Том 22. Избранные дневники 1895-1910

1904

2 января 1904. Ясная Поляна. Написал в старом дневнике рассказ «Божеское и человеческое». Два дня был нездоров. Нынче лучше. Хорошо думается. […]

3 января 1904. Ясная Поляна. Здоровье не совсем хорошо: желчь — печень. Ездил верхом, оттепель. Здесь Сережа и тетя Таня. Очень хорошо думается. Понемногу подвигаюсь в «Фальшивом купоне». Но очень уж беспорядочно. Занят тоже исправлением «Мыслей»^*. Думал:

1) Боюсь ли я смерти? Нет. Но при приближении ее или мысли о ней не могу не испытывать волнения вроде того, что должен бы испытывать путешественник, подъезжающий к тому месту, где его поезд с огромной высоты падает в море или поднимается на огромную высоту вверх на баллоне. Путешественник знает, что с ним ничего не случится, что с ним будет то, что было с миллионами существ, что он только переменит способ путешествия, но он не может не испытывать волнения, подъезжая к месту. Такое же и мое чувство к смерти.

2) Я сначала думал, что возможно установление доброй жизни между людьми при удержании тех технических приспособлений и тех форм жизни, в которых теперь живет человечество, но теперь я убедился, что это невозможно, что добрая жизнь и теперешние технические усовершенствования и формы жизни несовместимы. Без рабов не только не будет наших театров, кондитерских, экипажей, вообще предметов роскоши, но едва ли будут все железные дороги, телеграфы. А кроме того, теперь люди поколениями так привыкли к искусственной жизни, что все городские жители не годятся уже для справедливой жизни, не понимают, не хотят ее. Помню, как Юша Оболенский, попав в деревню во время метели, говорил, что жизнь в деревне, где заносит снегом так, что надо отгребаться, невозможна. Теперь есть люди, и это те, которые считаются самыми образованными, которые удивляются не тому, как могли люди устроиться так, что для них нет ни метелен, ни темноты, ни жара, ни холода, ни пыли, ни расстояния, как живут городские люди, а удивляются тому, как это люди, живя среди природы, борются с ней. […]

6 января 1904. Ясная Поляна. Здоровье немного лучше. Чудная погода. Составлял новый календарь. Нынче пишу «Фальшивый купон». Записать надо:

1) Два ума: ум в области матерьяльной — наблюдения, выводы, рассуждения о наблюдаемом, и другой ум в области духовной: отношение к богу, к людям, другим существам, нравственные требования… Большей частью, даже всегда, чем больше один ум, тем меньше другой.

11 января 1904. Ясная Поляна. Был нездоров печенью дня четыре. Не писал. Вчера кончил прибавку к Гаррисону и занимался календарем. Чувствую себя очень, очень хорошо. Очень определенно без усилия живу перед богом. И очень радостно. […]

14 января 1904. Ясная Поляна. Проснулся нынче здоровый, физически сильный и с подавляющим сознанием своей гадости, ничтожества, скверно прожитой и проживаемой жизни. И до сих пор — середины дня — остаюсь под благотворным этим настроением. Как хорошо, даже выгодно чувствовать себя, как нынче, униженным и гадким! Ничего ни от кого не требуешь, ничто не может тебя оскорбить, ты всего худшего достоин. Одно только надо, чтобы это унижение не переходило в отчаянность, в уныние, не мешало стремлению хоть немного выпростаться из своей вонючей ямы, — не мешало работать, служить, чем можешь. Сейчас пришло в голову кое-что. И прежнее записать:

1) Какое праздное занятие вся наша подцензурная литература! Все, что нужно сказать, что может быть полезно людям в области внутренней, внешней политики, экономической жизни и, главное, религиозной, все, что разумно, то не допускается. То же и в деятельности общественной. Остается забава детская. «Играйте, играйте, дети. Чем больше играете, тем меньше возможности вам понять, что мы с вами делаем». Как это стало несомненно ясно мне.

2) Всех людей можно себе представить придавленными огромным — ну, хоть дощатым полом — или, лучше, войлоком. И все лежат, скорчившись, согнувшись, и им тяжело, душно, и нужно и хочется расправиться. И вот каждый, вместо того чтобы по мере сил выпрямиться, стать во весь рост (стараться быть совершенным, как отец наш небесный), каждый прорывает войлок, выпрастывает руки, кладет на войлочный покров и сидит или лежит. Тем, которые не прорвали войлок и хотят выпрямиться, становится еще тяжелее, и возможность поднять весь покров вследствие дыр становится еще труднее. Все эти дыры — это всевозможные деятельности людские: и государственная, и общественная, и научная, и художественная. Нужна же одна деятельность: выпрямления. (Не вышло.)

16 января. Вчера писал о религии. Здоровье недурно. Нынче ничего не могу писать, не выспался. Соня приехала. Вчера был Буланже. Нынче все пытался работать над календарем, но не мог ничего сделать. Вчера думал:

1) Естественники, физиологи рассуждают о том, как получаются человеком впечатления от внешнего мира, и исследуют глаз, волны света, источник колебания волн эфира и воздуха для слуха и нервов для осязания и т. п., а дело все в том, что человек и всякое живое существо неразрывно связано — есть одно со всеми существами мира и знает их так же, как себя, только несколько отдаленнее. И когда получает впечатления, познает их, только вспоминает то, что знает.

2) Как прав Амиель, что для всякого чувства и мысли есть свой зенит, на котором надо стараться удержать, запечатлеть чувство или мысль. Пропустишь — и не восстановишь. Так я думал о разбойничьей шайке правительств так сильно и ясно дня два тому назад, а теперь все холодно и не сильно.

18 января 1904. Ясная Поляна. Здоровье хорошо. Вчера, гуляя, думал о смерти, чувствовал ее приближение с радостным, да, радостным спокойствием.

[…] Вчера немного добавил к Шекспиру^* и просмотрел «Купон» и «Камень»^*. На душе хорошо.

22 января 1904. Ясная Поляна. Здоровье все хорошо, но смерть близка. Плохо работалось. […]

27 января. Ясная Поляна. 1904. Три дня насморк и кашель, и три дня ничего не писал. И имею слабость думать, что это дурно. Кое-что записано в книжечку. […]

28 января 1904. Ясная Поляна. Все не справлюсь. И печень и насморк. Нынче немного поправлял «Купон». И хорошо думал о войне, которая началась^*. […]

Не знаю, как удастся. До сих же пор голова работает плохо. И то хорошо, как и все. Записано:

1) Точно так же для серьезного отношения к жизни нужно понимать и помнить, что я умру, как и то, что меня не было прежде.

[…] 4) У европейских народов 133 миллиарда долга. Кто кому должен? Бедняки, трудящиеся — богачам, владеющим бумагами. Может быть, когда-нибудь будет иначе, но до сих пор проценты на долги выплачивают трудящиеся рабочие; получают же эти проценты — богатые, владетели бумаг.

Все болит печень, и нет энергии работать.

2 февраля 1904. Ясная Поляна. Здоровье хорошо. Последнее время голова посвежее. Работаю над «Купоном», а о войне не пишется^*. […]

19 февраля 1904. Ясная Поляна. Все время пишу о войне. Не выходит еще. Здоровье недурно. Но с некоторых пор сердце слабо. Никак не могу приветствовать смерть. Страха нет, но полон жизни, и не могу. Читал Канта, восхищался, теперь восхищаюсь Лихтенбергом^*. Очень родствен мне. Записать надо было о трех степенях сознания. Нынче написал об этом Черткову. Написал письма. Как важно было в голове о трех степенях сознания, и как бедно вышло в изложении. Но я еще вернусь к этому.

