Том 2. Повести. Рассказы. Драмы

Пария

Действующие лица:

Господин X — археолог.

Господин Y — приезжий из Америки.

Люди среднего возраста.

Декорация.

Простая комната деревенского дома. В задней стене окно и стеклянная дверь наружу с видом на окрестности. Посреди комнаты большой обеденный стол. Одна сторона его завалена книгами, письменными принадлежностями и различными древностями. На другой стороне стола стоит микроскоп, ящики для накалывания насекомых и банки со спиртом. С левой стороны книжный шкаф. Остальная мебель напоминает обстановку зажиточного крестьянина.

Господин Y входит без сюртука и жилета в крахмаленой сорочке. Через плечо у него ботанизирка, в руках сетка для ловли насекомых. Он прямо — подходит к книжному шкафу, берет с полки книгу и читает стоя. Слышно, как в деревенской церкви звонят к обедне. Ландшафт за окном и сама комната ярко освещены солнцем. По временам со двора доносится кудахтанье кур.

Господин X входит. Также в крахмаленой сорочке и без жилета.

Господин Y вздрагивает, поспешно ставит книгу вверх ногами на полку и делает вид, будто ищет в шкафу другую книгу.

Господин X. Как душно сегодня! Наверно будет гроза.

Господин Y. Почему ты так думаешь?

Господин X. Послушай, как глухо звучит колокольный звон. Потом, сегодня с утра мухи кусаются и куры кудахтают. Я собирался идти половить рыбу, но не мог откопать ни одного червя. Скажи пожалуйста, ты не чувствуешь сегодня какой-то особенной нервности?

Господин Y задумчиво. Я? Да… Конечно…

Господин X. Впрочем, у тебя всегда такой вид, будто ты ждешь, что над тобой вот-вот разразится гроза.

Господин Y тревожно. В самом деле?

Господин X. Да оно и понятно. Завтра ты уезжаешь, и вполне естественно, что сегодня тебя уже забирает дорожная лихорадка. Что новенького на свете? — Ах, почта уже пришла! Берет со стола пачку писем. Ты знаешь, когда я распечатываю письмо, у меня всегда делается ужасное сердцебиение. — Все долги, долги… Были ли у тебя когда-нибудь долги?

Господин Y задумчиво. Н-нет!

Господин X. В таком случае ты не можешь понять, что чувствует человек, получая неоплаченный счет. Читает одно из писем. Хозяин требует денег за квартиру, жена в отчаянии. Что делать? А рядом с этим я завален золотом. Открывает стоящий на столе кованый ларь. Оба садятся за стол. Смотри. Здесь у меня на шесть тысяч крон золота. Всё это я раскопал только за две недели. Если я продам только это запястье, то у меня сразу будут в кармане те триста пятьдесят крон, которые мне теперь нужны до зареза. А если я продам всё это, то я могу обеспечить себе блестящую карьеру. Я бы сейчас же заказал рисунки к своей работе, немедленно приступил бы к её печатанию, а потом уехал бы путешествовать. Как ты думаешь, почему я этого не делаю?

Господин Y. Ты боишься, что об этом узнают?

Господин X. Может быть, и это меня удерживает. Но неужели же ты думаешь, что интеллигентный человек, как я, не сумеет обставить этого дела так, что ни одна душа не догадается? Свидетелей преступления у меня быть не может. Хожу я туда совсем один и роюсь в курганах. Что же тут удивительного, если при таких обстоятельствах кое-что и попадет в мой карман?

Господин Y. Всё это так, но на сбыте очень легко попасться.

Господин X. Разумеется, я бы сначала всё сплавил, а потом стал бы сам чеканить дукаты, только, конечно, настоящие…

Господин Y. Ну, конечно.

Господин X. Само собой разумеется. Потому что, если бы я, в самом деле, захотел выделывать фальшивую монету, то для этого не стоило бы выкапывать золото из курганов. Не правда ли? Пауза. Любопытнее всего, что если бы кто-нибудь другой, будучи на моем месте, решился на то, на что у меня не хватает смелости, я бы первый стал его защищать и говорить в его оправдание. Но если бы я сам это сделал, я бы считал себя виновным. Если бы мне надо было защищать этого вора, я бы мог сказать блестящую оправдательную речь, я бы доказал, что это золото представляло из себя res nullius, т. е. что оно юридически никому не принадлежало, потому что оно попало в землю еще в те блаженные времена, когда люди не имели понятия о праве собственности, а в настоящее время оно принадлежит тому, кто его нашел, так как владелец земли на него никаких прав предъявлять не может. Покупая землю, владелец не покупал таящихся в ней богатств… Словом, я очень многое мог бы сказать в его оправдание.

