском Совете Валузии остались еще настоящие люди, они сидят сейчас в подлинном Зале Совета. Поспешим туда!
Оставив позади заполненную трупами проклятую комнату, они пробежали по пустым коридорам и остановились под дверью Зала Совета. Кулл вздрогнул. Из-за двери доносился голос, который был его собственным. Король дрожащей рукой раздвинул шторы и заглянул вовнутрь. Там сидели члены Совета, неотличимые от тех, которых они только что вдвоем с Куллом отправили на тот свет, а на возвышении стоял Кулл, король Валузии.
— Я схожу с ума, — шепнул Кулл сам себе. — Я — Кулл? Это я здесь или Кулл — тот, а я всего лишь отражение чьей-то блуждающей мысли?
Брул схватил его за плечо и резко встряхнул, приводя в чувство.
— Что с тобой? Тебя еще удивляет это после всего того, что мы пережили? Ты что, не видишь, что это настоящие люди, а на возвышении человек-змея в твоем облике? Эта тварь собирается править страной вместо тебя. Убей его, иначе мы погибнем. Алые Убийцы, настоящие, стоят за ним, и кроме тебя никому до него добраться не удастся. Поторопись!
Кулл стряхнул с себя оцепенение и поднял голову прежним гордым движением. Он глубоко вдохнул воздух, словно пловец перед прыжком в воду, и тигриным прыжком взлетел на возвышение. Брул был прав. Там стояли Алые Убийцы, их реакция оттачивалась специальными упражнениями и была быстрее мысли. Любой другой, напавший на узурпатора, погиб бы, не успев к нему притронуться. Но появление короля, как две капли воды похожего на того, который стоял на возвышении, сбило их с толку. Замешательство длилось едва мгновение, но этого оказалось достаточно. Тот, второй, попытался выхватить меч, но едва успел дотянуться до рукояти, когда меч Кулла пронзил его грудь, и монстр, которого все вокруг принимали за своего властелина, рухнул наземь.
— Остановитесь! — Кулл повелительно поднял руку, успокаивая сидящих в зале, и показал на труп, лежавший у его ног. Все отшатнулись в ужасе, ибо именно в этот момент лицо Кулла на нем исчезло, открыв отвратительную морду чудовища. В зале появился Брул, одновременно с ним, но через другую дверь, вошел Ка-ну, оба пожали окровавленную руку короля.
— Граждане Валузии! Вы все видели своими глазами. Вот настоящий Кулл, величайший из королей, когда-либо властвовавших в Валузии. Могуществу Змея пришел конец. Приказывай, государь!
— Поднимите эту падаль! — сказал Кулл, и гвардейцы повиновались приказу. — А теперь ступайте за мной.
Все направились к проклятой комнате. Обеспокоенный Брул хотел поддержать короля, но тот оттолкнул его руку. Кулл истекал кровью, каждый шаг давался ему с трудом. Вот, наконец, дверь. Король хрипло захохотал, услышав испуганные возгласы спутников. По его приказу гвардейцы сбросили свою ужасную ношу на груду остальных трупов, затем он жестом приказал всем выйти и закрыл дверь. Кулл боролся с головокружением, белые удивленные лица вокруг него тонули в багровой мгле, кровь струйками стекала по телу. Он знал, что если не сумеет сделать то, что задумал, не сделает этого больше никогда.
Скрежетнул меч, выползающий из ножен.
— Брул, где ты?
— Я здесь, — лицо пикта появилось перед глазами, но голос звучал так слабо, что казалось — между ними сотни миль и сотни лет.
— Помни о нашей клятве. А теперь прикажи им отойти.
Кулл левой рукой отстранил стоявших вплотную к ним советников и поднял меч. Вложив в удар всю оставшуюся в мышцах силу, он по рукоятку наискосок вогнал его в дверь, намертво пригвоздив дверь к косяку.
— Да будет эта комната теперь проклята вдвойне. Пусть эти гниющие трупы остаются в ней навеки как символ неминуемого поражения Змея. Я клянусь, что буду преследовать людей-змей на всех материках и океанах и не успокоюсь, пока не уничтожу последнего, и Добро, наконец, не победит Зло. В этом клянусь вам я… Кулл… король… Валузии…
Колени под ним подогнулись, и лица обступивших его придворных закружились в сумасшедшем танце.
Советники метались вокруг, рыдая и крича, Ка-ну, отчаянно ругаясь, кулаками проложил себе дорогу к неподвижному телу короля.
— С дороги, глупцы! Хотите последнюю искру жизни погасить, если она еще теплится в этом теле! Что с ним, Брул? Он жив? Умер?
Брул улыбнулся язвительно.
— Умер? Не так-то просто убить такого человека. Он потерял много крови, на нем пара-другая глубоких ран, но ни одна из них не смертельна. Но лучше будет, если эти дурни приведут, наконец, женщин — перевязать ему раны.
— Клянусь Валком, Ка-ну, я и предположить не мог, что в наши времена живут еще такие, как он, люди. Через пару дней он уже сядет в седло и тогда горе проклятым бестиям, они узнают силу руки Кулла, властелина Валузии.
Лишь занялся рассвет Творенья,
Как тени из времен Тумана
Мы вышли с гордым устремленьем
Пройти путями великанов.
Мы были первыми, и взоры
Нам не темнили шоры Знанья
На Светом залитых просторах,
Открытых юному дерзанью.
С тех пор кочуем мы в пустынях,
И в море носит нас волна.
Мы новые творим святыни,
На камнях режем письмена.
Не ждем награды и не знаем,
Где будет наш последний дом.
Но неустанно созидаем
Историю своим трудом.
Лишь в нас связующие звенья
Седых веков и новых дней,
Как легких тучек отраженья
В лазурных зеркалах морей.
Когда Утраченное Пламя,
Что в наших теплится кострах,
Уйдет с другими племенами,
От нас останется лишь прах.
И вихрь времен его развеет.
И камень сокрушит вода.
И свиток памяти истлеет.
И не останется следа.
Но Стоунхенджа монолиты
В грядущие вещают дни
О том, что в капищах сокрытых
Мы стерегли свои огни.
Не старится лишь скал гранит.
Мгновенно время человека.
Но мир преданье сохранит
О людях каменного века.
Меч со звоном ударил по мечу.
— Айлла! А-а-айлла-а! — неслось из сотни диких глоток.
Они навалились на нас со всех сторон — сто на три десятка. Мы сбились в тесную кучку, прикрывшись щитами и выставив между ними копья. Наконечники копий были такими же алыми, как и наши шлемы. У нас было единственное преимущество — мы были хорошо вооружены, они — почти безоружны. Но эти полунагие демоны напирали на нас с таким остервенением, словно их тела были железными.
Вот они отхлынули, остановились чуть поодаль. Их тела были сплошь покрыты ранами, кровь разрисовывала их кожу фантастическими узорами. Они осыпали нас проклятиями.
Три десятка! Три десятка из пяти сотен, пришедших из-за Стены Адриана. О Зевс, как можно было посылать так нас! Такими жалкими силами пытаться разведать путь в варварскую страну, хозяева которой живут в давно минувшей для нас эпохе. Мы целыми днями маршировали по вересковым полям, прорубали скользкую багровую тропу среди орд, алчущих крови. Ночами мы отдыхали в укрепленных лагерях, но и туда дотягивался бесшумный кинжал. Резня, кровь, трупы…
И все это лишь для того, чтобы цезарь, сидящий где-то в сказочном дворце со своими советниками и женщинами, в очередной раз услышал, что еще одна экспедиция бесследно исчезла на севере, в горах, покрытых вечной мглой.
Я посмотрел на своих товарищей. Среди них были родовитые римляне, были бритты, германцы, рыжеволосые гиберийцы. Вокруг нас кружили волки в людском обличье, постепенно сужая круг. Приземистые, волосатые, с длинными сильными руками, длинные космы падают на покатые лбы, глаза блестящие, словно у змей. Почти голые, зато в руках держат небольшие круглые щиты, размахивают копьями и кривыми саблями. В самом высоком из них нет и пяти футов, но широкие плечи говорят об огромной силе. Все быстрые и ловкие, как кошки.
Они навалились на нас толпой. Короткие сабли дикарей скрестились с нашими мечами. Они предпочитали драться на короткой дистанции. Нас тоже обучали этому, но наши большие и тяжелые щиты мало подходили для такого боя. Дикари быстро научились это использовать и старались достать снизу, пригнувшись.
Мы стояли плечом к плечу, и как только один из нас падал, смыкали ряды. Они напирали, оказавшись в конце концов лицом к лицу с нами, и их смрадное звериное дыхание ударило в наши ноздри. Они беспрерывно орали и улюлюкали. Мы стояли нерушимо, словно выкованные из стали, — исчезло все: вереск, холмы, время… Мы превратились в зверей, отчаянно дерущихся за свою жизнь. Мы растеряли в этой схватке все: и разум и душу. Взмах, удар. Взмах. Удар. Скрежет металла, морда бестии, выныривающая из пыли. Удар! Морда исчезает, появляется другая, столь же безобразная.
Годы воспитания, вдалбливания римских традиций рассеялись, словно туман под солнцем. Я снова стал дикарем, первобытным самцом, варваром, столкнувшимся с еще более древним варварским племенем, жаждавшем мести и крови.
Как я проклинал малую длину римского меча, которым приходилось сражаться. Копье сломалось, угодив в мой панцирь, на гребне шлема разлетелась на куски сабля, бросив меня на колени. Я с трудом поднялся и машинально отбил удар. И застыл с поднятым мечом.
Тишина. Абсолютная тишина! Ни одного врага передо мною. Все они тихо лежали, сжимая свои сабли мертвой хваткой, и лица на их отсеченных или изуродованных головах еще искажали гримасы ненависти. Из тех трех десятков, что сражались с ними, остались пятеро: двое римлян, бритт, ирландец и я. Это казалось неправдоподобным, но римское оружие опять победило.
Нам оставалось одно — возвращаться туда, откуда пришли. Со всех сторон нас окружали высокие горы. Снег, правда, лежал лишь на их вершинах, но и там, где мы стояли, было довольно холодно. Мы понятия не имели, как далеко забрались на север. Вся наша экспедиция была сплошным смазанным пятном в памяти, расплывавшимся в тумане. Но мы еще помнили, что несколько дней назад то, что осталось от нашей армии, разметала буря, а следом за ней появились дикари. Днями напролет вокруг нас гудели военные рога, и нам приходилось драться за каждый шаг. Враг атаковал, не даруя нам ни минуты на передышку.
И вот теперь вдруг тишина. Кроме нас ни единой живой души вокруг. Мы рванули на восток, словно звери, уходящие от облавы. Но я успел-таки напоследок окинуть взглядом поле битвы. И увидел то, что наполнило радостью мое сердце. Один из мертвых варваров сжимал в руке длинный обоюдоострый меч. Норманнский меч. Клянусь Тором, понятия не имею, откуда он мог у него взяться. Скорее всего, какой-нибудь викинг, желторотый молокосос, когда-то размахивал им с пеной на устах. Так или иначе, меч теперь стал моим. Я немало потрудился, выкручивая его из окостеневшей руки дикаря.
С таким мечом я чувствовал себя увереннее. Короткий меч и тяжелый щит хороши, если сражаешься с противником среднего роста. Эти же недомерки — иное дело.
Мы ползли по горам, пробираясь по скальным полкам и карабкаясь на отвесные склоны. Мы, словно жуки, взбирались на огромные хребты, давившие на нас своей гигантской массой. Карлики. И нас постоянно хлестал ветер, вывший дико на разные голоса.
Враг преградил дорогу. Навстречу им вышел бритт. Он крутнул копьем, один из дикарей схватился за него. Бритт бросился на дикаря, и они оба полетели в пропасть. В нас вспыхнула безудержная ярость, мы схватились за мечи, и через несколько мгновений все было кончено — четверо аборигенов неподвижно лежали у наших ног. Римлянин сел на камень, пытаясь остановить кровь, хлеставшую из рассеченной руки.
Мы сбросили убитых с тропы и стянули руку римлянина кожаным ремнем чуть повыше раны, кровь перестала течь. Мы шли дальше — вперед, только вперед… По солнцу, медленно странствовавшему по небу над нашими головами.
Обойдя скальный обломок, лежавший на тропе, мы снова столкнулись с варварами. Увидев их, ирландец завопил от радости и побежал вперед. Те окружили его, словно волки. Первый, отважившийся приблизиться, лишился головы. Второй завыл, когда его рука, крутясь в воздухе, полетела в пропасть. Ирландец с воплем рассек грудь третьему и следующим ударом снес ему голову. Тогда они набросились на него все скопом. Свалка длилась недолго, и мы увидели, как на копье поднимается рыжеволосая голова. Лицо ирландца все еще горело жестокой радостью.
Они ушли, не заметив нас, и мы продолжили путь. Спустилась ночь, и лунный свет придавал всему вокруг оттенок неправдоподобия. Мы натыкались на следы отхода иных групп — там, смотришь, легионер, пронзенный копьем, лежит на краю пропасти, там валяется тело без головы, там, в другом месте, голова без тела. Разбитые шлемы, поломанные мечи и копья…
Теперь мы шли исключительно ночами, прячась днем среди камней. Мимо нас часто проскальзывали небольшие отряды варваров, иногда мы пропускали их, затаившись в камнях чуть ли не на расстоянии вытянутой руки.
Уже светало, когда пейзаж резко изменился. Мы вышли на плоскогорье, окруженное со всех, кроме южной, сторон горами. Мы надеялись, что отсюда наконец-то начнется спуск на спасительные равнины.
Мы остановились на берегу озера. Ни следа врага, ни облачка дыма заметно не было. Но римлянин вдруг поднял руку к лицу и упал, не издав ни звука. В его теле торчал дротик.
Мы посмотрели на озеро. Никаких лодок, плотов, вообще ничего не было на гладкой его поверхности. В прибрежных зарослях тоже никого. Мы разом повернулись, чтобы посмотреть на вересковые поля, и второй римлянин рухнул лицом вперед с дротиком в спине.
Я выхватил меч и лихорадочно обшарил взглядом окрестности. Вереск был настолько низок, что даже каледонец не смог бы в нем укрыться. На озере ни морщинки, почему же тогда одна из тростинок дрогнула, когда все остальные остались неподвижными? Я подошел ближе и вгляделся внимательнее. У подозрительной тростинки всплывал большой пузырь воздуха.
Я шагнул еще ближе… и увидел отвратительную харю, таращившуюся на меня из-под поверхности воды. Молниеносное движение — и мой меч устремился к врагу. В самую пору, чтобы парировать удар копья, направленный в мое сердце. Вода взбурлила, и из озера выскочил дикарь с дротиком за поясом и дыхательной трубкой в обезьяньей руке. Теперь я знаю, почему так много римлян гибнет по берегам озер.
Я отбросил щит и все лишнее — все, кроме меча, кинжала и панциря. Я чувствовал, как растет, вздымается волной во мне злость. Я остался в одиночестве. Один во вражеской стране, среди дикарей, жаждущих моей крови! Клянусь Тором и Вотаном, я проучу их! Я им покажу, как уходит на тот свет норманн! С каждой секундой с меня сползала шелуха цивилизованности, все меньше оставалось во мне от римлянина, представителя древней цивилизации, высокой культуры, все сильнее давали о себе знать примитивные инстинкты, жажда крови.
Меня охватил гнев, подзуживаемый типично норманнским презрением к врагу. Я чувствовал себя прекрасно и был готов к любым неожиданностям. Тор видел, как я сражался до сих пор, и знает, что во мне жива еще душа норманна, воинственного викинга, более глубокая и таинственная, чем бездонные пропасти Северного Моря. Я перестал быть римлянином, я снова был норманном, рыжебородым варваром, я шел по вереску уверенно, как дома. Кто такие эти пикты? Недоразвитые карлики, чье племя уже вымирает. Откуда во мне бралась такая бешеная ненависть? А чему тут удивляться. Чем больше поддавался я инстинктам, тем сильнее горел во мне огонь нетерпимости. Была еще одна причина, о которой я тогда даже не догадывался. Пикты были людьми совершенно иной эпохи. Кельты и норманны вытеснили их, надвинувшись с севера. Где-то глубоко в моем подсознании хранились воспоминания о многолетних жестоких войнах. К этому следует добавить все те ужасные истории, что рассказывают о пиктах. Я видел их кромлехи, разбросанные по всей Британии, видел огромную стену, воздвигнутую около Кориниума. Я знал, что кельтские друиды люто их ненавидят. Но и они не в состоянии были объяснить, ни каким образом были построены эти гигантские сооружения, ни зачем это было сделано. Ответ напрашивается единственный: колдовство. Более того, пикты считают себя избранным народом, что лишь подхлестывает сплетни.
Я снова думал о том, с какой, собственно, целью отправлены были в эту самоубийственную экспедицию пять сотен легионеров. Одни говорили, что нас послали схватить некоего пиктского жреца. Другие считали, что главная задача — найти их главаря — Брана Мак Морна. Никто из нас, однако, ничего не знал точно. Разве что наш командир знал цель экспедиции, но он давно уже грызет землю.
Я хотел бы встретиться с Браном Мак Морном. Говорят, ему нет равных в бою — как один на один, так и в строю. До сих пор среди пиктов я не видел никого похожего на такого вождя. Хотя они явно спаяны были жесткой дисциплиной. «Быть может, мне повезет, — думал я, — и он не откажется скрестить со мной меч».
Я больше не крался тайком. Хватит! Ускорив шаг, я громко запел старинную кельтскую песню, отбивая ритм рукояткой меча по щиту. Где вы, пикты? Я встречу вас как подобает воину.
Я прошел так несколько миль и наткнулся на них наконец за небольшим холмом. Если они рассчитывали, что я, увидев несколько сотен воинов, брошусь наутек, то очень ошибались. Я направился к ним, не замедляя шага, с той же песней на устах. Один из них, набычившись, бросился на меня, но наскочил на меч, разваливший его чуть ли не пополам. Следующий замахнулся копьем, но я отбил его в сторону, и пикт свалился наземь с огромной дырой в животе. Затем ко мне подскочили сразу несколько дикарей. Одним могучим ударом я очистил пространство вокруг себя и стал спиной к скале. Меч работал теперь просто замечательно — ни один удар не пропадал даром. Один из пиктов хотел ударить снизу — ох, хитрец! — но его сабля скользнула по моему панцирю, а уж я-то не промахнулся. Они стаей кружили вокруг, но никак не могли достать меня своими коротенькими саблями. Те, что пытались подобраться поближе, тут же лишались головы. Но вот меня заставили увернуться от копья и, прежде чем я успел выпрямиться, чья-то сабля рассекла мое правое предплечье. Вторая ударила по шлему. Я пошатнулся и махнул мечом наобум, но в тот же миг в мою правую руку вонзилось копье. Я упал, но снова поднялся, мощным ударом разметав врагов. Я чувствовал, как вместе с кровью покидают меня силы. Взревев, словно лев, я рванулся вперед, нанося удары налево и направо, полагаясь лишь на панцирь, если говорить о защите. Я падал, но снова поднимался, моя правая рука болталась беспомощно, и я сжимал рукоять меча левой ладонью. Но вот я упал и снова подняться уже не смог.
Множество копий устремилось к моей груди, но тут раздался властный голос:
— Прекратите! Оставьте его!
Я поднял голову и словно сквозь пелену тумана увидел продолговатое смуглое лицо человека, отдавшего этот приказ.
Это был стройный темноволосый мужчина, ростом едва достигавший моего плеча, но, судя по всему, очень сильный и ловкий. Его опрятную и хорошо пригнанную одежду дополнял длинный прямой меч. Хотя человек этот совершенно не похож был на окружавших его пиктов, чувствовалось, что он имеет над ними безграничную власть.
— Я видел тебя уже, — сказал я к немалому его удивлению. — Ты появлялся среди пиктов, когда погибали их вожди. Кто ты такой?
Едва я вымолвил эти слова, все вокруг меня завертелось, я уткнулся лицом в траву. Последнее, что я услышал, было:
— Перевяжите ему раны, напоите и накормите!
Я немного знал язык, перенял у пиктов, приходивших к нам торговать.
Приказания вождя были исполнены. Я начал постепенно приходить в себя, но, выпив верескового пива, уснул.
Когда я проснулся, луна сияла высоко в небе. На мне не было уже ни панциря, ни шлема. Меня сторожили несколько вооруженных пиктов. Увидев, что я проснулся, они знаками заставили меня подняться и повели за собой по вересковому полю. Вскоре мы подошли к холму, на вершине которого горел костер. Рядом с костром сидел на валуне вождь, вокруг, словно духи Мира Тьмы, стояли воины.
Я смотрел ему в лицо, не испытывая страха. Я чувствовал, что этот человек отличается от тех, с кем мне приходилось сталкиваться ранее. От него исходила некая удивительная сила, мне казалось даже, что он смотрит на людей откуда-то сверху, с каких-то недосягаемых вершин многовековых знаний и опыта.
Он сидел, подперев рукой голову и о чем-то думал.
— Кто ты такой?
— Гражданин Рима.
— Римский легионер. Один из тех волков, что терзают мир, — уточнил он.
Толпа воинов шевельнулась.
— Что ж, есть и такие люди, которых мы не любим больше даже, чем римлян. Но ты ведь римлянин, не так ли? Правда, мне казалось, что римляне пониже ростом. И твоя борода? Что это она так порыжела?
Уловив саркастический тон в его голосе, я поднял повыше голову и гордо произнес:
— Я норманн по рождению.
Толпа издала дикий вопль и надвинулась на меня угрожающе. Вождь остановил ее взмахом руки. Он не сводил глаз с моего лица.
— Мои люди ненавидят норманнов еще больше, чем римлян за их постоянные набеги на наше побережье. Хотя, по-моему, большей ненависти достойны все же римляне.
— Но ты ведь тоже не пикт!
— Я медиторианин.
— Из Каледонии?
— Из большого мира.
— Так кто же ты такой?
— Бран Мак Морн.
— Что?!
Я ожидал увидеть гиганта, монстра или, напротив, карлика, но только не такого человека, какого видел перед собой.
— Ты не такой, как они.
— Я такой, какими были все пикты когда-то, — ответил он.
— Почему вы так ненавидите других людей? — спросил я растерянно. — Ваша жестокость ужасает соседние племена.
— А за что нам их любить? — Его черные глаза злобно сверкнули. — Эти кочующие племена одно за другим вытесняли нас с наших плодородных земель, пока не загнали на вересковые пустоши. Мы вырождаемся телом и душой. Посмотри на меня! Таким, как я, был когда-то любой из пиктов. Ведь когда-то не было в мире народа, более счастливого, чем наш.
Я невольно вздрогнул, услышав ненависть, прозвучавшую в его голосе.
Из толпы воинов появилась девушка, она тихо подошла и села рядом с вождем. Тоненькая, совсем еще ребенок, она, казалось, стеснялась своей красоты. Черты лица Мак Морна смягчились, он обнял ее рукой за плечи. Его взгляд затуманился.
— Это моя сестра, норманн, — представил он мне ее. — Говорят, один богатый купец из Кориниума посулил тысячу слитков золота тому, кто доставит ее к нему.
Я почувствовал нотку печали в его голосе. Становилось темно, луна уже клонилась к горизонту.
Голос вождя прервал тишину.
— Этот купец послал к нам своего шпиона. Я отправил назад, за Стену, его голову.
Вдруг передо мной выросла человеческая фигура. Это был очень старый мужчина, на котором ничего, кроме набедренной повязки, одето не было. Длинная белая борода спускалась ему на грудь, все тело покрывала татуировка. Лицо старика было изборождено сотнями морщин, кожа была чешуйчатой, словно у змеи, из-под широких густых бровей зорко смотрели огромные глаза. Воины взволнованно зашумели, девушка плотнее прижалась к Мак Морну, она была явно напугана.
— Бог войны оседлал ночной ветер, — произнес старец. — Ястребы чуют кровь. Чужие ноги топчут дороги Альбиона, чужие весла взбивают воды Северного Моря.
— Поделись с нами тем, что знаешь, — приказал Мак Морн.
— Ты прогневал старых богов, вождь, — сказал старец. — Храмы Змея опустели. Белый Бог Луны уже не тешится людским телом. Властители стихий смотрят вниз с осуждением. Хай! Они говорят, что вождь идет неверным путем.
— Хватит! — твердо сказал Мак Морн. — Могуществу Змея пришел конец. Народ пиктов не будет больше приносить человеческие жертвы силам Тьмы. Запомни это, жрец!
Старец перенес на меня взгляд своих огромных горящих глаз.
— Вижу здесь золотоволосого дикаря, — послышался его громкий шепот. — Вижу ясный ум и крепкое тело, они порадовали бы богов.
Мак Морн медлил с ответом.
Девушка обняла его за шею и что-то прошептала на ухо.
— В пиктах остались еще следы человеческих чувств и милосердия, — сказал он с горечью в голосе. — Это дитя просит, чтобы я отпустил тебя на свободу.
Он сказал это по-кельтски, но воины поняли, и из их рядов послышался ропот.
— Нет! — взвился жрец.
Терпение вождя тоже имело границы. Он встал.
— Я сказал, что норманн уйдет отсюда на рассвете свободным.
Ответом ему послужило враждебное молчание.
— Кто осмелится возразить мне? — спросил он.
— Послушай, вождь, — сказал жрец. — Я живу на земле уже вторую сотню лет. Я видел многих вождей, они приходили и уходили. Я видел многих завоевателей. Я сражался с магией друидов в их темных лесах. Ты недооцениваешь мое могущество, человек Старой расы. Я бросаю тебе вызов. Померимся силами!
Ни единого слова не прозвучало в ответ. Мужчины вышли в освещенный мигающим пламенем костра круг.
— Если я одержу победу, Змей вернется, а ты станешь моим слугой. Если повезет тебе, служить придется мне.
Жрец и вождь стали друг напротив друга. Их взгляды скрестились подобно мечам, затем встретились. Глаза жреца с каждой секундой становились шире и шире, глаза вождя сужались. Казалось, из них плыла навстречу друг другу неведомая мощь. Уверен, именно в этом был смысл поединка. У жреца были его древние, тысячелетиями культивировавшиеся тайны и секреты, его поддерживали неведомые силы, знание о которых ныне утрачено. За Мак Морном стояло будущее, сила возрождающейся цивилизации, чистый и прозрачный свет завтрашнего дня. Исход поединка решал судьбу пиктов. Оба они вкладывали в это необычное сражение все свои силы. На лбу вождя выступили жилы. Глаза и того и другого блестели и мигали. Вдруг маг тяжело вздохнул, прикрыл рукой глаза, вскрикнул и пустым мешком осел на землю.
— Достаточно, — выдавил он, поднимаясь с трудом. — Ты победил, Бран Мак Морн.
Напряжение спало, но глаза всех остались прикованными к победителю. Бран Мак Морн тряхнул головой, словно избавляясь от ночного кошмара. Он сел на валун, и девушка обняла его, щебеча что-то тихим веселым голосом.
— Меч пиктов остер! — бормотал маг. — Оружие пиктов непобедимо. Хай! Родился великий вождь среди людей Запада. Посмотри на древний огонь Исчезнувшего Народа, о Волк Вересковых Полей! Хай! Он говорит, что у народа пиктов появился настоящий вождь.
Жрец ступил на угли костра, бормоча что-то про себя. Разбрасывая раскаленные угли голыми ногами, он двинулся по кругу и затянул вполголоса нескладную, дикую, но полную чарующего ритма песнь:
Озера серебрятся прежних богов снами,
Духи играют вересковыми волосами,
Дует ночной ветер, и затуманенный месяц
Скользит по воде,
Поблескивая над волнами.
На вершинах холмов кричат злые ведьмы,
В вечной охоте мчат серые волки,
и негасимый
Горит над вереском нерукотворный свет.
Старец перебирал ногами в такт песне, останавливаясь время от времени, чтобы выкрикнуть очередную фразу.
О боги вересковых полей и озер боги,
Властитель гор и болот, чье имя — тайна,
Могучий хозяин лунного серпа,
Покажите нам свои шакалиные лики.
О божественный Змей, пусть твои кольца
Вечно сжимают мир.
Смотрите — вот то, чего никто не видит,
Вот горят языки пламени,
Я хожу по раскаленным углям,
Догадайтесь, о чем я думаю!
Сила жара меня переменит,
Тень станет сейчас человеком,
Дым вознесется столбом.
Огонь горит, дарит тепло,
Сжирает все, что принесено океаном,
Он скажет нам все,
Что мы захотим узнать.
По углям поползли голубоватые огоньки, вспыхивающие вдруг и исчезающие с треском, далеко разносившимся в тишине. Клубы дыма поднимались выше и выше, образуя темное облако.
На небе Млечного Пути река;
Она течет над вереском, над горами,
над мглою, над долиной,
Боги Старых земель далеко,
Но то, что сотворено Мраком, бессмертно,
бессмертно.
Смотрите же, не отводя глаз,
В мистическое пламя снова и снова,
Внимайте легенде о Безымянном Племени.
В сгустившемся дыму мрачным огнем горели огромные глаза старца. Голос доносился откуда-то издалека, из какой-то невероятной бездны, в нем не осталось ничего человеческого, он как бы жил сам по себе, жизнью чего-то, рожденного тьмой неисчислимых ушедших веков и использовавшего сейчас язык жреца в качестве посредника.
