Том 3

Молчание, сестра, всегда со злом дружит.

Пусть ваша и моя найдет язык досада, —

Друг другу высказать нам надо

Все то, что сердце тяготит.

Теперь мы обе — сестры по страданью,

Одно и вы и я в мучении своем,

И наши горести слились в одно дыханье.

По справедливости, вдвоем

Мы можем пережить сердечные терзанья

И их друг другу изольем.

Мне очень больно — я не скрою, —

Что восхищенья все полны

Пред нашей младшею сестрою.

И принцы, что сюда судьбой занесены,

Дивятся ей, а в нас с тобою

Совсем, сестра, не влюблены.

Как! Видеть каждый час, что ей здесь все послушно,

Что каждый сердце дать ей рад,

А мимо нас с тобой проходят равнодушно

И не желают бросить взгляд!

Иль наша красота не стоит преклоненья?

Богов ли мы прогневали сейчас,

Что наш удел — пренебреженье;

Что юноши не замечают нас,

Оказывая предпочтенье

Огню прекрасных глаз?

Скажите мне, сестра: найдется ль доля злее,

Чем предназначенная нам,

Когда приходится смотреть, как за Психеей

Толпой влюбленные влекутся по пятам?

Сестрица! От такой напасти

Рассудок можно потерять.

Сравнения с таким несчастьем

Я не взялась бы подобрать.

А я от этого порой рыдать готова,

Покоя, отдыха сейчас я лишена.

Нет, я не вынесу несчастия такого,

Я каждый день обречена

Вдруг вспоминать о том, как к нам судьба сурова

И как горда красой она.

Меня и по ночам преследуют мученья.

Не в силах думать ни о чем,

Я отдана во власть ужасного виденья.

И если принесет мне сон успокоенье,

В моем сознании ночном

Она проходит в сновиденье —

И просыпаюсь я потом.

Сестра! В том и мои печали.

Мы с вами родственны судьбой.

Все, что вы здесь мне рассказали,

Бывает часто и со мной.

Давайте разберем: откуда в ней все это?

Какие качества пленительные в ней?

Не в силах я понять великого секрета,

Дающего ей власть над душами людей.

Кто создал ей такую славу

И чем она внушает страсть?

Над сердцем по какому праву

Она всегда имеет власть?

В ней есть изящество и юности цветенье,

Что может нравиться, не спорю я о том,

Но зрелая краса достойней, без сомненья,

Во здравом мнении людском.

Иль нам досталось все, что только раздражает?

Иль нет приятностей у нас в чертах лица,

В улыбке и в глазах, в походке, что пленяет

И может покорить влюбленные сердца?

Сестра! Скажите, дорогая,

Но лишь со всею прямотой:

Ужели мало я блистаю красотой,

Во всех достоинствах ей место уступая?

Убранством, прелестью какой

Милей Психея молодая?

Как! Вас милей, сестра моя?

Когда охотились вы вместе,

Вас долго сравнивала я

И, ничего не утая,

Милее вы — скажу по чести.

Скажите мне и вы, но искренне вполне:

Ужели у меня одно предубежденье,

Когда я думаю, что что-то есть во мне,

Способное внушать порою восхищенье?

Вы, милая сестра, — я в том убеждена —

Могли бы вызвать страсть своею красотою.

Достоинств всяческих у вас душа полна.

Я к вам пристрастна, и, не скрою,

Я в вас была бы влюблена,

Не будь я вашею сестрою.

Но почему ж ее предпочитают нам,

И почему сердца сдаются ей без боя,

Желаний, вздохов дань нам не несут к ногам,

Влюбленной нас не чтут хвалою?

Все женщины согласны в том,

Что уж не так она прелестна,

И если юноши горят пред ней огнем,

Причина этому известна.

Она и мне ясна. Могу предполагать,

Что скрыто нечто здесь, и это не случайно.

Способность всех воспламенять

Мне свойством кажется весьма необычайным.

Нет, фессалийские есть в этом деле тайны:[62]

Ей кто-то должен был способность даровать

Сердца всех юношей пленять.

О нет, сестрица, я держусь иного мненья:

То, что влечет сердца неотразимо к ней, —

Лишь тонкая игра изменчивых очей,

Лишь видимость девичьего смущенья.

Улыбкой нежною своей

Она сулит благоволенье

Почти любому из людей.

Да, славу мы свою, конечно, потеряли.

Теперь не те уж времена,

Когда привязанность любви была дана

И в девах строгий нрав пороком не считали.

От этой гордости, что нам к лицу была,

В наш столь презренный век спустились мы в низины.

Судьба уж ничего нам больше не дала,

Как только хитростью тревожить ум мужчины.

Да, в этом весь секрет. И вы, должна сказать,

Его скорей меня могли понять.

Благопристойности у нас уж слишком много.

К нам юноши, сестра, боятся подойти —

Привыкли с ними мы блюсти

Честь пола нашего и честь рожденья строго.

Мужчины ценят смех, их более сейчас

Надежда, чем любовь, конечно, привлекает;

Вот почему, сестра, от нас

Психея всех влюбленных похищает.

Поступим, как она. Что с веком спорить нам?

Мы тоже можем быть смелее.

Забудем чопорность былую поскорее,

Что к молодым так не идет годам!

Согласна я, и цель для испытанья

Я выбрала достойную вниманья.

Два принца прибыли из стран чужих,

И оба так милы, так полны обаянья,

Что я… Но видели вы их?

Ах, милая сестра, без указанья

В них принцев чувствуешь прямых!

Мне кажется, сестра, себя не унижая,

На чувства их мы властны отвечать.

Принцесса без стыда полюбит их любая

И сердце может им отдать.

Ах, вот они! Я в восхищенье!

Какая поступь! Вид какой!

Все то, о чем болтали мы с тобой,

В них получает подтвержденье.

Что заставляет вас, о принцы, так спешить?

Вы нас ли избегаете, робея?

Сказали нам, что, может быть,

Здесь явится сама Психея.

Ужели в сих местах отрады нет для вас

И вы ее лишь ждете появленья?

Места приятны нам, но ищем мы сейчас

Одну Психею в нетерпенье.

Наверно, спешные дела

Влекут вас, если вы полны такого рвенья?

О, если бы она скорей пришла!

Зависит от нее желаний всех свершенье.

Конечно, было бы нескромностью считать,

Что тайну эту нам вы можете сказать…

Нам не к чему пред вами здесь таиться.

Как ни скрывай ее, нет тайны той ясней.

Сударыня! Не долго тайне длиться,

Когда любовь сокрыта в ней.

Короче говоря, вам надобно сознаться,

Что оба вы в Психею влюблены?

Нам чувству этому приятно подчиняться;

Мы оба сердце ей сейчас открыть должны.

Довольно странно нам услышать речи эти —

Прямых соперников в согласии найти.

Нет невозможного на этом свете,

Для истинных друзей другого нет пути.

Ужели нет другой здесь девушки прекрасной

И чувство в вас зажечь способна лишь одна?

Ужель других искать ваш стал бы взор напрасно

И вас достойна лишь она?

А разве для любви нужны нам рассужденья

И выбираем мы умом?

Мы сердце отдаем в порыве упоенья

И думать в этот миг не можем ни о чем.

Ума презревши указанья,

Мы все с волнением в крови

Летим, куда влекут желанья,

И сердцу в сладкий миг любви

Прилично только послушанье.

Ну что же, я могу лишь пожалеть о том,

Что вы узнаете сердечные печали.

У той, что вас пленит приветливым лицом,

Себе сочувствия дождетесь вы едва ли:

В ней сердце в легкомыслии своем

Не сдержит ничего, что взоры обещали…

Надежда, что сейчас вас привлекает к ней,

За обещаньями найдет обман, конечно.

Вам много испытать придется грустных дней

От всех непостоянств ее души беспечной.

То, что идете вы по ложному пути

В порыве чувств слепых, достойно сожаленья,

По качествам своим могли бы вы найти

Подруг и равных ей и лучших, без сомненья

Стараясь взор к другой, достойной, устремить,

Вы дружбу от любви спасли бы, может быть.

Полны вы оба свойств прекрасных.

Я вас из жалости хочу предупредить

О вашей участи несчастной.

Конечно, тронуты мы вашей добротой

И благодарны вам за нежное участье,

Но оба мы должны, сударыня, к несчастью,

Отвергнуть ваш совет прямой.

О нашем тщетно вы старались бы спасенье

От страсти, что сейчас страшна и нам самим.

Когда и дружбой мы себя не оградим,

То не поможет нам и это сожаленье.

Так нужно, чтобы власть Психеи… Вот она!

Вам новые, сестра, приятности готовы.

Вы насладитесь здесь, сестра моя, сполна

Триумфом радостным своей победы новой.

Так принцы влюблены, что должно вам сейчас

Из уст их услыхать признанье роковое.

Я не могла понять, зачем они средь нас

Лишаются всегда душевного покоя,

Но я подумала совсем другое,

Когда увидела их возле вас.

Нет, ни рождением, ни красоты сияньем

Не в силах мы к себе вниманье их склонить.

Они решили нас почтить

Одним доверием признанья.

То, в чем готовы мы сейчас признаться вам,

Сударыня, — безумье, без сомненья:

Ведь стольким вы внушали страсть сердцам,

И мы боимся вашего презренья.

Но вы не гневайтесь и к страстным сим словам

Имейте все же сожаленье.

