Том 22. Прогулки по опушке

Холод не тетка

(Окно в природу)

Говорят: голод — не тетка. Холод тоже для многих далеко не родня. В целом землю от космического мороза оберегает океан воздуха. Когда на самолете мы поднимаемся на поверхность этого океана, температура за бортом — пятьдесят градусов. На поверхности земли такие морозы тоже бывают, например, близ Оймякона в Сибири, на Юконе аляскинском, а полюс холода находится в Антарктиде.

На станции «Восток» однажды было отмечено 89 градусов ниже нуля. В такой мороз зимовщики не рискуют вылезать из натопленных домиков — глоток морозного воздуха опалит легкие, как если б вдохнули пламя. Я был на «Востоке» в январе (антарктическим летом) — пятьдесят градусов при абсолютной тишине были вполне терпимы. А при семидесяти люди выходят из помещений снять показания с приборов. Но надо беречься — дышать не иначе как через тройной оборот шарфа. Никакой жизни, кроме присутствия тут людей, до самого побережья нет. Железо при здешних морозах колется, как стекло. Бензин в ведре — сунуть факел — не горит, солярка загустевает — впору резать ножом.

Чудом Белого континента надо считать пингвинов — на льду у побережья при ветре и лютых морозах они выводят птенцов, помещая единственное яйцо на лапы и прикрывая его животом. Замечен один только случай, когда птица-поморник залетела вглубь континента, влекомая, как видно, следами санного поезда и питавшаяся негниющими тут остатками транспортной кухни.

В средних широтах зимы терпимые. Но и от них птицы летят на юг. Причем юг для одних — это Африка, для других (из северных лесов) юг — Подмосковье. И очень много животных эволюция приспособила жить, благополучно перенося зиму. Птицы бедствуют лишь при скудности корма, а если корм есть, морозы при быстром сгорании пищи им нипочем. Ночь, когда нельзя покормиться, — самое трудное для них время. От холода многие птицы, причем разных видов, сбиваются в дупла, зарываются в снег, днем держатся вблизи людского жилья (воробьи, синицы, сороки). А щеглам, дятлам, свиристелям и снегирям мороз не страшен — снегири посвистывают, свиристели свиристят, дятлы веселят лес стуком.

Мороз заставляет птиц ерошить перья — утолщать воздушное одеяло между телом и каленым морозом воздухом. А когда совсем уж невмоготу — дрожат. Дрожь на холоде знакома и нам тоже — это последнее, автоматическое средство организма дрожью мускулов согреваться.

Некоторых птиц (тетеревов, глухарей, рябчиков) ночью спасает снег. Вечером они слетают с деревьев и зарываются в белое рыхлое покрывало земли, где температура на 10–15 градусов выше морозного воздуха. А сорокам и дятлам довольно затишья. Одни на ночлег забиваются в плотные ельники, другие ночуют в дуплах.

Есть птица, удивляющая нас так же, как в Антарктиде пингвины, — клёст. Этот румяный лесной обитатель зимой выводит птенцов. Почему зимой? Потому что его питанье — еловые и сосновые семена. При морозах они открываются в шишках, и клесты достают их для этого приспособленным клювом. Недостатка в еде не бывает, важно только гнездо построить в затишье и теплым, глубоким.

Самочка с гнезда не слегает, кормит семью самец. Тело клестов так пропитывается смолой, что погибшие птицы не подвергаются тленью — тело клеста невредимым я наблюдал в бору у деревни Леоново близ Петушков, два года подряд лежавшее на меже торфяных выемок — перья даже нарядного цвета не потеряли.

Чудом надо назвать оцепенение ласточек, если при перелетах они попадают в полосу холодов, когда нет насекомых. Переждав в неподвижности холод, ласточки оживают. У крошечных колибри в горах Южной Америки это явление наблюдается каждые сутки. Ночью птицы «умирают» — температура тела их понижается на 20 градусов. Но взошло солнце, прогрелся воздух, и птицы, оживая, порхают возле цветов как ни в чем не бывало.

Еще одно чудо — африканская птица страус в наших снегах. Казалось бы, житель жарких полупустынь должен скукожиться на наших-то холодах. Ничуть не бывало — месят снег долговязые. И даже почти что голая шея не боится мороза. «Загоняем под крышу — нет, выбегает наружу, и кажется, лыж им только тут не хватает. Но корм в это время для бегунов этих должен быть непременно обильным», — рассказывал мне хозяин страусиной фермы близ Серпухова.

Предусмотрела природа обогреванье отдельных органов у живых организмов. У аборигенов севера не мерзнут руки. Я видел сам на Аляске, как без варежек на морозе работают эскимосы — у них руки гуще, чем у людей юга, пронизаны кровеносной системой. Уши у нас тоже имеют подобное «отопленье», поскольку со всех сторон «омываются» холодом. Плавники у китов имеют ту же защиту от охлажденья. Подошвы ног у белых медведей покрыты волосом, чтобы ноги не примерзали ко льду. У северных куропаток лапы прикрыты пучками перьев.

Ну а те, кто не мерзнет, у кого пищеваренье не такое скорое, как у птиц? Эти животные приспособлены на свой лад. У зайцев, лисиц, волков, песцов, белок, горностаев, ласок ко времени холодов вырастает зимний пушистый мех. Вся эта братия способна зимой прокормиться, а если нет, как, например, ежик, барсук, бурундук, суслик, сурок, лягушки, змеи, медведь? Этих природа приспособила спать.

Так спит бурундук.

Горючий материал (жир) для жизни, конечно, нужен, и его обязательно с осени запасают. Медведи усиленно кормятся рябиной, овсом на полях, кедровыми орехами в тайге, рыбой на Дальнем Востоке. У медведей именно в это время рождаются маленькие, с рукавицу, медвежата — один-два-три. Кое-кто, например еноты (енотовидные собаки), в оттепель просыпается, сонный бродит близ логовища либо, как, например, бурундук, просыпается подкормиться в подземелье орешками, припасенными осенью. Мыши любят побегать под снегом и покопаться в припасах. Белка спит, заткнув входы в тайно плотной моховой пробкой, но в оттепель непременно захочет размяться, поискать в снегу тайные свои кладовые, погрызть молодые мутовки елок.

Но зимний сон у зверей — это не спячка, когда уснувший не шевелится и жизненные процессы в теле его снижены до предела, жир расходится экономно, сердце раз стукнет и долго молчит, стукнет и снова молчит. Так зимует, например, еж. Замечено: если с осени еж не набрал нужного веса, до желанного апреля не доживет — умрет, не проснувшись. Немецкие натуралисты в последние годы ловят ежей по осени и взвешивают — если вес опасений не вызывает, пленника отпускают, а если еж тощеват — оставляют зимовать где-нибудь на веранде, в сарае и выпускают весной. Беспробудно дрыхнут сурки, земляные белки на холодной Аляске.

«А змеи, лягушки?» — спросите вы. Тоже приспособлены зимовать. Поздней осенью змеи сползаются в какое-нибудь убежище-подземелье и там, сплетаясь телами, оцепенев, зимуют при температуре не ниже пяти градусов выше нуля. Если достанет их крепкий мороз — погибают.

Я видел однажды такое кладбище по весне и вздрогнул от зрелища. Но обычно зимовки проходят благополучно. В усадьбе Брыкин бор Окского заповедника от старинного стекольною завода остались подземные кирпичные катакомбы. В них на зимовку собираются сотни, если не тысячи ужаков. Выживают! В апреле эта армада выползает на теплый берег разлива, идешь и смотришь — не наступить бы. Некоторые змеи так же, как и лягушки, зимуют в воде. Никакой, конечно, активности! Лежат как мертвые, ибо лишь в малой степени снабжаются через кожу растворенным в воде кислородом. И черепахи так же зимуют.

А бывают крайние степени замирания организма при холодах. У некоторых черепах на зимовке сердце сокращается лишь один раз в десять минут, тогда как летом оно делает тридцать — сорок ударов в минуту. У одного из видов древесных лягушек севера тело превращается буквально в ледяшку, но, оттаивая, они возвращаются к жизни. Механизм подобного выживания до конца не изучен, замечено только: в заледеневшем теле накапливается антифриз — в одних случаях глицерин, в других — глюкоза.

Подобную экзотику видеть можно и в средних широтах. Темнокожую рыбу ротана, завезенную в Европу с Дальнего Востока и выживающую в самых неблагоприятных условиях, случается видеть в глыбах замерзшей воды. Но ротан оказывается живым, когда весною лед разрушается. На грани жизни и смерти зимуют также летучие мыши, повисая где-нибудь на чердаке вниз головою.

Но бывает и гибель тех, кто к холоду приспособлен. Случается это, если зима затянулась или морозы перешагнули черту критическую.

Зимой 1978–1979 годов вымерзли в средних широтах сады, погибло много змей и лягушек, птицы, случалось, пролетая, падали замертво, у петухов отмерзали гребни на голове, воробьи в городе залетали в метро…

Холод — не тетка.

_{Фото из архива В. Пескова. 6 января 2005 г.}

Питон

(Окно в природу)

Многие удивятся, увидев: есть люди, которым приятно общаться с таким вот чудовищем. Удивительно, но и питону нравится это вниманье — поднялся по лестнице, чтобы его обласкали.

Вообще же все живое страшится змей. Чувство это врожденное. Карл Гагенбек пишет, какой переполох случился в Гамбургском его зоопарке, когда питон каким-то образом оказался вдруг на Свободе. «Обезьяны зашлись истерикой в клетках, и все живое верещало, кричало, визжало от страха и возбужденья».

Петербургские приматологи провели опыт. Обезьянам, помещенным летом на озерном острове, незаметно подпустили на видном месте ужа. Шимпанзе повели себя так же, как их сородичи в Гамбургском зоопарке. Если ежика при знакомстве они трогали палочкой, то тут, оглядываясь, с воплями разбежались, забрались на деревья.

Люди тоже хранят в себе инстинкт опасности, который пробуждается сразу при виде змеи. Однако сохранился он у каждого в разной степени. Мой внук мальчишкой ужей клал за пазуху, я же, хорошо зная, что уж вполне безопасен, не могу одолеть отвращения даже коснуться этой неядовитой змеи.

Питона впервые я увидел в Ханое. Зоопарка во вьетнамской столице сорок пять лет назад не было. Но в городском парке стояли просторные клетки с попугаями и питонами. Возле клеток толпилось много людей — всем хотелось увидеть обитателей здешних джунглей.

Две оливково-бурые змеи, покрытые темными пятнами, похожими на хорошо знакомый сегодня всем узор камуфляжа (это и был камуфляж!), лежали, свернувшись кольцами, и походили на хорошо уложенный невероятной толщины корабельный канат. Спящих питонов сквозь частые прутья клеток я, конечно, снимал, но фотографии получились неинтересными. И я был очарован вот этим снимком, сделанным где-то в Южном Китае или, может быть, в Индонезии, и многие годы его хранил.

И такая дружба бывает.

А о питонах во время пребывания во Вьетнаме узнал я кое-что интересное. Друзья-журналисты, уловив мои интересы к природе, предложили поехать к охотнику в джунгли.

Помню болотистое местечко, хижину, крытую банановыми листьями, стоявшую на сваях у края поляны, окруженной тропическим лесом. Поднявшись по лестнице в обитель охотника, мы увидели почтенного старика в сандалиях из автомобильной покрышки, в коричневой, сшитой из мешковины и уже много послужившей рубахе. Посреди хижины на большой лепешке из глины тлел костерок. Над ним висел чайник из жести.

Разговор сразу пошел о джунглях, о том, кто в них живет, на что и как тут охотятся. Старик неторопливо рассказывая и, когда дошел до старинных ружей, сказал: «Вот это купил (у другого охотника), когда убил тигра, а это — когда поймал питона». «Питона? Вы что же, продали его в зоопарк?» — «Нет, мы с другом отнести его на базар».

Мои приятели помогли охотнику объяснить, какое впечатление производит питон, доставленный на базар. Приносят его на плечах привязанным лианами к прочному бамбуковому шесту. Это событие для базара. Возле питона собираются любопытные. Те, кто хотел бы купить недешевое мясо, показывают, кому сколько нужно. На шесте угольком ставится метка. Когда змея продана, длинным ножом мачете отсекаются помеченные куски. Поимка питона — событие и для самих охотников.

«А как ловят?» Старик подробно описал охоту на змею, достигающую семи-восьми метров.