И тут я заметил нечто еще более странное. Обступившая жреца толпа была нема и неподвижна, словно скульптурная группа, высеченная из камня. Вокруг колыхался вереск, над костром нависало темное небо с редкими светлячками звезд. Безобразные лица пиктов размывались во мраке, лишь иногда выхватываемые светом мерцавших на углях огоньков. Бран Мак Морн сидел, словно статуя, спокойно глядя в костер.
— Могучий народ Средиземья!
Лица пиктов ожили, глаза заблестели. Я размышлял над словами жреца. Похоже, ничто на свете не сможет цивилизовать этих первобытных людей. Они необузданны в своих чувствах и стремлениях, они жестоки и упорны, в них живет дух Века Камня.
— Вы древнее покрытых снегом гор Каледонии!
Воины шагнули вперед, боясь упустить хоть одно слово. Они жадно внимали жрецу, хотя слышали все это, вероятно, не в первый раз.
— Норманн, — сказал вдруг жрец, — что ты знаешь о землях, лежащих за Проливом?
— Там остров Гиберия. Но зачем это тебе?
— А за ним?
— Острова, которые кельты называют Араном.
— А еще дальше?
— Не могу понять, зачем ты об этом спрашиваешь. Что там дальше, никому не известно. Ни один из кораблей не заплывал так далеко. Правда, мудрецы говорят, что именно там где-то затерялась легендарная страна Туле. Где-то на краю света, никто ее не видел.
— Хай! Великий Западный Океан омывает берега многих неведомых островов, таинственных континентов… Далеко-далеко за его необъятными водами высятся два гигантских материка. Они так велики, что рядом даже с меньшим из них Европа казалась бы карликом. На обоих материках живут люди. Людские племена появились там тогда еще, когда здесь лишь змеи ползали да обезьяны в лесах по деревьям лазали. За этими двумя материками раскинулся еще один огромный океан — Океан Тихих Вод. В нем полно островов, которые были некогда вершинами гор затонувшего континента Лемурии. Материки соприкасаются друг с другом, их соединяет узкая полоска земли. Западные берега северного материка дики и неприступны, там возносятся к небесам величественные горные массивы. Однако когда-то вершины этих горных хребтов были островами, на них-то и жило в незапамятные времена пришедшее туда с севера Безымянное Племя. Случилось это многие тысячелетия назад, человек сошел бы с ума, пытаясь их сосчитать. На тысячи миль на север и на восток простирались земли Племени на древнем материке до проливов, отделявших эту землю от Азии…
— Азии?! — воскликнул я удивленно.
Старец гневно тряхнул головой и окинул меня горящим взглядом.
— Именно там, во мраке непостижимого для нашего понимания прошлого сформировалось и окрепло это племя. Долго, очень долго жило на островах Племя. Были они людьми примитивными, но искусными в охоте, которой занимались многие века, сильными и ловкими, словно пантеры, хотя невысокими и не слишком мускулистыми. Никакие иные народы не смогли бы тогда соперничать с ними. Впрочем, они были первыми. Они одевались в звериные шкуры, пользовались орудиями, вытесанными из камня. Осев на западных островах, омывавшихся теплым ласковым морем, они провели там многие тысячи лет. Земля там тучная, плодородная — они занялись земледелием, научились выращивать злаки и овощи, ткать и прясть, строить крепкие жилища, дубить шкуры животных, лепить горшки и прочую домашнюю утварь. Западнее их островов располагался тогда огромный мрачный материк — Лемурия. Оттуда все чаще стали докучать набегами Морские Люди. Странная была это раса, ведущая род свой не иначе, как от каких-то морских чудовищ. Они плавали, как рыбы, и могли часами пребывать под водой. Много раз появлялись Морские Люди у островов, но Племя всегда давало им отпор. Иногда люди Племени гнались за ними до самой Лемурии и так постепенно знакомились с материком — на востоке и западе его росли тогда густые леса, в которых обитали ужасные чудовища и обезьянолюди. Шли годы, уходили века, Безымянное Племя совершенствовалось в земледелии и ремеслах, но постепенно забывало о военном искусстве. Вот тогда-то на мир обрушилось чудовищное землетрясение. Небо поменялось местами с морем, и земля дрожала между ними. Ударили молнии, и западные острова поднялись высоко над водой, превратившись в хребты гигантских горных массивов. Лемурия исчезла в бушующих волнах, на поверхности остался лишь большой гористый остров, окруженный несколькими клочками суши, которые раньше были вершинами гор.
Появились вулканы, они заливали лавой все вокруг. Племя двинулось на восток, оттесняя в сторону обезьянолюдей. Выйдя на широкие плодородные равнины, они поселились там и жили спокойно многие века, но прошло время и вновь пришла беда — из Арктики надвинулся огромный ледник. Племя снова покинуло насиженное место, кочевье на этот раз длилось несколько тысяч лет. Безымянное Племя шло и шло на юг. Они добрались до Южного материка, но он показался им непригодным для жизни — много воды, сплошные болота, кишащие змеями. Племя построило плоты и лодки и поплыло к лежащему поодаль огромному острову — это была Атлантида. На острове жили многочисленные племена атлантов. Атланты были людьми огромного роста и могучего телосложения, но они все еще жили в пещерах, их племена были разрозненными, они мало разбирались в военном искусстве, и Племя постепенно вынудило их покинуть остров. Оказавшись в Европе, атланты ввязались в затяжную войну с обитавшими там потомками лемурийцев. Живший в то время в Европе могущественный волшебник наложил заклятие на Атлантиду, превратив ее в остров-призрак. Все людские племена бежали с острова, и с тех пор ни один корабль не может к нему приблизиться и, тем более, пристать. Безымянное Племя высадилось в Африке, оттуда побережьем добралось до Синего Моря, где и осело на плодородных гостеприимных берегах. Многие века в мире и довольствии жило Племя, расселяясь постепенно от африканских пустынь до Синего Моря, от Нила до холмов Альбиона. И везде они обрабатывали землю, лепили горшки, ткали ткани, и не было их искуснее в этих ремеслах. Затем с севера нависла над Племенем новая угроза — из Страны Безбрежных Снегов, с берегов далекого Северного Моря пришли на их земли кельты, вооруженные бронзовыми мечами и копьями с бронзовыми же наконечниками. Пикты, так к тому времени стали звать людей Безымянного Племени, сопротивлялись отчаянно, но их оружие было каменным, а кельты все, как на подбор, были опытными и умелыми воинами, закаленными во многих кровавых передрягах. Пикты же за многие века мирной жизни разучились воевать и проигрывали теперь сражения одно за другим. В конце концов их оттеснили на пустынные бедные земли по окраинам обитаемого мира. Так случилось, например, с альбийскими пиктами. Их прогнали на запад и север, там они смешались с племенами рыжеволосых великанов, которых некогда сами же изгнали из Атлантиды. Шли века, и пикты начали вырождаться. Невысокие, коренастые и черноволосые пикты, смешавшись с рыжеволосыми потомками атлантов, положили начало новому племени — племени людей с деформированными телом и разумом. Эти новые пикты замечательно умели воевать, но быстро утрачивали все прочие полезные навыки и умения. Лишь род пиктских вождей сохранил чистоту крови — именно поэтому ты таков, каков есть, Бран Мак Морн.
Несколько мгновений царила тишина. Молчаливое кольцо воинов мечтательно слушало, как гаснет эхо последних слов жреца. Лишь ночной ветер тихо шумел в листве. Его порывы раздули костер, вспыхнувший высоким пламенем, ярко осветившим все вокруг.
Жрец заговорил снова.
— Слава Безымянного Племени растаяла как снег, как дым развеялась в воздухе. Исчезла память об Атлантиде, пала империя лемурийцев. Люди Каменного Века тоже тают, как иней на солнце. Мы пришли из мрака и уходим во мрак. Мы тени, народ теней… Наше время на исходе. В храмах Бога Луны воют волки. Водяные змеи плавают по улицам наших затонувших городов. На юге королевство тольтеков — потомков лемурийцев, распалось в прах. Древние народы уходят, все сильнее становятся племена Нового Мира.
Старец выхватил из костра тлеющую головню и мгновенно начертил ею в воздухе круг и треугольник. Мистические символы вспыхнули ярко и тут же погасли.
— Круг без начала, — бормотал старец, — и без конца. Змей, кольцом свернувшийся вокруг мира и прикусивший пастью хвост. Мистическая Троица: Начало, Бытие, Конец. Сотворение, Защита, Уничтожение. Уничтожение, Защита, Сотворение. Жаба, Яйцо и Змей. Змей, Жаба и Яйцо. Огонь, Воздух и Вода. Бог огня хохочет…
Истовость, с которой пикты смотрели в костер, вызывала во мне страх. Огонь затухал, разгорался снова, стреляя языками пламени, постепенно превращаясь в странную желтоватую дымку, застилавшую землю, небо — все вокруг. Я почти не чувствовал своего тела, лишь глаза смотрели по-прежнему зорко.
И вдруг в этом желтом тумане начали вырисовываться контуры некоего неведомого мира, и перед моими глазами поплыли смутно различимые картины далекого прошлого.
Я увидел поле битвы, на нем похожих на Брана Мак Морна людей, сражавшихся с высокими стройными воинами, вооруженными копьями и бронзовыми мечами.
Затем появилось еще одно поле битвы, и я понял, что это уже совсем иная эпоха. Высокие стройные воины люто дрались с наседавшими на них желтоволосыми дикарями. Вторжение бриттов?
Потом я увидел целую серию быстро сменявших друг друга картин, но почти ничего не успел уловить. Мне показалось лишь, что все они относились к каким-то очень важным, переломным событиям в истории человечества. Вот появилось на мгновение чье-то лицо. Лицо властное, с горящими глазами стального цвета и рыжими усами над тонкогубым ртом. Это, наверное, кельтский вождь Бреннус, галльские орды которого разрушили Рим. Затем мелькнуло надменное лицо с чертами, искаженными жестокой злобой. Цезарь!
Густой тенистый лес. Гул сражения. Легионы, напирающие на орды Карактакуса.
Уходящие в прошлое дни славы и могущества Рима. Легионы, марширующие в триумфальных походах, сотни и сотни пленников. Наслаждающиеся жизнью тучные сенаторы, благородные римляне, гордые и надменные, роскошные бани, пиры и забавы. И внезапно — дико взлохмаченные бороды варваров. Светловолосые суровые норманны, могучие германцы, неистовые валлийцы и даммонцы и их извечные враги — пиктские силуры. Прошлое расплывается, его постепенно сменяет настоящее. И будущее!
— Вот падение Рима, — вновь зазвучал голос мага. — Ноги вандалов попирают Форум, орды варваров катятся по Виа Аппиа, рыжеволосые дикари насилуют жриц в храмах Весты. Рим пал!
Радостный вой разорвал ночную тишину.
— Вижу пиктов, спускающихся с гор.
Во мраке появилось лицо Брана Мак Морна.
— Слава Великому! Я вижу народ пиктов, идущий к новому свету.
На востоке вспыхнули первые лучи утренней зари. В полумраке рассвета бронзовой маской светилось лицо Брана Мак Морна. Его бездонные черные глаза неотрывно смотрели в огонь, словно искали там исполнения сокровенных желаний и залог успеха великих планов и начинаний.
— С чем не могли справиться оружием, справлялись смекалкой. Это длилось многие годы, многие века, многие тысячелетия. Но время неумолимо, восходит звезда иных народов. Нам придется уступить им место. Нашей последней опорой станет туманная гора Гэллоуэй. Когда придет день и Бран Мак Морн падет в сражении, огонь нашей славы погаснет. Погаснет навсегда.
Как бы в ответ на эти слова пламя костра взметнулось высоко вверх. Таинство закончилось, мгла рассеялась бесследно.
Над горами поднималось солнце.
— Начинайте, солдаты! Пусть наш гость увидит, как действует старое доброе римское правосудие.
Человек, отдавший этот приказ, плотнее запахнулся в пурпурный плащ и опустился в кресло. Точно так же удобно развалясь, он сидел бы, вероятно, в ложе амфитеатра, наслаждаясь звоном мечей гладиаторов. В каждом движении этого человека читалась непоколебимая уверенность в своих силах. Самоуверенность и гордость вообще считались неотъемлемыми чертами граждан Рима, а Титу Сулле к тому же было чем гордиться: будучи наместником провинции и военным комендантом Эббракума, он отвечал за свои действия только перед римским цезарем.
Сулла был мужчиной среднего роста, крепкого телосложения, ястребиные черты его лица свидетельствовали о чистоте текущей в его жилах патрицианской крови, в эту минуту на его полных губах играла язвительная улыбка, превращавшая высокопарные слова о правосудии в издевательство над тем, кому они предназначались. На нем ладно сидела военная форма — кафтан с плотно нашитыми золотыми чешуйками, соответствующий рангу инкрустированный полупанцирь, у пояса — короткий меч, на коленях — серебристый шлем. За ним несокрушимой стеной стояла стража — вооруженные копьями и щитами светловолосые титаны, рожденные на берегах Рейна.
Перед Титом Суллой разыгрывалась сцена, доставлявшая ему, по всей видимости, величайшее наслаждение. Эта сцена, впрочем, была обычной для любой римской провинции, ее можно было наблюдать везде в огромной Римской империи. На голой земле лежал грубо сколоченный деревянный крест с привязанным к нему полуобнаженным мускулистым человеком. Солдаты готовили железные гвозди, собираясь прибить ими руки и ноги несчастного к кресту.
Кровавая эта сцена имела зрителей — за тем, что происходило на вынесенной за стены города специальной площадке для казней, наблюдали несколько человек: наместник и его чуткая стража, десяток молодых римских офицеров, а также тот, кого Сулла назвал «гостем» — он стоял неподвижно, подобный бронзовой статуе. По сравнению с изысканной роскошью одеяний римлян его одежда казалась серой и убогой.
У него, как и у окружавших его римлян, были черные волосы, но это единственное, в чем они были похожи. В нем не было той горячей, чуть ли не восточной чувственности, которая характерна для жителей Средиземноморья. Его губы не были столь полными, круглыми и красными, как у них, не было у него и густых вьющихся локонов, как у греков. И кожа его не имела типичного для южан оливкового оттенка, хотя была смуглой. В нем было зато что-то такое, что заставляло вспомнить о мгле и мраке, морозе и ледяном ветре северных стран. Даже глаза его светились, словно из-под глыб льда, холодным темным огнем. Его рост был едва средним, но в нем была какая-то врожденная жизненная сила, сравнимая разве что с витальностью волка или пантеры. Она заметна была в каждой линии его ладного, упругого тела, в густых прямых волосах, манере наклонять голову подобно хищной птице, широких плечах, выпуклой груди, узких бедрах и небольших ступнях.
К его ногам прижимался человек, у которого была такая же кожа — на этом их сходство кончалось. Коренастый, очень низкого роста, почти карлик с могучими жилистыми руками, этот второй сидел на земле, склонив голову с низким покатым лбом, его лицо выражало тупую свирепость, смешанную со страхом. Во внешности человека, распятого на кресте, что-то напоминало «гостя» Тита Суллы, но гораздо больше он похож был на этого силача-карлика.
— Ну что же, Парта Мак Отна, — сказал наместник нарочито небрежно, — теперь ты, вернувшись к себе на родину, сможешь рассказать соплеменникам о римском правосудии.
— Я смогу рассказать, — ответил тот голосом, в котором не было и тени эмоции. На его неподвижном смуглом лице не отражалось ничего от той бури, которая бушевала в его сердце.
— В Риме царит справедливость, — сказал Сулла. — Пакс Романа! Заслуги перед Римом вознаграждаются, преступления караются! — он смеялся в душе над собственным лицемерием. — Сам видишь, посол из страны пиктов, как быстро Рим карает преступников.
— Вижу, — ответил пикт, и в голосе его прозвучала угроза, — признак с трудом скрываемого гнева. — Я вижу, что с подданными неподвластного Риму короля обращаются, как с римскими рабами.
— Его судил беспристрастный суд, — парировал Сулла.
— Да! Суд, в котором обвинителем был римлянин, свидетелями римляне, судьей тоже был римлянин. Да, он не сдержался и швырнул наземь римского купца, который обманул его и ограбил, оскорбив вдобавок. Ах, он еще его и ударил! А разве его король — жалкий пес, который не смог бы разобраться в проступке своего человека. Что, он слишком слаб или слишком глуп и не смог бы судить об этом справедливо?
— Ну и ладно! Вот ты и расскажешь Брану Мак Морну о том, что тут произошло, — сказал цинично Сулла. — Рим, мой друг, не ищет у варваров справедливости. Дикари, попадая в Империю, должны вести себя тихо, а не хотят — пусть получают по заслугам.
Пикт стиснул зубы со скрежетом, сказавшим наместнику, что больше он от посла не услышит ни слова. Римлянин кивнул палачам. Один из солдат приставил гвоздь к широкому запястью несчастного и сильно ударил молотом. Железное острие углубилось в тело, заскрежетав на кости. Человек на кресте сжал зубы, но не издал ни единого звука. Он инстинктивно рванулся, словно волк, попавший в западню. На висках его вздулись жилы, на низком лбу выступил пот, на теле напряглись мышцы. Молоты неумолимо стучали, забивая гвозди в щиколотки и запястья. Кровь струей текла по рукам, разбрызгивалась по кресту. Явственно слышен был треск ломающихся костей. Человек на кресте молчал. Только почерневшие его губы натянулись, обнажая десны, да голова моталась из стороны в сторону.
Парта Мак Отна не двигался с места. На его застывшем лице пылали глаза, мышцы, сдерживаемые страшным усилием воли, окаменели. У его ног сидел на корточках слуга с деформированным телом. Отвернувшись от ужасного зрелища, он стальной хваткой вцепился в ноги своего господина и беспрестанно бормотал что-то себе под нос, как бы молясь.
Пал последний удар. Солдаты перерезали веревки, чтобы тело казненного повисло на гвоздях. Черные блестящие глаза несчастного неотрывно смотрели в лицо того, кого называли Парта Мак Отна, в них мерцала отчаянная тень надежды. Солдаты подняли крест, вставили его конец в заранее выкопанную яму, поставили крест вертикально и утоптали землю у его основания. Пикт повис на гвоздях, вбитых в его тело, но молчал по-прежнему. Он все так же вглядывался в лицо посла, но надежда исчезла из его глаз.
— Еще поживет, — безмятежно сказал Сулла. — Эти пикты живучи, как кошки. Я поставлю, пожалуй, здесь десяток стражников. Пусть охраняют день и ночь, пока не сдохнет. Эй, Валерий, ну-ка подай ему чашу вина, пусть выпьет за здоровье нашего уважаемого соседа, короля Брана Мак Морна.
Молодой офицер, улыбаясь, налил полную чашу вина и, поднявшись на цыпочки, поднес ее к запекшимся губам висевшего на кресте человека. В бездонных глазах пикта взметнулось пламя страшной ненависти. От отклонил назад голову, чтобы даже кончиками губ не дотрагиваться до чаши, и плюнул прямо в глаза молодому римлянину. Тот выругался, отшвырнул чашу в сторону, вырвал из ножен меч и, прежде чем кто-либо успел его удержать, вонзил клинок в тело пикта.
Сулла сорвался с места с возгласом ярости. Человек, которого называли Парта Мак Отна, вздрогнул и молча прикусил губу. Валерий, слегка ошеломленный происшедшим, с унылой миной вытирал свой меч. Молодой офицер действовал инстинктивно, отвечая на оскорбление, нанесенное гражданину Рима — иначе поступить в возникшей ситуации он не мог.
— Сдай оружие, юноша! — крикнул Сулла. — Центурион Публий, арестуй его. Пусть посидит пару дней в тюремной камере на хлебе и воде — научится сдерживать патрицианскую гордость, когда вершится воля Империи. Ты что, глупец, не понимаешь, что преподнес этой собаке желанный подарок? Кто же, повиснув на кресте, не предпочтет столь страшной участи смерть от удара меча? Взять его! А ты, центурион, проследи, чтобы стража стояла до тех пор, пока вороны не расклюют труп до голых костей. Парта Мак Отна, я отправляюсь на пир в дом Деметрия. Не желаешь ли пойти со мной?
Посол, не сводивший глаз с безжизненного тела, свисавшего с креста, покачал головой. Сулла встал и, иронически улыбаясь, направился в город. За ним следовал секретарь, несший позолоченное кресло, шествие замыкали равнодушные ко всему происходившему солдаты. Среди солдат с опущенной головой шел Валерий.
Парта Мак Отна забросил на плечо полу плаща, еще раз взглянул на мрачный крест и висящий на нем труп, темным пятном выделявшиеся на фоне пурпурного неба, на котором начали собираться ночные тучи, и медленно удалился. За ним молча ковылял его слуга.
В одной из резиденций Эббракума человек, которого называли Парта Мак Отна, метался, словно тигр, по комнате. Его обутые в сандалии ноги бесшумно скользили по мраморным плитам.
— Гром, — повернулся он к слуге. — Я прекрасно понимаю, почему ты цеплялся за мои ноги, о чем молил Лунную Госпожу. Ты боялся, что я потеряю голову и кинусь на помощь этому несчастному. О боги, я знаю, именно этого ждала эта римская собака. Его закованные в железо цепные псы внимательно за мной наблюдали, а его лай выносить было труднее, чем обычно. О боги, черные и белые, боги тьмы и света! — Он в приступе ярости выбросил кулак вверх. — И я должен был стоять и смотреть, как моего человека убивали на кресте — без следствия и суда — ведь не назовешь же судом этот позорный фарс! О черные боги мрака, даже вас я вызвал бы, чтобы уничтожить этих мясников. Клянусь Безымянными, за это преступление поплатятся многие, Рим вскрикнет, как женщина, наступившая на змею.
— Он знал тебя, господин, — сказал Гром.
Посол опустил голову и закрыл лицо руками.
— Его глаза будут преследовать меня даже на ложе смерти. Да, он знал меня и до самого конца надеялся, что я ему помогу. О боги и демоны, до каких пор Рим будет безнаказанно убивать моих людей у меня на глазах? Пес я, а не король!
— Во имя всех богов, не кричи так громко! — воскликнул испуганно Гром. — Если римляне хоть на секунду заподозрят, что ты — Бран Мак Морн, висеть тебе на кресте рядом с тем несчастным.
— Они и так вскоре обо всем узнают, — сказал мрачно король. — Сколько же можно носить личину посла, шпионя за врагами. Эти римляне хотели посмеяться надо мной, лицемерно скрывая презрение и пренебрежение под маской любезности. Да, Рим любезен с послами варваров. Он дает нам прекрасные дома под жилье, рабов, женщин, не скупится на вино и золото, но в душе смеется над нами. Их предупредительность сродни оскорблению, а иногда, — как сейчас, например, — их презрение проявляется в полной мере. Я видел все это. Я невозмутимо глотал их оскорбления, но это… клянусь всеми демонами преисподней, это уже сверх пределов людского терпения. Мои люди смотрят на меня. Я не могу обманывать их ожидания: любой из них, самый жалкий и ничтожный, вправе рассчитывать на мою помощь и защиту. Ибо к кому еще они могут придти со своими бедами и горестями? Нет, клянусь богами, на издевательства этих римских собак я отвечу черной стрелой и острой сталью.
— А вождь в пурпурном плаще? — Гром говорил о наместнике, и в его гортанном голосе бурлила жажда крови. — Он умрет? — Блеснуло обнаженное лезвие меча.
Бран посмотрел на него хмуро.
— Легче сказать, чем сделать. Да, умрет, — но как до него добраться? Его германская гвардия днем стоит у него за спиной, а ночью — у окон и дверей. Среди римлян у него столько же врагов, сколько и среди варваров. Любой бритт с радостью смахнул бы ему голову с плеч.
Гром схватил Брана за плащ.
— Позволь мне сделать это, господин! Моя жизнь ничего не стоит. Я заколю его на глазах у стражи.
Бран усмехнулся и ударил слугу по плечу с силой, которая бросила бы наземь любого другого.
— Нет, старый волк. Ты мне очень нужен, и я не хочу, чтобы ты зря рисковал жизнью. Сулла прочтет все, что ты задумал, в твоих глазах, и копья его тевтонов пронзят тебя прежде, чем ты сдвинешься с места. Нет, не ножом из темноты, не ядом из кубка и не стрелой из-за угла мы ударим в этого римлянина.
Он задумался и снова зашагал по комнате, опустив голову. Постепенно его глаза потемнели от мыслей, настолько страшных, что он не осмеливался произнести их вслух.
— Сидя здесь, в этой проклятой мешанине из мрамора и грязи, я начал немного разбираться в лабиринтах римской политики, — сказал он. — Если на Стене начнется заваруха, Тит Сулла, как наместник этой провинции, обязан будет поспешить туда со своими центуриями. Но он этого не сделает. Он не трус, но есть вещи, которых избегают даже отчаянные храбрецы — у любого человека можно найти что-то такое, чего он боится. Сулла пошлет вместо себя Гая Камилла, который в мирное время несет патрульную службу у болот на западе, охраняя границу от бриттов, а сам запрется в Башне Траяна. Ха!
Он повернулся к Грому и стиснул своими стальными пальцами его плечо.
— Бери гнедого жеребца и скачи на север. Найдешь там Кормака из Коннахта и скажешь ему, что я прошу его огнем и мечом обрушиться на границу. Пусть его кельты вдоволь напьются крови. Я присоединюсь к ним вскоре. Но пока… пока у меня есть дела на западе.
Глаза Грома сверкнули. Бран вынул из-под туники тяжелую бронзовую печать.
— Вот мои верительные грамоты посла в Римской империи, — сказал он хмуро. — Они откроют тебе любые двери между этим домом и Баал-дор. А если кто-то из стражников окажется излишне любопытным… вот!
Приподняв крышку окованного железом сундука, Бран вытащил из него небольшой, но тяжелый мешочек и подал его воину.
— Если ни один из ключей не подойдет к дверям, — сказал он, — попробуй золотой. А теперь иди!
Гром поднял руку, прощаясь с королем, и вышел.
Бран подошел к зарешеченному окну и посмотрел на залитую лунным светом улицу.
— Пусть луна зайдет, — сказал он сам себе, — тогда и отправимся… в преисподнюю. Но прежде рассчитаемся с долгами.
Снизу донесся затихающий вдали стук подков по мостовой.
— С верительными грамотами и золотом пиктскому молодцу никакой Рим не страшен, — шепнул король. — А теперь, пока луна не зашла, надо поспать.
Презрительно скользнув взглядом по мраморным фризам и рифленым колоннам — символам Рима, король опустился на ложе, с которого давно уже были сброшены слишком мягкие для его закаленного тела, шелковые матрацы и подушки. Он уснул сразу же, несмотря на кипевшую в нем ненависть. Первое, чему научила его суровая, горькая жизнь, было умение использовать для сна любую свободную минуту. Обычно он спал крепко и без сновидений, но на этот раз было иначе. Погрузившись в серую бездну сна, во вневременную туманную страну теней, он сразу же увидел знакомую фигуру худого старца с длинной седой бородой — это был Гонар, жрец Луны, главный королевский советник. И Бран удивился, увидев его лицо — оно было белым, как снег, и тряслось, словно в приступе малярии. А ведь сколько Бран себя помнил, ему ни разу не доводилось видеть на лице Гонара Мудрого даже малейшие признаки страха.
— Что нового, старче? — спросил король. — Все ли в порядке, в Баал-дор?
— В Баал-дор, где лежит сейчас мое погруженное в сон тело, все хорошо, — ответил Гонар. — Я пришел сюда сквозь пустоту, чтобы бороться с тобой за твою душу. Король, ты сошел с ума, допустив в свою голову мысли, которые сейчас в ней бродят.
— Гонар, — ответил угрюмо Бран, — я сегодня стоял и смотрел, как на римском кресте умирал человек. Я не знаю ни его имени, ни того, кем он был. Мне это безразлично. Но я знаю, что он был одним из нас. Первым запахом, коснувшимся его ноздрей, был запах вереска. Первый рассветный луч, упавший на его тело, был лучом солнца, поднявшегося над пиктскими взгорьями. Это был мой человек. Если он заслужил смерть, только я мог его на нее послать. Если его надо было судить, только я мог быть ему судьей. В наших жилах текла одна кровь, один и тот же огонь пылал в наших сердцах. Детьми мы слушали одни и те же древние легенды, в юности пели одни и те же песни. Нас связывали друг с другом те же узы, которые связывают меня с каждым воином, каждой женщиной, каждым ребенком в стране пиктов. Я обязан был защитить его. А теперь я должен отомстить за него.
— Но Бран! — воскликнул маг. — Во имя всех богов, прошу тебя, выбери иной способ мести. Вернись домой, собери войско, объединись с Кормаком и его кельтами и затопи Стену на всем ее протяжении морем огня и крови.
— Я сделаю это, — сказал Бран. — Но Сулле я отомщу так, как никто и никогда не мстил ни одному римлянину. Ха! Да что они знают о тайнах этого древнейшего острова, на котором задолго до того, как Рим выполз из болот Тибра, кипела жизнь?
— Бран, нельзя использовать столь мерзкие средства. Даже против Рима.
