ДОЧЬ ИОРИО
Пьеса
Перевод А. Воротникова
Земле Абруццкой, моей матери, моим сестрам, моему брату на чужбине, моему отцу погребенному, всем моим умершим, всем людям моей земли, между горами и морем, эту песнь древней крови посвящаю.
Ладзаро ди Роио.
Кандиа делла Леонесса.
Алиджи.
Сплендоре.
Фаветта.
Орнелла.
Мариа ди Джаве.
Виенда.
Теодула ди Чинцио.
Чинерелла.
Моника делла Конья.
Анна ди Бова.
Фелавиа Сезара.
Каталана.
Мариа Кора.
Мила ди Кодра.
Фемо ди Нерфа.
Иенне дель Эта.
Иона ди Мидиа.
Анна Онна.
Мальде, искатель кладов.
Косма.
Бесноватый.
Пастух.
Второй пастух.
Жнец.
Второй жнец.
Толпа.
Родственницы.
Жнецы.
Плакальщицы.
В Абруццах много лет тому назад.
Комната в нижнем этаже сельского дома. Входная дверь открыта на гумно, залитое солнцем. Перед дверью протянута, чтобы преградить вход, полоса шерстяной ткани, по краям ее висит веретено с пряжей и вилы, а над дверью — восковая фигура против наваждений. В правой стене запертая дверь, архитрав которой убран ветками черники. С той же стороны у стены три деревянных сундука. Слева в толщине стены большой очаг с высоким навесом. Рядом, в глубине, маленькая дверь и возле нее ткацкий станок. В комнате находятся разная утварь и предметы домашнего обихода: шкафы, полки, подставки, мотовила, веретена, мотки ниток и шерсти, висящие на веревке, протянутой между двумя гвоздями, ступки, стаканы, миски, чашки, сосуды из тыквы, очень старая квашня с вырезанным на ней изображением Мадонны, большой глиняный сосуд с водой, стол. Под потолком привешена на веревках длинная доска с лежащими на ней кругами сыра. Два окна с железными решетками, отступающие от земли на четыре или пять локтей; по бокам входной двери у каждого из окон связки кукурузы против колдовства.
Сплендоре, Фаветта и Орнелла, три сестры, стоят на коленях перед тремя сундуками с приданым и, наклонясь, выбирают платье для новобрачной. Их живой говор напоминает утреннее пение птиц.
Сплендоре. Что желаешь ты надеть, Виенда наша?
Фаветта. Что желаешь ты, невеста дорогая?
Сплендоре. Наденешь ты шерстяное платье? Или шелковое с красными и желтыми цветами?
Орнелла (напевает). В зеленое хочу одеться! В зеленое, ко Дню святого Иоанна, чтоб в зелени меня застал он. Ойли, ойли, ойля!
Сплендоре. Вот корсет с красивой вышивкой и к нему нагрудник с серебром, юбка из двенадцати полотнищ, ожерелье с сотнею кораллов, все тебе приготовила новая твоя мать.
Орнелла (напевает). В зелени комната и платье зеленое. Ойли, ойли, ойля!
Фаветта. Чего желаешь ты, наша Виенда?
Сплендоре. Чего желаешь ты, невестка дорогая?
Орнелла. Есть ожерелье, и серьги, и пурпурная лента… Слышишь, уже звонят колокола, колокола к полудню…
Сплендоре. Сейчас придет родня, принесут корзины с трехмесячным зерном, а ты все еще не встала!
Орнелла.
Овцы, рано, по горам,
волки по равнинам —
промышляют себе пищу,
пищу слаще, повкуснее,
спозаранку, на заре.
Вот и наша молодая
просыпается так рано, рано,
словно крот подземный или сурок,
спозаранку, на заре!..
Слышишь, слышишь звон колоколов?
Быстро щебечет свою песенку, потом прерывает ее громким смехом, другие тоже смеются.
Три сестры. Эй, Алиджи! Эй, Алиджи!
Сплендоре. Оденешься ты в бархат?
Фаветта. Или будешь спать семь веков вместе с твоей сонливой женой?
Сплендоре. Твой отец давно на жатве, братец дорогой! Утренняя звезда видела его на поле.
Фаветта. А мать твоя уже влила сладкий сок в вино, а в воду положила анис, а в сыр — теплый тмин.
Сплендоре. И барана закололи годовалого, жирного, того, что с черными пятнами на голове… Все для молодой и молодого…
Фаветта. Только левую лопатку отложили мы для старого Усторджио, что прорицает в Фаре…
Орнелла. Завтра День святого Иоанна, братец дорогой! Буду я по берегу ходить, чтоб увидеть среди солнечного круга отсеченную голову, чтоб увидеть струящуюся кровь на золотом блюде.
Фаветта. Слушай, Виенда! Слушай, головка золотая! Глазки — цветочки голубые! Проснись! Теперь в поле уже косят колосья, золотые, как твои волосы.
Сплендоре. Мать сказала нам: «Были у меня три оливковых деревца, а теперь есть еще деревце сливы. У меня три дочери и еще одна дочь».
Орнелла. Ты, Виенда, светлая слива в нашем саду. Напиши скорее солнцу лазоревое письмецо, спроси солнце, зачем оно еще не заходит.
Смеется и ее сестры смеются вместе с ней.
Из маленькой двери слева выходит их мать Кандиа делла Леонесса.
Кандиа. Ах, стрекозы вы мои! Стрекозы! А эта все напевает без умолку и от смеха дрожит, как лист на верхушке тополя. Петухи утренние не разбудили тех, кто крепко спит, и перестали петь. А теперь поют полуденные стрекозы. Верно, мои стрекозы приняли за листву дерева эту зелень над запертой дверью. А невестка ничего не слышит. Алиджи! Алиджи! Сын!
Отворяется правая дверь. Входит новобрачный, безбородый юноша, произносит свое приветствие, устремив взгляд перед собой важно и благоговейно.
Алиджи. Хвала Господу Христу и Марии! Будь благословенна ты, мать, давшая мне тело окрещенное. Благословенны и вы, сестры, цветы одной со мной крови. За вас и за себя осеняю себя знамением. Чтобы не проник к нам лукавый враг ни мертвый, ни живой, — ни огонь, ни пламя, ни отрава, ни наваждение, ни злая истома, ни слезы!
Сестры, выслушав, уходят в правую дверь, унося с собой одежды. Алиджи подходит близко к матери, как будто не сознавая того, что происходит.
Кандиа. О, моя плоть и кровь! Касаюсь твоей головы этим хлебом из самой чистой муки, замесила я его в нашей старой квашне столетней, была она уже и до меня, и до тебя. Распластала я тесто на столетней доске моими руками, на которых тебя носила. Касаюсь этим хлебом твоего чела, чтоб было оно ясно, касаюсь твоей груди, чтобы не было на ней тягости, касаюсь твоего плеча и другого плеча, чтобы твои руки не знали усталости и чтобы твоя жена на плечо к тебе клала свою голову. И да говорит тебе Христос и да слышишь ты Его!
Маленьким хлебом мать прикасается к Алиджи, который опустился перед ней на колени.
Алиджи. Я спал и видел сон. Христос сказал мне: «Не страшись». А святой Иоанн сказал мне: «Будь спокоен, без свечи в руках ты не умрешь». Сказал он: «Не умрешь злой смертью…» Ты, мать, определила мне мою долю, выбрала сыну супругу для твоего дома. Мать, ты привела ее сюда, чтобы спала она на одной подушке со мной… Я пас стадо в горах, и в горы мне надо вернуться.
Мать касается рукой его лба, как бы для того, чтоб отогнать мрачные мысли.
Кандиа. Встань, сын! Как ты странно говоришь! Твоя речь меняет свой цвет, точно листья оливы на ветру.
Сын встает, как будто бессознательно.
Алиджи. А где мой отец? Не вижу его.
Кандиа. Он на жатве, вместе с рабочими собирает жатву.
Алиджи. Я жал серпом на жатве в тени моего отца… еще до моего помазания на челе, тогда я был головой ему до пояса. И в первый раз я серпом разрезал себе жилу, вот здесь, где знак. Смятыми листьями остановили мне кровь… «Сын Алиджи, — сказал он мне, — сын Алиджи, оставь серп и возьми посох, будь пастухом и иди в горы». И была исполнена его воля.
Кандиа. Сын, какое горе гнетет тебя? Или тебя душил тревожный сон? Твои слова похожи вот на что: наступает ночь, человек сел на краю рва и не продолжает свой путь, потому что знает: не пройти ему туда, где его сердце, потому что наступает ночь и Ave Maria уже не слышно больше.
Алиджи. Надо мне вернуться в горы… Мать, а где же посох пастуха, посох, что днем и ночью знает тропинки, где есть травы? Я хочу держать в руке мой посох, когда придет родня, пусть видят, как я его изукрасил.
Мать берет посох в углу возле очага.
Кандиа. Вот он, сын! Посмотри, твои сестры для Дня святого Иоанна убрали его цветами красной гвоздики и нардом.
Алиджи (показывает ей рисунки на посохе). Он из кизилового дерева, всегда со мной он, под рукой у меня, и всегда со мной три сестры на тех тропинках, где травы. Посмотри, мать: вот три девы, и над ними летают три ангела, три звезды и три голубя. И для каждой из них я вырезал по цветку. А вот солнце и луна в половине. Вот планета, а вот чаша таинства. Это колокольня Сан-Бадьяжа, это река, а это дом мой… Но кто же та, что стоит у дверей?
Кандиа. Алиджи, Алиджи, или ты хочешь, чтоб я стала плакать?
Алиджи. Здесь в мире, рядом с железом, которое режет землю, есть овцы и пастух, овцы, пастух и горы. На гору я должен вернуться, если бы даже ты и стала плакать и если бы я стал плакать, мать!
Он опирается обеими руками на свой посох и опускает голову, погруженный в думы.
Кандиа. А Надежда? Ты где ее изобразил?
Алиджи. Ее лицо не мог я изучить и не могу изобразить ее правдиво, мать!..
Вдали слышатся дикие крики.
Алиджи. Мать, что это за крики?
Кандиа. Жнецы, верно, затеяли ссору. Храни их, Боже, чтобы не обезумели от солнечного зноя! От крови да охранит их Креститель!
Алиджи. А кто протянул красную полосу у дверей дома и повесил веретено и вилы?.. Ах, для того, чтобы не проникло сюда ничто злое, поставьте у порога и плуг, и повозку с быками, свалите к дверям все камни и комья земли, и известь из всех печей, и скалу Самсона, и гору Маиелла со всеми ее снегами!
Кандиа. Сын! Что происходит в твоей душе? Было сказано тебе во сне: «Не страшись…» Пробудился ли ты?.. Наш дом охраняет крест, освященный в день Вознесения. Петли у дверей окроплены святой водой. Ничто дурное сюда не проникнет. Твои сестры протянули у дверей твой пояс, тот самый, что ты получил еще раньше, чем стал пастухом, в награду на состязании в беге, ты помнишь, сын? А протянули пояс у дверей потому, что придет к нам родня и заплатит за пропуск. Сам знаешь, зачем же спрашивать?
Алиджи. Мать, мать! Я спал семь веков, семь веков, и вернулся издалека. И не помню моей колыбели.
Кандиа. Сын, что с тобой? Говоришь, словно безумный. Или твоя жена налила тебе черного вина и до дна ты его выпил? И потерял сознание? Помилуй меня, Дева Мария!
Голос Орнеллы (в комнате новобрачных). В зеленое, ко Дню святого Иоанна! Чтобы меня в зелени застал он! Ойли, ойли, ойля!
Новобрачная появляется в дверях в сопровождении трех сестер.
Сплендоре. Вот молодая. Мы ее одели по-весеннему, в веселый цвет.
Фаветта. На нагруднике золото и серебро, а платье — как свежая трава.
Орнелла. Ты обними ее, мать дорогая, утешь ее!
Сплендоре. Мы ее застали в слезах, сидела на краю постели и жалобно плакала, точно покинутая.
Орнелла. Словно цветок гвоздики, тоскующий на окне одиноко. Обними ее!
Кандиа. Невестка! Этим хлебом благословила я дитя мое кровное, теперь ломаю надвое хлеб над твоей светлой головой. Наполняй дом изобилием, как добрая закваска, что поднимает тесто в квашне. Принеси мне мир и не принеси мне раздора.
Три сестры. Да будет так, мать! Целуем землю.
Склоняются к земле, касаются ее правой рукой и затем прикасаются пальцами к губам. Алиджи в стороне, безучастный ко всему, как будто погруженный в молитву.
Кандиа. Невестка моя! Для твоего нового дома будь то же, что челнок для ткацкого станка.
Три сестры. Да будет так, мать! Целуем землю.
Кандиа. Невестка моя, Виенда! Для твоей души вот я помещаю тебя среди двух половин этого чистого хлеба. Вот четыре стены дома, четыре угла, там встает солнце Божие, а там заходит, тут север, а тут юг… Вот сток для воды, вот подставки и цепи очага, вот ступка для белой соли, сосуд, чтобы хранить ее… Невестка моя, все в доме я показываю тебе и называю. Как поместила я тебя в середину чистого хлеба, так беру тебя в середину моего сердца для этой жизни и для жизни вечной.
Три сестры. Да будет так, мать! Целуем землю.
Виенда опускает свое заплаканное лицо на грудь свекрови, которая обнимает ее, продолжая держать в пальцах две половинки хлеба. Слышны издали крики жнецов. Алиджи вздрагивает и идет к входной двери. Сестры подбегают к входу.
Фаветта. От солнечного зноя обезумели жнецы, точно собаки, лающие на прохожих.
Сплендоре. Затеяли жнецы ссору… В красное вино они никогда не подливают воды.
Орнелла. После каждой травки глоток вина, после каждого снопа — бутыль.
Фаветта. Господи Иисусе! Какая жара! Словно пышет огнем из ада, где кумушка-змея себе кусает хвост.
Орнелла. Ай, ай! Бедные колосья и солома! Серп сперва их обожжет, а потом срежет.
Сплендоре. Ай, ай! Бедные руки отцовские в труде!
Орнелла. Эй, Алиджи, Алиджи, что затуманился, новобрачный? Или сон еще сидит в тебе?
Сплендоре. Вот идут женщины! Идут! Эй, послушай, Виенда! Вытри слезы. Мать, что ты там делаешь? Идут! Расшевели ее! Слушай, золотая головка, вытри слезы! Если будешь много плакать, испортятся твои глазки.
Виенда вытирает глаза своим длинным передником, потом, держа его за края, принимает в него от свекрови хлеб, разломанный на две части.
Кандиа. Кровью и молоком должна ты заплатить мне за этот хлеб. А теперь садись. Садись на стул. И ты, Алиджи. Иди же! Пробудись! Она сядет здесь, а ты там. Садитесь, дети, перед дверью вашей комнаты. Откроем ее настежь, чтобы у всех была на виду ваша кровать большая. Столько соломы набила я в тюфяк, что опустел весь сеновал.
Вместе с Сплендоре она приносит два стула и на них усаживает новобрачных, они посматривают друг на друга, неподвижные, сосредоточенные. Фаветта и Орнелла смотрят за дверь, стоя у порога в горячем солнечном свете.
Фаветта. Вот идут они по тропинке, все, одна за другой: Теодула ди Чинцио, Чинерелла, Моника, Фелазиа и Каталана, и Анна ди Бова, Мариа Кора… А кто идет последней?
Кандиа. Пойдем, Сплендоре, помоги мне оправить покрывало на постели. Из двойного шелка сшила я его для тебя, невестка дорогая. Так и зеленеет оно, точно трава на лужайке, ты на нем как утренняя пчелка.
Входит вместе с Сплендоре в брачную комнату.
Орнелла. Ты не знаешь, Виенда, кто идет последней? У нее на корзине блестит что-то золотое. Кто бы это мог быть? Под платком волосы на висках серебрятся и вьются…
Фаветта. Это твоя мать, Виенда!
Виенда встает, чтобы бежать навстречу, но при этом движении роняет из передника хлеб. Останавливается в испуге. Из смежной комнаты слышно, как взбивают руками тюфяк на кровати.
Орнелла (глухо). Спаси нас, Господи! Подними хлеб, подними и поцелуй его! Чтобы мама не увидела!