Как правило, в ловле действуют не менее двух умелых людей — одного, защищаясь, питон может опасно покусать либо, обвив кольцами, удавить. На людей питоны не охотятся и при встрече всегда пытаются ускользнуть. Но старик вспомнил случай, слышанный от отца, когда питон проглотил шестилетнего мальчика, причем вблизи от деревни…

Мой интерес к охоте на змей во Вьетнаме закончился неожиданным образом. На прощальном ужине в честь нашей делегации, состоявшей из двух человек, появился дядюшка Хо (так во Вьетнаме называли Хо Ши Мина). Он пришел в сопровождении человека, державшего наготове зонтик. Симпатичный розовощекий дядюшка (конечно, уже дедушка) спросил о наших впечатлениях о Вьетнаме и попросил передать «комсомолу в Москве» просьбу подарить вьетнамской молодежи трактор для награды победителям в каком-то большом соревновании. Когда тихо говоривший дядюшка попрощался, молодежь дала волю обычному на таком ужине оживленью, и в какой-то момент переводчик положил мне на плечо руку: «Василий, ты много спрашивал о питонах. Вот кушанье для тебя специально». Из-за спины появился повар с блюдом, приготовленным из питона. Я мгновенно сообразил, что надо угощением поделиться, и оставил на тарелке, слава богу, лишь небольшой кусочек деликатеса.

Не помню вкуса, но белое мясо с приправой из ростков молодого бамбука и коричневого соуса было не жестким, но жевалось с трудом. Были, конечно, шутки и смех, но в грязь лицом гость за столом не ударил, и имею право сейчас сказать: «Ел питона».

На земле обитает более тридцати видов крупных и малых змей, именуемых где питонами, где удавами. Все живут в тропической зоне и отличаются друг от друга величиною, окраской и некоторыми незначительными строениями тела, угадать которые могут лишь знатоки. Все эти змеи неядовиты, но могут укусить, обороняясь либо когда нападают, чтобы удержать добычу до мгновенья обвить ее кольцами. Жертву они глотают, только когда уверены, что мертва. Самая крупная змея — удав — анаконда, рекордная величина которой более одиннадцати метров, самый маленький из удавов охотится лишь на мышей.

Рассказы о том, что большие удавы глотают людей, лошадей, быков, зебр, оленей, — выдумки или, точнее сказать, преувеличение, простительное тем, кто видел чудовищных змеи в природе. На самом деле питоны и удавы, способные сломать ребра довольно крупным животным, проглотить могут, несмотря на способность широко разевать пасть, лишь мелких, предпочтительней с кролика, хотя жертвами их бывают некрупные крокодилы, вараны, большие птицы, свои родичи — были бы только меньших размеров. Предел возможности старого питона — способность сожрать барана, средних размеров свинью, косулю.

Холодящая кровь скульптура «Лаокоон», драконы с крыльями и наш Змей Горыныч — это отзвуки давних рассказов о поражающих воображение в самом деле гигантских змеях. Среди этих древних животных есть змеи живородящие — производят на свет уже способных к жизни детенышей. Но большинство кладет яйца. Зародыши в них созревают в теплоте гниющей листвы. Самка питона тоже делает кладку яиц, но не бросает ее, а «насиживает». Несколько десятков кожистых капсул она окружает кольцом своего тела, образуя нечто вроде глубокой чаши, которую головой прикрывает.

Законный вопрос: откуда тепло у хладнокровной змеи? Его излучает работа мускулов. Происходит то же самое, когда последнее средство согреться для нас — дрожанье, прыжки с похлопываньем руками или энергичная рубка дров. Работая мускулами, змея повышает температуру вокруг объятых телом яиц на семь градусов. За время насиживания (три с половиной месяца) змея не питается и приступает к охоте, когда детвора уже расползается в разные стороны.

Кормятся крупные змеи «не по часам». По наблюдениям в зоопарках, они с жадностью могут съесть очень много, но могут не замечать кроликов, бегающих в вольере, по нескольку недель, даже месяцев. Известен случай, когда питон постился два года и однажды, как бы очнувшись, слопал сразу семь кроликов.

Но прожорливыми питонов назвать нельзя. За год они съедают пищи меньше, чем весят сами, тогда как есть животные, «за один присест» поглощающие еды больше своего веса.

В еде гигантские змеи не очень разборчивы. В зоопарках бывали случаи, когда питоны проглатывали шерстяные одеяла, которыми их согревали. Эту «добычу» приходилось из них с большими хлопотами извлекать.

В природе змеи, не способные жертву свою приготовить к пищеваренью, заглатывают с перьями, шерстью, рогами, копытами и когтями. В жаркое время пищеваренье идет бурно, настолько бурно, что газы, бывали случаи, разрывали тело змеи. И всегда плотно поевший питон распространяет смердящий запах. Животные в джунглях знают, что змея в это время не представляет опасность, и некоторые, даже самые кроткие, осмеливаются ударить питона копытцем. Охотники же, как рассказал вьетнамский старик, частенько по зловонью находят питонов. В такие моменты змея-удав уязвима для многих. В Африке мне рассказывали: шакалы, объединившись, наносят змее смертельные раны, и учиняется пир горой. Питоны знают свою уязвимость и, будучи сытыми, прячутся в береговых промоинах, земляных пещерах либо в ветвях деревьев, если могут на них забраться. Все удавы хорошо плавают, любят воду, для анаконды же вода — родная стихия, на берег она выползает только погреться либо переварить съеденное.

Человека питон опасается, но, когда некуда деться, может, защищаясь, атаковать. «Под горячую руку» попадали змеям не раз служители зоопарков. По свидетельству Гржимека, одному человеку из объятий питона выбраться невозможно. Чтобы вызволить пострадавшего и унять змею, требуется по одному человеку на каждый метр ее тела.

В разных местах обитанья к гигантским змеям отношенье неодинаковое. В Индокитае на них охотятся, а в Африке есть места, где за убийство питона ранее человека сжигали в хижине. В Южной Америке некрупных удавов держат в амбарах для ловли крыс. И, как видим, есть любители со змеями подружиться. Человеку приятно чувствовать себя властелином природы, а питон способен ценить хорошее к себе отношение.

_{Фото из архива В. Пескова. 4 февраля 2005 г.}

Царь-птица

(Окно в природу)

Недавно в Третьяковке в который раз я стоял у картины Куинджи «Степь», очарованный бескрайностью земли и неба. Как и я в первый раз, многие в залитом светом просторе не сразу замечали живую точку. Там был паривший в выси орел. Часто и в жизни орла в такой высоте замечаем только случайно и долго не можем глаз отвести от тихо скользящей в синеве черточки.

Орлов на земле тридцать пять видов. Самый известный из всех — беркут, птица крупная, сильная, с царственной осанкой и повадками вольного бесстрашного существа. Я видел беркутов много раз — на гнездах в Сибири и на Аляске, парящими в небе, в клетке и на руке человека-охотника, и в пологом падении сверху на убегающую лисицу.

Первое, что навсегда запоминается, — большие выразительные глаза птицы — «орлиный взгляд», прямой, решительный, безбоязненный. Характерен и загнутый книзу клюв.

Его назначенье — не столько умертвлять жертву, сколько рвать ее, утоляя голод. Впечатляющи у орла ноги и когти на них. Ноги неожиданно высоки, в «штанах» из перьев, а когти — оружие ловли — большие, крючковатые, будто кованные из прочной с просинью стали и тщательно обработанные ювелиром. Из таких когтей, если они сомкнулись, вырваться невозможно.

И, наконец, крылья. Когда орел их распускает, видишь прочные маховые перья, образующие широкие плоскости для паренья в потоках теплого воздуха и для машущего полета.

Вся фигура орла — подбористая, «спортивная», с плотно лежащим контурным оперением — производит впечатление механизма, за долгую эволюцию отшлифованного природой для успешной охоты.

Во все времена у всех народов этот орел внушал уважение, поклонение, мистическую веру в амулеты из его перьев, когтей. У американских индейцев самыми почетными именами были: Орлиный Глаз, Орлиное Перо. Накидки, украшенные перьями орла, носили у индейцев знаменитые воины и вожди. В других местах земли изображенья орла отличают могилы героев — вспомним Бородинское поле, памятник Пржевальскому у Иссык-Куля. Изображенье орла мы видим на многих гербах и геральдических знаках. Когда хотят отличить храбреца, говорят: орел!

Беркут с добычей.

Живут беркуты по всему Северному полушарью земли от тундры до Северной Африки, в Европе, Азии и Америке, приспосабливаясь к разным географическим зонам: в тайге, в горах, в степях и пустынях. Они не боятся зимы, иногда лишь откочевывают на более кормные территории. Объясняется это тем, что беркут не имеет строгой специализации в пище и способен есть все, что может поймать.

У него, правда, есть «базовая добыча»: сурки, суслики, зайцы. Там, где их много, орлы живут беззаботно. Но беркут ловит также лис, косуль, глухарей, тетеревов, уток, гусей, ежей, змей, мелких птиц, не гнушается даже мышами — там, где их много, и черепахами. Этих он поднимает ввысь и бросает на камни. Не сумел расколоть панцирь с первого раза — бросает еще. Зимой не брезгует падалью.

Добычу беркут почти всегда берет на земле. Патрулируя свою территорию, он исключительно зорко (острота зрения в пять раз превышает человеческую) обшаривает землю, замечая на ней все живое. И если добыча ему по силам, он падает на нее камнем. В нескольких метрах от жертвы орел выбрасывает вперед ноги, как парашютом, гасит крыльями скорость, и все — добыча в лапах.

Но не всегда так бывает. Жертве жизнь дорога, и она всегда начеку — спасается в норах, прячется в зарослях, и потому беркут очень ценит внезапность атаки — пикирует из-за гребня горы, из-за скал, под прикрытием леса. Птиц он снимает с деревьев, тетеревов настигает на земле во время тока, но иногда ловит и в воздухе. А в Саянах я видел: беркут, пролетая между березами, как слаломист, с поставленными торчком к земле крыльями, настиг лису. В тот же день на крутом подъеме схватил он голубя. Такой пилотаж хорош для верткого сокола, а для беркута, птицы тяжелой, это успех исключительный.

Бывает орлы охотятся семейной парой. Самка, более крупная и менее верткая, чем самец, летит впереди — спугивает добычу, а берет ее более ловкий самец. Непростой добычей для беркута являются косули, тем более что, как недавно выяснилось, косули приходят на помощь собратьям. А самый желанный объект охоты для беркута — сурок. Молодого, неопытного поймать и унести просто. Матерый же грызун весит пять килограммов, лететь с такой ношей, когда сурок еще продолжает бороться за жизнь, трудно. И орел поступает с ним так же, как с черепахой, — выпускает из когтей и там, где ноша упала, поедает добычу.

Гнездятся беркута в местах, где есть корм и ничто их не беспокоит. У пары — несколько гнезд. В одном — выводок, в других — взрослые птицы ночуют и отдыхают. Гнезда постоянно чинятся, подновляются. Иногда они достигают в поперечнике трех метров при высоте в два метра. Такую ношу из сучьев выдержат только скалы либо мощное дерево. Но в Туркмении мы, помню, снимали гнездо с птенцами на разлапистом тамариске. В тех же местах мы видели гнезда беркутов на опорах электролинии.

Охотничья территория у пары беркутов очень большая — десятки или даже сотни квадратных километров. Другие орлы не будут селиться на занятой территории и не нарушат ее.

Пара орлов к своим владениям очень привязана — после кочевок непременно на них возвращается. Привязанность орлов друг к другу — пожизненная. Лишь осенью они разлучились случайно, то у гнезд в конце зимы встретятся непременно.

Кладке яиц предшествуют брачные игры. Это не только радость от сложных полетов, но и проверка партера на жизнеспособность.

С потоками восходящего воздуха птицы поднимаются вверх и там расписывают небо линиями своих пируэтов. Почти цирковой номер: самка опрокидывается на спину, а самец сверху когтями касается ее когтей.

Яйца в гнезде появляются рано — в марте. Насиживает их самка, но самец ненадолго, если подруга хочет размяться в полете, в гнезде ее заменяет. Кладутся яйца с перерывами в три-четыре дня, а насиживание начинается с первого яйца — птенцы в гнездах оказываются разновозрастными. Это позволяет старшему третировать младших — трепать, отнимать пищу.

Родители к этому равнодушны. И чаще всего двое младших пуховичков погибают — старший их просто съедает. Таков спартанский закон отбора — жизнь только сильному и здоровому!

В гнезде вырастает обычно один птенец. Но если братишка его оказался крепким, выносливым и в течение нескольких недель выдержал тиранию брата, тот оставляет его в покое, и к осени вырастают две (иногда и три) молодые птицы.

Не надо думать, что вся остальная жизнь близ гнезда, где царят суровые нравы, стихает. Напротив, в щелях гнезда селятся разные мелкие птицы, сороки иногда ухитряются в отсутствие родителей воровать в гнезде мясо. И совсем уж удивительно: прямо под гнездом иногда бегают со своими выводками сурки. А ведь беркут для них — наизлейший из всех врагов. Вблизи гнезд и логовищ хищники не охотятся, и все живое это хорошо знает.