Вы видите в нас двух друзей,

Которых с детских лет любовь соединяла;

От уважения взаимного сильней

С годами это чувство стало.

В превратностях судеб, в жестокие года

Выказывали мы бесстрашье в испытанье,

И сердца дружеского пониманье —

Вот чем гордиться мы могли всегда.

Немало в прошлом дружба выносила,

Но высоты она достигла лишь сейчас,

И вам теперь ее понятна сила,

Коль и любовь не разделила нас,

И, чувствам вопреки, у нас одно стремленье,

Законам дружества, как прежде, мы верны.

Кому-нибудь из нас свободно предпочтенье

Вы оказать сейчас должны.

Чтоб спору большее придать значенье —

А от него зависят и владенья, —

Во имя дружбы, единящей нас,

В руках избранника соединить именья

Без всякой зависти решили мы сейчас.

О да, сударыня! Наследственные страны,

Чтоб к вашим пасть ногам, сливаются в одно,

И, может быть, нам цели долгожданной

Достичь хоть этим будет суждено.

Мы это сделать твердо обещали

Для короля, для вашего отца, —

Всем жертвуют легко влюбленные сердца,

С богатством расстаются без печали.

Лишившегося вас едва ли

Утешит пышность царского венца.

Тот выбор, что стоит теперь передо мной,

Способен утолить надменное желанье:

Вы предлагаете мне достоянье,

Какому равного не знают под луной.

Ваш пыл, и дружество, и чувства, что таятся

В душевной вашей глубине,

Прекрасны, спору нет, но лучше отказаться

Самой от этой чести мне.

Чтоб подчиниться столь прекрасной доле,

Нет у меня свободы до сих пор:

Покорна я в судьбе одной отцовской воле,

И больше прав на брак есть у моих сестер.

И если б от меня зависело решенье,

То примирить ваш спор бессильна б я была,

И никому из двух, о принцы, предпочтенья

Я, к сожаленью, оказать бы не могла.

На ваши чувства я всегда готова

Ответить словом сердца моего,

Но совершенства вы исполнены такого!..

Мне много двух сердец, вам мало одного.

При всем желании для вашей дружбы нежной

Мне стать преградой было б жаль —

Ведь одному из вас тогда б я неизбежно

Большую принесла печаль.

О принцы! Приходя к решению такому,

Из всех поклонников вас выбрала бы я,

Но может ли душа моя,

Обидев одного, отдать себя другому?

Тому, кто будет избран мной,

Я в жертву принесу другой души страданье —

На бессердечные терзанья

Мной будет обречен другой.

Вы оба блещете столь пылким благородством,

Что причинить я вам не в состоянье зла.

Чтоб быть счастливыми такого чувства сходством,

Любовь единое пыланье в вас зажгла.

Но если только вы согласны

Прислушаться сейчас к моим словам,

Вот две мои сестры — они прекрасны,

Ответит чувство их достойнейшим сердцам,

А из того, что я люблю их, ясно,

Что лучших жен желать не стоит вам.

Ах, сердце вовсе по согласно

Другой принадлежать по воле той,

Кого оно так любит страстно!

Сударыня! Над нашею судьбой

Вы, словно повелительница, властны —

Располагайте нашею душой,

Но, отдавая нас красавице другой,

Вы с нами поступаете ужасно.

Для ваших же сестер то было б оскорбленьем:

Они не назовут достойным подношеньем

Остаток чувств, для них чужих.

Нужна им чистота первоначальной страсти,

И дать усладу сердцу их,

Как ни хотели б вы, не в нашей власти —

Ведь каждая душа в мечтах своих

О собственном вздыхает счастье.

О принцы! Прежде чем сейчас

От этой доли отрекаться,

Должны б вы были постараться

Узнать, чтó думают о вас.

Ужели мы должны вам сердцем подчиняться?

Нет, если здесь вам прочат в жены нас,

Прямым отказом мы ответим, может статься.

Мне кажется, наш дух достаточно высок,

Чтоб отказать порой и самой высшей доле.

Мы обе предпочтем, чтоб по своей лишь воле

У наших преклонялись ног.

Я, сестры, думала, что славу предвещает

Союз вам этот, и притом…

Сударыня!

Ну что?

Король…

Что?

Ожидает…

Не знаешь ли, зачем меня он призывает?

Об этом вы узнаете потом.

Скажи, что с королем? От страха цепенею.

Страшитесь за себя. Ах, как я вас жалею!

Благодарю богов! Спокойна я вполне,

Когда лишь за себя бояться должно мне.

Но что с тобой, Ликас? Весь полон ты печали…

От короля должны узнать вы самого,

Зачем меня за вами посылали,

А с тем — причину горя моего.

Спешу, дрожа, узнать судьбы решенье строгой.

Коль тайну нам открыть тебе запрета нет,

Скажи нам, что тебя исполнило тревогой?

Таких мы при дворе не видывали бед,

И говорят об этом очень много, —

Оракул королю столь страшный дал ответ.

Вот вам его слова — о, как они ужасны! —

Я их запечатлел в душе своей несчастной:

«Не следует, чтоб кто-нибудь мечтал,

Что будет замуж выдана Психея.

Пусть возведут ее скорей на гребень скал

Невестой, плача и жалея,

Чтоб там она одна на праздник Гименея

Супруга ждать могла. Вот брачный час настал —

Пред нею чудище, которого нет злее,

Пред ней стоит дракон и льет свой страшный яд,

Дракон, воздвигнувший во всей вселенной ад».

Жестокое поведав повеленье,

От вас я ухожу, и сами вы сейчас

Решите, почему карают боги нас

И в чем пред ними наше преступленье.

Как думаете вы, сестра, о горе злом,

Что для Психеи в этот час настало?

Что сами вы, сестра, подумали о том?

Сознаюсь вам, сестра, в бесчувствии своем:

Меня ее беда сейчас печалит мало.

То, что я чувствую в душе своей,

Блаженство мне напоминает…

Идем! Судьба нам посылает

Несчастье, что всех радостей милей.

Вы обо мне сейчас печалитесь так много,

Рыданий ваших недостойна я.

Конечно, мне мила отцовская тревога,

Горящая в очах такого короля.

Но, проливая слез потоки,

Вы унижаете свой сан высокий,

И отказаться я должна от них.

Рассудка голосу пусть подчинится эта

Печаль стенаний, горьких и живых.

Не лейте больше слез о горестях моих:

Для сердца короля в них слабости примета.

О, не мешай мне, дочь, и плакать и рыдать!

Печаль моя права и вовсе не чрезмерна.[64]

Когда б рассудок мог, как я, все потерять,

В таких бы сам слезах он изошел, наверно.

Сознанье власти уж не в силах

Заставить горести забыть,

Напрасно разум хочет отвратить

Мой взор ото всего, что было мне так мило,

Я не хочу бесчувственным прослыть

И не стыжусь, что я теряю силы.

Быть пред несчастьем не хочу таким

Благоразумным и глухим:

От скорби не уйду великой.

Тщеславия во мне уж не увидишь ты,

И этой твердости, столь дикой,

Обманные не покажу черты.

Печаль, которую ношу в душе моей,

От своего таить я не хотел бы века:

Пусть будет явлено пред взором всех людей,

Что сердце короля — все ж сердце человека.

О нет, я этих слез не стою, мой отец,

И оказать должны вы им сопротивленье!

Грусть не должна смущать покоя тех сердец,

Которым вверены заботы управленья.

Как! Для меня забыть готовы вы о том,

Как царственно всегда хранили гордость

И в испытаниях, не преклонясь челом,

Высокую выказывали твердость?

Легко нам твердым быть в делах иных,

В превратностях, в невзгодах роковых,

Которые мы терпим век свой целый.

Погибель доблестных, преследованье злых,

Яд зависти и ненависти стрелы

Не так уж нам страшны, и есть у них пределы,

И побеждает скоро их

Душа, где ум еще владычествует смелый.

Но нам удар страшнее тот,

Который сердце разобьет

И ляжет тяжестью печали,

Когда судьбы жестоких стрел

Мы вовсе и не ожидали,

Когда земной покинули предел

Все те, кого мы сердцем обожали.

Перед такой судьбой готов

И разум горестно смириться,

Едва ужасный гнев богов

Над нами громом разразится,

Столь беспощаден и суров.

Родитель мой! Для вас возможно утешенье:

Ваш брак благословлен богами был не раз.

Мое свершая похищенье,

Они не захотят во всем обидеть вас —

Оставят вам потери возмещенье.

Осушит пусть слезу ваш омраченный взор.

Закон небес, что вы жестоким называли,

Вам оставляет двух моих сестер

Для утешения родительской печали, —

Не так уже судьбы вам страшен приговор.

Ничто тоски моей сейчас не уничтожит,

Ничто, ничто тебя мне заменить не может,

Лишь горю отдана душа моя.

Такая участь всем внушает жалость:

Я вижу только то, что здесь теряю я,

И забываю то, что мне осталось.

Отец! Вы знаете, что рок сильнее нас,

Что спорить нам нельзя с богами.

Я не могу сказать в прощальный этот час

Иного, что бы вы им ни сказали сами.

Они властны во всех земных делах,

Они дарами нас порою оделяют;

Пока им нравится, они у нас в руках

Дары охотно оставляют.

Но если вздумают все отобрать,

Не вправе мы на них роптать

За то, что нам они не длят благодеяний.

Отец мой! Я — лишь дар, богами данный вам,

И коль они берут дарованное ране,

То, значит, этот дар принадлежит богам

И должно вам меня вернуть им без стенаний.