Виенда, точно онемевшая от суеверного страха, не наклоняется, чтобы поднять хлеб, но смотрит испуганными глазами на его куски, упавшие на землю. Алиджи встает и становится перед дверью комнаты, чтобы не увидела мать.
Фаветта. Подними и поцелуй хлеб, потому что ангел плачет о тебе. В мыслях дай обет Богу, самый великий обет, какой можешь. Призови святого Систа, если почудится тебе смерть.
Доносятся, постепенно приближаясь, крики жнецов.
Орнелла.
Святой Сист, святой Сист!
И печаль, и тоску,
и насильную смерть
отгони, отгони от нее и от нас!
Уничтожь, растопчи
всякий вражеский глаз!
Произнося заклинание, быстро поднимает две половинки хлеба, подносит их одну за другой к губам Виенды, потом кладет их к ней в передник, делая над ними крестообразное движение пальцем. Затем усаживает новобрачных. В это время перед открытой дверью появляется первая из женщин, несущих пшеницу в подарок, и останавливается перед протянутым у двери поясом.
Женщины несут на головах украшенные разными лентами корзины с зерном, сверху которого положен в каждой корзине небольшой хлеб с цветком. Орнелла и Фаветта берутся за концы красной полосы, по краям которой висят вилы и веретено с пряжей, и держат концы, чтобы преградить вход.
Теодула ди Чинцио. Оэ! Кто охраняет мост?
Фаветта и Орнелла. Согласие и любовь.
Теодула. Хочу я пройти через мост.
Фаветта. Хотенье еще не есть веленье.
Теодула. Прошла я через горы, прошла и через долы…
Орнелла. Разлив разрушил мост. Поток разлился широко.
Теодула. Перевези меня в лодке.
Фаветта. Течет лодка.
Теодула. Я дам тебе смолы и пакли.
Орнелла. В лодке семь ран.
Теодула. Так перенеси меня на плечах. Я дам тебе семь тосканских монет.
Фаветта. Нет, это не по мне! Боюсь воды.
Теодула. Ты только замочишь себе колени, а я тебе за то дам золотой дукат.
Она дает монету Орнелле, которая принимает ее на ладонь правой руки, в это время другие женщины с корзинами на головах собрались перед дверью. Новобрачные сидят в молчаливом ожидании. Кандиа и Сплендоре выходят из комнаты новобрачных.
Орнелла и Фаветта (женщинам). Входите, милые, со своими провожатыми.
Орнелла прячет на груди золотую монету и снимает веретено, Фаветта снимает вилы, и они обе ставят по краям двери эти земледельческие эмблемы. Орнелла дергает за конец красного пояса, который извивается в воздухе как змея. Женщины с приношениями входят вереницей, одна за другой, с корзинами на головах.
Теодула. Мир тебе, Кандиа делла Леонесса! Мир сыну Ладзаро и его супруге, что дал ему Христос.
Ставит свою корзину у ног новобрачной, берет горсть пшеницы и сыплет на ее голову. Берет другую горсть и сыплет на голову юноши.
Теодула. Мир вам посылает Небо! И пусть на одной подушке побелеют ваши волосы в великой старости. И да не будет у вас ни вины, ни наказания, да не будет лжи, ни ссоры, ни вражды, так день за днем до часа кончины!
Следующая из женщин, Чинерелла, повторяет тот же обряд, другие ожидают своей очереди, стоя с корзинами на головах. Последняя, мать новобрачной, остановилась у дверей и концом своего передника отирает на лице капли пота и слезы. Крики жнецов усиливаются, как бы приближаясь. Слышится временами звук колоколов.
Чинерелла. Вот мир ваш и вот изобилие.
Внезапно раздается женский крик на площадке у дома.
Женский голос. Помогите, ради Господа нашего! Помогите, люди Божьи! Люди Божьи, спасите!
В открытую дверь вбегает женщина, задыхаясь от утомления и страха, покрытая пылью и репейниками, точно добыча, гонимая на охоте стаей собак, на лицо ее опущен платок. Она бросается в угол, ища убежище.
Неизвестная. Люди Божьи, спасите меня! Двери! Заприте двери! Задвиньте засов! Много их, все с серпами в руках! Обезумели они, обезумели от солнца, и от вина, и от злых желаний бесстыдных… Хотят схватить меня, Божье создание, меня, несчастную! Я никому не делала зла… Шла я по дороге, одна. Вдруг крики, брань, бросают комья земли, бегут за мной! Словно бешеные псы! Хотят взять меня… надругаться надо мной, несчастной! Ищут меня. Люди Божьи, спасите! Двери! Заприте двери! Обезумели они! Войдут сюда. Повлекут меня от вашего очага… Бог этого не простит!.. От вашего очага благословенного… Бог все простит, только не это! Помогите, ради святого Иоанна, ради матери семи скорбей! Ради моей души, ради души вашей!
Она остается одна у очага. Все женщины — с противоположной стороны. Виенда прижалась к матери и к крестной, Тэодуле ди Чинцио. Алиджи стоит в стороне от женщин и, оперевшись на посох, смотрит на вошедшую, не сводя с нее глаз. Внезапно Орнелла бросается к двери, запирает ее и задвигает засов. Враждебный ропот пробегает среди родственниц.
Неизвестная. О, скажи мне, как зовут тебя, чтобы могла я прославлять твое имя, когда я пойду по земле! Первая ты пожалела меня, ты… самая юная!
Подавленная, падает на камень очага, сгибается, почти прячет лицо между колен и рыдает. Но женщины стоят, столпившись как стадо, недоверчиво. Только Орнелла делает шаг к неизвестной.
Анна ди Бова. Дева Святая!.. Кто это?
Мариа Кора. Можно ли так входить в дом к людям Божьим и пугать всех!
Моника делла Конья. А ты, Кандиа, ты что скажешь?
Чинерелла. И ты позволишь запереть двери?
Анна ди Бова. Или твои дети уже стали хозяевами в доме?
Каталана. Принесет тебе несчастье бродячая собака. Наверное!
Фелавиа Сезара. Ты видела? Она вбежала как раз в то время, как Чинерелла сыпала пшеницу на Виенду, а на Алиджи не успела.
Орнелла делает еще шаг к тоскующей у очага. Фаветта отделяется от других и следует за сестрой.
Моника. А что же мы? Или нам ждать с нашими корзинами на головах?
Мариа Кора. Дурной будет знак, если мы поставим на землю корзины, не осыпав зерном новобрачных!
Мариа ди Джаве (обнимая новобрачную). Дочь моя, да хранят тебя все святые! Успокой свое сердце и трижды прочитай молитву Ave…
Сплендоре также отделяется от группы женщин и следует за сестрами. Три девушки приближаются к Неизвестной, которая сидит на камне очага, опустив голову.
Орнелла. Ты в горести, дитя Божье? Вся ты в пыли и дрожишь. Не плачь. Теперь ты в безопасности. Ты горишь от жажды… глотаешь свои слезы… Хочешь глоток воды с вином? Хочешь освежить себе лицо?
Берет чашу, наливает в нее воду из кувшина и вина из бутылки.
Фаветта. Ты из нашего края или из другой страны? Издалека ты шла? И куда ты шла, дитя? Шла одна по дорогам?
Сплендоре. Может быть, у тебя горе? И в тоске дала ты обет? Может быть, ты шла к Царице Увенчанной? Или же к Марии Всесильной?
Неизвестная постепенно приподнимает платок с лица, но все еще закрыта им.
Орнелла (подает ей пить). Пей, дитя Божье!
За домом на гумне слышны шаги босых ног и неясный говор. Неизвестная в страхе, не пьет поданного ей питья, но ставит чашу на камень очага. Вскакивает и снова бросается в угол.
Неизвестная. Вот они! Вот они! Идут! Они меня ищут! Хотят взять меня! Не говорите! Не отвечайте им, ради Господа! Они подумают, что никого нет в доме, и уйдут, и не обидят никого. А если услышат они говор, если им ответите, так они войдут! Выломают двери! Опьянели они от солнца и от вина, стали бешеными псами. Здесь в доме один только мужчина, а их много: у них серпы в руках!.. Ради Бога!.. Ради этих невинных девушек! Ради всех вас, рабыни Божьи, праведные женщины!
Жнецы (под дверью). Это дом Ладзаро. Наверное, сюда вошла женщина.
— Заперли дверь, заперли! — Ищите в снопах! Ищите в соломе!.. — Ищи там, на сеновале, Гонзельво! — Ха, ха! Она в доме Ладзаро, в пасти у волка! Ха, ха, ха! — Эй, Кандиа делла Леонесса!.. — Эй, послушайте, христиане!.. Или все вы умерли?
Стук в дверь.
Эй, Кандиа! Так ты приняла ее к себе? Ты хочешь угостить своего мужа? Хочешь, чтобы он всласть насытился? — Если здесь она, у вас, так отворите, христиане!.. — Отдайте ее нам! Мы хотим увести ее с собой!.. Выведите ее к нам!.. — Сюда, к нам!
Стучат в дверь с дикими криками и визгом. Алиджи делает движение, чтобы направиться к двери.
Неизвестная (останавливает его с мольбой). Юноша! Сжалься! Пожалей меня! Не отпирай двери! Не ради меня, но ради всех! Они уведут не одну меня. Озверели они. Слышишь ты их голоса? Демон ими овладел, демон полудня! Опьяненье солнечного зноя… Если войдут, что ты станешь делать?
Родственницы негодуют, но сдерживают себя.
Каталана. Видите, каково нам приходится ради вот этой… что закрывает себе лицо!..
Анна ди Бова. Отопри дверь, Алиджи! Отопри! Пусть она уйдет! Возьми ее, выгони ее за дверь! А потом запри накрепко. Нам покров Господень, а колдуньям шабаш!
Алиджи оборачивается к неизвестной в нерешительности. Орнелла удерживает его, делает знак молчать и идет к двери.
Орнелла. Кто это стучит в дверь?
Жнецы. Тише! Тише! — Кто-то говорит… — Это ты, Кандиа делла Леонесса? Отопри нам! Отопри! — Мы жнецы из Норки, работники Катальдо.
Орнелла. Я не Кандиа. Кандиа ушла по делу, ушла утром из дому.
Голос. А ты кто такая?
Орнелла. Я дочь Ладзаро, Орнелла. Отец мой Ладзаро ди Роио. А вы зачем пришли?
Голос. Отопри нам. Мы сами хотим видеть.
Орнелла. Не могу отпереть. Мать, уходя, заперла меня. И ушла вместе с родными. Потому что у нас свадьба. Брат мой, Алиджи, пастух, взял себе жену, взял Виенду ди Джаве.
Голос. А ты не впустила ли в дом женщину, которая прибежала в страхе?
Орнелла. Женщину?.. Идите с миром, жнецы! Ищите в другом месте. А мне пора за станок сесть, а то потеряешь нитку, так трудно будет ее найти… Да хранит вас Бог от греха, жнецы! И да пошлет Бог силу вам жать на ниве до ее края и так до самого вечера, а мне, бедненькой, ткать холст на станке до последней нитки.
Неожиданно появляются в левом окне две косматых руки, схватившихся за решетку, и затем грубое, животное лицо одного из жнецов.
Жнец (рычит). Ага! Чертова голова!.. А женщина-то здесь! Здесь, в доме! Девочка думала нас обмануть, хотела поднять нас на смех девочка! Здесь женщина, в углу! Я ее вижу, вижу!.. А вон и молодые, и родня с подарками! Сколько нанесли зерна!.. У! Чертова голова! Стадо индюшек!
Другие жнецы (за дверью). Если женщина у вас, так отоприте двери! Стыдно вам держать ее у себя! — Ведите ее к нам, ведите! Мы ей дадим вина. Откройте, откройте двери! И отдайте нам ее.
Стучат в дверь с воплями. Женщины испуганы и волнуются. Неизвестная остается в тени, как будто хочет слиться со стеной.
Родственницы. Спаси нас, Дева Святая! — Помоги нам, святой Иоанн, в канун твоего праздника! Такая беда, такой позор нам в этот день! — Кандиа! Или ты лишилась рассудка? — Кандиа! Чего ты ждешь? — Ты потеряла разум, Орнелла? И твои сестры тоже? — Вы все обезумели? — Да отдайте же ее! Отдайте ее этой своре!
Жнец (уцепившись за решетку). Эй, пастух! Пастух Алиджи! Тебе по сердцу держать в доме в день свадьбы скверную овцу? Смотри, чтобы не принесла она с собой беды. Оберегай свою жену!.. Кандиа! Знаешь ли, кого ты приютила у себя вместе с твоей молодой невесткой? Дочь Иорио, дочь колдуна из Конды в Фарне! Это бродяга полей и лесов!.. Это Мила ди Кодра! Все жнецы ее знают. Выведите ее к нам! Выведите ее!
Алиджи, совсем бледный, подходит к ней сзади, сбрасывает платок, закрывающий ее лицо.
Мила ди Кодра. Нет, нет! Неправда! Ложь!.. Не верьте! Не верьте этому псу! Проклятое вино переполнило его горло. Оно обратится в черную кровь и его задушит! Неправда! Нет! Все ложь!
Три сестры закрывают себе уши руками, как только жнец начинает снова говорить.
Жнец. Стыда нет у тебя! Хорошо тебя знают все канавы на полях. Сколько раз из-за тебя дрались мужчины серпами и вилами!.. Подожди, подожди вот, Кандиа, твоего мужа! Сама увидишь! Наверное, придет к тебе перевязанный. Сегодня утром на поле Миспы Ладзаро поссорился с Райнеро дель Орно. Из-за кого? Из-за дочери Иорио. А ты держи ее в своем доме, пусть застанет ее здесь твой муж. Уложи их вместе. Алиджи! Виенда! Отдайте вашу комнату и ложе! А вы, родня, осыпьте их вашей пшеницей. Мы вернемся позже, чтобы распить у вас бутыль вина!
Жнец скрывается, спрыгивает на землю под крики его товарищей.
Жнецы. Дайте нам сейчас вина! Вина! Следует по обычаю. И отдайте нам женщину!
Алиджи стоит, устремив взгляд на землю, и продолжает держать в руке покрывало, которое он сорвал.
Мила ди Кодра. Невинность, невинность девичья! Ты не слышала их постыдные речи! Ах, скажи мне хоть ты, Орнелла, что не слышала! Хоть ты, желавшая меня спасти!
Анна ди Бова. Не подходи к ней, Орнелла! Или хочешь погубить себя? Это дочь колдуна, всякому она приносит несчастье.
Мила. Она ко мне подходит, потому что видит возле меня ангела безмолвного, хранителя моей души.
Алиджи быстро к ней оборачивается и пристально на нее смотрит.
Мариа Кора. Что осмелилась она сказать!
Чинерелла. Дерзкую хулу говорит она про ангела райского!
Фелавиа. Ты осквернишь твой очаг, Кандиа, если ее не прогонишь.
Анна ди Бова. Прочь! Вон отсюда!.. Пора! Возьми ее и брось собакам.
Каталана. Я тебя знаю, Мила ди Кодра! Ты бич всего края в Фарне. Хорошо я тебя знаю. Из-за тебя умерла Джованна Камаетра и сын Панфило делле Марне. Ты отняла рассудок у Афузо и причинила злую болезнь Тиллуре. Из-за тебя же умер и твой отец. И сам он был проклятый и тебе передал проклятие.
Мила. Да примет Бог его душу! Да упокоит ее в мире! Ты произнесла хулу на душу почившего. Да обратится твое слово на твою голову перед смертью.
Кандиа, которая сидела молча и горестно на одном из сундуков, встает, проходит среди раздраженных женщин и приближается к Миле медленно, без гнева.
Жнецы (под дверью). Эй, вы! Эй! Долго ли нам ждать? Кончили вы ваш совет? Эй, пастух! Пастух! Видно, ты хочешь ее оставить в доме? — Кандиа! А если Ладзаро вернется? — Она не хочет уйти? Так вы только откройте двери, а мы вам поможем! — И дайте нам вина! Вина! Так следует по обычаю!
Второй жнец взбирается к решетке правого окна и смотрит через нее.