23 февраля 1904. Ясная Поляна. Пишу о войне, здоровье хорошо. Хочется написать продолжение «Божеского и человеческого», и мне очень нравится. […]

25 февраля 1904. Ясная Поляна. Здоровье хорошо. Все кончаю о войне.

[…] Нынче поправил Николая Павловича в «Хаджи-Мурате» и бросил. Если будет время, то напишу отдельно о Николае.

27 февраля 1904. Ясная Поляна. Еду нынче в Пирогово. Написал пропасть писем. Вчера поправлял «О войне». […]

7 марта. Ясная Поляна. 1904. Очень хорошо съездил с Сашей в Пирогово. Маше, по письму, хуже. Не могу не жалеть. Все поправляю о войне. Кажется, кончил. Порядочно. Не хорошо, но порядочно. Довольно вяло работаю. Нет художественной охоты. Записать было чего-то два, и оба забыл. Помню, потому что записал, только вот что:

[…] 2) Прекрасная пословица: живой живое и думает, то есть что, пока человек жив, он не может весь не отдаваться интересам этого мира. От этого так страшна смерть, когда человек, полный жизни, думает о ней. Когда же приближается смерть раной, болезнью, старостью, человек перестает думать о живом и смерть перестает быть страшною.

3) Смерть — это захлопнутое окно, через которое смотрел на мир, или опущенные веки и сон, или переход от одного окна к другому.

4) Чем глупее, безнравственнее то, что делают люди, тем торжественнее. Встретил на прогулке отставного солдата, разговорились о войне. Он согласился с тем, что убивать запрещено богом. — Но как же быть? — сказал он, придумывая самый крайний случай нападения, оскорбления, которое может нанести враг. — Ну, а если он или осквернит, или захочет отнять святыню?

— Какую?

— Знамя.

Я видел, как освящаются знамена. А папа, а митрополиты, а царь. А суд. А обедня. Чем нелепее, тем торжественнее.

5) Видел сон. Я разговариваю с Гротом и знаю, что он умер, и все-таки спокойно, не удивляясь, разговариваю. И в разговоре хочу вспомнить чье-то суждение о Спенсере или самого Спенсера, что тоже не представляет во сне различия. И это рассуждение я знаю и говорил уже прежде. Так что рассуждение это было и прежде и после. То, что я разговаривал с Гротом, несмотря на то, что он умер, и то, что рассуждение о Спенсере было и прежде и после и принадлежало и Спенсеру и другому кому-то — все это не менее справедливо, чем то, что было в действительности, распределенное во времени. Во сне часто видишь такие вещи, которые, когда их наяву распределяешь во времени, кажутся нелепыми, но то, что о себе узнаешь во сне, зато гораздо правдивее, чем то, что о себе думаешь наяву. Видишь во сне, что имеешь те слабости, от которых считаешь себя свободным наяву, и что не имеешь уже тех слабостей, за которые боишься наяву, и видишь, к чему стремишься. Я часто вижу себя военным, часто вижу себя изменяющим жене и ужасаюсь этого, часто вижу себя сочиняющим только для своей радости.

Сон, который я видел нынче, навел меня на мысль о том. Сновидения ведь это — моменты пробуждения. В эти моменты мы видим жизнь вне времени, видим соединенным в одно то, что разбито по времени; видим сущность своей жизни — степень своего роста.

10 марта 1904. Ясная Поляна. Здоровье хорошо. Ходил пешком. Приехал Щербаков и вечером Илья и Горчаков. Александр Петрович призвал меня к экзамену, и я сначала замялся, не мог победить недоброго чувства, но потом справился. Писал эпиграфы^* и поправил конец. […]

Пропустил день, нынче 12 марта 1904. Ясная Поляна. Здоровье хорошо. Все поправляю «О войне» и недоволен. Ходил пешком. Вчера был Аренский, нынче Ольга приезжала советоваться. Жалко. И не знаю, что советовать. Читал о Николае I.

13 марта 1904. Ясная Поляна. Здоров. Ездил верхом. Чудная погода. Дополнял «О войне». Получше. Записать что-то было, забыл.

14 марта 1904. Ясная Поляна. Здоров. Приехали Буланже и Варенька. Поправлял «О войне» и немного «Божеское и человеческое». Ходил гулять. […]

[15 марта. ] 14 марта 1904. Ясная Поляна. Здоровье хорошо. По вечерам большая вялость. Не работается. Ездил верхом. Мы одни: Саша и Юлия Ивановна. Письмо от Тани. Писал «О войне». Все не кончил. Лучше. Кое-что надо записать, но нынче поздно. Думается хорошо.

День пропустил. Нынче 15.

16 марта 1904. Ясная Поляна. Е. б. ж. Очень нездоровится. Сердце слабо. Перебои и боль. Гулял. Холодно. Писал «О войне». Почти кончил. Читал «Maine de Biran»^*. Очень интересно мне.

17 марта. Ясная Поляна. Е. б. ж. 1904. Все пишу «О войне». Кажется, кончил. Здоровье лучше, но не совсем. Тяжесть в груди. Написал письма все. Ездил верхом. Есть что записать, но до другого раза.

18 марта. Ясная Поляна. 1904. Е. б. ж.

Пишу 19-го.

Вчера не записал. Ходил пешком. Лишнее съел. И нездоровилось. Думаю, что кончил «О войне» — дал переписывать.

[…] Читал «Maine de Biran» и Николая I. Ясно стало, что весь интерес Николая I в том, чтобы показать подлость тех, которые отстали от товарищей для успеха: Ростовцев, Шипов, Блудов. Cette canaille, ces malfaiteurs[40].

20 марта 1904. Ясная Поляна. Не совсем здоров. Вчера написал 2-ю часть «Божеского и человеческого» недурно. Нынче поправлял и прибавлял «О войне». Тоже лучше. Вчера ездил верхом, нынче ходил пешком и очень устал. Читал письма и «Maine de Biran».

21 марта 1904. Ясная Поляна. Здоровье лучше, ездил верхом. Плохо поправлял «О войне». Читал «Maine de Biran». Записать все не удосужусь. К письму Наживину^* надо бы прибавить: дело христианина не судить, а любить.

29 марта 1904. Ясная Поляна. Утро. Все поправлял «О войне». Нынче поправил «Божеское и человеческое». Здоровье слабо. Так, как должно быть — разрушаются пределы. Записать надо:

[…] 4) Живо представил себе тот внутренний мир тайный, одному владельцу его известный, какой есть во мне, во всех людях, в Машеньке-сестре, Соне, старике-раскольнике и др. […]

Не писал пять дней. Нынче 5-ое. Все время не болен, но слаб, и нет умственной охоты работать. Кроме того, были посетители: Кони и др. Ничего за все время не работал. Записать надо:

[…] 2) Нынче думал о Николае I, об его невежестве и самоуверенности и о том, какая ужасная вещь то, что люди с низшей духовной силой могут влиять, руководить даже высшей. Но это только до тех пор, пока сила духовная, которой они руководят, находится в процессе возвышения и не достигла высшей ступени, на которой она могущественнее всего.

Хочется писать декабристов^*.

3) Все думаю об объяснении гипноза. И не могу найти ясного определения.

4) Нынче читал философскую книгу об этике Спинозы:^* вызвала много мыслей. Обоснование этики возможно только на признании божественности природы того, что мы называем собою. Но как beibringen[41] эту мысль неразвитым людям? Внушение. Хотелось бы выяснить роль внушения в жизни общества.