Господин Y. Да. И тебе было бы еще легче найти ему оправдание, если бы, гм… как бы это лучше сказать, вор действовал не под влиянием нужды и голода, а, скажем, как коллекционер, как человек науки или как честолюбец, стремящийся во что бы то ни стало сделать открытие.

Господин X. Ты, значит, думаешь, что я считал бы его виноватым, если бы он украл потому, что ему нечего есть? И я тебе скажу: да, я его не мог бы оправдать, потому что это единственный случай, когда и закон не оправдывает. Кража из нужды называется просто воровством.

Господин Y. И ты тоже не мог бы оправдать такого поступка?

Господин X. Гм!.. Разумеется, не мог бы, потому что этого не прощает и закон. Зато я должен сознаться, что не решился бы возбуждать дела против коллекционера, за то, что он взял на чужой земле и присвоил себе предметы древности, которых до сих пор еще не было в его коллекции.

Господин Y. Таким образом зависть и честолюбие могут извинить то, чего не извиняют нужда и голод. Так что ли?

Господин X. Да. Хотя, по-настоящему, нужда самая сильная и даже единственная извиняющая причина, она не может служить оправданием воровства. К сожалению, это так. И я тут так же бессилен что-либо изменить, как побороть свое органическое отвращение к воровству.

Господин Y. Ты, стало быть, органически не можешь украсть и на этом основании, вероятно, считаешь себя очень добродетельным.

Господин X. Нет. Я просто не могу заставить себя украсть, точно так же, как другие не могут побороть в себе желания совершить кражу. Поэтому тут нет никакой добродетели. Вся разница в том, что я не могу это сделать, а он не может этого не сделать. Ты, я думаю, понимаешь, что у меня нет недостатка в желании обладать этим золотом. Но если ты меня спросишь, почему я его не возьму себе, то я тебе отвечу: не могу! Я не могу! Следовательно, это слабость, а слабость не может быть добродетелью. Так-то! Запирает ларец.

На небо набежали тучи. Ландшафт за окном постепенно темнеет. В комнате тоже становится не так светло. Освещение такое, как бывает перед началом грозы.

Господин X. Как душно! Я уверен, что будет гроза!

Господин Y встает и закрывает окно и дверь.

Господин X. Разве ты боишься грозы?

Господин Y. Вообще надо быть всегда осторожным.

Опять садятся за стол.

Господин X. А все-таки ты курьезный субъект! Две недели тому назад ты свалился сюда, как снег на голову, представился мне, как американец, переселившийся сюда из Швеции и собирающий теперь насекомых для какого-то маленького музея…

Господин Y. Пожалуйста, оставим этот разговор!..

Господин X. Вот-вот! Ты всегда повторяешь ту же фразу каждый раз, как мне надоест говорить всё только о себе и я вздумаю поинтересоваться тем, что касается тебя. Может быть, ты и завоевал так скоро мою симпатию тем, что давал мне возможность без конца говорить о себе. Мы ведь сразу почувствовали себя старыми знакомыми. У тебя не было в характере ни острых углов, на которые я мог бы напороться, ни колючих иголок, о которые я мог бы уколоться. Во всём твоем существе было что-то мягкое, ты обнаружил столько чуткости и деликатности, что я сразу признал в тебе очень благовоспитанного человека. Ты оказался великолепным сожителем, ты не шумел, когда возвращался поздно вечером домой, ты не поднимал суеты по утрам, когда вставал раньше меня, ты не обращал внимания на мелочи, ты всегда уступал мне там, где я не желал уступать, словом, ты был олицетворением обходительности. И, тем не менее, мне иногда кажется, что ты был слишком уступчив, слишком скромен и чересчур тих, так что я даже не раз задавал себе вопрос, насколько всё это искренно. В самом деле, ты так осторожен и боязлив, что мне иногда кажется, что в тебе есть что-то двойственное, что ты не тот человек, за которого ты себя выдаешь. И знаешь ли, что, когда я вот так сижу перед тобой и рассматриваю в зеркало твою спину, то мне кажется, что передо мной два разных человека.

Господин Y оборачивается и смотрит на себя в зеркало.

Господин X. Чудак! Разве ты можешь увидать в зеркале свою собственную спину? Нет, в самом деле, если смотреть на тебя спереди, то ты похож на добродушного честного малого, который с открытой грудью идет навстречу своей судьбе, а со спины… ты меня прости заранее, со спины ты похож на человека, которому взвалили на плечи непомерную тяжесть. Ты будто съеживаешься и извиваешься, как человек, который хочет избежать удара палки. И вот теперь я смотрю, как у тебя на спине скрещиваются твои красные помочи, и мне кажется, что это клеймо, ну, скажем, фабричное клеймо, наложенное на тюк с товаром…

Господин Y. Я, кажется, сейчас задохнусь, если гроза не разрядит атмосферы. Встает.