— Ха! — резко выдохнул король. — В борьбе против Рима годятся любые средства. Я в безвыходном положении. О боги, а разве Рим ведет со мной войну по-честному? Я — король варваров, на моем теле волчья шкура, на голове — железная корона, все мое оружие — пара сотен луков да ломаных дротиков. Что еще у меня есть? Поросшие вереском холмы, хижины из ивовых прутьев, копья моих горячих соплеменников? А с кем я сражаюсь? С могущественнейшим Римом, его тяжелыми легионами, его широкими плодородными равнинами, его морями, кишащими рыбой и прочими богатствами, его горами и лесами, его золотом, его сталью, его гневом. И я буду драться с ним мечом и копьем, интригой и вероломством, змеей на тропинке, ядом в кубке, кинжалом из тьмы, да, — голос его стал глуше, — и с помощью подземных чудовищ тоже.
— Ты сошел с ума! — воскликнул Гонар. — Ты погибнешь, не успев выполнить и доли того, что задумал! Ты спустишься в преисподнюю, но вернуться обратно не сможешь! Что будет тогда с твоим народом?
— Зачем народу король, который не в силах ему служить? — спросил Бран.
— Но ты ведь даже увидеть не сможешь тех, о ком думаешь. Ведь они с незапамятных времен живут вне нашего мира, связь между их и нашим миром давно оборвана.
— Когда-то, — сказал король, — ты говорил мне, что все сущее сливается в единую реку жизни. И ты был прав — доказательства этому я не раз уже находил с тех пор. Каждая раса, каждая форма жизни так или иначе связана с другими расами, формами и миром вообще. Где-то есть тот слабый ручеек, который связывает тех, что я ищу, с общим потоком. Где-то есть Врата. И я найду их.
В глазах Гонара мелькнул ужас.
— Горе! Горе! Горе стране пиктов! Горе великому королевству, которое умрет, не успев родиться! Горе! Горе! Горе!
Бран проснулся. Вокруг было темно. Сквозь прутья решетки светили в окно звезды. Луны не было видно, лишь слабое мерцание над крышами домов указывало на то, что она еще не полностью ушла с небосвода. Король содрогнулся, вспомнив то, что видел во сне, и едва сдержал ругательство.
Он встал, отбросил плащ, натянул на себя легкую кольчугу, пристегнул к поясу меч, поправил кинжал и снова подошел к окованному железом сундуку. Вынув из него несколько небольших свертков, он пересыпал их содержимое в кожаный мешочек, завернулся в плащ и тихо вышел из комнаты. Слуг, которые могли бы шпионить за ним, не было — он решительно отказался от рабов, которых римляне, следуя политике своего государства, навязывали чужеземным послам.
Конюшня располагалась в передней части двора. Бран наощупь отыскал морду своего скакуна и задержал на ней руку, позволяя коню узнать хозяина. Все так же в темноте он оседлал коня и осторожно вывел его на узкую улицу. Луна уже полностью скрылась, мраморные дворцы и земляные хибары Эббракума окутывал только слабый холодный свет звезд.
Бран встряхнул тяжелый мешочек с золотыми римскими монетами. Он приехал в Эббракум, чтобы кое-что разведать, прячась под личиной посла. Однако, варвар до мозга костей, он не смог сыграть свою роль холодно и бесстрастно. Память услужливо развернула воспоминания о диких пирах, на которых вино лилось реками, о римских белогрудых красавицах, которым надоели их цивилизованные любовники и которые с вожделением смотрели на молодого варвара, о боях гладиаторов, когда на арене трещали кости, а в амфитеатре груды золота переходили из рук в руки. Он много пил и рискованно играл — так принято было среди варваров. Быть может, та потрясающая удачливость, которая не покидала его, брала начало в спокойствии, с которым он воспринимал и победы и поражения? Золото для него имело значение не больше, чем обыкновенный песок, сыплющийся сквозь пальцы. В своей стране оно ему было ни к чему, хотя он научился ценить его силу внутри границ цивилизованного мира.
В тени северо-западной стены едва различимо вырисовывались во мраке очертания огромной сторожевой башни, в подвалах которой располагалась тюрьма. Бран оставил коня в темной аллее и, словно волк, крадущийся за добычей, растворился во тьме.
Молодого офицера, дремавшего в одной из камер тюрьмы, разбудило какое-то слабое позвякивание у зарешеченного окна. Он сел и тихо выругался, когда звездный свет, падавший на голый каменный пол через решетку, напомнил ему о перенесенном унижении. «Что ж, — думал он, — придется посидеть здесь пару дней. Пару — не больше, Сулла знает, что у него, Валерия, могучий покровитель. И пусть тогда кто-нибудь хоть слово скажет о том, что произошло! Проклятый пикт!» Ход мыслей юноши, однако, тут же изменился: он вспомнил, что его что-то разбудило.
— Тс-с-с! — послышалось из-за окна.
Это еще что такое? Валерий подошел к окну. Снаружи трудно было что-либо разглядеть при свете звезд, но ему показалось, что он видит какую-то тень.
— Кто это? — он прижался лицом к решетке, пытаясь проникнуть взглядом во тьму.
В ответ послышался взрыв дикого хохота и блеснуло лезвие длинного ножа. Валерий пошатнулся и рухнул наземь, зажимая рукой зияющую в горле дыру. Кровь текла сквозь его пальцы, скапливаясь в лужу под судорожно подрагивающим телом.
Бран исчез, словно призрак, не задерживаясь ни на секунду, чтобы посмотреть на то, что происходило в камере. Стража, совершавшая обход, вот-вот должна была показаться из-за угла, он уже слышал тяжелый топот ног легионеров.
Сонные патрули, попадавшиеся пикту на его пути к узкой двери в западной стене, не обращали на него ни малейшего внимания. Щедрые подношения местного ворья и похитителей женщин приучили их к мысли о том, что не следует проявлять излишней бдительности. Однако одинокий стражник у западных ворот — его пьяные товарищи спали поблизости в лупанарии — поднял копье и потребовал, чтобы Бран остановился и назвал пароль. Пикт молча подъехал ближе. Его закутанная в темный плащ фигура угрожающе нависла над солдатом, на бесстрастном лице мрачно светилась пара холодных глаз. Бран поднял руку, и стражник уловил при свете звезд блеск золота, во второй руке пикта сверкнула сталь. Стражник понял и не колебался в выборе: бормоча что-то себе под нос, он опустил копье и открыл ворота. Бран направил в них коня, бросив под ноги римлянину горсть монет. Они золотым дождем зазвенели на мостовой, стражник бросился поспешно их собирать, а пикт исчез, словно его здесь и не было.
В конце концов он добрался до туманных болот на западе. Дул холодный ветер, раскачивая длинный тростник и пригибая к земле болотные травы, несколько цапель тяжело махали крыльями на фоне серого неба, за пустынной равниной тускло поблескивали несколько небольших озер. Тут и там виднелись странные пригорки правильной формы, а на горизонте высился ряд монолитных камней — менгиров: кто знает, чьи руки поставили их там?
Неясным голубоватым пятном вырисовывалось на западе плоскогорье, которое далеко впереди, за линией горизонта переходило в дикие горы Уэльса, населенные кельтскими племенами, никогда не знавшими римского ярма. Их держал под контролем ряд мощных сторожевых башен. Даже отсюда Бран видел высившуюся далеко за холмами неприступную твердыню, которую люди называли Башней Траяна.
И все же, сколь ни мрачны были болота, окружавшие Брана, на них тоже жили люди. Черноволосые, с черными блестящими глазами, они говорили на каком-то странном, ломаном языке. Бран неутомимо искал Врата. Местные жители пересказывали ему новости, из уст в уста кочевавшие по болотам, в них шла речь о сигнальных кострах, пылающих среди вересковых зарослей; об огне, дыме и грабежах; о кельтских мечах, купающихся в алом море крови. Легионы шли на север, и древний тракт содрогался от мерного топота тысяч и тысяч ног. И Бран улыбался довольно. В Эббракуме Тит Сулла отдал секретный приказ, требуя разыскать пиктского посла, который возбудил его подозрения тем, что исчез в ту же ночь, когда в запертой тюремной камере нашли молодого Валерия с перерезанным горлом. Сулла догадывался, что внезапный взрыв военных действий каким-то образом связан с экзекуцией пиктского преступника. Он активизировал сеть своих шпионов, хотя не сомневался в том, что Парта Мак Отна находится уже вне пределов досягаемости. Сулла готовился покинуть Эббракум, но вовсе не собирался вести легионы на север. Сулла не был трусом, но у любого человека можно найти что-то, чего он страшится. Комендант Эббракума боялся Кормака из Коннахта, темноволосого вождя кельтских галлов, который поклялся, что вырвет сердце из груди Тита Суллы и съест его сырым. Этим и объясняется то, что он, сопровождаемый своей грозной стражей, отправился в конце концов на запад, в Башню Траяна. Воинственный комендант Башни Траяна Гай Камилл с радостью уступил ему свое место, предвкушая хмельную сладость кровавых сражений у подножия Стены.
Со стороны эти перемещения выглядели по меньшей мере странно, но римский легат редко наведывался на удаленный от метрополии остров, а Тит Сулла, с его богатством и выдающимися способностями к интригам, оставался высшей властью в Британии.
Бран, предугадавший все это, терпеливо ждал прибытия Суллы в Башню Траяна, остановившись в заброшенной хижине на краю болот.
Однажды вечером он шел, продираясь сквозь вереск, его мускулистая фигура отчетливо вырисовывалась на фоне пурпурного пламени заката. Он забрался в глубь болот дальше, чем намеревался вначале, но не спешил возвращаться — невообразимая древность этой сонной земли, которую он ощущал всем своим естеством, будоражила его воображение. Но что это? Здесь, в самом сердце болот, тоже жили люди — над самым краем трясины стояла покосившаяся хижина, сложенная из камыша и обмазанная глиной. В открытой двери хижины стояла женщина. Глаза Брана сузились от внезапного подозрения. Женщина не была старой, но в ее взгляде мерцала зловещая мудрость веков, ее одежда — убогая и рваная, и ее волосы — спутанные и всклокоченные, удивительно гармонировали с унылой мрачностью всего, что ее окружало. Алые губы незнакомки раздвинулись в улыбке, обнажая острые хищные зубы.
— Входи, мой господин, — сказала она, — если не боишься оказаться под одной крышей с ведьмой из болот Дагона.
Бран молча переступил порог и сел на заскрипевшую под его тяжестью лавку. В горшке, висевшем над огнем, пылавшем в открытом, порядком запущенном очаге, кипело что-то съестное. Женщина сняла с полки ложку и нагнулась над горшком. Бран внимательно наблюдал за ее плавными, змеиными движениями, присматривался к ее остроконечным ушам, к странно скошенным желтым глазам.
— Чего ты ищешь среди болот, мой господин? — спросила она, повернувшись к нему мягким, плавным движением.
— Я ищу Врата, — ответил Бран. — Врата в мир земляных червей.
Женщина резко выпрямилась. Горшок выскользнул из ее рук и разбился.
— Даже в шутку не надо так говорить, — тихо сказала она.
— Я не шучу.
Она покачала головой.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Понимаешь, — сказал он, — очень даже хорошо понимаешь. Мой народ очень стар, он владел этим островом еще до того, как из лона мира появились на свет кельты и эллины. Но он не был первым в Британии. Клянусь пятнами на твоей коже, твоими раскосыми глазами, кровью, которая течет в твоих жилах, я знаю, что говорю.
Она стояла неподвижно, ее уста улыбались, но глаза оставались непроницаемыми.
— Ты с ума сошел, человече, — наконец сказала она, — если пытаешься искать тех, от кого с криками ужаса бежали когда-то могучие воины.
— Я хочу отомстить, — объяснил он. — В этом мне могут помочь лишь те, кого я ищу.
Она снова покачала головой.
— Не те птицы тебе пели, и не те ты видел сны.
— Шипения змеиного я тоже наслушался, — огрызнулся он, — и не в снах дело. Хватит болтать. Я ищу звено, связующее оба мира. И я нашел его.
— Что ж, человек, пришедший с севера, я скажу, если ты настаиваешь, — снова улыбнулась женщина. — Те, которых ты ищешь, все еще живут под нашими сонными холмами. Они давно отделились от внешнего мира и не вмешиваются в дела людей.
— Но время от времени крадут женщин, заблудившихся в болотах, — сказал он, глядя в ее раскосые глаза.
Она злобно ухмыльнулась.
— Чего ты хочешь от меня?
— Чтобы ты отвела меня к ним.
Женщина откинула назад голову и залилась смехом, в котором явственно слышалось презрение. Бран схватил ее левой рукой за платье и потянулся второй рукой за мечом. Она смеялась ему в лицо.
— Руби и будь ты проклят, мой северный зверь! Ты что же думаешь, моя жизнь настолько сладка, что я буду цепляться за нее, словно ребенок за материнскую грудь?
— Ты права, — он разжал пальцы. — Угрозами от тебя ничего не добьешься. Я куплю твою помощь.
— Как? — в ее голосе звучала насмешка.
Бран вытащил мешочек и направил на ладонь струю золота.
— Здесь больше, чем снилось любому из жителей здешних болот.
— Мне этот блестящий металл ни к чему. Оставь его для белогрудых римских женщин…
— Назначь сама цену, — нетерпеливо сказал он. — Голову твоего врага…
— Клянусь кровью, текущей в моих жилах, кровью, в которой горит огонь стародавней ненависти, здесь у меня нет иных, кроме тебя, врагов, — все еще смеясь, она мягко, словно кошка, выпрямилась и ударила в грудь пикта. Ее стилет сломался, скользнув по кольчуге, и Бран оттолкнул ее жестом, полным отвращения. Женщина упала на постель из травы, и оттуда снова послышался тихий смех.
— Хорошо, я назову тебе цену, о мой волк! И быть может, придет день, когда ты будешь проклинать кольчугу, сломавшую кинжал Атлы!
Она поднялась с постели и подошла к нему. Ее необыкновенно длинные руки ухватились за его плащ.
— Я скажу тебе, Черный Бран, король Каледонии! Ох, я сразу узнала тебя, когда ты вошел в мою хижину, узнала твои черные волосы, твой холодный взгляд! Я отведу тебя к вратам в преисподнюю, если ты этого хочешь, но тебе придется заплатить за это своими королевскими объятиями. Что ты знаешь о моей проклятой горькой жизни? Я, Атла, колдунья с болот Дагона, которую все боятся и смертельно ненавидят, никогда не знала любви мужчины, крепких объятий, горячих поцелуев. Что я видела и слышала, кроме холодного ветра, мрачного пламени рассветов, шепота трав? Лица, тенью мелькающие под поверхностью воды, следы неведомых существ, поблескивание красных глазищ, ужасное рычание каких-то чудовищ в ночной тьме! А ведь я по меньшей мере наполовину женщина. Разве я не могу испытывать тоску, печаль, тупую боль одиночества, разве людские заботы и огорчения — это не для меня? О король, подари мне твои горячие поцелуи и крепкие объятия варвара, и тогда в те бесконечные пустые годы, которые ждут меня впереди, горькая зависть к обычным женщинам не поглотит мое сердце без остатка. У меня останутся воспоминания, которыми немногие могут похвастать — воспоминания об объятиях короля! Одна ночь любви, и я отведу тебя к вратам ада!
Бран хмуро посмотрел на нее. Протянув руку, он крепко сжал ее плечо и молча кивнул головой.
Холодная серая мгла влажным покрывалом окутывала короля. Он повернулся к женщине, чьи раскосые глаза блестели рядом в полумраке.
— Теперь ты выполни то, что обещала, — сказал он жестко. — Я искал звено, связующее миры, и нашел его в тебе. Мне нужна единственная святая для них вещь. Она и будет ключом, который откроет невидимые Врата, разделяющие нас. Скажи, как ее найти?
— Я скажу, — ее алые губы раскрылись в зловещей усмешке. — Иди на тот холм, который люди называют Курганом Дагона. Сдвинь камень, закрывающий вход, войди в пещеру. У своих ног ты увидишь шесть каменных плит, окружающих седьмую плиту. Подними ее.
— И я найду там Черный Камень?
— Курган Дагона лишь откроет тебе путь к Черному Камню, — ответила она. — Идти или не идти по нему — решать тебе.
— Будут ли стеречь этот путь? — его рука машинально потянулась к рукояти меча.
Язвительная улыбка скривила ее губы.
— Если ты наткнешься на кого-либо по дороге к Черному Камню, умрешь такой страшной смертью, какой уже многие сотни лет не умирали смертные. Они не сторожат Камень так, как люди сторожат свои сокровища. Зачем им сторожить то, на что люди никогда не покушались? Быть может, они будут поблизости, а может быть и нет. Это риск, на который тебе придется пойти, если хочешь добыть Камень. Но берегись, король пиктов! Помни, когда-то именно твой народ перерезал ту нить, что связывала их с людским миром. Они тогда были почти людьми — жили везде здесь на поверхности земли и наслаждались солнечным светом. Теперь они ушли. Они не знают солнца, избегают лунного света, даже звезды им ненавистны. Да, далеко ушли те, что могли бы стать людьми, если бы не копья твоих предков.
Серое небо затянулось мутной пеленой, сквозь которую едва просвечивало холодное солнце, когда Бран дотащился наконец до Кургана Дагона — невысокого круглого холма, заросшего странного вида травой. Приглядевшись внимательнее, он заметил на восточной его стороне что-то, напоминавшее вход в туннель, выложенный из грубо обтесанных камней. Вход закрывал огромный валун. Бран навалился на него изо всех сил, но камень даже не дрогнул. Пикт вытащил меч, осторожно подсунул его под валун и, орудуя им, словно рычагом, откатил камень в сторону. Из открывшейся темной дыры пахнуло отвратительным трупным смрадом.
Бран, зажав в руке меч, готовый к любым неожиданностям, шагнул в длинный узкий туннель, образованный большими плоскими камнями, лежащими друг на друге. Либо его глаза в конце концов освоились с темнотой, либо дневной свет все же откуда-то проникал в подземелье, но когда Бран добрался до небольшой круглой комнаты, расположенной в самом центре Кургана, он уже мог кое-что видеть. Несомненно, это здесь когда-то лежали останки того, ради кого построили эту гробницу и затем вознесли над нею курган. Теперь, однако, от них на каменном возвышении не осталось даже следа.
Бран нагнулся и, напрягая зрение, увидел, что на полу выложен из камней странный, удивительно правильный узор: шесть хорошо обработанных плит тесно прилегали к седьмой — шестигранной. Бран просунул в щель между камнями кончик меча и осторожно нажал. Шестигранник шевельнулся и приподнялся. Еще усилие, и Бран прислонил его к покатой стене. Заглянув в отверстие, он нашел там несколько маленьких стертых ступеней, ведущих в бездонную непроницаемую тьму. Король, не колеблясь, ступил на первую из них, почти физически чувствуя, как ноги тонут в липкой темноте.
Он спускался, ощупывая стены руками, спотыкаясь и соскальзывая со слишком маленьких для ног человека ступеней. Ступеньки были совершенно стертыми, хотя когда-то их выбивали в сплошной скале. Чем глубже он спускался, тем грубее они становились, превратившись в конце концов в глыбы едва обработанного камня. Направление шахты резко изменилось. Она по-прежнему вела вниз, но стала более пологой, напоминая штольню. Он шел дальше не останавливаясь, цепляясь локтями за выгнутые стены, пригибая голову под низким потолком. Ступеньки исчезли совсем, и скала под ногами казалась скользкой, словно змеиная тропа. «Что же за существа, — думал Бран, — ползали вверх и вниз по этой шахте? И сколько веков?» Туннель сузился, и Бран пополз ногами вперед, с трудом протискиваясь через каменное горло, отталкиваясь от стен обеими руками. Он знал, что спускается все глубже и глубже, и боялся даже думать о той каменной толще, которая отделяла его от поверхности земли.
В темной бездне загорелся слабый, обманчивый огонек. Бран горько улыбнулся. Если те, которых он ищет, нападут на него, как он сможет защититься в этом узком туннеле? Но страха не было, он перешагнул через него еще тогда, когда решался спускаться в преисподнюю. Бран полз дальше и дальше, думая только о своей цели. Но вот, наконец, стены раздвинулись и он смог выпрямиться. Он ничего пока не видел, но всем телом ощущал невероятную головокружительную пустоту вокруг себя. Темнота напирала со всех сторон, но он все же рассмотрел за собой вход в штольню, из которого только что выполз: черное пятно на сером фоне. Сделав несколько шагов в сторону, Бран наткнулся на алтарь, сложенный из человеческих черепов. Из-под него сочился мутный, едва заметный свет. Бран не видел его источника, но в данную минуту его это и не интересовало. На алтаре лежало то, что он искал, — Черный Камень.
Бран не тратил времени на благодарственную молитву судьбе за то, что поблизости не оказалось стражей этой мрачной реликвии. Он схватил Камень, сунул его за пазуху и вновь скользнул в туннель.
Когда человек поворачивается к опасности спиной, ее ледянящая душу угроза ощущается больше, чем тогда, когда он встречает ее лицом к лицу. Бран полз по туннелю вверх, судорожно стискивая добычу, и ему казалось, что мрак крадется за ним, обнажая клыки в страшной ухмылке. Холодный пот заливал ему глаза. Он напрягал все силы, прислушиваясь к тихим звукам за собой, ему чудилось, что преследователи вот-вот повиснут у него на пятках. Его тело била мелкая дрожь, а волосы на голове стали дыбом, словно от ледяного ветра, дующего снизу.
Добравшись до первой из ступенек, он остановился на мгновение, но тут же продолжил путь, спотыкаясь и скользя. Из его груди вырвался шумный вздох облегчения, когда он оказался, наконец, в гробнице, мутная полутьма которой показалась ему теперь ослепительно ярким полуденным светом. Бран положил на место каменную плиту и выскочил наружу. Никогда еще до тех пор желтое холодное солнце не доставляло ему столько радости, рассеяв тени чернокрылых кошмаров, гнавшихся за ним, как ему казалось, по пятам. Он толкнул валун, запирая вход в гробницу, завернул Черный Камень в валявшийся здесь же плащ и поспешил прочь.
Землю скрывала серая пелена тумана. Тишина, вокруг ни души, но Бран чувствовал под ногами, глубоко в земле, спящую жизнь. Продравшись сквозь заросли тростника, он вышел к небольшому водоему, который известен был среди местных жителей как Озеро Дагона. Ни малейшей морщинки не было видно на его голубоватой поверхности — Бран с улыбкой вспомнил местную легенду об ужасном чудовище, обитавшем где-то там, в глубине. Пикт внимательно осмотрелся по сторонам. Ни малейших признаков жизни. Он закрыл глаза и доверился инстинкту, пытаясь уловить ненавистный взгляд невидимого врага. Нет, он был одинок здесь, словно последний на земле живой человек.
Король поспешно развернул плащ и достал Черный Камень. Его мало занимала тайна материала, из которого был высечен этот кусок мрака, и секрет выбитых на нем таинственных письмен — он подбросил его на ладони, прикидывая вес, и, сильно размахнувшись, забросил на самую середину озера. Вода с громким всплеском сомкнулась над Камнем, по ее поверхности пробежали искристые блики, но постепенно водная гладь выровнялась, став такой же, какой была прежде.
Колдунья удивленно покосилась на скрипнувшую дверь. Ее раскосые глаза изумленно расширились.
— Ты! Живой! И ты не сошел с ума?!
— Я побывал в аду и вернулся, — тихо сказал он. — Более того, я нашел то, за чем пошел.
— Черный Камень! — воскликнула он! — Ты осмелился его украсть? Где же он?
— Это неважно. Но знаешь, мой конь нынче ночью ржал в своем стойле. Я слышал, как что-то трещало под его копытами — что-то, что не было стеной конюшни… Утром я нашел на его копытах кровь, земля тоже залита была кровью. А ночью я слышал странный шум, казалось, где-то глубоко в земле роют черви. Они знают, что это я забрал у них Камень. Это ты меня выдала?
Она покачала головой.
— Нет, я все сохранила в тайне. Но им и не надо было меня спрашивать, чтобы узнать о тебе. Чем дальше уходят они от нашего мира, тем изощреннее становятся их познания в тайных науках. В один прекрасный момент твоя хижина опустеет и тот, кто осмелится в нее заглянуть, найдет в ней лишь несколько комочков земли на полу…
Бран усмехнулся.
— Я задумал все это и столько трудов положил вовсе не для того, чтобы погибнуть в их острых когтях. Если они накинутся на меня ночью, то никогда не узнают, куда делся их божок… или чем он там для них является. Я хочу говорить с ними.
— Ты осмелишься пойти со мной и ночью встретиться с ними?
— Разрази меня гром! — рявкнул он. — Кто ты такая, чтобы спрашивать, осмелюсь я или нет? Отведи меня к ним сегодня же ночью — я должен договориться с ними о мести. Близится расплата. Сегодня я видел за вересковыми полями серебристые шлемы и блестящие щиты — в Башню Траяна прибыл новый комендант.
Стояла глухая ночь, когда король и его молчаливая спутница вышли из хижины и направились к болоту. Ночь была тихая и такая спокойная, что казалось — все вокруг спит, вся эта древняя земля погрузилась в сладостную дремоту. Вверху мерцали звезды — маленькие красные точки на бархатисто-черном фоне неба. Их блеск, однако, затмевало сияние глаз женщины, шагавшей рядом с Браном.
В голове короля метались странные полуоформившиеся мысли. Он чувствовал, что на его плечи давит вся тяжесть прошлого: этими холмами, торфяниками, вересковыми полями, по которым шел сейчас он, чужак и изгнанник, владели когда-то могучие короли — его предки. В сравнении с его народом кельтские и римские захватчики были всего лишь пришельцами на этом древнем острове. Но и его народ тоже был захватчиком — жила когда-то на острове еще более древняя раса, корни которой скрывались в темной бездне ушедших веков.
Перед ними тянулась полоса холмов, — наиболее выдвинутая на восток часть тех немногих возвышенностей, которые далее превращались в горы Уэльса. Женщина вела Брана по тропе, вытоптанной, вероятно, овцами. Они остановились перед широким темным входом в пещеру.
— Вот вход к тем, кого ты ищешь, король! — зло улыбаясь, сказала она. — Осмелишься ли ты войти?
Бран схватил ее за спутанные волосы и бешено встряхнул несколько раз.
— Еще раз спроси, осмелюсь ли я, — прошипел он, — и твоя голова распрощается с плечами! Веди!
Ее смех был сладок, как смертельный яд. Они вошли в грот. Бран выбил кресалом искру, и тлеющий трут осветил огромную, покрытую пылью пещеру. С потолка свисали гроздья летучих мышей. Бран зажег факел, поднял его вверх и внимательно осмотрел затененные ниши, но не нашел ничего, кроме мышиного помета, пыли и паутины.
— Где они? — рявкнул он.
Она скользнула к противоположной стене пещеры и, как бы случайно, оперлась на нее. Зоркие глаза короля едва успели уловить движение ее руки, упавшей на скальный выступ. Он отшатнулся, когда у самых его ног разверзлась вдруг черная бездна. В уши серебряным стилетом снова вонзился женский смех. Он протянул к краю колодца факел и увидел стертые ступени, уходящие вниз.
— Им эта лестница ни к чему, — сказала Атла. — Когда-то они ею пользовались, — это было еще до того, как твой народ загнал их во мрак. Но тебе она потребуется.
Колдунья закрепила факел в нише над лестницей и кивнула Брану. Король поправил меч в ножнах и шагнул на первую ступеньку. Он уже почти полностью погрузился в таинственную тьму, когда что-то заслонило свет над его головой. «Наверно, Атла закрыла вход», — подумал он, но тут же понял, что она спускается следом за ним.
Спуск длился недолго: через несколько минут Бран почувствовал под ногами ровную поверхность. Атла тенью скользнула рядом с ним и остановилась в тусклом круге падающего сверху света.
— Здесь полно пещер, — ее голос звучал в пустоте слабо и поразительно глухо, — но они — не более чем врата к огромным пещерам, лежащим еще глубже. Слова и поступки людей точно так же только указывают на бездонные пропасти черных мыслей и замыслов, лежащих за ними и под ними.
Бран почувствовал, что во тьме что-то шевельнулось. Мрак заполнился таинственными шорохами, абсолютно не похожими на звук шагов человека. В пустоте, словно светляки, зажглись слабые искорки. Они приблизились к людям и остановились, оточив их широким полукольцом. За ними виднелись другие — целое море, они исчезали лишь где-то в невообразимой дали. Бран знал, что эти огоньки — глаза существ, пришедших сюда в таком количестве, что у него кружилась голова при одной мысли об этом.
Он не испытывал страха, стоя лицом к лицу со своими извечными врагами. Чувствуя накатывающие на него из толпы волны страшной ненависти, он лучше, чем кто бы то ни было, осознавал опасность своего положения. И все же он не боялся, хотя перед ним, в этой тьме, материализовался из снов и легенд его народа невыразимый словами кошмар, В его висках стучала кровь, но не страх, а возбуждение было тому причиной.
— Они знают, что Камень у тебя, о король, — сказала Атла, и хотя он знал, что она боится, и ощущал то физическое усилие, с которым она сдерживала дрожь своего тела, в голове ее не было даже тени страха. — Ты в смертельной опасности. Они издавна знают твой род — о, они помнят те времена, когда их предки были людьми! Я не смогу тебя спасти. Мы оба будем умирать так, как уже тысячи лет не умирал никто из людей. Если хочешь говорить с ними, то самое время. Они поймут тебя, хотя ты понять их не сможешь. Но нам это не поможет. Ты человек… и пикт.