Начал было писать «Камень угла», но не мог продолжать.

Александра Андреевна умерла^*. Как это просто и хорошо.

Мне очень хорошо.

7 апреля 1904. Ясная Поляна. Немного лучше. Начал писать заключение к «Войне». […]

29 апреля 1904. Ясная Поляна. Все это время писал еще прибавление к статье о войне. Нынче кончил и доволен ей. […]

Нынче думал очень важное. Иногда мне кажется, что это — откровение истины, иногда кажется, что это — философский бред.

[…] 2) Человек познает что-либо вполне только своей жизнью. Я знаю вполне себя, всего себя до завесы рождения и прежде завесы смерти. Я знаю себя тем, что я — я. Это высшее или, скорее, глубочайшее знание. Следующее знание есть знание, получаемое чувством: я слышу, вижу, осязаю. Это знание внешнее; я знаю, что это есть, но не знаю так, как я себя знаю, что такое то, что я вижу, слышу, осязаю. Я не знаю, что оно про себя чувствует, сознает. Третье знание еще менее глубокое, это знание рассудком; выводимое из своих чувств или переданное знание словом от других людей — рассуждение, предсказание, вывод, наука.

Первое. Мне грустно, больно, скучно, радостно. Это несомненно.

Второе. Я слышу запах фиалки, вижу свет и тени и т. д. Тут может быть ошибка.

Третье. Я знаю, что земля кругла и вертится, и есть Япония и Мадагаскар, и т. п. Все это сомнительно.

Жизнь, я думаю, в том, что и третье и второе знание переходят в первое, что человек все переживает в себе. […]

7 мая 1904. Ясная Поляна. 1) Третьего дня встретил оборванного просящего прохожего. Разговорился с ним: он бывший воспитанник Педагогического института. Он — ницшеанец sans le savoir[42]. Да какой убежденный. «Служение богу и ближним, подавление своих страстей — это узость, нарушение законов природы. Надо следовать страстям, они дают нам силу и величие». Поразительно, как учение Ницше, эгоизм, есть необходимое следствие всей совокупности quasi-научной, художественной и, главное, quasi-философской и популяризаторской деятельности. Мы не удивляемся и не сомневаемся в том, что если в хорошо разработанную землю попали семена и при этом будет тепло, влага и ничто не затопчет посев, то вырастут известные растения. Возможно также верно определить, какие будут духовные последствия известных умственных, художественных, научных воздействий.

2) Мне все больше и больше кажется, что нужно и есть что сказать о причинах подавления духовной жизни людей и средствах избавления. Все то же старое: причина всего — насилие, оправдываемое разумом насилие, и средство избавления: религия, то есть сознание своего отношения к богу. То же хочется выразить в художественной форме. Николай I и декабристы. Читаю много хорошего по этому.

[…] Несколько дней здоровье нехорошо. Вял. Нет охоты работать. Отослал давно «О войне»^* и жду действия, хотя знаю, что никакого не будет и не следует ждать.

8 мая 1904. Ясная Поляна. Нынче получил письмо от матроса из Порт-Артура. Угодно ли богу, или нет, что нас начальство заставляет убивать?^*

Есть это сомнение, и я пишу о нем, но знаю тоже, что есть великий мрак в огромном числе людей. Но, как Кант говорит, как только ясно выражена истина, она не может не победить все. Когда? Это другой вопрос. Нам хочется скоро, а у бога 1000 лет как один час. Думается мне, что для того, чтобы кончились войны (и с войнами узаконенное насилие), нужны вот какие исторические события: нужно

1) чтобы Англия и Америка были в войнах разбиты государствами, введшими общую воинскую повинность;

2) чтобы они вследствие этого ввели общую воинскую повинность, и 3) что тогда только все люди опомнятся.

11 мая. Ясная Поляна. 1904. Здоровье лучше. Приехали Михайлов и Николаев, приезжают Мережковские. Все дни ничего не писал. Англичанин с письмом от Черткова^*. Душевное состояние хорошо. […]

20 мая 1904. Ясная Поляна. Последние дни писал предисловие к статье Черткова^*. Кое-что добавил к войне. А перед этим дня два ничего не делал. Здоровье недурно, хотя чувствую убыстряющееся приближение к переходу.

24 мая 1904. Ясная Поляна. Ничего не пишу. Здоровье хорошо. Соня больна. Невралгия. […] Все читаю декабристов и Николая. Очень казалось бы нужно.

25 мая 1904. Ясная Поляна. Вчера писал «Божеское и человеческое». Здоровье хорошо. […]

28 мая 1904. Ясная Поляна. Все поправлял «Божеское и человеческое». Здоровье со вчерашнего дня испортилось. […]

30 мая 1904. Ясная Поляна. Третий день нездоров — печень, но нынче гораздо лучше. Немного прибавлял к «Божескому и человеческому». Кажется, не дурно. «Камень главы угла», то есть «О религии», я решил бросить то, что написано, и начать сначала. […]

2 июня 1904. Ясная Поляна. Вчера писал письма. За работу ни за какую браться не хочется. Отпустил Brigs’а. Умный малый. Был Гегидзе. Напрасно. Здоровье получше. Война и набор в солдаты мучает меня. Думал:

1) Человек, взрослый человек, без религиозного мировоззрения, без веры, есть духовный, нравственный калека, он может делать то, что свойственно человеку, может жить только благодаря искусственным приспособлениям: забавы, искусство, похоть, честолюбие, корыстолюбие, любопытство, наука. И такой человек — как и калека — всегда во власти всех, с ним можно сделать все, что хочешь. И такова вся наша, вся европейская (и американская) интеллигенция. Эта интеллигенция-калека ни во что не верит, ничего не умеет делать, кроме пустяков, но знает, что ей надо жить. И жить она может только чужими трудами. Заставить же кормить, содержать себя она может только людей тоже без религии. И потому все усилия ее направлены на то, чтобы или извратить ту веру, которую имеет народ, или совсем лишить ее народ. Первым делом специально занято духовенство, вторым — ученые: наука, литература, искусство. […]

4 июня 1904. Ясная Поляна. Несколько дней не пишется. Здоровье не совсем. Война — набор запасных, не переставая, страдаю. Попытался вчера писать воспоминания — не пошло. Думал:

[…] 2) Война есть произведение деспотизма. Не будь деспотизма, не могло бы быть войны; могли бы быть драки, но не война. Деспотизм производит войну, и война поддерживает деспотизм.

Те, которые хотят бороться с войной, должны бороться только с деспотизмом.

6 июня 1904. Ясная Поляна. Вчера немного писал «Камень». Немного нездоровится.