Господин X. Постой! Потерпи немного! Гроза сейчас должна разразиться… Да! А потом твой затылок! Мне иногда кажется, что у тебя там второе лицо, только совсем непохожее на твое настоящее. Твой череп удивительно узок, особенно на уровне ушей. Я уже давно спрашиваю себя, какой ты расы. Молния. Как будто ударило молнией в дом ленсмана…

Господин Y с беспокойством. Ленсмана?

Господин X. Ну да, мне так сейчас показалось. Не беспокойся, с нами от этой грозы ничего не случится. Завтра ты уезжаешь. — Садись лучше, и давай поговорим. Удивительно! Мы с тобой так сошлись за это время, но ты, по-видимому, принадлежишь к числу тех людей, лица которых я никак не могу припомнить, когда их со мною нет. Когда ты уходишь гулять один, я о тебе вспоминаю, но, когда я стараюсь вспомнить твое лицо, мне представляется другой мой знакомый. Правда, ты очень мало на него похож, а все-таки между вами есть что-то общее.

Господин Y. Кто он?

Господин Я не хочу сейчас называть его имени. Когда-то я много лет подряд обедал в одном и том же ресторане и там я почти ежедневно встречал маленького блондина с выпуклыми глазами. Он обладал удивительной способностью пролезать вперед в самой тесной толпе, и при этом он сам никого не толкал, и его никто не теснил. Стоя у двери, он мог Бог знает на каком расстоянии достать себе с блюда кусок хлеба. На людях он был всегда необыкновенно весел, а когда он встречал знакомого, то смеялся, целовался и ласкался к нему так, что можно было подумать, что он уже годами не видал человеческого лица. Если ему наступали на ногу, он виновато смеялся с таким видом, будто просил прощения за то, что попался вам на дороге. В течении двух лет мы встречались с ним ежедневно, и я забавлялся тем, что старался угадать, кто он и чем он занимается. Я никого об этом не спрашивал, это бы сразу испортило мне мое удовольствие отгадывать. Этот человек обладал той же особенностью, что и ты. Никак нельзя было определить, кто он. Я его принимал то за учителя в отставке, то за унтер-офицера в штатском, то за фармацевта, то за писца, то даже за агента сыскной полиции. Но всегда мне казалось, что он весь состоит из двух совершенно разных половин, потому что спереди он казался совсем другим человеком, чем сзади. Однажды я случайно прочел в газете о крупном подлоге, совершенном известным видным чиновником. Потом я узнал, что мой загадочный блондин оказался соучастником этого подлога. По наведенным справкам этот господин держал раньше библиотеку для чтения, а потом стал доставлять полицейскую хронику в одну большую газету. Я никак не мог понять, какая может быть связь между подлогом, полицейской хроникой и той странной двойственностью, которая поражала меня в этом человеке. Я и до сих пор не решил этого вопроса. Потом я как-то справлялся у приятеля о том, понес ли этот господин наказание или нет, но тогда мне не удалось узнать ничего положительного, мой приятель и сам не знал об этом ничего достоверного.

Пауза.

Господин Y. А на самом деле он понес наказание?

Господин X. Нет.

Пауза.

Господин Y. Ты вероятно ставишь это в связь с его странным влечением к полиции и с его боязнью ссориться с людьми?

Господин X. Конечно!

Господин Y. Ты с ним познакомился потом?

Господин. X. Нет. Я не захотел.

Пауза.

Господин Y. А если бы он отбыл свое наказание, ты бы с ним познакомился?

Господин X. Да. Даже охотно.

Господин Y встает и начинает ходить по комнате.

Господин X. Сиди смирно! Неужели же ты не можешь смирно посидеть?

Господин Y. Откуда у тебя такие взгляды на человеческие дела? Скажи пожалуйста, ты себя считаешь христианином?

Господин X. Нет. Ты, кажется, сам это видишь.

Господин Y смотрит вопросительно.

Господин X. Видишь ли, Христос требовал всепрощения, а я проповедую наказание, как необходимое условие для восстановления равновесия, или называй это как хочешь. И ты, как сидевший в тюрьме, должен понимать это лучше, чем другие.

Господин Y останавливается и некоторое время стоит неподвижно, глядя с ненавистью на господина X. Потом с изумлением спрашивает. Откуда ты это знаешь?