Второй жнец. Мила ди Кодра! Лучше тебе выйти! Сегодня тебе не скрыться от нас!.. Мы пока сядем под дубом, будем играть в кости… Из-за тебя мы не будем ссориться, как Ладзаро с Райнеро. Нашу кровь мы тебе не отдадим… А потом, когда последний из нас бросит кости и если ты не выйдешь из дому, так мы выломаем двери! И уж тогда станем хозяйничать широкой рукой… Мы тебя предупредили, помни это, Кандиа делла Леонесса.
Исчезает, спрыгнув на землю. Шум и крики продолжаются еще недолго. Время от времени слышатся в отдалении колокола разных церквей.
Кандиа. Дитя! Я мать этих трех девушек и новобрачного. Мы в мире по милости Божьей справляли в нашем доме свадьбу. Сама видишь корзины с зерном, хлеб и цветы. Вошла ты к нам внезапно и принесла тревогу и раздор. Посещение родных ты прервала и во всех сердцах поселила печальное предчувствие. Все внутри меня плачет, душа моя плачет! Боюсь, будет нам еще хуже… Надо тебе уйти. Иди с Богом! Он тебе поможет, если отдашься на Его милость! Дитя, для всякого зла есть причина… Было здесь желание спасти тебя… Теперь же иди отсюда твоими быстрыми ногами, никто из нас тебя не тронет. Сын мой тебе откроет дверь.
Жертва слушает смиренно, опустив голову, бледная, содрогаясь. Алиджи идет открыть дверь. По временам он точно в тоске и горести.
Мила. Мать христианская! Я буду целовать на земле твои следы. Прости мне, умоляю, прости! Вся моя душа перед тобой как на ладони!.. Прости, что причинила горе, я, несчастная! Не искала я твой дом. Слепа была я, слепа от страха. На пути спасения меня вел Господь, который видит… И у твоего очага нашла я, гонимая, милосердие ради святого дня. Пожалей меня, мать христианская, пожалей меня! И за каждое зерно пшеницы в этих корзинах Бог воздаст тебе в тысячу крат.
Каталана (тихо). Не слушай ее! Кто ее слушает, тот себя губит. Это лукавый враг. Я знаю, для того, чтобы у нее был нежный голос, отец ей давал есть волшебный корень.
Анна. Смотри, как Алиджи на нее глядит!
Мариа Кора. Берегись! Берегись, чтобы не схватила его злая лихорадка, оборони боже!
Фелавиа. Ты не слышала разве, что жнец говорил про Ладзаро?
Моника. Не оставаться же нам здесь до самой вечерни с корзинами на головах! Свою сейчас я брошу на землю.
Кандиа смотрит на сына. Внезапно ею овладевают страх и негодование. Она громко вскрикивает.
Кандиа. Иди! Иди отсюда, дочь колдуна! Иди к собакам! Не хочу я, чтобы ты оставалась в моем доме. Алиджи! Алиджи! Открой двери!
Мила. Мать Орнеллы! Мать любимая! Бог все простит, только не это. Если станешь ногами топтать меня, Бог тебе простит. Если вырвешь мне глаза и язык, если мне отрубишь руки, что считаешь зловредными, Бог простит тебе. Задуши меня, изруби меня на части, и Бог тебе простит!.. Но если ты… Слышишь ли, слышишь ли, как колокола звонят во славу святого Иоанна?.. Если ты меня, горькую, меня, крещенную во имя Божие, выбросишь из дому перед глазами твоих дочерей на позор, отдашь меня зверству тех людей, злых и нечистых… О, мать Орнеллы! Мать невинности!.. За это Бог тебя осудит!
Каталана. Нет! Она вовсе не была окрещена. И отец ее похоронен не в освященной земле, а под грудой камней. Я верно знаю.
Мила. Демон стоит за твоей спиной, женщина, и рот твой почернел от лжи!
Каталана. Ты слышишь, Кандиа? Она еще оскорбляет нас. Скоро она выгонит тебя из твоего дома, и тогда случится то, о чем говорил тебе жнец.
Анна ди Бова. Эй, Алиджи, уведи ее отсюда вон!
Мариа Кора. Или не видишь? Виенда, твоя жена, чуть не умирает.
Чинерелла. Какой же ты мужчина? Или из твоих костей ушла вся сила и твой язык высох? Почему не веришь нам?
Фелавиа. Ты точно обомлел… Лишился и чувства, и рассудка?
Моника. Видишь? Все еще у него в руке платок, что он сорвал с нее. Точно прирос к его пальцам.
Каталана. Стал безумным твой сын, Кандиа, помоги тебе Боже!
Кандиа. Алиджи, Алиджи! Или ты не слышишь? Что ты делаешь? Где ты?.. Ты не в себе? Что родится в твоей душе?
Вырывает у него платок и бросает на землю в сторону гонимой.
Я открою дверь, а ты выведи ее и выгони отсюда… Алиджи, тебе говорю! Или не слышишь? Да, поистине спал ты семь веков, семь веков!.. И уже не знаешь нас… Ах, родные мои, если бы Бог послал мне смерть! А я надеялась, что эти два дня Бог’ даст мне отдохнуть, чтобы не глотать мне горькую слюну… Дочери! Достаньте из сундука мой черный плащ и покройте мне им голову, и буду я плакать о моей душе!
Алиджи встряхивает головой. Его лицо искажается как будто бредом и безумием. Он говорит, точно бредит.
Алиджи. Чего ты хочешь от меня, мать?.. Я ведь сказал: поставьте у дверей плуг и повозку с быками, свалите и камни, и комья земли, придвиньте гору с ее снегами… Это я сказал тебе, и что ты мне сказала? Наш дом охраняет крест, освященный в день Вознесения, святой водой окроплены петли у дверей… Мать, что же велишь мне?.. Была ночь перед зарей, была ночь… Глубок, глубок был сон, о мать! А ты ведь не сыпала мак в мое вино… И не оправдалось мое сновидение. Знаю, откуда это все, но замкну мои уста… Женщины, что вы хотите от меня? Чтобы схватил я ее за волосы? Чтобы вытащил ее на гумно? Чтобы бросил ее жадным псам? Я это сделаю…
Он приближается к Миле, она бросается к очагу.
Мила. Не прикасайся ко мне! Ты совершишь грех против святого очага. Совершишь смертный грех против твоих родных, против закона твоего народа, твоих старцев. Я вылью на камни очага то вино, что дала мне твоя сестра кровная. Если ко мне прикоснешься, если оскорбишь меня, то все прадеды твои, все мертвые забытых годов, самых далеких-далеких, зарытые на семьдесят локтей под землей, все отвернутся с ужасом от тебя навеки!
Она выливает вино из чаши на неприкосновенный камень очага. Женщины громко вскрикивают.
Родственницы. О! О! Она осквернила очаг! — Она что-то бросила в вино, я это видела, видела на один миг. — Возьми ее, Алиджи, оторви от очага! За волосы ее тащи! — Не бойся, Алиджи, ее заклинания не имеют силы! — Оттолкни ее оттуда и разбей чашу, разбей о цепи у очага! — Возьми цепи, накинь ей на шею и обведи ее вокруг три раза! Осквернила, осквернила она очаг! — Ай, ай! Дом может от этого разрушиться. — О, сколько слез здесь будет! Сколько слез!
Жнецы (под дверью). О, о! Вы, должно быть, сговорились? Мы здесь, здесь, ждем!.. Мы уже окончили игру. Пастух, веди ее сюда! Эй, слушай ты! А то мы выломаем двери!
Стук и крики.
Анна ди Бова. Вот, вот, сейчас! Подождите, добрые люди! Алиджи выведет ее. Сейчас она у вас будет.
Словно обезумевший, Алиджи берет жертву за кисть руки, она с криком вырывается от него.
Мила. Нет! Нет! Нет! Ты себя осуждаешь на проклятие! Лучше разбей мне голову железом и брось меня мертвую за дверь!.. Нет, нет!.. Гнев Божий над тобой! От твоей жены тебе родятся змеи!.. Ты никогда, никогда не будешь спать… Не будешь знать отдыха, и кровь потечет из твоих век!.. Орнелла! Орнелла! Помоги мне! Защити меня! Еще раз пожалей меня! Сестры во Христе, защитите меня!
Она вырывается и бросается к трем сестрам, которые готовы защищать ее. Точно ослепленный яростью и отвращением, Алиджи замахивается своим посохом над ее головой. Сестры жалобно вскрикивают. Он останавливается, роняет посох на землю и падает на колени с распростертыми руками.
Алиджи. Будь милосерден ко мне, Боже!.. Прощенье мне!.. Безмолвного ангела увидел я, плачущего. Он плакал вместе с вами, сестры! Плакал и на меня смотрел… Я его увижу в час моей кончины и еще увижу в другом мире… Согрешил я против святого очага, против умерших и против моей земли, не захочет она носить меня, не захочет она принять мой прах…
Сестры, чтобы смыть позор мой, я семь дней и еще семь дней буду прикасаться к праху земли моими губами столько раз, сколько слез пролили ваши глаза… Ангел сосчитал их и запечатлел в моем сердце…
Хочу я просить у Господа прощенья, сестры, а вы молитесь, молитесь за брата вашего Алиджи, когда он уйдет к себе в горы. И утешьте ту, что испытала здесь тоску и стыд. Дайте ей пить, отряхните с нее пыль, водой и уксусом омойте ее ноги утомленные. Я не хотел ее позора. Меня побуждали голоса вокруг… И кто меня толкал на злое дело, тому будет скорбь великая во все дни…
Мила ди Кодра, сестра моя во Христе! Прости мне обиду! Эти цветы снимаю с посоха и кладу к твоим ногам. Не смотрю я тебе в глаза, потому что мне стыдно. Возле тебя стоит скорбящий ангел. А эту руку, оскорбившую тебя… горящей головней сожгу я эту руку!
Влачась на коленях, приближается он к очагу, наклонясь, отыскивает там горящую головню, берет ее левой рукой и подносить к ладони правой руки.
Мила. Ты прощен! Нет, не жги себя! Я тебя простила, и Бог примет раскаяние! Един есть Бог, вразумляющий людей, и Он дал тебе руку, чтобы пасти твоих овец на пастбище. А как будешь ты пасти стадо, если изувечишь свою руку, Алиджи? Смиренно простила я тебя. Твое имя буду всегда вспоминать в час полудня, и утром, и вечером, когда ты будешь пасти стадо в горах…
Жнецы. Эй, вы, там! Что же это такое? Вы хотите обмануть нас? Так мы разобьем вам двери!.. — Эй, вы! Мы возьмем бревна! Или вот этот плуг!.. — Пастух, ты нас не обманешь!.. — Вот сломанный жернов! Ударим им в двери! Эй, пастух Алиджи! Отвечай же!.. — Раз, два и три! Теперь берегись!
Слышны дикие крики, с которыми жнецы стараются поднять тяжесть.
Алиджи. За тебя, за себя, за всех моих осеняю я себя знамением спасения и говорю: помоги мне, Боже! Да будет так!
Встает, идет к двери.
Алиджи. Жнецы из Норки! Я открываю дверь.
В ответ раздается дружный крик мужских голосов. Звуки колоколов доносятся ветром. Алиджи отодвигает засов у двери, снимает со стены восковую фигуру и прикасается к ней губами.
Алиджи. Молитесь, рабыни Божии.
Женщины (становятся на колени и шепчут). Господи, помилуй! Христос, услышь нас! Христос, внемли гласу нашему!
Алиджи кладет восковую фигуру на порог между веретеном и вилами. Потом распахивает дверь. Горячее солнце ярко освещает группу жнецов в белых холщовых одеждах.
Алиджи. Христиане! Вот крест, освященный в день Вознесения. Положил я его перед вами на пороге, чтобы не совершили вы греха против рабыни Божией, что искала убежища у нашего очага.
Жнецы опешили и снимают шляпы.
За ее плечами я увидел ангела безмолвного, ее хранителя. Моими смертными глазами видел я, что он плакал. И твердо в это верю я, христиане Божии, и свидетельствую перед вами! Возвращайтесь на ниву жать пшеницу. Не делайте зла тому, кто сам зла не делает. И да не смутит вас в другой раз лукавый враг своим вином! Небо да поможет вам, жнецы, и да будут обильны колосья в ваших руках! И да явит вам святой Иоанн Обезглавленный в восходящем солнце свою главу, если вы пойдете ночью на равнину. И не гневайтесь на меня, пастуха Алиджи, бедного раба Христова!
Женщины, все еще на коленях, продолжают вполголоса свои молитвы. Кандиа начинает фразу, а прочие заканчивают.
Кандиа и Женщины.
Матерь непорочная, молись о нас…
Матерь пренепорочная, молись о нас…
Мать неуязвимая, молись о нас…
Жнецы склоняются к земле. Потом молча удаляются по опаленной солнцем равнине. Облокотясь о край стены у двери, Алиджи следит за ними взглядом. Среди тишины раздаются голоса на тропинке.
Голос. Ладзаро ди Роио, иди домой!
Другой голос. Не ходи, Ладзаро! Не ходи!
Алиджи вздрагивает, выпрямляется и, закрываясь рукой от солнца, смотрит вдаль, сквозь яркий полуденный свет.
Кандиа и Женщины.
Дева благоразумная, молись о нас!..
Дева названная, молись о нас!..
Дева могущественная, молись о нас!..
Алиджи. Отец! Отец! Что с тобой? Почему ты в повязке? Кровь у тебя течет, отец?.. Послушайте, скажите, люди Божий! Кто его ранил?
Ладзаро ди Роио появляется у входной двери с перевязанной головой, его поддерживают два человека, одетых так же, как и прочие жнецы. Кандиа вскрикивает, встает с колен и смотрит на мужа.
Алиджи. Остановись, отец! Видишь ли на пороге знак нашего спасения? Нельзя тебе войти, не склонив колен. Если кровь эта неправедна, не можешь ты войти.
Двое провожатых поддерживают раненого, который, шатаясь, склоняет колена.
Кандиа. О, дочери, дочери мои! Все было правда! Будем плакать! Горе над нами!
Дочери обнимают Кандиа. Женщины, державшие на головах корзины, снимают их и кладут на землю, прежде чем встать с колен. Мила ди Кодра, все еще подавленная, поднимает с земли свой платок и закрывает им свою голову. Потом, точно скользя по земле, идет к двери. Быстро и безмолвно выпрямляется у стены, прислонясь к ней. И, неподвижная с покрытой головой, ждет момента, чтобы скрыться.
Пещера в горах с широким выходом на каменистую тропинку. С одной стороны пол пещеры частью закрыт досками и брусками дерева. В широкую арку в глубине пещеры видны зеленые луга и далекие снежные вершины гор, по которым бродят облака. В пещере — покрытые овчинами ложа, грубые деревянные столы, мешки, мехи для вина, полные и пустые, станок для токарной и резной работы и на нем разные инструменты: нож пила, резак; возле — изделия из дерева, веретена, большие и малые ложки, ступки, пестики, подсвечники, свирели. Справа большой ствол орехового дерева, внизу еще покрытый корой, а в верхней части обработанный в виде человеческой фигуры с крыльями, до пояса она еще едва отделана резцом, но крылья почти закончены. С левой стороны, в углублении скалы вроде ниши, горит лампада. Возле висит корнемуза. Вдали слышится изредка звон колокольчиков на животных в стадах среди тишины горного уединения, под вечер, вскоре после осеннего равноденствия.
Мальде, искатель кладов, и Анна Онна, собирательница трав, старуха, спят в своих рубищах, вытянувшись на овчинных шкурах. Косма, отшельник, в темной длинной одежде, также спит, но сидя, обняв колени руками и положив подбородок на колени. Алиджи работает своими инструментами над изваянием из орехового ствола. Против Алиджи сидит Мила ди Кодра и смотрит на него.
Мила ди Кодра.
Безмолвный стоит Покровитель,
искусно изваян из древа,
не внемлет речам изваянье,
усердной мольбе нет ответа.
Тут третья дева сказала
(милость да будет над нами!),
Прекрасная дева сказала:
Вот мое сердце готово!
Если кровь вам нужна для лекарства,
то в моем сердце возьмите!..
Не внемлет речам изваянье,
усердной мольбе нет ответа,
только вдруг все покрылось ветвями!
Зеленая ветвь на устах распустилась,
пальцы стали живыми ветвями…
Изваянье цветет, зеленеет!
Она наклоняется и собирает возле ствола щепки и стружки.
Алиджи. И это изваянье тоже из дерева, Мила. И оно зазеленеет?
