Том 2. Стихотворения

Мне очень повезло сегодня.

Я в трех шагах от соловья

Рассматривал его свободно,

Стоял, дыханье затая.

Не верилось, что он разбойник,

Как говорит о нем молва.

Он просто, как поэт, с разгону

Находит нужные слова!

Он весь, подобно водопаду,

Лавиной звуков падал вниз

И требовал одну награду:

— Услышь меня и отзовись!

Кто этот маленький комочек

То в жар кидал, а то в озноб?

Природы скромный уголочек,

Черемухи большой сугроб!

Березы белое свеченье

Сквозь легкий и зеленый дым,

Ручья чуть слышное теченье,

Гудящий бас шмеля над ним.

Стоял и стыл, благоговея,

У старой сгорбленной ольхи.

Не я, а соловей навеял

И рифмы эти и стихи.

Снегу навалило да растаяло,

Грязь такая, что нельзя пролезть.

Полюбила, а потом оставила,

Люди, как печальна эта весть.

Полюбила в майское цветение,

В самый глухариный ток весны.

В пору, когда бурное течение

Било по корням большой сосны.

Разлюбила в слякоть, в увядание,

В бездорожье, в серый день — среду!

Бьется в сердце горькое страдание

У честного мира на виду.

Все ее ругают: — Ну и бестия! —

Только я оправдывать горазд:

— Нет у нас, наверно, соответствия,

Значит, чем-то я не в самый раз!

Серая наволочь,

Небо как вата.

Лес чуть угрюм,

А вода рябовата.

Смолкла кукушка,

Не слышно зорянки.

Видно, у них

Голоса не в порядке.

И муравьи

Присмирели на кучах.

Дождик, наверно,

Увидели в тучах.

Но, невзирая

На хмурость и пасмурь,

День очень ласковый,

Теплый, прекрасный.

Все оживает,

Растет и добреет,

Время такое,

Что каждого греет.

Каждому шепчет

Весенние сказки,

Каждому дарит

Надежды и ласки.

Моя трава не безъязыка,

Живут в ней сердце и душа.

Ее зеленая музыка

Всегда звенит в моих ушах.

Трава нежна, трава шелкова.

И на футболе, где азарт,

Зачем ты ходишь бестолково

И мнешь ее?! Вернись назад!

Трава от солнца изумрудна,

На ней роса, как зеркала.

Мне без травы на свете трудно,

Мне звон строки она дала!

Россия — поле, и равнина,

И бесконечно дальний луг.

На нем растет трава-трави́на,

Мы вместе, нет у нас разлук!

Трава моя милая и луговая,

Такая зеленая и удалая!

Трава моя тихая, робкая ночью,

Тебя в темноте узнавал я на ощупь.

Шинель подстилал

И с винтовкой ложился,

Был рад, что солдатской

Махоркой разжился.

Трава моя нежная,

Тоненький шелест,

Как преданно ты

Подо мной себя стелешь.

Как мягко сгибаешься,

Нежно лелеешь,

Как служишь солдату,

Себя не жалеешь!

Трава моя,

Мудрая книга эпохи,

Признайся, скажи мне,

О чем твои вздохи?!

Самовары на столах,

Семьи в сборах и в согласье,

У невест на рукавах

Петухи поют о счастье.

С блюдца пьют, как из реки,

Седовласые Гомеры,

Язвицкие старики,

Водохлебы, водомеры.

Двадцать чашек дед мой пьет,

Ухает болотной выпью.

Двадцать первую нальет,

Поглядит и тоже выпьет.

Десять чашек я могу,

Это мне пустяк, полдела.

Дом срублю на берегу,

Чтобы ты мне песни пела.

Чтоб ходила босиком

По сосновому настилу

И, шумя своим крылом,

Целовала с жару, с пылу.

Говорила бы: — Чаёк

Заварю тебе, Викторка! —

Сердце: ёк! Сердце: ёк!

Как заведенная моторка!

Ты изящна, ты легка,

Взгляд серьезный и веселый.

Тяжелее облака

Те, что вовсе невесомы!

Чернозем твоих волос

Дышит нежностью и хмелем,

Ароматом чайных роз,

Майским месяцем апрелем.

Ты мелькаешь то в саду,

То под деревом орехом,

Вся в согласии, в ладу,

Вся наполненная смехом.

Вся звенящая, как зной,

Вся горячая, что лето,

Вся как замысел сквозной,

Как создание поэта.

Я с тобою рядом был,

Сердце в рельс тревожно било.

Не скажу, что полюбил,

Ну, а все же что-то было!

Чудо-возраст — двадцать лет.

Для него цветут вербены.

Молдаваночка, мой свет,

Погребены, Погребены!

— Унгены! Унгены!

         Унгены! Унгены!

Вагоны, колеса и рельсы поют.

Они догадались, что был я в Унгенах

И слышал, какие там песни поют.

Унгены — граница. Бок о бок румыны.

Унгены стоят в пограничной тиши.

Война превращала Унгены в руины,

А нынче Унгены опять хороши.

Тепло наступило. Созрела черешня.

Огурчики свежие — вот благодать!

Все правильно это, но мне интересно

Черешню унгенскую с дерева рвать.

Меня пригласила одна молдаванка,

В глазах у нее элегический блеск.

Черешни накушался я спозаранку,

Обнял на прощанье, сказал: — Мульцумеск!

Я шел вдоль садов, небольших огородов,

На мост подымался, глядел на вокзал.

«Да здравствует вечная дружба народов!» —

Из радиорупора кто-то сказал.

— Унгены! Унгены!

         Унгены! Унгены! —

Вагоны, колеса и рельсы поют.

Они догадались, что был я в Унгенах

И слышал, какие там песни поют!

В центральных областях пройдут дожди,

На севере пройдет циклон.

Я не приеду, милая, не жди,

Прими пока земной поклон.

Я чувств к тебе не растерял,

Любви не отдал никому.

Я наши чувства проверял

В полях, в морях, в огне, в дыму.

Стою я у разливов Битюга,

Среди егорисаевских полей.

Иду, а чернозем от сапога

Летит, как рой распуганных шмелей.

Во мне живет Россия, русский дух,

И этим мы ведь даже сближены!

Ты не ревнуй, что я у молодух

Записываю песни старины.

Шутя порой кого-нибудь прижму,

Мужик во мне — куда его девать?

Не бойся, я ведь замуж не возьму,

Я только так, чтоб бабу поддержать.

Намаялась она за целый день!

Все лето от рассвета дотемна

Она не знала, что такое лень,

Все потому, что русская она.

Туман все залил белым молоком,

Ни чернозема, ни больших буртов.

Но мне унынья нет в краю таком,

Я сам отсюда, сам из мужиков.

Прими мою любовь и мой привет

И не волнуйся, скоро буду, жди!

Я слышал, что циклона больше нет,

В центральных областях прошли дожди.

Не за стеною монастырской

Микула сошку мастерил,

А на равнине богатырской,

Где ворон каркал и парил.

Бесхитростен был сельский витязь,

Он черный хлебушек кусал.

Он валунам сказал: — Подвиньтесь! —

Да приналег и сдвинул сам.

И все дела! И конь саврасый

Борзо пошел по борозде

Без норова, без разногласий,

Отлично знал он, в чьей узде.

И затяжелела земелька,

Глянь, и налился колосок.

И вот уже дурак Емелька

На печку русскую залег.

Сказал: — А ну, лети, родная! —

И полетела печь, как пух.

Не печь — кибитка удалая,

А в ней огонь и русский дух.

Жалейки, дудки и свирелки,

Все появилось на Руси.

И гусли, и игра в горелки,

И бабы царственной красы.

Стоял Микула и не верил,

Что столько жизни от сохи.

Хмелел и целовал деревья.

Случалось даже, пел стихи!

В ней пахарь уживался с воином,

Покоя не было кругом,

Он с пашней управлялся вовремя

И вовремя кончал с врагом.

Друг! Не хвались, что ты из Тулы,

Что ты механик и Левша!

Ты от сохи и от Микулы,

Ты Селянинова душа!

Шел да шел солдат

Посреди полей,

Песню пел солдат

О судьбе своей.

«Милые края,

Даль больших дорог,

Хорошо, что я

Сердце уберег!

Я стоял в строю,

Я сидел в броне,

Я кипел в бою,

Я горел в огне!

Но душа чиста,

Хоть и страшен путь.

Это неспроста

Въелся порох в грудь.

Не хвалюсь я вам,

Вот-де, мол, каков,

Но широкий шрам

Не от пустяков!»

Был солдат могуч

Простотой души.

Солнце из-за туч

Кинуло лучи.

Сразу на груди

Вспыхнула медаль,

Сразу впереди

Озарилась даль.

Пел солдат во ржи,

Глядя на волну:

«Славься, радость-жизнь,

И долой войну!»

Достоялись травы до покоса,

Дождалась любимая дружка!

Как она стройна, черноволоса,

Как горит сережка из ушка!

Вот они среди иван-да-марьи,

Вот они — по бедрам бьет пырей.

Смелая крылатость пониманья

И полет решительных бровей.

Путь их незакатен, бесконечен.

То, что солнце село, — пустяки!

Музыкой любви наполнен вечер,

Звезды как любимые стихи.

Мимо ивы, мимо бересклета,

Мимо балалаек и гитар

На руках они проносят лето,

На устах нетронутый нектар.

Был Гомер, была когда-то Троя,

Кони рвали тесноту узды,

Было столько войн! Но эти двое

Не боятся никакой грозы!

Скажи мне, скажи мне,

Гармошка саратовская,

Откуда взяла ты

Искусство ораторское?

Твой голос,

Немного охрипший на пристани,

Глаголет простые,

Доступные истины.

Ты дружишь, я знаю,

С матросом из Горького,

Ты знаешь в лицо

Даже Виктора Бокова!

Бывает, по-бабьи

На грудь к нему бросишься

И с Волги в Москву

На побывку запросишься.

Поедем, подруга,

Родная, ревущая,

Раздольною песней

За сердце берущая!

Поедем! Побудешь

Хоть месяц не с девками,

С поэтами

Поживешь в Переделкине!

Пейзажа не будет

Знакомого сельского,

Зато я тебе

Покажу Вознесенского.

Андрей угостит

Тебя собственной грушею.

Присядет поблизости,

Скажет: — Я слушаю!

И ты уж тогда

Заливайся без устали,

Кажи свою музыку,

Удаль и мускулы!

Гармошка!

Лесное, смолистое варево,

Я речь свою кончил.

Давай разговаривай!

Тополя, которым триста лет,

Маковками в небо упираются.

В их зеленом шуме грусти нет,

Умирать они не собираются.

Каждый тополь — чудо-богатырь,

Государство листьев гармоничное,

Ты его раздень до наготы,

Не затянет песни горемычные.

Вынесет мороз под шестьдесят,

Не случится обморок от холода.

Звезды в кронах крупные висят,

Ветви в синеву, как пальцы в золото.

Слаб ты в этом деле, человек!

Тополя сие давно заметили.

У тебя ни дня в запасе нет,

Где уж помышлять о всем столетии!

Я трогал снег Эльбруса,

Я пил нарзан Чегета,

Я целовал чинару,

А разве мало это?

Чиста вода в Терсколе,

Нежны снега в Чегете.

А сколько лет Эльбрусу?

Неважно! Все мы дети!

Откуда взялись горы?

И кто тому свидетель?

Ответ придет не скоро.

Мы подождем! Мы дети!

Что наша жизнь? Мгновенье

Пред этой цепью горной.

Да будет вдохновенье

Венчать наш труд упорный!

Плывет ледник наплывом,

Синеет снег в Чегете.

Считай себя счастливым,

Что ты живешь на свете!

Снегири мои красногрудые,

Хорошо ли вам на снегу?

Если холодно, если голодно,

Вы не бойтесь, я вам помогу.

Клен, снегами засыпанный наглухо,

Хорошо ль на ветру-то стоять?

Ты моя незабвенная азбука,

По которой учился читать.

