Театр
Огни Св. Доминика*
Историческая драма в четырех действиях
Вступительное слово
В темных подземельях – тысячи юношей, девушек, старцев, под самыми мучительными пытками бесстрашно исповедующих свою веру. Обагренный человеческой кровью ослепительно желтый песок на арене цирков. По ночам – живые факелы из людей, обвитых смоляной паклей. И все-таки новые и новые толпы потрясенных красотой нового учения и идущих за него на смерть. Это – христиане. Это новое учение – христианство.
Прошло двенадцать веков. И снова – тысячи людей заперты за свою веру в темные подземелья; снова – те же самые пытки; снова дымятся человеческие факелы на кострах. И это тоже – христиане; но тогда христиан сжигали живьем – теперь сжигают живьем христиане; тогда умирали во имя Христа – теперь во имя Христа убивают; тогда христиане были жертвами – теперь они стали палачами. И имя этим палачам во имя Христово – инквизиторы.
Невозможно, неправдоподобно. Но история говорит нам, что так было. И история учит нас, что идеи – так же, как и люди, – смертны. Сперва юность – героическая, мятежная, прекрасная, полная исканий и борьбы за новое. Затем старость: идея победила, все найдено, все решено, все твердо, и с каждым днем костенеет все больше; живая идея все больше отливается в непогрешимую, не терпящую никаких сомнений – догму. И наконец, полное окостенение: смерть. Чем ближе к смерти идея, чем больше она стареет – тем с большей жадностью цепляется за жизнь, тем с большей нетерпимостью подавляет она свободу человеческой мысли, тем с большей жестокостью преследует еретиков – носителей новых, юных идей. Но идеям юным – хотя бы и целью великих жертв – всегда суждено победить, так же как идеям состарившимся – суждено умереть, какою бы жестокостью, какими бы насилиями они ни пытались удержать свою прежнюю власть над умами. И в этой вечной смене идей, в этой вечной борьбе против догмы, в не истребимом никакими казнями еретичестве – залог бесконечного прогресса человеческой мысли.
Героическая юность христианства, увенчанная пурпурными цветами мученичества, в сущности, кончилась уже в тот момент, когда христиане вышли из своих подземелий, из своих катакомб на широкий путь государственной религии: в тот момент, когда на престоле римских императоров появились христиане. Но в течение всех первых девяти веков своего существования христианство, в борьбе против иных религиозных идей и в борьбе против еретичества, не прибегало к грубой силе: идея христианства еще сохраняла следы былой красоты и силы этой красоты еще было достаточно для победы над идейными противниками. В третьем веке один из столпов христианства, Тертулиан, писал: «Навязывать религию – дело совершенно противоречащее религии»; позже другой христианский философ, Лактанций, говорил: «Никого не следует принуждать силою оставаться в лоне церкви».
С одиннадцатого века христианство начинает быстро стареть, все резче обнаруживаются в нем эти явные признаки старческого окостенения: вера в абсолютную непогрешимость своих догм, боязнь свободной мысли и стремление пользоваться в борьбе уже не силою проповеди, а силой оружия, силой тюрем и казней. Особенно сильно все это сказалось в христианстве западном, в католичестве. В тринадцатом веке Фома Аквинский, один из величайших католических философов и святых, уже совершенно ясно высказывался за то, что нераскаянных еретиков следует изъять из христианского общества, предавая их смерти. Фома Аквинский только окончательно укрепил философский фундамент для этой душной тюрьмы церковного террора, в которую на несколько веков была загнана большая часть Западной Европы.
Этот террор, конечно, именовал себя Священным Террором и свой суд – Священным Трибуналом. Все учреждения по розыску и преследованию еретиков, монахи – следователи и судьи, целая рать шпионов, вооруженной стражи, палачей – все это воинство составляло так называемую Инквизицию. И едва ли в средние века была какая-нибудь другая власть более могущественная и страшная, чем власть Инквизиции. Короли, и князья, и рыцари – так же склонялись перед волей инквизиторов, как и простые смертные. Все гражданские власти обязаны были беспрекословно исполнять все распоряжения инквизиторов и содействовать им. В выдаваемых инквизиторам папских грамотах говорилось, что все архиепископы, епископы и священники католической церкви должны повиноваться Инквизиции. Миряне величали инквизиторов «Ваше монашеское величество» – и в самом деле эти монахи были некоронованными повелителями средневековья. Большая часть инквизиторов принадлежала к монашеской общине доминиканцев, основанной св. Домиником; святой Доминик поэтому считался покровителем Инквизиции, а костры, на которых сжигали еретиков, часто назывались «огнями св. Доминика».
Впервые с огнем и мечом против свободной, еретической мысли Инквизиция выступила в первой половине тринадцатого века в Южной Франции. Здесь было тогда самостоятельное Тулузское графство – с богатыми городами Тулуза, Альби, Каркассон и другими. Под южным солнцем, на плодородной земле – здесь жилось хорошо и свободно, насколько вообще могла быть свобода при феодальном строе. Здесь мирно обитали рядом католики и еретики – альбигойцы, названные так по имени города Альби. Альбигойство представляло собою смесь из принципов христианства первых веков с элементами восточных учений, Зороастры и Манеса; это была одна из первых попыток разрушить окостеневшую католическую догму и рационализировать христианство. Дряхлеющее католичество, уверенное в своей непогрешимости, решило силою оружия и костров загнать непокорных еретиков в свой рай.
ЛИЦА
Граф Кристобал де-Санта-Крус.
Валтасар – его сын.
Родриго (Рюи) – его сын.
Инеса – невеста Рюи.
Диэго – мажордом.
Фра-Себастьяно– поэт.
Дама (Сеньора Сан-Висенте).
Гонсалес де-Мунебрага – инквизитор.
Нотариус.
Фра-Педро, Фра-Нуньо – доминиканцы
Секретарь инквизиции.
Первый мастер инквизиции.
Второй мастер.
Желтый горожанин с женой.
Румяный горожанин с женой.
Первый гранд.
Второй гранд.
Король Филипп II. Кабальеро и дамы. Алгуасилы. Служители инквизиции. Еретики. Монахи. Народ.
Место действия – Севилья. Время – вторая половина 16-го века.
Действие первое
Внутренний двор в доме Санта-Крус. Справа и слева – стены дома; узкие, глубокие ниши окон, все в плюще. На заднем плане высокая каменная ограда с зубцами; над зубцами полоса черно-синего неба, звезды. Тяжелая, обитая железом, дверь на улицу, на двери герб: крест из двух мечей, на конце одного меча сердце. Возле рампы, справа и слева – две винтовых лестницы внутрь дома; истертые каменные ступени. Недалеко от одной из лестниц – столик с книгами и принадлежностями для письма. Посередине двора – обеденный стол. Диэго расставляет блюда, бутылки, вазы с фруктами.
Дон-Кристобал (берет одну за другой бутылка а смотрит на свет). А где же малага? Ай, Диэго, за эти три года ты уже успел забыть, что Рюи больше всего любит малагу. Ну, чего же стоишь и сияешь, как медный таз Алонсо-цирюльника? Рад, старик, что Рюи вернулся, а? Впрочем, я и сам, должно быть, как медный таз… Три года! Ты бы сбегал наверх, Диэго: может быть, Рюи уже пришел из собора?
Диэго. Из собора? Да он туда и не ходил.
Кристобал. Как, разве? А я думал – он вместе с Валтасаром и Инесой…
Диэго. Нет, сеньор, Рюи сказал дон-Балтасару, что он устал с дороги. Должен заметить, сеньор, что я это не одобрил: пожалуй, еще кто-нибудь скажет, что наш Рюи набрался разных мыслей в этих самых Нидерландах.
Кристобал. Ну, хотел бы я посмотреть, кто осмелится что-нибудь этакое сказать об одном из Сайта-Кру сов. (Помолчав.) Нет, а какой он стал: совсем мужчина! Ты приметил, Диэго, как он вошел: голову назад, взглянул вот так… А говорит… как говорит! Нет, в нидерландских университетах учат хорошо. Я не жалею, что послал его туда.
Диэго. А я, должен заметить, сеньор, не одобряю. Там, говорят, еретиков что орехов в Барселоне. А у неверных, конечно, и наука неверная. Вот уж у нас в Испании, если дважды два, так спокойно можешь сказать, что это – с благословения святой церкви – четыре. Взять, например, вашего старшего, дон-Балтасара…
Рюи (медленно спускается по лестнице справа, в руках у него книга, читает на ходу. Спохватился, закрыл, книгу, входит). Как хорошо! Вино, а не воздух: пьешь и хочется все больше… А где Инеса?
Кристобал. А-а, мальчик, вот чем ты пьян? Инеса? Рыцарь Санта-Крус, и сдался в плен… Кому же? Девочке! И не стыдно?
Рюи. Сеньор отец…
Кристобал. Ну-ну, Рюи, я шучу. Когда-то – так давно и так недавно – я ведь и сам был такой, как ты, и я помню… Что это у тебя за книжка?
Рюи (смущенно). Это… это так. (Прячет книгу за спину.) Это…
Громкий, отчетливый стук в дверь. Рюи поспешно засовывает книгу под плющ, в оконной нише. Диэго открывает дверь. Входит Балтасар.
Балтасар. Не запирай, Диэго: там Инеса и гости. (Идет к Рюи.) Ну, Рюи, дай обнять тебя еще раз. Я так торопился в собор – не успел даже разглядеть тебя. Да, теперь у тебя в глазах как будто… Нет, не знаю… А это… Погоди-ка, ведь это на щеке у тебя тот самый шрам! Помнишь тот наш детский турнир из-за Инесы? И еще ты боялся, что след у тебя останется на всю жизнь? Неужели…
Рюи. Да, Балтасар, это на мне твоя печать. Так и умру с ней.
Кристобал (смотрит на сыновей, мигает). Ну вот – оба теперь… Ну, давайте же… (Наливает бокалы – вытирает глаза.) Пыль – с улицы: дверь открыта…
Входит Инеса. Рюи к ней навстречу с бокалом. Становится на одно колено, целует у нее руку и подает ей бокал.
Рюи. Инеса, вам бокал – и… я просто боюсь – я расплескаюсь, перельюсь через край, так полно!
Кристобал. Инеса… Рюи… Пошли вам счастья Святая Дева. И ты будь счастлив, Балтасар!
Балтасар берет свой бокал, смотрит на Инесу, на Рюи – ставит свой бокал обратно на стол. Входят Гости. Впереди фра-Себастьяно говорит кому-то, оборачиваясь назад.
Фра-Себастьяно. Нет, ведь это просто ужас! Говорят, все монахи из Сан-Изодоро – тоже… И вот, по ночам все эти отступники от веры…
Гость. Ну, фра-Себастьяно, вы поэт, а поэты склонны… как бы это сказать…
Фра-Себастьяно. Нет, нет, уверяю вас, мне говорил сам инквизитор де-Мунебрага…
Кристобал и Балтасар идут навстречу Гостям. Инеса и Рюи – в стороне, меняются незаметно бокалами и пьют, не отрывая глаз друг от друга. Слышны смешанные восклицания Гостей.
Гости. Позвольте и мне, дон-Кристобал… – Нет, нет, фра-Себастьяно, тут какая-то ошибка… – Теперь, дон-Кристобал, вы можете спокойно…
Первый гранд (второму – глядя на Инесу и Рюи). Смотрите: сейчас во всем мире их только двое. Никого нет: только их двое.
Второй гранд. Никого нет? Сеньор, вы, по обыкновению, говорите так, что я… (Проходят.)
Рюи (Инесе). А наше Эльдорадо: вы помните, Инеса? В башне, когда смеркалось, камни начинали шевелиться – и я спасал вас от великанов. И вот теперь бы мне каких-нибудь эльдорадских великанов, что-нибудь самое трудное для вас…
Толстый сеньор (подходит). Чтоб не забыть: не скажете ли вы мне, дон-Родриго, чем они там откармливают свиней? У них ведь – свиньи лучшие в мире.
Гости (подходят). Да, да – расскажите, расскажите нам что-нибудь!
Рюи. Свиньи? Сеньор, я крайне сожалею, но я был занят более… более необходимым: я изучал метафизику.
Толстый сеньор. Более необходимым? Что значит молодость!
Кристобал (подходит). А где же дон-Фернандо? Странно: он так хотел видеть Рюи – и он всегда точен, как часы. Не заболел ли? Ну что ж, я думаю, мы не будем его ждать? Прошу, сеньоры. Инеса, ты мне поможешь?
Вместе с Инесой и частью Гостей идет к столу.
Рюи (взял со стола какую-то книгу, раскрыл). Нет, вы только посмотрите! (Смеется. Идет к большому столу, где Гости, и читает.) «О том, что есть торговля, и об искусстве тончайшем очарования покупателя. Посвящается императрице неба, матери вечного слова, чистейшей деве Марии». Нет, это великолепно! (Смеется.)
Балтасар (сурово). Перестань, Рюи. Что тут смешного?
Рюи. Нет, Балтасар, ты только… О торговле – деве Марии… Нет, не могу!
Кристобал (с добродушной усмешкой). Ты, Рюи, не шути с ним: ведь он у нас – ревнитель веры. Три месяца уже, как он стал el santo.
Рюи. El santo?
Кристобал. Ну да. Бедный мальчик! Чему же там вас учили в Нидерландах? Ты не понимаешь?
Рюи. Нет, сеньор отец, прошу вас извинить меня, но право же…
Кристобал. Я помню – это было очень торжественно, после мессы, собор полон рыцарей и дам. Вас было десять: не так ли, Балтасар? И каждому из десяти сеньор де-Мунебрага, инквизитор севильский, вручил вот этот белый знак. (Показывает на грудь Валтасара.) Тишина в соборе такая, что слышно было, как шуршали шелковые складки фиолетовой одежды де-Мунебраги. И в тишине каждый из десяти поклялся перед алтарем – бороться с еретиками, поклялся забыть, согласно заветам Христа, об отце, о матери, о братьях, и кто бы ни были еретики – всех предавать в распоряжение святейшей инквизиции. Обет тяжелый, но Санта-Крусы всегда в первых рядах сражались против врагов церкви – против турок, мавров и против…
Рюи. Прошу прощения, сеньор отец. Но с маврами – Санта-Крусы, насколько знаю, сражались мечом, а не доносами. Я ушам не верю: испанский рыцарь – пойдет с доносом в инквизицию! И об этом так, вслух…
Балтасар (с шумом отодвигает кресло, берется за шпагу). Рюи, у тебя на щеке еще цел след от моей рапиры, и если ты…
Кристобал (хватает его за руку). Тише, тише. Вспомни, Балтасар, что Рюи уже три года не был в Испании и потому…
Балтасар. Там три года или не три года… Но должен же он понять, что служба инквизиции – это служба церкви, и потому это честь для каждого из нас! (Кулаком по столу.) Неужели же не ясно, что убийство, ложь – все, что угодно, ради церкви – благородней, чем благороднейший из подвигов ради сатаны и его слуг – еретиков?
Толстый сеньор (сидел рядом с Рюи – теперь предусмотрительно отошел в сторону вместе с женой). Браво, браво, дон-Балтасар! (Жене тихо.) Как он неосторожен – этот Рюи. Что значит молодость!
Балтасар (садится. Спокойнее). Неужели же тебе не ясно, Рюи, что было бы жестокостью предоставить еретикам идти их пагубным путем? Разве не милосерднее спасти их?
Рюи. Насильно? Тюрьмой? Костром?
Балтасар (опять вскакивает. Вызывающе). Да! Да! А разве Бог не посылал казни на избранный народ? Разве не Бог приказал Моисею истребить смертью четыреста поклонников Ваала? Разве не ясно, что генеральный инквизитор – вовсе не Мунебрага, а сам Господь? И мы, воины инквизиции, в руках его – как благородный, беспощадный меч Тисон в руках Сида Кампеадора…
Гости. Браво! Браво!
Фра-Себастьяно (встает). Сеньоры, кстати о Сиде: если разрешите, я прочту свою новую поэму, посвященную его преподобию, сеньору Мунебраге. Там как раз…
Гости. Просим! Просим!
Балтасар. Нет, позвольте. Я хочу, чтобы Рюи ответил мне прямо на вопрос: считает ли он, что католическая церковь…
За стеной на улице слышен топот бегущих и неясные крики погони. Балтасар сбивается.
…Что церковь…
Фра-Себастьяно (стоит с листком в руках). Сеньоры…
Толстый сеньор (возле него теперь еще несколько Гостей). Ого! Этот турнир между братьями становится серьезным!
Крики за стеной ближе. Слышно: «Держи! Где же она? Сюда!»
Гости. Что там? Что случилось? Слышите? (Вскакивают.)
Кристобал. Посмотри, Диэго.
Диэго выходит на улицу. Крики затихают вдали. Диэго возвращается.
Ну? Кто же это сейчас там был на улице?
Диэго. Только один человек, сеньор.
Кристобал. Кто же?
Диэго. Я, сеньор.
Кристобал. Ну, ты уж… (Отчаянно машет рукой.) Хорошо, иди.
Фра-Себастьяно. Итак, сеньоры…
Гости. Да, да, фра-Себастьяно! – Конечно! – Мы ждем!
Фра-Себастьяно (читает).
Гремите, трубы и литавры;
Хвалите Бога, стар и млад:
Покорны были Сиду мавры –
Покорен Мунебраге ад.
Как Сидов меч, Тисон могучий,
У Мунебраги – крест Христов:
Взмахнет – все выше, выше, круче –
Горой тела еретиков.
Как под Валенсией у Сида,
Уж руки…
Тихий стук в дверь.
(Сердито оглядывается и продолжает громче.)
Уж руки по локоть в крови:
Господь его благослови –
Де-Мунебрагу…
Снова слышен стук.
Рюи. Простите, фра-Себастьяно. Но там стучат. Быть может, это, наконец, дон-Фернандо…
Идет к двери, открывает. Входит Дама. Прислонившись к стенке, смотрит на всех широко раскрытыми глазами, молча.
Дама (к Рюи). Закройте… Ради Святой Девы – скорей, скорей…
Кристобал. Как – вы? Одна? А что же дон-Фернандо? Но что с вами?
Дама (тихо). Дон-Фернандо взяли.
Кристобал. Дон-Фернандо? О, нет! Что вы, что вы!
Дама (сперва тихо, потом громче, возбужденней). Они окружили весь дом, они заняли все входы… Во всех комнатах, все книги, письма… Они схватили дон-Фернандо – у него свалилась шляпа, он наступил на шляпу… и его повели неизвестно куда… Нет, хуже: известно! Святая Дева – они сказали: в этот проклятый замок инквизиции, в Триану, в тюрьму…
Балтасар (еле сдерживаясь). В Святой Дом. Это называется – Святой Дом, позвольте вам сказать, сеньора. Это Святой Дом, а не тюрьма. Благодарите Бога и Мадонну, что есть люди, которые…
Дама (не слушая). Они рыщут по всему городу. Они оцепили целые улицы. Они повсюду. Гнались за мною. Я видела: ведут мужчин и женщин. В замке инквизиции все окна освещены. Они замучают, они сожгут его! Дон-Кри-стобал, скажите – дон-Кристобал, что мне делать, что, что?
Кристобал (дрожащими руками наливает ей вина). Вот, выпейте. Я думаю, все это ошибка. И завтра же… Нет, дон-Фернандо… Это смешно! Балтасар, ведь ты же знаешь его. Ты знаешь!
Балтасар (угрюмо). Да, знаю. И знаю, что однажды он дал приют еретику, которого разыскивал святейший трибунал.
Дама (делая движение к Валтасару). Да, да, дон-Балтасар, вот вы понимаете: он был такой добрый… Святая Дева! Почему я говорю «был»? О, он шел без шляпы – один, а сзади, и спереди, и с боков, – они. А он один…
Ее окружают Гости и Гостьи. Все встали из-за стола. У лестницы справа – Толстый сеньор и группа других поглядывают на происходящее издали и сперва перешептываются, а потом – громко.
Толстый сеньор. Я вам говорю, сеньоры, берите шляпы и домой. Я вам говорю: в этом доме пахнет огнем.
Толстая сеньора (радостно). Нет, вы обратите внимание, как бледен дон-Родриго. Уж поверьте: тут что-то…
Прощаются с дон-Кристобалом, уходят, за ними другие Гости. Дама остается; возле нее Кристобал, Диэго, Балтасар; Инеса и Рюи в стороне – возле ниши, где Рюи спрятал книгу.
Инеса. Мой милый Рюи, что с вами? Вы смотрите на меня так, как будто я из стекла. Вы – совсем другой.
Рюи. Разве? Мне кажется… я… Мне неприятно, что этот вечер, такой радостный, – был омрачен… В этом я вижу дурной знак.
Инеса. А я ничего на свете не вижу, кроме… (Пристально смотрит на Рюи.) Рюи, вы что-то скрываете от меня.
Рюи (неохотно). Ну… если хотите, дон-Фернандо – был мой друг. И может быть – даже больше… (После паузы, решительно.) Инеса, что бы вы сказали, если б я…
Инеса. Что – вы?
Рюи. После. Здесь Балтасар…
Диэго, поддерживая, уводит Даму внутрь дома по лестнице налево. Дон-Кристобал и Балтасар – сзади.
Кристобал. Но, Балтасар, подумай: куда же она пойдет, ночью, одна? Ведь это же…
Балтасар. Сеньор отец, я повторяю: она скрылась от служителей святого трибунала. Вы можете принудить меня к тому, чего я не хотел бы… И я настаиваю…
Кристобал. Что? Довольно! Или я уж не хозяин в этом доме? (Уходит по лестнице налево.)
Балтасар (вслед ему). Сеньор отец, предупреждаю, что я должен… Сеньор отец!
Некоторое время Балтасар стоит нахмурившись, глядя вслед ушедшему Кристобалу, потом идет к нише направо, где Инеса и Рюи. Рюи, не глядя на Балтасара, быстро поворачивается и уходит по лестнице в дом.
Ушел, не хочет… Инеса!
Инеса молчит.
Инеса, если бы вы знали, как мне трудно сейчас… Понимаете: часы. Хотят или не хотят – но они неизбежно должны пробить двенадцать. Должны! Инеса! (Осторожно берет ее за руку.) Если бы вы когда-нибудь… я не говорю сейчас – но, может быть, когда-нибудь… Если бы вы согласились разделить со мною…
Инеса (вырывает руку и прячет ее за спину. Нащупала книгу, спрятанную Рюи, вытащила ее и перелистывает, чтобы не смотреть на Валтасара). Я очень сожалею, дон-Балтасар, но если бы вы оставили меня одну, мне было бы приятнее. Вы, кажется, снова начинаете о том, о чем мы уже столько раз говорили.
Балтасар. В последний раз – больше никогда. Скажите мне в последний раз…
Снова касается ее руки. Инеса роняет книгу, Балтасар ее поднимает.
Инеса (встает). Если вы не перестанете, дон-Балтасар, я сейчас же уйду.
Балтасар (некоторое время молчит, глядя в книгу. Резко). Чья книга? Ваша? (Протягивает Инесе.)
Инеса (встает). Вам это так интересно? Нет, не моя. (Открывает книгу.) Здесь пометки. Как будто почерк Рюи. Ну да, конечно же, его…
Балтасар (в ужасе). Рюи? Вы говорите, что это… это его, Рюи?
Инеса изумленно поднимает голову. Входит Рюи. Увидел раскрытую книгу в руках Инесы – и как споткнулся: стоит, не отрывая глаз от книги. За стеной голоса, шаги, звон оружия.
Инеса (к Рюи). Опять они: слышите? Весь город полон ими… Что за ужасная ночь!
Балтасар. Да, это… Я должен… (Делает два-три шага к двери на улицу, останавливается, возвращается обратно. Секунду стоит возле окна; проводит по лицу рукой – раз и еще раз.)
Инеса (прислушиваясь). Прошли.
Балтасар (очнувшись). Мне надо… Я скоро вернусь – сейчас… Ты за мной закроешь? (Подходит к Рюи, кладет ему руки на плечи, опускает глаза.) Прощай, Рюи! (Целует его.) Спокойной ночи, донья Инеса! (Уходит на улицу.)
Рюи (поспешно закрывает дверь и бросается к Инесе). Он видел? Раскрывал ее? (Крепко стиснул руку Инесы.)
Инеса. Что? Я не понимаю… Пустите же, Рюи, мне больно!
Рюи. Он видел? Он видел, что это за книга?
Инеса. Пустите же! Я не знаю… Я уронила… Он спросил, чья книга… Пустите!
Рюи. Он видел!
Инеса. Рюи, ради Святой Девы – что все это значит?
Рюи. Что значит? Это значит, что вы, сами того не подозревая, подожгли фитиль у бочки с порохом – и через час, через минуту, я не знаю, когда – все взлетит на воздух…
Инеса. Но что же, что я сделала? Вы меня пугаете.
Рюи. Разве вы не видите: это Новый Завет по-кастильски, это сделанный Жуаном Перецом перевод с латинского…
Инеса. Не понимаю. Если это Новый Завет – если это Евангелие…
Рюи. Дитя! Вы не знаете, что для них – для Валтасара – это ересь? Что это то самое Евангелие, какое читал дон-Фернандо, и десятки, и сотни других, кого сегодня ночью…
Инеса. Рюи, вы – вы! – тоже… Как дон-Фернандо…
Рюи. Да, я – тоже.
Инеса (после паузы, тихо). Но неужели вы можете думать, что Балтасар… (Громче.) Но это же нелепо! Вы не знаете, как он… Когда вы были в Нидерландах, один – кто, я не скажу – нехорошо отзывался о вас при Валтасаре. И Балтасар вызвал его на поединок, был ранен… Нет же, Рюи, это невозможно, чтобы Балтасар, – я знаю.
Рюи. Я тоже знаю: одной и той же рукой – он может убить из-за меня и может убить меня…
Слышно: в городе медленно бьют башенные часы.
Инеса. Постойте. Он что-то говорил о часах… Не помню. У меня все путается в голове. Какой-то сон… И эта книга и то, что вы отреклись от Христа и Мадонны, и то, что Балтасар может…
Рюи (перебивая горячо). Инеса, я не отрекся от Христа: я только полюбил его – и возненавидел тех, кто снова распинает его, кто заставляет его быть предателем, Иудой. Тюрьмы, казни во имя Христа! Инеса, вы только представьте: Христос – сейчас там, на улицах. Неужели вам не ясно, что…
Обрывает. За стеной снова шаги. Остановились.
Тише, там, кажется, кто-то…
Громкий троекратный стук в дверь.
Инеса. Рюи…
Рюи (прижимая к себе Инесу). Ничего, ничего, Инеса. Это только… Это… Кто там?
Балтасар (за дверью). Это я. Откройте…
Инеса. Но там – там еще какие-то голоса… Рюи, я дрожу вся, Рюи…
Рюи. Нет, нет, это вам показалось. Это Балтасар. Диэго сейчас откроет. Пойдемте.
Инеса. Я не… не могу…
Рюи бросает книгу в нишу, подхватывает Инесу обеими руками и уносит по лестнице направо. Снова стук в дверь, нетерпеливые голоса.
Диэго (застегиваясь на ходу, бежит к двери). Кого вам надо?
Балтасар (за дверью). Это я. Открой, Диэго!
Диэго открывает. Входит доминиканец, откидывая капюшон. Рядом с ним Балтасар. Отряд алгуасилов инквизиции.
Диэго (всплескивая руками). Сеньор Иисус!
Балтасар (большими шагами идет к нише, берет оттуда книгу, подает ее доминиканцу). Вот эта книга!
Доминиканец. Подумайте! За эту ночь я вижу уж чуть ли не десятую. Весь город засеян семенами дьявола, и я полагаю… Позвольте, позвольте, куда же вы?
Балтасар, не слушая, быстро выходит на улицу. Весь дом проснулся. Мелькают огни. Открываются окна, высовываются и прячутся чьи-то головы. По лестнице слева спускается Кристобал.
Кристобал (доминиканцу). Что вам здесь надо? Вы ошиблись, отец мой. Это – мой дом, дом графов Санта-Крус.
Доминиканец. Сеньор, простите. Но вот приказ святого трибунала. Вы видите печать: меч, ветвь оливы и собака с пылающей головней. И вот девиз: справедливость и милосердие.
Часть алгуасилов уходит в дом по лестнице налево.
Кристобал (руки у него дрожат). Я… я… не могу. Здесь неясно.
Доминиканец (насмешливо). Возможно. Ведь имя вписано сию минуту, на улице под фонарем. Но оно вам знакомо.
Кристобал (поднимает бумагу к свету – и садится, согнувшись, постарев сразу). Как? Мой сын? Рюи?
Доминиканец. Да, сеньор Родриго де-Санта-Крус. И супруга еретика Фернандо Сан-Висенте.
На лестнице справа – показывается Рюи; останавливается на последних ступеньках.
Кристобал (растерянно). Но… он… ведь только приехал сегодня утром… Только приехал, понимаете? (С отчаянием.) Я хочу сказать: его здесь нет – нет!
Рюи (выходит). Я здесь. Я – Родриго Санта-Крус. Кристобал (встает, выпрямившись, смотрит на Рюи. Гордо). Да, это он.
По лестнице слева алгуасилы ведут вниз Даму.
Занавес
Действие второе
Низкая, глухая комната в замке Триана. Сводчатый потолок. Узкое окно с решеткой; створки с цветными стеклами открыты внутрь, на стеклах играет солнечный луч. На одной стене – две задернутые черные занавески; за ними, вероятно, двери или ниши. Возле другой стены – покрытый черным бархатом стол и четыре кресла. Перед столом скамья подсудимых: на выкрашенных в черное деревянных крестовинах – положен треугольный брусок, острым ребром кверху. Отдельный столик для Секретаря инквизиции. Под окошком стоят два Мастера, в длинных, черных одеждах, с капюшонами, закрывающими голову и лицо; в капюшонах прорезы для глаз, рта и носа.
Первый мастер фыркает.
Второй мастер. Ты чего?
Первый мастер. Да уж очень смешно. Вчера-то, помнишь? Раздели ее, стали к доске прикручивать, а из грудей молоко как брызнет! Прямо мне на руку! Теплое!.. (Помолчав.) Младенец, должно быть, дома у ней…
Второй мастер молчит.
Ты что молчишь, нос повесил?
Второй мастер. Девочка у меня заболела. Младшая.
Первый мастер. А, это которая – палец тряпкой завязан? Еще я ей куклу на тряпке…
Второй мастер. Ну вот – теперь у ней всю руку раздуло. Кричит, просто сердце переворачивается. Скорей бы домой.
Первый мастер. Попадешь тут домой! Дадут тебе какую-нибудь упрямую лютеранскую собаку…
Второй мастер (со злостью). Ну, у меня нынче живо… Так завинчу…
Первый мастер. Тише! Идут…
Входит Мунебрага с Нотариусом, за ними два доминиканца и сзади всех Секретарь с бумагами и Служитель. Мунебрага – румяный, с ямочками на щеках; доминиканцы – два желтых черепа с венками седых волос. Нотариус на каждом шагу прикланивается и все время идет на полшага сзади Мунебраги.
Нотариус. Ваше преподобие, изволили вы…
Мунебрага (Мастерам). Можете пока идти к себе. (Служителю.) Там есть кто-нибудь наверху в приемной?
Служитель. Сеньор Балтасар. Хочет вас видеть, ваше преподобие.
Мунебрага. А-а, это кстати. Веди его сюда! (Нотариусу.) Вы что-то спрашивали, сеньор Нотариус?
Нотариус. Я хотел узнать: изволили ли вы, ваше преподобие, читать поэму, написанную фра-Себастьяно? Как метко: сверкающий огнем меч Тисон – именно огнем, заметьте. И ваше преподобие – в виде доблестного Сида.
Мунебрага. Да, это, конечно, не Петрарка. Но… (вытаскивает из кармана изюм, кладет его в рот)…зато в авторе – бескорыстная преданность церкви, что делает его ценней Петрарки… Ах, кстати: позвольте, фра-Педро, поблагодарить вас за скворца. Вы прямо чудеса делаете со своими птицами! Понимаете, сеньор Нотариус: скворец – насвистывает Te-Deum.
Нотариус. Te-Deum! Так мудро использовать естественное стремление птицы петь! Te-Deum! Как бы я хотел послушать Te-Deum! Как бы я хотел послушать…
Мунебрага. За чем же дело? Вот кончим, приходите завтракать ко мне. (Зажмуривается.) А каких мы вчера ели омаров! Мы получаем их из Англии, с Святого Острова. Да, уж этот остров подлинно взыскан благоволением Божиим.
Секретарь (подносит для подписи). Приговор, ваше преподобие. Костер.
Мунебрага (не глядя, подписывает. Продолжает). Слегка поджарены, с соусом из взбитых яиц и с красным канделедским перцем… Пальчики оближешь! И к этому вино – из рейнских лоз. Да, еретики в Германии умеют делать вино, что говорить!
Нотариус (с поклоном и многозначительной улыбкой). И еретики на что-нибудь полезны, как все созданное Господом.
Мунебрага. Ах, я все забываю спросить вас. Старик дон-Кристобал…
Нотариус. Разве я не докладывал вашему преподобию? Он поторопился отправиться в чистилище – чтобы заблаговременно приготовить там апартаменты для сына. Он этого мальчика, кажется, очень любил.
Мунебрага. Да, знаю, знаю, я не о том. Сколько он оставил? Вам, сеньор, это, я думаю, известно.
Нотариус. Около двадцати тысяч дукатов, ваше преподобие. И, стало быть, после конфискации его имущества…
Входит Балтасар. Мунебрага встает ему навстречу.
Мунебрага. Хвала и честь вам, дон-Балтасар. Я вас с тех пор не видел и еще не имел случая сказать вам, как меня глубоко тронул ваш подвиг. Вы подлинно достойны имени Санта-Крус: вы мужественно стали на защиту святого креста и церкви, вы не пощадили даже…
Балтасар. Ваше преподобие, простите, я пришел справиться о нем – о Рюи… о дон-Родриго, моем несчастном брате.
Мунебрага. Не могу скрыть от вас: у нас есть опасение, что нам не удастся вырвать его душу из когтей сатаны. Он тверд, как железо. Одна надежда, что и железо делается мягким на огне. Сегодня мы допросим его в третий раз – и если он будет все так же упрям – как ни прискорбно, придется прибегнуть к инструментам…
Балтасар (вскакивает). Ваше преподобие! Вы хотите… вы хотите его, Рюи… (Замолкает.)
Мунебрага (с усмешкой). Вы хотели что-то сказать, дон-Балтасар?
Балтасар (снова опускается в кресло. Устало). Нет. Ничего.
Мунебрага. Нет? Тогда позвольте мне сказать вам – или, вернее, доказать, – как я ценю вас. Я хочу, чтобы вы были спокойны, и предоставлю вам самому возможность судить, насколько мы будем правы, если отведем его туда… (Показывает на ту дверь за занавесью, в которую ушли Мастера.) Вы сами услышите, как он говорит и что. Прошу вас сюда, сеньор.
Открывает одну из занавесей в передней стене: за занавесью кресло в нише. Балтасар по-прежнему сидит возле стола, согнувшись.
Ну, что же?
Балтасар медленно, тяжело идет, садится в нише. Мунебрага задергивает занавес, подходит к столу, звонит. Входит Служитель.
Сороковой номер здесь?
Служитель. С утра здесь, ваше преподобие.
Мунебрага. Сюда его. (Садится на место, вынимает из кармана изюм и жует.)
Нотариус (тихо). Вы не опасаетесь, ваше преподобие, какого-нибудь… недоразумения? (Кивает головой в сторону ниши.)
Мунебрага. Недоразумения? Наоборот – я жду большего разумения того, насколько мы следуем нашему священному девизу: справедливость и милосердие. (Предлагает Нотариусу изюм.) Угодно? Это синий, из Малаги. Если у вас желудок не в порядке, если вас крепит – так это прекрасное средство!
Служитель вводит Рюи. Рюи босой, в арестантской одежде.
Сын мой! Взгляни туда… (Показывает на окно.)
Рюи (оборачивается). Какое синее! (Закрывает глаза – и снова повертывается к столу. Как бы оправдываясь.) Я отвык.
Мунебрага. Сын мой! Мы хотим, чтобы твоя душа была в этом неизреченном свете, а не в кромешной тьме геенны. У тебя есть еще время покаяться. И есть путь: сказать нам – чистейшую, как это небо, правду.
Рюи. Ни один из Санта-Крусов не нуждается в таком щите, как ложь.
Мунебрага. Тем лучше. Тогда скажи: известен ли тебе указ нашего доброго короля – указ о том, что всякий перепечатывающий, продающий или читающий эту книгу (осторожно, двумя пальцами, как бы опасаясь запачкаться, поднимает со стола книгу) – должен быть казнен на костре, на эшафоте или в яме?
Рюи (вздрагивает). Известен.
Мунебрага. И значит, ты признаешь, что впал в ересь сознательно, с открытыми глазами вступил на этот сатанинский путь?
Рюи (спокойно). Мой путь не сатанинский, а путь Христа.
Мунебрага (негодующе). Вы слышите? Что он говорит, что он говорит, безумный! Если твой путь – есть путь Христа, то, следовательно, наш – сатанинский? Ты, следовательно, считаешь, что святая церковь… нет, мой язык не в состоянии произнести такую хулу! Секретарь, отметьте: богохульствует.
Фра-Педро (доминиканец слева от Мунебраги). Неслыханно!
Рюи (все еще спокойно). Вы просто хотите придать другой смысл моим словам. Я утверждал раньше и утверждаю, что ни в чем не отступил от учения Христа.
Мунебрага. Но раз церковь – раз мы говорим тебе, что ты впал в ересь… Ты, стало быть, хочешь сказать, что церковь может ошибаться? Ты не веришь тому, чему учит церковь?
Фра-Нуньо (доминиканец справа от Мунебраги). Это, ваше преподобие, настолько очевидно, что я полагал бы…
Фра-Педро (горячо). Несчастный! Да если бы мне церковь сказала, что у меня только один глаз – я бы согласился и с этим, я бы уверовал и в это. Потому что хотя я и твердо знаю, что у меня два глаза, но я знаю еще тверже, что церковь – не может ошибаться. А ты, несчастный…
Рюи. Вот именно, отец мой: я твердо знаю, что у меня два глаза. И обоими глазами я вижу ясно, что в этой книге – учение Христа.
Фра-Педро (кричит). Молчи! Это дьявол подсказывает тебе на ухо ответы. Вот – я вижу, я вижу: шевелятся его бородавчатые, лиловые губы! Это – тот самый, какой сегодня ночью меня…
Мунебрага. Успокойтесь, фра-Педро. (К Рюи.) Сын мой! Пойми же: мы любим тебя – как отец любит даже и блудного сына. И от твоего упорства – сердце у нас по каплям исходит кровью. Пойми же, наконец, свою выгоду: если ты не покаешься – как упорный еретик ты будешь сожжен на костре; если ты покаешься – как сознавшийся в ереси ты будешь сожжен на костре, но…
Рюи (с усмешкой). Я выгоды не вижу.
Мунебрага. Ты не дал мне кончить. Пойми: кратковременным страданием – ты искупишь свой грех. И раньше или позже – из чистилища ты перейдешь в светлое Христово царство. Покайся же!
Рюи. Мне не в чем каяться.
Мунебрага (встает, руки к небу). Святая Дева! Помоги мне смягчить его окаменевшее сердце! (Выходит из-за стола, становится перед Рюи на колени. С дрожью в голосе.) Сын мой! Я на коленях молю тебя: покайся! Ты видишь: у меня слезы на глазах… Сжалься над нами, дай нам спасти тебя!
Рюи (пытается поднять его. Растерянно). Встаньте же… Ведь это… Я… я просто… (Доминиканцам.) Помогите же мне…
Мунебрага. Не встану – пока не скажешь: каюсь!
Рюи. Клянусь святым крестом: если бы я чувствовал, что я… Но я же не могу…
Мунебрага (встает. Секретарю). Запишите: упорствовал и ложно клялся святым крестом. (Садится.) К прискорбию, я вижу, нам остается только одно…
Звонит два раза. Входят Мастера.
Принесите инструменты. А вы, фра-Нуньо, объясните ему. Я обессилен – он измучил меня своим упорством.
Фра-Нуньо (по мере того как приносят инструменты – объясняет. Говорит ласково). Вас положат на эту лестницу, сеньор Родриго. Руки привяжут вот тут, наверху, а ноги вот к этой веревке. А здесь вот – видите? – это ворот, и воротом вас будут тянуть вниз, пока суставы не хрустнут, – и вы будете становиться все длиннее, длиннее, длиннее… А вот тут, на этой скамье – тут гвозди… (Что-то смахивает с гвоздей.) Это ничего: это остались клочки… Вас прикрутят осторожно к скамье – сапог на вас нет? – отлично; ноги будут вот здесь: в колодке. Внизу поставим жаровню – вот так! – подошвы вам смажем маслом, слегка, и будем подогревать… пока не лопнет кожа и мы не увидим, какого цвета кости у вас. А если вы все же будете молчать, так наши мастера наденут на вас вот эти сапоги. Уж вам придется извинить нас, если они окажутся немного просторны. Но видите ли, здесь есть винт, и если подвинтить – боюсь, вы станете жаловаться, что сапоги вам слишком тесны…
Рюи отступает к скамье подсудимых, хватается рукою за стойки.
А это… не пугайтесь, дон-Родриго, – здесь всего только вода, чистейшая, как слезы Мадонны. Вода и кусок полотна. Полотном мастера прикроют вам нос и рот – и сверху будут лить воду. Правда, вы будете захлебываться, и один только глоток воздуха покажется вам драгоценней, и слаще, и желанней мадригальского вина… Но стоит вам только сделать знак рукою, что вы готовы подчиниться нашим отеческим советам, – как тотчас же…
Мунебрага. Довольно. Я вижу: он согласен. Не правда ли, сын мой?
Рюи (тихо). Этим… этим, быть может, вы заставите меня сознаться в чем угодно. Может быть, я даже скажу вам, что Господа Иисуса Христа убил я, а не кто другой. Но помните… (Твердо и громко.) Помните, что на другой день – я повторю вам все то же: я ни в чем не нарушил заветов Христа, изложенных вот в этой книге.
Мунебрага. Так? (Подходит к инструментам и благословляет их.) Во имя Божие и святого Доминика… (Мастерам.) Ведите его.
Мастера ведут Рюи.
Фра-Нуньо (Мунебраге – тихо). Перед тем как наши мастера… – пожалуй, было бы очень кстати посвятить его в то, что его отец уже… Понимаете? Это пробьет в упрямце брешь – и облегчит мастерам штурм…
Мунебрага. Вы мудры, как змий, фра-Нуньо. (Мастерам.) Эй, постойте! Сын мой, пока не поздно – в последний раз, именем твоего покойного отца…
Рюи (вырывается из рук мастеров – к столу). Вы сказали… отца… Он умер? Умер?
Мунебрага (скорбно). Да, сын мой. Он не вынес. И это ты убил его своим преступным…
Рюи. Я? Нет, не я, а вы – ваш Балтасар… Он убил отца, да, он! И меня он… (задыхается) из низкой зависти, что Инеса…
Балтасар (за занавесью). Ложь! (Выходит.) Ложь! Замолчи! Ты не знаешь, чего мне стоит…
За столом смятение. Все вскакивают с мест.
Рюи. А-а, ты там подслушивал! Ну что же: ты все идешь вперед. Недаром же на щите у Санта-Крусов девиз: «Только вперед».
Балтасар. Замолчи!
Нотариус (Мунебраге). Я говорил!
Мунебрага быстро становится между Рюи и Валтасаром.
Мунебрага (Мастерам). Возьмите его! Живей!
Рюи. Я сам пойду. Но теперь, когда я знаю, что мой милый брат будет сидеть с вами и ждать, пока я… Будьте уверены: теперь я не скажу ни слова! (Мастерам.) Я готов.
Уходит с мастерами. Все рассаживаются. Балтасар тяжело опускается на скамью подсудимых.
Мунебрага. Ах, дон-Балтасар, боюсь – вы испортили нам все дело… Но садитесь сюда: вам там не место.
Балтасар. Не знаю. Быть может, именно на этой скамье…
Мунебрага. Мужайтесь, дон-Балтасар. Я понимаю: вам нелегко. Но вспомните – Христос сказал Иуде… то есть наоборот: Иуда сказал…
Балтасар (поднял голову, прислушивается – перебивает). Постойте, кажется…
Нотариус (любезно). О, нет, сеньор. Тут стены очень толсты – и дверь… Так что это только вам показалось.
Балтасар. Ваше преподобие – я умоляю вас: распорядитесь остановить. Я умоляю!
Мунебрага (сурово). Я не узнаю вас, дон-Балтасар. Вы вмешиваетесь в действия святого трибунала. Остановить пытку?
Балтасар. Да, да… Мне пришло сейчас в голову… Потому что ведь он все равно ничего не скажет, я знаю его. Мне пришло в голову, что есть другое средство…
Мунебрага. Действительнее пытки? Не думаю, сеньор.
Балтасар. Да, вы сейчас увидите сами… Только прошу вас – прошу вас – остановите скорей…
Мунебрага (пожимая плечами). Хорошо. Но если окажется, что вы… (Звонит два раза.)
Показывается Второй мастер – утирает рукою пот с лица.
Остановите… пока.
Второй мастер (недовольно). Уже остановить?
Мунебрага. Я сказал.
Мастер уходит.
Мы ждем, дон-Балтасар.
Балтасар. У него… у моего брата – невеста… Инеса – он только что назвал ее.
Мунебрага (заинтересовываясь). А-а! Невеста?
Балтасар. Она готова жизнь отдать, чтобы спасти его. И ей надо обещать, что если ей удастся убедить Родриго покаяться, то ему будет дарована жизнь. И я уверен – тогда…
Мунебрага. Дон-Балтасар, сегодня вы расстроены и говорите очень странно – чтоб не сказать больше. Неужели мне объяснять вам – вам? – что мы не вправе прощать еретиков. Неужели и вам надо напоминать о том, что, щадя их тело, – мы безжалостно оставляем их душу во власти…
Балтасар. Ваше преподобие, вы поняли меня превратно. Я сказал: обещать.
Мунебрага. Обещать? Позвольте, позвольте… Вы хотите сказать, что…
Балтасар (перебивая горячо). Я люблю его. И чтобы спасти его душу… Это мне дороже страданий его, моих и… и чьих угодно. Дороже чести…
Мунебрага. Дон-Балтасар, простите меня: я на минуту усомнился в вас… и, кажется, даже был резок… Вы правы – тысячу раз правы. Я вас понял. Я понял. Это гениально! Мы испробуем ваш способ завтра же – непременно. Вы правы… А пока, сеньоры, кончим – и, надеюсь, вы не откажетесь разделить со мною мою скромную трапезу?
Нотариус. Как всегда – вы истинно христиански скромны, ваше преподобие. Скромная трапеза!
Балтасар. Благодарю за честь, ваше преподобие… Но…
Мунебрага. И слышать не хочу! Идемте. (Берет Балтасара под руку; идут к двери направо.) Индейка, кормленная каштанами, – вы понимаете? Это не индейка, а трехлетний ребенок в масле, персик, облако… (В дверях.) Нет, нет. И слышать не хочу!
Занавес
Действие третье
Приемная де-Мунебраги. Окна с ярко расцвеченными витражами, много солнца. На устланном ковром возвышении в кресле – Мунебрага. Зала полна посетителей. Жужжание сдержанного говора. Отдельно – группа доминиканцев.
Первый доминиканец (восторженно). Это, я вам скажу, была охота! Он выскочил через окно в сад, мы загнали его в угол. Так что же бы вы думали: стал, проклятый, прыгать на стену, цепляться ногтями. Потом сел в углу, лицом в стену – и захныкал. Тут мы смело навалились кучей…
Второй доминиканец. Да, в эту ночь сеньор Иисус благословил наши сети, как некогда сети галилейских рыбаков…
Разговаривая, уходят. Остаются фра-Педро и фра-Нуньо. Фра-Нуньо что-то шепчет на ухо фра-Педро.
Фра-Педро (жадно). Где? Где?
Фра-Нуньо. Вот – рядом с дон-Валтасаром на диване. Вся в черном – видите?
Фра-Педро (отплевывается). Тьфу! Тьфу! Vade retro! Какая мерзостная красота! Точь-в-точь как тот сук-куб, какой вчера ночью…
Фра-Нуньо. А вот попробуем, не удастся ли нам и суккуба обратить в орудие церкви. Того – Родриго – тоже привели: ждет внизу. Сейчас кончится прием – и тогда… Я просто умираю от нетерпенья: удастся – или не удастся?
В это время Мунебрага знаком подзывает к себе Секретаря инквизиции и что-то приказывает.
Секретарь (стоя на возвышении, громко). Его преподобие сегодня больше не принимает. Остальные – завтра.
Посетители начинают выходить. Снаружи, за дверью, какой-то шум, визгливый женский голос.
Женский голос. А я вам говорю – пойду! А я говорю…
Мунебрага (морщась). Что там такое? Скажите, чтобы…
Вырвавшись от алгуасилов, вбегает высокая, растрепанная женщина и падает на колени перед Мунебрагой. Посетители задерживаются в дверях, с любопытством смотрят.
Женщина. Ваше преподобие! Сеньор! Я не могу терпеть такого надругательства над верой! Я должна…
Мунебрага. Встаньте, дочь моя. В чем дело?
Женщина (захлебываясь от негодования). Сеньор… Этот подлый Хуан, мой муж… Он подарил турецкую шаль соседке Марии. Это ей-то! Да у ней только и хорошего, что жирное вымя, а глупа, как…
Мунебрага. Но вымя – это не входит в круг наших задач, сеньора.
Женщина (не слушая). Так я ему и сказала: глупа, как мул. А он на меня – с кулаками. Я схватила со стены медное распятие, размахнулась и хотела… Не помню: кажется – и хотела его благословить.
Мунебрага. Благословить? (Еле сдерживает смех.)
Женщина. Да, кажется. А он, негодный, ударил кулаком, вышиб распятие – и потом всю меня… Вот видите – синяки: вот, вот… Он оскорбил меня – и святой крест…
Мунебрага. Вас, милая сеньора, как будто уж не так легко оскорбить. Но то, что он ударил изображение божественного Спасителя… Я прикажу арестовать его.
Женщина. Да хранит вас Матерь Божия, сеньор! Вы заступник веры и слабых женщин… А уж с этой Марией – я с ней разделаюсь… я ей… (Что-то приговаривая, уходит.)
Сдержанный смех среди посетителей. Мунебрага сперва закрывает рот платком, затем смеется громко, роняет платок. Несколько посетителей бросаются поднимать.
Первый гранд (у авансцены – Второму гранду). Турнир из-за платка – смотрите: сражаются де-Кастро, и Вега, и дон-Мендоса… целый букет севиль-ских рыцарей…
Второй гранд. Сеньор, я не пойму: как вы можете улыбаться?
Первый гранд. Нет, отчего же? Это зрелище – прекрасно. Инквизиция – могущественна, могущество – красиво; преклонение пред красотой – прекрасно. Ergo…
Второй гранд. Сеньор, в ваших словах есть вкус полыни…
Уходят вместе с остальными. Секретарь, фра-Нуньо и фра-Педро – удаляются через другую дверь во внутренние покои Мунебраги. В приемной остаются – Мунебрага и Балтасар с Инесой.
Мунебрага (подходит к Инесе). Итак, сеньора…
Инеса (прерывающимся голосом). Дон-Балтасар говорил мне, что вы были так… так добры, что разрешили мне свидание с моим… с моим женихом… дон-Родриго…
Мунебрага. Прелестная сеньора! Если бы я не разрешил раньше, то, конечно, разрешил бы теперь – увидев вас. Какие ручки! Говорят, такие же были у мавританки Ахи Га лианы, и такими же – она погубила душу рыцаря Нальвильоса…
Инеса (смущенно). Вы… вы очень добры, отец мой.
Мунебрага (продолжает). Но вы, быть может, этими руками спасете дон-Родриго.
Инеса (радостно). Спасу? Вы говорите – я… О, дон-Мунебрага, неужели… Дон-Мунебрага, это неправда, что говорят о вас – что вы жестоки… (Горячо.) Это неправда – я вижу!
Мунебрага. Сеньора, вы не допускаете мысли, что вы – лишь вы – заставили меня вдруг перемениться? Вот если бы вам также удалось и дон-Родриго сделать менее жестоким по отношению к нам!
Берет и гладит ее руку. Инеса закусывает губы, но сдерживается.
Так вот, сеньора. Вы должны убедить жениха покаяться – и тогда…
Инеса. Что – что тогда?
Мунебрага. Первое – мы завтра же переведем его из Трианы в монастырь святого Доминика: дон-Родриго там будет легче. А затем – посмотрим. Надеюсь, нам удастся сохранить его для вас. Разумеется, если он будет чистосердечно отвечать на все наши вопросы.
Инеса. Я сделаю! Сеньор де-Мунебрага! Я все сделаю! Он покается! Дайте – дайте мне только увидеть его!
Мунебрага. Я ухожу, сеньора: сказать, чтобы его привели. Но помните, вы должны от него добиться… вы должны! (Уходит.)
Инеса (Валтасару – возбужденно). Неужели – неужели все это правда? Я верю – и боюсь поверить. Я думала, что Мунебрага – … а он такой же, как все, как мы все – самый обыкновенный. Но зачем он так мои руки… Была одна минута – я чуть не схватилась за свой кинжал: ведь вы знаете – он всегда при мне…
Балтасар. Этим кинжалом вы прежде всего убили бы его, Рюи. Вы должны взять себя в руки и помнить, что сейчас от вас – только от вас – зависит, какова будет судьба Рюи.
Инеса. Постойте – он сказал: в монастырь… но ведь… Это только сейчас пришло мне в голову… Ведь это же… понимаете? Если нельзя устроить побег отсюда, то из монастыря…
Балтасар молчит.
(Спохватившись, жестко.) Прошу прощенья. Я забыла, что говорю с тем, кто заключил Рюи в Триану. (Помолчав.) Но ведь это вы же устроили мне свидание с ним – и чтоб спасти его, вы… Нет, я вас не понимаю – и боюсь вас!
Балтасар молчит.
Берегитесь, дон-Балтасар! Не забудьте: во мне есть мавританская кровь. Недаром Мунебрага вспомнил Аху Га-лиану… Но, впрочем, нет: тут же не может быть, не может быть ничего такого… Ну скажите – что не может! Ну что же вы молчите?
Балтасар. Я могу сказать только одно: если вы убедите Рюи – он будет спасен.
Инеса. Порукой в том ваше слово – слово честного рыцаря и графа Санта-Круса?
Балтасар (твердо). Да. (Горячо.) Если бы вы знали, чего бы только я не дал, чтобы он покаялся! Ведь я же брат ему! И ради его спасенья – я готов…
За дверью справа – голоса.
Инеса (торопливо). Я вам верю. Балтасар. Они… Я буду ждать внизу. (Уходит во внутренние покои.)
Мунебрага входит. За ним два служителя вводят Рюи.
Мунебрага. Ну вот, сеньора: я отдаю этого упрямца в ваши нежные руки – и, вероятно, вы предпочтете остаться с ним вдвоем?
Инеса. Да, если бы…
Мунебрага. Хотя по нашему уставу это и не разрешается, но для вас, сеньора… (Служителям.) Ступайте! (Инесе.) Когда вы кончите – вы постучите мне в ту дверь. Но торопитесь.
Инеса и Рюи – на диване. Инеса обняла Рюи и молча прижимает его голову к груди. Пауза.
Инеса. Мой бедный, мой милый мальчик… Простите – что я так… но вы для меня сейчас – как мое единственное дитя – мое дитя! (Пауза.) Если б вы знали, как я все это время… я не спала, я целые ночи металась по комнате – и все об одном: ведь это я, я – вот этими руками! Я взяла там, в нише, эту книгу! И я должна…
Рюи. Инеса, не надо… Я не могу говорить… Понимаете: после соломы и крыс – вдруг солнце – и вы здесь, со мною! Инеса, сделайте, чтоб я поверил: вдруг проснусь, вдруг все…
Инеса. Мой бедный! Ну слушайте – вот сквозь шелк – вы слышите, как бьется мое сердце?
Рюи (секунду слушает). Инеса! (Прижимается к тому месту, где слушал. Выпрямившись.) Инеса! Неужели это – последний раз?
Инеса опять нежно берет его голову и прижимает.
Что вы делаете со мной? Все время я был в каких-то железных латах, а сейчас…
Инеса. Не надо лат. Я не хочу, чтобы вы были в латах – со мною. И не бойтесь: не последний раз. Мы вас спасем. Понимаете – спасем! И я здесь для того, чтобы…
Рюи. Спасем? Меня? Кто это – «мы»?
Инеса. Я и Балтасар.
Рюи (нахмурившись). Балтасар?
Инеса. Да, это он устроил все. Мне кажется, он очень изменился и так страдает… Он устроил – и я только что говорила с дон-Мунебрагой…
Рюи. Инеса, зачем вы… Если вы хотели утешить меня обманом – так не надо. Не надо лучше! Я уже приучил себя к мысли, что скоро я… Зачем же вы…
Инеса. Рюи, милый, вы мне не верите – мне? Взгляните мне в глаза. Ну? Неужели они не говорят вам…
Рюи (медленно). Да. Да, как будто… (Отодвигаясь, качает головой.) Нет. Это невозможно. Я знаю их. Нет…
Инеса. Балтасар вот только сейчас, здесь, дал мне слово, что если вы исполните то, что я скажу вам, – вы будете спасены. Понимаете: дал слово. Не станет же он… И Мунебрага – сам обещал мне…
Рюи. Ах, знаю я их спасенье!
Инеса. Ну пусть даже вы и правы… Хотя я говорю вам: Балтасар дал слово. Но ведь это остается: Мунебрага обещал вас завтра же перевести в монастырь святого Доминика. А оттуда… (Тихо.) Рюи… вы понимаете? – оттуда, позже, вы можете…
Рюи (оживлюсь). В монастырь? Постойте, постойте… Но что же я должен?
Инеса. Рюи – так немного, так немного… Только сказать им, что вы ошибались, сказать, что теперь вы признаете это, – только сказать… (Умоляюще.) Рюи!
Рюи (угрюмо). Сознаться? Покаяться?
Инеса. Рюи, слушайте. Если они убьют вас – я тоже не буду жить. Я в тот же день убью себя. Вы знаете – я ведь не бросаю слов на ветер.
Рюи. Инеса, что вы делаете, что вы делаете со мною!
Инеса. Рюи, слушайте. Неужели у вас хватит духу убить меня?
Рюи. Монастырь святого Доминика… Да, я вспоминаю: дон-Пабло удалось бежать оттуда… Да, помню… (Загораясь.) Инеса! (Берет ее за руки.)
Инеса. Я победила! Я вижу! Я спасла вас!
Рюи (тихо). Инеса – и ведь вы тоже со мною? Когда я вырвусь – мы уедем вместе?
Инеса. Да, Рюи! Да! Да!
Рюи. И где-нибудь далеко… Мы найдем наш Эльдорадо… Далеко от всех этих… (вздрагивает) и от их инструментов…
Инеса. Рюи, милый, не надо об этом. Это уж кончено: забудьте. И помните – только помните, что скоро… (Поднимается.)
Рюи. Одну минуту… (Прижимается лицом к ее груди и целует.) Прощайте.
Инеса. Нет, Рюи, не прощайте. Я знаю: мы опять скоро увидимся. Я чувствую. И увидимся не так, как сейчас, – все будет другое… (Подходит к двери, стучит.)
Мунебрага (входит). Ну что ж, сеньора? Я жду – с нетерпением…
Инеса (радостно). Он согласен!
Мунебрага. Сеньора, я говорил, что эти очаровательные ручки… Нет, право, нам необходимо включить хотя бы одну женщину в число членов святого трибунала. Тогда наша работа пошла бы гораздо быстрее – и легче – и приятней для тех, кого нам приходится спасать от дьявольских когтей…
Инеса делает движение, чтоб отойти.
Еще немного терпенья. Я хочу, чтобы все это при вас… Так вернее. (Заглядывает в отворенную дверь.) Сюда, прошу вас. И захватите с собою бумаги.
Входят Секретарь, фр а-Педро и фра-Нуньо.
Итак, сеньор Родриго, вы передумали? И больше уж не хотите мучить нас своим упрямством?
Рюи (не отрываясь взглядом от Инесы. Тихо). Да.
Мунебрага. Вы признаете, что впали в преступную ересь?
Рюи (по-прежнему). Да.
Мунебрага (Секретарю). Пишите. (Поворачиваясь к Рюи.) И каетесь, и просите святую церковь отпустить вам прегрешения?
Рюи. Да.
Мунебрага. Пишите. Ну вот видите, как просто. Вот и все! (Инесе.) От имени святого трибунала – благодарю вас, сеньора. (Секретарю.) Сегодня понедельник… завтра… нет, когда у нас аутодафе?
Секретарь. В четверг.
Мунебрага. Сегодня уже поздно, сеньора. И вдобавок вечером нам придется еще раз немного поговорить с дон-Родриго. Но завтра – ручаюсь вам – он будет в монастыре святого Доминика.
Инеса. Сеньор, я так – так благодарна вам! Сейчас я выйду отсюда – и в первый раз этой весной увижу, как цветут деревья и как… Прощайте, дон-Родриго, и помните все, что я вам сказала, – помните, что завтра вы уже в монастыре.
Рюи (с тоской). Инеса!
Служители уводят его направо.
Мунебрага (Инесе). Сюда, прошу вас. (Секретарю.) Проводите!
Фра-Педро. Спасен! Господь премудр – и руками той, кто погубил блаженство человека в раю, руками любимицы дьявола – спасен. Господь премудр…
Занавес
Действие четвертое
Площадь в Севилье. В глубине, заслоняя солнце, высится черный, как уголь, Святой Дом – замок Триана. Ближе квемадеро: каменный эшафот; по углам – четыре гигантских медных статуи апостолов. В нижней части статуй открыты двери: видны разложенные внутри статуй костры; костры также и на свободной площади квемадеро. Между квемадеро и замком – овраг: нежно-зеленые листья олив, золотые апельсины. Слева – фасад дома и балкон; с балкона спускается черное сукно – на сукне серебром королевский герб. Под балконом – трибуны, обтянутые черным; у подножия трибун – несколько лож для знати. Фасад дома заканчивается (недалеко от рампы) круглой башней; под башней – ворота. Справа от квемадеро – небольшой, тоже черный, помост для инквизиторов и духовенства, украшенный гербами инквизиции. Площадь наполнена народом. На трибунах – все больше и больше разодетых кабальероидам. От средины квемадеро через всю площадь тянутся шпалерами алгуасилы: охраняют проход для шествия. Шныряют разносчики прохладительных напитков, торговцы фруктами, монахи. Вдали глухой, медленный звон колоколов.
Торговец фруктами. Персики, фанаты, фанаты! (Офицеру алгуасилов, любезничающему с девушкой.) Сеньор алгуасил, купите: персик обойдется вам куда дешевле этой сеньориты, а пушок такой же приятный, как у нее на губах. Право! (Гладит себя персиком по щеке.)
Девушка. Бесстыдник! Сеньор алгуасил, скажите ему, чтобы он…
Торговка (румяная, руки красные, засучены по локоть, вскакивает на табуретку). Вон, вон уж видно: спускаются, завернули. Еретиков-то нынче сколько! Целое стадо!
Толпа. Пусти же, дай мне! – Не давите, я вам не виноград! – Пожалуй, посочнее… – Чего там, волоки ее за ноги! (Стаскивают торговку. Смех.)
Слева из-под башенных ворот показывается пара: Горожанинс лимонно-желтым лицом, опирающийся на палку, с ним рядом – Сеньора с двумя сумками в руках. Справа другая пара: обливающийся потом Горожанин с румяным лицом, рядом Сеньора с веером.
Сеньора с веером. Чтоб их чума заела! Надо же им было устроить это перед самым нашим домом! От этих еретиков такая жирная сажа: опять закоптят мне все стены – чисть потом…
Румяный. Осторожней! Не видишь: сосед навстречу. Время теперь такое: кто его знает…
Желтый. Чтобы их черт взял! Вместо того, чтобы лежать – я, человек больной, должен вот с самого утра…
Сеньора с двумя сумками. Ш-ш, тише! Навстречу нам этот толстый боров. Кто его знает…
Встречаются.
Желтый. А-а, любезный сеньор сосед! О чем это вы так горячо беседовали с супругой?
Румяный. Мы радовались, что квемадеро так близко от нас. Хвала отцам инквизиторам: без них мы давно забыли бы о душе и погрязли в низменных заботах о плоти.
Возле разговаривающих появляется Идальго, похожий на Дон-Кихота, и, уронив монету, усердно ее ищет; разговаривающие косятся на него.
Желтый. Вполне согласен. Вот я – собрал последние силы и все-таки пришел. Я бы мог взять удостоверение от медика, что по болезни не мог прийти, но я не хотел упустить счастливый случай.
Сеньора с двумя сумками. К тому же – выгодно; ведь его святейшество обещал дать всем присутствующим бесплатное отпущение грехов на сорок дней, а если купить индульгенции у монахов – это выйдет… Сорок по пять… (Проходит.)
Первый гранд (в воротах под башней). Улов у них богатый. Подумайте, какие имена: де-Кастро, Сан-Висенте, младший Санта-Крус…
Второй гранд. Дон-Родриго? Нет, вы ошибаетесь, сеньор! Я слышал, что старший, дон-Балтасар, использовал свою близость к святому трибуналу, и ему удалось…
Первый гранд. Что ему удалось отправить брата в Триану – это верно. Но чтобы он раздумал посредством костра излечить Родриго от вредных мыслей… Едва ли. Едва ли, сеньор! Скорей у этого медного апостола случится изжога после сегодняшней дичи…
Неподалеку появляется Идальго, похожий на Дон-Кихота, роняет монету, ищет ее.
Второй гранд. Не так громко, сеньор. Вон тот идальго уж что-то слишком долго ищет свою монету.
Первый гранд (оборачивается. Громко). Как спокойно и радостно на душе, когда чувствуешь за собой бдительный, любящий взгляд! Невольно вспоминается, что к каждому из нас от рождения приставлен белокрылый ангел-хранитель, любовно стерегущий наш каждый шаг…
Похожий на Дон-Кихота Идальго поднимает свою монету и ретируется. Первый гранд смотрит ему вслед с усмешкой.
Второй гранд. Вас не поймешь, сеньор, когда вы в шутку и когда серьезно…
Проходят. Из толпы – Балтасар и Инеса.
Торговец фруктами. Персики, сеньор, персики! Кожа нежная, как у вашей… (Пригвожденный к месту взглядом Валтасара, замолкает, пятится в толпу.)
Инеса (поднимает голову, увидела квемадеро, остановилась). Я не могу… Эти медные лица – и все время колокол… Я не могу! Слушайте; вы уверены, что ему – Рюи – вчера передали этот поддельный ключ и оружие и что он успел…
Балтасар. На нас смотрят. Успокойтесь, прошу вас. Ведь вы же понимаете…
Инеса. Да, да… Сейчас… Я – я помню… Я знаю: Рюи не может быть здесь. Но при одной мысли, что он тоже мог бы… Дайте мне руку… нет, не надо. Сегодня – я так вас ненавижу! Ведь это вы его – вы… Пусть даже потом вы сами – помогли.
Балтасар. Донья Инеса. Я знаю, вам трудно простить меня. Но попробуйте понять: я не мог иначе! Что бы ни случилось, помните: я не мог, я должен был – как стрелка часов – все вперед, до конца… Каков бы ни был конец… А мы никогда не знаем, каков он будет.
Инеса. Какой конец? Почему не знаем? Не мучьте меня, ради Святой Девы!
Балтасар. Не смотрите на меня так. Зачем – зачем вы пошли сегодня?
Инеса. Я не могла ждать до завтра. А сегодня – я своими глазами увижу, что его здесь нет, что он – спасен…
К ним подходят Первый и Второй гранды, низко кланяются. Все четверо проходят к ложам.
Торговка (опять на табурете). Идут! Идут!
Толпа. Пусти, говорят тебе! – Ты и так как колокольня… – Ты что больше любишь? Это – или бой быков? – Ай, ожерелье! Оборвали мое ожерелье!
Алгуасилы (осаживают толпу). Назад, эй! Назад, говорят вам! – Ты, деревенщина, дойная корова, что ли: ноги-то расставил? Что-о?
Показывается шествие. Впереди угольщики, с пиками; за ними доминиканцы, с белым крестом, обвитым черным крепом. Мальчики, ученики духовных коллегий, в белом. Поют: «Ora pro nobis»[25].
Торговка. Вот они! Вот они! Глядите!
Девушка. Сеньор алгуасил, а эти, с пиками, – зачем?
Офицер алгуасилов. А это, красавица, угольщики – поставщики святых костров.
Девушка. У-угольщики! Я думала… А знаете, сеньор алгуасил, вам очень бы пошли рыцарские шпоры. Я бы хотела, чтобы вы скорее завоевали какую-нибудь французскую крепость.
Офицер алгуасилов (покручивая усы). Сеньора, я как раз пытаюсь завоевать самую неприступную крепость – ваше сердце.
Девушка. Сеньор алгуасил, тогда вы уже заслужили шпоры…
Проносят важную сеньору в носилках.
Сеньора в носилках (высовываясь). Еще не зажгли? Я не опоздала?
Офицер алгуасилов (покручивая усы). О, нет, сеньора! Но если вы будете смотреть туда – я, на основании собственного опыта, чувствую, что костры сейчас же загорятся…
Носилки уносят. На виду – два мальчика и девочка; сложили костер из сухих трав и сучьев. Спорят.
Первый мальчик. Я буду палач…
Второй мальчик. Нет, я!
Первый мальчик. Да-а… (Плаксиво.) Ты всегда себе самое лучшее. Король – ты, палач – ты…
Офицер алгуасилов. Вы, там! Тише! Не видите, король сейчас…
На балконе два пажа – открыли двери и стали по сторонам. Медленно выходит король Филипп II, с ним радом – невеста, принцесса Елизавета Французская, и свита.
Толпа. Да здравствует король-роль-о-о-о!
Гул.
Король делает знак рукою. Толпа затихает. Король невнятно бормочет что-то.
Толпа. Что – что он сказал? – Что такое, усердие к вере… – Невеста-то! Ах, бедненькая! – Ну, я хотела бы. – Он сказал, что каждому из присутствующих будет выдано из королевской казны… – Что за вздор!
В это время король подошел к перилам балкона и увидел Валтасара. Милостиво кивает ему и, полуобернувшись назад, отдает пажу какое-то приказание. Паж вбегает в ложу, где Балтасар и Инеса, – и говорит с Валтасаром, показывая рукой наверх. Балтасар и Инеса проходят в дом, появляются на балконе и вскоре вместе с королем и частью свиты скрываются внутрь. Возле башенных ворот раскладывает свой столик торговец прохладительными напитками. Сюда подходят Первый и Второй гранды.
Первый гранд (торговцу). Шербет для меня и для этого сеньора. (Второму гранду, продолжая разговор.) И вот, сеньор, его величество ответил так: «Если бы мой сын оказался еретиком – я бы первый поджег для него костер». Не правда ли, – слова, достойные христианина? Естественно, что, узнавши о благородном подвиге дон-Валтасара, король… Смотрите, смотрите: кладет ему руку на плечо…
Второй гранд (недоуменно). Не понимаю вас, сеньор: серьезно вы это или только в шутку?
Первый гранд. А это: почтить прибытие невесты таким благочестивым и блестящим зрелищем, как аутодафе. По крайней мере, эта француженка сразу поймет, что Испания единственная страна в Европе, где пекутся не о телах, но о душах…
Проходят. Шествие аутодафе, остановившееся, пока говорил король, снова двинулось. Группа духовенства в траурных ризах. Герцог Медина Сэл и, со знаменем инквизиции. Служители инквизиции с украшенными серебром черными палицами. За ними – осужденные на сожжение живьем еретики; они в желтых «Сан-Бенито», в колпаках, расписанных изображениями бесов и языков адского пламени, обращенных остриями вверх. В руках у них зеленые зажженные свечи, каждого сопровождают солдат и два монаха. Монахи, горячо жестикулируя, негромко увещают еретиков. Впереди всех еретиков – гордо идет, улыбаясь, очень красивая молодая женщина.
Торговка (на табурете, размахивая руками). Эй, вы! Бросьте увещать эту ведьму! Ослепли, что ли? Она вам в глаза смеется. Пусть ее сожгут живьем!
Толпа. Улыбается, а? Глядите! – Ткни ее палкой! – Женщину? Связанную? Ткни сам! – Какая женщина? Это еретичка! – Живьем! (Напирают на алгуасилов, размахивая руками, палками.)
Алгуасилы. Назад! С ума сошли? – Назад!
Толпа. Бей! Живье-е-ем!
Рев. Рвутся сквозь цепь алгуасилов.
Алгуасилы. Назад! – Здесь же король, бараны! – Назад!
Алгуасилы действуют рукоятками алебард. Толпа перестает наседать и постепенно затихает. Из толкотни выбрались РумяныйиЖелтый со своими дамами.
Румяный (утираясь). Ф-фу! Не правда ли, сеньор: отрадно видеть такое христианское усердие в народе?
Желтый. Вполне согласен, дорогой сосед.
Второй гранд (возле столика с прохладительными напитками. Взволнованно). Не может быть!
Первый гранд. Да вон же: сзади всех, высокий. Узнаете?
Второй гранд. Святая Дева! Вы правы: он, дон-Родриго… Но как же так… И даже в числе нераскаявшихся…
Первый гранд. Ну что же: сперва раскаялся, потом раскаялся, что раскаялся… Вот когда дон-Балтасар опять появится в своей ложе, я хотел бы увидеть, как он… Пожалуй, я предпочел бы быть на месте дон-Родриго!
Второй мальчик (толкает девочку на костер из травы и сучьев). Ну, лезь же! (Первому мальчику.) А ты поджигай! Так! Эх, вот весело!
Девочка (босая, огонек костра обжигает ей ноги. Она вскрикивает). Ой, больно! (В недоумении.) Неужели и тем так же?
Второй мальчик. Глупая: видно, что девчонка! Они же мужчины!
Девочка. Ну, если мужчины – так и становись сам. А я не хочу.
Румяный (умиленно). Милые дети! Как жаль, что мы не взяли своих! (Исчезают в толпе.)
Осужденных на сожжение живьем – вводят на квемадеро и ставят на колени перед кострами, спиною к толпе. Король выходит на балкон. Внизу в ложе появляются Балтасар и Инеса; Балтасар беспокойно озирается. Увидел Рюи, выпрямился как шпага, встал перед Инесой, чтобы заслонить от нее квемадеро.
Первый гранд (Второму). Смотрите, смотрите: дон-Балтасар уже увидел. Ручаюсь вам – сейчас произойдет что-нибудь такое…
Второй гранд. Сеньор, не лучше ли нам уйти?
Первый гранд. Нет, нет: я всякий роман дочитываю до конца, а здесь не книги – живые люди…
Шествие продолжается. Группа раскаявшихся: в руках у них зеленые потушенные свечи, на колпаках языки пламени острием вниз. Возле них монахи, читающие молитвы: непрерывное, монотонное жужжание. Дальше на длинных зеленых шестах доминиканцы несут чучела еретиков, умерших в тюрьме; у соломенных, прикрытых рваной материей, чучел – огромные выпученные глаза из смолы, накрашенные суриком губы. Ноги – легкие, и чучела все время пляшут в воздухе судорожный танец. За ними гробы с прахом умерших еретиков; гробы прикрыты желтыми покрывалами; на покрывалах красные языки пламени. Шествие замыкается инквизиторами в фиолетовых одеяниях, под охраной. Инквизиторы подымаются на эстраду.
Офицер алгуасилов (объясняет девушке). Это? Это – изображения умерших еретиков и вынутые из могил гробы с их прахом.
Девушка. А впереди?
Офицер алгуасилов. Те, что с потушенными свечами? Это – раскаявшиеся.
Девушка (разочарованно). Как? Значит, их уж не сожгут?
Офицер алгуасилов. О, не беспокойтесь, сеньора, сожгут. Но церковь милосердна к раскаявшимся: их сперва повесят, потом сожгут. Так что, красавица, если и вы согрешите, а потом покаетесь… Нет, правда, знаете что: как только это кончится… (Обнимает девушку за талию и шепчет ей на ухо.)
Торговка (на табурете). Чучела, чучела-то, глядите! Расплясались, как висельники! А, а! Ногами-то! Прямо – сарабанда!
Толпа. Что, не терпится самой поплясать с ними? – На, вот у меня кастаньеты… – Поднимай ее на шест, поднимай!
Торговку поднимают вверх, она кричит и отбивается. В это время на эстраде инквизиторов Мунебрага встает с своего кресла; в руках у него лист бумаги.
Алгуасилы. Тише! – Эй, вы, заткните глотки! – Тише!
Мунебрага (читает торжественно среди внезапно наступившей тишины). Властью апостольскою и нашей, согласно постановлению святого трибунала, мы объявляем: все доставленные сюда под стражей – передаются в руки светской власти, чтобы с ними поступлено было согласно закону. Именем Бога всемогущего и Господа Иисуса Христа, мы молим и заклинаем отнестись к осужденным великодушно, кротко и милосердно…
Голос в толпе. Слыхали! Знаем мы ваше христианское милосердие!
Идальго, похожий на Дон-Кихота, как коршун кидается в толпу и вытаскивает оттуда крестьянского парня в широкополой шляпе.
Идальго, похожий на Дон-Кихота. Алгуасилы, сюда! Вот этот!
Несколько алгуасилов бросаются ему на помощь. Толпа с криком раздается в стороны и трусливо жмется. Арестованному скручивают руки и уводят его.
Мунебрага (торжественно). Ваше Величество. Клянетесь ли вы крестом шпаги, на которую опирается ваша рука, – клянетесь ли вы поддерживать святую инквизицию в ее борьбе с еретиками и доносить нам о всех действиях и словах их, которые дойдут до сведения вашего величества?
Король (встав и целуя крест на рукояти шпаги). Клянусь!
Мунебрага (оборачиваясь к толпе). Вы слышали? И всякий истинный сын церкви и подданный нашего доброго короля должен немедленно явиться к нам и донести обо всех еретиках, которых знает. Клянетесь ли вы все?
Толпа (нестройно и жидко). Клянемся!
Желтый (тихо – жене, оглядываясь на Идальго, похожего на Дон-Кихота). Я, кажется, недостаточно громко… Боюсь, он не слышал. (Очень громко, вытянувшись и привстав на носках.) Клянусь!
В толпе смешки, показывают на него пальцами; он смущенно оглядывается. Монахи на квемадеро возле осужденных торопливо уговаривают их: есть еще несколько минут; воинственно машут распятиями. Слышен злой крик: «Да кайся же, говорят тебе!» Часть осужденных палачи ведут куда-то в овраг, за квемадеро.
Толпа. Куда их? – В овраг: там виселица. – Пойдем туда! – Нет, тут прозеваешь: я больше люблю костры… – Глядите: факелы уже! Сейчас…
К кострам подходят угольщики с факелами наготове. Первого из осужденных на открытой части квемадеро привязывают к столбу сзади костра. Других вводят внутрь статуй апостолов и с лязгом захлопывают двери.
Первый гранд (Второму). Смотрите, смотрите: в той ложе, где дон-Балтасар, – костры уже загораются. Вы видите его лицо? Пламя уже лижет ему ноги.
Второй гранд. Довольно вам шутить, сеньор!
Первый гранд. Я не шучу. Его лицо – вы видите его лицо?
Женщина на квемадеро (перед статуей апостола крепко уперлась ногами, не идет. Вскрикивает). Я каюсь! Я не хочу! Я каюсь. (Ее уводят в овраг.)
Толпа (удовлетворенно). Ага-а!
Старуха с клюкой (протискиваясь в толпу). Ой, что же это? Ой, дорогие мои сеньоры – пропустите!
Офицер алгуасилов. Ты что, старуха, кричишь? Чего тебе?
Старуха с клюкой. Ой, сеньор алгуасил, красавец мой! Пропустите меня, старуху, вперед! Ведь последний раз в жизни взгляну, как будут жечь собак неверных… (Пролезла.) Ох, слава тебе, святая Мария, Милосердная Дева! Ох, в последний раз ведь…
Толпа. Не бойся, бабушка, не последний: еще в пекле с ними встретишься! (Смех.) – Тише, тише. Еще один кается… Вон, вон: который руку поднял…
Осужденный на квемадеро (громко, подняв руку). Я каюсь! Я каюсь в том, что раньше не покинул эту церковь, где вместо Христа – палач, а вместо Бога…
Мунебрага (указывая пальцем, кричит). Наденьте ему гаг! Гаг! Скорей! Чего же вы смотрите, ротозеи?
Палачи кидаются к осужденному, надевают ему на рот гаг, торопливо привязывают к столбу сзади костра.
Первый гранд (Второму). Ах, если бы можно было надеть гаг – сразу на всех испанцев! Подумайте, ничей слух не оскорбляли бы такие вот – неудобные – слова. Вернейший способ!
Второй гранд (с сердцем). Сеньор, неужто и на смертном одре вы будете вот так же шутить и будете…
Первый гранд (схватив Второго за руку). Смотрите, смотрите!
На квемадеро палачи подходят к последнему из осужденных, еще стоящему перед костром на коленях, и берут его под руки. Это – Р ю и. В ложе – Балтасар, крепко вцепившись в балюстраду руками, весь перегнулся туда, к квемадеро. Инеса сидит, низко опустив голову, закрыла глаза.
Рюи (на квемадеро – вырвавшись от палачей и подбежав к краю). Вы! Рабы! Вы спокойно смотрите, как эти, смеющие называть себя христианами…
Инеса (после первого же слова Рюи – как бы проснулась: вскочила, секунду дико смотрит на квемадеро). Рюи! Рюи!
Рюи остановился, обернулся к ложе. Раскрыл рот – что-то сказать Инесе. Но на него сзади уже накинулись и надевают ему гаг. Вскочил и что-то кричит Мунебрага. Инеса обеими руками схватила за плечо Валтасара и трясет его. Смятение в ложах, в толпе. Балтасар и еще несколько человек из соседних лож схватывают Инесу и уносят ее вниз – через толпу – к башенным воротам.
Инеса (отбиваясь). Пусти! Пустите, говорю вам! Я хочу к нему!
Балтасар (крепко держит ее). Инеса…
Инеса (отогнувшись назад в руках Валтасара и как будто только увидев его). А-а, ты? Так ты обманул меня? Ты заставил меня обмануть его? Предатель! Не смей меня! – пусти! Нет? Нет? (Вытаскивает из корсажа кинжал и ударяет Валтасара.)
Балтасар. Благодарю… (Медленно оседает на землю.)
На квемадеро – уже курится дымок. Место происшествия заслоняет густая толпа; возбужденный гул голосов; вытягиваются на цыпочках, стараются заглянуть через плечи стоящих впереди.
Желтый и Румяный с женами – в стороне от других, направо.
Желтый. Оттуда, с оврага, ветер: чувствуете? Еще насморк, пожалуй, схватишь. Идем домой. (Уходят.)
Занавес
1920
В темных подземельях – тысячи юношей, девушек, старцев, под самыми мучительными пытками бесстрашно исповедующих свою веру. Обагренный человеческой кровью ослепительно желтый песок на арене цирков. По ночам – живые факелы из людей, обвитых смоляной паклей. И все-таки новые и новые толпы потрясенных красотой нового учения и идущих за него на смерть. Это – христиане. Это новое учение – христианство.
Прошло двенадцать веков. И снова – тысячи людей заперты за свою веру в темные подземелья; снова – те же самые пытки; снова дымятся человеческие факелы на кострах. И это тоже – христиане; но тогда христиан сжигали живьем – теперь сжигают живьем христиане; тогда умирали во имя Христа – теперь во имя Христа убивают; тогда христиане были жертвами – теперь они стали палачами. И имя этим палачам во имя Христово – инквизиторы.
Невозможно, неправдоподобно. Но история говорит нам, что так было. И история учит нас, что идеи – так же, как и люди, – смертны. Сперва юность – героическая, мятежная, прекрасная, полная исканий и борьбы за новое. Затем старость: идея победила, все найдено, все решено, все твердо, и с каждым днем костенеет все больше; живая идея все больше отливается в непогрешимую, не терпящую никаких сомнений – догму. И наконец, полное окостенение: смерть. Чем ближе к смерти идея, чем больше она стареет – тем с большей жадностью цепляется за жизнь, тем с большей нетерпимостью подавляет она свободу человеческой мысли, тем с большей жестокостью преследует еретиков – носителей новых, юных идей. Но идеям юным – хотя бы и целью великих жертв – всегда суждено победить, так же как идеям состарившимся – суждено умереть, какою бы жестокостью, какими бы насилиями они ни пытались удержать свою прежнюю власть над умами. И в этой вечной смене идей, в этой вечной борьбе против догмы, в не истребимом никакими казнями еретичестве – залог бесконечного прогресса человеческой мысли.
Героическая юность христианства, увенчанная пурпурными цветами мученичества, в сущности, кончилась уже в тот момент, когда христиане вышли из своих подземелий, из своих катакомб на широкий путь государственной религии: в тот момент, когда на престоле римских императоров появились христиане. Но в течение всех первых девяти веков своего существования христианство, в борьбе против иных религиозных идей и в борьбе против еретичества, не прибегало к грубой силе: идея христианства еще сохраняла следы былой красоты и силы этой красоты еще было достаточно для победы над идейными противниками. В третьем веке один из столпов христианства, Тертулиан, писал: «Навязывать религию – дело совершенно противоречащее религии»; позже другой христианский философ, Лактанций, говорил: «Никого не следует принуждать силою оставаться в лоне церкви».
С одиннадцатого века христианство начинает быстро стареть, все резче обнаруживаются в нем эти явные признаки старческого окостенения: вера в абсолютную непогрешимость своих догм, боязнь свободной мысли и стремление пользоваться в борьбе уже не силою проповеди, а силой оружия, силой тюрем и казней. Особенно сильно все это сказалось в христианстве западном, в католичестве. В тринадцатом веке Фома Аквинский, один из величайших католических философов и святых, уже совершенно ясно высказывался за то, что нераскаянных еретиков следует изъять из христианского общества, предавая их смерти. Фома Аквинский только окончательно укрепил философский фундамент для этой душной тюрьмы церковного террора, в которую на несколько веков была загнана большая часть Западной Европы.
Этот террор, конечно, именовал себя Священным Террором и свой суд – Священным Трибуналом. Все учреждения по розыску и преследованию еретиков, монахи – следователи и судьи, целая рать шпионов, вооруженной стражи, палачей – все это воинство составляло так называемую Инквизицию. И едва ли в средние века была какая-нибудь другая власть более могущественная и страшная, чем власть Инквизиции. Короли, и князья, и рыцари – так же склонялись перед волей инквизиторов, как и простые смертные. Все гражданские власти обязаны были беспрекословно исполнять все распоряжения инквизиторов и содействовать им. В выдаваемых инквизиторам папских грамотах говорилось, что все архиепископы, епископы и священники католической церкви должны повиноваться Инквизиции. Миряне величали инквизиторов «Ваше монашеское величество» – и в самом деле эти монахи были некоронованными повелителями средневековья. Большая часть инквизиторов принадлежала к монашеской общине доминиканцев, основанной св. Домиником; святой Доминик поэтому считался покровителем Инквизиции, а костры, на которых сжигали еретиков, часто назывались «огнями св. Доминика».
Впервые с огнем и мечом против свободной, еретической мысли Инквизиция выступила в первой половине тринадцатого века в Южной Франции. Здесь было тогда самостоятельное Тулузское графство – с богатыми городами Тулуза, Альби, Каркассон и другими. Под южным солнцем, на плодородной земле – здесь жилось хорошо и свободно, насколько вообще могла быть свобода при феодальном строе. Здесь мирно обитали рядом католики и еретики – альбигойцы, названные так по имени города Альби. Альбигойство представляло собою смесь из принципов христианства первых веков с элементами восточных учений, Зороастры и Манеса; это была одна из первых попыток разрушить окостеневшую католическую догму и рационализировать христианство. Дряхлеющее католичество, уверенное в своей непогрешимости, решило силою оружия и костров загнать непокорных еретиков в свой рай.
ЛИЦА
Граф Кристобал де-Санта-Крус.
Валтасар – его сын.
Родриго (Рюи) – его сын.
Инеса – невеста Рюи.
Диэго – мажордом.
Фра-Себастьяно– поэт.
Дама (Сеньора Сан-Висенте).
Гонсалес де-Мунебрага – инквизитор.
Нотариус.
Фра-Педро, Фра-Нуньо – доминиканцы
Секретарь инквизиции.
Первый мастер инквизиции.
Второй мастер.
Желтый горожанин с женой.
Румяный горожанин с женой.
Первый гранд.
Второй гранд.
Король Филипп II. Кабальеро и дамы. Алгуасилы. Служители инквизиции. Еретики. Монахи. Народ.
Место действия – Севилья. Время – вторая половина 16-го века.
Действие первое
Внутренний двор в доме Санта-Крус. Справа и слева – стены дома; узкие, глубокие ниши окон, все в плюще. На заднем плане высокая каменная ограда с зубцами; над зубцами полоса черно-синего неба, звезды. Тяжелая, обитая железом, дверь на улицу, на двери герб: крест из двух мечей, на конце одного меча сердце. Возле рампы, справа и слева – две винтовых лестницы внутрь дома; истертые каменные ступени. Недалеко от одной из лестниц – столик с книгами и принадлежностями для письма. Посередине двора – обеденный стол. Диэго расставляет блюда, бутылки, вазы с фруктами.
Дон-Кристобал (берет одну за другой бутылка а смотрит на свет). А где же малага? Ай, Диэго, за эти три года ты уже успел забыть, что Рюи больше всего любит малагу. Ну, чего же стоишь и сияешь, как медный таз Алонсо-цирюльника? Рад, старик, что Рюи вернулся, а? Впрочем, я и сам, должно быть, как медный таз… Три года! Ты бы сбегал наверх, Диэго: может быть, Рюи уже пришел из собора?
Диэго. Из собора? Да он туда и не ходил.
Кристобал. Как, разве? А я думал – он вместе с Валтасаром и Инесой…
Диэго. Нет, сеньор, Рюи сказал дон-Балтасару, что он устал с дороги. Должен заметить, сеньор, что я это не одобрил: пожалуй, еще кто-нибудь скажет, что наш Рюи набрался разных мыслей в этих самых Нидерландах.
Кристобал. Ну, хотел бы я посмотреть, кто осмелится что-нибудь этакое сказать об одном из Сайта-Кру сов. (Помолчав.) Нет, а какой он стал: совсем мужчина! Ты приметил, Диэго, как он вошел: голову назад, взглянул вот так… А говорит… как говорит! Нет, в нидерландских университетах учат хорошо. Я не жалею, что послал его туда.
Диэго. А я, должен заметить, сеньор, не одобряю. Там, говорят, еретиков что орехов в Барселоне. А у неверных, конечно, и наука неверная. Вот уж у нас в Испании, если дважды два, так спокойно можешь сказать, что это – с благословения святой церкви – четыре. Взять, например, вашего старшего, дон-Балтасара…
Рюи (медленно спускается по лестнице справа, в руках у него книга, читает на ходу. Спохватился, закрыл, книгу, входит). Как хорошо! Вино, а не воздух: пьешь и хочется все больше… А где Инеса?
Кристобал. А-а, мальчик, вот чем ты пьян? Инеса? Рыцарь Санта-Крус, и сдался в плен… Кому же? Девочке! И не стыдно?
Рюи. Сеньор отец…
Кристобал. Ну-ну, Рюи, я шучу. Когда-то – так давно и так недавно – я ведь и сам был такой, как ты, и я помню… Что это у тебя за книжка?
Рюи (смущенно). Это… это так. (Прячет книгу за спину.) Это…
Громкий, отчетливый стук в дверь. Рюи поспешно засовывает книгу под плющ, в оконной нише. Диэго открывает дверь. Входит Балтасар.
Балтасар. Не запирай, Диэго: там Инеса и гости. (Идет к Рюи.) Ну, Рюи, дай обнять тебя еще раз. Я так торопился в собор – не успел даже разглядеть тебя. Да, теперь у тебя в глазах как будто… Нет, не знаю… А это… Погоди-ка, ведь это на щеке у тебя тот самый шрам! Помнишь тот наш детский турнир из-за Инесы? И еще ты боялся, что след у тебя останется на всю жизнь? Неужели…
Рюи. Да, Балтасар, это на мне твоя печать. Так и умру с ней.
Кристобал (смотрит на сыновей, мигает). Ну вот – оба теперь… Ну, давайте же… (Наливает бокалы – вытирает глаза.) Пыль – с улицы: дверь открыта…
Входит Инеса. Рюи к ней навстречу с бокалом. Становится на одно колено, целует у нее руку и подает ей бокал.
Рюи. Инеса, вам бокал – и… я просто боюсь – я расплескаюсь, перельюсь через край, так полно!
Кристобал. Инеса… Рюи… Пошли вам счастья Святая Дева. И ты будь счастлив, Балтасар!
Балтасар берет свой бокал, смотрит на Инесу, на Рюи – ставит свой бокал обратно на стол. Входят Гости. Впереди фра-Себастьяно говорит кому-то, оборачиваясь назад.
Фра-Себастьяно. Нет, ведь это просто ужас! Говорят, все монахи из Сан-Изодоро – тоже… И вот, по ночам все эти отступники от веры…
Гость. Ну, фра-Себастьяно, вы поэт, а поэты склонны… как бы это сказать…
Фра-Себастьяно. Нет, нет, уверяю вас, мне говорил сам инквизитор де-Мунебрага…
Кристобал и Балтасар идут навстречу Гостям. Инеса и Рюи – в стороне, меняются незаметно бокалами и пьют, не отрывая глаз друг от друга. Слышны смешанные восклицания Гостей.
Гости. Позвольте и мне, дон-Кристобал… – Нет, нет, фра-Себастьяно, тут какая-то ошибка… – Теперь, дон-Кристобал, вы можете спокойно…
Первый гранд (второму – глядя на Инесу и Рюи). Смотрите: сейчас во всем мире их только двое. Никого нет: только их двое.
Второй гранд. Никого нет? Сеньор, вы, по обыкновению, говорите так, что я… (Проходят.)
Рюи (Инесе). А наше Эльдорадо: вы помните, Инеса? В башне, когда смеркалось, камни начинали шевелиться – и я спасал вас от великанов. И вот теперь бы мне каких-нибудь эльдорадских великанов, что-нибудь самое трудное для вас…
Толстый сеньор (подходит). Чтоб не забыть: не скажете ли вы мне, дон-Родриго, чем они там откармливают свиней? У них ведь – свиньи лучшие в мире.
Гости (подходят). Да, да – расскажите, расскажите нам что-нибудь!
Рюи. Свиньи? Сеньор, я крайне сожалею, но я был занят более… более необходимым: я изучал метафизику.
Толстый сеньор. Более необходимым? Что значит молодость!
Кристобал (подходит). А где же дон-Фернандо? Странно: он так хотел видеть Рюи – и он всегда точен, как часы. Не заболел ли? Ну что ж, я думаю, мы не будем его ждать? Прошу, сеньоры. Инеса, ты мне поможешь?