Бран рассмеялся, и дикая свирепость этого смеха всколыхнула огненное кольцо. С бросающим в дрожь лязгом он выхватил меч и припал спиной к чему-то, что было, — он надеялся — монолитной скалой. Обратив к сверкающим глазам меч и зажатый в левой руке кинжал, он захохотал, и хохот его был похож на рычание кровожадного волка.
— Да! — проревел он. — Я пикт, потомок тех, кто, словно смерч сухие листья, гнал перед собой свору собак — ваших предков! Да, я наследник тех, кто залил эту землю потоками вашей крови и вознес курганы из ваших черепов на алтаре Лунной Госпожи. Если у вас хватит смелости, нападите на меня, я готов к этому. Я сложу башню из ваших отрубленных голов и обнесу ее стеной из ваших трупов. Гнусные собаки, земляные черви, идите сюда и отведайте моей стали! Когда смерть найдет меня во мраке, оставшиеся в живых будут выть над горами мертвых тел, а ваш Черный Камень исчезнет навсегда, ибо только я знаю, где он спрятан, и вам никакими адскими пытками не вырвать эту тайну из моих уст!
Воцарилась напряженная тишина. Бран вглядывался в мерцающую искорками темноту, готовый к отпору, словно волк, попавший в капкан. Сбоку к нему прижималась женщина, ее глаза сияли. И тут из молчащего круга существ, затаившихся в темноте, донеслось отвратительное шипение. Бран вздрогнул, хотя был готов к любым неожиданностям. О боги, неужели это шипение — речь тех, кого называли когда-то людьми? Атла выпрямилась и прислушалась. Из ее губ поплыло то же мерзкое шипение, и Бран, хотя знал тайну происхождения этой женщины, подумал, что никогда больше не сможет коснуться ее, не испытывая отвращения.
Она посмотрела на него, ее багрово-красные губы скривила жуткая улыбка, едва заметная в призрачном свете.
— Они боятся тебя, о король! Кто же ты такой, что сама преисподняя дрожит перед тобой? Их пугает не меч твой, но дух, твердый, как сталь. Они выкупят у тебя Черный Камень за любую цену.
— Хорошо, — Бран бросил меч в ножны. — Пусть они пообещают не преследовать тебя за то, что ты мне помогала. И еще, — его голос загремел, словно рык охотящегося тигра, — мне нужен Тит Сулла, комендант Эббракума, который сейчас сидит в Башне Траяна. Я не знаю, как они доберутся до него, но они могут сделать это: когда-то, когда мой народ воевал с Детьми Ночи, из хорошо охраняемых домов бесследно пропадали младенцы, но никто и никогда не видел похитителей. Они поняли меня?
Снова послышалось шипение, и Брана снова бросило в дрожь, хотя он не страшился гнева этих существ.
— Они поняли, — сказала Атла. — Завтра ночью, когда землю окутает предрассветный мрак, принеси Черный Камень в Круг Дагона и положи его там на алтарь. Они туда же доставят тебе Тита Суллу. Им можно верить. Они уже много веков не вмешивались в людские дела, но слово свое сдержат.
Бран кивнул головой и направился к лестнице. Атла следовала за ним. Поднявшись на несколько ступенек, он повернулся и посмотрел на поблескивавшее внизу море обращенных к нему раскосых глаз. Он не видел ни лиц, ни тел, эти страшные существа избегали света и не показывались у тусклого круга света, отбрасываемого факелом. Только тихие, шипящие звуки их разговора доносились до него, и он содрогнулся, когда воспаленное воображение заставило его увидеть внизу не толпу двуногих существ, а мириады извивающихся змей, следящих за ним сверкающими, лишенными век, глазами.
Когда они выбрались в верхнюю пещеру, Атла прикрыла вход камнем. Плита прочно стала на место — Бран не заметил ни малейшей щелочки в монолитном, казалось, каменном полу. Женщина потянулась за факелом, чтобы погасить его, но король удержал ее руку.
— Оставь, давай сначала выйдем из пещеры, — буркнул он. — В этой темноте еще на змею наступишь.
Мрак взорвался хохотом колдуньи.
Солнце уже садилось, когда Бран снова появился на берегу Озера Дагона. Сбросив наземь плащ, он отстегнул пояс с мечом и снял короткие кожаные штаны. Зажав в зубах обнаженный кинжал, Бран осторожно, стараясь не плескать, вошел в воду, выплыл на середину и нырнул. Озеро оказалось более глубоким, чем он ожидал. Ему уже начало казаться, что оно вообще бездонное, а когда дно все же появилось, на поиски камня уже не оставалось времени. Подгоняемый глухими ударами крови в висках, пикт всплыл на поверхность.
Наполнив легкие воздухом, он опять нырнул, но поиски снова оказались безуспешными. Лишь нырнув в третий раз, он нащупал, наконец, знакомый предмет, зарывшийся в придонный ил.
Камень был не очень большим, но тяжелым. Бран уже почти выплыл наверх, когда почувствовал, что внизу что-то происходит. Опустив голову, он попытался проникнуть взглядом в голубоватую глубину, и ему показалось, что он видит там возносящуюся вверх гигантскую тень.
Бран не чувствовал страха, но все же насторожился и поплыл быстрее. Ноги коснулись дна, и он побрел по мелкой воде к берегу. Обернувшись назад, он увидел, как вода в центре озера взбурлила и опала. Пикт тряхнул головой и выругался. Он не принял всерьез старую легенду о водном чудовище, обитавшем в Озере Дагона и, похоже, чуть было не поплатился за это жизнью.
Король оделся, вскочил на черного жеребца и поскакал прочь от Озера Дагона. Он ехал на запад, в сторону клонящегося к горизонту солнца, по направлению к Башне Траяна и Кругу Дагона. Миля за милей ложились под копыта его коня, на небе появились багровые светлячки звезд, а Бран неутомимо мчался дальше и дальше, крепко сжимая завернутый в плащ Черный Камень. Его сердце билось сильнее, когда он думал о том, как встретится с Титом Суллой. Атле, попадись римлянин ей в руки, сама мысль о жестоких пытках доставила бы наслаждение, но намерения короля были далеки от этого. Он собирался сразиться с наместником с оружием в руках: пусть победит сильнейший. И хотя Бран наслышан был об умении Суллы владеть мечом, сомнений в исходе поединка у него не было.
Круг Дагона лежал в некотором удалении от Башни Траяна — мрачное кольцо из огромных валунов, в центре алтарь из грубо отесанного камня. Римляне с опаской поглядывали на эти менхиры, не сомневаясь, что их поставили там друиды. Кельты, в свою очередь, считали, что это сделали пикты. Но Бран хорошо знал, чьи руки в незапамятные времена вознесли эти угрюмые монолиты, хотя о цели этого мог лишь догадываться.
Он не сразу подъехал к Кругу. Его разбирало любопытство — он хотел узнать, каким образом его ночные союзники выполнят то, что обещали. Он не сомневался в том, что они смогут похитить Суллу, и был уверен, что знает, как они это сделают. Но его мучили нехорошие предчувствия, ему начало казаться, что он совершает ошибку, используя могущество неведомых измерений и вызволяя силы, которые не сможет обуздать. Его бросало в дрожь, когда он вспоминал змеиное шипение и раскосые глаза, сверкавшие перед ним ушедшей ночью. Эти существа уже тогда, когда его народ загнал их в подземные пещеры, многие века назад, были монстрами, мало похожими на людей. Как отразились на них столетия уединения? Осталось ли в них хоть что-либо человеческое?
Что-то заставило его направить скакуна к Башне. Он знал, что она где-то близко, ее силуэт уже должен был, несмотря на густую ночную мглу, обрисоваться на горизонте. Неясные мрачные предчувствия овладели им без остатка, и он бросил коня в галоп. И вдруг король пошатнулся в седле, словно от удара, — настолько ужасным оказалось зрелище, открывшееся его глазам. Неприступной Башни Траяна больше не существовало. Удивленный взгляд Брана метался по огромной куче камня, лежавшей на ее месте. Из-под растрескавшихся гранитных блоков торчали разлохмаченные концы сломанных деревянных свай. В одном из углов вырастала из груды штукатурки покосившаяся набок башенка — казалось, что-то одним рывком лишило ее половины фундамента.
Онемевший от изумления Бран сошел с коня. Крепостной ров в нескольких местах был полностью засыпан мусором и выломанными фрагментами стен. Он перешел через ров и углубился в руины. Там, где еще несколько часов назад под тяжелым топотом ног легионеров гудела мостовая, где стены отражали лязг стали и пенье труб, господствовала мертвецкая тишина.
У ног Брана что-то пошевелилось, и послышался стон. Король нагнулся. Перед ним в глубокой луже собственной крови лежал легионер. Пикт с первого взгляда понял, что этот человек умирает. Бран поднял окровавленную голову раненого и поднес к его губам свою флягу. Римлянин инстинктивно втянул сквозь сломанные зубы глоток жидкости, и его остекленевшие глаза приобрели осмысленное выражение.
— Стены раскололись, — прошептал он. — Они рухнули, как рухнет небо в день гибели мира. О Юпитер, с неба падал гранитный дождь и мраморный град!
— Но я не чувствовал, чтобы земля тряслась! — воскликнул Бран.
— Это не было землетрясением, — с трудом выдавил римлянин. — Это началось еще до того, как солнце зашло — слабое, невнятное царапание и скрежетание глубоко под землей. Мы стояли на страже и слышали… словно крысы прогрызали ход или черви рыли землю. Тит смеялся, но мы слышали эти звуки весь день. А в полночь крепость содрогнулась и осела, словно из-под нее кто-то убрал фундамент…
По спине Брана Мак Морна пробежали мурашки. Чудовища из-под земли! Тысячи их, словно кроты, рыли глубоко под землей… О боги, да здесь земля со всеми этими пещерами и туннелями похожа, наверное, на пчелиные соты… в этих существах еще меньше человеческого, чем он думал…
— Что с Титом Суллой? — спросил он, снова прикладывая фляжку к губам легионера. В эту минуту умирающий римлянин был ему ближе родного брата.
— Когда Башня содрогнулась, мы услышали страшный вопль из покоев наместника, — пробормотал легионер. — Мы побежали туда… когда взламывали двери, слышали его крики… казалось, они исходили… из недр земли! Ворвались в комнату… она была пуста… только его окровавленный меч лежал там… в каменном полу зияла черная дыра. Тут… крепость задрожала… накренилась… крыша рухнула… я полз… град камней… трещины по стенам…
Римлянин содрогнулся в конвульсиях.
— Положи меня, друг, — шепнул он. — Умираю.
Он испустил дух еще до того, как Бран выполнил его просьбу. Пикт встал и машинально отряхнул руки. Тихо отступив в сторону, он вскочил на коня и поскакал во тьму. Завернутый в плащ Камень жег его руку, словно раскаленный уголь.
Приблизившись к Кругу Дагона, он заметил исходящее изнутри его странное свечение. Огромные камни выделялись на фоне неба, словно ребра скелета, в грудной клетке которого пылал колдовской огонь. Скакун ржал и становился на дыбы, когда Бран привязывал его к одному из менгиров.
Король, не выпуская из рук Камня, вошел в Круг и увидел стоявшую у алтаря Атлу. Ее гибкое тело колыхалось из стороны в сторону. Весь алтарь светился мертвенно-белым светом, и Бран догадался, что кто-то — наверное, Атла — натер его фосфором, добытым в каком-либо из болот.
Он подошел, развернул сверток и бросил проклятый фетиш на алтарь.
— Я выполнил то, что обещал, — буркнул он.
— Они тоже, — ответила Она. — Смотри! Они идут!
Бран оглянулся, инстинктивно положив ладонь на рукоятку меча. Конь, привязанный за пределами Круга, дико ржал и рвал поводья. Ночной ветер шумел среди трав, донося до короля отвратительное тихое шипение. Между менхирами проплыла угрюмая волна тени, хаотично колеблясь. Круг заполнился сверкающими глазами, которые держались, однако, в отдалении от фосфоресцирующего алтаря. Откуда-то из темноты донесся человеческий голос, невнятно бормочущий что-то бессвязное. Бран остолбенел, ужас стальными клещами сжал его сердце. Он напряг зрение, пытаясь разглядеть тела существ, толпившихся вокруг него, но увидел только вздымавшуюся волной тень, которая поднималась и опадала, колеблясь подобно жидкости.
— Пусть они дадут мне то, что обещали! — выкрикнул он, разозлившись.
— Так смотри же, король! — воскликнула Атла, и он явственно услышал в ее голосе издевку.
Тень заколебалась, затем всколыхнулась, и из темноты на четвереньках, словно животное, выбежал человек. Упав к ногам Брана, он ползал на животе, вился и дергался, выл, подняв голову, словно издыхающий пес. Потрясенный Бран смотрел, не в силах отвести глаза, на его белое, словно снег, лицо, что-то бормочущие, покрытые пеной губы — о боги, неужели это Тит Сулла, гордый комендант Эббракума, могучий наместник Британии?
Пикт обнажил меч.
— Я думал, что месть направит его в твою грудь, — сказал он тихо. — Но придется сделать это из милосердия. Вале Цезарь!
Блеснула сталь, голова Суллы покатилась по траве к подножию алтаря и замерла там неподвижно, уставившись в небо ничего не видящими глазами.
— Они ничего с ним не делали, — прервал тишину ненавистный голос Атлы. — Это то, что ему довелось увидеть и узнать, сломило его разум. Как и вся его раса, он понятия не имел о тайнах этой древней земли. Сегодня ночью его протащили по таким адским безднам, что там даже ты лишился бы ума.
— Счастливы римляне, что даже не догадываются о тайнах этой проклятой страны! — воскликнул Бран. — Они не знают ни озер, в которых таятся жуткие монстры, ни мерзких колдуний, ни тайных пещер, кишащих во мраке чудовищами!
— Кого же следует больше презирать — их, ставших такими, какими они есть, или людей, алчущих их помощи? — спросила Атла с презрительным смешком. — Отдай им их Черный Камень!
Разум Брана заволокла пелена отвращения.
— Да забирайте вы свой проклятый Камень! — крикнул он, поднял фетиш с алтаря и швырнул его в тень с такой силой, что чьи-то кости затрещали, приняв на себя удар. Часть тени отделилась от общей массы, и Бран всхлипнул от омерзения, когда на секунду увидел широкую, удивительно плоскую голову, извивающиеся вислые губы, ужасное скрюченное карликовое тельце, покрытое, как ему показалось, пятнами, и глаза — о, эти неподвижные змеиные глаза! О боги! Мифы подготовили его к тому, что он встретится с ужасом в людском обличии, но то, что он увидел, было ужасом из ночного кошмара.
— Возвращайтесь в преисподнюю и забирайте своего идола! — кричал он, вознося к небу стиснутые кулаки, а густая тень пятилась, стекая назад, словно воды какого-то нечистого потока. — Ваши предки были людьми, пусть странными и ущербными, но людьми! Вы же — будьте вы навеки прокляты! — вы действительно стали теми, о ком мой народ говорит с таким презрением! Проклятые черви, возвращайтесь в свои дыры и туннели! Ваше дыхание отравляет воздух, ваши тела оставляют на чистой земле след змеиной слизи, ибо сами вы превратились в змей! Прав был Гонар — нельзя использовать столь мерзкие средства, даже против Рима — нельзя!
Он выбежал из Круга, отрясая руки, словно человек, прикоснувшийся к змее. Отвязывая жеребца, он услышал за собой страшный смех Атлы, с которой, словно плащ ночью, спало все человеческое.
— Король пиктов! — кричала она. — Король глупцов! Ты и в самом деле боишься таких пустяков? Останься, и я покажу тебе настоящий ад! Ха! Ха! Ха! Беги, глупец, беги! Но в тебе уже есть червоточина — ты звал их, и они будут об этом помнить! И в час назначенный они придут к тебе снова!
Он выругался про себя и открытой ладонью ударил ее в лицо. Колдунья упала наземь, с ее малиновых губ струйкой текла кровь, но кошмарный смех звучал еще громче.
Бран вскочил в седло. Он думал о чистом вереске и холодных голубых холмах севера, где сможет обнажить свой меч в честном бою, окунуть свою больную душу в багровый водоворот войны и забыть об ужасе, притаившемся под западными болотами. Король рванул поводья и помчался сквозь ночь, словно призрак, гонимый демонами, но адский смех Атлы еще долго летел за ним во мраке.
Нож сверкнул и опустился. Крик оборвался, превратившись в предсмертный хрип. Тело, лежавшее на примитивном алтаре, конвульсивно содрогнулось и застыло. Неровное кремневое лезвие рассекло окровавленную грудь жертвы, а худые костлявые пальцы вырвали трепещущее сердце. Под седыми кустистыми бровями орудовавшего кремневым ножом человека мрачным огнем горели черные глаза.
У груды валунов, служившей алтарём Бога Тьмы, рядом со жрецом, совершившим только что жертвоприношение, стояли четверо мужчин. Один из них был человеком среднего роста, гибким, стройным, темноволосым, его голова была увенчана железной короной, украшенной единственным, но зато очень большим алым драгоценным камнем. Двое других мужчин походили на первого цветом лохматых волос, нависавших над косо обрисованными бровями, и смуглотой кожи, но были шире в плечах и массивнее. Лицо первого мужчины свидетельствовало о его остром уме и сильной воле, в лицах его спутников отражалась лишь тупая звериная сила. Четвертый из стоявших у алтаря существенно отличался от трех остальных. Он был выше их на голову, его волосы тоже были темными, но кожа — гораздо более светлой. Он с явным отвращением наблюдал за кровавым обрядом, давно уже не практиковавшимся в его краях.
Кормака передернуло. Друиды на его родном острове Эрин тоже отправляли жуткие и зловещие обряды, но эти последние не имели ничего общего с тем, что он увидел здесь. Эту мрачную сцену освещал небольшой факел. Среди теряющихся во тьме ветвей угрюмых деревьев-великанов, окружавших поляну, злобно завывал ветер.
Кормак чувствовал себя невероятно одиноким среди этих людей, принадлежащих к совершенно иной, чем он, человеческой расе. Вдобавок, ему только что пришлось смотреть, как из живого человеческого тела вырывают бьющееся еще сердце. Жрец, не сводивший глаз с кровавой добычи, лежавшей в его руках, также не вызывал в нем симпатии.
Кормак посмотрел на человека в короне. Неужели Бран Мак Морн, король пиктов, верит, что этот дряхлый мясник может предсказать грядущие события по истекающему кровью людскому сердцу? Его очень занимал этот вопрос, но получить ответ было не просто — черные немигающие глаза короля оставались абсолютно непроницаемыми. Но за ними определенно таилась такая глубина, которую даже Кормак, не говоря уже о ком-то ином, постичь был не в силах.
— Хорошие знаки! — воскликнул жрец, обращаясь скорее к двум вождям, чем к Брану. — Я вижу по трепещущему сердцу этого римлянина, что его соплеменников ждет поражение, а сыновей вереска — победа!
Вожди что-то пробурчали, и в их глазах загорелись огоньки.
— Идите и подготовьте ваши кланы к битве, — приказал король. Они удалились, тяжело ступая и раскачиваясь на ходу, как это свойственно людям сильным, но небольшим ростом.
Бран, не обращая больше внимания на жреца, продолжавшего изучать кровавые останки на алтаре, кивнул Кормаку. Галл поспешил за ним. Выбравшись из мрачной рощи на открытое пространство и увидев над собой усеянное звездами небо, он облегченно вздохнул.
Они стояли на высоком холме, у их ног сплошным ковром расстилались темные вересковые поля. Невдалеке, казалось — рукой подать, мерцали в ночи огоньки костров. Их было не слишком много, что, впрочем, еще ни о чем не говорило. Кланы и отдельные отряды воинов расположились на значительном удалении друг от друга; вглядевшись, можно было заметить огоньки поменьше, горевшие тут и там до самого горизонта. Самые дальние из них принадлежали кострам галлов — соплеменников Кормака, великолепных наездников и прекрасных бойцов. Галльские племена в последнее время начали приобретать все большее значение, оседая на западном побережье Каледонии и закладывая тем самым фундамент того, что позднее превратилось в королевство Дэльрайэди. Слева от лагеря галлов тоже мерцали слабые огни, столь же живописно разбросанные.
Горизонт на юге также светился огоньками, скорее даже искорками далеких костров.
— Костры легионов, — тихо сказал Бран. — Костры триумфаторов. Люди, которые их разожгли, железной рукой держат за горло все иные народы. Теперь и до нас дошел черед. Что ждет нас завтра?
— Если верить жрецу — победа, — ответил Кормак.
Бран нетерпеливо махнул рукой.
— Лунный свет в океане. Шум ветра в пихтовых кронах, — сказал он. — Не думаешь же ты, что я верю в эти бредни? И мне вовсе не доставляли удовольствия муки этого несчастного римлянина. Но надо же было чем-то поддержать боевой дух в моих людях. То, что ты видел, предназначалось Грону и Боцэху. Они сообщат воинам, что гадание было удачным.
— А Гонар?
Бран улыбнулся.
— Гонар слишком стар, чтобы верить хоть во что-либо. Уже за две сотни лет до моего рождения он был верховным жрецом Тьмы. По его словам, он прямой потомок того Гонара, который был жрецом еще при Бруле Пикинере — основателе моего рода. Никто не знает, сколько ему лет на самом деле. Иногда мне кажется, что он и есть тот самый, первый Гонар.
— Да, я кое-чему научился, — послышался насмешливый голос, и Кормак вздрогнул, когда рядом с ним выросла темная фигура старца. — Достаточно, во всяком случае, чтобы люди верили мне и доверяли. Мудрец должен уметь казаться глупцом, если хочет чего-либо добиться. Я знаю такие тайны, которые разрушили бы даже твой мозг, Бран, доверь я их тебе. А чтобы быть тем, чем я есть для простого народа, приходится опускаться до повседневной, привычной всем магии: танцевать, трясти трещотками из змеиной кожи, мараться человеческой кровью и копаться в куриных потрохах.
Кормак внимательнее вгляделся в старца. С его лица исчез отпечаток безумия, теперь он совершенно не похож был на того шарлатана, который бормотал над алтарем заклятия. Звездный свет как бы облагородил его, белая его борода стала почтенной бородой патриарха, он, казалось, даже стал выше ростом.
— Вот в ком ты, Бран, сомневаешься, — худая рука показала на четвертое кольцо огней.
— Да, — король угрюмо кивнул головой. — И ты, Кормак, знаешь это так хе хорошо, как и я. От них будет зависеть результат завтрашней битвы. С боевыми колесницами бриттов и твоей конницей в засаде мы были бы непобедимы. Но недаром говорят, что в сердце каждого викинга сидит злой дух. Ты помнишь, как мне удалось загнать эту стаю в ловушку. Они поклялись тогда, что будут драться с римлянами. Теперь же, когда их вождь, Рогнар, погиб, они требуют вождя своей же расы. Иначе, дескать, плюнут на все клятвы и перейдут на сторону врага. Без них мы погибнем — первоначальный план сражения изменить уже невозможно.
— Мужайся, Бран, — сказал Гонар. — Дотронься до алмаза на своей железной короне и, быть может, он тебе поможет.
— Ты говоришь со мной сейчас так же, как с моими темными людьми. Я не настолько глуп, чтобы танцевать под эту дудку. При чем здесь алмаз? Ну да, он красив и уже не раз приносил мне удачу. Но сейчас мне нужна покорность этих вот трех сотен головорезов, а не камни, сколь бы они драгоценны ни были. Только эти проклятые викинги способны выдержать лобовой удар римских когорт.
— И все же, Бран, — настаивал Гонар, — помни об алмазе!
— Алмаз! — воскликнул Бран нетерпеливо. — Да, он древнее этого мира. Он был стар уже тогда, когда Атлантиду и Лемурию поглотила морская пучина. Его подарил Брулу, моему далекому предку, сам Кулл-атлант, король Валузии. Это случилось тогда, когда мир был молод… Но чем это может помочь нам сейчас?
— Кто знает… — сказал маг, явно на что-то намекая. — Времени и пространства нет. Нет прошлого и никогда не будет будущего. Есть только настоящее. Все, что когда-либо произошло, происходит или произойдет, заключено в понятии «сейчас». Я погружался в день вчерашний, бродил в завтрашнем — оба они так же реальны, как и день сегодняшний. Позволь мне уснуть и поговорить с тем Гонаром. Быть может, он отыщет возможность нам помочь.
— О чем это он? — спросил Кормак и еле заметно пожал плечами.
Верховный жрец растворился во тьме.
— Он постоянно твердит, что тот, самый первый Гонар, приходит к нему во сне и они говорят друг с другом, — ответил Бран. — Он действительно способен на многое. Мне приходилось видеть, как он проделывал нечто такое, что никому из людей сделать не под силу. Не знаю. Я всего лишь король, человек в ржавой короне, который пытается вытащить племя дикарей из болота, в котором оно увязло. Пойдем посмотрим лучше на лагерь.
По дороге вниз Кормак размышлял над тем странным зигзагом судьбы, который повелел появиться среди пиктов такому человеку, как Бран Мак Морн, именно сейчас. Казалось, король живьем перенесся в настоящее из тех дремучих времен, когда такие, как он, владели всей Европой, еще до того, как империя пиктов пала под ударами галльских бронзовых мечей. Кормаку много рассказывали о том, как Бран из никому не известного сына вождя клана Волков стал королем всей Каледонии, объединив большинство пиктских кланов. Но власть его до сих пор оставалась чрезвычайно шаткой, и еще очень многое предстояло сделать для ее укрепления.
Предстоящая битва, первое открытое сражение объединенных пиктских кланов с римлянами, будет решающим для судьбы пиктского королевства.
Бран и его спутник подошли к кострам пиктов. Смуглые люди сидели или лежали рядом с ними, над огнем на вертелах жарилось мясо. Кормака приятно поразили порядок и покой, царившие в лагере: как-никак более тысячи воинов, а до его ушей долетали лишь негромкие звуки печального гортанного напева. Казалось, великая Тишина Каменного Века все еще жила в душах этих людей. Все небольшого роста, многие какие-то сгорбленные. «Гигантские карлики», — подумал Кормак. Бран Мак Морн среди них мог считать себя великаном. Только старики носили редкие бороды, но у всех длинные черные волосы спускались до глаз, придавая еще больше мрачности их угрюмым взглядам. Их тела покрывали волчьи шкуры, ноги оставались босыми. Вооружены они были короткими, сильно изогнутыми стальными мечами, тяжелыми черными луками и стрелами с наконечниками из кремня, стали и меди, а также каменными топорами-молотами. Для защиты у них припасены были лишь примитивные деревянные щиты, обтянутые кожей, да многие вплели кусочки металла в волосы, чтобы хоть так предохранить голову от удара мечом. Некоторые из них, видимо потомки древних родов, были, подобно Брану, сложены пропорционально, но и в их глазах тоже таилась первобытная жестокость.
«Сущие дикари, — думал Кормак, — хуже галлов, бриттов или германцев. Не ошибаются ли старые легенды, когда утверждают, что это они владели миром тогда, когда таинственные города высились там, где сегодня плещется море? Неужели это именно им посчастливилось пережить потоп, уничтоживший могучие империи и снова отбросивший их к варварству, из которого они когда-то уже выкарабкались.»
Неподалеку от лагеря соплеменников короля расположились смелые воины варварских племен, населявших земли, лежащие южнее римской Стены. Ладно скроенные, с голубыми блестящими глазами и лохматыми рыжими шевелюрами, в одеждах из грубого полотна и плохо выделанных оленьих шкур, они, как и пикты, не носили никаких доспехов. На левом плече у многих из них висели небольшие круглые деревянные щиты, обитые бронзой, у некоторых из-за правого плеча торчали луки, хотя бритты были, как правило, неважными лучниками. Эти вот луки да бронзовые мечи с закругленными концами и служили им личным оружием. Луки, впрочем, были короче пиктских и били на меньшее расстояние. Рядом с лагерем стояло, однако, оружие, прославившее имя бриттов, оно наводило ужас на всех — и на пиктов, и на римлян, и на северных захватчиков. В мерцающем свете костров поблескивали бронзовой обивкой боевые колесницы. С обеих боков каждой торчали, словно огромные косы, тяжелые кривые лезвия. Любое из них способно было одним могучим ударом рассечь пополам шестерых мужчин. Здесь же, невдалеке, под надзором чуткой стражи паслись спутанные ездовые кони — большие длинноногие жеребцы, довольно-таки резвые и очень выносливые.
— Ах, если бы их было побольше, — вздохнул Бран. — С тысячью колесниц и моими лучниками я сбросил бы легионы в море!
— Свободные бриттские племена вынуждены будут в конце концов покориться Риму, — заметил Кормак. — Я думал, что все они помогут тебе в этой войне.
Бран махнул рукой.
— Кельтское непостоянство. Они никак не могут отрешиться от давних межплеменных и межклановых споров и раздоров. Старики говорят, что и тогда, когда римляне появились здесь впервые, бритты не сумели объединиться, чтобы дать отпор Цезарю. Эти, которых ты тут видишь, пришли ко мне лишь после того, как из-за чего-то там повздорили со своим собственным вождем. Я не могу на них особенно рассчитывать…
Кормак кивнул головой.
— Понимаю. Цезарь завоевал Галлию только потому, что натравил одни наши племена на другие. В настроении моих людей тоже случаются приливы и отливы, как в море, но из всех кельтов наиболее непостоянны кимбры. Несколько веков назад мои галльские предки отвоевали Эрин у кимбрских данаанцев, хотя те значительно превышали их числом. Но их племена сражались с галлами поодиночке, а не как единый народ.