Ах! От тебя я ждать хотел бы слов иных,

Других для сердца утешений.

Волнением речей пустых

Не отягчай, о дочь, моих

Всечасных горестных мучений —

И без того мне тягостно от них.

Ты думаешь, быть может, что возможно

Не жаловаться мне на гнев богов?

Что всем доволен я и что готов

Поступок славить их безбожный

И в скромности признать, столь ложной,

Что этот гнев уже не так суров?

Сравни разлуку, вставшую пред нами,

С отцовства радостью, ушедшей так давно,

И ты поймешь, что отнято богами

Гораздо больше, чем дано.

В тебе я получил, о дочка дорогая,

Дар, о котором вовсе не просил,

И не совсем доволен был,

Твое рождение встречая.

Но сердце и глаза из года в год

Приятным этот дар считать учили;

Он стал бесценен тем, что связаны с ним были

Пятнадцать лет волнений и забот.

Я украшал его — весь мир об этом знает —

Богатством, добродетелью, умом.

Всечасным рвением соединял я в нем

Все то, чем мудрость душу украшает,

И с той поры любовь к нему живая,

Очарованием, веселостью пленяя,

Пылает в сердце старческом моем

И стынущие чувства согревает.

И этого богами я лишен!

Ты хочешь, чтоб без горестных рыданий

Я слушал голос страшных приказаний.

Ах, так безжалостен богов закон

И так терзает наши чувства он!

Зачем им отнимать подарок милый,

Когда я жизнь в него успел вложить?

И если надо взять, то лучше б было

Его и вовсе раньше не дарить!

Страшитесь речью рассердить такою

Богов, когда их гнев еще не стих.

Что можно сделать большего со мною?

Теперь мне нечего страшиться их.

Ах, мой отец! Во всем я виновата —

Вас побудила я к речам таким.

Стенания мои — богам за все расплата.

Довольно уж того, что повинуюсь им.

Так пусть молчат они, увидев, как страдаю,

Как мне разлука тяжела с тобой.

Пускай не множат скорбь, с которой я встречаю

Удар, мне посланный жестокою судьбой.

В своем отчаянье я не могу смириться,

Печаль свою хочу я сохранять всегда;

Пускай живет весь век со мной моя беда,

И мой упрек богам пускай всю жизнь продлится!

Хочу, пока земной не кончится мой путь,

Рыдать над тем, чего я не могу вернуть.

О, сжальтесь над моей слабеющей душою!

В минуту горести мне надо твердой стать,

А вы меня заставили страдать

Своею нежностью и добротою.

Но я глубоко в сердце затаю

И ваше горе и печаль свою.

Не должен был тебе мучения такого

Я причинять, о дочь, но близок страшный час.

О, как произнести решительное слово?

Пора! Исполним все. Торопят боги нас.

Мне нужно в этой местности суровой

Оставить дочь свою. Скорее дай

Тебя обнять! Я ухожу. Прощай!

Идите за отцом, его слезу с участьем

Спешите осушить, вернуть ему покой.

Он счел бы горьким для себя несчастьем,

Коль с вами то же бы случилось, что со мной.

Храните для него последние отрады —

Ведь змей, кого я жду, не даст и вам пощады,

А видеть, что и вы судьбою мне равны —

Такой бы я никак не вынесла вины.

Одна осуждена я небом беспощадным

Стать скорой жертвою его желаньям жадным.

Неотвратимая мне гибель суждена,

А если это так, пусть я умру одна.

О, не завидуйте такому предпочтенью!

Над вашей участью мы плачем в этот час.

Мы с вами быть хотим, — примите же от нас

Нежнейшей нашей дружбы выраженье.

Зачем же так напрасно гибнуть вам?

Чудесного мы ждем для вас спасенья

Или пойдем за вами по пятам.

Оракула вам ведомо сужденье.

Оракулы в словах своих темны,

И часто их не так, как должно, понимают.

Быть может, счастье вас и слава ожидают

И радоваться вы должны.

Позвольте видеть нам, как следом за бедою

К вам счастье подойдет нежданной чередою,

Иль вместе умереть позвольте нам,

Когда угодно будет то богам.

Внимайте, о сестра, лишь голосу природы,

Который вас зовет быть возле короля.

Вы слишком любите меня. Но в час невзгоды

Вас слушать не должна душа моя.

Дороже должен быть отец для вас, чем я.

Для старости его должны вы стать опорой,

Дать зятя старику, родить ему внучат.

С вас короли давно уже не сводят взора,

Вам руку предложить давно они хотят.

Оракул обо мне сказал, и я должна

Погибнуть, не смутясь душою.

Оставьте же меня. Пусть я умру одна.

Зачем вам быть со мной пред гибелью такою?

Быть с вами — значит ли во всем вам докучать?

Ужель не по душе вам наше сожаленье?

О нет! Но стало бы оно меня стеснять,

И навлечет оно богов ожесточенье.

Вы так хотите? Мы уйдем.

Пускай же небо вам свою окажет милость!

Мы снисхождение богов к вам призовем.

Что б там оракулом ни говорилось,

Мы не хотим, чтоб злое приключилось.

Спасибо, сестры, вам. Прощайте! Никогда

Меня не минет страшная беда.

Я наконец одна, могу сама с собою

Обдумать я судьбу ужасную свою.

Была высоко я вознесена судьбою —

И вот стою сейчас у смерти на краю.

Сравненья у моей не находилось славы,

Весь мир был полон ею, величавой,

Все короли земли мечтали обо мне,

А слуги их, меня богинею считая,

Привыкли в каждой чтить меня стране,

Хваленья беспрестанно воссылая.

Восторги каждый шаг сопровождали мой,

Но я, пленив других, всегда была свободной

И, слушая хвалы пыланье всенародной,

Царица всех сердец, была сама собой.

О боги! Неужель вы чтите преступленьем

То, что всегда спокойной я была,

И причиняете мне столько зла

За то, что к вам всегда являла я почтенье?

Готова ваш закон исполнить я вполне.

Но коль должна была из страха перед вами

Я мужа обрести, то почему же сами

Супруга не назначили вы мне?

Не вы ль виновны в том, что чувства не лелею

Я свойственного всем?.. Ах, кто передо мной?

Два друга — два врага, с заботою одной —

Чтоб вашу жизнь спасти, пожертвовав своею.

Могу ли слушать вас, презрев сестер моих!

Хотите вы богов переменить решенье,

Со змеем встретиться для моего спасенья

В покорности сердец простых

И умереть, как я, средь скал глухих?

Вы тем удвоили б души моей мученье,

А у нее и так довольно мук своих!

Победу одержать возможно нам над змеем.

Кадм,[65] что не знал любви, дракона победил,

Мы ж любим, и Амур тому, кем он лелеем,

Дает обычно много сил

И стрелы бы охотно предложил.

Ужель победу даст он ради равнодушной,

Кого он никогда не мог задеть стрелой,

Забудет месть свою и, только вам послушный,

Спасет несчастную от доли роковой?

Коль вправду моего хотите вы спасенья

От страшной гибели, то что в вознагражденье

Вам может сердце дать, любви в котором нет?

Не к этому сейчас у нас сердец стремленье,

Не в чаянье наград горит в нас чувства свет, —

В душевной глубине живет лишь восхищенье,

И каждый лишь одной надеждою согрет,

Что, может быть, придет прекрасное мгновенье —

И сердце ваше явит снисхожденье

На чувство страстное в ответ.

Живите, милая, живите для другого!

Пусть ревность наши мучает сердца, —

Уж лучше нам погибнуть, чем конца

Дождаться вашего, ужасного и злого.

А если не умрем и с пламенем в крови

Другому скажете вы ласковое слово,

Тогда погибнем мы от горя и любви!

Вам, принцы, жить: моей судьбы жестокой

Должны избегнуть вы — лишить сиянья дня

Судьба решила лишь одну меня,

И я должна погибнуть одиноко.

Мне кажется, что слышу я сейчас

Чудовища ужасного дыханье.

Его моя боязнь рисует каждый час,

И, так как страх всегда сильнее нас,

Я на скале его уж вижу очертанья.

От страха вся дрожу, и только честь моя

Твердит мне, что пред ним должна быть твердой я.

Бегите, принцы, прочь! Уж близок змей опасный.

Его не видим мы, страшитесь вы напрасно.

Коль приближение вы слышите конца

И ваше сердце замирает,

У нас есть руки и сердца,

Которые надежда вдохновляет.

Соперником подкуплен был, наверно,

Оракул, чтобы он подсказанное рек:

Ведь случаи совсем не беспримерны,

Когда не бог немой вещал, а человек.

Примеров множество иные знают страны,

И в храмах иногда свершаются обманы.

Позвольте злому змею доказать,

Что, если вас ему вручает святотатство,

У нас есть чувства к вам великое богатство

И красоту Амур умеет защищать.

А если уж нельзя признать нам вашу власть,

В опасный этот час сердец прямое братство

Укажет путь, куда ведут нас долг и страсть.

Другие пусть, по крови мне родные,

Изведают всю пылкость чувств таких.

Не мне бы слушать речи столь живые,

Пусть радуют они сестер моих.

Когда умру, живите лишь для них,

Оплакав час моих мучений злых,

И пусть счастливее их будет доля.

Моя последняя лишь в этом воля.

Ведь чтут обычно, как закон,

Желанье тех, кто на смерть обречен.