Перед вылетом раздобревших от обильной пищи орлят родители держат впроголодь. Худея, они образуют нужную форму для первых полетов. Покинув гнездо, летают молодые орлы кое-как — не умеют хорошо приземляться, ветер на взлете их опрокидывает. Но все постепенно налаживается, и взрослые птицы начинают учить молодежь добывать пропитанье. Они держат выводок возле себя целый год, а потом прогоняют, и орлята три года бродяжничают, находят подходящее место для жизни и образуют пары.

Мог ли человек такого «олимпийца» в охоте, как беркут, не заставить себе служить?! Уже давно, даже не ясно, с какого времени, орлов пленяли и охотились с ними. Эта охота на юго-востоке Азии сначала была привилегией ханов и другой степной знати. Птиц ловили или брали из гнезд, изощренными способами приручали, дрессировали, тратя на это уйму труда и времени.

И вольная благородная птица становилась послушным слугой человека. Пущенный с руки в нужный момент орел молниеносно настигает лису или даже молодого волка. Но добыча достается подоспевшему человеку, а орлу он дает уже привычный кусочек мяса и на голову, чтоб успокоился, надевают на глаза закрывающий колпачок. Ханы такой охотой лишь тешились, а позже умудренные аксакалы с орлом охотились как добытчики (трудно поверить, за зиму ловили до трех сотен лисиц). Хороший беркут всегда был гордостью для охотника. За птицу ему могли заплатить сотню овец.

Охотились с беркутом и в Европе. Но тут есть сложности: в населенных местах орел за добычу принимает собаку, курицу, кошку. Постоянная охота с орлами сошла на нет. И только в Казахстане и Киргизии поныне еще можно увидеть человека с ловчим орлом. Я видел таких. Видел не раз и охоту. Зрелище захватывающее!

Увы, беркутов на земле осталось немного. Везде в Европе, исключая Испанию, Шотландию, Норвегию и западную часть России.

Мало беркутов сохранилось и в Средней Азии. Еще держатся они в труднодоступных местах сибирской тайги. Прибежищем царственной птицы стала Красная книга. Отчего? Причин много. Во-первых, у орлов крайне малый приплод; во-вторых, разрушается среда обитания, и орлы крайне чувствительны к беспокойству; в-третьих, орлов не так уж давно усиленно истребляли — «хищник!». В Штатах били их даже с маленьких самолетов. Сейчас опомнились, поняли, что вреда от орлов не было, что занимали они в природе важную нишу санитара и селекционера. Но иная беда объявилась: беркуты селятся на опорах электролиний, в Казахстане и вблизи Каспия, например, их часто находят убитыми электрическим током.

Такова судьба царственной птицы. Беркуты всегда встречались не на каждом шагу, но все же очень редкими они, как сейчас, не были.

_{Фото из архива В. Пескова. 11 февраля 2005 г.}

Весенние страсти

(Окно в природу)

Вообще-то любовные страсти в природе бывают не только весной. Лоси ревут в сентябре, призывая соперников на состязанья за право продления рода. Месяцем позже ревут и дерутся олени. Кабаньи свадьбы происходят зимой в декабре — январе. Февраль знаменит волчьими свадьбами. От них остаются утоптанный снег, желтые пятна мочи, иногда клочья шерсти.

Волки на глазах у волчицы состязаются в беге по кругу, демонстрируя выносливость, но эти беговые турниры, бывает, кончаются и смертельными драками, причем волчица иногда помогает прикончить соперника избранному ею партнеру.

Другим животным достаточно просто выявить сильного, и слабый с арены уходит. Лоси перед зимой теряют рога. К осени вырастают новые, еще более мощные. Уже один только вид этих рогов демонстрирует жизненную силу животного, способного вырастить этот наряд и носить огромную тяжесть на голове, производит на сородичей впечатление. У лося с плохими рогами нет шансов овладеть вниманьем лосихи и победить соперника в турнирной схватке.

В феврале проходит гон у лисиц. Лисовины гоняются друг за другом и, став на задние лапы, передними упираются сопернику в грудь. Побежденный признает право сильного, оставляя выбор за самкой.

Чуть позже, в марте, лунными ночами сходят с утла от страсти зайчишки. Компания их где-нибудь на поляне в лесу или вблизи опушки устраивает гонки с прыжками друг через друга, зная, что зайчихи тихо сидят в стороне, замечая самых ловких в прыжках и самых выносливых в беге.

А летом, в самое жаркое время, проходят медвежьи смотрины. В горах звери поднимаются из лесов в высокие травы альпийских лугов и тут в прохладе выясняют любовные отношения, где главную роль играет грубая сила.

Пролетая из таежного убежища староверов Лыковых в хакасский Таштып, я насчитал на маршруте однажды два десятка гонных медведей. Испуганные ревом моторов звери, как катера на воде, бежали, раздвигая волны высоких трав. У этих гонные драки бывают серьезными, и тот, кто вовремя не признает силу соперника, рискует расстаться с жизнью.

Смысл всех предсвадебных поединков, турниров и драк до крови один — выявить сильных для продолжения рода. Так природа заботится о здоровье и жизнестойкости тех, кто должен родиться.

Почему турниры, драки и свадьбы проходят у разных животных в разное время? Эволюция эти сроки определила в зависимости от сроков беременности самок, они у животных разные.

Появиться на свет новорожденный должен, когда миновали зимние холода, но и не запоздать, чтобы рожденный к новой зиме возмужал. (У северных оленей малыши из утробы матери попадают весной часто прямо на снег, а первый помет у зайцев иногда совпадает с появлением первых проталин.)

У птиц же в наших широтах время брачных турниров и песен совпадает с приходом весны. Уже в марте можно увидеть брачные полеты воронов. В синем небе парочки птиц выписывают линии высшего пилотажа — несутся к земле, взмывают свечою вверх, кувыркаются. Выразительная точка уменья летать — опрокинуться в небе спиною вниз и когтями коснуться когтей партнера.

На Аляске, где ворон — птица высокочтимая, черные летуны не сторонятся человека и частенько с приятными криками, встав боком к земле, носятся друг за другом, как слаломисты между деревьями. В наших местах вороны первыми (в марте) кладут в гнездо яйца, а на Аляске брачная кутерьма этих птиц означает: весна на пороге, хотя морозы еще достигают тридцати градусов.

У нас массовый прилет (и пролет) птиц приходится на апрель. И сразу же закипают страсти образования пар и заключения брачных союзов. В этом явлении много красоты и поэзии. Вдоль опушек и над поймами лесных речек «тянут» вальдшнепы. Длинноклювый лесной кулик, пролетая брачным маршрутом, издает характерные звуки — «хорканье» и «цыканье». В этой нехитрой песне закодировано нечто возбуждающее сидящую на земле самку или, напротив, оставляет ее равнодушной. Если партнер тронул сердце невидимой ему подруги и услышал ответный сигнал, он тут же спланирует вниз, на землю.

Происходит это на вечерней заре, и тяга вальдшнепов сводите ума охотников.

Токуют в это же время, слетаясь на опушки, тетерева и на излюбленные места в лесу — глухари. Кто видел волшебство этих весенних турниров с «бормотанием» и «чуфыканьем», никогда не забудет мгновений рассветных весенних гульбищ — петухи на виду, а серые самочки, прислушиваясь и присматриваясь, определяют победителей этих турниров.

А на топких местах кричат журавли. Громкие, с металлическим оттенком звуки волнуют людей. Но мы лишь случайные слушатели того, что предназначено не для нас.

Призывы и отклик партнера, азартные танцы птиц — прелюдия заключения брачных союзов. При этом можно услышать особенно сильный звук. Это пара птиц в унисон издает единый «торжествующий крик», означающий, что брачный союз заключен и обе птицы готовы к семейной жизни. У лебедей и гусей пары образуются надолго и подтверждение жизнеспособности, верности и готовности растить потомство столь бурно не проявляется.

У всех же, кто заново создает пару, страсти льются, как воды в апреле. Кричат над затопленным лугом чибисы, бормочут в полузабытьи свое подобие песни сойки, токуют вороны. Гогочут в полете гуси, орут в прогретой мелкой воде лягушки; на деревах, ударяя сухой пружинистый сучок клювом, частую барабанную дробь сыпят, соревнуясь друг с другом, дятлы; утиное кряканье слышится в камышах, не смолкает трель жаворонков в потоках восходящею воздуха над полями; слышишь «блеянье» рулевых перьев у бекасов, ныряющих вниз с высоты над болотом, натужно, гулко кричит выпь в желтой кисее камышей… Ничего нет приятней этой музыки жизни в апреле.

А в первые деньки мая вдруг слышишь соловьиную трель — прилетел мастер, поет на знакомом с прошлой весны кусте — зовет певец подругу и сигналит собратьям: территория занята! В дебрях зарослей пролетающей самке певца разглядеть невозможно, но многое скажет о нем страстная песня. В ее силе, ладе, азарте закодировано все, без труда воспринимаемое женским сердцем. Если союз заключен, соловей заливается еще азартней. В паузах его пения слышишь голос кукушки, попозже с поля услышишь крики перепелов, с луга — коростелей, с березовой опушки — иволгу. Но это уже в дни, когда весна повстречается с летом.

В брачную пору как демонстрация жизненных сил у некоторых птиц меняется оперенье — оно становится выразительней, ярче. У тетеревов набухают красные брови, у чомги на темени вырастает хохол, а на шее — коричнево-красный праздничный воротник.

У уток обычно серый селезень щеголяет в пестром жениховском наряде, на шее отливающем металлической зеленью. Донжуан этот неутомим в страсти и даже разбивает уже положенные в гнездо уточкой яйца — побуждает ее к продленью любовных встреч.

В мире знакомых нам птиц особенно красочны весенние брачные ритуалы турухтанов и Чомг. Турухтаны к этому времени обретают большие пестрые воротники и, становясь похожими на мушкетеров с клювами-шпагами, готовы драться с любым в своей очень подвижной стайке.

А чомга, помимо нарядов, демонстрируют строгие ритуалы ухаживанья с нырянием в воду и подношением угощенья (иногда это просто пучок водорослей). Чомга, живущие на северо-востоке США. известны еще и яркими танцами на воде. На этом снимке вы видите кульминацию поразительной красоты ритуала — причудливо изогнув шеи и устремив вперед клювы, птицы не плывут, не летят, а, часто-часто ударяя лапами-веслами, стремительно, как глиссеры, скользят по воде, сверкая брызгами и создавая ощущенье сказочного балета…

К середине лета, к Петрову дню, весенние карнавалы страстей постепенно утихнут. Оравы птенцов требуют корма — тут уже не до песен и танцев.

Брачные игры чомг.

_{Фото из архива В. Пескова. 21 апреля 2005 г.}

Рыжие трудоголики

(Окно в природу)

Среди животных земли насекомые — самый многочисленный класс. В этом летающем, ползающем и бегающем мире есть существа для нас неприятные и есть симпатичные, например, пчелы, шмели, бабочки, божьи коровки, стрекозы и, конечно, многочисленные муравьи. Кто из нас не сидел около муравьиного дома — большой таинственной кучи сухих хвоинок, веточек и песчинок! Кто не был заворожен не сразу понятной беготней муравьев, все время занятых каким-нибудь делом! Трудолюбие муравьев вошло в поговорку, и не случайно. Даже пчелы, как пишут, могут слоняться в улье без дела, муравей же всегда в работе. Присмотритесь: от рыхлой их крепости во все стороны лучами расходятся тропки. Они протоптаны муравьями-охотниками и фуражирами.

На земле обитает 7500 видов муравьев. Лучше всего нам известны лесные рыжие (иногда совсем черные) муравьи. Часто видишь одинокий их дом где-нибудь на опушке или возле лесной поляны либо встретишь вдруг целый городок таких же домов — ухоженных, островерхих. Это выселки, начало которым дает одна благополучная семья муравьев. Их обитатели имеют одинаковый запах. Встречаясь друг с другом, они не ссорятся, могут даже приютить в доме и накормить.

Что прославило муравьев как не знающих покоя трудяг? Ну, во-первых, строительство. Сопоставьте размеры их дома с величиной одного муравьишки — небоскреб! Чтобы его построить, муравьи приносят в нужное место многие тысячи хвоинок, обрывков листьев, веточек и песчинок. Частичка строительного материала иногда превышает вес мураша в пятьдесят раз — все равно он тянет добычу, катит (какое еще животное способно к такой работе?). Но в трудных условиях строители объединяются и, на первый взгляд действуя бестолково, все-таки двигают ношу в нужное место, втаскивают на верх постройки. И не как-нибудь положат в свой небоскреб очередной «кирпичик». Муравейник лишь внешне кажется рыхлой кучей — строительный материал уложен так, что в муравейнике есть тоннели, ходы сообщения и помещения, где живут матки, где вызревают личинки и отдыхают рабочие. Верхняя, более рыхлая часть муравейника лучше обогревается. Но если становится жарко, поселенцы устремляются в нижние камеры либо усиливают вентиляцию сооружения.