[…] Несчастные брошенные солдатки ходят. Читаю газеты, и как будто все эти битвы, освящения штандартов так тверды, что бесполезно и восставать, и иногда думаю, что напрасно, только вызывая вражду, написал я свою статью, а посмотришь на народ, на солдаток, и жалеешь, что мало, слабо написал. […]

9 июня 1904. Ясная Поляна. Все та же слабость духовная. И то хорошо. Слава богу, продолжаю сознавать себя истинным собою. Ездил вчера в Тулу. Ничего не пишу. Посетители: Давыдов, Бестужев, Кун, Michael Davitt нынче. […]

11 июня 1904. Ясная Поляна. Вчера записал дневник, написал несколько писем, и больше ничего. Здоровье лучше, но та же умственная бездеятельность. Ездил верхом. Все помню свое (не знаю, как ясно, коротко выразить) — свою истинную жизнь, что она в настоящем. И очень хорошо. Стоит вспомнить, и то, что тревожило — перестает, что сердило — перестает, что огорчало — радует. Саша идет — беспокоюсь^*. Да ведь это не моя жизнь. Что будет, то хорошо. Сердит то, что Ухтомский глупо пишет, да ведь он не знает, и опять это не я в настоящем. Из книги чужой листы пропали. Да ведь это так должно было быть. Твое дело отнестись к этому как должно. […]

13 июня 1904. Ясная Поляна. Все та же умственная слабость и нездоровится. Печень. Вчера поправлял Пошину биографию. Кое-что вписывал^*. Плохо. Ездил верхом. Дурно обошелся с офицером. Не забыл, но не умел иначе. Сейчас пойду к нему. Записать надо два: о боге и о посланничестве. Боюсь, что нынче я не в духе и дурно запишу. Еще что-то хорошее думал и забыл. Проводил Андрюшу. Удивительно, почему я люблю его. Сказать, что оттого, что он искренен, правдив, — не правда. Он часто неправдив (правда, это сейчас видно). Но мне легко, хорошо с ним, люблю его. Отчего? […]

15 июня 1904. Ясная Поляна. Вчера только написал письмо Мооду. Физически в самом дурном духе, но без усилия держусь и часто, и когда нужно, вспоминаю о своем посланничестве. […]

18 июня 1904. Ясная Поляна. Здоровье не совсем. Ничего не пишу. Думал о себе:

1) что не обманываю ли я себя, хваля бедность? Увидал это на письме к Молоствовой^*. Вижу это на Саше. Жаль их, боюсь за них без коляски, чистоты, амазонки. Объяснение и оправдание одно: не люблю бедность, не могу любить ее, особенно для других, но еще больше не люблю, ненавижу, не могу не ненавидеть то, что дает богатство: собственность земли, банки, проценты. Дьявол так хитро подъехал ко мне, что я вижу ясно перед собой все лишения бедности, а не вижу тех несправедливостей, которые избавляют от нее. Все это спрятано, и все это одобряется большинством. Если бы вопрос был прямо поставлен, как бы мне больно ни было, я решил бы его в пользу бедности. Надо ставить себе вопрос прямо и прямо решать его. […]

20 июня 1904. Ясная Поляна. Здоровье лучше, но не могу пристально работать, не хочется. Кроме того, много посетителей: Сухотины, Таня главное. Кое-что думаю и забываю, кое-что помню, а именно:

1) Эгоизм — самое дурное состояние, когда это эгоизм телесный, и самое вредное себе и другим; и эгоизм — сознание своего высшего «я» — есть самое высшее состояние и самое благое для себя и других. Стоит заботиться о себе телесном — и ряд неустранимых трудностей и бед; стоит заботиться о себе духовном — и все легко, и все благо.

2) Чем больше живешь, тем становится короче и время и пространство: что время короче, это все знают, но что пространство меньше, это я теперь только понял. Все кажется все меньше и меньше, и на свете становится тесно.

3) Споры бывают только оттого, что спорящие не хотят воротиться к тем положениям, на которых они основывают свои выводы. Если бы они сделали это, они увидали бы или что положения, принимаемые ими за аксиомы, несогласимы, или то, что кто-нибудь один, а может быть, и оба делают неправильные выводы из верных основ. […]

22 июня 1904. Пирогово. Вчера приехал в Пирогово. Брат в очень дурном состоянии, не столько физическом, сколько духовном. Правда, положение очень тяжело, удар, рот на сторону, слюна и боли; но оно становится тяжелее оттого, что он не хочет покориться. В таком положении есть только два выхода: противление, раздражение и увеличение страданий, как это у него, или, напротив: покорность, умиление и уменьшение страданий, даже до уничтожения их.

[…] Вчера в «Русских ведомостях» суждение о моей статье в Англии^*. Мне было очень приятно, самолюбиво приятно, и это дурно.

24 июня 1904. Ясная Поляна. Письма Черткова и англичанина по случаю статьи «О войне». Боюсь, что вызвало раздраженье тем, что там не с богом думано. И льстиво самолюбию, и сознание нехорошего поступка. Все можно сказать любя, с богом, а я не умел. Все еще помню и живу высшим сознанием. Маша здесь. И не только все так же, но еще больше близка мне, без разговоров. А она.

27 июня 1904. Вчера расстроился желудком, печенью. Вялость, сонливость и даже дурное расположение духа. Поймал себя на ворчании на Илью Васильевича. Стыдно. А остальное хорошо. Не забываю своего чина. За это время думал три вещи: две ясные, третья — только смутно представляющаяся. Вчера пробовал писать «Камень». Не пошло. Записать:

1) Николай Павлович распоряжается миллионами, посылает тысячи на военную бойню и иногда сам удивляется: как это его слушаются^*. […]

28 июня 1904. Ясная Поляна. Нынче еще ночью умственно проснулся. Чего не коснусь, все, что вчера было темно и ненужно, — ясно и интересно.

[…] 5) Вспомнил военную выправку при Николае Павловиче (Записки Розена^*, трех забей, одного выучи), вспомнил крепостное право и то испытанное мною отношение к человеку, как к вещи, к животному: полное отсутствие сознания братства. Это главное в том, что я хотел бы писать о Николае I и декабристах.

[…] 7) Избавиться совсем от желания славы людской невозможно. Слава людская, любовь людей не может не радовать. Надо только не искать ее, не делать ничего для нее.

2 июля 1904. Ясная Поляна. Вчера написал много писем, — Гришенко о свободе воли и Толь о статье^*. Вчера как будто проснулся, а нынче опять вял. Много думал о том же: движении, веществе, времени, пространстве…

[…] 2) Было время, когда анархизм был немыслим. Народ хотел обожать и покоряться, и правители были уверены в своем призвании и не думали об утверждении своей власти и не делали ничего для этого. Теперь же народ уже не обожает и не только не хочет покоряться, но хочет свободы, правители же не делают то, что считают нужным для своей и народной славы, а заняты тем, чтобы удержать свою власть. Народы чуют это и не переносят уже власть, хотят свободы, полной свободы. С тяжелого воза надо сначала скидать столько, чтобы можно было опрокинуть его. Настало время уже не скидывать понемногу, а опрокинуть.

3) Разве мыслима разумная жизнь в государстве, где глава его торжественно благословляет иконами, целует их и заставляет целовать?

3 июля 1904. Ясная Поляна. Все не пишется и не думается. Вчера получил письма Евгения Ивановича и Черткова о предисловии, о том самом, что я писал им. И мне было очень приятно. Думал:

[…] 3) Екатерина II или Николай I, начиная царствовать, удивляются на то, как легко царствовать, как мало усилия нужно для того, чтобы быть великой царицей, великим царем.