— Кимбрские бритты и сейчас точно так же ведут себя в борьбе с Римом, — сказал Бран. — Эти помогут нам завтра. Но что будет послезавтра, не знает никто. Да и чего мне ждать от чужих, если я не уверен даже в своих людях. Ведь тысячи пиктов скрываются сейчас в глубине страны. Выжидают, держатся в стороне. Я король только по титулу. О боги, дайте мне победу завтра, и все они толпами сбегутся под мои знамена. Но если я проиграю, они разлетятся, как воробьи под порывом ледяного ветра…
В галльском лагере вождей встретили нестройным хором приветствий. Галлов было около пяти сотен — все высокие и стройные, в основном черноволосые и кареглазые. Они держались так, как держатся обычно люди, живущие войной и для войны. Их не связывала излишне суровая дисциплина, но повсюду чувствовалась атмосфера хорошо организованного военного отряда. Порядка у них было, несомненно, больше, чем у их кимбрских сородичей. Предки галлов в свое время совершенствовались в воинском искусстве в скифских степях и при дворах египетских фараонов, где служили наемниками. Многое из своего опыта они перенесли в Ирландию. Искусные в металлургии, они сражались не тяжелыми, неудобными в рукопашной схватке бронзовыми мечами, но высококачественным оружием из отличной стали. Одеждой им служили шерстяные короткие кильты, ступни ног защищали крепкие кожаные сандалии. На каждом из них сверкала кольчуга — легкая, не сковывающая движений, на голове — шлем без забрала. Иных доспехов на галлах не было, ибо их ношение противоречило их понятиям о мужской чести. Подобно галлам и бриттам, сражавшимся когда-то с Цезарем, они презирали римлян за то, что те шли в бой в тяжелых панцирях. Спустя много веков ирландские кланы точно так же будут презирать закованных в железо нормандских рыцарей.
Воины Кормака привыкли воевать в конном строю. Они не знали и не особенно уважали искусство стрельбы из лука. Их щиты были тоже круглыми, обитыми металлом. Личное оружие состояло из кинжала, длинного прямого меча и легкого топора. Их кони, надежно спутанные, паслись поодаль возле костров. Ширококостные, они, быть может, уступали в силе коням бриттов, но зато намного превосходили их в резвости.
Бран остался доволен осмотром лагеря:
— Да, эти люди — остроклювые птицы войны! Ты посмотри, как они точат свои топоры и перебрасываются шуточками о завтрашнем сражении. Хотел бы я, чтобы эти проклятые пираты в следующем лагере были так же дисциплинированны, как твои люди! Я тогда со спокойной душой вышел бы завтра навстречу легионам.
Они подошли к кострам викингов. Три сотни воинов сидели у огня, играли в кости, точили мечи и беспрерывно хлестали пиво, принесенное пиктскими союзниками, которые гнали его из вереска в огромных количествах.
Викинги посматривали на Брана и Кормака без особой симпатии. Разница между ними и пиктами или кельтами сразу бросалась в глаза. На их обветренных и просоленных лицах совсем по-иному горели холодным светом глаза. Жестокость и неистовость, отражавшиеся в них, рождены были скорее мрачной решимостью и непоколебимым упорством в достижении поставленной цели, чем свойственной кельтам вспыльчивостью. Атака бриттов всегда была бурной и страшной, но им не хватало настойчивости и выносливости викингов. Бритты, не добившись победы немедленно, быстро охладевали и отступали или начинали свару между собой. Иное — эти моряки, в них глубоко внутри коренилось то упрямство, которое вообще свойственно жителям ледяного Севера, и ничто в мире не могло помешать им выполнить то, на что они однажды решились.
Что до внешности, то они были гигантами, могучими, массивными, но вместе с тем стройными. Кельтских предрассудков относительно доспехов они не разделяли — все без исключения носили тяжелые панцири из прокаленной на огне кожи с нашитыми сверху железными пластинами. Панцири спускались им чуть ли не до колен, ноги прикрывали выполненные из того же материала поножи, на головах ладно сидели крепкие рогатые шлемы. Дополнительную защиту обеспечивали большие овальные щиты из твердого дерева, обтянутые кожей и обитые бронзой. Вооружены они были длинными копьями со стальными наконечниками, тяжелыми стальными же топорами и кинжалами. У некоторых висели на поясе длинные мечи с широкими лезвиями.
Кормаку было не по себе под колючими взглядами магнетических глаз этих рыжеволосых великанов. Целые века враждовали они с его народом, и он помнил об этом даже теперь, когда им выпало сражаться на одной стороне. Но будут ли они сражаться?
Один из викингов, самый высокий и угрюмый, шагнул им навстречу. Дрожащий огонь костра бросал на его покрытое шрамами хищное лицо багровые отблески. В плаще из волчьих шкур, наброшенном на широкие плечи, в шлеме с огромными рогами, среди колышущихся грозно теней, он казался призраком, возродившимся из мрака варварства, готового поглотить весь мир.
— Ну что, Вулфер? — спросил пиктский король. — Ты пил мед со своими людьми? Вы обсудили то, что следовало обсудить? Что же вы решили?
Глаза викинга сверкнули во тьме.
— Дай нам короля нашей же крови, и мы пойдем за ним в бой. Если ты хочешь, чтобы мы для тебя сражались, дай нам короля.
Бран вскинул руки к небу.
— Ты еще потребуй, чтобы я стащил звезды с неба и нацепил их на ваши шлемы! Это ведь твои люди, разве они не пойдут за тобой, если ты их возглавишь?
— Но не на римские легионы, — ответил Вулфер хмуро. — Нас сюда привел король, и лишь король может вести нас на римлян. А Рогнар мертв.
— Но я ведь тоже король, — молвил Бран. — Вы будете сражаться, если ваш отряд возглавлю я?
— Нам нужен король нашей же крови, — сказал Вулфер. — Мы лучшие из воинов Севера. Лишь за нашего короля мы можем драться, и только наш король может вести нас на римские легионы.
Кормак почувствовал скрытую угрозу в словах, упорно повторяемых викингом.
— Вот король с острова Эрин, — сказал Бран. — Может ли он, пришедший с Запада, возглавить вас?
— Мы не позволим кельту командовать нами, откуда бы он ни пришел, с Запада или Востока, — зарычал викинг, остальные одобрительно зашумели. — Хватит того, что нам придется драться на одной стороне.
Горячая кровь ударила в лицо Кормаку, он протиснулся вперед и стал рядом с Браном, положив руку на рукоять меча.
— Что ты хочешь сказать этим, пират?
Прежде чем Вулфер успел ответить, вмешался Бран:
— Хватит! Вы что, хотите проиграть сражение еще до того, как оно начнется? А как же ваша присяга?
— Мы присягали Рогнару, но теперь, когда он погиб от римской стрелы, мы свободны от присяги. Мы пойдем в бой с римскими легионами лишь за нашим королем!
— А в бой с нами эти люди пойдут за тобой? — спросил вдруг Бран.
— Почему бы и нет, — викинг бросил наглый взгляд на пикта. — Дай нам короля нашей крови или мы завтра присоединимся к римлянам.
Бран выругался. Его охватила бешеная ярость, которая, казалось, вознесла его над викингами.
— Негодяи! Изменники! Вы же были в моих руках! Что ж, доставайте мечи, если осмелитесь! Кормак! Оставь свой меч в покое! Эти волки не посмеют укусить короля! Вулфер, ты забыл, что я уже пощадил вас однажды. Вы свалились на наше побережье словно гром с ясного неба, дым пожарищ толстым ковром висел над Каледонией. Я загнал вас в ловушку, когда на руках ваших еще не остыла кровь моих людей, когда вы грабили и жгли пиктские деревни на вересковых полях. Это я уничтожил ваши ладьи, а вас, погнавшихся за мной, завел в засаду. Мои лучники, их было втрое больше, чем вас, уложили бы всех твоих людей, они прямо горели местью, но я пощадил вас, и вы поклялись, что будете сражаться с моими врагами.
— Так что же, пикты схлестнулись с Римом, а нам подыхать? — выкрикнул какой-то бородатый пират.
— Ваши жизни принадлежат мне, — ответил Бран. — Вы грабили нас и убивали, и я не собираюсь отпускать вас целыми и невредимыми на этот самый ваш Север. Вы поклялись, что сразитесь в одной-единственной битве с Римом под моими знаменами. Тем, кто после нее останется в живых, я помогу построить ладьи, и пусть тогда плывут куда захотят, с немалой долей военной добычи вдобавок. Рогнар держал слово, но он погиб в стычке с римской разведкой. И вот теперь ты, Вулфер, затеваешь бунт и пытаешься нарушить клятву, данную вами на мече.
— Мы никакой клятвы не нарушаем, — пробурчал викинг, и король понял, что сломить это тупое упрямство будет куда как не просто. — Дай нам короля, но не из бриттов, пиктов или галлов, и мы умрем для тебя. Но если ты нам его не дашь, завтра мы будем драться на стороне могущественнейшего из владык мира — римского цезаря!
Кормаку показалось на секунду, что король пиктов не сдержится и обнажит меч. Ярость, пылавшая в черных глазах Брана, заставила Вулфера отступить на шаг и положить руку на рукоять меча.
— Глупец! — процедил Мак Морн сквозь зубы дрожащим от гнева голосом. — Я сотру вас в порошок еще до того, как римляне приблизятся настолько, чтобы услышать ваши предсмертные хрипы. Выбирайте: или вы завтра будете сражаться за меня или сегодня ляжете под черной тучей пиктских стрел и вас захлестнет волна боевых колесниц!
Услышав о боевых колесницах, единственном оружии, ломавшем знаменитую северную стену из сомкнутых щитов, Вулфер изменился в лице, но по-прежнему стоял на своем.
— Умрем, но не отступим, — сказал он упрямо. — Дай нам короля.
Викинги поддержали его слова коротким гортанным рыком и стуком мечей по щитам. Глаза Брана пылали ненавистью, он хотел что-то сказать, но тут в освещенный пламенем костров круг бесшумно скользнула белая фигура старца.
— Слова, пустые слова… — промолвил Гонар невозмутимо. — Остановись, о король. Итак, Вулфер, если найдется король, достойный вас, ты и твои товарищи будете сражаться под пиктскими знаменами?
— Мы поклялись.
— Тогда успокойтесь, — сказал маг, — утром, еще до начала сражения вы увидите короля. Он не будет ни пиктом, ни галлом, ни бриттом. Сам римский цезарь в сравнении с ним не более, чем деревенский староста.
Все застыли в замешательстве, а Гонар взял под руки Кормака и Брана.
— Идем. А вы, викинги, помните о присяге и моем обещании, я никогда еще не нарушал данного мною слова. Теперь ложитесь спать и даже не пытайтесь тайком прокрасться в римский лагерь. Пиктские стрелы пощадят вас, быть может, но от моих заклятий вам не уйти. И, кстати, не мне вам рассказывать, как недоверчивы бывают римляне.
Трое мужчин молча шли по волнообразно колыхавшемуся вереску, и тихий ветер нашептывал им на ухо какие-то свои жуткие секреты.
— Много веков назад, — произнес Гонар, — когда мир был еще молод, там, где сейчас бушует океан, лежал огромный материк. Обитавшие на нем народы объединены были в королевства, из которых величайшим была Валузия — Мир Очарования. Рим — деревня по сравнению с самым невзрачным из ее городов. Могущественнейшим из валузианских королей был Кулл, пришедший туда из Атлантиды и отобравший трон и корону у местной, клонившейся к упадку династии. Пикты в те далекие времена жили на островах и были союзниками Валузии. Знаменитейшим из них был Брул Пикинер, основатель рода Мак Морнов.
После страшной битвы в Стране Теней Кулл подарил Брулу алмаз, который ты, король, носишь теперь на своей короне. Многие века этот камень переходил из рук в руки, став талисманом рода Мак Морнов, символом утраченного величия. Ибо, когда однажды море всколыхнулось и поглотило Валузию, Атлантиду и Лемурию, только пиктам удалось выжить, хотя спаслись тогда от разбушевавшейся стихии очень и очень немногие из них. Им предстояло заново идти долгим и трудным путем развития. Они многое по дороге утратили, но приобрели также немало. Разучившись работать с металлом, они достигли совершенства в обработке камня, особенно кремня. Этот народ заселил новые земли, которые мы сейчас называем Европой, появившиеся из океанских пучин после потопа. Но тут с севера потянулись на юг новые племена и народы. Раньше они жили среди льдов у самого полюса, понятия не имели об утраченном величии Семи Империй и почти ничего не знали о потопе, изменившем лицо мира. Они шли друг за другом: арии, кельты, германцы, появляясь из некой колыбели рас на севере и спускаясь к югу. Так развитие пиктов снова оказалось заторможенным и их вновь отбросили к варварству. И вот сейчас мы, их потомки, стоим на краю пропасти, припертые к Стене, и теперь уже речь идет о том, быть нам или не быть. Здесь, в Каледонии, последняя наша ставка, здесь все, что осталось от нашего некогда могучего народа. Правда, мы тоже сильно изменились…
— Все это так… — нетерпеливо бросил король. — Но какое это имеет отношение к…
— Кулл, король Валузии, — невозмутимо продолжал маг, — был когда-то таким же варваром, как ты сейчас. Он твердой рукой правил в своей огромной империи. Со дня его смерти прошло сто тысяч лет, давно уже умер Гонар, друг твоего предка Брула. Но не прошло и часа с тех пор, как я говорил с ним.
— Ты говорил с его духом?
— Или он с моим? Это я уходил в прошлое на сто тысяч лет или, быть может, он приходил ко мне оттуда… Думаю, что это все же не я говорил с покойником, это он беседовал с человеком, еще не родившимся. Так или иначе, я говорил с Гонаром, и мы оба были живыми. Мы встретились там, где понятия времени и пространства теряют смысл. Он многое мне рассказал.
Близился рассвет, и все вокруг начало постепенно набирать краски. По вересковым полям бежали вдаль волны — казалось, вереск кланялся восходящему солнцу.
— Алмаз в твоей короне способен притягивать к себе сквозь столетия, — сказал Гонар. — Поднимается солнце. И с ним появится кое-кто еще.
Кормак и король вздрогнули. Из-за холмов на востоке показался краешек багрового диска. В его огненном ореоле возникла вдруг словно из ничего фигура мужчины. Огромный ростом, он был подобен богам давно ушедшего прошлого. В пробуждающемся от сна лагере послышались изумленные возгласы, там тоже заметили незнакомца.
— Кто это? — с трудом выдавил король.
— Пойдем встретим его, Бран, — ответил спокойно маг. — Это король, которого послал Гонар, чтобы спасти народ Брула.
В лагере пиктов воцарилось молчание, когда Бран, Кормак и Гонар направились к неизвестному. Тот приближался к ним мерным быстрым шагом. Подойдя на расстояние нескольких шагов, они увидели, что это человек действительно высокого роста, хоть и не такой громадный, каким он показался им вначале. Кормак даже принял было его за викинга, но сразу же уяснил свою ошибку. Еще никогда до сих пор ему не приходилось видеть воина, подобного незнакомцу. Фигурой он, и правда, напоминал викинга, но черты его лица были совершенно иными. Его ровно подстриженные волосы падали на шею львиной гривой и были столь же черными, как и волосы Брана. На гладко выбритом лице с энергично очерченным подбородком блестели серые, как сталь, и холодные, как лед, глаза. Высокий лоб свидетельствовал о могучем уме, квадратная челюсть и тонкая линия губ указывали на силу и отвагу, властность и величественность читались в каждом его движении.
На его ногах были тонкой работы сандалии, тело покрывала сплетенная из стальной проволоки кольчуга, спускавшаяся чуть ли не до колен, бедра охватывал широкий пояс с золотой пряжкой, на котором висел длинный прямой меч в крепких кожаных ножнах. Голову украшал золотой обруч.
Незнакомец остановился перед молча поджидавшей его группой людей, и по лицу его скользнула тень удивления или, скорее даже, веселого недоумения. Когда его взгляд упал на Брана, он шагнул вперед и произнес:
— Приветствую тебя, Брул. Гонар не говорил мне, что ты появишься в моем сне!
Язык, на котором говорил незнакомец, был, несомненно, пиктским, но слова звучали очень странно и архаично, и Кормак понимал его с трудом.
Он скосил взгляд на Брана. Кормаку впервые довелось видеть короля пиктов настолько выбитым из колеи — тот ошарашенно смотрел на незнакомца, не в силах вымолвить ни единого слова. Чужак продолжал:
— К тому же с короной на голове и с алмазом, моим подарком, вставленным в нее. Ведь еще вчера ночью ты носил его в перстне на пальце.
— Вчера ночью? — выдохнул Бран.
— Вчера ночью или сто тысяч лет назад, это одно и то же, — пробормотал Гонар, явно наслаждаясь возникшей ситуацией.
— Но я не Брул, — ответил король. — Ты сумасшедший, если принимаешь меня за человека, который умер много сотен лет назад. Он был моим предком, основателем нашего рода.
Незнакомец вдруг рассмеялся.
— Ну что ж, теперь я точно знаю, что все это мне всего лишь снится! Будет что рассказать Брулу, когда проснусь утром. Надо же, встретить человека, который заявляет, что он его потомок, когда у Пикинера и семьи-то еще нет. Да, теперь я вижу, что ты не Брул, — он шире в плечах, хотя глаза, рост, осанка те же. Но у тебя его алмаз. Впрочем, не буду с тобой спорить, во сне что угодно может приключиться. Мне показалось вдруг, что я каким-то образом перенесся в некую иную страну. Открываю глаза — и в самом деле все вокруг незнакомо. Это самый странный из снов, когда-либо мне снившихся. Так кто же вы такие?
— Я Бран Мак Морн, король каледонских пиктов. Этот старец — Гонар, мудрый маг из рода Гонаров. Этого воина зовут Кормак, он король острова Эрин.
Незнакомец тряхнул своей львиной гривой.
— Твои слова звучат непонятно. И Гонар совсем не похож на того Гонара, которого я знаю, хотя тот так же стар, как и этот. А что это за страна?
— Каледония, галлы зовут ее также Альбой.
— А что это за люди? Коренастые, словно обезьяны, таращатся на нас так, что глаза из орбит вылазят…
— Это и есть пикты, мои подданные.
— Как странно корежит людей в снах, — пробормотал король. — А эти, лохматые, что толпятся у колесниц, кто они?
— Бритты из племени кимбров, тех, что живут южнее Стены.
— Какой стены?
— Стены, построенной Римом, чтобы преградить варварским племенам путь в Британию.
— Британию? — в его голосе прозвучало любопытство. — Никогда не слышал о такой стране. А что такое Рим?
— Как?! — воскликнул Бран. — Ты никогда не слышал о Риме, империи, властвующей над миром?
— Ни одна из империй не властвует над миром, — произнес надменно незнакомец. — Самым могущественным из королевств правлю я.
— Так кто же ты такой?
— Я Кулл, атлант по рождению, король Валузии.
Кормак почувствовал вдруг мурашки, побежавшие по спине. Холодные серые глаза незнакомца смотрели по-прежнему твердо, но то, что он сказал, было невероятно, невозможно и вызывало ужас.
— Валузии?! — воскликнул Бран. — О чем ты говоришь, ведь над остроконечными башнями Валузии уже многие века бушует океан!
Кулл, услышав эти слова, рассмеялся в лицо пиктскому королю.
— Сущий кошмар! Правда Гонар, когда усыплял меня в тайной комнате дворца, предупреждал, что приснятся разные странные вещи. Но я и подумать не мог, что увижу такое. Вдобавок, я ведь все время знаю, что это сон!
Гонар вмешался прежде, чем Бран успел что-либо ответить.
— Не спрашивай богов об их планах, — произнес тихо маг. — Ты король и стал им потому, что в свое время примечал и использовал самые разные благоприятные обстоятельства. Этого человека послали боги, чтобы он помог нам. Разреши, я поговорю с ним.
Бран кивнул головой. Теперь уже вся армия не сводила с них глаз, пытаясь понять, что там происходит. Те, что стояли вблизи, навострили уши, когда Гонар произнес:
— О Великий Король, ты видишь сон, но разве не сон вся жизнь человеческая? Уверен ли ты в том, что вся твоя жизнь до этого не была сном, ведь, быть может, ты проснулся только сейчас? У нас — тех, кто тебе снится, назовем это так, свои войны и своя жизнь. Как раз сейчас на нас надвигается с юга грозная армия, чтобы стереть с лица Земли народ Брула. Ты поможешь нам?
Кулл широко улыбнулся и с явным облегчением ответил:
— Охотно! Мне не раз уже доводилось сражаться во сне. Я убивал, меня убивали, и я всегда, проснувшись, удивлялся этому. Смотрите, я щиплю руку, она чувствует боль, но я ведь все равно сплю. Случалось и так, что во сне меня тяжело ранили, и я всегда чувствовал боль. Да, о люди, приснившиеся мне, я буду сражаться за вас в этой зачарованной стране. Где же противник?
— Ты насладишься упоением битвы больше, если забудешь, что это всего лишь сон, — добавил маг не без умысла. — Считай, что ты и в самом деле перенесся в далекое будущее благодаря алмазу, подаренному тобой Брулу. Он обладает волшебными свойствами и теперь, как видишь, сверкает в королевской короне. Ты появился здесь в тот момент, когда речь идет о жизни и смерти для народа Брула, воюющего с более сильным врагом.
Мгновение человек, называвший себя королем Валузии, казался застигнутым врасплох. В его глазах мелькнула тень сомнения, даже страха, быть может, но он тут же громко рассмеялся.
— Хорошо! Веди меня, маг!
Бран уже пришел в себя настолько, чтобы трезво оценить ситуацию. Если даже в глубине души он сомневался в том, что все это нечто большее, чем некое хитрое мошенничество Гонара, он, тем не менее, предпочел принять все за чистую монету.
— Скажи, король, ты видишь воинов, стоящих там, опершись на рукояти топоров?
— Этих вот высоких, бородатых и рыжеволосых?
— Да. Победим мы или костьми здесь ляжем, зависит от того, будут они драться на нашей стороне или нет. Они клянутся, что уйдут к врагу, если мы не дадим им вождя, который поведет их в бой. Их король погиб, новый их вождь тоже должен быть королем. Таково их условие. Ты поведешь их?
Глаза Кулла загорелись одобрительно.
— Они похожи на Алых Убийц, моих гвардейцев. Я поведу их.
— Тогда идем.
Держась вместе тесной группой, они спустились с холма в толпу перешептывавшихся в тревоге воинов.
Викинги стояли в стороне молча, плечом к плечу, изучающе глядя на Кулла. Тот ответил им таким же дерзким холодным взглядом, оценивая их выправку и вооружение.
— Вулфер! — сказал Бран. — Вот вам король! Теперь я требую, чтобы вы выполнили наш уговор.
— Пусть он сам говорит с нами! — сурово сказал викинг.
— Он не знает вашего языка, — возразил Бран, знавший, что викинги понятия не имеют о легендах его племени, — но он великий король…
— Который пришел к нам из прошлого, — спокойно вмешался маг. — Когда-то он был могущественнейшим из королей в подлунном мире.
— Мертвец! — викинги беспокойно зашевелились. Остальные воины придвинулись еще ближе, стараясь не упустить ни единого слова из разговора. Вулфер вскипел от гнева.
— Как призрак может командовать живыми людьми? Вы сами говорите, что этот человек давно умер! Мы не пойдем за трупом!
— Ты предатель и клятвопреступник, Вулфер, — произнес Бран, едва сдерживаясь. — Ты поставил нам условие, считая его невыполнимым. Ты рвешься в бой, но под римскими орлами. Мы нашли вам короля. И он не пикт, не галл и не бритт. Ты нарушишь данное тобой вчера слово?
— Будем драться! — заревел загнанный в тупик викинг и взмахнул над головой топором. — Если ваш мертвец победит меня, мои люди пойдут с вами. Если нет, вы отпустите нас к римлянам.
— Хорошо, пусть будет так, — сказал маг. — Вы согласны с этим, северные волки?
Одобрительный вой и лязг оружия послужили достаточно ясным ответом на вопрос. Бран повернулся к Куллу, который стоял молча, не понимая ни слова из разговора, но, несомненно, о многом догадываясь. Его холодные глаза заметно посветлели, и Кормак подумал, что им, наверное, доводилось уже видеть немало подобных сцен.
— Этот воин говорит, что тебе придется сразиться с ним за право быть вождем, — сказал Бран. Кулл, глаза которого загорелись предчувствием кровавой схватки, кивнул головой:
— Я понял. Дайте нам место.
— Щит и шлем! — крикнул Брул стоявшим поодаль, но Кулл тряхнул головой в ответ.
— Ничего не надо! — крикнул он. — Раздвиньтесь только и дайте нам место, чтобы было где развернуться.
Воины потеснились, образовав кольцо вокруг противников, уже осторожно приближавшихся друг к другу. Кулл вытащил из ножен меч. Лезвие, блестевшее в его руках, было выковано, несомненно, мастером своего дела. Вулфер, покрытый шрамами, оставшимися от подобных стычек и передряг, отбросил назад плащ из волчьих шкур и медленно направился к королю.
И вдруг, когда противников все еще разделяли несколько футов, Кулл прыгнул вперед. Его атака была настолько стремительной, что у зрителей перехватило дыхание, хотя они немало перевидали на своем веку и удивить их чем-либо было трудно. Подобно тигру, настигающему добычу, Кулл обрушился на врага и ударил его мечом, тот едва успел заслониться щитом. Посыпались искры, топор Вулфера метнулся навстречу, но Кулл уже стоял рядом с викингом и сталь лишь просвистела зловеще над его головой. Атлант ткнул мечом снизу и отскочил, словно дикий кот. Его движения были настолько быстрыми, что глаз не успевал их улавливать, но все заметили, что край щита Вулфера выщерблен, а в его панцире появился глубокий разрез.
Кормак, дрожавший от волнения, пытался понять, каким образом меч атланта пронзил чешуйчатый панцирь викинга. От такого удара по щиту он должен был разлететься на куски, но на нем даже зазубрины не было. Да, подумал он, это лезвие выковано великими мастерами.
Противники снова устремились в атаку. Их оружие встретилось, блеснув в воздухе подобно молниям. Щит свалился с плеча Вулфера, рассеченный пополам. Кулл пошатнулся, когда топор викинга со всего размаха пал на его голову, едва прикрытую золотой диадемой. Этот удар должен был разрубить золото, как масло, и расколоть череп атланта пополам, но топор отскочил и на его острие появилась большая щербина. В то же мгновение на викинга посыпался град тяжелых ударов. Тот пытался парировать их топором, используя все свои силы и опыт, но всем было понятно, что это способно лишь на несколько минут отсрочить его гибель. Неумолимый меч по кускам срезал с него панцирь, со шлема викинга слетел один из рогов, секундой позднее отлетело в сторону лезвие его топора. Меч Кулла, разрубив рукоять топора, рассек шлем викинга и углубился в его череп. Вулфер упал на колени, и по его лицу потекла тонкая струйка крови. Кулл сдержал очередной свой удар, бросил меч Кормаку и подскочил к ошеломленному противнику. Его глаза горели жестокой радостью, он кричал что-то на своем языке. Зарычав по-волчьи, Вулфер собрал все свои силы и вскочил на ноги, в его руке сверкнул кинжал.
Два тела сшиблись, и наблюдавшие за поединком воины закричали так громко, что все вокруг содрогнулось. Рука Кулла проскочила мимо запястья викинга, но его кольчуга приняла удар на себя. Кинжал сломался, Вулфер отбросил бесполезную рукоять и обхватил атланта руками, стиснув его медвежьей хваткой, несомненно, размозжившей бы любого другого на его месте. Но Кулл лишь оскалил зубы в жуткой тигриной ухмылке и ответил тем же. Минуту они топтались на месте, затем викинг начал постепенно клониться назад. Затаившим дыхание зрителям показалось даже, что они слышат треск ломающегося позвоночника. Завизжав от нестерпимой боли, викинг взметнул руки к лицу врага, пытаясь выдавить ему глаза. Одновременно с этим он наклонил голову набок и вонзил свои волчьи зубы в руку атланта. Вокруг ахнули, когда из раны потекла кровь.
— Кровь! Течет кровь! Он не призрак, он смертный!
Разозленный Кулл отбросил викинга и правой рукой нанес ему сокрушительный удар по голове чуть пониже уха. Вулфер отлетел на двадцать футов и упал на спину. Дико взвыв от ярости, он снова поднялся на ноги и метнул в Кулла прихваченный с земли камень. Лишь нечеловечески быстрая реакция спасла атланта, но острый край камня рассек ему щеку, разозлив еще больше. Зарычав по-львиному, он схватил противника, взметнул над головой и ударил оземь мертвое уже тело с переломанными костями.
Мгновение в долине господствовала тишина. Первыми взорвались галлы, им вторили бритты и пикты. Жуткий вой и грохот мечей, ударяющих по щитам, слышали, вероятно, даже марширующие далеко на юге легионеры.
— Люди Серого Севера! — крикнул Бран. — Теперь вы сдержите свою клятву?
Чего иного, столь же полно отвечающего их дикой натуре, могли желать викинги. Ответ без слов читался в их глазах. Примитивные, суеверные, с молоком матери впитавшие легенды о воинственных богах и героях, они не имели теперь ни малейших сомнений в том, что черноволосый воин, победивший могучего Вулфера, послан им их суровыми богами.