К зиме вся жизнь муравейника опускается на нижние этажи и в подвал глубиною до полуметра, где находятся в безопасности матки и окружающая их обслуга. Весной по мере прогревания купола муравейника из глубины его на поверхность сначала подымаются рабочие муравьи — их дело укрепить и очистить проходы, но главное — прогреть на солнце бронированные свои тела и превратиться таким образом в теплоносцев. Опускаясь вниз, они постепенно прогревают и пробуждают весь муравейник к жизни. В предчувствии дождя мураши закрывают проходы и норки — вода, скатываясь с «ворсинок» стен и присыпанной песочком верхушки постройки, внутрь ее не попадает.

Там, где земли весной затопляются, муравьи не селятся, но, бывает, возводят свое жилище как раз на границе обычных подъемов воды и благополучно живут, но только до особо высокого паводка. В мещерских лесах при большом половодье 70-го года мы наткнулись на терпевший бедствие муравейник — он был затоплен почти до вершины, на которой шевелилась темная шапка встревоженных мурашей. Егерь, правивший лодкой, догадался, как их спасти.

Сломив сушину, он устроил мост между муравейником и незатопленным местом. Мураши поначалу благодеянья не поняли — теснились на крыше дома. Тогда лесник взял горсть муравьев и аккуратно осыпал ими мосток. И сразу, по запаху следуя за собратьями, муравьи начали переправу. Не знаю судьбу этой большой семейки. Но запах — важнейшее средство коммуникации в муравейнике и вне его.

Муравья знают все.

Еще одна из жизненно важных забот муравейника — добыча еды. Муравьи всеядны. Треть пищи их составляет животный корм — личинки, мелкие пауки, жучки, травяные клопы и бабочки, даже пчелы. Муравьи поражают их кислотою и тащат в дом. Кроме мясной еды, поедают они грибы и всякие сладости — соки разных растений. Сами они хоботка — проткнуть зеленый листок — не имеют и приспособились «доить» тлей, сосущих соки растений. Своей добычей с муравьями они охотно делятся — достаточно «доильщику» пощекотать усиками живой полупрозрачный «бочонок» с соком. Вместе с «мясом» этот сок поедают также божьи коровки. И муравьи-доильщики стеной становятся на защиту своих интересов возле скопления тлей. В муравейник за лето они переносят до двадцати килограммов сладкого корма.

Охотой же занимаются наиболее опытные, старые агрессивные муравьи-фуражиры. Доставленную ими провизию в муравейнике до состояния кашицы перемалывают муравьи-рабочие и кормильцы. Этим кормом снабжаются все, кто находится в муравейнике, в том числе растущие, но еще беспомощные личинки. Сами охотники кормятся там, где застали добычу.

Часть еды сохраняется у них в зобике, и охотник непременно ею поделится со встречным голодным собратом. Промысловый участок вокруг муравейника добытчики «дичи» ревниво охраняют от вторженья охотников из другого семейства. Если угрозы не помогают и если захватчиков много, возникает война, длящаяся иногда несколько дней. Опознание чужаков происходит с помощью запахов, играющих исключительную роль в жизни всех насекомых.

Ответственная и летом почти непрерывная работа в муравейнике — выращиванье потомства.

Если вы видели муравьев с крыльями, знайте, что застали момент роения в муравейнике. После брачного полета на земле происходит оплодотворение самок. Запасенных в специальных приемниках сперматозоидов самке, живущей до пятнадцати лет, хватает на несколько летних сезонов. После роения самцы умирают, а самки, обломав крылья, возвращаются в муравейник.

В отличие от пчелиной семьи и термитника, где яйца кладет единственная «царица», в муравейнике их может быть много, и каждая кладет лишь десяток яичек в день.

Муравьиные яйца — это совсем не то, чем мы кормим в неволе птиц или сажаем на крючок при ловле плотвы. Муравьиное яичко крохотное. Из него появляется столь же маленькая личинка, но она быстро растет и, достигнув зрелости, выпускает твердеющую на воздухе жидкую нить.

Оплетая себя тончайшею шелковинкой, личинка превращается в куколку, как раз в то, что мы называем «муравьиным яйцом».

Весь муравейник живет заботою о потомстве. Личинок кормят, облизывают, таскают с места на место, чтобы молодь не простудилась, не перегрелась, не подсохла и не намокла. Если все правила родильного дома соблюдены, из куколок появляются муравьи — либо рабочие, либо «доильщики», либо охотники.

Среди множества больших и маленьких муравьев есть весьма агрессивные, которых все животные опасаются. Но рыжие муравьи жалящих средств не имеют. Их оружие — кислота, которую в ход пускают они, подогнув под себя и выставив вперед кончик брюшка. Равных по силе противников таким образом способны муравьи обездвижить, а более крупных — лишь напугать. В природе оружие это известно. Лесные птицы в муравейниках лечатся — распустив крылья, дают мурашам обшарить себя, избавляясь таким образом от клещей и пухоедов.

Иногда птицы берут даже в клюв муравья и запихивают его в нужное место своего оперенья.

Я обычно спокойно кладу на муравейник ладонь, и рука сразу же покрывается панцирем из шевелящихся мурашей. Ничего, кроме приятной щекотки, при этом не испытываешь.

Подержав тонкий прутик над муравейником и облизав его, узнаешь вкус похожей на уксус муравьиной кислоты. Но при съемке муравьев на поверхности их «небоскреба» можно и прослезиться от облачка кислоты, которую муравьи, как из брандспойта, пускают на расстояние более полуметра.

Врагов у работящей и симпатичной нам мелкоты много. Едят муравьев медведи, забирается глубоко в муравейник зеленый дятел (одного я однажды сумел прихватить в вырытой им норе). Бродящих по разным надобностям муравьев склевывают на земле тетерева. Птицы, прилетающие лечиться, нарушают постройку.

И безжалостно разгребают ее лисы и барсуки — отыскивают в муравейниках личинок жука-скарабея. (В муравьиных домах живет до трехсот приживальщиков, полезных и вредных для муравьев.) Почему-то любят «перепахивать» муравейники кабаны и с удовольствием лежат на них волки — тепло под боком и хорошо с муравейника наблюдать за всем происходящим в лесу.

Печально видеть муравейник, развороченный палкой какого-нибудь беспечного дурака — ковырнул и ушел. Сколько усилий надо затратить маленьким работягам, чтобы поднять из руин замечательную свою постройку!

_{Фото из архива В. Пескова. 19 мая 2005 г.}

Любовь не картошка

(Окно в природу)

Был холодный ветреный день. Плотва не клевала, и мы с егерем, сидя в тепле, говорили о том о сем, но главным образом о близости дикой природы к жилью. Кобры, живущие на речушке, текущей в Волгу, подгрызают осины у самого дома, пришлось обтянуть дерева проволочной сеткой. Норка долго и незаметно жила под молом в бане — во время ремонта обнаружили гору утиных костей. В огороженном леске поблизости живут тут две выращенные егерем лосихи.

«Ворота мы открываем — идите на волю! Нет, не уходят». Ежи прибегают летними вечерами пить молоко. «А вон, поглядите в окно, осиротевший гусак. Подругу его умыкнула лисица, так он к овцам прибился — ночует с ними. И все его знают как пастуха».

От нечего делать я пошел к щипавшим майскую травку овцам. Гусаку мое появление не понравилось, и он, обегая стадо, отогнал его к речке.

Приглядевшись, я заметил: гусак постоянно держится возле одной из овец, самой крупной и резной в стаде. «Да, — улыбнулся моим наблюдениям егерь, — там что-то вроде любви. Стоит поспрошать об этом скотников».

Скотников, двух молдаван — жену и мужа, — работавших тут на «хозяина пансионата», застал я в конюшне.

— Гусак?! О, это настоящий Ромео, — сказал Иван Ешану, ветеринар по профессии.

Далее я узнал: гусаку примерно тринадцать лет, его подругу-гусыню лиса схарчила два года назад. Гусак страдал в одиночестве, ходил потерянный и, будучи птицей «общественной», прибился к овцам — стал вместе с ними пастись, а потом и ночевать. Четыре десятка пугливых туповатых животных гусака не сторонятся, и очень скоро он стал чем-то вроде вожака в стаде — следит за порядком, гонит стадо к конюшне, когда овец созывают. Он вовремя замечает опасность, понимает, что маленькие ягнята требуют особого покровительства, но, если по глупости они не слушаются, подгоняя, пощипывает.

Авторитет гусака у овец большой. «Держит он себя как полковник перед вверенным ему войском». И нежданно-негаданно к немолодому уже «полковнику» подкралась любовь.

Среди всех в стаде вниманием стал отличать он крупную, нескладной внешности, но резвую и властную овцу по кличке Лысая. Всех, кто к ней приближается, гусак воинственно прогоняет. Напал на стригаля, когда тот, связав Лысой ноги, пытался снять зимнюю шерсть. Гусак, словно бы понимая, что это необходимо, стал шерсть у возлюбленной выщипывать клювом.

Любовная коллизии, в которой овца вряд ли роль свою сознает, принимает курьезный оборот, когда в стадо пускают барана, обычно запертого в отдельном стойле. Страсть этого существа по кличке Черномор приводит гусака в бешенство — начинается драка. И, конечно, невыносимо для гордой птицы бывает сближенье барана с его возлюбленной. Соперника он буквально стаскивал наземь, впиваясь клювом в баранье ухо и действуя сильными крыльями.

В отсутствие Черномора гусак сам делал садку на покорно стоявшую овцу. Стадо равнодушно и озадаченно наблюдало этот процесс. Но все потом входило в привычную колею: овцы паслись, а гусак истово выполнял свою миссию вожака.

Слушая это все с большим интересом и с проблеском пониманья происходящего, я спросил ветеринара: нельзя ли прямо сейчас увидеть то, о чем было рассказано? Можно, сказал ветеринар и попросил жену пригнать в конюшню овец. Среди них была и Лысая. Гусак, покачиваясь, ревниво бежал рядом. «Бяша! Бяша!» — позвали остальную часть стада. Но овцы почему-то не спешили к конюшне. Тогда вмешался в дело гусак — он громко загоготал, и овцы не как-нибудь, а бегом устремились к конюшне.

Погремев плошками с пойлом, овец заманили в конюшню. Гусак, конечно, тоже туда проскочил и воцарился рядом с возлюбленной.

И тут из соседней клетушки выпустили пребывавшего в любовном томлении Черномора. Тот немедленно приступил к делу, ему природою предназначенному. Все было бы чинно и, скорее всего, спокойно — овцы ждали этой близости с молодцом. Но каково было гусаку видеть «в объятьях» барана возлюбленную. Он бросился на соперника и повис на нем, вцепившись клювом в правое ухо и хлопая по боку его крыльями. Баран все это терпел, предпочитая не упустить время. Гусь терзал Черномора минут пять — семь, а потом устало прекратил поединок и наблюдал вакханалию, неподвижно стоя в углу.

Жалея гусака, ветеринар оттащил барана в его закуток и выпустил из конюшни овец. Гусак пошел следом, вернувшись к своей роли прилежного пастуха и униженного ухажера.

Не спешите считать рассказанное расхожей байкой. В курьезной этой коллизии просматриваются законы живой природы, уже описанные зоологами. Некоторые животные запечатлевают образ матери, видя ее, как только обретут зрение. Особенно хорошо это прослежено на медвежатах, выходящих вслед за медведицей из берлоги. Будь на месте ее человек, они его сочтут матерью и будут следовать за ним.

Еще одно запечатление — половое. В дикой природе сбои тут происходят редко, но в искусственно созданных условиях (например, в зоопарке) животные в качестве полового партнера могут запечатлеть не себе подобное существо, а того, кто оказался в этот важный момент поблизости. Особенно это проявляется у хищных птиц. Известен случай, когда орел в зоопарке никого не хотел видеть в качестве возлюбленного, кроме жившего в загоне рядом грузного бегемота. И писал я однажды о сибирском охотнике с беркутом Юрии Носкове.

Его орел (орлица) — не просто дрессированный для охоты живой автомат, глаза которому открывают. снимая с головы колпачок в момент, когда человек уже видит добычу. Поймав ее, орел получает в награду кусочек мяса, и на голову ему снова надевают кожаный колпачок.

Отношения у Носкова с орлом иные. Птицу он отпускает в свободный полет, и она сама ищет добычу. «Зрение у орла великолепное. Мне нужен двенадцатикратный бинокль, а орел все видит и так. Если надо орла отозвать, достаточно крикнул»: «Алтай! Алтай!» — и птица немедленно возвращается».