7 июля 1904. Здоровье лучше. Переделал предисловие. Ездил к Булыгину вчера. Был Симонович. Он мне нравится. Нынче слепой^* и Бутурлин. […]

12 июля 1904. Ясная Поляна. Все время не пишется и думается мало. Притом посетители. Нынче как будто посвежее. Переделывал предисловие. Кажется, порядочно о свободе. […]

17 июля 1904. Ясная Поляна. Все так же мало пишется. Кое-что думаю и немного работаю предисловие. Был в Пирогове. Сережа не спокоен, противится. И тяжело и ему и другим. Дорогой увидал дугу новую, связанную лыком, и вспомнил сюжет Робинзона — сельского общества переселяющегося. И захотелось написать 2-ю часть Нехлюдова. Его работа, усталость, просыпающееся барство, соблазн женский, падение, ошибка, и все на фоне робинзоновской общины^*. […]

18 июля 1904. Ясная Поляна. Вчера нездоровилось, не обедал. Захватился, как говорил немец. Нынче хорошо. Сейчас сижу в своей комнате и издалека слушаю неумолкаемый разговор и знаю, что разговор этот идет с раннего утра и будет идти до позднего вечера, и шел и вчера, и третьего дня, и раньше, и всегда, и будет идти до тех пор, пока говорящим не нужно будет работать. И главное, все сказано, говорить нечего. Одно средство наполнять разговор — это говорить злое про отсутствующих или спорить зло с присутствующими. Ужасное бедствие — праздность. Люди созданы так, чтобы работать, а они, создав рабов, освободились от труда, и вот страдают, и страдают не одной скукой и болтовней, но атрофией мускулов, сердца, отвычкой труда, неловкостью, трусостью, отсутствием мужества и болезнями.

Но это только те страдания, которые себе наживают праздные люди, а скольких лучших радостей они лишаются: труд среди природы, общение с товарищами труда, наслаждение отдыха, пища, когда она идет на пополнение затраченного, общение с животными, сознание плодотворности своего труда… Моя жизнь погублена, испорчена этой ужасной праздностью. Как бы хотелось предостеречь других от такой же погибели.

Ах, как бы хотелось написать II часть Нехлюдова!

Записать:

[…] 3) Мы постоянно забываем, что мы не стоим, а идем, и сами каждый отдельно в возрасте и все вместе с веком. Заблуждение это особенно сильно в детстве. Дети любят, чтобы все было по-старому, и не хотят верить тому движению, в котором они участвуют. Но с годами движение это убыстряется, как камень, падающий сверху, и старики видят уже быстрое явное движение. Для правильной жизни надо всегда помнить, что мы не стоим, а движемся, и не цепляться за то, от чего мы уходим.

21 июля 1904. Ясная Поляна. Здоровье держится. Погода — дождь и холод. Все понемногу поправлял предисловие, а нынче кончил. Записать:

1) Во сне кажется естественным то, что безумно, так и в этой жизни.

2) Говорят: жизнь наша — тайна. Нет никакой тайны для разумных вопросов. А для неразумных вопросов все тайна.

22 июля 1904. Ясная Поляна. Просится новая большая работа, нужная, важная, огромная. Не хочу даже здесь сказать, в чем она^*. Хотел начинать нынче, но не могу, нет охоты. Кончил предисловие. Все та же неохота, неспособность работать. Здоровье порядочно.

23 июля 1904. Ясная Поляна. Все то же — хорошо. Не пишу, но хорошо думается. Если бы написать, что думается, сказал бы: ныне отпущаеши… Хочу попытаться начать.

24 июля 1904. Ясная Поляна. Начал вчера и оставил. Не пошло. А все думаю. Нынче ночью думал о том же, и хорошо. Вчера ездил к погорелым в… (забыл) Городну. (Память очень слабеет.) Неприятно, фальшивая благотворительность. Дома хорошо. Без усилия добро. Нехорошо было, слушал «Божеское и человеческое» и волновался. Нынче думаю все-таки окончить «Камень». Чувствую, что должно. Прямо сознание обязанности сказать, чего не знают и в чем заблуждаются. Попытаюсь сделать это как можно кратче и проще. Записать:

1) Чем больше люди разъединены, тем возможнее, нужнее кажется деспотизм — насилие. Теперь же, когда они все живут одной жизнью, деспотизм — appendix[43] не нужный, вредный, губительный. У бабочки выросли крылья, и ей и тесно в куколке, и нужно расправить крылья, и куколка пересохла. […]

29 июля 1904. Ясная Поляна. Все то же. Почти не пишу. Работал немного «Камень». Но, кажется, хорошо, плодотворно думаю. Дня два тому назад был в удивительном, странном настроении: кротком, грустном, смиренном, покорном и умиленном. Хорошо.

Часто меня посещают, и четвертого дня я вздумал записать, кто да кто были? Были: 1) От Гиля убившийся в шахте крестьянин. Я послал его к Голднблатту. 2) Потом солдатка о возвращении мужа. Я написал ей прошение.

3) Потом ребята с железной дороги. Отобрал им книжки.

4) Потом барыня из Тифлиса о религиозном воспитании. Высказал ей, что думал. В понедельник, вторник тоже не меньше посетителей. Так что хорошо. Записать:

[…] 2) Очень важное для статьи «Новая жизнь». Главная ошибка борющихся с существующим злом та, что хотят бороться извне. Перестроится мир не извне, а изнутри. И потому вся энергия на внутреннюю работу. […]

2 августа 1904. Ясная Поляна. Все не пишется. Решил вчера сначала без поправок или почти без поправок писать о значении религии. И хорошо обдумал это. Съехались все сыновья провожать Андрюшу и Ольга. Война волнует, но меньше, потому что пар пошел в работу. Записать то, что вообще и что к статье о религии. Именно:

1) Слушая музыку и задавая себе вопрос: почему такая и в таком темпе, вперед как бы определенная последовательность звуков? я подумал, что это оттого, что в искусстве музыки, поэзии художник открывает завесу будущего — показывает, что должно быть. И мы соглашаемся с ним, потому что видим за художником то, что должно быть или уже есть в будущем. То же — и в высшей степени — в нравственной проповеди, в пророчестве.

2) Пришло в голову восторженно блаженное состояние женщины-красавицы, знающей, что ею любуются, в то время как она слушает прекрасную музыку и знает, чувствует, что на нее смотрят.

3) Буду писать прямо в статью.

Жизнь никогда не стоит на месте, а всегда не переставая движется, движется кругами, как будто возвращающими все живущее, через уничтожение, к прежнему несуществованию; в сущности же эти самые круги в своем возникновении и исчезновении составляют новые, другие, большие круги, которые, также возникая и уничтожаясь, составляют еще большие круги, и так до бесконечности и вверх и вниз.

Знаем мы это прежде всего и яснее всего, несомненнее всего по своей жизни, начинающейся рождением, продолжающейся усилением, доходящим до мертвой, неподвижной точки, и потом равномерно ослабевающей и кончающейся не ничем, а смертью. Отличие рождения и смерти от возникновения из ничего и уничтожения в ничто — то, что, хотя жизнь как бы возвращается к своему началу, она возвращается иная, чем та, которой началась. Там был ребенок, — при смерти старец.

Так что процесс жизни не бесцелен, каким бы он был при простом возникновении и исчезновении, а цель его, очевидно, сделать из ребенка юношу, мужа, старца. То же самое можем видеть мы и вверху или впереди. То же самое видим мы и внизу или позади в жизнях бесчисленных клеток, составляющих тело, возникающих и умирающих. Тела наши составляют частицы того большого круга, который совершает земля, солнце, которые также рожаются, стареются и умирают. Все, что мы видим, знаем, подлежит этому закону жизни — рождения и смерти. В микроскопических телах мы не видим этого потому, что процесс совершается слишком скоро, в телескопических не видим потому, что процесс для нас слишком медленен. Знаем мы твердо этот процесс только в себе. Для чего-то нужно всякому человеческому существу переделаться из ребенка в старика и во время этой переделки исполнить какое-то назначение. Если бы цель жизни состояла только в том, чтобы люди переделывались из детей в стариков, то люди не умирали бы до старости. Если же цель жизни состояла бы только в служении людей друг другу, людям совсем не нужно было бы умирать.

Так что жизнь человеческая есть и рост жизни и служение.