— Да! Вождя, подобного ему, мы не видели! Кем бы он ни был — мертвецом, призраком или злым духом, мы пойдем за ним куда угодно! Хоть в Рим, хоть в Валхаллу!
Кулл не понимал слов, но прекрасно разбирался в их значении. Поблагодарив Кормака, он взял у него свой меч, повернулся лицом к викингам и молча поднял его обеими руками вверх.
— Пойдем, — сказал Бран, дотрагиваясь до его плеча. — Римская армия уже на марше, а нам еще многое предстоит сделать. Времени едва хватит на то, чтобы расставить людей до появления врага. Давай-ка поднимемся на вершину того вот холма, — показал он рукой.
Сверху хорошо просматривалась вся долина. Длиной примерно в милю, она располагалась ровной полосой с севера на юг, переходя в узкое ущелье и расширяясь дальше в плоскую равнину.
— Враг пойдет туда, вверх по долине, — пояснил пикт. — У них тяжелые повозки с провиантом и припасами, местность вокруг холмистая, нигде в ином месте проехать они не смогут. Здесь мы и устроим засаду.
— Я думал, что твои люди давно уже укрылись и ждут, — удивился Кулл. — А как быть с разведчиками, враг наверняка их вышлет?
— Мои подданные — дикари и не способны долго сидеть в засаде, — в голосе Брана прозвучала нотка горечи. — Я не мог их расставить, пока не закончил с викингами. Ставка в этой игре — судьба народа пиктов. Они называют меня своим королем, но это пока не более чем пустой звук. Среди холмов окрест прячется немало пиктских кланов, отказавшихся сражаться под моими знаменами. В той тысяче лучников, что я привел с собой, лишь чуть больше половины моих соплеменников. Римлян что-то около восемнадцати сотен. Это еще не вторжение, но грядущая битва будет решающей, и от нее будет зависеть успех планов расширения Империи. Они собираются поставить крепость немного дальше на севере. Если это им удастся, они заложат новые форты, набрасывая стальную петлю на горло свободному народу. Если же это сражение выиграю я, победа будет за нами. Колеблющиеся кланы присоединятся к нам, и в следующий раз мне будет чем встретить захватчика. Если я разобью эту армию, то уничтожу и все последующие, сколь бы сильны они ни были. Если я проиграю, пикты разбегутся и их сметут на крайний север. Оттуда отступать будет уже некуда, им придется драться, но сражаться с безжалостным врагом они будут уже не как единый народ, а разрозненными племенами и кланами. Ты понимаешь, что тогда ждет народ пиктов. Так вот, у меня здесь тысяча лучников, пять сотен всадников, пять десятков боевых колесниц с полутора сотнями воинов и теперь — благодаря тебе — три сотни тяжеловооруженных северных пиратов. Как бы ты распорядился этими силами?
— Ну что ж… — задумался Кулл. — Я завалил бы камнями северный выход из долины… Хотя нет, это слишком уж похоже на ловушку. Лучше поставить там отряд отчаянных, готовых на все головорезов вроде тех, что ты отдал под мою команду. Три сотни смогли бы удерживать ущелье какое-то время, сражаясь с намного превосходящими силами противника. Пока неприятель будет увязать глубже и глубже в сече, лучники со склонов изрядно проредят его боевые порядки. И вот тут-то, имея конницу, укрытую за одним из горных хребтов, а колесницы — за вторым, противоположным ему, я атаковал бы с двух сторон одновременно и стер бы врага в порошок.
Глаза Брана сияли.
— Именно таков, король Валузии, и мой план.
— А разведчики?
— Мои воины, как пантеры: они могут спрятаться чуть ли не на самой тропе, по которой пойдут римляне. Те, что войдут в долину, увидят лишь то, что мы захотим им показать. Те, которые перевалят хребет, назад уже не вернутся. Стрела тиха и быстра… Все будет зависеть от тех, кто станет в ущелье. Это должны быть воины, способные сражаться в пешем строю и удерживать напор тяжеловооруженных легионеров достаточно долго, чтобы капкан захлопнулся. Кроме викингов поставить там мне некого — мои полуголые пикты с короткими мечами не продержатся и нескольких минут. Кельты тоже вооружены слабовато, они привыкли воевать в конном строю, да и нужны мне в ином месте. Именно поэтому я так отчаянно цеплялся за викингов. И вот теперь, зная все это, станешь ли ты с ними в ущелье? Сможешь ли удерживать римлян до тех пор, пока не настанет наш час? Помни, большинство из вас погибнет.
Кулл лишь улыбнулся.
— Мне уже не раз приходилось рисковать жизнью. Хотя Ту, мой главный советник, сказал бы, что моя жизнь принадлежит Валузии и я не имею на это права…
Его голос дрогнул, уголки губ скривились.
— Клянусь Валком! — воскликнул он, неуверенно рассмеявшись, — я чуть было не забыл, что это всего лишь сон! Все вокруг кажется таким реальным! Но ведь это сон, так что со мной станется, даже если я погибну? Проснусь и все, так уже не раз случалось. Так веди же меня, король Каледонии!
Кормак, направляясь к своим людям, лихорадочно пытался разобраться в том, что видел и слышал. Конечно, все это сплошная мистификация, но все-таки… Справа и слева от него слышались громкие голоса воинов, которые готовились занять отведенные им позиции. Этот черноволосый король — наверное, сам Нейд, кельтский бог войны. Или все же действительно некий древний король, перенесенный Гонаром из прошлого? Или легендарный воитель, прилетевший прямо из Валхаллы? Но тогда он не человек, а дух, призрак! Но ведь из его ран текла кровь! Правда, раны богов тоже кровоточат, хотя это для них не смертельно.
О том же спорили воины.
В конце концов, подумал Кормак, даже если это сплошной обман, он поддержит дух армии, эта цель вполне достижима. И в самом деле, вера в то, что Кулл ниспослан богами, настолько возбудила не только викингов, но и пиктов и кельтов, что все прямо-таки рвались в бой. Кормак снова и снова спрашивал себя — во что же он верит? Этот человек, несомненно, чужой в этих краях. В каждом его движении и взгляде скрывалось нечто, говорившее о том, что его родина лежит где-то невероятно далеко, и дело было не только в пространственном отдалении. Был некий знак Времени, тень туманных ущелий и пропастей ушедших веков, лежащих между черноволосым гигантом и современниками Кормака. Разум галла был уже на краю бездны хаоса, но Кормак, удержавшись от последнего шага, рассмеялся при мысли о том, что он тоже участвует в этом фарсе.
Солнце уже клонилось к закату, тишина невидимой мглой висела над долиной. Кормак взглянул на хребты холмов по обеим сторонам ущелья. В колышущемся на ветру вереске, покрывавшем крутые склоны, притаились сотни пиктских воинов. Долина казалась бы лишенной малейших признаков жизни, если бы не было трех сотен викингов, стоявших в тесном строю в самом узком месте ущелья. Они полностью перекрывали проход стеной из сомкнутых щитов, образуя нечто вроде клина. На его острие, словно наконечник копья, стоял человек, называвший себя Куллом, королем Валузии. На нем не было шлема, лишь тонкой работы обруч или, скорее, диадема из какого-то твердого металла, напоминавшего по внешнему виду золото, прикрывала его волосы. Левой рукой он держал щит, принадлежавший прежде королю пиратов Рогнару. Его правая рука крепко сжимала тяжелую железную булаву. Викинги поглядывали на него с восхищением и надеждой. Они не знали его языка, он — их, но здесь приказывать было уже нечего. Повинуясь указаниям Брана, они заняли позицию, и теперь у них была одна, всем понятная задача: любой ценой удержать ущелье.
Бран Мак Морн подошел к Куллу. Они посмотрели друг другу в глаза — тот, чье королевство еще не народилось, и тот, страна которого исчезла во мраке прошлого. «Короли тьмы, — подумал Кормак, — безымянные короли ночи, властвующие над туманными безднами, неясными тенями…»
Король пиктов протянул руку.
— Ты больше чем король, ты настоящий мужчина. Если мы оба выживем, проси у меня что хочешь…
Кулл лишь усмехнулся, отвечая на рукопожатие.
— И у тебя, король теней, душа сродни моей. Похоже, что ты нечто большее, чем творение моего спящего мозга. Быть может, придет день и мы встретимся наяву, в настоящей жизни.
Бран с сомнением покачал головой, вскочил в седло и тронул узду, направляя коня на восточный откос. Когда он исчез за гребнем, Кормак преодолел нерешительность и спросил:
— Скажи, странный человек, ты и в самом деле человек из мяса и костей или ты дух?
— Во сне все кажется настоящим. Пока не проснешься, — ответил Кулл. — Но этот сон самый странный из всех когда-либо мне снившихся. Даже ты, которому суждено исчезнуть бесследно, когда я проснусь, кажешься мне таким же реальным, как Брул или Конан, Ту или Келькор.
Кормак покачал головой точно так же, как до него Бран, поднял руку в знак прощания, повернул коня и пустил его рысью.
Он остановился на вершине западного холма. Далеко на юге висело в воздухе небольшое облачко пыли. Сквозь сизый туман угадывалась голова марширующей колонны. Ему показалось, что он слышит, как гудит земля под мерным топотом сотен закованных в сталь ног. Он спрыгнул с коня, и один из младших вождей, Домнаил, подхватил скакуна под уздцы и повел вниз по склону, в заранее подготовленное укрытие, замаскированное густой растительностью. Лишь изредка мелькавшая среди листьев тень свидетельствовала о том, что в роще затаились пять сотен воинов, каждый из них держит сейчас руку на ноздрях своего скакуна на случай, если тому вздумается заржать. «Сами боги сотворили западню из этой долины», — думал Кормак. У нее было плоское, лишенное растительности дно, склоны покрывал густой вереск. Но к подножиям холмов нанесло за многие годы немало плодородной земли, регулярно смываемой со склонов дождями. Там-то и зеленели рощи, достаточно густо, чтобы укрыть не только его конников, но и полсотни боевых колесниц.
На северном конце долины, хорошо заметные издали, стояли викинги во главе с Куллом. Их фланги прикрывали пиктские лучники, по пять десятков с каждой из сторон. На западной стороне, где скрывались галлы, вдоль хребта и под самым гребнем залегли в вереске около сотни пиктов, каждый со стрелой на тетиве лука. Остальные пикты укрылись на восточной стороне — над бриттами и их колесницами. Ни они, ни галлы с противоположной стороны не могли наблюдать за тем, что происходит в долине, поэтому для связи были заранее оговорены соответствующие сигналы.
Длинная колонна легионеров уже втягивалась в долину с юга. Легковооруженные всадники, разведчики, рассыпались веером, огибая пригорки. Подъехав на расстояние полета стрелы к молча стоявшим викингам, они остановились. Некоторые из них повернули коней и поскакали к колонне, остальные развернулись в цепь и направились вверх по западному склону — осмотреть местность. Это был критический момент. Если они что-то заметят, все пропало. Кормак, вжавшись как можно глубже в землю, в который раз подивился умению пиктов маскироваться. Он видел, как один из римлян проехал в трех футах от того места, где лежал пиктский лучник, но ничего не увидел.
Разведчики добрались до гребня и остановились, оглядываясь по сторонам. Большая их часть повернула коней и поскакала вниз по склону. Кормака удивляла небрежность, с которой велась римлянами разведка. Ему не приходилось раньше сталкиваться в бою с римлянами, и он ничего не знал об их дерзости и невероятной просто хитрости. Но эти люди, особенно офицеры, были слишком самоуверенны. С той поры, когда каледонцы в последний раз сражались с легионами, прошли многие годы. К тому же большинство легионеров лишь недавно были переведены в Британию из Египта, они недооценивали здешних жителей и ни о чем не догадывались.
Трое разведчиков взобрались по восточному склону и исчезли за гребнем. Еще один, остановившийся менее чем в сотне ярдов от места, где лежал Кормак, внимательно вглядывался в заросли поодаль. Тень подозрения появилась на его бледном лице с орлиным профилем. Он повернулся в седле, как бы собираясь окликнуть товарищей, но вместо этого дернул поводья и, наклонясь вперед, поехал к роще. Сердце Кормака забилось сильнее — легионер мог в любую секунду повернуть коня и поскакать назад, чтобы поднять тревогу. Он с трудом сдержал желание выскочить из укрытия и напасть на римлянина. Тот, казалось, чувствовал напряжение, пронизывающее все вокруг, и сверлившие его взгляды сотен глаз. И тут звон тетивы невидимого лука прорвал тишину — римлянин сдавленно вскрикнул, взметнул обе руки вверх и свалился с коня, из его спины торчала длинная черная стрела. В тот же миг из вереска выскочил коренастый карлик, схватил порскающего жеребца под уздцы и повел вниз, в укрытие. К римлянину тем временем подскочил еще один невысокий сгорбленный воин, и Кормак увидел, как сверкнуло лезвие ножа, занесенное над его головой. Еще секунду спустя все вокруг успокоилось. Пикты и их жертва исчезли, и лишь колышущийся вереск намекал на то, что там что-то произошло.
Галл приподнялся и посмотрел в долину. От трех разведчиков, переваливших через восточный гребень, ни слуху ни духу. Было понятно, что они уже не вернутся. Остальные разведчики, видимо, сообщили о том, что лишь один-единственный отряд собирается удерживать ущелье, поскольку колонна даже не замедлила движения. Двенадцать сотен тяжеловооруженных воинов оказались теперь прямо под тем местом, где лежал Кормак, и земля тряслась в ритме их ровного неуклонного марша. В основном среднего роста, мускулистые, закаленные в десятках военных кампаний, прекрасно вооруженные, спаянные жесточайшей дисциплиной, они шли вперед, под их ногами и ногами таких, как они, дрожал весь мир и разваливались империи. Сияли вознесенные ввысь орлы, равномерно покачивались гребни на шлемах, ярко блестели доспехи… В их руках было типичное оружие римских легионеров: короткие острые мечи, копья и тяжелые щиты. Не все они были италиками, в их рядах шагали романизированные бритты, а одна из центурий — целая сецина, была полностью укомплектована высокими светловолосыми норманнами и галлами, сражавшимися за Рим столь же беззаветно, как и родовитые его граждане, отличаясь большей даже, чем они, ненавистью к своим сородичам-варварам.
По сторонам колонны пехоты двигалась конница, фланги охраняли лучники и пращники. За ними медленно тащился на десятках тяжелых повозок армейский обоз. Уже издалека бросалась в глаза фигура командующего римской армией, он в походе всегда занимал одно и то же место в строю. Галл много слышал о нем раньше и знал, что зовут его Марк Суллиус.
Гортанный рев потряс воздух, когда колонна приблизилась к преградившим им дорогу пиратам. Судя по всему, римляне намеревались разделаться с ними с ходу, не перестраиваясь, ибо даже не снизили темпа марша. Воистину, если боги хотят кого-либо погубить, то лишают его разума. Кормак, правда, не знал этой пословицы, но, так или иначе, ему начало казаться, что великий Суллиус всего лишь глупец. Римская спесь и нахальство во всей их красе! Марк привык иметь дело с запуганными, униженными племенами изнеженного Востока и понятия не имел о военной тактике народов Запада.
От колонны оторвался и поскакал прямо к ущелью отряд всадников. Это была не более чем попытка попугать противника; конники, грозно завывая, повернули коней за добрых три длины древка копья до неподвижно стоявших викингов, засыпав их лавиной дротиков и копий, разбившейся на плотной стене из щитов. Викинги по-прежнему молчали. Один из всадников, однако, решился на большее. Поворачивая коня, он крутнулся в седле, наклонился и ткнул копьем прямо в лицо Куллу. Огромный щит короля парировал выпад, а его рука молниеносно нанесла удар. Тяжелая булава сокрушила шлем и размозжила голову легионера. Даже конь легкомысленного римлянина пал на колени: столь велика была сила удара. Только теперь из уст викингов вырвался короткий и дикий радостный вопль. Пикты, стоявшие на флангах, поддержали викингов пронзительным визгом и выпустили вслед всадникам тучу стрел. Люди Вереска пролили первую вражескую кровь! Приближавшаяся колонна тоже взревела и ускорила шаг; перепуганный конь первой жертвы сражения промчался мимо нее, волоча за собой труп, зацепившийся ногой за стремя.
Первая шеренга римлян с чудовищным лязгом ударилась о неподвижную стену щитов. Ударилась и отлетела назад — стена не сдвинулась ни на дюйм. Римские легионы впервые встретились с построением, успешно противостоящим их лобовому удару — далеким потомком спартанских, фиванских и македонских боевых порядков, которому суждено было позднее превратиться в знаменитый английский квадрат.
Щиты сталкивались с грохотом, короткие римские мечи искали щели в сплошной их плотине. Копья викингов, торчавшие над стеной щитов на равном расстоянии друг от друга, жалили врага и тут же возвращались назад, роняя ручейки крови с наконечников. Тяжелые боевые топоры обрушивались сверху, рассекая сталь, мясо и кости.
Кормак видел Кулла, скалой возвышавшегося среди коренастых римлян все так же во главе викингов. Каждый его удар был подобен удару молнии. Какой-то высокий центурион, прикрывавшийся высоко поднятым щитом, взмахнул мечом и бросился на него, но наткнулся на булаву, вдребезги расколотившую меч, расколовшую щит и вогнавшую шлем вместе с головой в плечи.
Следующая шеренга легионеров стальной змеей изогнулась у клина, пытаясь зайти с тыла. Но проход был слишком узок, а лучники опытны и метки. На таком расстоянии стрелы легко пробивали щиты и доспехи, навылет прошивая тела солдат.
Римляне отхлынули, истекая кровью, практически разбитые, а викинги, переступая через тела погибших товарищей, сомкнули ряды. Перед ними сплошным валом лежали трупы легионеров.
Кормак вскочил на ноги и взмахнул рукой. По этому сигналу Домнаил и остальные его люди вынырнули из укрытия и галопом поскакали по склону, рассыпаясь лавой вдоль хребта над ущельем. Кормак, нетерпеливо вглядываясь в противоположный склон, сел в седло подведенного ему коня. Где же Бран и его бритты?
Внизу легионеры, обозленные неожиданным отпором горстки защитников ущелья, перестроили боевой порядок. Повозки, остановившиеся было на какое-то время, тяжело покатились вперед, и колонна двинулась за ними, собираясь сломать хребет противнику всей своей массой. На этот раз атака не могла не быть успешной, удар всей армией в тысячу двести солдат раздавит людей Кулла, их просто-напросто втопчут в землю. Галлы Кормака дрожали от нетерпения, дожидаясь сигнала.
И вдруг Марк Суллиус повернулся и посмотрел на запад, где уже вырисовывалась на фоне неба длинная линия всадников. Даже со столь значительного отдаления Кормак заметил, как побледнел вождь римлян — он наконец-то понял, какую ловушку ему тут приготовили. Наверняка в этот момент в голове его беспорядочно металось: западня, этого мне не простят — опала, так и так конец.
Он видел, что отступать поздно. Слишком поздно и перестраиваться, прячась за повозками. Было только одно правильное — решение, и Марк — опытный, несомненно, солдат, пусть и допустивший непростительную ошибку — немедленно его принял. Его голос, словно сигнал тревоги, перекрыл шум битвы, долетев даже до Кормака. Галл не понял слов, но понял намерения. Марк приказывал легионерам прорубить дорогу — к спасению из капкана, пока он не захлопнулся окончательно.
Теперь уже и легионеры осознали опасность положения, в котором оказались. Подгоняемые отчаянием, они рванулись вперед и с невероятным ожесточением обрушились на врага. Стена щитов пошатнулась, но устояла. Дико горящие глаза галлов и более спокойные италиков яростно впивались в пылавшие над сомкнутыми щитами глаза викингов. Противники сшибались, рубили мечами, кололи копьями, резали кинжалами, убивали и погибали в гуще кровавой сечи. Топоры возносились и падали, копья ломались на выщербленных мечах.
Где же, о боги, Бран и его колесницы? Еще несколько минут этой резни, и из защитников ущелья никого в живых не останется. Они уже погибали один за другим, хотя снова и снова смыкали ряды. Эти северные пираты умирали стоя, каждый на своем месте, а развевавшаяся над их золотоволосыми головами львиная грива Кулла сияла словно знамя. Его багровая булава орошала все вокруг кровью, оставляя за собой трупы, в которых трудно было узнать что-либо человеческое.
В мозгу Кормака что-то щелкнуло, словно дверца открылась: «Ведь они там погибнут все до одного, пока мы будем ждать сигнала Брана!», и он закричал:
— Вперед! За мной, галлы!
В уши ударил дикий вой. Отпустив поводья, Кормак направил коня вниз по склону, и пять сотен визжащих всадников, склонившись к лошадиным шеям, устремились за ним.
В тот же миг туча стрел пала на долину с двух сторон, а ужасный вопль атакующих пиктов вонзился в небеса. С восточного хребта, подобно молнии в летнюю грозу, летели боевые колесницы, с раздутых страшным усилием конских ноздрей брызгала пена, копыта скакунов, казалось, вообще не дотрагивались до земли. В колеснице, мчавшейся впереди всех, стоял, расставив ноги и вцепившись в поручень, Бран Мак Морн. Его черные обычно глаза посветлели и горели неутолимой жаждой битвы. Полунагие бритты верещали и щелкали кнутами, словно одержимые демонами. За колесницами неслись пикты. Они выли по-волчьи и на бегу стреляли из луков, вереск волна за волной выбрасывал их отовсюду.
Столько успел заметить Кормак во время этой сумасшедшей скачки, бросая по сторонам быстрые взгляды. Между галлами и главными силами римлян цепью развернулась конница последних. Мчавшийся впереди своих людей вождь первым наткнулся на копья римских всадников. Одно из них он отбил щитом и, высоко поднявшись в стременах, ударил мечом сверху, развалив противника чуть ли не пополам. Следующий легионер метнул копье и убил Домнаила, но в ту же секунду жеребец Кормака грудью налетел на коня врага и тот повалился наземь, сбросив ездока под копыта. В следующий момент страшный вихрь галльской атаки смел с дороги римскую кавалерию, топча и разбрасывая по сторонам ее кровавые ошметки. И вот уже верещащие демоны Кормака ударили по пехоте, смешав ее боевые порядки. Сверкнули мечи и топоры, и галлы врезались в тесные ряды легионеров. Римские копья и мечи вершили кровавый пир. Окруженные со всех сторон значительно превосходящим по числу противником, галлы гибли как мухи.
Но до того, как ситуация стала критической, ударили колесницы. Они подкатили почти одновременно, но чуть ли не в самый момент столкновения возницы повернули коней, и колесницы помчались параллельно римским шеренгам, скашивая людей, как пшеницу. На кривых лезвиях у бортов колесниц легионеры погибали сотнями, а бритты дополняли опустошение, бросаясь на римские копья и яростно работая двуручными мечами. Пикты прямо из колесниц пускали стрелы в лица римлянам, некоторые, отбросив луки, прыгали на легионеров, стараясь вцепиться в горло врагу. Опьяненные запахом крови, они, подобно разъяренным тиграм, не обращали внимания на раны и умирали накануне победы, а их последний предсмертный выдох был похож на яростное рычание.
Битва длилась: правда, римляне были дезорганизованы и разбиты, их боевые порядки разрушены, почти половина их пала, но те, что еще жили, бешено сопротивлялись. Окруженные со всех сторон, они в одиночку или сбиваясь в небольшие группы рубили и резали ненавистных варваров. Лучники, пращники, всадники, пехотинцы — все смешались в одну бесформенную массу. Запертые в ущелье легионеры по-прежнему наседали на викингов, преграждавших им дорогу, а за их плечами ревела главная сеча. С одной стороны буйствовали галлы Кормака, с другой неустанно косили людей колесницы. Отступать было некуда, ибо и ту дорогу, по которой римляне вошли в долину, перекрыли пикты. Они захватили повозки, вырезали маркитанток и теперь беспрерывно стреляли из луков в спины легионерам. Длинные черные стрелы с легкостью пробивали сталь, прошивая иногда несколько человек сразу. Смерть собирала кровавую дань не только среди римлян, пикты тоже десятками падали под ударами римских мечей и копий; галлы, придавленные мертвыми телами своих лошадей, превращались в кровавые клочья под ногами сражающихся; по колесницам струями текла кровь возниц.
Тем временем не стихала битва и в узком ущелье. «Великие боги! — думал Кормак, бросая косые взгляды по сторонам между ударами. — Неужели они все еще держатся?» Они держались! Едва десятая их часть стояла еще на ногах, ежесекундно умирал один из них, но остальные упорно отбивали бешеные атаки легионеров.
Над полем брани еще возносился неслабнущий грохот сражения, а стервятники уже начали слетаться отовсюду и кружили теперь высоко в небе, нетерпеливо дожидаясь своего часа.
Кормак, пытавшийся прорубиться сквозь толпу легионеров к Марку Суллиусу, видел, как под ним убили коня. Однако ездок тут же поднялся на ноги, окруженный со всех сторон врагами. Меч римлянина трижды сверкнул и трижды нанес смертоносный удар. Из гущи сражавшихся вынырнул Бран Мак Морн, с головы до ног забрызганный кровью. Подскочив к римлянину, он отбросил свой сломанный меч и выхватил из-за пояса кинжал. Марк ударил, но король пиктов ловко уклонился, схватил руку с мечом и ткнул кинжалом раз и второй, пронзая тело под блестящим панцирем.
Все заревели, увидев смерть вождя римлян. Кормак с трудом собрал оставшихся в живых галлов и, терзая бока скакуна шпорами, вихрем промчался сквозь разбитые боевые порядки сражавшихся еще легионеров, спеша к ущелью.
Еще издали он увидел, что опоздал. Все викинги, эти суровые морские волки, были мертвы. Они погибли там же, где дрались, даже после смерти оставаясь в строю — лицом к врагу, с поломанным окровавленным оружием в руках, все так же грозные в своем молчании. Между ними, перед и везде вокруг валялись трупы тех, кто пытался их сломить. Напрасно. Они не отдали врагу ни пяди той земли, на которой стояли. Они погибли, но смерть не пощадила и их противников. Те, которым удалось избежать пиратских топоров, пали под пиктскими стрелами и галльскими мечами.
Но нет, еще и здесь далеко не все было кончено, еще горел огонь сражения. Кормак увидел, что у западного края ущелья целая стая галлов в римских панцирях окружила одинокого воина. Черноволосый гигант, на голове которого сверкала золотом диадема, отчаянно защищался и нападал сам. Легионеры знали, что им не уйти от смерти, их товарищи погибали один за другим, но они решили, пока не наступил их черед, отомстить по крайней мере этому черноволосому предводителю северян.
Набросившись с трех сторон, они постепенно вынудили его отступить к стене ущелья и далее на склон. Весь путь отступления гиганта был усеян скрюченными трупами, каждый шаг давался легионерам с колоссальным трудом, даже просто удерживать равновесие на крутом склоне было чрезвычайно трудно.
Кулл уже лишился и щита и булавы, его огромный меч по рукоять был залит кровью, тонкой работы кольчуга висела клочьями. Из многочисленных ран, покрывавших его тело, текла кровь, но глаза радостно блестели, в них отражалось наслаждение битвой, уставшая рука вновь и вновь наносила неотразимые удары.
Кормак видел, что ему не успеть: там, уже на самой вершине холма, в могучего короля, силы которого, пусть сверхчеловеческие, были все же не беспредельны, нацелился целый лес копий и мечей. Кулл разрубил надвое череп рослого легионера, возвращая меч назад, направил лезвие в горло другого. Шатаясь под лавиной ударов, он послал меч в грудь следующему, и тот свалился к его ногам, захлебываясь кровью. И тут, когда уже дюжина мечей взметнулась над его головой, чтобы нанести последний, смертельный удар, произошло невероятное.
Солнце тонуло в волнах западного моря, окрашивая в алый цвет вересковые поля, как бы превращая их в моря крови. На фоне солнечного диска возвышался, как и тогда, когда появился впервые, Кулл. Внезапно полотнище сгущающейся мглы взметнулось вверх, и за королем раскрылось некое огромное пространство. Потрясенный Кормак за эту долю секунды успел заметить иное небо, голубые горы, мирно поблескивающие озера, золотые, пурпурные и сапфировые башни, возносящиеся над стенами чудесного города. Этот пейзаж, отразившийся в облаках и заслонивший тянущиеся до самого моря, поросшие вереском холмы, дрогнул и исчез, растаяв в воздухе словно мираж.
Галлы на вершине холма побросали оружие и теперь ошарашенно оглядывались по сторонам — их страшный противник исчез, не оставив никаких следов, кроме трупов их товарищей.
Кормак повернул скакуна и медленно, словно во сне, поехал назад. Копыта его коня расплескивали лужи крови, тяжелые ее капли стучали по шлемам мертвецов. Над долиной гремел радостный клич победителей. Все это казалось Кормаку чем-то чуждым, нереальным, невозможным. Среди изрубленных искалеченных тел, с трудом передвигая ноги, шел человек — галл с трудом узнал в нем Брана. Кормак соскочил с коня и преградил ему путь. Пиктский король был безоружен, окровавлен, на его панцире зияли дыры, один из вражеских ударов оставил глубокую щербину в его короне, но алый алмаз все так же звездой горел на ней.