В чем секрет таких отношений? «Птица ко мне привязана. Вероятно, играет роль дли этой самки орла запечатление в раннем возрасте моего облика как полового партнера. Орлов в нужное время птица не видела, и для нее я — «орел», ревнует к жене и ко всем, кто окажется рядом».

Подобные явления при воспитании животных в неволе наблюдались не раз. Пренебрежение законами полового запечатленья стало неожиданным препятствием в американской программе спасения исчезающих белых журавлей. Эти птицы кладут в гнездо два яйца. Вылупившиеся из них птенцы немедленно начинают драку (одна из форм естественного отбора), и жить остается, как правило, один птенец. Ученые решили «лишнее» яйцо из гнезда изымать и помещать в инкубатор, а потом выращивать журавля для выпуска в природе. У этой хрупкой программы немало препятствий.

И вот появилось еще одно, неожиданное. Вырастая в неволе, птица запечатлевает человека-воспитателя в качестве полового партнера и уже не проявляет никакого интереса к себе подобным. Выпускать такую птицу в природу нет смысла — потомства она не даст. Пришлось искать выход. Посчитали, что, если человек-воспитатель будет появляться перед растущей птицей в костюме, напоминающем журавля, дело пойдет на лад. С той же проблемой пришлось считаться и в журавлином питомнике Окского заповедника. При кормлении молодых журавлей орнитологи надевают белые балахоны, становясь похожими на птиц.

Что касается гусей, то у этих птиц половые и семейные отношения выражаются особенно явственно. «Гусак, потерявший подругу, переживает горе, возможно, так же сильно, как это происходит и у людей», — писал нобелевский лауреат зоолог Конрад Лоренц, изучавший поведение диких гусей.

Повадки гусей домашних не повторяют в точности повеленье их диких родственников. Но основные инстинкты диких птиц у домашних гусей сохранились. Эти птицы «общественные», тяжело переносящие одиночество.

И влюбляемость их тоже известна. Упомянутый тут закон в случае с нашим «полковником» действует в неожиданной вариации — у красавца, которого видите вы на снимке, была ведь подруга, и, не странно ли, место ее теперь занимает… овца. Эта привязанность выглядит для нас курьезно-комичной.

Маленький эксперимент — подселенье в хозяйство гусыни, возможно, помогало бы лучше понять поведение явно страдающей в одиночестве птицы. Мы попробуем это сделать.

Вслед за любимой…

_{Фото автора. 26 мая 2005 г.}

Таежный тупик

Агафье Лыковой 60 лет!

Юбилейная встреча

Улетали из Абакана при жаре в 36 градусов. Иллюминатор у вертолета был все время открыт. Я глядел вниз и ловил себя на том, что многое в горном пейзаже сейчас узнаю: вот вершина с шапочкой снега, зеленоватая излучина Абакана, таежная гарь, голубая вода озерка, в которое собираются талые воды, островки на реке…

А вот и то, чего ранее не было. Вертолет ведут братья Аткнины: первый пилот — Петр, второй — Николай. Оба — хакасцы, дети чабана из аала Чарков. Оба — пилоты маленьких, не летающих теперь самолетов. Когда авиационное предприятие в Абакане распалось, они, заняв денег, отважились купить вертолет и вот уже несколько лет являются единственными в этом краю перевозчиками. Петр показывает мне рукой посмотреть вниз — снижаемся на речную каменную дресьву. Из тайги рядом тянется кверху синий дымок. Это кордон нового в этих краях заповедника «Лыковская заимка». Приятно видеть добротные срубы избы, бани, сарая. На костре перед домом булькает в закопченном ведерке уха. Нас ждали. Но мешкать нельзя. Быстро сгружаем продукты, доски для лесников и, получив в подарок ведерко только что пойманных хариусов, поднимаемся — с заповедной границы до жилища Агафьи лёта десять минут.

Как и в прошлом году, река преграждает нам путь к жилищу. Надо опять переходить ее вброд. Но в этот раз не спешим. Агафья, помахав нам рукой, убегает и возвращается с шестью парами резиновых сапог…

В каждый прилет сюда испытываю чувство, что в жилой этой точке ничто не меняется. Радостно лает, предчувствуя кусочек колбаски, собака. Вопросительно смотрят на прилетевших людей три козленка, шныряет туда-сюда одичавшая кошка.

И сама Агафья разговор начинает так, будто только вчера расстались. Главная тема — здоровье. Оно неважное у страдалицы. С подробностями, характерными для всех жалобщиков, рассказывает, что где болит. На этот раз обращает вниманье на руки. От постоянной работы ладони в трещинах: «Мажу сметаной, но пальцы почти не гнутся». От увлеченья таблетками Агафья отказалась — показывает нам пучки трав, называет какой-то «копеечник» и «манжетку», якобы лечащие все болезни.

Агафья всегда в хорошем настроении.

Поселенье Лыковых.

С раздачей гостинцев, подарков и поздравлением с юбилеем (Агафье в этом году шестьдесят) разговор изменяется. Среди всего привезенного таежницу, как ребенка, порадовал добротный зонтик. И (невиданно!) попросила Агафья с этой необычной для тайги вещью ее сфотографировать в компании с одним из трех наблюдавших за хозяйкой козлят.

Боясь, что дождь вот — вот может накрыть тайгу, я настоял фотографией в первую очередь и заняться. Обычного возражения не последовало.

Агафья пожелала принарядиться, и на полчаса «усадьба» ее превратилась в ателье, где хозяйка выступала «фотомоделью». Попросила в конце суеты снять ее поливающей грядки моркови — очень уж нравится огороднице подаренная кем-то сияющая белой жестью лейка. Потом присели, и разговор перешел на больную для Агафьи тему — исход в позапрошлое лето прожившей пять лет тут «послушницы» — москвички Надежды. Уход, походивший на бегство, глубоко ранил Агафью.

Мне переслала она письмо, полученное из Москвы, где былая сожительница ее, не стесняясь выбором слов, крестила Агафью множеством разных упреков. На этой «ноте» Агафья начертала столь же сердитую резолюцию и наказала людям, переславшим ко мне письмо: «Надежде привета не передавать!» Обида ее с течением времени обросла рядом немыслимых обвинений: «Кошек она извела, и козы попорчены… Я в избу ее не заглядываю». Действительно, в избе Надежды, вполне утешившейся в Москве, все осталось, как было: засохшие цветы в кружке, занавески над полками, половички.

Мы, как могли, постарались таежную затворницу успокоить: «Что было, того не вернешь». Но к печали душевной примешивались и житейские трудности. Вдвоем легче было управляться на огороде, ухаживать за козами, курами, ловить рыбу. Теперь на все это сил уже не хватает, и, Агафья хорошо понимает, будут они убывать…

Еще забота — медведица. Уже несколько лет она навещает местечко, где стоят у Агафьи рыболовные снасти.

Однажды отведав рыбы, медведица злится, что теперь ее не находит, — ворочает снасти, в прошлую осень порвала сеть. Причина, правда, была не в рыбе. В сеть попал «водяной воробей» — птичка оляпка, и зверь, почуяв ее, решил завладеть крошечной этой добычей.

Тут же, вблизи за речкой, медведица задавила какого-то крупного зверя: «Две недели вились над тайгой и опускались вниз вороны — видно, делили еду с медведицей». Все это заставляло Агафью на рыбном месте жечь ночью костры и время от времени стрелять в темноту из ружья.

Домашняя живность тут прежняя — куры, козы, кошки. Бывающего тут инспектора по охране природы Николая Николаевича Кузнецова Агафья попросила привезти кобелька — «такого, чтоб мало ел и не боялся медведей». Кобелька Николай Николаевич привез и сказал, что кличут его Протоном. Агафья изумилась: «Но «Протон» — это ж ракета!» — «Ну и что ж, хорошая кличка и для собаки». Из кобелька вырос лохматый пес, не страдающий аппетитом, но смертельно боящийся медведей. Почует издали — и сразу к хозяйке под ноги. Но какие преданные глаза у Протоши! И как он хочет колбаски, связывая существование вкусной этой еды с прилетом сюда гостей…

В избе у Агафьи сохранился перенятый у Надежды подарок. «Ковер…» — обратила хозяйка мое внимание на кошму, расстеленную посреди хижины. И гостеприимно положила на ковер две привезенные кем-то деревенские тканые дорожки. По ним с удовольствием стали бегать три пестрых котенка. У двери сидела флегматичная их родительница. «Ленивая… — ворчливо сказала о кошке Агафья. — Мыши бегают, а она и усом не поведет, и котят не учит ловить».

По-прежнему живущего тут Крофея я навестил в избушке его, стоящей внизу у реки. Обросший, как каторжанин, но еще крепкий мужик свой хлеб тут отрабатывает заготовкою дров.

С Агафьей, дал понять, проживают недружно. «Хоть завтра улетел бы отсюда, но куда?» Надежды на перемены в жизни он связывает с покупкой где-нибудь деревенского дома: «Копим с сыном деньжата. Я в кубышку кладу свою пенсию, а он кое-что отсыпает от заработка».

К вечеру пошел дождь. Прилетевшие со мной спутники разбрелись по избушкам «дегустировать пиво», а мы с Агафьей зажгли в плошке свечку, чтобы спокойной беседой отметить шестидесятилетие жизни в тайге, на том самом месте, где в 1945 году она родилась.

Разговор у свечи

Свеча горит медленно. И все же за тихой беседой сожгли мы две, просидели друг против друга далеко за полночь. Зная манеру собеседницы говорить о чем-нибудь долго, пространно, я попросил ее сказать коротко о самых памятных днях жизни в тайге. А утром мы принялись за рисунки. Агафья работала с увлеченьем.

У этой свечи и шли разговоры…

— У всех есть какое-нибудь воспоминанье из самого раннего детства…

— Я помню: возле избы собирала граблями сухие веточки и пучками бросала в костер. Одна ветка с огнем упала на ногу. Помню, кто-то качал меня на руках, а я ревела. Мама сказала, что было мне тогда три годика.

— Помнишь и какое-нибудь позднее происшествие?

— С братом Совином пошли орешить. Надо было сказать дома, что заночуем в тайге. А мы сказали: вечером непременно вернемся. Но припозднились и заблудились в тайге. Как нашли избу, не ведаю. А была я босая, ноги избила и думала, что погибнем. Но Совин вывел к избушке. В окошко увидела: мама стоит на коленях и молится, и тятя был вне себя, думали, что мы с Совином погибли — тут же прорва медведей. Мне было в то лето двенадцать годов.

— А бывали случаи — столкнулись с медведем?

— Всегда их боялись. Один отведал висевшей на стенке сушеной рыбы и опять появился. Наталья при месяце мыла ноги в ручье, обернулась, а он — у двери, прямо за спиной у нее. Сестра пронзительно завизжала, и зверь убежал. Но испуганная обезножела и больше недели не поднималась с постели. И еще был случай, мне рассказывали: медведь раскопал могилу и сожрал тятиного брата Евдокима.

— Вспомни, какой день у семьи был радостным.

— Это когда тятя прибежал с реки и стал рассказывать, как палкой убил марала. Марал застрял в снегу возле скалы, и тятя на него набросился. Бил. бил, а потом заколол… Ну все мы были рады, считали, что Бог марала послал: и еда, и из кожи — обувка.

— А день печальный…

— Это когда умерла мама. Было это 5 февраля. На шестидесятом году умерла. Считай, от голода прибралась. Был неурожай всего — бог знает что ели. Мама от забот Забот всяких и от голода слегла и подняться уже не смогла. Последние слова ее были: «Живите дружно… Ройте ловчие ямы — без мяса не выжить. И обувку из шкур сошьете».

Я читала молитвы у ее домовины и год потом как вспомню — плачу.

— Кого в семье, помимо матери, ты любила?

— Митя был всеми любимый. Тятя говорил: «Золотой человек — добрый, спокойный…» Мне Митя все, что заметит в лесу интересное, обязательно показывал. Вместе видели, как прочно сидит на гнезде мамочка рябчиков. Протянешь руку над ней — сидит. Улетит, если тронешь…

— Хранится ли у тебя сейчас что нибудь на память о близких людях?

— На память о маме и тяте храню этот вот ковшик. А о сестре как память берегу старый холст. Она в больших стараниях его ткала после маминой смерти. А о Мите вот в этой книжке, погляди-ка, хранится у меня крылышко рябчика. Это он мне его подарил — отмечать места в книге, где ее надо открыть.

— Вокруг вас в тайге много было всяких зверей и птиц. Кого из них ты больше всего любила?

— Маралов (смеется). Когда попадались в ловчую яму…

— А не припомнишь ли день каких-нибудь неопасных, но больших забот для семьи?

— Однажды мы потеряли счет дням и всполошились: когда праздники, когда будни? Стали все вспоминать. У меня память была хорошая, и я поставила все на место.

— А какое у нас число сегодня?

— По мирскому — 24 июня. А от Адамова лета — 11 июня 7513 года.