Закон этот рождения, роста и умирания относится не к одной телесной стороне жизни, но и к духовной. Духовная жизнь зарождается, растет и доходит до зенита не на середине жизни, но на конце ее.

10 августа 1904. Ясная Поляна. Давно не писал. Дня четыре был нездоров. Все не работается, но думается хорошо. Составляю дня четыре новый календарь. Вчера приехала Таня из Пирогова, и, как всегда, смерть застает неготовым, заставляет все внимательнее и внимательнее вникать в жизнь и смерть^*. […]

15 августа 1904. Пирогово. Три дня здесь. Понемногу заболевал, и вчера было совсем худо: жар и, главное, изжога жестокая. У Сережи было очень тяжело. Он жестоко страдает и физически и нравственно, не смиряясь. Я ничего не мог ему сделать, сказать хорошего, полезного. Первый день переводил^*, вчера ничего не делал, нынче неожиданно нашел начало статьи о религии и написал 1½ главы. Вдруг стало ясно в голове, и я понял, что мое нездоровье уж готовилось. Оттого тупость.

Заглавие надо дать: «Одна причина всего», или «Свет стал тьмою», или «Без бога».

Записать надо:

1) Люди придумывают себе признаки величия: цари, полководцы, поэты. Но это все ложь. Всякий видит насквозь, что ничего нет и царь — голый.

Но мудрецы, пророки?.. Да, они нам кажутся полезнее других людей, но все-таки они не только не велики, но ни на волос не больше других людей. Вся их мудрость, святость, пророчество ничто в сравнении с совершенной мудростью, святостью. И они не больше других. Величия для людей нет, есть только исполнение, большее или меньшее исполнение или неисполнение должного. И это хорошо. Так лучше. Ищи не величия, а должного. […]

17 августа 1904. Пирогово. Нынче гораздо лучше; поправляюсь. Думаю идти к Сереже. Вчера сидел на воздухе, гулял. Кое-что записал. Сейчас думал о том, что решительно надо оставить мысль отделывать свои сочинения. А надо писать то, что уясняется в голове, как сложилось по разным отделам: 1) мудрости — религии — философии; 2) художественных вещей: а) «Воскресения», б) Декабристов, Николая, в) поправки ясные написанному художественному; 3) Воспоминания. Воспоминания непременно надо записывать, как вспомнится: какие времена, состояния, чувства живо вспомнятся и покажутся стоящими записи. Это очень бы было хорошо. Не знаю, удастся ли.

Записать:

1) Кощунство, возмущающее меня не умышленно, а непосредственно, не икона в помойной яме, не Евангелие вместо оберточной и всякой бумаги (хотя и тут испытываю что-то неприятное), но то, когда говорят шутя, играя, забавляясь софизмами, о нравственности, добре, любви, разуме, боге, как это делает Жером Жером, которого я читаю здесь, и как делают это многие и многие и научные, и журнальные, и художественные писатели и нарочно и нечаянно.

2) Гуляя, вспомнил живо свое душевное состояние в молодости, в особенности после военной службы. До этого еще было живо, чуть живо стремление совершенствоваться. Во имя чего, я не определял, не знал, но чувствовал — есть то, во имя чего это нужно. Но после военной службы я был совершенно свободен от всяких духовных уз, то есть совсем раб своего животного. Было одно, во имя чего я еще мог принести в жертву похоти животного и даже жизнь самого животного (война, дуэль, к которой всегда готовился), и только одно, а то все было возможно. И так было до 50 лет. Как бы я хотел избавить от этого людей! […]

19 августа 1904. Пирогово. Нынче как будто лучше. Спал без болей и изжоги. Вчера Сергей Васильевич говорил, что Сережа боится умереть ночью. Сейчас пойду к нему. Читаю Тэна^*. Очень мне кстати.

1) Он описывает бедствия анархии 1780 — 90 годов. Едва ли они больше бедствий теперешней японской войны, происходящей при самом правильном государственном порядке.

2) Спор с Колей, запишу после.

Говорил о том, что нет большего и меньшего материального блага, что во всем компенсация, что крестьянка, питающаяся хлебом и квасом, после родов встающая, заедаемая нечистью и т. п., не несчастнее барыни со своими прихотями, капризами, нервами и действительными страданиями. Что как нельзя в одном месте поднять уровень пруда, нельзя дать себе или другому большего или меньшего блага.

«Если так, то зачем сострадать, помогать людям? Им так же хорошо, как и мне».

Но дело в том, что мне нехорошо, если я в числе тех, которые имеют избыток вещественных благ, если я держусь обмана того, что, отнимая от других или удерживая, можно увеличить свое благо. Мне дурно, и я не могу не стремиться избавиться от этого. Кроме того, и главное, если я знаю, что смысл моей жизни в любви, т. е. в перенесении себя в жизнь, интересы других, я буду помогать другому, потому что таково его желание, и желание не вредное, если он хочет пищи, отдыха, буду помогать, как я буду помогать ребенку, уронившему и сломавшему игрушку. […]

20 августа 1904. Пирогово. Сегодня гораздо лучше. Вчера получил письма. Соня не очень ждет. Все-таки завтра хочу ехать, если велит бог. От Черткова приятное о предисловии и от Lucy Malory тоже^*. Много хожу. И все читаю Тэна. Очень для меня важно.

Читая историю Французской революции, становится несомненно ясно, что основы революции (на которые так несправедливо нападает Тэн) несомненно верны и должны быть провозглашены, и что, как он говорит, воображаемый человек, то есть идеал человека, гораздо действительнее француза известного времени и места, и что руководиться этим воображаемым человеком для устройства жизни гораздо практичнее, чем руководиться соображениями о свойствах такого-то и такого-то француза; ошибка была только в том, что провозглашенные принципы предполагалось осуществлять так же, как и прежние злоупотребления: насилием. L’assemblée constituante[44] была бы совершенно права, если бы она объявила те же самые принципы, а именно: что никто не может владеть другим, не может владеть землей, никто не может собирать подати, никто не может казнить, лишать свободы; объявила, что отныне никто, то есть правительство, не будет поддерживать этих прав, и больше ничего. Что бы из этого вышло — не знаю, и никто не знает, что бы вышло и теперь, если бы это было объявлено; но одно несомненно, что не могло бы выйти того, что вышло в Французской революции.

Частные люди никогда не побьют, не зарежут и не ограбят одной тысячной того числа, которое побьют и ограбят правительства, то есть люди, признающие за собой право убивать и грабить. Может быть, не было готово французское общество к такому перевороту тогда; может быть, оно не готово и теперь; но несомненно, что переворот этот должен совершиться, что человечество все более и более приготавливается к этому перевороту и что придет время, когда человечество будет готово к нему.

22 августа 1904. Ясная Поляна. Вчера вернулся из Пирогова. Сережа кончается. Я был не нужен ему. […]

26 августа 1904. Пирогова. Сережа умер^*. Тихо, без сознания, выраженного сознания, что умирает. Это тайна. Нельзя сказать, хуже или лучше это. Ему было недоступно действенное религиозное чувство (может быть, я еще сам себя обманываю; кажется, что нет). Но хорошо и ему. Открылось новое, лучшее. Так же, как и мне дорога, важна степень просветления, а на какой она ступени в бесконечном кругу, безразлично.

Два дня работал над календарем, уясняется. Но еще трудно. […]

27 августа 1904. Пирогово. Был совсем здоров. Расстроился объедением. Стыдно. Смерть все удивительней и удивительней. Был на похоронах, нес до церкви. Гриша хорош, спокоен. Я вял. Вчера переводил для календаря. […]

1 сентября 1904. Ясная Поляна. Все это время переводил и читал для «Круга чтения» и написал предисловие. Работа подвигается, но очень ее много.