Принцесса!..

Я хочу, чтоб лишь для них вы жили.

Коль любите меня, то слушайтесь во всем.

Ужели мне гореть к вам ярости огнем,

А вы, которые верны мне были,

Все чувства прежние забыли?

Оставьте же меня одну здесь умирать.

Я не имею сил, чтоб вам «прости» сказать.

На воздух поднята таинственной я силой,

И голос мой едва доносится до вас…

О принцы! Шлю вам свой привет в последний раз —

Вы сами видите конец судьбы унылой.

Не видно уж ее. Скорее, принц, идем

Искать на выступе крутом

Дорогу, чтоб бежать вслед за Психеей!

Что жизнь нам без нее? Идем, идем скорее!

Соперники мои! Должны вы оба пасть

За то, что с божеством делить посмели страсть

К Психее, к девушке, что всех других милее.

Спеши, спеши, Вулкан, божественный кузнец,

Скорей укрась ты мой дворец,

Где слезы осушить мог бы Амур Психее,

В ее объятьях пламенея!

Я вам служить всегда готов,

И ваше я исполнил порученье:

Красавицу с утеса меж холмов

По воздуху пронес без промедленья

В дворец волшебный, лучший из дворцов,

Где можете без дальних слов

Вы показать ей все ее владенья.

Но удивленью моему — ни края, ни конца:

Скажите, что вы сделали с собою?

Одежды ваши, рост, черты лица —

Все изменилось в вас нежданной чередою.

Я думаю, узнать никто б не мог,

Что перед ним Амур, крылатый бог Амур.

Я не хочу быть узнанным Психеей.

Лишь сердце я открою ей,

Лишь чувства, что в душе моей

С тех пор, как увидал ее, лелею.

И чтоб любовь мне выразить полней,

Я поступаюсь красотой своею.

Пред той, кого душа боготворит,

Совсем простой я принимаю вид.

Высокую я вижу в том затею,

И замысел божественный в ней скрыт.

Под разным видом, в разных одеяньях

Не раз влюбленных видели богов,

Желавших сердца облегчить страданья,

Когда от ваших стрел их жребий был суров.

Но вы их превзошли, и вид ваш очень нов.

Перед таким очарованьем

Смирится каждая, когда сам бог готов

Нести ей пылкость чувств и нежных слов.

Вам сильно превращение поможет.

И если званье, ум оставить в стороне,

Тот, кто так поступил, конечно, может

Достичь, чего желает он, вполне.

Таким навеки оставаться

Я порешил, о мой зефир!

Амуром взрослым я назваться

Могу с тех пор, как создан мир.

Младенчество достойно сожаленья,

Меня оно выводит из терпенья,

И уж пришла пора мне стать большим.

Тут нечего вам возразить. Вы правы:

Пора оставить детские забавы

И сердце чувством оживить иным.

Рассердит мать мою такая перемена.

Она разгневается несомненно.

Хотя отсчет годов и дней

Иметь не может места меж богами,

Венера — женщина, а знаете вы сами:

Не любят взрослых женщины детей.

Большое ей наносит оскорбленье

Поступок ваш, и можно утверждать,

Что лучшего нельзя придумать мщенья,

Как чувство к той, кого не любит мать.

Ей хочется, чтоб за обиды эти

Отмстил бы сам Амур, что страшен и богам.

Что говорить о том? Зефир! Ты видишь сам —

Психея всех милее и чудесней.

На небе, на земле, скажи, известна ль нам

Краса, которая приятнее очам,

Краса, которая казалась бы прелестней?

Мой дорогой зефир! Я вижу — там Психея,

Богатством этих мест она ослеплена.

Чтоб прекратить ее томление, скорее

Явитесь перед ней. Узнает пусть она,

Что ваше сердце прячет, пламенея,

А вздохи, взор, уста все скажут ей сполна.

Но чтобы скромным быть, я удалюсь заране

И ваше не смущу любовное признанье.

Где я? Средь диких мест, в глухом уединенье

Умелою рукой построенный дворец.

Природа с мастерством свое явила рвенье,

Чтобы создать все эти украшенья

Для удивленья вечного сердец.

Все здесь сверкает, блещет и смеется

В просторных залах и садах.

От этой роскоши во всех углах

В восторге, в удивленье сердце бьется.

Куда меня сейчас ни гонит страх,

Все в золоте я вижу и в цветах.

Зачем ужасному жилищу змея

Так много небом роскоши дано?

Иль, может быть, за мной следит оно

И, мне сочувствуя, меня жалея,

Откладывает то, что суждено?

Нет-нет! То ненависть, то злоба, без сомненья,

То гнев, которого на свете нет черней,

И небо здесь для большего мученья,

В неистовой жестокости своей,

Пленило роскошью мое воображенье,

Чтоб было трудно мне расстаться с ней.

Я льщу себя надеждою пустою,

Что этим мне конец хотели облегчить.

Да, отступает смерть все дальше предо мною,

Но мне становится труднее ждать и жить.

Чем медлить так, уж лучше мертвой быть.

Не заставляй страдать, терзай меня скорее,

Чудовище, спеши меня пожрать!

Коль гибнуть я должна, ужель сама я змея

Должна для этого искать?

Вот жизнь моя, — возьми же, не жалея,

То сердце, что ты должен растерзать.

Уже устала я рыдать

Над бедной участью моею,

Уже устала умирать —

Теряю силы и бледнею.

Вот этот змей, чудовище столь злое,

Оракулом предсказанное вам.

Оно, как видите, совсем уж не такое,

Каким могло предстать испуганным очам.

Как! Это вы — чудовище, которым

Оракул жизни угрожал моей?

Вы богом кажетесь с горящим, ясным взором,

Вступиться за меня хотелось вам скорей?

Вам помощь не нужна среди моих владений,

Где все ждет ваших повелений,

Где ваша речь — закон, где все покорно вам

И где чудовищем для вас я буду сам.

Подобный змей внушать не может опасенья,

И если вы таите яд,

То можно молвить наугад:

Не страшно ваше мне прикосновенье —

Укусы ваши, без сомненья,

Опасностью мне не грозят.

Я тотчас, видя вас, совсем спокойной стала,

Забыла о конце своем,

Моей былой тоски как будто не бывало,

И холод жил моих согрела кровь огнем.

Уже я чувствую к вам уваженье,

Признательность, расположенье.

Я вижу, что вам близок жребий мой,

И благодарна я, и так полна смущенья!..

Но я не понимаю, что со мной.

Еще не ясно мне, что сердце восхищает,

Но чувствую: беда ему не угрожает.

Гляжу — и хочется мне с вами дольше быть,

Такая в вас живет очарованья сила.

И я могла б сказать, что я вас полюбила,

Когда бы знала я, что значит полюбить.

Не отвращайте взор: он сердце мне пронзает,

Он полон нежности, горяч он и влюблен,

Зажженный им огонь и сам он разделяет.

Увы! Чем более опасен он,

Тем взор мой собственный все более смущен.

Как это вышло, я понять не в силах,

Вам говорю я больше, чем должна.

Мне стыд молчать велит, а я его забыла.

В моих вопросах к вам настойчивость видна.

И ваше, как мое, порывисто дыханье,

Вы в чувствах смущены, как я сейчас в своих.

Мне нужно бы молчать, а вам — твердить признанья,

Но все же первая я говорю о них.

Так были сухи вы и так тверды душою,

Что не должно вас удивлять,

Коль пред несправедливостью такою

Амуру захотелось взять с лихвою

Все то, что надлежит ему от сердца брать.

День наступил, когда своими же устами

Вам надо высказать таимое давно,

От слепоты своей вы пробудились сами,

В порыве чувств неведомых дано

И вам зажечься страстными мечтами,

Чтобы изведать, радостью дыша,

Все то, что до сих пор не слышала душа.

Не знать любви — большое преступленье?

Расплатой искупается вина.

Мне кажется, расплата так нежна…

За это долгое к любви пренебреженье

Вы будете наказаны одним —

Вас пробуждающим порывом чувств живым.

Что ж раньше не несла я наказанья?

В него вложила бы я всей души пыланье!

Мне надо бы краснеть, должна смутиться я,

Но так сладка мне казнь моя,

Что вслух мне хочется сказать — и без смущенья,

Сто раз о том сказать, признанья не тая.

То говорю не я; сейчас у вас во власти,

В повиновении какой-то чудной страсти,

Звучит признанием нежданным голос мой,

И хоть смущается душа от речи страстной,

Мой стыд девический противится напрасно

Запретам мудрости самой.

Ваш ум в моих словах найдет ответ прямой,

Над речью я своей теперь уже не властна,

И то, что долг велит, уже забыто мной.

Психея милая! Поверьте всем признаньям

К вам нежно обращенных глаз:

Ваш взор ответным я сейчас зажег пыланьем

И чувством, что волнует вас.

Поверьте сердцу, что по вас вздыхает,

И, так как вы ему хотите возражать,

Оно вам будет вздохом отвечать,

Который большее, чем взгляды, выражает.

Язык его, и нежный и простой,

Всех лучше языков вам скажет, что со мной.

Сердца нам пониманье подсказали,

И тот язык стал ясен нам вполне.

Вздохнула я — и вздох мой услыхали,

Вздохнули вы — и вздох ваш слышен мне.

Не оставляйте же меня с моей тревогой!

Скажите: вас такою же дорогой,

Как и меня, зефир привел сейчас,

Чтоб нежных слов от вас услышала я много?