Господин X. Я это вижу.

Господин Y. Каким образом? Каким образом ты можешь это видеть?

Господин X. Этому я научился. Ты знаешь, что это тоже своего рода искусство. А теперь довольно! Бросим этот разговор!

Смотрит на часы, достает лист бумаги, берет перо и протягивает его господину Y.

Пора мне подумать о своих денежных делах. Будь добр, засвидетельствуй вот здесь на этом чеке мою подпись. Я завтра, поеду тебя провожать в Мальмё и заеду в банк.

Господин Y. Я не собираюсь ехать через Мальмё!

Господин X. Разве?

Господин Y. Нет, нет, не поеду…

Господин X. Во всяком случае, это не может тебе помешать засвидетельствовать мою подпись.

Господин Y. Н-нет! Я никогда не подписываю ни под чем своего имени…

Господин X. Вот как? Странно. Ты уже пятый раз под разными предлогами отказываешься написать свое имя. Первый раз, помнишь, это произошло из-за почтовой расписки. С тех пор я стал за тобой наблюдать. И теперь я окончательно убедился в том, что ты положительно боишься взять в руки перо. С тех пор как ты здесь, ты не написал ни одного письма; нет, впрочем, ты послал куда-то открытку, да и тут ты писал не чернилами, а карандашом. Теперь ты понимаешь, почему я догадался о твоем преступлении? — Постой, это еще не всё! Ты еще ни разу не был в Мальмё и тем не менее ты вот уже седьмой, раз заявляешь мне о том, что туда не поедешь. Вместе с тем я решительно утверждаю, что ты нарочно приехал из Америки, именно чтобы видеть Мальмё. Я знаю, что ты каждое утро ходишь за полмили на юг к Мюльбергу только потому, что оттуда видны крыши Мальмё! Сейчас ты стоишь у окна и смотришь в третье левое стекло, считая снизу. А я знаю, что оттуда видны дымовые трубы и шпиц окружной тюрьмы. Теперь ты понимаешь, что я вовсе не так проницателен, как ты думаешь, а что ты просто глуп.

Господин Y. Ты теперь презираешь меня?

Господин X. Нет!

Господин Y. Нет, я знаю, ты должен меня презирать!..

Господин X. Да нет же! Вот тебе моя рука!

Господин Y порывисто целует протянутую руку.

Господин X, вырывая у него свою руку. Что это еще за собачьи манеры!

Господин Y. Простите меня… Вы первый человек, знающий о моем преступлении и всё же подавший мне руку…

Господин X. И поэтому ты уже не решаешься говорить мне ты! — Меня поражает, что ты, искупив свою вину наказанием, всё же не чувствуешь себя восстановленным в правах. Ты как будто ставишь себя много ниже других людей. расскажи мне, как это с тобой случилось.

Господин Y. Хорошо. Но я боюсь, что ты не поверишь тому, что я буду рассказывать. Когда я тебе расскажу, ты увидишь, что я не настоящий преступник; ты поймешь, что иногда человек может совершить преступление, так сказать, просто по ошибке. Ежится. Такие случаи приходят внезапно и неизвестно почему, и против них и воля и характер оказываются бессильными. Можно открыть дверь? Гроза, кажется, уже прошла.

Господин X. Пожалуйста!