— Какое событие взволновало семью вашу до встречи с геологами?

— Один раз тятя и Дмитрий ловили рыбу, и их увидели люди с лодки. Откуда они взялись, мы не знали, и все испугались: что теперь будет?

А в другой раз низко, так, что сажа из трубы сыпалась, пролетал над заимкой двухэтажный (двукрылый) самолет. Мы испугались, попрятались в кедраче, но все прошло без последствий. К нам никто не явился.

— Ну а когда люди появились в 1979 году…

— Тятя-то первый увидал и заговорил, кто мы, откуда. А мы с Натальей так испугались, что заголосили. Но все обернулось радостью. Уже вечером сидели с геологами у костра — они нас расспрашивали, и мы их.

— С того дня живешь уже 26-й год. Многих людей из мира видала. Как ты считаешь, хорошо, что люди вас «нашли», или лучше бы жить, как жили?

— Мы сразу решили: людей послал нам Бог. Какая была наша жизнь — обносились, все лопотинки в заплатах. Страшно вспомнить, ели траву, кору. Поумирали бы все, и никто не узнал бы, что жили. А люди много добра нам сделали. И никто ничем не обидел, только помогали. А когда ты написал в газете — нас с тятенькой завалили всякими дареньями: посудой, одеждой, обувкой, разной справою для хозяйства.

Забот много…

Любимый портрет с козой.

— Что для вас поначалу было самым ценным в этих подарках?

— Соль! Попробовали соленую еду и уже ничего непосоленного хлебать не могли.

— Вы часто стали бывать у геологов. Что вас там особенно поразило, удивило?

— Ну разве можно обо всем рассказать. Мы с Митей, помню, стояли, разинув рот, у лесопилки. Бревно само лезет под зубья. И сразу получаются доски — гладкие, ровные. Мы-то все топором вытесывали…

— А самолеты, вертолеты, телевизор, лодка с мотором…

— Дык тоже все было как в сказке… Но телевизор-то — дело греховное. А вертолет… Сейчас вижу: славно люди измыслили. Что без него в тайге делать? Кто бы ко мне добрался сюда?

— А не страшно летать?

— Страшно. Но уж привыкла. И все ведь летают. Тебе не страшно?

— Видишь, как много люди всего придумали, пока Лыковы жили в тайге. А ты сама у людей за последние годы чему-нибудь научилась?

— Ну чему?.. Читать и писать мама учила. Разные дела иголкой, ножом, топором знаю с детства. Все своими руками — даже печь вот сложила. Но об одном деле все-таки надо сказать. Научилась печь настоящий хлеб. Гляди вот — не стыдно и тебя угостить.

— Я посмотрел: весь чердак завален разного рода дареньями. А что из всего оказалось для тебя самым нужным?

— Самым нужным… Резиновые сапоги, посуда, топоры, свечи, фонарики, батарейки. И часы! Так хорошо чикают и даже разбудить могут.

— А еда… Ты помнишь, как мы учились с тобою козу доить?

— Как не помнить! (Смеется.) Я ведь первый раз видела тогда коз. Хорошо, что ты их привез. Молоко поставило меня на ноги. Больше всего молока тогда не хватало. Ну и куры нужными оказались, и кошки…

— Какая работа для тебя сейчас самая трудная?

— На полив воду из реки в гору таскать.

— А самая приятная?

— Перед молитвой ночью читать «Новозыбковский календарь» — узнавать про житье разных благочестивых людей.

— О ком читала в последний раз?

— Об Иоанне Златоусте.

— А как ты смотришь на жизнь Ерофея?

— С сочувствием, хотя иногда мы и поругиваемся. Тяжкая у него судьба. Все потерял: семью, работу, избу, ногу… Тяжело ему и тут, на Еринате. Дрова готовить и с двумя ногами — дело нелегкое. А он — с одной…

— Кедр, какой тут рядом стоит и под которым ты родилась… Сколько, думаешь, ему лет?

— Да раза в три он старше меня.

— Значит, когда родилась, это было уже огромное дерево. Но ведь когда-нибудь оно упадет. Всякая жизнь, как эта вот свечка, сгорает и потухает. Ты иногда думаешь об этом?

— Как не думать. Думаю часто. Даже зверю жизнь мила, дорога…

— Смерти боишься?

— Не знаю, как и сказать. Думаю, смерть страшна всем. Но человека спасают мысли о другой жизни, когда все умершие воскреснут.

— Но если человека сожрал медведь, какое же воскрешенье?

— О! С Божией помощью все опять соединится…

— С болезнями тебе одной будет пут жить все труднее. Может, все-таки к родственникам в Килинск?..

— Нет, Василий. Ехать туда — это ехать за смертью. Никому я там не нужна. И мне тоже все там чужое. Лучшего места, чем тут, для меня нет. Все дорого: и эта гора — вижу ее каждый день из окошка, и шумная днем и ночью река, и запахи, таких нигде больше нет. Выйду глянуть, как солнце садится, — сердце от радости замирает. Это мой рай на земле.

В конце «философской» части этой беседы мы помолчали. Агафья ваяла будильник: «Чикает… Скоро она полетит…» Ракета «Протон» с Байконура пролетела точно минута в минуту.

За облаками в вышине слышен был негромкий хлопок. Это взорвалась отделившаяся вторая ступень ракеты.

Рис. Агафьи.

_{Фото автора. 7 июля 2005 г.}

Пятнадцать дней в Калахари

(Окно в природу)

Аборигены

Их было четверо. Не выпуская из рук луки и копья, они переминались с ноги на ногу, явно испытывая неловкость быть в помещении со старым английским столом и шкафами, окантованными бронзовыми накладками. Главное лицо Национального парка представило нас этой четверке, сказав: «Они из России…»

А потом были названы имена босоногих людей: «Это Тао, это Као, это Кау, это Каши».

Мы знали, что нас познакомят с бушменами — аборигенами Калахари, и с любопытством разглядывали людей. Младшего, явно веселого круглолицего Каши я мысленно назвал Васяткой. На мою улыбку он подмигнул, и мы сразу как бы и подружились.

Ранее нам сказали, что эти бушмены приходят издалека в сезон, когда бывают туристы — что-нибудь заработать: показывают, как умеют выживать в буше. Им платят за это, и кое-что добавляют туристы, которых водят они по пустыне.

Выйдя из дома и чуть удалившись в кустарник, наши знакомые сейчас же сбросили ветхую, явно с чужого плеча, одежонку, оставив на теле в нужном месте только тряпицы. Они испытывали видимое удовольствие от того, что одеты теперь «как дома». Удивление вызывало то, что загорелая кожа людей как бы вовсе не чувствовала колючек и сухих веток, через которые вместе с ними мы продирались.

Спутники наши время от времени срывали травинки и с удовольствием их жевали. А «Васятка» прихлопнул рукою жука, очистил его от жесткого панциря и съел. Отчасти это делалось нам напоказ, но старший Тао сказал, что жуки и саранча — еда вкусная и что они могут жуков наловить и для нас, если мы захотим.

Так, копая корешки и беседуя то жестами, то с помощью английского, который один из наших пустынников знал почти сносно, постепенно беседа коснулась огня. Да, мясо они предпочитают есть жареным, и когда убьют антилопу, поймают дикобраза или варана, то непременно разжигают костер.

«А как огонь добываете?» «Мы покажем…» — опять сказал Тао, явно имевший право говорить первым, потому что однажды копьем убил льва, а это, как мы поняли, у бушменов нее равно что у нас иметь звание Героя Советского Союза. Еще одну почесть следует приравнять к медали «За трудовое отличие». Ее заслуживает тот, кто убил жирафа или самую крупную антилопу канну — гора мяса! Все маленькое селение немедленно перемещается к этой «горе» и живет, пока не съест все до крошки. Все поют славу охотнику. И если он еще молодой, то такая добыча дает ему право жениться. Если ж охотник неловок и неудачлив, то ходить ему всю жизнь холостым.

Двое из наших спутников. Передний — «Васятка».

Младший «Васятка» пока что не убил ни жирафа, ни канну, но видно было: когда-нибудь почетная добыча ему достанется непременно. Увидев похожую на колодец нору муравьеда, он сразу в нее забрался так глубоко, что из норы видны были лишь пятки ног, задубленные хожденьем по раскаленной земле.

Муравьеда дома не оказалось. И поскольку возле норы мы присели, то тут же наши знакомые решили показать, как добывают они огонь. Из маленькой сумочки Као достал расколотый сухой сучок и заостренную палочку твердого дерева толщиной с карандаш. Вся четверка села в кружок, уткнула заостренный конец «огнива» в сучок и по очереди, передавая друг другу, стала усиленно вертеть палочку меж ладоней. Где-то на четвертом кругу из-под палочки поползла жидкая струйка дыма. В это место «Васёк» сыпнул щепотку помета зебры — дымок усилился, вот уже виден и огонек, подхваченный пучком мелкой сухой травы. Мы в восхищении захлопали в ладоши и стали хвалить мастеров. А они подкидывали в огонь уже сучья, и через две минуты мы сидели кругом у костерка, располагающего к разговору.

Когда-то бушмены жили по всей Африке, но постепенно негры вытеснили их в пустыню. Они и тут прижились — не пахали, не разводили скот, добывая лишь то, что могла дать им природа. Но и в Калахари покоя им не давали. Со всех пригодных для жизни мест бушменов теснили. А они, не желая принимать образ жизни других племен, удалялись в места, где выжить можно было только при крайней неприхотливости, стойкости к разным невзгодам и знании всего, что может дать очень скупая в глубине пустыни природа.

Но и тут, пришло время, их стали теснить. Учреждая национальные парки для спасенья животных, бушменам запрещали охотиться, а это означало «запретить жить», поскольку каждый бушмен — от рождения охотник.

Пятьдесят тысяч аборигенов пытаются кое-как приспособиться к жизни негров и белых людей — влачат, конечно, жалкое существование, выполняя кое-какую работу, а большинство нищенствуют. Но пять тысяч самых упорных, самых преданных Калахари не изменили и живут так же, как жили их предки, приспособленные и к морозам в зимние ночи, и к жаре в тридцать пять градусов в это же время днем. Наша четверка — из числа пяти этих тысяч. Но месяца на три они удаляются из селенья на заработки.

Селения «неиспорченных бушменов» — это даже не хижины, а просто настилы из высохших трав на кустах, предохраняющие от беспощадного солнца. С таким селеньем легко расстаются и немедленно перебираются на новое место, где охотники убили крупную дичь.

Сборы у кочевников очень несложные — посуда из панцирей черепах и страусиных яиц, детские игрушки, кое какие припасы. Но к месту, насиженному после нескольких дней пира, они возвращаются, поскольку оно, как правило, привязано к близкой воде.

Вода — драгоценность. Маленькие колодцы в жаркое время бушмены закрывают ветвями, чтобы солнце не выпило их до дна. В высохших руслах речек они разрывают песок и затем с помощью длинного полого стебля растений высасывают из песка воду, сливая ее изо рта в скорлупки страусиных яиц. «Ни один бушмен от жажды не погибнет, всегда найдет выход», — вступил в разговор Кау. «Да, это так, — подтвердил Тао, за которым числится убитый лев. — Если уж совсем нет выхода, процеживаем жидкость из желудка убитой добычи».

Во время беседы мы достали из рюкзака бутылку с водой — промочить горло. Друзья наши с удовольствием подставили «фляжку» из страусиного яйца и по очереди прикладывались к нитью, цокая языками от удовольствия.

А потом «Васятке» пришла в голову мысль и нас угостить. Тут же возле костра увидел он невзрачный стебелек какого-то растеньица и палочкой выкопал нечто очень похожее на репу величиною с кулак. В ладонь приятелю другой палочкой он настругал «репы», а тот, сжав пальцы, выдавил ручеек светлой жидкости.

«Это растение спасает нас очень часто, — сказал Тао, убивший льва. — Есть еще арбузы. Те еще лучше». Я согласно закивал головой, поскольку дикие эти арбузы видел в южной оконечности Калахари и даже пробовал их желтую, чуть сладковатую сердцевину. Узнав, что мне ведом вкус этой благодати пустыни, аборигены оживились, заулыбались, словно бы родию встретили.

«Вот вы ушли, а что там в вашем селении сейчас?» «Живут как обычно… «сказал убивший льва. Живет селение коммуной из нескольких семей. Дело мужчин — охота, а женщины собирают коренья, ягоды, некоторые съедобные плоды кустарников. Большая удача — наловить саранчи, отыскать гнездо диких пчел, и самое ценное — найти гнездо страусов: «сразу и еда, и посуда».