Скажите: кто-нибудь уж ожидал здесь вас?

Всегда ль ваш исполнять готов зефир приказ?

Я полный властелин представшего вам мира,

А вы владеете сейчас душой моей.

Амур хорош со мной. По милости своей

Через Эола мне он подчинил зефира.

Чтоб увенчать любовь мою, он сам

Внушил оракулу такое предсказанье,

И об опасности, грозящей вам,

Известно стало вашим женихам.

Тем самым он меня освободил заране

От нежных вздохов их, столь родственных слезам,

Которым я позорить вас не дам.

Мое вы узнавать не тщитесь имя, званье

И края этого названье —

Все это вы узнаете потом.

Хочу, чтоб были вы моей, но лишь ценою

Забот, что в сердце вы обрящете моем.

Я жертвовать готов вам всей душою,

Всем тем, что есть во мне, что вечно будет жить,

Всем тем, что мог бы я свершить.

Да не смущает вас мое, Психея, званье,

Что часто привлекает к нам вниманье.

Хотя всех этих мест властитель я,

Пусть склонит вас ко мне одна любовь моя.

Пойдемте, покажу я вам свои владенья —

Они, увидите, достойны удивленья

И вас, наверно, поразят.

Там взор увидит ваш леса, луга с цветами,

Что золото своей красой затмят,

Поспорят с драгоценными камнями.

Везде услышите вы нежных звуков строй.

Прекрасных много дев я дам вам в услуженье,

Что будут к вам всегда исполнены почтенья:

Вы будете для них любимой госпожой,

И, полные пред вами восхищенья,

Они почтут за честь служить вам всей душой.

За вами следовать — вот вся моя отрада;

Других желаний мне не надо.

Но ваш оракул разлучил меня

С отцом и сестрами, которых я любила,

А им уж видится моя могила,

И слезы льют они, мою судьбу кляня.

Чтобы рассеять страх, который их терзает

При мысли, что меня погибель ожидает,

Пускай увидят сестры мой почет

И нежность ваших обо мне забот.

Доставьте помощь им зефира легких крылий,

Чтоб можно было без усилий

Им в ваши прилететь края, —

Хочу, чтобы они свидетельницы были

Того, что невредима я.

Вы всей души своей мне не дали, Психея.

О сестрах и отце вы вспомнили, и вот

Мысль эта у меня блаженства часть крадет,

Делиться ж не хочу я, счастьем пламенея.

Я к вам, а вы ко мне должны взор обращать,

Любите лишь меня, живите только мною,

И коль посмеет кто заботою иною…

Ужель к родителям возможно ревновать?

Психея! Вас ко всей природе я ревную.

Покуда солнца луч целует вас в висок

И ваши волосы ласкает ветерок

С такою нежностью — я негодую.

Мне ненавистен воздух сам,

Который вы вдохнули с наслажденьем.

Ревную я к одежд прикосновеньям

И к воздыхающим устам,

И доставляет мне мученье

Мысль, что вы преданы неведомым мечтам…

Но сестры нам нужны… Зефир, лети скорее!

Психея хочет так — я спорить не посмею.

Едва увидите вы их в моей стране,

Ее сокровища им щедро покажите,

Ласкайте нежно их, про все им расскажите,

Чувств родственных запас в беседе истощите,

Чтоб остальное все досталось только мне.

Мое присутствие вам будет бесполезно,

Но не по нраву мне вся эта болтовня:

Когда беседу вы ведете так любезно,

То этим отнято и что-то от меня.

Вам благодарна я и не хочу обидеть

Любовь, рожденную столь нежною душой.

Что все сады, дворцы пред вашей красотой?..

Но все ж пойдем туда — вы их должны увидеть.

Зефиры юные, амурчики, скорей!

В невинной юности и нежности своей,

Восхищены присутствием Психеи,

Явите нам веселые затеи.

О юности нежность,

Любви неизбежность!

Настала пора,

Когда нас волнует амуров игра.

Не надо смущаться,

Не надо бояться

И прятать не надо лица,

Любовь нас ведет до конца.

С амурами будем смеяться,

Амурам доверим сердца.

Влюбляться всем нам суждено,

Едва придет наш час.

Чем чаще нам пленять дано,

Тем больше спросят с нас.

Нам в юности нежной

Любить неизбежно,

Чтоб чувства мятежный

Огонь не погас.

Влюбляться всем нам суждено,

Едва придет наш час.

Чем чаще нам пленять дано,

Тем больше спросят с нас.

К чему колебаться

И чувства бояться?

Утраченный час

Потерян для нас.

Влюбляться всем нам суждено,

Едва придет наш час,

Чем чаще нам пленять дано,

Тем больше спросят с нас.

Любовь так прекрасна!

С ней спорить опасно,

С ней даже печаль

Покинуть нам жаль.

Ее обаянье

Сильнее страданья.

Нам часто, чтоб счастье вкусить

Приходится боль выносить,

Но вечно нас манят желанья,

И нам без любви не прожить.

Приходит с любовью печаль,

Заботы преследуют нас,

Но горем платить нам не жаль

За счастья промчавшийся час.

О, сколько мучений, страданий

В любви мы предвидим заране,

И все же мы платим ей дани,

Ведь даром ее не добыть!

Приходит с любовью печаль,

Заботы преследуют нас,

Но горем платить нам не жаль

За счастья промчавшийся час.

Но есть ли прекраснее участь —

Любить и волнуясь и мучась?

На свете блаженством зови

Одно лишь блаженство любви!

Приходит с любовью печаль,

Заботы преследуют нас,

Но горем платить нам не жаль

За счастья промчавшийся час.

О милая сестра! Чудес здесь слишком много,

И сосчитать я не могла бы их.

Еще не видело богатств таких

И солнце, что скользит своей дорогой.

Но все это не радует меня.

Сверкающий дворец и украшенья

Меня приводят в возмущенье.

На них с досадой я смотрю, судьбу кляня.

О, как же к нам судьба несправедлива злая!

С нескромной щедростью богатства расточая,

Природа много здесь чудес произвела,

Чтоб тотчас же забрать их все могла

Себе сестра меньшая.

О, как я понимаю вас!

Среди таких красот и я грущу сейчас.

Все то, что сердит вас, меня здесь оскорбляет;

Все, что нам явлено в прекрасных сих местах,

Меня, как вас, гнетет и тотчас оставляет

Осадок на душе, румянец на щеках.

Не знаю, есть ли где подобная царица,

Перед которой все спешило бы склониться,

Как перед нашею сестрой.

Ей повинуются с угодливостью льстивой,

Ее желаний ждать готовы терпеливо

И ловят каждый взгляд живой.

Служанки здесь одна другой подобострастней

И будто говорят огнем ревнивых глаз:

«Как вы ни хороши, Психея все ж прекрасней,

И мы, ее рабыни, лучше вас».

Она прикажет — все готово,

Не прекословят ей, не возразят ни слова.

Скользит за нею Флора по пятам

И сыплет вкруг нее даров своих цветенье,

Всходящее столь щедро по лугам;

Зефир спешит ее исполнить повеленье

И расстается с милою своей,

Чтобы Психее услужить скорей.

Здесь даже боги ей подвластны!

Здесь скоро алтари воздвигнут ей!

А мы простых лишь покорим людей,

Которым верить было бы напрасно —

Затем, что нашим нежностям в ответ

Они в душе противятся, и нет

Конца их дерзостям и хитрости всечасной.

Ей мало, что в безумии своем

Поклонники ее предпочитают

И, нас совсем забыв, все больше день за днем

Влюбленною толпою окружают!

В тот час, когда приятней было б нам

Увидеть сбывшимся оракула реченье,

Ей нашим хочется явить очам

Иной судьбы счастливое теченье,

Чтоб нам пришлось увидеть здесь самим

То, что мы вовсе видеть не хотим.

И оттого себя я чувствую несчастной,

Что у нее есть друг, в нее влюбленный страстно,

Во всем покорный слепо ей.

Когда бы выбирать мы стали меж царями,

То вряд ли бы могли найти знатней

И больше наделенного дарами.

Конечно, обладать богатством свыше мер

Прекрасно, но порой и так еще бывает,

Что в нем мы можем зреть превратности пример

И дверь свою дворец для горя раскрывает.

Но если у кого такой любовник есть,

Который полон нежного почтенья,

То это счастье высшее и честь.

Которым мы найти не можем и сравненья.

Молчите, или мы от зависти умрем!

Не должно медлить нам: настало время мести.

Давайте лучше мы подумаем о том,

Как сделать, чтобы впредь они не жили вместе.

О, средство знаю я! Что лучшего желать?

Удара этого нельзя им избежать.

Прощаюсь с вами я. Мой муж вас отсылает.

Несносным кажется ему,

Что ваша жизнь у нас тех благ его лишает,

Каких вкусить со мной приятно одному.

Покуда с вами я, простое слово даже

Или невинный, беглый взор —

Все кажется ему мучением и кражей,

Что совершаю я в угоду двух сестер.

Да, ревность хитрою бывает,

А то, как он отдался ей,

Предполагать нас заставляет,

Что ради вас в горячности своей

Он многих превзойти готов мужей.

Но вы, столь верная его подруга,

Вы даже имени не знаете супруга!

Мы этим так огорчены!

Конечно, знатен он, и власть его безмерна,

Средь принцев никого сильнее нет, наверно,

И вам он отдал все сокровища страны,

С ним состязаться в щедрости напрасно,

Вы любите его, и он вас любит страстно,

Вам мил он, вы ему милее всех сейчас,

И ваше счастье было бы прекрасно,

Когда б вы знать могли того, кто любит вас.

Не все ль равно, кто он? Ко мне он полн вниманья;

Чем дольше он со мной, тем больше он влюблен;

Готов предупреждать он все мои желанья,

И прихоти мои — ему закон.

Мне непонятны ваших душ терзанья,

Когда мне весь дворец прекрасный подчинен.

Что толку, что во всем вы зрите подчиненье,

Когда любовник ваш скрывается от вас?

Столь горький ваш удел весьма тревожит нас.

Пусть все смеется здесь и радует ваш глаз —

Страсть, истинная страсть не знает уклоненья.

Ведь если что-нибудь сказать нам не хотят,

То, значит, на душе недоброе таят.

Что если сердце в нем уже вам изменило?

В любви пленяемся мы часто новизной.

И я должна признать: он так хорош собой,

Так знатен, так другим казаться может милым,

Что деве тотчас же понравится любой.

Наверное, его другая покорила.

Ведь вы в его руках — поймите наконец!

Вы беззащитны здесь, достойны сожаленья.

Ведь если нанесут вам оскорбленье,

Кому бы должен был отмстить за вас отец,

Чью злобу наказать, чье дерзкое глумленье?

Сестра моя! Зачем мне душу так терзать?

Я вся уже дрожу, от ужаса слабея.

Кто знает, может быть, он узы Гименея…

Убьете вы меня! Не надо продолжать!

Мне остается вам сказать уже немного:

Тот, кто вас любит так, кто царь для всех ветров,

Чьей волею зефир унес и нас в дорогу,

Ваш муж, который вам служить всегда готов, —

Раз он природы строй мог изменить так странно,

То от него и вам нельзя не ждать обмана.

Наверное, дворец воздвигло колдовство.

Весь этот шитый шелк и роскоши сплетенье,

Которыми он, без сомненья,

Купил и вашу страсть и восхищенье,

Исчезнут, не оставив ничего.

Вам колдовства, как нам, теперь известна сила.

Пришел и мой черед! Мне горе грудь сдавило.

Но мы сейчас желаем вам добра.

Окончен разговор. Проститься нам пора.

Я все ж его люблю, хоть сердцу очень больно.

Идите. Завтра же, коль хватит сил моих,

Меня найдете вы спокойной и довольной —

Иль погибающей среди сомнений злых.

Мы королю спешим сказать о славе вашей,

О том, как одарить судьба сумела вас.

Пускай услышит он скорее наш рассказ

О превращении, какого нету краше.

Сомнения свои вы скройте перед ним.

Пусть он узнает лишь, каким владею краем.

Скрывать иль все сказать — мы это лучше знаем,

Учить нас нечего, советов не хотим.

Вы наконец одна! Услышьте же признанье,

Без ваших, надоевших мне, сестер,

В том, что отраду льет мне ваших глаз сиянье,

Что к вам, Психея, с этих пор

Любовной страсти чувствую пыланье

И сердце мне живит ваш нежный взор.

Могу я наконец души своей влюбленной

Вам все терзания открыть

И клятвенно сказать, что, вами вдохновленный,

Я лишь одним мечтаю жить —

Надеждой, что теперь я с вами буду вместе.

Я для себя не вижу большей чести,

Чем волю исполнять возлюбленной моей

И этим счастьем жить еще, еще полней.

Но почему же облако печали

У вас в темнеющих глазах плывет?

Чего-нибудь вам здесь недостает?

Иль вы уже повелевать устали?

Нет.

Почему, скажите, грустно вам?

Вы, о любви забыв, близки теперь к слезам?

Вы смотрите печальными глазами

И стал ланит у вас бледнее цвет!

Едва простились ваши сестры с вами,

Вы им уже вздыхаете вослед.

Психея милая! Коль сердца два согласны,

Единым вздохом будут вздохи их.

Вдвоем с возлюбленным, когда полюбишь страстно,

Возможно ль думать столько о родных?

Меня совсем не это огорчает.

Иль о сопернике вы вспомнили сейчас,

Который у меня вас дерзко отнимает?

О, не срывайте зла на той, что любит вас!

Я вас люблю, и эти подозренья

Мою любовь способны оскорбить.

Не знаете себя вы, без сомненья,

Коль страшно вам, что вас не смогут полюбить.

Я вас люблю. С тех пор как вижу свет вселенной,

Была достаточно я гордой и надменной,

От самых королей любовь свою храня,

Но с вами я сейчас хочу быть откровенной:

Лишь в вас я обрела достойного меня.

Но все-таки печальна я немного

И не могу печали этой скрыть.

Ведь к нежности моей примешана тревога,

Которую я не могу забыть.

Не спрашивайте, что это такое.

Когда б узнали вы, ваш гнев меня б сразил.

И если я стремлюсь к чему-нибудь душою,

То знаю — все равно достичь не станет сил.

И в свой черед могу на вас я рассердиться.

Достоинства свои снижать вам не годится.

Не притворяйтесь же, что неизвестно вам,

Как вашим я готов покорствовать мечтам.

Коль сомневаетесь вы в том, скажите сразу,

Чего хотите вы.

Но я боюсь отказа.

Речам моим поверить вы должны,

И вы жалеть не будете ни разу.

Все слуги вам мои подчинены.

И если клятвы все-таки нужны,

Я клясться вашими готов глазами,

Зажегшими в душе великой страсти пламя.

А если мало этих клятв, готов

Поклясться Стиксом я, залогом всех богов.

Почти спокойна я — меня вы убедили.

О, всюду здесь богатство, изобилье;

Вы любите меня, я обожаю вас;

Вы сердце мне зажгли, душа полна сейчас;

Блаженство высшее вдыхаю,

Но, к горю своему, кого люблю — не знаю.

Так сжальтесь над моею слепотой —

Скажите наконец, кто вы, избранник мой?

Что этими сказать хотите вы речами?

Что счастлива сейчас я с вами,

Но что, упорство странное храня…

Дав клятву, я уже не властен над собою,

Но бойтесь этой тайны как огня.

Оставьте мне ее. Коль вам я все открою,

Утрачу вас, а вы утратите меня.

От вашей прихоти должны вы отказаться.

Мне так хотите вы повиноваться?

Здесь все подвластно вам, я буду вам слугой,

Но если страсть мою вы приняли душой,

То ставить не должны преград ее теченью:

Ведь это привести нас может к разлученью,

И это меньшим надо злом считать,

Возникшим от опасного решенья.

Меня хотите вы, как видно, испытать, —

Я это сознаю отлично!

Но сделайте меня счастливой безгранично —

Откройте мне, кто стал мечтой души моей,

Отвергла для кого я столько королей.

Вам это нужно знать?

Готова вас заклясть я.

Когда б подозревать могли вы о несчастьях,

Какие на себя готовитесь навлечь!

Любезной не могу назвать я вашу речь.

Подумайте о том. Смолчать еще возможно.

Что ж, значит, клятву вы сейчас мне дали ложно?

Так слушайте. Я бог, сильнейший из богов,

Властитель на земле и царь средь облаков.

И воздух и вода в моей единой власти.

Ну, словом, я — Амур, я — бог любовной страсти.

Влюбленный в вас, своей уколот я стрелой.

И если бы не ваши настоянья,

Что мукой сделали любовный пламень мой,

Я был бы вам супруг, вы были б мне женой.

Я ваше выполнил, как видите, желанье —

Теперь вы знаете того, кто любит вас,

Кто очарован был сияньем ваших глаз.

Узнайте же, что ждет вас в воздаянье:

Вы заставляете меня покинуть вас,

Вы заставляете меня отнять сейчас

Победы вашей достиженья.

Меня уж никогда ваш не увидит взор.

Дворец и все сады исчезнут с этих пор,

Оставит счастье вас без сожаленья.

Вы не хотели слушать уверенья —

И вот уже, за дерзость вас виня,

Судьба, что правит небесами,

Любовью и бессмертными богами,

Наказывает вас и гонит прочь меня.

Жестокая судьба! Несчастное стремленье

Быть любопытной до конца —

И горестно рыдать потом в уединенье

Вдали от родины и от отца!

Любила бога я и им была любима,

Минутам радости уже теряла счет,

И вот я мучаюсь невыносимо

Средь этих диких скал, и, чуя скорби гнет,

В отчаянье тоской томима,

Хоть мужа больше нет, любовь моя растет.

Воспоминание мне сердце отравляет,

Я нежности его не в силах позабыть.

О, сколько я должна мучений пережить!

Когда Амур Психею оставляет,

Зачем он страсть ее жестоко хочет длить?

Источник всех блаженств, вовек неистощимых,

Богов владыка и людей,

Виновник зол моих, что так невыносимы, —

Ужель тебя вовек не зреть душе моей?

Быть может, я сама была тому виною:

В порыве нежных чувств, блаженствуя душою,

Я подозрению посмела волю дать.

Неблагодарная! Теперь тебе страдать.

Иного, чем супруг, столь ласковый с тобою,

Не надо было и желать.

Одно осталось мне: сойти с земной дороги,

Утратив друга моего.

Скажите, для кого существовать мне, боги,

И жар души беречь мне для кого?

Река, средь этих мест струящая теченье!

Укрой меня своей волной

И, чтобы кончить все мои мученья,

Дай мне на дне своем забвенье и покой.

Ты б гибелью мне воды замутила,

И небо запрещает смерть тебе.

Быть может, пережив все, что с тобою было,

Иной ты отдана судьбе.

Беги Венеры гневного отмщенья —

Ей хочется тебя построже наказать.

Страсть сына в матери рождает возмущенье.

Беги! Сумею я богиню задержать.

Что может худшего со мной случиться,

Когда и так сгораю я в огне?

Кто ищет смерть себе, богов уж не боится, —

Венеры гнев совсем не страшен мне.

Вы ждете здесь меня и дерзко и упрямо,

Похитив на земле власть красоты моей?

С моих возносятся к вам алтарей

Моления жрецов и волны фимиама,

Мои же храмы все пусты.

Людей пленяли вы сияньем красоты,

И к вам уже устремлена их вера.

Вам воздают они неслыханный почет,

Как будто новая Венера

Сердца их к поклонению зовет.

Я чувствую в вас дерзкое стремленье,

Бесстрашия и гордости печать.

Вы на меня глядите без смущенья,

Как будто бы я вас не в силах наказать.

Скажите: разве есть в том преступленье,

Что кое-кто с меня не сводит глаз

И на красу мою взирает с восхищеньем

Лишь потому, что он не видел вас?

Я — только то, что создано богами,

Лишь им обязана я красотой,

И если трудно вам мириться с похвалами,

Что люди воздают не вам, а мне одной, —

В красе своей божественной, живой

Пред ними поскорей предстаньте сами;

Чтоб стали почести вам снова воздавать,

Достаточно явиться к ним опять.

Не должно принимать вам было преклоненье,

Отречься надо вам от почестей таких.

Чтоб поскорей рассеять их,

При всех обязаны вы мне воздать почтенье.

Расстаться трудно вам с ошибкою людей,

А между тем для вас одна лишь гибель в ней.

Вы далее пошли. С гордыней неизменной

Не отвечая даже королям,

К самим посмели небесам

Вы обратить свой вызов дерзновенный.

Мой вызов небеса тревожить был готов?

Вы мне отнюдь не кажетесь смиренной.

Так отвергать всех королей вселенной —

Не значит ли стремиться в сонм богов?

Коль мне Амур внушал ко всем им отвращенье,

Себя любить заставив одного,

Виновна ли я в том? Ужели оттого

Сулите вы моей любви уединенье

В местах, где все кругом мертво?

Вам нужно было сознавать, Психея,

Кто вы и кто всесильный этот бог.

Узнать я не могла в короткий этот срок,

Одной своей любовью пламенея.

Приятно стало вам ему столь милой быть,

Любить его, едва в нем сердце запылало.

Я божество любви могла ль не полюбить,

Особенно когда об этом мне сказал он?

Он сын ваш. Власть его давно известна вам,

Он вашим же наследством обладает.

Да, он мой сын. Но он меня так возмущает,

Когда мои дела вершить он хочет сам!

Ведь я из-за него лишилась поклоненья.

С тех пор как в вас влюблен мой сын, стрелой своей

Не ранит он сердец, и в жажде исцеленья

Никто уже моих не ищет алтарей.

Он слишком дерзким стал, со мною в спор вступая,

Но я — я буду мстить! Для вас настанет срок,

Поймете скоро вы, что смертная простая

Не вправе ждать, чтоб ей в любви признался бог.

Идемте, чтоб узнать ценою испытанья,

Куда вас завели безумные желанья,

Чем вы обязаны надменности своей.

Идемте! За свои дерзанья

Терпенье вы должны явить на много дней.

Морей подземных волны и пещеры,

Где, ненависть питая к свету дня,

Мегера с сестрами живет, лишь зло храня,

Где Иксион,[66] где Тантал, где виперы,

Где мук ужасных явлены примеры,

В местах, где все терзаются, стеня, —

Найдется ль боль, которою Венера

Наказывает за любовь меня?

Но этого уже ей мало:

С тех пор как я ее рабою стала,

С тех пор как мстить она мне начала,

Я много вынесла упреков, зла,

И жизни бы мне целой недостало,

Чтоб все веления исполнить я могла.

Я с радостью несла бы наказанье,

Когда бы среди злобы и страданья

Мои глаза могли бы хоть на миг

Увидеть милый сердцу лик.

Я имени назвать любимого не смею,

О чем-нибудь просить его

Я недостойна, нет. И горя моего

Мне тяжесть тем сейчас сильнее

И тем мученье нелегко,

Что от меня он далеко.

Ах, если он продлит свое ожесточенье,

Я не найду границ несчастью своему!

Но кару я свою снесу без возраженья.

Коль сжалиться захочется ему

И если он забудет все упреки,

Несчастия меня не устрашат.

Чтоб вынести гнев матери жестокий,

Ее мне сына нужен взгляд.

Мои мученья он, наверно, разделяет;

Узнав тоску мою, и сам страдает он;

Мое волнение его смущает;

Любви законам сам он, верно, подчинен.

Пусть виновата я и пусть Венера злится —

Опора мне лишь он, к нему душа стремится.

Среди опасностей, сужденных мне опять,

Он верен нежности, что страсть ему внушила,

И жизнь мне возвращает с новой силой,

Когда приходится мне умирать…

Но что я вижу там? О, кто же эти двое,

Идущие ко мне? Намеренье какое

Приводит их ко мне сейчас?

Как! Вижу, Клеомен и Агенор, я вас?

Но как же вы сюда попали?

Нас привело сюда отчаянье в тот час,

Когда мы вашу гибель увидали,

Когда, пред тем как скрыться вдруг из глаз,

Вы страшного чего-то ожидали —

Несправедливости какой-то и печали.

Мы на скале, где с яростью такой

Вам небо приговор явило свой

И вместо мужа обрекло вас змею,

Готовы были, жребий ваш жалея,

Вас защитить иль смертью пасть одной.

Когда же вас неведомая сила

По воздуху от наших глаз сокрыла,

За красотою, столь желанной нам,

Охваченные лишь одним стремленьем

Отдать себя за вас злодею на съеденье,

Верны своей любви, страданью и мечтам, —

Мы бросились за вами по пятам.

По счастью, вопреки оракула сужденью,

Увидели мы чудо в изумленье:

Узнали мы, что змей, готовый вас пожрать,

Есть бог, который страсть сердцам земным внушает,

Что, богом будучи, он сам вас обожает

И не желает допускать,

Чтобы осмелился вас смертный обожать.

Была нам легкой смерть — должно быть, в воздаянье

За то, что вам вослед пошли мы в страшный час.

К чему нам было длить свое существованье,

Когда уж не могли мы больше видеть вас?

А здесь любуемся мы вашей красотою,

Которой на земле мы были б лишены,

И, вашей счастливы малейшею слезою,

Несчастия свои за благо счесть должны.

О, если б у меня хоть были слезы!

Но я уж истощила их давно.

Лишь вздохом можем мы встречать судьбы угрозы,

И вместе воздыхать нам вечно суждено.

Неблагодарной вы стенанья расточали,

Из-за меня и смерть была вам не страшна!

Но если я сейчас и гибну от печали —

Она, увы, не к вам обращена!

Не стоим мы ее, и жалобой такою

Мы не хотим смущать душевный ваш покой.

Была бы с вами я, о принцы, всей душою,

Когда б оставили вы спор между собой.

Тот иль другой достойней — бесполезно

Мне было бы решать сейчас.

Равно вы оба здесь душе моей любезны,

Ни одного презреть я б не могла из вас.

Вы не могли бы стать неправой иль жестокой,

Нам в чувствах отказав, что богу отданы…

Но вас Венера ждет. Верны веленью рока,

Проститься с вами мы должны.

Душа моя узнать желает,

Как вы живете посреди теней.

В лесах живем, где все любовь вдыхают,

Кто жизнью ей пожертвовал своей.

Любовью там полны, ее блаженство знают

И помыслы свои ей посвящают.

Ночь вечная затмить не может тех лучей,

Которыми она сияет

И наши тени согревает.

В Аиде сумрачном мы все покорны ей.

Аид взял и сестер-завистниц вслед за нами.

Желая вас сгубить, они погибли сами.

Та и другая в свой черед

Осуждены богов законом.

Здесь, рядом с Титием[67] и Иксионом,

Терзает коршун их и колесо их рвет.

Амур с зефирами принес им воздаянье

За зависть злобную и злодеянья,

Своим крылатым слугам дав приказ

Сказать им, что к сестре их унесут сейчас,

И в пропасть по пути низвергнуть в наказанье.

Их тел растерзанных ужасен вид глазам.

Но это только первые мученья

За их советы, наставленья,

Которые они давать посмели вам.

О, как мне жалко их!

Они достойны казни…

Но вам мы долее не смеем докучать.

Прощайте! Если б вы могли нас вспоминать,

И если б вам в душе уже не знать боязни!

Пусть в небеса Амур скорей вас унесет,

Пусть там, среди богов, найдете вы почет,

Пусть не лишает вас он ввек своей приязни

И сумрачный Аида свод

Ваш не погасит взор и в бездну не сведет!

Несчастные! Любовь в их сердце все пылает,

И каждый, хоть и мертв, Психею обожает,

Хотя она их страсть так строго приняла…

Но поступить со мной не сможешь так сурово

Ты, для кого я жизнь сто раз отдать готова

И кто, уйдя навек, принес мне столько зла!

Нет, не беги меня, дай жить мне в упованье,

Что сможешь на меня ты с нежностью взирать,

Что радость я тебе несу, а не страданье,

Что ты поверишь мне опять.

Но я красу свою, страдая, потеряла

И обрести ее надежды лишена.

Я грустною, отчаявшейся стала,

Я вся увяла и устала

И на забвение теперь обречена,

Коль чудо мне не возвратит сполна

Красы, которою тебя я зажигала.

Та сила, что красу дает, заключена

В шкатулочке совсем невинной,

Что послана со мной Венере Прозерпиной,

И взять ее себе — не страшная вина.

Блеск тайны, скрытой здесь, наверно, ослепляет,

Когда богиня красоты желает,

Чтоб ей была скорей доставлена она.

Немножко приоткрыть ужели преступленье,

Лишь для того, чтоб сердце возвратил

Психее бог, который ей так мил, —

Чтоб прекратить свои мученья?..

Открою! Голову мне этот дым кружит:

Из ящика, клубясь, выходят испаренья.

Амур! Коль ты ко мне не явишь сожаленья…

Чтоб более не жить, я нисхожу в Аид.

Я, сострадая вам, забыл свой гнев, Психея,

И в сердце пламень чувств, всем милых, не угас.

Пускай о вашем я поступке сожалею,

Хотел бы поскорее вас

Я защитить пред матерью моею.

Я видел вашу боль и горе слышал сам,

И стонами я вашим отвечал слезам.

Взгляните на меня. Все тот же я, Психея,

Все так же вас люблю, душою пламенея.

Вы ж не твердите мне, что любите меня.

Боюсь, из ваших глаз уйдет сиянье дня

И вы измените земной своей отчизне.

О смерть! Зачем разишь преступною стрелой?

Иль для тебя ничто бессмертный облик мой

И ты уже моей грозить готова жизни?

Неблагодарная! Скажи мне: сколько раз

Я увеличивал твои владенья,

Внушая гнев или презренье

Чертам красавицы и блеску гордых глаз,

И сколько отправлял без сожаленья

К тебе влюбленных, чьи сердца

Желали смертного конца?

Теперь уже не раню никого я,

Ничьих сердец уж не пролью я кровь;

Разносят стрелы пусть одну любовь,

Одно блаженство неземное!

И если уж разить, то пред тобой готов

Влюбленных сделать я достойными богов.

Вы, мать, не знающая сожаленья,

Отнять желающая у меня

То, что душе моей дороже дня,

Страшитесь! Я готовлю вам отмщенье.

Как! Вы желаете мне предписать закон,

Меж тем как вам самой всего опасней он?

Вы, как и все, чувствительны душою

И с завистью ко мне относитесь такою!

Чтоб защитить себя, я приготовлю вам

Удар — в отмщение завистливым мечтам,

Вам неожиданный, позорный брошу вызов

И всюду выберу для ваших жадных глаз

Тех Адонисов и Анхизов,

Что только ненавистью встретят вас.

Ты угрожаешь мне высокомерно?

У вздорного ребенка этот пыл —

Свидетельство опасности, наверно?

Я больше не дитя, хоть им так долго был,

И справедлив мой гнев, хоть и горяч безмерно.

Горячность вы должны сдержать.

Ужели не хотите вы признать,

Что мне обязаны рожденьем?

Ужели вы хотите позабыть,

Что красотой, способностью любить

Моим обязаны веленьям,

Что вам не обойтись без лука моего,

Что ваша красота — ничто без стрел его,

И коль вы властвуете над сердцами,

Которые покорны вам во всем,

Вы их бы не могли иметь рабами,

Когда б я не заботился о том?

Не говорите ж о правах рожденья,

Препятствующих радости моей.

И если вам нужна признательность людей,

Вы были бы должны мне выказать почтенье

Затем, что лишь моим покорны вы веленьям

И славой мне обязаны своей.

Вы разве эту славу защитили,

Которая лишь мне принадлежит?

Нет, вы о ней совсем забыли:

У алтарей моих давно печальный вид;

Мой храм поверженный лежит,

И уж никто меня не чтит;

Вступиться за мое вы медлите бесчестье,

И уж не верю я, что гнев ваш правой местью

Коварную Психею поразит.

Велела завладеть я вам ее мечтами

И в худшего ее влюбить из всех людей,

Который бы отверг ее желаний пламя

Всечасной грубостью своей

И холодом презрительных речей,

А вы в нее влюбились сами,

Богов поссорили вы с матерью своей.

Для вас ведь от меня ее зефиры скрыли,

Для вас ее сам хитрый Аполлон,

Которого оракул — всем закон,

От гнева моего сокрыл бы без усилий.

Когда б не любопытства жар,

Владеющий ее слепой душою,

Она, не настигаемая мною,

Легко бы отвела возмездия удар.

Вот из-за вас в каком Психея состоянье:

Ей скорая погибель суждена.

Примите же ее последнее дыханье,

Коль жалость вызывает в вас она.

Браните же меня — за дело, может статься, —

Кляните мать свою — таков уж мой удел;

Всему, что скажете, должна я подчиняться —

Я силы лишена без ваших, сын мой, стрел.

Вы все еще сильны, жестокая богиня,

И гневу вашему Психею рок обрек.

Так сжальтесь же над ней! Вы видите, что ныне

Вас молит сын о том, в слезах, у ваших ног.

Торжествовать вы можете сейчас:

Вы видите Психею без движенья

И сына вашего, что к вам несет моленья

О счастии своем, зависящем от вас.

Верните мне ее во всем красы сиянье,

Верните, вняв моим моленьям и рыданьям,

Верните для любви, для радости моей

Отраду глаз моих, мечту унылых дней!

Коль любит вас Психея всей душою,

Ее невзгод я не прерву поток.

Пусть я покинута судьбою,

И с ней жестоким будет рок.

Напрасны все мольбы! Пускай она узнает,

Чтó без Венеры ей приходится терпеть.

Увы! Не стал бы я просить, рыдая,

Когда бы мог я умереть.

Какие странные желанья —

Бессмертный смерть к себе зовет!

Увидев чувств моих полет,

Ужель вы не найдете состраданья?

Должна признаться я: подобная любовь

Растрогала меня, во мне смирила кровь.

Увидит снова свет Психея.

Повсюду я теперь вас буду прославлять!

Воспрянет ото сна она еще свежее.

Но, прежде чем свою признательность являть,

Должны проникнуться вы волею моею:

Желаю я, чтоб мне скорей

Подруги выбор вы доверили своей.

Я снисхожденья не желал такого

И дерзость прежнюю я обретаю снова.

Психею я хочу, о ней мечту храня;

Пускай живет она, но только для меня.

Мне безразлично то, что, мщением пылая,

Хотите вы, чтоб мне понравилась другая…

Юпитер к нам идет. Пусть будет он судьей,

Кто прав: ваш злобный гнев иль дерзкий вызов мой.

О тот, кто может все, о властелин вселенной,

Отец богов и смертных царь!

Сломите гордость матери надменной,

Которой без меня не ставили б алтарь.

Я плакал, я молил, вздыхал и слал угрозы,

Но тщетно расточал я просьбы перед ней.

Она не хочет знать, что от тоски моей

Зависит жизнь земли, и смех ее, и слезы.

Ах, если кончит дни любимая моя,

Амуром, божеством уже не буду я.

Я разломаю лук и стрелы из колчана,

Я погашу светильник свой,

Весь мир окутаю я ночью гробовой.

А если захочу нанесть сердцам я раны

Стрел золотых послушным острием,

В сердцах богов земной любви зажегши пламя,

Тупыми дев земных я поражу стрелами,

Которые их грудь наполнят только злом,

Неблагодарностью, ожесточеньем

И к чувству вашему презреньем.

Какой безжалостный закон

Меня служить вам вечно принуждает?

Тот, кто побед вам столько доставляет,

Тот должен быть хоть раз вознагражден.

О дочь моя, не будь такой суровой!

Судьбу Психеи держишь ты в руках,

И Парка каждый миг тебе служить готова —

Пусть сердцу матери шепнет незлое слово.

Забудь свой гнев — он мне внушает страх.

Ужели мир отдашь ты во владенье

Смятенью, злобе, власти темных сил,

Чтоб тот, кто единению служил,

Был богом радости и наслажденья,

Отныне лишь раздора богом был?

Подумай и о нашей чести!

Страсть не должна богами управлять.

Чем больше люди думают о мести,

Тем более прилично нам прощать.

Я сына милостью дарю своею,

Но вправе я его была бы упрекать

За то, что смертную Психею,

Которую так ненавидит мать,

Считает он всех дев других милее,

Готовится назвать своей женой,

Тем оскорбив меня и сан роняя свой.

Ну что ж! Я дам бессмертие Психее:

Она с Амуром станет наравне.

Я примиряюсь с ней, и к жизни поскорее

Ее вернуть приятно будет мне.

Пусть навсегда, Психея, дня цветенье

Коснется ваших нежных глаз!

Юпитер благосклонен к вам сейчас.

Я забываю злобу и презренье,

Которыми так мучила я вас.

Так это вы, великая богиня,

Невинным возвратили свет глазам?

Вас пожалел Юпитер, — гнев мой стынет;

Жить и любить я разрешаю вам!

Вновь с вами мне судьбой даровано свиданье!

Вы наконец моя, души моей желанье!

Влюбленные! Превыше облаков

Спешите вознестись достойною четою.

Психея! Новой вы отмечены судьбою,

И место должно вам занять среди богов.