Господин Y открывает дверь, потом опять садится к столу и рассказывает. Голос его звучит как-то напыщенно, театрально и фальшиво. Видишь ли, я был студентом в Лунде. Однажды мне нужны были деньги. Особенных долгов у меня в то время не было, а у моего отца было небольшое состояние. Я хотел переучесть вексель и послал его для подписи к поручителю, но получил его обратно с отказом в поручительстве. Первую минуту я был ошеломлен; для меня это было очень неприятной неожиданностью, даже более чем: неприятной. На столе передо мной. лежал клочок бумаги, а рядом с ним письмо от поручителя. Сначала я машинально еще несколько раз пробежал глазами роковые строки, в которых заключался мой приговор. Правда, это еще не был смертный приговор, но я тебе сказал, что для меня всё это было более, чем неприятно. Потом взгляд мой упал на подпись под этим письмом, и я невольно подумал, что будь эта подпись не здесь, а на моем векселе, я был бы спасен. Это была удивительно четкая и красивая подпись. Ты сам, наверно, знаешь по опыту, что иногда сидишь, задумавшись, за письменным столом, а рука тем временем исписывает машинально листок промокательной бумаги одним каким-нибудь словом. Я держал перо, берет перо в руку, вот так, и бессознательно копировал подпись. Я не стану утверждать, что тут было что-то мистическое, что это было какое-то внушение, я в это не верю. Но в этом было что-то бессознательное и механическое. Я сидел, задумавшись, и бесчисленное количество раз с величайшей точностью скопировал эту красивую подпись. В это время у меня даже и не явилось мысли извлечь из этого какую-нибудь пользу. В эту минуту у меня не было никакого намерения. Когда я исписал всю бумажку, я уже мог мастерски нарисовать эту подпись. Бросает перо. Потом я всё это забыл. Ночью я спал тяжелым и крепким сном. Проснувшись утром, я никак не мог припомнить того, что видел во сне, но у меня было такое чувство, что мне что-то приснилось. Потом в моем сознании приотворилась какая-то дверь, и мне представился сразу письменный стол и лежащий на нём вексель. Всё это мелькнуло передо мной как воспоминание. Когда я встал с постели, меня неудержимо влекло к письменному столу, будто бы я уже давно после зрелого и всестороннего обсуждения бесповоротно решил поставить эту подпись на своем векселе. В эту минуту я не думал о последствиях моего поступка, у меня даже не было ни одной минуты сомнения, — я поступал так, будто собирался исполнить свой священный долг… и я подписал! Вскакивает. Что это было? Было ли это чье-нибудь внушение или, как говорят, гипноз? Но кто мог мне это внушить? Я спал в комнате один! Может быть, тут действовало мое нецивилизованное и грубое я, этот дикарь, не признающий никаких условностей. Обыкновенно он спал во мне, но тут ему удалось вырваться наружу и проявить свою дикую волю, которая не считается с последствиями совершаемых поступков? Что это было? Как ты думаешь?

Господин X. Откровенно говоря, твой рассказ меня не совсем удовлетворяет. В нём есть какие-то пробелы, но это, вероятно, оттого, что ты уже успел забыть многие подробности. А о каких-то странных явлениях, в роде гипноза, при совершении преступлений я что-то читал… гм… дай мне вспомнить… Впрочем, это безразлично! Ты понес уже должное наказание, и у тебя хватило мужества сознаться в своей ошибке. А теперь поговорим лучше о чем-нибудь другом.

Господин Y. Нет, давай еще поговорим об этом. Давай говорить об этом до тех пор, пока у меня не будет полного сознания моей невинности.

Господин X. Разве у тебя нет этого сознания?

Господин Y. Нет.

Господин X. Это меня беспокоит! Это меня ужасно беспокоит! Разве ты не знаешь, что у каждого человека есть что-нибудь темное на душе? В детстве мы все наверно не раз и крали и лгали! Ты с этим согласен? Так вот, многие люди остаются всю свою жизнь детьми и поэтому не могут побороть в себе противозаконные желания. Всё только зависит от случайности. Подвернется такой случай, и человек становится преступником! Я не могу совершенно понять, почему у тебя нет сознания твоей невинности! Закон считает ребенка невменяемым, если он совершит преступление. По-моему на преступника следовало бы смотреть тоже с этой точки зрения. Должен тебе сказать… впрочем, всё равно, впоследствии я, может быть, об этом и пожалею… Пауза. Я убил человека, и, как это ни странно, у меня никогда не было угрызений совести.

Господин Y удивленно. Ты… убил?

Господин X. Да. Может быть, ты считаешь для себя невозможным подавать руку убийце?

Господин Y. Как тебе не стыдно так говорить?

Господин X. Имей в виду, что я не отбыл наказания.

Господин Y сконфуженно. Тем лучше для тебя. расскажи, как ты избежал суда?

Господин X. На меня никто не доносил. Против меня не было никаких улик, никаких свидетелей. Дело было так. Мой приятель пригласил меня охотиться на Рождество в свое имение около Упсалы. Навстречу мне выслали лошадей и старого кучера, который преспокойно спал на козлах, попадал во все ухабы и опрокидывал экипаж во все канавы по дороге. Я не хочу сваливать вину на опасность, которой я подвергался благодаря этому старику. В порыве раздражения я дал ему хорошего подзатыльника. Я хотел его разбудить, а вместо этого одним ударом отправил его на тот свет, и он тут же на месте умер.

Господин Y вкрадчиво. Разумеется, ты на себя не доносил?

Господин X. Да. И вот по каким соображениям. У этого старика не было ни родных, ни близких, которым бы была нужна его жизнь. Он уже был стар, жизнь его была кончена, и его место с успехом мог занять другой человек, который, конечно, делал бы его дело не хуже, чем он. С другой стороны, моя жизнь была необходима для счастия моих родителей, а может быть, и для пользы науки. Этот случай раз навсегда отучил меня от дурной привычки давать подзатыльники. Кроме того, мне совсем не улыбалась мысль отдать свою жизнь и счастье моих родителей в жертву какой-то отвлеченной идеи справедливости.