Вместе с Инесой и частью Гостей идет к столу.
Рюи (взял со стола какую-то книгу, раскрыл). Нет, вы только посмотрите! (Смеется. Идет к большому столу, где Гости, и читает.) «О том, что есть торговля, и об искусстве тончайшем очарования покупателя. Посвящается императрице неба, матери вечного слова, чистейшей деве Марии». Нет, это великолепно! (Смеется.)
Балтасар (сурово). Перестань, Рюи. Что тут смешного?
Рюи. Нет, Балтасар, ты только… О торговле – деве Марии… Нет, не могу!
Кристобал (с добродушной усмешкой). Ты, Рюи, не шути с ним: ведь он у нас – ревнитель веры. Три месяца уже, как он стал el santo.
Рюи. El santo?
Кристобал. Ну да. Бедный мальчик! Чему же там вас учили в Нидерландах? Ты не понимаешь?
Рюи. Нет, сеньор отец, прошу вас извинить меня, но право же…
Кристобал. Я помню – это было очень торжественно, после мессы, собор полон рыцарей и дам. Вас было десять: не так ли, Балтасар? И каждому из десяти сеньор де-Мунебрага, инквизитор севильский, вручил вот этот белый знак. (Показывает на грудь Валтасара.) Тишина в соборе такая, что слышно было, как шуршали шелковые складки фиолетовой одежды де-Мунебраги. И в тишине каждый из десяти поклялся перед алтарем – бороться с еретиками, поклялся забыть, согласно заветам Христа, об отце, о матери, о братьях, и кто бы ни были еретики – всех предавать в распоряжение святейшей инквизиции. Обет тяжелый, но Санта-Крусы всегда в первых рядах сражались против врагов церкви – против турок, мавров и против…
Рюи. Прошу прощения, сеньор отец. Но с маврами – Санта-Крусы, насколько знаю, сражались мечом, а не доносами. Я ушам не верю: испанский рыцарь – пойдет с доносом в инквизицию! И об этом так, вслух…
Балтасар (с шумом отодвигает кресло, берется за шпагу). Рюи, у тебя на щеке еще цел след от моей рапиры, и если ты…
Кристобал (хватает его за руку). Тише, тише. Вспомни, Балтасар, что Рюи уже три года не был в Испании и потому…
Балтасар. Там три года или не три года… Но должен же он понять, что служба инквизиции – это служба церкви, и потому это честь для каждого из нас! (Кулаком по столу.) Неужели же не ясно, что убийство, ложь – все, что угодно, ради церкви – благородней, чем благороднейший из подвигов ради сатаны и его слуг – еретиков?
Толстый сеньор (сидел рядом с Рюи – теперь предусмотрительно отошел в сторону вместе с женой). Браво, браво, дон-Балтасар! (Жене тихо.) Как он неосторожен – этот Рюи. Что значит молодость!
Балтасар (садится. Спокойнее). Неужели же тебе не ясно, Рюи, что было бы жестокостью предоставить еретикам идти их пагубным путем? Разве не милосерднее спасти их?
Рюи. Насильно? Тюрьмой? Костром?
Балтасар (опять вскакивает. Вызывающе). Да! Да! А разве Бог не посылал казни на избранный народ? Разве не Бог приказал Моисею истребить смертью четыреста поклонников Ваала? Разве не ясно, что генеральный инквизитор – вовсе не Мунебрага, а сам Господь? И мы, воины инквизиции, в руках его – как благородный, беспощадный меч Тисон в руках Сида Кампеадора…
Гости. Браво! Браво!
Фра-Себастьяно (встает). Сеньоры, кстати о Сиде: если разрешите, я прочту свою новую поэму, посвященную его преподобию, сеньору Мунебраге. Там как раз…
Гости. Просим! Просим!
Балтасар. Нет, позвольте. Я хочу, чтобы Рюи ответил мне прямо на вопрос: считает ли он, что католическая церковь…
За стеной на улице слышен топот бегущих и неясные крики погони. Балтасар сбивается.
…Что церковь…
Фра-Себастьяно (стоит с листком в руках). Сеньоры…
Толстый сеньор (возле него теперь еще несколько Гостей). Ого! Этот турнир между братьями становится серьезным!
Крики за стеной ближе. Слышно: «Держи! Где же она? Сюда!»
Гости. Что там? Что случилось? Слышите? (Вскакивают.)
Кристобал. Посмотри, Диэго.
Диэго выходит на улицу. Крики затихают вдали. Диэго возвращается.
Ну? Кто же это сейчас там был на улице?
Диэго. Только один человек, сеньор.
Кристобал. Кто же?
Диэго. Я, сеньор.
Кристобал. Ну, ты уж… (Отчаянно машет рукой.) Хорошо, иди.
Фра-Себастьяно. Итак, сеньоры…
Гости. Да, да, фра-Себастьяно! – Конечно! – Мы ждем!
Фра-Себастьяно (читает).
Гремите, трубы и литавры;
Хвалите Бога, стар и млад:
Покорны были Сиду мавры –
Покорен Мунебраге ад.
Как Сидов меч, Тисон могучий,
У Мунебраги – крест Христов:
Взмахнет – все выше, выше, круче –
Горой тела еретиков.
Как под Валенсией у Сида,
Уж руки…
Тихий стук в дверь.
(Сердито оглядывается и продолжает громче.)
Уж руки по локоть в крови:
Господь его благослови –
Де-Мунебрагу…
Снова слышен стук.
Рюи. Простите, фра-Себастьяно. Но там стучат. Быть может, это, наконец, дон-Фернандо…
Идет к двери, открывает. Входит Дама. Прислонившись к стенке, смотрит на всех широко раскрытыми глазами, молча.
Дама (к Рюи). Закройте… Ради Святой Девы – скорей, скорей…
Кристобал. Как – вы? Одна? А что же дон-Фернандо? Но что с вами?
Дама (тихо). Дон-Фернандо взяли.
Кристобал. Дон-Фернандо? О, нет! Что вы, что вы!
Дама (сперва тихо, потом громче, возбужденней). Они окружили весь дом, они заняли все входы… Во всех комнатах, все книги, письма… Они схватили дон-Фернандо – у него свалилась шляпа, он наступил на шляпу… и его повели неизвестно куда… Нет, хуже: известно! Святая Дева – они сказали: в этот проклятый замок инквизиции, в Триану, в тюрьму…
Балтасар (еле сдерживаясь). В Святой Дом. Это называется – Святой Дом, позвольте вам сказать, сеньора. Это Святой Дом, а не тюрьма. Благодарите Бога и Мадонну, что есть люди, которые…
Дама (не слушая). Они рыщут по всему городу. Они оцепили целые улицы. Они повсюду. Гнались за мною. Я видела: ведут мужчин и женщин. В замке инквизиции все окна освещены. Они замучают, они сожгут его! Дон-Кри-стобал, скажите – дон-Кристобал, что мне делать, что, что?
Кристобал (дрожащими руками наливает ей вина). Вот, выпейте. Я думаю, все это ошибка. И завтра же… Нет, дон-Фернандо… Это смешно! Балтасар, ведь ты же знаешь его. Ты знаешь!
Балтасар (угрюмо). Да, знаю. И знаю, что однажды он дал приют еретику, которого разыскивал святейший трибунал.
Дама (делая движение к Валтасару). Да, да, дон-Балтасар, вот вы понимаете: он был такой добрый… Святая Дева! Почему я говорю «был»? О, он шел без шляпы – один, а сзади, и спереди, и с боков, – они. А он один…
Ее окружают Гости и Гостьи. Все встали из-за стола. У лестницы справа – Толстый сеньор и группа других поглядывают на происходящее издали и сперва перешептываются, а потом – громко.
Толстый сеньор. Я вам говорю, сеньоры, берите шляпы и домой. Я вам говорю: в этом доме пахнет огнем.
Толстая сеньора (радостно). Нет, вы обратите внимание, как бледен дон-Родриго. Уж поверьте: тут что-то…
Прощаются с дон-Кристобалом, уходят, за ними другие Гости. Дама остается; возле нее Кристобал, Диэго, Балтасар; Инеса и Рюи в стороне – возле ниши, где Рюи спрятал книгу.
Инеса. Мой милый Рюи, что с вами? Вы смотрите на меня так, как будто я из стекла. Вы – совсем другой.
Рюи. Разве? Мне кажется… я… Мне неприятно, что этот вечер, такой радостный, – был омрачен… В этом я вижу дурной знак.
Инеса. А я ничего на свете не вижу, кроме… (Пристально смотрит на Рюи.) Рюи, вы что-то скрываете от меня.
Рюи (неохотно). Ну… если хотите, дон-Фернандо – был мой друг. И может быть – даже больше… (После паузы, решительно.) Инеса, что бы вы сказали, если б я…
Инеса. Что – вы?
Рюи. После. Здесь Балтасар…
Диэго, поддерживая, уводит Даму внутрь дома по лестнице налево. Дон-Кристобал и Балтасар – сзади.
Кристобал. Но, Балтасар, подумай: куда же она пойдет, ночью, одна? Ведь это же…
Балтасар. Сеньор отец, я повторяю: она скрылась от служителей святого трибунала. Вы можете принудить меня к тому, чего я не хотел бы… И я настаиваю…
Кристобал. Что? Довольно! Или я уж не хозяин в этом доме? (Уходит по лестнице налево.)
Балтасар (вслед ему). Сеньор отец, предупреждаю, что я должен… Сеньор отец!
Некоторое время Балтасар стоит нахмурившись, глядя вслед ушедшему Кристобалу, потом идет к нише направо, где Инеса и Рюи. Рюи, не глядя на Балтасара, быстро поворачивается и уходит по лестнице в дом.
Ушел, не хочет… Инеса!
Инеса молчит.
Инеса, если бы вы знали, как мне трудно сейчас… Понимаете: часы. Хотят или не хотят – но они неизбежно должны пробить двенадцать. Должны! Инеса! (Осторожно берет ее за руку.) Если бы вы когда-нибудь… я не говорю сейчас – но, может быть, когда-нибудь… Если бы вы согласились разделить со мною…
Инеса (вырывает руку и прячет ее за спину. Нащупала книгу, спрятанную Рюи, вытащила ее и перелистывает, чтобы не смотреть на Валтасара). Я очень сожалею, дон-Балтасар, но если бы вы оставили меня одну, мне было бы приятнее. Вы, кажется, снова начинаете о том, о чем мы уже столько раз говорили.
Балтасар. В последний раз – больше никогда. Скажите мне в последний раз…
Снова касается ее руки. Инеса роняет книгу, Балтасар ее поднимает.
Инеса (встает). Если вы не перестанете, дон-Балтасар, я сейчас же уйду.
Балтасар (некоторое время молчит, глядя в книгу. Резко). Чья книга? Ваша? (Протягивает Инесе.)
Инеса (встает). Вам это так интересно? Нет, не моя. (Открывает книгу.) Здесь пометки. Как будто почерк Рюи. Ну да, конечно же, его…
Балтасар (в ужасе). Рюи? Вы говорите, что это… это его, Рюи?
Инеса изумленно поднимает голову. Входит Рюи. Увидел раскрытую книгу в руках Инесы – и как споткнулся: стоит, не отрывая глаз от книги. За стеной голоса, шаги, звон оружия.
Инеса (к Рюи). Опять они: слышите? Весь город полон ими… Что за ужасная ночь!
Балтасар. Да, это… Я должен… (Делает два-три шага к двери на улицу, останавливается, возвращается обратно. Секунду стоит возле окна; проводит по лицу рукой – раз и еще раз.)
Инеса (прислушиваясь). Прошли.
Балтасар (очнувшись). Мне надо… Я скоро вернусь – сейчас… Ты за мной закроешь? (Подходит к Рюи, кладет ему руки на плечи, опускает глаза.) Прощай, Рюи! (Целует его.) Спокойной ночи, донья Инеса! (Уходит на улицу.)
Рюи (поспешно закрывает дверь и бросается к Инесе). Он видел? Раскрывал ее? (Крепко стиснул руку Инесы.)
Инеса. Что? Я не понимаю… Пустите же, Рюи, мне больно!
Рюи. Он видел? Он видел, что это за книга?
Инеса. Пустите же! Я не знаю… Я уронила… Он спросил, чья книга… Пустите!
Рюи. Он видел!
Инеса. Рюи, ради Святой Девы – что все это значит?
Рюи. Что значит? Это значит, что вы, сами того не подозревая, подожгли фитиль у бочки с порохом – и через час, через минуту, я не знаю, когда – все взлетит на воздух…
Инеса. Но что же, что я сделала? Вы меня пугаете.
Рюи. Разве вы не видите: это Новый Завет по-кастильски, это сделанный Жуаном Перецом перевод с латинского…
Инеса. Не понимаю. Если это Новый Завет – если это Евангелие…
Рюи. Дитя! Вы не знаете, что для них – для Валтасара – это ересь? Что это то самое Евангелие, какое читал дон-Фернандо, и десятки, и сотни других, кого сегодня ночью…
Инеса. Рюи, вы – вы! – тоже… Как дон-Фернандо…
Рюи. Да, я – тоже.
Инеса (после паузы, тихо). Но неужели вы можете думать, что Балтасар… (Громче.) Но это же нелепо! Вы не знаете, как он… Когда вы были в Нидерландах, один – кто, я не скажу – нехорошо отзывался о вас при Валтасаре. И Балтасар вызвал его на поединок, был ранен… Нет же, Рюи, это невозможно, чтобы Балтасар, – я знаю.
Рюи. Я тоже знаю: одной и той же рукой – он может убить из-за меня и может убить меня…
Слышно: в городе медленно бьют башенные часы.
Инеса. Постойте. Он что-то говорил о часах… Не помню. У меня все путается в голове. Какой-то сон… И эта книга и то, что вы отреклись от Христа и Мадонны, и то, что Балтасар может…
Рюи (перебивая горячо). Инеса, я не отрекся от Христа: я только полюбил его – и возненавидел тех, кто снова распинает его, кто заставляет его быть предателем, Иудой. Тюрьмы, казни во имя Христа! Инеса, вы только представьте: Христос – сейчас там, на улицах. Неужели вам не ясно, что…
Обрывает. За стеной снова шаги. Остановились.
Тише, там, кажется, кто-то…
Громкий троекратный стук в дверь.
Инеса. Рюи…
Рюи (прижимая к себе Инесу). Ничего, ничего, Инеса. Это только… Это… Кто там?
Балтасар (за дверью). Это я. Откройте…
Инеса. Но там – там еще какие-то голоса… Рюи, я дрожу вся, Рюи…
Рюи. Нет, нет, это вам показалось. Это Балтасар. Диэго сейчас откроет. Пойдемте.
Инеса. Я не… не могу…
Рюи бросает книгу в нишу, подхватывает Инесу обеими руками и уносит по лестнице направо. Снова стук в дверь, нетерпеливые голоса.
Диэго (застегиваясь на ходу, бежит к двери). Кого вам надо?
Балтасар (за дверью). Это я. Открой, Диэго!
Диэго открывает. Входит доминиканец, откидывая капюшон. Рядом с ним Балтасар. Отряд алгуасилов инквизиции.
Диэго (всплескивая руками). Сеньор Иисус!
Балтасар (большими шагами идет к нише, берет оттуда книгу, подает ее доминиканцу). Вот эта книга!
Доминиканец. Подумайте! За эту ночь я вижу уж чуть ли не десятую. Весь город засеян семенами дьявола, и я полагаю… Позвольте, позвольте, куда же вы?
Балтасар, не слушая, быстро выходит на улицу. Весь дом проснулся. Мелькают огни. Открываются окна, высовываются и прячутся чьи-то головы. По лестнице слева спускается Кристобал.
Кристобал (доминиканцу). Что вам здесь надо? Вы ошиблись, отец мой. Это – мой дом, дом графов Санта-Крус.
Доминиканец. Сеньор, простите. Но вот приказ святого трибунала. Вы видите печать: меч, ветвь оливы и собака с пылающей головней. И вот девиз: справедливость и милосердие.
Часть алгуасилов уходит в дом по лестнице налево.
Кристобал (руки у него дрожат). Я… я… не могу. Здесь неясно.
Доминиканец (насмешливо). Возможно. Ведь имя вписано сию минуту, на улице под фонарем. Но оно вам знакомо.
Кристобал (поднимает бумагу к свету – и садится, согнувшись, постарев сразу). Как? Мой сын? Рюи?
Доминиканец. Да, сеньор Родриго де-Санта-Крус. И супруга еретика Фернандо Сан-Висенте.
На лестнице справа – показывается Рюи; останавливается на последних ступеньках.
Кристобал (растерянно). Но… он… ведь только приехал сегодня утром… Только приехал, понимаете? (С отчаянием.) Я хочу сказать: его здесь нет – нет!
Рюи (выходит). Я здесь. Я – Родриго Санта-Крус. Кристобал (встает, выпрямившись, смотрит на Рюи. Гордо). Да, это он.
По лестнице слева алгуасилы ведут вниз Даму.
Занавес
Действие второе
Низкая, глухая комната в замке Триана. Сводчатый потолок. Узкое окно с решеткой; створки с цветными стеклами открыты внутрь, на стеклах играет солнечный луч. На одной стене – две задернутые черные занавески; за ними, вероятно, двери или ниши. Возле другой стены – покрытый черным бархатом стол и четыре кресла. Перед столом скамья подсудимых: на выкрашенных в черное деревянных крестовинах – положен треугольный брусок, острым ребром кверху. Отдельный столик для Секретаря инквизиции. Под окошком стоят два Мастера, в длинных, черных одеждах, с капюшонами, закрывающими голову и лицо; в капюшонах прорезы для глаз, рта и носа.
Первый мастер фыркает.
Второй мастер. Ты чего?
Первый мастер. Да уж очень смешно. Вчера-то, помнишь? Раздели ее, стали к доске прикручивать, а из грудей молоко как брызнет! Прямо мне на руку! Теплое!.. (Помолчав.) Младенец, должно быть, дома у ней…
Второй мастер молчит.
Ты что молчишь, нос повесил?
Второй мастер. Девочка у меня заболела. Младшая.
Первый мастер. А, это которая – палец тряпкой завязан? Еще я ей куклу на тряпке…
Второй мастер. Ну вот – теперь у ней всю руку раздуло. Кричит, просто сердце переворачивается. Скорей бы домой.
Первый мастер. Попадешь тут домой! Дадут тебе какую-нибудь упрямую лютеранскую собаку…
Второй мастер (со злостью). Ну, у меня нынче живо… Так завинчу…
Первый мастер. Тише! Идут…
Входит Мунебрага с Нотариусом, за ними два доминиканца и сзади всех Секретарь с бумагами и Служитель. Мунебрага – румяный, с ямочками на щеках; доминиканцы – два желтых черепа с венками седых волос. Нотариус на каждом шагу прикланивается и все время идет на полшага сзади Мунебраги.
Нотариус. Ваше преподобие, изволили вы…
Мунебрага (Мастерам). Можете пока идти к себе. (Служителю.) Там есть кто-нибудь наверху в приемной?
Служитель. Сеньор Балтасар. Хочет вас видеть, ваше преподобие.
Мунебрага. А-а, это кстати. Веди его сюда! (Нотариусу.) Вы что-то спрашивали, сеньор Нотариус?
Нотариус. Я хотел узнать: изволили ли вы, ваше преподобие, читать поэму, написанную фра-Себастьяно? Как метко: сверкающий огнем меч Тисон – именно огнем, заметьте. И ваше преподобие – в виде доблестного Сида.
Мунебрага. Да, это, конечно, не Петрарка. Но… (вытаскивает из кармана изюм, кладет его в рот)…зато в авторе – бескорыстная преданность церкви, что делает его ценней Петрарки… Ах, кстати: позвольте, фра-Педро, поблагодарить вас за скворца. Вы прямо чудеса делаете со своими птицами! Понимаете, сеньор Нотариус: скворец – насвистывает Te-Deum.
Нотариус. Te-Deum! Так мудро использовать естественное стремление птицы петь! Te-Deum! Как бы я хотел послушать Te-Deum! Как бы я хотел послушать…
Мунебрага. За чем же дело? Вот кончим, приходите завтракать ко мне. (Зажмуривается.) А каких мы вчера ели омаров! Мы получаем их из Англии, с Святого Острова. Да, уж этот остров подлинно взыскан благоволением Божиим.
Секретарь (подносит для подписи). Приговор, ваше преподобие. Костер.
Мунебрага (не глядя, подписывает. Продолжает). Слегка поджарены, с соусом из взбитых яиц и с красным канделедским перцем… Пальчики оближешь! И к этому вино – из рейнских лоз. Да, еретики в Германии умеют делать вино, что говорить!
Нотариус (с поклоном и многозначительной улыбкой). И еретики на что-нибудь полезны, как все созданное Господом.
Мунебрага. Ах, я все забываю спросить вас. Старик дон-Кристобал…
Нотариус. Разве я не докладывал вашему преподобию? Он поторопился отправиться в чистилище – чтобы заблаговременно приготовить там апартаменты для сына. Он этого мальчика, кажется, очень любил.
Мунебрага. Да, знаю, знаю, я не о том. Сколько он оставил? Вам, сеньор, это, я думаю, известно.
Нотариус. Около двадцати тысяч дукатов, ваше преподобие. И, стало быть, после конфискации его имущества…
Входит Балтасар. Мунебрага встает ему навстречу.
Мунебрага. Хвала и честь вам, дон-Балтасар. Я вас с тех пор не видел и еще не имел случая сказать вам, как меня глубоко тронул ваш подвиг. Вы подлинно достойны имени Санта-Крус: вы мужественно стали на защиту святого креста и церкви, вы не пощадили даже…
Балтасар. Ваше преподобие, простите, я пришел справиться о нем – о Рюи… о дон-Родриго, моем несчастном брате.
Мунебрага. Не могу скрыть от вас: у нас есть опасение, что нам не удастся вырвать его душу из когтей сатаны. Он тверд, как железо. Одна надежда, что и железо делается мягким на огне. Сегодня мы допросим его в третий раз – и если он будет все так же упрям – как ни прискорбно, придется прибегнуть к инструментам…
Балтасар (вскакивает). Ваше преподобие! Вы хотите… вы хотите его, Рюи… (Замолкает.)
Мунебрага (с усмешкой). Вы хотели что-то сказать, дон-Балтасар?
Балтасар (снова опускается в кресло. Устало). Нет. Ничего.
Мунебрага. Нет? Тогда позвольте мне сказать вам – или, вернее, доказать, – как я ценю вас. Я хочу, чтобы вы были спокойны, и предоставлю вам самому возможность судить, насколько мы будем правы, если отведем его туда… (Показывает на ту дверь за занавесью, в которую ушли Мастера.) Вы сами услышите, как он говорит и что. Прошу вас сюда, сеньор.
Открывает одну из занавесей в передней стене: за занавесью кресло в нише. Балтасар по-прежнему сидит возле стола, согнувшись.
Ну, что же?
Балтасар медленно, тяжело идет, садится в нише. Мунебрага задергивает занавес, подходит к столу, звонит. Входит Служитель.
Сороковой номер здесь?
Служитель. С утра здесь, ваше преподобие.
Мунебрага. Сюда его. (Садится на место, вынимает из кармана изюм и жует.)
Нотариус (тихо). Вы не опасаетесь, ваше преподобие, какого-нибудь… недоразумения? (Кивает головой в сторону ниши.)
Мунебрага. Недоразумения? Наоборот – я жду большего разумения того, насколько мы следуем нашему священному девизу: справедливость и милосердие. (Предлагает Нотариусу изюм.) Угодно? Это синий, из Малаги. Если у вас желудок не в порядке, если вас крепит – так это прекрасное средство!
Служитель вводит Рюи. Рюи босой, в арестантской одежде.
Сын мой! Взгляни туда… (Показывает на окно.)
Рюи (оборачивается). Какое синее! (Закрывает глаза – и снова повертывается к столу. Как бы оправдываясь.) Я отвык.
Мунебрага. Сын мой! Мы хотим, чтобы твоя душа была в этом неизреченном свете, а не в кромешной тьме геенны. У тебя есть еще время покаяться. И есть путь: сказать нам – чистейшую, как это небо, правду.
Рюи. Ни один из Санта-Крусов не нуждается в таком щите, как ложь.
Мунебрага. Тем лучше. Тогда скажи: известен ли тебе указ нашего доброго короля – указ о том, что всякий перепечатывающий, продающий или читающий эту книгу (осторожно, двумя пальцами, как бы опасаясь запачкаться, поднимает со стола книгу) – должен быть казнен на костре, на эшафоте или в яме?
Рюи (вздрагивает). Известен.
Мунебрага. И значит, ты признаешь, что впал в ересь сознательно, с открытыми глазами вступил на этот сатанинский путь?
Рюи (спокойно). Мой путь не сатанинский, а путь Христа.
Мунебрага (негодующе). Вы слышите? Что он говорит, что он говорит, безумный! Если твой путь – есть путь Христа, то, следовательно, наш – сатанинский? Ты, следовательно, считаешь, что святая церковь… нет, мой язык не в состоянии произнести такую хулу! Секретарь, отметьте: богохульствует.
Фра-Педро (доминиканец слева от Мунебраги). Неслыханно!
Рюи (все еще спокойно). Вы просто хотите придать другой смысл моим словам. Я утверждал раньше и утверждаю, что ни в чем не отступил от учения Христа.
Мунебрага. Но раз церковь – раз мы говорим тебе, что ты впал в ересь… Ты, стало быть, хочешь сказать, что церковь может ошибаться? Ты не веришь тому, чему учит церковь?
Фра-Нуньо (доминиканец справа от Мунебраги). Это, ваше преподобие, настолько очевидно, что я полагал бы…
Фра-Педро (горячо). Несчастный! Да если бы мне церковь сказала, что у меня только один глаз – я бы согласился и с этим, я бы уверовал и в это. Потому что хотя я и твердо знаю, что у меня два глаза, но я знаю еще тверже, что церковь – не может ошибаться. А ты, несчастный…
Рюи. Вот именно, отец мой: я твердо знаю, что у меня два глаза. И обоими глазами я вижу ясно, что в этой книге – учение Христа.
Фра-Педро (кричит). Молчи! Это дьявол подсказывает тебе на ухо ответы. Вот – я вижу, я вижу: шевелятся его бородавчатые, лиловые губы! Это – тот самый, какой сегодня ночью меня…
Мунебрага. Успокойтесь, фра-Педро. (К Рюи.) Сын мой! Пойми же: мы любим тебя – как отец любит даже и блудного сына. И от твоего упорства – сердце у нас по каплям исходит кровью. Пойми же, наконец, свою выгоду: если ты не покаешься – как упорный еретик ты будешь сожжен на костре; если ты покаешься – как сознавшийся в ереси ты будешь сожжен на костре, но…
Рюи (с усмешкой). Я выгоды не вижу.
Мунебрага. Ты не дал мне кончить. Пойми: кратковременным страданием – ты искупишь свой грех. И раньше или позже – из чистилища ты перейдешь в светлое Христово царство. Покайся же!
Рюи. Мне не в чем каяться.
Мунебрага (встает, руки к небу). Святая Дева! Помоги мне смягчить его окаменевшее сердце! (Выходит из-за стола, становится перед Рюи на колени. С дрожью в голосе.) Сын мой! Я на коленях молю тебя: покайся! Ты видишь: у меня слезы на глазах… Сжалься над нами, дай нам спасти тебя!
Рюи (пытается поднять его. Растерянно). Встаньте же… Ведь это… Я… я просто… (Доминиканцам.) Помогите же мне…
Мунебрага. Не встану – пока не скажешь: каюсь!
Рюи. Клянусь святым крестом: если бы я чувствовал, что я… Но я же не могу…
Мунебрага (встает. Секретарю). Запишите: упорствовал и ложно клялся святым крестом. (Садится.) К прискорбию, я вижу, нам остается только одно…
Звонит два раза. Входят Мастера.
Принесите инструменты. А вы, фра-Нуньо, объясните ему. Я обессилен – он измучил меня своим упорством.
Фра-Нуньо (по мере того как приносят инструменты – объясняет. Говорит ласково). Вас положат на эту лестницу, сеньор Родриго. Руки привяжут вот тут, наверху, а ноги вот к этой веревке. А здесь вот – видите? – это ворот, и воротом вас будут тянуть вниз, пока суставы не хрустнут, – и вы будете становиться все длиннее, длиннее, длиннее… А вот тут, на этой скамье – тут гвозди… (Что-то смахивает с гвоздей.) Это ничего: это остались клочки… Вас прикрутят осторожно к скамье – сапог на вас нет? – отлично; ноги будут вот здесь: в колодке. Внизу поставим жаровню – вот так! – подошвы вам смажем маслом, слегка, и будем подогревать… пока не лопнет кожа и мы не увидим, какого цвета кости у вас. А если вы все же будете молчать, так наши мастера наденут на вас вот эти сапоги. Уж вам придется извинить нас, если они окажутся немного просторны. Но видите ли, здесь есть винт, и если подвинтить – боюсь, вы станете жаловаться, что сапоги вам слишком тесны…
Рюи отступает к скамье подсудимых, хватается рукою за стойки.
А это… не пугайтесь, дон-Родриго, – здесь всего только вода, чистейшая, как слезы Мадонны. Вода и кусок полотна. Полотном мастера прикроют вам нос и рот – и сверху будут лить воду. Правда, вы будете захлебываться, и один только глоток воздуха покажется вам драгоценней, и слаще, и желанней мадригальского вина… Но стоит вам только сделать знак рукою, что вы готовы подчиниться нашим отеческим советам, – как тотчас же…
Мунебрага. Довольно. Я вижу: он согласен. Не правда ли, сын мой?
Рюи (тихо). Этим… этим, быть может, вы заставите меня сознаться в чем угодно. Может быть, я даже скажу вам, что Господа Иисуса Христа убил я, а не кто другой. Но помните… (Твердо и громко.) Помните, что на другой день – я повторю вам все то же: я ни в чем не нарушил заветов Христа, изложенных вот в этой книге.
Мунебрага. Так? (Подходит к инструментам и благословляет их.) Во имя Божие и святого Доминика… (Мастерам.) Ведите его.
Мастера ведут Рюи.
Фра-Нуньо (Мунебраге – тихо). Перед тем как наши мастера… – пожалуй, было бы очень кстати посвятить его в то, что его отец уже… Понимаете? Это пробьет в упрямце брешь – и облегчит мастерам штурм…
Мунебрага. Вы мудры, как змий, фра-Нуньо. (Мастерам.) Эй, постойте! Сын мой, пока не поздно – в последний раз, именем твоего покойного отца…
Рюи (вырывается из рук мастеров – к столу). Вы сказали… отца… Он умер? Умер?
Мунебрага (скорбно). Да, сын мой. Он не вынес. И это ты убил его своим преступным…
Рюи. Я? Нет, не я, а вы – ваш Балтасар… Он убил отца, да, он! И меня он… (задыхается) из низкой зависти, что Инеса…
Балтасар (за занавесью). Ложь! (Выходит.) Ложь! Замолчи! Ты не знаешь, чего мне стоит…
За столом смятение. Все вскакивают с мест.
Рюи. А-а, ты там подслушивал! Ну что же: ты все идешь вперед. Недаром же на щите у Санта-Крусов девиз: «Только вперед».
Балтасар. Замолчи!
Нотариус (Мунебраге). Я говорил!
Мунебрага быстро становится между Рюи и Валтасаром.
Мунебрага (Мастерам). Возьмите его! Живей!
Рюи. Я сам пойду. Но теперь, когда я знаю, что мой милый брат будет сидеть с вами и ждать, пока я… Будьте уверены: теперь я не скажу ни слова! (Мастерам.) Я готов.
Уходит с мастерами. Все рассаживаются. Балтасар тяжело опускается на скамью подсудимых.
Мунебрага. Ах, дон-Балтасар, боюсь – вы испортили нам все дело… Но садитесь сюда: вам там не место.
Балтасар. Не знаю. Быть может, именно на этой скамье…
Мунебрага. Мужайтесь, дон-Балтасар. Я понимаю: вам нелегко. Но вспомните – Христос сказал Иуде… то есть наоборот: Иуда сказал…
Балтасар (поднял голову, прислушивается – перебивает). Постойте, кажется…
Нотариус (любезно). О, нет, сеньор. Тут стены очень толсты – и дверь… Так что это только вам показалось.
Балтасар. Ваше преподобие – я умоляю вас: распорядитесь остановить. Я умоляю!
Мунебрага (сурово). Я не узнаю вас, дон-Балтасар. Вы вмешиваетесь в действия святого трибунала. Остановить пытку?
Балтасар. Да, да… Мне пришло сейчас в голову… Потому что ведь он все равно ничего не скажет, я знаю его. Мне пришло в голову, что есть другое средство…
Мунебрага. Действительнее пытки? Не думаю, сеньор.
Балтасар. Да, вы сейчас увидите сами… Только прошу вас – прошу вас – остановите скорей…
Мунебрага (пожимая плечами). Хорошо. Но если окажется, что вы… (Звонит два раза.)
Показывается Второй мастер – утирает рукою пот с лица.
Остановите… пока.
Второй мастер (недовольно). Уже остановить?
Мунебрага. Я сказал.
Мастер уходит.
Мы ждем, дон-Балтасар.
Балтасар. У него… у моего брата – невеста… Инеса – он только что назвал ее.
Мунебрага (заинтересовываясь). А-а! Невеста?
Балтасар. Она готова жизнь отдать, чтобы спасти его. И ей надо обещать, что если ей удастся убедить Родриго покаяться, то ему будет дарована жизнь. И я уверен – тогда…
Мунебрага. Дон-Балтасар, сегодня вы расстроены и говорите очень странно – чтоб не сказать больше. Неужели мне объяснять вам – вам? – что мы не вправе прощать еретиков. Неужели и вам надо напоминать о том, что, щадя их тело, – мы безжалостно оставляем их душу во власти…
Балтасар. Ваше преподобие, вы поняли меня превратно. Я сказал: обещать.
Мунебрага. Обещать? Позвольте, позвольте… Вы хотите сказать, что…
Балтасар (перебивая горячо). Я люблю его. И чтобы спасти его душу… Это мне дороже страданий его, моих и… и чьих угодно. Дороже чести…
Мунебрага. Дон-Балтасар, простите меня: я на минуту усомнился в вас… и, кажется, даже был резок… Вы правы – тысячу раз правы. Я вас понял. Я понял. Это гениально! Мы испробуем ваш способ завтра же – непременно. Вы правы… А пока, сеньоры, кончим – и, надеюсь, вы не откажетесь разделить со мною мою скромную трапезу?
Нотариус. Как всегда – вы истинно христиански скромны, ваше преподобие. Скромная трапеза!
Балтасар. Благодарю за честь, ваше преподобие… Но…
Мунебрага. И слышать не хочу! Идемте. (Берет Балтасара под руку; идут к двери направо.) Индейка, кормленная каштанами, – вы понимаете? Это не индейка, а трехлетний ребенок в масле, персик, облако… (В дверях.) Нет, нет. И слышать не хочу!
Занавес
Действие третье
Приемная де-Мунебраги. Окна с ярко расцвеченными витражами, много солнца. На устланном ковром возвышении в кресле – Мунебрага. Зала полна посетителей. Жужжание сдержанного говора. Отдельно – группа доминиканцев.
Первый доминиканец (восторженно). Это, я вам скажу, была охота! Он выскочил через окно в сад, мы загнали его в угол. Так что же бы вы думали: стал, проклятый, прыгать на стену, цепляться ногтями. Потом сел в углу, лицом в стену – и захныкал. Тут мы смело навалились кучей…
Второй доминиканец. Да, в эту ночь сеньор Иисус благословил наши сети, как некогда сети галилейских рыбаков…
Разговаривая, уходят. Остаются фра-Педро и фра-Нуньо. Фра-Нуньо что-то шепчет на ухо фра-Педро.
Фра-Педро (жадно). Где? Где?
Фра-Нуньо. Вот – рядом с дон-Валтасаром на диване. Вся в черном – видите?
Фра-Педро (отплевывается). Тьфу! Тьфу! Vade retro! Какая мерзостная красота! Точь-в-точь как тот сук-куб, какой вчера ночью…
Фра-Нуньо. А вот попробуем, не удастся ли нам и суккуба обратить в орудие церкви. Того – Родриго – тоже привели: ждет внизу. Сейчас кончится прием – и тогда… Я просто умираю от нетерпенья: удастся – или не удастся?
В это время Мунебрага знаком подзывает к себе Секретаря инквизиции и что-то приказывает.
Секретарь (стоя на возвышении, громко). Его преподобие сегодня больше не принимает. Остальные – завтра.
Посетители начинают выходить. Снаружи, за дверью, какой-то шум, визгливый женский голос.
Женский голос. А я вам говорю – пойду! А я говорю…
Мунебрага (морщась). Что там такое? Скажите, чтобы…
Вырвавшись от алгуасилов, вбегает высокая, растрепанная женщина и падает на колени перед Мунебрагой. Посетители задерживаются в дверях, с любопытством смотрят.
Женщина. Ваше преподобие! Сеньор! Я не могу терпеть такого надругательства над верой! Я должна…
Мунебрага. Встаньте, дочь моя. В чем дело?
Женщина (захлебываясь от негодования). Сеньор… Этот подлый Хуан, мой муж… Он подарил турецкую шаль соседке Марии. Это ей-то! Да у ней только и хорошего, что жирное вымя, а глупа, как…
Мунебрага. Но вымя – это не входит в круг наших задач, сеньора.
Женщина (не слушая). Так я ему и сказала: глупа, как мул. А он на меня – с кулаками. Я схватила со стены медное распятие, размахнулась и хотела… Не помню: кажется – и хотела его благословить.
Мунебрага. Благословить? (Еле сдерживает смех.)
Женщина. Да, кажется. А он, негодный, ударил кулаком, вышиб распятие – и потом всю меня… Вот видите – синяки: вот, вот… Он оскорбил меня – и святой крест…
Мунебрага. Вас, милая сеньора, как будто уж не так легко оскорбить. Но то, что он ударил изображение божественного Спасителя… Я прикажу арестовать его.
Женщина. Да хранит вас Матерь Божия, сеньор! Вы заступник веры и слабых женщин… А уж с этой Марией – я с ней разделаюсь… я ей… (Что-то приговаривая, уходит.)
Сдержанный смех среди посетителей. Мунебрага сперва закрывает рот платком, затем смеется громко, роняет платок. Несколько посетителей бросаются поднимать.
Первый гранд (у авансцены – Второму гранду). Турнир из-за платка – смотрите: сражаются де-Кастро, и Вега, и дон-Мендоса… целый букет севиль-ских рыцарей…
Второй гранд. Сеньор, я не пойму: как вы можете улыбаться?
Первый гранд. Нет, отчего же? Это зрелище – прекрасно. Инквизиция – могущественна, могущество – красиво; преклонение пред красотой – прекрасно. Ergo…
Второй гранд. Сеньор, в ваших словах есть вкус полыни…
Уходят вместе с остальными. Секретарь, фра-Нуньо и фра-Педро – удаляются через другую дверь во внутренние покои Мунебраги. В приемной остаются – Мунебрага и Балтасар с Инесой.
Мунебрага (подходит к Инесе). Итак, сеньора…
Инеса (прерывающимся голосом). Дон-Балтасар говорил мне, что вы были так… так добры, что разрешили мне свидание с моим… с моим женихом… дон-Родриго…
Мунебрага. Прелестная сеньора! Если бы я не разрешил раньше, то, конечно, разрешил бы теперь – увидев вас. Какие ручки! Говорят, такие же были у мавританки Ахи Га лианы, и такими же – она погубила душу рыцаря Нальвильоса…
Инеса (смущенно). Вы… вы очень добры, отец мой.
Мунебрага (продолжает). Но вы, быть может, этими руками спасете дон-Родриго.
Инеса (радостно). Спасу? Вы говорите – я… О, дон-Мунебрага, неужели… Дон-Мунебрага, это неправда, что говорят о вас – что вы жестоки… (Горячо.) Это неправда – я вижу!
Мунебрага. Сеньора, вы не допускаете мысли, что вы – лишь вы – заставили меня вдруг перемениться? Вот если бы вам также удалось и дон-Родриго сделать менее жестоким по отношению к нам!
Берет и гладит ее руку. Инеса закусывает губы, но сдерживается.
Так вот, сеньора. Вы должны убедить жениха покаяться – и тогда…
Инеса. Что – что тогда?
Мунебрага. Первое – мы завтра же переведем его из Трианы в монастырь святого Доминика: дон-Родриго там будет легче. А затем – посмотрим. Надеюсь, нам удастся сохранить его для вас. Разумеется, если он будет чистосердечно отвечать на все наши вопросы.
Инеса. Я сделаю! Сеньор де-Мунебрага! Я все сделаю! Он покается! Дайте – дайте мне только увидеть его!
Мунебрага. Я ухожу, сеньора: сказать, чтобы его привели. Но помните, вы должны от него добиться… вы должны! (Уходит.)
Инеса (Валтасару – возбужденно). Неужели – неужели все это правда? Я верю – и боюсь поверить. Я думала, что Мунебрага – … а он такой же, как все, как мы все – самый обыкновенный. Но зачем он так мои руки… Была одна минута – я чуть не схватилась за свой кинжал: ведь вы знаете – он всегда при мне…
Балтасар. Этим кинжалом вы прежде всего убили бы его, Рюи. Вы должны взять себя в руки и помнить, что сейчас от вас – только от вас – зависит, какова будет судьба Рюи.
Инеса. Постойте – он сказал: в монастырь… но ведь… Это только сейчас пришло мне в голову… Ведь это же… понимаете? Если нельзя устроить побег отсюда, то из монастыря…
Балтасар молчит.
(Спохватившись, жестко.) Прошу прощенья. Я забыла, что говорю с тем, кто заключил Рюи в Триану. (Помолчав.) Но ведь это вы же устроили мне свидание с ним – и чтоб спасти его, вы… Нет, я вас не понимаю – и боюсь вас!
Балтасар молчит.
Берегитесь, дон-Балтасар! Не забудьте: во мне есть мавританская кровь. Недаром Мунебрага вспомнил Аху Га-лиану… Но, впрочем, нет: тут же не может быть, не может быть ничего такого… Ну скажите – что не может! Ну что же вы молчите?
Балтасар. Я могу сказать только одно: если вы убедите Рюи – он будет спасен.
Инеса. Порукой в том ваше слово – слово честного рыцаря и графа Санта-Круса?
Балтасар (твердо). Да. (Горячо.) Если бы вы знали, чего бы только я не дал, чтобы он покаялся! Ведь я же брат ему! И ради его спасенья – я готов…
За дверью справа – голоса.
Инеса (торопливо). Я вам верю. Балтасар. Они… Я буду ждать внизу. (Уходит во внутренние покои.)
Мунебрага входит. За ним два служителя вводят Рюи.
Мунебрага. Ну вот, сеньора: я отдаю этого упрямца в ваши нежные руки – и, вероятно, вы предпочтете остаться с ним вдвоем?
Инеса. Да, если бы…
Мунебрага. Хотя по нашему уставу это и не разрешается, но для вас, сеньора… (Служителям.) Ступайте! (Инесе.) Когда вы кончите – вы постучите мне в ту дверь. Но торопитесь.
Инеса и Рюи – на диване. Инеса обняла Рюи и молча прижимает его голову к груди. Пауза.
Инеса. Мой бедный, мой милый мальчик… Простите – что я так… но вы для меня сейчас – как мое единственное дитя – мое дитя! (Пауза.) Если б вы знали, как я все это время… я не спала, я целые ночи металась по комнате – и все об одном: ведь это я, я – вот этими руками! Я взяла там, в нише, эту книгу! И я должна…
Рюи. Инеса, не надо… Я не могу говорить… Понимаете: после соломы и крыс – вдруг солнце – и вы здесь, со мною! Инеса, сделайте, чтоб я поверил: вдруг проснусь, вдруг все…
Инеса. Мой бедный! Ну слушайте – вот сквозь шелк – вы слышите, как бьется мое сердце?
Рюи (секунду слушает). Инеса! (Прижимается к тому месту, где слушал. Выпрямившись.) Инеса! Неужели это – последний раз?
Инеса опять нежно берет его голову и прижимает.
Что вы делаете со мной? Все время я был в каких-то железных латах, а сейчас…
Инеса. Не надо лат. Я не хочу, чтобы вы были в латах – со мною. И не бойтесь: не последний раз. Мы вас спасем. Понимаете – спасем! И я здесь для того, чтобы…
Рюи. Спасем? Меня? Кто это – «мы»?
Инеса. Я и Балтасар.
Рюи (нахмурившись). Балтасар?
Инеса. Да, это он устроил все. Мне кажется, он очень изменился и так страдает… Он устроил – и я только что говорила с дон-Мунебрагой…
Рюи. Инеса, зачем вы… Если вы хотели утешить меня обманом – так не надо. Не надо лучше! Я уже приучил себя к мысли, что скоро я… Зачем же вы…
Инеса. Рюи, милый, вы мне не верите – мне? Взгляните мне в глаза. Ну? Неужели они не говорят вам…
Рюи (медленно). Да. Да, как будто… (Отодвигаясь, качает головой.) Нет. Это невозможно. Я знаю их. Нет…
Инеса. Балтасар вот только сейчас, здесь, дал мне слово, что если вы исполните то, что я скажу вам, – вы будете спасены. Понимаете: дал слово. Не станет же он… И Мунебрага – сам обещал мне…
Рюи. Ах, знаю я их спасенье!
Инеса. Ну пусть даже вы и правы… Хотя я говорю вам: Балтасар дал слово. Но ведь это остается: Мунебрага обещал вас завтра же перевести в монастырь святого Доминика. А оттуда… (Тихо.) Рюи… вы понимаете? – оттуда, позже, вы можете…
Рюи (оживлюсь). В монастырь? Постойте, постойте… Но что же я должен?
Инеса. Рюи – так немного, так немного… Только сказать им, что вы ошибались, сказать, что теперь вы признаете это, – только сказать… (Умоляюще.) Рюи!
Рюи (угрюмо). Сознаться? Покаяться?
Инеса. Рюи, слушайте. Если они убьют вас – я тоже не буду жить. Я в тот же день убью себя. Вы знаете – я ведь не бросаю слов на ветер.
Рюи. Инеса, что вы делаете, что вы делаете со мною!
Инеса. Рюи, слушайте. Неужели у вас хватит духу убить меня?
Рюи. Монастырь святого Доминика… Да, я вспоминаю: дон-Пабло удалось бежать оттуда… Да, помню… (Загораясь.) Инеса! (Берет ее за руки.)
Инеса. Я победила! Я вижу! Я спасла вас!
Рюи (тихо). Инеса – и ведь вы тоже со мною? Когда я вырвусь – мы уедем вместе?
Инеса. Да, Рюи! Да! Да!
Рюи. И где-нибудь далеко… Мы найдем наш Эльдорадо… Далеко от всех этих… (вздрагивает) и от их инструментов…
Инеса. Рюи, милый, не надо об этом. Это уж кончено: забудьте. И помните – только помните, что скоро… (Поднимается.)
Рюи. Одну минуту… (Прижимается лицом к ее груди и целует.) Прощайте.
Инеса. Нет, Рюи, не прощайте. Я знаю: мы опять скоро увидимся. Я чувствую. И увидимся не так, как сейчас, – все будет другое… (Подходит к двери, стучит.)
Мунебрага (входит). Ну что ж, сеньора? Я жду – с нетерпением…
Инеса (радостно). Он согласен!
Мунебрага. Сеньора, я говорил, что эти очаровательные ручки… Нет, право, нам необходимо включить хотя бы одну женщину в число членов святого трибунала. Тогда наша работа пошла бы гораздо быстрее – и легче – и приятней для тех, кого нам приходится спасать от дьявольских когтей…
Инеса делает движение, чтоб отойти.
Еще немного терпенья. Я хочу, чтобы все это при вас… Так вернее. (Заглядывает в отворенную дверь.) Сюда, прошу вас. И захватите с собою бумаги.
Входят Секретарь, фр а-Педро и фра-Нуньо.
Итак, сеньор Родриго, вы передумали? И больше уж не хотите мучить нас своим упрямством?
Рюи (не отрываясь взглядом от Инесы. Тихо). Да.
Мунебрага. Вы признаете, что впали в преступную ересь?
Рюи (по-прежнему). Да.
Мунебрага (Секретарю). Пишите. (Поворачиваясь к Рюи.) И каетесь, и просите святую церковь отпустить вам прегрешения?
Рюи. Да.
Мунебрага. Пишите. Ну вот видите, как просто. Вот и все! (Инесе.) От имени святого трибунала – благодарю вас, сеньора. (Секретарю.) Сегодня понедельник… завтра… нет, когда у нас аутодафе?
Секретарь. В четверг.
Мунебрага. Сегодня уже поздно, сеньора. И вдобавок вечером нам придется еще раз немного поговорить с дон-Родриго. Но завтра – ручаюсь вам – он будет в монастыре святого Доминика.
Инеса. Сеньор, я так – так благодарна вам! Сейчас я выйду отсюда – и в первый раз этой весной увижу, как цветут деревья и как… Прощайте, дон-Родриго, и помните все, что я вам сказала, – помните, что завтра вы уже в монастыре.
Рюи (с тоской). Инеса!
Служители уводят его направо.
Мунебрага (Инесе). Сюда, прошу вас. (Секретарю.) Проводите!
Фра-Педро. Спасен! Господь премудр – и руками той, кто погубил блаженство человека в раю, руками любимицы дьявола – спасен. Господь премудр…
Занавес
Действие четвертое
Площадь в Севилье. В глубине, заслоняя солнце, высится черный, как уголь, Святой Дом – замок Триана. Ближе квемадеро: каменный эшафот; по углам – четыре гигантских медных статуи апостолов. В нижней части статуй открыты двери: видны разложенные внутри статуй костры; костры также и на свободной площади квемадеро. Между квемадеро и замком – овраг: нежно-зеленые листья олив, золотые апельсины. Слева – фасад дома и балкон; с балкона спускается черное сукно – на сукне серебром королевский герб. Под балконом – трибуны, обтянутые черным; у подножия трибун – несколько лож для знати. Фасад дома заканчивается (недалеко от рампы) круглой башней; под башней – ворота. Справа от квемадеро – небольшой, тоже черный, помост для инквизиторов и духовенства, украшенный гербами инквизиции. Площадь наполнена народом. На трибунах – все больше и больше разодетых кабальероидам. От средины квемадеро через всю площадь тянутся шпалерами алгуасилы: охраняют проход для шествия. Шныряют разносчики прохладительных напитков, торговцы фруктами, монахи. Вдали глухой, медленный звон колоколов.
Торговец фруктами. Персики, фанаты, фанаты! (Офицеру алгуасилов, любезничающему с девушкой.) Сеньор алгуасил, купите: персик обойдется вам куда дешевле этой сеньориты, а пушок такой же приятный, как у нее на губах. Право! (Гладит себя персиком по щеке.)
Девушка. Бесстыдник! Сеньор алгуасил, скажите ему, чтобы он…
Торговка (румяная, руки красные, засучены по локоть, вскакивает на табуретку). Вон, вон уж видно: спускаются, завернули. Еретиков-то нынче сколько! Целое стадо!
Толпа. Пусти же, дай мне! – Не давите, я вам не виноград! – Пожалуй, посочнее… – Чего там, волоки ее за ноги! (Стаскивают торговку. Смех.)
Слева из-под башенных ворот показывается пара: Горожанинс лимонно-желтым лицом, опирающийся на палку, с ним рядом – Сеньора с двумя сумками в руках. Справа другая пара: обливающийся потом Горожанин с румяным лицом, рядом Сеньора с веером.
Сеньора с веером. Чтоб их чума заела! Надо же им было устроить это перед самым нашим домом! От этих еретиков такая жирная сажа: опять закоптят мне все стены – чисть потом…
Румяный. Осторожней! Не видишь: сосед навстречу. Время теперь такое: кто его знает…
Желтый. Чтобы их черт взял! Вместо того, чтобы лежать – я, человек больной, должен вот с самого утра…
Сеньора с двумя сумками. Ш-ш, тише! Навстречу нам этот толстый боров. Кто его знает…
Встречаются.
Желтый. А-а, любезный сеньор сосед! О чем это вы так горячо беседовали с супругой?
Румяный. Мы радовались, что квемадеро так близко от нас. Хвала отцам инквизиторам: без них мы давно забыли бы о душе и погрязли в низменных заботах о плоти.
Возле разговаривающих появляется Идальго, похожий на Дон-Кихота, и, уронив монету, усердно ее ищет; разговаривающие косятся на него.
Желтый. Вполне согласен. Вот я – собрал последние силы и все-таки пришел. Я бы мог взять удостоверение от медика, что по болезни не мог прийти, но я не хотел упустить счастливый случай.
Сеньора с двумя сумками. К тому же – выгодно; ведь его святейшество обещал дать всем присутствующим бесплатное отпущение грехов на сорок дней, а если купить индульгенции у монахов – это выйдет… Сорок по пять… (Проходит.)
Первый гранд (в воротах под башней). Улов у них богатый. Подумайте, какие имена: де-Кастро, Сан-Висенте, младший Санта-Крус…
Второй гранд. Дон-Родриго? Нет, вы ошибаетесь, сеньор! Я слышал, что старший, дон-Балтасар, использовал свою близость к святому трибуналу, и ему удалось…
Первый гранд. Что ему удалось отправить брата в Триану – это верно. Но чтобы он раздумал посредством костра излечить Родриго от вредных мыслей… Едва ли. Едва ли, сеньор! Скорей у этого медного апостола случится изжога после сегодняшней дичи…
Неподалеку появляется Идальго, похожий на Дон-Кихота, роняет монету, ищет ее.
Второй гранд. Не так громко, сеньор. Вон тот идальго уж что-то слишком долго ищет свою монету.
Первый гранд (оборачивается. Громко). Как спокойно и радостно на душе, когда чувствуешь за собой бдительный, любящий взгляд! Невольно вспоминается, что к каждому из нас от рождения приставлен белокрылый ангел-хранитель, любовно стерегущий наш каждый шаг…
Похожий на Дон-Кихота Идальго поднимает свою монету и ретируется. Первый гранд смотрит ему вслед с усмешкой.
Второй гранд. Вас не поймешь, сеньор, когда вы в шутку и когда серьезно…
Проходят. Из толпы – Балтасар и Инеса.
Торговец фруктами. Персики, сеньор, персики! Кожа нежная, как у вашей… (Пригвожденный к месту взглядом Валтасара, замолкает, пятится в толпу.)
Инеса (поднимает голову, увидела квемадеро, остановилась). Я не могу… Эти медные лица – и все время колокол… Я не могу! Слушайте; вы уверены, что ему – Рюи – вчера передали этот поддельный ключ и оружие и что он успел…
Балтасар. На нас смотрят. Успокойтесь, прошу вас. Ведь вы же понимаете…
Инеса. Да, да… Сейчас… Я – я помню… Я знаю: Рюи не может быть здесь. Но при одной мысли, что он тоже мог бы… Дайте мне руку… нет, не надо. Сегодня – я так вас ненавижу! Ведь это вы его – вы… Пусть даже потом вы сами – помогли.
Балтасар. Донья Инеса. Я знаю, вам трудно простить меня. Но попробуйте понять: я не мог иначе! Что бы ни случилось, помните: я не мог, я должен был – как стрелка часов – все вперед, до конца… Каков бы ни был конец… А мы никогда не знаем, каков он будет.
Инеса. Какой конец? Почему не знаем? Не мучьте меня, ради Святой Девы!
Балтасар. Не смотрите на меня так. Зачем – зачем вы пошли сегодня?
Инеса. Я не могла ждать до завтра. А сегодня – я своими глазами увижу, что его здесь нет, что он – спасен…
К ним подходят Первый и Второй гранды, низко кланяются. Все четверо проходят к ложам.
Торговка (опять на табурете). Идут! Идут!
Толпа. Пусти, говорят тебе! – Ты и так как колокольня… – Ты что больше любишь? Это – или бой быков? – Ай, ожерелье! Оборвали мое ожерелье!
Алгуасилы (осаживают толпу). Назад, эй! Назад, говорят вам! – Ты, деревенщина, дойная корова, что ли: ноги-то расставил? Что-о?
Показывается шествие. Впереди угольщики, с пиками; за ними доминиканцы, с белым крестом, обвитым черным крепом. Мальчики, ученики духовных коллегий, в белом. Поют: «Ora pro nobis»[25].
Торговка. Вот они! Вот они! Глядите!
Девушка. Сеньор алгуасил, а эти, с пиками, – зачем?
Офицер алгуасилов. А это, красавица, угольщики – поставщики святых костров.
Девушка. У-угольщики! Я думала… А знаете, сеньор алгуасил, вам очень бы пошли рыцарские шпоры. Я бы хотела, чтобы вы скорее завоевали какую-нибудь французскую крепость.
Офицер алгуасилов (покручивая усы). Сеньора, я как раз пытаюсь завоевать самую неприступную крепость – ваше сердце.
Девушка. Сеньор алгуасил, тогда вы уже заслужили шпоры…
Проносят важную сеньору в носилках.
Сеньора в носилках (высовываясь). Еще не зажгли? Я не опоздала?
Офицер алгуасилов (покручивая усы). О, нет, сеньора! Но если вы будете смотреть туда – я, на основании собственного опыта, чувствую, что костры сейчас же загорятся…
Носилки уносят. На виду – два мальчика и девочка; сложили костер из сухих трав и сучьев. Спорят.
Первый мальчик. Я буду палач…
Второй мальчик. Нет, я!
Первый мальчик. Да-а… (Плаксиво.) Ты всегда себе самое лучшее. Король – ты, палач – ты…
Офицер алгуасилов. Вы, там! Тише! Не видите, король сейчас…
На балконе два пажа – открыли двери и стали по сторонам. Медленно выходит король Филипп II, с ним радом – невеста, принцесса Елизавета Французская, и свита.
Толпа. Да здравствует король-роль-о-о-о!
Гул.
Король делает знак рукою. Толпа затихает. Король невнятно бормочет что-то.
Толпа. Что – что он сказал? – Что такое, усердие к вере… – Невеста-то! Ах, бедненькая! – Ну, я хотела бы. – Он сказал, что каждому из присутствующих будет выдано из королевской казны… – Что за вздор!
В это время король подошел к перилам балкона и увидел Валтасара. Милостиво кивает ему и, полуобернувшись назад, отдает пажу какое-то приказание. Паж вбегает в ложу, где Балтасар и Инеса, – и говорит с Валтасаром, показывая рукой наверх. Балтасар и Инеса проходят в дом, появляются на балконе и вскоре вместе с королем и частью свиты скрываются внутрь. Возле башенных ворот раскладывает свой столик торговец прохладительными напитками. Сюда подходят Первый и Второй гранды.
Первый гранд (торговцу). Шербет для меня и для этого сеньора. (Второму гранду, продолжая разговор.) И вот, сеньор, его величество ответил так: «Если бы мой сын оказался еретиком – я бы первый поджег для него костер». Не правда ли, – слова, достойные христианина? Естественно, что, узнавши о благородном подвиге дон-Валтасара, король… Смотрите, смотрите: кладет ему руку на плечо…
Второй гранд (недоуменно). Не понимаю вас, сеньор: серьезно вы это или только в шутку?
Первый гранд. А это: почтить прибытие невесты таким благочестивым и блестящим зрелищем, как аутодафе. По крайней мере, эта француженка сразу поймет, что Испания единственная страна в Европе, где пекутся не о телах, но о душах…
Проходят. Шествие аутодафе, остановившееся, пока говорил король, снова двинулось. Группа духовенства в траурных ризах. Герцог Медина Сэл и, со знаменем инквизиции. Служители инквизиции с украшенными серебром черными палицами. За ними – осужденные на сожжение живьем еретики; они в желтых «Сан-Бенито», в колпаках, расписанных изображениями бесов и языков адского пламени, обращенных остриями вверх. В руках у них зеленые зажженные свечи, каждого сопровождают солдат и два монаха. Монахи, горячо жестикулируя, негромко увещают еретиков. Впереди всех еретиков – гордо идет, улыбаясь, очень красивая молодая женщина.
Торговка (на табурете, размахивая руками). Эй, вы! Бросьте увещать эту ведьму! Ослепли, что ли? Она вам в глаза смеется. Пусть ее сожгут живьем!
Толпа. Улыбается, а? Глядите! – Ткни ее палкой! – Женщину? Связанную? Ткни сам! – Какая женщина? Это еретичка! – Живьем! (Напирают на алгуасилов, размахивая руками, палками.)
Алгуасилы. Назад! С ума сошли? – Назад!
Толпа. Бей! Живье-е-ем!
Рев. Рвутся сквозь цепь алгуасилов.
Алгуасилы. Назад! – Здесь же король, бараны! – Назад!
Алгуасилы действуют рукоятками алебард. Толпа перестает наседать и постепенно затихает. Из толкотни выбрались РумяныйиЖелтый со своими дамами.
Румяный (утираясь). Ф-фу! Не правда ли, сеньор: отрадно видеть такое христианское усердие в народе?
Желтый. Вполне согласен, дорогой сосед.
Второй гранд (возле столика с прохладительными напитками. Взволнованно). Не может быть!
Первый гранд. Да вон же: сзади всех, высокий. Узнаете?
Второй гранд. Святая Дева! Вы правы: он, дон-Родриго… Но как же так… И даже в числе нераскаявшихся…
Первый гранд. Ну что же: сперва раскаялся, потом раскаялся, что раскаялся… Вот когда дон-Балтасар опять появится в своей ложе, я хотел бы увидеть, как он… Пожалуй, я предпочел бы быть на месте дон-Родриго!
Второй мальчик (толкает девочку на костер из травы и сучьев). Ну, лезь же! (Первому мальчику.) А ты поджигай! Так! Эх, вот весело!
Девочка (босая, огонек костра обжигает ей ноги. Она вскрикивает). Ой, больно! (В недоумении.) Неужели и тем так же?
Второй мальчик. Глупая: видно, что девчонка! Они же мужчины!
Девочка. Ну, если мужчины – так и становись сам. А я не хочу.
Румяный (умиленно). Милые дети! Как жаль, что мы не взяли своих! (Исчезают в толпе.)
Осужденных на сожжение живьем – вводят на квемадеро и ставят на колени перед кострами, спиною к толпе. Король выходит на балкон. Внизу в ложе появляются Балтасар и Инеса; Балтасар беспокойно озирается. Увидел Рюи, выпрямился как шпага, встал перед Инесой, чтобы заслонить от нее квемадеро.
Первый гранд (Второму). Смотрите, смотрите: дон-Балтасар уже увидел. Ручаюсь вам – сейчас произойдет что-нибудь такое…
Второй гранд. Сеньор, не лучше ли нам уйти?
Первый гранд. Нет, нет: я всякий роман дочитываю до конца, а здесь не книги – живые люди…
Шествие продолжается. Группа раскаявшихся: в руках у них зеленые потушенные свечи, на колпаках языки пламени острием вниз. Возле них монахи, читающие молитвы: непрерывное, монотонное жужжание. Дальше на длинных зеленых шестах доминиканцы несут чучела еретиков, умерших в тюрьме; у соломенных, прикрытых рваной материей, чучел – огромные выпученные глаза из смолы, накрашенные суриком губы. Ноги – легкие, и чучела все время пляшут в воздухе судорожный танец. За ними гробы с прахом умерших еретиков; гробы прикрыты желтыми покрывалами; на покрывалах красные языки пламени. Шествие замыкается инквизиторами в фиолетовых одеяниях, под охраной. Инквизиторы подымаются на эстраду.
Офицер алгуасилов (объясняет девушке). Это? Это – изображения умерших еретиков и вынутые из могил гробы с их прахом.
Девушка. А впереди?
Офицер алгуасилов. Те, что с потушенными свечами? Это – раскаявшиеся.
Девушка (разочарованно). Как? Значит, их уж не сожгут?
Офицер алгуасилов. О, не беспокойтесь, сеньора, сожгут. Но церковь милосердна к раскаявшимся: их сперва повесят, потом сожгут. Так что, красавица, если и вы согрешите, а потом покаетесь… Нет, правда, знаете что: как только это кончится… (Обнимает девушку за талию и шепчет ей на ухо.)
Торговка (на табурете). Чучела, чучела-то, глядите! Расплясались, как висельники! А, а! Ногами-то! Прямо – сарабанда!
Толпа. Что, не терпится самой поплясать с ними? – На, вот у меня кастаньеты… – Поднимай ее на шест, поднимай!
Торговку поднимают вверх, она кричит и отбивается. В это время на эстраде инквизиторов Мунебрага встает с своего кресла; в руках у него лист бумаги.
Алгуасилы. Тише! – Эй, вы, заткните глотки! – Тише!
Мунебрага (читает торжественно среди внезапно наступившей тишины). Властью апостольскою и нашей, согласно постановлению святого трибунала, мы объявляем: все доставленные сюда под стражей – передаются в руки светской власти, чтобы с ними поступлено было согласно закону. Именем Бога всемогущего и Господа Иисуса Христа, мы молим и заклинаем отнестись к осужденным великодушно, кротко и милосердно…
Голос в толпе. Слыхали! Знаем мы ваше христианское милосердие!
Идальго, похожий на Дон-Кихота, как коршун кидается в толпу и вытаскивает оттуда крестьянского парня в широкополой шляпе.
Идальго, похожий на Дон-Кихота. Алгуасилы, сюда! Вот этот!
Несколько алгуасилов бросаются ему на помощь. Толпа с криком раздается в стороны и трусливо жмется. Арестованному скручивают руки и уводят его.
Мунебрага (торжественно). Ваше Величество. Клянетесь ли вы крестом шпаги, на которую опирается ваша рука, – клянетесь ли вы поддерживать святую инквизицию в ее борьбе с еретиками и доносить нам о всех действиях и словах их, которые дойдут до сведения вашего величества?
Король (встав и целуя крест на рукояти шпаги). Клянусь!
Мунебрага (оборачиваясь к толпе). Вы слышали? И всякий истинный сын церкви и подданный нашего доброго короля должен немедленно явиться к нам и донести обо всех еретиках, которых знает. Клянетесь ли вы все?
Толпа (нестройно и жидко). Клянемся!
Желтый (тихо – жене, оглядываясь на Идальго, похожего на Дон-Кихота). Я, кажется, недостаточно громко… Боюсь, он не слышал. (Очень громко, вытянувшись и привстав на носках.) Клянусь!
В толпе смешки, показывают на него пальцами; он смущенно оглядывается. Монахи на квемадеро возле осужденных торопливо уговаривают их: есть еще несколько минут; воинственно машут распятиями. Слышен злой крик: «Да кайся же, говорят тебе!» Часть осужденных палачи ведут куда-то в овраг, за квемадеро.
Толпа. Куда их? – В овраг: там виселица. – Пойдем туда! – Нет, тут прозеваешь: я больше люблю костры… – Глядите: факелы уже! Сейчас…
К кострам подходят угольщики с факелами наготове. Первого из осужденных на открытой части квемадеро привязывают к столбу сзади костра. Других вводят внутрь статуй апостолов и с лязгом захлопывают двери.
Первый гранд (Второму). Смотрите, смотрите: в той ложе, где дон-Балтасар, – костры уже загораются. Вы видите его лицо? Пламя уже лижет ему ноги.
Второй гранд. Довольно вам шутить, сеньор!
Первый гранд. Я не шучу. Его лицо – вы видите его лицо?
Женщина на квемадеро (перед статуей апостола крепко уперлась ногами, не идет. Вскрикивает). Я каюсь! Я не хочу! Я каюсь. (Ее уводят в овраг.)
Толпа (удовлетворенно). Ага-а!
Старуха с клюкой (протискиваясь в толпу). Ой, что же это? Ой, дорогие мои сеньоры – пропустите!
Офицер алгуасилов. Ты что, старуха, кричишь? Чего тебе?
Старуха с клюкой. Ой, сеньор алгуасил, красавец мой! Пропустите меня, старуху, вперед! Ведь последний раз в жизни взгляну, как будут жечь собак неверных… (Пролезла.) Ох, слава тебе, святая Мария, Милосердная Дева! Ох, в последний раз ведь…
Толпа. Не бойся, бабушка, не последний: еще в пекле с ними встретишься! (Смех.) – Тише, тише. Еще один кается… Вон, вон: который руку поднял…
Осужденный на квемадеро (громко, подняв руку). Я каюсь! Я каюсь в том, что раньше не покинул эту церковь, где вместо Христа – палач, а вместо Бога…
Мунебрага (указывая пальцем, кричит). Наденьте ему гаг! Гаг! Скорей! Чего же вы смотрите, ротозеи?
Палачи кидаются к осужденному, надевают ему на рот гаг, торопливо привязывают к столбу сзади костра.
Первый гранд (Второму). Ах, если бы можно было надеть гаг – сразу на всех испанцев! Подумайте, ничей слух не оскорбляли бы такие вот – неудобные – слова. Вернейший способ!
Второй гранд (с сердцем). Сеньор, неужто и на смертном одре вы будете вот так же шутить и будете…
Первый гранд (схватив Второго за руку). Смотрите, смотрите!
На квемадеро палачи подходят к последнему из осужденных, еще стоящему перед костром на коленях, и берут его под руки. Это – Р ю и. В ложе – Балтасар, крепко вцепившись в балюстраду руками, весь перегнулся туда, к квемадеро. Инеса сидит, низко опустив голову, закрыла глаза.
Рюи (на квемадеро – вырвавшись от палачей и подбежав к краю). Вы! Рабы! Вы спокойно смотрите, как эти, смеющие называть себя христианами…
Инеса (после первого же слова Рюи – как бы проснулась: вскочила, секунду дико смотрит на квемадеро). Рюи! Рюи!
Рюи остановился, обернулся к ложе. Раскрыл рот – что-то сказать Инесе. Но на него сзади уже накинулись и надевают ему гаг. Вскочил и что-то кричит Мунебрага. Инеса обеими руками схватила за плечо Валтасара и трясет его. Смятение в ложах, в толпе. Балтасар и еще несколько человек из соседних лож схватывают Инесу и уносят ее вниз – через толпу – к башенным воротам.
Инеса (отбиваясь). Пусти! Пустите, говорю вам! Я хочу к нему!
Балтасар (крепко держит ее). Инеса…
Инеса (отогнувшись назад в руках Валтасара и как будто только увидев его). А-а, ты? Так ты обманул меня? Ты заставил меня обмануть его? Предатель! Не смей меня! – пусти! Нет? Нет? (Вытаскивает из корсажа кинжал и ударяет Валтасара.)
Балтасар. Благодарю… (Медленно оседает на землю.)
На квемадеро – уже курится дымок. Место происшествия заслоняет густая толпа; возбужденный гул голосов; вытягиваются на цыпочках, стараются заглянуть через плечи стоящих впереди.
Желтый и Румяный с женами – в стороне от других, направо.
Желтый. Оттуда, с оврага, ветер: чувствуете? Еще насморк, пожалуй, схватишь. Идем домой. (Уходят.)
Занавес
1920
Общество Почетных Звонарей*
Трагикомедия в четырех действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
М-р Кембл – клерк адвоката О'Келли. Огромные квадратные ботинки, квадратный подбородок, квадратный лоб. Ходит медленно, тяжело и непреложно, как грузовой трактор. И так же медленно и непреложно говорит. В затруднительных случаях усиленно трет лоб.
Викарий Дьюли – председатель Общества Почетных Звонарей и прихода Сент-Инох. Во рту – восемь золотых коронок, сияет золотой улыбкой. Когда говорит, потирает руки; когда молчит, руки сложены за спиной, перебирает пальцы по одному, как будто отсчитывает: «во-первых, во-вторых».
Миссис Дьюли – жена викария. Еще красивая (в августе бывают жаркие дни). Носит пенсне без оправы. В пенсне она – бронированная; без пенсне – настоящая.
Адвокат О' Келли – ирландец. Рыжий, вихрастый, коротконогий. Лицо как у мопса. Галстук набок, какая-то пуговица не застегнута. Размахивает руками так, что кажется, рук у него по меньшей мере – четыре.
Диди – артистка из «Эмпайра». Кудрявая, тоненькая, быстрая: девочка-мальчик. Курит.
Джонни – фарфоровый мопс Диди. Очень похож на адвоката О'Келли.
М-р Мак-Интош – шотландец. Секретарь Общества Почетных Звонарей, торговец непромокаемыми пальто и философ. Голова – коротко остриженная, круглая, как футбольный мяч. Без штанов, в пиджаке и в пестрой шотландской юбочке («kilt»), чулки до колен, коленки и ноги выше – голые.
Леди Кембл – мать м-ра Кембла, супруга покойного сэра Г. Кембла. Голову держит вверх, как будто ее все время подергивают уздой. Высокая, костлявая – кости выпирают, наподобие пружин из сломанного зонтика. Губы извиваются как черви.
Миссис Аунти – содержательница меблированных комнат. Медовая.
Бобби – статуй. В крайних случаях – моргает.
Нанси – артистка из «Эмпайра». Очень хорошо чувствует себя без платья; в платье ей, несомненно, стыдно.
Четыре хористки из «Эмпайра».
Эксцентрик из «Эмпайра».
Сесили, Анни, Лори, Бетти – машинистки адвоката О'Келли.
Судья во время бокса. Почтенный, как премьер-министр.
Боксеры – Смис и Борн (без слов).
Мастер-палач. В корректном черном костюме, почти пасторском. Неестественно огромные руки. Шляпа надвинута на глаза. (Без слов).
Капельдинер.
Газетчики – мальчишки. Босые, в белых отложных воротничках.
Воскресные Джентльмены – в цилиндрах; все одинаковы, как пуговицы.
Голубые и Розовые леди.
Отряд Армии Спасения – с женщиной-офицером в синей лопоухой шляпе.
Два Спортсмена – в костюмах для гольфа.
Человек в кепке и Человек в шляпе.
Голоса из толпы.
Действие первое
Картина 1
Кабинет викария Дьюли. Викарий Дьюли, заложив руки назад и перебирая пальцами, расхаживает по кабинету. М-р Мак-Интош сидит с блокнотом и карандашом; он, как стрелка компаса, поворачивает голову вслед движениям викария. Миссис Дьюли на диване; в момент открытия занавеса она что-то говорит – не разобрать слов.
Вик. Дьюли (останавливается). Что?
М-с Дьюли. Я говорю, что все-таки вы завтра должны были бы съездить к адвокату О'Келли и поговорить с ним насчет нашего бедного м-ра Кембла.
Вик. Дьюли. Но, дорогая, поймите же, ради Бога: если я поеду к этому О'Келли, весь завтрашний день, все завтрашнее расписание у меня сойдет с рельс. Да, сойдет с рельс, опрокинется, разлетится в щепки! Понимаете?
М-с Дьюли. Но О'Келли говорит, что сейчас, весною, у него особенно много бракоразводных дел и что помощник нужен ему именно сейчас. Может быть, это – единственный случай устроить м-ра Кембла. И мне кажется, теперь, когда он, наконец, поправился и покидает наш дом… (Уронила на пол пенсне, сразу лицо – растерянное.)
Вик. Дьюли. Знаете, этот ваш м-р Кембл… (Смотрит на м-с Дьюли). Что с вами?
М-с Дьюли. Я, кажется… я потеряла пенсне…
Мак-Интош кидается, поднимает пенсне, подает.
Благодарю вас.
Вик. Дьюли (продолжает). Этот ваш Кембл… Не представляю, что вообще можно сделать из молодого человека, который ухитрился среди бела дня попасть под автомобиль? И не понимаю, зачем ему для этого понадобилось выбрать место именно против нашего дома? Это некорректно, это… я не знаю… это…
М-с Дьюли. Но я полагаю, что м-р Кембл вовсе не выбирал…
Вик. Дьюли. Ну да, ну да! Но во всяком случае, все эти две недели, пока он лежал там, наверху, я все время чувствовал… ммм… (С гримасой делает правой рукой какие-то движения на уровне лица.)
Мак-Интош. Флюс.
Вик. Дьюли. Что?
Мак-Интош. Я говорю… э-э-э… так сказать, затвердение, если взять метафору из быта…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, прошу вас: поберегите свои метафоры для речей на заседаниях нашего Общества. Возьмите-ка лучше завтрашнее расписание, пусть м-с Дьюли убедится сама, что это невозможно, немыслимо, все сойдет с рельс! Ну, читайте.
Мак-Интош (снял со стены одну из таблиц, читает). Суббота. Омовение и система Мюллера – от 8 до 8. Общение с Верховным Существом от 8 1/2 до 8 3/4…
Вик. Дьюли. Нет, пожалуйста, только вечерние часы: днем адвокат О'Келли – в суде.
Мак-Интош. Вечерние? Хорошо. (Читает.) От 7 до 8 – посещение больных, моцион. От 8 до 9 – обед. От 9 до 10 – заседание Общества Почетных Звонарей. От 10 до 10 1/4 – общение с Верховным Существом совместно с м-с Дьюли. От 10 1/4 до 10 1/2… (Кашляет.) Здесь… многоточие. Так сказать, занавес, если взять метафору…
Вик. Дьюли. Ну да, ну да… Благодарю вас. (Подходит к м-с Дьюли, целует ей руку.) Гм… мм-да, моя дорогая… Так вот: поехать в город к м-ру О'Келли и обратно – это не меньше… да, не меньше двух часов, и стало быть… (Берет расписание у Мак-Интоша, соображает вслух.) От 9 до 11… От 11 до часу… До часу!
Мак-Интош начинает записывать в блокнот.
Ради Бога, подождите записывать! (Бормочет про себя, высчитывает.) Это будет… позвольте: ничего не понимаю! Это будет… (Останавливается.)
М-с Дьюли. Простите, что будет?
Вик. Дьюли. Что? А то, что завтрашний обед будет послезавтра утром. Вот что будет!
Мак-Интош. Так сказать, будущее питание… Или если взять этот древнегреческий случай, когда Геркулес догонял черепаху… и, так сказать, под видом черепахи – обед, а ваше преподобие – под видом Геркулеса…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, сколько раз я просил вас…
Стук в дверь.
М-с Дьюли (вскакивает, тотчас же садится, поправляя пенсне). Да, да. Войдите.
Входит Кембл.
Вик. Дьюли. А, м-р Кембл! Очень кстати. Гм, гм… да. Так вы, оказывается, завтра покидаете нас? Чрезвычайно рад… ну да… то есть вы, значит, уже совершенно здоровы – это меня радует в высшей степени, да, да… (Жест в сторону Мак-Интоша.) Вы не знакомы?
Мак-Интош. Мак-Интош. Магазин непромокаемых пальто, так сказать. И секретарь Общества Почетных Звонарей прихода Сент-Инох.
Кембл (жмет ему руку. Сморщив лоб, соображает). Следовательно, это вы звоните в колокол? Я очень люблю звон колоколов.
Мак-Интош (обиженно). Прошу прощения, сэр: мы звоним, так сказать, невидимо, идейно. Мы, так сказать…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош – большой философ, и я горжусь им, как одной из лучших овец моей паствы.
Мак-Интош. Разрешите, ваше преподобие, исправить, так сказать, грамматическую ошибку: поскольку речь идет об особе, так сказать, мужского пола, правильней сказать не «овец», а… а «баранов»… (Спохватывается.) Хотя, впрочем… в области скотоводства… э-э-э, так сказать, грамматического скотоводства… э-э-э…
Вик. Дьюли. Ну да, ну да… Это деталь, оставим это… М-р Кембл, мы здесь говорили о том, что у адвоката О'Келли может найтись работа для вас.
Кембл. Да, я знаю: м-с Дьюли была так любезна… И эти две комнаты на Гай-Стрит – для меня и моей матери – я их взял в расчете на работу у м-ра О'Келли.
Вик. Дьюли. Ах, так это, значит, одно с другим… Ну да, ну да! (Торжественно.) Дорогой м-р Кембл, вы меня знаете достаточно, и знаете, что когда речь идет о том, чтобы помочь… м-м-м… ближнему, я готов на самое трудное, даже невозможное. (К м-с Дьюли.) Дорогая, мы перенесем на сегодня некоторые… м-м-м… как вы знаете, очень дорогие для меня параграфы завтрашнего расписания – и тогда завтра я смогу поехать к адвокату О'Келли. Так что, дорогой м-р Кембл, вы можете быть уверены.
Кембл. Вы меня выведете из затруднения. Следовательно, я должен быть вам благодарен. Благодарю вас.
Вик. Дьюли. О, пожалуйста, пожалуйста! Я очень рад, что это даст возможность вам и вашей матери… Да, кстати: возьмите на себя труд передать уважаемой леди Кембл, что мы избрали ее действительным членом нашего Общества Почетных Звонарей, а вас – членом-соревнователем. Я полагаю, ей будет приятно узнать это.
Кембл. Я уверен.
Вик. Дьюли. Очень рад. Спокойной ночи, м-р Кембл! (Смотрит на часы, потом на м-с Дьюли.) Без десяти одиннадцать. У меня осталось ровно десять минут до… до…
Мак-Интош. До – так сказать – занавеса…
Вик. Дьюли (свирепо). М-р Мак-Интош, спокойной ночи.
Выходит. Мак-Интош торопливо прощается и катится за ним. В дверях викарий Дьюли оборачивается.
Надеюсь, дорогая, вы не задержите надолго м-ра Кембла, а?
М-с Дьюли. О нет! Конечно… (Кемблу, который берет себе стул.) Нет, я хочу, чтобы вы сели здесь, вот сюда.
Кембл нерешительно садится на диван.
Вам удобно? Подождите… (Кладет ему подушку за спину. Смотрит в лицо.) Слушайте, Кембл, неужели, в самом деле, вы уезжаете от нас? Я не могу… я как-то не могу представить… Это уже окончательно?
Кембл. Да. Я снял две комнаты. Два фунта одиннадцать. Завтра я должен туда переехать.
М-с Дьюли. Завтра? (Растерянно оглядывается.) Знаете, опять потеряла пенсне. Без пенсне я просто…
Кембл нагибается.
Ах, не надо – все равно, сейчас я… Нет, просто мне очень странно, что вот завтра вас здесь уже не будет. Вам не странно?
Кембл. Странно? Почему же? Вы и ваш муж были так любезны, что разрешили мне оставаться у вас, пока не срослись швы. Следовательно…
М-с Дьюли. А вы думаете, что вы уже совершенно поправились после этой ужасной истории с автомобилем?
Кембл. О, да, доктор сказал, так что я уверен – я совершенно здоров.
М-с Дьюли. Жаль… То есть нет, конечно, я страшно рада, но я хочу сказать, что… Понимаете, ну… я так… я так привыкла к вам за эти две недели. Боже мой! Я как сейчас помню эту минуту: шум, голоса… вдруг открывается дверь – и вас вносят, впереди этот рыжий О'Келли… рука у вас свесилась, качается… И как вы ни за что не хотели при мне… вы помните?
Кембл. Конечно. Я уверен, что никогда не забуду ваших забот обо мне.
М-с Дьюли. Да? Вы не забудете? Правда, вы меня не забудете? Нет? (Кладет свою руку на руку Кембла.) Кембл, вот, понимаете, ваша рука…
Кембл (поднимает свою руку, удивленно на нее смотрит). Моя рука… что?
М-с Дьюли. Нет… я хочу… я хотела только… (Пауза. Смотрит на часы. Взволнованно.) Три минуты. Понимаете: три минуты!
Кембл (сморщив лоб, старается понять). Три минуты?
М-с Дьюли. Я хочу сказать: без трех минут одиннадцать. В одиннадцать… (Оглядывается на дверь, через которую вышел викарий. Пауза.) Да, завтра мы уже будем вдвоем с Дьюли – и все по-прежнему, как десять, как пятнадцать лет… (Берет на колени подушку с дивана, нежно поглаживает ее.) Кембл! Кембл. Да, м-с Дьюли?
М-с Дьюли. Кембл… пусть… пусть будто вы еще больны… И я… и я, как все эти недели, приду положить вам компресс на ночь. Кембл! (Глядит на подушку, нежно поглаживает ее.)
Кембл (сморщился, трет лоб). Но ведь я же… я же не болен. Доктор сказал. Следовательно, компресс… я не понимаю: зачем же компресс?
М-с Дьюли (отшвыривает от себя подушку, встает. Закусив губы, секунду смотрит на Кембла). Вы… Слушайте, вы… вы просто…
Вик. Дьюли (показывается на ступенях лестницы сверху; он в ночном колпаке). Дорогая, ровно одиннадцать. Ах, вы уже идете? Прекрасно, прекрасно!
Поднимается по лестнице; следом за ним – м-с Дьюли. Кембл, расставив ноги, стоит, трет лоб. Поворачивает выключатель, выходит.
Картина 2
Приемная в конторе адвоката О'Келли. Прямо – открыта дверь в комнату машинисток, четыре мисс сидят, стучат на машинках. Дверь слева – вход в приемную, дверь справа – вход в кабинет О'Келли. В кресле – 1-й Воскресный Джентльмен, с цилиндром в руках. В стороне, у раскрытого окна – Кембл: упорно, ни на кого не глядя, читает газету. За окном городской шум, крик мальчишки-газетчика.
Газетчик. «Джесмондская Звезда»! Экстренный выпуск! Бокс!
2-й, 3-й, 4-й Воскресные Джентльмены (все совершенно одинаковые, в цилиндрах, входят, идут к 1-му Джентльмену). А, добрый день!
1-й Воскр. Джентльмен. Добрый день.
2-й Воскр. Джентльмен. Прекрасная погода, не правда ли?
1-й Воскр. Джентльмен. О, да, вчера была значительно хуже… (Молчит.)
3-й Воскр. Джентльмен. Мм… да. Очень много зависит от погоды, вы не находите?
1-й Воскр. Джентльмен. О, да. Так, например, подагра и многие другие важные вещи.
4-й Воскр. Джентльмен. Да-а! Да. (Молчит.)
3-й Воскр. Джентльмен. Мм… да. Приятно иногда – вот так встретиться, поговорить, обменяться мыслями, вы не находите?
4-й Воскр. Джентльмен. Да-а! Да.
1-й Воскр. Джентльмен. О, да, чрезвычайно, чрезвычайно приятно.
Молчат. Искоса поглядывают на Кембла. Шепчутся.
3-й Воскр. Джентльмен. Кембл? Сын покойного сэра Гаральда? Печально, печально!
1-й Воскр. Джентльмен. О, да! Я полагаю, что покойный сэр…
Вошла Диди. Воскресные Джентльмены замолкают, смотрят на нее.
Шепчутся.
2-й Воскр. Джентльмен. Да, знаете, этот О'Келли… он умеет…
1-й Воскр. Джентльмен (выразительно). О, да!
3-й Воскр. Джентльмен. Тсс!
О'Келли (выбегает из кабинета). А-а, джентльмены, мое почтение. Дидичка, и вы здесь? Сию минуту, сию минуту.
1-й Воскр. Джентльмен передает О'Келли бумагу, О'Келли пробегает ее.
Правление Общества Почетных Звонарей… Доверенность м-ру Мак-Интошу… Чудесно! Пожалуйте.
Открывает дверь в кабинет. Телефонный звонок. О'Келли подбегает.
Да, слушаю. Ах, это вы, дорогая? Да… Но, видите ли, телефон еще недостаточно усовершенствован, чтобы я мог вас по телефону… Да. Завтра… (К Диди.) Сейчас, Диди, милая, сейчас. (В комнату машинисток.) Сесили, деточка, вот это письмо, пожалуйста. (Берет Сесили за подбородок.) У-у, цыпка! Джентльмены, пожалуйста.
Проходят в кабинет.
Газетчик (за окном). «Джесмондская Звезда»! Экстренный выпуск! Сегодня бокс! Сержант Смис, чемпион Англии!
Диди (подойдя к окну). Мальчик, мальчик! Да, да, я. Принесите мне газету.
Газетчик (за окном). Слушаю, мисс.
Кембл оборачивается к Диди. Она напевает что-то. Кембл начинает читать газету и опять оборачивается, смотрит на Диди.
Диди. Вы, кажется, хотели что-то сказать мне?
Кембл (встает, сконфуженно). Про… Простите, я вам не представлен. Следовательно… следовательно, я не могу говорить с вами…
Диди. Но ведь вы же говорите?
Кембл (растерянно трет лоб). Вы… вы находите? Да… да, кажется, вы правы…
Диди (смеется). Да, вам кажется?
Газетчик (мальчишка, в белом воротничке, босой, вбегает, передает газету). Пожалуйста, мисс. (Получает деньги.) Спасибо, мисс. (Уходит.)
О'Келли (выходит из кабинета с Воскресными Джентльменами). Да, да, можете быть спокойны. До свидания. Привет вашему почтеннейшему председателю… хотя, кажется, викарий Дьюли терпеть меня не может, а?
1-й Воскр. Джентльмен. О, нет! Но, видите ли… вы с ним настолько… как бы это сказать, не совсем…
О'Келли. Понимаю, понимаю! Всего наилучшего.
Воскр. Джентльмены уходят, косясь на Диди.
А, м-р Кембл, очень рад. Диди, деточка, сию минуту. (кидается к машинисткам.) Сесили, готово? Сейчас подпишу. (Возвращается к Кемблу.) Очень рад, м-р Кембл. Необычайно кстати! Диди, позвольте вас… М-р Кембл – отныне мой помощник. Диди Ллойд, артистка из «Эмпайра» – моя клиентка: развод.
Диди. Собственно, мы уже давно… минут пять знакомы.
О'Келли. Как, уже? Кембл, Кембл! А я-то надеялся, что рекомендация достопочтенного викария Дьюли, автора «Завета Принудительного Спасения», председателя Общества Почетных Звонарей и прочая, и прочая…
Кембл. Нет, видите ли… я… я смотрел… и миссис Ллойд…
О'Келли. Вы смотрели? Смотрите вы у меня! Вы, кажется, собираетесь стать моим помощником во всех отношениях? (Кричит в комнату машинисток.) Сесили! Анни! Бетти! Пожалуйте все сюда.
Машинистки входят. О'Келли пересчитывает их.
Раз… два… три… четыре… все? Прекрасно. Начнем. Только, пожалуйста, будьте серьезны, потому что вы имеете дело уже не со мной, а с человеком серьезным и положительным. Это – м-р Кембл, мой помощник. (Кемблу.) А это – Сесили, моя жена.
Кембл почтительно жмет ей руку.
Это – Анни, моя жена, Бетти, моя жена, Лори, моя жена.
Кембл останавливается с протянутой рукой; страдальчески сморщившись, пытается понять, трет лоб. Машинистки, сдерживая смех, прячутся друг за друга.
О'Келли (серьезно). Послушайте, Кембл, да разве вы не знали: ведь я же магометанин.
Кембл (облегченно). О, я всегда с уважением относился ко всякой установленной религии. Рассуждая логически, всякая установленная религия…
О'Келли (не выдержав, лопается от смеха, за ним машинистки, Диди). Послушайте, Кембл… Ой, не могу! Ведь надо же! Он, ей-Богу, поверил! Послушайте, Кембл, вы понимаете, что такое шутка? Ну?
Кембл (растерянно). Я… я не понимаю: вы хотите… что вы… что это неправда? Вы сказали неправду?
О'Келли. Вы, кажется, этого не одобряете? Подождите, давайте по-вашему: «рассуждая логически». Животные и представления не имеют о неправде – так? Хорошо. Если вы попадете к каким-нибудь диким островитянам, они тоже будут говорить только правду, пока не познают европейской культуры. Следовательно, правда – есть признак… Ну? Кончайте сами.
Кембл. Следовательно… (Трет лоб.) Да, кажется, действительно… (В отчаянии.) Но ведь это же не может, это не должно быть!
О'Келли. Счастливец: он знает, что должно и что не должно! (К Сесили, которая подает ему какую-то бумагу.) Сейчас, деточка, сейчас… (Достает из шкафа папку.) А вот наша милейшая Диди никак не может уразуметь, что она должна принять деньги, которые ей предлагает м-р Ллойд.
Диди (сдвинув брови). О'Келли, если вы еще раз…
О'Келли (Кемблу). Бот видите! Вот видите! Поручаю вам обстрелять ее своей двенадцатидюймовой логикой. Здесь все документы.
Передает папку Кемблу, уходит к машинисткам. Кембл и Диди садятся к столу, Диди – с газетой.
Кембл (перелистывая папку). Простите, миссис Ллойд, но по закону вы действительно можете требовать от вашего… от вашего бывшего мужа…
Диди (глядя в газету). М-р Кембл, понимаете: сегодня выступает сержант Смис, чемпион Англии. Я никогда не видела этих… чемпионов, Я думаю, они похожи на вас. Вы, должно быть, страшно сильный? Скажите, вы можете поднять меня одной рукой?
Кембл (оторвавшись от бумаг, осматривает Диди с ног до головы. Конфузливо улыбаясь). Вы… вы такая…
Диди. Какая?
Кембл (восхищенно). Вы очень… Я думаю, что могу. Диди. Нет, правда, можете? Ну, попробуйте – ну?
Кембл встает, нагибается к стулу Диди. Телефонный звонок.
О'Келли (выбегает из комнаты машинисток). Кембл! Кембл, что это вы?
Кембл. Это я… Это я одной рукой… Я…
О'Келли (шутовски). Диди, между нами все кончено. (Подходит к телефону) Да, я. А-а, миссис Дьюли, здравствуйте! Кембл? Да, будьте покойны, уже начал. Блестяще! Не за что. Какое именно? Дело миссис Ллойд, Диди Ллойд, из «Эмпайра» – наверно, слышали? Что? Нет, нет, не бойтесь. Да, уж я… Всего наилучшего! (Кемблу.) Ну, м-р Кембл, знаете ли…
Подходит Сесили.
Ах, да, подписать! Сейчас, деточка, сейчас. (Уходит с Сесили к машинисткам.)
Кембл (садится, сконфуженно уткнувшись в бумаги). Миссис Ллойд, по закону вы имеете право. Следовательно, вы должны.
Диди. Должна? А если я не могу?
Кембл (морщит лоб). Но, собственно, почему?
Диди. А вот просто так. (Смотрит на руку Кембла.) Ух, какая у вас рука! Вы никогда не занимались боксом?
Кембл. Нет, простите, не занимался. Почти. В школе, давно. Но я должен узнать, почему вы не можете…
Диди (сердито бросает газету). Потому что я, я, я изменила м-ру Ллойду! Поняли, нет? Почему изменила? Потому что была хорошая погода, вот и все! И я предпочитаю плясать в «Эмпайре», чем… Ну, что вы уставились? Пожалуйста, убирайтесь со своими бумагами, ну? Вы просто невыносимы!
Кембл берет папку, встает.
Куда вы? Сядьте!
Кембл садится. Диди закуривает папироску. Пауза.
Кембл. М-с Ллойд… я… я согласен. Вы действительно не можете. И я… я уважаю вас. То есть не то, что вы… что вы изменили, а то, что вы…
О'Келли (входит). Что у вас тут за шум?
Диди. О, мы разговариваем… относительно бокса. Я хотела его убедить, что…
О'Келли (Кемблу). Ну, а вы? Убедили ее?
Кембл. Нет, я полагаю, что она… что м-с Ллойд не должна брать денег.
О'Келли. Кембл, Кембл! Если это начало, чем же вы кончите?