Мила (наклонясь к земле).
Если кровь вам нужна для лекарства,
то в моем сердце возьмите!..
Алиджи. И мое изваянье зазеленеет, Мила?
Мила. «Усердной мольбе нет ответа…»
Алиджи. Мила! Мила! Чудо даст нам свободу. Безмолвный ангел еще нас охраняет. Потому что ради него я работаю не моей сталью, а всей моей душой… А ты что делаешь там?.. Потеряла что-нибудь?
Мила. Я собираю стружки. Мы их сожжем и на каждой из них сожжем по зерну фимиама… Спеши с работой, Алиджи! Уходит время. Осенняя луна уже на ущербе, и пастухи начинают расходиться по разным краям: кто идет в Апулию, кто к Риму. А куда пойдет любовь моя?.. Всюду, куда пойдет Алиджи, пусть будут перед ним луга и водные источники и да не будет бури!.. И пусть вспоминает он меня, когда наступает ночь.
Алиджи. В Рим пойдет Алиджи. Туда, куда ведут все дороги. Пойдет со своим стадом к Риму великому, чтобы о милости молить наместника Господа нашего. Он пастырь всех пастырей… В Апулию не пойдет теперь Алиджи, а прежде всего к Госпоже нашей Богоматери Славянской и через Алаи д’Аверна пошлет в дар два этих подсвечника кипарисовых и с ними две восковые свечи, да не забудет о нем Святая Дева, покровительница путешествующих! А потом, когда изваян будет этот ангел, положит Алиджи изваяние на мула, который шаг за шагом повезет его.
Мила. Спеши с работой, спеши! Уходит время. До пояса он еще скрыт в стволе древесном, ноги еще связаны, руки без перстов, и очи не смотрят. Постарался ты сработать крылья, перо к перу, но летать он еще не может.
Алиджи. Пособит мне Костанцо-живописец, Костанцо ди Бизенья, что пишет картины на повозках. Я с ним договорился, и он мне покроет изваянье лучшими красками. А еще, может быть, в обмен на барашка дадут мне братья в аббатстве немного золота в листах, чтобы украсить крылья и ворот одежды.
Мила. Спеши, спеши! Уходит время. И ночь уже длиннее дня. Мрак поднимается с равнины, когда еще не ждешь его, глаз перестает управлять рукой, и слепая сталь не помогает художнику.
Косма вздрагивает во сне и жалобно вскрикивает. Издали доносится пение пилигримов.
Мила. Грезит Косма праведный. И кто знает, о чем он грезит?.. Слушай! Слушай! В горах поют паломники, верно, идут ко святой Марии Всесильной, Алиджи, в твой край, где дом твой, где твоя мать! И, может быть, пройдут близко-близко, и мать услышит их, услышит и Орнелла, и они скажут: «Эти богомольцы пришли с гор, где пастухи со стадами, а Алиджи нам не прислал привета».
Алиджи, наклонившись, работал топором в нижней части ствола. Пораженный ее словами, он выпускает из рук топор и, взволнованный, поднимает голову.
Алиджи. Ах, зачем ты коснулась там, где сердцу больно!.. Мила! Я побегу за ними, догоню их на дороге и буду просить их крестоносца, что идет впереди, передать привет мой… Но что же я скажу?..
Мила. Ты скажешь: «Добрый человек, прошу тебя, если пойдешь долиной Сан-Бьяджо, мимо деревни Акваргова, вызови там из дому женщину по имени Кандиа делла Леонесса… И остановись там на отдых, потому что принесет она тебе чашу вина, чтобы освежиться, и еще что-нибудь, наверное… Остановись там и скажи ей: „Твой сын Алиджи приветствует тебя, а вместе с тобой и сестер… и Виенду, супругу… И обещает он тебе спуститься с гор, чтобы снова принять от тебя благословенье в мире. И еще извещает он тебя, что был избавлен от всякого зла и опасности и от лукавого врага… и что никогда больше не принесет он ни раздора, ни слез матери, супруге, сестрам…“»
Алиджи. Мила, Мила! Какая буря потрясает твою душу и ее покоряет? Буря внезапная, буря страха! И голос угасает на твоих губах, и кровь уходит с твоего лица… Зачем ты хочешь, чтобы лживый привет послал я моей матери?
Мила. Правду, правду говорю я тебе, брат мой дорогой! Такую же правду, как то, что не согрешила я с тобой ни в чем, а как свеча, зажженная пред твоей верой, горела я чистой любовью. Правду, правду говорю я тебе. Иди, иди! Беги на дорогу к богомольцам, и пусть их крестоносец передаст послание мира в Акванову… Для дочери Иорио настал час разлуки. И да будет так!
Алиджи. Верно, ты съела дикого меду, и он помутил твой разум. И куда пойдешь ты?
Мила. Пойду туда, куда ведут все дороги.
Алиджи. Так ты пойдешь со мной! Ты пойдешь со мной! Долгий путь. Но я посажу тебя на моего мула. И с надеждой пойдем к Риму великому.
Мила. Надо мне идти в другую сторону, моими быстрыми ногами… и без надежды…
Алиджи (к спящей старухе). Анна Онна! Слушай! Проснись!.. Встань! Пойди и отыщи мне черный корень, чтобы он возвратил разум этой девушке!
Мила. Не гневайся, Алиджи! Если и ты будешь в гневе на меня, то не дожить мне до вечера. Под твоей пятой умрет мое сердце.
Алиджи. В мой дом я возвращусь только с тобой, с тобой, дочь Иорио, когда ты станешь моей в святом браке.
Мила. Алиджи, как перейду я тот порог, где ты положил знак нашего спасения? Появился тогда человек окровавленный, и его сын сказал: «Если кровь эта неправедна, ты не перейдешь через порог…» Было то в полдень, в канун святого Иоанна. Было тогда время жатвы… Теперь мирно отдыхает серп, висящий на стене, в житнице лежит зерно, а горе, посеянное людьми, растет.
Косма делает во сне тревожные движения и стонет.
Алиджи. Знаешь ли ты, Мила, кто поведет тебя за руку?
Косма (вскрикивает). Не развязывайте его уз! Нет, нет! Не развязывайте!
Косма опускает руки с колеи и поднимает голову, пробуждаясь.
Мила. Косма! Косма! Что ты видел во сне? Скажи, что видел?
Косма встает.
Алиджи. Что ты видел? Скажи, что ты видел?
Косма. Ужасы восстали против меня. Я видел… Но не все я должен говорить. Всякий сон, посланный от Бога, да очистится огнем, прежде чем поведан будет людям. Я видел сон и расскажу его. Но да не произнесу я недостойно имя Божие в рассуждениях моих, пока над головой моей еще туман.
Алиджи. О, Косма! Ты святой и праведный человек. Много лет ты омывал себя водами снегов. Водами, бегущими с гор, ты утолял свою жажду пред небом. Сегодня ты спал в моей пещере на руне овечьем, очищенном серой для того, чтобы бежал от нас инкуб, дух наваждения. Во сне видел ты видения. Око Божие над тобой. Помоги мне твоим разумением. Я буду говорить, а ты мне дай ответ.
Косма. Не научен я премудрости, юноша. И разума у меня не более, чем у камней на дороге твоей пастушеской.
Алиджи. О, Божий человек, выслушай меня! Прошу тебя во имя того ангела, что скрыт еще в дереве и, не имея ушей, все слышит.
Косма. Говори правдивые слова, пастух! И доверие имей не ко мне, но к святой истине.
Алиджи. Косма, вот святая истина. С равнин Апулии возвращался я в горы с моим стадом в праздник Тела Божия. Выбрал я место, где поставить овец, и пошел к себе домой на три дня. Застал я дома мать, и она сказала мне: «Сын, хочу я тебе дать жену». Я ей ответил: «Мать, всегда я исполняю твою волю…» Она мне говорит: «Хорошо, вот твоя жена…» Была свадьба. Пришла родня и проводила новобрачную в дом ко мне. Я был точно человек, что все видит с другого берега реки, а пред ним на его пути бежит вода, бежит вечно. Косма! Это было воскресенье. В вине я не пил сок мака, так почему же лег мне на сердце крепкий сон и сердце позабыло обо всем? Будто проспал я семь веков… В понедельник мы проснулись в поздний час. Мать разломила надвое хлеб над головой девы плачущей… Я к ней не прикасался… Родные пришли с корзинами пшеницы. Я же сидел как немой, в великой тоске, будто надо мной была тень смерти…
И вдруг вбегает к нам в страхе эта девушка. Жнецы за ней гнались, злые псы! Хотели взять ее! У нас просила она защиты. И никто из нас не сделал шага, Косма! Только младшая моя сестра бросилась к двери и заперла ее. И вот на нашу дверь кидаются скверные псы со всякими угрозами. С их языков сыплются постыдные слова против этого бедного создания. А родные хотят ее бросить злому стаду! Она в тоске, у очага, молит спасти ее от позора!.. А я… я под властью гневных слов женских схватываю ее руку и влеку ее… И точно я вырываю рукой мое сердце из груди! Она кричит и плачет, а я поднимаю мой посох над ее головой… И мои сестры плачут… И вот за ней я вижу, Косма, моими глазами вижу ангела в слезах! Праведный человек, я его видел! Ангел смотрит на меня, и плачет, и молчит… Упал я на колени, умоляю о прощении. И чтобы наказать за грех вот эту мою руку, беру я огонь из очага… «Нет, не жги себя!» — кричит мне девушка. И еще говорит мне…
О, Косма, о, праведный человек, снеговыми водами ты омывал свое лицо на зорях утренних!.. И ты, старая Анна. Знаешь ты все травы, исцеляющие тело христианское… И ты, Мальде, твоей веткой умеешь ты отыскивать сокровища, зарытые у ног умерших тысячи лет тому назад. Так ведь? А недра гор глубоки… Вас всех спрашиваю я… Вам слышно далекое-далекое… Скажите, почему я, Алиджи, услышал далекий голос, точно из иного мира? Скажите мне!..
И говорит она: «Как будешь ты пасти свое стадо, если изувечишь свою руку, Алиджи?..» И этими словами вырвала она душу из моих костей, вот как ты, старая, вырываешь из земли лечебную траву!
Мила молча плачет.
Анна Онна. Есть одна красная трава, зовется вайда, а другая трава белая, зовется эгуза. Обе растут врозь, далеко, а корни их сходятся в слепой земле и там сплетаются. Тонкие, что не нашла бы их сама святая Лючия. Разная у них листва, а цветы дают одинаковые каждые семь лет. И об этом написано даже в книгах. Косма знает силы Господа.
Алиджи. Слушай, Косма! Сон забвения кем был послан к моему изголовью?.. Невинная рука заперла дверь для спасения, и мне явился ангел для вразумления. И одно лишь слово на устах стало мне заветом навеки. Так что мне та жена с доброй пшеницей, и с чистыми хлебами, и цветами?
Косма. Пастух Алиджи! Верные весы только у Бога. Ищи вразумления у того, кто охранил тебя от греха. От него прими завет оберегать чужестранку. Но та, к которой ты не прикасался, где она?
Алиджи. Я ушел из дома на пастбище после вечерни, в канун святого Иоанна. Перед зарей я уже был в горах выше Капрачинты и ждал восхода солнца. И в его кровавом круге увидел я лик Обезглавленного… Потом пришел я на пастбище, и снова начал пасти стада, и был в горести. И казалось мне, что все еще длится сон… и что мое стадо поедает мою жизнь, как траву… Кто тогда взвешивал мое сердце? А здесь, Косма, здесь у входа увидел я сперва тень, а потом человека. Было то в День святого Теобальдо. На камне сидела эта девушка и не могла встать, потому что ее ноги были изранены. Сказала она: «Алиджи, узнаешь меня?..» Я ей ответил: «Ты Мила…» И больше мы не говорили. И ни в тот день мы себя не запятнали грехом, ни после того. Говорю я истину.
Косма. Пастух Алиджи! В твоей ночи ты зажег светоч чистоты, ты его поставил выше того древнего предела, что еще не переходили твои отцы. Поколебал ты тот заветный предел. А если твой светоч угаснет?.. Разуменье скрыто в сердце человека, как вода на дне глубокого колодца. Смиренный зачерпнет ее.
Алиджи. Я молю Бога, чтобы наложил он на нас печать вечного таинства. Видишь ли, душа работает моими руками над этим деревом, чтобы дать ему подобие того, кто мне явился. Начал я в день Успения, а хочу кончить ко Дню Розарио. И вот мое намерение. Пойду я с моим стадом к Риму и повезу с собой это изваяние на муле. Пойду я к святому отцу, к пастырю всех пастырей, с моим приношением. И буду умолять его, чтобы дал он разрешение: пусть та, которой я не коснулся, вернется к своей матери, свободная от союза, а к моей матери приведу я эту чужестранку, что плачет молча и неслышно. И вот прошу я твоего наставленья, Косма: будет ли дарована мне милость?
Косма. Пути человека всегда кажутся прямыми человеку. Но Господь взвешивает сердца. Высоки стены, высоки стены города и велика в нем дверь железная, а вокруг, вокруг него — могилы, поросшие травой. Твой агнец, Алиджи, не пасется на той траве… Спроси твою мать…
Голос (издали кричит). Косма! Косма! Если ты в пещере, выйди к нам!
Косма. Кто звал меня? Вы слышали голос?
Голос. Выйди, Косма, ради крови Иисусовой! О, христиане, осените себя крестным знамением!
Косма. Здесь я. Кто зовет меня? Что надо?
У входа в пещеру появляются два пастуха в одеждах из овчины, они крепко держат юношу, очень худого, с лицом зеленоватого, точно саранча, цвета. У него руки связаны вдоль тела веревками, которые опоясывают его открытый торс.
Пастух. Христиане, осените себя знамением! Да спасет вас Господь от врага! Чтобы охранить свои уста, прочтите Pater…
Второй пастух. О, Косма! В этом юноше демоны. Вот уже три дня, как они овладели им. Посмотри, посмотри, как они его терзают! Пена изо рта, корчится и весь позеленел. Чтобы привести к тебе, связали мы его веревками. Ты уже освободил от злой пасти Бартоломео делль Чонко в Петраре. Милосердный человек, освободи и его! Изгони из него демонов, исцели его!
Косма. Как его имя и как имя его отца?
Первый пастух. Сальвестро, сын Маттиа, сын Симеона.
Косма. Сальвестро, хочешь ли исцелиться? Мужайся сердцем, сын! Имей веру. Говорю тебе: не бойся! А вы зачем его связали? Развяжите!
Второй пастух. Пойди с нами в капеллу, Косма! Там мы его развяжем. Он мечется и в бешенстве может упасть со скалы. Иди вместе с нами!
Косма. Иду с Богом. Мужайся сердцем, сын!
Пастухи увлекают бесноватого. Мальде и Анна Онна следуют за ними на некотором расстоянии, по временам останавливаясь и глядя им вслед. Искатель кладов, поглощенный мыслью о скрытом в земле, держит в руке оливковую ветку без листьев, раздвоенную на конце и с восковым шаром на более толстом конце. Собирательница трав опирается на костыль, через плечо у нее перекинут висящий спереди мешок с лечебными травами. Вскоре скрываются. Косма у входа оборачивается.
Косма. Пастух Алиджи! Да воздастся тебе за отдых мой под твоим кровом! Меня позвали, и я иду… Прежде чем вступить на новый путь, исследуй, узнай закон. Кто извращает путь свой, тот будет низвержен. Будь послушен приказанию отцовскому. Следуй наставлениям твоей матери. Сохраняй их всегда в своем сердце. И пусть направит Бог твои стопы! Да не впадешь ты в сети и в огне да не погибнешь!
Алиджи. Косма! Слышал ли ты меня? Я чист! Не запятнал я себя грехом, но сохранил веру. Слышал ли ты от меня о знамениях, что мне послал Всевышний? Я жду того, что справедливо, и налагаю на себя воздержание.
Косма. Говорю тебе, спроси твою мать кровную, прежде чем привести с собой в дом чужестранку…
Голос (издали кричит). Не медли, Косма! Демон его убьет.