Господин Y. Ты, однако, дешево оцениваешь человеческую жизнь!

Господин X. В данном случае — да.

Господин Y. А как же чувство вины и то восстановление равновесия, о котором ты говорил?

Господин X. Я не чувствовал себя виновным по той простой причине, что я не совершил преступления. В молодости я сам получал очень много подзатыльников и раздавал их направо и налево весьма щедрой рукой, но я не знал, что подзатыльником можно убить на месте старого человека.

Господин Y. Но ты, вероятно, знаешь, что за нечаянное убийство по закону полагается два года заключения в исправительном доме, то есть, как раз то же наказание, что и за подлог.

Господин X. Не беспокойся, я об этом думал уже. Иногда по ночам мне даже снилось, что я уже в тюрьме. А скажи, что, в самом деле так тяжело сидеть за тюремной решеткой?

Господин Y. Да. Очень тяжело. Первым делом в тюрьме изменяют твою наружность тем, что стригут наголо волосы. Так что, если до этого у тебя еще было лицо порядочного человека, то после этой операции ты уже становиться похожим на преступника. Стоит тебе тогда посмотреть на себя в зеркало, чтобы убедиться в том, что ты настоящий разбойник.

Господин X. Да. Это тонкий тюремный маневр. Первым делом с тебя срывают маску.

Господин Y. Смейся, смейся. Потом тебя кормят так скудно, что ты каждый день, каждый час чувствуешь, что есть существенная разница между жизнью и смертью. Все твои потребности здесь сводятся к нулю, ты чувствуешь, как всё твое существо начинает съеживаться, как твоя душа, которую здесь намереваются исправить, начинает голодать, как она постепенно уходит на. тысячи лет назад в глубь времен и возвращается в первобытное звериное состояние. Тебе дают читать только книги, написанные Бог знает когда для полудиких кочевников; в них говорится только о том, чего никогда не было и не будет. Зато от тебя заботливо скрывают всё то, что происходит на земле. Ты оторван от обычной обстановки, ты уже не принадлежишь к тому общественному классу, к которому ты принадлежал на свободе. Теперь твое положение таково, что ты ниже тех, которые сами по себе много ниже тебя, и тебе начинает мерещиться, что ты живешь в бронзовом веке, ходишь в звериной шкуре, живешь в пещере и ешь из корыта. Всё это невыносимо!

Господин X. Охотно верю тебе, но должен сознаться, что такой режим вполне разумен. Если человек на свободе вел себя так, как если бы он жил в бронзовом веке, то его и надо поставить в такие условия, чтобы он мог носить подобающий ему исторический костюм.

Господин Y. И ты можешь еще над этим смеяться? Ты сам поступил как дикарь каменного века! Но тебе повезло, и ты теперь блаженствуешь в золотом веке.

Господин X, испытующе глядя на него. Что ты подразумеваешь под этими последними словами — золотой век?

Господин Y, злобно. Ничего!

Господин X. Нет, ты лжешь! Ты боишься высказать свое мнение!

Господин Y. Ты думаешь, что я боюсь? Ты считаешь меня трусом. Да? Но, кажется, я поступил не как трус, вернувшись на это место, где я так страдал, где я столько терпел… А ты знаешь, что мучительнее всего для человека, сидящего в тюрьме? Это сознание что другие остаются на свободе!..

Господин X. Про кого ты говорить? Кто эти другие?

Господин Y. Это те, которые сумели избежать тюрьмы.

Господин X. Это намек на меня?

Господин Y. Да!

Господин X. Я не совершал преступления!

Господин Y. Вот как?!

Господин X. Конечно! Потому что несчастье и преступление — две вещи разные.

Господин Y. Вот как?! Значит убийство — это не преступление, по-твоему, а только несчастье!

Господин X. Я не убивал!

Господин Y. Конечно! По-твоему это не убийство, если от твоей руки умирает человек?

Господин X. Да, не всегда! Закон различает причинение смерти, невольное убийство и побои со смертельным исходом; кроме того каждый раз оговаривается, было ли при этом заранее обдуманное намерение убить или его не было. А ты знаешь, что теперь я в самом деле начинаю тебя бояться. Потому что ты, как оказывается, принадлежишь к самой опасной категории людей, а именно, к дуракам.

Господин Y. Ах, вот что?! Ты теперь воображаешь, что я дурак? В таком случае, вот что. Хочешь, я тебе докажу, что я очень хитер?

Господин X. Любопытно!