Диди. Вы знаете, О'Келли, он страшно смешной, – ну, просто прелесть! Мы идем с ним сегодня на бокс…
Кембл хочет что-то сказать.
Нет, нет, Кембл, конечно, идем: ведь вы же на меня не сердитесь, нет?
Кембл. О, нет! Я даже…
Диди. Ну, тогда, значит, идем. И вы, О'Келли, тоже. Только надо скорей, скорей, сию же минуту пообедать – и туда. Уже семь.
О'Келли. Деточка моя, я вас так люблю, что ради вас готов пойти на бокс с м-ром Кемблом, на дуэль с м-ром Кемблом – на все.
Кембл (трет лоб). То есть как на дуэль?
О'Келли. Да, м-р Кембл, будьте готовы ко всему. Но только сначала – обед. Идем. (Уходят).
Картина 3
Бокс. Четырехугольная площадка для боксеров, обнесенная барьером из каната. Скамьи для публики уже заполнены. Воскресные и прочие джентльмены, люди в кепках, мальчишки. Жужжание говора. Входят Диди, О'Келли, Кембл. К ним – Капельдинер.
Капельдинер. Мест нет, сэр.
О'Келли. Очень жаль. Но я надеюсь, в вашем кошельке место еще есть? Ага, прекрасно! (Дает ему монету.) Принесите нам три стула.
Капельдинер. Слушаю, сэр.
На принесенных стульях отдельной группой у рампы садятся: впереди – Кембл и Диди; О'Келли – сзади Диди. Пауза. Публика стучит ногами, свистит. Звонок. На площадке – Судья.
Судья (снимая цилиндр). Леди и джентльмены. Первыми выступают знаменитый сержант Смис, чемпион тяжеловесов Англии, и м-р Борн из Джесмонда. Двадцать кругов по три минуты и полминуты отдыха после каждого круга, согласно правилам маркиза Квинзбери.
Звонит. С противоположных углов площадки выходят: Смис в голубых трусиках и Борн – в черных.
Публика. Браво, Борн! Браво, Джесмонд! – Сержант Смис, браво-о!
Судья надел цилиндр. Поднял руку – тишина. Вынул часы. Секунданты торопливо завязывают перчатки обоим противникам. Судья звонит. Смис и Борн сходятся, пожимают руки. Первый круг. Нападает Борн, удачный удар.
Публика. Так его, Джесмонд! – Браво, Борн! – Какой панч! Так-так-так! – Ловко, Смис! – Ага, ага! Смотрите: дэбль-кросс!
Звонок, перерыв. Оба противника – на стульях, по своим углам, вытянувшись. Дышат, широко раскрыв рты, секунданты обмахивают их полотенцами.
Публика (волнуется, гудит; отдельные голоса). Ставлю фунт за Борна! – Борн, Борн, Джесмонд за вас! – Смис, утрите нос этому младенцу! – Два фунта за Борна! – Держу пари – нокаут на втором круге – два фунта.
Диди (прижимаясь плечом к Кемблу; Кембл с часами в руках). Смотрите, смотрите: они дышат, как рыбы. Почему они так дышат?
Кембл. Чтобы лучше отдохнуть. Согласно правилам – полуминутный перерыв.
О'Келли. Вы, Диди, нарушаете это правило честного боя.
Диди. Я?
О'Келли. Ну да, вы: вы не даете Кемблу даже полминуты отдыха. Смотрите, он уже… Публика. Ш-ш-ш!
Звонок. Судья – с часами. Смис и Борн снова сходятся. Смис сперва только защищается, затем вдруг – снизу вверх в нос Борну. Борн прячет лицо под мышку к Смису. Смис продолжает тыкать ему в нос снизу.
Публика. Так, Смис, так его! – У Борна финта. – Борн, стыдитесь! – Поцелуй его, Борн, в подмышку: очень вкусное местечко! – Ага, смотрите!
Борн вырвался. Смис нападает на него, удар за ударом. Борн качается, падает. В публике: «Ах» – и мертвая тишина. Судья с часами считает вслух: «Раз, два, три… восемь». На восьмой секунде Борн встает.
Публика. Браво, Борн! – Молодец, Борн, не сдавайся! – Браво, браво, браво!
Борн, покачиваясь, выдерживает еще несколько ударов. Звонок, перерыв. Секунданты обмахивают, растирают обоих, кропят им высунутые языки водой.
Публика (голоса все возбужденней). Ничего подобного! Ничего подобного! – Это только второй круг, вот увидите! Борн, мы за вас! – У него короткий удар. – Два фунта – нокаут на третьем круге!
Диди (взволнованная, дергает за рукав Кембла; Кембл стоит). Кембл!
Кембл оглядывается; у него выдвинутая нижняя челюсть, стальные мускулы на скулах напряжены; смотрит на Диди сверху.
Вы… что вы на меня так смотрите? Ой, О'Келли, глядите, какой он сейчас – прямо страшно!
О'Келли. Берегитесь, Диди, говорю вам: берегитесь!
Звонок Судьи. Смис и Борн сходятся. Борн нападает.
Публика. Так-так-так, Борн! – Панч! Ага! – Панч… Еще! – Фью! – Нокаут! – Я… говорил! – Какой нокаут? Сейчас встанет. – Ш-ш-ш…
Смис ударяет, Борн упал. Судья вслух считает: «девять, десять». Борн все лежит. Большая часть публики вскочила, Кембл и Диди тоже стоят. Когда Судья сказал «десять», в публике рев, аплодисменты, свистки. Судья поднимает вверх руку, надевает цилиндр.
Судья. Сержант Смис побил Борна из Джесмонда в 8 минут и 40 секунд.
Публика (гам, свист, аплодисменты, крики). Браво, Смис! – Неверно: он ударил, когда Борн уже падал! – Долой Смиса! – Браво, Смис! – Долой Смиса! – Браво! – Долой!
Диди (кричит, стоя на стуле). Неверно! Долой Смиса!
Борна поднимают, уводят. Смис спокойно стоит, улыбаясь.
И еще улыбается! Что за наглость! Если бы я была мужчиной…
Смис что-то говорит Судье.
Судья (подняв руку). Чемпион Англии сержант Смис вызывает любого, сейчас же и на тех же условиях, что с Борном: двадцать кругов, согласно правилам маркиза Квинзбери. Приз – пятьдесят фунтов.
Публика (волнение, свистки, аплодисменты). Браво! – Джесмонд! Джесмонд! Эх, будь я на десять лет… – Долой Смиса! – Браво, Смис!
Затихают, пауза. Смис улыбается.
Диди. Если бы я была мужчиной… Неужели никого нет, кто бы… Слушайте, Кембл, миленький, я не могу видеть этой наглой физиономии! Пойдите, докажите ему, что…
Кембл. Вы хотите? (Смотрит на нее.) Вы хотите? Хорошо, я иду. (Идет к площадке, говорит что-то Судье.)
Судья. М-р Кембл из Джесмонда любезно согласился принять вызов сержанта Смиса.
Публика. Браво-о-о! – Кембл, браво! – Кембл! (Неистовый рев, топот.)
Диди (теребя О'Келли). Слушайте, О'Келли, он и самом деле, он с ума сошел! Я же только так… Остановите его!
О'Келли. Голубушка моя, я же вас предупреждал, что с Кемблом шутить нельзя. Есть племена, у которых в языке нет слова «шутка».
Диди. Но ведь это же… это же… О'Келли, скажите: вы считаете, что это я виновата?
О'Келли. По-моему, виновато ваше декольте.
Диди. Как вы… как вы можете шутить в такой момент, когда человек рискует… я не знаю: может быть, даже жизнью!
О'Келли. А вы не думаете, что я сейчас рискую больше, чем он?
Диди. Вы? Чем?
О'Келли. Вами.
Кембл выходит, уже переодетый. Опять восторженный рев. Звонок.
Диди (стоя, восторженно смотрит на Кембла). Нет, вы знаете, он великолепен!
Первый круг. Кембл, неуклюже поворачиваясь на месте, пытается защищаться. Смис наносит ему удар за ударом в грудь, в лицо.
В публике (тишина, чей-то восхищенный голос). Ну и морда – прямо чугунная!
Смех. Напряженная тишина. Еще удар – Кембл падает.
Публика (неистовый рев). Браво-о, браво-о, Смис! – Правильно! – Правильно! – Кембл из Джесмонда, браво-о!
Над Кемблом нагибается Судья с часами в руках. Из публики через канат перескакивает кто-то. Кембла поднимают, несут.
Публика. Доктор, это доктор… – Что с ним? – Что, что? В висок? – Нет. – Да говорю же вам: я сам видел! – Смотрите, смотрите!
Диди. Это ужасно, это ужасно! (Кидается к площадке.)
О'Келли. Куда вы? Туда нельзя.
Диди (вырывается). Пустите! Это ужасно! Я никогда не прощу себе! О'Келли, да говорите же: ну что нам теперь делать?
О'Келли. Успокойтесь, успокойтесь! Ну, если хотите, пойдемте туда.
Идут. Вся публика вскочила с мест. К барьеру-веревке подходит Бобби, переговаривается о чем-то с Судьей.
Публика. Что? Что? – Что случилось? – Наповал?
Судья (подняв руку). Прошу успокоиться. Перерыв на десять минут. Через десять минут все будет известно.
Занавес
Действие второе
Картина 1
Кабинет викария Дьюли. Викарий Дьюли, миссис Дьюли, Мак-Интош, Воскресные Джентльмены, Голубые и Розовые Леди – сидят за столом. Перед ними листки бумаги.
Вик. Дьюли (стоя, звонит в звонок). Леди и джентльмены, заседание Общества Почетных Звонарей продолжается. Чтобы покончить с первым вопросом, позвольте мне процитировать пять строк из только вчера написанной главы моей книги «Завет Принудительного Спасения». Вот (читает): «Премудрость Создателя в том, что человек…
Телефонный звонок. Вик. Дьюли, оскалив золотые зубы, смотрит на телефон, жестом приглашает м-с Дьюли подойти к телефону. Продолжает.
…человек не только был создан однажды, но создается ежедневно, меняясь параллельно природе. Природа нашего века – машины»…
М-с Дьюли (в телефон). Да… да…
Вик. Дьюли. «И вот от брака – именно так: от брака – людей и машин – возникает новое, совершенное племя – наше племя, которое с механической точностью приведёт мир к цели»…
М-с Дьюли (в телефон, взволнованно). Что? Что с ним? Не может? Да. Да. (Подходит к столу, едва владея собой.)
Леди и Джентльмены (к м-с Дьюли). Что случилось? – Дорогая, вы так бледны! – Воды… хотите воды?
М-с Дьюли (задыхаясь). Нет… Леди Кембл звонила, что она… запоздает и что… что м-р Кембл… он совсем не может прийти сегодня.
Вик. Дьюли. Ах, вот как? Почему же?
Леди и Джентльмены. Не может прийти? Что с ним? – Хотите воды? – Несчастье?
М-с Дьюли (пьет воду). Да… По-видимому… Я не знаю. Она сказала, что… что нельзя объяснить это по телефону.
Леди и Джентльмены. Но позвольте, мы еще вчера видели его… – Это невероятно! – Дорогая, сядьте, вам лучше сесть.
Вик. Дьюли (звонит). Леди и джентльмены, спокойствие. Жизнь каждого из нас в руках Провидения. Продолжим нашу работу. Через несколько минут мы узнаем от леди Кембл все. А пока в порядке дня… М-М-М (заглядывает в листок) – вопрос о поднятии доходности «Журнала прихода Сент-Инох». Доклад секретаря, м-ра Мак-Интоша. Мак-Интош, прошу.
Мак-Интош (встает). Леди и джентльмены… так сказать. Мне нет надобности говорить о той высокой, так сказать, выделке… (щупает листок бумаги между пальцами, как материю)…э-э-э… материи, из которой мы шьем, так сказать, нравственные одежды нашего журнала. Или, если взять метафору из современного быта, то вот вы, например, приходите ко мне в магазин и спрашиваете, так сказать, непромокаемое пальто, и если вы возьмете его вот так… (Оперирует с листком бумаги).
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, быть может, вы несколько воздержитесь от метафор?
Мак-Интош. Я только хочу сказать, что журнал, в котором еженедельно печатаются статьи из, так сказать, совершенно непромокаемого материала, статьи нашего уважаемого викария…
Леди и Джентльмены. Слушайте, слушайте! (Аплодисменты).
Вик. Дьюли. Благодарю вас, м-р Мак-Интош. Но все же просил бы вас, ближе к делу.
Мак-Интош. Я всегда утверждаю: какая великая вещь, так сказать, цивилизация. Но если взять метафору, представьте себе: к вам в магазин пришел нецивилизованный, так сказать, дикарь, который ходит, так сказать, голый, – извините, мисс! Я спрашиваю вас: что может купить такой человек в магазине готового платья, если этот человек ходит голый? Что? – я вас спрашиваю!
Пауза. Общее недоумение.
Розовая Леди (наивно). Купальный костюм.
Мак-Интош. Как? (Растерянно.) Э-э-э… видите ли, мой вопрос был, так сказать, не вопрос, а наоборот…
Вик. Дьюли (потеряв терпение, звонит). Словом, м-р Мак-Интош вносит предложение пойти навстречу потребностям некоторой части читателей, которых ему угодно было назвать голыми, и приобрести для нашего церковного журнала новейшую серию «Приключений Арсэна Люпэна». Есть возражения?
Леди и Джентльмены. О, нет! – Да-да, конечно. – Приключения? Приобрести, приобрести!
Вик. Дьюли. Очень хорошо. Но чтобы окупить расходы, есть только один выход: объявления, объявления и объявления. Поэтому мы предлагаем: для создания финансовой базы ввести в журнале отдел объявлений.
Леди и Джентльмены. Да, да! – Конечно!
Вик. Дьюли. Теперь конкретные предложения. У вас, м-р Мак-Интош?
Мак-Интош. Э-э-э… От фирмы Скрибс – резиновые изделия «Идеал».
Джентльмены. Гм! – Кха! – Да…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, надеюсь, вы имеете в виду, что мы не можем рисковать добрым именем журнала и можем предлагать только те продукты, качество которых мы гарантируем.
Мак-Интош. О, за изделия Скрибса я могу ручаться. Если взять метафору, я, так сказать, собственноручно не раз…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, эти ваши метафоры… (Пожимает плечами.) Итак, изделия Скрибса тоже можно считать принятыми?
Джентльмены. Да! – Да!
Вик. Дьюли. В таком случае (заглядывает в листок)…Следующий вопрос…
Стук в дверь. Входит леди Кембл.
А, дорогая леди Кембл! Счастлив вас видеть, хотя и… (смотрит на часы) с некоторым запозданием.
М-с Дьюли (вскакивает, взволнованно подбегает к леди Кембл). Что с ним? Ради Бога? Что случилось?
Леди Кембл (опускаясь на кресло). Он – погиб.
М-с Дьюли. Нет! Ради Бога!
Все. Как? – Умер? – Что? – Не может быть: я его еще вчера днем… – Умер?
Леди Кембл. Да, почти. (Глаза к небу.) Боже мой, что сказал бы мой покойный муж, сэр Гаральд!
Вик. Дьюли. Леди и джентльмены, заседание продолжается. Я вполне понимаю охватившее вас волнение, но позвольте призвать вас к порядку, чтобы леди Кембл могла сделать внеочередное заявление… (нагибаясь к леди Кембл) о внезапной кончине м-ра Кембла, сколько я понял? (К м-с Дьюли.) Дорогая, вы слишком близко принимаете это к сердцу. Займите свое место, прошу вас.
М-с Дьюли. Я… я не могу. Я должна… я… Боже мой!
Вик. Дьюли (пожимс1Яплечами). Леди Кембл, мы ждем.
Леди Кембл (роется в ридикюле, вынимает газету). Вот… (Трагически). Это ужасно! Пусть кто-нибудь… только не я, нет!
Вик. Дьюли (передавая газету Мак-Интошу). М-р Мак-Интош, пожалуйста.
Мак-Интош. С наслаждением… то есть, я хочу сказать… Ну, да вы понимаете… (Ищет в газете.) Вот. (Пробегает глазами.) Ах!
Все. Что? Что? Да читайте же!
Вик. Дьюли (строго). М-р Мак-Интош!
Мак-Интош. Сию минуту. (Читает.) «Необычайный случай в Боксинг-Голле. Боксер-аристократ. Сержант Смис… М-М-М… (Бормочет про себя.) Борн из Джесмонда»… Вот! «Вызов победителя принял м-р Кембл, сын покойного Г. Д. Кембла».
Все. Как? – Леди Кембл, дорогая… – Тише!
Мак-Интош (продолжает). «Эстрада, где мы еще на прошлой неделе видели негра Джонса, впервые была украшена появлением боксера из высокоаристократической, хотя и обедневшей семьи. М-р Кембл с удивительной стойкостью – и, мы сказали бы, покорностью – выносил железные удары Смиса, пока на первом же круге не пал жертвой своего опрометчивого выступления. М-р Кембл был вынесен в бессознательном состоянии. Среди его друзей, особенно взволнованных концом его авантюры, выделялась туалетом звезда „Эмпайра“ Д***». Д и три звездочки, понимаете, кто?
М-с Дьюли. Ах, вот как! Вот как! Дайте мне, я хочу сама… Это… Это не может быть! (Вырывает газету у Мак-Интоша.)
Леди и Джентльмены. Ах, так он не умер? – Это неслыханно! Это – вызов, это вызов, брошенный… – Дорогая леди Кембл, позвольте выразить вам… – Необходимо самым решительным образом… – Да, да!
М-с Дьюли (с газетой, к леди Кембл). Вы видели его? Вы видели? Он действительно очень пострадал?
Леди Кембл. О, нет, я не видала его, нет!
Все. Как?
Леди Кембл. Он не явился домой. Он там. (Пальцем показывает вниз, как бы в преисподнюю.)
Все. Где? – Вы хотите сказать, что он уже… – Где там?
Леди Кембл. В доме миссис Аунти, где эта… госпожа из «Эмпайра». Конечно, он не решился явиться домой после этого. Она увезла его туда.
Леди и Джентльмены (волнение, вскакивают, отодвигают стулья). Дорогая леди Кембл, позвольте вам… – Исключить, немедленно исключить из Общества! – Да, да, да!
Вик. Дьюли. Леди и джентльмены, еще раз призываю вас к спокойствию. (К м-с Дьюли, которая ходит взад и вперед, комкая газету.) В особенности вас, дорогая: вы нарушаете…
М-с Дьюли. Я не могу… я не могу… Это… это просто… Увезла к себе!
Вик. Дьюли (пожимает плечами). Я слышал здесь предложение исключить м-ра Кембла из числа членов Общества Почетных Звонарей. Я полагал бы, что это – если хотите, изгнание павшего Адама из рая – эта мера, освященная писанием, была бы вполне…
М-с Дьюли. Нет! Это недопустимо! Это окончательно отдало бы его в руки… Я… мы потеряли бы…
Вик. Дьюли. Что же в таком случае предлагаете вы? Да сядьте же, наконец, прошу вас!
М-с Дьюли садится. Молчит. Встает Мак-Интош.
Мак-Интош. Я предлагаю! Вик. Дьюли. Да, мы слушаем. Мак-Интош. Господа, мы должны, так сказать, отдать на заклание нашего уважаемого викария.
Пауза. Недоумение.
Да, господа, всякий из нас, чью кожу, так сказать, пробивали насквозь вдохновенные проповеди викария, знает, что выдержать их невредимо могли бы лишь… лишь… (щупает листок бумаги, как материю), так сказать, непромокаемые…
Вик. Дьюли. Яснее, яснее, м-р Мак-Интош! Без метафор!
Мак-Интош. Господа, мы должны просить викария, чтобы он пошел в этот дом. И я уверен… мы уверены… Все. Да, да! – Мы уверены! – Просим, просим!
Вик. Дьюли (помолчав). Леди и джентльмены. Как это ни трудно мне, но я готов. Христос посещал и прокаженных. Но если это не удастся, я полагаю, остается одно: изгнать этого павшего Адама.
М-с Дьюли (вскакивает). Нет, вы не должны. Вы противоречите себе! Это именно тот случай, когда вы должны на практике применить ваш «Завет Принудительного Спасения». Я должна… мы должны – хотя бы против его воли – спасти его от этой женщины. Я уверена, что она недостойна его. Мы должны заставить его понять это! Мы должны найти доказательства, что она… (Тяжело дыша, замолкает, шарит около себя.) Я… я потеряла пенсне…
Садится. Пауза. Викарий пожимает плечами.
Вик. Дьюли. И что же дальше?
Мак-Интош (восторженно). Я, так сказать, понял!
Вик. Дьюли. А именно?
Мак-Интош. Приключения Арсэна Люпэна.
Недоумение.
Вик. Дьюли. Это относится к первому пункту порядка дня. Вы путаете, дорогой Мак-Интош. Это уже принято.
Мак-Интош. Прошу прощения, но это относится именно к вопросу о м-ре Кембле и… и этой… Я имею в виду, так сказать, серию приключений Арсэна Люпэна в борьбе с пороком. Доказательства – как сказала уважаемая м-с Дьюли. Каждый из нас должен стать Арсэном Люпэном, чтобы получить доказательства того, что эта женщина… так сказать…
Леди и Джентльмены. Браво, м-р Мак-Интош, браво!
Мак-Интош. Я первый готов отдать все свое время, так сказать, на алтарь… Я с детства, так сказать, слежу за литературой, я не пропустил ни одной подобной книги, я всегда мечтал о том, чтобы самому… И вот, наконец, случай соединить христианский подвиг и, так сказать, спорт, один из самых увлекательных видов спорта, когда человек является, так сказать, предметом, дичью… Я полагаю, каждый из нас…
Леди и Джентльмены. Да, да! – Браво, м-р Мак-Интош, браво. Вашу руку! – Да здравствует м-р Мак-Интош Люпэн! – Да, да! (Встают с мест, жмут руку Мак-Интошу.)
Картина 2
Комната Диди в номерах м-с Аунти. Камин. На каминной полке – фарфоровый мопс Джонни. Ширмы. Кровать. На кровати лежит Кембл, с примочкой на лице. Просыпается, поднимает голову, оглядывается кругом: где он? Торопливо сбрасывает примочки.
Кембл (тихо). Диди!
Диди (в черной пижаме – низкий вырез, переплетенный шнуром – вскакивает с диванчика, на котором спала, входит за ширмы к Кемблу). Ну, наконец-то, вы… Кембл, милый, я так рада, я так боялась! (Садится на кровать к Кемблу, берет его огромную руку в свои.) Кембл, вы можете меня простить?
Кембл (лежит, блаженно зажмурив глаза). Диди, я должен сказать вам… Я знал, что Смис меня побьет, но я сделал это потому, что вы… потому, что я… потому, что я вас…
Диди. Смешной. Я же знаю! Не надо говорить. Ну, понимаете – не надо: я знаю. (Смотрит ему в глаза, закусив губы.) Кембл, миленький, вы когда-нибудь это чувствовали: вот тут у вас вдруг тихонько повернется, будто там не сердце, а живой ребенок, и хочется, понимаете… закричать или…
Кембл. Но почему же закричать? (Морщит лоб.) Я полагаю…
Диди. Ни-че-го вы не понимаете! Молчите, а то я вас… (Слегка нагибается к Кемблу – короткая пауза – вдруг быстро, как клюнула, целует Кембла в губы.)
Кембл (изумленно моргает, приподнимается). Про… простите… Вы меня поцеловали.
Диди. Что? (Хохочет). Нет, вы просто… вы просто… (Выбегает из-за ширмы, берет на руки мопса Джонни, целует его.) Джонни, миленький мой, если б ты знал, до чего он забавен, до чего он забавен!
Кембл. Диди!
Диди. Да.
Кембл. Могу я у вас попросить почтовой бумаги? Мне надо написать письмо моей матери, леди Кембл.
Диди (входит за ширмы с листком бумаги и пером). Вот. (Смотрит, как Кембл пишет.)
Кембл. Нет, не могу.
Диди. Бедненький мой, вам больно?
Кембл. О, нет! Я чувствую себя очень хорошо. Но у вас бумага без линеек, я привык писать по линейкам. (Опускает руки. Сморщив лоб, размышляет.) Не понимаю.
Диди. Чего не понимаете?
Кембл. Вообще – ничего. Я был совершенно уверен, что вот это я должен, а вот это не должен. А теперь…
Диди. А теперь – без линеек?
Кембл. Как – без линеек? (Берет бумагу, смотрит.) Ах, да! У вас другой нет? Я не могу на этой.
Диди. Бедный мальчик! Ну, я научу вас обходиться без линеек. Только пойду оденусь.
Выходит из-за ширм. Перед зеркалом. Вынимает платье, шуршит шелком. Кембл еще пробует писать, слушает, бросил перо. С трудом, морщась от боли, встает. Он в крахмальной сорочке, в черных к смокингу брюках, как был на боксе. Быстро одевается, выходит в комнату Диди.
Диди. Сумасшедший! Что вы делаете? Доктор же велел вам лежать!
Кембл. Я… я не могу. Диди, я не спал всю ночь, я думал всю ночь, и сейчас тоже думал…
Диди. Ну? И что же?
Кембл (стоит твердо, башней расставив ноги). Диди, вы должны быть моей женой.
Диди (хохочет). Должна? Вы так думаете? Ну, что же, если должна, ничего не поделаешь! Только пойдите, ради Бога, и лежите спокойно.
Стук в дверь.
Ну, вот видите, вы не дали мне одеться! (Идет к двери.) Кто там?
О'Келли (за дверью). Я.
Диди. Ах, это вы! Ну, скорей, скорей. Я так рада, вам можно…
О'Келли (входит). Бомба! Бомба!
Кембл. Бомба? Анархист? Есть убитые?
О'Келли (серьезно). Да, убит весь приход Сент-Инох.
Кембл (изумленно). Как? Весь приход? Сразу?
О'Келли. Да, сразу. Бомба невероятной силы брошена анархистом по имени Кембл.
Кембл. Кембл? (Морщит, трет лоб.) Но, сколько я знаю, наша фамилия…
О'Келли (умирает со смеху, Диди тоже). Ах, Кембл вы эдакий! Вы меня уморите! Вы неподражаемы! Когда же вы научитесь понимать шутки? Вот – бомба здесь, завернута в эту газету. (Подает Кемблу газету.)
Кембл (берет газету, разворачивает. Сморщив лоб). Здесь?
О'Келли. Да читайте же!
Кембл и Диди про себя читают.
Кембл (в отчаянии садится). Ужасно! Моя мать теперь… (Пауза.) Но это неточно: здесь говорится, что я был вынесен в бессознательном состоянии.
О'Келли. Если хотите точности, так, по-моему, вы были в бессознательном состоянии с самого начала, как только сели рядом с Диди.
Кембл вскакивает со стула, нагнув голову, как бык.
Диди (сажает его на стул). Ну, О'Келли, оставьте, слышите? Кембл, миленький, не надо… (Стоит около, прижимает к себе его голову.) Не надо… ну?
О'Келли. Вот как? Фью! Дидичка, берегитесь! Если вы в шутку, то знайте, что он не будет шутить; если же вы всерьез, то знайте, что я буду шутить, а это может быть…
Диди. Да оставьте же! Надо его скорей устроить. Ведь вы же понимаете? Домой он не может… Вот что: подите с Кемблом к Нанси: может быть, она согласится переехать вниз, и тогда Кембл может в комнате рядом со мной…
О'Келли. Диди, я жалею, что это не меня избил Смис. Уважаемый анархист Кембл, идем.
Уходят. Диди начинает причесываться. Стук в дверь.
Диди (назад через плечо). Нанси? Войдите, дверь не заперта.
Входит викарий Дьюли. Диди – движение к ширмам, затем навстречу к викарию.
Вик. Дьюли. Ах! (Пятится.)
Диди. Нет, пожалуйста, пожалуйста!
Вик. Дьюли (брови треугольником вверх: негодование). Чрезвычайно извиняюсь! Я полагал, что раз уже больше двенадцати, когда уже все… уважающие себя… (Берется за ручку двери, но за ту же ручку берется Диди, закрывает дверь.)
Диди. Ради Бога, не стесняйтесь! Садитесь, прошу вас. Это – мой обыкновенный утренний костюм, и не правда ли: очень милый фасон? Я много о вас слышала, я очень рада, что вы…
Вик. Дьюли (садится; старается не смотреть на утренний костюм Диди). Видите ли… Мисс… гм… Диди… Я пришел к вам по поручению одной несчастной матери. Вы, конечно, не знаете, что значит иметь дитя…
Диди. О, м-р Дьюли, вы ошибаетесь, у меня есть…
Вик. Дьюли (изумленно). У вас есть?..
Диди (берет мопса Джонни, подносит к самому лицу викария). Вот мой единственный Джонни, и я его страшно люблю. Не правда ли, какой очаровательный? У-у, Джонни, улыбнись ему! Поцелуй м-ра Дьюли, не бойся, Джонни, не бойся! (Быстро прикладывает Джонни к губам викария; викарий машинально громко чмокает морду Джонни; Диди в восторге.) Ну какой вы милый, м-р Дьюли! Я так и думала!
Вик. Дьюли (вскакивает). Я зайду к вам, мисс… миссис, когда вы будете не так весело настроены. Я вовсе не расположен…
Диди. О, м-р Дьюли, к несчастью, я, кажется, всегда весело настроена.
Вик. Дьюли (поворачивается к двери). В таком случае…
Диди. Нет, нет, не уходите. Я уверена, что м-р Кембл будет очень жалеть, если вы уйдете. Я сейчас его позову. (Выходит.)
Викарий ходит взад и вперед с заложенными на спине руками. Подняв брови, останавливается перед афишей, брошенным платьем Диди, кроватью – ужасно! За дверью – голос, хохот О'Келли. Входит Кембл.
Вик. Дьюли (патетически). И это вы, вы, Кембл?
Кембл (с недоумением, морща лоб). То есть? Ну да, я.
Вик. Дьюли (все так же). Я не узнаю вас!
Кембл. Как? Разве я… (Ощупывает воротничок, поправляет галстук.) Вы хотите сказать, что я утром – в вечернем костюме. Да. Но видите ли…
Вик. Дьюли. Нет, дорогой Кембл, я говорю не о вашем бренном теле, я имею в виду вашу бессмертную душу. Хотя, разумеется, и ваш костюм… Это есть зеркало души, да. Вы понимаете теперь, насколько я был прав в моем «Завете Принудительного Спасения»? Вы представляете себе – хоть на минуту – меня в вашем теперешнем положении?
Кембл (мрачно). Нет.
Вик. Дьюли (торжествуя). Ага, нет! А между тем я такой же человек, как и вы… Ну, скажем, почти такой же – вы согласны?
Кембл. Согласен.
Вик. Дьюли. Да, и это благодаря тому, что я с неуклонной точностью… Впрочем, оставим мою… гм… скромную особу. В данный момент в обсуждении – и я скажу прямо: в осуждении – нуждаетесь вы. Вы согласны?
Кембл. Да, согласен.
Вик. Дьюли. Я так и думал. Я полагаю, что умею читать в сердцах, и я знаю, что вы в глубине сердца… Кембл, вы понимаете, что ваше имя – имя, которое носил достопочтенный сэр Гаральд. Это имя – на эстраде, в уличной газете, брошенное под ноги толпы… Это… это подобно троекратному отречению апостола Петра! Это подобно грехопадению Адама! (Библейски.) И Адам был изгнан из рая. И вы будете изгнаны из рая… Я хочу сказать, что мы будем вынуждены исключить вас из Общества Почетных Звонарей, куда мы так недавно еще вас выбрали.
Кембл (уныло). Да.
Вик. Дьюли. Потому что вы, как и Адам, поддались соблазну некоей Евы. Но Адам и Ева были… гм… так сказать, люди одного круга. А вы – и танцовщица из «Эмпайра»! О-о! Вы согласны?
Кембл (уныло). Да.
Вик. Дьюли. И вдобавок эта ваша Ева разгуливает здесь при мне в одной пижаме!
Кембл (начиная сердиться). Но позвольте… простите! Как известно, Ева не носила даже и пижамы.
Вик. Дьюли. Как? Вы, с вашим трезвым умом, вы хотите защищать эту… разведенную жену, эту… Саломею? Блудницу?
Кембл (свирепо). М-р Дьюли, я не позволю, я не позволю никому говорить так о… о Диди, которую я просил быть моей женой.
Вик. Дьюли. Же… женой? (Остолбенел. Пауза. Оправившись.) Но ведь вы же все время соглашались со мной, м-р Кембл?
Кембл (мрачно). Да, соглашался.
Вик. Дьюли. Так где же у вас логика, м-р Кембл? (Торжествует.)
Кембл (сморщившись, трет лоб). Логика? (Вдруг, нагнув голову, как бык, идет прямо на викария.) Да, женой, моей женой! Да! И прошу, прошу вас немедленно оставить меня!
Вик. Дьюли (негодующе подняв брови). Ах, так? Хо-ро-шо! (Идет к дверям, останавливается – и торжественно.) Объявляю вас изгнанным из Общества Почетных Звонарей. Мы заставим вас понять, что… (Плечи, брови вверх.) Нет, женой эту…
Кембл. Вон! Сейчас же, сейчас же! Я вас… (Задыхаясь, медленно надвигается на викария.)
Диди (входит, в руках чулки, поделки, лиф). Кембл, вы с ума сошли, Кембл!
Кембл продолжает наступать.
Держите. (Бросает викарию чулки, подвязки.)…Да держите же вы! (Кидается к Кемблу, хватает его за руки.) Кембл, не смейте! Сейчас же ложитесь!
Вик. Дьюли (растерянно глядит на перекинутые через руку чулки и прочее). Простите… Послушайте… Будьте любезны, слышите?
Диди оборачивается, хохочет, от смеха – ни одного слова. Викарий величественно вытягивает руку с чулками.
Мне отмщение и аз воздам! (Бросает чулки и все остальное на пол, уходит.)
Занавес
Действие третье
Картина 1
После поднятия первого занавеса остается спущенным второй: улица. Бобби-статуй на своем месте. Слева – с делано-небрежным видом появляется новый Арсэн Люпэн – м-р Мак-Интош. Проходит за спиною Бобби, останавливается перед вывеской м-с Аунти, глазеет наверх, посвистывает, искоса поглядывая на Бобби. Бобби подозрительно смотрит на Мак-Интоша, затем снимается с якоря и делает несколько шагов по направлению к нему. Мак-Интош, стараясь сохранить небрежный вид, торопливо уходит вправо.
Бобби. Мистер… эй, мистер!
Уходит следом за Мак-Интошем.[26] Поднимается второй занавес. Открывается комната Диди. На полу – солнце; часа четыре; жара, Кембл – за столиком, перебирает бумаги, пишет. Диди лежит на диванчике с книгой, неторопливо перелистывает, бросает книгу на диванчик.
Диди. Кембл, подите сюда.
Кембл подходит.
Сядьте.
Кембл поворачивается, чтобы взять стул.
Нет, сюда, на диван. Ну? Я могу подвинуться.
Кембл садится на самый край.
Что же вы молчите? Расскажите мне что-нибудь.
Кембл (сморщившись, мучительно трет лоб. Вдруг расплылся блаженно). Я, знаете, утюг… то есть я видел утюг нынче утром, в магазине на Кинг-Стрит. Понимаете: вот такой вот – электрический утюг – и всего только десять шиллингов.
Диди (рассеянно). Да?
Кембл (помолчав, с блаженной улыбкой). Знаете, Диди, я полагаю, мы могли бы понемногу покупать кое-что для… для нашего будущего дома. Я полагаю, месяца через три у меня будет достаточно денег, чтобы купить мебель, – следовательно, тогда мы могли бы уже… Тогда мы сможем обвенчаться, да. Знаете, Диди, я хотел вас спросить…
Диди (перебивает). Жарко! Я не могу… (Расстегивает одну, другую пуговицу блузы, раскрывает ее.)
Кембл, взглянув искоса, отворачивается, смотрит себе под ноги.
Кембл, миленький…
Кембл (не меняя позы). Да?
Диди. Кембл… Я, кажется, больна.
Кембл (испуганно). Но, Диди, как же? Ведь мы же хотели сегодня вечером отпраздновать нашу помолвку, вы не должны…
Диди. Ну, чем же я виновата, раз я больна или что-то такое… Вот попробуйте: у меня жар… (Берет его руку, кладет себе под блузу.) Да нет! Глубже, вот сюда… (Закрывает глаза.) Ну… ну?
Кембл (все так же глядя себе под ноги, вытаскивает руку). Д-да, кажется, есть жар… небольшой. Это – ничего, я полагаю, это просто от погоды, так как действительно сегодня очень жарко.
Молчит. Диди, изогнувшись, касается его телом. Он сидит по-прежнему.
Диди (сердито). Уйдите!
Кембл встает.
Постойте! Отворите окно!
Кембл (робко). Но, Диди, может быть… окно… Ведь вы же больны…
Диди. А я вам говорю: отворите! Мне жарко.
Кембл открывает окно, подходит к камину, рассеянно берет в руки фарфорового мопса Джонни.
Нет, уж пожалуйста, уж пожалуйста оставьте!
Кембл ставит мопса на место.
Нет, дайте его мне, дайте сюда. Ну?
Кембл приносит мопса, садится опять за бумаги. Диди целует мопса, обнимает, прикладывает его губы к своей груди.
Джонни, миленький мой Джонни! Поцелуй меня, Джонни… Так! Крепче, ну, слышишь? Еще крепче. Так! Еще! Еще!
Стук в дверь.
Кембл (встает, опасливо смотрит на Диди). Мм… да, можно.
О'Келли (входит). Дорогие мои дети, если вы заняты… э-э-э… многоточиями из расписания м-ра Дьюли, то я могу уйти. Ах, нет, вас тут трое! Я и не заметил Джонни… Глубокоуважаемый Джонни, как вы себя чувствуете? Впрочем, конечно же, превосходно. Я ему завидую, честное слово! Кембл, учитесь: смотрите, как он уютно устроился. А вы… ах, Кембл вы эдакий! Что вы там делаете? (Берет листок со стола у Кембла.) Двадцать плюс десять… плюс пятнадцать… Что это? Изучаете арифметику?
Кембл (серьезно). О, нет, арифметику я сдал в колледже. А это… (Сконфуженно.) Видите ли… двадцать фунтов у меня уже есть… и я считаю, сколько еще нужно, чтобы купить стулья и прочую мебель и… А затем…
О'Келли. А затем уж от мебели до любви один шаг. Понимаю! А без мебели, конечно, никак нельзя?
Кембл (серьезно). Ну да, конечно, нельзя.
О'Келли хохочет.
(Сердито.) Не вижу здесь ничего смешного, абсолютно ничего! Все это совершенно логично: я хочу устроить свой дом, следовательно…
О'Келли. Ну, голубчик Кембл, логику надо уметь оседлать, как лошадь. А у вас наоборот: логика на вас верхом, как на лошади.
Кембл. Не понимаю.
О'Келли. Что делать! (Идет к Диди, садится на диван к ней, близко.) Дидичка, милая, а вы что нахохлились?
Диди. Я больна. Оставьте!
О'Келли (смотрит внимательно. Диди торопливо застегивает блузу). Гм… так! Вижу, вижу… Погода, действительно, такая, что… А вы, Кембл! Ай-ай-ай!
Кембл. Что?
О'Келли. Вы не видите? Диди больна, ее надо лечить.
Кембл. Я, право, не думал… я могу пойти за доктором.
Диди. Замолчите, О'Келли! Мне вовсе не до ваших шуток.
О'Келли. Конечно, дело очень серьезное… Если уж дошло до Джонни… Дайте-ка его мне. (Берет мопса, смотрит на него.) Ну, что за морда! До чего он похож на меня! Знаете, Диди: глядя на него, я мог бы, пожалуй, бриться без зеркала.
Диди (не выдержав, хохочет). Слушайте, это вы сами придумали? Это замечательно! (Привстав, смотрит на О'Келли, хохочет.) А ведь верно: ей-Богу, вы на него похожи. Нос, рот и вот тут – морщины такие же… У-у, Джонни! (Вытягивает губы.)
О'Келли. Это вы мне? Только имейте в виду, что я менее фарфоров, чем Джонни… и чем Кембл…
Стук в дверь.
М-с Аунти (просовывается в дверь, обводит любопытным взглядом). М-р Кембл, можно вас на минуточку? Вы вчера просили стол к себе в комнату. Так вот, принесли. (Уходит вместе с Кемблом.)
Диди (держит мопса рядом с лицом О'Келли и, откинувшись на диван, опять смеется). Знаете, как я сегодня ночью смеялась! Проснулась – лежу и смеюсь. Понимаете, вижу во сне…
О'Келли. Слушайте, слушайте! Сон в летнюю ночь невесты м-ра Кембла, будущей леди Кембл.
Диди. Да замолчите! Вижу, будто бы стул, ну вот самый обыкновенный деревянный стул лезет ко мне в кровать… Ну до того ясно! Понимаете, передвигает ножками, как лошадь: правой передней – левой задней, правой задней – левой передней. И будто я знаю, что вот сейчас этот стул будет… ну… ну… любить меня. То есть не можете себе представить, до чего неудобно, смешно…
О'Келли. Воображаю! Вы рассказали этот сон Кемблу?
Диди. Кемблу? Нет.
О'Келли. Напрасно.
Диди. То есть?
О'Келли. Он мог бы быть доволен.
Диди. Почему?
О'Келли. Ну, потому что, конечно же, это вы видели во сне его, Кембла.
Диди (хохочет; потом вдруг нахмурившись). Послушайте, не смейте так говорить о Кембле. Он – удивительный. Вы бы никогда не могли вот так – взять и выйти, как он, на боксе. Я вспоминаю это всякий раз, когда мне…
О'Келли (с усмешкой). Когда вам… Ну, что же, кончайте.
Диди. Не хочу. И, пожалуйста, не приставайте!
Гладит Джонни, прижимает к груди, целует, не глядя на О'Келли. О'Келли молча, улыбаясь, как мопс, смотрит на нее.
О'Келли. А знаете что, милая моя детка? Диди. Да?
О'Келли. Умнее всего вам перестать любоваться, как в этой комнате разгуливает деревянный стул, и поехать ко мне. А? (Берет ее за руку, стискивает.) Я куплю шампанского, сухого, какое вы любите, соленых фисташек… Мой диван – вы его помните? Диди, я не забыл ничего, я не могу забыть…
Диди (выдергивает руку, вскакивает). Слушайте, уходите сейчас же! Уходите! Ну?
О'Келли (продолжает сидеть). Раньше вы говорили со мною по-другому.
Диди. А теперь… (Вскакивает.) Слушайте, неужели вы не понимаете, что я не могла бы взглянуть ему… Зачем вам надо, чтобы он был несчастен?
О'Келли. Девочка моя, мне надо, чтобы вы были несчастны.
Диди. Чтобы я?..
О'Келли. Да. Потому что такое меблированное счастье – одно из наиболее жирообразующих обстоятельств. Это вернейший способ приготовлять из людей первосортную ветчину. А я не хочу, чтобы вы, как тысячи других…
Диди. Нет, как вы не понимаете, что именно его, именно Кембла, обманывать – это жестоко! Как вы не понимаете? Он – большое дитя.
О'Келли. Вы ошибаетесь: было бы жестоко и немилосердно детям говорить правду.
Диди. Я не хочу слушать этих ваших адвокатских штучек! Уходите! Слышите?
О'Келли (встает). Хорошо. Я иду… покупать шампанское. (Уходит.)
Диди рассерженно захлопывает за ним дверь. Снимает с дивана мопса, ставит его на камин, смотрит, поворачивает мордой к стене. Садится на диван, начинает читать. Бросает книгу, вскакивает, ходит по комнате. Схватывает со стола листок, где записаны расчеты Кембла; пробегает, кладет обратно. Задела стул – стул падает. Диди берет его за ножки, смотрит, – вспомнила, смеется. Подходит к мопсу, переворачивает его мордой к себе.
Диди (мопсу). Джонни, миленький… А ты не рассердишься, если я… если я все-таки пойду? Ну, разве я виновата, что я еще живая? Скажи, Джонни, я очень гадкая? (Пауза). Нет? Ну, Джонни, миленький, какой ты умный! (Ставит мопса, быстро начинает надевать перед зеркалом шляпу.)
Кембл (входит). Как? Вы куда-то..?
Диди (не глядя). Я хочу пройтись немного.
Кембл. Но… вы же больны?
Диди. Пустяки! Просто… головная боль… и я думаю, она совсем пройдет, когда я… (Останавливается.)
Кембл (покорно). Хорошо. Я буду ждать вас. Когда вы вернетесь, мы с вами приготовим все к вечеру.
Диди (идет; у порога вдруг оборачивается, колеблется). Кембл, а может быть, правда, мне лучше остаться?
Кембл. Если головная боль, то самое лучшее средство – конечно, прогулка. Следовательно, вам надо идти.
Диди (усмехается). Следовательно? Ну, хорошо!
Перекидывает через руку ватерпруф и уходит. Кембл один. Садится за стол, начинает разбирать бумаги.
Улица. Бобби стоит статуей на своем месте. Из-за угла выходит миссисДьюли, осматривается. Сняла пенсне, вытирает платком, надела. Глядит на часы-браслет. К ней бежит Мак-Интош; запыхался, обмахивается шляпой.
Мак-Интош (в восторге). Слава Богу. Ну, слава Богу, слава Богу! Уф!
М-с Дьюли. Да говорите же! Что – слава богу?
Мак-Интош. Она, эта самая Диди, сейчас у О'Келли. Уф! Слава Богу! Она пешком – я пешком, она на трамвае – я на трамвае… Уф! Понимаете – в точности, как Арсэн Люпэн. Это все равно, что, так сказать, читать про самого себя в различных происшествиях. Нет, это у-ди-вительно!
М-с Дьюли. Слушайте, вы… вы уверены? Вы не могли спутать ее с другой женщиной?
Мак-Интош. Ее? Боже ты мой? Ее с другой? Что вы! Да на нее только взглянуть – и, так сказать, полнейшее кораблекрушение. Будь я Кемблом, я бы тоже всякую другую… (Останавливается.)
М-с Дьюли. Что – всякую другую?
Мак-Интош (пытается улизнуть). Простите… я должен, я должен скорее пойти, доложить обо всем викарию… я должен…
М-с Дьюли. Нет, пожалуйста, пожалуйста. Что вы думали сказать?
Мак-Интош. Я… я не думал… Я так, наспех, не могу думать. Я всегда сперва говорю, а уже потом не торопясь думаю… Простите, я должен… (Хочет уйти.)
М-с Дьюли. Постойте. (Несколько секунд стоит, стиснув губы, руки. Вдруг что-то решила.) Слушайте, у вас нет бумаги и конверта?
Мак-Интош. Написать письмо? Есть, пожалуйста. (Вынимает ярко-розовый конверт.)
М-с Дьюли. Что за ужасный цвет!
Мак-Интош. Дорогая м-с Дьюли, эта бумага, так сказать, в соответствии с погодой и с миросозерцанием… и я полагал бы… (Заглядывает через плечо м-с Дьюли, которая начинает писать.)
М-с Дьюли (гневно). Да уходите же вы. Вы же торопитесь к викарию? Ну, уходите!
Мак-Интош. Ухожу, ухожу. (Уходит.)
М-с Аунти (сперва подходит к Бобби). М-р Вуп!
Бобби. Да?
М-с Аунти. М-р Вуп, я не могу, я совсем больна – такая погода! (Томно.) М-р Вуп, вы не знаете, что со мной? (Бобби, закрывшись, слегка фыркает.)
М-с Дьюли (подходит к Бобби). Могу я у вас на минуту попросить вашу книжку? Мне написать письмо надо, что-нибудь такое, на чем бы…
Бобби (вытаскивает из-за пояса записную книжку). Пожалуйста, мисс… миссис…
М-с Дьюли возвращается на прежнее место, пишет. М-с Аунти провожает ее критическим взором. По улице проходит Мастер. Идет медленно, возле стены, почти крадется, Бобби отдает ему честь, Мастер приподнимает шляпу.
М-с Аунти (кивая головой в сторону м-с Дьюли). На розовой бумаге… Любовное – даю голову на отсечение!
Бобби. М-с Аунти, слава Богу у нас, в Англии, головы не отсекают: у нас (сдавливает себе горло рукой)…и – куик!
Довольный остротой, гогочет. Мастер проходит мимо м-с Дьюли, которая в этот момент заклеивает конверт, и приподнимает шляпу. М-с Дьюли широко смотрит на него. Подходит к Бобби.
М-с Дьюли. Послушайте, кто этот джентльмен?
Бобби (сдавливает себе горло и досказывает жестом). Куик!
М-с Дьюли смотрит испуганно.
Бобби. Это – Мастер.
М-с Дьюли. Мастер?
Бобби. Ну да, он приводит в исполнение судебные приговоры.
М-с Дьюли. Вы хотите сказать, что это… Но почему же он поклонился мне?
Бобби (в недоумении). Гм… (Таращит глаза на м-с Аунти, на м-с Дьюли.) Я полагаю, спутал с кем-нибудь.
М-с Дьюли (сняла пенсне, протирает, рука у нее дрожит. Отдает Бобби записную книжку). Благодарю вас. (Идет вправо к почтовому ящику. Секунду колеблется, потом бросает в ящик письмо. Уходит.)
М-с Аунти (обмахивается платком). М-р Вуп!
Бобби. Да?
М-с Аунти. М-р Вуп, я прямо задыхаюсь. Неужели вы не можете помочь мне?
Бобби. Подождите до вечера… или до ночи. (Фыркает слегка.)
М-с Аунти. Я не выдержу – такая духота! Я уверена, будет гроза? Смотрите-ка.
Оба смотрят вверх. Темнеет. Рампа тухнет.
Картина 3
Комната Диди. Темно. Входит Диди, повертывает выключатель, комната освещается. Диди в шляпе, в перчатках, в ватерпруфе, не раздеваясь, садится на диван. Руки висят, как чужие. Стук в дверь – входит Кембл, в руках у него сверток.
Кембл. Вот. (Торжественно кладет сверток на стол перед диваном.) Я услышал ваши шаги – и сейчас же, чтобы скорее… Это вам от меня. Вы увидите, это замечательно.
Диди (мертво). Да? Спасибо.
Кембл (тревожно). Диди, милая, вам хуже? Я говорил, что вам не надо было выходить, раз вы не совсем здоровы.
Диди (пересилив себя, с искусственным оживлением). О, нет! После… после прогулки я чувствую себя гораздо лучше. Чуть-чуть устала, это сейчас пройдет. (Развязывает принесенный Кемблом сверток, вынимает электрический утюг.) Ну, какая прелесть! Это – тот самый, о каком вы говорили утром?
Кембл (торжествуя). Ну да. И всего только – десять шиллингов.
Диди. Неужели? Спасибо вам, милый Кембл. (Протягивает ему руку, Кембл целует. Диди быстро отдергивает руку.) Да! Ведь надо же скорей накрывать стол, сейчас придут. Поставьте это куда-нибудь.
Кембл берет утюг и ходит с ним по комнате, не зная, куда девать эту драгоценность, и, наконец, ставит на камин. Диди из сложенных на диване пакетов вынимает фрукты, бутылки с вином, коробки, расставляет на столе. Стук в дверь.
Кембл. Войдите.
М-с Аунти (входит). Добрый вечер! М-р Кембл, вам письмо. (В руке у нее ярко-розовый конверт.)
Кембл. Благодарю вас. Будьте добры, куда-нибудь… вот там на камине, да-да.
М-с Аунти (кладет письмо на камин, под утюг. Сложив на животе руки, глядит на Кембла и Диди, вздыхает). Поздравляю вас, мисс. И вас, м-р Кембл… Прямо завидно! (Вздыхает.)
Кембл (сияя). Спасибо, м-с Аунти, спасибо.
М-с Аунти уходит, в дверях встречается с О'Келли.
О'Келли. А, м-с Аунти! (Снимает пальто.) Хэл-ло, Диди! Ну, знаете какой ливень! Все стихии разыгрались, чтобы помешать апофеозу м-ра Кембла. И если еще я присоединюсь к этим стихиям…
Кембл. То есть как?
О'Келли. Успокойтесь! Может быть, я еще передумаю и буду для вас благодетельной диккенсовской феей… (Вынимает из кармана пальто и ставит на стол перед Диди бутьтку шампанского.) Это вам, Диди. Сухое.
Диди (гневно). Вы… вы не должны были этого делать! Возьмите, возьмите сейчас же!
О'Келли. Почему? Это – отличная марка. Я же знаю, я знаю, что вы это любите.
Диди. Я вам говорю, возьмите! Слышите?
Кембл (трет лоб). Диди, почему вы, в самом деле? Это – действительно очень хорошее шампанское. Следовательно…
Диди, сдвинув брови, сверкнув глазами в О'Келли, круто поворачивается, отходит к письменному столу. Взяла блокнот, стоит – сгибает и разгибает его.
О'Келли. Вот спасибо вам, Кембл. Я вижу, вы здесь мой единственный друг, не правда ли? Диди меня сегодня, кажется, ненавидит.
Кембл. О, нет, вы ошибаетесь, я уверен: у нее нет никаких причин. Так что…
За дверью шум, смех. Дверь распахивается. Эксцентрик катится колесом к Диди, становится перед ней на колени. За ним, умирая от хохота, входят три Хористки из «Эмпайра».
Эксцентрик. Божественная, я последний раз у ваших ног. Отныне патент на вас взят им (покрывает на Кембла) и я чувствую: всякого беспатентного он может убить.
1-я Хористка. У-у, Кембл! Неужели вы правда такой?
Кембл (трет лоб). То есть… какой? Я не совсем ясно…
2-я Хористка (обнимает Диди). Поздравляю. Я страшно рада!
3-я Хористка (обнимает). Я тоже. Дидичка, милая, вы счастливы?
Диди (думает о своем, сгибает и разгибает блокнот; наконец, услышала, удивленно поднимает голову). Я? Это вы мне? Ах, да, конечно, счастлива.
1-я Хористка. Дождь! Кембл, попробуйте: у меня, кажется, чулки мокрые, и даже…
Кембл (с опаской трогает чулок). Да, по-видимому, дождь.
О'Келли (подошел к камину, поднял утюг, смотрит на розовое письмо). Стоп-стоп-стоп! Кембл, это что такое!
Кембл (с гордостью). Это я подарил сегодня Диди. Электрический. И всего только десять шиллингов.
О'Келли. Нет-нет, дорогой мой, я не про утюг. (Берет письмо.) Вот это, вот это! любовное письмо, а?
Хористки. Кембл, Кембл! – Ай-яй-ай-яй-ай!
Кембл. О, нет, я уверен! И потом, м-р О'Келли, ведь вы же не читали. Следовательно…
О'Келли. И читать не надо. Вы что же думаете – деловое? В этаком неистовом конверте? (Потрясает конвертом.) Леди и джентльмены, вам предстоит увидеть трагедию: в тот самый момент, когда уже готовы были слиться два любящих сердца, вмешивается покинутая, пылающая местью соперница. Нагруженный электрическими утюгами, корабль счастья м-ра Кембла опрокидывается и…
Стук в дверь. Входит Нанси, закутанная в купальную простыню.
Нанси. Добрый вечер. (К Диди.) Милая, я только на секунду. Скажите своим мужчинам, чтобы они не выходили в коридор, потому что я иду в ванну, и они меня могут увидеть в этом костюме.
О'Келли (трясется от хохота). И чтобы… и чтобы мы не увидели вас в этом костюме… Нанси, неподражаемая, вы не уйдете отсюда: мы вас все равно уже увидели, а вы, надеюсь, увидели шампанское на столе.
Нанси. Не могу же я в этом костюме сесть за стол!
О'Келли. Хорошо, тогда садитесь на пол, мы устроим пикник. (На ходу засовывает в карман письмо.) Ну, господа, помогайте, живо!
Бросает на зеленый ковер салфетки, ставит туда цветы с камина. Эксцентрик и Хористки помогают. Кембл трет лоб, смотрит на Диди.
Нанси. Ну, если на травке, я, так и быть, согласна. Только перед купаньем мне вредно лежать на солнце. Устройте меня где-нибудь в тени.
О'Келли. Идет! Сию минуту перед вами вырастет первосортный дуб. Кембл!
Хористки и Нанси, отвернувшись от Кембла, смеются.
Кембл (растерянно). Что? Сию минуту… (Идет к Диди.) Диди, милая, может быть, вы в самом деле думаете, что это письмо, которое О'Келли… что я…
Диди (с усмешкой). Вы? Ни одной минуты не думаю.
Кембл. Тогда почему же вы так… Это, в самом деле, из-за О'Келли?
Диди кивает.
Но уверяю вас, вы несправедливы к нему. Я нахожу, что по отношению к вам он не сделал ничего дурного. Следовательно…
Диди. Следовательно? А если я скажу вам, что… Кембл. Что?
О'Келли. Кембл, да подумайте же о других! Поделитесь с нами вашей Диди последний раз. Идите же, мы ждем.
Диди, все так же терзая блокнот, и Кембл подходят, устраиваются на ковре.
Милая Диди, выпьем с вами. Право же, я виноват не больше, чем этот бокал, из которого вы пьете. Если бы вы не взяли этого бокала, все равно вы взяли бы другой.
Диди (не отвечая, поворачивается к Кемблу, отдает свой бокал). Дайте мне ваш. (Выпивает залпом, подставляет Кемблу.) Еще.
Нанси. Тц! Что, О'Келли?
О'Келли. Нанси, надеюсь, вы не будете так жестоки со мной? (Чокается с ней, обнявши ее одной рукой, пьет.)
Нанси (вытаскивает у него из кармана розовый конверт). Кембл, держите, держите, скорей!
Кембл протягивает руку. О'Келли перехватывает.
О'Келли. Не-ет! Это мы огласим торжественно за шампанским. Я буду иметь честь поднести м-ру Кемблу от себя некоторый подарок, а в виде перца посыплем его этим письмом.
Диди, лежа, рвет на клочки листок бумаги из блокнота, сыплет клочки, смотрит, как они падают. Кембл не спускает с нее глаз. О'Келли подталкивает Эксцентрика к Кемблу.
Эксцентрик (жонглирует апельсинами над Кемблом). Какие-то… таинственные письма… Диди явно… готовится на амплуа… драматической героини… Вообще, м-р Кембл… вас ожидает… (Роняет на голову Кемблу апельсин.) М-р Кембл, ради Бога!
Кембл. Нет-нет, мне совсем не больно.
О'Келли. М-р Эксцентрик, вы помешали ему витать в облаках. Я считаю себя обязанным поправить эту ошибку… (Шепчет ему что-то на ухо.)
Эксцентрик (вскакивает). Да-да-да, знаю! Превосходно.
О'Келли. Леди и джентльмены! Сейчас м-р Кембл предпринимает путешествие в облака.
Кембл. То есть как?
О'Келли. Как? Ну, разумеется, на аэроплане. Хотите?
Хористки. А, знаем, знаем! Да-да, непременно! (Аплодируют.)
Кембл. На аэроплане – это невозможно здесь. Следовательно…
Нанси. Кембл, вы, вы боитесь? Не ожидала!
Кембл. Я? Нет, но…
О'Келли. А если нет, пожалуйста, мы вам завяжем глаза. (Завязывает Кемблу глаза.) Вот! Теперь встаньте. Минуточку – сейчас подадут аэроплан. (Сует поднос Эксцентрику, шепчет что-то 2-й и 3-й Хористкам.) Сейчас, сейчас, соберитесь с духом. (Кладет на пол пустую бутылку, на нее доску, на доску вводит Кембла.) Осторожней. Вам придется лететь стоя – покажите себя мужчиной. Вы можете опереться руками на мои плечи, – вы знаете, я всегда готов помочь вам. Так!
Эксцентрик включает электрический вентилятор, он начинает жужжать. 2-я и 3-я Хористки берутся за края доски.
Дайте ход! Пошло, пошло… Ага! (Постепенно приседает на корточки.) Вы чувствуете, как вы поднимаетесь? (2-я и 3-я Хористки покачивают и чуть-чуть поднимают доску.) Чувствуете? Все выше, чувствуете?
Кембл. Да, странно… да, чувствую… все выше… Постойте, постойте!
Все, кроме Диди, еле сдерживают смех.
Эксцентрик. Легче! Не забирайте высоко!
1-я Хористка стоит на стуле над Кемблом и держит у него над головой поднос.
Тише! Вы с ума сошли? Потолок!
3-я Хористка касается подносом головы Кембла, Кембл хватается за голову.
Кембл, спасайтесь, прыгайте!
Все (кроме Диди). Прыгайте, прыгайте!
Кембл прыгает, будто с саженной высоты, неуклюже падает, срывает с себя повязку, растерянно смотрит. Хохот.
Диди. Это… это… Я сейчас уйду! О'Келли, вы…
Кембл. Диди, дорогая, но право же, я совсем не ушибся. Следовательно…
Нанси (удерживает Диди). Диди, милая…
О'Келли (на коленж). Диди, я раскаиваюсь. (Стучит по бокалу.) Леди и джентльмены, тише: я хочу принести публичное покаяние. М-р Эксцентрик, пожалуйста! (Показывает ему на шампанское, тот начинает наливать.)
Диди (ей налит бокал, она поднимает голову). Это… это шампанское?
Берет бокал, смотрит на О'Келли. Несколько секунд пауза: может быть, она выплеснет вино, может быть, швырнет бокалом в О'Келли. О'Келли пристально глядит на Диди. Рука у нее дрожит, она ставит бокал, хватает и комкает блокнот.
О'Келли (берет у ней блокнот). Леди и джентльмены, внимание! (Вынимает из кармана розовый конверт и еще какой-то листок.) Сейчас – самый захватывающий и патетический момент.
Эксцентрик. А-а, письмо! Наконец!
Все. Ч-ш-ш-ш!
О'Келли. Для начала… Ммм… Впрочем, мы, адвокаты, умеем начать с чего угодно. Если хотите, вот с этого блокнота. Обращаю ваше внимание на то, что эта почтовая бумага – с линейками: на другой истинные джесмондцы не пишут. И это достойно всякого уважения, ибо линейки – высокий символ рельс, а мысль должна двигаться, конечно, по рельсам и, конечно, согласно строжайшему расписанию викария Дьюли. И я – каюсь в этом – именно я, а не кто другой, был змием, соблазнившим Кембла сойти с рельс прихода Сент-Инох. Именно я познакомил его с нашей божественной Диди. А потому и почитаю себя обязанным возместить потерпевшему убытки. Правда, может быть, в конце концов потерпевшим буду я, но это неважно: это лирическое отступление. Итак, дражайший Кембл, мои вам почтительнейшие поздравления и – вот (протягивает ему чек), чтобы вы завтра же могли купить все свои остальные утюги…
Все (кроме Диди). О-о! – Браво, браво, О'Келли! – Ну, какой он милый!
Кембл (взял чек, смотрит). Но… позвольте, О'Келли… Это… это же – чек на пятьдесят… на пятьдесят фунтов. Я… я не могу это принять в подарок…
О'Келли. В подарок? Вы ошибаетесь. Жестоко ошибаетесь, дорогой мой! Это, разумеется, взаймы. И я требую, чтобы вы сегодня же – сейчас же! – написали мне вексель. Я требую, да! Вот вам мое перо… (Подает ему fontain реп.) Пишите сию же минуту.
Кембл (взволнованно встает). Диди, но ведь тогда, значит… Диди, вы только подумайте! О'Келли, я не умею говорить, как вы… Но вы понимаете, я никогда… Нет, О'Келли, вы это серьезно? Диди!
Диди (во время этой сцены стоит на коленях, смотрит и начинает хохотать, все выше, до слез, и сквозь слезы кричит). Не смейте брать, Кембл! Не смейте брать у него деньги! Не смейте, я не хочу!
Кембл (растерянно). Диди, Диди, что с вами? Почему? Ну, хорошо, я ему отдам, хорошо… (Отдает чек О'Келли.) О'Келли, я ничего не понимаю… Почему?
Все вскакивают, какие-то восклицания. Окружают Диди.
О'Келли (сует Кемблу розовый конверт). Держите, да держите же, вы! (Подает Диди бокал шампанского.) Ну, Диди, Диди милая, не надо, я больше не буду, простите. Неужели вы не понимаете, что все это потому, что я вас… (Поит ее.) Диди, ну?
Диди затихает. Кембл, не отрывая глаз от Диди, машинально разрывает конверт, ищет, куда бы положить перо О'Келли, засовывает его в карман. Взглянув на письмо, вдруг крепко стискивает его обеими руками, отходит в сторону, к рампе, читает еще раз; мучительно сморщившись, трет лоб.
Нанси (Эксцентрику). Что тут такое? Ничего не понимаю! Комедия или драма? Кембл. О'Келли! О'Келли. Да.
Кембл. Мне необходимо… мне необходимо с вами… это касается вас.
О'Келли (подходит; взяв письмо, читает вполголоса). «Сэр. Будучи вашим искренним другом… мм… что известная миссис Д. им-р О'К…» Что? Что такое? (Продолжает.) «…дурно пользуются вашим доверием, и не дальше как сегодня…» (Кончает про себя.) Однако! (Пауза.) Ну… ну и что же? Вы верите?
Кембл молчит, мрачно трет лоб.
Кембл, давайте рассуждать логически. Этот чек, который я предложил вам… мне неловко напоминать об этом, но ведь ясно: я это сделал для того, чтобы вы и Диди могли скорее…
Кембл (перебивает). Да.
О'Келли. И потом: вы же заметили, как Диди относится ко мне? Да? Следовательно?
Кембл. Следовательно… (Трет лоб. Пауза.) Да, конечно. Это – совершенный абсурд. (Рвет письмо.) Простите, О'Келли, что я мог… Да, куда я девал ваше перо?
О'Келли. Если вы хотите доказать на деле, что не верите этому письму, вы возьмете у меня чек. Иначе я могу думать, что вы не взяли потому, что вы…
Кембл. Да. (Секунду колеблется.) Хорошо. Я возьму. (Берет чек.) Но если… (Молчит, нагнув голову, как бык.) Впрочем, нет, это абсурд. (Идет к Диди. Робко.) Диди, я взял у О'Келли этот чек. Я должен был взять.
Диди (вскакивает с дивана). Вы, вы, вы взяли у него?
О'Келли (подходит, пристально смотрит на Диди). Если у вас есть какие-нибудь возражения, изложите их.
Напряженная пауза. Диди встает, делает шаг вперед – сейчас скажет все.
Диди. Кембл, я… (Замолкает.) Нет.
О'Келли. Нет? Ну, вот и прекрасно. Тогда мы завтра же поведем вас в церковь. Леди и джентльмены, ваши бокалы! (Берут бокалы.) Здоровье нашей – я надеюсь, она все же останется нашей общей – здоровье нашей очаровательной леди Кембл! Гип-гип-гип, ура!
Все. Ура!
Занавес
Действие четвертое
Картина 1
Улица. Старые дома, стены уходят вверх, в небо. Между домами – узкое ущелье: старинный переулочек – «клёз» – идет в глубь сцены. Над входом в «клёз» – каменная арка от дома к дому, на ней вывеска: «О'Келли. Адвокат». Внизу под аркой висит железный резной фонарь. Вечер. Огни. Где-то вдали грохот колес по мостовой. На улице стоит Бобби. Медленно проходит Мастер, почти крадется, в надвинутой на глаза шляпе. Бобби почтительно уступает ему дорогу и отдает честь. Несколько секунд улица пуста – никого, кроме Бобби. Потом несколько одиночек-прохожих и викарий Дьюли. Бобби отдает ему честь с таким же почтением, как Мастеру. Викария обгоняет стая беловоротничковых мальчишек-газетчиков.
Газетчики. Два пенса. Экстренный выпуск! Возможность войны с немцами! Загадочное убийство! Два пенса!
Вик. Дьюли (газетчикам). Что? Эй, вы, экстренный!
Газетчики уже убежали. Вик. Дьюли возвращается назад, вынимает часы, осматривается, явно поджидая кого-то. Уходит в клёз. Улица пуста. Затем – двое: О'Келли и Диди.
Диди (останавливается). Нет!
О'Келли. Что – нет?
Диди. Я не хочу идти к вам! Вчера мы… венчались с ним, а сегодня… Я просто… я не понимаю себя!
О'Келли. Я понимаю. Хотите – скажу? Вы не хотите идти ко мне, но вам хочется идти ко мне. И вы хотите оставаться с Кемблом, но вам не хочется остаться с ним.
Диди. Да. Да! И главное – это потом, когда я возвращаюсь…
О'Келли. Не стоит думать о «потом». Это все равно, что заглядывать в конец пьесы или романа – дурная привычка, неинтересно читать. К счастью, автор, написавший всех нас – вас, меня и всех – предусмотрительно закрывает от нас все «потом». Иначе, если бы мы знали, что случится через десять минут…
Диди. Вы говорите так, как будто вы знаете.
О'Келли. К счастью, не знаю. Или нет, знаю: через десять минут у меня в комнате вы будете лежать на диване, а я стану около на колени и буду целовать вот эти… вот эти… возмутительные уголки ваших губ и буду тем О'Келли, которого знаете, может быть, только вы одна…
Диди. О'Келли – не… не надо…
О'Келли. Вот вам ключ – вы знаете, как открыть. Я только пойду купить кое-что, и сейчас же назад…
Дает ей ключ. Диди, нагнув голову, медленно идет в клёз. Под аркой открывает маленькую, старинную, окованную железом дверь, оглядывается. О'Келли еще стоит на углу, ждет – кивает ему. О'Келли уходит. Наверху, над аркой, в конторе О'Келли освещается окно. У выхода из клёза показывается викарий, смотрит вверх в окно, выходит на улицу, потирая руки. По улице мчатся беловоротничковые мальчишки, размахивая газетами, идут два Спортсмена.
Газетчики. Экстренный выпуск! Загадочное убийство в Лондоне! Скачки в Дерби! Два пенса!
1-й Спортсмен (Газетчикам). Мне.
2-й Спортсмен. И мне.
Торопливо ищут что-то в газете. Вик. Дьюли тоже купил газету и читает ее в стороне, под фонарем.
1-й Спортсмен. А что я вам говорил? Их фаворит, конечно, Ибис! Я уверен, он опять придет первым. Прошлый раз он повысил рекорд ровно на четверть секунды – мои часы показывают с точностью до четверти секунды.
2-й Спортсмен. А я готов держать пари, что на этот раз Ибис будет побит.
1-й Спортсмен. Идет! Пять фунтов.
2-й Спортсмен. Я готов. Хоть десять.
1-й Спортсмен. Десять. Ладно, держу десять.
Рукопожатие. Стоят так несколько секунд. Появляется О'Келли, насвистывая; под мышкой у него бутылка, в руках цветы. Вдруг видит викария, стоящего к нему спиной в двух шагах. Подняв воротник и нахлобучив шляпу, О'Келли поворачивается и торопливо уходит обратно. Викарий вынимает часы, смотрит, снова берется за газету, но читать уже не может; опять глядит на часы, идет к Бобби.
Вик. Дьюли. Э-э-э… послушайте: вы не можете мне сказать точно, который час?
Бобби. Прошу прощенья: мои часы в починке.
Вик. Дьюли. Гм… Очень жаль! И вы без часов, по-видимому, чувствуете себя вполне здоровым? Это не делает вам чести.
Бобби (виновато моргает). Я… действительно, извините, здоров.
Вик. Дьюли. Это выше моего понимания. Я допускаю, что можно привыкнуть к отсутствию какого-нибудь второстепенного органа – ноги, пальца, носа, но человек без часов! Вам необходимо приобрести запасные часы.
Бобби. Я… Я постараюсь, извините!
По улице быстро идут Мак-Интош и м-с Дьюли. Викарий навстречу к ним с часами в руках.
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, десять минут одиннадцатого.
Мак-Интош. Дорогой викарий, ради Бога… Уфф! (Вытирает лицо платком.) Мы с м-с Дьюли летели, так сказать, на крыльях Морфея…
Вик. Дьюли. Вы хотите сказать, что вы спали?
Мак-Интош. Нет, наоборот, наоборот!
Вик. Дьюли. Не совсем представляю, что такое будет «наоборот». Но во всяком случае вам сейчас же опять придется лететь – на каких угодно крыльях – и немедля привести сюда м-ра Кембла.
М-с Дьюли (возбужденно). Вы… вы ее видели, эту женщину?
Вик. Дьюли. Да, она там (показывает на освещенное окно). И сейчас туда должен прийти О'Келли. От всемогущего провидения не укроется ничто.
Мак-Интош (в восторге). Замечательно! Завтра же начинаю писать серию: «Арсэн Люпэн – апостол». Так сказать, евангелие от Арсэна Люпэна…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, прошу вас, воздержитесь от неуместных метафор и идите скорей.
Мак-Интош. Понимаю. Так сказать, по писанию: «Что хочешь делать – делай скорей». Это пять минут. Два шага! Бегу!
Уходит. М-с Дьюли протирает платком пенсне, руки у нее дрожат. Викарий пристально смотрит.
Вик. Дьюли. Что с вами? Вы дрожите?
М-с Дьюли. Я… я волнуюсь. Вы не думаете, что может выйти что-нибудь… что-нибудь неприятное? Мне как-то жутко.
Вик. Дьюли. Но, дорогая, ведь тогда, на заседании, вы же настаивали, что м-ра Кембла нельзя оставить в руках этой женщины. Я вас не понимаю!
М-с Дьюли. Да, я. И именно поэтому мне…
Вик. Дьюли (перебывает). А затем, нашими руками уже зажжен фитиль возмездия, и теперь мы уже не в силах остановить взрыв.
М-с Дьюли. Быть может, еще не поздно, я могу догнать, я могу…
Вик. Дьюли. Тесс! Идет…
Увлекает ее в тень, за выступ дома. Выходит О'Келли, оглядывается и хочет юркнуть в клёз. Навстречу ему из тени, с видом прогуливающегося, викарий Дьюли.
Вик. Дьюли. А-а, добрый вечер, дорогой О'Келли! Не правда ли, прекрасная погода?
О'Келли (смущенно старается спрятать бутылку и цветы). Д-да… ммм… (Оправившись, обычным своим шепотом.) Очевидно, прекрасная, раз вы изволите гулять в неположенные по расписанию часы. Или, может быть, вы занимаетесь посещением больных?
Вик. Дьюли (с злобно-любезной, золотой улыбкой). Я очень польщен; вы, по-видимому, никак не можете забыть моих расписаний. А вы – к себе в контору? Я и не подозревал, что вы такой труженик! Вам следовало бы щадить себя и не работать по вечерам.
О'Келли. О, нет, дорогой м-р Дьюли, по вечерам я занимаюсь делами милосердия и… и любви. Вне расписаний.
Вик. Дьюли. А-а, так-так… Желаю успеха!
Приподняв шляпу, уходит. О'Келли глядит ему вслед. Снимает шляпу, почесывает затылок. Затем, махнув рукой, ныряет в клёз, открывает ключом дверь; слышно, как изнутри запирает ее. По улице быстро идут Мак-Интош и Кембл. М-с Дьюли, завидев их, еще больше втискивается в свой угол – если бы только можно было войти в камень!
Мак-Интош. Никого… Где же они? М-р Дьюли! М-р Дьюли!
Кембл стоит без шляпы, мучительно трет лоб. Бобби поворачивается, внимательно приглядывается к этому джентльмену без шляпы. Справа показывается викарийДьюли.
Вик. Дьюли. А-а, м-р Кембл!
Кембл (нагнув по-бычьи голову, тяжело подходит к викарию). Это… Это правда? (Хватает его за руку.)
Вик. Дьюли. Послушайте, вы… вы делаете мне больно, оставьте! Оставьте же!
Кембл (не отпуская викария). Я вас ссспраши-ваю – это правда?
Вик. Дьюли. Что правда?
Кембл. Она – здесь?
Вик. Дьюли. Вы, кажется, считаете меня, служителя церкви, способным на низкие поступки, на ложь? Вы сейчас увидите все сами.
Кембл (отпускает его руку. Трет лоб и все лицо, как бы смахивает невидимых пчел. Потом ощупывает карманы, вынимает вечное перо, fountain реп, говорит, бессмысленно глядя на перо). Он забыл перо, я должен отдать ему… Этим самым пером… (Стискивает кулаки.) И я взял, я взял эти деньги, я взял их у него!
Вик. Дьюли. Перо? Деньги? О чем он? Какие деньги? (Мак-Интошу.) Он говорил вам что-нибудь?
Мак-Интош. М-р Кембл несколько раз упоминал о каком-то чеке на пятьдесят фунтов, но я, право, затрудняюсь…
Кембл (викарию Дьюли, тяжело дыша). Слушайте: если это… если это все ложь, я… я вас…
Вик. Дьюли. М-р Кембл, я христианин – и я прощаю вас. Но через несколько минут, когда вы вернетесь оттуда (показывает на освещенное окно), я надеюсь, вы сами извинитесь передо мной. А теперь, м-р Мак-Интош…
Мак-Интош. Да-да, пожалуйста, м-р Кембл, пожалуйста! Осторожнее!
Кембл спотыкается, идет за Мак-Интошем в клёз к двери в контору О'Келли, дергает дверь.
Кембл (растерянно). Заперто… (Подбородок у него прыгает.)
Мак-Интош. О, не беспокойтесь, мы принесли ключ. Вот… (Подает ему громадный, старинный ключ.)
Кембл (пробует открыть, не попадает в скважину, тычет ключ Мак-Интошу). Я не… не… не могу…
Мак-Интош (берет ключ). Давайте, я с удовольствием. (Работает ключом.) Вот французские ключи: это, действительно, так сказать – культура! Французского не подобрать, а такой… Готово! (Открывает дверь.)
М-с Дьюли (подойдя к викарию). Я… я боюсь… Ради Бога, ради Бога! Не надо… ради Бога!
Вик. Дьюли (со злостью). Вы сейчас же отправитесь домой. Слышите?
М-с Дьюли (Кемблу, который уже ринулся в дверь). Кембл! Кембл!
Мак-Интош (подходит, в восторге). Замечательно! Дорогой викарий, замечательно – это такой момент! Как будто читаешь, так сказать, последнюю главу романа. И понимаете, в этом романе – мы, мы, так сказать, напечатаны! Вы только вообразите: он врывается туда, как буря… она, быть может, в той самой пижаме, в которой вы однажды, так сказать, любовались ею…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, выбирайте выражения. Я только видел ее в этой пижаме, запомните это.
Мак-Интош. Ну да, ну да! Затем он выхватывает оружие – если только он его с собой захватил, – женщина падает на колени, но он беспощаден…
М-с Дьюли. Остановите, остановите! Мак-Интош, ради Бога, пойдите туда! Умоляю вас!
Вик. Дьюли. Успокойтесь, все это кончится так, как и надлежит кончиться банальной комедии: с изменами, ревностью и прочими атрибутами.
Мак-Интош. Ну да, относительно оружия – это я ведь только, так сказать, в литературно-художественном смысле…
М-с Дьюли (хватает викария за руку). Постойте! Вы слышите?
Вверху глухо слышны громкие голоса.
Бобби (подходит). Извините, ваше преподобие. Раз вы здесь, я, конечно, вполне… Но, кажется, там наверху…
Сверху слышен смех О'Келли.
Вик. Дьюли. О, не беспокойтесь! Вы слышите, там смеются. Мы ждем одного из наших друзей. Он сейчас кончит там деловой разговор, и мы…
Глухо слышен выстрел.
Что это? Мак-Интош, что это? Выстрел?
М-с Дьюли. Нет! Нет!
Мак-Интош (в восторге). Он выстрелил! Я говорил, я говорил! Это замечательно! Он должен был выстрелить – так сказать, литературно – понимаете?
На лестнице слышен грохот шагов. Выбегает Кембл. Стоит, мучительно трет лоб.
М-с Дьюли (кидается к нему). Кембл – нет? Скажите же, что нет! Говорите же!
Бобби (отводит ее рукою). Позвольте, позвольте мне, виноват… (Вынимает записную книжку. Кемблу.) В чем дело?
Кембл (бессмысленно глядя на Бобби). Он… он засмеялся.
Бобби (глядит на викария, на Мак-Интоша). Засмеялся? Не понимаю!
Кембл. Я не мог. Хотел уйти. Я отдал ему перо… и, понимаете, он засмеялся. Понимаете? Он засмеялся. Понимаете?
Бобби (в недоумении). Не понимаю! (Мак-Интошу.) Вы слышали выстрел, сэр?
Мак-Интош. Ну да, конечно, он был должен…
Кембл (к Бобби). Я убил.
Бобби. Сэр, вы…
Кембл. Говорю вам, я убил м-ра О'Келли, адвоката. Пожалуйста, поскорее отведите меня, куда надо, я очень устал.
Бобби (несколько секунд смотрит на него, разинув рот и моргая. Затем одергивает сюртук и деловым тоном). Очень хорошо. Пойдемте. (Идут.)
М-с Дьюли (протягивая руки, за ними). Это я! О, это я, Кембл, это я, я!
Картина 2
Солнечное утро. Площадь перед тюрьмой. Стена, низкие сводчатые ворота, обитые железом. Беспокойно движущаяся головная часть толпы. Отряд Армии Спасения с оркестром. В стороне – группа: вик. Дьюли, Мак-Интош, Воскресные Джентльмены и Леди, Спортсмены.
Вик. Дьюли (в центре группы). Видите ли, если ровно в десять позвонит тюремный колокол, то это возвестит нам, что мы должны…
Голубая Леди (вставая на цыпочки). Что? Колокол? М-р Дьюли, вы говорите – колокол?
Розовая Леди (прижимается к Джентльмену; они немного в стороне от группы). Милый, я ничего не понимаю. Какой колокол? Объясните мне.
Джентльмен. Дорогая, колокол на тюремном дворе должен зазвонить, если приговор будет приведен в исполнение, чтобы мы могли помолиться за душу этого бедного м-ра Кембла.
Розовая Леди (вздрагивая, прижимается). Колокол? Как жутко! Милый, мне кажется, я вас сегодня особенно, особенно люблю!
Джентльмен. А там, смотрите, приготовлен оркестр Армии Спасения, чтобы увенчать печальную церемонию гимном.
1-й Спортсмен (вынимая часы). Уверяю вас, еще ничего нельзя сказать. Помилование могло получиться сегодня утром, оно может получиться сейчас, еще не поздно. Знаете, это меня захватывает, как на скачках последние минуты перед финишем: догонит – не догонит, все время на волоске…
2-й Спортсмен. Да, и вдобавок здесь на волоске висит человек, и от этого еще… ну, как бы это сказать…
1-й Спортсмен. Да, да. Понимаю. Сколько сейчас на ваших часах?
2-й Спортсмен. Без семи десять. Еще семь минут.
М-с Дьюли (отчаянно). Нет, нет, неправда! Еще без четверти, еще без четверти десять – вот, вот же! (Показывает свои часы.) Ваши часы неверны – без четверти!
2-й Спортсмен. Простите, вы ошибаетесь.
М-с Дьюли. Нет, нет! Еще пятнадцать минут! Вы, вы не смеете!
Вик. Дьюли. Дорогая, не волнуйтесь. Я же говорил, что вам надо было остаться дома. Вы не совсем здоровы.
М-с Дьюли замолкает, стоит как неживая. Голубая и Розовая перешептываются. Вбегают беловоротничковые мальчишки-газетчики.
Газетчики. «Джесмондская Звезда»! Экстренный выпуск! Помилование убийцы адвоката О'Келли!
Публика кидается, расхватывают газеты.
Голоса. Как? – Помиловали? – Что, что? – Читайте! Эй, вы, на фонаре, читайте вслух! – Тише!
Человек на фонарном столбе (читает). «Как известно нашим читателям, местное общество чрезвычайно заинтересовано исходом ходатайства о помиловании, поданного матерью осужденного убийцы адвоката О'Келли. Мы с своей стороны полагали бы, что, принимая во внимание заслуги покойного сэра Гаральда, отца осужденного…»
Первый голос (хрипло). Долой сэров!
Второй голос. Небось этого солдата в прошлом году живо вздернули!
Голоса. Долой сэров! – Тише! – А, вы за убийцу? А убивать связанного – это, по-вашему… – Тише! Дайте дочитать. (Затихают.)
Человек на фонарном столбе. «Мы можем сообщить, что, по непроверенным еще слухам, сегодня утром из Букингэма получено помилование».
Третий голос. Долой сэров!
Человек на фонарном столбе (размахивая газетой). Долой «Джесмондскую Звезду»!
Голоса. Долой «Звезду»! – Идем бить окна в газете! – Долой сэров!
Бобби. Джентльмены, джентльмены, порядок! Эй вы, на фонаре – вниз!
Человек слезает с фонаря. Толпа возбужденно шевелится, переливается. Смутный, слитный говор.
М-с Дьюли. Я же говорила! Я же знала! Дайте, дайте, я сама!
Мак-Интош (дает ей газету). Дорогая м-с Дьюли, к сожалению, это пока еще только слух, и вы же понимаете, что газета, так сказать, существо женского рода и, подобно Еве…
М-с Дьюли. Нет! Нет, я знаю! Я знаю!
Толпа вдруг затихла, раздвигается и по живой улице, в совершенной тишине, к воротам тюрьмы проходит Мастер.
Розовая Леди (прижимаясь). Это он? Это он и есть?
Джентльмен. Да, дорогая, это он. Розовая Леди. Но зачем же, если…
М-с Дьюли, как автомат, делает два-три шага по направлению к Мастеру. Остановилась. Смотрит кругло, как на стук Мастера открывается калитка в воротах и вновь захлопывается. Тишина. М-с Дьюли быстро возвращается к своей группе.
1-й Спортсмен (вынимая часы). Сколько на ваших?
2-й Спортсмен (вынимая часы). Без одной минуты десять.
1-й Спортсмен. Совершенно правильно. Сейчас все будет ясно.
М-с Дьюли (растерянно). Это он, да? Но как же, ведь помиловали, ведь вот же, ведь вот же (в руках у нее газета)…вы же видели, все видели! Быть может, он не знает? Ради Бога!
Вик. Дьюли (пожимая плечами). Дорогая, ведь вы же сами читали: это только слух.
М-с Дьюли (хватает его за руки – выше локтя; в лицо ему, пронзительно). Вы, вы хотите сказать, что…
Вик. Дьюли (снимая ее руки). На вас сссмот-рят. Я ничего не хочу сссказать. Вы не умеете владеть сссобой!
1-й Спортсмен (не отрывая глаз от часов). Уже десять.
2-й Спортсмен (тоже с часами). Совершенно правильно.
Голоса в толпе. Десять! – Господа, десять, тише! – Долой сэ… – Тише! – Простите, вы меня совсем раздавили! – Десять. Сейчас… – Да тише вы!
Несколько секунд совершенная тишина. Оркестр Армии Спасения держит наготове трубы.
Мак-Интош (в восторге). Замечательно! Какой момент! Если взять метафору из быта четвероногих…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош!
Мак-Интош замолкает. Тишина.
1-й Спортсмен. Две минуты одиннадцатого.
2-й Спортсмен. Совершенно правильно. Очевидно, то, что было в газете, как слух…
М-с Дьюли (задыхаясь от радости). О, я говорила, говорила, я знала! Дьюли, вы-вы-вы понимаете? Дьюли, вы понимаете?
Вик. Дьюли. Я не понимаю вас. Вы сегодня…
М-с Дьюли. О, я сегодня… я так, я так сегодня… (Блаженно улыбается, пенсне падает на землю)
Мак-Интош (подымает). Какое несчастье! Оба стекла, так сказать…
М-с Дьюли (восторженно). Оба? Да?
Розовая Леди (разочарованно). Так, значит, ничего не будет?
Джентльмен. Да, по-видимому.
Розовая Леди. Это все вы! Вы обещали мне! Я так спешила…
Джентльмен. Простите, дорогая. Но, право же, я не думал… я думал…
Голоса в толпе (все слышнее и слышнее). Да, а небось солдата в прошлом году… – Знаем мы их! – Долой сэров! – Эй вы, как вас… – Да не толкайтесь! – Долой сэров! Я говорю: вы сами нахал! – Долой сэров!
Из толпы выходят двое: один в шляпе, другой в кепке.
Шляпа. Кто, я нахал!
Кепка. Да, вы.
Шляпа. Вы в этом уверены?
Кепка. А вы, кажется, нет! Жалко!
Шляпа (скидывает пиджак). Становитесь!
Кепка. Ладно! Посмотрим!
Скидывает пиджак. Начинают боксировать. Вокруг них быстро образуется кольцо зрителей.
Бобби (подходит). Эй, джентльмены, не здесь, не здесь! Не полагается! Разойдитесь! Будьте любезны, будьте любезны! (Растаскивает дерущихся за шиворот.)
Шляпа и Кепка уходят. За ними часть толпы.
Шляпа (надевает пиджак). Посмотрим!
Кепка (надевает пиджак). Да! И не таких нахалов случалось…
Голоса в толпе. Правда, идти домой, что ли? Подождем еще: вдруг… – Да ведь уже давно… – Мало ли что! – Долой сэров!
1-й Спортсмен. Вы еще остаетесь?
2-й Спортсмен. Да, я еще подожду минут пятьдесят.
1-й Спортсмен. Потеряете время… Значит, вечером в клубе, в пять?
2-й Спортсмен. Да, в пять. Если только я…
Вдруг из тюрьмы – медленно, мерно, мертво колокол. Все замирают.
М-с Дьюли (одна. Все еще молчит. Колокол продолжает звонить). Нет, нет, ради Бога, ради Бога! Вот же, вот же! (Размахивает газетой.) Остановите… Оста…
Колокол замолк. М-с Дьюли стоит немая.
Вик. Дьюли (снимает шляпу, все остальные мужчины тоже). Кончено!
Несколько секунд тишины. Вик. Дьюли взбирается на какое-то возвышение.
Леди и джентльмены!
М-с Дьюли, согнувшись, почти падая, уходит куда-то одна. Викарий взглянул на нее, продолжает.
Леди и джентльмены! На наших глазах кончился последний акт драмы. И прежде чем помолиться за душу грешника, я предлагаю присутствующим принять резолюцию с требованием, чтобы в парламент был, наконец, внесен мой билль о принудительном государственном спасении. Медлить дальше нельзя: мы на краю бездны.
Толпа. Да, Да! – Мы все! – Браво, викарий Дьюли! – Единогласно! – Долой сэров! – Тише вы!
Оркестр Армии Спасения играет.
Занавес
1924
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
М-р Кембл – клерк адвоката О'Келли. Огромные квадратные ботинки, квадратный подбородок, квадратный лоб. Ходит медленно, тяжело и непреложно, как грузовой трактор. И так же медленно и непреложно говорит. В затруднительных случаях усиленно трет лоб.
Викарий Дьюли – председатель Общества Почетных Звонарей и прихода Сент-Инох. Во рту – восемь золотых коронок, сияет золотой улыбкой. Когда говорит, потирает руки; когда молчит, руки сложены за спиной, перебирает пальцы по одному, как будто отсчитывает: «во-первых, во-вторых».
Миссис Дьюли – жена викария. Еще красивая (в августе бывают жаркие дни). Носит пенсне без оправы. В пенсне она – бронированная; без пенсне – настоящая.
Адвокат О' Келли – ирландец. Рыжий, вихрастый, коротконогий. Лицо как у мопса. Галстук набок, какая-то пуговица не застегнута. Размахивает руками так, что кажется, рук у него по меньшей мере – четыре.
Диди – артистка из «Эмпайра». Кудрявая, тоненькая, быстрая: девочка-мальчик. Курит.
Джонни – фарфоровый мопс Диди. Очень похож на адвоката О'Келли.
М-р Мак-Интош – шотландец. Секретарь Общества Почетных Звонарей, торговец непромокаемыми пальто и философ. Голова – коротко остриженная, круглая, как футбольный мяч. Без штанов, в пиджаке и в пестрой шотландской юбочке («kilt»), чулки до колен, коленки и ноги выше – голые.
Леди Кембл – мать м-ра Кембла, супруга покойного сэра Г. Кембла. Голову держит вверх, как будто ее все время подергивают уздой. Высокая, костлявая – кости выпирают, наподобие пружин из сломанного зонтика. Губы извиваются как черви.
Миссис Аунти – содержательница меблированных комнат. Медовая.
Бобби – статуй. В крайних случаях – моргает.
Нанси – артистка из «Эмпайра». Очень хорошо чувствует себя без платья; в платье ей, несомненно, стыдно.
Четыре хористки из «Эмпайра».
Эксцентрик из «Эмпайра».
Сесили, Анни, Лори, Бетти – машинистки адвоката О'Келли.
Судья во время бокса. Почтенный, как премьер-министр.
Боксеры – Смис и Борн (без слов).
Мастер-палач. В корректном черном костюме, почти пасторском. Неестественно огромные руки. Шляпа надвинута на глаза. (Без слов).
Капельдинер.
Газетчики – мальчишки. Босые, в белых отложных воротничках.
Воскресные Джентльмены – в цилиндрах; все одинаковы, как пуговицы.
Голубые и Розовые леди.
Отряд Армии Спасения – с женщиной-офицером в синей лопоухой шляпе.
Два Спортсмена – в костюмах для гольфа.
Человек в кепке и Человек в шляпе.
Голоса из толпы.
Действие первое
Кабинет викария Дьюли. Викарий Дьюли, заложив руки назад и перебирая пальцами, расхаживает по кабинету. М-р Мак-Интош сидит с блокнотом и карандашом; он, как стрелка компаса, поворачивает голову вслед движениям викария. Миссис Дьюли на диване; в момент открытия занавеса она что-то говорит – не разобрать слов.
Вик. Дьюли (останавливается). Что?
М-с Дьюли. Я говорю, что все-таки вы завтра должны были бы съездить к адвокату О'Келли и поговорить с ним насчет нашего бедного м-ра Кембла.
Вик. Дьюли. Но, дорогая, поймите же, ради Бога: если я поеду к этому О'Келли, весь завтрашний день, все завтрашнее расписание у меня сойдет с рельс. Да, сойдет с рельс, опрокинется, разлетится в щепки! Понимаете?
М-с Дьюли. Но О'Келли говорит, что сейчас, весною, у него особенно много бракоразводных дел и что помощник нужен ему именно сейчас. Может быть, это – единственный случай устроить м-ра Кембла. И мне кажется, теперь, когда он, наконец, поправился и покидает наш дом… (Уронила на пол пенсне, сразу лицо – растерянное.)
Вик. Дьюли. Знаете, этот ваш м-р Кембл… (Смотрит на м-с Дьюли). Что с вами?
М-с Дьюли. Я, кажется… я потеряла пенсне…
Мак-Интош кидается, поднимает пенсне, подает.
Благодарю вас.
Вик. Дьюли (продолжает). Этот ваш Кембл… Не представляю, что вообще можно сделать из молодого человека, который ухитрился среди бела дня попасть под автомобиль? И не понимаю, зачем ему для этого понадобилось выбрать место именно против нашего дома? Это некорректно, это… я не знаю… это…
М-с Дьюли. Но я полагаю, что м-р Кембл вовсе не выбирал…
Вик. Дьюли. Ну да, ну да! Но во всяком случае, все эти две недели, пока он лежал там, наверху, я все время чувствовал… ммм… (С гримасой делает правой рукой какие-то движения на уровне лица.)
Мак-Интош. Флюс.