Косма (обращаясь к Миле). Мир тебе, женщина! И если с тобой будет благо, то да распространяется оно от тебя, как твоя жалоба безмолвная! Может быть, еще вернусь я сюда…
Алиджи. Ия иду, и я пойду с тобой, потому что не все еще сказал я…
Мила. Правда, Алиджи! Не все еще сказал ты! Иди на дорогу, отыщи крестоносца, чтобы передал матери твое слово.
Косма уходит вдаль по пастбищу. По временам доносится пение пилигримов.
Мила. Алиджи, Алиджи! Не все сказали мы. Легче мне взять в рот горсть пепла или камень, чтобы замкнуть его! Ты один, выслушай меня, Алиджи! Не делала я тебе зла и никогда не сделаю. Теперь здоровы мои ноги и знают путь. Настал час разлуки для дочери Иорио. И да будет так!
Алиджи. Ия не знаю, и ты не знаешь, какой час настанет… Налей масла в нашу лампаду. Налей масла из кувшина, там есть еще. И жди меня, пока схожу я к паломникам. Обдумаю дорогой все, что им сказать.
Направляется к выходу. Мила, внезапно охваченная страхом, зовет его.
Мила. Алиджи, брат мой! Дай мне руку!
Алиджи. Мила, дорога отсюда недалеко…
Мила. Дай мне твою руку! Хочу поцеловать ее. Хочу утолить я мою жажду.
Алиджи (приближаясь к ней). Мила, эту руку хотел я сжечь, несчастную руку, оскорбившую тебя…
Мила. Не помню я. Ты здесь меня впервые встретил, застал сидящую на камне… пришла я бог весть с каких дорог.
Алиджи (подходит еще ближе). На твоем лице не высыхают слезы. Еще одна слеза дрожит на твоих ресницах, когда ты говоришь, дрожит и не падает…
Мила. Стало совсем тихо… Алиджи, слушай! Они перестали петь… Среди трав и среди снегов одни мы с тобой, брат мой! Одни мы!
Алиджи. Ты сидишь теперь на камне, как и тогда… Тогда ты улыбалась, хотя твои ноги были в крови.
Мила. А ты, Алиджи, ты тот самый, что стал на колени в тот день и цветочки святого Иоанна положил передо мной на землю. Я подняла один из них и всегда ношу его с собой в моем плаще.
Алиджи. Мила! Твой голос и утешает меня, и печалит. Вот то же я чувствую, когда в октябре брожу со стадом по морскому берегу.
Мила. Бродить с тобой по берегам и горам… О, если бы таков был мой путь!
Алиджи. Готовься в путь, подруга! Долог путь, но любовь сильна.
Мила. Алиджи! За тобой я радостно пошла бы по горящим угольям, хотя бы не было конца пути!
Алиджи. В горах я буду сбирать травы, а у берегов морские звезды. А когда настанет ночь, на отдыхе твое изголовье будет из мяты и тимьяна.
Мила. Нет мысли у меня об отдыхе. Нет, нет!.. Но эту ночь еще дозволь мне прожить там, где ты дышишь. Еще раз слышать твое дыхание во сне. Еще раз хочу оберегать тебя вместе с твоими собаками сторожевыми!
Алиджи. Ты знаешь, знаешь, что будет. С тобой я делил и хлеб мой и соль. И буду делить с тобой ночлег до конца жизни. Дай мне твои руки!
Они берут друг друга за руки, глядя в глаза.
Мила. Ах, я дрожу! Дрожу!.. Ты похолодел, Алиджи? Ты бледнеешь! Кровь уходит с твоего лица.
Она отирает руками капли пота на его лице.
Алиджи. Мила, Мила! Мне слышится какой-то звук. И вся гора рушится… Где ты? Где ты?.. Все исчезает…
Он протягивает к ней руку, как бы ища опоры. Они целуются. Потом падают на колени друг против друга.
Мила. Помилуй нас, Дева Святая! Алиджи. Помилуй нас, Христе Иисусе!
Глубокое молчание.
Голос (извне, зовет). Эй, пастух, тебя ищут!
Алиджи встает и шатаясь идет на зов.
Голос. Черная овца упала и разбилась… Зовет тебя хозяин фермы. Иди скорей! Говорит, пришла женщина с корзиной. Неизвестно, кто она… Тебя ищет.
Алиджи оборачивается и смотрит на Милу, которая все еще на коленях, потом он окидывает взглядом все вокруг.
Алиджи (тихо). Мила, налей масла в светильник, чтобы не погас. Смотри, едва теплится. Налей масла из кувшина: там есть еще. И дождись меня. Я до ночи вернусь. Не страшись. Бог прощает. Зачем нам трепетать? Простит нам Мария… Налей масла в лампаду и моли ее о милости.
Уходит по пастбищу.
Мила. Даруй мне твою милость, Дева Святая! Пусть найдут меня здесь мертвую и отсюда пусть снесут меня в могилу. Не было греха перед Твоими очами! Не было греха! Уста не согрешили. Готова умереть я пред Твоими очами. Но нет силы у меня уйти. А жить с ним вместе не суждено мне…
Мать милосердная! Злого умысла не бывало у меня. Лишь замутился чистый источник. И стыдно было мне пред Небом. Но ты изгнала из моей памяти тот стыд, о, Мария! Родилась я снова на свете в тот день, как родилась моя любовь. На то была твоя воля, Дева милосердная!
Вся моя кровь во мне от той, кто далеко, далеко покоится под землей, от той, кто прожила на свете без вины. О, пусть она меня видит в этот миг!.. Нет, не согрешили уста… Ты это ведаешь!.. Не согрешили уста! И если содрогалась я, то это был уже трепет смерти в моих костях. Своими пальцами я себе закрою глаза.
Двумя пальцами каждой руки закрывает веки и наклоняется лицом к земле.
Я слышу смерть! Близко ко мне слышу смерть! Трепет растет во мне. Сердце не знает покоя!..
Порывисто встает.
О, я несчастная! Он мне сказал, три раза сказал, а я еще не исполнила… «Налей масла», — сказал он мне. И вот огонь угасает…
Подбегает к глиняному сосуду, прислоненному к доске, смотрит на дрожащий и угасающий огонек, который она хотела бы поддержать своей молитвой.
Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою…
Схватывает глиняный сосуд, который скользит из ее рук, ищет стеклянный графин, чтобы перелить в него масло, но в опустевшем сосуде находит только несколько капель.
Опустел, опустел! О, Дева! Даруй мне только три капли масла, три святые капли, что предназначены мне для последнего помазания! Две для рук, одна для губ моих, все три для моей души! Если буду я жива, когда вернется он, что я ему скажу? Прежде чем меня увидеть, он увидит, что погасла наша лампада. И если любовь моя не имела даже силы поддержать в ней свет, то на что ему моя любовь?
Она еще раз заглядывает в глиняный сосуд, поспешно ищет масло в других кружках, шепчет про себя молитву.
О! Пусть не угаснет еще недолго, недолго, сколько нужно, чтобы прочитать Ave Maria, прочитать Salve Regina!..
В тревожных поисках идет к выходу из пещеры, слышит шаги, замечает тень женщины, начинает звать и кричать.
Добрая женщина! Христианка! Пойди сюда! Да благословит тебя Бог! Пойди ко мне, сам Бог тебя прислал! Что у тебя в корзине? Нет ли немного масла для лампады? Дай мне немного, ради бога! А потом войди сюда и выбери себе что хочешь… ложки, веретена, прялки — все, что хочешь! Мне надо масла, чтобы не погас огонь. Если погаснет, то навсегда закрыта для меня дорога в рай. Сделай для меня дело милосердия!
У входа пещеры появляется женщина под черным покрывалом, снимает с головы деревянный короб, молча ставит его на землю, снимает с него кусок холста, закрывавший его, отыскивает маленький сосуд, полный масла, и подает его Миле.
Мила. О, будь благословенна! Будь благословенна! Бог воздаст тебе и на земле, и в небе. Я вижу, ты одета в черное. За твое доброе дело Святая Дева даст тебе увидеть лицо того, кто умер у тебя.
Она берет сосуд с маслом и тревожно оборачивается к лампаде.
О! Погибель надо мной! Погасла!
Сосуд падает из ее рук на землю и разбивается. Она стоит неподвижно, охваченная ужасом предчувствия. Женщина под покрывалом быстро наклоняется молча к пролитому маслу, берет его на концы пальцев правой руки и касается ими своего лба. Мила смотрит с грустью на пришедшую, отчаяние и покорность слышатся в глухом звуке ее голоса.
Мила. Прости мне, путница Христова! Не помогло мне твое милосердие. Разлилось масло, и сосуд разбился. Злая судьба надо мной… Скажи мне, что желаешь взять. Все это — работа пастуха… Хочешь новое веретено и прялку? Скажи, что желаешь? Сама я не знаю… Я уже в другом мире…
Женщина (под покрывалам, дрожащим голосом). Дочь Иорио! Пришла я к тебе и принесла эту корзину для тебя. И хочу просить тебя об одной милости…
Мила. О, голос небесный! В глубине души всегда я слышала его.
Женщина. К тебе пришла я из Аквановы…
Мила. Орнелла! Орнелла! Это ты!
Орнелла (снимает покрывало с лица). Да, я сестра Алиджи… дочь Ладзаро.
Мила. Целую смиренно твои ноги, пришедшие ко мне. Снова увидела я твое лицо в час смертной тоски. В сострадании ко мне ты была первой и теперь будешь последней, Орнелла!
Орнелла. В том, что была тогда я первой, горько раскаивалась я. Говорю тебе истину, Мила ди Кодра. И раскаяние мое еще доныне длится.
Мила. Дрожит голос твой нежный… Если нож дрожит в ране, то больше от него страдания, много больше! Ты этого не знаешь, юная душа!
Орнелла. Если бы знала ты, сколько горя! Если бы знала, сколько горя принесла ты мне за то малое добро, что сделала я для тебя! Я пришла теперь из моего дома опустевшего, где слезы и погибель.
Мила. Почему ты одета в черное? Кто умер у тебя? Ты не отвечаешь. Может быть… может быть… твоя невестка?
Орнелла. Ах, ее смерти ты бы желала!
Мила. Нет, нет! Видит Бог! Я страшилась этого, трепетала в душе. Скажи, скажи: кто же? Ответь мне, ради бога! Ради твоей души!
Орнелла. Никто не умер. Но мы все в печали из-за того, кто ушел от нас на погибель своей головы. Если бы видела ты мою мать, то содрогнулась бы поистине! Для нас настала черная пора, горькая осень, какой не бывало ни в один несчастный год!.. В тот день, когда я заперла дверь дома, чтобы спасти тебя на погибель моей семьи, я не считала тебя безбожной. Ты спросила тогда мое имя, чтобы прославлять меня. А теперь моему имени срам и стыд в доме с утра до вечера. Меня позорят и гонят прочь, кричат все: «Она заперла дверь для того, чтобы злое наваждение осталось в доме, у очага…» Нет сил вынести! И говорю я: «Лучше возьмите нож и на куски меня разрежьте!» Вот награда мне, Мила ди Кодра!
Мила. Заслуженно, заслуженно наносишь ты мне удары! Заслуженно даешь мне пить желчь!.. Но возмездие за мою вину настигло меня уже в другом мире… Может быть, за меня будут говорить и эти камни, и солома эта, и дерево… И тот безмолвный ангел, живой для брата твоего… и Дева, пред которой угасла лампада, будут говорить за меня. Не я буду говорить о себе.
Орнелла. Дитя Божие! Кажется мне, будто твоя душа служит тебе одеждой и что могу я ее коснуться, если протяну к тебе руку верующего. Но как могла ты оставить после себя столько зла людям Божьим? Если бы ты видела нашу Виенду! Скоро кожа иссохнет на ее костях, а ее десны стали белее ее зубов. Когда выпал первый дождь, в субботу, мать нам сказала со слезами: «Вот-вот она покинет нас. Повеяло прохладой, и она гнется и тает…» Не плачет только мой отец. Страдание он переносит молча. Но его рана словно отравлена, от воспаления и день и ночь он стонет. Какой-то огонь охватил его голову. И, как безумный, произносит он такие великие хулы, что могут разрушиться стены дома, и все мы в ужасе дрожим… Что с тобой, дитя? У тебя лихорадка? Зуб на зуб не попадет…
Мила. Всегда после захода солнца меня пронизывает холод. Я не привыкла к ночам в горах. В этот час гасят все огни… Но говори, говори без сожаления.
Орнелла. Вчера по одному его слову я поняла, что он задумал идти в горы, к стадам. Вчера вечером он не пришел домой, и вся кровь во мне остановилась. Тогда я собрала вот эту корзину. Сестры помогали мне, мы, рожденные одной матерью, теперь связаны одной печалью… И в этот вечер ушла я из Аквановы, переплыла реку в челноке и поднялась на гору… Ах, дитя Божие! Не вынести мне такого горя!.. И для тебя что могу я сделать? Теперь еще сильней твой страх, чем когда гнались за тобой жнецы.
Мила. Ты его не встречала? Ты знаешь, что ушел он к стаду? Ты в том уверена, Орнелла? Да?
Орнелла. Я не видела его. И не знаю, в горы ли ушел он. Может быть, не придет. Не пугайся! Но слушай, слушай меня: Чтобы спасти свою душу, Мила ди Кодра, покайся и удали от нас злое горе. Отдай нам Алиджи. И иди с Богом. Он помилует тебя.
Мила. Ты сестра Алиджи, и рада я всегда послушаться тебя. И справедливо наносишь ты удары мне, злой женщине, дочери волшебника, колдунье бесстыдной, которая молила тщетно о трех каплях масла, чтобы лампада святая не погасла. Может быть, заплачет обо мне ангел и, может быть, камни будут говорить за меня, но я не стану говорить. Только как сестре скажу тебе… И если это неправда, то пусть встанет из могилы мать моя любимая вот здесь, перед нами, и за волосы повлечет меня в черные недра Земли и проклянет лживую дочь!.. Скажу тебе: у ложа твоего брата я чиста.
Орнелла. Бог всемогущий творит чудеса!
Мила. И вот такова любовь Милы! Такова любовь моя, дитя! Об ином не буду говорить. Рада я послушаться тебя. Знает свои пути дочь Иорио. И уже направилась в путь моя душа еще прежде, чем ты пришла ко мне, невинное дитя. И не сомневайся, сестра, в нем, в Алиджи. Нет на то причины.
Орнелла. Теперь моя вера в тебя крепче камня. Между твоих ресниц прочла я истину. Все остальное — туман. А я, бедная, теряю силы… Смиренно целую твои ноги, знающие путь. Пойду я проводить тебя в дорогу с состраданием. Буду молиться, чтобы зачтен был тебе в подвиг каждый шаг твой в пути и чтобы отстранилось от тебя всякое горе. И в тех страданиях, что испытали мы, не буду винить тебя. Не буду осуждать твою любовь. Нет вины на тебе и на моем брате, и потому мое сердце назовет тебя сестрой… Моей сестрой в изгнанье. И в моих сновидениях на заре я буду тебя видеть.
Мила. Ах, я уже простерта под землей, под черной землей, и уже закрыты мои глаза… И последний завет мира слышала я от тебя.
Орнелла. Для твоей жизни я все тебе сказала. Тебе в дорогу я собрала немного пищи, чтобы было на первое время. Для тебя уложила я в корзину и пищу, и питье… Вот только масло пролилось. Но цветок не положила я в корзину, прости мне, не знала я!..
Мила. Голубой цветок, ядовитый аконит, не положила ты для меня. И еще не положила ты для меня саван из холста, сотканного на станке вашем, что видела я между очагом и дверью.
Орнелла. Мила, дождись часа Христова! Где же брат мой? Возле стада не было его. Где он?
Мила. К ночи он, наверное, вернется! Надо спешить мне, надо!
Орнелла. Ты не хочешь еще раз его увидеть? Говорить с ним? Куда пойдешь ты ночью? Останься здесь. И я останусь, и втроем мы будем делить горе. А потом, на заре, ты пойдешь своей дорогой, а мы своей.
Мила. Теперь еще недолги ночи. Надо мне спешить. Ты не знаешь: есть у меня от него напутствие, какое два раза не дается. Прощай! Иди к нему навстречу, найди его. Наверное, он возле стада, удержи его, говори ему о тех, кто страдает там. И пусть он за мной не следует. Буду я скрываться в пути… Благословенна, благословенна будь навеки! К его скорби будь нежна, как была к моей. Прощай, Орнелла, Орнелла, Орнелла!