Господин Y. Я думаю, что ты признаешь следующее рассуждение и умным и справедливым. Слушай. С тобой случилось несчастье, за которое ты мог поплатиться двумя годами тюремного заключения. Но тебе повезло и ты благополучно избежал наказания. Перед тобой сидит человек, который стал жертвой несчастного и преступного гипноза, и за это поплатился двумя годами заточения в исправительном доме. Человек этот мог бы своими научными трудами смыть это позорное пятно в хвоей жизни, но для этого ему нужны деньги. Для этого ему немедленно нужна крупная сумма! Не думаешь ли ты, что тот, другой, не понесший должного наказания, мог бы восстановить нарушенное равновесие человеческих отношений, уплатив соответствующий денежный выкуп. Как ты думаешь?

Господин X спокойно. Я с тобой согласен.

Господин Y. по-видимому, мы понимаем друг друга… Так… вот… Гм… Пауза. Сколько ты готов был бы заплатить?

Господин X. Сколько? Видишь ли, закон определяет минимум денежного штрафа в 50 крон. Но так как у усопшего не было никаких родственников, то об этом нечего и говорить.

Господин Y. Значит, ты меня не понял? Тогда я буду говорить ясней. Я предлагаю тебе выплатить мне этот штраф.

Господин X. Я никогда не слыхал, чтобы убийцы выплачивали выкуп мошенникам. Впрочем, оставим этот разговор. Зачем мне платить выкуп, кто может па меня донести?

Господин Y. Как кто? Ты забываешь, что я могу на тебя сделать донос.

Господин X. Ах, вот что! Теперь я начинаю понимать! Сколько ты хочешь получить с меня за то, чтобы сделаться соучастником убийства?

Господин Y. Шесть тысяч крон.

Господин X. Это слишком дорого! Откуда я добуду такую сумму?

Господин Y показывает рукой на ларец.

Господин X. Отсюда я ничего не возьму! Я не хочу сделаться вором!

Господин Y. Не говори, пожалуйста, пустяков! Ты всё равно не заставишь меня поверить тому, что ты никогда не брал отсюда денег.

Господин X, как бы про себя. Как я жестоко ошибся в этом человеке! Вот этим и опасны кроткие люди! Их кротость привлекает нас, и мы верим им и думаем, что они нас искренно любят. Вот почему надо быть очень осторожными с теми, кто нас любит! Громко. Итак, ты убежден в том, что я уже брал деньги из этого ларца?

Господин Y. Я в этом не сомневаюсь.

Господин X. И ты бесповоротно решил донести на меня властям, если я не уплачу тебе шести тысяч крон?

Господин Y. Да, я это решил бесповоротно. Теперь ты в моей власти и ты от меня не уйдешь!

Господин X. И ты думаешь, что я допущу, чтобы у моего отца сын оказался вором, чтобы у моей жены муж оказался вором, чтобы у моих детей отец оказался вором, чтобы у моих сослуживцев товарищ оказался вором?.. Этого никогда не будет! Слышишь? Я сейчас сам пойду к ленсману и донесу на себя!

Господин Y вскакивает и торопливо начинает собирать свои вещи. Подожди немного!

Господин X. Что это ты делаешь?

Господин Y, заикаясь. Мне лучше уйти… я тебе теперь больше не нужен… я лучше уйду!

Господин X. Не смей уходить! Останься здесь и сядь на свое место! Мы еще поговорим!

Господин Y надевает черный сюртук и садится на прежнее место. Что же теперь будет?

Господин X смотрит в зеркало, висящее за спиною у господина У. Теперь мне всё ясно! Наконец-то!

Господин Y тревожно. Что такое?

Господин X. Теперь я смотрю в зеркало и вижу, что ты вор, самый простой, самый обыкновенный вор! Когда ты сидел здесь передо мной в своей белой сорочке, я заметил какой-то беспорядок у себя в книжном шкафу, но я сразу не мог сообразить, в чём дело, потому что мне надо было наблюдать и следить за тобой. Но по мере того, как ты становился мне всё антипатичнее и противнее, мое зрение стало изощряться, а когда ты надел свой черный сюртук, благодаря контрасту черного цвета сюртука и красного цвета книжных переплетов, я заметил то, что раньше ускользало от моего внимания. Теперь я вижу, что ты рылся в моих книгах, что ты брал сочинение Бернгейма о внушении и потом поставил его вверх ногами на полку. Ты прочитал в этой книге рассказ о своем преступлении. Попросту говоря, ты украл этот рассказ! Всё это приводит меня к заключению, что ты совершил свое преступление с голоду или от нужды.