Говорливая, быстрая реченька,

Хорошо ли тебе подо льдом?

Потерпи, это дело не вечное,

Разберут скоро зимний твой дом.

Муравейник, веселое зрелище,

Где вы спрятались, муравьи?

Было время, на солнце вы грелися,

Как теперь-то вам, други мои?

Здравствуй, зимушка, вдовушка снежная,

Овдовила ты лодку мою,

Обезлюдила пристань прибрежную,

Все равно о тебе я пою!

Не стояла она раздетой,

Снег окутывал зябнущий куст,

У синички от радости этой

Тихо падала песня из уст.

На морозе алела, пылала,

Жгла гранатовым чудо-огнем,

Приглашение мне присылала,

Подошел я, сказал ей: — Нагнем!

Снегири затревожились тут же:

— Что ты делаешь, варвар и вор?

Ты в тепле, мы всю зиму на стуже,

Нам оставь, вот какой уговор!

Ах, как ягода таяла, млела,

Откровенно горчила во рту.

Сердце вдруг над снегами запело,

Словно иволга на лету.

Как горячие уголья, грозди

Ветерок на ветвях раздувал.

Снег в январские, рыхлые ноздри

Горечь втягивал и смаковал.

Долго длилось лесное свиданье.

Был свидетелем этому лес.

Я калине сказал: — До свиданья! —

И в деревню по снегу полез.

Зазывает жизнь меня

То на рынок, где капуста,

То на вишню у плетня,

То на сцену, где искусство.

Удивляет жизнь меня

То походкой стройной девы,

То игривостью коня,

То пленительным напевом.

Обновляет жизнь меня

Травостоем и покосом,

Чистым пламенем огня,

Неожиданным знакомством.

Вдохновляет жизнь меня,

Я ей очень благодарен

За большие крылья дня

И за то, что день подарен.

Мне молодость твоя свежей озона,

Мудрей Гомера и седых веков.

Трава некем не мятого газона,

Глоток воды с эльбрусских ледников.

Мне молодость твоя — миндаль цветущий,

Далекий белый домик на горе,

Дождь, по заявкам с вечера идущий,

И снег, что выпал только в январе.

Мне молодость твоя как брызги моря,

Как царственные линии линя,

Как тот ковчег под управленьем Ноя,

Который многих спас и тем сберег меня!

Благодарю тебя за эту малость —

Ходить со мной, не думать ни о ком,

За то, что ты шутила и смеялась

И снег, как божий дар, ловила ртом.

Каменотес! Податлив ли твой камень?

Поклон мой низкий твоему труду.

Я тоже, как и ты, держу руками

Кирку, что бьет в словесную руду!

Каменотес! Из мертвого гранита

Усилием таланта, волей рук

Вдруг возникает грудь, лицо, ланиты

И губы излучают теплый звук.

Каменотес! И из моих словечек,

Слетевшихся на мой словесный пир,

Растет разнообразие крылечек,

Улыбки женщин, грустный, добрый мир.

Каменотес! Ты бог, творящий диво.

Посмотрим, а каков твой результат.

Вот линия бедра — она правдива,

Вот руки — это лебеди летят!

Художник ты! Чего еще добавить?

И так уж мир устал от лишних фраз.

От бога мы, и нам не подобает

Ни в камне, ни в строке солгать хоть раз!

И зрячие бывают слепы,

Хотя глядят из-под ресниц.

И глухо запирают в склепы

Живую жизнь и пенье птиц.

И зрячие порой не видят

На расстоянье трех шагов

И лютой злобой ненавидят

Воображаемых врагов!

Жалка такая близорукость,

Жалка такая слепота.

Она трагична, как безрукость,

В ней гнезда вьет недоброта.

Ветер выпал из гнезда —

Не разбился.

Он летать, как птенец,

Научился.

Глянь, у ветра крыло

За спиною,

Полетел, полетел

Над страною.

Стукнул ветер в окно

Под Тамбовом,

Стал тотчас пареньком

Чернобровым.

Вышла девушка-свет

На крылечко,

Застучало у ветра

Сердечко.

Целовал тамбовчанку

Он крепко.

Так увлекся,

Что съехала кепка.

Тут девчонка его

Устыдила:

— Ветром, что ли, б тебя

Остудило!

Ветер скромно теперь

Целовался.

Что он ветер —

Никак не признался.

Со свиданья вернулся

Довольный,

Гулеван, атаман,

Ветер вольный.

В камышах

На кулиге озерной

Задремал озорник

Беспризорный.

Это было, было в Беловеже,

По кустам уже стелилась темь.

Спросите меня: «Точнее, где же?»

А точней — в квадрате «27».

В сумерках лесных он показался,

Привиденьем древности возник.

Посмотреть — ни силы, ни азарта,

Нем и неподвижен, как ледник.

На губе зеленая травинка

Шевелилась — зубр стоял и ел.

Глухомань, таежная тайнинка

Стерегла его лесной удел.

Призраком неслышным пробирался

Зубр среди кустов, травы и звезд.

Зверобой-травою пробавлялся,

Как аскет, блюдя монаший пост.

Лось лесину где-то громко выгнул,

С треском, с шумом поднял на рога.

Зубр мгновенно в чащу леса прыгнул

И пошел в атаку на врага.

Двигался быстрее самолета,

Обгоняя лис и легких птиц,

Расступалось в панике болото,

Молодой березник падал ниц.

В крошку превращался хрупкий хворост,

А зверье шарахалось кругом.

Кто бы предсказал такую скорость

В существе уже немолодом.

Зубр потом лежал три дня, три ночи

Неподвижней камня валуна.

И в его слезящиеся очи

То глядело солнце, то луна.

Силы набирался меланхолик,

Спрятавшись в завалах за стожком…

На меня такое же находит,

Если я сто верст пройду пешком!

Теплый, ласковый,

          летний дождина

Зашумел в огурцах на гряде.

Словно зеркало,

        светит ложбина,

И трава по колено в воде.

Дождь,

    как добрый детина,

             смеялся,

Как Есенин, он был даровит.

От него под березой поднялся

Замечательный гриб боровик.

Он скакал удалее джигита,

Попадал по стеклу, по губам.

Даже хвастал:

        — А нынче дожди-то

Ох как ценят и Дон и Кубань!

Распустил он свое соцветье

Над поселком в пятьсот домов,

И двадцатое наше столетье

Стало ярче на семь тонов.

Расстегнула купчиха-капуста

Туго-белые кочаны,

Ей не стыдно, что кони пасутся

И подсматривают пацаны!

Весенний сок берез,

Весенний гомон птиц…

Весною сон хорош,

Не разомкнуть ресниц.

Как снежный вихорь, с крыш —

Попробуй, образумь! —

Летишь, летишь, летишь,

Крылом стрижешь лазурь.

И вдруг увидишь сад,

Где яблоня цветет,—

И на землю, назад,

И оборвешь полет.

И сядешь на крыльцо,

Как сизый голубок,

Весной пахнет в лицо,

Дорога позовет.

Весенняя трава,

Запутавшийся шмель.

В душе растут слова

И вьются, словно хмель.

Года начнет считать

Кукушка из куста.

Ну что там шестьдесят,

Давай считать до ста!

Бездонный небосвод,

Немыслимая синь,

Долой ботинки с ног,

Пойду бродить босым.

Листвой, тепла, влажна,

Тропинка выстелена.

Встречай меня, княжна,

Весна, свет Викторовна!

Речка течет небольшая, прозрачная,

Все в ней до самого донышка ясно.

Очень лесная и очень не дачная,

Дикая очень, и это прекрасно.

Волга, завидуй! Ни нефти с мазутом,

Ни шелухи от пивного завода.

Я захожу в эту речку разутым.

Здравствуй, река моя! Здравствуй, природа!

Ноги ласкают замшелые камни,

Рыбки коленки клюют мне без страха.

Я нагибаюсь и глажу руками

Древний, придонный, реликтовый бархат.

Белая лилия только проснулась,

Дышит своей золотой сердцевиной,

Как увидала, ко мне потянулась

Всею неопытностью невинной.

Дрозд затрещал над рекою ревниво,

Только напрасно, я рвать не намерен.

Будет цвести это белое диво,

Сколько захочет, я в этом уверен.

Речка лесная, спутник желанный,

Ты для кого-то и дом и жилище.

Волге бы стать вот такой первозданной,

Люди бы стали и лучше и чище!

Откуда столько яркой крови,

Рябинушка, в твоих гроздях?

Царица на осеннем троне,

Тебе пора себя раздать!

Дроздам и птицам красногрудым,

Туда летящим, где жилье.

Они давно считают чудом

Лекарство горькое твое.

Гори, гори, моя рябина,

Слетайся, птичья голытьба!

И Родина у нас едина,

А в чем-то даже и судьба!

Нынче как-то быстро снег растаял

И открыл земную красоту.

Жаворонок крылышки расправил

И взлетел и занял высоту.

Зазвенел, как школьный колокольчик,

Оживил немую синеву.

— Здравствуй, дорогой!.. — А он не хочет

Отвечать — все некогда ему.

Ну, как знаешь. Я пошел сторонкой,

В борозде на сеялку присел.

Родничок работал где-то звонкий,

Слушал я его и сам запел.

И тогда затихла трель в зените,

Жаворонок в небе замолчал.

— Это что, — спросил, — за знаменитость?

Раньше я ее не замечал.

Дружески машу ему рукою.

— Здравствуй, — говорю, — любимец зорь!

Боков я! Давай дружить с тобою! —

Жаворонок выронил: — Изволь!

В почтительном полупоклоне

Приветствую тебя, река!

Гляди — я в хлопке, не в капроне,

На мне тельняшка моряка.

В моих руках моя гармошка,

Мои певучие лады.

Послушай-ка, река, немножко

И песней душу отведи!

Зарей меха заполыхали,

Стальной защелкал соловей,

И даже рыбы услыхали

Разлив мелодии моей.

Я шел по берегу с гармонью,

Всех музыкой манил мечтать.

И стаю серую воронью

Заставил звуком замолчать!

Гармонь была как сто дивизий,

Что побороли ад и смерть.

И выключили телевизор

Две девушки и вышли петь!

У железа сердца нет,

Хоть оно и ходит парнем.

Говорю вам, как поэт,

Что работал на токарном.

Я железо и ковал,

И расплющивал упорно,

В тесной кузне доставал

Из пылающего горна.

Я сверлил его насквозь,

Обрабатывал наружно.

Что железо? Мертвый гвоздь,

Бьешь по шляпке, так и нужно!

У железа крови нет,

Режь его, оно не стонет.

Но его авторитет

Не сгорит и не утонет.

У железа сила есть,

Что нужна в любом сраженье.

Вот за что ему и честь,

И почет, и уваженье.

Что железом скреплено,

То вовек непобедимо,

Даже в яблоке оно,

Говорят, необходимо!

Ощетинились ежи,

Смело вылезли на бруствер,

Незабудки у межи

Так доверчиво смеются.

Лето ласково журчит,

Звонок зной в траве немятой.

На лугу телок мычит,

Словно в чем-то виноватый.

Глубока, покойна синь

Голубого циферблата.

Губы шепчут слово: — Сын! —

Это мать зовет солдата.

Ходит, ищет, мнет траву,

Говорит ромашкам лета:

— Я, сынок, еще живу,

Ты прости меня за это!

Говорит ручью, лугам,

Полю, речке, всей России:

— Хлеб несу к своим губам,

Ты за то, сынок, прости мне!

Никакого сына нет!

Есть трава, дорога, поле,

Есть деревня, сельсовет,

Седина, старуха, горе.

Это горе не избыть!

Из души его не вынуть,

У дороги, у избы

Встало, и его не сдвинуть!

Снегу нет — и рифмы нет,

Спят метафоры и строки.

Грустно светит тусклый свет

На одной московской стройке.

Ночь прошла, и новый год,

Как ребенок, встал на ножки,

Поглядите, он идет

По нетореной дорожке.

Снегу нет — беда, беда,

За притихшим зимним лесом

Как-то грустно поезда

Вдаль бегут по синим рельсам.