Говоря это, она постепенно отступает в тень, в глубину пещеры, в то время как Орнелла с подавленным рыданием убегает вдаль. Издали еще раз доносится пение пилигримов уже из долины.
Входит Анна Онна, прихрамывая, со своим мешком лечебных трав и опираясь на костыль.
Анна Онна (взволнованно). Он освободил его от бесов! Слышишь ли, женщина равнины? Он исцелил бесноватого, выгнал из него демонов, он, Косма! Он праведный… Громко заревел юноша, как бык, и упал, будто пораженный в грудь ударом… Разве тебе не слышно было здесь? А теперь на траве спит крепко, а пастухи стоят вокруг и смотрят. Пойди, пойди, посмотри и ты! Да где же ты? Что с тобой?
Мила. Анна Онна, дай уснуть мне! Старая моя! Я отдам тебе вот эту полную корзину с едой и питьем.
Анна Онна. Что за женщина отсюда убежала? Или похитила она у тебя сердце из груди, что ты звала ее так громко?
Мила. Слушай, старая моя! Я отдам тебе вот эту полную корзину, если ты мне дашь черных семян белены, чтобы уснуть мне… А потом иди ешь и пей.
Анна Онна. Нет их у меня, нет их больше у меня в мешке.
Мила. А в придачу я дам тебе овчину, ты на ней спала сегодня… и дам еще тебе те красные сочные плоды. Потом иди насыщайся и пей вволю.
Анна Онна. Нет у меня, нет больше у меня в мешке. Потише, потише, женщина равнины! Не торопись. Подумай день, и месяц, и год.
Мила. Старая моя, в придачу я тебе дам большой платок и еще три локтя сукна… Если только ты дашь мне тех кореньев, что покупают у тебя пастухи, чтобы сразу умерщвлять волков… Корень волчьей травы. А потом иди и расправь свои кости на отдыхе.
Анна Онна. Нет у меня, нет у меня в мешке. Потише, женщина равнины! Время всегда помогает человеку. Подумай день, и месяц, и год. Травами матери-горы исцеляются болезни и всякое зло.
Мила. Не хочешь? Так я отниму у тебя твой мешок, обыщу его, и что мне понравится, то и возьму.
Она пытается отнять мешок у старухи, которая нетвердо держится на ногах.
Анна Онна. Нет, нет! Ты отнимаешь у меня, старухи! Силой ты берешь!.. Да мне выколет глаза пастух! На части разорвет меня!
Слышны шаги, и у входа видна тень человека.
Ах, это ты, Алиджи! Это ты? Смотри, что делает эта безумная!
Мила ди Кодра роняет на землю мешок, отнятый ею у старухи, и смотрит на пришедшего, высокая фигура которого обрисовывается в освещенном пространстве входа. Узнав его, она вскрикивает и бросается в темный угол пещеры. Ладзаро ди Роио входит молча, с веревкой, обмотанной вокруг его руки, точно у хозяина, выбирающего быков. Слышны на каменистой тропинке поспешные шаги Анны Онны, спасающейся бегством.
Ладзаро ди Роио. Женщина, не бойся. Ладзаро ди Роио пришел, но без серпа. Потому что понуждать тебя угрозой смерти он не хочет. Много крови потерял он там, на поле в Миспе, и ты знаешь, из-за кого ссора началась и чем кончилась. Но он не требует от тебя платы кровью за кровь… Хотя и жжет ему голову та рана… Черные перья и оливковые листья, масло и сажа из очага, чтобы лечить проклятое воспаление, и так каждое утро и каждый вечер, утро и вечер!
Смеется коротким и жестким смехом.
Когда зашло солнце, услышал Ладзаро, что женщины плачут и стонут не о нем, а о пастухе, которого одна колдунья испортила и держит далеко, на горе… По правде, ты плохо выбрала, женщина!.. Услышал я плач и стоны, и кровь свернулась в моих жилах, не сказал я много слов, как уже высох мой язык! И всегда так, из-за того же самого!.. А теперь ты пойдешь со мной без лишних слов, дочь Иорио! Тут есть у меня и ослица, и вьюк, и веревка пеньковая, и еще другая, слава богу!
Мила стоит неподвижно, прислонясь к стене пещеры, и не отвечает.
Ты слышала, Мила ди Кодра? Или стала ты нема и глуха? Говорю тебе я мирно. Я знаю хорошо, как было тогда дело со жнецами из Норки. Если надеешься против меня найти защиту, так ошибаешься! Здесь нет ни очага, ни родственниц, здесь не звонят колокола в День святого Иоанна… Всего три шага, и я тебя возьму. А еще со мной здесь два добрых кума. И потому говорю я тебе мирно: лучше тебе добровольно покориться!
Мила. Что тебе надо от меня? Раньше тебя уже пришла сюда смерть. Она отступила в сторону, чтобы дать тебе дорогу, а сама осталась здесь. Добыла я себе вот этот мешок, есть в нем коренья такие, что убьют хоть десять волков. Своей рукой положи мне их на зубы, и я их съем… Вот увидишь!.. Съем, как голодный конь траву. А потом возьми меня, похолодевшую, свяжи твоими веревками, положи на твою ослицу, отвези к старшине и скажи: «Вот колдунья бесстыдная…» И сожгут мое тело, а твои женщины придут смотреть и порадуются. Может быть, одна из них протянет свою руку в пламя, и не сожжет ее, и возьмет мое сердце.
Ладзаро сперва берет мешок с травами, смотрит внутрь, потом бросает позади себя с недоверием и презрением.
Ладзаро. A-а! Ты хочешь мне расставить сети. Кто знает, какую порчу хочешь ты навести на меня! По твоему голосу чую западню. Но я тебя возьму.
Он делает петлю на своей веревке.
Не мертвой, не похолодевшей желает тебя взять Ладзаро, слава богу! Желает он с тобой, Мила ди Кодра, собирать виноград в этом месяце, в октябре. Уже готова у него виноградная давильня. Хочет Ладзаро вместе с тобой давить виноград!
Подходит к женщине с наглым смехом. Мила пытается убежать. Он преследует ее. Она бросается то в ту, то в другую сторону.
Мила. Не прикасайся ко мне… Стыдись! За тобой твой сын!
Алиджи появляется у входа. Увидев отца, он смертельно бледнеет. Ладзаро останавливается и оборачивается. Оба пристально смотрят друг на друга.
Ладзаро. Кто это? Алиджи?
Алиджи. Отец, зачем вы пришли?
Ладзаро. Кровь твоя высохла, что ли, пастух, что ты так побелел от страха?
Алиджи. Отец, что вы хотите сделать?
Ладзаро. Что хочу сделать? Мне подобает спрашивать, а не тебе. Но я тебе скажу: хочу связать этой веревкой овечку и отвести ее, куда мне угодно. А потом распоряжусь и с пастухом.
Алиджи. Отец, вы так не сделаете.
Ладзаро. Как ты смел поднять твое лицо передо мной? Смотри, чтобы я тебе не сделал его совсем красным. Слушай, ты иди к стаду, оставайся там с твоими овцами внутри загона, пока не приду я за тобой. Если жизнь тебе дорога, слушайся меня!
Алиджи. Пусть Бог отвратится от меня, если я не буду вас слушаться, отец! Вы можете распорядиться вашим сыном, но эту девушку оставьте! Оставьте ее плакать одну. Не оскорбляйте ее! Грешно!
Ладзаро. Ах ты нищий Божий! О какой это праведнице говоришь ты? Или сам ничего не видишь? Ослепли, что ли, твои глаза? Или не видишь на ее ресницах и на ее шее все семь смертных грехов? Наверное, если ее увидят твои бараны, то станут ее бодать. А ты мне посмел сказать, чтобы я не оскорблял ее! Говорю тебе: колеи дорожные чище, чем ее совесть.
Алиджи. Если бы не было греха пред Богом, если бы не было вины пред человеком, я бы вам сказал, отец, что вы лжете.
Делает несколько шагов в сторону и быстро становится между отцом и женщиной, закрывая ее.
Ладзаро. Что ты сказал? Чтобы твой язык отсох! Стань на колени, и проси прощенья лицом к земле, и не смей передо мной подняться! Ползком отсюда убирайся и оставайся там с собаками!
Алиджи. Пусть Бог рассудит, отец, но не могу я оставить ее здесь вашему гневу, пока я жив. Пусть Бог рассудит.
Ладзаро. Я тебе судья. Кто я тебе по крови?
Алиджи. Вы отец мне дорогой.
Ладзаро. Я твой отец. И могу я с тобой сделать все, что мне угодно. Ты для меня все равно, что быки в моем стойле, все равно, что кирка и лопата. Захочу я пройти плугом через тебя и сломать тебе спину — хорошо! Благое дело! Если мне понадобится ручка для ножа и захочу я ее сделать из твоей кости — хорошо! Благое дело! Потому что ты — сын, а я — отец и господин тебе, слышишь ли? И мне принадлежит всякая власть над тобой до конца веков, превыше всех законов. И как я был во власти моего отца, так и ты — моей, до тех пор пока меня не зароют в землю. Слышишь ли? И если все это ушло из твоей головы, так я верну тебе память. Становись на колени, целуй землю, и ползком уходи отсюда, и не оглядывайся!
Алиджи. Пройдите плугом через меня, но не трогайте эту женщину!
Ладзаро подходит к нему, не в силах сдержать свою ярость, поднимает над ним веревку и бьет его по плечам.
Ладзаро. Эй, ты! Собака! На землю!
Алиджи падает на колени.
Алиджи. Отец мой! Вот я на коленях перед вами и целую землю. И во имя Бога живого и истинного прошу вас… Ради первого моего крика, когда я родился у вас, когда в пеленках брали вы меня на руки и подносили к святому лику Христа, умоляю, умоляю вас, отец! Не топчите ногами сердце мое горькое, не позорьте его! Прошу вас, не отнимайте света у моего сердца, не отдавайте его в когти лукавому врагу, что бродит близко. Прошу вас во имя ангела безмолвного, что все видит и слышит.
Ладзаро. Уйди, уйди! Ступай вон! Уходи отсюда! Потом я рассужу тебя. Уйди отсюда, говорю тебе! Уйди вон!
С жестокостью ударяет его по плечам веревкой.
Алиджи. Пусть Бог все видит и рассудит меня с вами. Но не подниму я на вас руку.
Ладзаро. Проклятье! Вот я возьму тебя в петлю!..
Бросает на него веревку, чтобы накинуть на него петлю. Но Алиджи хватает веревку и вырывает ее с неожиданной силой.
Алиджи. Спаси меня, Господи!.. Чтобы не поднять мне руку на него!..
Ладзаро в ярости бросается к выходу и зовет.
Ладзаро. Эй! Иенне! И ты, Фемо! Идите! Идите вы сюда!.. Смотрите-ка, что этот делает, удави его змея!.. Веревку дайте! Обезумел он! Грозит мне!
Вбегают два здоровых работника с веревками, Иенне и Фемо.
Он на меня восстал! Злой дух в него вселился. Посмотрите на него! У него ни кровинки нет в лице. Иенне, бери его! Фемо, у тебя веревка, вяжи его! Вяжите его! И уведите прочь. Не хочу я сам марать себе руки. И бегите, позовите еще кого-нибудь.
Два работника бросаются на Алиджи, чтобы связать его.
Алиджи. Братья мои! Не обижайте так меня!.. Не губи свою душу, Иенне! Я узнал тебя! Я тебя помню с детства. Я приходил сбирать оливки на твоем поле, Иенне дель Эта! Помню я… Не срами, не обижай меня!
Работники крепко его схватили и стараются связать, увлекая с собой из пещеры, он отбивается от них.
А! Собаки! Погибнуть вам от чумы! Нет! Нет! Нет! Мила, Мила! Беги! Возьми там топор! Мила! Мила!
Слышится его хриплый и отчаянный голос. Ладзаро загораживает дорогу Миле.
Мила. Алиджи! Алиджи! Да поможет тебе Бог! Воздаст он за тебя!.. Не приходи в отчаяние! Нет у меня силы! Нет силы! Но пока есть во мне дыхание — я твоя! Я за тебя! Верь, Алиджи, придет помощь! Мужайся! Бог тебе поможет!..
Мила стоит, устремив взгляд все в ту же сторону и прислушиваясь к удаляющимся голосам. Короткое молчание. Ладзаро в это время внимательно оглядывает пещеру. Издали доносится пение другой группы пилигримов, идущих по долине.
Ладзаро. Теперь ты видишь, женщина, что хозяин — это я. От меня закон. Осталась ты одна со мной. Настает вечер, а в пещере почти ночь. Не бойся, Мила ди Кодра! Не пугайся моего рубца от раны, он покраснел, потому что меня бьет лихорадка. Подойди же! На мой взгляд, ты похудела. У пастуха, наверное, не было хорошего корма для тебя. А у меня там, на равнине, тебе будет всего вдоволь, если пожелаешь. Потому что Ладзаро ди Роио — голова хоть куда!.. Чего ты туда смотришь? Чего ты ждешь?
Мила. Ничего не жду. Никто не идет.
Она зорко смотрит вдаль в надежде, что Орнелла придет ее спасти. Скрывая это и успокаивая Ладзаро, она пытается обмануть его.
Ладзаро. Ты одна со мной… Не надо меня бояться… Сама теперь видишь?
Мила. Я думаю, Ладзаро ди Роио… Думаю о твоих обещаниях… Я думаю… Но кто мне поручится?..
Ладзаро. Не уходи от меня. Держу я свои обещания, говорю я тебе. Пойди сюда!
Мила. А Кандиа делла Леонесса?
Ладзаро. Горькой слюной смачивает она нить пеньки и прядет.
Мила. Три дочери у тебя в доме и невестка. Не верю я тебе.
Ладзаро. Пойди сюда! Не уходи же! Слушай: вот У меня двадцать дукатов защиты в поясе. Хочешь?
Снимает с себя кожаный пояс и бросает его к ногам женщины.
Держи! Слышишь, как звенят? Там двадцать серебряных дукатов.
Мила. Раньше хочу их видеть, хочу раньше сосчитать их, Ладзаро ди Роио… Возьму ножницы и срежу их.
Ладзаро. Что ты туда смотришь? Ах, лиходейка! Наверное, что-то замыслила ты против меня и хочешь держать меня в страхе.
Он бросается к ней, чтобы ее схватить. Она ускользает от него в полутьме и хочет скрыться за изваянием из древесного ствола.
Мила. Нет, нет, нет! Оставь меня! Оставь меня! Не трогай! Вот идет!.. Идет сюда твоя дочь… Орнелла идет…
Она в отчаянии прислоняется к столу, чтобы защищаться от нападения.
Нет, нет!.. Орнелла! Помоги мне!..
Внезапно у входа в пещеру появляется Алиджи, которому удалось освободиться. Он видит в полутьме борьбу, замечает блестящую сталь топора, оставшегося воткнутым в ствол. Бросается и хватает его, потрясает им, обезумев от гнева и отчаяния.
Алиджи. Ради твоей жизни, оставь ее!
Ладзаро падает, пораженный насмерть. Орнелла, которая вбежала в это время в пещеру, склоняется над телом, упавшим у подножия ангела.
Орнелла. О! Ия развязала тебя! И я развязала тебя!
Обширная площадка гумна, в глубине которой возвышается почтенный старый дуб. За ним видна равнина, идущая к горам и пересеченная рекой. С левой стороны дом Ладзаро с открытой дверью. В портике дома сложены разные земледельческие орудия. Справа — овин, давильня для оливкового масла, стоги сена.
Внутри дома лежит тело Ладзаро на земле со связкой виноградных лоз под головой, по обычаю. Плакальщицы возле него на коленях. Одна из них начинает плач, а другие хором подхватывают и в это время наклоняются одна к другой, лицом к лицу. Под портиком дома родственницы, среди них Сплендоре и Фаветта. Виенда сидит на камне, ее утешают мать и крестная. Орнелла отдельно от других, одна, под дубом, устремив взгляд вправо на тропинку, вдаль.
Плакальщицы. Господи Иисусе! Принял он страдание. Какой смертью злою умер Ладзаро! Видели, все видели, как от вершины до низу вся гора устрашилась! Видели, все видели, как в небе солнце ясное лицо свое закрыло!