Вик. Дьюли. Что?
Мак-Интош. Я говорю… э-э-э… так сказать, затвердение, если взять метафору из быта…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, прошу вас: поберегите свои метафоры для речей на заседаниях нашего Общества. Возьмите-ка лучше завтрашнее расписание, пусть м-с Дьюли убедится сама, что это невозможно, немыслимо, все сойдет с рельс! Ну, читайте.
Мак-Интош (снял со стены одну из таблиц, читает). Суббота. Омовение и система Мюллера – от 8 до 8. Общение с Верховным Существом от 8 1/2 до 8 3/4…
Вик. Дьюли. Нет, пожалуйста, только вечерние часы: днем адвокат О'Келли – в суде.
Мак-Интош. Вечерние? Хорошо. (Читает.) От 7 до 8 – посещение больных, моцион. От 8 до 9 – обед. От 9 до 10 – заседание Общества Почетных Звонарей. От 10 до 10 1/4 – общение с Верховным Существом совместно с м-с Дьюли. От 10 1/4 до 10 1/2… (Кашляет.) Здесь… многоточие. Так сказать, занавес, если взять метафору…
Вик. Дьюли. Ну да, ну да… Благодарю вас. (Подходит к м-с Дьюли, целует ей руку.) Гм… мм-да, моя дорогая… Так вот: поехать в город к м-ру О'Келли и обратно – это не меньше… да, не меньше двух часов, и стало быть… (Берет расписание у Мак-Интоша, соображает вслух.) От 9 до 11… От 11 до часу… До часу!
Мак-Интош начинает записывать в блокнот.
Ради Бога, подождите записывать! (Бормочет про себя, высчитывает.) Это будет… позвольте: ничего не понимаю! Это будет… (Останавливается.)
М-с Дьюли. Простите, что будет?
Вик. Дьюли. Что? А то, что завтрашний обед будет послезавтра утром. Вот что будет!
Мак-Интош. Так сказать, будущее питание… Или если взять этот древнегреческий случай, когда Геркулес догонял черепаху… и, так сказать, под видом черепахи – обед, а ваше преподобие – под видом Геркулеса…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, сколько раз я просил вас…
Стук в дверь.
М-с Дьюли (вскакивает, тотчас же садится, поправляя пенсне). Да, да. Войдите.
Входит Кембл.
Вик. Дьюли. А, м-р Кембл! Очень кстати. Гм, гм… да. Так вы, оказывается, завтра покидаете нас? Чрезвычайно рад… ну да… то есть вы, значит, уже совершенно здоровы – это меня радует в высшей степени, да, да… (Жест в сторону Мак-Интоша.) Вы не знакомы?
Мак-Интош. Мак-Интош. Магазин непромокаемых пальто, так сказать. И секретарь Общества Почетных Звонарей прихода Сент-Инох.
Кембл (жмет ему руку. Сморщив лоб, соображает). Следовательно, это вы звоните в колокол? Я очень люблю звон колоколов.
Мак-Интош (обиженно). Прошу прощения, сэр: мы звоним, так сказать, невидимо, идейно. Мы, так сказать…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош – большой философ, и я горжусь им, как одной из лучших овец моей паствы.
Мак-Интош. Разрешите, ваше преподобие, исправить, так сказать, грамматическую ошибку: поскольку речь идет об особе, так сказать, мужского пола, правильней сказать не «овец», а… а «баранов»… (Спохватывается.) Хотя, впрочем… в области скотоводства… э-э-э, так сказать, грамматического скотоводства… э-э-э…
Вик. Дьюли. Ну да, ну да… Это деталь, оставим это… М-р Кембл, мы здесь говорили о том, что у адвоката О'Келли может найтись работа для вас.
Кембл. Да, я знаю: м-с Дьюли была так любезна… И эти две комнаты на Гай-Стрит – для меня и моей матери – я их взял в расчете на работу у м-ра О'Келли.
Вик. Дьюли. Ах, так это, значит, одно с другим… Ну да, ну да! (Торжественно.) Дорогой м-р Кембл, вы меня знаете достаточно, и знаете, что когда речь идет о том, чтобы помочь… м-м-м… ближнему, я готов на самое трудное, даже невозможное. (К м-с Дьюли.) Дорогая, мы перенесем на сегодня некоторые… м-м-м… как вы знаете, очень дорогие для меня параграфы завтрашнего расписания – и тогда завтра я смогу поехать к адвокату О'Келли. Так что, дорогой м-р Кембл, вы можете быть уверены.
Кембл. Вы меня выведете из затруднения. Следовательно, я должен быть вам благодарен. Благодарю вас.
Вик. Дьюли. О, пожалуйста, пожалуйста! Я очень рад, что это даст возможность вам и вашей матери… Да, кстати: возьмите на себя труд передать уважаемой леди Кембл, что мы избрали ее действительным членом нашего Общества Почетных Звонарей, а вас – членом-соревнователем. Я полагаю, ей будет приятно узнать это.
Кембл. Я уверен.
Вик. Дьюли. Очень рад. Спокойной ночи, м-р Кембл! (Смотрит на часы, потом на м-с Дьюли.) Без десяти одиннадцать. У меня осталось ровно десять минут до… до…
Мак-Интош. До – так сказать – занавеса…
Вик. Дьюли (свирепо). М-р Мак-Интош, спокойной ночи.
Выходит. Мак-Интош торопливо прощается и катится за ним. В дверях викарий Дьюли оборачивается.
Надеюсь, дорогая, вы не задержите надолго м-ра Кембла, а?
М-с Дьюли. О нет! Конечно… (Кемблу, который берет себе стул.) Нет, я хочу, чтобы вы сели здесь, вот сюда.
Кембл нерешительно садится на диван.
Вам удобно? Подождите… (Кладет ему подушку за спину. Смотрит в лицо.) Слушайте, Кембл, неужели, в самом деле, вы уезжаете от нас? Я не могу… я как-то не могу представить… Это уже окончательно?
Кембл. Да. Я снял две комнаты. Два фунта одиннадцать. Завтра я должен туда переехать.
М-с Дьюли. Завтра? (Растерянно оглядывается.) Знаете, опять потеряла пенсне. Без пенсне я просто…
Кембл нагибается.
Ах, не надо – все равно, сейчас я… Нет, просто мне очень странно, что вот завтра вас здесь уже не будет. Вам не странно?
Кембл. Странно? Почему же? Вы и ваш муж были так любезны, что разрешили мне оставаться у вас, пока не срослись швы. Следовательно…
М-с Дьюли. А вы думаете, что вы уже совершенно поправились после этой ужасной истории с автомобилем?
Кембл. О, да, доктор сказал, так что я уверен – я совершенно здоров.
М-с Дьюли. Жаль… То есть нет, конечно, я страшно рада, но я хочу сказать, что… Понимаете, ну… я так… я так привыкла к вам за эти две недели. Боже мой! Я как сейчас помню эту минуту: шум, голоса… вдруг открывается дверь – и вас вносят, впереди этот рыжий О'Келли… рука у вас свесилась, качается… И как вы ни за что не хотели при мне… вы помните?
Кембл. Конечно. Я уверен, что никогда не забуду ваших забот обо мне.
М-с Дьюли. Да? Вы не забудете? Правда, вы меня не забудете? Нет? (Кладет свою руку на руку Кембла.) Кембл, вот, понимаете, ваша рука…
Кембл (поднимает свою руку, удивленно на нее смотрит). Моя рука… что?
М-с Дьюли. Нет… я хочу… я хотела только… (Пауза. Смотрит на часы. Взволнованно.) Три минуты. Понимаете: три минуты!
Кембл (сморщив лоб, старается понять). Три минуты?
М-с Дьюли. Я хочу сказать: без трех минут одиннадцать. В одиннадцать… (Оглядывается на дверь, через которую вышел викарий. Пауза.) Да, завтра мы уже будем вдвоем с Дьюли – и все по-прежнему, как десять, как пятнадцать лет… (Берет на колени подушку с дивана, нежно поглаживает ее.) Кембл! Кембл. Да, м-с Дьюли?
М-с Дьюли. Кембл… пусть… пусть будто вы еще больны… И я… и я, как все эти недели, приду положить вам компресс на ночь. Кембл! (Глядит на подушку, нежно поглаживает ее.)
Кембл (сморщился, трет лоб). Но ведь я же… я же не болен. Доктор сказал. Следовательно, компресс… я не понимаю: зачем же компресс?
М-с Дьюли (отшвыривает от себя подушку, встает. Закусив губы, секунду смотрит на Кембла). Вы… Слушайте, вы… вы просто…
Вик. Дьюли (показывается на ступенях лестницы сверху; он в ночном колпаке). Дорогая, ровно одиннадцать. Ах, вы уже идете? Прекрасно, прекрасно!
Поднимается по лестнице; следом за ним – м-с Дьюли. Кембл, расставив ноги, стоит, трет лоб. Поворачивает выключатель, выходит.
Приемная в конторе адвоката О'Келли. Прямо – открыта дверь в комнату машинисток, четыре мисс сидят, стучат на машинках. Дверь слева – вход в приемную, дверь справа – вход в кабинет О'Келли. В кресле – 1-й Воскресный Джентльмен, с цилиндром в руках. В стороне, у раскрытого окна – Кембл: упорно, ни на кого не глядя, читает газету. За окном городской шум, крик мальчишки-газетчика.
Газетчик. «Джесмондская Звезда»! Экстренный выпуск! Бокс!
2-й, 3-й, 4-й Воскресные Джентльмены (все совершенно одинаковые, в цилиндрах, входят, идут к 1-му Джентльмену). А, добрый день!
1-й Воскр. Джентльмен. Добрый день.
2-й Воскр. Джентльмен. Прекрасная погода, не правда ли?
1-й Воскр. Джентльмен. О, да, вчера была значительно хуже… (Молчит.)
3-й Воскр. Джентльмен. Мм… да. Очень много зависит от погоды, вы не находите?
1-й Воскр. Джентльмен. О, да. Так, например, подагра и многие другие важные вещи.
4-й Воскр. Джентльмен. Да-а! Да. (Молчит.)
3-й Воскр. Джентльмен. Мм… да. Приятно иногда – вот так встретиться, поговорить, обменяться мыслями, вы не находите?
4-й Воскр. Джентльмен. Да-а! Да.
1-й Воскр. Джентльмен. О, да, чрезвычайно, чрезвычайно приятно.
Молчат. Искоса поглядывают на Кембла. Шепчутся.
3-й Воскр. Джентльмен. Кембл? Сын покойного сэра Гаральда? Печально, печально!
1-й Воскр. Джентльмен. О, да! Я полагаю, что покойный сэр…
Вошла Диди. Воскресные Джентльмены замолкают, смотрят на нее.
Шепчутся.
2-й Воскр. Джентльмен. Да, знаете, этот О'Келли… он умеет…
1-й Воскр. Джентльмен (выразительно). О, да!
3-й Воскр. Джентльмен. Тсс!
О'Келли (выбегает из кабинета). А-а, джентльмены, мое почтение. Дидичка, и вы здесь? Сию минуту, сию минуту.
1-й Воскр. Джентльмен передает О'Келли бумагу, О'Келли пробегает ее.
Правление Общества Почетных Звонарей… Доверенность м-ру Мак-Интошу… Чудесно! Пожалуйте.
Открывает дверь в кабинет. Телефонный звонок. О'Келли подбегает.
Да, слушаю. Ах, это вы, дорогая? Да… Но, видите ли, телефон еще недостаточно усовершенствован, чтобы я мог вас по телефону… Да. Завтра… (К Диди.) Сейчас, Диди, милая, сейчас. (В комнату машинисток.) Сесили, деточка, вот это письмо, пожалуйста. (Берет Сесили за подбородок.) У-у, цыпка! Джентльмены, пожалуйста.
Проходят в кабинет.
Газетчик (за окном). «Джесмондская Звезда»! Экстренный выпуск! Сегодня бокс! Сержант Смис, чемпион Англии!
Диди (подойдя к окну). Мальчик, мальчик! Да, да, я. Принесите мне газету.
Газетчик (за окном). Слушаю, мисс.
Кембл оборачивается к Диди. Она напевает что-то. Кембл начинает читать газету и опять оборачивается, смотрит на Диди.
Диди. Вы, кажется, хотели что-то сказать мне?
Кембл (встает, сконфуженно). Про… Простите, я вам не представлен. Следовательно… следовательно, я не могу говорить с вами…
Диди. Но ведь вы же говорите?
Кембл (растерянно трет лоб). Вы… вы находите? Да… да, кажется, вы правы…
Диди (смеется). Да, вам кажется?
Газетчик (мальчишка, в белом воротничке, босой, вбегает, передает газету). Пожалуйста, мисс. (Получает деньги.) Спасибо, мисс. (Уходит.)
О'Келли (выходит из кабинета с Воскресными Джентльменами). Да, да, можете быть спокойны. До свидания. Привет вашему почтеннейшему председателю… хотя, кажется, викарий Дьюли терпеть меня не может, а?
1-й Воскр. Джентльмен. О, нет! Но, видите ли… вы с ним настолько… как бы это сказать, не совсем…
О'Келли. Понимаю, понимаю! Всего наилучшего.
Воскр. Джентльмены уходят, косясь на Диди.
А, м-р Кембл, очень рад. Диди, деточка, сию минуту. (кидается к машинисткам.) Сесили, готово? Сейчас подпишу. (Возвращается к Кемблу.) Очень рад, м-р Кембл. Необычайно кстати! Диди, позвольте вас… М-р Кембл – отныне мой помощник. Диди Ллойд, артистка из «Эмпайра» – моя клиентка: развод.
Диди. Собственно, мы уже давно… минут пять знакомы.
О'Келли. Как, уже? Кембл, Кембл! А я-то надеялся, что рекомендация достопочтенного викария Дьюли, автора «Завета Принудительного Спасения», председателя Общества Почетных Звонарей и прочая, и прочая…
Кембл. Нет, видите ли… я… я смотрел… и миссис Ллойд…
О'Келли. Вы смотрели? Смотрите вы у меня! Вы, кажется, собираетесь стать моим помощником во всех отношениях? (Кричит в комнату машинисток.) Сесили! Анни! Бетти! Пожалуйте все сюда.
Машинистки входят. О'Келли пересчитывает их.
Раз… два… три… четыре… все? Прекрасно. Начнем. Только, пожалуйста, будьте серьезны, потому что вы имеете дело уже не со мной, а с человеком серьезным и положительным. Это – м-р Кембл, мой помощник. (Кемблу.) А это – Сесили, моя жена.
Кембл почтительно жмет ей руку.
Это – Анни, моя жена, Бетти, моя жена, Лори, моя жена.
Кембл останавливается с протянутой рукой; страдальчески сморщившись, пытается понять, трет лоб. Машинистки, сдерживая смех, прячутся друг за друга.
О'Келли (серьезно). Послушайте, Кембл, да разве вы не знали: ведь я же магометанин.
Кембл (облегченно). О, я всегда с уважением относился ко всякой установленной религии. Рассуждая логически, всякая установленная религия…
О'Келли (не выдержав, лопается от смеха, за ним машинистки, Диди). Послушайте, Кембл… Ой, не могу! Ведь надо же! Он, ей-Богу, поверил! Послушайте, Кембл, вы понимаете, что такое шутка? Ну?
Кембл (растерянно). Я… я не понимаю: вы хотите… что вы… что это неправда? Вы сказали неправду?
О'Келли. Вы, кажется, этого не одобряете? Подождите, давайте по-вашему: «рассуждая логически». Животные и представления не имеют о неправде – так? Хорошо. Если вы попадете к каким-нибудь диким островитянам, они тоже будут говорить только правду, пока не познают европейской культуры. Следовательно, правда – есть признак… Ну? Кончайте сами.
Кембл. Следовательно… (Трет лоб.) Да, кажется, действительно… (В отчаянии.) Но ведь это же не может, это не должно быть!
О'Келли. Счастливец: он знает, что должно и что не должно! (К Сесили, которая подает ему какую-то бумагу.) Сейчас, деточка, сейчас… (Достает из шкафа папку.) А вот наша милейшая Диди никак не может уразуметь, что она должна принять деньги, которые ей предлагает м-р Ллойд.
Диди (сдвинув брови). О'Келли, если вы еще раз…
О'Келли (Кемблу). Бот видите! Вот видите! Поручаю вам обстрелять ее своей двенадцатидюймовой логикой. Здесь все документы.
Передает папку Кемблу, уходит к машинисткам. Кембл и Диди садятся к столу, Диди – с газетой.
Кембл (перелистывая папку). Простите, миссис Ллойд, но по закону вы действительно можете требовать от вашего… от вашего бывшего мужа…
Диди (глядя в газету). М-р Кембл, понимаете: сегодня выступает сержант Смис, чемпион Англии. Я никогда не видела этих… чемпионов, Я думаю, они похожи на вас. Вы, должно быть, страшно сильный? Скажите, вы можете поднять меня одной рукой?
Кембл (оторвавшись от бумаг, осматривает Диди с ног до головы. Конфузливо улыбаясь). Вы… вы такая…
Диди. Какая?
Кембл (восхищенно). Вы очень… Я думаю, что могу. Диди. Нет, правда, можете? Ну, попробуйте – ну?
Кембл встает, нагибается к стулу Диди. Телефонный звонок.
О'Келли (выбегает из комнаты машинисток). Кембл! Кембл, что это вы?
Кембл. Это я… Это я одной рукой… Я…
О'Келли (шутовски). Диди, между нами все кончено. (Подходит к телефону) Да, я. А-а, миссис Дьюли, здравствуйте! Кембл? Да, будьте покойны, уже начал. Блестяще! Не за что. Какое именно? Дело миссис Ллойд, Диди Ллойд, из «Эмпайра» – наверно, слышали? Что? Нет, нет, не бойтесь. Да, уж я… Всего наилучшего! (Кемблу.) Ну, м-р Кембл, знаете ли…
Подходит Сесили.
Ах, да, подписать! Сейчас, деточка, сейчас. (Уходит с Сесили к машинисткам.)
Кембл (садится, сконфуженно уткнувшись в бумаги). Миссис Ллойд, по закону вы имеете право. Следовательно, вы должны.
Диди. Должна? А если я не могу?
Кембл (морщит лоб). Но, собственно, почему?
Диди. А вот просто так. (Смотрит на руку Кембла.) Ух, какая у вас рука! Вы никогда не занимались боксом?
Кембл. Нет, простите, не занимался. Почти. В школе, давно. Но я должен узнать, почему вы не можете…
Диди (сердито бросает газету). Потому что я, я, я изменила м-ру Ллойду! Поняли, нет? Почему изменила? Потому что была хорошая погода, вот и все! И я предпочитаю плясать в «Эмпайре», чем… Ну, что вы уставились? Пожалуйста, убирайтесь со своими бумагами, ну? Вы просто невыносимы!
Кембл берет папку, встает.
Куда вы? Сядьте!
Кембл садится. Диди закуривает папироску. Пауза.
Кембл. М-с Ллойд… я… я согласен. Вы действительно не можете. И я… я уважаю вас. То есть не то, что вы… что вы изменили, а то, что вы…
О'Келли (входит). Что у вас тут за шум?
Диди. О, мы разговариваем… относительно бокса. Я хотела его убедить, что…
О'Келли (Кемблу). Ну, а вы? Убедили ее?
Кембл. Нет, я полагаю, что она… что м-с Ллойд не должна брать денег.
О'Келли. Кембл, Кембл! Если это начало, чем же вы кончите?
Диди. Вы знаете, О'Келли, он страшно смешной, – ну, просто прелесть! Мы идем с ним сегодня на бокс…
Кембл хочет что-то сказать.
Нет, нет, Кембл, конечно, идем: ведь вы же на меня не сердитесь, нет?
Кембл. О, нет! Я даже…
Диди. Ну, тогда, значит, идем. И вы, О'Келли, тоже. Только надо скорей, скорей, сию же минуту пообедать – и туда. Уже семь.
О'Келли. Деточка моя, я вас так люблю, что ради вас готов пойти на бокс с м-ром Кемблом, на дуэль с м-ром Кемблом – на все.
Кембл (трет лоб). То есть как на дуэль?
О'Келли. Да, м-р Кембл, будьте готовы ко всему. Но только сначала – обед. Идем. (Уходят).
Бокс. Четырехугольная площадка для боксеров, обнесенная барьером из каната. Скамьи для публики уже заполнены. Воскресные и прочие джентльмены, люди в кепках, мальчишки. Жужжание говора. Входят Диди, О'Келли, Кембл. К ним – Капельдинер.
Капельдинер. Мест нет, сэр.
О'Келли. Очень жаль. Но я надеюсь, в вашем кошельке место еще есть? Ага, прекрасно! (Дает ему монету.) Принесите нам три стула.
Капельдинер. Слушаю, сэр.
На принесенных стульях отдельной группой у рампы садятся: впереди – Кембл и Диди; О'Келли – сзади Диди. Пауза. Публика стучит ногами, свистит. Звонок. На площадке – Судья.
Судья (снимая цилиндр). Леди и джентльмены. Первыми выступают знаменитый сержант Смис, чемпион тяжеловесов Англии, и м-р Борн из Джесмонда. Двадцать кругов по три минуты и полминуты отдыха после каждого круга, согласно правилам маркиза Квинзбери.
Звонит. С противоположных углов площадки выходят: Смис в голубых трусиках и Борн – в черных.
Публика. Браво, Борн! Браво, Джесмонд! – Сержант Смис, браво-о!
Судья надел цилиндр. Поднял руку – тишина. Вынул часы. Секунданты торопливо завязывают перчатки обоим противникам. Судья звонит. Смис и Борн сходятся, пожимают руки. Первый круг. Нападает Борн, удачный удар.
Публика. Так его, Джесмонд! – Браво, Борн! – Какой панч! Так-так-так! – Ловко, Смис! – Ага, ага! Смотрите: дэбль-кросс!
Звонок, перерыв. Оба противника – на стульях, по своим углам, вытянувшись. Дышат, широко раскрыв рты, секунданты обмахивают их полотенцами.
Публика (волнуется, гудит; отдельные голоса). Ставлю фунт за Борна! – Борн, Борн, Джесмонд за вас! – Смис, утрите нос этому младенцу! – Два фунта за Борна! – Держу пари – нокаут на втором круге – два фунта.
Диди (прижимаясь плечом к Кемблу; Кембл с часами в руках). Смотрите, смотрите: они дышат, как рыбы. Почему они так дышат?
Кембл. Чтобы лучше отдохнуть. Согласно правилам – полуминутный перерыв.
О'Келли. Вы, Диди, нарушаете это правило честного боя.
Диди. Я?
О'Келли. Ну да, вы: вы не даете Кемблу даже полминуты отдыха. Смотрите, он уже… Публика. Ш-ш-ш!
Звонок. Судья – с часами. Смис и Борн снова сходятся. Смис сперва только защищается, затем вдруг – снизу вверх в нос Борну. Борн прячет лицо под мышку к Смису. Смис продолжает тыкать ему в нос снизу.
Публика. Так, Смис, так его! – У Борна финта. – Борн, стыдитесь! – Поцелуй его, Борн, в подмышку: очень вкусное местечко! – Ага, смотрите!
Борн вырвался. Смис нападает на него, удар за ударом. Борн качается, падает. В публике: «Ах» – и мертвая тишина. Судья с часами считает вслух: «Раз, два, три… восемь». На восьмой секунде Борн встает.
Публика. Браво, Борн! – Молодец, Борн, не сдавайся! – Браво, браво, браво!
Борн, покачиваясь, выдерживает еще несколько ударов. Звонок, перерыв. Секунданты обмахивают, растирают обоих, кропят им высунутые языки водой.
Публика (голоса все возбужденней). Ничего подобного! Ничего подобного! – Это только второй круг, вот увидите! Борн, мы за вас! – У него короткий удар. – Два фунта – нокаут на третьем круге!
Диди (взволнованная, дергает за рукав Кембла; Кембл стоит). Кембл!
Кембл оглядывается; у него выдвинутая нижняя челюсть, стальные мускулы на скулах напряжены; смотрит на Диди сверху.
Вы… что вы на меня так смотрите? Ой, О'Келли, глядите, какой он сейчас – прямо страшно!
О'Келли. Берегитесь, Диди, говорю вам: берегитесь!
Звонок Судьи. Смис и Борн сходятся. Борн нападает.
Публика. Так-так-так, Борн! – Панч! Ага! – Панч… Еще! – Фью! – Нокаут! – Я… говорил! – Какой нокаут? Сейчас встанет. – Ш-ш-ш…
Смис ударяет, Борн упал. Судья вслух считает: «девять, десять». Борн все лежит. Большая часть публики вскочила, Кембл и Диди тоже стоят. Когда Судья сказал «десять», в публике рев, аплодисменты, свистки. Судья поднимает вверх руку, надевает цилиндр.
Судья. Сержант Смис побил Борна из Джесмонда в 8 минут и 40 секунд.
Публика (гам, свист, аплодисменты, крики). Браво, Смис! – Неверно: он ударил, когда Борн уже падал! – Долой Смиса! – Браво, Смис! – Долой Смиса! – Браво! – Долой!
Диди (кричит, стоя на стуле). Неверно! Долой Смиса!
Борна поднимают, уводят. Смис спокойно стоит, улыбаясь.
И еще улыбается! Что за наглость! Если бы я была мужчиной…
Смис что-то говорит Судье.
Судья (подняв руку). Чемпион Англии сержант Смис вызывает любого, сейчас же и на тех же условиях, что с Борном: двадцать кругов, согласно правилам маркиза Квинзбери. Приз – пятьдесят фунтов.
Публика (волнение, свистки, аплодисменты). Браво! – Джесмонд! Джесмонд! Эх, будь я на десять лет… – Долой Смиса! – Браво, Смис!
Затихают, пауза. Смис улыбается.
Диди. Если бы я была мужчиной… Неужели никого нет, кто бы… Слушайте, Кембл, миленький, я не могу видеть этой наглой физиономии! Пойдите, докажите ему, что…
Кембл. Вы хотите? (Смотрит на нее.) Вы хотите? Хорошо, я иду. (Идет к площадке, говорит что-то Судье.)
Судья. М-р Кембл из Джесмонда любезно согласился принять вызов сержанта Смиса.
Публика. Браво-о-о! – Кембл, браво! – Кембл! (Неистовый рев, топот.)
Диди (теребя О'Келли). Слушайте, О'Келли, он и самом деле, он с ума сошел! Я же только так… Остановите его!
О'Келли. Голубушка моя, я же вас предупреждал, что с Кемблом шутить нельзя. Есть племена, у которых в языке нет слова «шутка».
Диди. Но ведь это же… это же… О'Келли, скажите: вы считаете, что это я виновата?
О'Келли. По-моему, виновато ваше декольте.
Диди. Как вы… как вы можете шутить в такой момент, когда человек рискует… я не знаю: может быть, даже жизнью!
О'Келли. А вы не думаете, что я сейчас рискую больше, чем он?
Диди. Вы? Чем?
О'Келли. Вами.
Кембл выходит, уже переодетый. Опять восторженный рев. Звонок.
Диди (стоя, восторженно смотрит на Кембла). Нет, вы знаете, он великолепен!
Первый круг. Кембл, неуклюже поворачиваясь на месте, пытается защищаться. Смис наносит ему удар за ударом в грудь, в лицо.
В публике (тишина, чей-то восхищенный голос). Ну и морда – прямо чугунная!
Смех. Напряженная тишина. Еще удар – Кембл падает.
Публика (неистовый рев). Браво-о, браво-о, Смис! – Правильно! – Правильно! – Кембл из Джесмонда, браво-о!
Над Кемблом нагибается Судья с часами в руках. Из публики через канат перескакивает кто-то. Кембла поднимают, несут.
Публика. Доктор, это доктор… – Что с ним? – Что, что? В висок? – Нет. – Да говорю же вам: я сам видел! – Смотрите, смотрите!
Диди. Это ужасно, это ужасно! (Кидается к площадке.)
О'Келли. Куда вы? Туда нельзя.
Диди (вырывается). Пустите! Это ужасно! Я никогда не прощу себе! О'Келли, да говорите же: ну что нам теперь делать?
О'Келли. Успокойтесь, успокойтесь! Ну, если хотите, пойдемте туда.
Идут. Вся публика вскочила с мест. К барьеру-веревке подходит Бобби, переговаривается о чем-то с Судьей.
Публика. Что? Что? – Что случилось? – Наповал?
Судья (подняв руку). Прошу успокоиться. Перерыв на десять минут. Через десять минут все будет известно.
Занавес
Действие второе
Кабинет викария Дьюли. Викарий Дьюли, миссис Дьюли, Мак-Интош, Воскресные Джентльмены, Голубые и Розовые Леди – сидят за столом. Перед ними листки бумаги.
Вик. Дьюли (стоя, звонит в звонок). Леди и джентльмены, заседание Общества Почетных Звонарей продолжается. Чтобы покончить с первым вопросом, позвольте мне процитировать пять строк из только вчера написанной главы моей книги «Завет Принудительного Спасения». Вот (читает): «Премудрость Создателя в том, что человек…
Телефонный звонок. Вик. Дьюли, оскалив золотые зубы, смотрит на телефон, жестом приглашает м-с Дьюли подойти к телефону. Продолжает.
…человек не только был создан однажды, но создается ежедневно, меняясь параллельно природе. Природа нашего века – машины»…
М-с Дьюли (в телефон). Да… да…
Вик. Дьюли. «И вот от брака – именно так: от брака – людей и машин – возникает новое, совершенное племя – наше племя, которое с механической точностью приведёт мир к цели»…
М-с Дьюли (в телефон, взволнованно). Что? Что с ним? Не может? Да. Да. (Подходит к столу, едва владея собой.)
Леди и Джентльмены (к м-с Дьюли). Что случилось? – Дорогая, вы так бледны! – Воды… хотите воды?
М-с Дьюли (задыхаясь). Нет… Леди Кембл звонила, что она… запоздает и что… что м-р Кембл… он совсем не может прийти сегодня.
Вик. Дьюли. Ах, вот как? Почему же?
Леди и Джентльмены. Не может прийти? Что с ним? – Хотите воды? – Несчастье?
М-с Дьюли (пьет воду). Да… По-видимому… Я не знаю. Она сказала, что… что нельзя объяснить это по телефону.
Леди и Джентльмены. Но позвольте, мы еще вчера видели его… – Это невероятно! – Дорогая, сядьте, вам лучше сесть.
Вик. Дьюли (звонит). Леди и джентльмены, спокойствие. Жизнь каждого из нас в руках Провидения. Продолжим нашу работу. Через несколько минут мы узнаем от леди Кембл все. А пока в порядке дня… М-М-М (заглядывает в листок) – вопрос о поднятии доходности «Журнала прихода Сент-Инох». Доклад секретаря, м-ра Мак-Интоша. Мак-Интош, прошу.
Мак-Интош (встает). Леди и джентльмены… так сказать. Мне нет надобности говорить о той высокой, так сказать, выделке… (щупает листок бумаги между пальцами, как материю)…э-э-э… материи, из которой мы шьем, так сказать, нравственные одежды нашего журнала. Или, если взять метафору из современного быта, то вот вы, например, приходите ко мне в магазин и спрашиваете, так сказать, непромокаемое пальто, и если вы возьмете его вот так… (Оперирует с листком бумаги).
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, быть может, вы несколько воздержитесь от метафор?
Мак-Интош. Я только хочу сказать, что журнал, в котором еженедельно печатаются статьи из, так сказать, совершенно непромокаемого материала, статьи нашего уважаемого викария…
Леди и Джентльмены. Слушайте, слушайте! (Аплодисменты).
Вик. Дьюли. Благодарю вас, м-р Мак-Интош. Но все же просил бы вас, ближе к делу.
Мак-Интош. Я всегда утверждаю: какая великая вещь, так сказать, цивилизация. Но если взять метафору, представьте себе: к вам в магазин пришел нецивилизованный, так сказать, дикарь, который ходит, так сказать, голый, – извините, мисс! Я спрашиваю вас: что может купить такой человек в магазине готового платья, если этот человек ходит голый? Что? – я вас спрашиваю!
Пауза. Общее недоумение.
Розовая Леди (наивно). Купальный костюм.
Мак-Интош. Как? (Растерянно.) Э-э-э… видите ли, мой вопрос был, так сказать, не вопрос, а наоборот…
Вик. Дьюли (потеряв терпение, звонит). Словом, м-р Мак-Интош вносит предложение пойти навстречу потребностям некоторой части читателей, которых ему угодно было назвать голыми, и приобрести для нашего церковного журнала новейшую серию «Приключений Арсэна Люпэна». Есть возражения?
Леди и Джентльмены. О, нет! – Да-да, конечно. – Приключения? Приобрести, приобрести!
Вик. Дьюли. Очень хорошо. Но чтобы окупить расходы, есть только один выход: объявления, объявления и объявления. Поэтому мы предлагаем: для создания финансовой базы ввести в журнале отдел объявлений.
Леди и Джентльмены. Да, да! – Конечно!
Вик. Дьюли. Теперь конкретные предложения. У вас, м-р Мак-Интош?
Мак-Интош. Э-э-э… От фирмы Скрибс – резиновые изделия «Идеал».
Джентльмены. Гм! – Кха! – Да…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, надеюсь, вы имеете в виду, что мы не можем рисковать добрым именем журнала и можем предлагать только те продукты, качество которых мы гарантируем.
Мак-Интош. О, за изделия Скрибса я могу ручаться. Если взять метафору, я, так сказать, собственноручно не раз…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, эти ваши метафоры… (Пожимает плечами.) Итак, изделия Скрибса тоже можно считать принятыми?
Джентльмены. Да! – Да!
Вик. Дьюли. В таком случае (заглядывает в листок)…Следующий вопрос…
Стук в дверь. Входит леди Кембл.
А, дорогая леди Кембл! Счастлив вас видеть, хотя и… (смотрит на часы) с некоторым запозданием.
М-с Дьюли (вскакивает, взволнованно подбегает к леди Кембл). Что с ним? Ради Бога? Что случилось?
Леди Кембл (опускаясь на кресло). Он – погиб.
М-с Дьюли. Нет! Ради Бога!
Все. Как? – Умер? – Что? – Не может быть: я его еще вчера днем… – Умер?
Леди Кембл. Да, почти. (Глаза к небу.) Боже мой, что сказал бы мой покойный муж, сэр Гаральд!
Вик. Дьюли. Леди и джентльмены, заседание продолжается. Я вполне понимаю охватившее вас волнение, но позвольте призвать вас к порядку, чтобы леди Кембл могла сделать внеочередное заявление… (нагибаясь к леди Кембл) о внезапной кончине м-ра Кембла, сколько я понял? (К м-с Дьюли.) Дорогая, вы слишком близко принимаете это к сердцу. Займите свое место, прошу вас.
М-с Дьюли. Я… я не могу. Я должна… я… Боже мой!
Вик. Дьюли (пожимс1Яплечами). Леди Кембл, мы ждем.
Леди Кембл (роется в ридикюле, вынимает газету). Вот… (Трагически). Это ужасно! Пусть кто-нибудь… только не я, нет!
Вик. Дьюли (передавая газету Мак-Интошу). М-р Мак-Интош, пожалуйста.
Мак-Интош. С наслаждением… то есть, я хочу сказать… Ну, да вы понимаете… (Ищет в газете.) Вот. (Пробегает глазами.) Ах!
Все. Что? Что? Да читайте же!
Вик. Дьюли (строго). М-р Мак-Интош!
Мак-Интош. Сию минуту. (Читает.) «Необычайный случай в Боксинг-Голле. Боксер-аристократ. Сержант Смис… М-М-М… (Бормочет про себя.) Борн из Джесмонда»… Вот! «Вызов победителя принял м-р Кембл, сын покойного Г. Д. Кембла».
Все. Как? – Леди Кембл, дорогая… – Тише!
Мак-Интош (продолжает). «Эстрада, где мы еще на прошлой неделе видели негра Джонса, впервые была украшена появлением боксера из высокоаристократической, хотя и обедневшей семьи. М-р Кембл с удивительной стойкостью – и, мы сказали бы, покорностью – выносил железные удары Смиса, пока на первом же круге не пал жертвой своего опрометчивого выступления. М-р Кембл был вынесен в бессознательном состоянии. Среди его друзей, особенно взволнованных концом его авантюры, выделялась туалетом звезда „Эмпайра“ Д***». Д и три звездочки, понимаете, кто?
М-с Дьюли. Ах, вот как! Вот как! Дайте мне, я хочу сама… Это… Это не может быть! (Вырывает газету у Мак-Интоша.)
Леди и Джентльмены. Ах, так он не умер? – Это неслыханно! Это – вызов, это вызов, брошенный… – Дорогая леди Кембл, позвольте выразить вам… – Необходимо самым решительным образом… – Да, да!
М-с Дьюли (с газетой, к леди Кембл). Вы видели его? Вы видели? Он действительно очень пострадал?
Леди Кембл. О, нет, я не видала его, нет!
Все. Как?
Леди Кембл. Он не явился домой. Он там. (Пальцем показывает вниз, как бы в преисподнюю.)
Все. Где? – Вы хотите сказать, что он уже… – Где там?
Леди Кембл. В доме миссис Аунти, где эта… госпожа из «Эмпайра». Конечно, он не решился явиться домой после этого. Она увезла его туда.
Леди и Джентльмены (волнение, вскакивают, отодвигают стулья). Дорогая леди Кембл, позвольте вам… – Исключить, немедленно исключить из Общества! – Да, да, да!
Вик. Дьюли. Леди и джентльмены, еще раз призываю вас к спокойствию. (К м-с Дьюли, которая ходит взад и вперед, комкая газету.) В особенности вас, дорогая: вы нарушаете…
М-с Дьюли. Я не могу… я не могу… Это… это просто… Увезла к себе!
Вик. Дьюли (пожимает плечами). Я слышал здесь предложение исключить м-ра Кембла из числа членов Общества Почетных Звонарей. Я полагал бы, что это – если хотите, изгнание павшего Адама из рая – эта мера, освященная писанием, была бы вполне…
М-с Дьюли. Нет! Это недопустимо! Это окончательно отдало бы его в руки… Я… мы потеряли бы…
Вик. Дьюли. Что же в таком случае предлагаете вы? Да сядьте же, наконец, прошу вас!
М-с Дьюли садится. Молчит. Встает Мак-Интош.
Мак-Интош. Я предлагаю! Вик. Дьюли. Да, мы слушаем. Мак-Интош. Господа, мы должны, так сказать, отдать на заклание нашего уважаемого викария.
Пауза. Недоумение.
Да, господа, всякий из нас, чью кожу, так сказать, пробивали насквозь вдохновенные проповеди викария, знает, что выдержать их невредимо могли бы лишь… лишь… (щупает листок бумаги, как материю), так сказать, непромокаемые…
Вик. Дьюли. Яснее, яснее, м-р Мак-Интош! Без метафор!
Мак-Интош. Господа, мы должны просить викария, чтобы он пошел в этот дом. И я уверен… мы уверены… Все. Да, да! – Мы уверены! – Просим, просим!
Вик. Дьюли (помолчав). Леди и джентльмены. Как это ни трудно мне, но я готов. Христос посещал и прокаженных. Но если это не удастся, я полагаю, остается одно: изгнать этого павшего Адама.
М-с Дьюли (вскакивает). Нет, вы не должны. Вы противоречите себе! Это именно тот случай, когда вы должны на практике применить ваш «Завет Принудительного Спасения». Я должна… мы должны – хотя бы против его воли – спасти его от этой женщины. Я уверена, что она недостойна его. Мы должны заставить его понять это! Мы должны найти доказательства, что она… (Тяжело дыша, замолкает, шарит около себя.) Я… я потеряла пенсне…
Садится. Пауза. Викарий пожимает плечами.
Вик. Дьюли. И что же дальше?
Мак-Интош (восторженно). Я, так сказать, понял!
Вик. Дьюли. А именно?
Мак-Интош. Приключения Арсэна Люпэна.
Недоумение.
Вик. Дьюли. Это относится к первому пункту порядка дня. Вы путаете, дорогой Мак-Интош. Это уже принято.
Мак-Интош. Прошу прощения, но это относится именно к вопросу о м-ре Кембле и… и этой… Я имею в виду, так сказать, серию приключений Арсэна Люпэна в борьбе с пороком. Доказательства – как сказала уважаемая м-с Дьюли. Каждый из нас должен стать Арсэном Люпэном, чтобы получить доказательства того, что эта женщина… так сказать…
Леди и Джентльмены. Браво, м-р Мак-Интош, браво!
Мак-Интош. Я первый готов отдать все свое время, так сказать, на алтарь… Я с детства, так сказать, слежу за литературой, я не пропустил ни одной подобной книги, я всегда мечтал о том, чтобы самому… И вот, наконец, случай соединить христианский подвиг и, так сказать, спорт, один из самых увлекательных видов спорта, когда человек является, так сказать, предметом, дичью… Я полагаю, каждый из нас…
Леди и Джентльмены. Да, да! – Браво, м-р Мак-Интош, браво. Вашу руку! – Да здравствует м-р Мак-Интош Люпэн! – Да, да! (Встают с мест, жмут руку Мак-Интошу.)
Комната Диди в номерах м-с Аунти. Камин. На каминной полке – фарфоровый мопс Джонни. Ширмы. Кровать. На кровати лежит Кембл, с примочкой на лице. Просыпается, поднимает голову, оглядывается кругом: где он? Торопливо сбрасывает примочки.
Кембл (тихо). Диди!
Диди (в черной пижаме – низкий вырез, переплетенный шнуром – вскакивает с диванчика, на котором спала, входит за ширмы к Кемблу). Ну, наконец-то, вы… Кембл, милый, я так рада, я так боялась! (Садится на кровать к Кемблу, берет его огромную руку в свои.) Кембл, вы можете меня простить?
Кембл (лежит, блаженно зажмурив глаза). Диди, я должен сказать вам… Я знал, что Смис меня побьет, но я сделал это потому, что вы… потому, что я… потому, что я вас…
Диди. Смешной. Я же знаю! Не надо говорить. Ну, понимаете – не надо: я знаю. (Смотрит ему в глаза, закусив губы.) Кембл, миленький, вы когда-нибудь это чувствовали: вот тут у вас вдруг тихонько повернется, будто там не сердце, а живой ребенок, и хочется, понимаете… закричать или…
Кембл. Но почему же закричать? (Морщит лоб.) Я полагаю…
Диди. Ни-че-го вы не понимаете! Молчите, а то я вас… (Слегка нагибается к Кемблу – короткая пауза – вдруг быстро, как клюнула, целует Кембла в губы.)
Кембл (изумленно моргает, приподнимается). Про… простите… Вы меня поцеловали.
Диди. Что? (Хохочет). Нет, вы просто… вы просто… (Выбегает из-за ширмы, берет на руки мопса Джонни, целует его.) Джонни, миленький мой, если б ты знал, до чего он забавен, до чего он забавен!
Кембл. Диди!
Диди. Да.
Кембл. Могу я у вас попросить почтовой бумаги? Мне надо написать письмо моей матери, леди Кембл.
Диди (входит за ширмы с листком бумаги и пером). Вот. (Смотрит, как Кембл пишет.)
Кембл. Нет, не могу.
Диди. Бедненький мой, вам больно?
Кембл. О, нет! Я чувствую себя очень хорошо. Но у вас бумага без линеек, я привык писать по линейкам. (Опускает руки. Сморщив лоб, размышляет.) Не понимаю.
Диди. Чего не понимаете?
Кембл. Вообще – ничего. Я был совершенно уверен, что вот это я должен, а вот это не должен. А теперь…
Диди. А теперь – без линеек?
Кембл. Как – без линеек? (Берет бумагу, смотрит.) Ах, да! У вас другой нет? Я не могу на этой.
Диди. Бедный мальчик! Ну, я научу вас обходиться без линеек. Только пойду оденусь.
Выходит из-за ширм. Перед зеркалом. Вынимает платье, шуршит шелком. Кембл еще пробует писать, слушает, бросил перо. С трудом, морщась от боли, встает. Он в крахмальной сорочке, в черных к смокингу брюках, как был на боксе. Быстро одевается, выходит в комнату Диди.
Диди. Сумасшедший! Что вы делаете? Доктор же велел вам лежать!
Кембл. Я… я не могу. Диди, я не спал всю ночь, я думал всю ночь, и сейчас тоже думал…
Диди. Ну? И что же?
Кембл (стоит твердо, башней расставив ноги). Диди, вы должны быть моей женой.
Диди (хохочет). Должна? Вы так думаете? Ну, что же, если должна, ничего не поделаешь! Только пойдите, ради Бога, и лежите спокойно.
Стук в дверь.
Ну, вот видите, вы не дали мне одеться! (Идет к двери.) Кто там?
О'Келли (за дверью). Я.
Диди. Ах, это вы! Ну, скорей, скорей. Я так рада, вам можно…
О'Келли (входит). Бомба! Бомба!
Кембл. Бомба? Анархист? Есть убитые?
О'Келли (серьезно). Да, убит весь приход Сент-Инох.
Кембл (изумленно). Как? Весь приход? Сразу?
О'Келли. Да, сразу. Бомба невероятной силы брошена анархистом по имени Кембл.
Кембл. Кембл? (Морщит, трет лоб.) Но, сколько я знаю, наша фамилия…
О'Келли (умирает со смеху, Диди тоже). Ах, Кембл вы эдакий! Вы меня уморите! Вы неподражаемы! Когда же вы научитесь понимать шутки? Вот – бомба здесь, завернута в эту газету. (Подает Кемблу газету.)
Кембл (берет газету, разворачивает. Сморщив лоб). Здесь?
О'Келли. Да читайте же!
Кембл и Диди про себя читают.
Кембл (в отчаянии садится). Ужасно! Моя мать теперь… (Пауза.) Но это неточно: здесь говорится, что я был вынесен в бессознательном состоянии.
О'Келли. Если хотите точности, так, по-моему, вы были в бессознательном состоянии с самого начала, как только сели рядом с Диди.
Кембл вскакивает со стула, нагнув голову, как бык.
Диди (сажает его на стул). Ну, О'Келли, оставьте, слышите? Кембл, миленький, не надо… (Стоит около, прижимает к себе его голову.) Не надо… ну?
О'Келли. Вот как? Фью! Дидичка, берегитесь! Если вы в шутку, то знайте, что он не будет шутить; если же вы всерьез, то знайте, что я буду шутить, а это может быть…
Диди. Да оставьте же! Надо его скорей устроить. Ведь вы же понимаете? Домой он не может… Вот что: подите с Кемблом к Нанси: может быть, она согласится переехать вниз, и тогда Кембл может в комнате рядом со мной…
О'Келли. Диди, я жалею, что это не меня избил Смис. Уважаемый анархист Кембл, идем.
Уходят. Диди начинает причесываться. Стук в дверь.
Диди (назад через плечо). Нанси? Войдите, дверь не заперта.
Входит викарий Дьюли. Диди – движение к ширмам, затем навстречу к викарию.
Вик. Дьюли. Ах! (Пятится.)
Диди. Нет, пожалуйста, пожалуйста!
Вик. Дьюли (брови треугольником вверх: негодование). Чрезвычайно извиняюсь! Я полагал, что раз уже больше двенадцати, когда уже все… уважающие себя… (Берется за ручку двери, но за ту же ручку берется Диди, закрывает дверь.)
Диди. Ради Бога, не стесняйтесь! Садитесь, прошу вас. Это – мой обыкновенный утренний костюм, и не правда ли: очень милый фасон? Я много о вас слышала, я очень рада, что вы…
Вик. Дьюли (садится; старается не смотреть на утренний костюм Диди). Видите ли… Мисс… гм… Диди… Я пришел к вам по поручению одной несчастной матери. Вы, конечно, не знаете, что значит иметь дитя…
Диди. О, м-р Дьюли, вы ошибаетесь, у меня есть…
Вик. Дьюли (изумленно). У вас есть?..
Диди (берет мопса Джонни, подносит к самому лицу викария). Вот мой единственный Джонни, и я его страшно люблю. Не правда ли, какой очаровательный? У-у, Джонни, улыбнись ему! Поцелуй м-ра Дьюли, не бойся, Джонни, не бойся! (Быстро прикладывает Джонни к губам викария; викарий машинально громко чмокает морду Джонни; Диди в восторге.) Ну какой вы милый, м-р Дьюли! Я так и думала!
Вик. Дьюли (вскакивает). Я зайду к вам, мисс… миссис, когда вы будете не так весело настроены. Я вовсе не расположен…
Диди. О, м-р Дьюли, к несчастью, я, кажется, всегда весело настроена.
Вик. Дьюли (поворачивается к двери). В таком случае…
Диди. Нет, нет, не уходите. Я уверена, что м-р Кембл будет очень жалеть, если вы уйдете. Я сейчас его позову. (Выходит.)
Викарий ходит взад и вперед с заложенными на спине руками. Подняв брови, останавливается перед афишей, брошенным платьем Диди, кроватью – ужасно! За дверью – голос, хохот О'Келли. Входит Кембл.
Вик. Дьюли (патетически). И это вы, вы, Кембл?
Кембл (с недоумением, морща лоб). То есть? Ну да, я.
Вик. Дьюли (все так же). Я не узнаю вас!
Кембл. Как? Разве я… (Ощупывает воротничок, поправляет галстук.) Вы хотите сказать, что я утром – в вечернем костюме. Да. Но видите ли…
Вик. Дьюли. Нет, дорогой Кембл, я говорю не о вашем бренном теле, я имею в виду вашу бессмертную душу. Хотя, разумеется, и ваш костюм… Это есть зеркало души, да. Вы понимаете теперь, насколько я был прав в моем «Завете Принудительного Спасения»? Вы представляете себе – хоть на минуту – меня в вашем теперешнем положении?
Кембл (мрачно). Нет.
Вик. Дьюли (торжествуя). Ага, нет! А между тем я такой же человек, как и вы… Ну, скажем, почти такой же – вы согласны?
Кембл. Согласен.
Вик. Дьюли. Да, и это благодаря тому, что я с неуклонной точностью… Впрочем, оставим мою… гм… скромную особу. В данный момент в обсуждении – и я скажу прямо: в осуждении – нуждаетесь вы. Вы согласны?
Кембл. Да, согласен.
Вик. Дьюли. Я так и думал. Я полагаю, что умею читать в сердцах, и я знаю, что вы в глубине сердца… Кембл, вы понимаете, что ваше имя – имя, которое носил достопочтенный сэр Гаральд. Это имя – на эстраде, в уличной газете, брошенное под ноги толпы… Это… это подобно троекратному отречению апостола Петра! Это подобно грехопадению Адама! (Библейски.) И Адам был изгнан из рая. И вы будете изгнаны из рая… Я хочу сказать, что мы будем вынуждены исключить вас из Общества Почетных Звонарей, куда мы так недавно еще вас выбрали.
Кембл (уныло). Да.
Вик. Дьюли. Потому что вы, как и Адам, поддались соблазну некоей Евы. Но Адам и Ева были… гм… так сказать, люди одного круга. А вы – и танцовщица из «Эмпайра»! О-о! Вы согласны?
Кембл (уныло). Да.
Вик. Дьюли. И вдобавок эта ваша Ева разгуливает здесь при мне в одной пижаме!
Кембл (начиная сердиться). Но позвольте… простите! Как известно, Ева не носила даже и пижамы.
Вик. Дьюли. Как? Вы, с вашим трезвым умом, вы хотите защищать эту… разведенную жену, эту… Саломею? Блудницу?
Кембл (свирепо). М-р Дьюли, я не позволю, я не позволю никому говорить так о… о Диди, которую я просил быть моей женой.
Вик. Дьюли. Же… женой? (Остолбенел. Пауза. Оправившись.) Но ведь вы же все время соглашались со мной, м-р Кембл?
Кембл (мрачно). Да, соглашался.
Вик. Дьюли. Так где же у вас логика, м-р Кембл? (Торжествует.)
Кембл (сморщившись, трет лоб). Логика? (Вдруг, нагнув голову, как бык, идет прямо на викария.) Да, женой, моей женой! Да! И прошу, прошу вас немедленно оставить меня!
Вик. Дьюли (негодующе подняв брови). Ах, так? Хо-ро-шо! (Идет к дверям, останавливается – и торжественно.) Объявляю вас изгнанным из Общества Почетных Звонарей. Мы заставим вас понять, что… (Плечи, брови вверх.) Нет, женой эту…
Кембл. Вон! Сейчас же, сейчас же! Я вас… (Задыхаясь, медленно надвигается на викария.)
Диди (входит, в руках чулки, поделки, лиф). Кембл, вы с ума сошли, Кембл!
Кембл продолжает наступать.
Держите. (Бросает викарию чулки, подвязки.)…Да держите же вы! (Кидается к Кемблу, хватает его за руки.) Кембл, не смейте! Сейчас же ложитесь!
Вик. Дьюли (растерянно глядит на перекинутые через руку чулки и прочее). Простите… Послушайте… Будьте любезны, слышите?
Диди оборачивается, хохочет, от смеха – ни одного слова. Викарий величественно вытягивает руку с чулками.
Мне отмщение и аз воздам! (Бросает чулки и все остальное на пол, уходит.)
Занавес
Действие третье
После поднятия первого занавеса остается спущенным второй: улица. Бобби-статуй на своем месте. Слева – с делано-небрежным видом появляется новый Арсэн Люпэн – м-р Мак-Интош. Проходит за спиною Бобби, останавливается перед вывеской м-с Аунти, глазеет наверх, посвистывает, искоса поглядывая на Бобби. Бобби подозрительно смотрит на Мак-Интоша, затем снимается с якоря и делает несколько шагов по направлению к нему. Мак-Интош, стараясь сохранить небрежный вид, торопливо уходит вправо.
Бобби. Мистер… эй, мистер!
Уходит следом за Мак-Интошем.[26] Поднимается второй занавес. Открывается комната Диди. На полу – солнце; часа четыре; жара, Кембл – за столиком, перебирает бумаги, пишет. Диди лежит на диванчике с книгой, неторопливо перелистывает, бросает книгу на диванчик.
Диди. Кембл, подите сюда.
Кембл подходит.
Сядьте.
Кембл поворачивается, чтобы взять стул.
Нет, сюда, на диван. Ну? Я могу подвинуться.
Кембл садится на самый край.
Что же вы молчите? Расскажите мне что-нибудь.
Кембл (сморщившись, мучительно трет лоб. Вдруг расплылся блаженно). Я, знаете, утюг… то есть я видел утюг нынче утром, в магазине на Кинг-Стрит. Понимаете: вот такой вот – электрический утюг – и всего только десять шиллингов.
Диди (рассеянно). Да?
Кембл (помолчав, с блаженной улыбкой). Знаете, Диди, я полагаю, мы могли бы понемногу покупать кое-что для… для нашего будущего дома. Я полагаю, месяца через три у меня будет достаточно денег, чтобы купить мебель, – следовательно, тогда мы могли бы уже… Тогда мы сможем обвенчаться, да. Знаете, Диди, я хотел вас спросить…
Диди (перебивает). Жарко! Я не могу… (Расстегивает одну, другую пуговицу блузы, раскрывает ее.)
Кембл, взглянув искоса, отворачивается, смотрит себе под ноги.
Кембл, миленький…
Кембл (не меняя позы). Да?
Диди. Кембл… Я, кажется, больна.
Кембл (испуганно). Но, Диди, как же? Ведь мы же хотели сегодня вечером отпраздновать нашу помолвку, вы не должны…
Диди. Ну, чем же я виновата, раз я больна или что-то такое… Вот попробуйте: у меня жар… (Берет его руку, кладет себе под блузу.) Да нет! Глубже, вот сюда… (Закрывает глаза.) Ну… ну?
Кембл (все так же глядя себе под ноги, вытаскивает руку). Д-да, кажется, есть жар… небольшой. Это – ничего, я полагаю, это просто от погоды, так как действительно сегодня очень жарко.
Молчит. Диди, изогнувшись, касается его телом. Он сидит по-прежнему.
Диди (сердито). Уйдите!
Кембл встает.
Постойте! Отворите окно!
Кембл (робко). Но, Диди, может быть… окно… Ведь вы же больны…
Диди. А я вам говорю: отворите! Мне жарко.
Кембл открывает окно, подходит к камину, рассеянно берет в руки фарфорового мопса Джонни.
Нет, уж пожалуйста, уж пожалуйста оставьте!
Кембл ставит мопса на место.
Нет, дайте его мне, дайте сюда. Ну?
Кембл приносит мопса, садится опять за бумаги. Диди целует мопса, обнимает, прикладывает его губы к своей груди.
Джонни, миленький мой Джонни! Поцелуй меня, Джонни… Так! Крепче, ну, слышишь? Еще крепче. Так! Еще! Еще!
Стук в дверь.
Кембл (встает, опасливо смотрит на Диди). Мм… да, можно.
О'Келли (входит). Дорогие мои дети, если вы заняты… э-э-э… многоточиями из расписания м-ра Дьюли, то я могу уйти. Ах, нет, вас тут трое! Я и не заметил Джонни… Глубокоуважаемый Джонни, как вы себя чувствуете? Впрочем, конечно же, превосходно. Я ему завидую, честное слово! Кембл, учитесь: смотрите, как он уютно устроился. А вы… ах, Кембл вы эдакий! Что вы там делаете? (Берет листок со стола у Кембла.) Двадцать плюс десять… плюс пятнадцать… Что это? Изучаете арифметику?
Кембл (серьезно). О, нет, арифметику я сдал в колледже. А это… (Сконфуженно.) Видите ли… двадцать фунтов у меня уже есть… и я считаю, сколько еще нужно, чтобы купить стулья и прочую мебель и… А затем…
О'Келли. А затем уж от мебели до любви один шаг. Понимаю! А без мебели, конечно, никак нельзя?
Кембл (серьезно). Ну да, конечно, нельзя.
О'Келли хохочет.
(Сердито.) Не вижу здесь ничего смешного, абсолютно ничего! Все это совершенно логично: я хочу устроить свой дом, следовательно…
О'Келли. Ну, голубчик Кембл, логику надо уметь оседлать, как лошадь. А у вас наоборот: логика на вас верхом, как на лошади.
Кембл. Не понимаю.
О'Келли. Что делать! (Идет к Диди, садится на диван к ней, близко.) Дидичка, милая, а вы что нахохлились?
Диди. Я больна. Оставьте!
О'Келли (смотрит внимательно. Диди торопливо застегивает блузу). Гм… так! Вижу, вижу… Погода, действительно, такая, что… А вы, Кембл! Ай-ай-ай!
Кембл. Что?
О'Келли. Вы не видите? Диди больна, ее надо лечить.
Кембл. Я, право, не думал… я могу пойти за доктором.
Диди. Замолчите, О'Келли! Мне вовсе не до ваших шуток.
О'Келли. Конечно, дело очень серьезное… Если уж дошло до Джонни… Дайте-ка его мне. (Берет мопса, смотрит на него.) Ну, что за морда! До чего он похож на меня! Знаете, Диди: глядя на него, я мог бы, пожалуй, бриться без зеркала.
Диди (не выдержав, хохочет). Слушайте, это вы сами придумали? Это замечательно! (Привстав, смотрит на О'Келли, хохочет.) А ведь верно: ей-Богу, вы на него похожи. Нос, рот и вот тут – морщины такие же… У-у, Джонни! (Вытягивает губы.)
О'Келли. Это вы мне? Только имейте в виду, что я менее фарфоров, чем Джонни… и чем Кембл…
Стук в дверь.
М-с Аунти (просовывается в дверь, обводит любопытным взглядом). М-р Кембл, можно вас на минуточку? Вы вчера просили стол к себе в комнату. Так вот, принесли. (Уходит вместе с Кемблом.)
Диди (держит мопса рядом с лицом О'Келли и, откинувшись на диван, опять смеется). Знаете, как я сегодня ночью смеялась! Проснулась – лежу и смеюсь. Понимаете, вижу во сне…
О'Келли. Слушайте, слушайте! Сон в летнюю ночь невесты м-ра Кембла, будущей леди Кембл.
Диди. Да замолчите! Вижу, будто бы стул, ну вот самый обыкновенный деревянный стул лезет ко мне в кровать… Ну до того ясно! Понимаете, передвигает ножками, как лошадь: правой передней – левой задней, правой задней – левой передней. И будто я знаю, что вот сейчас этот стул будет… ну… ну… любить меня. То есть не можете себе представить, до чего неудобно, смешно…
О'Келли. Воображаю! Вы рассказали этот сон Кемблу?
Диди. Кемблу? Нет.
О'Келли. Напрасно.
Диди. То есть?
О'Келли. Он мог бы быть доволен.
Диди. Почему?
О'Келли. Ну, потому что, конечно же, это вы видели во сне его, Кембла.
Диди (хохочет; потом вдруг нахмурившись). Послушайте, не смейте так говорить о Кембле. Он – удивительный. Вы бы никогда не могли вот так – взять и выйти, как он, на боксе. Я вспоминаю это всякий раз, когда мне…
О'Келли (с усмешкой). Когда вам… Ну, что же, кончайте.
Диди. Не хочу. И, пожалуйста, не приставайте!
Гладит Джонни, прижимает к груди, целует, не глядя на О'Келли. О'Келли молча, улыбаясь, как мопс, смотрит на нее.
О'Келли. А знаете что, милая моя детка? Диди. Да?
О'Келли. Умнее всего вам перестать любоваться, как в этой комнате разгуливает деревянный стул, и поехать ко мне. А? (Берет ее за руку, стискивает.) Я куплю шампанского, сухого, какое вы любите, соленых фисташек… Мой диван – вы его помните? Диди, я не забыл ничего, я не могу забыть…
Диди (выдергивает руку, вскакивает). Слушайте, уходите сейчас же! Уходите! Ну?
О'Келли (продолжает сидеть). Раньше вы говорили со мною по-другому.
Диди. А теперь… (Вскакивает.) Слушайте, неужели вы не понимаете, что я не могла бы взглянуть ему… Зачем вам надо, чтобы он был несчастен?
О'Келли. Девочка моя, мне надо, чтобы вы были несчастны.
Диди. Чтобы я?..
О'Келли. Да. Потому что такое меблированное счастье – одно из наиболее жирообразующих обстоятельств. Это вернейший способ приготовлять из людей первосортную ветчину. А я не хочу, чтобы вы, как тысячи других…
Диди. Нет, как вы не понимаете, что именно его, именно Кембла, обманывать – это жестоко! Как вы не понимаете? Он – большое дитя.
О'Келли. Вы ошибаетесь: было бы жестоко и немилосердно детям говорить правду.
Диди. Я не хочу слушать этих ваших адвокатских штучек! Уходите! Слышите?
О'Келли (встает). Хорошо. Я иду… покупать шампанское. (Уходит.)
Диди рассерженно захлопывает за ним дверь. Снимает с дивана мопса, ставит его на камин, смотрит, поворачивает мордой к стене. Садится на диван, начинает читать. Бросает книгу, вскакивает, ходит по комнате. Схватывает со стола листок, где записаны расчеты Кембла; пробегает, кладет обратно. Задела стул – стул падает. Диди берет его за ножки, смотрит, – вспомнила, смеется. Подходит к мопсу, переворачивает его мордой к себе.
Диди (мопсу). Джонни, миленький… А ты не рассердишься, если я… если я все-таки пойду? Ну, разве я виновата, что я еще живая? Скажи, Джонни, я очень гадкая? (Пауза). Нет? Ну, Джонни, миленький, какой ты умный! (Ставит мопса, быстро начинает надевать перед зеркалом шляпу.)
Кембл (входит). Как? Вы куда-то..?
Диди (не глядя). Я хочу пройтись немного.
Кембл. Но… вы же больны?
Диди. Пустяки! Просто… головная боль… и я думаю, она совсем пройдет, когда я… (Останавливается.)
Кембл (покорно). Хорошо. Я буду ждать вас. Когда вы вернетесь, мы с вами приготовим все к вечеру.
Диди (идет; у порога вдруг оборачивается, колеблется). Кембл, а может быть, правда, мне лучше остаться?
Кембл. Если головная боль, то самое лучшее средство – конечно, прогулка. Следовательно, вам надо идти.
Диди (усмехается). Следовательно? Ну, хорошо!
Перекидывает через руку ватерпруф и уходит. Кембл один. Садится за стол, начинает разбирать бумаги.
Улица. Бобби стоит статуей на своем месте. Из-за угла выходит миссисДьюли, осматривается. Сняла пенсне, вытирает платком, надела. Глядит на часы-браслет. К ней бежит Мак-Интош; запыхался, обмахивается шляпой.
Мак-Интош (в восторге). Слава Богу. Ну, слава Богу, слава Богу! Уф!
М-с Дьюли. Да говорите же! Что – слава богу?
Мак-Интош. Она, эта самая Диди, сейчас у О'Келли. Уф! Слава Богу! Она пешком – я пешком, она на трамвае – я на трамвае… Уф! Понимаете – в точности, как Арсэн Люпэн. Это все равно, что, так сказать, читать про самого себя в различных происшествиях. Нет, это у-ди-вительно!
М-с Дьюли. Слушайте, вы… вы уверены? Вы не могли спутать ее с другой женщиной?
Мак-Интош. Ее? Боже ты мой? Ее с другой? Что вы! Да на нее только взглянуть – и, так сказать, полнейшее кораблекрушение. Будь я Кемблом, я бы тоже всякую другую… (Останавливается.)
М-с Дьюли. Что – всякую другую?
Мак-Интош (пытается улизнуть). Простите… я должен, я должен скорее пойти, доложить обо всем викарию… я должен…
М-с Дьюли. Нет, пожалуйста, пожалуйста. Что вы думали сказать?
Мак-Интош. Я… я не думал… Я так, наспех, не могу думать. Я всегда сперва говорю, а уже потом не торопясь думаю… Простите, я должен… (Хочет уйти.)
М-с Дьюли. Постойте. (Несколько секунд стоит, стиснув губы, руки. Вдруг что-то решила.) Слушайте, у вас нет бумаги и конверта?
Мак-Интош. Написать письмо? Есть, пожалуйста. (Вынимает ярко-розовый конверт.)
М-с Дьюли. Что за ужасный цвет!
Мак-Интош. Дорогая м-с Дьюли, эта бумага, так сказать, в соответствии с погодой и с миросозерцанием… и я полагал бы… (Заглядывает через плечо м-с Дьюли, которая начинает писать.)
М-с Дьюли (гневно). Да уходите же вы. Вы же торопитесь к викарию? Ну, уходите!
Мак-Интош. Ухожу, ухожу. (Уходит.)
М-с Аунти (сперва подходит к Бобби). М-р Вуп!
Бобби. Да?
М-с Аунти. М-р Вуп, я не могу, я совсем больна – такая погода! (Томно.) М-р Вуп, вы не знаете, что со мной? (Бобби, закрывшись, слегка фыркает.)
М-с Дьюли (подходит к Бобби). Могу я у вас на минуту попросить вашу книжку? Мне написать письмо надо, что-нибудь такое, на чем бы…
Бобби (вытаскивает из-за пояса записную книжку). Пожалуйста, мисс… миссис…
М-с Дьюли возвращается на прежнее место, пишет. М-с Аунти провожает ее критическим взором. По улице проходит Мастер. Идет медленно, возле стены, почти крадется, Бобби отдает ему честь, Мастер приподнимает шляпу.
М-с Аунти (кивая головой в сторону м-с Дьюли). На розовой бумаге… Любовное – даю голову на отсечение!
Бобби. М-с Аунти, слава Богу у нас, в Англии, головы не отсекают: у нас (сдавливает себе горло рукой)…и – куик!
Довольный остротой, гогочет. Мастер проходит мимо м-с Дьюли, которая в этот момент заклеивает конверт, и приподнимает шляпу. М-с Дьюли широко смотрит на него. Подходит к Бобби.
М-с Дьюли. Послушайте, кто этот джентльмен?
Бобби (сдавливает себе горло и досказывает жестом). Куик!
М-с Дьюли смотрит испуганно.
Бобби. Это – Мастер.
М-с Дьюли. Мастер?
Бобби. Ну да, он приводит в исполнение судебные приговоры.
М-с Дьюли. Вы хотите сказать, что это… Но почему же он поклонился мне?
Бобби (в недоумении). Гм… (Таращит глаза на м-с Аунти, на м-с Дьюли.) Я полагаю, спутал с кем-нибудь.
М-с Дьюли (сняла пенсне, протирает, рука у нее дрожит. Отдает Бобби записную книжку). Благодарю вас. (Идет вправо к почтовому ящику. Секунду колеблется, потом бросает в ящик письмо. Уходит.)
М-с Аунти (обмахивается платком). М-р Вуп!
Бобби. Да?
М-с Аунти. М-р Вуп, я прямо задыхаюсь. Неужели вы не можете помочь мне?
Бобби. Подождите до вечера… или до ночи. (Фыркает слегка.)
М-с Аунти. Я не выдержу – такая духота! Я уверена, будет гроза? Смотрите-ка.
Оба смотрят вверх. Темнеет. Рампа тухнет.
Комната Диди. Темно. Входит Диди, повертывает выключатель, комната освещается. Диди в шляпе, в перчатках, в ватерпруфе, не раздеваясь, садится на диван. Руки висят, как чужие. Стук в дверь – входит Кембл, в руках у него сверток.
Кембл. Вот. (Торжественно кладет сверток на стол перед диваном.) Я услышал ваши шаги – и сейчас же, чтобы скорее… Это вам от меня. Вы увидите, это замечательно.
Диди (мертво). Да? Спасибо.
Кембл (тревожно). Диди, милая, вам хуже? Я говорил, что вам не надо было выходить, раз вы не совсем здоровы.
Диди (пересилив себя, с искусственным оживлением). О, нет! После… после прогулки я чувствую себя гораздо лучше. Чуть-чуть устала, это сейчас пройдет. (Развязывает принесенный Кемблом сверток, вынимает электрический утюг.) Ну, какая прелесть! Это – тот самый, о каком вы говорили утром?
Кембл (торжествуя). Ну да. И всего только – десять шиллингов.
Диди. Неужели? Спасибо вам, милый Кембл. (Протягивает ему руку, Кембл целует. Диди быстро отдергивает руку.) Да! Ведь надо же скорей накрывать стол, сейчас придут. Поставьте это куда-нибудь.
Кембл берет утюг и ходит с ним по комнате, не зная, куда девать эту драгоценность, и, наконец, ставит на камин. Диди из сложенных на диване пакетов вынимает фрукты, бутылки с вином, коробки, расставляет на столе. Стук в дверь.
Кембл. Войдите.
М-с Аунти (входит). Добрый вечер! М-р Кембл, вам письмо. (В руке у нее ярко-розовый конверт.)
Кембл. Благодарю вас. Будьте добры, куда-нибудь… вот там на камине, да-да.
М-с Аунти (кладет письмо на камин, под утюг. Сложив на животе руки, глядит на Кембла и Диди, вздыхает). Поздравляю вас, мисс. И вас, м-р Кембл… Прямо завидно! (Вздыхает.)
Кембл (сияя). Спасибо, м-с Аунти, спасибо.
М-с Аунти уходит, в дверях встречается с О'Келли.
О'Келли. А, м-с Аунти! (Снимает пальто.) Хэл-ло, Диди! Ну, знаете какой ливень! Все стихии разыгрались, чтобы помешать апофеозу м-ра Кембла. И если еще я присоединюсь к этим стихиям…
Кембл. То есть как?
О'Келли. Успокойтесь! Может быть, я еще передумаю и буду для вас благодетельной диккенсовской феей… (Вынимает из кармана пальто и ставит на стол перед Диди бутьтку шампанского.) Это вам, Диди. Сухое.
Диди (гневно). Вы… вы не должны были этого делать! Возьмите, возьмите сейчас же!
О'Келли. Почему? Это – отличная марка. Я же знаю, я знаю, что вы это любите.
Диди. Я вам говорю, возьмите! Слышите?
Кембл (трет лоб). Диди, почему вы, в самом деле? Это – действительно очень хорошее шампанское. Следовательно…
Диди, сдвинув брови, сверкнув глазами в О'Келли, круто поворачивается, отходит к письменному столу. Взяла блокнот, стоит – сгибает и разгибает его.
О'Келли. Вот спасибо вам, Кембл. Я вижу, вы здесь мой единственный друг, не правда ли? Диди меня сегодня, кажется, ненавидит.
Кембл. О, нет, вы ошибаетесь, я уверен: у нее нет никаких причин. Так что…
За дверью шум, смех. Дверь распахивается. Эксцентрик катится колесом к Диди, становится перед ней на колени. За ним, умирая от хохота, входят три Хористки из «Эмпайра».
Эксцентрик. Божественная, я последний раз у ваших ног. Отныне патент на вас взят им (покрывает на Кембла) и я чувствую: всякого беспатентного он может убить.
1-я Хористка. У-у, Кембл! Неужели вы правда такой?
Кембл (трет лоб). То есть… какой? Я не совсем ясно…
2-я Хористка (обнимает Диди). Поздравляю. Я страшно рада!
3-я Хористка (обнимает). Я тоже. Дидичка, милая, вы счастливы?
Диди (думает о своем, сгибает и разгибает блокнот; наконец, услышала, удивленно поднимает голову). Я? Это вы мне? Ах, да, конечно, счастлива.
1-я Хористка. Дождь! Кембл, попробуйте: у меня, кажется, чулки мокрые, и даже…
Кембл (с опаской трогает чулок). Да, по-видимому, дождь.
О'Келли (подошел к камину, поднял утюг, смотрит на розовое письмо). Стоп-стоп-стоп! Кембл, это что такое!
Кембл (с гордостью). Это я подарил сегодня Диди. Электрический. И всего только десять шиллингов.
О'Келли. Нет-нет, дорогой мой, я не про утюг. (Берет письмо.) Вот это, вот это! любовное письмо, а?
Хористки. Кембл, Кембл! – Ай-яй-ай-яй-ай!
Кембл. О, нет, я уверен! И потом, м-р О'Келли, ведь вы же не читали. Следовательно…
О'Келли. И читать не надо. Вы что же думаете – деловое? В этаком неистовом конверте? (Потрясает конвертом.) Леди и джентльмены, вам предстоит увидеть трагедию: в тот самый момент, когда уже готовы были слиться два любящих сердца, вмешивается покинутая, пылающая местью соперница. Нагруженный электрическими утюгами, корабль счастья м-ра Кембла опрокидывается и…
Стук в дверь. Входит Нанси, закутанная в купальную простыню.
Нанси. Добрый вечер. (К Диди.) Милая, я только на секунду. Скажите своим мужчинам, чтобы они не выходили в коридор, потому что я иду в ванну, и они меня могут увидеть в этом костюме.
О'Келли (трясется от хохота). И чтобы… и чтобы мы не увидели вас в этом костюме… Нанси, неподражаемая, вы не уйдете отсюда: мы вас все равно уже увидели, а вы, надеюсь, увидели шампанское на столе.
Нанси. Не могу же я в этом костюме сесть за стол!
О'Келли. Хорошо, тогда садитесь на пол, мы устроим пикник. (На ходу засовывает в карман письмо.) Ну, господа, помогайте, живо!
Бросает на зеленый ковер салфетки, ставит туда цветы с камина. Эксцентрик и Хористки помогают. Кембл трет лоб, смотрит на Диди.
Нанси. Ну, если на травке, я, так и быть, согласна. Только перед купаньем мне вредно лежать на солнце. Устройте меня где-нибудь в тени.
О'Келли. Идет! Сию минуту перед вами вырастет первосортный дуб. Кембл!
Хористки и Нанси, отвернувшись от Кембла, смеются.
Кембл (растерянно). Что? Сию минуту… (Идет к Диди.) Диди, милая, может быть, вы в самом деле думаете, что это письмо, которое О'Келли… что я…
Диди (с усмешкой). Вы? Ни одной минуты не думаю.
Кембл. Тогда почему же вы так… Это, в самом деле, из-за О'Келли?
Диди кивает.
Но уверяю вас, вы несправедливы к нему. Я нахожу, что по отношению к вам он не сделал ничего дурного. Следовательно…
Диди. Следовательно? А если я скажу вам, что… Кембл. Что?
О'Келли. Кембл, да подумайте же о других! Поделитесь с нами вашей Диди последний раз. Идите же, мы ждем.
Диди, все так же терзая блокнот, и Кембл подходят, устраиваются на ковре.
Милая Диди, выпьем с вами. Право же, я виноват не больше, чем этот бокал, из которого вы пьете. Если бы вы не взяли этого бокала, все равно вы взяли бы другой.
Диди (не отвечая, поворачивается к Кемблу, отдает свой бокал). Дайте мне ваш. (Выпивает залпом, подставляет Кемблу.) Еще.
Нанси. Тц! Что, О'Келли?
О'Келли. Нанси, надеюсь, вы не будете так жестоки со мной? (Чокается с ней, обнявши ее одной рукой, пьет.)
Нанси (вытаскивает у него из кармана розовый конверт). Кембл, держите, держите, скорей!
Кембл протягивает руку. О'Келли перехватывает.
О'Келли. Не-ет! Это мы огласим торжественно за шампанским. Я буду иметь честь поднести м-ру Кемблу от себя некоторый подарок, а в виде перца посыплем его этим письмом.
Диди, лежа, рвет на клочки листок бумаги из блокнота, сыплет клочки, смотрит, как они падают. Кембл не спускает с нее глаз. О'Келли подталкивает Эксцентрика к Кемблу.
Эксцентрик (жонглирует апельсинами над Кемблом). Какие-то… таинственные письма… Диди явно… готовится на амплуа… драматической героини… Вообще, м-р Кембл… вас ожидает… (Роняет на голову Кемблу апельсин.) М-р Кембл, ради Бога!
Кембл. Нет-нет, мне совсем не больно.
О'Келли. М-р Эксцентрик, вы помешали ему витать в облаках. Я считаю себя обязанным поправить эту ошибку… (Шепчет ему что-то на ухо.)
Эксцентрик (вскакивает). Да-да-да, знаю! Превосходно.
О'Келли. Леди и джентльмены! Сейчас м-р Кембл предпринимает путешествие в облака.
Кембл. То есть как?
О'Келли. Как? Ну, разумеется, на аэроплане. Хотите?
Хористки. А, знаем, знаем! Да-да, непременно! (Аплодируют.)
Кембл. На аэроплане – это невозможно здесь. Следовательно…
Нанси. Кембл, вы, вы боитесь? Не ожидала!
Кембл. Я? Нет, но…
О'Келли. А если нет, пожалуйста, мы вам завяжем глаза. (Завязывает Кемблу глаза.) Вот! Теперь встаньте. Минуточку – сейчас подадут аэроплан. (Сует поднос Эксцентрику, шепчет что-то 2-й и 3-й Хористкам.) Сейчас, сейчас, соберитесь с духом. (Кладет на пол пустую бутылку, на нее доску, на доску вводит Кембла.) Осторожней. Вам придется лететь стоя – покажите себя мужчиной. Вы можете опереться руками на мои плечи, – вы знаете, я всегда готов помочь вам. Так!
Эксцентрик включает электрический вентилятор, он начинает жужжать. 2-я и 3-я Хористки берутся за края доски.
Дайте ход! Пошло, пошло… Ага! (Постепенно приседает на корточки.) Вы чувствуете, как вы поднимаетесь? (2-я и 3-я Хористки покачивают и чуть-чуть поднимают доску.) Чувствуете? Все выше, чувствуете?
Кембл. Да, странно… да, чувствую… все выше… Постойте, постойте!
Все, кроме Диди, еле сдерживают смех.
Эксцентрик. Легче! Не забирайте высоко!
1-я Хористка стоит на стуле над Кемблом и держит у него над головой поднос.
Тише! Вы с ума сошли? Потолок!
3-я Хористка касается подносом головы Кембла, Кембл хватается за голову.
Кембл, спасайтесь, прыгайте!
Все (кроме Диди). Прыгайте, прыгайте!
Кембл прыгает, будто с саженной высоты, неуклюже падает, срывает с себя повязку, растерянно смотрит. Хохот.
Диди. Это… это… Я сейчас уйду! О'Келли, вы…
Кембл. Диди, дорогая, но право же, я совсем не ушибся. Следовательно…
Нанси (удерживает Диди). Диди, милая…
О'Келли (на коленж). Диди, я раскаиваюсь. (Стучит по бокалу.) Леди и джентльмены, тише: я хочу принести публичное покаяние. М-р Эксцентрик, пожалуйста! (Показывает ему на шампанское, тот начинает наливать.)
Диди (ей налит бокал, она поднимает голову). Это… это шампанское?
Берет бокал, смотрит на О'Келли. Несколько секунд пауза: может быть, она выплеснет вино, может быть, швырнет бокалом в О'Келли. О'Келли пристально глядит на Диди. Рука у нее дрожит, она ставит бокал, хватает и комкает блокнот.
О'Келли (берет у ней блокнот). Леди и джентльмены, внимание! (Вынимает из кармана розовый конверт и еще какой-то листок.) Сейчас – самый захватывающий и патетический момент.
Эксцентрик. А-а, письмо! Наконец!
Все. Ч-ш-ш-ш!
О'Келли. Для начала… Ммм… Впрочем, мы, адвокаты, умеем начать с чего угодно. Если хотите, вот с этого блокнота. Обращаю ваше внимание на то, что эта почтовая бумага – с линейками: на другой истинные джесмондцы не пишут. И это достойно всякого уважения, ибо линейки – высокий символ рельс, а мысль должна двигаться, конечно, по рельсам и, конечно, согласно строжайшему расписанию викария Дьюли. И я – каюсь в этом – именно я, а не кто другой, был змием, соблазнившим Кембла сойти с рельс прихода Сент-Инох. Именно я познакомил его с нашей божественной Диди. А потому и почитаю себя обязанным возместить потерпевшему убытки. Правда, может быть, в конце концов потерпевшим буду я, но это неважно: это лирическое отступление. Итак, дражайший Кембл, мои вам почтительнейшие поздравления и – вот (протягивает ему чек), чтобы вы завтра же могли купить все свои остальные утюги…
Все (кроме Диди). О-о! – Браво, браво, О'Келли! – Ну, какой он милый!
Кембл (взял чек, смотрит). Но… позвольте, О'Келли… Это… это же – чек на пятьдесят… на пятьдесят фунтов. Я… я не могу это принять в подарок…
О'Келли. В подарок? Вы ошибаетесь. Жестоко ошибаетесь, дорогой мой! Это, разумеется, взаймы. И я требую, чтобы вы сегодня же – сейчас же! – написали мне вексель. Я требую, да! Вот вам мое перо… (Подает ему fontain реп.) Пишите сию же минуту.
Кембл (взволнованно встает). Диди, но ведь тогда, значит… Диди, вы только подумайте! О'Келли, я не умею говорить, как вы… Но вы понимаете, я никогда… Нет, О'Келли, вы это серьезно? Диди!
Диди (во время этой сцены стоит на коленях, смотрит и начинает хохотать, все выше, до слез, и сквозь слезы кричит). Не смейте брать, Кембл! Не смейте брать у него деньги! Не смейте, я не хочу!
Кембл (растерянно). Диди, Диди, что с вами? Почему? Ну, хорошо, я ему отдам, хорошо… (Отдает чек О'Келли.) О'Келли, я ничего не понимаю… Почему?
Все вскакивают, какие-то восклицания. Окружают Диди.
О'Келли (сует Кемблу розовый конверт). Держите, да держите же, вы! (Подает Диди бокал шампанского.) Ну, Диди, Диди милая, не надо, я больше не буду, простите. Неужели вы не понимаете, что все это потому, что я вас… (Поит ее.) Диди, ну?
Диди затихает. Кембл, не отрывая глаз от Диди, машинально разрывает конверт, ищет, куда бы положить перо О'Келли, засовывает его в карман. Взглянув на письмо, вдруг крепко стискивает его обеими руками, отходит в сторону, к рампе, читает еще раз; мучительно сморщившись, трет лоб.
Нанси (Эксцентрику). Что тут такое? Ничего не понимаю! Комедия или драма? Кембл. О'Келли! О'Келли. Да.
Кембл. Мне необходимо… мне необходимо с вами… это касается вас.
О'Келли (подходит; взяв письмо, читает вполголоса). «Сэр. Будучи вашим искренним другом… мм… что известная миссис Д. им-р О'К…» Что? Что такое? (Продолжает.) «…дурно пользуются вашим доверием, и не дальше как сегодня…» (Кончает про себя.) Однако! (Пауза.) Ну… ну и что же? Вы верите?
Кембл молчит, мрачно трет лоб.
Кембл, давайте рассуждать логически. Этот чек, который я предложил вам… мне неловко напоминать об этом, но ведь ясно: я это сделал для того, чтобы вы и Диди могли скорее…
Кембл (перебивает). Да.
О'Келли. И потом: вы же заметили, как Диди относится ко мне? Да? Следовательно?
Кембл. Следовательно… (Трет лоб. Пауза.) Да, конечно. Это – совершенный абсурд. (Рвет письмо.) Простите, О'Келли, что я мог… Да, куда я девал ваше перо?
О'Келли. Если вы хотите доказать на деле, что не верите этому письму, вы возьмете у меня чек. Иначе я могу думать, что вы не взяли потому, что вы…
Кембл. Да. (Секунду колеблется.) Хорошо. Я возьму. (Берет чек.) Но если… (Молчит, нагнув голову, как бык.) Впрочем, нет, это абсурд. (Идет к Диди. Робко.) Диди, я взял у О'Келли этот чек. Я должен был взять.
Диди (вскакивает с дивана). Вы, вы, вы взяли у него?
О'Келли (подходит, пристально смотрит на Диди). Если у вас есть какие-нибудь возражения, изложите их.
Напряженная пауза. Диди встает, делает шаг вперед – сейчас скажет все.
Диди. Кембл, я… (Замолкает.) Нет.
О'Келли. Нет? Ну, вот и прекрасно. Тогда мы завтра же поведем вас в церковь. Леди и джентльмены, ваши бокалы! (Берут бокалы.) Здоровье нашей – я надеюсь, она все же останется нашей общей – здоровье нашей очаровательной леди Кембл! Гип-гип-гип, ура!
Все. Ура!
Занавес
Действие четвертое
Улица. Старые дома, стены уходят вверх, в небо. Между домами – узкое ущелье: старинный переулочек – «клёз» – идет в глубь сцены. Над входом в «клёз» – каменная арка от дома к дому, на ней вывеска: «О'Келли. Адвокат». Внизу под аркой висит железный резной фонарь. Вечер. Огни. Где-то вдали грохот колес по мостовой. На улице стоит Бобби. Медленно проходит Мастер, почти крадется, в надвинутой на глаза шляпе. Бобби почтительно уступает ему дорогу и отдает честь. Несколько секунд улица пуста – никого, кроме Бобби. Потом несколько одиночек-прохожих и викарий Дьюли. Бобби отдает ему честь с таким же почтением, как Мастеру. Викария обгоняет стая беловоротничковых мальчишек-газетчиков.
Газетчики. Два пенса. Экстренный выпуск! Возможность войны с немцами! Загадочное убийство! Два пенса!
Вик. Дьюли (газетчикам). Что? Эй, вы, экстренный!
Газетчики уже убежали. Вик. Дьюли возвращается назад, вынимает часы, осматривается, явно поджидая кого-то. Уходит в клёз. Улица пуста. Затем – двое: О'Келли и Диди.
Диди (останавливается). Нет!
О'Келли. Что – нет?
Диди. Я не хочу идти к вам! Вчера мы… венчались с ним, а сегодня… Я просто… я не понимаю себя!
О'Келли. Я понимаю. Хотите – скажу? Вы не хотите идти ко мне, но вам хочется идти ко мне. И вы хотите оставаться с Кемблом, но вам не хочется остаться с ним.
Диди. Да. Да! И главное – это потом, когда я возвращаюсь…
О'Келли. Не стоит думать о «потом». Это все равно, что заглядывать в конец пьесы или романа – дурная привычка, неинтересно читать. К счастью, автор, написавший всех нас – вас, меня и всех – предусмотрительно закрывает от нас все «потом». Иначе, если бы мы знали, что случится через десять минут…
Диди. Вы говорите так, как будто вы знаете.
О'Келли. К счастью, не знаю. Или нет, знаю: через десять минут у меня в комнате вы будете лежать на диване, а я стану около на колени и буду целовать вот эти… вот эти… возмутительные уголки ваших губ и буду тем О'Келли, которого знаете, может быть, только вы одна…
Диди. О'Келли – не… не надо…
О'Келли. Вот вам ключ – вы знаете, как открыть. Я только пойду купить кое-что, и сейчас же назад…
Дает ей ключ. Диди, нагнув голову, медленно идет в клёз. Под аркой открывает маленькую, старинную, окованную железом дверь, оглядывается. О'Келли еще стоит на углу, ждет – кивает ему. О'Келли уходит. Наверху, над аркой, в конторе О'Келли освещается окно. У выхода из клёза показывается викарий, смотрит вверх в окно, выходит на улицу, потирая руки. По улице мчатся беловоротничковые мальчишки, размахивая газетами, идут два Спортсмена.
Газетчики. Экстренный выпуск! Загадочное убийство в Лондоне! Скачки в Дерби! Два пенса!
1-й Спортсмен (Газетчикам). Мне.
2-й Спортсмен. И мне.
Торопливо ищут что-то в газете. Вик. Дьюли тоже купил газету и читает ее в стороне, под фонарем.
1-й Спортсмен. А что я вам говорил? Их фаворит, конечно, Ибис! Я уверен, он опять придет первым. Прошлый раз он повысил рекорд ровно на четверть секунды – мои часы показывают с точностью до четверти секунды.
2-й Спортсмен. А я готов держать пари, что на этот раз Ибис будет побит.
1-й Спортсмен. Идет! Пять фунтов.
2-й Спортсмен. Я готов. Хоть десять.
1-й Спортсмен. Десять. Ладно, держу десять.
Рукопожатие. Стоят так несколько секунд. Появляется О'Келли, насвистывая; под мышкой у него бутылка, в руках цветы. Вдруг видит викария, стоящего к нему спиной в двух шагах. Подняв воротник и нахлобучив шляпу, О'Келли поворачивается и торопливо уходит обратно. Викарий вынимает часы, смотрит, снова берется за газету, но читать уже не может; опять глядит на часы, идет к Бобби.
Вик. Дьюли. Э-э-э… послушайте: вы не можете мне сказать точно, который час?
Бобби. Прошу прощенья: мои часы в починке.
Вик. Дьюли. Гм… Очень жаль! И вы без часов, по-видимому, чувствуете себя вполне здоровым? Это не делает вам чести.
Бобби (виновато моргает). Я… действительно, извините, здоров.
Вик. Дьюли. Это выше моего понимания. Я допускаю, что можно привыкнуть к отсутствию какого-нибудь второстепенного органа – ноги, пальца, носа, но человек без часов! Вам необходимо приобрести запасные часы.
Бобби. Я… Я постараюсь, извините!
По улице быстро идут Мак-Интош и м-с Дьюли. Викарий навстречу к ним с часами в руках.
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, десять минут одиннадцатого.
Мак-Интош. Дорогой викарий, ради Бога… Уфф! (Вытирает лицо платком.) Мы с м-с Дьюли летели, так сказать, на крыльях Морфея…
Вик. Дьюли. Вы хотите сказать, что вы спали?
Мак-Интош. Нет, наоборот, наоборот!
Вик. Дьюли. Не совсем представляю, что такое будет «наоборот». Но во всяком случае вам сейчас же опять придется лететь – на каких угодно крыльях – и немедля привести сюда м-ра Кембла.
М-с Дьюли (возбужденно). Вы… вы ее видели, эту женщину?
Вик. Дьюли. Да, она там (показывает на освещенное окно). И сейчас туда должен прийти О'Келли. От всемогущего провидения не укроется ничто.
Мак-Интош (в восторге). Замечательно! Завтра же начинаю писать серию: «Арсэн Люпэн – апостол». Так сказать, евангелие от Арсэна Люпэна…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, прошу вас, воздержитесь от неуместных метафор и идите скорей.
Мак-Интош. Понимаю. Так сказать, по писанию: «Что хочешь делать – делай скорей». Это пять минут. Два шага! Бегу!
Уходит. М-с Дьюли протирает платком пенсне, руки у нее дрожат. Викарий пристально смотрит.
Вик. Дьюли. Что с вами? Вы дрожите?
М-с Дьюли. Я… я волнуюсь. Вы не думаете, что может выйти что-нибудь… что-нибудь неприятное? Мне как-то жутко.
Вик. Дьюли. Но, дорогая, ведь тогда, на заседании, вы же настаивали, что м-ра Кембла нельзя оставить в руках этой женщины. Я вас не понимаю!
М-с Дьюли. Да, я. И именно поэтому мне…
Вик. Дьюли (перебывает). А затем, нашими руками уже зажжен фитиль возмездия, и теперь мы уже не в силах остановить взрыв.
М-с Дьюли. Быть может, еще не поздно, я могу догнать, я могу…
Вик. Дьюли. Тесс! Идет…
Увлекает ее в тень, за выступ дома. Выходит О'Келли, оглядывается и хочет юркнуть в клёз. Навстречу ему из тени, с видом прогуливающегося, викарий Дьюли.
Вик. Дьюли. А-а, добрый вечер, дорогой О'Келли! Не правда ли, прекрасная погода?
О'Келли (смущенно старается спрятать бутылку и цветы). Д-да… ммм… (Оправившись, обычным своим шепотом.) Очевидно, прекрасная, раз вы изволите гулять в неположенные по расписанию часы. Или, может быть, вы занимаетесь посещением больных?
Вик. Дьюли (с злобно-любезной, золотой улыбкой). Я очень польщен; вы, по-видимому, никак не можете забыть моих расписаний. А вы – к себе в контору? Я и не подозревал, что вы такой труженик! Вам следовало бы щадить себя и не работать по вечерам.
О'Келли. О, нет, дорогой м-р Дьюли, по вечерам я занимаюсь делами милосердия и… и любви. Вне расписаний.
Вик. Дьюли. А-а, так-так… Желаю успеха!
Приподняв шляпу, уходит. О'Келли глядит ему вслед. Снимает шляпу, почесывает затылок. Затем, махнув рукой, ныряет в клёз, открывает ключом дверь; слышно, как изнутри запирает ее. По улице быстро идут Мак-Интош и Кембл. М-с Дьюли, завидев их, еще больше втискивается в свой угол – если бы только можно было войти в камень!
Мак-Интош. Никого… Где же они? М-р Дьюли! М-р Дьюли!
Кембл стоит без шляпы, мучительно трет лоб. Бобби поворачивается, внимательно приглядывается к этому джентльмену без шляпы. Справа показывается викарийДьюли.
Вик. Дьюли. А-а, м-р Кембл!
Кембл (нагнув по-бычьи голову, тяжело подходит к викарию). Это… Это правда? (Хватает его за руку.)
Вик. Дьюли. Послушайте, вы… вы делаете мне больно, оставьте! Оставьте же!
Кембл (не отпуская викария). Я вас ссспраши-ваю – это правда?
Вик. Дьюли. Что правда?
Кембл. Она – здесь?
Вик. Дьюли. Вы, кажется, считаете меня, служителя церкви, способным на низкие поступки, на ложь? Вы сейчас увидите все сами.
Кембл (отпускает его руку. Трет лоб и все лицо, как бы смахивает невидимых пчел. Потом ощупывает карманы, вынимает вечное перо, fountain реп, говорит, бессмысленно глядя на перо). Он забыл перо, я должен отдать ему… Этим самым пером… (Стискивает кулаки.) И я взял, я взял эти деньги, я взял их у него!