Снегу нет — и рифмы нет,

Спит былая гениальность,

Будто я и не поэт

И талант мой не реальность!

Спят певцы и плясуны,

Спят гармони и гитары,

И грустят в полях страны

Обнаженные гектары!

Москва все уверенней вширь раздается.

Ей тесно! Ей хочется луга, ромашек.

Москва обновляется, вновь создается,

Надежда и слава бессмертная наша.

Как зубры, идут самосвалы и МАЗы,

Тяжелые, сильные кони столетья,

Как ток с проводов, сверху сыплются фразы,

Слова-приказанья, слова-междометья.

— Эгей! — это эначит: беги без оглядки!

— Полундра! — Понятно: без дела не суйся!

Такие, и только такие, порядки,

Такие масштабы, такие ресурсы.

Мне нравится голос стальной арматуры,

Поющей не хуже певцов фестиваля,

И можно присесть за мольберт и с натуры

Писать крановщицу по имени Варя.

На поле пустынном дома воздвигают,

И в небе строительный кран уплывает.

Стоит бригадир и рабочих ругает:

— Давай поскорее! Бетон замерзает!

Еще не порублены яблони старые,

Еще не разобраны избы и хаты,

Ребята-строители ходят с гитарами,

Поют, и у всех на руках циферблаты.

Уже общежитие многоэтажно

Взлетело над полем, пеленками машет.

Отрадно все это, и как это важно

Жильем обеспечить строителей наших.

Вот задали взбучку, вот задали встряску

Садам, огородам, где сохла малина.

Асфальт здесь проложен и катит коляску

Мамаша-строитель, маляр Антонина.

Улыбка — горячая, спелая вишня,

Походка — качанье волны забайкальской,

А сердце, я знаю какое, мне слышно!

Летит окрыленное счастьем и лаской.

Да здравствует армия юных и смелых,

Которая строит и денно и нощно,

Я славлю отчаянных, сильных, умелых,

Приветствую всех и в лицо и заочно!

Катался на паромах,

Катался на коровах,

Катался на конях,

И все мои катанья,

И все мои скитанья

Живут в моих стихах.

Стихи мои как кузов,

Который полон грузов,

Капусты, дынь, арбузов

И прочих огурцов.

В нем холст, пенька, дерюги,

Тюки из белой вьюги

Со звоном бубенцов.

Ау! И отзовется

Вода того колодца,

Где девушка смеется

И просит: — Ты бы спел!

Сегодня новолунье,

Мать у тебя певунья,

Ты сам на песни смел.

Трень-брень — и балалайка,

Души моей хозяйка,

Подпрыгнула, как зайка,

Пошла в задорный пляс.

И ходят половицы,

И юные девицы,

И старые вдовицы

С меня не сводят глаз.

Ау, мое веселье!

Ау, мое похмелье!

Ау, мои дороги,

Судьба моя, ау!

Я на тебя не плачусь.

Я в мире сильным значусь,

Беда идет — не прячусь,

Не падаю в траву!

Призадумались дубравы,

Осень в лиственных лесах.

Всесоюзный хлеб державы

Убран, взвешен на весах.

На просторах Казахстана,

На воронежских полях

Все, что в колос вырастало,

До зернинки в закромах.

На Алтае, на Кубани,

На полях родной земли

Всё старательно убрали,

Всё в большой амбар свезли.

Трактористы, комбайнеры,

Ваша выручка видна.

В закромах златые горы

Золотистого зерна.

Это вы и в дождь и в слякоть,

В неуют и в холода

Не хотели хныкать, плакать,

В поле шли, в свой цех труда.

Вся держава хлеб рожала,

Нежно нянчила его,

Хлебу — слава, людям — слава,

А они — нужней всего.

Хлеб державы — это домны,

Сталь, кипящая в печах,

Кран могучий, многотонный,

С дерзкой силою в плечах.

Хлеб державы — это книга,

Это формула, закон,

Даже солнце, как коврига,

Хлебом пахнет у окон!

Новый год. Куранты бьют

Под прямой чертой итога.

Году старому — салют,

Году новому — дорога!

Что такое год? Ступень

Восхождения к Коммуне.

Говорил о том тебе,

Старый год, я накануне.

Ты во многом преуспел,

Был масштабен, был этапен,

Трудовую песню спел

Сочный басом, как Шаляпин.

Новый год. Звенит хрусталь,

Жизнь идет. И нет застоя.

И гуляет по устам

Песня дружного застолья.

Песня наших дум и дел,

Всех вопросов и ответов,

Разве в чем-то есть предел

Для моей страны Советов?

Не стесняйся, Новый год!

Заходи в цеха и спальни.

Твердо знай, что наш народ

Трудовым усильем спаян.

Чего тебе, жизнь, от меня?

И так уж немало казнила.

Брала из большого огня

И счастьем минутным дразнила.

Чего тебе, бывший мой друг,

Ужели ты нежности просишь?

На улице наших разлук

Ты камень в лицо мое бросишь.

Чего тебе, жалкий рифмач,

В костюме подчеркнуто пестром?

Играешь ты с совестью в мяч,

А совесть с футболом не сестры!

Зачем это, море, ответь,

Так чайка тревожно летает?

— Затем, что я стало мелеть,

И мне глубины не хватает!

Вот так-то! Живем и спешим,

Угодничаем по-плебейски,

В пыли на лопатках лежим,

А думаем, что в поднебесье!

Елку новогоднюю скрутили.

А она кричит: — За что? За что?!

— Не кричи ты, мы тебя купили,

Деньги заплатили, вот и все!

И несут, бросают как попало —

На пол, на скамейку, на плечо.

Бури, непогоды испытала,

А такого не было еще!

В тамбур затащили, в тесный ужас,

Вмяли грубо в чьи-то животы.

А хозяин елки, поднатужась,

Выволок ее из тесноты.

Затащил в вагон, к окну поставил.

— Грейся! — приказал. — Уж так и быть! —

Как мне жаль, что нет законных правил

Для забавы елок не рубить!

Влюбленным хорошо! Они целуются,

Как голуби, воркуют и милуются,

А разлюбившим — тем наоборот,

На жизнь досада горькая берет.

Бранят друг друга, ищут недостатки,

Разоблачают гневно, без оглядки,

Находят друг у друга ревность, ложь

И в озлобленье диком точат нож.

Влюбленные несут свои улыбки,

Прощаются подолгу у калитки,

На звезды смотрят, нежно говорят,

Влюбленностью друг в друга жизнь творят.

Так поливайте цвет любви нестойкий,

Идите за любовь на бой жестокий,

Пусть будет с вами эта высота,

Иначе жизнь никчемна и пуста!

Осень рядит Ростов

В золотую парчу,

Дарит краски южанам

И мне, москвичу.

В переулке Газетном

Вечерний туман, тишина.

Ходит женщина в черном,

Я знаю, она влюблена.

Но любовь под запретом —

Есть муж, есть ребенок, есть дом,

И опасность большая

Нависла над этим гнездом.

А любовь как огонь,

Как пожар, как большая вода,

Образумить ее не дано

Никому, никогда.

Листья белой акации

Тихо летят на панель,

Но она не погибла,

Не надо, не плачьте о ней.

Вы поплачьте об этой,

Которая ходит и ждет

И любви потайной

Без оглядки себя отдает!

На Руси были Несторы,

На Руси были Никоны,

На Руси были Нестеровы,

Но еще и Деникины!

Русь не так идиллична

И не так уж едина,

Если раб убивал

Своего господина.

Если Разин садился

На вольные струги,

Говорил:

— На царя-притеснителя, други!

И летели челны,

В берега утыкаясь носами;

И летели чины

С воеводами кверху ногами.

Был Степан, Емельян —

Имена-то какие!

Эх, дорога, бурьян,

Горевая Россия.

Но качнулся орел,

Канул в небыль и в Лету,

Вольный гений повел

Человечество к свету.

Славлю Русь, что пошла

За Владимиром Лениным!

И отец мой пошел,

И мое поколение.

Все народы пошли —

Вот откуда Советский Союз.

Он един, монолитен,

За него не боюсь!

О монашество на полдня!

О безгрешие на полминуты!

Ты не женщина — западня!

Ты страшнее холеры и смуты!

Не губи меня, не губи!

Не дразни этой черною челкой.

Лучше руки мне отруби,

Губы грешные вырви к черту!

Что ты делаешь! Я погиб!

Не уйти мне теперь от конвоя!

Шеи чувственный, тонкий изгиб

Сделал дело свое роковое!

За хлеб, за хмель, за соль, за солод

Из золотого ячменя,

За то, что я продленно молод,

Спасибо, русская земля!

Благодарю тебя, Россия,

За широту твоих полей,

За то, что ты меня носила

Под сердцем матери моей.

За то, что щедро принимала,

Когда я в дом к тебе входил,

Я дал тебе, наверно, мало

В сравненье с тем, что получил.

Моя любовь к тебе безмерна,

Ее измерить меры нет.

Я счастлив оттого, наверно,

Что я и пахарь и поэт.

Россия! Сердце избяное,

Страна ракет и тракторов,

Одевшись наглухо в стальное,

Ты проникаешь в глубь миров.

Живи! Иди вперед, Россия!

Под шелест шелковых знамен!

За все, за все тебе спасибо

И самый искренний поклон.

Я остановлен красотой бровей!

Мне сравнивать их незачем и не с кем.

Они летят в простор родных полей,

Пугают тишину по перелескам.

Они летят победно на зарю,

Звонят старинным звоном псковских звонниц.

— Красавица! — я нежно говорю.—

Откуда ты такая? — Я из Бронниц!

Там прадед жил, и дед, и бабка — все!

Наш род и корень стопроцентно русский.

А дом стоит у самого шоссе.

В окошке самовар смеется тульский.

Девчата наши ровно на подбор,

Но лучше всех моя сестренка Вера.—

И побежала. Кончен разговор.

И скрылась в шуме суетного сквера.

О русская земная красота,

Твой капитал несметен, он в наличье.

В тебе соединилась доброта

С естественным достоинством величья!

О чем ты задумался, друг,

Под вывеской «Зал ожиданий»?

Вокзалы — они для разлук.

Дороги — они для свиданий.

— Куда ты?

— Маршрут мой далек,

Отечество мне повелело

В Донбасс, добывать уголек.

— Ну что же, хорошее дело!

Стоял предо мной богатырь,

Собой заслонив семафоры.

Равнинная, курская ширь

Его снарядила в шахтеры.

Он был коренаст, сероглаз.

Смотрел я в могучую спину

И думал: «Подвинется пласт,

Увидев такого детину!»

Я знаю —

В стране нашей есть

Дальрыба,

Дальморе,

Дальлес.

Я знаю —

Страна широка:

Дальрельсы,

Дальпуть,

Дальвека.

Мне летчик

Один говорил:

— Дальмысли

Летят до Курил.

Дальветер

Дальпесню поет

О том, что

Бессмертен народ.

Дальсолнце,

Дальзвезды,

Дальжизнь,

Даль — ясная цель —

Коммунизм!

Шагну в просторы, в степь, в долины,

К родной земле прижмусь скорей

И, как ручей неодолимый,

Звенеть начну среди полей.

И рожь подымется большая,

И выше станет конопель,

И, всю природу приглашая,

Скажу я так: — Родная, пей!

И станет колос наливаться,

И урожайный будет год,

И все у нас начнет сбываться,

И счастье к каждому придет.

А если ты не веришь в это

И всюду видишь только ночь —

Не жди добра, не жди совета,

Я не могу тебе помочь!

«Привет от леса! Я была в лесу!

Привет от муравейника от рыжего!

Березонька-то сломленная выжила

И выпрямила гордую красу.

А тот ручей, который летом высох,

Опять журчит, опять свое поет.

А на бугре не стало елок лысых,

Спилили и пустили их в расход.

Разрыта барсуковая норища,

Смолой обожжены ее края.

Хозяева ушли, как с пепелища,

И над жильем их мертвая хвоя.