— Я думаю, не убить ли мне тебя сейчас, — сказал галл, с трудом выговаривая слова, как обычно говорит человек, не совсем еще пришедший в себя. — Ибо кровь этих честных воинов на твоей совести. Если бы ты раньше дал сигнал к атаке, хоть кто-нибудь из них уцелел бы.
Бран скрестил на груди руки. Его глаза были усталыми и тусклыми.
— Убей, если хочешь. Я уже по горло сыт этой резней. И вообще, королевские заботы и хлопоты, как ты знаешь, далеко не мед, Королю приходится играть и обнаженными мечами и человеческими жизнями… Ставкой здесь была судьба моего народа. Да, я пожертвовал викингами, и это вызывает во мне мучительную боль. Они были настоящими людьми! Но если бы я отдал приказ об атаке раньше, все могло бы решиться иначе. Еще не все римляне тогда втянулись в ловушку, еще хватало места и времени, чтобы перестроиться и дать нам отпор. Король обязан думать о своем народе и не может позволить, чтобы его личные чувства или симпатии влияли на его решения. Поэтому я ждал до последнего, и поэтому погибли пираты… Да, мне бесконечно жаль их, но мой народ теперь спасен!
Кормак, совершенно опустошенный, опустил меч.
— Да. Ты настоящий король. Ты рожден, чтобы властвовать над людьми, — тихо сказал он.
Взгляд Брана скользил по долине. Отовсюду несло тяжелым запахом крови. Победители грабили побежденных. Те римляне, которые бросили оружие и сдались, пытаясь таким образом избежать смерти, стояли в стороне под охраной нескольких галлов.
— Мое королевство и мой народ спасены. Теперь пикты повалят ко мне толпами, и когда Рим снова двинет на нас легионы, ему преградит дорогу единый могучий народ. Но я бесконечно устал. А что с Куллом?
— Может, я что-то не так понял, мой разум и зрение слишком заняты были сечей, — ответил Кормак, — но мне показалось, что я видел, как он исчезает, растворяется в лучах заходящего солнца. Я поищу его тело.
— Не надо, — сказал Бран. — Он вышел из солнца на рассвете и ушел в него же на закате. Явился к нам издалека, пронизав вечный туман, и вернулся. Вернулся в свое королевство.
Кормак оглянулся. Уже смеркалось. За ним стоял неизвестно откуда взявшийся Гонар.
— В свое королевство, — словно эхо повторил маг. — Время ничто, и пространство — тоже ничто. Да, Кулл вернулся в свое королевство и в свое время.
— Значит, он был призраком?
— А разве ты не жал ему руку? Не слышал его голос, не видел его кровь, не помнишь, как он смеялся, как ел, пил? Не видел, как он сражался с врагами?
Кормак стоял, не в силах сдвинуться с места.
— Значит, человек может перенестись из одного времени в другое в своем теле и со своим оружием… значит, он был смертен, как и тогда, когда жил в своем времени? Значит, Кулл погиб?
— Он умер сто тысяч лет назад, — ответил Гонар. — В своей эпохе. И римские мечи здесь не при чем. Разве вам не приходилось слышать легенду о путешествии короля Валузии в чудесную страну, лежащую вне времени, где ему пришлось сражаться с могучим врагом. Это сражение закончилось только что… Только что или сто тысяч лет назад…
Снег хлопьями кружился на пронизывающем ветру. У диких скал Коннахта ревело море, на берег накатывались, вздымая к серому небу длинные оловянные гребни, все новые и новые волны. В предрассветных сумерках по еле заметной тропинке, вьющейся между камней, медленно шел рыбак. Его ноги были обуты в сапоги из грубо выделанной кожи, длинная куртка из оленьей шкуры едва прикрывала тело — больше на нем ничего не было. Словно косматый зверь, он с тупым упорством шагал вперед и вперед, не обращая внимания на жгучий холод. И вдруг остановился — ему преградил дорогу вынырнувший из-за пелены тумана и снега человек. Перед рыбаком стоял Терлог Дабх.
Это был воин, от которого любой — будь то мужчина или женщина — с трудом смог бы отвести глаза. Высокий, но пропорционально сложенный, с широкой грудью и могучими плечами, он обладал силой и выносливостью буйвола, сопряженной с быстротой и гибкостью пантеры. Все его движения, вплоть до наимельчайших, отличались необыкновенно точной координацией, характерной для выдающихся бойцов. Терлог Дабх — Черный Терлог, входивший когда-то в клан О’Брайенов. У него и в самом деле были черные волосы и смуглая кожа, под густыми черными бровями холодным огнем пылали голубые глаза. Его гладко выбритое лицо, казалось, впитало в себя мрачную красоту здешних гор и угрюмое спокойствие ледовитого океана. Как и рыбак, он был частью этой дикой северной природы.
Голову Терлога защищал простой шлем, тело от шеи до половины бедра покрывала хорошо подогнанная кольчуга, кильт из грубой выгоревшей материи, который он носил под нею, доходил до колен. Башмаки на его ногах были стачаны из кожи настолько твердой, что легко выдержали бы даже прямой удар меча, не будь столь вытертыми и заношенными. С широкого пояса, охватывающего талию Терлога, свисал кинжал в черных ножнах. В его левой руке лениво покачивался небольшой щит из твердого, как сталь, обитого кожей дерева с коротким острым шипом посредине. В правой руке он держал топор, и именно на него устремлен был взгляд рыбака. По сравнению с огромными топорами северных пиратов оружие кельта, с его трехфутовой изящной рукоятью и плавно выгнутым лезвием, казалось легким, почти игрушечным. Но именно такие топоры три года назад сокрушили зловещее могущество северных захватчиков — рыбак хорошо помнил это. Топор Терлога имел, однако, и свои, строго индивидуальные черты. Односторонний, с трехгранными наконечниками сверху и снизу, он был тяжелее, чем казался на первый взгляд, как, впрочем, и человек, которому он принадлежал. Словом, это было грозное оружие искушенного в военном искусстве бойца — стремительное и смертоносное, словно кобра. Его рукоять, вырезанную из корня столетнего дуба и тщательно отожженную на костре, а затем дополнительно укрепленную сталью, сломать было практически невозможно.
— Кто ты? — спросил рыбак охрипшим внезапно голосом.
— А ты кто такой, что об этом спрашиваешь? — спокойно ответил воин.
Взгляд рыбака скользнул по массивному золотому браслету — единственному украшению, блестевшему на левом предплечье стоявшего перед ним человека.
— Гладко выбрит и коротко стрижен на манер норманнов, — пробормотал он. — И смуглый… Похоже, ты Черный Терлог, изгнанный из клана О’Брайенов. Далеко же ты забрел, в последнее время, говорят, ты грабил О’Рейли и Оустменов на холмах Уиглоу.
— Изгнанный — не изгнанный, есть что-то надо, — проворчал далказианин.
Рыбак пожал плечами. Быть изгоем — тяжелая участь. В системе кланов человек, лишившийся поддержки рода, был обречен — любой мог поднять на него руку. Рыбак слышал о Терлоге Дабхе — великом воине и опытном военачальнике, взрывы бешеной ярости которого, однако, наводили ужас на людей даже в эти страшные времена, когда все вокруг, казалось, пропитано было насилием.
— Так себе погода сегодня, — несколько невпопад сказал рыбак.
Терлог мрачно смотрел на его всклокоченные волосы и спутанную бороду.
— У тебя есть лодка?
Тот кивнул головой в сторону небольшого залива. Там покачивалось на волнах, надежно заякоренное, неказистое на вид суденышко.
— Да, на такой далеко не уплывешь, — сплюнул в снег Терлог.
— Не уплывешь? И это говоришь мне ты, рожденный и выросший здесь, на побережье? Ты же с первого взгляда должен был ее оценить. Я в одиночку плавал на ней в залив Друмклифф и обратно, когда все демоны бури старались разнести ее в щепки.
— Разве рыба ловится в такую непогоду?
— А ты думаешь, что только вы, воины, испытываете радость, когда рискуете своими шкурами? Клянусь всеми святыми, я плавал в шторм в Боллинскеллингс и обратно только для собственного удовольствия.
— Ладно, этого достаточно, — сказал Терлог. — Ты меня убедил. Я возьму эту лодку.
— Еще чего? О чем ты говоришь? Если хочешь покинуть Эрин, отправляйся в Дублин, сядешь там на один из кораблей своих друзей-датчан.
— Я убивал людей за меньшее оскорбление, — гневный взгляд превратил лицо Терлога в полную угрозы маску.
— А разве ты не путался с датчанами? Разве не поэтому твой клан вышвырнул тебя за порог, чтобы ты сдох среди вересковых полей, словно бездомный пес?
— Ложь, сплошная ложь, — огрызнулся воин. — Ревность двоюродного брата и гнев отвергнутой женщины — вот причина. И хватит об этом. Ты не видел здесь драккар, шедший с юга на веслах?
— Да… три дня тому назад тут проплывала ладья с драконом на носу. Викинги… К берегу они не приставали. Да и чего этим пиратам искать у рыбаков.
— Торфель Красивый, — буркнул Терлог, и топор в его руке дрогнул. — Так я и знал.
— А что, эти негодяи ограбили кого-нибудь на юге?
— Они под покровом ночи напали на замок Килбэг и похитили Мойру, дочь Мартега, короля далказиан.
— Я слышал о ней, — сказал рыбак. — Значит, теперь на юге точат мечи. Прольется море крови, не так ли, дружище?
— Ее брат, Дармон, ранен в ногу и не может двинуться с места. Мак Марроги грозят землям ее клана с востока, О’Конноры — с севера. Клан не может снять людей с границы, речь идет о жизни и смерти всего рода. Со дня смерти великого Брана земля Эрина трясется под далказианским троном. Тем не менее, Кормак О’Брайен пустился в погоню за похитителями, но он плывет на запад, следом за перелетными птицами, считая, что нападение — дело рук датчан из Кенингсбега. Что ж, пусть так считает, я же теперь точно знаю, что это был Торфель Красивый, хозяин острова Слэйн, викинги называют его островом Хелни. Туда он сейчас плывет, там я его и найду. Одолжи мне свою лодку.
— Ты спятил! — крикнул рыбак. — О чем ты говоришь? Плыть из Коннахта на Гебриды в открытой лодке? В такую погоду вдобавок? Нет, ты сумасшедший.
— Я постараюсь доплыть, — ответил рассеянно Терлог. — Так ты одолжишь мне лодку?
— Нет.
— Я могу убить тебя и забрать ее, не спрашивая твоего разрешения.
— Можешь, — спокойно ответил рыбак.
— Ах ты, грязная свинья, — гневно крикнул изгнанник. — Принцесса Эрина в лапах рыжебородого пирата, а ты торгуешься, как сакс.
— Человече, ведь мне тоже жить хочется! — с неменьшим возмущением воскликнул рыбак. — Ты заберешь у меня лодку, и я подохну с голода. Где я найду другую такую?
Терлог потянулся за поблескивавшим на руке браслетом.
— Я тебе заплачу. Этот золотой обруч король Бран собственноручно одел мне на руку перед битвой под Клонтарфом. Возьми, ты купишь за него сотню лодок. Я берег этот браслет пуще ока, но теперь…
Рыбак покачал головой. В его глазах загорелись огоньки.
— Нет. Моя хижина — не место для браслета, которого касалась рука короля Брана. Оставь его себе… и забирай лодку… во имя всех святых, если они что-то для тебя значат.
— Ты получишь ее обратно, когда я вернусь, — пообещал Терлог. — И, быть может, еще золотую цепь вдобавок, ту, что свисает сейчас с бычьей шеи какого-нибудь пирата.
День стоял серый и мрачный. Выл ветер и неустанный монотонный шум прибоя рождал тоску в людских сердцах. Рыбак сидел на отвесной скале и с тоской смотрел вниз на маленькую хрупкую лодку. Она плыла, лавируя среди камней, и вот ее ударило всей своей мощью открытое море, подбросив на волне, словно перышко. Порыв ветра расправил парус, лодка рванулась, покачнулась, выпрямилась и стрелой помчалась вперед. Она уменьшалась и уменьшалась, превращаясь в маленькую точку, затем налетел снежный заряд и скрыл ее от глаз рыбака.
Терлог отдавал себе отчет в исключительной опасности того, что ему предстояло сделать. Но он рос и мужал в борьбе с опасностями. Холод и пронизывающий до костей ветер с мокрым снегом, которые отправили бы в мир иной любого другого на его месте, лишь быстрее гнали кровь в его жилах. Словно волк, сильный и гибкий, он удивлял своей выносливостью даже привычных ко всему викингов. Еще ребенком Терлог доказал свое право на жизнь, выбравшись невредимым из сильнейшей пурги. Его детство и отрочество прошли на побережье. Он плавал как рыба, мог насмерть загнать коня, мчась рядом с ним наперегонки. Теперь, когда интриги родичей вынудили его покинуть клан, он настолько закалился, что цивилизованный человек в это просто не смог бы поверить.
Снегопад прекратился, небо прояснилось, но ветер дул по-прежнему. Терлогу ничего не оставалось, как держаться ближе к берегу, лавируя среди рифов, о которые, казалось, вот-вот разобьется его утлое суденышко. Он неустанно работал веслом, манипулировал парусом и рулем, изредка на ходу подкрепляясь нехитрой пищей, найденной в лодке. Море, когда он подплывал к мысу Малин Хед, успокоилось, ветер утих, и только сильный бриз толкал теперь лодку вперед. Дни и ночи сливались в единое целое — Терлог плыл на восток. Лишь однажды он пристал к берегу, чтобы пополнить запас пресной воды и поспать хоть несколько часов. Сидя за рулем, он вспоминал последние слова рыбака: «Охота тебе рисковать жизнью ради клана, который назначил награду за твою голову». Он пожал плечами. Кровь — не вода. Народ, отвергший его и изгнавший, из-за этого не перестал быть его народом. И чем перед ним провинилась юная Мойра, дочь Мартега. Он хорошо ее знал — они часто играли вместе, когда он был подростком, а она — совсем еще ребенком. Он помнил ее темно-серые глаза, блестящие черные волосы, чистую кожу. Уже тогда, в детстве, она была необыкновенно хороша… И вот теперь ее увозили на север, чтобы превратить в наложницу норвежского пирата. Торфель Красивый… Терлог проклял его именем богов, не знавших знака креста. Перед его глазами всколыхнулась алая мгла, море окрасилось в багровый цвет. Ирландская девушка в лапах разбойника… Резко рванув руль, Терлог направил лодку в открытое море. В его глазах загорелось пламя безумия.
Путь, который он избрал, направляясь в Хелни, был долгим и сложным. Его конечным пунктом был маленький островок — один из целой россыпи похожих друг на друга островков, лежащих между Мулл и Гебридами. Даже современный моряк, вооруженный компасом и картами, немало потрудился бы, разыскивая ее. Терлога проблемы навигации волновали мало — он плыл, руководствуясь инстинктом и опытом. Он знал эти воды как свои пять пальцев — плавал здесь и как пират, и как мститель, и даже, однажды — как пленник, привязанный к носу драккара.
След, которым он шел, был совсем свежим. Дым пожарищ на побережье, дрейфующая по воле волн мелкая домашняя утварь, кусочки полуобуглившегося дерева в воде — все это свидетельствовало о том, что Торфель Красивый не гнушался грабежом рыбацких поселений по дороге. Терлог хмыкнул с мрачным удовлетворением — он догонял пиратов, хотя те гораздо раньше, чем он, вышли в море.
Он был уже где-то на половине пути к своей цели, когда увидел небольшой остров несколько в стороне от своего курса. Он знал его — остров был необитаем, но на нем можно было набрать пресной воды. Терлог направил лодку к острову. Приблизившись к берегу, он увидел две вытянутые на песок лодки: одна неказистая, грубой работы, походила на ту, в которой плыл он сам, хотя была большей по размерам; вторая — длинная и узкая, несомненно принадлежала викингам. Обе лодки были пустыми. Терлог прислушался, ловя настороженным ухом звон оружия и крики сражающихся, но вокруг царила девственная тишина. «Рыбаки с шотландских островов, — думал он. — Пиратская шайка заметила их и погналась следом. Гнались дольше, чем намеревались вначале, впрочем, эти негодяи, почуяв кровь, могут сутками преследовать жертву…»
Терлог подплыл к берегу, бросил за борт камень, служивший рыбаку якорем, и выскочил на песок, держа топор наготове. Впереди маячили несколько подозрительных на вид холмиков. Терлог в несколько прыжков преодолел расстояние, отделявшее его от них и… лицом к лицу столкнулся с тайной.
Перед ним неровным кругом лежали в лужах собственной крови пятнадцать рыжебородых датчан. Все они были мертвы. Внутри этого круга, вперемежку с телами пиратов, лежали трупы людей, принадлежавших к расе, дотоле ему неизвестной. Чужаки были невысокими, с очень смуглой кожей, их остекленевшие глаза казались иссиня-черными, бездонными, они были чернее любых других глаз, в которые приходилось смотреть Терлогу. Вооружены они были неважно: их мертвые, окостеневшие уже руки сжимали выщербленные мечи и кинжалы, тут и там в траве валялись поломанные о кольчуги викингов стрелы, и Терлог с удивлением заметил на многих из них кремневые наконечники.
— Да, тут была отчаянная драка, — пробормотал он. — Не часто такое увидишь. Что же это за люди? На здешних островах я таких не встречал. Семеро… и все? А где те, что помогли им расправиться с пиратами? Хилые на вид, оружие ненадежное, но…
Тут ему в голову пришла иная мысль. Почему эти странные люди не разбежались и не попытались поодиночке уйти от преследователей? Приглядевшись, он нашел ответ на свой вопрос: в самом центре круга из трупов лежала статуя, вырубленная из какого-то черного материала. Высотой всего футов в пять, она настолько напоминала живого человека, что Терлог изумленно выругался. Рядом со статуей лежал труп старика, иссеченный в такой степени, что в нем не осталось ничего человеческого. Одна из окровавленных рук старца обнимала изваяние, вторая еще сжимала кинжал, вбитый по рукоять в грудь датчанина. Терлог осмотрел страшные раны, обезобразившие его тело. «Да, — подумал он, — убить их было нелегко, они сражались до последнего». Он вглядывался в смуглые мертвые лица, застывшие в угрюмом ожесточении, смотрел на мертвые руки, вцепившиеся в бороды врагов.
На одном из чужаков лежал труп коренастого викинга. Ран на его теле заметно не было, но когда Терлог подошел ближе, то увидел, что зубы смуглого мужчины, словно клыки хищника, впились в горло противника.
Терлог наклонился и растащил трупы, высвобождая статую. Рука старца крепко цеплялась за изваяние, и ему пришлось напрячь все свои силы, чтобы разжать мертвые пальцы — казалось, чужак и после смерти обороняет свое сокровище — а Терлог уже не сомневался, что именно за него отдали свои жизни эти невысокие смуглые воины. Они могли рассыпаться по острову, спрятаться от врага поодиночке, но это значило бы для них потерять статую, и они предпочли умереть рядом с нею.
Терлог тряхнул головой. Его давняя ненависть к викингам год от году крепла, становилась все более нетерпимой, горячей, почти маниакальной, доводила его до бешенства. В его диком сердце не было места жалости — увидев лежащих у его ног мертвых датчан, он испытал жестокую радость. Но в этих невзрачных смуглых людях он ощущал некую иную страсть — чувство гораздо более глубокое, чем его ненависть. Более глубокое и уходившее корнями далеко в прошлое. Эти невысокие мужчины показались ему очень старыми — не дряхлыми, ветхими, а именно старыми, скорее даже древними, и не как сами по себе люди, а как представители расы. Даже их мертвые тела выделяли какую-то едва уловимую первобытную ауру. А статуя…
Кельт нагнулся и взялся за статую, пытаясь ее приподнять. Он приготовился к немалому усилию, но, к его удивлению, статуя оказалась почти невесомой. Терлог постучал по изваянию костяшками пальцев, пытаясь определить материал, из которого она была сделана; отзвук был звонким, но это, несомненно был камень, хотя такой, какого до тех пор ему видеть не приходилось. И он знал, что этого камня не сможет найти ни на Британских островах, ни где-нибудь еще в известном ему мире — как и убитые смуглые люди, статуя казалась потрясающе древней. Ее поверхность была гладкой и без щербин, казалось, только вчера ее держали руки скульптора, но так лишь казалось — Терлог хорошо понимал это. Статуя представляла собой изваяние мужчины, очень похожего на смуглых воинов, трупы которых лежали рядом, но Терлог знал, что она — верное подобие человека, умершего много лет назад, хотя неизвестный скульптор, несомненно, видел свою модель живой. И сумел вдохнуть жизнь в свое творение. Широкие грудь и плечи, могучие мышцы рук — в фигуре этого человека явственно чувствовалась физическая сила. Квадратная челюсть, прямой нос, высокий лоб — указывали на отчаянную смелость, несгибаемую волю, могучий интеллект. «Этот человек был, наверное, королем, — думал далказианин. — Или богом. Да, ведь у него на голове нет короны. И все, что на нем есть из одежды — набедренная повязка, изваянная с такой тщательностью, что видна каждая складка и морщинка. Это был бог, — Терлог оглянулся, — они бежали от датчан, но в конце концов погибли, защищая своего бога. Что же это за люди? Откуда они появились? Куда направлялись?»
Он стоял, опираясь на топор, и в его душе рождалось что-то странное. Ему казалось, что перед ним раскрываются бездонные пропасти времени и пространства. Он видел бесконечные людские волны, накатывающиеся и уносящиеся прочь, словно морской прибой. Жизнь была вратами, соединяющими два разных, чуждых друг другу мира. Сколько же людских рас, каждая со своими радостями и горестями, надеждой и отчаянием, любовью и ненавистью, прошло через эти врата по дороге, ведущей из мрака во тьму? Терлог вздохнул.
— Когда-то ты был королем, Черный Человек, — сказал он молчаливому собеседнику. — Или богом. И ты владел миром. Твой народ ушел, мой тоже уходит. Быть может, ты властвовал над Народом Кремня, уничтоженным копьями моих кельтских предков. Да, были у нас светлые денечки, но теперь и мы уходим. А ты, Черный Человек, кем бы ты там ни был — королем, богом или демоном, ты пойдешь со мной. Мне кажется, что ты принесешь удачу, а ведь только на нее придется положиться, если я в конце концов доберусь до Хелни.
Он старательно закрепил статую на носу лодки и вновь направился в открытое море. Небо посерело, посыпался снег — мелкие плотные его кристаллики больно кололи лицо. Свинцовые волны вздымали ледяные глыбы, ревущий ветер соленой пеной заливал открытую лодку, но Терлог не обращал на это внимания. Лодка мчалась вперед, пронизывая снежную пелену, и далказианину казалось, что Черный Человек каким-то образом помогает ей плыть. Вне сомнения, при всей своей опытности и искушенности в морских делах, он погиб бы, если бы нечто неосязаемое, иррациональное не расточало над ним опеку — ему казалось, что чья-то невидимая рука вместе с ним держит руль, машет веслом, ставит парус.
Затем белая пелена застлала весь горизонт, и Терлог поплыл, повинуясь инстинкту или, скорее даже, тихому голосу, доносящемуся откуда-то из подсознания. Его не удивило то, что когда метель прекратилась и из-за туч показался серебряный серп луны, прямо перед носом его лодки оказалась суша, в которой он узнал остров Хелни. Более того, он откуда-то знал, что найдет за небольшим пологим мысом бухту, в которой стоит на якоре драккар Торфеля. На берегу, в ста ярдах выше, стояла его усадьба. Терлог злобно ухмыльнулся. Даже используй он суммарный навигаторский опыт всего современного ему мира, точнее попасть было невозможно — ему попросту повезло… Или это было более чем везение?
Как бы там ни было, лучшего места, чтобы незамеченным пристать к берегу, нельзя было и желать: едва половина мили отделяла его от жилища врага. Кельт взглянул на статую. В нем росла уверенность в том, что все это — дело ее рук, а он, Терлог, лишь орудие в чужой игре. Кем же был этот Черный Человек? Что видели эти темные глаза? Почему так беззаветно сражались за него смуглые воины?
Терлог загнал лодку в небольшой узкий залив, бросил якорь и выскочил на берег. Оглянувшись в последний раз на статую, он направился вверх по склону, стараясь держаться в тени. Выбравшись наверх, он осмотрелся по сторонам. Внизу, едва в полумиле от него, и в самом деле стоял на якоре драккар. Дальше по берегу — усадьба: длинное приземистое строение, сложенное из грубо отесанных бревен. Внутри здания горел очаг, по снегу плясали яркие отблески пламени. В неподвижном морозном воздухе далеко разносились звуки победного пиршества. Терлог стиснул зубы. Пир! Они тешатся вином, пивом и едой, со смехом вспоминая об оставленных за плечами руинах и пожарищах, убитых мужчинах и изнасилованных женщинах. Да, эти проклятые викинги были подлинными властелинами окружавшего их мира — все южные страны дарили их легкой добычей, люди, эти страны населявшие, были не более чем игрушками в их бесцеремонных жадных руках. Жажда крови докучала далказианину словно зубная боль, туманом окутывала мозг, лишала рассудка, но он усилием воли подавлял ее: главное было — спасти девушку. Он внимательно, словно разрабатывая план военной кампании, осмотрелся по сторонам. Сразу же за усадьбой густо росли деревья. Между затокой и длинным домом располагались строения поменьше — это были складские помещения и дома, в которых жили слуги. На берегу пылал огромный костер, возле него пили и горланили песни воины, но их было сравнительно немного. Большинство викингов, надо полагать, пировало в главном зале длинного дома.
Терлог начал осторожно спускаться вниз по заросшему кустарником склону, стараясь не покидать границы тени, падавшей от деревьев. Торфель, наверняка, выставил караульных, попадаться им на глаза было, по меньшей мере, неразумно. О Боги, если бы с ним были сейчас, как когда-то, его воины из Клэр! Не пришлось бы красться между деревьев подобно волку! Он крепче сжал рукоять топора, представив себе эту сцену: атака, рев бегущих воинов, рекою льющаяся кровь, лязг далказианских топоров… Терлог тяжело вздохнул — он изгой и никогда больше не поведет в бой воинов своего клана.
Вдруг он метнулся в сторону, упал в снег и замер, притаившись за невысоким кустом. Следом за ним, тяжело топая и громко сопя, шли какие-то люди. Вскоре он их увидел: два плотных высоких викинга, поблескивая в лунном свете панцирями, тащили что-то, упираясь изо всех сил. Терлог напряг зрение и, к своему изумлению, узнал в их ноше Черного Человека. Он понял, что его лодка обнаружена, но беспокойство, вызванное этим фактом, тут же сменилось удивлением. Викинги были здоровяками со стальными мускулами, но они буквально шатались под тяжестью ноши. Их руки, казалось, оттягивал груз в сотни фунтов, а ведь Терлог на острове поднял Черного Человека, словно перышко. Он чуть не выругался вслух.
— Клади на землю, — сопя от напряжения, сказал один из викингов. — Клянусь Тором, я больше не могу. Надо отдохнуть.
Второй викинг что-то пробурчал в ответ, и они начали опускать статую вниз. И тут у того, второго, соскользнула рука и Черный Человек тяжело рухнул в снег. Первый викинг взвыл от боли.
— Ах ты, дурак безмозглый! Ты же уронил его прямо мне на ногу! Все кости переломаны!
— Он сам вырвался у меня из рук! Он живой, говорю тебе, он живой!
— Ну так сейчас подохнет! — рявкнул первый викинг, выхватил меч и изо всех сил ударил им по статуе. Посыпались искры, и лезвие меча разлетелось на кусочки. Норвежец взвизгнул от боли, когда стальная заноза вонзилась ему в щеку.
— В нем сидит злой дух! — крикнул викинг, отбрасывая в сторону рукоятку меча. — Даже царапины не осталось! Ладно, бери его! Отнесем Торфелю, пусть сам с ним возится.
— Пусть тут валяется, — проворчал его товарищ, вытирая текущую по лицу кровь. — Хлещет, словно из кабана зарезанного. Пойдем, скажем Торфелю, что все лодки стоят на месте. Он же за этим нас посылал на мыс.
— А что насчет лодки, в которой мы нашли этого вот? Может, в ней приплыл шотландский рыбак, которого занесло сюда непогодой? Прячется, небось, сейчас в лесу, словно крыса. Ладно, хватай его за руку. Что бы это ни было, надо показать Торфелю.
Багровея от натуги, они снова подняли статую и медленно поплелись дальше — один, хромая и шипя от боли, второй, роняя в снег кровь, заливавшую ему глаза.
Терлог бесшумно встал и посмотрел им вслед. По его спине пробежали мурашки. Каждый из этих двоих не уступал ему, Терлогу, по комплекции и, судя по всему, силе, но сейчас они чуть ли не волоком, сгибаясь до земли, тащили вдвоем то, что он некоторое время назад нес на руках один. Кельт ошарашенно покрутил головой и пошел следом за ними.
Подобравшись как можно ближе к усадьбе, Терлог выждал момент, когда луна скрылась за тучами, и молнией метнулся к длинному дому. Скользя спиной по бревенчатой стене, он осторожно приблизился к углу здания. Пираты явно не ожидали нападения. Да и откуда им было его ждать? Торфель жил в мире и дружбе с соседями, такими же, как и он, разбойниками, а кто еще решился бы выйти в такую непогоду в открытое море?