Вик. Дьюли. Перо? Деньги? О чем он? Какие деньги? (Мак-Интошу.) Он говорил вам что-нибудь?
Мак-Интош. М-р Кембл несколько раз упоминал о каком-то чеке на пятьдесят фунтов, но я, право, затрудняюсь…
Кембл (викарию Дьюли, тяжело дыша). Слушайте: если это… если это все ложь, я… я вас…
Вик. Дьюли. М-р Кембл, я христианин – и я прощаю вас. Но через несколько минут, когда вы вернетесь оттуда (показывает на освещенное окно), я надеюсь, вы сами извинитесь передо мной. А теперь, м-р Мак-Интош…
Мак-Интош. Да-да, пожалуйста, м-р Кембл, пожалуйста! Осторожнее!
Кембл спотыкается, идет за Мак-Интошем в клёз к двери в контору О'Келли, дергает дверь.
Кембл (растерянно). Заперто… (Подбородок у него прыгает.)
Мак-Интош. О, не беспокойтесь, мы принесли ключ. Вот… (Подает ему громадный, старинный ключ.)
Кембл (пробует открыть, не попадает в скважину, тычет ключ Мак-Интошу). Я не… не… не могу…
Мак-Интош (берет ключ). Давайте, я с удовольствием. (Работает ключом.) Вот французские ключи: это, действительно, так сказать – культура! Французского не подобрать, а такой… Готово! (Открывает дверь.)
М-с Дьюли (подойдя к викарию). Я… я боюсь… Ради Бога, ради Бога! Не надо… ради Бога!
Вик. Дьюли (со злостью). Вы сейчас же отправитесь домой. Слышите?
М-с Дьюли (Кемблу, который уже ринулся в дверь). Кембл! Кембл!
Мак-Интош (подходит, в восторге). Замечательно! Дорогой викарий, замечательно – это такой момент! Как будто читаешь, так сказать, последнюю главу романа. И понимаете, в этом романе – мы, мы, так сказать, напечатаны! Вы только вообразите: он врывается туда, как буря… она, быть может, в той самой пижаме, в которой вы однажды, так сказать, любовались ею…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош, выбирайте выражения. Я только видел ее в этой пижаме, запомните это.
Мак-Интош. Ну да, ну да! Затем он выхватывает оружие – если только он его с собой захватил, – женщина падает на колени, но он беспощаден…
М-с Дьюли. Остановите, остановите! Мак-Интош, ради Бога, пойдите туда! Умоляю вас!
Вик. Дьюли. Успокойтесь, все это кончится так, как и надлежит кончиться банальной комедии: с изменами, ревностью и прочими атрибутами.
Мак-Интош. Ну да, относительно оружия – это я ведь только, так сказать, в литературно-художественном смысле…
М-с Дьюли (хватает викария за руку). Постойте! Вы слышите?
Вверху глухо слышны громкие голоса.
Бобби (подходит). Извините, ваше преподобие. Раз вы здесь, я, конечно, вполне… Но, кажется, там наверху…
Сверху слышен смех О'Келли.
Вик. Дьюли. О, не беспокойтесь! Вы слышите, там смеются. Мы ждем одного из наших друзей. Он сейчас кончит там деловой разговор, и мы…
Глухо слышен выстрел.
Что это? Мак-Интош, что это? Выстрел?
М-с Дьюли. Нет! Нет!
Мак-Интош (в восторге). Он выстрелил! Я говорил, я говорил! Это замечательно! Он должен был выстрелить – так сказать, литературно – понимаете?
На лестнице слышен грохот шагов. Выбегает Кембл. Стоит, мучительно трет лоб.
М-с Дьюли (кидается к нему). Кембл – нет? Скажите же, что нет! Говорите же!
Бобби (отводит ее рукою). Позвольте, позвольте мне, виноват… (Вынимает записную книжку. Кемблу.) В чем дело?
Кембл (бессмысленно глядя на Бобби). Он… он засмеялся.
Бобби (глядит на викария, на Мак-Интоша). Засмеялся? Не понимаю!
Кембл. Я не мог. Хотел уйти. Я отдал ему перо… и, понимаете, он засмеялся. Понимаете? Он засмеялся. Понимаете?
Бобби (в недоумении). Не понимаю! (Мак-Интошу.) Вы слышали выстрел, сэр?
Мак-Интош. Ну да, конечно, он был должен…
Кембл (к Бобби). Я убил.
Бобби. Сэр, вы…
Кембл. Говорю вам, я убил м-ра О'Келли, адвоката. Пожалуйста, поскорее отведите меня, куда надо, я очень устал.
Бобби (несколько секунд смотрит на него, разинув рот и моргая. Затем одергивает сюртук и деловым тоном). Очень хорошо. Пойдемте. (Идут.)
М-с Дьюли (протягивая руки, за ними). Это я! О, это я, Кембл, это я, я!
Солнечное утро. Площадь перед тюрьмой. Стена, низкие сводчатые ворота, обитые железом. Беспокойно движущаяся головная часть толпы. Отряд Армии Спасения с оркестром. В стороне – группа: вик. Дьюли, Мак-Интош, Воскресные Джентльмены и Леди, Спортсмены.
Вик. Дьюли (в центре группы). Видите ли, если ровно в десять позвонит тюремный колокол, то это возвестит нам, что мы должны…
Голубая Леди (вставая на цыпочки). Что? Колокол? М-р Дьюли, вы говорите – колокол?
Розовая Леди (прижимается к Джентльмену; они немного в стороне от группы). Милый, я ничего не понимаю. Какой колокол? Объясните мне.
Джентльмен. Дорогая, колокол на тюремном дворе должен зазвонить, если приговор будет приведен в исполнение, чтобы мы могли помолиться за душу этого бедного м-ра Кембла.
Розовая Леди (вздрагивая, прижимается). Колокол? Как жутко! Милый, мне кажется, я вас сегодня особенно, особенно люблю!
Джентльмен. А там, смотрите, приготовлен оркестр Армии Спасения, чтобы увенчать печальную церемонию гимном.
1-й Спортсмен (вынимая часы). Уверяю вас, еще ничего нельзя сказать. Помилование могло получиться сегодня утром, оно может получиться сейчас, еще не поздно. Знаете, это меня захватывает, как на скачках последние минуты перед финишем: догонит – не догонит, все время на волоске…
2-й Спортсмен. Да, и вдобавок здесь на волоске висит человек, и от этого еще… ну, как бы это сказать…
1-й Спортсмен. Да, да. Понимаю. Сколько сейчас на ваших часах?
2-й Спортсмен. Без семи десять. Еще семь минут.
М-с Дьюли (отчаянно). Нет, нет, неправда! Еще без четверти, еще без четверти десять – вот, вот же! (Показывает свои часы.) Ваши часы неверны – без четверти!
2-й Спортсмен. Простите, вы ошибаетесь.
М-с Дьюли. Нет, нет! Еще пятнадцать минут! Вы, вы не смеете!
Вик. Дьюли. Дорогая, не волнуйтесь. Я же говорил, что вам надо было остаться дома. Вы не совсем здоровы.
М-с Дьюли замолкает, стоит как неживая. Голубая и Розовая перешептываются. Вбегают беловоротничковые мальчишки-газетчики.
Газетчики. «Джесмондская Звезда»! Экстренный выпуск! Помилование убийцы адвоката О'Келли!
Публика кидается, расхватывают газеты.
Голоса. Как? – Помиловали? – Что, что? – Читайте! Эй, вы, на фонаре, читайте вслух! – Тише!
Человек на фонарном столбе (читает). «Как известно нашим читателям, местное общество чрезвычайно заинтересовано исходом ходатайства о помиловании, поданного матерью осужденного убийцы адвоката О'Келли. Мы с своей стороны полагали бы, что, принимая во внимание заслуги покойного сэра Гаральда, отца осужденного…»
Первый голос (хрипло). Долой сэров!
Второй голос. Небось этого солдата в прошлом году живо вздернули!
Голоса. Долой сэров! – Тише! – А, вы за убийцу? А убивать связанного – это, по-вашему… – Тише! Дайте дочитать. (Затихают.)
Человек на фонарном столбе. «Мы можем сообщить, что, по непроверенным еще слухам, сегодня утром из Букингэма получено помилование».
Третий голос. Долой сэров!
Человек на фонарном столбе (размахивая газетой). Долой «Джесмондскую Звезду»!
Голоса. Долой «Звезду»! – Идем бить окна в газете! – Долой сэров!
Бобби. Джентльмены, джентльмены, порядок! Эй вы, на фонаре – вниз!
Человек слезает с фонаря. Толпа возбужденно шевелится, переливается. Смутный, слитный говор.
М-с Дьюли. Я же говорила! Я же знала! Дайте, дайте, я сама!
Мак-Интош (дает ей газету). Дорогая м-с Дьюли, к сожалению, это пока еще только слух, и вы же понимаете, что газета, так сказать, существо женского рода и, подобно Еве…
М-с Дьюли. Нет! Нет, я знаю! Я знаю!
Толпа вдруг затихла, раздвигается и по живой улице, в совершенной тишине, к воротам тюрьмы проходит Мастер.
Розовая Леди (прижимаясь). Это он? Это он и есть?
Джентльмен. Да, дорогая, это он. Розовая Леди. Но зачем же, если…
М-с Дьюли, как автомат, делает два-три шага по направлению к Мастеру. Остановилась. Смотрит кругло, как на стук Мастера открывается калитка в воротах и вновь захлопывается. Тишина. М-с Дьюли быстро возвращается к своей группе.
1-й Спортсмен (вынимая часы). Сколько на ваших?
2-й Спортсмен (вынимая часы). Без одной минуты десять.
1-й Спортсмен. Совершенно правильно. Сейчас все будет ясно.
М-с Дьюли (растерянно). Это он, да? Но как же, ведь помиловали, ведь вот же, ведь вот же (в руках у нее газета)…вы же видели, все видели! Быть может, он не знает? Ради Бога!
Вик. Дьюли (пожимая плечами). Дорогая, ведь вы же сами читали: это только слух.
М-с Дьюли (хватает его за руки – выше локтя; в лицо ему, пронзительно). Вы, вы хотите сказать, что…
Вик. Дьюли (снимая ее руки). На вас сссмот-рят. Я ничего не хочу сссказать. Вы не умеете владеть сссобой!
1-й Спортсмен (не отрывая глаз от часов). Уже десять.
2-й Спортсмен (тоже с часами). Совершенно правильно.
Голоса в толпе. Десять! – Господа, десять, тише! – Долой сэ… – Тише! – Простите, вы меня совсем раздавили! – Десять. Сейчас… – Да тише вы!
Несколько секунд совершенная тишина. Оркестр Армии Спасения держит наготове трубы.
Мак-Интош (в восторге). Замечательно! Какой момент! Если взять метафору из быта четвероногих…
Вик. Дьюли. М-р Мак-Интош!
Мак-Интош замолкает. Тишина.
1-й Спортсмен. Две минуты одиннадцатого.
2-й Спортсмен. Совершенно правильно. Очевидно, то, что было в газете, как слух…
М-с Дьюли (задыхаясь от радости). О, я говорила, говорила, я знала! Дьюли, вы-вы-вы понимаете? Дьюли, вы понимаете?
Вик. Дьюли. Я не понимаю вас. Вы сегодня…
М-с Дьюли. О, я сегодня… я так, я так сегодня… (Блаженно улыбается, пенсне падает на землю)
Мак-Интош (подымает). Какое несчастье! Оба стекла, так сказать…
М-с Дьюли (восторженно). Оба? Да?
Розовая Леди (разочарованно). Так, значит, ничего не будет?
Джентльмен. Да, по-видимому.
Розовая Леди. Это все вы! Вы обещали мне! Я так спешила…
Джентльмен. Простите, дорогая. Но, право же, я не думал… я думал…
Голоса в толпе (все слышнее и слышнее). Да, а небось солдата в прошлом году… – Знаем мы их! – Долой сэров! – Эй вы, как вас… – Да не толкайтесь! – Долой сэров! Я говорю: вы сами нахал! – Долой сэров!
Из толпы выходят двое: один в шляпе, другой в кепке.
Шляпа. Кто, я нахал!
Кепка. Да, вы.
Шляпа. Вы в этом уверены?
Кепка. А вы, кажется, нет! Жалко!
Шляпа (скидывает пиджак). Становитесь!
Кепка. Ладно! Посмотрим!
Скидывает пиджак. Начинают боксировать. Вокруг них быстро образуется кольцо зрителей.
Бобби (подходит). Эй, джентльмены, не здесь, не здесь! Не полагается! Разойдитесь! Будьте любезны, будьте любезны! (Растаскивает дерущихся за шиворот.)
Шляпа и Кепка уходят. За ними часть толпы.
Шляпа (надевает пиджак). Посмотрим!
Кепка (надевает пиджак). Да! И не таких нахалов случалось…
Голоса в толпе. Правда, идти домой, что ли? Подождем еще: вдруг… – Да ведь уже давно… – Мало ли что! – Долой сэров!
1-й Спортсмен. Вы еще остаетесь?
2-й Спортсмен. Да, я еще подожду минут пятьдесят.
1-й Спортсмен. Потеряете время… Значит, вечером в клубе, в пять?
2-й Спортсмен. Да, в пять. Если только я…
Вдруг из тюрьмы – медленно, мерно, мертво колокол. Все замирают.
М-с Дьюли (одна. Все еще молчит. Колокол продолжает звонить). Нет, нет, ради Бога, ради Бога! Вот же, вот же! (Размахивает газетой.) Остановите… Оста…
Колокол замолк. М-с Дьюли стоит немая.
Вик. Дьюли (снимает шляпу, все остальные мужчины тоже). Кончено!
Несколько секунд тишины. Вик. Дьюли взбирается на какое-то возвышение.
Леди и джентльмены!
М-с Дьюли, согнувшись, почти падая, уходит куда-то одна. Викарий взглянул на нее, продолжает.
Леди и джентльмены! На наших глазах кончился последний акт драмы. И прежде чем помолиться за душу грешника, я предлагаю присутствующим принять резолюцию с требованием, чтобы в парламент был, наконец, внесен мой билль о принудительном государственном спасении. Медлить дальше нельзя: мы на краю бездны.
Толпа. Да, Да! – Мы все! – Браво, викарий Дьюли! – Единогласно! – Долой сэров! – Тише вы!
Оркестр Армии Спасения играет.
Занавес
1924
Блоха*
Игра в четырех действиях
Предисловие
«Блоха» – опыт воссоздания русской народной комедии. Как и всякий народный театр – это, конечно, театр не реалистический, а условный от начала до конца, это – игра. Наиболее полно эта условность выражена в трех ведущих персонажах – ХАЛДЕЯХ. Халдеи пришли в «Блоху» одновременно и из старинного русского «действа», и из итальянской импровизационной комедии. Их русские предки – скоморохи, Петрушка, масленичный балаганный дед, медвежий вожак; их итальянские родичи – Бригелла, Панталоне, Капитан, Пульчинелла, Труфальдино. На протяжении игры каждый из халдеев переменяет несколько масок – несколько ролей.
Самое слово «халдей» – название старорусских комедиантов. Адам Олеарий в своем «Описании путешествия в Московию» пишет о них: «Они получали от патриарха разрешение в течение восьми дней перед Рождеством и вплоть до Крещения бегать по улицам… Одеты они были, как во время масленичного ряжения – на головах у них были деревянные размалеванные шляпы, а бороды были вымазаны медом, чтобы не загорались от огня, который они разбрасывали». В «Блохе» халдеи ведут всю игру и где надо – веселой выходкой поджигают и зрителей, и актеров.
Тематическим материалом для построения «Блохи» послужил бродячий народный сказ о туляках и блохе – и прекрасный рассказ Н. С. Лескова «Левша», представляющий собою литературную обработку народного сказа. Идея театрализовать этот материал возникла у А. Дикого, режиссера Московского Художественного театра 2-го, – для этого театра и была написана «Блоха».
В печатаемом ниже тексте «Блохи» учтен опыт сценической проработки пьесы в двух театрах – МХАТ 2-ми Ленинградском Большом драматическом; в частности, некоторые черты в образах Платова и 1-го Халдея связаны с исполнением этих ролей актерами МХАТ 2-го – А. Диким и В. Готовцевым.
Первое представление «Блохи» в МХАТ 2-м состоялось 11 февраля 1925 года. Первое представление «Блохи» в Ленинграде в Большом Драматическом театре было 25 ноября 1926 года. Для обеих постановок – декорации и костюмы по эскизам Б. М. Кустодиева.
ЛИЦА
Удивительные Люди Халдеи – трое, один из них девка.
Донской казак Платов. Царь.
Министр граф Кисельвроде.
Голландский Лекарь-аптекарь – 1-й Халдей.
Царский Скороход-курьер – 2-й Халдей.
Фрейлина Малафевна – Халдейка.
Тульский оружейник Левша.
Оружейник Силуян.
Оружейник-старик Егупыч.
Раёшник – 1-й Халдей.
Тульский купец – 2-й Халдей.
Тульская девка Машка – Халдейка.
Аглицкий Полшкипер.
Аглицкий Половой, чернорожий.
Аглицкий Химик-механик – 1-й Халдей.
Самолучший аглицкий Мастер – 2-й Халдей.
Аглицкая девка Меря – Халдейка.
Свистовые казаки Платова.
Царские генералы.
Околодочный.
Ямщик.
Дворник.
Городовые.
Туляки.
Морской Водоглаз, он же черт Мурин.
Пролог
Первый – театральный занавес поднят. За ним просцениум и второй – балаганный, яркий занавес; этот занавес еще опущен. На просцениум выходит 1-й Халдей.
1-й Халдей. Дорогие жители! Дозвольте вам представить мою краткую биографию из жизни, что я есть древнего халдейского происхождения – российского рождения. Папашу моего я не видал в глаза, а должность его была называемая коза, а именно – представлял штуки с ученым медведем Михайлой. Умные хвалили, дураки хаяли, потому – кромя потехи – кой-кому доставалось на орехи, чего и вам желаю.
А нынче, ввиду прогрессу, честь имею вам предложить вместо медведя научную блоху, а также прочие были и небылицы про славную петербургскую столицу, про заграничных англичан-чудаков, а также про наших русских туляков. Это будет игра в четырех актах и трех антрактах, при настоящем электрическом освещении и в полном составе моих дорогих товарищей.
Так, например, в следующей персоне вы можете убедиться, что это есть наш знаменитый солист Петя, который играет их императорское велич… т. е. вообще, извините, царя. Петя, покажись лично! (Выходит актер – не тот, который на самом деле играет царя.) Из чего вы можете видеть неподражаемое сходство.
А затем, наоборот, распоследний тульский Левша, который, однако, есть первый герой всему. Ваня, покажись! (Выходит «Ваня».) Утрите нос! Благодарю вас!
Теперь мы начинаем. Прошу вас всех проливать смех и слезы по собственному желанию, но беспорядков при том отнюдь не производить. Эй, музыка!
Музыка. Открывается второй занавес.
Действие первое
Царский дворец. Петербург. Но Петербург – тульский, такой, о каком вечерами на завалинке рассказывает небылицы прохожий странник.
Такой же и царский дворец. На сцене – рота Генералов, друг дружки старше. Из задних песок сыплется. Дворник с метлой заметает песок в угол. Камергерный генерал – с пришитыми к ягодицам золотыми ключами – выстраивает роту, выправляет строй: одному – брюхатому – чтоб не торчало пузо, другому – колченогому – чтоб не гнулись колени, третьему – у которого голова валится – чтоб держал голову женихом.
Министр граф Кисельвроде (входит, приседая. Поклон публике и Генералам). Здравствуйте, господа почтеннейшие! Уведомляю вас, что Царь нынче не выспался. Сердитый – ух! так сам себе навстречу и ходит. Беда!
Камергерный генерал (публике). Ага, струхнул немчура!
Кисельвроде (умильно). Уж вы, миленькие, чего-нибудь ему такое-эдакое придумайте – не то всем нам капут. А уж я уж вам уж… и того, и сего, и этого… как говорится: по первое число… уж это, уж будьте спокойны.
Камергерный генерал (публике). Ну, завел финти-фанты, немецкие куранты!
Слышен шум, грохот
Кисельвроде. Ой, слышите, везут! Ой, везут! Ну, миленькие, с молитвой, по-русски… ну, как это? – выручай, Матушка Казанская… сирота! (Крестится.)
На золотом троне, на деревянных колесиках с грохотом ввозят Царя.
Царь (кисло). Ну, здрассте, что ли.
Генералы. Здра-жла-ваше-царство!
Царь (зевает, почесывается. Все молчат. Генералам – сердито). Ну, что?
Генералы. Так точно, ваше царство!
Царь. Что так точно? Ну?
Генералы (переглядываются, подталкивают друг дружку. Потом – один, другой, третий). Не угодно ли вашему царскому величеству чего сладенького-кисленького покушать? Не угодно ли вашему царскому величеству Удивительных Людей поглядеть, послушать? Не угодно ли вашему царскому величеству…
Царь (махнул рукой, чтоб замолчали). Неси. Зови.
Кисельвроде. Неси! Зови! (Царю.) Сейчас-сейчас-сейчас-сейчас, сию минуточку!
Генералы бегут на цыпочках, рысят, ковыляют. Несут виноград, яблоко: конечно, у Царя виноградина – с яблоко, а яблоко – с арбуз. Входят трое Удивительных Людей-Халдеев. Царь лениво жует яблоко.
1-й Халдей (играет на музыке и поет):
Дрита-дрита-дрита-дрита,
Как отцу архимандриту
Блошка спать не дает:
Уж она его кусает
Целу ночь напролет.
На царя блоха насела –
Он и взад, и вперед,
Он и так, и сяк, и этак,
А блохи не найдет…
Царь перестает жевать, сердито хмурится. Кисельвроде испуганно дергает поющего, чтоб перестал.
Кисельвроде (подбегает, приседая). Не расстраивайтесь, ваше царское величество. Дураки ведь. Как говорится по-русски: дураки законы пишут. (Халдеям.) Ну-ка, вы, чего-нибудь этакое повеселее.
1-й Халдей. Сейчас. (На виду у публики напяливает очки, бороду.) А вот я, аглицкий Химик-механик, голландский Лекарь-аптекарь. Объявляю я свои науки, чтоб старики не зевали от скуки: стариков молодыми в печи переплавляю и при этом мозгов совсем не повреждаю. Со всех стран ко мне приезжайте, мои науки прославляйте! Эй, Малафевна!
Царь. А ну-ка, ну-ка?
3-й Халдей скидывает с себя верхнее и оказывается старухой – Малафевной. 2-й Халдей на тачке подвозит ее к Лекарю.
Малафевна (подает бумагу). Вот, пожалте – пачпорт: мне от роду – сто годов без году. Не желаю старухой оставаться, а желаю с молодыми целоваться.
Лекарь-аптекарь. Лезь в печь, Малафевна. Ну, Господи-Исусе, вперед не суйся, назади не оставайся, в середке не болтайся!
Старуха лезет в печь. Лекарь свистит в два пальца – старуха выходит из-за печки молодой, ражей девкой, целует одного Генерала, другого, хватает третьего и пускается с ним в пляс. Генералы кашляют, отбиваются.
Царь. Ах, ах, ах! (Хлопает себя руками по бокам, смеется.) Ну чтоб вам лопнуть – веселый вы народ, действительно!
Лекарь-аптекарь. Так точно – голосом пляшем, ногами поем, с воды пьяны живем, с квасу бесимся.
Царь. Ну что ж, Удивительные Люди, чем еще удивить можете?
Лекарь-аптекарь. А вот, дай срок – удивим. (Шепчет 2-му Халдею, тот уходит из палат наружу, и там, на виду у публики, быстро переодевается Курьером.)
Царь жует. Кисельвроде стоит, ковыряет в носу.
Царь (строго). Граф Кисельвроде, сколько раз вам говорено, чтоб официально не ковырять в носу!
Кисельвроде. Я… я… я это так только, для моциону…
2-й Халдей – Скороход-курьер стучит снаружи.
Царь. Кого еще нелегкая принесла? (К Кисельвроде.) Граф, сбегай, отопри.
Кисельвроде, приседая, бежит, отпирает. Входит Скороход-курьер. Лекарь-аптекарь подмигивает ему.
Царь. Кто такой?
Скороход-курьер. Вашего величества Скороход-курьер, здравия желаю! Из Англии только сейчас прибыл – еще горяченький.
Царь. А! Ну, здравствуй, что ли. Поди, поди сюда поближе. (Скороход-курьер подходит.) Что же это у тебя циферблат-то разнесло эдак?
Скороход-курьер. Это я как, значит, по морю плыл, то у меня от водного колтыхания морская свинка изделалась.
Царь. А ну, дыхни! Поближе, поближе. Дыхни-ка… Как из бочки! Хорош!
Скороход-курьер. Так точно, ваше царство!
Царь. Ну что же: с добром или с худом явился?
Скороход-курьер. Уж так худо – хуже бы, да некуда. Захвастали англичане – ну прямо не продыхнешь. У вас-де, говорят, ни свету, ни совету, ни толку нету. У вас-де, говорят, лаптем щи хлебают, гвоздем хлеб ковыряют…
Кисельвроде дергает Курьера сзади. Генералы все разом начинают перхать.
Царь. Вы, перхуны, тише! Не ровен час – рассыпетесь. (Курьеру.) Говори. Да говори всю правду, а то у меня… знаешь?
Скороход-курьер. Хвастают: ваша-де казна против нашей – тьфу, а ваши-де пушки против наших игрушки.
Царь хмурится.
Кисельвроде. Не расстраивайтесь, ваше царское величество: врет. Это ему со страху попритчилось – как по нашей русской пословице: пуганая ворона на молоко дует.
Царь. Уж ты – русский! Сию минуту казну сюда: вот увидим, врет или нет.
Кисельвроде. Неси казну!
Генералы бегут, ковыляют за казной. С ними уходят 1-й и 2-й Халдеи.
Царь (Скороходу-курьеру). Ну, еще что? Говори все равно.
Скороход-курьер. А еще хвастают: ваше-де сукно против нашего рядно, а вашим-де мастерам аглицкие-немецкие нос утрут.
Царь. Что-о? Аглицкие – нашим? Да ты… да я тебя…
Кисельвроде. Не расстраивайтесь, ваше царское величество: врет, дело ясное. Что немец! По нашей русской пословице: немцев обезьяна выдумала.
Царь. Тебя вот действительно обезьяна выдумала! Открывай-ка сундук лучше, нечего зубы заговаривать.
Кисельвроде открывает сундук с казной. Поддерживаемый под локоток, Царь слезает с трона, садится на корточки у сундука, перебирает казну. Сбоку к сундуку пристраивается несколько Генералов.
Царь (Генералам). Ну-ка, вы, отойдите в сторонку – целее будет! (Вытаскивает шкатулку.) Стой! Это что тут за особенная шкатулка за семью замками? (Вертит, пробует открыть.)
Скороход-курьер (напевает):
Он взад и вперед,
Он и так, и сяк, и эдак…
Царь (протягивает шкатулку Скороходу-курьеру). Отопри-ка, братец.
Скороход-курьер. Это нам раз плюнуть! (Плюнул, открыл, подает Царю.) Пожалте, ваше царство.
Царь вытащил из шкатулки бриллиантовый орех, вертит его, с трудом раскрывает.
Генералы (глядят, вытянув шеи). Раскрыл! – Орех! Бриллиантовый! – Из ореха, из ореха вытряхивает! – На ладошку… – На собственноручную… – Что, что? Бло… Блоха… Гляди, ей-жей-ей, блоха! – Блоха, ей-Богу, блоха!
Царь (встает. К Кисельвроде – строго). Это что ж такое? Как же это ты, братец, в казне каких-то блох содержишь? Да и блоха-то дохлая, коченелая. Ну, чего же молчишь? Говори!
Кисельвроде. Не расстраивайтесь, ваше царское величество. Дозвольте, я ее вон выкину.
Царь. Нет, стой, брат: выкинуть успеется. Это не так, это что-нибудь да обозначает. Тут какая-то есть секретная хитрость… (Разглядывает.) Фу т-ты! Как есть вся личность блошиная, блоха! Ну, скажи ты, пожалуйста! Нет, тут мы не годимся, тут надо кого-нибудь этакого… с мозговой конструкцией… А ну-ка, привести сюда голландского Аптекаря из Аничковской аптеки. Живо!
Кисельвроде (Генералам). Привести Аптекаря!
Втаскивает под руки голландского Лекаря-аптекаря.
Лекарь-аптекарь. Батюшка, ваше величество, не буду, прости, помилуй!
Царь. То-то! Милую. А ты за это разгадай, что мы тут за диковину обнаружили. Никто не знает. А ты всевозможную химию превзошел – должен знать, что к чему.
Лекарь-аптекарь (вынимает складной аршин, мерит блоху вдоль и поперек, разглядывает). Во-первых, это есть называемое животное – извините – блоха, по-нашему, которая сосет кровь, согласно науке, у всякого человека, даже хотя бы у скота – без разницы.
Царь. Ну, этакую премудрость не велика химия знать. Говори дело, а то… знаешь?
Лекарь-аптекарь. Ой, знаю, знаю! (Зажмурившись, пробует блоху на язык.) Во-вторых… Гм! Согласно науке-температуре, чувствую на языке хлад, как бы от крепкого металла. (Пробует зубом.) В-третьих… (Думает.)
Царь. Ну?
Лекарь-аптекарь. Как вам будет угодно, а только это не настоящая блоха.
Царь. А что же это, коли не блоха?
Лекарь-аптекарь. А это есть, согласно науке, называемая нимфозория, под видом блохи. И произведена она из настоящей железной стали, а работа эта – не русская, заграничная. А как нынче у нас с заграницей трудновато, то я больше вам на этот счет ничего произъяснить не могу.
Царь. Спасибо. Ступай к себе в аптеку. (Лекарь-аптекарь задом, с поклонами уходит.) Ну, граф Кисельвроде, вот что: если да ты мне сейчас не дознаешь, откуда у меня в казне эта иностранная нимфозория и на какой предмет – кормить тебе блох да тараканов в крепостном каземате.
Кисельвроде. Сейчас, сейчас, сейчас… Знаю! Дозвольте фрейлину Малафевну сюда кликнуть: ей от роду сто годов без году, может, она чего про блоху помнит.
Царь. Ну, ладно, так и быть: зови.
Кисельвроде. Малафевна!
Генералы. Малафевна, Малафевна!
Малафевна (вскакивает, подходит к Царю, делает книксен). Здравия желаю, ваше царское величество.
Царь. Ну, здравствуй, что ли. Не знаешь ли чего вот про эту штуку: бриллиантовый орех нашли, а в орехе – блоха?
Малафевна. Глуха? И то, и то, батюшка, глуха. Еще хоть куда, а вот с приглушью стала – это истинно.
Царь (машет рукой). Ну! Вот и сквозь печку ее пропустили, а толку чуть. (Кричит.) Блоха, говорю тебе, блоха!
Малафевна. Без греха? Верно: кто ж без греха. Я хоть и не первой молодости, а как время к постели – беда: одна ни за за что не усну, покамест Василий Иванович под одеяло не влезет, Васька – кот мой ангорский, это я про него…
Царь (гневается). Уйди! Уйди с глаз моих долой – увести, чтобы духу ее тут не было!
Малафевну уводят. Царь показывает Генералам перстом на Кисельвроде.
Взять его в каземат без сроку!
Генералы подбегают к Кисельвроде.
Кисельвроде (отбивается). Ваше… ваше царское… дозвольте… Ой, сейчас-сейчас-сейчас…
Царь. Ну?
Кисельвроде. Дозвольте в казначейской книге посмотреть – может, там что записано насчет этой государственной блохи.
Царь. Ну, ладно, погляди, так и быть.
Кисельвроде. Неси книгу!
Два Генерала подают громадную книгу.
Кисельвроде. Сейчас-сейчас-сейчас, сию минуточку! Аз, буки, буки… Вот: «Блохи». Нашел, оно самое.
Царь. Ну, читай, да гляди, а то у меня… знаешь?
Кисельвроде (читает). «От блох средство. Для сего надо, отходя ко сну, взять меду наилучшего пчелиного и сказанным медом рачительно простыню обмазать, и тогда к оной простыне все блохи неизбежно прилипнут. Ежели же, паче чаяния, к простыне прилипнет также особа мужеска или женска пола или оба одновременно, то сим смущаться отнюдь не надобно – напротив того…»
Царь (стучит кулаком). Да ты что – со мной шутки шутить вздумал? Так я с тобой пошучу – до новых веников не забудешь! Взять его!
Генералы схватили и ведут Кисельвроде.
Кисельвроде (отбиваясь, кричит). Ой, ваше! Ой, царское! Ой, вели! Ой, че! Ой, ство!
В дверях шествие сталкивается с Платовым – Платов, припечатывая сапогами, прет по-военному.
Камергерный генерал. Куда, куда – без докладу? Стой!
Платов (подымает страшенный кулак). Ммал-чать! (Мимо остолбеневших Генералов проходит во дворец.) Так и так: честь имею – к Царю, экстренно. Донской казак Платов.
Царь (сердито). Какая такая еще экстра? Не видят: у царя – делов до сих пор.
Платов. Как, значит, в Петербурге народное волнение, что-де обнаружена неизвестная блоха, то обязаны мы про блоху доложить согласно присяге!
Царь (Платову). А, про блоху-у? Это дело другое. А ну, подойди сюда. Кто такой?
Платов. Так и так: донской казак Платов. Здра-жла-ваше-цар-ство!
Царь. Ну, здравствуй, что ли. Чего ж тебе от меня, мужественный старик, надобно? Говори да поживее – у нас дела государственные.
Платов (гаркает). Так точно, ваше-цар-ство!
Генералы шарахаются.
Как, значит, я пью-ем, что хочу, и всем доволен, согласно присяге, то нам собственной надобности никакой нету. (Ест глазами Царя.)
Царь. А коли без надобности – так чего ж ты?
Платов. Так и так: как, значит, народное волнение, согласно присяге, по причине неизвестной нимфозории в вашего царского величества казне. То я, честь имею, про это государственное дело очень все знаю! (Ест глазами.)
Царь. О, неужли знаешь? Ну-ну-ну, докладай.
Платов. Честь имею: как, значит, мы с вашим папашей по разным Европам ихние диковины ездили смотреть в называемой Англии, город Лондон, жители мужского и женского полу не нашего вероисповедания…
Царь. Что же ты, по-французски, что ли, умеешь – ездил-то?
Платов (гаркает). Так точно, ваше-цар-ство! По-французски мы этого не можем, как я, человек женатый, согласно присяге, и стал-быть, нам французские разговоры для единственно зазрения совести, а опричь того…
Царь. Стой: про блоху говори!
Платов. Так и так: эти ихние англичане вашему папаше разные свои удивления показывали зловредно. Местность, называемая кунсткамера, где ихние витрины и разные прочие изваяния мужского и женского полу, а также эта самая нимфозория под видом стальной блохи… честь имею!
Царь. Ну-ну-ну-ну?
Платов. И, стал-быть, эта самая блоха изволила вашему папаше понравиться так, что ни взад – ни вперед, и взахались ваш папаша ужасно. Как, значит, ихние англичане, а наша мать-Рассея, то обязаны мы, для престол-отечества, согласно присяге…
Царь. Да знаю, знаю! Про блоху-то говори.
Платов (гаркает). Так точно, про блоху, ваше-цар-ство! И, стал-быть, ваш папаша приказали выдать англичанам приходо-расходно миллион рублей серебряными пятачками. Впоследствии чего ихние англичане эту блоху, конечно, в дар поднесли, а при блохе ключик бесплатный.
Царь. Ну, скаж-жи ты пожалуйста! Вот оно что! А ключик-то зачем же? И где он?
Платов. Так и так: дозвольте бриллиантовый орех мне в собственные руки взять.
Царь. Бери, сделай, милость.
Платов (берет, показывает Царю). И здесь, стал-быть, на благоусмотрение, щелочка-не-щелочка, а по-нашему – комариная… (Поперхнулся.) И в щелочке ключик.
Царь. Чтой-то не видать.
Платов. Так точно, ваше-цар-ство. В размерах – техническое удивление. Но ежели тем невидимым ключом у блохи в пузичке брюшную машинку завесть, то, осмелюсь доложить, произойдет даже сверх естества.
Царь. Да что ты?
Платов. Как перед истинным! Так что от заводу начинает блоха скакать в каком угодно пространстве и дансе делать, и даже две верояции направо и две налево.
Царь. Ну, ей-Богу?
Платов. Ей-Богу! Дозвольте попробую.
Царь. Не врешь?
Платов. Кабы врал!
Царь. Попробуй, сделай милость.
Платов (пробует взять страшенными своими пальцами невидимый ключик). Ф-фу ты, окаянный! Никак не ухватить.
Генералы. Снизу, снизу подковырни! – Сбочку! Вот-вот-вот! – Ну-ка! – Ну-ка! – Эх!
Платов. Тьфу! Нет, тут женская полезность надобна: у них пальцы вроде блошиных, которые даже могут нитку в иголку вздеть. А мы этого не можем.
Царь (глядит кругом). Ну-ка… Малафевна! Эй!
Генералы. Малафевна! Малафевна!
Малафевна. Я.
Царь. Вот что: тут ключик лежит, попробуй-ка, возьми его вот эдак – пальчиком.
Малафевна. С мальчиком? Что ты, что ты, что ты? Христос с тобой!
Царь. А, глухая тетеря! Да объясните ей руками как-нибудь.
Генералы и Кисельвроде наперебой объясняют Малафевне руками, что-де блоху надо завесть, и она-де пойдет танцевать.
Малафевна. А-а, слышу-слышу! Сейчас, сейчас. (Заводит блоху.)
Блоха под музыку прыгает на полу. Царь, Кисельвроде, Генералы, Малафевна – за ней на корточках, ползком, на четвереньках. Платов – как был – стоит во фрунт.
Царь. Ах, нечистая сила! Ведь и впрямь скачет! Гляди, гляди: танцует! Ах-ах-ах! Вот это я понимаю! Это работа тонкая! Это – мастера-а! Да.
Скороход-курьер (Царю). Что, удивили? То-то и оно-то. Я вам докладаю: захвастали англичане – не продыхнуть. А он (передразнивает Кисельвроде) – «Бреет, вре-ет»!
Царь. Верно. (Чешет в затылке.) Как тут быть? Что делать? (К Кисельвроде.) Ты как же это допустил, чтоб англичане над русскими предвозвышались?
Кисельвроде. Я… я не я… (На Платова.) Это – вот он.
Царь (Платову). Ну-ка, ты? Отвечай!
Платов. Так и так: согласно присяге, на поле-брани-отечестве…
Царь. Да про блоху, про блоху… Экой ты, брат!
Платов. Честь имею, что нам этому удивляться с одним восторгом чувств никак не следует. Как, значит, мы англичан ничем не хуже, а даже напротив и в полном виде.
Царь. Ну-ну-ну?
Платов. И стало быть, надобно эту самую нимфозорию подвергнуть русскому пересмотру в городе Туле нашего отечества. Так что наши тульские мастера ихних перешибут. А касательно ежели что – так во… ччесть имею!
Кажет страшенный кулак, Генералы шарахаются.
Царь. Это дело! Ну, мужественный старик, спасибо тебе, утешил. Бери ты эту самую шкатулку, а в шкатулке – бриллиантовый орех, а в орехе – блоха, и кати себе на Тихий Дон. А как через Тулу будешь ехать, отдай аглицкую нимфозорию тульским мастерам на пересмотр. Ну, только помни, чтоб был обратно через сорок дней – сорок ночей. И ежели перешибут англичан твои тульские – проси чего хочешь, а не перешибут – быть тебе без головы.
Платов (гаркает). Так точно – без головы, ваше-цар-ство! (Невоенным голосом.) А только ежели при вашем папаше у меня голова на плечах удержалась, так авось и теперь уцелеет.
Царь. Храбер! А это слыхал: не хвались идучи на рать?
Платов. Так точно, ваше-цар-ство. А едучи с этого… ратного поля-брани-отечества…
Царь. Знаю, знаю! Будет! Когда же едешь-то?
Платов. Сейчас еду. Вот только сбегаю водки выпью и бубликом закушу. Так и так: приятного аппетиту!
1-й Халдей (публике). И вам того же, почтеннейшие господа!
Занавес
Действие второе
Картина 1
Тула. Игрушечные – по пояс человеку – церквушки. Слева на сцене деревянный заборчик. Входят три Халдея. 1-й Халдей скидывает из-за спины и устанавливает на палке ящик-раешник.
1-й Халдей (публике). Пред-ста-вление продолжается! Почтенные господа, милости прошу к нашему грошу со своим пятаком. По копейке с рыла – пожалуйте!
Бойкая девка (вбегает, увидела Халдея – кличет). Эй, сюды, сюды! Девки, девки, скорея! Удивительные Люди пришли, с ящиком! Сюды, сюды!
С разных сторон – быстро, туляки, стар и млад. Отдельно – Левша, идет с гармошкой, пиликает. Ему подставляют ногу – он падает. Смех. Встает, снимает картуз, сморкается в него, опять надевает на голову. Девки толкаются локтями, хихикают, кажут пальцами на Левшу.
1-й Халдей. По копейке с рыла – по копейке с рыла, пожалуйте!
Несколько туляков глядят в стекла раешника.
Вот-т, извольте видеть, господа, очень прекрасный вид: донской казак Платов из самых из царских палатов на тройке летит, елки-палки из-под копыт, сзади пыль столбом, на столбу – фонарь, под фонарем объявление: «Никому от меня нет спасения».
Туляк (глядит в стекло). А-а! Скачет-то! Хлещет-то! Кулачищи-то!
1-й Халдей. А вот-т, извольте видеть, приятное свиданье нашего русского посла с ихним французским – в городе Париже, а может, и где поближе.
Бойкая девка (глядит). Ишь ты! А чего же это они оба ревмя ревут?
1-й Халдей. А это, красавица, с радости, что семь годов не видались, на восьмом повстречались… А вот, пожалте, сражение в Китае: генерал Пей-чаю перешел на сторону генерала Чей-сына, а генерал Чей-сын перешел на сторону Пей-чая, вследствие чего произошла небывалая, блестящая победа.
Туляк. Хм… Чего-й-то… непонятно выходит.
1-й Халдей. Чудак! А ты думаешь – я сам понимаю? А вот ан-ндерманир штук (хватает за шиворот Левшу и ставит его на другую сторону ящика): мой закадычный друг – знаменитый оружейник Левша, первый тульский богач, в одном кармане – блоха на аркане, а в другом – мощи тараканьи – пожалте на поклонение!
Бойкая девка. Девки, девки! Левшу нашего в ящике показывают! Уй, гляди, гляди!
Левша (вырывается). Да ну-т те… Пусти, ну! Дай, я сам погляжу (обходит кругом, глядит в стекло раешника).
1-й Халдей (подмигивает 3-му, тот скидывает верхнюю одежду и оказывается девкой Машкой). Вот ан-ндерманир: девка Машка, купецкая дочь, ей каждую ночь невмочь – об друге сердечном Левше скучает, днем ни питья, ни пищи не принимает, чем живет – неизвестно, а вид имеет прелестный.
Левша (в волнении глядит в одно стекло, в другое). Ух! Ух! Батюшки! (Заглядывает поверх ящика. Машка стоит, закрывшись рукавом.) Машка! Ой… Да никак, и впрямь ты?
Туляки кругом хохочут.
Девка Машка. Известно, я.
Левша (радостно). Гы-ы! Машка, а Машка!
Девка Машка. Что?
Левша. Машка, пойдем обожаться.
Девка Машка. Пойдем.
Обнявшись, уходят налево за заборчик и там обожаются. Девки подталкивают друг друга локтями, глядят в щели, хихикают.
Девки. Гли-кось, гли-кось: в губы! – Взасос! – Всласть!
1-й Халдей. Ан-ндерманир: тульский купец, Машкин отец, ума не богато, а гребет деньги лопатой. Пр-ред-ставление продолжается! (Показывает рукой на забор.)
2-й Халдей в это время скинул с себя халдейскую одежу и в купецком кафтане, расталкивая народ, идет к забору.
Купец. Нагнись-посторонись, раздвинься, раздайся: ли не видишь, я своей персоной иду? Ну-ко-сь пусти, чего тут у вас? (Глядит в щель, свирепеет.) Да это моя Машка – ах, шалава! Да это Левша – ах, кобель! (Бежит кругом, накидывается на Левшу.) Ты, рвань, голоштанник! Ты что ж мою девку скоромишь, а?
Левша (туда-сюда, тычется – убежать: бежать некуда. В отчаянии). Ой, вот те крест, женюсь я на Машке на твоей (Крестится левой рукой.) Ну… вот сейчас женюсь. Ну пойдем в церковь, пойдем!
Купец. Левша косорукий! Креститься-то сперва обучись! «Женю-юсь!» Машка, подь сюда! (Наступает.)
Левша (обиделся). Оно хотя-хоть я и Левша, а ежели технически… Да-к мы это самое…
Купец. Ух ты, рвань коричневая! Нет, ты сперва, голопузый, предоставь мне червонцев на сто рублей да серебра на тридцать, да бумажками пуд и три четверти. Вот тогда сватайся. А то ишь ты: «Я женю-юсь»… бес-портошник! Машка, подь сюда!
Девка Машка. Не пойду. (Прячется за Левшу.)
Купец. Не пойдешь? (Наступает на Левшу.)
Левша (прячется за Машку). Эй, наших бьют! Эй! Силуян, сюда!
Силуян (входит, засучивает рукава). Могу. Кого?
Купец (сробевши). Мене.
Силуян, не торопясь, приготовляется бить Купца, расправляет у него бороду, плюет себе на ладонь. Вдруг – издали – песня, посвист. Силуян останавливается. Опрометью вбегают несколько туляков, кричат.
Туляки. Казаки-и! – Скачут!
Все – врассыпную, кто куда – к забору, под забор. С гиком и свистом, влетают казаки на деревянных досках с лошадиными головами, с мочальным хвостом. Платов в санках, возле санок – свистовые с кнутами. Разогнались – Платов кричит: «Стой-стой-стой, дьяволы!» Из-под забора, из-за пригорков выглядывают головы – тройка остановилась – головы нырнули вниз.
Платов (стоит в санях, озирается грозно). А-а-а-а, нету? Попрятались тулячишки, в тараканьи норы забились? Эй, свистовые! Гони всех сюда!
Свистовые (скачут, как зайцев – подымают спрятавшихся туляков). Э-эй, гони! гони! – Та-та-та-та-та! – Гони! Фью! – Эй-эй-эй!
Согнанные туляки, сгрудившись, выпирают вперед Егупыча – божественного вида старик, и Силуяна – быкобогатырь. Платов взлезает на сиденье саней и, хлебнув из фляги, выпятив грудь, начинает.
Платов. Вот, братцы, так и так. Как, значит, пришло нам время стать собственной грудью. В рассуждении, что, значит, наша матушка-Рассея. На поле-брани-отечестве, согласно присяге. И ежели, например, ихняя аглицкая блоха супротив нашей, то, стал-быть, обязаны мы до своей последней капли все, как один. И приказано мне передать вам его милостивое царское слово… (Орет.) Чтоб у меня была сделана! (Кротко.) Как значит, он отец, мы – дети… (Орет.) А в случае ежели у меня – так во! (Грозит кулаком.) И, стал-быть, православные, поклянемся жизнь свою положить на месте преступления – все, как один. Ма-алчать! Ур-ра!
Лошади у Свистовых шарахаются. Туляки выпихивают вперед Егупыча.
Егупыч (скидывает гречневик, прокашливается). Да, оно, конечно, мы его милостивое царское слово чувствуем. Ка-ак же! А только сомнительно нам, про что это ты говорил-то. Мы народ тихий, невоенный.
Платов (невоенным, человеческим голосом). Да это я так – для строгого порядка. А дело, братцы, вот: должны наши тульские мастера ихним разным Европам нос утереть. Как, значит, ихняя невозможная техника, а наша – тульская, то оно и выходит… Да. Ну, которые тут у вас есть самолучшие мастера? Говори, не бойся.
Туляки (выкрикивают). Левша! Левша! – Силуян! – Старик Егупыч! – Левша! – Силуян! – Левша! Левша! Он, он у нас самый… – Левша!
Платов. А где же этот самый Левша?
Туляки. А вот он – с Машкой! – Мухрыш-то, ну вот – в картузе. – Он у нас самый…
Платов (Свистовым). Доставить его!
Левша старается унырнуть. Свистовые его ловят, волокут к Платову.
Платов (глядит на Левшу.) Н-да. Не тово… неказист… (Берет, открывает шкатулку.) Ну, мастера, глядите: тут вот оно все и есть.
Подходят Егупыч и Силуян.
Егупыч. Ах, ты Мать… Пресвятая, Сподручница грешных – да это блоха, никак?
Силуян. Живая – аль колелая?
Платов. То-то и есть, что не живая, а, стал-быть, подлецы эти англичане из чистой стали ее в изображении блохи построили… И, значит, в середке у ней, у гадины, завод с пружиной, и завести – она, стерва, пойдет танцевать. И как, значит, согласно присяге, то и пообещал я царю: так и так, наши-де тульские еще и почище диковину сделают. Ну? Можете?
Оружейники переглядываются, перешептываются.
Левша (скинув картуз, почесываясь). Оно хотя-хоть, конечно… Кромя всего прочего… Но ежели, это самое, техническое, например, так оно и не… и не то, чтобы как, а вроде как как…
Платов (орет). Что-о? Я на вас голову прозакладывал, а вы… Да я вас – в кр-рохи пирожные! (Подымает кулачище.)
Егупыч. Ты, ваше превосходительство, говори словесно. Мы – народ невоенный, но против ихних мастеров, конечно, не уступим. А только аглицкая нация тоже не глупая, а довольно даже хитрая, и против нее надо взяться помоля Богу, подумавши, да. Ты нам эту блошку оставь, а сам поезжай на Тихий Дон с Богом, заживляй раны, за отечество приявшие, а когда будешь вертаться, авось мы к той поре свое дело сделаем.
Платов. Авось! А это слыхал: авоська веревки вьет, небоська петли затягивает? Нет, вы мне толком скажите: чего вы такое сделаете?
Оружейники шепчутся.
Егупыч. А уж что мы сделаем, того мы в одну минуту преждевременно сказать тебе не можем.
Платов (орет). Как, такие-сякие, не можете? Да как же я вам это аглицкое удивление оставлю, коли я не знаю, чего такое вы с ним сделаете?
Егупыч. Не оставляй, батюшка, – не хочешь, не оставляй: воля твоя. Бери с Господом! Нам это хоть бы хны – нам все едино. И без этой блохи проживем: своих довольно.
Платов (освирепел). Да я вас всех… д… т… Ппашли вон!
Все шарахаются, стоит один Силуян.
Стой-стой-стой! Эй, ты, богатырь, как тебя? Поди-ка сюда, садись.
Силуян лезет в сани.
Вот. Ну, так и так: водку принимаешь?
Силуян. Могу.
Платов (наливает из фляжки). Ну-ка?
Силуян пьет и молча подставляет чарку снова. Пьет и опять подставляет. Платов хочет налить и себе, но фляжка уже пуста.
Эх! Л-ловок! Ну, ладно, пес с тобой. Рассказывай, чего вы такое с блохой придумали?
Силуян (не спеша утирается, отдает чарку Платову). Ф-фу! Благодарим покорно. А сказать – не могу. Это – аминь.
Платов. Ах т-ты… Слезай – вон отсюда! Задарма все вылакал. Гл-лотка! Слезай-слезай-слезай! (Егупычу.) Ну-ка ты, старичок почтенный, иди садись.
Егупыч подходит, садится. Платов набивает огромную трубку табаком, хитро поглядывает на Егупыча.
Д-да… Так и так, придется мне, видно, к павловским за-мошникам ехать: не хуже вашего сделают. Хоть и неохота, а придется, – делать нечего. Да, придется, придется…
Егупыч. Что ж, поезжай с Господом. А только павловским – чтоб им… Бог здоровья послал и в делах скорого поспешания – им против наших не выстоять, нет! У нас вот Левша есть – дак он тебе что хошь: из башки у тебя, как из часов, все колеса-пружины вынет, маслицем смажет и назад положит.
Платов. У меня, брат, пружины и так вертятся, и маслица твоего не надобно. А вот надобно мне знать, чего вы такое придумали: у вас пружины годятся ли? Да, вот что.
Хитро глядит на Егупыча, запаливает трубку. Егупыч не спеша встает, вылезает.
Стой-стой, куда?
Егупыч. А мы, батюшка, кержацкой веры, от этого самого табашного зелья у нас головокружение в ногах происходит, да. (Идет.)
Платов. Тьфу! Эх! (Выглядывает Левшу.) Ну, ты, чувырло чумазое, как тебя… Левша, иди-ка, садись.
Левша влезает, садится.
Жуков табак куришь?
Левша. Оно хотя-хоть и… пользуемся… технически… А только я нынче… уж восьмушку – это самое… В грудях копоть, не могу больше.
Платов. Ишь ты! А водку принимаешь?
Левша. Кромя всего прочего… ежели… А только я нынче, это самое… вроде как… (Договаривает руками – что, мол-де, нынче выпил довольно.)
Платов. О, да ты, брат, вижу, хитрее всех. Ну, а девок любишь?
Левша. Вот это да… Это – технически!
Платов. Ну, слушай, Левша. Так и так: ты мне очень по нраву пришелся. И, стал-быть, хочешь, я тебе вон энту девку усватаю? (Показывает на Машку.)
Левша (вскрикивает, картуз об земь). О? Неужели ж верно? Машка, а Машка!
Платов. Нет, брат, стой! Сперва хомут, а потом подпругу. Ты мне наперед скажи, чего вы такое с блохой придумали?
Левша (чешется). Э! (Гпядит на Машку, на Платова, косится на Егупыча.) Конечно, хотя-хоть… (Поднимает с земли, решительно нахлобучивает картуз.) Эх! То есть – ну… никак! Что-что, а это никак. То есть вот – ну!
Платов. Та-ак? Эй, свистовые! (Левша кидается наутек). Стой-стой-стой! (Платов пробует налить себе из фляжки – фляжка пуста, с сердцем об земь ее, вдребезги.) Тьфу! Ну, тульские, видно, делать нечего: будь по-вашему. Нате, берите, стервецы, у-у-у! (Тычет Левше шкатулку с блохой. Кротко.) Братцы, голубчики, уж вы как-нибудь, так и так… (Орет.) У меня чтоб в аккурате! Чтоб для нашей русской полезности – ни одна чтоб минута! (Кротко.) Как, стал-быть, она мать-Рассея… Костьми – на престоле-брани-отечестве… И мы, которые убиенные… (Орет.) Ммалчать! Через сорок дней, сорок ночей я вашу работу царю предоставить обязан. Чтоб у меня – в срок была-а! А то… (Подымает кулак.) Поняли?
Егупыч. Благодарим покорно – поняли.
Платов. Тррогай!
Тройка. Куда прикажете?
Платов. На Тихий Дон!
С песней, гиком, свистом казаки уезжают. Левша, разинув рот, стоит с шкатулкой в руках. Бойкая девка выбежала, смотрит вслед, приложив козырьком руку.
Туляки. Кулак-то, видел? – Страхота Господня!
Расходятся.
Егупыч. Ну, братцы, надо за дело: вода бежить, время идеть. Ты, Левша, мозгуй поживей, как нам и что…
Левша. Технически – это самое – ежели…
Егупыч. Во-во-во! А я пойду свечку поставлю Николе Кузнецкому да Зосиме-Савватию, братьям-разбойничкам.
Занавес
1-й Халдей (выходит на авансцену перед занавесом). Представление продолжается! А именно происходит расцвет промышленности в городе Туле нашего отечества. Слышите: молоточки тюкают?
Уходит. Музыка, тюкают молоточки оружейников.
Картина 2
Та же Тула, что и раньше, но посредине стоит теперь изба оружейников. Туляки, Раешник, Девка Машка – подслушивают, подглядывают: что такое в избе.
1-й Туляк. Стучат?
2-й Туляк. Постукивают.
3-й Туляк. Не питые, не етые сидят.
1-й Туляк. Никого не допущают.
2-й Туляк. Что делают – неизвестно.
3-й Туляк. Ну-ко-сь, дайте-ка я попробую.
3-й Туляк идет к избе, стучит в окошко. Окошко чуть приоткрывается.
Голос Егупыча. Кто там?
3-й Туляк (чужим голосом). Человек Божий, странник прохожий. Прикурить огонька дайте.
Егупыч (высовывается – и тоном сперва божественным, потом свирепым). Пойди ты… к Господу с чертовым твоим куревом на рога! Некогда нам: время идет. (Захлопывает окно. Почесываясь, 3-й Туляк уходит.)
2-й Туляк (идет к избе с медным тазом, колотит в таз и кричит). Ой, братцы, горим! Ой, горим, пожар! Вали, лей, ломай!
Егупыч (высовывается). Где пожар?
2-й Туляк (показывает вбок.) Тама. И-их, чешет!
Егупыч. Ну – с Богом, горите, а нам недосуг. Срок вышел, то и гляди – Платов назад будет. (Захлопывает окно. 2-й Туляк уходит.)
Девка Машка (идет к избе, кличет в оконце). Левша, а Левша! (Сахарным голосом.) Левша, красавчик ты мой! (Еще сахарней.) Левша, пойдем обожаться!
Окно раскрывается с треском, Левша высунулся по пояс, но изнутри две руки тотчас сгребли его за шиворот, две руки за вихры – втащили назад, захлопнули ставень. А с разных сторон уже бегут – кричат туляки.
Туляки. Казаки! – Скачут! – Девки, беги куда глаза глядят!
Прежним порядком, только еще отчаянней, въезжают казаки и Платов.
Платов. Стой-стой-стой! Назад, дьяволы. Стой! Где оружейники? Ммалч-ать!
Туляки молчат.
Да вы что же: язык-то вам корова, что ли, сжевала?
1-й Туляк. Да ты, ваше превосходительство, сам говоришь – молчать.
Платов. М-малч… Тьфу! Сейчас говори, где оружейники?
1-й Туляк. Да вон там: слышь? – молоточками тюкают.
Платов. Как, такие-сякие, тюкают? Не готово еще? Дай-я их… д… т… (Подымает кулачище. Свистовым.) Чтоб живых ли, мертвых ко мне их – в момент доставить! У-у-у! (Свирепеет.) 3-зубом загрызу!
Свистовые скачут к избе, стучат в окно, в дверь – им не отвечают. Возвращаются к Платову, стоят, вытянувшись перед ним во фронт.
Платов (Свистовым). Круши! Свистовые (берут бревно, запевают «Дубинушку»):
Эх, город Тула у нас слабый,
Придешь девкой – уйдешь бабой.
Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая, сама пойдет!
Раз! Ух! Раз! Эх!
Туляки. Гляди, гляди! – Что делают! – С мясом рвут…
Свистовые поддели и сваливают крышу в сторону. Остается висеть одна лампадка – висит неизвестно на чем – и видны по пояс оружейники. Свистовых отшибает в сторону – стоят, зажав носы.
1-й Свистовой. Да вы как же, подлецы, этакой спиралью ошибать смеете? На вас – что: креста нету?
Егупыч. Спираль – оно, действительно, скопимши – от нашей безотдышной работы. А вот вы кто такие, что нам в казенном деле препятствие производите?
1-й Свистовой. Да вы ослепли никак? Ли не видите: донской казак Платов – вот он, вас к себе требует, чтоб сию секунду!
Егупыч. Передай ему от нас почтеньице и скажи: сейчас-де несут.
Свистовые бегут, оглядываясь. Оружейники за ними, на ходу застегивая одежду. Левша с шкатулкой.
Свистовые (Платову). Идут! Несут! Платов. М-малчать!
Туляки шарахаются, потом, любопытствуя, понемногу подходят ближе. Платов – оружейникам, грозно.
Н-нну-у?
Егупыч. Господи-Сусе-Христе Сыне Божий, помилуй нас…
Платов (свирепо). Ам-минь… ч-черт! Готово?
Левша. Га-га-га-тово.
Платов. Подавай сюда.
Левша подает. Платов открывает шкатулку, вынимает из нее табакерку, из табакерки – орех с блохой. Глядит.
Туляки (вытягивая шеи). Гли-ко-сь, гли-ко-сь! Бриллиант-то! – Чисто медный, глазам инда больно! – Ну и кулачище, страхота Господня!
Платов (встает, грозно – оружейникам). Вы это что же это, а? Шутки шутить? А ваша работа где ж, а?
Левша. Ту-ту-тута… (Тычет пальцем в блоху.)
Платов. Где тута? Ну-у? (Сует блоху Левше под нос.) Нюхалом ткнись! Это, по-твоему, что?
Левша. Бло-блоха… Ета самая аглицкая блоха, конечно.
Платов (кричит). Ета самая! Зарезали! Голову сняли! Как была блоха, так и есть. Ничего не сделали! М-ма-стера! Кошелки вам плесть! Еще, поди, аглицкую работу испортили? Уб-бью!
Левша (обиделся, свихнул картуз на ухо). Ежели – кромя всего прочего – это, то есть, кто же испортил?
Платов. М-малч… Кто? Ты, Левша косорукий, вот кто! Ма-астер!
Левша. Это я-то? Цык! (Цыркает сквозь зубы в знак высшего презрения.) Я свою работу сделал… технически. Да…
Платов. Сделал? Ну, так и говори, что сделал? У-у-у!
Левша. А что сделал, то… вот это самое и сделал. Царю… это самое… предъявите… – тогда оно и выйдет – технически. А преждевременно – вроде как не желаю, да.
Платов. Ма-алчать! В бутылку загоню! З-запеча-таю! «Царю предъявите!» Это, стал-быть, чтобы я перед Царем острамился, как вы передо мной? Нет, голубчики, шалишь! Так и так вашу… Я вам проверку устрою! Я вас на чистую воду выведу! Сейчас к аглицким мастерам одним духом скачу: они мне все ваши дуравьи хитрости разберут. И ежели только да вы мне ничего не сделали – я вас… (По очереди подносит кулачище под нос каждому из оружейников – Левша пятится, Егупыч крестится, Силуян стоит монументом.) Ммалчать! Тррогай!
Тройка. Куда прикажете?
Платов. В Лондон ихний. Гони во весь дух! (Свист, гик, топот. Платов вдруг вскакивает.) Стой, стой, стой! (Оборачивается, Левшу – за шиворот и к себе в санки – в ноги.) Сиди, с-сукин сын, тут заместо пубеля! И до самого до Лондона чтобы у меня не пикнул! Ты мне за всех ответишь. Ну, гайда!
Отъезжают.
Девка Машка (кидается вслед с причитанием). Красавчик ты мо-о-ой! Да куда ж он тебя-а-а? Ой, погубят тебя не-хри-сти…
Левша (высовывает вихрастую голову из саней). Прощай, Машка! Сорокоуст-то, сорокоуст, не забу… Платов за вихры сует его назад.
Егупыч (спокойно). Царствие ему небесное, вечный покой!
Издали слышно – казаки затянули: «И-эх, в Таганроге…»
Занавес
Действие третье
1-й Халдей (выходит на авансцену перед занавесом). Представление продолжается! А именно: вид с высоты на знаменитый город Лондон, ихнего отечества. Эй, занавес!
После поднятия занавеса открывается Англия – то же, как и Петербург, тульская – очень удивительная. Въезжают платовские сани, тройка.
Платов (для англичан он прибрался – в белых перчатках, с цветком в петлице. Вылезает из саней, вытаскивает оттуда Левшу). Вылезай, ты! Ну-ка, Свистовой, доставь мне сейчас ихних Удивительных Людей, химиков-механиков-мастеров, да чтоб были аглицкие первого сорта. Ну, живо!
1-й Свистовой. Рад стараться! Как скоро, так сейчас!
Платов (отхлебывая из фляги). Ф-фу, отлегло!
Химик-механик (входит с Мастером). А вот и мы, самые ихние Удивительные Люди, химики-механики-мастера на все руки, первое средство от скуки.
Платов (элегантно). Ах… бонжур, бонжур!
Химик-механик (вытащив огромные часы, Мастеру – важно). У вас – сколько?
Мастер (вытащив часы). Без четверти.
Химик-механик. И у меня без четверти. Благодарим вас.
Платов. А что, будто личности ваши я видел гдей-то, а? Да вы ихние ли, настоящие?
Мастер. Мы-то? Да вот те не крест не святой. Вот те не перед истинным! Да чтоб мне не издохнуть! Да чтоб мне…
Платов. Стой! А ну, перекрестись.
Химик-механик и Мастер крестятся: на затылок, на спину, и сзади же – на правое и левое плечо.
Ну, ладно, вижу: креститесь не по-нашему. (Свистовому – нежно.) Свистовой, голубчик, шкатулку мне из саней – просю вас…
Свистовой от нежного обращения обалдел, стоит, хлопает глазами.
Платов (орет). Да ты что: оглох, сукин сын? (Спохватившись – англичанам.) Ах, пардон, пардон (Взяв от Свистового шкатулку.) Ну, неправославные, так и так: глядите – ваша работа?
Химик-механик (пробует на зуб). Да-а! Наша аглицкая, первый сорт.
Мастер. Сами из стали ковали – под видом блохи. Ка-ак же!
Платов. Что ж: как была ваша блоха, так и есть?
Мастер (глядит). Как была – так и есть. В том же пространстве.
Химик-механик (глядит). Ни подмены, ни перемены, ни рог, ни хвоста: как была, так и осталась.
Платов. Быть того не может, не верю! Так и так: была ваша удивительная диковина у наших у тульских мастеров, и, стал-быть, произвели они над ней какой-то секрет – еще вашего удивительней, а какой секрет, про то не говорят. Так чтоб выведали вы мне секрет вон у энтого проклятого Левши. М-малчать! Не выведаете – в Сибирь сгоню! (Спохватившись.) Ах, пардон, пардон, пардон…
Химик-механик. Ничего. Не извольте беспокоиться – выведаем.
Платов. Убедительно благодарю вас. (Левше.) Ну ты, такой-сякой, лопать хочешь?
Левша. Оно… это самое… ежели и птицы такой нету, чтоб не ела, а пела… Что же я, вроде как хуже птицы, что ли?
Платов (Свистовому – на Левшу). Доставить его в пищеприемную ихнюю комнату!
Свистовой. Рад стараться! Сию минуточку (Открывает дверцу в какой-то железной трубе, оттуда грохот, пламя – вталкивает туда Левшу.)
Левша (мечется, орет). Ой, царица небесная! Ой, чтоб тебя разорвало! Ой, пустите! Ой, Машка, сорокоуст не заб…
Платов (Химику-механику и Мастеру). Ну, пока что, стал-быть, счастливо вам оставаться. Мне в Петербург к Царю поспешать надобно. (Садится в сани.) Трогай! (Машет англичанам рукой.)
Химик-механик. Скатертью дорожка, буераком путь! (Вынув часы – Мастеру.) У вас сколько?
Мастер. Без четверти.
Химик-механик. И у меня без четверти. Идем к Левше.
Совершают путешествие тем же порядком, что и Левша. Тем временем Левша – с грохотом, с пламенем – вываливается из трубы в «пищеприемную комнату». К нему, как и полагается в Англии, сам ползет накрытый стол и скамья. Левша нахлобучил картуз, пятится, потом осторожно трогает стол – ничего: садится на скамью – ничего. Вдруг сбоку, из деревянной толпыжки в стене, вылезает не спеша огромная кнопка, лезет прямо на Левшу.
Левша. Уйди… уйди… уйди, нечистая сила! (Упирается в кнопку рукой, кнопка ныряет в гнездо, подымается трезвон. Левша вскакивает – бежит. Входит аглицкий Половой – вроде московских тестовских, в белом, а рожа черная. Левша таращит на него глаза.) Эка, мордальон-то у тебя, а? Ну вот что, конечно… это самое… Самоварчик мне и ситного, подрукавного, фунт – да с изюмом чтоб, слышь?
Половой скалит зубы, мотает головой.
Левша (громче). Чаю, говорю, ну? Немырь ты этакий! Чаю пить с дороги желаю – понял?
Половой. Донтандерстэнд.
Левша. Дон-дон-дон! Долдон, больше ничего. Нет, чтоб по-нашему, это самое, по-русски: и просто и всякому, вроде, понятно, а то: «дон-дон-дон»… Ну – есть, снедать, трескать, лопать, жрать – понял? Кала-мала-балагам-гам! (Щелкает зубами, показывает пальцем себе в рот.) Понял?
Половой. Ее, ее.
Левша. Бес – истинно! Чистый бес. Сообразил вроде, как, слава Тебе, Господи! Ну, и чудак!
Половой. Сами вы чудаки. Раз мы англичане – так нам с вами по-русски никак нельзя. Неуж не понимаете?
Уходит. Левша, пока нет Полового, любопытствует, заглядывает под скатерть, колупает тут-там скамью. Нажал какую-то пружинку – и вдруг стол начинает уезжать, снова из стены лезет на Левшу кнопка. Левша струсил, одной рукой старается удержать стол, другой отпихивает кнопку. Опять трезвон, стол останавливается, входит Половой с блюдами.
Половой. Ситдаун! (Подает хлеб – вроде громадного кулича.)
Левша. Сит-на-ай? Оно хотя-хоть, но ежели у вас это ситный, какие же у вас куличи?
Половой ставит на стол блюдо с пудингом и зажигает ром.
Ах ты, черномазый, ты это что ж такое?
Половой. Пудинг.
Левша. Студень? Хорош студень – полыхает! Нет, это, брат, может быть, у вас черти в пекле этакий студень жрут… технически… А я – не знаю, чтоб это нам можно есть. Это самое… кромя… дак и внутри еще загорится. Неси, неси от греха подальше! (Сует блюдо обратно.) Ну, неси! Иси, тубо!
Половой уносит. Левша колупает пальцем одно, обнюхивает другое – отхватил ломоть ситного и, осенив себя крестным знамением, начинает его уплетать – на ходу: надо скорей поглядеть, как тут и что у англичан. Повернул какую-то вертушку – потемнело, опять повернул – светло, повернул еще раз – весь свет потух, в темноте – искры, грохот.
Левша (в ужасе). Эй, Силуян – наших бью-ут!
Из трубы вываливаются англичане.
Химик-механик. Это кто ж это здесь разделывает? Погасите этот адский пламень! (Все кончается, зажегся свет. Левше, похлопывая его по плечу.) Ничего, ничего! Не бойсь! Мы (на себя) – аглицкий, ты (на Левшу) – русский мастер, мы – камрады, понимаешь?
Левша. Оно хотя-хоть и конечно… Кому рады, а кому и не рады.
Химик-механик (ставит в уголку шкатулку, прикрывает ее шляпой. Мастера – за рукав в сторонку). Первым делом – мы ему жидкого хлеба (щелкает себя по шее) – глядишь, язык и распояшет. (Левше.) Ну, камрад, выпить вам – погуще воды этого самого – желательно? (Щелкает себя по шее.) Понимаешь?
Левша (нахлобучивает картуз, сжимается). Понимать-то мы это самое, хотя-хоть и понимаем…
Химик-механик. Садись, садись, камрад, чего там! Для встречного разговору без хлебной слезы нельзя.
Лезет из стены кнопка. Химик-механик нажимает ее, трезвон, вбегает Половой.
Ну-ка, Половой, спроворь-ка нам графинчик да закусочки на троих!
Половой. Слуш-с-с! (Убегает.)
Химик-механик (Мастеру – важно). У вас сколько?
Мастер. Без четверти.
Химик-механик. И у меня без четверти. Благодарим вас.
Левша (тем временем осматривает Мастера, щупает платье). Ишь ты, жилетка-то тужурная! Тц… технически! Аглицкое, небось, сукнецо-то?
Мастер. А то ништо? Известно, аглицкое, морозовское.
Химик-механик (наливает). Ну, камрад, об деле – со временем – после, а до дела – нальем белой.
Левша (с сомнением глядит на водку, чешет в затылке). Оно, конечно, ежели… Вроде… для пользы-простуды… А только, кто вас знает! Вы ведь… ох!
Химик-механик. Мы-то ох, да и ты не плох. У-у-у! (Грозит пальцем Левше.) Ну, приехамши вам! (Пьет, за ним Левша.) А что, к примеру, у вас гуси плавают?
Левша. Плавают.
Химик-механик. А по льду ходят?
Левша. Ходят.
Химик-механик. Ну и мы пройдемся. (Пьют.)
Левша. Хух! Крепка!
Химик-механик. А ну, камрад, что крепче… (Выдержав паузу – сразу.) Наша водка – или ваш тульский секрет?
Левша. Ка… ка… Какой секрет? (Нагибается к Мастеру, берет его за ногу, как кузнец – лошадь.) А-ах ты… щиглеты-то какие! Это самое – подкованность-то ихняя вроде к чему же?
Мастер. А это для топоту, когда казачка ли, нашего аглицкого камаринского плясать. Мы это очень уважаем.
Левша (подмигивает). Вот, братцы мои, ежели, – так в подковке-то вроде как… и секрет весь. Да.
Мастер (подталкивает Химика-механика). Клюнул! Подсекай, тащи.
Химик-механик (отпихнув Мастера). Как так в подковке? Ты нам это на своем русском языке произъясни, сделай милость.
Левша (сбил картуз на ухо, от вина осмелел). Долдоны вы! Я вам на своем русском языке все и произъясняю – технически: в подковке, говорю, секрет. Впоследствии времени все, братцы мои, узнаете! (Подмигивает хитро.)
Мастер (разочарованно). А-а-а! Впоследствии времени! (Химику-механику.) Накачивай еще.
Химик-механик (Мастеру.) Без тебя знаю! (Левше.) Ну, камрад, нашей русской горькой для прокладочки? А? (Наливает, Левша смотрит с сомнением.) Что, думаешь, купоросом заправлена? Не бойсь! Настоящая подвздошная – четырнадцатого классу.
Левша (нюхает). Оно хотя-хоть и кто вас знает… (Махнул рукой, картуз на ухо.) Эх! Здравствуй, стаканчик – прощай, вино! (Крестится левой рукой, пьет. Потом, мотнув головой, затягивает.) Эх, Тула-Тула-Тула-я…
Мастер (Химику-механику). Нести шкатулку, что ли?
Химик-механик (Мастеру). Да не суйся ты, оглашенный! (Левше.) Ты что же это – левой-то крестишься: лютеранец ихний, что ли?
Левша. Нет, веры мы русской, технически. А это потому… как вроде… например, левша мы.
Мастер. Левша? Это что же такое обозначает?
Левша (от вина смелеет все пуще). А это самое, стал-быть, чего вы правой рукой – так я это левой – за очень просто. Да-а. У нас вот как!
Мастер. Удивительно! (Химику-механику.) Ну, если бы он и правой взялся, да образование ему мало-мале – так наше дело табак! (Левше.) Арифметику-то науку проходил?
Левша. Куды там! Мы, братцы, ежели что – так вот эдак вот – по пальцам… вникаем… Да.
Мастер (наливает. Левша пьет.) А лучше бы вы из арифметики четыре правила сложения знали – куда пользительней!
Химик-механик. Да. А то у вас в руке – сметка, а в голове – ошметка. Вот вы того и не сообразили, что такая малая машинка, как в блохе, – она на самую аккуратную точность рассчитана. Без арифметики-то ее тяп-ляп – и испортили.
Левша. Кто – мы испортили? Это мы-то?
Химик-механик (подталкивает Мастера). Да, вы самые.
Левша. Мы испортили? Ах вы, нехристи гололобые! Давай ее сюда! Я вам покажу… как испортили! Испортили, а? Мы-то?
Химик-механик (Мастеру). Готов! Волоки шкатулку!
Левша (ерепенится). Я вам… это… такое покажу – рты разинете! Я вам…
Мастер уже взял шкатулку. Левша спохватился, нахлобучил картуз, вскакивает.
Стой-стой! (Хватается за живот.) Ой, не надо! Не могу! Ой, не могу! Ой, ой, скорее!
Мастер (остановился). Чего ты?
Левша. Ой, живот схватило – вот как, технически! Веди меня до ветру. Ой, скорей, ой, скорей!
Мастер (ведет его в павильон, возвращается к Химику-механику). Да это ч-рт те что! Я думал, он так – с максимцем, а он хитрый, как муха… Ну, чего делать, чего мы теперь с ним делать-то будем… Владычица!
Химик-механик. Довольно вам стыдно, господин! Уж сдрейфил! А туда же в англичане суетесь!
Мастер. Да ты гляди: ведь его, черта косорукого, и вино не берет!
Химик-механик. Будьте покойны! Как он оттуда выйдет, мы его сейчас же настоящими нашими аглицкими диковинами раззадорим – и этот самый секрет из него, как из квасу пробку, вышибет. Понял – дурья твоя голова?
Левша (возвращается, оправлю одежу, напевает). Тула-Тула-Тула-я, Тула родина моя! (Подходит.) Это самое… нужные места – это у вас действительно технически! Только уж дюже чистота одолевает: неспособно. У нас лучше.
Химик-механик. Нужные места – это что-о! Дай срок, мы тебя еще не так удивим. Ну-ко-сь, иди сюда!
Левша. Ну, показывайте… это самое – чего тут у вас – ежели… (Подходит, делает вид, что ему на все с высокого дерева наплевать. Напевает.) Тула-Тула-Тула-я… (Видит в числе прочих диковин – церковь и, оборвав «Тулу», начинает креститься.) Хм! Это у вас, у гололобых, вроде церковь-то к чему же?
Химик-механик (пододвигая церковь). А это, извольте видеть, чистый римский Петра-Павла собор, несчетно злата-серебра и прочего добра, на фундаменте из настоящего мрамора.
Левша (цыркает через зубы). На мра-аморе! Загнул! У нас, брат, в Москве – ежели, так… Никола-на-Капельках есть, Никола-на-Палашах, Никола-на-Курьих ножках, Никола-на-Кочерыжках. Вот это вот так. А то: на мра-аморе!
Мастер. На кочерыжках? Удивительно! И ничего, стоит?
Левша. А то как же? У нас, брат, строго: прикажут – и на кочерыжках будет стоять. Технически! (Напевает.) Тула-Тула-Тула-я… А это самое – что за трубка и к чему такое?
Химик-механик (выкатывает огромный барометр). У-у, это штука! Буреметр называется: от морского водопления – первое спасение. Погоду за сутки назад, непогоду за сутки вперед угадывает.
Левша. Ну, это против нашего… например… никуда не годится. Да-а! У меня в Туле вроде бабка есть, так у ней перед непогодой поясницу… технически – за неделю ломить начинает. А вы – эка: за сутки!
Мастер. Ну-у? За неделю? Удивительно!
Левша (напевает). Тула-Тула-Тула перевернула, кверху козырем пошла… (Ходит, глядит, остановился.) Хм! А это для каких-таких жителей… домина, вроде?
Химик-механик. А это, извольте видеть, называемая керамида, а в ней сохранно заключен удивительный египетский фараон, не принимает ни питья, ни пищи, лежит годов три тыщи, а может, и больше.
Левша (цыркает сквозь зубы). Чудаки вы… кромя всего!
Мастер. А что?
Левша. А то. У нас этих самых фараонов – хоть пруд пруди: в Москве на каждом углу стоят вроде для бесплатного удивления. А вы это самое… их за деньги показываете. Ну и чу-да-ки! Нет, вы мне такое предъявите, чего бы у нас нету.
Химик-механик. Сейчас… А ну-ка… родители, например, у тебя есть, камрад?
Левша. Во, брат, идиолух, а? Это, может, у вас, у нехристей, дети вроде… из этой бутылки вылазют, а у нас это самое… по-православному, технически…
Химик-механик. Да ты дело отвечай! Родители, говорю, есть, живы?
Левша. Ну, живы, ежели… Ну?
Химик-механик. А желательно вам сейчас с родителями, например, словесный разговор иметь?
Левша (обиделся). Чего-о? Ты, брат, мне, это, в мозги-то не капай. Я хоть какой-никакой, а в своем уме. Не-што отсюдова в Тулу слыхать?
Химик-механик. А на это, брат, у нас есть такое удивление, что ты родясь не видал – умрешь не увидишь. Вот: радиотелефон называется.
Левша. Ежели родителев он – так с родителем только и можно по ему разговаривать. А мне, ежели, например, не с родителями желательно, а совсем обратно? Вроде, скажем… с какой-нибудь с гражданочкой?
Химик-механик. Это все единственно. Вот, пожалуйте: нажмешь, повернешь, голосом поведешь – говори с кем хочешь, хоть с родителями, хоть обратно.
Левша. Ну-ка? (Нажал пуговку – трезвон, искры. Левша моргает, съежился. Робким голосом.) Машка, а Машка! (Громче.) Машка-а!
Голос девки Машки. Левша, никак ты? Красавчик ты мой!
Левша (картуз об земь, разинул рот). Тьфу, провались ты совсем! А ведь и верно. Маша моя, технически! Ей-Богу!
Голос девки Машки. Левша, а Левша!
Левша. Сейчас. (Чешет затыпок, думает. Придумал. Англичанам.) А желательно ежели – я вам сейчас, это, диковинку покажу… кромя прочего… почище разговорной этой трубки?
Химик-механик. Захвастался – кабы не захрястался! Гляди, брат!
Левша. Вот те и гляди! Я и без трубки вашей слышу. Да. И еще Машка моя… вроде как сказать – не сказала, а уж я слышу, что она скажет.
Химик-механик. Ну-ка, что ж она тебе скажет?
Левша. А вот чего… (Шепчет на ухо Химику-механику.)
Мастер. Что? Что? (Химик-механик шепчет на ухо Мастеру.)
Голос девки Машки. Левша, а Левша!
Левша. Что, Машенька, коровушка ты моя-а?
Голос девки Машки. Левша, пойдем обожаться!
Мастер. Чтоб тебе лопнуть: верно!
Химик-механик. Тюпелька в тюпельку!
Левша. То-то! Уж это вроде… будьте спокойны: уж так ли, эдак – а уж мы вас… это самое… технически! (Лихо заводит на гармошке.)
Мастер. Да это черт те что! Ну, буде баловаться с диковинами-то! Я ему сейчас вещь покажу, которая настоящая… На, гляди! (Сует Левше ружье.)
Голос девки Машки (удаляясь). Левша, а Левша!
Левша (опустив гармошку, прислушивается). Братцы, сделайте милость – отпустите вы меня… домой вроде… а?
Мастер. Гляди, говорю… черт косорукий!
Левша (нехотя берет ружье. Поглядел – и вдруг загорелся). Тц-тц-тц… Вот это вот – да! Это – технически! (Ощупывает, поглаживает.) Что тебе! Шлиховка-то, а? Прямо это… чисто вроде девку по спине гладишь! А замочек, замочек-то! (С ружьем в руках кидается к англичанам, обнимает их.) Сволочи! Милые!
Мастер. Ты что – рехнулся?
Левша. Эх! Уж очень добре, дюже работа хороша!
Мастер. Ага-а! Пробрало?
Левша (щупает в дуле). А внутре-то, внутре-то… Ай-ай-ай-ай! (Заглядывает внутрь, качает головой, вздыхает.) Эх! Кирпичом чистите-то, ай как?
Химик-механик. Сморозил: кирпичом! Это, может, у вас кирпичом, а у нас – порошком самым мелким, вроде клоповного персидского.
Левша. Не дай Бог – война… Куда мы… ежели с берданками нашими? Эх! (Осматривает еще раз ружье, вздыхает. Вдруг поставил ружье.) Братцы, отпустите вы меня домой за ради Христа!
Химик-механик. То есть, это как же?
Левша. А так. Хотя-хоть и это… благодарю вас покорно на всем угощении, и вроде всем я у вас очень доволен, а только… Не могу я у вас больше! Вот тут вот это самое… (Вертит рукой против сердца.)
Химик-механик. Ну вот, заскучал! Да мы тебе сейчас такое покажем… Вот: гляди…
Левша. Не могу я! Лучше покажите вы мне: в какой она стороне – Рассея наша?
Химик-механик. Рассея, Рассея! Ты лучше оставайся у нас, живут у нас мастера хорошо, семейно, на каждого члена по четыре кубических аршина воздуха…
Левша. Да не надо мне вашего кубического воздуха: мне без русского воздуха никак невозможно! Опять же я в холостом звании. И мне тут в одиночестве… вроде очень скучно будет. А там у меня есть…
Химик-механик. Чудак! Чего ж ты молчал-то? Это дело такое: раз моргнуть, два шепнуть. (Мастеру.) Волоки сюда скорей свою аглицкую девку Мерю.
Мастер. Есть! (Выводит Мерю.)
Меря (входя). А вот и я!
Химик-механик (Левше). Ну, что? Какова мамошка?
Левша. Это чего уж! Девка – я те дам! Вроде! Да-а!
Химик-механик. Ну, вот и ладно: ты нам только словечко закинь, какой вы секрет над блохой произвели, а мы тебе сейчас с нашей аглицкой девкой все устроим. (Мастеру.) Ну-ка!
Мастер. Меря, подь сюда! (Делает ей знак пальцем.)
Меря (подходя). Здравствуйте, прекрасный молодой человек Левша. Очень приятно.
Левша (снял и мнет картуз, глядит исподлобья). Ой, беда, на Машку мою похожа!
Меря (в радиотелефон). Эй, Половой! Кипяточку нам на четверых, да ватрушечек каких там, что ли.
Голос Полового. Слушс-с!
Въезжает стол, скамьи. Вбегает Половой с подносом, ставит на стол. Меря кобенится перед Левшой.
Меря (садясь за стол). Милости прошу к нашему шалашу!
Все садятся. Левша с Мери глаз не сводит.
Химик-механик. Ты погляди: одеваются у нас чисто, не халды какие-нибудь, хозяйственные. Ну-ка, Меря, покажи, как ты… Плесни-ка ему чайку.
Меря наливает Левше и себе. Оба пьют с блюдечка. Меря придвигается к Левше все ближе.
Химик-механик (в стороне, косится на них). Кх… Гм… (Вынув часы – Мастеру, важно.) У вас сколько?
Мастер. Без четверти.
Химик-механик. И у меня без четверти. Благодарим вас!
Меря придвигается к Левше. Левша не знает куда деваться, пот с него градом, берет салфетку, утирается.
Меря. Что ж вы, прекрасный молодой человек? Я к тебе голублюсь, а ты от меня тетеришься! (Обнимает Левшу.)
Химик-механик. Вот это так! Ну, Левша, поле с угородом – слово с уговором: пьем магарыч, что ли? Ты нам про блоху – тайный секрет, а мы тебя на Мере женим.
Левша (выскакивает из-за стола). Ой, не-ет: закон ежели принять с вашей аглицкой девкой… Это мне… это вроде как… никак невозможно.
Мастер. Это почему же такое? Какие у нас напротив наших девок порочные приметы есть?
Левша. А это самое… например… одежда на них накручена… И не разобрать, что и для какой надобности… ежели…
Мастер. Какое же тебе в том препятствие – в одежде?
Левша (конфузясь). А, значит… это… опасаюсь – зазорно будет… вроде глядеть – дожидаться, пока она из всего барахла разберется… ежели… это самое… Бог приведет… технически…
Мастер. Ну, это ты, камрад, врешь: это оне у нас могут в лучшем виде. Ну-ка, Меря; покажи ему голую технику!
Заводным голосом напевая нечто легкомысленное, Меря начинает скидывать с себя одёжу. Левша рвется бежать – и рвется к Мере. Мастер его держит.
Левша. Ой, батюшки, не надо! Ой, у меня Машка в Туле! Ой, невтерпеж, держите меня! Ой, пустите! Ой, братцы, на все согласен – открою вам секрет, бегите за блохой скорее!
Химик-механик и Мастер, толкаясь, бегут за блохой. Левша тычется в одну трубу, в другую: ищет выхода – выхода нет. Меря продолжает «голую технику». Появляется Полшкипер.
Левша (бегом к Подшкиперу). Ой, скорее, скорее! Ой, братишка, – куда бы мне…
Полшкипер. Я аглицкого корабля – Полшкипер. Вам, Левша, чего надобно?
Левша. Ой, друг любезный, Полшкипер, вези меня скорее в Петербург, в царский дворец.
Полшкипер. Отчего ж, можно, пожалуйте.
Левша, скинув картуз, крестится. Оба уходят. Химик-механик и Мастер вбегают с шкатулкой.
Химик-механик. Батюшки! А где ж Левша-то!
Меря (хладнокровно). Смылся – в Питер. Мастер. Да это черт те что!
Химик-механик. За ним! (Свистит. Выскакивает Ямщик.) В Питер! Гони во всю мочь!
Ямщик. В два счета!
Уходят. Появляется корабль – с Полшкипером и Левшой. Полшкипер крутит колесо, корабль движется.
Левша. Братишка, эй!
Полшкипер останавливается.
Скажи ты мне: в какой стороне – Рассея наша?
Полшкипер. Рассея? А хто ее знает! Должно быть – там… (Показывает в публику.)
Занавес
Действие четвертое
1-й Халдей (на авансцене перед занавесом). Представление продолжается! А именно: снова царский дворец и разные роскошные украшения. Эй, занавес!
Занавес подымается. Как в первом действии – Петербург и царский дворец. Дворник с метлой стоит, грызет подсолнухи, шкурки бросает наземь. Зевает, уходит. Появляются Левша и Полшкипер, оба навеселе.
Левша. Неужели вроде добрались? (Увидел что-то на приступках, подымает.) Подсолнухи! Верно! Она самая – Рассея! Эх, ты, коровушка ты моя-а! (Бросается на землю, целует ее. Встал. Полшкиперу.) Понимаешь ты, организм гололобый, что есть такое Рассея?
Полшкипер. Нет, этого мы не понимаем.
Левша. Куды тебе: рылом не вышел! А ежели кромя – все-таки… полюбил я тебя, друг ты мой любезный. Во как: по сих пор. Технически! Выпьем на росстань, а?
Полшкипер вынимает бутылку из кармана.
Это которая же по пальцам будет, ли по вашей арифметике?
Полшкипер. Три… тринадцатая. Ничего не значит. Пей, рус.
Пьют. Из оркестра на приступочки лезет Рыжий Черт.
Левша (Полшкиперу). Ой, гляди, гляди!
Полшкипер (спокойно). Ишь ты: рыжий.
Левша. Скорей перекрестись – отвернись, это черт Мурин! Говорил тебе: тринадцатой не надо.
Полшкипер. Какой черт? У нас по арифметике доказано: никаких чертей нету. Это Морской Водоглаз, он – ручной, не бойсь. (Протягивает Черту кусок хлеба.) Лопай, ну?
Черт ест.
Левша (выше подбирая ноги). Оно, хотя-хоть, конечно, арифметика – она, вроде как… А ведь, ей-Богу – хлеб жрет, а? Дай-ка, дай-ка, я попробую… (Берет у Полшкипера хлеб, протягивает Черту – боится, отдергивает руку.)
Полшкипер. Я тебе говорю: ручной. Ну вот – хочешь: я тебя в море швырну, и он мне тебя сейчас назад подаст?
Левша. Друг, милый, ну давай я тебя поцелую – ну? (Целуются.) Ну…. ну, хочешь – бери, швыряй черту своему… арифметическому – ну, швыряй!
Полшкипер подымает Левшу – бросить Рыжему Черту, тот протягивает уж лапы. Вбегает Платов. Рыжий Черт ныряет вниз.
Платов (Левше). А-а, шельма собачья, попался! Не-ет, от меня ни в земле, ни в воде не скроешься! Со дна морского достану! (Хватает Левшу за шиворот, ставит перед собой.) Ну, говори: где блоха? (Трясет Левшу.) Ну?
Левша (машет рукой). Та-та-та-тама.
Платов. Где тама?
Левша. У этих… у аглицких мастеров осталась… вроде.
Платов. У-у-у! Зарезал, окаянный черт! Пропали, пропали!
Левша. Не… нет, они не пропали. Зачем пропали? Они сейчас тут будут. За нами всю дорогу, без отдыху, вроде – гончие какие гнались… Да вон – колокольцы-то: слышь?
Слышны колокольцы. Появляются Химик-механик и за ним Мастер.
Химик-механик. Ф-фу, батюшки! Насилу-насилу догнали… Здравия желаем, донской казак Платов!
Платов. М-малчать! Где шкатулка с блохой?
Химик-механик. А вот, пожалуйте. (Подает шкатулку.) Она самая.
Платов. Ну, коли вы мне не узнали, в чем секрет, – молитесь вашему чертову богу!
Химик-механик. Да, поди-кось от него узнай! (На Левшу.) Ты на пень – он на корягу, ты в воду – он ко дну: ёрзок больно.
Левша. Что, съел?
Платов (трясет Левшу). М-малчать, язва! (Другим голосом.) Молодец, Левша, не осрамил Тулу, не выдал! (Опять трясет.) Ну, говори теперь, растакой-сякой: что вы за секрет с блохой сделали? А не то твоей жизни пять минут сроку осталось: сейчас Царя приведут – и мне конец и тебе крышка.
Левша. Может, ежели, никакого секрета и нету? (Цыркает сквозь зубы.) А может, вроде и есть. Сейчас все… это самое… обнаружится.
Платов (свирепо). Ну, коли я от Царя живым вернусь – уж я тебя, Бог даст… (Кулак – Левше. Свистовым.) Держать его, сукина сына – да крепче!
Левша. Эх, Левша, красавец молодой – сгубила тебя судьба!
Свистовые его уводят.
Химик-механик (Мастеру). У вас без четверти?
Мастер. Без четверти.
Химик-механик. Ау меня… (Лезет за часами – вытаскивает одну цепочку.) Часы-то… срезали! Батюшки!
Убегает, за ним – Мастер. В это время – музыка, парадным маршем входят Генералы и Царь.
Царь. Ну, здрасте, что ли.
Генералы. Здра-жла-ваше-цар-ство!
Царь (приглядывается). А где же этот… мой… как его?
Генералы (выскакивают). Здесь я, ваше-цар-ство! – Здесь, ваше-цар-ство! – Здесь…
Царь. А, да на кой вы мне! Ну, этот… как его… Платов!
Кисельвроде (Платову). Ну, дружочек, пришел твой часик: иди, Царь тебя требует.
Платов. Крышка! Пропал – ни за нюх табаку! (Идет за Кисельвроде.)
Царь. Ну, донской казак Платов, здравствуй, что ли.
Платов (гаркает). Здра-жла-ваше-цар-ство!
Царь. Где был, что видел?
Платов. Так и так: был я, согласно собственноручному твоему царскому слову, на Тихом Дону.
Царь. Ну, докладай, какие у вас там казаки промеж себя междоусобные разговоры ведут.
Платов. А это, стал-быть, могу я только по тайности на ушко сказать.
Царь. Ну, на тебе ухо – пользуйся.
Платов, подошедши к трону, шепчет Царю на ухо.
Царь (Платову). Та-ак. Ладно! А больше, например, тебе нечего мне сказать?
Платов. Гм… Кхе!
Генералы вытягиваются на цыпочках, шушукаются.
Царь (Платову). А что же ты, братец, про самое главное-то молчок? (Грозно.) А-а-а? Как же тульские твои мастера против аглицкой нимфозории себя оправдали?