Записать надо:

1) По мере того, как открывается сущность жизни, т. е. что человек узнает свою безвременную, беспространственную природу, уничтожается, умаляется его материальная природа, т, е. разбиваются пределы, отделяющие его от других существ (земля, и в землю пойдешь). (Здесь я что-то забыл.)

2) Не только люди к старости, но животные добреют. Добреют ли растения? Что делается в них, мы не знаем, но то, чем проявляются их жизни в старости, имеет свойства добра: они роняют свои плоды, семена, служат другим и перестают бороться (гниют), уступают место другим. […]

15 сентября 1904. Ясная Поляна. Две недели не писал. Все время занят выписками для «Круга чтения». Набралось, кроме полного одного года, еще, вероятно, целый год. Не читаю газет, а читаю Амиеля^*, Карлейля^*, Мадзини^*, и очень хорошо на душе. Здоровье не дурно. Душевное состояние — хочется похвалиться, но боюсь; все-таки скажу, что очень радостно. Записать надо много:

[…] 2) Странная вещь: очень часто я по чувству влеком больше к безнравственным, даже жестоким, но цельным людям (Вера, Андрюша и многие другие), чем к либеральным, служащим людям и обществу людям. Я объяснил это себе. Люди не виноваты, если они не видят истинного смысла жизни, если они еще слепы — не как совы, но как щенята. Одно, что они могут делать хорошего, это не лгать, не лицемерить, не делать того, что похоже на настоящую человеческую, религиозную деятельность, но не есть она. Когда же они лицемерят, делают для людей, но не для бога, оправдывают себя, они отталкивают.

[…] 8) Прекрасная сказка Андерсена о горошинах, которые видели весь мир зеленым, пока стручок был зеленый, а потом мир стал желтый^*, а потом (это уже я продолжаю) что-то треснуло, и мир кончился. А горошина упала и стала расти.

9) Несколько раз за это время охватывало чувство радости и благодарности за то, что открыто мне. […]

15 сентября 1904. Ясная Поляна. Начинаю эту тетрадь продолжением того, что надо записать на 15 сентября.

11) В старости отмирают способности, внешние чувства, которыми общаешься с миром: зрение, слух, вкус, но зато нарождаются новые не внешние, а внутренние чувства для общения с духовным миром, — и вознаграждение с огромным излишком. Я испытываю это. И радуюсь, благодарю и радуюсь. […]

22 сентября 1904. Ясная Поляна. Неделю не писал. Здоровье хорошо. Умственно дремлю. Начал было писать «Свет во тьме»^*, но нет охоты продолжать. Кое-что делал для «Календаря». Надо выписать биографии^*. Читал Канта^*. Его бог и бессмертие, то есть будущая жизнь, удивительны по своей недоказанности. Впрочем, он сам говорит, что не снимает с одной чаши весов своего желания доказать бессмертие. Основная же мысль о вневременной воле, вещи самой в себе, совершенно верна и известна всем религиям (браминской), только проще, яснее выраженная. Остается одна, но зато громадная заслуга: условность времени. Это велико. Чувствуешь, как бы ты был далеко назади, если бы, благодаря Канту, не понимал этого.

Соня в Москве. Погода чудная.

Записать надо:

[…] 8) О, как бы хотелось написать катехизис (без вопросов и ответов) нравственности, всем, главное, детям, понятный и убедительный!^* Вот когда сказал бы: ныне отпущаеши.

[8 октября] 7 октября 1904. Ясная Поляна. Больше двух недель не писал. Очень занят «Кругом чтения». Подвигается, еще много работы. Кое-что и, казалось, важное записал. Здоровье в общем хорошо; но упорная боль в правой кишке. Может быть, пустяки, а может быть — важное, к смерти. Думаю без противления. Здесь Горбунов и Абрикосов. Теперь 1-й час ночи. Не стану записывать. А то дурно запишу, а кажется, много важного.

22 октября 1904. Ясная Поляна. Сто лет не писал. Все время занят «Кругом чтения». Много работал и много сделал. Но чем дальше, тем [больше] видишь, что могло бы быть лучше. Не знаю, где остановлюсь. Приятно сознавать, что в этом деле во мне есть только увлечение самой работой. Помогали Иван Иванович, новый друг, очень славный, Федоров и милый Абрикосов. Записать надо пропасть и, кажется, не дурно. Сейчас, нынче было особенно важное: 1) Опять, что со мной так часто бывало, приходит мысль, кажущаяся странной, парадоксом; но приходит с другой стороны, другой, третий раз, начинаешь думать о предметах и мыслях, связанных с нею, и вдруг приходишь к убеждению, что это не только не парадокс, не случайная мысль, а самая основная, важная, которая открывает новую важную сторону жизни. Так это было со мной с мыслью о призвании человека совершенствоваться. Я осторожно, робко относился к этой мысли, потому что одним она кажется труизмом, а другим чем-то неприятным, глупо смешным, против чего они озлобленно восстают. И вот я пришел к убеждению, что это мысль, разрешающая все сомнения, что в этом ясный и единственно доступный нам смысл жизни.

Зачем нужно (началу жизни, богу, или просто: зачем нужно) то, чтобы мы совершенствовались, я не знаю и не могу знать. Могу только догадываться, что это нужно для того, чтобы было осуществлено наибольшее благо как отдельных личностей, так и совокупностей их, так как ничто так не содействует благу и тех и других, как стремление к совершенствованию. Но если я не знаю зачем, я несомненно знаю, что в этом закон и цель нашей жизни.

Знаю я это по трем самым убедительным доводам: потому что, во-1-х, вся наша жизнь есть стремление к благу, то есть к улучшению своего положения. Совершенствование же есть самое несомненное улучшение своего положения. И стремление к совершенствованию не есть предписание разума, а есть свойство, прирожденное человеку. Всякий человек всегда сознательно или бессознательно стремится к этому. Это первое. Во-2-х, это одна-единственная деятельность из всех человеческих деятельностей, которая не может быть остановлена и которая в стеснениях, страданиях, болезнях, самой смерти может совершаться так же свободно, как и всегда. Это второе. Третье доказательство того, что это есть назначение человека, то, что для человека, сознательно поставившего себе эту деятельность целью, исчезает все то, что мы называем злом, или, скорее, претворяется в добро. Гонения, оскорбления, нужда, телесные страдания, болезни свои и близких людей, смерти друзей и своя, все это такой человек принимает как то, что не только должно быть, но что нужно ему для его совершенствования.

Притча о талантах^* говорит это самое. Жизнь есть увеличение своей души, и благо не в том, какая душа, а в том, насколько человек увеличил, расширил, усовершенствовал ее. Зачем это? Никто не знает и не может знать. Но что это есть, это мы все, если не знаем, то смутно чувствуем и можем знать.

[…] 3) Всякое приобретенное знание не принадлежит тому, кто усвоил его, а всем тем, кому оно может быть нужно. Этому естественно следуют все владеющие знанием (всегда есть потребность сообщить его) и те, которые ищут его. Противодействуют этому общению только те, дела которых совершаются во мраке.

[…] 7) Если даже мирские радости и бедствия, которые могут постигнуть человека, одинаковы для добродетельного, самоотверженного и порочного, себялюбивого человека (хотя это не так, и для добродетельного всегда вероятней больше радостей и меньше бедствий), то все-таки добродетельный человек всегда будет в барышах, так как будет испытывать то особенное внутреннее благо, которое дает добрая жизнь, благо, которого лишен человек порочный.