Семьи у бушменов маленькие — большую не прокормить. В основе отношений мужчин и женщин — строгая моногамия, супружеские измены — редкость. Рожденная двойня считается наказаньем Великого Духа, и одного из рожденных сразу закапывают в землю. Обычай этот существует и у других кочевых африканских племен — с двумя младенцами матери двигаться и добывать пропитание трудно…

Дошла в беседе очередь до луков и копии. Мы выразили сомненье: маленькой стрелкой из почти что игрушечного лука можно ли убить крупную антилопу, тем более жирафа? Теперь пришла очередь улыбнуться охотникам. «Да, такой стрелой антилопу убить нельзя. Но мы убиваем ядом, и главное — не убить, а попасть». — «Но ведь надо близко подобраться к жертве, чтобы не промахнуться?» — «А мы умеем…»

Тут пришла хорошая мысль устроить соревнованья. Я повесил на куст свою кепку и спросил, с какого расстояния стреляют они, например, в антилопу. Убивший льва Тао это расстояние указал. Каждый из четверки пустил по стреле, и все они кепку мою миновали. Мои друзья захотели тоже попробовать. Результат был такой же. Затем кто-то из «наших» предложил попробовать копья. Эта «олимпиада» оказалась вовсе смешной. В блокнот, укрепленный на ветке, с близкого расстояния не попали ни Тао, ни Као, ни Кау и ни «Васятка» (Каши). Компания из Москвы тоже не отличилась. Но в замешательство аборигенов поверг «командор» наш Андрей Горохов. Не особенно целясь, метнул он копье, и блокнот мой, мелькая листами, бабочкой сел на землю. Любопытно, восторг был всеобщим. Смеялся, опершись на копье, убивший льва Тао, но громче всех хохотал, обхватив куст, «Васятка», которому, чтобы жениться, необходимо добыть жирафа.

Полдня провели мы с обитателями Калахари. Вместе наблюдали заход солнца. Почти сразу же после заката обозначились на небе звезды. Я вспомнил беседу с бушменом в такой же вечер на южной окраине Калахари. Он сказал, что Млечный Путь на небе — это «Дым от костров предков», а ветер — это «Полет невидимой птицы». Бушмены верят в загробную жизнь.

«Если тут, на земле, не гневить Великого Духа, то жизнь «там» будет хорошей — много воды, много зверей, саранчи, меда и страусиных яиц».

Питье для пустыни

Маленький самолет из туристской столицы Ботсваны городка Маут минут за сорок перенес нас в мир, которого до этого мы в Калахари не видели. Посадочная полоса белела среди роскошной растительности, рядом сверкала вода, и с любопытством за посадкой наблюдало стадо слонов.

Самолет немедленно улетел, а мы, погрузив в грузовик пожитки, на другом автомобиле поехали по топкой дороге в зеленые дебри и скоро прибыли к месту, где нас ожидали пять долбленых лодок и высокие люди с шестами. «Добро пожаловать в Дельту!» — приветствовал один из них, веселый и явно главенствующий Седрик Самотензи. Мы сели в долбленки, и наша эскадра двинулась по протоке, проделанной в зарослях папируса бегемотами, неизвестно куда.

Вода была неглубокая, чистая. Летали над ней стрекозы, плескалась рыба. Седрик, стоявший в лодке сзади меня, зачерпнул ладонями воды и напился, давая понять: вода тут здоровая, а шест, погруженный до дна лишь сантиметров на сорок, показывал: не утонем. Опасность представляли лишь крокодилы и бегемоты, которые в этих местах заставляют людей быть бдительными.

Первые белые путешественники в этих местах появились 160 лет назад. Сегодня же эта часть Калахари, орошаемая рекой Окаванго, стала притягательным местом для тех, кто хочет увидеть «прежнюю дикую Африку». Место это не только богато животными, но и впечатляет своими пейзажами. Калахари с закономерностью наших водных разливов заполняется тут потоками воды, текущими с западной, горной части Анголы в сезон дождей и превращающими песчаную и известковую землю на несколько месяцев в рай для всего сущего.

Наша эскадра.

На снимках из космоса Окаванго похожа на птичью лапу с шестью пальцами. Это дельта рею», «впадающей» в пустыню и в ней исчезающей. Но паводок, рожденный ангольскими дождями, выходит из берегов шести главных протоков Дельты, разливается по равнине и превращает пустыню в пространство, где не поймешь, чего больше — маленьких островков или озер, протоков и заводей чистой, прозрачной воды.

Половодья тут ждут люди, звери и птицы, истомленные жарою и жаждой. Для людей приход воды — главный праздник в году. Слоны купаются и резвятся в воде как дети. Буйволы тоже из воды выходят лишь попастись. Антилопы, водяные козлы и зебры с наслаждением «месят» воду, опасаясь лишь крокодилов. Равнина без единой былинки растений в два-три дня покрывается зеленью. Выходят из оцепенения в иле лягушки, вместе с водой движется рыба, получает простор для жизни все, что было зажато в маленьких, обмелевших почти до дна бочагах. Все плещется, издает множество звуков, плодится, множится, спешит на этом празднике жизни вырастить молодь и приготовиться ко времени, когда ангольские дожди кончатся и вода начнет у бывать.

О воде в этом краю говорят как о чем-то божественном, с нею связаны песни, поговорки, поверья, все надежды и радости. Вода, помимо всего прочего, позволяет на легкой лодке отправиться в любую сторону хоть на сто километров от маленькой деревеньки. А туризм в Дельте принес и работу. Две трети деревенских людей кто как обслуживают приезжих. Наш кормчий Седрик из деревни Стронг считает, что сделал большую карьеру — не просто управляет долбленкой, а возглавляет целый отряд лодочников, знает английский язык и готов решать любые проблемы людей, появляющихся в этом самом привлекательном для любопытного человека месте Африки.

Плывем небыстро. Справа и слева от лодок стена папируса и осоки. На стеблях сидят лягушки величиною с наперсток. По листьям лилий (точно таких же, как и на наших озерах) ходят птицы яканы с длинными, почти с карандаш, пальцами лап. На островных деревьях сидят белоголовые орлы-крикуны — ловцы рыбы. Рыбу тут ловят и крокодилы, и коршуны, и водяные совы. Крупную рыбу с лодок мы не увидели, а мелочь серебрилась в воде все время.

Сидеть в местной лодке, как и в байдарке, до крайности неудобно, но подняться нельзя — опрокинешься. Я страдал больше других, поскольку сидя не имел возможности что-либо снимать, кроме ярко-фиолетовых и белых, как наши, лилий — стена растительности справа и слепа все закрывала.

Но что-то все же встречалось на водной дороге. С одной из лодок кричат: «Во, блин, думал, рыба стоит, а это маленький крокодильчик!» Главный наш провожатый англичанин Рассел Кроссей объясняет: «В Дельте лучше всего быть в «полусухой» сезон, когда вода уже стремительно убывает, а деревья сбрасывают листву — звери собираются к остаткам воды — их хорошо видно».

К вечеру причаливаем к сухой земле. Темнеют палатки. На суку висит фонарь «летучая мышь», булькает на костре котел с варевом, на большой сковородке жарится рыба. Ядовитый дымок тлеющего слоновьего помета должен нас защитить от обязательных тут кровососов.

Слава костру! В любом месте дает он человеку уют и отчасти его охраняет. И как хороши у костра разговоры!

За ужином мы прислушиваемся к звукам из темноты. Лягушачьи песни похожи то на стрекот кузнечиков, то на звон стеклянного колокольчика. Крик ночной птицы тревожен.

Почему кричит — испугалась или сама кого-то пугает? Издалека слышно рыканье льва — заявляет собратьям права на место, где он живет.

И вдруг рядом — звучные всплески воды. «Это сомы, — говорит Седрик. — Насекомых они ловят, переворачиваясь вверх брюхом…»

Этот мир, то сухой, то мокрый, то невыносимо жаркий, то райски прохладный и ласковый, знаком Седрику с детства. Родился он в одной из двадцати трех деревень Дельты. От белых туристов знает, что люди в этих местах живут уже тысячи лет. И вся жизнь человека согласована с ритмом прилива влаги. У радости прибытия воды есть обратная сторона — грусть, когда вода уже не прибывает, а та, «подошла до пределов, установленных ей пустыней, быстро, в несколько недель, выпивается солнцем.

Седрик знает это с раннего детства. Родился он в хижине, стоящей на сваях. «В сушь под нею — песок, в паводок — привязанные к сваям лодки».

В шесть лет Седрик научился плавать и в это же время стал ловить рыбу, пользуясь копьем с иглой дикобраза. В семь лет уже смог управлять лодкой, пользуясь и веслом, и шестом. А в двенадцать отец разрешил ему плавать куда захочет и даже ночевать на воде. Всегда, однако, предупреждал: бойся гиппо и крокодилов.

От отца Седрик научился добывать огонь, узнал, что корни папируса и белых лилий могут спасти от голода. Седрик знает, где надо искать птичьи яйца, знает, что термиты, живущие тут, «вкуснее мяса».

В семнадцать лет в деревне Икоха, стоящей в пятнадцати километрах от селенья, где Седрик родился, молодой лодочник увидел девушку. И уже только сюда поспешал. Подруга умела, так же как он, управлять лодкой, могла добыть в Дельте все, что дарит она человеку. Они стали плавать вместе, иногда в одной лодке. Ночевали у костров на островах. Однажды лодку их чуть не перевернул бегемот, но больше было приключений приятных. «Плывешь, а вода все прибывает и прибывает — такая радость!.. Пока мы еще не поженились. Поженимся, как только я сдам экзамен на старшего гида».

Прямо над нашим костром на высоком дереве — огромное гнездо птицы молотоглава. При лунном свете тень от гнезда лежит на одной из палаток. Седрик рассказывает об этом загадочном жилище и загадочной птице. Рассказ похож на легенду, но Седрик уверяет, что сам в гнездо однажды заглядывал и знает его устройство… Как тургеневские мальчики на Бежином лугу, мы слушаем от Седрика всякие чудеса Дельты.

«А школа в твоей деревне есть?» — «Есть. Семь лет учился. Но главная моя школа — сама Дельта. Я думаю, это самое хорошее на земле место. И река Окаванго — божественная река…» — «Но пишут: главная река Ботсваны — Лимпопо…» — «Видел я Лимпопо — желтая от глины, непонятно, как живут в такой воде рыбы и крокодилы».

Часов в одиннадцать мы уходим от догорающего костра в палатки.

«Самый большой африканский оазис» — называют дельту реки Окаванго. Вода превращает пустыню тут в райское место. Все живое за тысячи лет приноровилось, приспособилось к переменчивому характеру Дельты. Одни, как только вода начинает убывать, испаряясь, спешат с мелководий в главное русло, другие замирают в иле до нового паводка, а кто-то и погибает, попав в капкан беспощадной пустыни.

Свирепый сластена

Прикидывая, каких животных мы можем увидеть в Калахари, я узнал: старожилом пустыни является медоед, существо некрупное, но легендарное, занесенное в Книгу рекордов Гиннесса как самое свирепое из всех зверей, обитающих на суше. Медоед широко распространен, но встречается редко — малочислен, ведет ночной образ жизни и потому долгое время был малоизучен.

Старина Брем, удостоивший медоеда всего страничкой в своих замечательных книгах, в последних строчках вздохнул: «Наши сведения о медоедах оставляют желать еще весьма многого».

Но в последние годы, применяя ошейники с радиопередатчиками, биологи научились прослеживать жизнь постоянно кочующих по пустыне свирепых хищников и узнали о них много всего интересного.

В Йоханнесбурге (ЮАР) я провел день в зоопарке, где живет парочка медоедов, и три часа простоял у вольеры, дожидаясь, когда один из зверей вылезет из норы. Его партнер интереса не представлял. Он был чем-то болен и непрерывно чесался, запуская когти в жесткие волосы на облезающем теле, и время от времени катался по земле от, видимо, нестерпимых мучений.

Здоровый его собрат вылез из-под земли, когда жара схлынула, и улегся, словно бы напоказ, около прутьев вольеры. Я мог его как следует рассмотреть.

Это был близкий родственник нашего барсука, но по осанке менее изящный — тупая морда, небольшие закругленные уши, короткие ноги вооружены были длинными когтями завзятого землекопа. Я уже знал: когти эти растут всю жизнь, как у бобра зубы, и позволяют медоеду при рыхлом грунте за две минуты скрыться в земле.

Особо примечательной была окраска этого землекопа. Жесткие волосы на спине от затылка до кончика хвоста были светло-серебристыми, словно бы зверя от жары покрыли плотным полотенцем. Ниже по всему туловищу от головы, обтекая глаза, шла снежно-белая полоса, а ниже ее волосы были угольно-черными. Какая-то целесообразность в такой контрастной расцветке, наверное, была, но выглядела курьезной, как будто зверя кто-то неумело покрасил.

Полагая, что медоеды питаются исключительно медом, многие удивились бы, увидев в открытой пасти сластены мощные челюсти с большими клыками хищника.