Господин Y. Если бы ты знал, как я нуждался…

Господин X. Если бы ты знал, в какой нужде я жил раньше, если бы ты знал, как я нуждаюсь теперь! Впрочем, это не относится к делу! — Потом, ты мне говорил, что ты сидел, в тюрьме; я не спорю, что ты сидел в тюрьме, только это дело было в Америке, потому что ты рассказывал мне про американскую тюремную жизнь, а не про шведскую. Это обстоятельство убеждает меня, что ты здесь не отбывал своего наказания.

Господин Y. Почем ты знаешь?

Господин X. Подожди, сейчас придет лэнсман, и ты узнаешь, откуда я это знаю.

Господин Y встает.

Господин X. Вот видишь! В первый раз, когда ударила молния, я упомянул имя лэнсмана, и ты тогда точно так же вскочил, как ужаленный. Это очень характерно! Человек, который сидел в тюрьме, не станет ходить на Мюльберг или стоять часами у окна, чтобы любоваться видом здания тюрьмы. Одним словом, я утверждаю, что ты здесь не отбывал наказания. Поэтому ты и скрываешь так старательно свое прошлое.

Пауза.

Господин Y покорно, убитым голосом. Можно мне теперь уйти?

Господин X. Да. Теперь ты можешь уходить.

Господин Y начинает собирать свои вещи. Ты сердишься на меня?

Господин X. Да! А ты предпочитаешь, чтобы я тебя жалел?

Господин Y удивленно. Как? Разве ты все-таки считаешь себя лучше меня?

Господин X. Разумеется, потому что я и в самом деле много лучше тебя. Во-первых, я умнее тебя, а во-вторых, я несравненно нужнее людям, чем ты.

Господин Y. Да, ты очень хитер, но все-таки я хитрее тебя. Правда, я сейчас сам стою под шахом, но стоит мне сделать еще один ход, и тебя можно поздравить с матом.

Господин X смотрит на господина У в упор. Разве нам нужно еще сделать по ходу? Ты, кажется, затеваешь что-то недоброе!

Господин Y. Это моя тайна.

Господин X. Я ее сейчас отгадаю. Ты хочешь написать моей жене анонимное письмо и сообщить ей про мою тайну?

Господин Y. Да! И этому ты ничем не можешь помешать. Запереть ты меня не можешь, и тебе остается одно — отпустить меня. А когда я уйду отсюда, я смогу сделать всё, что мне захочется.

Господин X. чёрт возьми! Ты попал в мою ахиллесову пяту. Ты, кажется, заставишь меня совершить убийство!

Господин Y. На это у тебя не хватит мужества!

Господин X. Посмотри, вот теперь и выступает существующая между нами разница. Ты сам отлично понимаешь, что я не способен совершить того, на что ты готов решиться во всякое время. Ты это понимаешь, и потому перевес на твоей стороне! Но если ты будешь стоять на своем, то мне придется поступить с тобой так, как я поступил с тем старым кучером. Поднимает руку, как бы собираясь дать ему подзатыльник.

Господин Y, глядя испуганно на господина X. На ЭТО ты неспособен! На такой поступок не может решиться тот, кто не осмелился взять для собственного спасения денег из этого ларца.

Господин X. Ты, стало быть, уверен, что я не брал этих денег?

Господин Y. Да. Ты слишком труслив для этого. Ты побоялся решиться на это, как побоялся сознаться своей жене в том, что она вышла замуж за убийцу.

Господин X. Ты совсем другой человек, чем я. Сильней ли ты, или слабей меня, этого я не знаю. Преступнее ли ты меня, — этот вопрос до меня не касается. Но я знаю одно, что ты глупее меня. Ты был глуп, когда подделал чужую подпись, вместо того, чтобы идти просить милостыню, как мне приходилось делать. Ты доказал свою глупость тем, что прочел в книге рассказ и выдал его за собственное приключение. Неужели ты думал, что я не читал своих собственных книг? Ты доказал свою глупость тем, что вообразил себе, что ты меня перехитрил и что тебе удастся принудить меня совершить кражу. Ты доказал мне свою глупость, когда старался убедить меня, что нарушенное равновесие будет восстановлено, если на свете будут два вора вместо одного. Но глупее всего было с твоей стороны воображать, что я строил свое счастие, не будучи уверенным в прочности его краеугольного камня. Сделай одолжение, пиши моей жене анонимные письмами сообщай ей о том, что её муж — убийца, она знала об этом еще тогда, когда была моей невестой. Что ты скажешь на это?

Господин Y. Могу я уйти теперь?

Господин X. Да. Теперь ты должен уйти! Уходи скорей! Твои вещи будут высланы тебе. Вон!