Генералы. Каюк! – Поплыл Платов! – Митькой звали!
Платов (бухается на колени). Так и так: хочешь – казни, хочешь – милуй. А только нимфозория окаянная все в том же пространстве, и, стал-быть, ничего удивительней тульские мастера не могли сделать.
Царь. Ну, брат, это уж – маком! Ты – старик мужественный, а что ты мне докладаешь – этого быть никак не может! Слышишь?
Платов (гаркает). Так точно, ваше-цар-ство, никак не может! (Другим голосом.) А только вот хоть ты тресни – так оно и есть.
Царь. Да ты… Как это ты смеешь мне, царю, поперек говорить? Подавай ее сюда!
Платов мнется.
Не слышишь? Уши заколодило? Сейчас давай – ну?
Платов подает Царю шкатулку. Царь открывает, смотрит.
Что за лихо! И впрямь: как лежала блоха – так и лежит. Не может того быть: тут тульские мастера, наверно, что-нибудь сверх, понятия сделали… (Услышал страдательную Левши на гармошке. Платову.) Постой-ка: это кто же там приятной музыкой займается?
Платов. А это так… тульский один… стервец… у-у-у! (Свирепеет.)
Царь. А ну-ка, поди спроси этого самого тульского насчет государственной нашей блохи.
Платов уходит.
Нет, уж чего-нибудь они с ей да изделали… (Пробует взять блоху.) А, пропади ты пропадом! Палец у меня дюже толстый – не гожается…
Генералы. Послюньте пальчик, ваше-царство! – Лизните их… – Язычком, язычочком!
Кисельвроде. Дозвольте, я лизну!
Царь. А, иди ты к ляду!
Платов (возвращается, подходит к Царю). Так и так: говорит ихний тульский Левша, надо, говорит, блоху эту в самый мелкий мелкоскоп глядеть – тогда-де все обнаружится.
Царь (кричит сердито). Подать сюда самый мелкий мелкоскоп!
Кисельвроде. Подать мелкоскоп!
Десять Генералов на рысях немедля приносят громадную трубу, устанавливают ее поперек палаты – глядельным концом к публике; перед другим концом – держат шкатулку с блохой.
Кисельвроде. Пожалуйте, ваше величество. Как говорится, все наготове: сани до Казани, язык до Киева.
Царь (смотрит в мелкоскоп). Ага… ага… Вот-вот-вот… Тьфу! Ничего не видать, ни синь-пороху! Позвать сюда… этого самого… Лекаря-аптекаря…
Кисельвроде. Веди! Зови!
Генералы бегут.
Лекарь-аптекарь (входит). Здра-жла…
Царь (с досадой). Да знаю, знаю! Можешь мелкоскоп по глазам навести?
Лекарь-аптекарь. У-у, глаза отвести – это самое наше дело! (Налаживает мелкоскоп.) Раз, два, три. Готово! Пожалуйте!
Царь (глядит в мелкоскоп). А-а! Ну-ка, ну-ка? Поверни спинкой. Так. Бочком. Пузичком… Тьфу! Да что же это такое? Все как было. (Платову.) Волоки сюда этого тульского твоего! (Платов мнется. Царь – грозно.) Ну-у? (Топает.) Веди, говорят тебе, а то у меня… знаешь?
Платов (бежит, на ходу читает). Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его… Свят, свят, свят!
Свистовые ведут Левшу. У него одна штанина в сапоге, другая наружу, воротник разорван, но идет бойко – от последней отчаянности, а может, и от хмеля. За ним Полшкипер и Платов.
Платов (тычет Левшу в бок). Ну, д-дьявол, иди теперь – сам за себя отвечай. У-у-у!
Левша. А что ж такое: и пойду, и отвечу – технически! (Цыркает сквозь зубы. С гармонией своей под мышкой, подходит к Царю – кланяется.)
Царь. Ну, здравствуй, что ли. Хм, вон ты какой! Ну, вот что, скажи-ка, братец, это что ж значит? Мы и так и эдак в мелкоскоп глядели, а ничего замечательного не усматриваем. Плохо вы работаете – плохо, плохо! Да.
Левша. Оно хотя-хоть вы и глядели, а только глядеть надо вроде с соображением… А то ведь и баран, ежели, на новые ворота… тоже глядит. Да.
Генералы и Кисельвроде (кидаются к Левше, дергают его сзади). Шшшш! – Шшшш!
Царь. Оставьте над ним мудрить: пусть отвечает, как умеет. (Левше.) Ну, гляди сам: ничего не видать.
Левша. А вы бы, это… глаза-то получше разули, да. Этак не увидишь, конечно. Потому как наш секрет – кромя прочего ежели… так против этого размера не в пример мельче.
Царь. А есть, говоришь, секрет?
Левша (цыркает сквозь зубы). Ха! Вроде есть, конечно.
Царь. Ну? Ей-Богу?
Левша. Да уж есть.
Царь. А как же его разглядеть – секрет-то ваш?
Левша. А ежели, например, одну блохиную ножку… это самое… под весь мелкоскоп… например… вот этак вот, да. И, значит, потом глядеть, технически, на каждую ихнюю блохиную пяточку. И тут, это, все удивление… и здрасте-пожалте. Да.
Царь (показывает Левше на Лекаря-аптекаря). Поди, растолкуй ему, он это сейчас все устроит, согласно науке.
Левша идет неторопливо. Платов за ним с кулаками – от нетерпения инда трясется весь.
Царь. Ну, скорей, братец – экой ты!
Левша (Царю). Скорей! А это ты слыхал: детей скоро, например, делать – слепые родятся?
Платов. Маалч… (Зажимает себе рот.)
Лекарь-аптекарь (налаживает мелкоскоп). Раз, два, три… Андерманир штук, пожалуйте!
Левша (Царю). Ну, теперь глядите, коли хотите: жалко мне, что ли? (Отходит к Полшкиперу, наливают, пьют.)
Царь (Генералам, которые толкутся около мелкоскопа, мешают). Брысь! Уйдите!
Генералы порскают кто куда. Царь глядит в стекло. Платов в стороне: начнет креститься – не докрестится, начнет – не докрестится, глаз не спускает с Царя.
Царь. Да ведь они эту самую блоху… Вот это, брат, ловко! Ах, чтоб тебе сдохнуть. Ах-ах-ах!
Генералы, Платов, Кисельвроде (кидаются). Что? – Что? – Что такое?
Царь (сияет). Ну, глядите, пожалуйста! Да ведь они, мошенники, исхитрились аглицкую эту блоху – на подковы подковать! Нимфозорию подковали, а? (Опять смотрит в мелкоскоп.) Стой-стой-стой! А это еще там что такое? Ну-ка, подверни! (Подкова крупнее, видны буквы. Царь читает.) Егу. Пыч. Ору. Матер. (Левше.) Нехорошо, нехорошо! Чего же это вы слова-то этакие пишете? Матер… Нехорошо!
Левша. Вот ведь необразованные! Эх ты… «матер»! Мастер.
Царь. Гляди сам: матер.
Левша. Да это вроде для скорости – скоропись – нешто не понимаете? «Оружейный мастер Егупыч». Это подпись его.
Царь. Так это он там еще и расписался, значит? Ах, нечистая сила! Ах-ах-ах! Глядите, пожалуйста! Ну и стервецы!
Все кидаются глядеть.
Платов (кричит). Пус-сти! Пусти, р-расшибу! (Расшвыривает всех и, растопырив локти, впивается в мелкоскоп. Потом бежит к Левше.) Ну, брат… (Колотит себя в грудь, слов не хватает, с обожанием смотрит на Левшу.) Эх! (Вынимает из кармана стаканчик, подставляет Полшкиперу, чтоб налил, чокается с Левшой.) Ну… ах, чтоб тебе! Ну, ладно, живи, так и быть! Пес с тобой! Прощаю! Все прощаю!
Царь (Платову). Ну-ка, где твои англичане? Давай их сюда.
Платов бежит за англичанами.
Химик-механик (сбросив колпак и очки Лекаря, подходит к Царю). А вот я – аглицкий Химик-механик, а это мои дорогие товарищи, которые в одно мгновение могут произвести блоху и прочие удивленья.
Царь. Ну-ка, ну-ка, погляди, какая есть наша тульская техника напротив вашей научной блохи!
Мастер (глядит). Под… под… Подковали, а? Да это черт те что!
Химик-механик (глядит). Н-да-а! Это – не народ, это какие-то варвары!
Царь (доволен). Ха-ха-ха-ха-ха!
Левша (Химику-механику). Что, гололобые, съели? (Показывает ему фигу.)
Химик-механик. Это еще поглядим, кто съел, а кто и подавился. Ты вот ее заведи, попробуй.
Левша. А что ж такое? И за… и заведу. Очень даже просто… (Заводит. Музыка начинает: «Дрынь-дрынь» – и обрывается.) Это… это что же? Постой… Это она… знычть… вроде, не мо… не может больше?
Химик-механик. Танцевать-то? Не может.
Левша (в ужасе). Из… из… изгадили, знычть? Мы? Я?
Химик-механик. Ты. Что я тебе про арифметику-то говорил – помнишь? Оно самое.
Левша (стучит себя мослаком по лбу). Кобель! Рукосуй! Дьявол! (Шевелит блоху. В отчаянии.) Не… не танцует! (На Химика-механика – с кулаками.) Ты-ты… зачем мне сказал? Уйди… Уйди, окаянный! Уйди от греха!
Химик-механик уходит.
Полшкипер (Левше). Плю… плюнь, камрад!
Левша. Не танцует… Конец мне, братишка! По… понимаешь ты: не танцует!
Полшкипер. На… на! Пей скорей… Соси, милай… (Наливает Левше.)
Левша (стуча зубами, пьет). Эх… Жизнь наша – копейка, судьба – индейка! Ну, пропадать – так с музыкой! (Заводит на гармошке.)
Кисельвроде и Генералы (кидаются к Левше). Ш-ш-ш! – Что ты? – Рехнулся?
Царь (оборачивается к Левше). Да он еще тут? А я и забыл про него! (Подходит к нему.) Ну, брат, вот что: утешил ты меня – по сих пор. Спасибо. (Обнимает его, лобызает.) Проси, Левша, чего твоя душа хочет. Вот хочешь – полным генералом в отставке тебя сейчас произведу?
Левша (показывает пальцем на Генералов). Это вот лы-лы-лысые-то которые? (Цыркает сквозь зубы.) Нету моего согласия, чтоб в лысые. Что меня Машка тогда не… не… не будеть обожать – поэтому. Только она одна у мене и осталась…
Полшкипер (навеселе изрядно, мотает головой). В-верно, камрад!
Царь. Ну, коли так, жалую тебе с придворного певчего парадный кафтан. Давай сюда кафтан! Эй! Живо!
Приносят кафтан, напяливают его на Левшу. Кафтан на нем – как на вешалке.
Царь (торжественно). Граф Кисельвроде! Объявляю тебе народно: денег ему, мошеннику, дай сколько хочет. Сыпь – не жалей. (Всем.) Ну, я – на боковую. Эй, музыка – расходный марш мне!
Под «расходный марш» – Царь и Генералы отбывают.
Кисельвроде (подходит к Левше). Слыхал? Ну, проси, да не запрашивай, милый.
Левша (еле лыко вяжет). Гля… гля… Машки жа-лаю… червонцев на сто рублей, да серебра на т-три-дцать, да бумажками пуд и три ччер… ччерти! Т-только она у меня и… и танцует…
Кисельвроде. Ну, это, дружочек, завтра прошение подашь. А сейчас Царь жалует тебе двугривенный, как говорится, с своего плеча. Ну, иди, иди, нечего!
Левша (глядит на двугривенный). Эх, жись наша индейская! Не… не видать мне Машки моей! (Полшкиперу) Пойдем отсюдова, друг любезный. (Выходит. На приступках Левша растягивает гармошку.) Т-Тула-Тула – первернула…
Околодочный (вырастает на приступках около Левши). Это-то что такое? С-строго не разрешается!
Левша (перестает, тычет себя в грудь). У меня… может… все печенки вну… внутре сейчас полыхают – потому я испортил… А он мне: «Не разрешает-ся…» Эх, гуляй! (Снова – на гармошке.) Тула-Тула-Тула-я, Тула родина моя!
Околодочный. Др-р-р! (Свистит, выскакивают Городовые и Дворник.)
Левша (Полшкиперу). Вот, брат, у вас это за деньги, а у нас… фр-фр-фараоны бесплатно… вроде… И-эх, Тула-Тула первернула, ко дну козырем пошла…
Околодочный (Городовым). Тузи!
Левша. Не трожь… кафтан… каф… каф… (Затихает. Городовые, окружив густо, бьют Левшу.)
Полшкипер (мечется кругом, кричит). Стой, стой! Нельзя! Душу… Душу-то! Стой!
Околодочный. Так. В хобот. В хряпало. В загривок.
Городовые сбрасывают куда-то уже недвижимого Левшу. Дворник заметает метлою следы. Уходит.
Полшкипер (бежит к рампе). Ой, батюшки, убили! Утоп! Ой, батюшки!
Убегает, последние слова слышны уж издали. Тотчас же на сцене темнеет. На просцениуме появляются Халдеи.
Халдейка-девка Машка (причитает). Ой, да голубь ты сизый м-о-о-ой! Да на кого ж ты меня споки-и-нул…
1-й Халдей. Ну, что, что? Вот дуры бабы! Ну, чего нюни распустила?
Девка Машка. Левшу больно жалко! Не видать мне его, голубчика, до кончины до моей!
1-й Халдей. А я-то на что же? Гляди! (Свистит в два пальца. На сцене свет. Из печки вываливается Левша с гармошкой. Встает, подбегает к Халдейке.)
Левша. Машка! Никак, ты?
Девка Машка. Левша, красавчик ты мой
Левша. Машка! А, Машка!
Девка Машка. Что?
Левша. Пойдем обожаться!
Медленно уходят. Левша играет на гармошке.
Химик-механик (публике). С благополучным вас окончанием и затем до скорого свидания. Просим честной народ не забывать нас и вперед!
Занавес
<1924–1929>
«Блоха» – опыт воссоздания русской народной комедии. Как и всякий народный театр – это, конечно, театр не реалистический, а условный от начала до конца, это – игра. Наиболее полно эта условность выражена в трех ведущих персонажах – ХАЛДЕЯХ. Халдеи пришли в «Блоху» одновременно и из старинного русского «действа», и из итальянской импровизационной комедии. Их русские предки – скоморохи, Петрушка, масленичный балаганный дед, медвежий вожак; их итальянские родичи – Бригелла, Панталоне, Капитан, Пульчинелла, Труфальдино. На протяжении игры каждый из халдеев переменяет несколько масок – несколько ролей.
Самое слово «халдей» – название старорусских комедиантов. Адам Олеарий в своем «Описании путешествия в Московию» пишет о них: «Они получали от патриарха разрешение в течение восьми дней перед Рождеством и вплоть до Крещения бегать по улицам… Одеты они были, как во время масленичного ряжения – на головах у них были деревянные размалеванные шляпы, а бороды были вымазаны медом, чтобы не загорались от огня, который они разбрасывали». В «Блохе» халдеи ведут всю игру и где надо – веселой выходкой поджигают и зрителей, и актеров.
Тематическим материалом для построения «Блохи» послужил бродячий народный сказ о туляках и блохе – и прекрасный рассказ Н. С. Лескова «Левша», представляющий собою литературную обработку народного сказа. Идея театрализовать этот материал возникла у А. Дикого, режиссера Московского Художественного театра 2-го, – для этого театра и была написана «Блоха».
В печатаемом ниже тексте «Блохи» учтен опыт сценической проработки пьесы в двух театрах – МХАТ 2-ми Ленинградском Большом драматическом; в частности, некоторые черты в образах Платова и 1-го Халдея связаны с исполнением этих ролей актерами МХАТ 2-го – А. Диким и В. Готовцевым.
Первое представление «Блохи» в МХАТ 2-м состоялось 11 февраля 1925 года. Первое представление «Блохи» в Ленинграде в Большом Драматическом театре было 25 ноября 1926 года. Для обеих постановок – декорации и костюмы по эскизам Б. М. Кустодиева.
ЛИЦА
Удивительные Люди Халдеи – трое, один из них девка.
Донской казак Платов. Царь.
Министр граф Кисельвроде.
Голландский Лекарь-аптекарь – 1-й Халдей.
Царский Скороход-курьер – 2-й Халдей.
Фрейлина Малафевна – Халдейка.
Тульский оружейник Левша.
Оружейник Силуян.
Оружейник-старик Егупыч.
Раёшник – 1-й Халдей.
Тульский купец – 2-й Халдей.
Тульская девка Машка – Халдейка.
Аглицкий Полшкипер.
Аглицкий Половой, чернорожий.
Аглицкий Химик-механик – 1-й Халдей.
Самолучший аглицкий Мастер – 2-й Халдей.
Аглицкая девка Меря – Халдейка.
Свистовые казаки Платова.
Царские генералы.
Околодочный.
Ямщик.
Дворник.
Городовые.
Туляки.
Морской Водоглаз, он же черт Мурин.
Пролог
Первый – театральный занавес поднят. За ним просцениум и второй – балаганный, яркий занавес; этот занавес еще опущен. На просцениум выходит 1-й Халдей.
1-й Халдей. Дорогие жители! Дозвольте вам представить мою краткую биографию из жизни, что я есть древнего халдейского происхождения – российского рождения. Папашу моего я не видал в глаза, а должность его была называемая коза, а именно – представлял штуки с ученым медведем Михайлой. Умные хвалили, дураки хаяли, потому – кромя потехи – кой-кому доставалось на орехи, чего и вам желаю.
А нынче, ввиду прогрессу, честь имею вам предложить вместо медведя научную блоху, а также прочие были и небылицы про славную петербургскую столицу, про заграничных англичан-чудаков, а также про наших русских туляков. Это будет игра в четырех актах и трех антрактах, при настоящем электрическом освещении и в полном составе моих дорогих товарищей.
Так, например, в следующей персоне вы можете убедиться, что это есть наш знаменитый солист Петя, который играет их императорское велич… т. е. вообще, извините, царя. Петя, покажись лично! (Выходит актер – не тот, который на самом деле играет царя.) Из чего вы можете видеть неподражаемое сходство.
А затем, наоборот, распоследний тульский Левша, который, однако, есть первый герой всему. Ваня, покажись! (Выходит «Ваня».) Утрите нос! Благодарю вас!
Теперь мы начинаем. Прошу вас всех проливать смех и слезы по собственному желанию, но беспорядков при том отнюдь не производить. Эй, музыка!
Музыка. Открывается второй занавес.
Действие первое
Царский дворец. Петербург. Но Петербург – тульский, такой, о каком вечерами на завалинке рассказывает небылицы прохожий странник.
Такой же и царский дворец. На сцене – рота Генералов, друг дружки старше. Из задних песок сыплется. Дворник с метлой заметает песок в угол. Камергерный генерал – с пришитыми к ягодицам золотыми ключами – выстраивает роту, выправляет строй: одному – брюхатому – чтоб не торчало пузо, другому – колченогому – чтоб не гнулись колени, третьему – у которого голова валится – чтоб держал голову женихом.
Министр граф Кисельвроде (входит, приседая. Поклон публике и Генералам). Здравствуйте, господа почтеннейшие! Уведомляю вас, что Царь нынче не выспался. Сердитый – ух! так сам себе навстречу и ходит. Беда!
Камергерный генерал (публике). Ага, струхнул немчура!
Кисельвроде (умильно). Уж вы, миленькие, чего-нибудь ему такое-эдакое придумайте – не то всем нам капут. А уж я уж вам уж… и того, и сего, и этого… как говорится: по первое число… уж это, уж будьте спокойны.
Камергерный генерал (публике). Ну, завел финти-фанты, немецкие куранты!
Слышен шум, грохот
Кисельвроде. Ой, слышите, везут! Ой, везут! Ну, миленькие, с молитвой, по-русски… ну, как это? – выручай, Матушка Казанская… сирота! (Крестится.)
На золотом троне, на деревянных колесиках с грохотом ввозят Царя.
Царь (кисло). Ну, здрассте, что ли.
Генералы. Здра-жла-ваше-царство!
Царь (зевает, почесывается. Все молчат. Генералам – сердито). Ну, что?
Генералы. Так точно, ваше царство!
Царь. Что так точно? Ну?
Генералы (переглядываются, подталкивают друг дружку. Потом – один, другой, третий). Не угодно ли вашему царскому величеству чего сладенького-кисленького покушать? Не угодно ли вашему царскому величеству Удивительных Людей поглядеть, послушать? Не угодно ли вашему царскому величеству…
Царь (махнул рукой, чтоб замолчали). Неси. Зови.
Кисельвроде. Неси! Зови! (Царю.) Сейчас-сейчас-сейчас-сейчас, сию минуточку!
Генералы бегут на цыпочках, рысят, ковыляют. Несут виноград, яблоко: конечно, у Царя виноградина – с яблоко, а яблоко – с арбуз. Входят трое Удивительных Людей-Халдеев. Царь лениво жует яблоко.
1-й Халдей (играет на музыке и поет):
Дрита-дрита-дрита-дрита,
Как отцу архимандриту
Блошка спать не дает:
Уж она его кусает
Целу ночь напролет.
На царя блоха насела –
Он и взад, и вперед,
Он и так, и сяк, и этак,
А блохи не найдет…
Царь перестает жевать, сердито хмурится. Кисельвроде испуганно дергает поющего, чтоб перестал.
Кисельвроде (подбегает, приседая). Не расстраивайтесь, ваше царское величество. Дураки ведь. Как говорится по-русски: дураки законы пишут. (Халдеям.) Ну-ка, вы, чего-нибудь этакое повеселее.
1-й Халдей. Сейчас. (На виду у публики напяливает очки, бороду.) А вот я, аглицкий Химик-механик, голландский Лекарь-аптекарь. Объявляю я свои науки, чтоб старики не зевали от скуки: стариков молодыми в печи переплавляю и при этом мозгов совсем не повреждаю. Со всех стран ко мне приезжайте, мои науки прославляйте! Эй, Малафевна!
Царь. А ну-ка, ну-ка?
3-й Халдей скидывает с себя верхнее и оказывается старухой – Малафевной. 2-й Халдей на тачке подвозит ее к Лекарю.
Малафевна (подает бумагу). Вот, пожалте – пачпорт: мне от роду – сто годов без году. Не желаю старухой оставаться, а желаю с молодыми целоваться.
Лекарь-аптекарь. Лезь в печь, Малафевна. Ну, Господи-Исусе, вперед не суйся, назади не оставайся, в середке не болтайся!
Старуха лезет в печь. Лекарь свистит в два пальца – старуха выходит из-за печки молодой, ражей девкой, целует одного Генерала, другого, хватает третьего и пускается с ним в пляс. Генералы кашляют, отбиваются.
Царь. Ах, ах, ах! (Хлопает себя руками по бокам, смеется.) Ну чтоб вам лопнуть – веселый вы народ, действительно!
Лекарь-аптекарь. Так точно – голосом пляшем, ногами поем, с воды пьяны живем, с квасу бесимся.
Царь. Ну что ж, Удивительные Люди, чем еще удивить можете?
Лекарь-аптекарь. А вот, дай срок – удивим. (Шепчет 2-му Халдею, тот уходит из палат наружу, и там, на виду у публики, быстро переодевается Курьером.)
Царь жует. Кисельвроде стоит, ковыряет в носу.
Царь (строго). Граф Кисельвроде, сколько раз вам говорено, чтоб официально не ковырять в носу!
Кисельвроде. Я… я… я это так только, для моциону…
2-й Халдей – Скороход-курьер стучит снаружи.
Царь. Кого еще нелегкая принесла? (К Кисельвроде.) Граф, сбегай, отопри.
Кисельвроде, приседая, бежит, отпирает. Входит Скороход-курьер. Лекарь-аптекарь подмигивает ему.
Царь. Кто такой?
Скороход-курьер. Вашего величества Скороход-курьер, здравия желаю! Из Англии только сейчас прибыл – еще горяченький.
Царь. А! Ну, здравствуй, что ли. Поди, поди сюда поближе. (Скороход-курьер подходит.) Что же это у тебя циферблат-то разнесло эдак?
Скороход-курьер. Это я как, значит, по морю плыл, то у меня от водного колтыхания морская свинка изделалась.
Царь. А ну, дыхни! Поближе, поближе. Дыхни-ка… Как из бочки! Хорош!
Скороход-курьер. Так точно, ваше царство!
Царь. Ну что же: с добром или с худом явился?
Скороход-курьер. Уж так худо – хуже бы, да некуда. Захвастали англичане – ну прямо не продыхнешь. У вас-де, говорят, ни свету, ни совету, ни толку нету. У вас-де, говорят, лаптем щи хлебают, гвоздем хлеб ковыряют…
Кисельвроде дергает Курьера сзади. Генералы все разом начинают перхать.
Царь. Вы, перхуны, тише! Не ровен час – рассыпетесь. (Курьеру.) Говори. Да говори всю правду, а то у меня… знаешь?
Скороход-курьер. Хвастают: ваша-де казна против нашей – тьфу, а ваши-де пушки против наших игрушки.
Царь хмурится.
Кисельвроде. Не расстраивайтесь, ваше царское величество: врет. Это ему со страху попритчилось – как по нашей русской пословице: пуганая ворона на молоко дует.
Царь. Уж ты – русский! Сию минуту казну сюда: вот увидим, врет или нет.
Кисельвроде. Неси казну!
Генералы бегут, ковыляют за казной. С ними уходят 1-й и 2-й Халдеи.
Царь (Скороходу-курьеру). Ну, еще что? Говори все равно.
Скороход-курьер. А еще хвастают: ваше-де сукно против нашего рядно, а вашим-де мастерам аглицкие-немецкие нос утрут.
Царь. Что-о? Аглицкие – нашим? Да ты… да я тебя…
Кисельвроде. Не расстраивайтесь, ваше царское величество: врет, дело ясное. Что немец! По нашей русской пословице: немцев обезьяна выдумала.
Царь. Тебя вот действительно обезьяна выдумала! Открывай-ка сундук лучше, нечего зубы заговаривать.
Кисельвроде открывает сундук с казной. Поддерживаемый под локоток, Царь слезает с трона, садится на корточки у сундука, перебирает казну. Сбоку к сундуку пристраивается несколько Генералов.
Царь (Генералам). Ну-ка, вы, отойдите в сторонку – целее будет! (Вытаскивает шкатулку.) Стой! Это что тут за особенная шкатулка за семью замками? (Вертит, пробует открыть.)
Скороход-курьер (напевает):
Он взад и вперед,
Он и так, и сяк, и эдак…
Царь (протягивает шкатулку Скороходу-курьеру). Отопри-ка, братец.
Скороход-курьер. Это нам раз плюнуть! (Плюнул, открыл, подает Царю.) Пожалте, ваше царство.
Царь вытащил из шкатулки бриллиантовый орех, вертит его, с трудом раскрывает.
Генералы (глядят, вытянув шеи). Раскрыл! – Орех! Бриллиантовый! – Из ореха, из ореха вытряхивает! – На ладошку… – На собственноручную… – Что, что? Бло… Блоха… Гляди, ей-жей-ей, блоха! – Блоха, ей-Богу, блоха!
Царь (встает. К Кисельвроде – строго). Это что ж такое? Как же это ты, братец, в казне каких-то блох содержишь? Да и блоха-то дохлая, коченелая. Ну, чего же молчишь? Говори!
Кисельвроде. Не расстраивайтесь, ваше царское величество. Дозвольте, я ее вон выкину.
Царь. Нет, стой, брат: выкинуть успеется. Это не так, это что-нибудь да обозначает. Тут какая-то есть секретная хитрость… (Разглядывает.) Фу т-ты! Как есть вся личность блошиная, блоха! Ну, скажи ты, пожалуйста! Нет, тут мы не годимся, тут надо кого-нибудь этакого… с мозговой конструкцией… А ну-ка, привести сюда голландского Аптекаря из Аничковской аптеки. Живо!
Кисельвроде (Генералам). Привести Аптекаря!
Втаскивает под руки голландского Лекаря-аптекаря.
Лекарь-аптекарь. Батюшка, ваше величество, не буду, прости, помилуй!
Царь. То-то! Милую. А ты за это разгадай, что мы тут за диковину обнаружили. Никто не знает. А ты всевозможную химию превзошел – должен знать, что к чему.
Лекарь-аптекарь (вынимает складной аршин, мерит блоху вдоль и поперек, разглядывает). Во-первых, это есть называемое животное – извините – блоха, по-нашему, которая сосет кровь, согласно науке, у всякого человека, даже хотя бы у скота – без разницы.
Царь. Ну, этакую премудрость не велика химия знать. Говори дело, а то… знаешь?
Лекарь-аптекарь. Ой, знаю, знаю! (Зажмурившись, пробует блоху на язык.) Во-вторых… Гм! Согласно науке-температуре, чувствую на языке хлад, как бы от крепкого металла. (Пробует зубом.) В-третьих… (Думает.)
Царь. Ну?
Лекарь-аптекарь. Как вам будет угодно, а только это не настоящая блоха.
Царь. А что же это, коли не блоха?
Лекарь-аптекарь. А это есть, согласно науке, называемая нимфозория, под видом блохи. И произведена она из настоящей железной стали, а работа эта – не русская, заграничная. А как нынче у нас с заграницей трудновато, то я больше вам на этот счет ничего произъяснить не могу.
Царь. Спасибо. Ступай к себе в аптеку. (Лекарь-аптекарь задом, с поклонами уходит.) Ну, граф Кисельвроде, вот что: если да ты мне сейчас не дознаешь, откуда у меня в казне эта иностранная нимфозория и на какой предмет – кормить тебе блох да тараканов в крепостном каземате.
Кисельвроде. Сейчас, сейчас, сейчас… Знаю! Дозвольте фрейлину Малафевну сюда кликнуть: ей от роду сто годов без году, может, она чего про блоху помнит.
Царь. Ну, ладно, так и быть: зови.
Кисельвроде. Малафевна!
Генералы. Малафевна, Малафевна!
Малафевна (вскакивает, подходит к Царю, делает книксен). Здравия желаю, ваше царское величество.
Царь. Ну, здравствуй, что ли. Не знаешь ли чего вот про эту штуку: бриллиантовый орех нашли, а в орехе – блоха?
Малафевна. Глуха? И то, и то, батюшка, глуха. Еще хоть куда, а вот с приглушью стала – это истинно.
Царь (машет рукой). Ну! Вот и сквозь печку ее пропустили, а толку чуть. (Кричит.) Блоха, говорю тебе, блоха!
Малафевна. Без греха? Верно: кто ж без греха. Я хоть и не первой молодости, а как время к постели – беда: одна ни за за что не усну, покамест Василий Иванович под одеяло не влезет, Васька – кот мой ангорский, это я про него…
Царь (гневается). Уйди! Уйди с глаз моих долой – увести, чтобы духу ее тут не было!
Малафевну уводят. Царь показывает Генералам перстом на Кисельвроде.
Взять его в каземат без сроку!
Генералы подбегают к Кисельвроде.
Кисельвроде (отбивается). Ваше… ваше царское… дозвольте… Ой, сейчас-сейчас-сейчас…
Царь. Ну?
Кисельвроде. Дозвольте в казначейской книге посмотреть – может, там что записано насчет этой государственной блохи.
Царь. Ну, ладно, погляди, так и быть.
Кисельвроде. Неси книгу!
Два Генерала подают громадную книгу.
Кисельвроде. Сейчас-сейчас-сейчас, сию минуточку! Аз, буки, буки… Вот: «Блохи». Нашел, оно самое.
Царь. Ну, читай, да гляди, а то у меня… знаешь?
Кисельвроде (читает). «От блох средство. Для сего надо, отходя ко сну, взять меду наилучшего пчелиного и сказанным медом рачительно простыню обмазать, и тогда к оной простыне все блохи неизбежно прилипнут. Ежели же, паче чаяния, к простыне прилипнет также особа мужеска или женска пола или оба одновременно, то сим смущаться отнюдь не надобно – напротив того…»
Царь (стучит кулаком). Да ты что – со мной шутки шутить вздумал? Так я с тобой пошучу – до новых веников не забудешь! Взять его!
Генералы схватили и ведут Кисельвроде.
Кисельвроде (отбиваясь, кричит). Ой, ваше! Ой, царское! Ой, вели! Ой, че! Ой, ство!
В дверях шествие сталкивается с Платовым – Платов, припечатывая сапогами, прет по-военному.
Камергерный генерал. Куда, куда – без докладу? Стой!
Платов (подымает страшенный кулак). Ммал-чать! (Мимо остолбеневших Генералов проходит во дворец.) Так и так: честь имею – к Царю, экстренно. Донской казак Платов.
Царь (сердито). Какая такая еще экстра? Не видят: у царя – делов до сих пор.
Платов. Как, значит, в Петербурге народное волнение, что-де обнаружена неизвестная блоха, то обязаны мы про блоху доложить согласно присяге!
Царь (Платову). А, про блоху-у? Это дело другое. А ну, подойди сюда. Кто такой?
Платов. Так и так: донской казак Платов. Здра-жла-ваше-цар-ство!
Царь. Ну, здравствуй, что ли. Чего ж тебе от меня, мужественный старик, надобно? Говори да поживее – у нас дела государственные.
Платов (гаркает). Так точно, ваше-цар-ство!
Генералы шарахаются.
Как, значит, я пью-ем, что хочу, и всем доволен, согласно присяге, то нам собственной надобности никакой нету. (Ест глазами Царя.)
Царь. А коли без надобности – так чего ж ты?
Платов. Так и так: как, значит, народное волнение, согласно присяге, по причине неизвестной нимфозории в вашего царского величества казне. То я, честь имею, про это государственное дело очень все знаю! (Ест глазами.)
Царь. О, неужли знаешь? Ну-ну-ну, докладай.
Платов. Честь имею: как, значит, мы с вашим папашей по разным Европам ихние диковины ездили смотреть в называемой Англии, город Лондон, жители мужского и женского полу не нашего вероисповедания…
Царь. Что же ты, по-французски, что ли, умеешь – ездил-то?
Платов (гаркает). Так точно, ваше-цар-ство! По-французски мы этого не можем, как я, человек женатый, согласно присяге, и стал-быть, нам французские разговоры для единственно зазрения совести, а опричь того…
Царь. Стой: про блоху говори!
Платов. Так и так: эти ихние англичане вашему папаше разные свои удивления показывали зловредно. Местность, называемая кунсткамера, где ихние витрины и разные прочие изваяния мужского и женского полу, а также эта самая нимфозория под видом стальной блохи… честь имею!
Царь. Ну-ну-ну-ну?
Платов. И, стал-быть, эта самая блоха изволила вашему папаше понравиться так, что ни взад – ни вперед, и взахались ваш папаша ужасно. Как, значит, ихние англичане, а наша мать-Рассея, то обязаны мы, для престол-отечества, согласно присяге…
Царь. Да знаю, знаю! Про блоху-то говори.
Платов (гаркает). Так точно, про блоху, ваше-цар-ство! И, стал-быть, ваш папаша приказали выдать англичанам приходо-расходно миллион рублей серебряными пятачками. Впоследствии чего ихние англичане эту блоху, конечно, в дар поднесли, а при блохе ключик бесплатный.
Царь. Ну, скаж-жи ты пожалуйста! Вот оно что! А ключик-то зачем же? И где он?
Платов. Так и так: дозвольте бриллиантовый орех мне в собственные руки взять.
Царь. Бери, сделай, милость.
Платов (берет, показывает Царю). И здесь, стал-быть, на благоусмотрение, щелочка-не-щелочка, а по-нашему – комариная… (Поперхнулся.) И в щелочке ключик.
Царь. Чтой-то не видать.
Платов. Так точно, ваше-цар-ство. В размерах – техническое удивление. Но ежели тем невидимым ключом у блохи в пузичке брюшную машинку завесть, то, осмелюсь доложить, произойдет даже сверх естества.
Царь. Да что ты?
Платов. Как перед истинным! Так что от заводу начинает блоха скакать в каком угодно пространстве и дансе делать, и даже две верояции направо и две налево.
Царь. Ну, ей-Богу?
Платов. Ей-Богу! Дозвольте попробую.
Царь. Не врешь?
Платов. Кабы врал!
Царь. Попробуй, сделай милость.
Платов (пробует взять страшенными своими пальцами невидимый ключик). Ф-фу ты, окаянный! Никак не ухватить.
Генералы. Снизу, снизу подковырни! – Сбочку! Вот-вот-вот! – Ну-ка! – Ну-ка! – Эх!
Платов. Тьфу! Нет, тут женская полезность надобна: у них пальцы вроде блошиных, которые даже могут нитку в иголку вздеть. А мы этого не можем.
Царь (глядит кругом). Ну-ка… Малафевна! Эй!
Генералы. Малафевна! Малафевна!
Малафевна. Я.
Царь. Вот что: тут ключик лежит, попробуй-ка, возьми его вот эдак – пальчиком.
Малафевна. С мальчиком? Что ты, что ты, что ты? Христос с тобой!
Царь. А, глухая тетеря! Да объясните ей руками как-нибудь.
Генералы и Кисельвроде наперебой объясняют Малафевне руками, что-де блоху надо завесть, и она-де пойдет танцевать.
Малафевна. А-а, слышу-слышу! Сейчас, сейчас. (Заводит блоху.)
Блоха под музыку прыгает на полу. Царь, Кисельвроде, Генералы, Малафевна – за ней на корточках, ползком, на четвереньках. Платов – как был – стоит во фрунт.
Царь. Ах, нечистая сила! Ведь и впрямь скачет! Гляди, гляди: танцует! Ах-ах-ах! Вот это я понимаю! Это работа тонкая! Это – мастера-а! Да.
Скороход-курьер (Царю). Что, удивили? То-то и оно-то. Я вам докладаю: захвастали англичане – не продыхнуть. А он (передразнивает Кисельвроде) – «Бреет, вре-ет»!
Царь. Верно. (Чешет в затылке.) Как тут быть? Что делать? (К Кисельвроде.) Ты как же это допустил, чтоб англичане над русскими предвозвышались?
Кисельвроде. Я… я не я… (На Платова.) Это – вот он.
Царь (Платову). Ну-ка, ты? Отвечай!
Платов. Так и так: согласно присяге, на поле-брани-отечестве…
Царь. Да про блоху, про блоху… Экой ты, брат!
Платов. Честь имею, что нам этому удивляться с одним восторгом чувств никак не следует. Как, значит, мы англичан ничем не хуже, а даже напротив и в полном виде.
Царь. Ну-ну-ну?
Платов. И стало быть, надобно эту самую нимфозорию подвергнуть русскому пересмотру в городе Туле нашего отечества. Так что наши тульские мастера ихних перешибут. А касательно ежели что – так во… ччесть имею!
Кажет страшенный кулак, Генералы шарахаются.
Царь. Это дело! Ну, мужественный старик, спасибо тебе, утешил. Бери ты эту самую шкатулку, а в шкатулке – бриллиантовый орех, а в орехе – блоха, и кати себе на Тихий Дон. А как через Тулу будешь ехать, отдай аглицкую нимфозорию тульским мастерам на пересмотр. Ну, только помни, чтоб был обратно через сорок дней – сорок ночей. И ежели перешибут англичан твои тульские – проси чего хочешь, а не перешибут – быть тебе без головы.
Платов (гаркает). Так точно – без головы, ваше-цар-ство! (Невоенным голосом.) А только ежели при вашем папаше у меня голова на плечах удержалась, так авось и теперь уцелеет.
Царь. Храбер! А это слыхал: не хвались идучи на рать?
Платов. Так точно, ваше-цар-ство. А едучи с этого… ратного поля-брани-отечества…
Царь. Знаю, знаю! Будет! Когда же едешь-то?
Платов. Сейчас еду. Вот только сбегаю водки выпью и бубликом закушу. Так и так: приятного аппетиту!
1-й Халдей (публике). И вам того же, почтеннейшие господа!
Занавес
Действие второе
Тула. Игрушечные – по пояс человеку – церквушки. Слева на сцене деревянный заборчик. Входят три Халдея. 1-й Халдей скидывает из-за спины и устанавливает на палке ящик-раешник.
1-й Халдей (публике). Пред-ста-вление продолжается! Почтенные господа, милости прошу к нашему грошу со своим пятаком. По копейке с рыла – пожалуйте!
Бойкая девка (вбегает, увидела Халдея – кличет). Эй, сюды, сюды! Девки, девки, скорея! Удивительные Люди пришли, с ящиком! Сюды, сюды!
С разных сторон – быстро, туляки, стар и млад. Отдельно – Левша, идет с гармошкой, пиликает. Ему подставляют ногу – он падает. Смех. Встает, снимает картуз, сморкается в него, опять надевает на голову. Девки толкаются локтями, хихикают, кажут пальцами на Левшу.
1-й Халдей. По копейке с рыла – по копейке с рыла, пожалуйте!
Несколько туляков глядят в стекла раешника.
Вот-т, извольте видеть, господа, очень прекрасный вид: донской казак Платов из самых из царских палатов на тройке летит, елки-палки из-под копыт, сзади пыль столбом, на столбу – фонарь, под фонарем объявление: «Никому от меня нет спасения».
Туляк (глядит в стекло). А-а! Скачет-то! Хлещет-то! Кулачищи-то!
1-й Халдей. А вот-т, извольте видеть, приятное свиданье нашего русского посла с ихним французским – в городе Париже, а может, и где поближе.
Бойкая девка (глядит). Ишь ты! А чего же это они оба ревмя ревут?
1-й Халдей. А это, красавица, с радости, что семь годов не видались, на восьмом повстречались… А вот, пожалте, сражение в Китае: генерал Пей-чаю перешел на сторону генерала Чей-сына, а генерал Чей-сын перешел на сторону Пей-чая, вследствие чего произошла небывалая, блестящая победа.
Туляк. Хм… Чего-й-то… непонятно выходит.
1-й Халдей. Чудак! А ты думаешь – я сам понимаю? А вот ан-ндерманир штук (хватает за шиворот Левшу и ставит его на другую сторону ящика): мой закадычный друг – знаменитый оружейник Левша, первый тульский богач, в одном кармане – блоха на аркане, а в другом – мощи тараканьи – пожалте на поклонение!
Бойкая девка. Девки, девки! Левшу нашего в ящике показывают! Уй, гляди, гляди!
Левша (вырывается). Да ну-т те… Пусти, ну! Дай, я сам погляжу (обходит кругом, глядит в стекло раешника).
1-й Халдей (подмигивает 3-му, тот скидывает верхнюю одежду и оказывается девкой Машкой). Вот ан-ндерманир: девка Машка, купецкая дочь, ей каждую ночь невмочь – об друге сердечном Левше скучает, днем ни питья, ни пищи не принимает, чем живет – неизвестно, а вид имеет прелестный.
Левша (в волнении глядит в одно стекло, в другое). Ух! Ух! Батюшки! (Заглядывает поверх ящика. Машка стоит, закрывшись рукавом.) Машка! Ой… Да никак, и впрямь ты?
Туляки кругом хохочут.
Девка Машка. Известно, я.
Левша (радостно). Гы-ы! Машка, а Машка!
Девка Машка. Что?
Левша. Машка, пойдем обожаться.
Девка Машка. Пойдем.
Обнявшись, уходят налево за заборчик и там обожаются. Девки подталкивают друг друга локтями, глядят в щели, хихикают.
Девки. Гли-кось, гли-кось: в губы! – Взасос! – Всласть!
1-й Халдей. Ан-ндерманир: тульский купец, Машкин отец, ума не богато, а гребет деньги лопатой. Пр-ред-ставление продолжается! (Показывает рукой на забор.)
2-й Халдей в это время скинул с себя халдейскую одежу и в купецком кафтане, расталкивая народ, идет к забору.
Купец. Нагнись-посторонись, раздвинься, раздайся: ли не видишь, я своей персоной иду? Ну-ко-сь пусти, чего тут у вас? (Глядит в щель, свирепеет.) Да это моя Машка – ах, шалава! Да это Левша – ах, кобель! (Бежит кругом, накидывается на Левшу.) Ты, рвань, голоштанник! Ты что ж мою девку скоромишь, а?
Левша (туда-сюда, тычется – убежать: бежать некуда. В отчаянии). Ой, вот те крест, женюсь я на Машке на твоей (Крестится левой рукой.) Ну… вот сейчас женюсь. Ну пойдем в церковь, пойдем!
Купец. Левша косорукий! Креститься-то сперва обучись! «Женю-юсь!» Машка, подь сюда! (Наступает.)
Левша (обиделся). Оно хотя-хоть я и Левша, а ежели технически… Да-к мы это самое…
Купец. Ух ты, рвань коричневая! Нет, ты сперва, голопузый, предоставь мне червонцев на сто рублей да серебра на тридцать, да бумажками пуд и три четверти. Вот тогда сватайся. А то ишь ты: «Я женю-юсь»… бес-портошник! Машка, подь сюда!
Девка Машка. Не пойду. (Прячется за Левшу.)
Купец. Не пойдешь? (Наступает на Левшу.)
Левша (прячется за Машку). Эй, наших бьют! Эй! Силуян, сюда!
Силуян (входит, засучивает рукава). Могу. Кого?
Купец (сробевши). Мене.
Силуян, не торопясь, приготовляется бить Купца, расправляет у него бороду, плюет себе на ладонь. Вдруг – издали – песня, посвист. Силуян останавливается. Опрометью вбегают несколько туляков, кричат.
Туляки. Казаки-и! – Скачут!
Все – врассыпную, кто куда – к забору, под забор. С гиком и свистом, влетают казаки на деревянных досках с лошадиными головами, с мочальным хвостом. Платов в санках, возле санок – свистовые с кнутами. Разогнались – Платов кричит: «Стой-стой-стой, дьяволы!» Из-под забора, из-за пригорков выглядывают головы – тройка остановилась – головы нырнули вниз.
Платов (стоит в санях, озирается грозно). А-а-а-а, нету? Попрятались тулячишки, в тараканьи норы забились? Эй, свистовые! Гони всех сюда!
Свистовые (скачут, как зайцев – подымают спрятавшихся туляков). Э-эй, гони! гони! – Та-та-та-та-та! – Гони! Фью! – Эй-эй-эй!
Согнанные туляки, сгрудившись, выпирают вперед Егупыча – божественного вида старик, и Силуяна – быкобогатырь. Платов взлезает на сиденье саней и, хлебнув из фляги, выпятив грудь, начинает.
Платов. Вот, братцы, так и так. Как, значит, пришло нам время стать собственной грудью. В рассуждении, что, значит, наша матушка-Рассея. На поле-брани-отечестве, согласно присяге. И ежели, например, ихняя аглицкая блоха супротив нашей, то, стал-быть, обязаны мы до своей последней капли все, как один. И приказано мне передать вам его милостивое царское слово… (Орет.) Чтоб у меня была сделана! (Кротко.) Как значит, он отец, мы – дети… (Орет.) А в случае ежели у меня – так во! (Грозит кулаком.) И, стал-быть, православные, поклянемся жизнь свою положить на месте преступления – все, как один. Ма-алчать! Ур-ра!
Лошади у Свистовых шарахаются. Туляки выпихивают вперед Егупыча.
Егупыч (скидывает гречневик, прокашливается). Да, оно, конечно, мы его милостивое царское слово чувствуем. Ка-ак же! А только сомнительно нам, про что это ты говорил-то. Мы народ тихий, невоенный.
Платов (невоенным, человеческим голосом). Да это я так – для строгого порядка. А дело, братцы, вот: должны наши тульские мастера ихним разным Европам нос утереть. Как, значит, ихняя невозможная техника, а наша – тульская, то оно и выходит… Да. Ну, которые тут у вас есть самолучшие мастера? Говори, не бойся.
Туляки (выкрикивают). Левша! Левша! – Силуян! – Старик Егупыч! – Левша! – Силуян! – Левша! Левша! Он, он у нас самый… – Левша!
Платов. А где же этот самый Левша?
Туляки. А вот он – с Машкой! – Мухрыш-то, ну вот – в картузе. – Он у нас самый…
Платов (Свистовым). Доставить его!
Левша старается унырнуть. Свистовые его ловят, волокут к Платову.
Платов (глядит на Левшу.) Н-да. Не тово… неказист… (Берет, открывает шкатулку.) Ну, мастера, глядите: тут вот оно все и есть.
Подходят Егупыч и Силуян.
Егупыч. Ах, ты Мать… Пресвятая, Сподручница грешных – да это блоха, никак?
Силуян. Живая – аль колелая?
Платов. То-то и есть, что не живая, а, стал-быть, подлецы эти англичане из чистой стали ее в изображении блохи построили… И, значит, в середке у ней, у гадины, завод с пружиной, и завести – она, стерва, пойдет танцевать. И как, значит, согласно присяге, то и пообещал я царю: так и так, наши-де тульские еще и почище диковину сделают. Ну? Можете?
Оружейники переглядываются, перешептываются.
Левша (скинув картуз, почесываясь). Оно хотя-хоть, конечно… Кромя всего прочего… Но ежели, это самое, техническое, например, так оно и не… и не то, чтобы как, а вроде как как…
Платов (орет). Что-о? Я на вас голову прозакладывал, а вы… Да я вас – в кр-рохи пирожные! (Подымает кулачище.)
Егупыч. Ты, ваше превосходительство, говори словесно. Мы – народ невоенный, но против ихних мастеров, конечно, не уступим. А только аглицкая нация тоже не глупая, а довольно даже хитрая, и против нее надо взяться помоля Богу, подумавши, да. Ты нам эту блошку оставь, а сам поезжай на Тихий Дон с Богом, заживляй раны, за отечество приявшие, а когда будешь вертаться, авось мы к той поре свое дело сделаем.
Платов. Авось! А это слыхал: авоська веревки вьет, небоська петли затягивает? Нет, вы мне толком скажите: чего вы такое сделаете?
Оружейники шепчутся.
Егупыч. А уж что мы сделаем, того мы в одну минуту преждевременно сказать тебе не можем.
Платов (орет). Как, такие-сякие, не можете? Да как же я вам это аглицкое удивление оставлю, коли я не знаю, чего такое вы с ним сделаете?
Егупыч. Не оставляй, батюшка, – не хочешь, не оставляй: воля твоя. Бери с Господом! Нам это хоть бы хны – нам все едино. И без этой блохи проживем: своих довольно.
Платов (освирепел). Да я вас всех… д… т… Ппашли вон!
Все шарахаются, стоит один Силуян.
Стой-стой-стой! Эй, ты, богатырь, как тебя? Поди-ка сюда, садись.
Силуян лезет в сани.
Вот. Ну, так и так: водку принимаешь?
Силуян. Могу.
Платов (наливает из фляжки). Ну-ка?
Силуян пьет и молча подставляет чарку снова. Пьет и опять подставляет. Платов хочет налить и себе, но фляжка уже пуста.
Эх! Л-ловок! Ну, ладно, пес с тобой. Рассказывай, чего вы такое с блохой придумали?
Силуян (не спеша утирается, отдает чарку Платову). Ф-фу! Благодарим покорно. А сказать – не могу. Это – аминь.
Платов. Ах т-ты… Слезай – вон отсюда! Задарма все вылакал. Гл-лотка! Слезай-слезай-слезай! (Егупычу.) Ну-ка ты, старичок почтенный, иди садись.
Егупыч подходит, садится. Платов набивает огромную трубку табаком, хитро поглядывает на Егупыча.
Д-да… Так и так, придется мне, видно, к павловским за-мошникам ехать: не хуже вашего сделают. Хоть и неохота, а придется, – делать нечего. Да, придется, придется…
Егупыч. Что ж, поезжай с Господом. А только павловским – чтоб им… Бог здоровья послал и в делах скорого поспешания – им против наших не выстоять, нет! У нас вот Левша есть – дак он тебе что хошь: из башки у тебя, как из часов, все колеса-пружины вынет, маслицем смажет и назад положит.
Платов. У меня, брат, пружины и так вертятся, и маслица твоего не надобно. А вот надобно мне знать, чего вы такое придумали: у вас пружины годятся ли? Да, вот что.
Хитро глядит на Егупыча, запаливает трубку. Егупыч не спеша встает, вылезает.
Стой-стой, куда?
Егупыч. А мы, батюшка, кержацкой веры, от этого самого табашного зелья у нас головокружение в ногах происходит, да. (Идет.)
Платов. Тьфу! Эх! (Выглядывает Левшу.) Ну, ты, чувырло чумазое, как тебя… Левша, иди-ка, садись.
Левша влезает, садится.
Жуков табак куришь?
Левша. Оно хотя-хоть и… пользуемся… технически… А только я нынче… уж восьмушку – это самое… В грудях копоть, не могу больше.
Платов. Ишь ты! А водку принимаешь?
Левша. Кромя всего прочего… ежели… А только я нынче, это самое… вроде как… (Договаривает руками – что, мол-де, нынче выпил довольно.)
Платов. О, да ты, брат, вижу, хитрее всех. Ну, а девок любишь?
Левша. Вот это да… Это – технически!
Платов. Ну, слушай, Левша. Так и так: ты мне очень по нраву пришелся. И, стал-быть, хочешь, я тебе вон энту девку усватаю? (Показывает на Машку.)
Левша (вскрикивает, картуз об земь). О? Неужели ж верно? Машка, а Машка!
Платов. Нет, брат, стой! Сперва хомут, а потом подпругу. Ты мне наперед скажи, чего вы такое с блохой придумали?
Левша (чешется). Э! (Гпядит на Машку, на Платова, косится на Егупыча.) Конечно, хотя-хоть… (Поднимает с земли, решительно нахлобучивает картуз.) Эх! То есть – ну… никак! Что-что, а это никак. То есть вот – ну!
Платов. Та-ак? Эй, свистовые! (Левша кидается наутек). Стой-стой-стой! (Платов пробует налить себе из фляжки – фляжка пуста, с сердцем об земь ее, вдребезги.) Тьфу! Ну, тульские, видно, делать нечего: будь по-вашему. Нате, берите, стервецы, у-у-у! (Тычет Левше шкатулку с блохой. Кротко.) Братцы, голубчики, уж вы как-нибудь, так и так… (Орет.) У меня чтоб в аккурате! Чтоб для нашей русской полезности – ни одна чтоб минута! (Кротко.) Как, стал-быть, она мать-Рассея… Костьми – на престоле-брани-отечестве… И мы, которые убиенные… (Орет.) Ммалчать! Через сорок дней, сорок ночей я вашу работу царю предоставить обязан. Чтоб у меня – в срок была-а! А то… (Подымает кулак.) Поняли?
Егупыч. Благодарим покорно – поняли.
Платов. Тррогай!
Тройка. Куда прикажете?
Платов. На Тихий Дон!
С песней, гиком, свистом казаки уезжают. Левша, разинув рот, стоит с шкатулкой в руках. Бойкая девка выбежала, смотрит вслед, приложив козырьком руку.
Туляки. Кулак-то, видел? – Страхота Господня!
Расходятся.
Егупыч. Ну, братцы, надо за дело: вода бежить, время идеть. Ты, Левша, мозгуй поживей, как нам и что…
Левша. Технически – это самое – ежели…
Егупыч. Во-во-во! А я пойду свечку поставлю Николе Кузнецкому да Зосиме-Савватию, братьям-разбойничкам.
Занавес
1-й Халдей (выходит на авансцену перед занавесом). Представление продолжается! А именно происходит расцвет промышленности в городе Туле нашего отечества. Слышите: молоточки тюкают?
Уходит. Музыка, тюкают молоточки оружейников.
Та же Тула, что и раньше, но посредине стоит теперь изба оружейников. Туляки, Раешник, Девка Машка – подслушивают, подглядывают: что такое в избе.
1-й Туляк. Стучат?
2-й Туляк. Постукивают.
3-й Туляк. Не питые, не етые сидят.
1-й Туляк. Никого не допущают.
2-й Туляк. Что делают – неизвестно.
3-й Туляк. Ну-ко-сь, дайте-ка я попробую.
3-й Туляк идет к избе, стучит в окошко. Окошко чуть приоткрывается.
Голос Егупыча. Кто там?
3-й Туляк (чужим голосом). Человек Божий, странник прохожий. Прикурить огонька дайте.
Егупыч (высовывается – и тоном сперва божественным, потом свирепым). Пойди ты… к Господу с чертовым твоим куревом на рога! Некогда нам: время идет. (Захлопывает окно. Почесываясь, 3-й Туляк уходит.)
2-й Туляк (идет к избе с медным тазом, колотит в таз и кричит). Ой, братцы, горим! Ой, горим, пожар! Вали, лей, ломай!
Егупыч (высовывается). Где пожар?
2-й Туляк (показывает вбок.) Тама. И-их, чешет!
Егупыч. Ну – с Богом, горите, а нам недосуг. Срок вышел, то и гляди – Платов назад будет. (Захлопывает окно. 2-й Туляк уходит.)
Девка Машка (идет к избе, кличет в оконце). Левша, а Левша! (Сахарным голосом.) Левша, красавчик ты мой! (Еще сахарней.) Левша, пойдем обожаться!
Окно раскрывается с треском, Левша высунулся по пояс, но изнутри две руки тотчас сгребли его за шиворот, две руки за вихры – втащили назад, захлопнули ставень. А с разных сторон уже бегут – кричат туляки.
Туляки. Казаки! – Скачут! – Девки, беги куда глаза глядят!
Прежним порядком, только еще отчаянней, въезжают казаки и Платов.
Платов. Стой-стой-стой! Назад, дьяволы. Стой! Где оружейники? Ммалч-ать!
Туляки молчат.
Да вы что же: язык-то вам корова, что ли, сжевала?
1-й Туляк. Да ты, ваше превосходительство, сам говоришь – молчать.
Платов. М-малч… Тьфу! Сейчас говори, где оружейники?
1-й Туляк. Да вон там: слышь? – молоточками тюкают.
Платов. Как, такие-сякие, тюкают? Не готово еще? Дай-я их… д… т… (Подымает кулачище. Свистовым.) Чтоб живых ли, мертвых ко мне их – в момент доставить! У-у-у! (Свирепеет.) 3-зубом загрызу!
Свистовые скачут к избе, стучат в окно, в дверь – им не отвечают. Возвращаются к Платову, стоят, вытянувшись перед ним во фронт.
Платов (Свистовым). Круши! Свистовые (берут бревно, запевают «Дубинушку»):
Эх, город Тула у нас слабый,
Придешь девкой – уйдешь бабой.
Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая, сама пойдет!
Раз! Ух! Раз! Эх!
Туляки. Гляди, гляди! – Что делают! – С мясом рвут…
Свистовые поддели и сваливают крышу в сторону. Остается висеть одна лампадка – висит неизвестно на чем – и видны по пояс оружейники. Свистовых отшибает в сторону – стоят, зажав носы.
1-й Свистовой. Да вы как же, подлецы, этакой спиралью ошибать смеете? На вас – что: креста нету?
Егупыч. Спираль – оно, действительно, скопимши – от нашей безотдышной работы. А вот вы кто такие, что нам в казенном деле препятствие производите?
1-й Свистовой. Да вы ослепли никак? Ли не видите: донской казак Платов – вот он, вас к себе требует, чтоб сию секунду!
Егупыч. Передай ему от нас почтеньице и скажи: сейчас-де несут.
Свистовые бегут, оглядываясь. Оружейники за ними, на ходу застегивая одежду. Левша с шкатулкой.
Свистовые (Платову). Идут! Несут! Платов. М-малчать!
Туляки шарахаются, потом, любопытствуя, понемногу подходят ближе. Платов – оружейникам, грозно.
Н-нну-у?
Егупыч. Господи-Сусе-Христе Сыне Божий, помилуй нас…
Платов (свирепо). Ам-минь… ч-черт! Готово?
Левша. Га-га-га-тово.
Платов. Подавай сюда.
Левша подает. Платов открывает шкатулку, вынимает из нее табакерку, из табакерки – орех с блохой. Глядит.
Туляки (вытягивая шеи). Гли-ко-сь, гли-ко-сь! Бриллиант-то! – Чисто медный, глазам инда больно! – Ну и кулачище, страхота Господня!
Платов (встает, грозно – оружейникам). Вы это что же это, а? Шутки шутить? А ваша работа где ж, а?
Левша. Ту-ту-тута… (Тычет пальцем в блоху.)
Платов. Где тута? Ну-у? (Сует блоху Левше под нос.) Нюхалом ткнись! Это, по-твоему, что?
Левша. Бло-блоха… Ета самая аглицкая блоха, конечно.
Платов (кричит). Ета самая! Зарезали! Голову сняли! Как была блоха, так и есть. Ничего не сделали! М-ма-стера! Кошелки вам плесть! Еще, поди, аглицкую работу испортили? Уб-бью!
Левша (обиделся, свихнул картуз на ухо). Ежели – кромя всего прочего – это, то есть, кто же испортил?
Платов. М-малч… Кто? Ты, Левша косорукий, вот кто! Ма-астер!
Левша. Это я-то? Цык! (Цыркает сквозь зубы в знак высшего презрения.) Я свою работу сделал… технически. Да…
Платов. Сделал? Ну, так и говори, что сделал? У-у-у!
Левша. А что сделал, то… вот это самое и сделал. Царю… это самое… предъявите… – тогда оно и выйдет – технически. А преждевременно – вроде как не желаю, да.
Платов. Ма-алчать! В бутылку загоню! З-запеча-таю! «Царю предъявите!» Это, стал-быть, чтобы я перед Царем острамился, как вы передо мной? Нет, голубчики, шалишь! Так и так вашу… Я вам проверку устрою! Я вас на чистую воду выведу! Сейчас к аглицким мастерам одним духом скачу: они мне все ваши дуравьи хитрости разберут. И ежели только да вы мне ничего не сделали – я вас… (По очереди подносит кулачище под нос каждому из оружейников – Левша пятится, Егупыч крестится, Силуян стоит монументом.) Ммалчать! Тррогай!
Тройка. Куда прикажете?
Платов. В Лондон ихний. Гони во весь дух! (Свист, гик, топот. Платов вдруг вскакивает.) Стой, стой, стой! (Оборачивается, Левшу – за шиворот и к себе в санки – в ноги.) Сиди, с-сукин сын, тут заместо пубеля! И до самого до Лондона чтобы у меня не пикнул! Ты мне за всех ответишь. Ну, гайда!
Отъезжают.
Девка Машка (кидается вслед с причитанием). Красавчик ты мо-о-ой! Да куда ж он тебя-а-а? Ой, погубят тебя не-хри-сти…
Левша (высовывает вихрастую голову из саней). Прощай, Машка! Сорокоуст-то, сорокоуст, не забу… Платов за вихры сует его назад.
Егупыч (спокойно). Царствие ему небесное, вечный покой!
Издали слышно – казаки затянули: «И-эх, в Таганроге…»
Занавес
Действие третье
1-й Халдей (выходит на авансцену перед занавесом). Представление продолжается! А именно: вид с высоты на знаменитый город Лондон, ихнего отечества. Эй, занавес!
После поднятия занавеса открывается Англия – то же, как и Петербург, тульская – очень удивительная. Въезжают платовские сани, тройка.
Платов (для англичан он прибрался – в белых перчатках, с цветком в петлице. Вылезает из саней, вытаскивает оттуда Левшу). Вылезай, ты! Ну-ка, Свистовой, доставь мне сейчас ихних Удивительных Людей, химиков-механиков-мастеров, да чтоб были аглицкие первого сорта. Ну, живо!
1-й Свистовой. Рад стараться! Как скоро, так сейчас!
Платов (отхлебывая из фляги). Ф-фу, отлегло!
Химик-механик (входит с Мастером). А вот и мы, самые ихние Удивительные Люди, химики-механики-мастера на все руки, первое средство от скуки.
Платов (элегантно). Ах… бонжур, бонжур!
Химик-механик (вытащив огромные часы, Мастеру – важно). У вас – сколько?
Мастер (вытащив часы). Без четверти.
Химик-механик. И у меня без четверти. Благодарим вас.
Платов. А что, будто личности ваши я видел гдей-то, а? Да вы ихние ли, настоящие?
Мастер. Мы-то? Да вот те не крест не святой. Вот те не перед истинным! Да чтоб мне не издохнуть! Да чтоб мне…
Платов. Стой! А ну, перекрестись.
Химик-механик и Мастер крестятся: на затылок, на спину, и сзади же – на правое и левое плечо.
Ну, ладно, вижу: креститесь не по-нашему. (Свистовому – нежно.) Свистовой, голубчик, шкатулку мне из саней – просю вас…
Свистовой от нежного обращения обалдел, стоит, хлопает глазами.
Платов (орет). Да ты что: оглох, сукин сын? (Спохватившись – англичанам.) Ах, пардон, пардон (Взяв от Свистового шкатулку.) Ну, неправославные, так и так: глядите – ваша работа?
Химик-механик (пробует на зуб). Да-а! Наша аглицкая, первый сорт.
Мастер. Сами из стали ковали – под видом блохи. Ка-ак же!
Платов. Что ж: как была ваша блоха, так и есть?
Мастер (глядит). Как была – так и есть. В том же пространстве.
Химик-механик (глядит). Ни подмены, ни перемены, ни рог, ни хвоста: как была, так и осталась.
Платов. Быть того не может, не верю! Так и так: была ваша удивительная диковина у наших у тульских мастеров, и, стал-быть, произвели они над ней какой-то секрет – еще вашего удивительней, а какой секрет, про то не говорят. Так чтоб выведали вы мне секрет вон у энтого проклятого Левши. М-малчать! Не выведаете – в Сибирь сгоню! (Спохватившись.) Ах, пардон, пардон, пардон…
Химик-механик. Ничего. Не извольте беспокоиться – выведаем.
Платов. Убедительно благодарю вас. (Левше.) Ну ты, такой-сякой, лопать хочешь?
Левша. Оно… это самое… ежели и птицы такой нету, чтоб не ела, а пела… Что же я, вроде как хуже птицы, что ли?
Платов (Свистовому – на Левшу). Доставить его в пищеприемную ихнюю комнату!
Свистовой. Рад стараться! Сию минуточку (Открывает дверцу в какой-то железной трубе, оттуда грохот, пламя – вталкивает туда Левшу.)
Левша (мечется, орет). Ой, царица небесная! Ой, чтоб тебя разорвало! Ой, пустите! Ой, Машка, сорокоуст не заб…
Платов (Химику-механику и Мастеру). Ну, пока что, стал-быть, счастливо вам оставаться. Мне в Петербург к Царю поспешать надобно. (Садится в сани.) Трогай! (Машет англичанам рукой.)
Химик-механик. Скатертью дорожка, буераком путь! (Вынув часы – Мастеру.) У вас сколько?
Мастер. Без четверти.
Химик-механик. И у меня без четверти. Идем к Левше.
Совершают путешествие тем же порядком, что и Левша. Тем временем Левша – с грохотом, с пламенем – вываливается из трубы в «пищеприемную комнату». К нему, как и полагается в Англии, сам ползет накрытый стол и скамья. Левша нахлобучил картуз, пятится, потом осторожно трогает стол – ничего: садится на скамью – ничего. Вдруг сбоку, из деревянной толпыжки в стене, вылезает не спеша огромная кнопка, лезет прямо на Левшу.
Левша. Уйди… уйди… уйди, нечистая сила! (Упирается в кнопку рукой, кнопка ныряет в гнездо, подымается трезвон. Левша вскакивает – бежит. Входит аглицкий Половой – вроде московских тестовских, в белом, а рожа черная. Левша таращит на него глаза.) Эка, мордальон-то у тебя, а? Ну вот что, конечно… это самое… Самоварчик мне и ситного, подрукавного, фунт – да с изюмом чтоб, слышь?
Половой скалит зубы, мотает головой.
Левша (громче). Чаю, говорю, ну? Немырь ты этакий! Чаю пить с дороги желаю – понял?
Половой. Донтандерстэнд.
Левша. Дон-дон-дон! Долдон, больше ничего. Нет, чтоб по-нашему, это самое, по-русски: и просто и всякому, вроде, понятно, а то: «дон-дон-дон»… Ну – есть, снедать, трескать, лопать, жрать – понял? Кала-мала-балагам-гам! (Щелкает зубами, показывает пальцем себе в рот.) Понял?
Половой. Ее, ее.
Левша. Бес – истинно! Чистый бес. Сообразил вроде, как, слава Тебе, Господи! Ну, и чудак!
Половой. Сами вы чудаки. Раз мы англичане – так нам с вами по-русски никак нельзя. Неуж не понимаете?
Уходит. Левша, пока нет Полового, любопытствует, заглядывает под скатерть, колупает тут-там скамью. Нажал какую-то пружинку – и вдруг стол начинает уезжать, снова из стены лезет на Левшу кнопка. Левша струсил, одной рукой старается удержать стол, другой отпихивает кнопку. Опять трезвон, стол останавливается, входит Половой с блюдами.
Половой. Ситдаун! (Подает хлеб – вроде громадного кулича.)
Левша. Сит-на-ай? Оно хотя-хоть, но ежели у вас это ситный, какие же у вас куличи?
Половой ставит на стол блюдо с пудингом и зажигает ром.
Ах ты, черномазый, ты это что ж такое?
Половой. Пудинг.
Левша. Студень? Хорош студень – полыхает! Нет, это, брат, может быть, у вас черти в пекле этакий студень жрут… технически… А я – не знаю, чтоб это нам можно есть. Это самое… кромя… дак и внутри еще загорится. Неси, неси от греха подальше! (Сует блюдо обратно.) Ну, неси! Иси, тубо!
Половой уносит. Левша колупает пальцем одно, обнюхивает другое – отхватил ломоть ситного и, осенив себя крестным знамением, начинает его уплетать – на ходу: надо скорей поглядеть, как тут и что у англичан. Повернул какую-то вертушку – потемнело, опять повернул – светло, повернул еще раз – весь свет потух, в темноте – искры, грохот.
Левша (в ужасе). Эй, Силуян – наших бью-ут!
Из трубы вываливаются англичане.
Химик-механик. Это кто ж это здесь разделывает? Погасите этот адский пламень! (Все кончается, зажегся свет. Левше, похлопывая его по плечу.) Ничего, ничего! Не бойсь! Мы (на себя) – аглицкий, ты (на Левшу) – русский мастер, мы – камрады, понимаешь?
Левша. Оно хотя-хоть и конечно… Кому рады, а кому и не рады.
Химик-механик (ставит в уголку шкатулку, прикрывает ее шляпой. Мастера – за рукав в сторонку). Первым делом – мы ему жидкого хлеба (щелкает себя по шее) – глядишь, язык и распояшет. (Левше.) Ну, камрад, выпить вам – погуще воды этого самого – желательно? (Щелкает себя по шее.) Понимаешь?
Левша (нахлобучивает картуз, сжимается). Понимать-то мы это самое, хотя-хоть и понимаем…
Химик-механик. Садись, садись, камрад, чего там! Для встречного разговору без хлебной слезы нельзя.
Лезет из стены кнопка. Химик-механик нажимает ее, трезвон, вбегает Половой.
Ну-ка, Половой, спроворь-ка нам графинчик да закусочки на троих!
Половой. Слуш-с-с! (Убегает.)
Химик-механик (Мастеру – важно). У вас сколько?
Мастер. Без четверти.
Химик-механик. И у меня без четверти. Благодарим вас.
Левша (тем временем осматривает Мастера, щупает платье). Ишь ты, жилетка-то тужурная! Тц… технически! Аглицкое, небось, сукнецо-то?
Мастер. А то ништо? Известно, аглицкое, морозовское.
Химик-механик (наливает). Ну, камрад, об деле – со временем – после, а до дела – нальем белой.
Левша (с сомнением глядит на водку, чешет в затылке). Оно, конечно, ежели… Вроде… для пользы-простуды… А только, кто вас знает! Вы ведь… ох!
Химик-механик. Мы-то ох, да и ты не плох. У-у-у! (Грозит пальцем Левше.) Ну, приехамши вам! (Пьет, за ним Левша.) А что, к примеру, у вас гуси плавают?
Левша. Плавают.
Химик-механик. А по льду ходят?
Левша. Ходят.
Химик-механик. Ну и мы пройдемся. (Пьют.)
Левша. Хух! Крепка!
Химик-механик. А ну, камрад, что крепче… (Выдержав паузу – сразу.) Наша водка – или ваш тульский секрет?
Левша. Ка… ка… Какой секрет? (Нагибается к Мастеру, берет его за ногу, как кузнец – лошадь.) А-ах ты… щиглеты-то какие! Это самое – подкованность-то ихняя вроде к чему же?
Мастер. А это для топоту, когда казачка ли, нашего аглицкого камаринского плясать. Мы это очень уважаем.
Левша (подмигивает). Вот, братцы мои, ежели, – так в подковке-то вроде как… и секрет весь. Да.
Мастер (подталкивает Химика-механика). Клюнул! Подсекай, тащи.
Химик-механик (отпихнув Мастера). Как так в подковке? Ты нам это на своем русском языке произъясни, сделай милость.
Левша (сбил картуз на ухо, от вина осмелел). Долдоны вы! Я вам на своем русском языке все и произъясняю – технически: в подковке, говорю, секрет. Впоследствии времени все, братцы мои, узнаете! (Подмигивает хитро.)
Мастер (разочарованно). А-а-а! Впоследствии времени! (Химику-механику.) Накачивай еще.
Химик-механик (Мастеру.) Без тебя знаю! (Левше.) Ну, камрад, нашей русской горькой для прокладочки? А? (Наливает, Левша смотрит с сомнением.) Что, думаешь, купоросом заправлена? Не бойсь! Настоящая подвздошная – четырнадцатого классу.
Левша (нюхает). Оно хотя-хоть и кто вас знает… (Махнул рукой, картуз на ухо.) Эх! Здравствуй, стаканчик – прощай, вино! (Крестится левой рукой, пьет. Потом, мотнув головой, затягивает.) Эх, Тула-Тула-Тула-я…
Мастер (Химику-механику). Нести шкатулку, что ли?
Химик-механик (Мастеру). Да не суйся ты, оглашенный! (Левше.) Ты что же это – левой-то крестишься: лютеранец ихний, что ли?
Левша. Нет, веры мы русской, технически. А это потому… как вроде… например, левша мы.
Мастер. Левша? Это что же такое обозначает?
Левша (от вина смелеет все пуще). А это самое, стал-быть, чего вы правой рукой – так я это левой – за очень просто. Да-а. У нас вот как!
Мастер. Удивительно! (Химику-механику.) Ну, если бы он и правой взялся, да образование ему мало-мале – так наше дело табак! (Левше.) Арифметику-то науку проходил?
Левша. Куды там! Мы, братцы, ежели что – так вот эдак вот – по пальцам… вникаем… Да.
Мастер (наливает. Левша пьет.) А лучше бы вы из арифметики четыре правила сложения знали – куда пользительней!
Химик-механик. Да. А то у вас в руке – сметка, а в голове – ошметка. Вот вы того и не сообразили, что такая малая машинка, как в блохе, – она на самую аккуратную точность рассчитана. Без арифметики-то ее тяп-ляп – и испортили.
Левша. Кто – мы испортили? Это мы-то?
Химик-механик (подталкивает Мастера). Да, вы самые.
Левша. Мы испортили? Ах вы, нехристи гололобые! Давай ее сюда! Я вам покажу… как испортили! Испортили, а? Мы-то?
Химик-механик (Мастеру). Готов! Волоки шкатулку!
Левша (ерепенится). Я вам… это… такое покажу – рты разинете! Я вам…
Мастер уже взял шкатулку. Левша спохватился, нахлобучил картуз, вскакивает.
Стой-стой! (Хватается за живот.) Ой, не надо! Не могу! Ой, не могу! Ой, ой, скорее!
Мастер (остановился). Чего ты?
Левша. Ой, живот схватило – вот как, технически! Веди меня до ветру. Ой, скорей, ой, скорей!
Мастер (ведет его в павильон, возвращается к Химику-механику). Да это ч-рт те что! Я думал, он так – с максимцем, а он хитрый, как муха… Ну, чего делать, чего мы теперь с ним делать-то будем… Владычица!
Химик-механик. Довольно вам стыдно, господин! Уж сдрейфил! А туда же в англичане суетесь!
Мастер. Да ты гляди: ведь его, черта косорукого, и вино не берет!
Химик-механик. Будьте покойны! Как он оттуда выйдет, мы его сейчас же настоящими нашими аглицкими диковинами раззадорим – и этот самый секрет из него, как из квасу пробку, вышибет. Понял – дурья твоя голова?
Левша (возвращается, оправлю одежу, напевает). Тула-Тула-Тула-я, Тула родина моя! (Подходит.) Это самое… нужные места – это у вас действительно технически! Только уж дюже чистота одолевает: неспособно. У нас лучше.
Химик-механик. Нужные места – это что-о! Дай срок, мы тебя еще не так удивим. Ну-ко-сь, иди сюда!
Левша. Ну, показывайте… это самое – чего тут у вас – ежели… (Подходит, делает вид, что ему на все с высокого дерева наплевать. Напевает.) Тула-Тула-Тула-я… (Видит в числе прочих диковин – церковь и, оборвав «Тулу», начинает креститься.) Хм! Это у вас, у гололобых, вроде церковь-то к чему же?
Химик-механик (пододвигая церковь). А это, извольте видеть, чистый римский Петра-Павла собор, несчетно злата-серебра и прочего добра, на фундаменте из настоящего мрамора.
Левша (цыркает через зубы). На мра-аморе! Загнул! У нас, брат, в Москве – ежели, так… Никола-на-Капельках есть, Никола-на-Палашах, Никола-на-Курьих ножках, Никола-на-Кочерыжках. Вот это вот так. А то: на мра-аморе!
Мастер. На кочерыжках? Удивительно! И ничего, стоит?
Левша. А то как же? У нас, брат, строго: прикажут – и на кочерыжках будет стоять. Технически! (Напевает.) Тула-Тула-Тула-я… А это самое – что за трубка и к чему такое?
Химик-механик (выкатывает огромный барометр). У-у, это штука! Буреметр называется: от морского водопления – первое спасение. Погоду за сутки назад, непогоду за сутки вперед угадывает.
Левша. Ну, это против нашего… например… никуда не годится. Да-а! У меня в Туле вроде бабка есть, так у ней перед непогодой поясницу… технически – за неделю ломить начинает. А вы – эка: за сутки!
Мастер. Ну-у? За неделю? Удивительно!
Левша (напевает). Тула-Тула-Тула перевернула, кверху козырем пошла… (Ходит, глядит, остановился.) Хм! А это для каких-таких жителей… домина, вроде?
Химик-механик. А это, извольте видеть, называемая керамида, а в ней сохранно заключен удивительный египетский фараон, не принимает ни питья, ни пищи, лежит годов три тыщи, а может, и больше.
Левша (цыркает сквозь зубы). Чудаки вы… кромя всего!
Мастер. А что?
Левша. А то. У нас этих самых фараонов – хоть пруд пруди: в Москве на каждом углу стоят вроде для бесплатного удивления. А вы это самое… их за деньги показываете. Ну и чу-да-ки! Нет, вы мне такое предъявите, чего бы у нас нету.
Химик-механик. Сейчас… А ну-ка… родители, например, у тебя есть, камрад?
Левша. Во, брат, идиолух, а? Это, может, у вас, у нехристей, дети вроде… из этой бутылки вылазют, а у нас это самое… по-православному, технически…
Химик-механик. Да ты дело отвечай! Родители, говорю, есть, живы?
Левша. Ну, живы, ежели… Ну?
Химик-механик. А желательно вам сейчас с родителями, например, словесный разговор иметь?
Левша (обиделся). Чего-о? Ты, брат, мне, это, в мозги-то не капай. Я хоть какой-никакой, а в своем уме. Не-што отсюдова в Тулу слыхать?
Химик-механик. А на это, брат, у нас есть такое удивление, что ты родясь не видал – умрешь не увидишь. Вот: радиотелефон называется.
Левша. Ежели родителев он – так с родителем только и можно по ему разговаривать. А мне, ежели, например, не с родителями желательно, а совсем обратно? Вроде, скажем… с какой-нибудь с гражданочкой?
Химик-механик. Это все единственно. Вот, пожалуйте: нажмешь, повернешь, голосом поведешь – говори с кем хочешь, хоть с родителями, хоть обратно.
Левша. Ну-ка? (Нажал пуговку – трезвон, искры. Левша моргает, съежился. Робким голосом.) Машка, а Машка! (Громче.) Машка-а!
Голос девки Машки. Левша, никак ты? Красавчик ты мой!
Левша (картуз об земь, разинул рот). Тьфу, провались ты совсем! А ведь и верно. Маша моя, технически! Ей-Богу!
Голос девки Машки. Левша, а Левша!
Левша. Сейчас. (Чешет затыпок, думает. Придумал. Англичанам.) А желательно ежели – я вам сейчас, это, диковинку покажу… кромя прочего… почище разговорной этой трубки?
Химик-механик. Захвастался – кабы не захрястался! Гляди, брат!
Левша. Вот те и гляди! Я и без трубки вашей слышу. Да. И еще Машка моя… вроде как сказать – не сказала, а уж я слышу, что она скажет.
Химик-механик. Ну-ка, что ж она тебе скажет?
Левша. А вот чего… (Шепчет на ухо Химику-механику.)
Мастер. Что? Что? (Химик-механик шепчет на ухо Мастеру.)
Голос девки Машки. Левша, а Левша!
Левша. Что, Машенька, коровушка ты моя-а?
Голос девки Машки. Левша, пойдем обожаться!
Мастер. Чтоб тебе лопнуть: верно!
Химик-механик. Тюпелька в тюпельку!
Левша. То-то! Уж это вроде… будьте спокойны: уж так ли, эдак – а уж мы вас… это самое… технически! (Лихо заводит на гармошке.)
Мастер. Да это черт те что! Ну, буде баловаться с диковинами-то! Я ему сейчас вещь покажу, которая настоящая… На, гляди! (Сует Левше ружье.)
Голос девки Машки (удаляясь). Левша, а Левша!
Левша (опустив гармошку, прислушивается). Братцы, сделайте милость – отпустите вы меня… домой вроде… а?
Мастер. Гляди, говорю… черт косорукий!
Левша (нехотя берет ружье. Поглядел – и вдруг загорелся). Тц-тц-тц… Вот это вот – да! Это – технически! (Ощупывает, поглаживает.) Что тебе! Шлиховка-то, а? Прямо это… чисто вроде девку по спине гладишь! А замочек, замочек-то! (С ружьем в руках кидается к англичанам, обнимает их.) Сволочи! Милые!
Мастер. Ты что – рехнулся?
Левша. Эх! Уж очень добре, дюже работа хороша!
Мастер. Ага-а! Пробрало?
Левша (щупает в дуле). А внутре-то, внутре-то… Ай-ай-ай-ай! (Заглядывает внутрь, качает головой, вздыхает.) Эх! Кирпичом чистите-то, ай как?
Химик-механик. Сморозил: кирпичом! Это, может, у вас кирпичом, а у нас – порошком самым мелким, вроде клоповного персидского.
Левша. Не дай Бог – война… Куда мы… ежели с берданками нашими? Эх! (Осматривает еще раз ружье, вздыхает. Вдруг поставил ружье.) Братцы, отпустите вы меня домой за ради Христа!
Химик-механик. То есть, это как же?
Левша. А так. Хотя-хоть и это… благодарю вас покорно на всем угощении, и вроде всем я у вас очень доволен, а только… Не могу я у вас больше! Вот тут вот это самое… (Вертит рукой против сердца.)
Химик-механик. Ну вот, заскучал! Да мы тебе сейчас такое покажем… Вот: гляди…
Левша. Не могу я! Лучше покажите вы мне: в какой она стороне – Рассея наша?
Химик-механик. Рассея, Рассея! Ты лучше оставайся у нас, живут у нас мастера хорошо, семейно, на каждого члена по четыре кубических аршина воздуха…
Левша. Да не надо мне вашего кубического воздуха: мне без русского воздуха никак невозможно! Опять же я в холостом звании. И мне тут в одиночестве… вроде очень скучно будет. А там у меня есть…
Химик-механик. Чудак! Чего ж ты молчал-то? Это дело такое: раз моргнуть, два шепнуть. (Мастеру.) Волоки сюда скорей свою аглицкую девку Мерю.
Мастер. Есть! (Выводит Мерю.)
Меря (входя). А вот и я!
Химик-механик (Левше). Ну, что? Какова мамошка?
Левша. Это чего уж! Девка – я те дам! Вроде! Да-а!
Химик-механик. Ну, вот и ладно: ты нам только словечко закинь, какой вы секрет над блохой произвели, а мы тебе сейчас с нашей аглицкой девкой все устроим. (Мастеру.) Ну-ка!
Мастер. Меря, подь сюда! (Делает ей знак пальцем.)
Меря (подходя). Здравствуйте, прекрасный молодой человек Левша. Очень приятно.
Левша (снял и мнет картуз, глядит исподлобья). Ой, беда, на Машку мою похожа!
Меря (в радиотелефон). Эй, Половой! Кипяточку нам на четверых, да ватрушечек каких там, что ли.
Голос Полового. Слушс-с!
Въезжает стол, скамьи. Вбегает Половой с подносом, ставит на стол. Меря кобенится перед Левшой.
Меря (садясь за стол). Милости прошу к нашему шалашу!
Все садятся. Левша с Мери глаз не сводит.
Химик-механик. Ты погляди: одеваются у нас чисто, не халды какие-нибудь, хозяйственные. Ну-ка, Меря, покажи, как ты… Плесни-ка ему чайку.
Меря наливает Левше и себе. Оба пьют с блюдечка. Меря придвигается к Левше все ближе.
Химик-механик (в стороне, косится на них). Кх… Гм… (Вынув часы – Мастеру, важно.) У вас сколько?
Мастер. Без четверти.
Химик-механик. И у меня без четверти. Благодарим вас!
Меря придвигается к Левше. Левша не знает куда деваться, пот с него градом, берет салфетку, утирается.
Меря. Что ж вы, прекрасный молодой человек? Я к тебе голублюсь, а ты от меня тетеришься! (Обнимает Левшу.)
Химик-механик. Вот это так! Ну, Левша, поле с угородом – слово с уговором: пьем магарыч, что ли? Ты нам про блоху – тайный секрет, а мы тебя на Мере женим.
Левша (выскакивает из-за стола). Ой, не-ет: закон ежели принять с вашей аглицкой девкой… Это мне… это вроде как… никак невозможно.
Мастер. Это почему же такое? Какие у нас напротив наших девок порочные приметы есть?
Левша. А это самое… например… одежда на них накручена… И не разобрать, что и для какой надобности… ежели…
Мастер. Какое же тебе в том препятствие – в одежде?
Левша (конфузясь). А, значит… это… опасаюсь – зазорно будет… вроде глядеть – дожидаться, пока она из всего барахла разберется… ежели… это самое… Бог приведет… технически…
Мастер. Ну, это ты, камрад, врешь: это оне у нас могут в лучшем виде. Ну-ка, Меря; покажи ему голую технику!
Заводным голосом напевая нечто легкомысленное, Меря начинает скидывать с себя одёжу. Левша рвется бежать – и рвется к Мере. Мастер его держит.
Левша. Ой, батюшки, не надо! Ой, у меня Машка в Туле! Ой, невтерпеж, держите меня! Ой, пустите! Ой, братцы, на все согласен – открою вам секрет, бегите за блохой скорее!
Химик-механик и Мастер, толкаясь, бегут за блохой. Левша тычется в одну трубу, в другую: ищет выхода – выхода нет. Меря продолжает «голую технику». Появляется Полшкипер.
Левша (бегом к Подшкиперу). Ой, скорее, скорее! Ой, братишка, – куда бы мне…
Полшкипер. Я аглицкого корабля – Полшкипер. Вам, Левша, чего надобно?
Левша. Ой, друг любезный, Полшкипер, вези меня скорее в Петербург, в царский дворец.
Полшкипер. Отчего ж, можно, пожалуйте.
Левша, скинув картуз, крестится. Оба уходят. Химик-механик и Мастер вбегают с шкатулкой.
Химик-механик. Батюшки! А где ж Левша-то!
Меря (хладнокровно). Смылся – в Питер. Мастер. Да это черт те что!
Химик-механик. За ним! (Свистит. Выскакивает Ямщик.) В Питер! Гони во всю мочь!
Ямщик. В два счета!
Уходят. Появляется корабль – с Полшкипером и Левшой. Полшкипер крутит колесо, корабль движется.
Левша. Братишка, эй!
Полшкипер останавливается.
Скажи ты мне: в какой стороне – Рассея наша?
Полшкипер. Рассея? А хто ее знает! Должно быть – там… (Показывает в публику.)
Занавес
Действие четвертое
1-й Халдей (на авансцене перед занавесом). Представление продолжается! А именно: снова царский дворец и разные роскошные украшения. Эй, занавес!
Занавес подымается. Как в первом действии – Петербург и царский дворец. Дворник с метлой стоит, грызет подсолнухи, шкурки бросает наземь. Зевает, уходит. Появляются Левша и Полшкипер, оба навеселе.
Левша. Неужели вроде добрались? (Увидел что-то на приступках, подымает.) Подсолнухи! Верно! Она самая – Рассея! Эх, ты, коровушка ты моя-а! (Бросается на землю, целует ее. Встал. Полшкиперу.) Понимаешь ты, организм гололобый, что есть такое Рассея?
Полшкипер. Нет, этого мы не понимаем.
Левша. Куды тебе: рылом не вышел! А ежели кромя – все-таки… полюбил я тебя, друг ты мой любезный. Во как: по сих пор. Технически! Выпьем на росстань, а?
Полшкипер вынимает бутылку из кармана.
Это которая же по пальцам будет, ли по вашей арифметике?
Полшкипер. Три… тринадцатая. Ничего не значит. Пей, рус.
Пьют. Из оркестра на приступочки лезет Рыжий Черт.
Левша (Полшкиперу). Ой, гляди, гляди!
Полшкипер (спокойно). Ишь ты: рыжий.
Левша. Скорей перекрестись – отвернись, это черт Мурин! Говорил тебе: тринадцатой не надо.
Полшкипер. Какой черт? У нас по арифметике доказано: никаких чертей нету. Это Морской Водоглаз, он – ручной, не бойсь. (Протягивает Черту кусок хлеба.) Лопай, ну?
Черт ест.
Левша (выше подбирая ноги). Оно, хотя-хоть, конечно, арифметика – она, вроде как… А ведь, ей-Богу – хлеб жрет, а? Дай-ка, дай-ка, я попробую… (Берет у Полшкипера хлеб, протягивает Черту – боится, отдергивает руку.)
Полшкипер. Я тебе говорю: ручной. Ну вот – хочешь: я тебя в море швырну, и он мне тебя сейчас назад подаст?
Левша. Друг, милый, ну давай я тебя поцелую – ну? (Целуются.) Ну…. ну, хочешь – бери, швыряй черту своему… арифметическому – ну, швыряй!
Полшкипер подымает Левшу – бросить Рыжему Черту, тот протягивает уж лапы. Вбегает Платов. Рыжий Черт ныряет вниз.
Платов (Левше). А-а, шельма собачья, попался! Не-ет, от меня ни в земле, ни в воде не скроешься! Со дна морского достану! (Хватает Левшу за шиворот, ставит перед собой.) Ну, говори: где блоха? (Трясет Левшу.) Ну?
Левша (машет рукой). Та-та-та-тама.
Платов. Где тама?
Левша. У этих… у аглицких мастеров осталась… вроде.
Платов. У-у-у! Зарезал, окаянный черт! Пропали, пропали!
Левша. Не… нет, они не пропали. Зачем пропали? Они сейчас тут будут. За нами всю дорогу, без отдыху, вроде – гончие какие гнались… Да вон – колокольцы-то: слышь?
Слышны колокольцы. Появляются Химик-механик и за ним Мастер.
Химик-механик. Ф-фу, батюшки! Насилу-насилу догнали… Здравия желаем, донской казак Платов!
Платов. М-малчать! Где шкатулка с блохой?
Химик-механик. А вот, пожалуйте. (Подает шкатулку.) Она самая.
Платов. Ну, коли вы мне не узнали, в чем секрет, – молитесь вашему чертову богу!
Химик-механик. Да, поди-кось от него узнай! (На Левшу.) Ты на пень – он на корягу, ты в воду – он ко дну: ёрзок больно.
Левша. Что, съел?
Платов (трясет Левшу). М-малчать, язва! (Другим голосом.) Молодец, Левша, не осрамил Тулу, не выдал! (Опять трясет.) Ну, говори теперь, растакой-сякой: что вы за секрет с блохой сделали? А не то твоей жизни пять минут сроку осталось: сейчас Царя приведут – и мне конец и тебе крышка.
Левша. Может, ежели, никакого секрета и нету? (Цыркает сквозь зубы.) А может, вроде и есть. Сейчас все… это самое… обнаружится.
Платов (свирепо). Ну, коли я от Царя живым вернусь – уж я тебя, Бог даст… (Кулак – Левше. Свистовым.) Держать его, сукина сына – да крепче!
Левша. Эх, Левша, красавец молодой – сгубила тебя судьба!
Свистовые его уводят.
Химик-механик (Мастеру). У вас без четверти?
Мастер. Без четверти.
Химик-механик. Ау меня… (Лезет за часами – вытаскивает одну цепочку.) Часы-то… срезали! Батюшки!
Убегает, за ним – Мастер. В это время – музыка, парадным маршем входят Генералы и Царь.
Царь. Ну, здрасте, что ли.
Генералы. Здра-жла-ваше-цар-ство!
Царь (приглядывается). А где же этот… мой… как его?
Генералы (выскакивают). Здесь я, ваше-цар-ство! – Здесь, ваше-цар-ство! – Здесь…
Царь. А, да на кой вы мне! Ну, этот… как его… Платов!
Кисельвроде (Платову). Ну, дружочек, пришел твой часик: иди, Царь тебя требует.
Платов. Крышка! Пропал – ни за нюх табаку! (Идет за Кисельвроде.)
Царь. Ну, донской казак Платов, здравствуй, что ли.
Платов (гаркает). Здра-жла-ваше-цар-ство!
Царь. Где был, что видел?
Платов. Так и так: был я, согласно собственноручному твоему царскому слову, на Тихом Дону.
Царь. Ну, докладай, какие у вас там казаки промеж себя междоусобные разговоры ведут.
Платов. А это, стал-быть, могу я только по тайности на ушко сказать.
Царь. Ну, на тебе ухо – пользуйся.
Платов, подошедши к трону, шепчет Царю на ухо.
Царь (Платову). Та-ак. Ладно! А больше, например, тебе нечего мне сказать?
Платов. Гм… Кхе!
Генералы вытягиваются на цыпочках, шушукаются.
Царь (Платову). А что же ты, братец, про самое главное-то молчок? (Грозно.) А-а-а? Как же тульские твои мастера против аглицкой нимфозории себя оправдали?
Генералы. Каюк! – Поплыл Платов! – Митькой звали!
Платов (бухается на колени). Так и так: хочешь – казни, хочешь – милуй. А только нимфозория окаянная все в том же пространстве, и, стал-быть, ничего удивительней тульские мастера не могли сделать.
Царь. Ну, брат, это уж – маком! Ты – старик мужественный, а что ты мне докладаешь – этого быть никак не может! Слышишь?
Платов (гаркает). Так точно, ваше-цар-ство, никак не может! (Другим голосом.) А только вот хоть ты тресни – так оно и есть.