Во время путешествия зверя, конечно, мы не увидели. Но со мной была книжка двух молодых биологов, три года наблюдавших в пустыне интересных зверей.

Медоед — бродяга, он постоянно рыщет по Калахари в поисках пищи, скрываясь днем в норах зайцев и муравьедов или копая собственные. Это зверь-одиночка. Самка во время печки оставляет пахучие метки, по которым ее находят самцы. На свадьбах, как водится, они резвятся, дерутся за право стать родителем единственного у самки щенка.

Верная правилу всегда двигаться, мамаша через три-четыре дня меняет место своего пребыванья, унося сжавшегося в комок малыша в зубах. Как только он станет способным ходить, трусцою бежит вместе с матерью, обучаясь в пути приемам охоты и избеганью опасностей.

Ловят медоеды все, что могут поймать на поверхности и раскопать в горячей земле, — мышей, тушканчиков, мелких ящериц, варанов. Особое лакомство — яйца страусов и, главное, змеи. Всякие — неядовитые, ядовитые и смертельно ядовитые. Преследуя змей, медоед забирается в норы и лазает по кустарникам. От яда его предохраняют густой жесткий волос, прочная кожа (собаки не могут ее прокусить) и слой жира под кожей. Незащищенной остается лишь морда. И если медоед не сумел увернуться, змея жалит его в «ахиллесову пяту» тела. Но ничего страшного не случается — яд медоеда может свалить с ног, морда его распухает, часа два страдает он лежа, а потом как ни в чем не бывало снова начинает охоту, часто опять на змею. (Такая сопротивляемость яду пока объяснения не имеет.) Змеиное мясо — самая ценная пища дли медоеда. Исследователи проводили тест на избранье еды. «За три дня, пренебрегая другой предлагаемой пищей, медоед сожрал «десять метров» змеиного мяса».

Называть зверя следовало бы змееядом, но мед — любимое лакомство хищника, и в заключенье беседы мы расскажем, как внимательно следит этот зверь за полетами пчел и кто помогает ему быстро отыскивать пчелиные кладовые.

Люди медоеда не любят. Подобно хорьку, он подвержен страсти убивать просто ради убийства. Забравшись в курятник, медоед приканчивает всех его обитателей и настолько упивается кровью, что сам становится пленником. И хотя защищает жизнь свою до последнего, пуская в ход не только зубы и когти, но и вонючую жидкость специальных желёзок, превосходящей силе медоед вынужден покориться.

Все медоеда стараются обойти стороной. У него хватает отваги сразиться с кем угодно, но, конечно, леопарда и льва одолеть он не может и часто сам является жертвою нападенья этих двух хищников. Но как борется за жизнь этот отважный драчун! Было отмечено наблюдателями: одному леопарду он сдался на сорок восьмой минуте, хотя вес его к весу пятнистого хищника относился как один к пяти. Охотники в Кении, зная отвагу и жизнестойкость медоеда, съедали сердце его, полагая, что и сами станут столь же стойкими и отважными.

Медоеды широко распространены по жарким зонам земли. Они встречаются по всей Африке, кроме Сахары, живут в Индии, жили совсем еще недавно в Средней Азии. Труднее всего жизнь медоеда в Калахари. Число зверей на больших площадях небольшое. Объясняется это скудостью пищи, малой плодовитостью (всего только один детеныш), тем, что половина малышей не доживает до зрелости. Причина — нападение хищников, суровый климат (зимой в Калахари температура ночью достигает десяти градусов мороза, а днем — жара сорок градусов). Постоянно надо искать и воду. Спасают дикие арбузы и водянистые корни растений.

Теперь о меде. При отсутствии деревьев в пустыне местные пчелы, как шмели и осы, поселяются в земле. Наткнуться на кладовую меда помогает нашему зверю наблюдательность. Как и медведи, медоеды по полету пчел определяют место поживы и сразу туда направляются.

Но есть у него и помощник в отыскании лакомства. Небольшая, невзрачная, но довольно крикливая птица-медоуказчик любит не только мед, не только личинки пчел, но также и воск. Только она да еще восковая моль способны переваривать этот специфический продукт природы.

Зоркая птица раньше всех способна обнаружить пчелиный дом. Но добраться до меда и воска она не может. И за тысячи лет эволюции образовался прочный союз зверя и птицы. Найдя обиталище пчел, медоуказчик начинает искать медоеда и громкими криками о себе заявляет. Медоед хорошо знает значение этих призывов. Он бежит, куда зовет его птица. Бегун он неважный (десять километров в час), и птица приспособилась на пути его поджидать. Предчувствуя близость добычи, медоед от возбуждения сам начинает издавать характерные звуки радости.

Разрушить гнездо хранителей меда для зверя — пустячное дело. И уж если способен зверь выдержать бычьи дозы змеиного яда, то от пчел он даже и не отмахивается. Насытившись, зверь оставляет законную долю и птице. Симбиоз этот замечен людьми давно. Медоуказчик и человека так же охотно поведет к добыче и тоже свое получит. Но «медового барсука» пчеловоды и охотники за «диким» медом не жалуют — конкурент! Однако извести его трудно. Ставят ловушки, стараются убить копьем (легкие стрелы из лука, даже смазанные ядом, не страшны толстокожему медоеду). Иное дело — пуля. Пуля — страшная штука для всех: для слона, буйвола, льва и храброго, стойкого медоеда, уже тоже усвоившего — человека с ружьем надо бояться.

Лучшее средство при этом — скрыться и как можно скорее зарыться в землю.

В смиренной позе его увидишь нечасто.

Силен, умен, хитер, дерзок

И это все о нем — о леопарде. К словам в заголовке можно еще прибавить: коварен, красив, кровожаден. Распространен этот зверь когда-то был широко — жил на Кавказе и в Средней Азии, соседствовал с тигром на Дальнем Востоке, прославился людоедством в Индии. Сейчас, как и многие из животных, становится редким.

На Дальнем Востоке «свеча его догорает» — леопардов осталось считанное число. В Индии есть еще черная пантера. Но это все тот же леопард, черным его делает избыток меланина в окраске шкуры.

В Африке эта кошка еще не редкая, но, будучи скрытной, не часто на глаза попадается. Ведет леопард жизнь от отшельника — звери встречаются лишь на ристалище около самки: дерутся, борются, орут, как мартовские коты. Но погуляли и разошлись — каждый сам по себе.

Золотистая в пятнах кошка считается самым совершенным в мире охотником — нападает, скрытно приблизившись к жертве на расстояние двух-трех прыжков. Убивает все, что способна одолевать: антилоп, молодых жирафов, шакалов, обезьян, коз, овец и собак, хватает цесарок и дроф. Домашнюю живность уносит буквально из-под ног у людей, не страшится погнаться за струсившим псом даже в деревенскую хижину.

Леопардов из-за прекрасных дорогих шкур много перебили европейские «белые охотники». Но немало и охотников рассталось с жизнью, выслеживая зверей. Леопарда называли они «жёлтой молнией» за быстроту и решительность в нападении.

В Национальных парках звери быстро поняли безопасность машин с туристами. Увидишь зверя не часто. Но шоферы-проводники знают любимые деревья, на которых держатся днем эти кошки, и при старании их все-таки можно увидеть. Звери предпочитают остаться незамеченными, но выдает их хвост. Его леопард почему-то не убирает, и внимательный человек по этой важной детали облика леопарда замечает ночного охотника. Я леопарда с близкого расстоянья видел в Африке трижды.

В 1969 году в Серенгети нам указали место, где обычно зверь отдыхает. Проехав километра четыре вдоль росших у края саванны акаций, ожидаемый хвост мы увидели. Леопард позволил подъехать прямо под дерево, на ветке которого он возлежал. Никакого испуга, лишь некоторое любопытство. Мы, конечно, сразу взялись за съемку, а зверь, как будто желая доставить нам удовольствие, поднялся и стал по ветке прохаживаться, поглядывая не вниз, а туда, где паслись антилопы. Потом и нас внимания удостоил.

В развилке ветвей акации висела убитая ночью и лишь початая едоком антилопа. Это обычный прием леопарда — остатки добычи поднимать на дерево, иначе, пока он дремлет, ее сожрут гиены, шакалы и птицы-падальщики.

О чем размышлял леопард, прохаживаясь в трех метрах над нами? Оказывается, его занимала возможность того, что мы подъехали завладеть законной его добычей. Ничуть не опасаясь за жизнь, леопард добычу решил с дерева опустить и спрятать.

Зрелище было захватывающее. Зверь выдернул мертвую антилопу из развилки ветвей и с ношей в зубах прыгнул на землю рядом с машиной. Оглядываясь, он поволок свое кровное в заросли желтой травы…

Во время обеда в лагере мы об этой истории рассказали молодому американцу, которому позарез нужна была фотография леопарда для какой-то рекламной картинки. На бумажке начертили мы путь к любимому дереву кошки, и вечером американец заглянул в наш ночлежный приют с бутылкою виски. Оказалось, леопард после свидания с нами вернулся на любимое место с прежней добычей, и счастливый фотограф снял примерно то же, что видели утром и мы.

Вторая встреча была у нас три года назад, когда с Андреем Гороховым, его друзьями и сыновьями мы объезжали саванну Национального парка Накуру в Кении. По скопленью туристских автомобилей, опять же возле опушки нечастого леса, мы поняли: наблюдается что-то для всех интересное, и втерлись в компанию любопытных.

На прицеле всех фотокамер был леопард. Но он не просто лежал на дереве. Не обращая внимания на стоявшую внизу кавалькаду раскрашенных «под зебру» микроавтобусов, леопард не спускал глаз с пасшихся метрах в ста антилоп томми. Охотник явно обдумывал, как незаметнее подобраться ему к антилопам.

И какой же вариант выбрал? Самый для нас неожиданный — не по траве, напрямую, а обходом под прикрытъем автомобилей. Оглядываясь, леопард спрыгнул рядом с нашей тележкой и, припадая к земле, двинулся почти у колес полукругом стоящих машин к антилопам. Затаив дыханье, мы наблюдали, как две трети пути ловкая кошка проделала не замеченной антилопами. Испортил все некстати подъехавший еще один автомобиль. Антилопы, уступая ему дорогу, отбежали, одна из них увидела леопарда. И сразу как ветром сдуло легких на ногу томми — умчались от леса в степь. Леопард от досады, как нам покачалось, «кашлянул» и, по-прежнему не обращая вниманья на стадо автомобилей, неторопливо вернулся в лес и сразу же в нем растворился. А мы поспешили в лагерь — распорядок требовал к закату солнца быть всем на месте.

А в этот раз леопарда увидели мы по наводке. Рассел остановился поприветствовать знакомого гида. Как всегда, проводники обменялись вопросами: где что видели? Возвратился в машину Рассел бегом: «Леопард!» И мы поехали. Слева был лес, справа в травах паслось десятка четыре слонов, ходили у болотца седлоклювые аисты и белые цапли.

В каком-то месте Рассел повернул в лес и разочарованно огляделся — ожидаемого леопарда он не увидел. Растерянно проводник огладывал кусты и полянки и вдруг поднял руку, глазами указывая на поваленный ствол дерева. Леопард на нем, поддерживая что-то лапами, с аппетитом закусывал. Это был молодой зверь-подросток, возможно, совсем недавно оставленный матерью.

Взрослыми леопарды становятся в четыре года. Но, как только молодь проявит умение добывать пищу, мать обученье и воспитанье заканчивает — живите самостоятельно.

Легко сказать — самостоятельно! Молодые звери еще мало что понимают в жизни. И первою добычей их может быть только мелкая живность. На этот раз подросток поймал земляную белку и, видимо, очень голодный, поглощал еду с аккуратной жадностью. Ничто другое в этот момент не занимало его и не путало. Съев все, леопард оглянулся: не упало ли что на землю?

Потом он сладко зевнул и — мы благословили этот момент — неторопливо вышел из тени и прыгнул на другую корягу, словно нам попозировать. Мы торопливо заехали с другой стороны, и молодой шалопай, облизываясь и осматриваясь, сидел, опустив хвост, на валежине минут пять. Этим зрелищем насладился даже много всего повидавший наш проводник Рассел.

«Ему что-нибудь сейчас угрожает?» — «Да, он погибнет, если его заметит гиена или парочка шакалов. Даже вожаки бабуинов, для которых леопарды — злейшие из врагов, этого еще беспомощного могут с остервенением растерзать. Может погибнуть он также и от взрослого самца-леопарда, — пояснил Рассел. — У леопардов обычно рождается три-четыре котенка. Но до зрелого возраста доживает обычно один». Рассел включил мотор, и мы оставили леопарда-подростка на месте трапезы подремать.

Он еще мало знает о жизни.

_{Фото автора. 25 августа, 1, 22 сентября, 13 октября 2005 г.}