А лес меня узнал! Шумел приветливо,

Брусничник шелестел под сапогом.

А было тихо, пасмурно, неветрено,

И пахло талым снегом и грибом».

Я жадно слушал это сообщение

И вживе представлял знакомый лес.

И взбадривал мое сердцебиение

К лесам непреходящий интерес.

Спасибо, друг, за новости за хвойные,

За голый шум прутья и крик синиц.

Я надышался лесом, значит, вовремя

Порхнут слова на белый холст страниц!

Жизнь — река. Она течет.

Запруди — исчезнет что-то,

И тебя не привлечет

Богомерзкое болото!

Жизнь — живая тетива,

Вся натянута до звона.

Каждой клеточкой жива

И знакома до озноба.

Жизнь — раскат больших саней,

Где два друга сшиблись лбами!

Я могу сказать о ней

То гармонью, то губами.

То нежнейшим словом — друг,

То сладчайшим словом — дети!

Шире, шире, шире круг!

Шире круг по всей планете!

Грустила поляна,

Дремали кусты.

Но вот два баяна,

Два брата пришли.

Запели баяны

В ночной тишине,

И весело стало

В родной стороне.

Запели синицы,

Запели щеглы,

Слетелись жар-птицы

Лесной стороны.

Присел на баян

Озорник соловей,

Братишка-баян

Заиграл веселей.

Проснулась деревня,

Давай подпевать,

Ребята, девчонки

Пошли танцевать.

Как вихорь веселье,

Частушки в кругу,

Никто не ругает

Ни жизнь, ни судьбу!

Куда ни поеду,

Куда ни пойду,

Со мною баян,

Он всегда на виду.

Он молод и звонок,

Душою широк,

В нем вольная

Русская песня живет!

Иркутя-кутя-кутяночка моя,

Твои брови как прямые соболя,

Твои очи ярче ночи, ярче звезд,

Твои щеки как заря, алее роз!

Ты идешь, и расступается тайга,

Словно в сказке, тают белые снега,

Запевают песнь любви тетерева,

Оживают на озерах острова.

Ты поешь — в небо ясное звенит,

По кедровым веткам зверь пушной бежит,

Выпрямляется на небе синий дым,

Всяк становится веселым, молодым.

Было время у реки у Ангары,

Слезы мерзли и гремели кандалы,

А теперь Сибирь свободная поет

И свободно иркутяночка идет.

Иркутя-кутя-кутяночка, мой свет,

На земле смелей, отважней женщин нет,

Ты взяла и красотой и добротой,

Песней славлю я высокий образ твой!

Чуть колышется штора,

На окошке пчела.

Встал и думаю, что я

Днем-то делал вчера?

Ничего не припомню!

Как и не было дня!

Будто все на земле

Обошлось без меня.

Значит, можно

Из этого мира уйти,

Если в прожитом дне

Ни следа не найти!

Россия! Твой гений — природа,

Разлив широты, доброты,

Источник отваги народа,

Премудрости и красоты.

Россия! Веселые реки,

Гармоники, девичий смех,

Твоя одаренность — навеки,

Твоя окрыленность — для всех!

Россия! Цвет яблонь весенний,

Синь нежно цветущего льна,

Певучий рязанец Есенин

И звездный Гагарин — она!

Россия! Ты дерзость и смелость,

Размах на большие дела.

Тебе и тогда даже пелось,

Когда ты беднячкой была.

Россия! Рассветы и росы,

Луга и озера в дыму,

Ты нынче решаешь вопросы,

Каких не решить никому!

Сел в автобус — «На Модру,

На Пезинок».

К местной автодороге

Нет претензии.

Озираюсь, гляжу,

Сердце радую.

Заявленье пишу

В виноградари.

Виноград изумруден,

Зелен листьями,

Путь в поэзию труден,

Это истина.

Путь любого труда —

Испытание.

Это знают года

И лета мои.

На полях зеленеет

Свекла сахарная,

По соседству чернеет

Поле паханое.

Кукуруза в початках,

Зерна спелые,

На дороге девчата

Очень смелые.

Все одеты по моде.

— Кто вы? — Птичницы. —

Хорошо, что в народе

Нету нищенства.

— Остановка какая?

— Это Пезинок.—

А трава молодая

Тоньше лезвия.

Осень хлебом богата,

Труд — радение.

Что ни дом, что ни хата —

Заглядение!

Хлеборобы в костюмах,

При галстуке

И душою и телом

Прекрасные.

Добрый день вам, словаки.

Словакия!

Я на деле готов

Целовать тебя!

Встал и поглядел в окно.

Небо все заволокло,

Все плывет в тумане,

Как в плохом романе.

Войлок туч и глух и нем,

Как слова плохих поэм,

До чего обидно —

Солнышка не видно!

Кто зав. солнечным лучом?

Ну-ка двинь своим плечом,

Разгони туманы,

Обнажи поляны!

И дошла моя мольба,

В облаках идет борьба,

И туман все реже,

Показались межи.

Тучи, нагрузив горбы,

Под скрипение арбы

Срочно вдаль уходят,

Вот и солнце всходит.

Браво! Друг, свети и грей,

У меня ведь юбилей,

Я — твоя природа,

Мне нужна погода.

Без тепла куда пойдешь?

Без тепла не проживешь.

Я на солнце греюсь

И на жизнь надеюсь!

Осеннее молчание дубрав,

Взрывные перелеты куропаток,

Зелено-нежный, буйный пламень трав,

Намеком, тенью Малые Карпаты.

Их контур мягок, легок, невесом,

Как будто соткан весь из легкой сини.

Идут машины, и под колесом

Визжит вода, как резаные свиньи.

В полях, как агроном, стоит святой,

Благословляя скирды и ометы,

Над полем виснет дождичек косой,

А борозды набухли и намокли.

Шиповник заалел, зажег костры,

Зазывно каждый куст в лесу пылает.

И вот уже туман свои холсты

Над небольшою речкой расстилает.

Не отошли, не кончились грибы.

Ах, посолить бы рыжиков в бочонке.

Задумались могучие дубы.

О чем? О жизни! А еще о чем же?!

А горлицы тоскуют, как всегда,

Припоминая молодости годы.

И слышатся везде шаги труда,

Что возвеличил красоту природы.

Вся земля семенами засыпана,

От чащоб и до светлых полян.

Под снегами глубокими спит она

Под бессонные вздохи семян.

Под березою напорошено —

Семена, семена, семена.

Дети леса, всего вам хорошего

Нынче, завтра, во все времена.

Подымайтесь, дубравы зеленые,

Подымайтесь, большие яры,

Опущу-ка я очи влюбленные

В хороводы лесной детворы.

Вот дубочки-годочки, вот сосенки,

Вот трехлетние тополя.

Остановимся, люди, и спросимте,

Как им нравится наша земля?

Дети хором ответили: — Нравится! —

И скорее в скакалки играть,

Стал земле я с пристрастием кланяться,

Стал спокойно грибы собирать!

Будмерица, Будмерица,

Все с поля свезено.

Под жерновами мелется

Пшеничное зерно.

Мука такая добрая

И легкая, как дым.

Зима такая долгая,

А каждый день едим!

Немало надо на зиму,

Пока она у нас.

Раскинь-ка трезвым разумом,

Зиме давай запас!

Будмерица, Будмерица,

Тепло ль в твоих домах?

Что на зиму имеется

В подвалах, в закромах?

Капуста, мясо, овощи,

И зелень для укреп,

И пища первой помощи,

Она зовется — хлеб!

И любится, и верится,

Цветет словацкий край.

И солнце над Будмерицей

Как добрый каравай!

Примелькалось слово — партизан,

Попривыкали к партизанским подвигам.

Люди! Забывать о них нельзя!

   Помните!

Молодые хлопцы в двадцать лет,

Получив гранат паек положенный,

Уходили в тьму, в туман, в рассвет,

В неизвестность, в риск — во имя Родины.

Были хлопцы, а теперь деды,

Но еще бодры и нет усталости,

Вот беда — редеют их ряды,

Не от пули падают — от старости.

Но зато красавцы сыновья

Возвели себе дома с пивницами,

Шелестит история сама

Новыми прекрасными страницами.

Жизнь идет! Под звонкий крик внучат,

Набираясь опыта и разума,

Партизанам некогда скучать,

К жизни и делам они привязаны.

Подвиг их бессмертен и высок,

Не померкнет свет его сияния.

Будут помнить внуки марш-бросок

И набат Словацкого восстания.

После болезни все кажется новым,

Полным прелести и обаянья:

Звезды, которые светят над кровом

Через неведомые расстоянья.

Лица людей в тесноте эскалатора

Или в отдельной влиятельной ложе

Нерегистрированными талантами

Мне представляются — это похоже!

Что происходит? Какое явление?

Я не профессор, но дам объяснение:

Как заболеем — со всеми прощаемся,

Поздоровеем — ко всем возвращаемся.

К людям знакомым, к службе, к деяниям,

К солнцу, что снег растопило на крыше нам,

К полузабытым на время желаниям.

Самым несложным и самым возвышенным!

В окно больничное сквозь вьюгу

Я вижу белый твой халат.

Лицо, повернутое к югу,

Дороже славы и наград.

Ты в тридцать семь прошла по краю,

По берегу небытия.

Трагически теперь я знаю,

Кого терял в тот вечер я.

Склонялись сестры и хирурги

Над грозной участью твоей.

И плакали седые вьюги

Над мертвым сном твоих бровей.

Снег до земли насквозь протаял,

Когда на нем стоял поэт.

Жизнь, в сущности, у всех простая —

Вот был, вот жил, и вот уж нет!

Благодарю тебя, судьбина,

За чудо — опытность врачей,

Что свет с названьем Алевтина

Горит и гонит мрак ночей!

Батюшки-светы!

Сыны меня сделали дедом.

Страсти какие!

Мне мир этот

Нов и неведом.

— Дедушка! —

Сын говорит.

Я сержусь.

Это что за названье?

Я молодой!

Я не родич

Ходячих развалин.

— Дедушка! —

Внучка зовет.

Я гляжу,

Содрогаюсь,

Будто меня уже нет

И я разлагаюсь.

Господи!

Дай мне годков.

Дай бесстрашно влюбиться.

Я ведь готов

За молодого трудиться!

Запахло рожью, горькою ромашкой.

Откуда это в полночь вдруг они?

Переплыву спокойно два Ла-Манша,

Чтоб тихо гладить волосы твои.

На столике твое цветное фото.

Я красоте твоей не буду льстить.

Без колебаний встану к эшафоту,

Чтобы за взгляд твой жизнью заплатить.

Ты девочкой была совсем недавно,

Просила: «Расскажите что-нибудь!»

А нынче, погляжу я, столько данных,

Чтоб в женское сословие шагнуть.

Да будет так! Неси и эту ношу!

Я знаю жизнь. Я правду говорю.

Все золото листвы осенней брошу

К твоим ногам, вдобавок — сам сгорю!

Виноград на лотках.

Три старушки в платках.

Сквер. А в сквере

Поблекшие клумбы.

— Вам бы спать на печи

Да жевать калачи!

— Милый, что ты —

Дадут ли нам думы?

— Думы?

Что же вам думать?

— А то,

Что внучонку к Октябрьской

Пошить бы пальто

Да поставить на праздничный стол

   решето

С виноградом,

С внучатами рядом!

Да протяжную песню

Им с толком пропеть,

Чтоб не только смеялись,

Умели терпеть,

Душу детскую песней растили,

Чтобы знали, как было в России! —

Три седых,

Три сидящих,

Скорбящих, немых,

Три согбенных годами,

Душою прямых,

Три могучих,

Не сломленных горем…

А теперь-то на пенсии,

Что им!

Город Киров, ты певуч на диво,

Песенная Русь тебя родила,

Красотою русской наградила,

В дальнюю дорогу снарядила,

На руки дала путевку в жизнь,

Если так, то стой, старик, держись,

По-коммунистически трудись!