Царь. Да ты… Как это ты смеешь мне, царю, поперек говорить? Подавай ее сюда!
Платов мнется.
Не слышишь? Уши заколодило? Сейчас давай – ну?
Платов подает Царю шкатулку. Царь открывает, смотрит.
Что за лихо! И впрямь: как лежала блоха – так и лежит. Не может того быть: тут тульские мастера, наверно, что-нибудь сверх, понятия сделали… (Услышал страдательную Левши на гармошке. Платову.) Постой-ка: это кто же там приятной музыкой займается?
Платов. А это так… тульский один… стервец… у-у-у! (Свирепеет.)
Царь. А ну-ка, поди спроси этого самого тульского насчет государственной нашей блохи.
Платов уходит.
Нет, уж чего-нибудь они с ей да изделали… (Пробует взять блоху.) А, пропади ты пропадом! Палец у меня дюже толстый – не гожается…
Генералы. Послюньте пальчик, ваше-царство! – Лизните их… – Язычком, язычочком!
Кисельвроде. Дозвольте, я лизну!
Царь. А, иди ты к ляду!
Платов (возвращается, подходит к Царю). Так и так: говорит ихний тульский Левша, надо, говорит, блоху эту в самый мелкий мелкоскоп глядеть – тогда-де все обнаружится.
Царь (кричит сердито). Подать сюда самый мелкий мелкоскоп!
Кисельвроде. Подать мелкоскоп!
Десять Генералов на рысях немедля приносят громадную трубу, устанавливают ее поперек палаты – глядельным концом к публике; перед другим концом – держат шкатулку с блохой.
Кисельвроде. Пожалуйте, ваше величество. Как говорится, все наготове: сани до Казани, язык до Киева.
Царь (смотрит в мелкоскоп). Ага… ага… Вот-вот-вот… Тьфу! Ничего не видать, ни синь-пороху! Позвать сюда… этого самого… Лекаря-аптекаря…
Кисельвроде. Веди! Зови!
Генералы бегут.
Лекарь-аптекарь (входит). Здра-жла…
Царь (с досадой). Да знаю, знаю! Можешь мелкоскоп по глазам навести?
Лекарь-аптекарь. У-у, глаза отвести – это самое наше дело! (Налаживает мелкоскоп.) Раз, два, три. Готово! Пожалуйте!
Царь (глядит в мелкоскоп). А-а! Ну-ка, ну-ка? Поверни спинкой. Так. Бочком. Пузичком… Тьфу! Да что же это такое? Все как было. (Платову.) Волоки сюда этого тульского твоего! (Платов мнется. Царь – грозно.) Ну-у? (Топает.) Веди, говорят тебе, а то у меня… знаешь?
Платов (бежит, на ходу читает). Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его… Свят, свят, свят!
Свистовые ведут Левшу. У него одна штанина в сапоге, другая наружу, воротник разорван, но идет бойко – от последней отчаянности, а может, и от хмеля. За ним Полшкипер и Платов.
Платов (тычет Левшу в бок). Ну, д-дьявол, иди теперь – сам за себя отвечай. У-у-у!
Левша. А что ж такое: и пойду, и отвечу – технически! (Цыркает сквозь зубы. С гармонией своей под мышкой, подходит к Царю – кланяется.)
Царь. Ну, здравствуй, что ли. Хм, вон ты какой! Ну, вот что, скажи-ка, братец, это что ж значит? Мы и так и эдак в мелкоскоп глядели, а ничего замечательного не усматриваем. Плохо вы работаете – плохо, плохо! Да.
Левша. Оно хотя-хоть вы и глядели, а только глядеть надо вроде с соображением… А то ведь и баран, ежели, на новые ворота… тоже глядит. Да.
Генералы и Кисельвроде (кидаются к Левше, дергают его сзади). Шшшш! – Шшшш!
Царь. Оставьте над ним мудрить: пусть отвечает, как умеет. (Левше.) Ну, гляди сам: ничего не видать.
Левша. А вы бы, это… глаза-то получше разули, да. Этак не увидишь, конечно. Потому как наш секрет – кромя прочего ежели… так против этого размера не в пример мельче.
Царь. А есть, говоришь, секрет?
Левша (цыркает сквозь зубы). Ха! Вроде есть, конечно.
Царь. Ну? Ей-Богу?
Левша. Да уж есть.
Царь. А как же его разглядеть – секрет-то ваш?
Левша. А ежели, например, одну блохиную ножку… это самое… под весь мелкоскоп… например… вот этак вот, да. И, значит, потом глядеть, технически, на каждую ихнюю блохиную пяточку. И тут, это, все удивление… и здрасте-пожалте. Да.
Царь (показывает Левше на Лекаря-аптекаря). Поди, растолкуй ему, он это сейчас все устроит, согласно науке.
Левша идет неторопливо. Платов за ним с кулаками – от нетерпения инда трясется весь.
Царь. Ну, скорей, братец – экой ты!
Левша (Царю). Скорей! А это ты слыхал: детей скоро, например, делать – слепые родятся?
Платов. Маалч… (Зажимает себе рот.)
Лекарь-аптекарь (налаживает мелкоскоп). Раз, два, три… Андерманир штук, пожалуйте!
Левша (Царю). Ну, теперь глядите, коли хотите: жалко мне, что ли? (Отходит к Полшкиперу, наливают, пьют.)
Царь (Генералам, которые толкутся около мелкоскопа, мешают). Брысь! Уйдите!
Генералы порскают кто куда. Царь глядит в стекло. Платов в стороне: начнет креститься – не докрестится, начнет – не докрестится, глаз не спускает с Царя.
Царь. Да ведь они эту самую блоху… Вот это, брат, ловко! Ах, чтоб тебе сдохнуть. Ах-ах-ах!
Генералы, Платов, Кисельвроде (кидаются). Что? – Что? – Что такое?
Царь (сияет). Ну, глядите, пожалуйста! Да ведь они, мошенники, исхитрились аглицкую эту блоху – на подковы подковать! Нимфозорию подковали, а? (Опять смотрит в мелкоскоп.) Стой-стой-стой! А это еще там что такое? Ну-ка, подверни! (Подкова крупнее, видны буквы. Царь читает.) Егу. Пыч. Ору. Матер. (Левше.) Нехорошо, нехорошо! Чего же это вы слова-то этакие пишете? Матер… Нехорошо!
Левша. Вот ведь необразованные! Эх ты… «матер»! Мастер.
Царь. Гляди сам: матер.
Левша. Да это вроде для скорости – скоропись – нешто не понимаете? «Оружейный мастер Егупыч». Это подпись его.
Царь. Так это он там еще и расписался, значит? Ах, нечистая сила! Ах-ах-ах! Глядите, пожалуйста! Ну и стервецы!
Все кидаются глядеть.
Платов (кричит). Пус-сти! Пусти, р-расшибу! (Расшвыривает всех и, растопырив локти, впивается в мелкоскоп. Потом бежит к Левше.) Ну, брат… (Колотит себя в грудь, слов не хватает, с обожанием смотрит на Левшу.) Эх! (Вынимает из кармана стаканчик, подставляет Полшкиперу, чтоб налил, чокается с Левшой.) Ну… ах, чтоб тебе! Ну, ладно, живи, так и быть! Пес с тобой! Прощаю! Все прощаю!
Царь (Платову). Ну-ка, где твои англичане? Давай их сюда.
Платов бежит за англичанами.
Химик-механик (сбросив колпак и очки Лекаря, подходит к Царю). А вот я – аглицкий Химик-механик, а это мои дорогие товарищи, которые в одно мгновение могут произвести блоху и прочие удивленья.
Царь. Ну-ка, ну-ка, погляди, какая есть наша тульская техника напротив вашей научной блохи!
Мастер (глядит). Под… под… Подковали, а? Да это черт те что!
Химик-механик (глядит). Н-да-а! Это – не народ, это какие-то варвары!
Царь (доволен). Ха-ха-ха-ха-ха!
Левша (Химику-механику). Что, гололобые, съели? (Показывает ему фигу.)
Химик-механик. Это еще поглядим, кто съел, а кто и подавился. Ты вот ее заведи, попробуй.
Левша. А что ж такое? И за… и заведу. Очень даже просто… (Заводит. Музыка начинает: «Дрынь-дрынь» – и обрывается.) Это… это что же? Постой… Это она… знычть… вроде, не мо… не может больше?
Химик-механик. Танцевать-то? Не может.
Левша (в ужасе). Из… из… изгадили, знычть? Мы? Я?
Химик-механик. Ты. Что я тебе про арифметику-то говорил – помнишь? Оно самое.
Левша (стучит себя мослаком по лбу). Кобель! Рукосуй! Дьявол! (Шевелит блоху. В отчаянии.) Не… не танцует! (На Химика-механика – с кулаками.) Ты-ты… зачем мне сказал? Уйди… Уйди, окаянный! Уйди от греха!
Химик-механик уходит.
Полшкипер (Левше). Плю… плюнь, камрад!
Левша. Не танцует… Конец мне, братишка! По… понимаешь ты: не танцует!
Полшкипер. На… на! Пей скорей… Соси, милай… (Наливает Левше.)
Левша (стуча зубами, пьет). Эх… Жизнь наша – копейка, судьба – индейка! Ну, пропадать – так с музыкой! (Заводит на гармошке.)
Кисельвроде и Генералы (кидаются к Левше). Ш-ш-ш! – Что ты? – Рехнулся?
Царь (оборачивается к Левше). Да он еще тут? А я и забыл про него! (Подходит к нему.) Ну, брат, вот что: утешил ты меня – по сих пор. Спасибо. (Обнимает его, лобызает.) Проси, Левша, чего твоя душа хочет. Вот хочешь – полным генералом в отставке тебя сейчас произведу?
Левша (показывает пальцем на Генералов). Это вот лы-лы-лысые-то которые? (Цыркает сквозь зубы.) Нету моего согласия, чтоб в лысые. Что меня Машка тогда не… не… не будеть обожать – поэтому. Только она одна у мене и осталась…
Полшкипер (навеселе изрядно, мотает головой). В-верно, камрад!
Царь. Ну, коли так, жалую тебе с придворного певчего парадный кафтан. Давай сюда кафтан! Эй! Живо!
Приносят кафтан, напяливают его на Левшу. Кафтан на нем – как на вешалке.
Царь (торжественно). Граф Кисельвроде! Объявляю тебе народно: денег ему, мошеннику, дай сколько хочет. Сыпь – не жалей. (Всем.) Ну, я – на боковую. Эй, музыка – расходный марш мне!
Под «расходный марш» – Царь и Генералы отбывают.
Кисельвроде (подходит к Левше). Слыхал? Ну, проси, да не запрашивай, милый.
Левша (еле лыко вяжет). Гля… гля… Машки жа-лаю… червонцев на сто рублей, да серебра на т-три-дцать, да бумажками пуд и три ччер… ччерти! Т-только она у меня и… и танцует…
Кисельвроде. Ну, это, дружочек, завтра прошение подашь. А сейчас Царь жалует тебе двугривенный, как говорится, с своего плеча. Ну, иди, иди, нечего!
Левша (глядит на двугривенный). Эх, жись наша индейская! Не… не видать мне Машки моей! (Полшкиперу) Пойдем отсюдова, друг любезный. (Выходит. На приступках Левша растягивает гармошку.) Т-Тула-Тула – первернула…
Околодочный (вырастает на приступках около Левши). Это-то что такое? С-строго не разрешается!
Левша (перестает, тычет себя в грудь). У меня… может… все печенки вну… внутре сейчас полыхают – потому я испортил… А он мне: «Не разрешает-ся…» Эх, гуляй! (Снова – на гармошке.) Тула-Тула-Тула-я, Тула родина моя!
Околодочный. Др-р-р! (Свистит, выскакивают Городовые и Дворник.)
Левша (Полшкиперу). Вот, брат, у вас это за деньги, а у нас… фр-фр-фараоны бесплатно… вроде… И-эх, Тула-Тула первернула, ко дну козырем пошла…
Околодочный (Городовым). Тузи!
Левша. Не трожь… кафтан… каф… каф… (Затихает. Городовые, окружив густо, бьют Левшу.)
Полшкипер (мечется кругом, кричит). Стой, стой! Нельзя! Душу… Душу-то! Стой!
Околодочный. Так. В хобот. В хряпало. В загривок.
Городовые сбрасывают куда-то уже недвижимого Левшу. Дворник заметает метлою следы. Уходит.
Полшкипер (бежит к рампе). Ой, батюшки, убили! Утоп! Ой, батюшки!
Убегает, последние слова слышны уж издали. Тотчас же на сцене темнеет. На просцениуме появляются Халдеи.
Халдейка-девка Машка (причитает). Ой, да голубь ты сизый м-о-о-ой! Да на кого ж ты меня споки-и-нул…
1-й Халдей. Ну, что, что? Вот дуры бабы! Ну, чего нюни распустила?
Девка Машка. Левшу больно жалко! Не видать мне его, голубчика, до кончины до моей!
1-й Халдей. А я-то на что же? Гляди! (Свистит в два пальца. На сцене свет. Из печки вываливается Левша с гармошкой. Встает, подбегает к Халдейке.)
Левша. Машка! Никак, ты?
Девка Машка. Левша, красавчик ты мой
Левша. Машка! А, Машка!
Девка Машка. Что?
Левша. Пойдем обожаться!
Медленно уходят. Левша играет на гармошке.
Химик-механик (публике). С благополучным вас окончанием и затем до скорого свидания. Просим честной народ не забывать нас и вперед!
Занавес
<1924–1929>
Атилла*
Трагедия в четырех действиях
ЛИЦА
Атилла – владыка Великой Скифии.
Керка – его жена.
Ильдегонда – заложница Атиллы, дочь короля бургундов.
Вигила – ее жених, один из послов Восточного Рима.
Сенатор Максимин, Приск – послы Восточного Рима.
Оногост, Едекон, Исла – приближенные Атиллы.
Зыркон – шут Атиллы.
Аэций – магистр римской пехоты и конницы.
Анниан – епископ Аврелианский.
Гоур, Камель – римские рабы в Аврелиане.
Марулл – римский поэт.
Дулеб – оратай.
Ятвяг – один из ближайших кметей Атиллы.
1-й Кметь.
2-й Кметь.
Посол от Гиспанских варваров.
Посол от Галлов.
Глашатай Атиллы.
Чашник Атиллы.
Скифский Кобзарь.
Готский Зингер.
Пленный Ефиоп.
Кмети и Воины Атиллы.
Бургундские солдаты и Римские Воины (в Аврелиане).
Действие первое
Палата во дворце Атиллы: дерево, грубая резьба. На помосте, устланном звериными шкурами, скамья и сбоку другая пониже. У дверей, во внутренние покои – Старший Страж. Слышен звук римской трубы-букцины и ответный скифский рог.
Старший Страж (прислушиваясь). Ао! Труба… (1-му Стражу.) Зырчь, зырчь, – живо!
1-й Страж (бежит, смотрит в окно, возвращается). К нам.
Старший Страж. Кто?
1-й Страж. Чужие.
Старший Страж. Вопи сюда наших – живо.
1-й Страж уходит.
Едекон (входит. Старшему). Ну, привез гостей к Атилле.
Старший Страж. Кого?
Едекон. От Восточного Рима троих послов. Да еще бургунды пристряли к нам в дороге: ехали сюда же, везли Атилле заложницу – дочь их короля. Вот девка!
Старший Страж. Поглядим!
Едекон. Зря будешь глядеть. Покуда мы ехали все вместе, так с нею уж успел снюхаться один из римлян – посол, какой помоложе. Вот к этому приглядись, да крепче.
Старший Страж. А что?
Едекон. А то, что выйдет у нас такая потеха, какой никогда… (Замолкает.)
Входят Вигила и Ильдегонда.
Старший Страж. Чего стал?
Едекон. Тише, он самый… и с ним – она. Идем туда – я там тебе доскажу… (уходят во внутренние покои).
Вигила (Ильдегонде).
Все во сне, все сейчас улетит, как дым,
ты останешься здесь у Атиллы, а я…
А я – (останавливается).
Ильдегонда. А ты поедешь один – через степи, по каким мы мчались с тобою вдвоем – поедешь назад…
Вигила. Нет…
Ильдегонда. Как нет? Что ты хочешь сказать?
Вигила (молча смотрит на Ильдегонду. Потом). Ильдегонда моя… (целует ее). Прощай!
Ильдегонда. Прощай?
Но ведь я через год к тебе вернусь,
пусть варвар Атилла, пусть лютый волк –
не тронет заложницы даже он.
Вигила. Я знаю.
Ильдегонда.
Отчего же так горек твой поцелуй –
как будто прощаешься навек,
как будто смерть за углом стоит?
Скорее скажи, пока вдвоем.
Молчишь? Идут… Скажи!
Вигила. Нет!
Слышен громкий – в нос – голос Приска. Входит и Максимин.
Приск. Вигила, дорогой – я уверен: всё, что рассказывают про гуннов – это ложь. Эти милые дикари так почтительны со мной, что, право, мне даже как-то неловко…
Из внутренних покоев быстро входят 1-й Страж и двое других.
1-й Страж (кидается к Приску, хватает его за шиворот). Стой! Кто такие?
Максимин.
Из Византии римские послы –
к Атилле. Понял? Дай дорогу!
1-й Страж (своим). Ао! Сюда! Щупь их!
Стражи начинают обыскивать Вигилу.
Вигила.
Прочь, варвары, рабы…
Сперва пойдите грязь с клешней отмойте.
1-й и 2-й Стражи. А рррабы-ы? Мы рабы-ы? Аррчь… Аррчь его! (С мечами на Вигилу.)
1-й Страж. Стой! Не порть им шкуру!
Максимин (1-му Стражу).
Ты Едекона знаешь? Так пойди
спроси его, кто мы такие?
1-й Страж (2-му и 3-му). Чуть что – сарычь в башку! (Уходит.)
Приск (Максимину). Положись на меня! Я сейчас все устрою… (подойдя к стражам, начинает речь). Мои дорогие, многоуважаемые варвары!
2-й Страж. Что-о?
Приск. То есть, вообще… глубокоуважаемые… э-э-э… существа!
3-й Страж. Цыть!.. На место!
Приск (отходит поспешно. Максимину). Это… это они всё шутят… Я уверен!
Максимин. Позор! (Садится на скамью, опускает голову на руки.)
Мы, римляне, должны терпеть всё это.
Как нищие ждать у его дверей,
чтобы дождаться… Чего? как знать?
Приск. Но, дорогой Максимин, говорят, Атилла сегодня в прекрасном расположении духа, я – тоже. Так что мы добьемся мира, мы спасем Рим – я уверен. Максимин.
Да, пожалуй, если мы пред ним –
мы, римляне, пред варваром, пред гунном,
перед Атиллой станем на колени…
Да и тогда…
он может гуннам крикнуть: – «стой» –
но время ведь и он не остановит.
Приск. То есть, как это – время?
Максимин.
Ты видишь, у меня трясутся руки,
глаза слезятся, рот беззубый – видишь?
Такие ж руки, рот, глаза – у Рима.
Рим стал старик, как я.
А варвары – от них воняет потом,
но их глаза и зубы – посмотри:
любой из них пихнет меня, как Рим,
и Рим, как я, – в куски.
Вигила. Нет, этого не будет!..
Максимин. Ты знаешь средство, чтоб лечить от смерти?
Вигила. Да, знаю: смерть. (Отходит в сторону. К нему – Ильдегонда).
Ильдегонда.
Вигила, ты бледен? Твоя рука
в моей дрожит. Что задумал ты?
Быть может, могу я тебе помочь?
мои руки не так нежны, как твои,
не умею играть на лютне я –
но умею играть копьем, ножом…
Ты скажешь мне?
Вигила.
Я должен молчать – я клятву дал.
Ты скоро увидишь все сама.
Входят Едекон, Старший и 1-й Страж. Старший отводит стражей от послов. У Едекона за поясом топор, в руках мешок с чем-то круглым.
Едекон (Ильдегонде). Эй, красотка, там во дворе твои бургунды ждут тебя.
Ильдегонда выходит. Едекон – послам.
Ну, гости, привет вам от хозяев. Жить вам столько годов, сколько волос на голове у Максимина.
Стражи (пальцем на лысину Максимина). Га-га-га!
Едекон. Нишшь! (Стражи замолкают. Максимину). Ты не гневись на них: как лисий, так они ваш римский дух не терпят. Я им сказал, чтобы носы зажали и отошли подальше.
Стражи. Га-га-га!
Приск (Максимину). Вот видишь, я говорил тебе! Дух великого Рима должен победить – он победил.
Максимин отмахивается от него, понурившись, садится. Приск, пожав плечами, подходит к стражам, протягивает руку.
Дорогие, я ваш!..
Никакого впечатления. Пожимает плечами, отходит.
Глашатай (пробегает). Атилла! Атилла! Он вернулся с поля, он вошел в свой дом!
Вигила (в стороне. Едекону взволнованно).
Скорее – скажи еще раз,
что наш уговор не забыл,
что ты исполнишь…
Едекон (дает ему мешок). Держи.
Вигила. Зачем? Это что?
Едекон. Князю Атилле подарок. Дыня.
Вигила (ощупывает). Дыня? Постой… постой… нет! Эта дыня созрела на человечьей шее!
Едекон. Хоть и римлянин, а не дурак: угадал.
Вигила. Чья голова? Говори – кто?
Едекон. Вледа.
Вигила. Как Вледа? Брат Атиллы? Ты его?..
Едекон. Не я – топор.
Вигила (молчит, потом). Едекон, прости меня.
Едекон. За что?
Вигила.
Я верил тебе – и я не верил,
Я боялся: а вдруг изменишь?
Но эта голова немая
говорит за тебя – кричит, –
что их звериное отродье
ненавидишь ты, как я,
что Атиллу, этого волка…
нет хуже… бешеного пса…
Едекон (хватает его за горло). Молчи! Не смей!
Вигила. Едекон, пусти! Ты что?
Едекон (другим тоном). Дурак, услышат – все пропало.
Вигила.
Показалось мне, что ты…
Нет, нет, я знаю – ошибся…
Глашатай (пробегает). Атилла! Атилла! Как солнце в небе он взойдет сейчас!
Вигила.
Да, сейчас…
Еще миг, как волос тонкий,
натянутый, как струна,
и конь судьбы помчится,
копытом давя людей…
(Хватает за руку Едекона.)
Так помни же:
я Атилле письмо подам,
и как только он ко мне нагнется,
ты сзади – в него топором,
а я ему – нож в грудь.
Едекон. Будь покоен: мой топор найдет… кого надо.
Вигила (вынув кошелек, встраивает его).
Как золото звенит – ты слышишь?
Засыплет тебя император
всего, с головы до ног…
Едекон (приглядываясь к кошельку). Дай сюда. (Выхватывает кошелек.)
Вигила. Зачем?
Едекон. Римская башка! Стражу надо купить или нет? А то зарежут нас, как баранов.
Вигила.
Мое имя там, золотым шитьем…
Отдай мне этот кошелек назад.
Вот здесь другой.
Едекон. Не веришь? Ну и делай все один. (Протягивает кошелек.)
Вигила. Нет, я верю, верю я, только…
Глашатай (входит). Атилла! Атилла! Славьте! Трепещите! Ликуйте!
Под дикую музыку, в неистовом плясе вбегают нескольковоинов. Входит Керка и ближние кмети Атиллы. Затем – Оногост, Исла, шут Зыркон и, наконец, Атилла.
Воины, Стражи (колотят в щиты). Арра, Атилла! Арра, Атилла!
Атилла садится; Керка тоже на скамье пониже. Остальные стоят, за исключением Приска. Он уселся, расправляет складки.
Едекон (кидается к нему). Встань, встань!
Приск (встает). А почему?
Едекон. Идол римский, не знаешь разве: сидеть при нем может только она одна. (Показывает на Керку.)
Приск. Она? А почему?
Едекон. Потому, что она может лежать под ним. Понял? Дуб!
Атилла обводит кругом глазами, все цепенеют. Тишина. Встретился взглядом с Керкой.
Керка (встает с поклоном).
Супруг мой, князь –
живи и здравствуй…
Атилла (небрежно).
Живи и ты. Здорова?
Как спала?
Керка. Мне не спалось. Я все ждала, что ты…
Атилла.
Потом… (Увидел Ятвяга среди кметей.)
А, здесь, Ятвяг? Когда вернулся?
Ятвяг. Вчера. Привез сюда пятьсот возов…
Атилла.
Расскажешь после.
Ну, Оногост, с кого начнем?
Оногост.
С кого велишь. И так и эдак можно:
ждут и свои, ждут и чужие.
Восточный Рим к тебе прислал послов –
их Едекон привез. Вон там стоят.
Тот лысый – он сенатор. Да-а!
Атилла.
Сенатор? Ха! К нам, варварам, сенатор?
Ведь нас они зовут склавены, славы –
по-римски, а по-нашему – рабы.
Какая честь! К рабам послом сенатор!
Оногост. Прикажешь их позвать?
Атилла.
Пусть подождут. Мы варвары, что делать?
Ты знаешь мой обычай – по порядку:
Кто раньше всех пришел – того веди.
Оногост. Да раньше всех так: голяк какой-то пришел, я ему сказал…
Атилла (нахмурившись). Что сказал?
Оногост. Чтоб шел он… (Поймав взгляд Атиллы.) Нет, чтоб стоял… то есть так и эдак: чтоб стоя шел.
Атилла. Зови его сейчас же… ты, двухъязыкий!
Оногост бежит к двери, впускает Дулеба.
Дулеб (кидается к Атилле). К тебе за управой! Невмочь терпеть. Мы тебе челом бьем на одного из твоих.
Атилла. Кто мы?
Дулеб. Дулебы мы, орем мы землю и сеем просо, живем. Так наехал к нам с людьми твой… (Замолкает.)
Атилла. Ну, что ж ты? Дальше!
Дулеб. Здесь он… Боюсь!
Атилла. Здесь я. Не бойся. Где он – укажи!
Дулеб (показывает на Ятвяга). Он… наехал, взял оброк с нас. Мы дали сполна: по мере с дыму. А через день – глядим, опять он тут – другажды давай ему оброк. Ну, обидно. Мы не дали. Так он велел нас в кнутья, коих до смерти, коих до крови. Меня, гляди: вон как иссек! (Поворачивается спиной, начинает спускать порты.)
Атилла.
Не надо – верю. (Ятвягу.) Подойди.
Он правду говорит? Гляди в глаза мне!
Ятвяг, дрожа, стоит молча, прикованный к глазам Атиллы.
Атилла (спокойно Ятвягу). Пойди, убей себя. Сейчас же!
Ятвяг (подходит к страже, ему дают нож, он ударяет себя ножом. Падая, кричит). Атилла – живи и здравствуй!
Его уносят.
Дулеб. Ты милостив, князь… и страшен.
Атилла. Не тебе: неправде. Иди.
Дулеб уходит.
(Едекону.)
А, мой топор! Вернулся?
Ну, что в Восточном Риме видел, а?
Едекон. Баб…
Атилла. Как баб? А император Феодосии?
Едекон. А вот я тебе скажу: «Кобылу видел», а ты меня тоже спросишь: «Как кобылу? А хвост?»
Атилла. Чудак. Пожалуй, не спрошу.
Едекон. Ну вот. Так Феодосий на бабах растет, как на кобыле хвост, и они им вертят, как хотят. А другие, чтоб походить на баб, вот это самое себе (показывает) ножом долой, и голоса у них бабьи, и рожи бабьи – евнухи по их.
Атилла. Ты это видел? Так. Что ж слышал?
Едекон. Имя.
Атилла. Какое?
Едекон. Атилла. Об Атилле, про Атиллу – все, у всех ты в глотке застрял, как рыбья кость: плюются, а кость все там. Только на одного и есть у них надежда, что он сумеет вынуть кость.
Атилла. Кто ж этот лекарь?
Едекон. Аэций.
Атилла.
Аэций? Тот, кому я дал приют,
когда опальный он бежал из Рима?
Мы рядом с ним, бок о бок шли на готов,
в бою он жизнь мне спас – ты видел? Помнишь?
И мы теперь сойдемся с ним врагами?
Ну что ж: хороший враг – милее друга.
Едекон. Страшен враг не в поле, а в доме.
Атилла. О чем ты?
Едекон (встраивает мешок). Об этом. Я принес тебе подарок. Возьми… (подает Атилле мешок).
Вигила (послам). Теперь… смотрите! Смотрите!
Атилла (раскрывает мешок). Брат, Вледа… ты?
Голова (шепотом). Вледа… Вледа! Вледа!..
Мертвая тишина.
Атилла (Голове).
Молчишь? Не слышишь?
Ты помнишь, как с тобой однажды
мы увели отцовского коня
и – в степь, сквозь солнце, травы, пыль?
Ты сзади сел и за меня держался –
и в шею мне дышал теплом –
теперь ты дышишь холодом в лицо…
(Молча смотрит.)
А помнишь, ты метнул стрелой в лягушку?
Лягушка дергалась, потом затихла,
и ты меня спросил: «Что с ней?»
Ну, что ж с тобой теперь? Затих? Молчишь?
Ты знаешь, что письмо не император,
не Феодосии получил, а я?
(Едекону.)
Сперва ты показал ему письмо,
потом ударил топором, ведь так?
Едекон. Да, так.
Атилла. И сразу, с маху – он не крикнул даже?
Едекон. Он не поспел.
Атилла.
Вот так же мне с плеч голову снеси,
когда увидишь, что как с псами пес
я с Римом снюхался. Ты понял?
Едекон. Понял.
Исла. Так, так, Атилла! Так!
Атилла (Голове).
Ты тоже понял? Поздно? Ну, прощай!
Мой Вледа, брат, предатель милый…
(Целует Голову, закрывает мешок. Едекону.)
Чтоб знали все, что он изменник,
чтоб наказали сыновьям и внукам,
чтоб, вспомнив ночью, просыпались с криком –
пойди и труп его повесь на тын,
да голову в руках пусть держит сам –
стервятникам навстречу – пусть клюют.
Ты слышал? Ну, иди!
Все замерли. Едекон с мешком отходит от Атиллы.
Вигила (кидается к Едекону).
Скажи: ты сам дьявол – или кто?
Едекон. Узнаешь скоро… Гляди, твоя…
Ильдегонда, одетая пышно, входит. Садится на скамью.
Атилла (увидел). Кто смел там сесть?
С разных сторон кидаются к Ильдегонде, Атилла останавливает их.
Ты знаешь наш обычай:
при мне дано сидеть моей супруге.
Ты что ж, со мной спала
и хочешь, чтоб про это знали все?
Смех.
Ильдегонда.
У вас, быть может, есть обычай,
чтоб женщины зверям давались.
У нас такого нет, ошибся.
Атилла. Пусть стоит! Поднять ее!
К Ильдегонде подбегают, заставили встать, грубо держат. Вигила делает движение к Ильдегонде. Максимин хватает его за руку.
Ильдегонда (Вигиле). Не надо – я сумею сама.
Атилла. Подойди.
Ильдегонда стоит.
Ты что же, боишься?
Ильдегонда. Боюсь? До сих пор боялись – меня. (Подходит).
Атилла (смотрит на нее).
Да, вижу: тебя бояться можно.
Не знал я слова такого: страх,
но так хороша ты, что даже страшно.
Шут Зыркон. А я, князь, на двенадцати языках говорю.
Атилла (не отрываясь от Ильдегонды). Умен! Что ж дальше?
Зыркон. А то, что судьба на всех языках бабьего рода.
Атилла.
Судьба? Судьбу согну я, как лук,
тетиву оплету из ее же волос –
судьба моя будет мне служить!
Зыркон. Будешь гнуть – не перегни, а то лопнет, да в лоб…
Ныряет под скамью. Атилла берет за руку Ильдегонду. Она резко вырывает руку.
Керка (все время не спускавши глаз, бледнея, встает). Князь, позволь мне уйти!
Атилла (не слышит, или не слушает. Ильдегонде).
В лесу волчонка я раз поймал:
теперь он ходит за мной ручной.
Ильдегонда.
В лесу раз волк на меня напал,
его кости я зарыла под сосной.
Атилла.
Хорошо сказала! Так!
Ильдегонда хочет уйти.
Подожди!
Ты стоишь того, чтобы при мне сидеть.
Ты хочешь?
Ильдегонда. Нет. Атилла.
Поняла ли ты, что я тебе сказал?
Ты вспомни: у нас обычай есть…
Ильдегонда. Да, помню.
Атилла. Теперь твой ответ?
Ильдегонда. Нет.
Атилла. Нет, ты скажешь мне – да!
Ильдегонда.
Когда пух утонет, когда камень всплывет,
тогда, быть может, скажу. (Отходит от Атиллы.)
Зыркон. Съел молодец тридцать пирогов с творогом, а тридцать-то первый с рыбьей-то костью!
Атилла. Ты замолчишь? (К Атилле подходит Керка. Керке, глядя на Ильдегонду). С кем она говорит? Кто он?
Керка.
Позволь мне, князь, уйти к себе.
Я больше не… не могу…
Атилла (не слушает, смотрит на Ильдегонду и Вигилу). Кто он? С кем она говорит?
Керка. Ее жених – посол из Рима.
Атилла.
Жених? Вот что!
Так римлянка она? Не знал!
Ну, римлян я люблю лишь мертвых.
Исла.
Вот эту речь я узнаю:
Теперь Атилла говорит!
Атилла.
Понравилось тебе, старик?
Так вот тебе еще подарок:
пойди скажи ей, чтоб сейчас же
отсюда убиралась вон.
И больше чтобы никогда
не попадалась мне. Не то…
Иди!
Исла идет к Ильдегонде, грубо выводит ее.
Оногост.
Оно хотя – хоть будто так,
но повернуть – так выйдет эдак.
Атилла. Брось жвачку! Говори живей!
Оногост.
Не римлянка она. Ее отец –
король бургундов.
Атилла.
Ехидна и змея – одно.
Союзники бургунды с Римом.
Оногост.
Змея – она кольцом, конечно, так…
Но вот и эдак тоже (покгяывает руками)
прямо вроде.
И если клюнет в сердце…
Атилла (задумавшись).
Что? В сердце? Да… (Очнулся.)
Постой… Ты слышишь: что это? Вот?
Оногост (подбегает к окну).
Выезжают в ворота. Она – впереди.
Обернулась… Крикнула… Кони – вскачь.
Не видать больше: пылью заволокло…
Атилла.
Эй, Едекон! Вернуть ее!
Скачи – не жалей ни коней, ни себя.
Едекон. Уж от меня бы птичка не улетела: ко мне в руки – в капкан. А только я сейчас не могу: не видишь, что ли, – послы ждут.
Атилла. Тебе что за дело до послов?
Едекон. Что за дело? Я обещал послам… (тихо) помочь убить тебя.
Атилла. Что? Повтори!
Едекон. Убить тебя.
Атилла (молчит. Ужасен. Улыбается).
Так вот каких послов к нам шлют!
Ну, император, я с тобой…
(Едекону.)
Дай мне топор! Постой… не надо…
Скажи: все трое иль один?
Едекон. Один. Он грамоту тебе подаст.
Атилла.
Что ж, примем дорогих гостей – по чину!
Ну, Оногост, зови послов.
Оногост жестом приглашает послов.
Максимин (Приску и Вигиле). Идем! (Идут к Атилле. Атилле.)
Владыка Скифии! Наш император
как брату шлет тебе привет от сердца…
Атилла. От сердца или в сердце?
Максимин (сбитый с толку, остановился. Продолжает). …и он тебе желает долго жить.
Атилла.
Еще бы! Знаю! От меня скажи,
что ровно столько ж, ни минуты больше
ему желаю жить. Ты понял?
Максимин (опять остановился. Продолжает).
По доброте своей наш император
дал беглецам из Скифии приют.
Атилла.
Приют для всех, кто с Вледой заодно?
Так, так!
Максимин.
Но ты хотел, чтоб выдали тебе их,
мы привезли их всех до одного.
Не будь суров: согрей их, накорми,
тебя об этом император просит.
Атилла.
Для них мне ничего не жаль – увидишь.
(Едекону.)
Их друга Вледы терем опустел,
отвесть туда их…
(Максимину.)
Разве я не щедр?
(Едекону.)
И в терем к ним загнать быков штук пять.
(Максимину.)
Довольно, правда? Но у вас, у римлян,
они отвыкли мясо есть сырьем,
как мы в походах. Что ж: поджарим мясо.
(Едекону.)
Весь терем обложи кругом дровами,
забей покрепче двери – и зажги.
(Максимину.)
Не хочешь ли пойти полюбоваться,
как просьбу императора исполнят?
Кмети, Стража. Ха-ха! Ржуй Рим! Так!
Максимин (Атилле).
Ты смеешь надо мною издеваться –
над сенатором, над римским послом?
Так я – (овладев собой, Вигиле и Приску)
уйдем, пока не поздно.
Я – стар, но еще есть во мне кровь,
и могу… я забуду, что я посол…
Уйдем…
Вигила.
Уйти? Нет, я не уйду!
Письмо император дал,
я должен вручить письмо –
и я должен… Пусти!
(Подходит к Атилле.)
Атилла (вглядываясь в подошедшего Вигилу медленно).
Так это должен сделать ты?
Ну, ближе. Ближе, чтоб верней!
Теперь как раз удобно. Правда?
Вигила (протягивает письмо, рука дрожит). Письмо…
Атилла. Ну, что ж еще? Я жду!
Вигила, держа в руке письмо, другой рукой, под взглядом Атиллы, ищет нож, запутался в складках одежды.
Атилла (спокойно). Помочь тебе найти твой нож?
Вигила (растерянно). Мой… нож?
Атилла.
Ну да – твой нож. Что смотришь?
Ведь ты хотел меня – ножом?..
Керка кидается между Атиллой и Вигилой.
Кмети, Стража (к Вигиле со всех сторон). Ножом! Аррчь его! В клочь! В хрупь!
Атилла. Не тронь! Связать его!
Максимин (тем, кто вяжет Вигилу).
Не сметь! Он – посол! (Атилле.)
Скажи дикарям своим,
чтоб не смели оскорблять посла!
Атилла.
Посла? Не посол он – убийца. (Едекону.)
Говори!
Едекон (Атилле). Царский евнух сказал о тебе – ты бешеный пес и на кого брызнет твоя слюна – все бесятся и рвут хозяев в клочья. И сказал: если я ему (на Вигилу) помогу убить тебя, так император отсыплет мне золота столько, сколько во мне весу. А весу во мне, что в добром медведе. Ого!
Максимин. Бёсстыдный варвар, ты лжешь!
Едекон. Лгу? Ах, ты, лысая тыква! Вот кошелек – гляди: на нем зернью нашито имя «Вигила». Это он дал мне купить стражу.
Максимин. Ты выкрал у него кошелек!
Едекон (быстро нащупав, выхватывает нож у Вигилы). А это что? Ага, проглотил язык! (Атилле, взявшись за топор и покрывая на Вигилу.) Прикажешь его сейчас же?
Атилла.
Постой… (Думает секунду.)
Мальчишку этого – плетьми! (Вигиле.)
Прославленным вернешься ты к невесте…
Пускай узнает, чем ты кончил подвиг…
Вигила. Нет! Нет! Только не это!
Исла (Атилле). Ты лучше бы его убить велел. Атилла.
Не много ль чести? Да к тому он
посол, ведь жизнь посла священна.
А впрочем, если он… (Вигиле.)
Ты хочешь смерти?
Скажи – умрешь сейчас же. Нет? Молчит.
Ну, значит… (Едекону.) Что ж: веди его…
Вигила. Будь ты прокл…
Едекон зажимает ему рот и быстро вытаскивает его.
Атилла.
Так вот как мира хочет Рим?
В руках письмо, а за спиною нож?
Послы затем, чтобы нанять убийцу?
Убить меня, чтоб скифов заковать?
(Максимину.)
Так пусть он молится – твой император!
Скажи ему – пусть об земь бьется лбом,
пускай торопится считать грехи:
ему недолго жить – идет Атилла…
Максимин хочет уйти.
Держать его! Чтоб до конца дослушал,
чтоб римляне узнали, что их ждет!
Приск, оглядываясь, крадучись, пробивается к дверям и выходит.
Максимин. И я живу! О, стыд!
Оногост (подводя к Атилле послов).
Евдокс – посол от галлов.
Посол Галлов.
Леса у нас полны крестьян, рабов,
бегут от римлян, ночью лес живет:
горят костры, куют мечи и пики
и к Риму ненависть в сердцах куют.
Как друга варваров тебя все знают
и как грозу для римлян ждут тебя…
Атилла.
Скажи им, что гроза близка
и скоро хлынет ливень – да такой,
что смоет Рим с лица земли!
Кмети и Стража. Арра! Арра!
Оногост.
Посол от наших родичей-вандалов,
от тех, кто сорок лет назад
с мечом в Гиспанию прошли.
Посол Вандалов.
Король мой Гензерик
прислал сказать тебе, что он готов
ударить в римлян с тыла – ждет тебя.
Атилла.
Скажи, что я уж поднял молот свой,
и так ударю, что в куски Европа!
Максимин. О, Рим! Старик мой Рим – прощай!
Атилла.
Теперь труби, глашатай,
труби на запад, север, юг, восток,
чтоб все от Вистулы до самой Волги
услышали мой клич: вперед на Рим!
Глашатай трубит.
Все. Арра! Атилла! Атилла!
Действие второе
Внутри Аврелиана, осажденного Атиллой. Зубчатая верхушка городской стены и над ней – верхний ярус башни. Видимая часть (нижнего) яруса башни образует обширную каменную площадку на уровне стены. Весь город чувствуется где-то внизу, виден купол христианской базилики, крыша еще какого-то здания. Старик раб, Камель, прикованный цепью к башне, вертит точило, точит мечи. Издали – удары тарана, глухой гул боя, крики и вдруг грохот: что-то рухнуло. Камель вскакивает.
Гоур (вбегает на площадку – Камелю – восторженно). Отец! Отец! Отец!
Камель. Гоур, ты? Что случилось?
Гоур. Рухнула-а! Северная башня рухнула! Атилла бил в нее таранами с утра – и она рухнула!
Камель. Значит, настал последний час?
Гоур. Да, последний час! Но не для нас с тобой, не для рабов, а для них – римлян, для короля бургундов – вот для кого! Теперь уж скоро – не знаю: через полчаса, через минуту – Атилла ворвется в город – и тогда мы свободны… (кричит). Сво-бод-ны! Ты понимаешь?
Камель. Тсс… тсссс… не кричи: услышат. Они здесь… они здесь…
Гоур. Кто?
Камель. Дочь короля Ильдегонда и с ней ее молодой римлянин. Гляди: вон они, внизу, они уже подходят к башне.
Гоур. Пусть слышат. Не боюсь: пришло время им нас бояться.
Камель. Смотри, не ошибись. Вспомни: утром глашатай короля кричал, что еще сегодня до заката придет на помощь Аэций с римским войском.
Гоур. Нет, Аэций не поспеет! Нас много – таких, как я. Я сейчас пойду и подниму их всех. Я знаю, у кого ключи от городских ворот: у епископа. Мы пойдем к нему, мы…
Камель (взглянув вниз). Тсс… они идут сюда – скорее уходи. И будь осторожней, будь осторожней! Помни: ты у меня один.
Гоур. Я не один. Нас много – не бойся! (Уходит.)
Камель (вслед ему). Мой Гоур… Как он хорош сейчас! Какой огонь в глазах…
Входят Ильдегонда и Вигила.
Вигила. Ильдегонда… что же делать – что делать?
Ильдегонда. Постой… (прислушивается. Удары тарана.) Вот опять… Ты слышишь?
Вигила.
Это новый таран подвезли,
бьют где-то уже недалеко,
вот-вот посыпятся камни –
и Атилла… (Удары тарана.)
Ильдегонда (прислушиваясь).
Опять! Опять!
Это он – стучит в мою дверь,
это он пришел за мной, –
я знаю!..
Вигила. Мы погибли.
Ильдегонда.
Еще нет.
Но висим мы на волоске:
Аэций с войсками близко,
подоспеет – мы спасены,
опоздает хоть на минуту – конец…
За стеною, издали крики: «Аррчь! Ао!»
Вигила.
Что такое?
(Подбегает к зубцам стены, смотрит, перегнувшись.)
Это скифы… Стреляют из луков…
Ильдегонда (тоже смотрит).
Целят прямо в тебя… Отойди!
Вигила! Вигила!
Вигила отскакивает от стены. В плече у него торчит стрела. Он выдергивает ее и медленно опускается на землю.
Ильдегонда.
Вигила! Я с тобой! Ты слышишь?
Это я! Открой глаза! (Пытается поднять его.)
Кто здесь? Сюда, скорей!
(Звеня цепью, подбегает Камель.)
Скорее… помоги расстегнуть…
Подними… снимай… Теперь это…
Снимают с Вигилы верхнюю одежду, начинают расстегивать нижнюю. Вигила приходит в себя. Камель возвращается на свое место.
Ильдегонда. Он жив! Очнулся!.. Вигила!
Вигила (отталкивает ее и, запахивая одежду, вскакивает). Ты видела? Ты видела? Говори!
Ильдегонда. Что видела?
Вигила.
Следы на моем теле…
Ты видела их? Говори же!
Ильдегонда.
Какие следы? Постой,
дай рану перевяжу…
Вигила (обнажая меч). Отойди! Не касайся меня!
Ильдегонда.
Опомнись, что с тобой?
Скажи, что с тобой?
Скажи, чего ты боишься?
О каких говорил следах?
Вигила (опуская меч). Н-ни о… каких… Я… не… знаю… не помню…
За стеной отдаленные крики: «Атилла! Атилла!» Вигила хватает Ильдегонду за руку.
Вигила. Ты слышишь – кричат – «Атилла»!
Ильдегонда (взглянув за стену).
Он на приступ идет…
Вигила.
Ильдегонда…
Если так случится, что нас
живыми в плен возьмет…
Ильдегонда. Нет!
Вигила.
…умоляю тебя, обещай мне,
что его словам не поверишь,
что его не станешь слушать,
забудешь все, что он скажет…
Ильдегонда.
О чем ты? Не понимаю…
Ты должен мне объяснить…
Вигила торопливо уходит.
Куда? Постой… ты же ранен.
Вигила.
Стрела только чуть задела…
Меня ждут… не могу…
Убегает вниз.
Воин-бургунд (входит).
Король, твой отец, приказал передать
тебе свой последний привет.
Ильдегонда. Он убит?
Воин-бургунд.
Еще жив, но он бьется сейчас на стене,
откуда никто не уйдет живым:
сам Атилла там – впереди своих.
Как буря дыханьем вздымает волны,
пока не сокрушит все на пути,
так и он. Что же можем мы – против бури?
Ильдегонда.
Ступай… Подожди. Скажи королю,
что если погибнуть ему суждено,
пусть помнит, мой нож всегда при мне.
Воин-бургунд уходит. Удары тарана.
Ильдегонда (прислушиваясь).
Все слышней, все слышнее стук,
Атилла все ближе, все ближе…
Епископ Анниан (входит. Ильдегонде – в отчаянии).
Я их люблю… Ведь они живые…
Понимаешь? Живые! Говорят!
Я слышу их голос!
Ильдегонда. Чей голос?
Еп. Анниан.
Моих книг… одиннадцать тысяч книг!
Гляди: это Цезаря манускрипт,
Гая Юлия Цезаря!
Ильдегонда. Ну, так что же?
Еп. Анниан.
Как, что же? Сейчас ворвались,
разбросали все мои книги…
Ильдегонда. Кто ворвался?
Еп. Анниан.
Рабы, солдаты…
Ключи у меня искали,
ключи от городских ворот,
чтобы открыть ворота Атилле…
Гнались за мной по пятам,
сейчас будут здесь… вот: слышишь?
Крики приближающейся толпы.
Ильдегонда.
Постой… Дай прийти в себя…
Как злые птицы – беды
отовсюду слетелись, клюют.
(Молчит, потом.)
Нет, не сдамся! Слушай, епископ:
ты им скажешь, что Аэций идет,
что он уж близко, он – тут…
Еп. Анниан. Они ждать не хотят.
Ильдегонда. Так заставь их!
Е п. Анниан. Как?
Ильдегонда.
Угрозами, лестью, чудом,
чем хочешь! Ключи при тебе?
Еп. Анниан. Вот они.
Ильдегонда. Спрячь их подальше.
Е п. Анниан. Идут…
Ильдегонда.
До конца держись!
Я тебя подожду – вон там…
И помни: ни одно твое слово
от меня не уйдет – все услышу.
Скрывается за башней на другой стороне площадки. Крики толпы слышнее. К еп. Анниану подбегает Гоур, за ним еще несколько рабов и солдат. Двое-трое из толпы появляются на крышах здания, остальная толпа внизу, ее только слышно.
Камель (глядя вниз на поднимающегося по ступеням Гоура). Он! Он – мой Гоур – впереди всех!
Гоур (еп. Анниану). А-а, вот ты где, монах! Ключи! Ключи!
Голоса внизу. Ключи! Ключи!
Солдат на крыше. Мы – бургунды, какого черта дохнуть нам за Рим?
Голоса внизу. Верно! Верно! Ключи! Ключи!
Еп. Анниан.
Аврелианцы! Дайте мне сказать
последнее. Потом я в вашей воле…
(Толпа затихает.)
Смотрите! Вот! Вы видите пергамент?
Ему цены нет. Тысячи таких же
древнейших, драгоценных книг…
Гоур. Ты опять о книгах? Мы – люди: понял? Мы жить хотим!
Еп. Анниан.
Нет, вы хотите, чтобы все погибло.
Терпели вы осаду целый месяц –
и вдруг в последний час хотите сдаться!
В тот час, когда вот-вот придет к нам помощь,
когда Аэций, может быть, совсем уж близко.
Гоур. Не верьте ему, он лжет – Аэций далеко. Зато Атилла близко – наш Атилла!
Голоса внизу. Атилла! Атилла!
Гоур. Без разговоров – ключи давай!
Голоса. Ключи! Ключи!
Слышен звук римской букцины.
Еп. Анниан.
Постойте… (торжествуя).
Слышите? Трубят! Еще!
Вы узнаете звуки римских труб?
Святая Дева, будь благословенна,
ты чудо сотворила. Это он –
Аэций! (Гоуру.) Что, солгал я? А, молчишь?
Скорей на башню, кто-нибудь скорее,
оттуда римляне уже видны…
Солдат на крыше. Я иду. И если это Аэций… (Спускается с крыши.)
Гоур (в отчаянии). Нет! Нет! Не верьте!
Голос на крыше.
А вдруг правда? Смотрите: он уже влез.
Он смотрит, он уже, наверное, увидел…
Он сейчас будет говорить! Тише!
Еп. Анниан (солдату на башне).
Ты видел? Римляне идут? Ведь так?
Солдат. Да, римляне…
Еп. Анниан (влюбленно пергаменту). О! Ты спасен… спасен!
Солдат.
Но этих римлян, скованных, в цепях, –
чтоб подразнить нас – гонят гунны к стенам.
Еп. Анниан закрывает лицо.
Гоур. Обманщик! Убить монаха! Убить!
Окружают еп. Анниана. Над головами видна его поднятая рука с пергаментом.
Ильдегонда (выбегает из башни). Стойте!
Еп. Анниан. Мои книги! Кни… (Падает под ударами.)
Солдат (поднимая ключи). Вот они – ключи!
Голоса. Ключи! Скорее к воротам! Атилла! Атилла!
Ильдегонда. Злодеи! Король прикажет вас всех…
Гоур. Теперь приказывает не король, а я.
Ильдегонда. А-а, ты?
Голоса. Гоур с нами! Веди нас!
Гоур.
Идите, я за вами следом,
только цепь раскую у отца…
Голоса. Да здравствует Атилла! Атилла! Атилла! (Уходят).
Камель (любуясь Гоуром – восторженно). Мой Гоур! Мой Гоур!
Гоур. Поставь ногу сюда, скорее.
Камель. Ты рожден, чтоб вести за собой народ.
Гоур. У меня будто выросли крылья, мне кажется, – сейчас полечу…
Нагнувшись, начинает расковывать Камеля. Ильдегонда подходит сзади, вынимает свой нож.
Ильдегонда (удары ножом Гоура).
Лети, подлый раб, изменник!
Камель. Мой мальчик! (Хватает один из груды мечей, кидается на Ильдегонду.) Ты, проклятая!
Цепь мешает ему приблизиться к Ильдегонде, отошедшей на несколько шагов.
А-а… не могу… Ушла… (В сторону Ильдегонде.) Все равно: ты не уйдешь – ты не уйдешь – ты не уйдешь от меня! Помни!
Ильдегонда по другую сторону башни обессиленно опускается на каменную скамью. В руке нож, смотрит на него неподвижно. Появляется Марулл.
Марулл. Ильдегонда, я тебя ищу повсюду… Спрячь, спрячь меня!
Она в той же позе.
Разве ты меня не узнаешь? Я – Марулл, придворный поэт, я столько раз слагал оды в честь короля, твоего отца, и в честь тебя.
Ильдегонда (очнувшись).
Ты видел отца? Ты видел?
Что с ним?
Марулл.
Я видел, как этот бешеный зверь –
Атилла – пустил в него стрелу:
твой отец пал мертвым… Спрячь меня!
Ильдегонда.
Так Атилла убил моего отца?
Хорошо! Не забуду!
Марулл. Спрячь меня!
Ильдегонда. Уходи!
Марулл прячется за выступ башни. Слышны крики и боевая песня гуннов где-то близко.
Ильдегонда (прислушиваясь).
Это гунны! Это они! Это он!
Вигила (вбегает).
Им открыли ворота… Он – здесь!
Атилла – здесь! Ильдегонда,
все кончено…
Ильдегонда.
Нет.
Скорей, пока не поздно – в башню…
быть может, там нас не найдут…
железная дверь – крепка…
быть может, Аэций успеет…
Вигила. А если – нет?
Ильдегонда. Так успеем мы… умереть…
Пробегает мимо Камеля, подслушавшего их разговор, и по ступеням вниз. Марулл торопливо пишет что-то.
Камель. Так! Волки в капкане… (Нагибаясь к Гоуру.) Теперь тебе уж недолго ждать… Они в капкане, в капкане, в капкане!..
С противоположной стороны на площадку башни поднимается Атилла, с ним Исла, Едекон, Зыркон, два-три воина.
Исла.
Ну, вот, Аврелиан у наших ног:
Любуйся! Что ж молчишь? Куда ты смотришь?
Как будто ищешь ты еще врага?
Атилла. Ты прав: ищу.
Исла. Кого же?
Марулл (появляется).
Атилла, ты! Тебя искал я всюду!
Атилла. Зачем?
Марулл.
Затем лишь только, чтоб сказать:
привет тебе, Атилла, богоравный…
Что я? – все боги перед тобой – мальчишки!
Зыркон начинает шапкой мести перед Маруллом.
Атилла (Зыркону). Ты это что затеял, шут?
Зыркон. А. разве ты не видишь – он на брюхе сейчас поползет, так чтобы не замарался… (Смех.)
Атилла. Оставь… (Маруллу.) Еще что скажешь?
Марулл
Я оду написал. Дозволь прочесть, –
Тогда могу я умереть спокойно.
Атилла. Чтоб умереть спокойно – что ж, читай.
Марулл.
Рим, трепещи! Слышишь звяк, слышишь гул,
слышишь топот с Востока?
Гунны могучие мы – мы несемся,
как буря на Запад.
Гунны могучие мы…
Атилла. Скажи-ка: а давно ты гунном стал?
Марулл. Сегодня… Нет: вчера… Что я – с неделю!
Атилла.
Ты старый гунн! Такие нам нужны…
(Едекону.)
Ты завтра в бой его пошлешь на римлян,
да в первый ряд, пусть там себя покажет.
Марулл пятится и кидается наутек.
Зыркон. Ага, живот схватило!
Воины. Сра!.. Ха!.. Хо!.. Хухусь! (Бегут за Маруллом.)
Атилла.
Оставьте! Или мало вшей у вас, –
Еще одну хотите завести?
Идем!
Камель. Постой! Не уходи!
Атилла. Чего ты хочешь? Кто ты?
Камель. Римский раб.
Атилла.
Пора забыть, что был им. Встань, старик!
(Одному из воинов.)
Сейчас же расковать его.
Камель.
Зачем не видит этого мой сын?
Зачем? Как он любил тебя, как ждал!
И вот, смотри – дождался…
Атилла. Убит? Скажи мне, кто убил его?
Камель.
Ты обещаешь мне его убийцу,
чтоб я смог сам – вот этой вот рукой…
Ты обещаешь? Ты – Атилла?
Атилла.
Да, обещаю. Ты его получишь –
Скажи, кто он?
Камель. Она, она здесь – в этой башне.
Атилла. Говори же скорее: кто?
Камель. Ильдегонда.
Атилла (схватив Камеля). Ты сказал… Ильдегонда? Там?
Камель. Да…
Атилла. В этой башне? Дверь… где дверь?
Камель. Железная дверь – внизу.
Атилла (кричит вниз).
Это я, это я – Атилла!
Двери в башню ломай живей!
Топоры! Таран сюда!
(Всем). За мной!
Все быстро уходят. Остается только воин, расковывающий Камеля.
Камель.
Сейчас, Гоур… сейчас… Лежи спокойно.
Еще минута – и им конец, конец, конец!
Уходит вниз вместе с воином Атиллы.
Голоса внизу. Ао! Бей! Аррчь! (Удары топора.)
На башне, на самом верху, появляются Ильдегонда и Вигила.
Вигила.
Они знают, что мы здесь, – они знают!
Топорами бьют в дверь – ты слышишь?
Ильдегонда.
Пока держится дверь – есть надежда…
Вигила. Снизу видно… Уйдем отсюда!
Ильдегонда. Все равно… Никуда не уйдешь.
Вигила. Смотри, таран несут!
Ильдегонда.
Таран? Значит, нам конец….
Теперь минуту жить…
Сейчас Атилла ворвется…
Вигила.
Я знаю, он расскажет тебе…
Но ведь ты ему не поверишь, –
не поверишь ему? Обещай!
Ильдегонда.
О чем ты? Скажи, пока не поздно.
Вигила.
Чтоб я тебе… сам?
Никогда! Скорее умру!
Голоса внизу. Бей! Гой! Хрряс!
Удар. Треск.
Ильдегонда. Пора… Вот… Возьми! (Дает ему свой нож).
Вигила. Что ты? Чего ты хочешь?
Ильдегонда.
Ты любишь меня? Да?
Так направь мне нож в сердце:
ты биться его заставлял
и ты остановишь.
Вигила. Нет!
Внизу удар, треск.
Ильдегонда (раскрывая платье).
Дай руку… Мою грудь – узнаешь?
Ты хочешь, чтобы другой
коснулся меня вот так?
Ты видишь: шатер, ночь…
белеют колени во тьме…
Это я – на ложе Атиллы…
Вигила. Дай мне нож! (Поднял. Опускает.) Нет!
Внизу удар, треск, что-то падает.
Вигила (взглянув вниз). Ворвались! Ильдегонда…
Ильдегонда.
Сейчас от Атиллы узнаю
о тебе всю правду…
Вигила.
Нет!
Не узнаешь! (Поднимает нож.)
Глаза… не могу…
Отвернись… Теперь – прощай…
На верх башни врываются Атилла, Едекон, Исла, Камель и несколько воинов-скифов.
Атилла. Аррчь, аррчь их!
Другие. Аррчь!
Короткая схватка. Вигила пытается защищаться ножом. Едекон обезоруживает его, скручивает ремнем руки, засовывает за ремень нож.
Едекон (Вигиле с издевкой). Держи крепче, пригодится: я этим ножом пощупаю у тебя сердце.
Вигила. Ты… гнусный предатель! Палач!
Едекон. Та-ак? Ну, я заклепаю тебе рот (затыкает ему рот полой его одежды. Атилле, который держит Ильдегонду.) Давай девку скручу!
Атилла (не отвечая ему, Ильдегонде).
Когда ты вот так, стиснув зубы,
стоишь и глаза свои мечешь в меня, как копья,
ты еще прекраснее – слышишь?
Ильдегонда пытается закрыть грудь.
Зачем? Все равно ведь ты моя:
Захочу, так увижу тебя всю.
Ильдегонда. Ты убил отца… Берегись…
Атилла. Ха-а! Мне бояться тебя?
Едекон (подняв топор). Дай-ка я ее… вернее бы дело.
Камель. Она – моя! Он обещал ее мне!
Исла (посмотрев вниз, Атилле).
Кончай с ней скорей. Пора!
Там в городе что-то случилось,
кричат и сюда бегут…
Едекон (с поднятым над Ильдегондой топором, Атилле). Прикажи!
Воин-скиф (запыхавшись, вбегает наверх башни). Аэций!.. Аэций! Римляне.
Камель (Атилле). Она моя! Ты обещал!
Атилла (Намелю).
Молчи! Сейчас нет ни тебя, ни ее:
Есть только римляне и я…
(Отстраняет Ильдегонду.)
Исла. Так, князь! Вот – теперь – это ты!
Атилла (Исле). Выводи из города всех – скорей!
Исла. Как? Уходить?
Атилла.
Не в клетке, в поле мы примем бой,
на равнинах Каталауна, завтра
с Аэцием встреча. Рим – или мы!
Уходят, уводя Вигилу и Ильдегону. Мгновение сцена пуста, слышен мерный топот, звуки римских букцин. Затем на площадке появляется Центурион, с ним несколько римских воинов. Увидели труп епископа Анниана.
Центурион (кричит внизу). Аэций – сюда! Сюда!
Аэций (нагибается над трупом еп. Анниана). Как? Епископ Анниан? Убит?
Центурион. Король тоже. Ильдегонда в плену.
Аэций. Мы… опоздали…
Действие третье
Ночь после Каталаунской битвы. Лагерь Атиллы. Поставленные в круг грубые скифские телеги, крытые дубом. Впереди с закрытой занавесью – вежа Атиллы. Перед вежей на страже Едекон с топором. Входит Атилла.
Едекон (бросается к нему, ощупывая его, трется головой, радостно рыча, как большой пес). Гу-у-у? Гу-у-у!
Атилла. Ну что, что?
Едекон. Ты живой, живой вернулся! Я все стою и думаю: а ну, как его принесут… А ты вот – живой! (Берет у Атиллы щит, вглядывается.) Кровь… Чужая или твоя?
Атилла. Не знаю. Ильдегонда там? (Показывает на вежу.)
Едекон. Там.
Атилла. Говорила с тобой?
Едекон. Нет, молчит. Только раз спросила о нем.
Атилла. О ком?
Едекон. Да об этом… О Вигиле. Я сказал шутки ради, что снес ему голову топором.
Атилла. А она?
Едекон. Молчит, как земля, как ночь.
Атилла. Так. Ислу или Оногоста не видел?
Едекон. Нет.
Атилла.
Я их потерял в темноте.
Не знаю: уцелели в бою, или погибли.
Если живы – скажи, пусть придут сюда.
Едекон уходит. Выйдя из темноты, недалеко от Атиллы появляется Камель.
Атилла.
Кто ты? Подойди поближе. Еще…
Я тебя уже видел где-то… Где?
Камель.
На башне в Аврелиане… или уж забыл?
Ты тогда обещал мне…
Атилла. Молчи! Уходи! Я помню: доволен?
Камель. Я подожду…
Отходит в сторону и дальше все время, как тень, следует на некотором расстоянии за Атиллой.
Исла и Оногост (входят).
Живи и здравствуй!
Атилла.
Целы? Ну, скорее, –
скорее скажите кто: они или мы?
Кто: Рим или Скифы – чья победа?
За кем Каталаунские поля?
Исла.
Такого боя и я не запомню.
К закату словно жнец по полю,
снопами люди, головы – колосья,
и солнце – голова, в крови – скатилась.
Темно. Где недруг – все смешалось,
ни зги не видно. Сразу бой затих –
и римляне в свой лагерь отошли,
а мы вернулись в свой.
Атилла. Так, значит, кто же? Кто?
Оногост.
Ударь, попробуй билом в доску:
доска качнется – и отскочит било,
туда – сюда. Вот так и тут.
Атилла.
Нет, тут не так! Или ослеп, не видишь:
доска и било, Запад и Восток,
Империя и мы – столкнулись насмерть,
и в щепки разлетится то иль это!
Оногост. Аэций там, поди-ка разлетись…
Атилла.
Опять Аэций поперек дороги!
Был слух, что ранен он. Не знаешь, правда?
Оногост (уверенно). Да, ранен. Ка-ак же, знаю!
Атилла. Куда?
Оногост. Куда? Э… э… э… (Торопливо тычет себя пальцем в глаз, шею, в грудь.) Э-э… сюда вот (показывает на пуп) – в глаз…
Атилла. Заврался! Помолчи.
Исла. Ты слышишь?
Атилла. Ветер? Слышу – воет.
Исла. Нет, там у римлян. Слушай: вот опять.
Издали слышно погребальное пение и вопли.
Атилла.
Как будто тризна? Плачут и поют…
Что б это значило? Не знаешь?
Исла. Нет.
Едекон (входит, ведя за собой связанного Ефиопа). Вот пленный. Куда его велишь?
Атилла. Как пленный? Пленных, я сказал, не брать!
Едекон. И не брали. А этот сейчас сам свалился к нам в темноте, как муха в квас.
Атилла (оглядывая Ефиопа). Из римской Африки похоже.
Едекон. Ефиоп.
Ефиоп (плохо говорит). Да, да. Я – Рим нет…
Атилла.
Ну, этак скоро римляне на нас
и обезьян погонят… (Едекону.) Уведи
и накорми его.
Снова пение и плач.
Опять? (Едекону.) Постой-ка. (Ефиопу.)
Ты слышишь? Там поют. Хоронят, умер, –
ты это понимаешь: у-мер?
Ефиоп. Умер… да, да (зажмурившись, кладет щеку на ладонь).
Атилла.
Вот, вот. Так кто же умер там?
Ты слыхал? Не знаешь кто?
Ефиоп. Большой самый… их большой самый… Да-да!
Атилла. Аэций?
Ефиоп. Да-да! Да-да!
Атилла (возбужденно).
Вы слышите? Аэций мертв!
Теперь уж Рима не спасет никто.
Победа наша! Победили мы!
Едекон. Арра! Издох Аэций! Арр… (Подавился под взглядом Атиллы.)
Атилла.
Молчи! Последний римлянин погиб…
Мой самый верный… враг и друг.
Исла (прислушивается). Все громче воют…
Оногост.
Глянь-ка, глянь…
Зажгли костер. Идем, посмотрим.
Исла и Оногост уходят.
Атилла (Едекону). Отойди, стой там. И чтобы никто – никто не смел сюда… понимаешь?
Едекон отходит. Атилла отдергивает занавес вежи, входит туда.
Ильдегонда (отшатнувшись). Ты?
Атилла.
Да, я. Я и ты. Мы – вдвоем,
в первый раз – одни, наконец.
Ильдегонда. Зачем ты пришел?
Атилла.
Чтоб сказать: не найдется больше –
он умер… (Радостно.) Ты слышишь – он умер!
Ильдегонда.
Нет, убит! Это ты приказал
топором ему голову… (Останавливается.)
Атилла.
О ком ты? Умер Аэций,
и его хоронят сейчас,
зажжены костры, поют…
Теперь наша победа, я знаю!
Теперь я весь мир вспашу,
мечом вспашу глубоко!
Чтобы богатый взошел посев,
небывалый, новый, мой!
Как вином, я победой пьян –
я полон – хочу одного:
взойди на ложе скорей
и собою меня напои,
чтобы жизнь – через край,
чтобы – как половодье, чтобы – э-эх!
Хочет обнять Ильдегонду.
Ильдегонда.
Ты убил отца, ты убил Вигилу – не подходи!
Атилла.
Вигилу? Ты о нем?
Ты его еще любишь? Я, значит, ошибся:
ты совсем не горда. Или ты уже забыла
про подвиг его, когда он был послом?
Про подвиг, о каком будут петь не скальды,
а шуты в колпаках…
Ильдегонда. Подвиг? Шуты?.. Что ты хочешь сказать?
Атилла.
А-а, вот что! Он скрыл – не сказал тебе – струсил.
Бледнеешь? Не в бровь, прямо в глаз попал?
Ну, будет потеха! (Едекону.) Вигилу сюда!
Ильдегонда. Ви… Вигилу? Он жив! Говори же!
Атилла. Он сам тебе скажет сейчас… подожди.
Едекон вводит Вигилу.
Ильдегонда. Вигила!
Вигила. Ты! Ильдегонда моя!
Атилла.
Нет, моя! (Едекону.) Стань там между ними.
Ну, римлянин, время долги платить.
Теперь ты расскажешь все, как было.
Вигила (в ужасе). При ней? Нет! Пощади!
Едекон. Ха! Попал карась на сковородку!
Ильдегонда. Вигила!
Атилла (Вигиле). Молчишь? Так я начну сказку…
Вигила. Нет!
Атилла (не слушая).
Ко мне он явился в посольской шкуре
и убийц нанимал меня убить.
Так было?
Вигила. Да.
Ильдегонда.
Как стало легко мне… (Атилле.) Он бы мир избавил от чумы, от чудовища – от тебя! Вигила, тебя я люблю еще больше…
Атилла.
Не спеши, еще не кончена сказка.
Я дал ему выбор: или смерть, или – что…
Нет, мне не поверишь. Пусть кончит сам.
(Вигиле.) Молчишь? Еще раз тебе выбор даю:
вот этот топор (на топор Едекона)
или скажешь все.
Вигила (с мучительным усилием).
Я выбрал… тогда… (Замолкает.)
Атилла.
Ну, смелее!
Я вижу, он скажет сейчас.
(Едекону.) Он знает, не шутка твой топор…
Вигила. Я… Я…
Ильдегонда (обрывая). Вигила! Стой!
К веже подходит Оногост, с ним римлянин в низко надвинутом шлеме, плаще. Останавливается у входа в вежу, ожидая, пока Атилла кончит.
Атилла (Ильдегонде).
Посмотри: голова в твоих руках.
Ильдегонда невольно смотрит на свои руки.
Его голова… (на Вигилу). Узнаешь?
Захочешь – он будет жить, не захочешь – воля твоя.
Ильдегонда (Вигиле медленно).
Если то, что ты скажешь… если это…
Взгляни мне в глаза…
(Вигила не поднимает глаз. Решительно.)
Нет – молчи! Молчи! Молчи!
Атилла.
Ты решила? (Вигиле.) И ты решил?
Едекон, уведи! Он твой,
и как только взойдет заря…
Ты понял?..
Едекон. Эх… заодно бы?
Уводит Вигилу. Римлянин, которого привел Оногост, провожает Вигилу взглядом.
Атилла (Ильдегонде).
Ну, слушай. Я за него расскажу,
хочешь верь, не хочешь – не верь.
Он выбрал быть высеченным плетьми,
мог выбрать смерть.
Ильдегонда. Лжешь!
Атилла. Быть может.
Ильдегонда.
Так вот о каких следах на теле
он тогда говорил… Так вот почему
он рану мне не хотел показать…
Атилла. А-а, веришь?
Ильдегонда.
Нет… да… Будь ты проклят, гунн!
Ты мне яду подлил в любовь, –
но жива я еще… Берегись!
Атилла. Берегись лучше ты: я вернусь…
Закрывает занавес, выходит.
Оногост (Атилле). От римлян пришел перебежчик – вот – хочет говорить с тобой.
Атилла. Так. Еще что скажешь?
Оногост. Вернулись с поля счетчики убитых.
Атилла. Ну, сколько? (Римлянину.) Подожди.
Оногост (на римлянина). При нем?
Атилла. Не все ль равно? Мы победили.
Оногост.
Не знаю. Ровно по сту тысяч
осталось в поле – их и наших.
Атилла.
Сто тысяч наших? (Молчит.) Но один Аэций
ста тысяч стоит. Я спокоен.
Аэций умер – Рим без головы.
Римлянин. Аэций умер?..
Атилла (римлянину).
Как? Ты оттуда и не знаешь?
Странно! Кто ты?
Римлянин. Кто я – скажу наедине.
Атилла (Оногосту). Уйди!
Оногост уходит. Римлянин распахивает плащ, поднимает шлем. Это – Аэций.
Атилла. Аэций – ты?
Аэций. Да, я.
Атилла. Ты… ты жив?
Аэций. Как видишь.
Атилла.
Но сам слыхал я погребальный хор
и плач по тебе, и пленный сказал нам…
Аэций.
Король визиготов – Теодорик
от ран скончался, его хоронили.
А я, прости мне! – что делать? – жив.
Атилла (в бешенстве).
Ты смеешься надо мной… ты смеешь?
Ты подслушал, как я о тебе говорил?
Я могу повторить: ты ста тысяч стоишь,
и одним ударом меча сейчас
сто тысяч голов с твоих плеч долой!
На – меч, защищайся!
Отстегивает меч с правого бока, бросает Аэцию. Вынимает меч из левых ножен, нападает.
Аэций (не поднимая меча, отступает).
Атилла. Меча моего боишься? Уходишь… Трус!
Аэций (в один прыжок хватает меч, вытащил, опять бросил).
Когда-то давно ты мне дал приют,
не могу на тебя руки поднять.
Если можешь – убей, не двинусь!
Атилла (замахнулся мечом, колеблется, опустил).
Прости, дай руку. Я рад, что ты жив,
не забыл я, как жизнь ты мне спас в бою.
Говори, зачем пришел ко мне?
Аэций.
Ты знаешь сам: сейчас победа
пока ничья. Не хмурься: верно.
Так вот пришел я предложить –
уйдем домой, и ты, и я,
уйдем, пока еще не поздно.
Атилла.
Как? Мне – теперь уйти?
Уйти и мир оставить прежним?
Аэций.
А разве не прекрасен мир?
Поедем в Рим со мной – увидишь:
под синим небом белые дворцы,
в дворцах поэты, флейты, пурпур, смех,
вино, огни, картины, книги, мрамор…
Под пурпурными парусами Рим
плывет галерой, полною сокровищ,
и хочешь ты ее пустить ко дну?
Атилла.
Ты только вверх глядишь, на паруса:
взгляни-ка вниз! Взгляни, и ты увидишь –
глаза сверкают волчьими огнями,
и люди на цепи, как псы, как звери,
всю жизнь гребут, согнувшись…
Впрочем, что ж:
ведь там не римляне, не люди – значит –
о них зачем и говорить!
Аэций.
Нет, будем говорить: о людях,
о них забыл не я, а ты!
Сто тысяч мертвых там уже лежат,
сердец, дыханий, глаз, отцов, мужей,
сто тысяч жизней – или это мало?
Иль хочешь ты их миллионы?
Атилла.
Нет, я хочу, чтоб жили все.
Аэций.
Так, значит, мир?
Атилла.
Нет, до конца война.
Ты слышал: я хочу, чтоб жили все.
Теперь живут твои сто тысяч римлян,
а миллионы их везут в галере
и дохнут там, внизу… Ты понял…
хочу, чтоб жили и они.
Аэций. И это твой ответ?
Атилла. Да.
Аэций.
Ну, что же, значит, встретимся в бою…
Атилла.
Прощай!
Издали неясные крики.
Постой, неладно что-то…
Проснулись в лагере, кричат…
Оногост (входя). Ну, совсем взбеленились! Взбрело им в башку, будто тут, в нашем стане, Аэций… Я и так и эдак, никак: пойди, уйми их.
Атилла.
Сейчас приду…
Оногост уходит.
(Аэцию). Вот мой перстень:
его все знают, кто его покажет,
того пропустят… Иди немедля.
Уходит. За ним тенью Камель. Аэций отдергивает занавес вежи. Камель возвращается и прячется около вежи.
Ильдегонда. Аэций, как ты сюда попал?
Аэций (торопливо). Вот перстень Атиллы. С ним пройдешь, тебя пропустят. Накинь мой плащ – и беги скорей, пока он не вернулся.
Камель, высунувшись, прислушивается, сейчас прыгнет, нож в руке.
Ильдегонда (накинула плащ, колеблется). Нет, возьми.
(Она отдает перстень и плащ Аэцию.)
Я не раньше уйду,
чем Атилле все заплачу сполна
за себя, за отца, за Вигилу, за Рим.
Аэций.
Он вернется и бросит тебя на ложе.
Ведь ты безоружна. Он сильней…
Ильдегонда.
А змея безоружна? Я буду змеей:
раздвоится, станет змеиным язык.
Из себя я улыбку выжму, как яд…
Я сумею его обмануть…
Камель скрывается.
Аэций (увидев вдали Атиллу – Ильдегонде). Атилла! Говори скорее: ты хочешь, чтоб жил Вигила – или чтобы он умер?
Ильдегонда.
Чтобы… Нет! Чтоб он молчал!..
Чтобы жил!.. Подожди!
Аэций задергивает занавес, быстро уходит. Возле вежи – Атилла, перед ним Камель.
Камель. Остановись, ты должен узнать…
Атилла (с угрозой). Отойди от меня. Слышишь?
Камель отходит в сторону. Атилла входит в вежу.
Ильдегонда. Вигила еще жив?
Атилла (сурово). Да, но умрет. Скоро.
Ильдегонда.
Скорее! Скорее! Скажи, чтоб сейчас же!
Атилла.
Я сказал – на заре.
Ильдегонда.
Я хочу, чтоб не жил ни минуты!
И его я могла любить?
Атилла (понемногу мены тон). А теперь?
Ильдегонда. Ненавижу!
Атилла. И любить? Мне это знакомо.
Ильдегонда. И мне.
Атилла.
И тебе? (Вглядывается, резко.)
Довольно. Ложись!
Камель незаметно подходит к веже.
Ильдегонда.
Ты хочешь сделать так,
чтоб только ненавидела я?
Атилла. Я другого не жду. Я не слеп.
Ильдегонда. А если?..
Атилла. Ты вьешься, змея, лжешь!
Ильдегонда (скорее с угрозой).
Попробуй, поверь…
Атилла.
Ты грозишь или просишь?
Ильдегонда.
А ты разве не слышишь?
Или ты еще не понял:
только двое равных –
это ты и я.
Атилла.
И с тобой мы – враги:
Рим и ты – для меня одно.
Ильдегонда.
Одно? Да так ли?
А если тебе скажу:
хочу с тобой рядом сидеть?
Атилла.
Вот как? Что ж случилось?
Ильдегонда.
То, что я все узнала,
то, что его, Вигилу,
как гнилую занозу – вон
из сердца я вынула. Понял?
Атилла (к ней). Так дай же…
Ильдегонда. Нет!
Атилла. Нет?
Ильдегонда.
Не наложницей быть хочу: женой:
Когда мы с тобой отпразднуем свадьбу…
Атилла. Тогда?
Ильдегонда.
Тогда обниму тебя так,
что ты задохнешься,
целовать буду так, что ты сгоришь!
Атилла (молча, пристально глядит на Ильдегонду, потом).
Если так, то клянусь тебе,
что б ни было, что б ни случилось,
ты будешь моей женой.
Мое слово – крепко, как меч.
Ильдегонда. Знаю.
Камель, войдя в вежу, трогает за плечо Атиллу.
Атилла (обернувшись, бешено). Ты опять? Ты дождешься, что я…
Камель. Ты кладешь себе в постель змею.
Атилла. Ты смеешь?
Камель. Когда ты уходил, я слышал, как она с тем римлянином…
Атилла. Что? Говори!
Камель. Она сказала ему, что сумеет тебя обмануть, что сумеет тебя… (Замолкает под взглядом Атиллы.)
Атилла (поворачиваясь к Ильдегонде). А-а… Так? (Медленно вынимает из ножен меч, глядя на Ильдегонду.)
Камель. Нет, ты мне обещал.
Атилла. Возьми ее!
Камель вынимает нож.
Не здесь, уведи…
Ильдегонда (Атилле).
Так вот как ты слово держишь?
Ты только что клялся мне – уж забыл ты? –
что б ни было, что б ни случилось…
Атилла. Молчи!
Камель. Ты мне обещал!
Атилла (молчит. Потом Намелю). Останься здесь. Но если ты ее тронешь только… Слышишь?
Камель. Да.
Атилла выходит из вежи. Стоит снаружи, тяжело дыша. Недалеко – огромный камень.
Атилла (подойдя к камню). Не сдвинуть? Сдвину! Не сдвинуть? Сдвину!
(Налег руками, плечом, камень покачнулся.)
Неужели то, что во мне, – тяжелей?
Шут Зыркон (появляется, молча смотрит, подходит). Что, землю захотел повернуть?
Атилла. Поверну.
Зыркон. А себя не можешь? Зацепило?
Атилла.
Ты мудрее всех – так слушай:
пополам рассечено сердце,
два сердца бьются во мне сейчас,
и каждое сердце враг другому.
Одно хочет убить…
Зыркон. Другое – обнять.
Атилла (показывая на Ильдегонду и Камеля в веже).
Я ей дал свое слово сейчас,
что она будет моей женой,
а ему дал слово…
Зыркон. При мне. Я помню. А ты, как Оногост – знаешь: и так и эдак…
Атилла. Как?
Зыркон. Пусть станет твоей женой, а после отдай, кому обещал.
Атилла. После?
Зыркон. Да. (Показывая на камень.) А только… после-то силы хватит сдвинуть?
Атилла (нахмурившись, молчит. Потом). Ислу позови… (Подойдя к веже.) Выходите!
Выходят Ильдегонда и Камель. Зыркон привел Ислу.
Атилла (Исае – на Ильдегонду).
Ты отправишь ее домой… – ко мне –
сейчас же. И пусть все готовят – к свадьбе.
Исла (оторопело). Как?
Атилла. Ты слышал. Исполни!
Камель. А я?
Атилла. Ты ее получишь после…
Камель. Я подожду.
Атилла (Ильдегонде).
Ну, милая невеста, на прощанье
Получишь свадебный подарок от меня.
Голоса (издала). Ао! Рыщь! Ао! Рыщь!
Атилла.
Что там еще? (Вбегает Едекон. Ему).
Ты кстати. Видишь? –
заря. Иди к нему, кончай –
и голову его пошлешь…
Едекон. Ч… чью голову?
Атилла (громко). Как, чью? Вигилы.
Ильдегонда вздрогнула. Крики вдали слышнее.
Едекон. Его сейчас… там – слышишь?
Атилла (бешено). Что? Ну?
Едекон. Не гневись: его еще, гляди, поймают…
Атилла (еще бешеней). Как, он убежал?
Оногост (взобравшись на телегу, глядит). Глядите, вон он, вон он!
Едекон (Атилле). Ты сам же его отпустил?
Атилла. Я? Его? Ты спятил?
Едекон. Он твой перстень показал часовому.
Атилла. Я перстень дал не ему.
Едекон. А кому же?
Атилла. Аэц… А этот перебежчик римский – где он?
Едекон. Часового в брюхо и поминай, как звали.
Атилла. Так – оба? Обоих догнать! В куски!
Едекон убегает.
Голоса (где-то внизу). Ао! Аррчь! Рыщь! Зде! Пугу! Пугу!
Атилла (Оногосту). Ну, что же? Что там? Говори!
Оногост (с телеги, погоне). Лево! Лево! Туда! Туда!
Атилла. Ты слышишь? Отвечай! Оглох?
Оногост.
Вон – там – чуть видать! Похоже – Вигила.
Или нет – другой… Вигила!.. Нет…
Ильдегонда в стороне, напряженно прислушивается.
Атилла (топает). А, сыч слепой! Да кто же?
Оногост.
Вот наш догнал – схватились…
Да сверху – сверху! Не так!
Эх, вырвался! из рук…
Ну, конец!..
Атилла. Что? Что?
Оногост.
От римлян скачут…
Вот – вот! Подхватили. Обоих…
Готово! Не догнать!
Ильдегонда (Исле в сторону). Теперь идем.
Атилла.
Ну, что же, прощай, невеста. Жди.
У нас с тобой еще не кончен счет…
Ильдегонда. Не кончен – нет!
Действие четвертое
Палата Атиллы. Та же, что в первом действии, или другая. Свадебное столование. На возвышении стол. В голове стола – Атилла и Ильдегонда, по левую руку Атиллы – Керка; дальше Исла, Оногост и еще несколько ближних кметей. Столованье уже к концу, многих разобрал хмель. Посредине палаты Кобзарь кончает сказ.
Кобзарь. И походу конец. А сказу конца нет.
Голоса. Слава! Князю с молодой – честь! Атилла! Атилла!
Едекон (охмелев, обнимает и целует свой топор). И-их, родной, погуляли мы с тобой! (Кобзарю.) А, врешь ты про тыщу лет. Не вернутся наши времена.
Кобзарь. Ты вином сыт?
Едекон. Во – по сих пор!
Кобзарь. А завтра проспишься – будешь пить?
Едекон. И-их, буду!
Кобзарь. Так и земля: через тыщу лет проспится – опять красного пить захочет.
Зыркон (Едекону). Не тужи: были бы ножи, а бараны найдутся.
Едекон. А я – не я! (Сам удивился и замолк. Хохот).
Кобзарь. Эх ты, топор соскочил с топорища!
Едекон. А-а, ты мне поперек говоришь? Ты за римлян? Бей римлян… (Хватается за топор.)
1-й Кметь (старик). Тише, дурак. Или не знаешь: молодая-то сама, говорят, из римских…
Чашник (подносит Кобзарю чашу). Просят тебя князь с молодой княгиней чашей вина.
Кобзарь (взяв чашу – молодым). Чтоб вам всю ночь спать невмочь, чтоб игра до самого утра. (Хохот.)
1-й Кметь (второму). Игра-то игра… да будет ли весела?
2-й Кметь. Что так?
1-й Кметь. Да ты на молодую погляди – в бровях туча, то и гляди гром грянет.
Чашник (подносит чашу Керке). Просят тебя князь с молодой княгиней чашей вина.
1-й Кметь (второму). Глянь, глянь, это его старая… (Все затихают, смотрят.)
Керка (встает. Рука у нее дрожит, расплескивая вино. С трудом, после паузы). Князю моему долго жить… Молодую княгин… ль… любить…
2-й Кметь. Эка… на полотно расплескала!
1-й Кметь. А вино греческое, как кровь. На белом-то, гляди-ка…
Керка (выпив вино, садится. Закрыла глаза рукой, опять открыла. Атилле).
А нашу свадьбу – помнишь, князь?
Как дождь всю ночь стучал нам в крышу,
а утром ты раскрыл окно…
Атилла (не отрывая глаз от Ильдегонды). Шел дождь? Не помню… может быть… (Ильдегонде.) Скажи хоть слово…
Камель в деревянных башмаках, стараясь не стучать, подходит, останавливается сзади. Ильдегонда услышала, оглянулась. Атилла тоже.
Атилла (Зыркону – шепотом, бешено). Скажи, чтоб он подальше – а не то…
Зыркон (тихо). Что? Камешек тяжел? (Подходит к Камелю.)
Едекон (стучит по столу). Бей, бей римлян!
Кмети (унимают его). Тише, тише!
Исла (все время зорко наблюдавший за Атиллой, вставая).
Нет, громче! Громче! А не то забудем,
что поназвали мы на пир гостей,
а мясо где? Еще в лесу рычит!
Что печь мы распалили вот так жарко,
а где дрова? Еще в лесу растут?
Голоса. О чем он?
Исла.
О чем? О Риме! Или вы забыли,
что ранен Рим, – но он еще не сдох.
Чтоб с бабами его вам не проспать,
чтоб не пропить, я вот о чем!
Голоса. А верно он… верно!., так!..
Едекон. И-х, гуляй!
Исла (Атилле). Ты не гневись. (Атилла, нахмурившись, молчит.)
Оногост (стараясь замять). Э-э… это самое… Чего это я бишь хотел? Да… тут были мозги курячьи… где они? У кого?
Зыркон. У кого мозги курячьи? У тебя. (Хохот.)
Оногост (сердито). Пьян, дурак? (Атилле.) Упились, кончать пора. Гляди: кто сам на бок – голову – на сторону, а кто и весь под стол.
Атилла.
Вот, опроси молодую, как она. (Ильдегонде.)
В опочивальню ты пойти не хочешь?
Сдается мне, что нам уж время игру начать…
вернее: кончить.
Ильдегонда молчит.
(Оногосту.) Ха! Молчит!
Зыркон (Атилле).
А ну-ка тебя спросить: помереть хочешь?
Пожалуй, и ты смолчишь.
Оногост. Дурак ты, мурин. Мы на свадьбе, а ты про что?
Зыркон. Про что? Дурак свистнет – умный смыслит.
Конюх (встревоженный, вбегает).
Оногост, поди-ка скорей!
Оногост. Чего? Как с цепи.
Конюх. Беда!
Оногост. Что еще?
Конюх (на Атиллу). Его коня вороного знаешь?
Оногост. Ну?
Конюх.
Стоял, ел овес – вдруг об земь.
Мы к нему. Глядим: издох…
Оногост.
Ой, к худу! А может, отравлен?
Конюх.
Как же князю теперь сказать? Боюсь.
Оногост.
До утра подождем:
с молодой ночь проспит – все простит…
Керка. Что случилось? О чем вы тут?
Оногост.
Да мы так… об том… об сем…
Говорю, что время спать,
Уж поздно, догорают огни.
Керка.
Пусть всю ночь огни горят.
Я боюсь…
Оногост. Чего?
Керка.
Не знаю…
Стукнут дверью – меня бросит в жар,
звякнут чашей – я вся вздрогну…
Оногост.
Будь покойна: мы в оба глядим.
Хотя – хоть оно, конечно…
Атилла (Ильдегонде).
Все молчишь?
Что сдвинула брови, как крылья?
Все равно – не улететь никуда:
теперь не поможет тебе
ни твой змеиный язык,
ни Рим, ни твой Бог, никто.
Молчишь? Проиграла игру?
Едекон (приплясывая на месте, поет).
Эх, вино – эх, мед!
Тоска сердце пьет –
далеко милой живет…
1-й Кметь. Да тише ты!
2-й Кметь. Вот хлебнул: рогами землю роет!
В это время Оногост подходит к Кобзарю и двум певцам – один помоложе, другой седобородый – потом идет к Атилле.
Оногост.
Не спеть ли Кобзарю еще?
Атилла.
Уж пел, довольно.
Оногост.
Так есть заморские певцы:
тот – норский скальд – седобородый,
а помоложе Готский Зингер.
Атилла.
Ну, пусть какой-нибудь один – и будет:
пора уж нам…
Ильдегонда.
Скорей бы! все равно…
Атилла.
Спасибо, подарила словом!
Оногост (подойдя к певцам). Ну… ты… Или ты… Нет, лучше ты… Ой, что я! Ты… (на другого). То есть ты…
Готский Зингер. Значит, оба!
Оногост. Нет-нет: один… сейчас скажу… (Зажмурив глаза, гадает на пальцах.) Тебе, старик. Идем. (Ведет Скальда к Атилле.)
Атилла (Скальду).
Что, можешь ты такую песню спеть,
чтобы живой водой жену мне сбрызнуть,
чтобы огонь в глазах, чтоб улыбнулась?
Скальд.
Не знаю, улыбнется или нет…
Попробую. Сейчас – вот только.
Подтягивает струны на лютне. Руки дрожат.
Атилла. Что, выпил? Руки-то дрожат?
Скальд.
Старик я, уж прости… сейчас, сейчас…
(Начинает речитативом.)
Однажды Вигурд пришел домой:
ворота настежь, отравлен пес,
стоит его дом неживой, немой.
Атэвульф его Хильду к себе увез.
Семь лет всюду Вигурд ее искал.
Подъехал к Рейну. Тут змей подполз
к нему навстречу из черных скал –
услышал Вигурд железный голос…
Атилла.
Ну, у тебя совсем он не железный:
Сломается того гляди…
Смелее пой, чего боишься?
Скальд.
Схватил было Вигурд кинжал.
«Оглянись», – сказал ему змей.
Оглянулся: замок. Вбежал.
Атэвульф там с Хильдой – с ней.
Ильдегонда подняла голову, смотрит на Скальда.
Взглянула на Вигурда:
нет, не узнала его она,
поседел он за семь лет.
Муж сказал ей: «Дай вина,
пусть песню споет старик».
Запел – и узнала: он…
Ильдегонда оперлась на стол руками – видно: сейчас вскочит.
Вот крикнет… сдержала крик –
и умолк вдруг лютни звон…
Опустил лютню, замолк, руки у него дрожат, смотрит на Ильдегонду.
Атилла.
Ну дальше! Нас ты только раззадорил:
вина понюхать дал, а выпить не дал.
Голоса. Дальше! Дальше! Кончай!
Едекон. Бей римлян! Пустите, пустите меня – убью!
1-й Кметь. Чудак! Да где же тут римляне?
Атилла (Скальду). Ну что ж, кончай…
Скальд. Прости… я не… не могу… не держат ноги…
Атилла.
Ну, сядь. (Взглянув на Ильдегонду.)
Да ты и в самом деле
ее живой водою сбрызнул:
румянец, солнце бьет из глаз!
(Ильдегонде.)
Уж не прикажешь ли поверить,
что ты не солгала в ту ночь,
ты помнишь? в веже… ты сказала:
«Тогда обниму тебя так, что ты»…
Ильдегонда (глядя на Атиллу, медленно).
Так что ты… подожди немного…
ты увидишь: обещанье свое сдержу…
Атилла.
Ну, чудеса! (На Скальда.) Вина ему!
Чашник идет.
Нет, пусть хозяйка поднесет,
пусть поднесет ему сама за то,
что угодил ей песней.
Ильдегонда (поднося).
Князь чашей вина тебя просит. Пей!
Один из гостей.
Постой, молодая, обычай есть –
Чтоб хозяйка вино сластила.
Голоса. Верно! Верно! Так! Губы в губы!
Атилла (смеясь).
Он прав. Ильдегонда: есть обычай.
Иль тебе старика целовать неохота?
Нет, делать нечего: целуй!
Смех, крики. Скальд пьет, затем целует Ильдегонду – долго, не отрываясь.
Голоса. Ай да старик! Горазд! Стар гриб, да корень свеж!
Скальд (Ильдегонде). Да, сладко твое вино. Чем же мне тебя отдарить? Хочешь лютню мою? (Дрожащей рукой протягивает лютню.) Бери.
Ильдегонда. Зачем она мне?
Скальд (рука у него дрожит все сильнее. Умоляюще). Бери (тихо). Там внутри ты найдешь… нож…
Ильдегонда хватает лютню. У Скальда от волнения ноги подкашиваются, опускается на скамью.
Атилла.
А гляжу я – квел ты, старик!
(Чашнику.) Еще вина ему дай,
чтобы ноги не протянул.
Чашник подходит, наливает Скальду.
Ильдегонда.
И мне… (Скальду.) За лютню твою…
(Пьет, подносит лютню к уху.)
Ты слышишь? Сама поет…
Или это звенит во мне кровь?
Я петь-плясать хочу!
Голоса. Так… так! Эх ее… Буй!
Зыркон (Атилле). Эй, друг: ель не сосна, шумит неспроста.
Атилла. Придержи свои глумы до завтра!
Зыркон. Я говорю не глум, а ты бери на ум…
Атилла (Скальду).
Ну что ж, играй, старик.
Пусть пляшет, любо мне!
Голоса. Любо!.. Лепо!.. Лепо!.. Ладь!..