[…] 13) Мы можем знать о нашей жизни, назначении и смысле ее ровно, сколько это нам нужно для нашего блага.

14) Мы не любим людей не потому, что они злы, а мы считаем их злыми потому, что не любим их.

[…] 22) Спрашивают, зачем умирают дети, молодые, которые мало жили. Почем вы знаете, что они мало жили? Ведь это ваша грубая мерка временем, а жизнь меряется не временем. Все равно, что сказать: зачем это изречение, эта поэма, эта картина, это музыкальное произведение такие коротенькие, за что их оборвали и не растянули до величины самых больших речей, картин, пьес? Как к значению (величине) произведений мудрости, поэзии неприложима мерка длины, так и к жизни. Почему вы знаете, какой внутренний рост совершила эта душа в свой короткий срок и какое воздействие она имела на других.

Духовную жизнь нельзя мерять телесной меркой.

[…] 25) Сколько есть людей, всем недовольных, все осуждающих, которым хочется сказать: подумайте, неужели вы только затем живете, чтобы понять нелепость жизни, осудить ее, посердиться и умереть. Не может этого быть. Подумайте. Не сердиться вам надо, не осуждать, а трудиться, чтобы исправить то дурное, которое вы видите.

5 ноября 1904. Ясная Поляна. Не писал с 22 октября. Все занят «Кругом чтения». В достоинстве сомневаюсь. Скорее склоняюсь думать, что плохо. Немного писал «Камень», но главное то, что складывается: «Закон божий». Хочу начать так:

Людям дурно жить оттого, что они не только не сознают свое истинное положение в мире, но представляют себе это положение совсем не тем, что оно есть. Люди думают, что они живут телесно в этом мире, а между тем они не живут в нем, а только проходят через него. Живут люди духовно вне времени и пространства; жизнь же в этом мире есть только исполнение известного назначения. Сравнить заблуждение человека, думающего, что вся его жизнь — жизнь здесь, можно с тем, что если бы человек…

5 ноября начал это. А нынче 21 ноября 1904. Ясная Поляна, и жалею, что не дописал. А надо, и могу. Все занят «Кругом чтения» и боюсь, что даром трачу остатные силы. Есть другие, более важные вещи.

[…] 1) Если только помнить то состояние не жизни, из которого я вышел и к которому иду, то как не ценить всех тех благ, которыми полна эта жизнь. Человек утопающий, всегда утопающий, не знающий другого состояния, вынырнул на мгновение в последний раз и недоволен тем состоянием, которое он испытывал. Помни всегда все то, что не только угрожает, но свойственно тебе: разрушение, страдания, смерти близких, своя смерть, и ты будешь ценить всякий час свободный от всего этого, и радость жизни будет самое естественное твое чувство. […]

Нынче 24 ноября 1904. Ясная Поляна. В нерешительности и слабости, что писать. Нынче начал «Камень». Но плохо. Надо писать три вещи. Это самое необходимое: 1) Камень, 2) о государственной форме и 3) исповедание веры^*. Если будет время и силы по вечерам, то воспоминания без порядка, а как придется. Очень стал живо вспоминать. Не знаю, удастся ли живо выразить. […]

1 декабря 1904. Ясная Поляна. Кончил пристально заниматься «Кругом чтения». Начал «Кто я?». Очень хорошо на душе. Все лучше и лучше. […] Записать надо:

1) Существующий строй до такой степени в основах своих противоречит сознанию общества, что он не может быть исправлен, если оставить его основы, так же, как нельзя исправить стены дома, в котором садится фундамент. Нужно весь, с самого низа, перестроить. Нельзя исправить существующий строй с безумным богатством и излишеством одних и бедностью и лишениями масс, с правом земельной собственности, наложения государственных податей, территориальными захватами государств, патриотизмом, милитаризмом, заведомо ложной религией, усиленно поддерживаемой. Нельзя всего этого исправить конституциями, всеобщей подачей голосов, пенсией рабочим, отделением государства от церкви и тому подобными пальятивами. […]

7 декабря 1904. Ясная Поляна. Ничего не работается. Живу радостно. Особенно сильно чувствую временность жизни служения, и хорошо. Начал изложение веры и делаю кое-что для «Круга чтения».

11 декабря 1904. Ясная Поляна. Здоровье хуже. Боли в животе, и не работается. Остановился в изложении веры, два дня переводил Паскаля^*. Очень хорош. Спинозу прочел и выбрал^*. […]

[12 декабря 1904.] Духовно меньше хорошо, оттого что не могу привыкнуть к мысли, что моя деятельность кончена. Надо не только примириться, но радоваться. Значит, бог не хочет. Записать надо. Теперь 1-й час. Запишу завтра.

13 декабря 1904. Ясная Поляна. Е. б. ж.

Жив, но пропустил много дней. Нынче 22 декабря 1904. Ясная Поляна. Немного начал «Единое на потребу», и начал недурно, но не было охоты продолжать. Еще написал несколько писем. Боюсь, огорчил Молоствову^*. Работал над «Кругом чтения», вписал Спинозу. Записать надо многое, главное, то радостное, твердое, ясное, почти всегда любовное состояние, в котором нахожусь. Вот уж именно: откуда мне сие? За что, при моей гадкой жизни, так много счастия? […]

Нынче 31 декабря 1904. Ясная Поляна. Все это время одолевает какая-то слабость. Кажется, сердце. Нет ни малейшего нежелания уйти (умереть). Одно: инерция движения жизни, мысли: как будто на быстром ходу остановился, и неловко и даже больно. Пытался писать «Единое на потребу», только напутал, ничего не вышло. Пытался продолжать воспоминания. Тоже плохо.

За эти дни вышло мое письмо к Николаю II. Чертков напечатал по переданному мною согласию через Душана. Мне было неприятно. Если бы против меня были приняты меры какие бы ни были, чем жесточе, тем лучше, это было бы мне приятно, но мне кажется, что я поступил неделикатно по отношению Николая II и Николая Михайловича^*. Мне было особенно неприятно потому, что я все эти дни в грустном (не недобром и не недовольном, но грустном) настроении от состояния тела. Как всегда, вспомнил все, что надо в этих случаях: 1) что было и забыл (это ничтожно), 2) что бывает настоящее горе (тоже не действует), 3) что это призыв к усилию, к тому, чтобы поступить как можно лучше, 4) что если это сделает, что обо мне люди будут дурно думать, то это-то и хорошо.

Записать надо:

[…] 3) Как легко избавиться от споров! Споры всегда только оттого, что хочешь быть прав, не хочешь признать своей ошибки перед людьми. А как легко сказать: впрочем, может быть, я ошибаюсь (цапли). И не только сказать, но и подумать. Решаются вопросы не в спорах, а в расследовании с самим собою, когда сам себе возражаешь всеми силами. Если в споре хорошо возражают, не спорь, а с благодарностью прими к сведению возражение и обдумай его один, сам с собою. Так легко: а может, я ошибаюсь.

4) Сдача Порт-Артура огорчила меня^*, мне больно. Это патриотизм. Я воспитан в нем и несвободен от него так же, как несвободен от эгоизма личного, от эгоизма семейного, даже аристократического, и от патриотизма. Все эти эгоизмы живут во мне, но во мне есть сознание божественного закона, и это сознание держит в узде эти эгоизмы, так что я могу не служить им. И понемногу эгоизмы эти атрофируются. […]