Увы! Увы! О, Ладзаро! Ладзаро! Какой великий плач, все плачут по тебе!
Покой ему дай вечный, Господи!
Орнелла. Вот идет! Идет! Видно черное знамя… Пыльно на дороге. Сестры, сестры! Подумайте о матери, чтобы приготовилась она… Чтобы ее сердце не разорвалось от горести… Скоро придет он. Там, возле поворота, видно черное знамя.
Сплендоре. Дева Милосердная, во имя Сына распятого!.. Ты одна можешь поведать матери… Скажи ее душе!
Иные из женщин выходят из портика и смотрят вдаль.
Анна ди Бова. Нет, это кипарисы на поле Фиуморбо.
Фелавиа Сезара. Это на земле тень от тучи.
Орнелла. Нет, это не кипарис и не тень от тучи, женщины. Я вижу, то не кипарис и не туча, увы! Это знамя злодеяния… Идет он для предсмертного прощенья, чтобы принять от матери чашу утешенья и уйти к Богу. Ах, зачем и мы не умрем, все мы вместе с ним!.. Сестры, сестры!
Сестры оборачиваются к двери дома и смотрят внутрь.
Плакальщицы. О, Господи Иисусе! Лучше бы на нас обрушилась крыша дома этого! Увы! Какая скорбь великая тебе, Кандиа делла Леонесса! Муж твой лежит, простертый на земле, и под головой нет у него подушки, а только связка виноградных лоз положена.
Увы, увы, Ладзаро, Ладзаро! Плач великий о тебе!
Покой ему дай вечный, Господи!
Сплендоре. Иди, Фаветта! Иди ты! Скажи ей… Иди, дотронься до ее плеча, чтобы она обернулась к тебе… Сидит она на камнях очага, и смотрит перед собой, и ресницей не шевельнет, ничего не слышит и не видит. И сама точно из камня… Дева Милосердная! Не отнимай разум у несчастной!.. Пусть она взглянет на нас и по глазам нашим поймет… Нет у меня силы прикоснуться к ней! А кто решится ей все сказать!.. Сестра, пойди к ней и скажи только: «Вот идет».
Фаветта. И у меня нет сил. Ужас меня берет. Я уже не помню, какая была она раньше, не помню, какой был голос у нее прежде, чем нас постигло горе. Поседела она, с каждым часом все белее и белее ее волосы. Кажется, будто она уже не с нами, далеко от нас, будто сидит она уже сто лет там на камне, и так останется еще сто лет, и о нас не вспомнит. Смотри, как сжаты ее губы! Теснее сжаты, чем губы того, кто лежит там, на земле, немой… Как мне заговорить с ней? Я не смею до нее дотронуться, сказать ей: «Вот идет…» А если она покачнется, упадет и разобьется?.. Боюсь я!
Сплендоре. Ах, зачем мы родились, сестра! Зачем родила нас мать! Лучше бы смерть взяла нас всех в охапку и унесла с собой!
Родственницы. О, как жаль вас, дети! Как жаль вас! — Мужайтесь! Бог поддержит вас. — Печальный у вас теперь сбор винограда, но будет радостнее сбор оливок. Надейтесь, дети! — Есть среди вас одна несчастней всех. Вошла она в дом, приняла благословенье хлебом, а наутро проснулась для горькой жизни, не знает радости и умирает Виенда! — Она уже в ином мире. — И она не плачет и не стонет. — Ах, как жалко тела нашего христианского и всей нашей жизни! Горе всем людям, родившимся на свет.
Орнелла. Идет сюда Фемо ди Нерфа, бежит! А знамя остановилось у белого креста. Сестры, вы хотите, чтобы я пошла к ней и сказала? Может быть, она уже не помнит… А если, боже упаси, ее не приготовить, а он придет и позовет ее, и внезапно мать услышит, то разорвется ее сердце!
Анна ди Бова. Наверняка разорвется ее сердце, если ты, Орнелла, подойдешь и прикоснешься к ней. Ты приносишь несчастье. Ты заперла дверь, ты развязала Алиджи.
Плакальщицы. Кому, Ладзаро, оставил ты свой плуг? Кому? Кто твое поле обработает, кто будет пасти стадо? Отца и его сына враждебного одна петля связала. Смерть злая, позорная: топор, веревка и мешок!
Увы, увы! Ладзаро, Ладзаро, Ладзаро!
Покой ему дай вечный, Господи!
Вбегает Фемо ди Нерфа, работник.
Фемо ди Нерфа. Где Кандиа? Дочери умершего, свершился суд! Целуйте землю, берите пепел! Судья злодеяния дал свой приговор. И народ будет казнить убийцу, и уже взял его в свои руки, Теперь сюда ведут брата вашего, чтобы испросил он прощения у матери своей и чтобы мать дала ему чашу утешения… прежде чем ему отрубят руку, прежде чем зашьют его в мешок вместе со злым псом и бросят в реку там, где водоворот. Дочери умершего! Целуйте землю, берите пепел! Да сжалится Господь наш над кровью невинной!
Три сестры бросаются одна к другой, крепко обнимаются и остаются так, головами близко друг к другу. Время от времени слышится мрачный звук барабана.
Мариа Кора. Зачем, Фемо, ты сказал?
Фемо. А где же Кандиа? Ее не видно.
Чинерелла. Сидит там, у очага, без движения, как немая.
Анна ди Бова. И никто не смеет прикоснуться к ней.
Чинерелла. И дочери боятся.
Каталана. А Алиджи ты видел близко? Что он говорил судье?
Моника делла Конья. Что он говорит? Что делает? Наверное, рычит и беснуется, жалкий человек!
Фемо. Все время стоял он на коленях и глядел на свою руку. И постоянно говорил: «Моя вина!..» И целовал землю перед собой. И его лицо было кротко и смиренно, точно у безвинного. А древесный ствол с изображением ангела был там же, со следами крови. И многие плакали вокруг, а иные говорили: «Он невинен…»
Анна ди Бова. А та злодейка. Мила ди Кодра? Не нашли ее?
Каталана. Где же дочь Иорио? Нет о ней слуха? Кто о ней знает?
Фемо. Долго искали ее в горах, но нет и следа. Пастухи ее не видели. Только Косма, праведник, говорит, что ее видел и что ушла она в какую-нибудь долину сложить там свои кости.
Каталана. Пусть еще живую найдут ее там вороны и выклюют глаза ей! Пусть волки найдут ее живой и разорвут на части!
Фелавиа Сезара. И пусть бы вечно оживало ее тело проклятое, чтобы волки его рвали на части!
Мариа Кора. Молчи, молчи, Фелавиа! Тише! Встала Кандиа, идет. Вот подошла к порогу, выходит… Дети, дети, помогите ей идти!
Сестры размыкают свои объятия и идут к дверям дома.
Плакальщицы. Куда идешь ты, Кандиа? Кто звал тебя? Печать молчания на твоих губах, и ноги твои скованы. Смерть твоя позади себя оставила, и к греху идешь теперь навстречу! Куда ты ни пойдешь, куда ни обернешься, везде отчаяние на пути.
Увы, увы! Прах горести! Увы! Вдова и мать несчастная! Иисусе, Иисусе, помилуй!
Из глубины к тебе взываю, Господи!
Мать появляется на пороге дома.
Дочери, содрогаясь, поддерживают ее, она смотрит на них с изумлением.
Сплендоре. Мать дорогая, вот ты вышла! Может быть, ты выпьешь хоть глоток мускатного вина?.. Или немного лекарства?
Фаветта. Засохли твои губы дорогие. Хочешь смочить их?
Орнелла. Мужайся, мама! Мы здесь, с тобой… Для испытания более тяжкого Бог тебя зовет.
Кандиа. От одного холста идет столько нитей, от одного источника — столько рек, от одного дуба — столько ветвей, от одной матери — столько детей!
Орнелла. Мама, горит у тебя голова. Жарко сегодня. Тяжело для тебя это покрывало. Пот на твоем дорогом лице.
Мариа Кора. Боже мой! Только бы не сошла она с ума!
Чинерелла. Дева Милосердная! Хоть бы бред ее прошел!
Кандиа. И столько времени не пела ее! Не знаю, вспомню ли я голос песни… Но сегодня пятница и петь нельзя: день скорби Господа.
Сплендоре. О, мать моя! Где ты с твоими мыслями? Ты смотришь и не узнаешь нас. Какая дума тебя сокрушает? Помилуй нас, Боже! Что с ней?
Кандиа. Вот это — звезда, а это — чаша таинства, а это — колокольня Сан-Бьяджо, это — река, а это — дом мой… Но кто она, что стоит у дверей?
Страх овладевает девушками, они отступают от матери и смотрят на нее, жалобно вздыхая по временам.
Орнелла. Ах, сестры! Погибла она для нас! И матери лишились. Сошла она с ума, вы видите!
Сплендоре. Горе нам! Бог от нас отступился. Одни мы остались на земле!
Фаветта. Женщины, ройте еще другую могилу рядом с той. И схороните в ней нас трех живыми.
Фелавиа Сезара. Нет, не пугайтесь, дети! Горе потрясло ее душу, это отголосок прежнего. Оставьте ее, пусть говорит. Потом придет в рассудок.
Кандиа делает несколько шагов.
Орнелла. Мать, ты меня слышишь? Куда хочешь ты идти?
Кандиа. Потеряла я сердце дорогого сына тридцать три дня тому назад и не нахожу! Видела ли ты его? Встречала ли его? На горе Кальварии я покинула его, на горе далекой, в крови и слезах.
Мариа Кора. Говорит она стих страстей.
Фелавиа Сезара. Оставьте ее, оставьте, пусть говорит!
Чинерелла. Оставьте ее! Пусть иссякнет ее сердце!
Моника делла Конья. О, Мадонна святой пятницы, смилуйся над ней!
Родственницы с молитвой опускаются на колени.
Кандиа. И вот мать идет в путь. Вот она видит своего сына дорогого. — О, мать, мать! Зачем пришла ты? Среди народа иудейского мне нет спасения. — Принесла я тебе кусок холста, чтобы покрыть твое израненное тело… — Увы, лучше принесла бы мне глоток воды! — Сын мой, не знаю я ни дороги, ни источника. Но если можешь ты склонить ко мне голову, каплю молока я дам тебе. А если нет его во мне, я сдавлю грудь мою с такой силой, что уйдет из нее вся жизнь моя… — О, мать, говори тихо, тихо!
Она прерывает свою мерную речь и вдруг отчаянно вскрикивает.
Мать, мать! Я спал семь веков, семь веков и пришел издалека. И уже не помню моей колыбели.
Пораженная своим криком, она испуганно осматривается, как будто внезапно разбуженная. Дочери подбегают к ней, чтобы поддержать ее. Женщины встают с колен. Слышится ближе звук барабана, постепенно затихающий.
Орнелла. О, как она дрожит! Вся дрожит! Уже душа не владеет ею. Два дня не ела, чувств лишается.
Сплендоре. Мать, кто говорит в тебе? Чей голос слышишь ты в себе?
Фаветта. Выслушай нас! О нас подумай! Взгляни нам в лицо, мы здесь, с тобой.
Фемо. Женщины, женщины! Он теперь близко, вместе с толпой. Знамя уже пронесли мимо цистерны. Несут и ангела покрытого.
Женщины собираются у дуба и смотрят вдаль на дорогу.
Орнелла. Мать! Вот идет Алиджи! Идет Алиджи, чтобы просить прощенья у твоего сердца и чтобы выпить чашу утешения из твоих рук. Пробудись и мужайся! Не проклят он!.. Он покается и будет искуплен святою кровью.
Кандиа. Правда!.. Листьями смятыми остановили кровь… «Сын Алиджи, — сказал он, — сын Алиджи! Оставь серп и возьми посох, будь пастухом и иди на гору…» И была исполнена его воля…
Сплендоре. Слышала ли ты? Твой сын Алиджи идет.
Кандиа. А потом уйдет опять в горы. Что делать мне? Еще я не дошила его новые рубахи, Орнелла!
Орнелла. Идем, мать! Обернись сюда. Перед домом надо ждать его. Простись с ним, он от нас уходит… А потом, вечером, мы ляжем спать все вместе, рядом.
Девушки отводят мать к портику дома.
Кандиа (вполголоса). Спал я и видел сон… Христос сказал мне: «Не страшись…» А святой Иоанн сказал мне: «Будь спокоен…»
Родственницы. Какая толпа за знаменем идет! Вся деревня идет! — Иона ди Мидиа несет знамя. И как тихо идут, точно шествие! — О, какая жалость!.. На голове его черное покрывало. — Деревянные колодки на руках, тяжелые, как ярмо! — В серой одежде, босоногий! — Я положу голову на землю и глаза закрою, не хочу видеть. — Леонардо делла Рошиа несет кожаный мешок, Бьяджо Гудо ведет собаку. — Положите в вино ему дурману, чтобы потерял сознание. — Положите в вино черную траву, чтобы память у него отняло, чтобы ничего не сознавал! — Пойди ты, Мария Кора, ты знаешь всякие лекарства, помоги Орнелле приготовить питье. — Тяжкое злодеяние, но и наказание тяжко! — О, какая жалость!.. Смотрите, все молчат. Идет вся деревня. Покинули виноградники. — Сегодня нет сбора винограда. Сама земля в печали. И кто не заплачет? Кто не заплачет? — Смотрите, Виенда точно близка к смерти. Лучше для нее не видеть и не слышать. О, горькая судьба! Всего три месяца прошло, как приходили мы сюда с корзинами… — Кто измерит все несчастья, что ждут впереди? — Не хватит у нас слез, чтобы их оплакать!
Фемо. Тише, женщины! Молчите! Вот Иона.
Женщины отступают к портику. Глубокое молчание.
Голос Ионы. О, вдова Ладзаро ди Роио! О, люди несчастного дома! Вот идет к вам кающийся.
Появляется высокая фигура Ионы с черным знаменем в руке. Позади его Алиджи в длинной серой рубахе с черным покрывалом на голове, обе его руки в тяжелой деревянной колодке. Возле него человек несет его пастушеский посох, украшенный изображениями, другой несет топор, затем вносят на носилках изваяние ангела, покрытое черным, и ставят на землю. Толпа собирается на свободном месте между деревом и стогами. Плакальщицы на коленях у порога дома поднимают громкий вопль перед умершим.
Плакальщицы. О, сын! О, Алиджи! Что сделал ты, несчастный? Что сделал ты? Кто лежит здесь окровавленный? Кем повержен он на камни?.. Настал час твой. Черное вино смерти ждет тебя. Руку долой, и смерть постыдная! Руку долой, веревка и мешок!
Увы, увы! Сын Ладзаро! Он умер, Ладзаро! Увы, увы! Он умер от твоей руки!
Дай покой. Господи, душе раба твоего!
Иона ди Мидиа. Печаль тебе, Кандиа делла Леонесса! Виенда ди Джаве, печаль тебе! Печаль вам, дочери усопшего, и вам, родственницы! Господь да сжалится над вами, женщины! В руки народа Алиджи, сын Ладзаро, отдан Судьей Злодеяния, дабы руками нашими наказано было то преступление, что обрушилось на нас, подобного ему не запомнят наши старики, и память о таком злом деле погибла среди нас из рода в род, благодарение Богу! И вот привели мы кающегося, чтобы принял он чашу утешения от тебя, Кандиа делла Леонесса. Вышел он из лона твоего, и тебе дозволено покрывало поднять с его лица и поднести питье к его губам, ибо горька будет его смерть… Спаси, Господи, народ твой!
Толпа. Господи, помилуй!
Иона кладет руку на плечо Алиджи и подвигает его вперед. Кающийся делает шаг к матери, потом падает на колени бессильно.
Алиджи. Благослови Господь Иисус и Мария дева! Но тебя, мать моя, не смею я благословлять, не смею назвать, потому что аду преданы мои губы, питавшиеся твоим молоком, от тебя научившиеся произносить святые молитвы в страхе Божьем! Как мог я принести столько зла тебе? В моем сердце есть желание сказать тебе, но замкну я мои уста… О, самая несчастная из женщин, вскормивших сына, певших песню над его колыбелью, держа его в объятиях!