Тенью во мраке крался Терлог вдоль стены длинного дома. Заметив боковой вход, он остановился, но тут же отпрянул назад и плотно прижался к стене: за дверью кто-то возился со щеколдой. Секундой позже дверь резко распахнулась — и на пороге показался один из викингов. Закрывая за собой дверь, он повернулся и увидел Терлога. Викинг открыл рот, чтобы крикнуть, но в тот же миг ладонь кельта стальной хваткой сжала ему горло и подавила рвавшийся из него крик. Обороняясь, викинг схватил далказианина одной рукой за запястье, а второй вырвал из-за пояса нож и ударил им нападающего снизу вверх в живот. Но он уже терял сознание — клинок лишь скользнул по кольчуге и упал в снег! Следом за ним мешком осел норвежец, пятерня Терлога сломала ему гортань. Кельт отпустил мертвое тело и снова повернулся к дому.
Выждав несколько секунд, он осторожно заглянул в приоткрытую дверь. В комнате, заваленной пивными бочками, никого не было. Кельт шагнул за порог и тихо затворил за собой дверь. «Надо бы спрятать где-нибудь труп, но когда этим заниматься? — мелькнуло у него в голове. — Если повезет, в этом глубоком снегу никто не найдет его до поры до времени». Он пересек комнату и оказался в следующей: это тоже был склад, но пустой. Проем в стене, завешенный меховым пологом, судя по доносившемуся из-за него пьяному гомону, вел в главный зал. Терлог подошел и заглянул за полог.
Его глазам предстала большая комната, служившая хозяину усадьбы залом для пиршеств, залом совета и жилой комнатой одновременно. Сейчас в ней сидели, развалясь на сколоченных из неструганных досок лавках, или лежали на полу золотобородые викинги. Они пили из рогов и кожаных бурдюков пиво и ели мясо, огромными кусками отрезая его с жарившейся здесь же на открытом огне туши. С дикой внешностью этих людей, с их примитивными завываниями и пьяными криками странным образом контрастировали висевшие на стенах зала предметы — образцы материальной культуры гораздо более высоко развитых цивилизаций, захваченные викингами в набегах. Здесь были великолепные ковры, вытканные нормандскими женщинами, инкрустированное драгоценностями оружие, принадлежавшее когда-то французским и испанским принцам, богатые одеяния из Византии и стран Востока — туда тоже добирались драккары пиратов. Среди этих прекрасных вещей висели также охотничьи трофеи в знак того, что викингам дикие звери не страшны так же, как и люди.
Современный человек с трудом смог бы понять чувства, которые Терлог Дабх О’Брайен питал по отношению к викингам. Он считал их порождением тьмы, оборотнями, гнездившимися на севере с единственной целью: грабить и угнетать мирные южные народы. Они властвовали над миром — могли брать из него все лучшее, карать или миловать его обитателей: все зависело от их мимолетных капризов. Кровь стучала в висках Терлога. Он ненавидел — как может ненавидеть кельт — их барскую невежественность и их гордыню, их силу и их презрительное отношение ко всем иным расам, их угрюмые жестокие глаза, прежде всего эти глаза, с угрозой и издевкой взирающие на мир. Кельты тоже были жестокими, но в их жизни все же находилось место любви, дружбе, иным человеческим чувствам. Сердца викингов вообще лишены были всего этого.
Зрелище, открывшееся глазам Терлога, подействовало на него подобно пощечине. Только одного еще не хватало, чтобы довести его до белого каления. И он это увидел. Во главе стола сидел Торфель Красивый — молодой, пригожий, дерзкий, на его щеках играл хмельной румянец от пива и спеси. Да, он действительно был очень красив, этот юный пират. Телосложением он походил на Терлога, но на этом их сходство заканчивалось. Если кожа Терлога казалась темной даже по сравнению с кожей его смуглых соплеменников, Торфель мог бы похвастать исключительной белизной своего тела. Его волосы, борода и усы сияли чистым золотом, светло-серые глаза лучезарно светились. А рядом с ним… Терлог сжал кулаки так, что пробил ногтями кожу ладоней. Среди этих золотоволосых гигантов и их высоких, атлетически сложенных женщин Мойра О’Брайен казалась пришелицей из иного мира. Тоненькая, почти хрупкая, темноволосая, ее кожа тоже была белой, но с таким нежным розовым оттенком, каким не могли похвастаться даже первые здешние красавицы. Ее полные губы были белыми от страха. Терлог видел, как она задрожала, когда Торфель нагло положил руку на ее плечи. Зал качнулся перед глазами далказианина, все вокруг заволокло багровым туманом. Он с огромным трудом взял себя в руки.
— Освик, брат Торфеля, сидит справа от него, — шепнул он сам себе. — С другой стороны Тостиг; говорят, он одним ударом меча рассекает вола пополам. А там сидят Халфгар, Свен, Освик и сакс Ательстейн — единственный человек в этой волчьей стае. И… черт возьми… это еще что такое? Священник?
Действительно, среди пирующих, бледный и сосредоточенный, молча сидел священник, перебирая пальцами бусины четок. Его полный сочувствия взгляд устремлен был на стройную ирландскую девушку, съежившуюся под тяжеленной ручищей пирата. И тут Терлог увидел еще кое-что. На боковом, меньшем столе, богатое убранство которого указывало на южное происхождение, стоял Черный Человек, покалеченные викинги все-таки затащили его в зал. Терлог присмотрелся к статуе и оторопел, забыв на секунду о происходившем вокруг. Неужели в статуе было всего пять футов? Теперь она казалась гораздо более высокой. Черный Человек возвышался над пирующими, словно бог, размышляющий о каких-то глубоких и таинственных проблемах, недоступных пониманию кишевших у его ног людишек-насекомых. Как и прежде, в разуме вглядывавшегося в Черного Человека Терлога открылись врата, ведущие во внутреннее пространство, и он почувствовал ветер, дующий со звезд. Ждет… он ждет… кого же он ждет? Быть может взгляд его каменных глаз пронзает стены домов, снежную пелену, устремляется за мыс… А оттуда, навстречу ему по темной тихой воде быстро скользят пять длинных узких лодок. Но Терлог ничего не знает ни о лодках, ни о людях, сидящих в них за веслами, — невысоких темноволосых мужчинах с очень смуглой кожей.
— Эй, друзья! — прорезался сквозь пьяный гомон голос Торфеля.
Все замолчали, глядя на него. Юный вождь встал.
— Сегодня ночью, — крикнул он, — я прощаюсь с холостяцкой жизнью!
Вопль одобрения поколебал почерневший от дыма потолок комнаты. Терлог беззвучно выругался в бессильной ярости.
Торфель схватил Мойру и с неуклюжей галантностью посадил на стул.
— Разве она не годится в жены викингу? — воскликнул он. — Стыдлива, правда, чересчур, но это ведь пройдет, не так ли?
— Все ирландцы — трусливые собаки! — завопил спьяну Освик.
— Клонтарф и шрамы на твоей роже тому свидетели, — сказал Ательстейн и дружески хлопнул Освика по плечу так, что тот присел. Зал взорвался хохотом.
— Ты присматривай за ней, Торфель, — крикнул сидевший поодаль юный Джуно. — У ирландских девиц кошачьи когти!
Торфель рассмеялся с уверенностью человека, убежденного в своем превосходстве над другими.
— Пусть только попробует, отучу быстро. Ладно, хватит. Поздно уже. Эй, ты, священник, принимайся за дело!
— Дочь моя, — неуверенно начал священник, поднимаясь с места. — Эти язычники силой привели меня сюда, чтобы я совершил христианский обряд бракосочетания в этом безбожном доме. Хочешь ли ты по доброй воле и без всякого принуждения стать женой этого человека?
— Нет! Нет! О Боже, нет! — с отчаянием крикнула Мойра. На лбу Терлога выступили капельки пота. — О Господи, спаси и сохрани меня, избавь от такой судьбы. Они похитили меня из дому, чуть не убили брата, который хотел меня защитить! Этот человек тащил меня на спине, как мешок, как лишенное души животное!
— Замолчи! — рявкнул Торфель и ударил ее в лицо — легко, но с силой, достаточной, чтобы на нежных губах девушки показалась кровь. — Клянусь Тором, ты начинаешь меня выводить из себя. Я решил жениться и девичьим писком меня не удержишь. Смотри, неблагодарная, я притащил священника только из-за твоих дурацких предрассудков. Мне плевать на них, и если ты не хочешь быть моей женой, станешь наложницей.
— Дочь моя, — дрожащим голосом сказал священник, боясь больше за девушку, чем за себя, — подумай. Этот человек дает тебе больше, чем дали бы многие другие на его месте. Он, по крайней мере, предлагает тебе супружество.
— Это правда, — проворчал Ательстейн. — Соглашайся на брак и пользуйся этим в свое удовольствие. Поверь, немало южанок спят сейчас в супружеских ложах северян.
«Что же делать?» — лихорадочно спрашивал сам себя Терлог, и вопрос этот раздирал ему сердце. Лишь одно приходило на ум: дождаться конца церемонии, прокрасться следом за новобрачными и похитить девушку. Потом… он даже не пытался планировать то, что сделает потом. Сделает все возможное. Он может рассчитывать лишь на себя самого. У человека без клана нет друзей даже среди таких, как он, изгнанников.
Как сообщить Мойре о том, что он рядом? Ей придется пережить всю церемонию, лишившись даже тени надежды на спасение, надежды, которая появилась бы, узнай она о нем. Терлог машинально скользнул взглядом по стоявшему в стороне Черному Человеку. У его ног новое боролось со старым, но кельт даже в эту минуту чувствовал, что для этой статуи и старое и новое одинаково юны.
Слышали ли каменные уши статуи характерный скрежет трущихся о прибрежный песок лодочных носов? А тихий свист ножа, летящего во тьме, хрип, вырывающийся из рассеченного горла? Викинги, пирующие в зале, слышали только самих себя, а те, что сидели у костра, продолжали петь, понятия не имея о том, что на их шеях уже затягивается петля неумолимой смерти.
— Хватит! — крикнул Торфель. — Считай свои бусы, старик, и говори то, что должен! А ты, женщина, становись рядом и внимательно слушай.
Он сдернул девушку со стула и поставил ее рядом с собой. Она вырвала руку. Ее глаза пылали, в ней бурлила горячая кельтская кровь.
— Ах ты, рыжая свинья! — воскликнула она. — Ты думаешь, что принцесса Клэр, в которой течет кровь Бриана Бора, по своей воле ляжет в постель норманна и станет рожать пирату и убийце таких же рыжих, как он сам, сыновей? Нет! Я никогда не стану твоей женой!
— Станешь наложницей, — проревел тот, хватая ее за плечо.
— Не надейся, свинья! — крикнула Мойра, в предчувствии триумфа забыв о страхе. Она выхватила из-за пояса у викинга кинжал и, прежде чем тот успел ее удержать, вонзила его узкое лезвие себе в грудь. Священник вскрикнул, как будто это его груди коснулась сталь, подскочил к девушке и подхватил ее на руки.
— Будь ты проклят, Торфель! Именем всеведущего Бога, будь ты проклят! — закричал он. Его голос звуком рога звенел в зале, когда он нес девушку к стоявшей в углу кровати.
Торфель остолбенел. Сгустившуюся в зале тишину разорвал боевой клич клана О’Брайенов: «Лам Лэйдир Абу!» Атака разъяренного кельта напоминала падение смерча, оставляющего за собой беспорядочно разбросанные тела мертвых и умирающих людей. Переворачивались лавки, вопили женщины, из разбитых бочонков текло пиво. Напор Терлога был ужасен, он рвался к Торфелю, но дорогу к нему преградили два воина с обнаженными мечами — Халфгар и Освик. Викинг с лицом, обезображенным шрамами, пал прежде, чем успел поднять оружие. Кельт отбил щитом выпад Халфгара и молниеносно ударил снова. Острие его топора рассекло кольчугу, ребра и позвоночник викинга, и тот безжизненной грудой мяса свалился к ногам мстителя.
В зале царила суматоха. Мужчины хватались за оружие и со всех сторон неслись туда, где тихо и страшно безумствовала смерть. Терлог Дабх О’Брайен был похож в своей неуемной ярости на раненого тигра. Перепрыгнув через окровавленное тело Халфгара, он бросился к Торфелю, растерянно стоявшему посреди зала с обнаженным мечом в руке, но путь снова оказался прегражденным. Возносились и падали вниз мечи, среди них молнией сверкал топор далказианина. Викинги атаковали его справа и слева, в лоб и со спины. С одной стороны напирал, размахивая двуручным мечом, Освик, со второй надвигался воин с копьем. Терлог уклонился от меча Освика и одновременно нанес двойной удар направо и назад. Брат Торфеля упал с разрубленным коленом, второй викинг погиб на месте: наконечник рукояти топора пробил ему череп. Выпрямляясь, кельт ударил в лицо атакующего спереди противника. Торчащее из щита острие превратило лицо несчастного в кровавое месиво. Секундой позже далказианин, поворачиваясь, чтобы отбить нападение сзади, ощутил нависшую над ним тень смерти. Потеряв равновесие, он упал на стол, но краем глаза успел заметить занесенный для удара тяжелый длинный меч в руках Тостига. Он знал, что на этот раз его не спасет даже та сверхчеловеческая быстрота и ловкость, которые были ему свойственны. И вдруг грозно сверкнувший меч задел за стоявшую на столе статую и разлетелся со звоном на тысячи голубых осколков. Тостиг, ошеломленный, покачнулся — он все еще сжимал в руках ставшую бесполезной рукоять меча, когда Терлог ткнул ему в лицо топором: верхний конец лезвия попал викингу в глаз и пробил мозг.
В тот же миг в зале раздался тихий свист и послышались крики боли. Коренастый викинг с высоко поднятым топором неуклюже передвигал ноги, приближаясь к Терлогу. Кельт мощным ударом снес ему полчерепа и лишь затем заметил, что из горла противника торчит стрела с кремневым наконечником. В воздухе сверкали гудящие, словно пчелы, смертоносные молнии. Терлог рискнул и скосил глаза в сторону главного входа. Через него вовнутрь вливалась орда невысоких смуглых мужчин с горящими на неподвижных лицах глазами. Стреляя из луков во все стороны, практически наобум, они десятками валили наземь викингов длинными стрелами с черным оперением. Кровавая волна сражения прокатилась по залу, ломая лавки, срывая со стен украшения и охотничьи трофеи, заливая пол потоками крови. Смуглых чужаков было меньше, чем викингов, но внезапность нападения и меткие стрелы уравнивали шансы на победу. В рукопашной они оказались не менее грозными, чем их могучие противники. Застигнутые врасплох, отяжелевшие после выпитого пива, лишенные возможности свободно пользоваться оружием, викинги, тем не менее, сражались с дикой удалью, характерной для их расы. Однако первобытная ярость нападавших уравновешивала доблесть оборонявшихся. В глубине зала, там, где бледный, как полотно, священник заслонял собой умиравшую девушку, рубил и колол Черный Терлог, гонимый бешенством, в сравнении с которым ярость одних и доблесть других казались ничтожно мелкими.
И над всем этим горой возвышался Черный Человек. Терлогу, изредка бросавшему на него быстрые взгляды в промежутках между ударами топора, казалось, что он растет вверх и вширь, свысока обозревая поле битвы. Голова статуи касалась уже осмоленных стропил и мрачной тучей смерти нависала над кучкой жалких насекомых, возившихся в кровавой грязи у ее ног. Всецело поглощенный битвой, Терлог все же осознавал, что война — жизненная стихия этого существа, кем бы он там ни был. Это он возбуждал в противниках неистовую ярость и свирепую жестокость. Острый запах свежепролитой крови щекотал ему ноздри, а падавшие наземь светловолосые викинги были жертвами, принесенными на его алтарь.
Буря сражения сотрясала дом. Битва превратилась в бойню: люди скользили по залитому кровью полу, падали и умирали. С плеч слетали головы с оскаленными зубами, крючья копий выдирали из грудных клеток бьющихся еще сердца, мозги выплескивались фонтанами, пачкая лезвия топоров и мечей, кинжалы вспарывали животы, вываливая на пол дымящиеся внутренности, лязг стали терзал слух. Никто не просил пощады, и никто ее никому не давал. Один из викингов, раненный в грудь, обрушился на противника, повалил его и задушил, не обращая внимания на нож, раз за разом вонзавшийся в его тело. Мужчины, женщины и дети дрались до последнего вздоха. Не плач, не мольба о пощаде — хрип бессильной ярости или визг неутоленной ненависти были последними звуками, вырывавшимися из их уст.
Багровые волны смерти одна за другой накатывали на стол, на котором нерушимо, словно утес, возвышался Черный Человек. У его ног умирали викинги и смуглые воины — куда же, в какие бездны ужаса погружался его загадочный взгляд?
Торфель и Свен дрались плечом к плечу. Сакс Ательстейн сражался, опершись спиной на стену, каждый удар его огромного топора валил наземь очередного смуглого противника. Подскочивший к нему Терлог плавным движением уклонился от свистнувшего в воздухе лезвия и послал удар своего быстрого, словно кобра, далказианского топора прежде, чем сакс успел снова поднять свое тяжелое оружие. Ательстейн пошатнулся — острие топора Терлога рассекло панцирь и скользнуло по ребрам. Получив второй удар, он рухнул наземь, с его виска струей текла кровь.
Теперь только Свен преграждал Терлогу путь к Торфелю. Кельт пантерой метнулся к обороняющимся бойцам, но его опередили. Вождь чужаков поднырнул под меч Свена и ударом снизу вверх вбил лезвие своего меча в его живот. Терлог и Торфель наконец оказались лицом к лицу друг с другом. Вожак викингов не был трусом, ему доставляла наслаждение кровавая сеча. Весело рассмеявшись, он нанес первый удар. Лицо кельта застыло в гримасе яростной злобы, она перекосила его губы, превратила глаза в две голубые молнии.
При первом же ударе меч Торфеля, напоровшись на топор кельта, разлетелся на куски. Викинг тигриным прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от кельта, и взмахнул рукой, пытаясь обломком оружия поразить противника в лицо. Тот дико захохотал, когда почувствовал, что острый клинок вспарывает ему щеку, и нанес удар слева. Викинг рухнул наземь, затем тяжело поднялся на колени, наощупь отыскивая кинжал за поясом. Его глаза заволоклись мглой.
— Кончай! И будь ты проклят! — прохрипел он.
— Куда же делась твоя гордыня, и где осталось твое мужество? — спросил он. — Ты, который силой хотел овладеть ирландской принцессой… ты…
Ненависть вспыхнула в нем с прежней силой. Он взревел, словно раненый ягуар, острие его топора описало широкую дугу и вонзилось в плечо Торфеля, рассекая его тело на две части. Вторым ударом Терлог отрубил викингу голову. С этим ужасным трофеем в руке кельт подошел к кровати, на которой покоилась Мойра О’Брайен. Священник осторожно поднял ей голову и поднес чашу с вином к бескровным устам. Ее затуманившиеся серые глаза безучастно смотрели на Терлога. Вдруг далказианину показалось, что Мойра узнала его и попыталась улыбнуться.
— Мойра, услада моего сердца, — сказал он скорбно, — ты умираешь в чужом краю. Птицы с холмов Куллейна будут плакать по тебе, вереск напрасно будет ждать прикосновения твоих нежных ступней. Но ты не будешь забыта. За тебя прольется кровь под топорами, за тебя пойдут на дно корабли и кострами вспыхнут огромные города за толстыми стенами. А чтобы твой дух не уходил неуспокоенным, я дарю тебе это в залог будущей мести, — протянул он к ней руку с окровавленной головой викинга.
— Во имя Господа, сын мой! — охрипшим от ужаса голосом сказал священник. — Ты вершишь свои страшные дела пред ликом… Посмотри, она уже не дышит. Смилуйся, Господи, над ее душой, ведь она, хоть и посягнула на свою жизнь, ушла, как и жила, чистой и невинной.
Терлог склонил голову и оперся углом лезвия топора на пол. Пламя бешенства, бушевавшее в нем, угасло, оставив глубокую печаль и ощущение ненужности всего происходящего. В зале воцарилась тишина. Не слышно было стонов раненых — ножи смуглых воинов поработали на славу, те же из чужаков, что получили ранения, по-прежнему упорно молчали. Оглянувшись, далказианин увидел, что все они, оставшиеся в живых, столпились у ног Черного Человека и замерли, вглядываясь в него немигающими глазами.
Священник читал молитву над мертвым телом девушки. Заднюю стену дома лизал огонь, но никто не обращал на это внимания. Вдруг из груды трупов поднялась, неуверенно пошатываясь, гигантская фигура Ательстейна, избежавшего каким-то чудом ножа чужаков. Он привалился к стене и ошарашенно огляделся по сторонам. Из ран на груди и виске, там, где ирландский топор скользнул по черепу, текла кровь.
Терлог подошел к нему.
— Во мне нет ненависти к тебе, сакс, — тихо сказал он. — Но кровь требует мести. Ты умрешь, Ательстейн.
Сакс молча смотрел на него. Его большие серые глаза были серьезными, но страха в них не было. Он тоже был варваром, язычником, в гораздо большей степени, чем христианином, и знал неумолимые законы кровной мести. Терлог замахнулся топором, но священник бросился к нему, протягивая худые руки.
— Прекрати! Во имя Господа нашего, я запрещаю тебе делать это! О Боже, неужели мало крови уже пролилось в эту страшную ночь! Оставь его или ты будешь проклят вовеки, его жизнь теперь в руках всемилостивейшего Бога.
Терлог опустил топор.
— Он твой. Не потому, что я испугался твоих заклинаний и не ради твоего Бога, а из-за того, что ты вел себя, как должно, и сделал все, что мог, для Мойры.
Он повернулся, почувствовав, что кто-то дотронулся до его плеча. Вождь чужаков смотрел на него своими широко раскрытыми немигающими глазами.
— Кто ты? — спросил равнодушно кельт. Ответ мало его интересовал, он чувствовал только безмерную усталость.
— Я Брогар, вождь пиктов, о друг Черного Человека.
— Почему ты так меня называешь?
— Он плыл на носу твоей лодки и вел тебя сквозь дождь и снег. Он спас тебе жизнь, сломав меч викинга.
Терлог посмотрел на статую. Только ли случайностью объясняется то, что произошло с мечом Тостига?
— Кто же он такой? — спросил кельт.
— Он — единственное божество, которое у нас осталось, — с печалью в голосе сказал Брогар. — Это статуя нашего великого короля Брана Мак Морна. Много лет назад он объединил разрозненные племена пиктов в могучий народ, преградивший путь римским легионам. С тех пор прошли века. Еще при жизни великого Брана его первый советник, могущественный маг Гонар изваял эту статую. Когда король погиб, его дух вселился в нее. Сейчас Черный Человек — наш Бог. Да, мы владели когда-то этой землей: до того, как на ней появились кельты, бритты и римляне, все эти острова были нашими. Мы обрабатывали землю орудиями из камня, одевались в шкуры диких зверей, но были счастливы. Затем пришли кельты и оттеснили нас на север. Но мы еще были сильны. Рим сломал сопротивление бриттов и обрушился на нас. Вот тогда-то и появился среди нас Бран Мак Морн — потомок Брула Копейщика, соратника и друга Кулла, властвовавшего над Валузией за много тысяч лет до того, как Атлантида погрузилась в кипящие воды. Бран стал королем Каледонии. Он разбил наголову железные легионы Рима, и им пришлось искать спасения за Стеной. Но Бран пал в жестоком сражении, и это погубило наш народ. Его единство было подточено межплеменной рознью, и когда шотландец Кеннет Мак Альпин разгромил королевство Гэллоуэй, остатки пиктской империи растаяли, как снег на склонах гор. Теперь мы живем, словно волки, на заброшенных островках, прячемся в горах и среди туманных холмов. Наш народ гибнет. Мы уходим. Но Черный Человек жив — дух великого короля Брана Мак Морна вечно будет жить в этой статуе.
Терлог безразлично, словно во сне, смотрел за тем, как пикт, очень похожий на того, в мертвых объятиях которого он впервые увидел Черного Человека, осторожно снимал статую со стола. Руки старца походили на сухие ветки дерева, сухая, словно у мумии, кожа плотно обтягивала череп, ноги тряслись, но он легко поднял изваяние. Терлог вспомнил, с каким трудом тащили статую здоровяки-викинги.
— Только друг может без вреда для себя прикоснуться к Черному Человеку, — тихо сказал Брогар, словно читая в мыслях кельта. — Мы знали, что ты наш друг, потому что Он плыл в твоей лодке и ничего плохого тебе не сделал.
— А вы откуда об этом знаете?
— Этот старец, — показал Брогар на седобородого пикта, — верховный жрец Черного Человека. Дух Брана Мак Морна посещает его во сне. Младший жрец и его люди украли статую и отправились в лодке в открытое море. Верховный жрец легко отыскал их. Более того, его душа, покинув погруженное в сон тело, соединилась с душой великого Мак Морна, и он увидел гнавшихся за лодкой викингов, стычку и резню на Острове Мечей. Он увидел и тебя, когда ты нашел Черного Человека, и понял, что король рад встрече с тобой. Да сгинут враги Мак Морна! Но друзьям его пусть сопутствует удача во всем.
Терлог почувствовал на лице тепло от разгоравшегося пламени. Мерцающие отблески пробегали по телу покачивавшегося в руках жрецов Черного Человека, казалось, что оно оживает. Неужели и в самом деле этот холодный камень несет в себе душу давно умершего человека? Бран Мак Морн беззаветно любил свой народ и люто ненавидел его врагов. Можно ли такую любовь и такую ненависть вдохнуть в камень, чтобы она пережила века?
Терлог взял на руки маленькое тело девушки и вынес его из охваченного пламенем здания. В заливе стояли на якоре пять длинных открытых лодок. Среди догорающих головешек костра лежали окровавленные трупы викингов.
— Как вы сумели подкрасться к ним незамеченными? — спросил Терлог. — И откуда приплыли в таких лодках?
— Для того, кто живет украдкой, это несложно, — ответил пикт. — К тому же они были пьяны. Мы приплыли за Черным Человеком с Острова Алтаря — он лежит там, у берегов Шотландии. Это оттуда Грок выкрал статую.
Терлог не знал острова с таким названием, но с уважением подумал об отваге людей, которые в таких утлых суденышках осмелились выйти в открытое море. Он вспомнил о своей лодке и попросил Брокара послать за ней своих людей. Ожидая пока они ее пригонят, он наблюдал за священником, перевязывавшим раненых пиктов. Те стоически принимали его помощь, не отзываясь ни стоном, ни жестом. Рыбацкая лодка, гонимая ветром, показалась из-за мыса точно в тот момент, когда первые лучи утренней зари упали на воду. Пикты рассаживались по своим лодкам, убитых и раненых они забирали с собой. Терлог шагнул в свою лодку и осторожно положил в нее свою печальную ношу.
— Пусть упокоится в своей земле, — сказал он хмуро. — Не хочу оставлять ее на этом чужом холодном острове. А ты, Брогар, куда направишься?
— Мы отвезем Черного Человека на его остров, к его алтарю, — ответил пикт. — Он благодарит тебя нашими устами. Теперь нас связывают узы крови и мы, быть может, снова придем тебе на помощь, если потребуется, как и Бран Мак Морн, великий король пиктов, придет к своему народу, когда настанет день.
— А ты, святой отец, ты поплывешь со мной?
Священник покачал головой и показал на Ательстейна. Раненый сакс лежал на разостланных на снегу шкурах.
— Я останусь здесь, чтобы приглядывать за ним.
Терлог осмотрелся по сторонам. Стены длинного дома рухнули, превратившись в кучу пылающих бревен. Люди Брогара подожгли также склады и драккар. Дым пожара застилал небо.
— Ты замерзнешь здесь или умрешь с голоду. Плыви лучше со мной.
— Я сумею добыть пропитание для нас обоих. Не тревожься обо мне, сын мой.
— Он язычник и пират.
— Это неважно. Он человек — творение Бога. Я не могу бросить его здесь на верную смерть.
— Что ж, пусть будет по-твоему.
Терлог стал готовиться к отплытию. Лодки пиктов уже огибали мыс и он отчетливо слышал скрип их уключин. Пикты не оглядывались, сосредоточенно работая веслами. Далказианин посмотрел на коченеющие трупы, лежащие на берегу, на груду головешек, возвышавшуюся на том месте, где была усадьба, на тлеющие останки драккара. В утреннем свете бледный и худой священник казался существом не от мира сего, святым, как их рисуют в манускриптах. На его изрезанном морщинами лице отражалась печаль, выражавшая нечто большее, чем просто человеческое чувство.
— Смотри! — крикнул он вдруг, показывая на море. — Океан весь в крови. Видишь, она плывет под солнце. О воин, кровь, пролитая тобой в гневе, даже океан окрасила в багровый цвет. Сможешь ли ты пройти через это?
— Я приплыл сюда сквозь снег и дождь, — недоуменно сказал Терлог. — Как добрался сюда, так доберусь и обратно.
Священник покачал головой.
— Не об этом речь. Твои руки по локоть в крови, ты бредешь по колено в алой кровавой воде, но твоя ли вина в этом? О Господи, когда же кончится это кровопролитие?
Легкий бриз шевельнул парусом лодки. Терлог Дабх О’Брайен плыл на запад, словно призрак, преследуемый восходящим солнцем. Священник смотрел ему вслед, приложив руку к усталому лбу, до тех пор, пока лодка не превратилась в маленькую точку на голубом полотне океана.