Киров! Я люблю твои игрушки,

Дымковские старые старушки —

Это вам не голь, не побирушки,

Мастера и верные подружки,

Живопись у них звучит по-русски,

Дымковскую ярмарку цветов

Целый день рассматривать готов.

Город Киров, город современья,

Город небывалого уменья,

Город и любви и вдохновенья,

Город грибоваров и соленья,

Город песен и увеселенья,

Город честной славы трудовой,

Кланяюсь тебе, как сын родной!

Воробьям буханку хлеба

Бросили на крышу.

Вот чирикают, пируют —

Целый день я слышу!

Выйду — серые воришки

От испуга в сторону.

Если что с собой прихватят,

Честно делят поровну.

Хлеб воробушкам — забава,

Не еда целебная.

Невдомек им, что держава

Наша очень хлебная.

Что в другой стране не кинут

Им такое печево,

Там порой семья проснется,

А поесть и нечего!

Сказал мне провизор

Знакомый в аптеке:

— Алмаз без огранки

Не стоит копейки!

Не стал я об этом

С провизором спорить.

А кто без огранки

Чего-нибудь стоит?

Пошел за стихами

В редакцию срочно

И тут же исправил

Последнюю строчку.

Поехал в издательство,

Требую гранки.

— Зачем тебе гранки?

— А мне для огранки.

Вот так повлияло

Сравненье с алмазом.

Да здравствует солнце!

Да здравствует разум!

Плетение корзин — искусство.

Его я в детстве перенял.

— Когда плетешь, тебе не скушно! —

Отец мой часто повторял.

Он плел, заделывая донья,

Нахваливая скромный труд.

Летали ладные ладони,

Послушно гнулся тонкий прут.

А я смотрел и сердце тешил,

Любуясь ловкостью отца.

Он плел, а я корзины вешал

На стенку около крыльца.

Однажды он оставил прутья,

Позвал меня: — На! Сам плети! —

Ничуть не растерялся тут я,

Его сомненью вопреки.

Да! Я ничуть не растерялся

И, низко голову клоня,

Так был прилежен, так старался,

Что получилось у меня!

Как мне хочется плена нежного!

День хорош! Солнце вышло в зенит.

И в душе моей пуще прежнего

Подорожник лиловый звенит.

Листья солнечные в накрапинах,

Шишки выпустил ярый хмель,

И над всеми былыми утратами

Добрый-добрый гудящий шмель.

Это ты, любовь, диво давнее

И певучее, как соловьи,

Залатала мои страдания

Огневою смолою любви.

Э-ге-гей! За лесами сосновыми

Скачет эхо, мой конь-бумеранг.

А березки стоят не сломаны,

Никаких повреждений и ран.

В этом царстве нетронутом, девичьем,

Где сурово шутила зима,

Я иду вдохновенным царевичем,

Шаг ступлю — и растут терема.

Э-ге-гей! Скачет эхо по засеке,

Через лес, через горный Тибет.

Ты проверь-ка, любимая, часики,

Ровно в девять прибуду к тебе!

Два пионера

Шли по дороге.

Был я для них

Человек посторонний.

Я разговора

Их не нарушил,

Шел позади,

Ел малину и слушал.

Спор пионеров в дороге

Был важный,

Он образовывал

Будущих граждан.

— Ты поступил вчера, Вася,

Нечестно,

Мать и сестру обманул,

Мне известно.

Вася вспылил:

— Я с тобой не согласен.

Слишком ты честен,

Слишком ты ясен!

Я ли один

На земле непорочен,

Что ты меня

Все моралью морочишь?!

Спорщики

Вот и ко мне обратились:

— Честные люди —

Что, прекратились?

— Что вы, ребята,

Как это можно,

Честность исчезнет —

И жить невозможно!

Честность — не частность,

Она — сопричастность

Обществу в целом

И каждому дому,

Я и не мыслю себе по-другому!

Шли мы теперь

По дороге все вместе,

Воины правды,

Рыцари чести!

Старый окоп

Обвалился, сровнялся,

Я неожиданно

С ним поравнялся.

Остановился,

Корзину поставил:

— Вот где война

Поиграла костями!

Я произнес

И тотчас ужаснулся,

Как от какого

Кошмара проснулся.

В пот меня бросило

Сразу холодный,

Словно я спал

Со змеей подколодной.

Долго я думал

У края окопа.

И обратился:

— Слушай, Европа!

Дым над Берлином,

Над Волгоградом —

Это не где-то,

А, в сущности, рядом.

Горе и Волге,

Горе и Рейну,

Если выходит

Война на арену!

Солнце светило

Тихо и ясно

И говорило:

— Я с этим согласно!

Пионы зацвели,

В разгаре лето.

Тяжелые шмели

Отлично знают это.

В кустах гудит струна

Высокого экстаза.

Цветы шмелям не блажь —

Заправочная база!

К большой печали пчел,

И мне чуть-чуть обидно,

Сад в этот год не цвел,

И яблок в нем не видно.

И яблони грустят

Под кронами густыми:

«Нам люди не простят,

Что мы стоим пустыми.

Дай срок, и зацветем,

На это есть решенье!

И снова обретем

Свое плодоношенье!»

А ведьминой траве

Неведомо бесплодье,

С пыльцой на голове

Бушует в огороде.

— Силен, силен пырей! —

Моя соседка хвалит, —

Самих богатырей

Такой бандит повалит!

Спит летнее тепло

В зеленой шубе сада.

И очень далеко

Еще до листопада.

Тропиночка привела

В золотые клевера,

В огненную дрему,

К облакам и грому.

Торопись, мой друг пчела,

Недалеко до села,

До родного дома,

Не пугайся грома!

Полетела напрямок,

В свой душистый теремок,

В келью восковую,

В чудо-кладовую!

Туча свесила сосцы,

Косы бросили косцы,

Побежали мигом

В направленье к ригам.

Капля стукнула в плечо,

Я прошу: — Еще! Еще! —

И до нитки вымок,

Вот и весь мой снимок!

У березы старой

Высохла вершина.

Так распорядилась,

Так судьба решила.

И стоит береза,

Жалуясь и горбясь.

Где ее величье?

Где былая гордость?

Каркает ворона

Возле леспромхоза,

Но ее не слышит

Старая береза.

Вся ее надежда,

Вся ее забота —

Юная береза

Около забора!

— Здорово, репей!

Как жизнь твоя около тына?

— Расту и цвету,

Недавно завел себе сына!

— Хороший сынок! —

Стою, говорю, улыбаюсь,

Гляжу на него

И низко к нему нагибаюсь.

Листочки свежи,

Растение крепнет, мужает,

Вольготная жизнь

Его с малых лет окружает.

А взрослый лопух

Зеленые листья раскинул

И греет весь день

Свою богатырскую спину.

Что это сорняк,

Друг мусорных свалок — я знаю.

И в этих корнях

Великая сила земная.

А рядом родник,

Хрустальная чудо-криница.

Бок о бок с добром

Бессмертное зло коренится!

Ты по характеру негромок,

Стыдлив порой не по летам.

И над твоим автодромом

Спокойно ласточки летят.

Твоя строка трудом добыта,

В ней встречи с жизнью и с людьми.

В ней доброе начало быта

И тихий, ровный свет любви.

Ты горьковский. Ты с Волги, Юра,

С Бугров, с приречного песка.

Ты наш! Твоя литература

Мне и понятна и близка.

Мы были вместе в Пскове, в Риге,

Бродили средь лесов, полей,

И понял я, что наши книги —

Присяга Родине своей.

Служенье нашему народу,

Желание с ним вместе быть.

Мы за народ в огонь и воду,

И даже в космос, так и быть!

Мокрая, сизая ива у берега,

Дождь на Дону.

Тикают ходики нудно-размеренно

В старом дому.

Тучи, как старые серые волки,

Тучи, как вол.

Вне злодеяния дула двустволки

Целятся в пол.

Бакенщик, старый бобыль и бродяга

Сушит дрова.

В сивых табачных усах работяга

— Ты бы поведал, казак, о бывалом,

Запер слова.

Видел небось?

— Эка нужда мне встречаться со старым,

Спит моя злость.

Спят мои недруги — кто возле яра,

Кто у ракит,

Только вот я, наклонившийся явор,

Смертью забыт!

Бредень вдоль берега медленно тянут

Два рыбака.

Я и не думаю выведать тайну

У старика.

Встал он на землю босою ногою,

Руку в карман.

Шолохов встретил бы — дело другое,

Был бы роман!

Что мне в этой воде,

Что журчит меж каменьев?

Ни линей, ни язей,

Ни горбуш, ни тайменей.

Две пиявки, жучок —

Вот и все населенье!

Небольшой родничок,

А несет исцеленье.

Я стою и молюсь

И на этот источник.

И боюсь, и боюсь,

Как бы не был испорчен.

Кто-то грубо залез,

Наступил сапогами.

Родничок мой, ужели

Тебя испоганят?

А вода ни на миг

Под черемухой не умолкает.

Говорит, говорит

И поддонный песочек толкает.

А пиявка плывет,

Петли делает черной спиною.

Родничок мой живет,

Ждет свиданья со мною!

Собираю грибы и орехи —

Для забавы и для потехи.

Собираю бруснику в лесу,

Расписной кузовочек несу.

Может, Нестеров мне попадется?

Может, Чехов пройдет, улыбнется?

Может, Гоголь прошепчет с клюкой

Или даже Бетховен глухой?

Я свирель достаю и свирелю,

Не играл я на ней всю неделю

И соскучился без нее.

Люди! Музыка — счастье мое!

Люди! Нежен я и бескорыстен,

Я постиг только истину истин —

Надо мир одарять добротой,

Бескорыстием и красотой.

Белка бросила в листья орешек,

Напугала семью сыроежек,

Дятел носом осину долбит,

Вот уж стонет червяк: — Я убит!

— Ой да люли, — пою, напеваю,

Кузовок целый день наполняю —

То брусникой, то белым грибом,

То рябиною — вот мой альбом!

Когда грустит над речкой ива

В семье речного лозняка,

Я думаю: несправедливо

Ее обидела река.

Подмыла желтые коренья,

К земле пригнула в ледоход.

Природы тонкое творенье

Вот-вот в пучину упадет.

Вот-вот погибнет это чудо,

Круг жизни ива завершит.

И грустно ей, что ниоткуда

Никто на помощь не спешит.

Вот-вот седые волны спрячут

Сплетенье веток и корней.

И над рекою чайки плачут,

Печалясь именно о ней!

Дождик пел, как иволга,

И стучал, как дятел.

Дождик землю миловал,

Щедро силы тратил.

Дождь звенел трехстрункою

Над глубоким логом.

Дождик капли крупные

Раздавал дорогам.

Говорил он: — Граждане!

Я не белоручка,

Нынче будет каждому

От меня получка!

Люди ли, звери ли,

Травы ли, луга ли,

Я хочу, чтоб все они

Мной располагали!

От потока ярого,

Падавшего смело,

Так у дуба старого

В голове шумело!

В июле так медово,

В июле так росисто,

Что хочется с работы

В деревню отпроситься.

Пастух коров погонит,

Петух концерт устроит,

Ромашка полевая

Тотчас глаза раскроет.

С суровым полотенцем

Я выбегу на речку,

Вода плечо окатит,

Пройдется по сердечку.

Я стану бодрым, сильным

И натурально сельским,

От счастья жить в деревне

Душа рванется к песням.

Я, по привычке старой,

Возьму гармонь-двухрядку,

Теленок от восторга

Пойдет плясать вприсядку.

Добрей доярки станут,

Пройдут и улыбнутся

И с шуткой-прибауткой

Доить коров нагнутся.

По всем полям и пашням,

По всем лугам-разлужьям

Пройду с своей гармонью,

Как с боевым оружьем.

Спать буду я в сарае,

На духовитом сене,

Как это раньше делал

Поэт Сергей Есенин.

Июль колеса катит,

Трава растет нормально.

Я завтра уезжаю,

Билет уже в кармане!

Молодая, красивая,

Ты чего загрустила?

Ты зачем это сокола

От себя отпустила?

Пусть летает и учится,

Есть хорошая трасса,

Может быть, и получится

Летчик первого класса!

Не на печке рождаются

Герои мужчины,

При себе их держать —

Нет на это причины.

Молодая, красивая,

Ты откуда все знаешь,

Если крылышки соколу

Не обрезаешь?

Для такого решения

Много ль мудрости надо?

Если будет бескрылый,

Значит, будет постылый!

Пусть летает и учится,

Есть хорошая трасса,

Может быть, и получится

Летчик первого класса!

Ты зачем же, хмель-хмелина,

Свои кудри завивал?

Ты черемуху запутал

И калину целовал!

Ты зачем же, хмель-хмелина,

Так нескромно пристаешь?

По какому это праву

Мне проходу не даешь?

Ты не вейся, хмель, не вейся

Над моею головой,

Сам ты знаешь, хмель-хмелина,

Что встречаюсь не с тобой!

Хмель кудрявый, парень бравый,

Отойди, не приставай,

Я давно люблю другого,

Мне дороженьку давай!

Ты не вейся, хмель, не вейся,

Ты отстань и отвяжись,

Ты целуй свою калину,

За черемуху держись!

От черемух бела,

От лесов зелена

Подмосковная

Наша, моя сторона!

Электричка гудит,

Спят береза и ель.

Здравствуй, город Загорск,

Ты моя колыбель.

Здесь когда-то

Я первый свой стих произнес,

Грач весенний

Мне первую строчку принес.

Помню: в городе этом

Сам Пришвин ходил.

Он весну понимал,

Он природу любил.

Он за черной

Могучей своей бородой

Был ребенок, был юноша,

Был молодой.

Часто мне говорил:

— Все ищите в лесу,

Я из леса в корзине

Поэмы ношу!

Этот мудрый наставник

Был прост и велик.

Нет в Загорске его,

Есть его ученик.

Ах, весна!

Колобродь, уноси, подмывай,

Это я говорю,

А суфлирует — май!

Тишину

Растолкали локтями

          ручьи,

Вышину

Взбудоражили криком

          грачи.

Треск веселых дроздов,

Плеск весенних язей,

Шум ночных поездов,

Разговоры друзей.

И кричат поезда,

Разгоняя тоску:

— На Загорск! На Загорск!

— На Москву! На Москву!

Гром выкатил орудия

Для майского салюта.

Война идет, а люди

Спокойны почему-то.

А люди беспечны

И в Туле и в Ростове,

Не могут без песни,

Не могут без застолья.

А люди по Крещатику,

По Невскому шествуют.

Брюки трещат

От путешествия.

А люди в колоннах,

Люди под знаменами,

Без всяких талонов

Пиршество заметано.

Потому что май,

Потому что зелень,

Потому что в садике

Мраморный Ленин.

Здравствуй, Ильич!

Руку мне пожми.

Еще раз в будущее

Путь укажи!

А мирная планета

Дает кругали.

Спасибо за это

Мирянам Земли.

Май! Май! Май!

Прими, усынови!

Дай! Дай! Дай!

Синь-синевы!

Летят журавли

Из дальней отлучки.

Кричат журавли:

— В России нам лучше!

Ломается лед.

В такое мгновенье

Природа поет

И ждет обновленья.

Очнувшийся шмель,

Весь в бархатной форме,

Попробовал виолончель:

— Гудение в норме!

Он начал концерт,

Сбежалась вся пресса,

И это был центр

Всей музыки леса.

Стою у берез,

Пришел не для соков.

Мне хором они:

— Привет тебе, Боков!

Уже не впервой

Сапог мой траву обминает.

Бездонною синь-синевой

Вселенная мир обнимает!

А кто такой Сусанин? Да крестьянин.

Обыкновенный пахарь от сохи.

А чем же он особенно прославлен,

Когда и в Костроме и в Ярославле

Ему почет, и почесть, и стихи?

За что ему такой прекрасный памятник?

Он что — фельдмаршал или генерал?

Да нет! Он рядовой, но он без паники

За матушку-Россию жизнь отдал.

О нем заговорил великий Глинка,

Оркестр заставил петь о мужике,

И закачалась на поле былинка,

И заходили волны по реке.

Запела вся Россия про Ивана,

Про патриота с костромских полей,

Россия и тогда уж понимала,

Что отдается жизнь не за царей!

Сусанина любил герой Гастелло.

Сусаниным Чапаев дорожил.

Ни пытки не боялись, ни расстрела

Те патриоты, в ком Сусанин жил.

Сторонка костромская! Лес да пашни…

Тебя теперь в лицо я узнаю.

И, к роднику Истории припавши,

Пью из него и Родину пою!

Когда река подходит к устью —

Припомнит мигом путь свой с грустью,

Задумается и — впадет!

И сразу в море пропадет.

И нет ее и не бывало!

Большой водой большого вала

Другое что-то в берег бьет,

Суда качает, снасти рвет.

В мятежном этом изумруде

Другое что-то видят люди,

Что море — это сотни рек,

Уже не помнит человек.

Он видит пред собою личность,

Он слышит эллинство, античность,

Весло берет, к волне идет,

А сам гекзаметры поет!

Соловей — паренек

Небольшого роста,

А одет — посмотри! —

До чего же просто!

Зипунок, как армяк,

Серая рубашка.

Говорю ему: — Земляк,

Не озяб, бедняжка?

— В самый раз холода!

Это ли печали?! —

Тридцать три его лада

Сразу зазвучали.

Там, где Волга-река

Свои воды катит,

Соловья на века,

На эпохи хватит.

Тема песен — любовь,

Родина, Россия…

Не беда, если в бровь

Бьют дожди косые!

Заря горят на стяге

И требует присяги

На верность красоте,

На верность идеалам.

Довольствоваться малым

Позорно — я не раб!

Я гений. Я крылатый,

Я рыцарь чести в латах —

Вот я! Вот мой масштаб!

Прочь, мелкое жужжанье!

Прочь, жалкое брюзжанье!

Прочь, суета сует!

Да будет поступь века

Достойна человека,

Иначе жизни нет!

Не дремлет глина в твоих пальцах, Лида!

Ты сказочные образы творишь.

Я тайны никому не выдам —

Им рукоплещет Лондон и Париж.

Ты молода. В тебе талант сверкает

И самым чистым голосом поет.

А если так, то он свергает

Всю серость и подделку под народ.

Твори, художник! Путь твой благороден.

Не бойся лая ложных мудрецов.

Талант твой истинно народен,

Как твой земляк художник Васнецов.

Век нынче сложен. В сказку вторгся атом,

Он сеет свет, но может сеять ночь.

Зови меня в искусстве старшим братом,

И я тебе готов во всем помочь.

Сестра моя родная, ты прекрасна!

Не требуют твои творенья виз!

Твоя душа на вещи смотрит ясно,

А ясность и народность — ваш девиз!

Ходил я — по самому берегу Белого моря,

Глядел я — на серые камни, на чаек,

Любил я — любовь приносила мне горе,

Страдал я — душа тяжелела печалью.

Был верен — меня сторожило коварство,

Был честен — меня поджидала интрига,

Был болен — и мне приносили лекарство,

В деревне оно называлось — ржаная коврига!

Мне жизнь улыбалась, но чаще грозила — не пальцем!

Не мамкиным вздохом: «Сыночек, иди пожалею!»

Был в нетях я долго, был хмурым сибирским

                     скитальцем!

И как это вышло, что я вот пришел к юбилею?!

Что я говорю, и смеюсь, и наполнен терпеньем,

Как чаша наполнена сумраком древнего мира,

Как сброд-голытьба, как ярыжки в подвале питейном,

Как та непонятная, древняя, тайная сила.

Могу в балалайку, в гармонь и на веслах я верток я

                     ловок,

Могу выходить на народ и о жизни глаголить с трибун,

Ветрами — донским и днепровским — свистит

                      мое слово

И гривами мечет, копытами бьет, как табун.

Виски серебрятся. В глазах затаилась грустинка,

В плечах не полет, как бывало, — бурлачья покатость.

Но жизнь не окончилась. Старая эта пластинка

Вертится, вертится и вдруг что-нибудь да покажет!

Ночи стали теперь очень долгие.

Приходите ко мне, люди добрые!

Приходите ко мне пораньше,

Уважаемые товарищи!

Я сыграю вам в балалаечку,

Посажу на сосновую лавочку,

На смолистую, на духмяную,

Вам заменит она брагу пьяную.

Угощу я вас чудо-частушками,

Да моченой брусникой шатурскою,

Еще рыжиками солеными,

А еще — пирогами слоеными.

Угощу вас лесными орешками,

В доме есть и былины онежские,

Гусли есть новгородские, древние

И малиновое варение.

Буду я для вас чай заваривать,

Буду с вами всю ночь разговаривать,

Буду петь про далекие пажити,

Буду делать, что вы прикажете.

Окна в доме моем глазастые,

Стены в доме моем певучие,

Люди в доме — как звезды частые,

Книги — разные, даже научные!

Яблоки попадали,

Высохли цветы.

Дорогая, надо ли

Так грустить, как ты?

Осень надвигается,

Это ясно всем.

Так и полагается.

Плакать-то зачем?

Все в природе мечено

Метою одной.

В ней никто не вечные,

Даже мы с тобой!

Уж картошку вырыли,

Выдергали лен,

Ставнями, как крыльями,

Машет старый дом.

Журавли крылатые

Жалобно кричат,

Словно виноватые

В том, что листопад.

У Черной речки возле леса,

В дымящемся туманами логу,

Еще чернеет пистолет Дантеса

На окровавленном снегу.

Сквозь все эпохи и меридианы

Коварный выстрел в нашу память вмерз.

Никак Россия не залижет рану,

Которую нанес ей подлый Жорж!

Россия-мать! Разбойники гуляли

И убивали твой высокий свет.

Убитый — стал он бронзой на бульваре,

И выше слова ПУШКИН слова нет!

Его любили — декабристы, Пестель.

Кто виноват? Кого теперь корить?

В тот день оборвалась такая песня,

Какой никто не может повторить.

Течет Нева, воспетая поэтом,

Уходит жизнь в свое теченье Лет,

По городу иду, но даже летом

Мороз по коже, что убит поэт!

Большое вымя несет корова.

Лучи заката на рогах.

Продукт молочный не ворован,

Он лично добыт на лугах.

И потому животное спокойно.

Не мнет кустов, как шалая коза,

И потому ведет себя достойно,

И добротой наполнены глаза.

О, если бы она заговорила

По-человечьи около двора,

Какое бы сомненье заронила

В тех людях, чьи дела — одни слова!

Ждет у ворот корову тетя Маня,

Зовет к себе кормилицу свою

И, ласково за шею обнимая,

Вслух говорит: — Давай-ка подою!

И зазвенели звончатые гусли

Во всех дворах вечернего села.

И было столько нежной, теплой грусти

У той, что с молочком во двор пришла!

Пойду оденусь,

Пойду обуюсь,

Пойду лугами полюбуюсь,

Спокойно осмотрюсь кругом,

Природа наша — это дом!

В ней жук живет,

Пасется страус

И сельский странник коростель,

В котором остается странность

Пешком ходить в век скоростей.

В ней рыбы — пескари и нельмы,

В ней птицы — иволга и дрозд.

В ней заросли стоят под хмелем

И под сияньем вечных звезд.

В ней змеи, чудо-черепахи,

В ней гады, в ней орел Кондор

И, как палач в своей рубахе,

Хранитель яда — мухомор.

Природа, молодая мати,

Твой майский сад опять в дыму,

Твой дом высотный поломати

Я не позволю никому!

Тебе, природа, присягаю

Среди лесов, лугов, болот

И ревностно оберегаю

Гнездо, где иволга живет!

Поучал дед малого внучика:

— Большая река от малого ключика,

Большая душа от большой доброты,

Большая печаль от большой широты,

Большая сила от больших дел. —

А внучек взял да и сказал:

    — Знаю, дед!

У лешего язык особенный,

От ягод синий, как бумага.

А скулы стянуты оскоминой,

Чернику любит он, бродяга!

У лешего повадки лешего,

И он не огорчен нисколько.

Бей, колоти, кинжалом режь его,

Он все равно лесной, и только.

Он ходит по болотам, зарослям,

Путь лешему в лесу везде.

Он с месяцем, как будто с нарочным,

Шлет письма утренней звезде.

Ему по штату полагается

Распоряжаться всем в тайге.

Рвет ландыши и дожидается

Отдать букет бабе-яге!

Во мне мое время живет —

И взлеты его и паденья.

Меня мое время несет, —

Спасите! Но нет замедленья.

То пахнет полынной травой,

То глиной с растаявшей кручи,

То солнышко над головой,

То самые хмурые тучи.

Оно, мое время, — не мед,

Не сахар — винтовка и порох.

Чуть сдался — и сразу сомнет,

Схоронит в безвестных просторах.

Во мне мое время гудит,

Мартеновской плавкой клокочет,

Фабричной девчонкой глядит,

Повязанной в синий платочек.

Оно, мое время, пройдет,

До нитки себя разбазарив,

Меня у людей украдет,

Другого поэта подарит.

Намечен очерченный круг,

Мы плакать об этом не будем!

Зачем никчемушный испуг?

Что сделал — останется людям!

Муза моя родилась на снопах, на овине,

Там, где не знали, что значит профком и местком,

С ней мы на удочку донную рыбу ловили,

Грузди ломали в далеком лесу Трубецком.

Муза моя изловчилась плести и корзины и верши,

Лес научилась валить под замах топора.

Стала она задушевной подружкой

                 одной землемерши,

Той, что приехав в деревню, сказала:

— Запахивать межи пора!

Муза моя словарей для меня не держала,

Не открывала Лицея. Зачем? Были мать и отец!

Чувства свои она словом простым выражала,

Перенимая с любовью бесхитростный говор сердец.

Слово свое я ловил на покосе, на пашне,

На молотьбе и на свадьбе, где брага гуляла в ковше,

И у котла с перепревшею гречневой кашей,

И у подпаска с кнутом и рожком в шалаше.

Все моей Музе досталось! И даже неволя,

Камера, следствие, суд и тюремный паек.

Вот и деревня родная. Стою среди поля,

Жизнь вспоминаю и плачу, А сердце поет!

Тракторист не сельский знахарь,

Он — механик, он — шофер,

Он и сеятель, и пахарь,

И косарь, и комбайнер.

Конь его могуч и гулок,

Бьет его озноб и дрожь.

От его стальных прогулок

В поле дружно всходит рожь.

От него и хлеб, и булка,

Теплый бублик на губах.

Древний родич сивка-бурка

По сравненью с ним слабак!

Тракторист — хозяин поля,

Любо там ему и жить.

Может он любое море

На комбайне переплыть.

Что ему меридианы,

В нем растерянности нет.

Он зачислен в капитаны

Тех морей, где зреет хлеб!

Был я в Суздале зимой,

Был я с другом старым.

Душу тешил стариной

И не стал отсталым.

Стал я современней,

Суздаль посетив,

Я в одной молельне

Мед и пиво пил.

На соборах купола

Время золотит,

К нам история сама

На санях катит.

Колокольчик динь-динь-динь,

Звук старинный мил.

А собор, как лебедин,

Нежно белокрыл.

Суздаль — город,

Суздаль — смех,

Суздаль — старый странник.

Кто сказал, что в поле снег?

Поле все как пряник.

Поле все, как каравай,

Пышет с пылу, с жару,

Режь, отщипывай, ломай —

Всем! На всю державу!

На соборах всюду снег,

Русь в резьбе диковин,

Самый дальний, прошлый век

С нашим состыкован!

Ты видел жизнь. Ты воевал.

Ты сыновей прекрасных вырастил.

Высоты жизни с бою брал,

Не дожидаясь чьей-то милости.

В твоей душе звенит Дунай

Своими гусельными струнами.

И слышит твой татранский край,

Как Волга-речка плещет струями.

Дунай и Волга — цель одна,

Реальная, не плод фантастики.

Кропила кровью нас война

И угрожала тенью свастики.

Мы выжили! И враг разбит,

При нем Словакия в грязи была.

Социализм — теперь наш быт,

И жизненность его незыблема.

Мой брат, мой спутник, мой поэт,

Мой голубь, взмывший в небо синее,

Я шлю тебе, мой друг, привет,

Прими и приласкай стихи мои!

Листья сгребают,

Лужи осенние стынут.

Ветер пеньковым кнутом

Хлопает в спину.

Мокрый асфальт,

Холодно, нет отопленья,

Люди идут и надеются

На потепленье.

Солнце во мгле,

Скачут сороки-воровки,

Клочья тумана

Сохнут бельем на веревке.

Осень опять

Клоуном рыжим на ринге.

Много опят,

Много калины на рынке.

Кончился год,

Птицы готовы к отлету.

С полной авоськой забот

Люди идут на работу.

Я среди них

Радугой встал бесполезной,

Вечный жених

Вечной невесты — поэзии!

Мне Маяковский близок, и понятен,

И чем-то дорог, как никто другой.

Поэзия — не для пустых занятий,

Она не побрякушки под дугой.

Поэзия, она у самых ребер,

У самых труб фабрично-заводских,

Поэзия, она не частный ропот —

Кипенье океана душ людских.

Рабочего любимец класса,

Он тишине предпочитал набат.

Его строка — не рядовой запаса,

А призванный служить солдат.

Шаги его поэзии саженьи

Не замерли, я чутко слышу их.

Они звучат, они всегда в сраженье,

В шеренгах наших самых боевых!

Белая береза дошла до Братиславы!

Белая береза дошла до Сахалина!

Девичьи косы стричь не решилась,

Белое личико сохранила.

Заговорил с ней: — Здравствуй, землячка!

Вот и я теперь за Дунаем!

Нам за отлучку не извиняться,

Мы с тобой Родину не забываем.

Сестры родные твои попросили,

Чтобы я тебе поклонился.

От берез белоствольной России,

От деревни, в которой родился.

Мать, бывало, березе молилась,

Видела в ней чистоту, непорочность,

А березка стояла, прямилась,

Нежилась в белой прекрасной сорочке.

Что в тебе есть? Чем ты сердце волнуешь,

Слезы накатывая на очи?

Ты только синее небо целуешь

Или кого-то еще между прочим?

Как тебе, милая, здесь шумится?

Ты не боишься осенних прогнозов?

Поле убрано. Сжата пшеница.

Недалеко до снегов и морозов.

Все ощутимее золото листьев,

Все оголенней сквозят расстоянья.

Вот и кончается время туристов,

Время тружеников — постоянно.

Жалуются струны за стеною,

У соседа нелады с женою,

В музыку уходит мой сосед,

Ближе и дороже друга нет.

А жена залечивает рану

Тем, что обращается к экрану,

После фильма, бедная, она

Поздно возвращается одна.

И гитара сразу умолкает,

В комнате затишье наступает,

Кажется жильцам со стороны —

Там стоят два гроба тишины!

Итак — разлука! Час пробил,

Стоим в полыни у кювета.

Нет! Я тебя не разлюбил,

И мне страшна разлука эта.

Страдальчески вослед гляжу,

Навзрыд вдогонку повторяю:

— Я ничего не нахожу,

Когда тебя, мой друг, теряю!

Все меньше, меньше твой платок,

Растет меж нами расстоянье,

И вот уже ты как цветок,

Как точка белая в тумане.

Мне остается повторять,

Взвалив свою печаль на плечи:

— О, только бы не потерять,

О, только бы дождаться встречи!

Из тьмы ночной выходят двое,

Плащами мокрыми дымя.

И все пространство мировое

Сегодня занято двумя.

Целуются! Прекрасно это.

Она — любима. Он — любим.

Таким же точно было лето

И у меня — дай бог и им!

Свернули в темный закоулок,

За лопухи, на тот конец.

В росе и звездах затонуло

Хмельное счастье двух сердец.

Под небом матери-Отчизны,

За поворотом, где-то тут,

Два юных в вечном храме жизни

В царь-колокол надежды бьют!

Стоит моя деревня за лесами,

За дымчатою, сизою стеной.

Она теперь засыпана снегами,

Забвением и горькой тишиной.

Она, моя деревня, как легенда,

Возникшая среди лесных холмов.

Она, моя деревня, поредела,

Да так, что не хватает ста домов!

Поднять бы из могилы деда с бабкой,

Спросить у них: — А где ваш дом родной? —

Завыли бы они, как та собака,

Которую хозяин пнул ногой.

Твержу теперь с навязчивостью бреда,

На прошлое настроившись волной:

— Проснись во мне, дух земледельца-деда,

Иначе я рассыплюсь в прах пустой!

Снег как белая скатерка,

Как дворцы и терема.

Кто-то выпустил котенка,

А на улице зима.

Мерзнет, жмется этот серый

И пушистенький комок

И с наивной, детской верой

У моих мурлычет ног.

Подыму я замерзайку,

Под полой согрею нос

И обрадую хозяйку:

— Вот кого я в дом принес!

Молочка ему поставлю,

Да можайского притом,

Пусть котенок вырастает

И становится котом.

Пусть резвится мой котенок,

Только так тому и быть,

Потому что он ребенок,

А детей нельзя губить!

Падают яблоки,

Бьются под деревом глухо,

Не успеваешь их с яблони рвать —

Вот проруха!

Ходишь,

Под обувью хруст,

Как в руках костоправа.

Яблони стонут:

— За что же такая расправа?!

Пахнут сараи в садах

Антоновкой и боровинкой.

— Сколько гниет! —

Сокрушается женщина.

— Не говорите!

Вечером

Ветер вчера налетел

Хулиганский.

Крыша гремела от яблок,

Как бубен цыганский.

Яблоки! Яблоки! Яблоки!

В сумках, в корзинах, в авоськах,

Как коробейники,

Возим и носим.

Кормим

Знакомых, родных, сослуживцев.

Падают. Падают. Бьются.

Спать-то

Можно спокойно ложиться?!

Нет! Не умеем

Осваивать мы изобилья,

К бедности пропривыкали,

Богатства забыли!

Говорят — России нет,

Утвержденье наглое.

А Гагарин — это что?

Это разве Англия?

Говорят — России нет,

Что за убивание?

А Твардовский — это что?

Это Скандинавия?

Говорят — России нет,

Заявленье странное.

Ну а Ленин — это что,

Это вам Австралия?

Есть Россия! Русский дух!

Что и утешительно.

Говорю об этом вслух

И вполне решительно!

Ой ты, русская душа,

Смелая и сильная,

Глубже речки Иртыша,

Шире моря синего!

Откуда страхолюдство это —

Как собираться по грибы,

Так надевать старье и ветошь,

Носить не обувь, а гробы!

Входите в лес в опрятном виде,

Не бойтесь никаких прикрас,

Тогда грибы на тропку выйдут

И шляпы снимут, видя вас!

Входите празднично одеты

В лесные чудо-терема,

Все люди, в сущности, поэты,

А лес — поэзия сама!

Входите в лес, как в божью церковь,

Молитесь белому стволу

И, как несвергнутую ценность,

Целуйте белую кору!

Какие холодные зори в июле!

Как будто настала пора листопада.

Как зябнет, наверно, солдат в карауле,

Как дрогнет пастух, выгоняющий стадо.

Как скован комбайн под навесом тесовым.

В холодной росе и колеса и рейки.

И только петух неподкупно-веселый

Все так же бросает свое «ку-ка-ре-ку!».

Проснулся паук над своим волоконцем,

Спросонку спросил: — Что ты делаешь, Петя? —

Петух усмехнулся: — Здороваюсь с солнцем,

Ругаю его за холодное лето!

Заря потеплела, как пшенная каша,

Что в печку поставлена на сковородке.

И вот уж ворона бессмысленно машет,

И жизнь, как учитель, дает нам уроки!

Над лесами, озерами, топями,

Забираясь в звериную дальность,

Создаем и творим не утопии,

Создаем города и реальность.

Сквозь завалы болотного озера

Мы везем не силки для отлова —

Трактора, самосвалы, бульдозеры,

Чтобы вычерпать нефть Самотлора.

Ох и зимы в Сибири случаются,

Ох и туго бывает в пургу-то.

С ней, однако, бесстрашно встречаются

Молодые ребята Сургута.

В Сосьве-речке тайга отражается,

Солнце смотрит спокойно и ясно,

Наша Родина преображается,

Это видно, и это прекрасно.

Ветер, радуясь, звончато-гусельно,

Тонко-тонко напевы выводит.

Глухоманная, дикая Русь моя

На реку умываться выходит.

Загремела лебедками, люками,

Отбивая размеренный ритм.

И над всеми речными излуками

Цвет-мет-золотом солнце горит!

Весна, весна, весна,

Весною потянуло.

Она ко мне вошла,

В мои глаза взглянула.

Сказала: — Ну, пойдем,

Я за тобою, Боков! —

А за корой подъем,

Движенье вешних соков.

Веселый пересвист

Ворвался в чащу леса.

Вода танцует твист,

Как молодой повеса.

На почках коготки,

Как у тигрицы ярой.

А ночи коротки,

А люди все на пару.

Всем хочется любить,

Желанье это вечно.

А мне теперь как быть?

Не отставать, конечно!

— Ты не вей, соловей, у дороги гнезда,

Забирайся поглубже, товарищ!

А иначе тебя оглушат поезда,

Ты и слух растеряешь.

Ты начнешь барабанить, как суетный дрозд,

Кантилену заменишь трещаньем,

И волшебное чудо-сияние звезд

Не тебя удостоит вниманьем.

Милый мой, я прошу тебя, не возражай,

Вей гнездо в глухомани под хмелем.

Песен будет тогда золотой урожай,

Мы его, как два брата, поделим!

И послушался! Взмыл и направил свой путь

Во владенья царя Берендея.

Я лишь крикнул ему: — Ты меня не забудь!

Это я тебе подал идею!

На реке серебряная оспа,

Звон кольчуги, шелест чешуи.

Это ветер. Волны. И непросто

Волге приказать: — Ты не шуми!

На реке капризные изломы

Грозной, изумрудной бирюзы.

Хорошо, что это не от злобы,

Хорошо, что это от грозы!

Ветер перевертывает платья,

Белую березу валит с ног.

Я его возьму в свои объятья,

Уведу в камыш, и он уснет.

Почему меня волнует

Эта простенькая юбка,

Этот голос грубоватый,

Этот профиль рябоватый,

Некрасивое лицо?

Неужели потому, что

В этом теле непочатом

Столько женственности скрытой,

Столько жертвенности бабьей

И готовности любить!

Весна — зеленая зазноба,

Она опасна для людей.

Приворожит кого — до гроба,

А приколдует — хоть убей!

Прямы ресницы, косы длинны,

Сверкают пятки по траве,

Покоятся дожди и ливни

В ее зеленом рукаве.

На ней рябиновые бусы,

Платок синей, чем небосвод.

— Откуда ты?

       — Я на Тарусы,

Вчера весь день ломала лед.

Рукой махнула — вышли гуси,

Платком махнула — вышел флот.

Распорядилась — и в Тарусе

Все по Оке теперь плывет.

Все капитаны — у штурвала,

Рука уверенно-тверда.

Все у штурвала — это мало,

Все влюблены — вот это да!

Три каравеллы испанца Колумба

Не затерялись, не затонули.

К ним навстречу в тумане рассвета

Двигались земли Нового Света.

Разве это не риск, не растрата

Взор устремлять

         в неизвестность пространства?

Но бесплодны такие вопросы,

Если землю целуют матросы!

После отчаяний, упований,

Вышли на берег обетованный.

Нет ни пристани, ни светофора,

Есть указательный перст Христофора!

Этот энтузиаст и безумец

У Посейдона похитил трезубец.

Через Колумбово окошко

К нам, в Россию, пришла картошка!

Все изучено! Все открыто,

Все предано широкой огласке,

В том числе старое это корыто,

Изображенное в пушкинской сказке.

Космос открыт! А по лунной панели

Скоро пройдет пехотинец в шинели.

Тайна одна теперь на планете —

Что вслед за нами сделают дети?

Что откроют? Чего прибавят?

Нас возвеличат или придавят?

Дай-то им бог не безверья, а веры,

Пусть они будут, как мы, пионеры!

Золотая иволга

На ветвях качалась.

Золотая иволга

С солнышком венчалась.

Подарило солнышко

Иволге дубраву.

Вот тебе, любовь моя,

Получай по праву!

Подарила иволга

Солнышку колечко —

Песенку волшебную,

Дивное коленце.

Не жалело солнышко

Для своей зазнобы

Серебра и золота

Самой чистой пробы.

Перышки у иволги

Солнцем отливают.

Люди, видя иволгу,

Горе забывают.

Золотая иволга

На ветвях качалась,

Золотая иволга

С солнышком венчалась!

Поэзия — полет,

Непойманная птица,

Когда на сердце лед,

Поэту не летится.

Поэзия — овраг,

Где тридцать три колодца,

Когда на сердце мрак,

Поэту не поется.

Поэзия — тайга,

Дремучесть, первозданность,

И нет страшней врага,

Чем явная бездарность!

Липа вековая

Прожила три века.

Что в сравненье с этим

Возраст человека?!

У стихов Гомера

Слава мировая.

Что в сравненье с этим

Липа вековая!

Мечталось,

Любилось,

Плясалось

И пелось,

Куда-то

Далёко,

Далёко

Летелось.

Вставалось

Легко,

Засыпалось

Мгновенно

И думалось,

Думалось

Так сокровенно.

Лесами ходилось,

Лугами бродилось,

И, главное,

Время на все

Находилось.

На труд, на любовь

И на малую

Малость.

И все удавалось,

И все удавалось!

О молодость,

Молодость,

Ты несравнима,

Зачем ты однажды

Проехала мимо?

— Куда ты? —

Тревожно

Спросилось

И спелось.

Ответила тихо:

— К другим

Захотелось!

У графомана есть отвага,

Она преследует его,

Любая белая бумага

Командует: — Бери перо!

И вот уж белый лист замаран,

Пустого места не видать.

И дело, в сущности, за малым —

Публиковать и славы ждать!

Я делаю добро не ради денег,

Иначе жить я просто не могу.

И весел я бываю и раденек,

Когда кому-то чем-то помогу.

Так мать меня учила, дед и прадед,

Добро гуляло с песней по селу,

Поступками моими сердце правит,

В нем доброта начальница всему!

Хозяйство мое стихотворное

Равнинное, высокогорное,

Морское, речное, озерное,

Лесное, степное, озонное,

Спасительно кислородное,

А проще сказать — народное!

Хозяйство мое стихотворное

Лошадное и моторное,

В нем земли ухожены, вспаханы,

Зимою, как водится, спят они,

Весною от юга до севера

Они под нашествием сеялок.

Да здравствует колошение,

Да здравствует плодоношение,

Живое, земное, заветное,

Не ложное, не пустоцветное,

Не призрачное, не холодное,

Естественное, природное!

Когда я покидал деревню —

Родную мать, сестер, отца,

Какою нежною сиренью

Весна махала мне с крыльца.

Черемуха торжествовала

Под белым кружевом ветвей,

В лесу кукушка куковала,

Сзывая брошенных детей.

Природа пела, ликовала,

Грачи горланили в низах.

И только мать моя стояла

Не в радости, а вся в слезах!

Дождичек утром!

         Ласковый, мелкий, дотошный.

Словно мышонок,

        скребется в трубе водосточной.

Легким комариком

         крылышком бьется в окошко,

Тихо крадется по крыше,

             как серая кошка.

Тихо ползет

       за воротник подорожника,

Капли стекают по яблоням

             так осторожненько.

Жадно трава себя

         в дождичек теплый макает,

С чувством блаженства

           некошеный луг намокает.

Небо сквозь мелкое сито

             сеет и сеет дождинки,

Вот уже лужа блеснула

           в ложбинке.

Хмель потемнел,

        конопляник, одышкою мучаясь,

Вот уж неделю

       ждал именно этого случая!

Поэт такой же человек,

Как все. Но есть отличье.

Поэт — он царь лесов и рек,

Глухих гнездовий птичьих.

Царь синевы, царь глубины,

Царь грусти и веселья,

В него с рожденья влюблены

И травы и деревья.

В удельном княжестве своем

Он правит без оглядки.

А то, что спорит с соловьем,

Так это все в порядке.

Не вешает и не казнит,

Вот в чем его княженье.

Его свобода, как магнит,

Имеет притяженье.

Поэт — как все. Как ты, как я,

И та же в нем основа.

Такой же пламень бытия,

Но с божьим даром слова.

Солнце утром хочет встать,

Поскорей росой умыться

Не затем, чтобы блистать,

А затем, чтобы трудиться.

С солнцем я-то уж знаком,

Мне оно не прекословит.

На Камчатке с рыбаком

Не оно ль селедку ловит?!

Не оно ль от чешуи

Как серебряное стало?

Не оно ли: — Не шуми! —

Шторму в море приказало?

И унялся в море шторм,

Скандалист дальневосточный.

Солнце спрашивает: — Что,

Нагулялся? — Это точно!

Солнце — мастер горновой,

Солнце — слесарь, ткач фабричный.

Нет работы черновой

Для него — вот это Личность!

Похрустыванье мерзнущих обочин

По вечерам улавливает слух.

Старик мороз ничуть не озабочен

Той новостью, что лед на речке глух.

Уже в лесах почти не видно снега,

С пяти часов утра земля не спит.

А где-то гром, как старая телега

По комковатой глине, тарахтит.

Весенний тарарам в грачиных гнездах,

Что шум от них, грачам и дела нет.

И только в недоступно-вечных звездах

Все тот же неземной и гордый свет.

В березах началось движенье сока,

Не забывай, что это не боржом,

Не допусти убийственно жестоко

Поранить белый ствол своим ножом!

Читатель! Чем тебя обрадовать?

Я жив! Могу еще ходить.

Я жив! Какой другой наградою

Поэта можно наградить?

Бессмертием? Оно для смертного

Так далеко, как свет звезды.

Для нас практически и нет его,

Мы рвем реальные плоды.

Живым бессмертие неведомо,

Неведомо и для меня.

Живем успехами, победами,

Борьбою прожитого дня.

Несем суровой жизни тяжесть,

Под ношей времени стоим.

А что потом потомки скажут,

Известно будет только им!

Два облака поссорились,

Да так, что свет затмило.

Печальная история,

Однако это было!

Два легких-легких лебедя,

Как белые несушки,

Переругались вдребезги

И потеряли сущность.

Упали оба облака,

Как две кольчуги белых.

Два очень разных облика

В один обледенели.

И долго, долго таяла

Обледенелость эта.

И слезы, как раскаянье,

Текли в родник все лето.

Соловей, мой брат лесной,

Лирик, родом из-под Курска,

Как весна, так я с тобой,

Как зима, мне что-то тускло.

Рыцарь истинной любви,

Витязь чувственной метели,

Так похожи мы в любви,

В деликатном этом деле.

Ты звенишь, как серебро,

В огневой самоотдаче,

Песней лезешь под ребро,

А в любви нельзя иначе!

Сколько раз случалось мне,

И меня тут не исправить,

На большом твоем огне

Сердце влюбчивое плавить!

Ты заметила седины

И что волос поредел.

В этом люди все едины,

Всем положен свой предел.

Как же быть мне младу-юну,

Легкой бабочкой кружить,

Если я тащил Коммуну

На хребте своем всю жизнь.

Если наши пятилетки,

Как поэзия в строке,

У меня меж ребер в клетке

И в мозолях на руке.

Не в унынье сердце пело,

На разрыв рвалось в борьбе.

Как душа не очерствела —

Удивляюсь сам себе.

Все мои седины святы!

И они, как каждый стих,

Не от праздной жизни взяты,

А от подвигов моих!