О нет, не поднимай покрывала, чтобы не увидеть лицо трепетного греха! Не поднимай черного покрывала. Я не прошу от тебя питья, потому что малое страдание мне назначено, его мало, чтобы искупить мою вину! Гоните меня прочь! Палками, камнями гоните меня прочь! Гоните, как злого пса, который будет со мной вместе в час смерти… и вонзит свои зубы в мое горло, среди крови моей отрубленной руки, в глубине позорного мешка… а моя душа в тоске будет взывать к тебе: мать, мать!..
Толпа (сдержанно). О, бедная, бедная! Смотрите, смотрите. Вся побелела за две ночи! — Не плачет, не может плакать! — Точно помешанная! — Не движется! Как будто изваяние скорбящей! О, какая жалость! — Помилуй ее, Боже! Милосердна будь к ней, о, Дева! Помилуй ее, Господи Иисусе!
Алиджи. И вас, дети, не дано мне больше звать сестрами и называть вас именами вашими крещеными! Ваши имена были для меня как листья мяты ароматные, что освежают и радуют сердце в часы трудов пастушеских. Но не дано мне больше называть вас! И поблекнут прекрасные имена, и не будет петь о них любовь под окном в ясный час вечера. Никто не пожелает сестер Алиджи… Мед стал отравой…
Гоните меня прочь, как пса! И вы меня гоните! Бейте, бросайте в меня камни! Но прежде дозвольте мне оставить вам, неутешным, две вещи, какими я еще владею, принесли их сюда христиане: посох мой, на нем я вырезал трех дев, схожих с вами, чтобы вместе с вами быть всегда на пастбище… Этот посох и еще изображение безмолвного ангела… его работал я всем моим сердцем!.. Увы! На нем остался кровавый след. Но некогда исчезнет пятно и безмолвный заговорит. И вы увидите и услышите! Я же хочу страдать, страдать, и этого страдания мало для моего раскаяния.
Толпа. О, бедные, бедные! Смотрите, смотрите! в какой он тоске! И они не плачут. — Слез больше нет у них, сгорели у них слезы! — Смерть косит и бросает на землю! — Косит, но к себе не берет! Пожалей их, благой Господи! Дети невинные! Помилуй их, Господи Иисусе! Помилуй!
Алиджи. И ты, дева и вдова! Из сундуков с твоим приданым взяла ты только черную одежду… Досталось тебе только ожерелье из терний и саван, сотканный из дикого льна. Ты плакала и в первую ночь, и после, вечно. В рай ты придешь как невеста новая! Утешит тебя Мария навеки!
Толпа. Бедная, не дожить ей и до вечера! Точно при последнем издыхании! — Густы ее волосы, но тела уже нет у нее… только золотые волосы. — Но побледнело ее золото. — Стала она точно скала, покрытая льном. — Точно трава святого четверга. — О, Виенда, дева и вдова, будешь ты в раю! — Если не для нее рай, то для кого же? — Мадонна, унеси ее на небо! Среди белых ангелов посели ее!
Иона ди Мидиа. Алиджи! Ты сказал твое слово. Встань и пойдем. Уже поздно. Скоро зайдет солнце. А ты не должен услышать Ave Maria, ни увидеть звезды… Кандиа делла Леонесса! Если хочешь быть милосердной, если хочешь дать ему чашу утешения, то не медли. Ты мать ему, дозволено тебе.
Толпа. Кандиа! Кандиа! Подними с него покрывало! — Кандиа, дай ему чашу! Дай ему питье, чтобы смелее перенес он казнь… — Слушай, Кандиа! — Пожалей твоего сына! Ты одна можешь… Тебе дозволено. Пожалей его! Пожалей!
Орнелла подает матери чашку с вином, смешанным с травами. Фаветта и Сплендоре ведут ее, поддерживая. Алиджи влачится на коленях к дверям дома и громко взывает к умершему.
Алиджи. Отец! Отец! Отец мой Ладзаро! Услышь меня!.. Однажды переплывал ты реку в лодке, и была тяжело нагружена твоя лодка, и сбросил ты камень в реку и переплыл ее. Отец! Отец! Отец мой Ладзаро! Услышь меня! Иду я теперь к реке, но не переплыву ее. Иду, чтобы найти на дне ее тот камень, а потом приду к тебе. А ты пройди через меня плугом и навеки растерзай меня! Отец мой! Скоро буду я с тобой!..
Мать приближается к нему с отчаянием и ужасом, склоняется к нему, поднимает с его лица покрывало, левой рукой прижимает щеку сына к своей груди, а правой берет у Орнеллы чашку и подносит ее к губам обреченного на смерть. Слышатся смутные голоса людей, стоящих дальше, на тропинке.
Иона ди Мидиа. Прими, Господи, раба твоего!
Толпа. Боже, будь милостив! — Смотрите, смотрите, какое лицо! — И это на земле видится, Господи! — Кто это кричит? Что такое? — Тише, тише! Кто зовет? — Дочь Иорио! Дочь Иорио! Мила ди Кодра!.. Чудеса Божии! Идет дочь Иорио! — Или она воскресла? — Дайте место! Дайте ей пройти! — Она еще жива! — Так это ты, адская колдунья? — Лиходейка, злая ведьма! Дайте место ей! Пустите ее! — Иди, иди, женщина! — Эй, дайте же пройти! Пропустите во имя Божье!
Алиджи вскакивает с покрывалом на лице, поворачивает голову в сторону криков. Раздвигая толпу, быстро входит Мила ди Кодра.
Мила. Мать Алиджи!.. И сестры Алиджи! Супруга! Вся родня!.. Знаменосец злодеяния!.. Народ справедливый!.. Правда Божия!.. Я Мила ди Кодра!.. Каюсь я! Выслушайте меня! Послал меня Косма, праведник. Спустилась я с гор, пришла сюда, чтобы покаяться перед всеми. Слушайте меня!
Иона ди Мидиа. Тише, тише! Дайте говорить ей, во имя Божье! Кайся, Мила ди Кодра. Народ справедливый тебя рассудит.
Мила. Алиджи, сын Ладзаро, невиновен! Он не совершил убийства! Да, да, его отца убила я, я, топором.
Алиджи. Мила, не лги пред Богом!
Иона. Он сам сознался. Ты солгала. Он виновен, но и ты виновна вместе с ним.
Толпа. В огонь ее! В огонь! Слушай, Иона! Отдай нам ее, мы ее сожжем! — На костер колдунью! Пусть оба погибнут в одно время! Нет, нет! — Я говорил, он невиновен! — Он сам сознался! Сознался! Женщина его подстрекала, а он убил. — Виновны оба! В огонь ее!
Мила. Люди Божьи! Выслушайте меня, а потом меня убейте! Готова я на смерть. Затем я и пришла.
Иона. Молчите, дайте ей сказать!
Мила. Алиджи, сын Ладзаро, ни в чем не виновен. Но он сам о том не знает.
Алиджи. Мила! Перед Богом не лги! Орнелла… прости, что посмел я назвать твое имя… Ты свидетельница, что обманывает она народ справедливый!
Мила. Он сам не знает! О том, что было, не помнит он! Он был околдован. Я помутила его разум. Я дочь колдуна. Нет такого колдовства, которого бы я не знала, которого я бы не делала! Если здесь, среди родни, есть женщина, обвинявшая меня тогда, в канун святого Иоанна, когда вошла я в дверь дома, то пусть она выйдет и повторит обвинение.
Каталана. Это я. Здесь я.
Мила. Свидетельствуй же обо мне, назови тех, кому я болезни причинила, кого я умертвила, кого лишила я рассудка.
Каталана. Я знаю: Джованна Каметра. И нищий из Марано, и Афузо, и Тиллура. Я знаю. Знаю, что ты извела их.
Мила. Народ справедливый! Все вы слышали, что говорит эта раба Божья? Правда это! Каюсь я! Косма праведный растрогал мою темную душу… Сознаюсь во всем и каюсь! Не хочу я, чтобы погиб невинный. Жажду наказанья, и будет оно тяжкое! За все за то, что я приносила бедствия, расторгала узы, разрушала радость, уничтожала жизнь, за то, что в день брака переступила я этот порог, завладела очагом священным и его осквернила… Вино гостеприимства я испортила, не выпила его, а пролила для колдовства. Любовь между отцом и сыном обратила во вражду и ненависть, горем задушила молодую супругу… И волшебством вызвала дорогие слезы сестер себе в защиту. Скажите, скажите, женщины, если только вы знаете Бога, скажите, каковы все мои злодеяния!
Родственницы. Правда, все правда! — Ворвалась она как скверная собака в дом как раз в то время, когда Чинерэлла осыпала зерном Виенду! — И сразу колдовать начала!.. И сразу наслала злую лихорадку на новобрачного. — Мы все тогда кричали против нее, и тщетно! Она сумела всех заворожить. — Да, да, теперь она сказала правду! Слава Господу, теперь все разъясняется.
Алиджи стоит, опустив голову на грудь под покрывалом, в глубоком душевном волнении, и уже начинает чувствовать в крови действие напитка.
Алиджи (порывисто, с силой). Нет! нет! Неправда! Она обманывает вас! Не слушай ее, народ справедливый! Все против нее восстали и позорили ее тогда. А я увидел безмолвного ангела возле нее. Моими смертными очами, что не должны увидеть звезды вечера, я его видел… Смотрел он на меня и плакал! О, Иона! То был чудесный знак, что она от Бога!
Мила. Бедный Алиджи! Бедный юноша, доверчивый и неведущий! То был ангел-отступник!
Все в испуге делают крестное знамение, кроме Алиджи, руки которого в колодках, и Орнеллы, которая отошла от портика и устремила взгляд на жертву добровольную.
Явился тебе ангел-отступник… Не простит мне того Бог. Не простишь и ты вовеки. Явился он твоим очам по наваждению. То был дух нечестивый, обманчивый!
Мариа Кора. Я это говорила тогда, говорила! Я кричала про ее богохульство.
Чинерелла. Ия тоже говорила и кричала. Когда осмелилась она сказать про своего хранителя, я закричала: «Говорит она хулу!..»
Мила. Алиджи, ты не простишь меня, хотя бы и Бог меня простил! Но должна я открыть мое преступление… Орнелла, не смотри так на меня!.. Пусть я одна… Алиджи, когда пришла я на пастбища, когда ты застал меня сидящей на камне в молчании, тогда началась твоя гибель. Ты стал создавать из дерева изображение того ангела… того, что закрыт покрывалом. А я, и утром и вечером, ворожила моим нечестивым искусством.
Ты помнишь, какая у меня была любовь к тебе, какое было смирение в моих речах и во всех поступках перед тобой? Ты помнишь, что не запятнали мы себя грехом, что чистой осталась я у твоего ложа? Откуда же такая чистота и робость у той колдуньи зловредной, что жнецы из Норки называли бесстыдной перед твоей матерью? Так хорошо умела я ворожить нечестивым моим искусством! Разве ты не видел, как я собирала возле ствола стружки дерева и сжигала их, произнося слова? Готовила я тогда кровавый час для Ладзаро из старой вражды, старой злобы на него… Ты оставил топор возле ствола…
Теперь слушайте меня, люди Божьи! Великая власть пришла ко мне над ним, над тем связанным… Почти настала ночь в том недобром месте… Озверел его отец, и взял меня за волосы, и в ярости повлек меня… А он вырвался, чтобы защищать меня… Быстро схватила я топор и ударила с силой, ударила до смерти. И закричала: «Я его убила!..» Сыну я закричала: «Убила я его, убила!» Великая сила была во мне. И мой крик сделал его убийцей в его душе, в рабстве у меня была его душа… «Я убил», — сказал он, когда увидел кровь, лишился чувств и больше ничего не знал.
Кандиа, потрясенная почти животным содроганием, обнимает возвращенного ей сына. Потом отрывается от него и с дикой силой бросается к Миле, как к врагу. Дочери ее удерживают.
Родственницы. Оставьте ее! Оставь, Орнелла! Пусть она вырвет ей сердце! Пусть она съест ее сердце! — Пусть она бросит ее себе под ноги, пусть бьет ее ногами! Пятками пусть бьет по вискам, пусть выбьет зубы! — Оставьте ее! Оставь твою мать, Орнелла! Пусть душа вернется исцеленной в ее грудь!.. — Иона! Иона! Невиновен Алиджи! — Освободи его от колодок! Сними с него покрывало! Отдай нам его! — Теперь народ будет судить! — Рассуди ты, народ справедливый! Вели его освободить!
Мила отступает к закрытому изваянию ангела и смотрит на Алиджи, который уже охвачен опьянением от вина, смешанного с травами.
Толпа. Хвала Богу! Слава Богу! Слава отцу! — Бесчестье отошло от нас. — Клейма позорного нет на нас! — Не из наших людей убийца! Слава Богу! — Убила Ладзаро чужестранка, из Кодры в Фарне. — Говорил я, говорил: Алиджи невиновен! Развяжите его, освободите его! — Матери его отдайте! — Иона! Иона! Освободи его! Судья злодеяния дал тебе сегодня власть над головой человека. Сними голову с колдуньи! — В огонь, в огонь волшебницу! — На костер колдунью! — Исполни волю народа, Иона ди Мидиа! Отпусти невинного! Эй, Иона! — На костер дочь Иорио, дочь Иорио!
Мила. Так, так, народ справедливый! Так, народ Божий! Отомсти мне! И ангела-отступника со мной поставьте на костер, чтобы пламенем он сжег меня, чтобы сгорел со мной!
Алиджи. О, голос обманчивых обещаний! Вырвите этот голос из моей души!.. Он мне казался таким дивным, был так дорог мне! Задушите этот голос в моей душе, как будто никогда не слышал я его, не радовался ему!.. Я был во власти обманчивых слов, исцелите же во мне все раны, что мне нанесла любовь, избороздившая мою душу, точно гору ручья снеговых вод… Изгоните из моей души всякий след!.. Как бы никогда не слышал я этот голос и не верил ему!..
А если вы не в силах это сделать и если я тот, кто слушал, верил и надеялся, если я тот, кто поклонялся ангелу-отступнику, так отрубите мне обе руки, зашейте меня в мешок и бросьте в реку, чтобы я заснул там на семь веков… чтобы заснул я в пучине еще на семь веков и забыл бы о том, что свет Божий видели мои глаза!..
Орнелла. Мила, Мила! Это опьянение от вина смешанного, от чаши утешения, что мать дала ему выпить!..
Толпа. Отпусти его, Иона! Он бредит. — Он выпил зелья в вине… — Пусть мать его уложит спать! — Пусть он заснет, пусть спит! — Да помилует его Господь!
Иона передает знамя одному из своих людей и подходит к Алиджи, чтобы освободить его.
Алиджи. Да, Иона, освободи мне немного руки, чтобы я мог поднять их против нее… Нет, нет! Не сжигайте ее: так прекрасно пламя!.. А хотел бы я призвать умерших, всех умерших моей земли, забытых годов, самых далеких-далеких, что на семьдесят локтей зарыты под землей… Чтобы они прокляли, прокляли ее!
Мила (с криком отчаяния). Алиджи, Алиджи! Ты не можешь!.. Ты не должен!..
Орнелла. Мила! Это опьянение!..
Освобожденный от колодок на руках и от черного покрывала, Алиджи падает без сознания на руки матери. Две старшие сестры и родственницы возле него.
Родственницы. Не страшитесь, это от того вина… у него закружилась голова… Он теряет сознание. — Теперь наступит крепкий сон. — Пусть Бог его успокоит! — Уложите его, пусть спит. — Виенда, Виенда, он возвращается к тебе! — И он, и она возвращаются из другого мира! Слава Господу! Слава Господу! Слава Отцу!
Иона надевает колодки Миле на руки, которые она протянула ему. На голову ей он кладет черное покрывало. Потом берет в руку знамя злодеяния и толкает жертву к толпе.
Иона. Народ справедливый! В твои руки отдаю дочь Иорио. Над многими делала злые волшебства Мила ди Кодра. Казни ее и прах развей по ветру! Спаси народ твой, Господи!
Толпа. В огонь дочь Иорио! В пламя ее! Дочь Иорио и ангела-отступника с ней вместе! На костер! В пламя! На дно Ада!
Орнелла (громким голосом). Мила! Мила! Сестра моя в Господе Иисусе! Целую твои ноги, идущие на смерть! Рай открыт перед тобой!
Мила (среди толпы). Так прекрасно пламя! Прекрасно пламя!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги