Том 21

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ В ЕВРОПЕ[346]

В марте 1878 г. Дизраэли послал в Босфор четыре броненосца; одного их присутствия было достаточно, чтобы остановить триумфальный марш русских на Константинополь и порвать Сан-Стефанский договор. Берлинский мир урегулировал на некоторое время положение на Востоке[347]. Бисмарку удалось добиться соглашения между правительствами России и Австрии. Австрия негласно получила господство в Сербии, тогда как Болгария и Румелия были предоставлены преобладающему влиянию России. Это позволяло предположить, что если Бисмарк впоследствии разрешит русским взять Константинополь, то для Австрии он сохранит Салоники и Македонию.

Но кроме того, Австрии была отдана Босния, подобно тому как Россия в 1794 г. предоставила пруссакам и австрийцам самую большую часть собственно Польши, чтобы в 1814 г. отнять ее обратно[348]. Босния была для Австрии постоянной причиной кровопускания, яблоком раздора между Венгрией и Западной Австрией и, кроме того, доказательством для Турции, что австрийцы, так же как и русские, готовят ей судьбу Польши. Отныне Турция не могла питать доверия к Австрии; это была важная победа политики русского правительства.

В Сербии имелись славянофильские, — следовательно, русофильские, — тенденции, но со времени своего освобождения она заимствует все средства своего буржуазного развития в Австрии. Молодые люди отправляются учиться в австрийские университеты; бюрократическая система, кодекс, судопроизводство, школы — все было скопировано с австрийских образцов. Это было естественно. Но в Болгарии Россия должна была

помешать такому подражанию, она не хотела таскать каштаны из огня для Австрии. Поэтому из Болгарии была создана русская сатрапия. Управление, офицеры и унтер-офицеры, чиновники, наконец, вся система были русскими: дарованный Болгарии Баттенберг был двоюродным братом Александра III.

Господства русского правительства, сначала прямого, а затем косвенного, было достаточно, чтобы менее чем за четыре года уничтожить все симпатии болгар к России, хотя эти симпатии были огромны и выражались восторженно. Население все больше и больше сопротивлялось наглости «освободителей», и даже Баттенберг, человек мягкий, который не имел политических взглядов и не желал ничего другого, как служить царю, но требовал уважения к себе, становился все более и более непокорным.

Между тем события в России развивались; суровыми мерами правительству удалось на некоторое время рассеять и дезорганизовать нигилистов. Однако этого было недостаточно: ему нужна была поддержка общественного мнения, ему необходимо было отвлечь внимание от все растущих социальных и политических невзгод внутри страны; наконец, ему нужно было немного патриотической фантасмагории. При Наполеоне III левый берег Рейна служил для отвлечения революционных страстей к внешнеполитическим делам; точно так же русское правительство предложило недовольному и волнующемуся народу завоевание Константинополя, «освобождение» угнетаемых турками славян и объединение их в одну великую федерацию под главенством России. Но недостаточно было вызвать эту фантасмагорию, необходимо было что-то сделать, чтобы перенести ее в область реального.

Обстоятельства благоприятствовали этому. Аннексия Эльзаса и Лотарингии посеяла между Францией и Германией семена раздора, которые, казалось, должны были нейтрализовать эти две державы. Австрия одна не могла бороться против России, так как ее самое эффективное наступательное оружие — призыв к полякам — всегда было бы удержано в ножнах Пруссией. А захват Боснии, этот грабеж, создавал Эльзас между Австрией и Турцией. Италия была на стороне того, кто ей больше предлагал, то есть России, которая предлагала ей Триест и Истрию вместе с Далмацией и Триполи. А Англия? Миролюбивый русофил Гладстон внял искушающим речам России: он оккупировал Египет в мирное время[349]; именно это обеспечивало вечные раздоры между Англией и Францией; это обеспечивало также невозможность союза между турками и англичанами, которые ограбили Турцию, присвоив турецкое владение — Египет. Кроме того, военные приготовления русских в Азии достаточно подвинулись вперед, чтобы в случае войны причинить англичанам много хлопот в Индии. Никогда на долю русских не выпадало столько удач; их дипломатия торжествовала по всей линии.

Возмущение болгар против русского деспотизма давало повод начать военные действия. Летом 1885 г. Болгарию и Румелию стали прельщать возможностью их объединения, обещанного Сан-Стефанским миром и уничтоженного Берлинским трактатом. Им говорили, что если они вновь бросятся в объятия России-освободительницы, то русское правительство выполнит свою миссию, совершив это объединение, но что для этого болгары должны сначала изгнать Баттенберга. Последний был вовремя предупрежден. Против своего обыкновения, он действовал быстро и энергично. Он осуществил, но в свою пользу, то объединение, которое Россия хотела провести против него. С этого момента началась непримиримая борьба между Баттенбергом и царем.

Эта борьба велась вначале тайно и окольными путями. Для мелких балканских государств появилась в новом издании прекрасная доктрина Луи Бонапарта, согласно которой, если народ, до тех пор разъединенный, скажем Италия или Германия, объединяется и конституируется в нацию, то другие государства, скажем Франция, имеют право на территориальные компенсации. Сербия пошла на эту приманку и объявила войну Болгарии. Успех России состоял в том, что эта война, затеянная в ее интересах, велась на глазах у всего мира под покровительством Австрии, которая не решалась помешать войне из опасения, что русская партия придет к власти в Сербии. Россия же, со своей стороны, дезорганизовала болгарскую армию, отозвав из нее всех русских офицеров, то есть весь главный штаб и всех старших офицеров, вплоть до батальонных командиров.

Но против всякого ожидания болгары, без русских офицеров, при соотношении сил два против трех, наголову разбили сербов и завоевали уважение и восхищение изумленной Европы. Эти победы были вызваны двумя причинами. Прежде всего, Александр Баттенберг, хотя и слабый политик, но хороший солдат; он вел войну так, как усвоил это в прусской школе, между тем как сербы в стратегии и тактике следовали своим австрийским образцам. Это было, следовательно, вторым изданием кампании 1866 г. в Богемии[350]. Кроме того, сербы прожили шестьдесят лет при том бюрократическом австрийском режиме, который, не дав им ни сильной буржуазии, ни независимого крестьянства (земли крестьян все уже заложены), разрушил и дезорганизовал остатки родового коллективизма, составлявшего их силу в борьбе против турок. У болгар, наоборот, эти первобытные учреждения были оставлены турками в неприкосновенности; этим и объясняется их чрезвычайная храбрость.

Итак, для России это было новым поражением; приходилось начинать все сначала. Славянофильский шовинизм, подогретый в противовес революционному элементу, нарастал со дня на день и становился уже опасным для правительства. Царь отправляется в Крым, и русские газеты сообщают, что он свершит нечто великое; он старается привлечь на свою сторону султана, показывая ему, что прежние его союзники (Австрия и Англия) предают и грабят его, а Франция находится в полной зависимости от России и слепо следует за ней. Но султан прикидывается глухим, и огромные вооружения в Западной и Южной России остаются пока что без применения.

Царь возвращается из Крыма (в июне текущего года). Но за это время шовинистическая волна поднимается выше, и правительство, не будучи в состоянии пресечь это распространяющееся движение, само все более и более втягивается в него, так что приходится разрешить московскому городскому голове [Н. А. Алексееву. Ред.] в его обращении к царю во всеуслышание говорить о завоевании Константинополя[351]. Пресса под влиянием и покровительством генералов открыто говорит, что ждет от царя энергичных действий против Австрии и Германии, которые чинят ему препятствия, а у правительства недостает мужества заставить ее молчать. Славянофильский шовинизм сильнее царя; последний вынужден уступить из страха перед революцией, из опасений, что славянофилы объединятся с конституционалистами, нигилистами, наконец, со всеми недовольными.

Финансовые трудности осложняют положение. Никто не хочет давать взаймы этому правительству, которое с 1870 по 1875 г. заняло 1 млрд. 750 тыс. фр. в Лондоне и угрожает европейскому миру. Два или три года тому назад Бисмарк помог этому правительству получить в Германии заем в 375 млн. фр., но этот заем давно уже съеден, а без подписи Бисмарка немцы не дадут ни гроша. Однако эта подпись может быть получена только ценою унизительных условий. Экспедиция заготовления государственных бумаг выпустила слишком много бумажных денег, серебряный рубль стоит 4 фр., а бумажный — 2 фр. 20 сантимов. Вооружения стоят безумных денег.

В конце концов приходится действовать. Или успех в вопросе о Константинополе, или революция. Гирс посетил Бисмарка и ознакомил его с положением, которое тот очень хорошо понял. В интересах Австрии Бисмарк хотел бы умерить аппетиты царского правительства, ненасытность которого его беспокоит. Но революция в России означает падение бисмарковского режима. Без России, этой огромной резервной армии реакции, господство юнкеров в Пруссии не продолжалось бы и одного дня. Революция в России немедленно изменила бы положение в Германии; она разрушила бы одним ударом ту слепую веру во всемогущество Бисмарка, которая обеспечивает ему поддержку господствующих классов; она способствовала бы созреванию революции в Германии.

Зная, что существование царизма служит основой для всей его системы, Бисмарк поспешно отправляется в Вену, чтобы сообщить своим друзьям, что перед лицом такой опасности следует отбросить вопросы самолюбия, что необходимо предоставить царю хоть некоторую видимость успеха и что в своих же правильно понятых интересах Австрия и Германия должны преклонить колена перед Россией. Впрочем, если господа австрийцы настаивают на своем вмешательстве в дела Болгарии, то он умоет руки; они увидят тогда, что из этого выйдет. Кальноки уступает, Александр Баттенберг принесен в жертву, и Бисмарк спешит лично известить об этой новости Гирса.

К несчастью, болгары проявили энергию и политические способности, неожиданные и недопустимые для славянской нации, которая была «освобождена святой Русью». Баттенберг был ночью арестован, но болгары арестовывают заговорщиков, назначают способное, энергичное и неподкупное правительство — качества, уже совершенно недопустимые для только что освобожденного народа. Они вновь призывают Баттенберга; последний, однако, обнаруживает всю свою слабость и бежит. Но болгары неисправимы. С Баттенбергом или без него, они сопротивляются властным приказам царя и вынуждают героического Каульбарса стать посмешищем перед всей Европой[352].

Представьте себе ярость царя. Склонить на свою сторону Бисмарка, сломить сопротивление Австрии и после этого — оказаться остановленным этим маленьким народом, который существует только со вчерашнего дня, обязан ему или его отцу [Александру II. Ред.] своей «независимостью» и не хочет понять, что эта независимость означает только слепое подчинение приказам «освободителя». Греки и сербы были неблагодарны, но болгары перешли всякие границы. Всерьез принимать свою независимость! Какое преступление!

Чтобы спастись от революции, бедный царь вынужден сделать новый шаг вперед. Но каждый такой шаг становится все опаснее, потому что связан с риском вызвать европейскую войну, чего русская дипломатия всегда старалась избежать. Конечно, если произойдет прямая интервенция русского правительства в Болгарии и если это приведет к дальнейшим осложнениям, то наступит момент, когда враждебность русских и австрийских интересов обнаружится открыто. Тогда невозможно будет локализовать войну, она станет всеобщей. Зная благородство мошенников, правящих Европой, невозможно предвидеть состав обоих лагерей. Бисмарк способен стать на сторону России против Австрии, если не сможет иным путем задержать революцию в России. Но более вероятно, что, если вспыхнет война между Россией и Австрией, Германия придет на помощь Австрии, чтобы предотвратить ее полное крушение.

В ожидании весны, так как зимой, ранее апреля, русские не смогут начать большую кампанию на Дунае, царь старается завлечь в свои сети турок, а предательство Австрии и Англии по отношению к Турции облегчает ему эту задачу. Цель его — занять Дарданеллы и превратить таким образом Черное море в русское озеро, сделать из него неприступное убежище для организации сильного флота, который мог бы, выходя оттуда, господствовать над тем, что Наполеон называл «французским озером», над Средиземным морем. Но эта цель еще не достигнута, а его сторонники в Софии выдали его тайные замыслы.

Таково положение. Чтобы избежать революции в России, царю нужен Константинополь. Бисмарк колеблется — он хотел бы найти средство избежать и того и другого.

А Франция?

Французские патриоты, уже шестнадцать лет мечтающие о реванше, думают, что нет ничего более естественного, как воспользоваться случаем, который, может быть, представится. Но для нашей партии вопрос не столь уж прост, как не прост он и для господ шовинистов. Война ради реванша, в союзе и под эгидой России, может привести к революции или контрреволюции во Франции. В случае революции, которая поставила бы у власти социалистов, союз с Россией потерпел бы крах. Прежде всего русские немедленно заключили бы мир с Бисмарком, чтобы вместе с немцами броситься на революционную Францию. Затем, если бы Франция поставила у власти социалистов, то не для того, чтобы путем войны воспрепятствовать революции в России. Такой случай, однако, почти невероятен; скорее возможна монархическая контрреволюция. Царь желает реставрации Орлеанов, своих близких друзей, единственного правительства, которое обещает ему прочный союз на выгодных условиях. А раз начнется война, для подготовки этой реставрации будут использованы монархистские офицеры. При малейшем частичном поражении, а таковые будут, станут кричать, что это вина республики, что в интересах победы и безоговорочной поддержки со стороны России необходимо прочное, монархическое правительство — словом, Филипп VII [Луи Филипп Альбер Орлеанский, граф Парижский. Ред.]. Генералы-монархисты будут действовать вяло, чтобы иметь возможность свои неудачи приписать республиканскому правительству; и вот монархия восстановлена. Если Филипп VII окажется на. престоле, короли и императоры тотчас же столкуются друг с другом и, вместо того чтобы пожирать один другого, разделят между собой Европу, поглотив мелкие государства. Уничтожив Французскую республику, созовут новый Венский конгресс, где, может быть, республиканские и социалистические грехи Франции послужат предлогом лишить ее Эльзас-Лотарингии целиком или частично. И монархи посмеются над республиканцами, которые были так наивны, что поверили в возможность искреннего союза между царизмом и республикой.

Правда ли, к тому же, будто генерал Буланже говорит всякому, кто желает его слушать: «нужна война, чтобы помешать социальной революции»? Если это правда, то пусть это послужит предостережением для социалистической партии. Этот добрый малый Буланже — большой хвастун, что, может быть, простительно военному, но плохо рекомендует его как политика. Не он спасет республику. Оказавшись между социалистами и орлеанистами, он, возможно, договорится с последними, если они обеспечат ему союз с Россией. Во всяком случае, буржуазные республиканцы во Франции находятся в таком же положении, как и царь; перед ними встает призрак социальной революции, и они знают только одно средство спасения — войну.

Во Франции, в России и в Германии события так выгодно складываются в нашу пользу, что в данный момент мы можем желать только сохранения status quo [существующего положения. Ред.]. Если бы в России вспыхнула революция, она создала бы совокупность самых благоприятных условий. Всеобщая же война, наоборот, отбросила бы нас в область непредвиденного. Революция в России и во Франции была бы отсрочена; наша партия в Германии подверглась бы участи Коммуны 1871 года. Без сомнения, в конце концов события повернулись бы в нашу пользу; но сколько бы пришлось потерять времени, принести жертв и преодолеть новых препятствий!

Велика сила, толкающая Европу к войне. Прусская военная система, принятая повсюду, требует от двенадцати до шестнадцати лет для ее полного внедрения. По прошествии этого времени кадры резерва заполняются людьми, умеющими владеть оружием. Эти двенадцать — шестнадцать лет везде уже прошли; везде имеется от двенадцати до шестнадцати годичных контингентов, прошедших через армию. Везде, таким образом, готовы к войне, и у немцев нет в этом отношении особых преимуществ. Это значит, что война, которой нам грозят, бросила бы десять миллионов солдат на поле сражения. Затем, старик Вильгельм, вероятно, умрет. Положение Бисмарка более или менее поколеблется, и он, возможно, будет толкать к войне, чтобы таким путем удержаться самому. А биржа повсюду действительно уверена, что война вспыхнет, как только старик закроет глаза.

Война, если она начнется, будет вестись только с целью помешать революции; в России — чтобы предупредить общее выступление всех недовольных: славянофилов, конституционалистов, нигилистов, крестьян; в Германии — чтобы поддержать Бисмарка; во Франции — чтобы подавить победоносное движение социалистов и восстановить монархию.

Для французских и немецких социалистов не существует эльзасского вопроса. Немецкие социалисты слишком хорошо знают, что аннексии 1871 г., против которых они всегда протестовали, служили точкой опоры для реакционной политики Бисмарка, как внутренней, так и внешней. Социалисты обеих стран одинаково заинтересованы в сохранении мира, так как именно им придется оплачивать все издержки войны.

Написано 25 октября 1886 г.

Напечатано в газете «Le Socialiste» № 63, 6 ноября 1886 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с французского

Подпись: Ф. Энгельс