Скальд играет. Ильдегонда пляшет. Все жадно, молча смотрят, иные вскочили с мест, подошли ближе.
Керка (в стороне – Оногосту). Что с ней? Не она совсем. Молчит она – страшно мне. Весела – еще страшней…
В это время Камель, медленно подвигаясь, становится перед Атиллой, смотрит на него. Атилла увидел. В руках у него чаша, ударяет ею о стол – чаша вдребезги. Мгновенно все остановилось.
Голоса. Что там? Что? Что?
Тишина.
Атилла (Камелю). Ты опять? Что тебе надо?
Камель. Когда?
Исла. Дал слово, Атилла, не забудь!
Атилла молчит.
Ильдегонда (подойдя к Атилле).
Что? Или не нравится, как я пляшу?
Атилла.
Пляшешь так хорошо… что боюсь –
перестану Атиллой быть.
Ильдегонда.
Так кто же проиграл игру? (Смеется.)
Атилла.
Подожди, ты рано смеешься.
Ильдегонда.
Так как же: я и Рим одно? (Смеется.)
Едекон (очнулся, приподнял голову.) Б-бей римл… (Ему зажимают рот.)
Атилла (Ильдегонде).
Не к добру ты Рим помянула.
Пожалеешь… смотри!
Ильдегонда.
Не пришлось бы тебе пожалеть!
Атилла.
Не успею… Эх, рубить, так уж сразу!
Вина мне. (Наливает, он пьет.)
(Камелю.)
Ты меня спросил: когда?
Так вот тебе: завтра…
Исла. Так, Атилла! Так!
Атилла.
Молчи.
Эй, слушайте все теперь!
Заснули? Довольно спать!
Или забыли вы, как клялись,
что Рим сокрушим в хрупь?
Голоса. В хрупь! В хрупь!
Атилла.
Так завтра с зарей – в поход!
Кто жилье не успел достроить –
пусть сожжет, что начал, дотла.
Кого руки дома обнимут, –
пусть отрубит руки прочь.
Завтра все – на коня!
Голоса. Так, так! Бей полохом! Дыби!
Исла. Это ты – опять ты, Атилла!
Голоса. Арра, Атилла! Ты! Ты наш! Наш!
Атилла. Так до утра! Голоса. До утра! До утра!
Едекон (подняв голову, глядит на Атиллу). Про… прощай. Прощай! (Горько плачет.)
Неясный говор. Гости расходятся. Едекона свалил хмель – остается на скамье. Кроме него – Атилла, Керка, Ильдегонда, Исла, Оногост, Зыркон; Скальд хочет уйти.
Ильдегонда (Скальду – тихо).
Ты хочешь оставить меня одну?
Скальд.
Я весь дрожу – ты видишь…
Я сгублю и тебя и себя.
Ильдегонда.
Так возьми свою лютню – иди!
Скальд (колеблется. Потом). Я останусь…
Атилла (подходит к Ильдегонде). Пойдем, ночь коротка. Пора.
Ильдегонда.
Пора, говоришь? (Молча смотрит на Атиллу.)
Хорошо, идем.
(Оногосту.)
Мою лютню туда отнеси –
положи ее на постель.
Я песню сыграю мужу, такую песню,
что он позабудет все на свете!
Оногост берет лютню, идет. Керка хватает его за руку.
Атилла.
Если б только забыть одно слово: завтра.
Керка (Оногосту). Нет.
Атилла (Оногосту). Ну, что ж ты стал? Неси.
Керка (цеплысь за Оногоста). Нет! Нет!
Атилла (Керке – сурово).
Я сказал, неси! Ты слышишь?
Керка (отпуская Оногоста, Атилле).
Прости…
Что со мной – сама не знаю,
но сердце так сжалось вдруг,
что я… Иди, Оногост…
Оногост уносит лютню. Керка подходит к Ильдегонде, смотрит ей в глаза, молча, долго.
Керка.
Ильдегонда, тебе я все прощу,
как сестра я буду любить тебя,
как рабыня я буду тебе служить,
поклянись мне только в одном,
что ты в сердце зла к нему не таишь,
что собою ему украсишь жизнь,
поклянись!
Ильдегонда.
Мне жаль тебя Керка… Прости меня.
Керка. А, не хочешь поклясться? Значит, ты…
Атилла (Керке). Уходи отсюда сейчас же!
Керка (торопливо).
Нет, нет… ведь ничего не сказала.
Мне страшно, позволь мне остаться здесь –
только б слышать: ты дышишь, или смеешься,
или слово сказал, или…
Атилла отходит от нее, она замолкает с протянутыми, руками. Девушки окружают Ильдегонду, чтобы вести ее в опочивальню.
Ильдегонда (Скальду).
Ну, что ж, старик… прощай…
Не знаю – навек иль до утра?
Скальд (делает движение к Ильдегонде, потом овладевает собой). Прощай!
Ильдегонда. Так ты будешь здесь – помни!
Скальд. Да!
Как мешок опускается на скамью. Ильдегонда уходит в опочивальню.
Атилла (Оногосту).
Приготовь мне к утру коня,
Чтоб выкормлен был, подкован.
Оногост. Коня?
Атилла.
Ты что на меня так смотришь?
Побелел, как баба. Стыдись!
Оногост. Коня? Вороного?
Атилла.
Да ты одурел или оглох?
Вороного коня, да.
Оногост отходит. Атилла один. Стоит хмуро, сгорбившись.
Зыркон (подходя к нему).
Отчего плечи согнулись?
Что, друг, на плечах несешь?
Атилла (медленно).
Атиллу… тяжел он… Ты знаешь…
Зыркон. Знаю, друг, знаю… Неси…
Атилла (молчит. Потом).
Все равно! Что бы ни было завтра –
Эта ночь до зари – моя!
Керка (издали, протягивая руки, тихо). Остановись! Взгляни хоть раз!
Атилла не слышит, входит в опочивальню. Лязг задвигаемого засова.
Оногост (тушит часть светильников. Про себя). «Приготовь, говорит, коня»… А конь давно уже готов: вверх брюхом мертвый лежит… Эх! (Исае.) Идем.
Уходят. В палате полумрак, два-три светильника. В темном углу, скорчившись – Зыркон. Едекон – на скамье спит мертвым сном, обняв топор. Скальд и Керка с разных сторон на цыпочках подходят к двери опочивальни.
Керка. Зачем ты здесь, старик?
Скальд. Я… я жду…
Керка. Чего?
Скальд. Не того, что ты ждешь.
Керка. Ты болен? Тебя трясет.
Скальд. Остудился в пути…
В опочивальне слышен смех Атиллы.
Керка.
Ты слышишь? Он там смеется…
Я помню, я знаю этот смех:
так смеялся он тогда со мной…
За окном дождь лил.
Я сказала: «Потуши свет».
Он рядом со мной лег… Темно…
Одни белые зубы…
Скальд.
А ты видела, как лежат,
оскалив зубы навек –
смеются все громче и громче,
но никто уж не слышит, никто.
Никто – понимаешь?
Керка.
О чем ты? Я боюсь тебя.
Слышны струны лютни.
Скальд (задыхаясь).
Там, кажется, лютня… (Хватает Керку за руку.)
Скажи: ведь я не ошибся?
Скажи: ты тоже слышишь?
Керка.
Да, слышу, опять смеется.
Сквозь стену вижу: вот теперь
он одежду с нее снял…
она грудь прикрыла…
Скальд.
Замолчи! (Спохватывается.)
Я, хоть и старик, правда…
но когда поцелуй слышу…
Постой… Затихли…
Оба прислушиваются.
Вот лютня упала на пол…
Сейчас… Слушай!
Керка.
Ты сам упадешь, сядь!
Скальд опускается на скамью. Пауза.
Скальд.
Скорей бы… Сил нет ждать…
Убегу… закричу… все брошу!
Керка (прильнув к дверям).
Знаю: сейчас она крикнет,
она крикнет: больно…
Скальд.
Нет, он крикнет – слышишь, он!
В опочивальне голос Атиллы, лязг отодвигаемого засова.
Керка. Тесс… он!
Керка отбегает в дальний угол. Скальд бросается к двери. Из опочивальни выходит Атилла, грудь расстегнута, в руках лютня. Застигнутый его взглядом, Скальд застывает.
Атилла (ищет кого-то глазами, увидел Зыркона, подзывает его). Ты мне нужен… (Стиснув плечи Зыркона – тихо.)
Слушай: никому, никогда о том, что сейчас я тебе скажу…
Зыркон. Говори – буду молчать, как земля.
Атилла. Я не могу, понимаешь?
Зыркон. Что не можешь?
Атилла.
Не могу отдать ее на смерть,
не могу, чтоб у нее посинели губы,
не могу, чтоб закрылись ее глаза…
Не могу!
Зыркон. Не донес, надорвался? Эх, друг!
На полу – обнял, прижался к ногам Атиллы.
Атилла. Молчи! Никому…
Зыркон. А завтра? Что ж будет завтра?
Атилла. Не хочу, чтоб завтра было…
Зыркон. Хочешь – не хочешь, оно будет. От него никуда не уйдешь. Разве что… в землю: там не догонит. (Молчит, уткнувшись в ноги Атиллы.)
Атилла. Ну, будет… Иди, спи.
Зыркон, закрыв лицо руками, выходит из палаты.
Атилла (Скальду.) Поди сюда, старик. (Идет к столу, наливает вина, вглядывается в Скальда.)
Мне чем-то знакомы твои глаза…
Ты раньше мне никогда не пел?
Скальд (с трудом). Н-нет. Петь – не пел…
Атилла (распахивает грудь).
Как будто в злой полдень жарко мне,
Иль это она зажгла всю кровь?
(Залпом выпивает чашу.)
А зря хвалилась: играть не умеет.
Просила, чтоб ты спел песню,
чтоб было ей веселей. Скальд.
Просила мне… мою лютню отдать?
Атилла.
Просила, да. Что смотришь?
Бери и сыграй такое,
чтоб мне не слышать себя,
забыть, что есть нынче и завтра,
чтоб все на свете забыть!
Ты понял? Играй.
Уходит, опять лязг засова.
Скальд (в отчаянии бросает лютню наземь).
О, будь ты проклята!
Все погибло… Конец…
Керка (подбегает к нему радостно).
Он жив! Как камень с плеч!
О, пусть он ляжет с ней,
пусть он ее обнимает,
пусть целует, мне легко –
он жив… целует… слышишь?
Скальд. Собака! Гунн!
Высоко подняв лютню, делает резкое движение к двери. Вдруг останавливается, встряхивает лютню возле своего уха, еще раз.
Скальд (восторженно).
Здесь нет, здесь нет ножа.
Ты слышишь: он не звенит.
Так, значит, взяла нож,
Значит, нож у ней!
Керка. Нож? Кто ты? Помогите…
Скальд зажимает ей рот, Керка схватила его за бороду, за волосы, он вырвался – борода и парик у руках у Керки. Мгновение оба растерянно смотрят друг на друга.
Керка. Вигила… Помогите!
Вигила опрометью выбегает в дверь. Керка хочет броситься за ним и останавливается. Из опочивальни слышится стон Атиллы, тяжкое падение тела.
Керка (кидаясь к дверям опочивальни). Помогите! Сюда! Скорее! (Бьется в двери опочивальни.) О, скорее! Сюда!
Подходит с трудом проснувшийся Едекон, вбегают Исла, Оногост, Зыркон, Камель и другие. Окружили Керку.
Голоса. Кого? Кто? Беда! Огней! (Керке). Где он?
Керка (задыхаясь). Убежал… (Показывает рукой на дверь.) Она там… (Показывает на опочивальню и стоит, почти теряя сознание, ее держат под руки.)
Оногост. За ним!
Несколько человек с Оногостом бросаются наружу в погоню за убежавшим. Остальные у дверей опочивальни.
Голоса. Плечом… Так! С маху! Бей! Вместе! Едекон (с поднятым топором). Сторонись… вы! С дороги, ну!
Быстро взламывает дверь топором. Открывается: Атилла ничком у порога и Ильдегонда с ножом возле постели. Все замерли.
Керка (бросается к телу Атиллы, обнимает его). Ты! Ты! Твоя кровь!
Тишина.
Ильдегонда (показывается в дверях, дико смотрит на всех). А где он? Где он?
Исла. Аррчь ее! (Ильдегонду схватили, держат). Кто он? Отвечай!
Ильдегонда молчит.
Оногост (вбегая вместе с остальными). Поймали!
Занавес
ЛИЦА
Атилла – владыка Великой Скифии.
Керка – его жена.
Ильдегонда – заложница Атиллы, дочь короля бургундов.
Вигила – ее жених, один из послов Восточного Рима.
Сенатор Максимин, Приск – послы Восточного Рима.
Оногост, Едекон, Исла – приближенные Атиллы.
Зыркон – шут Атиллы.
Аэций – магистр римской пехоты и конницы.
Анниан – епископ Аврелианский.
Гоур, Камель – римские рабы в Аврелиане.
Марулл – римский поэт.
Дулеб – оратай.
Ятвяг – один из ближайших кметей Атиллы.
1-й Кметь.
2-й Кметь.
Посол от Гиспанских варваров.
Посол от Галлов.
Глашатай Атиллы.
Чашник Атиллы.
Скифский Кобзарь.
Готский Зингер.
Пленный Ефиоп.
Кмети и Воины Атиллы.
Бургундские солдаты и Римские Воины (в Аврелиане).
Действие первое
Палата во дворце Атиллы: дерево, грубая резьба. На помосте, устланном звериными шкурами, скамья и сбоку другая пониже. У дверей, во внутренние покои – Старший Страж. Слышен звук римской трубы-букцины и ответный скифский рог.
Старший Страж (прислушиваясь). Ао! Труба… (1-му Стражу.) Зырчь, зырчь, – живо!
1-й Страж (бежит, смотрит в окно, возвращается). К нам.
Старший Страж. Кто?
1-й Страж. Чужие.
Старший Страж. Вопи сюда наших – живо.
1-й Страж уходит.
Едекон (входит. Старшему). Ну, привез гостей к Атилле.
Старший Страж. Кого?
Едекон. От Восточного Рима троих послов. Да еще бургунды пристряли к нам в дороге: ехали сюда же, везли Атилле заложницу – дочь их короля. Вот девка!
Старший Страж. Поглядим!
Едекон. Зря будешь глядеть. Покуда мы ехали все вместе, так с нею уж успел снюхаться один из римлян – посол, какой помоложе. Вот к этому приглядись, да крепче.
Старший Страж. А что?
Едекон. А то, что выйдет у нас такая потеха, какой никогда… (Замолкает.)
Входят Вигила и Ильдегонда.
Старший Страж. Чего стал?
Едекон. Тише, он самый… и с ним – она. Идем туда – я там тебе доскажу… (уходят во внутренние покои).
Вигила (Ильдегонде).
Все во сне, все сейчас улетит, как дым,
ты останешься здесь у Атиллы, а я…
А я – (останавливается).
Ильдегонда. А ты поедешь один – через степи, по каким мы мчались с тобою вдвоем – поедешь назад…
Вигила. Нет…
Ильдегонда. Как нет? Что ты хочешь сказать?
Вигила (молча смотрит на Ильдегонду. Потом). Ильдегонда моя… (целует ее). Прощай!
Ильдегонда. Прощай?
Но ведь я через год к тебе вернусь,
пусть варвар Атилла, пусть лютый волк –
не тронет заложницы даже он.
Вигила. Я знаю.
Ильдегонда.
Отчего же так горек твой поцелуй –
как будто прощаешься навек,
как будто смерть за углом стоит?
Скорее скажи, пока вдвоем.
Молчишь? Идут… Скажи!
Вигила. Нет!
Слышен громкий – в нос – голос Приска. Входит и Максимин.
Приск. Вигила, дорогой – я уверен: всё, что рассказывают про гуннов – это ложь. Эти милые дикари так почтительны со мной, что, право, мне даже как-то неловко…
Из внутренних покоев быстро входят 1-й Страж и двое других.
1-й Страж (кидается к Приску, хватает его за шиворот). Стой! Кто такие?
Максимин.
Из Византии римские послы –
к Атилле. Понял? Дай дорогу!
1-й Страж (своим). Ао! Сюда! Щупь их!
Стражи начинают обыскивать Вигилу.
Вигила.
Прочь, варвары, рабы…
Сперва пойдите грязь с клешней отмойте.
1-й и 2-й Стражи. А рррабы-ы? Мы рабы-ы? Аррчь… Аррчь его! (С мечами на Вигилу.)
1-й Страж. Стой! Не порть им шкуру!
Максимин (1-му Стражу).
Ты Едекона знаешь? Так пойди
спроси его, кто мы такие?
1-й Страж (2-му и 3-му). Чуть что – сарычь в башку! (Уходит.)
Приск (Максимину). Положись на меня! Я сейчас все устрою… (подойдя к стражам, начинает речь). Мои дорогие, многоуважаемые варвары!
2-й Страж. Что-о?
Приск. То есть, вообще… глубокоуважаемые… э-э-э… существа!
3-й Страж. Цыть!.. На место!
Приск (отходит поспешно. Максимину). Это… это они всё шутят… Я уверен!
Максимин. Позор! (Садится на скамью, опускает голову на руки.)
Мы, римляне, должны терпеть всё это.
Как нищие ждать у его дверей,
чтобы дождаться… Чего? как знать?
Приск. Но, дорогой Максимин, говорят, Атилла сегодня в прекрасном расположении духа, я – тоже. Так что мы добьемся мира, мы спасем Рим – я уверен. Максимин.
Да, пожалуй, если мы пред ним –
мы, римляне, пред варваром, пред гунном,
перед Атиллой станем на колени…
Да и тогда…
он может гуннам крикнуть: – «стой» –
но время ведь и он не остановит.
Приск. То есть, как это – время?
Максимин.
Ты видишь, у меня трясутся руки,
глаза слезятся, рот беззубый – видишь?
Такие ж руки, рот, глаза – у Рима.
Рим стал старик, как я.
А варвары – от них воняет потом,
но их глаза и зубы – посмотри:
любой из них пихнет меня, как Рим,
и Рим, как я, – в куски.
Вигила. Нет, этого не будет!..
Максимин. Ты знаешь средство, чтоб лечить от смерти?
Вигила. Да, знаю: смерть. (Отходит в сторону. К нему – Ильдегонда).
Ильдегонда.
Вигила, ты бледен? Твоя рука
в моей дрожит. Что задумал ты?
Быть может, могу я тебе помочь?
мои руки не так нежны, как твои,
не умею играть на лютне я –
но умею играть копьем, ножом…
Ты скажешь мне?
Вигила.
Я должен молчать – я клятву дал.
Ты скоро увидишь все сама.
Входят Едекон, Старший и 1-й Страж. Старший отводит стражей от послов. У Едекона за поясом топор, в руках мешок с чем-то круглым.
Едекон (Ильдегонде). Эй, красотка, там во дворе твои бургунды ждут тебя.
Ильдегонда выходит. Едекон – послам.
Ну, гости, привет вам от хозяев. Жить вам столько годов, сколько волос на голове у Максимина.
Стражи (пальцем на лысину Максимина). Га-га-га!
Едекон. Нишшь! (Стражи замолкают. Максимину). Ты не гневись на них: как лисий, так они ваш римский дух не терпят. Я им сказал, чтобы носы зажали и отошли подальше.
Стражи. Га-га-га!
Приск (Максимину). Вот видишь, я говорил тебе! Дух великого Рима должен победить – он победил.
Максимин отмахивается от него, понурившись, садится. Приск, пожав плечами, подходит к стражам, протягивает руку.
Дорогие, я ваш!..
Никакого впечатления. Пожимает плечами, отходит.
Глашатай (пробегает). Атилла! Атилла! Он вернулся с поля, он вошел в свой дом!
Вигила (в стороне. Едекону взволнованно).
Скорее – скажи еще раз,
что наш уговор не забыл,
что ты исполнишь…
Едекон (дает ему мешок). Держи.
Вигила. Зачем? Это что?
Едекон. Князю Атилле подарок. Дыня.
Вигила (ощупывает). Дыня? Постой… постой… нет! Эта дыня созрела на человечьей шее!
Едекон. Хоть и римлянин, а не дурак: угадал.
Вигила. Чья голова? Говори – кто?
Едекон. Вледа.
Вигила. Как Вледа? Брат Атиллы? Ты его?..
Едекон. Не я – топор.
Вигила (молчит, потом). Едекон, прости меня.
Едекон. За что?
Вигила.
Я верил тебе – и я не верил,
Я боялся: а вдруг изменишь?
Но эта голова немая
говорит за тебя – кричит, –
что их звериное отродье
ненавидишь ты, как я,
что Атиллу, этого волка…
нет хуже… бешеного пса…
Едекон (хватает его за горло). Молчи! Не смей!
Вигила. Едекон, пусти! Ты что?
Едекон (другим тоном). Дурак, услышат – все пропало.
Вигила.
Показалось мне, что ты…
Нет, нет, я знаю – ошибся…
Глашатай (пробегает). Атилла! Атилла! Как солнце в небе он взойдет сейчас!
Вигила.
Да, сейчас…
Еще миг, как волос тонкий,
натянутый, как струна,
и конь судьбы помчится,
копытом давя людей…
(Хватает за руку Едекона.)
Так помни же:
я Атилле письмо подам,
и как только он ко мне нагнется,
ты сзади – в него топором,
а я ему – нож в грудь.
Едекон. Будь покоен: мой топор найдет… кого надо.
Вигила (вынув кошелек, встраивает его).
Как золото звенит – ты слышишь?
Засыплет тебя император
всего, с головы до ног…
Едекон (приглядываясь к кошельку). Дай сюда. (Выхватывает кошелек.)
Вигила. Зачем?
Едекон. Римская башка! Стражу надо купить или нет? А то зарежут нас, как баранов.
Вигила.
Мое имя там, золотым шитьем…
Отдай мне этот кошелек назад.
Вот здесь другой.
Едекон. Не веришь? Ну и делай все один. (Протягивает кошелек.)
Вигила. Нет, я верю, верю я, только…
Глашатай (входит). Атилла! Атилла! Славьте! Трепещите! Ликуйте!
Под дикую музыку, в неистовом плясе вбегают нескольковоинов. Входит Керка и ближние кмети Атиллы. Затем – Оногост, Исла, шут Зыркон и, наконец, Атилла.
Воины, Стражи (колотят в щиты). Арра, Атилла! Арра, Атилла!
Атилла садится; Керка тоже на скамье пониже. Остальные стоят, за исключением Приска. Он уселся, расправляет складки.
Едекон (кидается к нему). Встань, встань!
Приск (встает). А почему?
Едекон. Идол римский, не знаешь разве: сидеть при нем может только она одна. (Показывает на Керку.)
Приск. Она? А почему?
Едекон. Потому, что она может лежать под ним. Понял? Дуб!
Атилла обводит кругом глазами, все цепенеют. Тишина. Встретился взглядом с Керкой.
Керка (встает с поклоном).
Супруг мой, князь –
живи и здравствуй…
Атилла (небрежно).
Живи и ты. Здорова?
Как спала?
Керка. Мне не спалось. Я все ждала, что ты…
Атилла.
Потом… (Увидел Ятвяга среди кметей.)
А, здесь, Ятвяг? Когда вернулся?
Ятвяг. Вчера. Привез сюда пятьсот возов…
Атилла.
Расскажешь после.
Ну, Оногост, с кого начнем?
Оногост.
С кого велишь. И так и эдак можно:
ждут и свои, ждут и чужие.
Восточный Рим к тебе прислал послов –
их Едекон привез. Вон там стоят.
Тот лысый – он сенатор. Да-а!
Атилла.
Сенатор? Ха! К нам, варварам, сенатор?
Ведь нас они зовут склавены, славы –
по-римски, а по-нашему – рабы.
Какая честь! К рабам послом сенатор!
Оногост. Прикажешь их позвать?
Атилла.
Пусть подождут. Мы варвары, что делать?
Ты знаешь мой обычай – по порядку:
Кто раньше всех пришел – того веди.
Оногост. Да раньше всех так: голяк какой-то пришел, я ему сказал…
Атилла (нахмурившись). Что сказал?
Оногост. Чтоб шел он… (Поймав взгляд Атиллы.) Нет, чтоб стоял… то есть так и эдак: чтоб стоя шел.
Атилла. Зови его сейчас же… ты, двухъязыкий!
Оногост бежит к двери, впускает Дулеба.
Дулеб (кидается к Атилле). К тебе за управой! Невмочь терпеть. Мы тебе челом бьем на одного из твоих.
Атилла. Кто мы?
Дулеб. Дулебы мы, орем мы землю и сеем просо, живем. Так наехал к нам с людьми твой… (Замолкает.)
Атилла. Ну, что ж ты? Дальше!
Дулеб. Здесь он… Боюсь!
Атилла. Здесь я. Не бойся. Где он – укажи!
Дулеб (показывает на Ятвяга). Он… наехал, взял оброк с нас. Мы дали сполна: по мере с дыму. А через день – глядим, опять он тут – другажды давай ему оброк. Ну, обидно. Мы не дали. Так он велел нас в кнутья, коих до смерти, коих до крови. Меня, гляди: вон как иссек! (Поворачивается спиной, начинает спускать порты.)
Атилла.
Не надо – верю. (Ятвягу.) Подойди.
Он правду говорит? Гляди в глаза мне!
Ятвяг, дрожа, стоит молча, прикованный к глазам Атиллы.
Атилла (спокойно Ятвягу). Пойди, убей себя. Сейчас же!
Ятвяг (подходит к страже, ему дают нож, он ударяет себя ножом. Падая, кричит). Атилла – живи и здравствуй!
Его уносят.
Дулеб. Ты милостив, князь… и страшен.
Атилла. Не тебе: неправде. Иди.
Дулеб уходит.
(Едекону.)
А, мой топор! Вернулся?
Ну, что в Восточном Риме видел, а?
Едекон. Баб…
Атилла. Как баб? А император Феодосии?
Едекон. А вот я тебе скажу: «Кобылу видел», а ты меня тоже спросишь: «Как кобылу? А хвост?»
Атилла. Чудак. Пожалуй, не спрошу.
Едекон. Ну вот. Так Феодосий на бабах растет, как на кобыле хвост, и они им вертят, как хотят. А другие, чтоб походить на баб, вот это самое себе (показывает) ножом долой, и голоса у них бабьи, и рожи бабьи – евнухи по их.
Атилла. Ты это видел? Так. Что ж слышал?
Едекон. Имя.
Атилла. Какое?
Едекон. Атилла. Об Атилле, про Атиллу – все, у всех ты в глотке застрял, как рыбья кость: плюются, а кость все там. Только на одного и есть у них надежда, что он сумеет вынуть кость.
Атилла. Кто ж этот лекарь?
Едекон. Аэций.
Атилла.
Аэций? Тот, кому я дал приют,
когда опальный он бежал из Рима?
Мы рядом с ним, бок о бок шли на готов,
в бою он жизнь мне спас – ты видел? Помнишь?
И мы теперь сойдемся с ним врагами?
Ну что ж: хороший враг – милее друга.
Едекон. Страшен враг не в поле, а в доме.
Атилла. О чем ты?
Едекон (встраивает мешок). Об этом. Я принес тебе подарок. Возьми… (подает Атилле мешок).
Вигила (послам). Теперь… смотрите! Смотрите!
Атилла (раскрывает мешок). Брат, Вледа… ты?
Голова (шепотом). Вледа… Вледа! Вледа!..
Мертвая тишина.
Атилла (Голове).
Молчишь? Не слышишь?
Ты помнишь, как с тобой однажды
мы увели отцовского коня
и – в степь, сквозь солнце, травы, пыль?
Ты сзади сел и за меня держался –
и в шею мне дышал теплом –
теперь ты дышишь холодом в лицо…
(Молча смотрит.)
А помнишь, ты метнул стрелой в лягушку?
Лягушка дергалась, потом затихла,
и ты меня спросил: «Что с ней?»
Ну, что ж с тобой теперь? Затих? Молчишь?
Ты знаешь, что письмо не император,
не Феодосии получил, а я?
(Едекону.)
Сперва ты показал ему письмо,
потом ударил топором, ведь так?
Едекон. Да, так.
Атилла. И сразу, с маху – он не крикнул даже?
Едекон. Он не поспел.
Атилла.
Вот так же мне с плеч голову снеси,
когда увидишь, что как с псами пес
я с Римом снюхался. Ты понял?
Едекон. Понял.
Исла. Так, так, Атилла! Так!
Атилла (Голове).
Ты тоже понял? Поздно? Ну, прощай!
Мой Вледа, брат, предатель милый…
(Целует Голову, закрывает мешок. Едекону.)
Чтоб знали все, что он изменник,
чтоб наказали сыновьям и внукам,
чтоб, вспомнив ночью, просыпались с криком –
пойди и труп его повесь на тын,
да голову в руках пусть держит сам –
стервятникам навстречу – пусть клюют.
Ты слышал? Ну, иди!
Все замерли. Едекон с мешком отходит от Атиллы.
Вигила (кидается к Едекону).
Скажи: ты сам дьявол – или кто?
Едекон. Узнаешь скоро… Гляди, твоя…
Ильдегонда, одетая пышно, входит. Садится на скамью.
Атилла (увидел). Кто смел там сесть?
С разных сторон кидаются к Ильдегонде, Атилла останавливает их.
Ты знаешь наш обычай:
при мне дано сидеть моей супруге.
Ты что ж, со мной спала
и хочешь, чтоб про это знали все?
Смех.
Ильдегонда.
У вас, быть может, есть обычай,
чтоб женщины зверям давались.
У нас такого нет, ошибся.
Атилла. Пусть стоит! Поднять ее!
К Ильдегонде подбегают, заставили встать, грубо держат. Вигила делает движение к Ильдегонде. Максимин хватает его за руку.
Ильдегонда (Вигиле). Не надо – я сумею сама.
Атилла. Подойди.
Ильдегонда стоит.
Ты что же, боишься?
Ильдегонда. Боюсь? До сих пор боялись – меня. (Подходит).
Атилла (смотрит на нее).
Да, вижу: тебя бояться можно.
Не знал я слова такого: страх,
но так хороша ты, что даже страшно.
Шут Зыркон. А я, князь, на двенадцати языках говорю.
Атилла (не отрываясь от Ильдегонды). Умен! Что ж дальше?
Зыркон. А то, что судьба на всех языках бабьего рода.
Атилла.
Судьба? Судьбу согну я, как лук,
тетиву оплету из ее же волос –
судьба моя будет мне служить!
Зыркон. Будешь гнуть – не перегни, а то лопнет, да в лоб…
Ныряет под скамью. Атилла берет за руку Ильдегонду. Она резко вырывает руку.
Керка (все время не спускавши глаз, бледнея, встает). Князь, позволь мне уйти!
Атилла (не слышит, или не слушает. Ильдегонде).
В лесу волчонка я раз поймал:
теперь он ходит за мной ручной.
Ильдегонда.
В лесу раз волк на меня напал,
его кости я зарыла под сосной.
Атилла.
Хорошо сказала! Так!
Ильдегонда хочет уйти.
Подожди!
Ты стоишь того, чтобы при мне сидеть.
Ты хочешь?
Ильдегонда. Нет. Атилла.
Поняла ли ты, что я тебе сказал?
Ты вспомни: у нас обычай есть…
Ильдегонда. Да, помню.
Атилла. Теперь твой ответ?
Ильдегонда. Нет.
Атилла. Нет, ты скажешь мне – да!
Ильдегонда.
Когда пух утонет, когда камень всплывет,
тогда, быть может, скажу. (Отходит от Атиллы.)
Зыркон. Съел молодец тридцать пирогов с творогом, а тридцать-то первый с рыбьей-то костью!
Атилла. Ты замолчишь? (К Атилле подходит Керка. Керке, глядя на Ильдегонду). С кем она говорит? Кто он?
Керка.
Позволь мне, князь, уйти к себе.
Я больше не… не могу…
Атилла (не слушает, смотрит на Ильдегонду и Вигилу). Кто он? С кем она говорит?
Керка. Ее жених – посол из Рима.
Атилла.
Жених? Вот что!
Так римлянка она? Не знал!
Ну, римлян я люблю лишь мертвых.
Исла.
Вот эту речь я узнаю:
Теперь Атилла говорит!
Атилла.
Понравилось тебе, старик?
Так вот тебе еще подарок:
пойди скажи ей, чтоб сейчас же
отсюда убиралась вон.
И больше чтобы никогда
не попадалась мне. Не то…
Иди!
Исла идет к Ильдегонде, грубо выводит ее.
Оногост.
Оно хотя – хоть будто так,
но повернуть – так выйдет эдак.
Атилла. Брось жвачку! Говори живей!
Оногост.
Не римлянка она. Ее отец –
король бургундов.
Атилла.
Ехидна и змея – одно.
Союзники бургунды с Римом.
Оногост.
Змея – она кольцом, конечно, так…
Но вот и эдак тоже (покгяывает руками)
прямо вроде.
И если клюнет в сердце…
Атилла (задумавшись).
Что? В сердце? Да… (Очнулся.)
Постой… Ты слышишь: что это? Вот?
Оногост (подбегает к окну).
Выезжают в ворота. Она – впереди.
Обернулась… Крикнула… Кони – вскачь.
Не видать больше: пылью заволокло…
Атилла.
Эй, Едекон! Вернуть ее!
Скачи – не жалей ни коней, ни себя.
Едекон. Уж от меня бы птичка не улетела: ко мне в руки – в капкан. А только я сейчас не могу: не видишь, что ли, – послы ждут.
Атилла. Тебе что за дело до послов?
Едекон. Что за дело? Я обещал послам… (тихо) помочь убить тебя.
Атилла. Что? Повтори!
Едекон. Убить тебя.
Атилла (молчит. Ужасен. Улыбается).
Так вот каких послов к нам шлют!
Ну, император, я с тобой…
(Едекону.)
Дай мне топор! Постой… не надо…
Скажи: все трое иль один?
Едекон. Один. Он грамоту тебе подаст.
Атилла.
Что ж, примем дорогих гостей – по чину!
Ну, Оногост, зови послов.
Оногост жестом приглашает послов.
Максимин (Приску и Вигиле). Идем! (Идут к Атилле. Атилле.)
Владыка Скифии! Наш император
как брату шлет тебе привет от сердца…
Атилла. От сердца или в сердце?
Максимин (сбитый с толку, остановился. Продолжает). …и он тебе желает долго жить.
Атилла.
Еще бы! Знаю! От меня скажи,
что ровно столько ж, ни минуты больше
ему желаю жить. Ты понял?
Максимин (опять остановился. Продолжает).
По доброте своей наш император
дал беглецам из Скифии приют.
Атилла.
Приют для всех, кто с Вледой заодно?
Так, так!
Максимин.
Но ты хотел, чтоб выдали тебе их,
мы привезли их всех до одного.
Не будь суров: согрей их, накорми,
тебя об этом император просит.
Атилла.
Для них мне ничего не жаль – увидишь.
(Едекону.)
Их друга Вледы терем опустел,
отвесть туда их…
(Максимину.)
Разве я не щедр?
(Едекону.)
И в терем к ним загнать быков штук пять.
(Максимину.)
Довольно, правда? Но у вас, у римлян,
они отвыкли мясо есть сырьем,
как мы в походах. Что ж: поджарим мясо.
(Едекону.)
Весь терем обложи кругом дровами,
забей покрепче двери – и зажги.
(Максимину.)
Не хочешь ли пойти полюбоваться,
как просьбу императора исполнят?
Кмети, Стража. Ха-ха! Ржуй Рим! Так!
Максимин (Атилле).
Ты смеешь надо мною издеваться –
над сенатором, над римским послом?
Так я – (овладев собой, Вигиле и Приску)
уйдем, пока не поздно.
Я – стар, но еще есть во мне кровь,
и могу… я забуду, что я посол…
Уйдем…
Вигила.
Уйти? Нет, я не уйду!
Письмо император дал,
я должен вручить письмо –
и я должен… Пусти!
(Подходит к Атилле.)
Атилла (вглядываясь в подошедшего Вигилу медленно).
Так это должен сделать ты?
Ну, ближе. Ближе, чтоб верней!
Теперь как раз удобно. Правда?
Вигила (протягивает письмо, рука дрожит). Письмо…
Атилла. Ну, что ж еще? Я жду!
Вигила, держа в руке письмо, другой рукой, под взглядом Атиллы, ищет нож, запутался в складках одежды.
Атилла (спокойно). Помочь тебе найти твой нож?
Вигила (растерянно). Мой… нож?
Атилла.
Ну да – твой нож. Что смотришь?
Ведь ты хотел меня – ножом?..
Керка кидается между Атиллой и Вигилой.
Кмети, Стража (к Вигиле со всех сторон). Ножом! Аррчь его! В клочь! В хрупь!
Атилла. Не тронь! Связать его!
Максимин (тем, кто вяжет Вигилу).
Не сметь! Он – посол! (Атилле.)
Скажи дикарям своим,
чтоб не смели оскорблять посла!
Атилла.
Посла? Не посол он – убийца. (Едекону.)
Говори!
Едекон (Атилле). Царский евнух сказал о тебе – ты бешеный пес и на кого брызнет твоя слюна – все бесятся и рвут хозяев в клочья. И сказал: если я ему (на Вигилу) помогу убить тебя, так император отсыплет мне золота столько, сколько во мне весу. А весу во мне, что в добром медведе. Ого!
Максимин. Бёсстыдный варвар, ты лжешь!
Едекон. Лгу? Ах, ты, лысая тыква! Вот кошелек – гляди: на нем зернью нашито имя «Вигила». Это он дал мне купить стражу.
Максимин. Ты выкрал у него кошелек!
Едекон (быстро нащупав, выхватывает нож у Вигилы). А это что? Ага, проглотил язык! (Атилле, взявшись за топор и покрывая на Вигилу.) Прикажешь его сейчас же?
Атилла.
Постой… (Думает секунду.)
Мальчишку этого – плетьми! (Вигиле.)
Прославленным вернешься ты к невесте…
Пускай узнает, чем ты кончил подвиг…
Вигила. Нет! Нет! Только не это!
Исла (Атилле). Ты лучше бы его убить велел. Атилла.
Не много ль чести? Да к тому он
посол, ведь жизнь посла священна.
А впрочем, если он… (Вигиле.)
Ты хочешь смерти?
Скажи – умрешь сейчас же. Нет? Молчит.
Ну, значит… (Едекону.) Что ж: веди его…
Вигила. Будь ты прокл…
Едекон зажимает ему рот и быстро вытаскивает его.
Атилла.
Так вот как мира хочет Рим?
В руках письмо, а за спиною нож?
Послы затем, чтобы нанять убийцу?
Убить меня, чтоб скифов заковать?
(Максимину.)
Так пусть он молится – твой император!
Скажи ему – пусть об земь бьется лбом,
пускай торопится считать грехи:
ему недолго жить – идет Атилла…
Максимин хочет уйти.
Держать его! Чтоб до конца дослушал,
чтоб римляне узнали, что их ждет!
Приск, оглядываясь, крадучись, пробивается к дверям и выходит.
Максимин. И я живу! О, стыд!
Оногост (подводя к Атилле послов).
Евдокс – посол от галлов.
Посол Галлов.
Леса у нас полны крестьян, рабов,
бегут от римлян, ночью лес живет:
горят костры, куют мечи и пики
и к Риму ненависть в сердцах куют.
Как друга варваров тебя все знают
и как грозу для римлян ждут тебя…
Атилла.
Скажи им, что гроза близка
и скоро хлынет ливень – да такой,
что смоет Рим с лица земли!
Кмети и Стража. Арра! Арра!
Оногост.
Посол от наших родичей-вандалов,
от тех, кто сорок лет назад
с мечом в Гиспанию прошли.
Посол Вандалов.
Король мой Гензерик
прислал сказать тебе, что он готов
ударить в римлян с тыла – ждет тебя.
Атилла.
Скажи, что я уж поднял молот свой,
и так ударю, что в куски Европа!
Максимин. О, Рим! Старик мой Рим – прощай!
Атилла.
Теперь труби, глашатай,
труби на запад, север, юг, восток,
чтоб все от Вистулы до самой Волги
услышали мой клич: вперед на Рим!
Глашатай трубит.
Все. Арра! Атилла! Атилла!
Действие второе
Внутри Аврелиана, осажденного Атиллой. Зубчатая верхушка городской стены и над ней – верхний ярус башни. Видимая часть (нижнего) яруса башни образует обширную каменную площадку на уровне стены. Весь город чувствуется где-то внизу, виден купол христианской базилики, крыша еще какого-то здания. Старик раб, Камель, прикованный цепью к башне, вертит точило, точит мечи. Издали – удары тарана, глухой гул боя, крики и вдруг грохот: что-то рухнуло. Камель вскакивает.
Гоур (вбегает на площадку – Камелю – восторженно). Отец! Отец! Отец!
Камель. Гоур, ты? Что случилось?
Гоур. Рухнула-а! Северная башня рухнула! Атилла бил в нее таранами с утра – и она рухнула!
Камель. Значит, настал последний час?
Гоур. Да, последний час! Но не для нас с тобой, не для рабов, а для них – римлян, для короля бургундов – вот для кого! Теперь уж скоро – не знаю: через полчаса, через минуту – Атилла ворвется в город – и тогда мы свободны… (кричит). Сво-бод-ны! Ты понимаешь?
Камель. Тсс… тсссс… не кричи: услышат. Они здесь… они здесь…
Гоур. Кто?
Камель. Дочь короля Ильдегонда и с ней ее молодой римлянин. Гляди: вон они, внизу, они уже подходят к башне.
Гоур. Пусть слышат. Не боюсь: пришло время им нас бояться.
Камель. Смотри, не ошибись. Вспомни: утром глашатай короля кричал, что еще сегодня до заката придет на помощь Аэций с римским войском.
Гоур. Нет, Аэций не поспеет! Нас много – таких, как я. Я сейчас пойду и подниму их всех. Я знаю, у кого ключи от городских ворот: у епископа. Мы пойдем к нему, мы…
Камель (взглянув вниз). Тсс… они идут сюда – скорее уходи. И будь осторожней, будь осторожней! Помни: ты у меня один.
Гоур. Я не один. Нас много – не бойся! (Уходит.)
Камель (вслед ему). Мой Гоур… Как он хорош сейчас! Какой огонь в глазах…
Входят Ильдегонда и Вигила.
Вигила. Ильдегонда… что же делать – что делать?
Ильдегонда. Постой… (прислушивается. Удары тарана.) Вот опять… Ты слышишь?
Вигила.
Это новый таран подвезли,
бьют где-то уже недалеко,
вот-вот посыпятся камни –
и Атилла… (Удары тарана.)
Ильдегонда (прислушиваясь).
Опять! Опять!
Это он – стучит в мою дверь,
это он пришел за мной, –
я знаю!..
Вигила. Мы погибли.
Ильдегонда.
Еще нет.
Но висим мы на волоске:
Аэций с войсками близко,
подоспеет – мы спасены,
опоздает хоть на минуту – конец…
За стеною, издали крики: «Аррчь! Ао!»
Вигила.
Что такое?
(Подбегает к зубцам стены, смотрит, перегнувшись.)
Это скифы… Стреляют из луков…
Ильдегонда (тоже смотрит).
Целят прямо в тебя… Отойди!
Вигила! Вигила!
Вигила отскакивает от стены. В плече у него торчит стрела. Он выдергивает ее и медленно опускается на землю.
Ильдегонда.
Вигила! Я с тобой! Ты слышишь?
Это я! Открой глаза! (Пытается поднять его.)
Кто здесь? Сюда, скорей!
(Звеня цепью, подбегает Камель.)
Скорее… помоги расстегнуть…
Подними… снимай… Теперь это…
Снимают с Вигилы верхнюю одежду, начинают расстегивать нижнюю. Вигила приходит в себя. Камель возвращается на свое место.
Ильдегонда. Он жив! Очнулся!.. Вигила!
Вигила (отталкивает ее и, запахивая одежду, вскакивает). Ты видела? Ты видела? Говори!
Ильдегонда. Что видела?
Вигила.
Следы на моем теле…
Ты видела их? Говори же!
Ильдегонда.
Какие следы? Постой,
дай рану перевяжу…
Вигила (обнажая меч). Отойди! Не касайся меня!
Ильдегонда.
Опомнись, что с тобой?
Скажи, что с тобой?
Скажи, чего ты боишься?
О каких говорил следах?
Вигила (опуская меч). Н-ни о… каких… Я… не… знаю… не помню…
За стеной отдаленные крики: «Атилла! Атилла!» Вигила хватает Ильдегонду за руку.
Вигила. Ты слышишь – кричат – «Атилла»!
Ильдегонда (взглянув за стену).
Он на приступ идет…
Вигила.
Ильдегонда…
Если так случится, что нас
живыми в плен возьмет…
Ильдегонда. Нет!
Вигила.
…умоляю тебя, обещай мне,
что его словам не поверишь,
что его не станешь слушать,
забудешь все, что он скажет…
Ильдегонда.
О чем ты? Не понимаю…
Ты должен мне объяснить…
Вигила торопливо уходит.
Куда? Постой… ты же ранен.
Вигила.
Стрела только чуть задела…
Меня ждут… не могу…
Убегает вниз.
Воин-бургунд (входит).
Король, твой отец, приказал передать
тебе свой последний привет.
Ильдегонда. Он убит?
Воин-бургунд.
Еще жив, но он бьется сейчас на стене,
откуда никто не уйдет живым:
сам Атилла там – впереди своих.
Как буря дыханьем вздымает волны,
пока не сокрушит все на пути,
так и он. Что же можем мы – против бури?
Ильдегонда.
Ступай… Подожди. Скажи королю,
что если погибнуть ему суждено,
пусть помнит, мой нож всегда при мне.
Воин-бургунд уходит. Удары тарана.
Ильдегонда (прислушиваясь).
Все слышней, все слышнее стук,
Атилла все ближе, все ближе…
Епископ Анниан (входит. Ильдегонде – в отчаянии).
Я их люблю… Ведь они живые…
Понимаешь? Живые! Говорят!
Я слышу их голос!
Ильдегонда. Чей голос?
Еп. Анниан.
Моих книг… одиннадцать тысяч книг!
Гляди: это Цезаря манускрипт,
Гая Юлия Цезаря!
Ильдегонда. Ну, так что же?
Еп. Анниан.
Как, что же? Сейчас ворвались,
разбросали все мои книги…
Ильдегонда. Кто ворвался?
Еп. Анниан.
Рабы, солдаты…
Ключи у меня искали,
ключи от городских ворот,
чтобы открыть ворота Атилле…
Гнались за мной по пятам,
сейчас будут здесь… вот: слышишь?
Крики приближающейся толпы.
Ильдегонда.
Постой… Дай прийти в себя…
Как злые птицы – беды
отовсюду слетелись, клюют.
(Молчит, потом.)
Нет, не сдамся! Слушай, епископ:
ты им скажешь, что Аэций идет,
что он уж близко, он – тут…
Еп. Анниан. Они ждать не хотят.
Ильдегонда. Так заставь их!
Е п. Анниан. Как?
Ильдегонда.
Угрозами, лестью, чудом,
чем хочешь! Ключи при тебе?
Еп. Анниан. Вот они.
Ильдегонда. Спрячь их подальше.
Е п. Анниан. Идут…
Ильдегонда.
До конца держись!
Я тебя подожду – вон там…
И помни: ни одно твое слово
от меня не уйдет – все услышу.
Скрывается за башней на другой стороне площадки. Крики толпы слышнее. К еп. Анниану подбегает Гоур, за ним еще несколько рабов и солдат. Двое-трое из толпы появляются на крышах здания, остальная толпа внизу, ее только слышно.
Камель (глядя вниз на поднимающегося по ступеням Гоура). Он! Он – мой Гоур – впереди всех!
Гоур (еп. Анниану). А-а, вот ты где, монах! Ключи! Ключи!
Голоса внизу. Ключи! Ключи!
Солдат на крыше. Мы – бургунды, какого черта дохнуть нам за Рим?
Голоса внизу. Верно! Верно! Ключи! Ключи!
Еп. Анниан.
Аврелианцы! Дайте мне сказать
последнее. Потом я в вашей воле…
(Толпа затихает.)
Смотрите! Вот! Вы видите пергамент?
Ему цены нет. Тысячи таких же
древнейших, драгоценных книг…
Гоур. Ты опять о книгах? Мы – люди: понял? Мы жить хотим!
Еп. Анниан.
Нет, вы хотите, чтобы все погибло.
Терпели вы осаду целый месяц –
и вдруг в последний час хотите сдаться!
В тот час, когда вот-вот придет к нам помощь,
когда Аэций, может быть, совсем уж близко.
Гоур. Не верьте ему, он лжет – Аэций далеко. Зато Атилла близко – наш Атилла!
Голоса внизу. Атилла! Атилла!
Гоур. Без разговоров – ключи давай!
Голоса. Ключи! Ключи!
Слышен звук римской букцины.
Еп. Анниан.
Постойте… (торжествуя).
Слышите? Трубят! Еще!
Вы узнаете звуки римских труб?
Святая Дева, будь благословенна,
ты чудо сотворила. Это он –
Аэций! (Гоуру.) Что, солгал я? А, молчишь?
Скорей на башню, кто-нибудь скорее,
оттуда римляне уже видны…
Солдат на крыше. Я иду. И если это Аэций… (Спускается с крыши.)
Гоур (в отчаянии). Нет! Нет! Не верьте!
Голос на крыше.
А вдруг правда? Смотрите: он уже влез.
Он смотрит, он уже, наверное, увидел…
Он сейчас будет говорить! Тише!
Еп. Анниан (солдату на башне).
Ты видел? Римляне идут? Ведь так?
Солдат. Да, римляне…
Еп. Анниан (влюбленно пергаменту). О! Ты спасен… спасен!
Солдат.
Но этих римлян, скованных, в цепях, –
чтоб подразнить нас – гонят гунны к стенам.
Еп. Анниан закрывает лицо.
Гоур. Обманщик! Убить монаха! Убить!
Окружают еп. Анниана. Над головами видна его поднятая рука с пергаментом.
Ильдегонда (выбегает из башни). Стойте!
Еп. Анниан. Мои книги! Кни… (Падает под ударами.)
Солдат (поднимая ключи). Вот они – ключи!
Голоса. Ключи! Скорее к воротам! Атилла! Атилла!
Ильдегонда. Злодеи! Король прикажет вас всех…
Гоур. Теперь приказывает не король, а я.
Ильдегонда. А-а, ты?
Голоса. Гоур с нами! Веди нас!
Гоур.
Идите, я за вами следом,
только цепь раскую у отца…
Голоса. Да здравствует Атилла! Атилла! Атилла! (Уходят).
Камель (любуясь Гоуром – восторженно). Мой Гоур! Мой Гоур!
Гоур. Поставь ногу сюда, скорее.
Камель. Ты рожден, чтоб вести за собой народ.
Гоур. У меня будто выросли крылья, мне кажется, – сейчас полечу…
Нагнувшись, начинает расковывать Камеля. Ильдегонда подходит сзади, вынимает свой нож.
Ильдегонда (удары ножом Гоура).
Лети, подлый раб, изменник!
Камель. Мой мальчик! (Хватает один из груды мечей, кидается на Ильдегонду.) Ты, проклятая!
Цепь мешает ему приблизиться к Ильдегонде, отошедшей на несколько шагов.
А-а… не могу… Ушла… (В сторону Ильдегонде.) Все равно: ты не уйдешь – ты не уйдешь – ты не уйдешь от меня! Помни!
Ильдегонда по другую сторону башни обессиленно опускается на каменную скамью. В руке нож, смотрит на него неподвижно. Появляется Марулл.
Марулл. Ильдегонда, я тебя ищу повсюду… Спрячь, спрячь меня!
Она в той же позе.
Разве ты меня не узнаешь? Я – Марулл, придворный поэт, я столько раз слагал оды в честь короля, твоего отца, и в честь тебя.
Ильдегонда (очнувшись).
Ты видел отца? Ты видел?
Что с ним?
Марулл.
Я видел, как этот бешеный зверь –
Атилла – пустил в него стрелу:
твой отец пал мертвым… Спрячь меня!
Ильдегонда.
Так Атилла убил моего отца?
Хорошо! Не забуду!
Марулл. Спрячь меня!
Ильдегонда. Уходи!
Марулл прячется за выступ башни. Слышны крики и боевая песня гуннов где-то близко.
Ильдегонда (прислушиваясь).
Это гунны! Это они! Это он!
Вигила (вбегает).
Им открыли ворота… Он – здесь!
Атилла – здесь! Ильдегонда,
все кончено…
Ильдегонда.
Нет.
Скорей, пока не поздно – в башню…
быть может, там нас не найдут…
железная дверь – крепка…
быть может, Аэций успеет…
Вигила. А если – нет?
Ильдегонда. Так успеем мы… умереть…
Пробегает мимо Камеля, подслушавшего их разговор, и по ступеням вниз. Марулл торопливо пишет что-то.
Камель. Так! Волки в капкане… (Нагибаясь к Гоуру.) Теперь тебе уж недолго ждать… Они в капкане, в капкане, в капкане!..
С противоположной стороны на площадку башни поднимается Атилла, с ним Исла, Едекон, Зыркон, два-три воина.
Исла.
Ну, вот, Аврелиан у наших ног:
Любуйся! Что ж молчишь? Куда ты смотришь?
Как будто ищешь ты еще врага?
Атилла. Ты прав: ищу.
Исла. Кого же?
Марулл (появляется).
Атилла, ты! Тебя искал я всюду!
Атилла. Зачем?
Марулл.
Затем лишь только, чтоб сказать:
привет тебе, Атилла, богоравный…
Что я? – все боги перед тобой – мальчишки!
Зыркон начинает шапкой мести перед Маруллом.
Атилла (Зыркону). Ты это что затеял, шут?
Зыркон. А. разве ты не видишь – он на брюхе сейчас поползет, так чтобы не замарался… (Смех.)
Атилла. Оставь… (Маруллу.) Еще что скажешь?
Марулл
Я оду написал. Дозволь прочесть, –
Тогда могу я умереть спокойно.
Атилла. Чтоб умереть спокойно – что ж, читай.
Марулл.
Рим, трепещи! Слышишь звяк, слышишь гул,
слышишь топот с Востока?
Гунны могучие мы – мы несемся,
как буря на Запад.
Гунны могучие мы…
Атилла. Скажи-ка: а давно ты гунном стал?
Марулл. Сегодня… Нет: вчера… Что я – с неделю!
Атилла.
Ты старый гунн! Такие нам нужны…
(Едекону.)
Ты завтра в бой его пошлешь на римлян,
да в первый ряд, пусть там себя покажет.
Марулл пятится и кидается наутек.
Зыркон. Ага, живот схватило!
Воины. Сра!.. Ха!.. Хо!.. Хухусь! (Бегут за Маруллом.)
Атилла.
Оставьте! Или мало вшей у вас, –
Еще одну хотите завести?
Идем!
Камель. Постой! Не уходи!
Атилла. Чего ты хочешь? Кто ты?
Камель. Римский раб.
Атилла.
Пора забыть, что был им. Встань, старик!
(Одному из воинов.)
Сейчас же расковать его.
Камель.
Зачем не видит этого мой сын?
Зачем? Как он любил тебя, как ждал!
И вот, смотри – дождался…
Атилла. Убит? Скажи мне, кто убил его?
Камель.
Ты обещаешь мне его убийцу,
чтоб я смог сам – вот этой вот рукой…
Ты обещаешь? Ты – Атилла?
Атилла.
Да, обещаю. Ты его получишь –
Скажи, кто он?
Камель. Она, она здесь – в этой башне.
Атилла. Говори же скорее: кто?
Камель. Ильдегонда.
Атилла (схватив Камеля). Ты сказал… Ильдегонда? Там?
Камель. Да…
Атилла. В этой башне? Дверь… где дверь?
Камель. Железная дверь – внизу.
Атилла (кричит вниз).
Это я, это я – Атилла!
Двери в башню ломай живей!
Топоры! Таран сюда!
(Всем). За мной!
Все быстро уходят. Остается только воин, расковывающий Камеля.
Камель.
Сейчас, Гоур… сейчас… Лежи спокойно.
Еще минута – и им конец, конец, конец!
Уходит вниз вместе с воином Атиллы.
Голоса внизу. Ао! Бей! Аррчь! (Удары топора.)
На башне, на самом верху, появляются Ильдегонда и Вигила.
Вигила.
Они знают, что мы здесь, – они знают!
Топорами бьют в дверь – ты слышишь?
Ильдегонда.
Пока держится дверь – есть надежда…
Вигила. Снизу видно… Уйдем отсюда!
Ильдегонда. Все равно… Никуда не уйдешь.
Вигила. Смотри, таран несут!
Ильдегонда.
Таран? Значит, нам конец….
Теперь минуту жить…
Сейчас Атилла ворвется…
Вигила.
Я знаю, он расскажет тебе…
Но ведь ты ему не поверишь, –
не поверишь ему? Обещай!
Ильдегонда.
О чем ты? Скажи, пока не поздно.
Вигила.
Чтоб я тебе… сам?
Никогда! Скорее умру!
Голоса внизу. Бей! Гой! Хрряс!
Удар. Треск.
Ильдегонда. Пора… Вот… Возьми! (Дает ему свой нож).
Вигила. Что ты? Чего ты хочешь?
Ильдегонда.
Ты любишь меня? Да?
Так направь мне нож в сердце:
ты биться его заставлял
и ты остановишь.
Вигила. Нет!
Внизу удар, треск.
Ильдегонда (раскрывая платье).
Дай руку… Мою грудь – узнаешь?
Ты хочешь, чтобы другой
коснулся меня вот так?
Ты видишь: шатер, ночь…
белеют колени во тьме…
Это я – на ложе Атиллы…
Вигила. Дай мне нож! (Поднял. Опускает.) Нет!
Внизу удар, треск, что-то падает.
Вигила (взглянув вниз). Ворвались! Ильдегонда…
Ильдегонда.
Сейчас от Атиллы узнаю
о тебе всю правду…
Вигила.
Нет!
Не узнаешь! (Поднимает нож.)
Глаза… не могу…
Отвернись… Теперь – прощай…
На верх башни врываются Атилла, Едекон, Исла, Камель и несколько воинов-скифов.
Атилла. Аррчь, аррчь их!
Другие. Аррчь!
Короткая схватка. Вигила пытается защищаться ножом. Едекон обезоруживает его, скручивает ремнем руки, засовывает за ремень нож.
Едекон (Вигиле с издевкой). Держи крепче, пригодится: я этим ножом пощупаю у тебя сердце.
Вигила. Ты… гнусный предатель! Палач!
Едекон. Та-ак? Ну, я заклепаю тебе рот (затыкает ему рот полой его одежды. Атилле, который держит Ильдегонду.) Давай девку скручу!
Атилла (не отвечая ему, Ильдегонде).
Когда ты вот так, стиснув зубы,
стоишь и глаза свои мечешь в меня, как копья,
ты еще прекраснее – слышишь?
Ильдегонда пытается закрыть грудь.
Зачем? Все равно ведь ты моя:
Захочу, так увижу тебя всю.
Ильдегонда. Ты убил отца… Берегись…
Атилла. Ха-а! Мне бояться тебя?
Едекон (подняв топор). Дай-ка я ее… вернее бы дело.
Камель. Она – моя! Он обещал ее мне!
Исла (посмотрев вниз, Атилле).
Кончай с ней скорей. Пора!
Там в городе что-то случилось,
кричат и сюда бегут…
Едекон (с поднятым над Ильдегондой топором, Атилле). Прикажи!
Воин-скиф (запыхавшись, вбегает наверх башни). Аэций!.. Аэций! Римляне.
Камель (Атилле). Она моя! Ты обещал!
Атилла (Намелю).
Молчи! Сейчас нет ни тебя, ни ее:
Есть только римляне и я…
(Отстраняет Ильдегонду.)
Исла. Так, князь! Вот – теперь – это ты!
Атилла (Исле). Выводи из города всех – скорей!
Исла. Как? Уходить?
Атилла.
Не в клетке, в поле мы примем бой,
на равнинах Каталауна, завтра
с Аэцием встреча. Рим – или мы!
Уходят, уводя Вигилу и Ильдегону. Мгновение сцена пуста, слышен мерный топот, звуки римских букцин. Затем на площадке появляется Центурион, с ним несколько римских воинов. Увидели труп епископа Анниана.
Центурион (кричит внизу). Аэций – сюда! Сюда!
Аэций (нагибается над трупом еп. Анниана). Как? Епископ Анниан? Убит?
Центурион. Король тоже. Ильдегонда в плену.
Аэций. Мы… опоздали…
Действие третье
Ночь после Каталаунской битвы. Лагерь Атиллы. Поставленные в круг грубые скифские телеги, крытые дубом. Впереди с закрытой занавесью – вежа Атиллы. Перед вежей на страже Едекон с топором. Входит Атилла.
Едекон (бросается к нему, ощупывая его, трется головой, радостно рыча, как большой пес). Гу-у-у? Гу-у-у!
Атилла. Ну что, что?
Едекон. Ты живой, живой вернулся! Я все стою и думаю: а ну, как его принесут… А ты вот – живой! (Берет у Атиллы щит, вглядывается.) Кровь… Чужая или твоя?
Атилла. Не знаю. Ильдегонда там? (Показывает на вежу.)
Едекон. Там.
Атилла. Говорила с тобой?
Едекон. Нет, молчит. Только раз спросила о нем.
Атилла. О ком?
Едекон. Да об этом… О Вигиле. Я сказал шутки ради, что снес ему голову топором.
Атилла. А она?
Едекон. Молчит, как земля, как ночь.
Атилла. Так. Ислу или Оногоста не видел?
Едекон. Нет.
Атилла.
Я их потерял в темноте.
Не знаю: уцелели в бою, или погибли.
Если живы – скажи, пусть придут сюда.
Едекон уходит. Выйдя из темноты, недалеко от Атиллы появляется Камель.
Атилла.
Кто ты? Подойди поближе. Еще…
Я тебя уже видел где-то… Где?
Камель.
На башне в Аврелиане… или уж забыл?
Ты тогда обещал мне…
Атилла. Молчи! Уходи! Я помню: доволен?
Камель. Я подожду…
Отходит в сторону и дальше все время, как тень, следует на некотором расстоянии за Атиллой.
Исла и Оногост (входят).
Живи и здравствуй!
Атилла.
Целы? Ну, скорее, –
скорее скажите кто: они или мы?
Кто: Рим или Скифы – чья победа?
За кем Каталаунские поля?
Исла.
Такого боя и я не запомню.
К закату словно жнец по полю,
снопами люди, головы – колосья,
и солнце – голова, в крови – скатилась.
Темно. Где недруг – все смешалось,
ни зги не видно. Сразу бой затих –
и римляне в свой лагерь отошли,
а мы вернулись в свой.
Атилла. Так, значит, кто же? Кто?
Оногост.
Ударь, попробуй билом в доску:
доска качнется – и отскочит било,
туда – сюда. Вот так и тут.
Атилла.
Нет, тут не так! Или ослеп, не видишь:
доска и било, Запад и Восток,
Империя и мы – столкнулись насмерть,
и в щепки разлетится то иль это!
Оногост. Аэций там, поди-ка разлетись…
Атилла.
Опять Аэций поперек дороги!
Был слух, что ранен он. Не знаешь, правда?
Оногост (уверенно). Да, ранен. Ка-ак же, знаю!
Атилла. Куда?
Оногост. Куда? Э… э… э… (Торопливо тычет себя пальцем в глаз, шею, в грудь.) Э-э… сюда вот (показывает на пуп) – в глаз…
Атилла. Заврался! Помолчи.
Исла. Ты слышишь?
Атилла. Ветер? Слышу – воет.
Исла. Нет, там у римлян. Слушай: вот опять.
Издали слышно погребальное пение и вопли.
Атилла.
Как будто тризна? Плачут и поют…
Что б это значило? Не знаешь?
Исла. Нет.
Едекон (входит, ведя за собой связанного Ефиопа). Вот пленный. Куда его велишь?
Атилла. Как пленный? Пленных, я сказал, не брать!
Едекон. И не брали. А этот сейчас сам свалился к нам в темноте, как муха в квас.
Атилла (оглядывая Ефиопа). Из римской Африки похоже.
Едекон. Ефиоп.
Ефиоп (плохо говорит). Да, да. Я – Рим нет…
Атилла.
Ну, этак скоро римляне на нас
и обезьян погонят… (Едекону.) Уведи
и накорми его.
Снова пение и плач.
Опять? (Едекону.) Постой-ка. (Ефиопу.)
Ты слышишь? Там поют. Хоронят, умер, –
ты это понимаешь: у-мер?
Ефиоп. Умер… да, да (зажмурившись, кладет щеку на ладонь).
Атилла.
Вот, вот. Так кто же умер там?
Ты слыхал? Не знаешь кто?
Ефиоп. Большой самый… их большой самый… Да-да!
Атилла. Аэций?
Ефиоп. Да-да! Да-да!
Атилла (возбужденно).
Вы слышите? Аэций мертв!
Теперь уж Рима не спасет никто.
Победа наша! Победили мы!
Едекон. Арра! Издох Аэций! Арр… (Подавился под взглядом Атиллы.)
Атилла.
Молчи! Последний римлянин погиб…
Мой самый верный… враг и друг.
Исла (прислушивается). Все громче воют…
Оногост.
Глянь-ка, глянь…
Зажгли костер. Идем, посмотрим.
Исла и Оногост уходят.
Атилла (Едекону). Отойди, стой там. И чтобы никто – никто не смел сюда… понимаешь?
Едекон отходит. Атилла отдергивает занавес вежи, входит туда.
Ильдегонда (отшатнувшись). Ты?
Атилла.
Да, я. Я и ты. Мы – вдвоем,
в первый раз – одни, наконец.
Ильдегонда. Зачем ты пришел?
Атилла.
Чтоб сказать: не найдется больше –
он умер… (Радостно.) Ты слышишь – он умер!
Ильдегонда.
Нет, убит! Это ты приказал
топором ему голову… (Останавливается.)
Атилла.
О ком ты? Умер Аэций,
и его хоронят сейчас,
зажжены костры, поют…
Теперь наша победа, я знаю!
Теперь я весь мир вспашу,
мечом вспашу глубоко!
Чтобы богатый взошел посев,
небывалый, новый, мой!
Как вином, я победой пьян –
я полон – хочу одного:
взойди на ложе скорей
и собою меня напои,
чтобы жизнь – через край,
чтобы – как половодье, чтобы – э-эх!
Хочет обнять Ильдегонду.
Ильдегонда.
Ты убил отца, ты убил Вигилу – не подходи!
Атилла.
Вигилу? Ты о нем?
Ты его еще любишь? Я, значит, ошибся:
ты совсем не горда. Или ты уже забыла
про подвиг его, когда он был послом?
Про подвиг, о каком будут петь не скальды,
а шуты в колпаках…
Ильдегонда. Подвиг? Шуты?.. Что ты хочешь сказать?
Атилла.
А-а, вот что! Он скрыл – не сказал тебе – струсил.
Бледнеешь? Не в бровь, прямо в глаз попал?
Ну, будет потеха! (Едекону.) Вигилу сюда!
Ильдегонда. Ви… Вигилу? Он жив! Говори же!
Атилла. Он сам тебе скажет сейчас… подожди.
Едекон вводит Вигилу.
Ильдегонда. Вигила!
Вигила. Ты! Ильдегонда моя!
Атилла.
Нет, моя! (Едекону.) Стань там между ними.
Ну, римлянин, время долги платить.
Теперь ты расскажешь все, как было.
Вигила (в ужасе). При ней? Нет! Пощади!
Едекон. Ха! Попал карась на сковородку!
Ильдегонда. Вигила!
Атилла (Вигиле). Молчишь? Так я начну сказку…
Вигила. Нет!
Атилла (не слушая).
Ко мне он явился в посольской шкуре
и убийц нанимал меня убить.
Так было?
Вигила. Да.
Ильдегонда.
Как стало легко мне… (Атилле.) Он бы мир избавил от чумы, от чудовища – от тебя! Вигила, тебя я люблю еще больше…
Атилла.
Не спеши, еще не кончена сказка.
Я дал ему выбор: или смерть, или – что…
Нет, мне не поверишь. Пусть кончит сам.
(Вигиле.) Молчишь? Еще раз тебе выбор даю:
вот этот топор (на топор Едекона)
или скажешь все.
Вигила (с мучительным усилием).
Я выбрал… тогда… (Замолкает.)
Атилла.
Ну, смелее!
Я вижу, он скажет сейчас.
(Едекону.) Он знает, не шутка твой топор…
Вигила. Я… Я…
Ильдегонда (обрывая). Вигила! Стой!
К веже подходит Оногост, с ним римлянин в низко надвинутом шлеме, плаще. Останавливается у входа в вежу, ожидая, пока Атилла кончит.
Атилла (Ильдегонде).
Посмотри: голова в твоих руках.
Ильдегонда невольно смотрит на свои руки.
Его голова… (на Вигилу). Узнаешь?
Захочешь – он будет жить, не захочешь – воля твоя.
Ильдегонда (Вигиле медленно).
Если то, что ты скажешь… если это…
Взгляни мне в глаза…
(Вигила не поднимает глаз. Решительно.)
Нет – молчи! Молчи! Молчи!
Атилла.
Ты решила? (Вигиле.) И ты решил?
Едекон, уведи! Он твой,
и как только взойдет заря…
Ты понял?..
Едекон. Эх… заодно бы?
Уводит Вигилу. Римлянин, которого привел Оногост, провожает Вигилу взглядом.
Атилла (Ильдегонде).
Ну, слушай. Я за него расскажу,
хочешь верь, не хочешь – не верь.
Он выбрал быть высеченным плетьми,
мог выбрать смерть.
Ильдегонда. Лжешь!
Атилла. Быть может.
Ильдегонда.
Так вот о каких следах на теле
он тогда говорил… Так вот почему
он рану мне не хотел показать…
Атилла. А-а, веришь?
Ильдегонда.
Нет… да… Будь ты проклят, гунн!
Ты мне яду подлил в любовь, –
но жива я еще… Берегись!
Атилла. Берегись лучше ты: я вернусь…
Закрывает занавес, выходит.
Оногост (Атилле). От римлян пришел перебежчик – вот – хочет говорить с тобой.
Атилла. Так. Еще что скажешь?
Оногост. Вернулись с поля счетчики убитых.
Атилла. Ну, сколько? (Римлянину.) Подожди.
Оногост (на римлянина). При нем?
Атилла. Не все ль равно? Мы победили.
Оногост.
Не знаю. Ровно по сту тысяч
осталось в поле – их и наших.
Атилла.
Сто тысяч наших? (Молчит.) Но один Аэций
ста тысяч стоит. Я спокоен.
Аэций умер – Рим без головы.
Римлянин. Аэций умер?..
Атилла (римлянину).
Как? Ты оттуда и не знаешь?
Странно! Кто ты?
Римлянин. Кто я – скажу наедине.
Атилла (Оногосту). Уйди!
Оногост уходит. Римлянин распахивает плащ, поднимает шлем. Это – Аэций.
Атилла. Аэций – ты?
Аэций. Да, я.
Атилла. Ты… ты жив?
Аэций. Как видишь.
Атилла.
Но сам слыхал я погребальный хор
и плач по тебе, и пленный сказал нам…
Аэций.
Король визиготов – Теодорик
от ран скончался, его хоронили.
А я, прости мне! – что делать? – жив.
Атилла (в бешенстве).
Ты смеешься надо мной… ты смеешь?
Ты подслушал, как я о тебе говорил?
Я могу повторить: ты ста тысяч стоишь,
и одним ударом меча сейчас
сто тысяч голов с твоих плеч долой!
На – меч, защищайся!
Отстегивает меч с правого бока, бросает Аэцию. Вынимает меч из левых ножен, нападает.
Аэций (не поднимая меча, отступает).
Атилла. Меча моего боишься? Уходишь… Трус!
Аэций (в один прыжок хватает меч, вытащил, опять бросил).
Когда-то давно ты мне дал приют,
не могу на тебя руки поднять.
Если можешь – убей, не двинусь!
Атилла (замахнулся мечом, колеблется, опустил).
Прости, дай руку. Я рад, что ты жив,
не забыл я, как жизнь ты мне спас в бою.
Говори, зачем пришел ко мне?
Аэций.
Ты знаешь сам: сейчас победа
пока ничья. Не хмурься: верно.
Так вот пришел я предложить –
уйдем домой, и ты, и я,
уйдем, пока еще не поздно.
Атилла.
Как? Мне – теперь уйти?
Уйти и мир оставить прежним?
Аэций.
А разве не прекрасен мир?
Поедем в Рим со мной – увидишь:
под синим небом белые дворцы,
в дворцах поэты, флейты, пурпур, смех,
вино, огни, картины, книги, мрамор…
Под пурпурными парусами Рим
плывет галерой, полною сокровищ,
и хочешь ты ее пустить ко дну?
Атилла.
Ты только вверх глядишь, на паруса:
взгляни-ка вниз! Взгляни, и ты увидишь –
глаза сверкают волчьими огнями,
и люди на цепи, как псы, как звери,
всю жизнь гребут, согнувшись…
Впрочем, что ж:
ведь там не римляне, не люди – значит –
о них зачем и говорить!
Аэций.
Нет, будем говорить: о людях,
о них забыл не я, а ты!
Сто тысяч мертвых там уже лежат,
сердец, дыханий, глаз, отцов, мужей,
сто тысяч жизней – или это мало?
Иль хочешь ты их миллионы?
Атилла.
Нет, я хочу, чтоб жили все.
Аэций.
Так, значит, мир?
Атилла.
Нет, до конца война.
Ты слышал: я хочу, чтоб жили все.
Теперь живут твои сто тысяч римлян,
а миллионы их везут в галере
и дохнут там, внизу… Ты понял…
хочу, чтоб жили и они.
Аэций. И это твой ответ?
Атилла. Да.
Аэций.
Ну, что же, значит, встретимся в бою…
Атилла.
Прощай!
Издали неясные крики.
Постой, неладно что-то…
Проснулись в лагере, кричат…
Оногост (входя). Ну, совсем взбеленились! Взбрело им в башку, будто тут, в нашем стане, Аэций… Я и так и эдак, никак: пойди, уйми их.
Атилла.
Сейчас приду…
Оногост уходит.
(Аэцию). Вот мой перстень:
его все знают, кто его покажет,
того пропустят… Иди немедля.
Уходит. За ним тенью Камель. Аэций отдергивает занавес вежи. Камель возвращается и прячется около вежи.
Ильдегонда. Аэций, как ты сюда попал?
Аэций (торопливо). Вот перстень Атиллы. С ним пройдешь, тебя пропустят. Накинь мой плащ – и беги скорей, пока он не вернулся.
Камель, высунувшись, прислушивается, сейчас прыгнет, нож в руке.
Ильдегонда (накинула плащ, колеблется). Нет, возьми.
(Она отдает перстень и плащ Аэцию.)
Я не раньше уйду,
чем Атилле все заплачу сполна
за себя, за отца, за Вигилу, за Рим.
Аэций.
Он вернется и бросит тебя на ложе.
Ведь ты безоружна. Он сильней…
Ильдегонда.
А змея безоружна? Я буду змеей:
раздвоится, станет змеиным язык.
Из себя я улыбку выжму, как яд…
Я сумею его обмануть…
Камель скрывается.
Аэций (увидев вдали Атиллу – Ильдегонде). Атилла! Говори скорее: ты хочешь, чтоб жил Вигила – или чтобы он умер?
Ильдегонда.
Чтобы… Нет! Чтоб он молчал!..
Чтобы жил!.. Подожди!
Аэций задергивает занавес, быстро уходит. Возле вежи – Атилла, перед ним Камель.
Камель. Остановись, ты должен узнать…
Атилла (с угрозой). Отойди от меня. Слышишь?
Камель отходит в сторону. Атилла входит в вежу.
Ильдегонда. Вигила еще жив?
Атилла (сурово). Да, но умрет. Скоро.
Ильдегонда.
Скорее! Скорее! Скажи, чтоб сейчас же!
Атилла.
Я сказал – на заре.
Ильдегонда.
Я хочу, чтоб не жил ни минуты!
И его я могла любить?
Атилла (понемногу мены тон). А теперь?
Ильдегонда. Ненавижу!
Атилла. И любить? Мне это знакомо.
Ильдегонда. И мне.
Атилла.
И тебе? (Вглядывается, резко.)
Довольно. Ложись!
Камель незаметно подходит к веже.
Ильдегонда.
Ты хочешь сделать так,
чтоб только ненавидела я?
Атилла. Я другого не жду. Я не слеп.
Ильдегонда. А если?..
Атилла. Ты вьешься, змея, лжешь!
Ильдегонда (скорее с угрозой).
Попробуй, поверь…
Атилла.
Ты грозишь или просишь?
Ильдегонда.
А ты разве не слышишь?
Или ты еще не понял:
только двое равных –
это ты и я.
Атилла.
И с тобой мы – враги:
Рим и ты – для меня одно.
Ильдегонда.
Одно? Да так ли?
А если тебе скажу:
хочу с тобой рядом сидеть?
Атилла.
Вот как? Что ж случилось?
Ильдегонда.
То, что я все узнала,
то, что его, Вигилу,
как гнилую занозу – вон
из сердца я вынула. Понял?
Атилла (к ней). Так дай же…
Ильдегонда. Нет!
Атилла. Нет?
Ильдегонда.
Не наложницей быть хочу: женой:
Когда мы с тобой отпразднуем свадьбу…
Атилла. Тогда?
Ильдегонда.
Тогда обниму тебя так,
что ты задохнешься,
целовать буду так, что ты сгоришь!
Атилла (молча, пристально глядит на Ильдегонду, потом).
Если так, то клянусь тебе,
что б ни было, что б ни случилось,
ты будешь моей женой.
Мое слово – крепко, как меч.
Ильдегонда. Знаю.
Камель, войдя в вежу, трогает за плечо Атиллу.
Атилла (обернувшись, бешено). Ты опять? Ты дождешься, что я…
Камель. Ты кладешь себе в постель змею.
Атилла. Ты смеешь?
Камель. Когда ты уходил, я слышал, как она с тем римлянином…
Атилла. Что? Говори!
Камель. Она сказала ему, что сумеет тебя обмануть, что сумеет тебя… (Замолкает под взглядом Атиллы.)
Атилла (поворачиваясь к Ильдегонде). А-а… Так? (Медленно вынимает из ножен меч, глядя на Ильдегонду.)
Камель. Нет, ты мне обещал.
Атилла. Возьми ее!
Камель вынимает нож.
Не здесь, уведи…
Ильдегонда (Атилле).
Так вот как ты слово держишь?
Ты только что клялся мне – уж забыл ты? –
что б ни было, что б ни случилось…
Атилла. Молчи!
Камель. Ты мне обещал!
Атилла (молчит. Потом Намелю). Останься здесь. Но если ты ее тронешь только… Слышишь?
Камель. Да.
Атилла выходит из вежи. Стоит снаружи, тяжело дыша. Недалеко – огромный камень.
Атилла (подойдя к камню). Не сдвинуть? Сдвину! Не сдвинуть? Сдвину!
(Налег руками, плечом, камень покачнулся.)
Неужели то, что во мне, – тяжелей?
Шут Зыркон (появляется, молча смотрит, подходит). Что, землю захотел повернуть?
Атилла. Поверну.
Зыркон. А себя не можешь? Зацепило?
Атилла.
Ты мудрее всех – так слушай:
пополам рассечено сердце,
два сердца бьются во мне сейчас,
и каждое сердце враг другому.
Одно хочет убить…
Зыркон. Другое – обнять.
Атилла (показывая на Ильдегонду и Камеля в веже).
Я ей дал свое слово сейчас,
что она будет моей женой,
а ему дал слово…
Зыркон. При мне. Я помню. А ты, как Оногост – знаешь: и так и эдак…
Атилла. Как?
Зыркон. Пусть станет твоей женой, а после отдай, кому обещал.
Атилла. После?
Зыркон. Да. (Показывая на камень.) А только… после-то силы хватит сдвинуть?
Атилла (нахмурившись, молчит. Потом). Ислу позови… (Подойдя к веже.) Выходите!
Выходят Ильдегонда и Камель. Зыркон привел Ислу.
Атилла (Исае – на Ильдегонду).
Ты отправишь ее домой… – ко мне –
сейчас же. И пусть все готовят – к свадьбе.
Исла (оторопело). Как?
Атилла. Ты слышал. Исполни!
Камель. А я?
Атилла. Ты ее получишь после…
Камель. Я подожду.
Атилла (Ильдегонде).
Ну, милая невеста, на прощанье
Получишь свадебный подарок от меня.
Голоса (издала). Ао! Рыщь! Ао! Рыщь!
Атилла.
Что там еще? (Вбегает Едекон. Ему).
Ты кстати. Видишь? –
заря. Иди к нему, кончай –
и голову его пошлешь…
Едекон. Ч… чью голову?
Атилла (громко). Как, чью? Вигилы.
Ильдегонда вздрогнула. Крики вдали слышнее.
Едекон. Его сейчас… там – слышишь?
Атилла (бешено). Что? Ну?
Едекон. Не гневись: его еще, гляди, поймают…
Атилла (еще бешеней). Как, он убежал?
Оногост (взобравшись на телегу, глядит). Глядите, вон он, вон он!
Едекон (Атилле). Ты сам же его отпустил?
Атилла. Я? Его? Ты спятил?
Едекон. Он твой перстень показал часовому.
Атилла. Я перстень дал не ему.
Едекон. А кому же?
Атилла. Аэц… А этот перебежчик римский – где он?
Едекон. Часового в брюхо и поминай, как звали.
Атилла. Так – оба? Обоих догнать! В куски!
Едекон убегает.
Голоса (где-то внизу). Ао! Аррчь! Рыщь! Зде! Пугу! Пугу!
Атилла (Оногосту). Ну, что же? Что там? Говори!
Оногост (с телеги, погоне). Лево! Лево! Туда! Туда!
Атилла. Ты слышишь? Отвечай! Оглох?
Оногост.
Вон – там – чуть видать! Похоже – Вигила.
Или нет – другой… Вигила!.. Нет…
Ильдегонда в стороне, напряженно прислушивается.
Атилла (топает). А, сыч слепой! Да кто же?
Оногост.
Вот наш догнал – схватились…
Да сверху – сверху! Не так!
Эх, вырвался! из рук…
Ну, конец!..
Атилла. Что? Что?
Оногост.
От римлян скачут…
Вот – вот! Подхватили. Обоих…
Готово! Не догнать!
Ильдегонда (Исле в сторону). Теперь идем.
Атилла.
Ну, что же, прощай, невеста. Жди.
У нас с тобой еще не кончен счет…
Ильдегонда. Не кончен – нет!
Действие четвертое
Палата Атиллы. Та же, что в первом действии, или другая. Свадебное столование. На возвышении стол. В голове стола – Атилла и Ильдегонда, по левую руку Атиллы – Керка; дальше Исла, Оногост и еще несколько ближних кметей. Столованье уже к концу, многих разобрал хмель. Посредине палаты Кобзарь кончает сказ.
Кобзарь. И походу конец. А сказу конца нет.
Голоса. Слава! Князю с молодой – честь! Атилла! Атилла!
Едекон (охмелев, обнимает и целует свой топор). И-их, родной, погуляли мы с тобой! (Кобзарю.) А, врешь ты про тыщу лет. Не вернутся наши времена.
Кобзарь. Ты вином сыт?
Едекон. Во – по сих пор!
Кобзарь. А завтра проспишься – будешь пить?
Едекон. И-их, буду!
Кобзарь. Так и земля: через тыщу лет проспится – опять красного пить захочет.
Зыркон (Едекону). Не тужи: были бы ножи, а бараны найдутся.
Едекон. А я – не я! (Сам удивился и замолк. Хохот).
Кобзарь. Эх ты, топор соскочил с топорища!
Едекон. А-а, ты мне поперек говоришь? Ты за римлян? Бей римлян… (Хватается за топор.)
1-й Кметь (старик). Тише, дурак. Или не знаешь: молодая-то сама, говорят, из римских…
Чашник (подносит Кобзарю чашу). Просят тебя князь с молодой княгиней чашей вина.
Кобзарь (взяв чашу – молодым). Чтоб вам всю ночь спать невмочь, чтоб игра до самого утра. (Хохот.)
1-й Кметь (второму). Игра-то игра… да будет ли весела?
2-й Кметь. Что так?
1-й Кметь. Да ты на молодую погляди – в бровях туча, то и гляди гром грянет.
Чашник (подносит чашу Керке). Просят тебя князь с молодой княгиней чашей вина.
1-й Кметь (второму). Глянь, глянь, это его старая… (Все затихают, смотрят.)
Керка (встает. Рука у нее дрожит, расплескивая вино. С трудом, после паузы). Князю моему долго жить… Молодую княгин… ль… любить…
2-й Кметь. Эка… на полотно расплескала!
1-й Кметь. А вино греческое, как кровь. На белом-то, гляди-ка…
Керка (выпив вино, садится. Закрыла глаза рукой, опять открыла. Атилле).
А нашу свадьбу – помнишь, князь?
Как дождь всю ночь стучал нам в крышу,
а утром ты раскрыл окно…
Атилла (не отрывая глаз от Ильдегонды). Шел дождь? Не помню… может быть… (Ильдегонде.) Скажи хоть слово…
Камель в деревянных башмаках, стараясь не стучать, подходит, останавливается сзади. Ильдегонда услышала, оглянулась. Атилла тоже.
Атилла (Зыркону – шепотом, бешено). Скажи, чтоб он подальше – а не то…
Зыркон (тихо). Что? Камешек тяжел? (Подходит к Камелю.)
Едекон (стучит по столу). Бей, бей римлян!
Кмети (унимают его). Тише, тише!
Исла (все время зорко наблюдавший за Атиллой, вставая).
Нет, громче! Громче! А не то забудем,
что поназвали мы на пир гостей,
а мясо где? Еще в лесу рычит!
Что печь мы распалили вот так жарко,
а где дрова? Еще в лесу растут?
Голоса. О чем он?
Исла.
О чем? О Риме! Или вы забыли,
что ранен Рим, – но он еще не сдох.
Чтоб с бабами его вам не проспать,
чтоб не пропить, я вот о чем!
Голоса. А верно он… верно!., так!..
Едекон. И-х, гуляй!
Исла (Атилле). Ты не гневись. (Атилла, нахмурившись, молчит.)
Оногост (стараясь замять). Э-э… это самое… Чего это я бишь хотел? Да… тут были мозги курячьи… где они? У кого?
Зыркон. У кого мозги курячьи? У тебя. (Хохот.)
Оногост (сердито). Пьян, дурак? (Атилле.) Упились, кончать пора. Гляди: кто сам на бок – голову – на сторону, а кто и весь под стол.
Атилла.
Вот, опроси молодую, как она. (Ильдегонде.)
В опочивальню ты пойти не хочешь?
Сдается мне, что нам уж время игру начать…
вернее: кончить.
Ильдегонда молчит.
(Оногосту.) Ха! Молчит!
Зыркон (Атилле).
А ну-ка тебя спросить: помереть хочешь?
Пожалуй, и ты смолчишь.
Оногост. Дурак ты, мурин. Мы на свадьбе, а ты про что?
Зыркон. Про что? Дурак свистнет – умный смыслит.
Конюх (встревоженный, вбегает).
Оногост, поди-ка скорей!
Оногост. Чего? Как с цепи.
Конюх. Беда!
Оногост. Что еще?
Конюх (на Атиллу). Его коня вороного знаешь?
Оногост. Ну?
Конюх.
Стоял, ел овес – вдруг об земь.
Мы к нему. Глядим: издох…
Оногост.
Ой, к худу! А может, отравлен?
Конюх.
Как же князю теперь сказать? Боюсь.
Оногост.
До утра подождем:
с молодой ночь проспит – все простит…
Керка. Что случилось? О чем вы тут?
Оногост.
Да мы так… об том… об сем…
Говорю, что время спать,
Уж поздно, догорают огни.
Керка.
Пусть всю ночь огни горят.
Я боюсь…
Оногост. Чего?
Керка.
Не знаю…
Стукнут дверью – меня бросит в жар,
звякнут чашей – я вся вздрогну…
Оногост.
Будь покойна: мы в оба глядим.
Хотя – хоть оно, конечно…
Атилла (Ильдегонде).
Все молчишь?
Что сдвинула брови, как крылья?
Все равно – не улететь никуда:
теперь не поможет тебе
ни твой змеиный язык,
ни Рим, ни твой Бог, никто.
Молчишь? Проиграла игру?
Едекон (приплясывая на месте, поет).
Эх, вино – эх, мед!
Тоска сердце пьет –
далеко милой живет…
1-й Кметь. Да тише ты!
2-й Кметь. Вот хлебнул: рогами землю роет!
В это время Оногост подходит к Кобзарю и двум певцам – один помоложе, другой седобородый – потом идет к Атилле.
Оногост.
Не спеть ли Кобзарю еще?
Атилла.
Уж пел, довольно.
Оногост.
Так есть заморские певцы:
тот – норский скальд – седобородый,
а помоложе Готский Зингер.
Атилла.
Ну, пусть какой-нибудь один – и будет:
пора уж нам…
Ильдегонда.
Скорей бы! все равно…
Атилла.
Спасибо, подарила словом!
Оногост (подойдя к певцам). Ну… ты… Или ты… Нет, лучше ты… Ой, что я! Ты… (на другого). То есть ты…
Готский Зингер. Значит, оба!
Оногост. Нет-нет: один… сейчас скажу… (Зажмурив глаза, гадает на пальцах.) Тебе, старик. Идем. (Ведет Скальда к Атилле.)
Атилла (Скальду).
Что, можешь ты такую песню спеть,
чтобы живой водой жену мне сбрызнуть,
чтобы огонь в глазах, чтоб улыбнулась?
Скальд.
Не знаю, улыбнется или нет…
Попробую. Сейчас – вот только.
Подтягивает струны на лютне. Руки дрожат.
Атилла. Что, выпил? Руки-то дрожат?
Скальд.
Старик я, уж прости… сейчас, сейчас…
(Начинает речитативом.)
Однажды Вигурд пришел домой:
ворота настежь, отравлен пес,
стоит его дом неживой, немой.
Атэвульф его Хильду к себе увез.
Семь лет всюду Вигурд ее искал.
Подъехал к Рейну. Тут змей подполз
к нему навстречу из черных скал –
услышал Вигурд железный голос…
Атилла.
Ну, у тебя совсем он не железный:
Сломается того гляди…
Смелее пой, чего боишься?
Скальд.
Схватил было Вигурд кинжал.
«Оглянись», – сказал ему змей.
Оглянулся: замок. Вбежал.
Атэвульф там с Хильдой – с ней.
Ильдегонда подняла голову, смотрит на Скальда.
Взглянула на Вигурда:
нет, не узнала его она,
поседел он за семь лет.
Муж сказал ей: «Дай вина,
пусть песню споет старик».
Запел – и узнала: он…
Ильдегонда оперлась на стол руками – видно: сейчас вскочит.
Вот крикнет… сдержала крик –
и умолк вдруг лютни звон…
Опустил лютню, замолк, руки у него дрожат, смотрит на Ильдегонду.
Атилла.
Ну дальше! Нас ты только раззадорил:
вина понюхать дал, а выпить не дал.
Голоса. Дальше! Дальше! Кончай!
Едекон. Бей римлян! Пустите, пустите меня – убью!
1-й Кметь. Чудак! Да где же тут римляне?
Атилла (Скальду). Ну что ж, кончай…
Скальд. Прости… я не… не могу… не держат ноги…
Атилла.
Ну, сядь. (Взглянув на Ильдегонду.)
Да ты и в самом деле
ее живой водою сбрызнул:
румянец, солнце бьет из глаз!
(Ильдегонде.)
Уж не прикажешь ли поверить,
что ты не солгала в ту ночь,
ты помнишь? в веже… ты сказала:
«Тогда обниму тебя так, что ты»…
Ильдегонда (глядя на Атиллу, медленно).
Так что ты… подожди немного…
ты увидишь: обещанье свое сдержу…
Атилла.
Ну, чудеса! (На Скальда.) Вина ему!
Чашник идет.
Нет, пусть хозяйка поднесет,
пусть поднесет ему сама за то,
что угодил ей песней.
Ильдегонда (поднося).
Князь чашей вина тебя просит. Пей!
Один из гостей.
Постой, молодая, обычай есть –
Чтоб хозяйка вино сластила.
Голоса. Верно! Верно! Так! Губы в губы!
Атилла (смеясь).
Он прав. Ильдегонда: есть обычай.
Иль тебе старика целовать неохота?
Нет, делать нечего: целуй!
Смех, крики. Скальд пьет, затем целует Ильдегонду – долго, не отрываясь.
Голоса. Ай да старик! Горазд! Стар гриб, да корень свеж!
Скальд (Ильдегонде). Да, сладко твое вино. Чем же мне тебя отдарить? Хочешь лютню мою? (Дрожащей рукой протягивает лютню.) Бери.
Ильдегонда. Зачем она мне?
Скальд (рука у него дрожит все сильнее. Умоляюще). Бери (тихо). Там внутри ты найдешь… нож…
Ильдегонда хватает лютню. У Скальда от волнения ноги подкашиваются, опускается на скамью.
Атилла.
А гляжу я – квел ты, старик!
(Чашнику.) Еще вина ему дай,
чтобы ноги не протянул.
Чашник подходит, наливает Скальду.
Ильдегонда.
И мне… (Скальду.) За лютню твою…
(Пьет, подносит лютню к уху.)
Ты слышишь? Сама поет…
Или это звенит во мне кровь?
Я петь-плясать хочу!
Голоса. Так… так! Эх ее… Буй!
Зыркон (Атилле). Эй, друг: ель не сосна, шумит неспроста.
Атилла. Придержи свои глумы до завтра!
Зыркон. Я говорю не глум, а ты бери на ум…
Атилла (Скальду).
Ну что ж, играй, старик.
Пусть пляшет, любо мне!
Голоса. Любо!.. Лепо!.. Лепо!.. Ладь!..
Скальд играет. Ильдегонда пляшет. Все жадно, молча смотрят, иные вскочили с мест, подошли ближе.
Керка (в стороне – Оногосту). Что с ней? Не она совсем. Молчит она – страшно мне. Весела – еще страшней…
В это время Камель, медленно подвигаясь, становится перед Атиллой, смотрит на него. Атилла увидел. В руках у него чаша, ударяет ею о стол – чаша вдребезги. Мгновенно все остановилось.
Голоса. Что там? Что? Что?
Тишина.
Атилла (Камелю). Ты опять? Что тебе надо?
Камель. Когда?
Исла. Дал слово, Атилла, не забудь!
Атилла молчит.
Ильдегонда (подойдя к Атилле).
Что? Или не нравится, как я пляшу?
Атилла.
Пляшешь так хорошо… что боюсь –
перестану Атиллой быть.
Ильдегонда.
Так кто же проиграл игру? (Смеется.)
Атилла.
Подожди, ты рано смеешься.
Ильдегонда.
Так как же: я и Рим одно? (Смеется.)
Едекон (очнулся, приподнял голову.) Б-бей римл… (Ему зажимают рот.)
Атилла (Ильдегонде).
Не к добру ты Рим помянула.
Пожалеешь… смотри!
Ильдегонда.
Не пришлось бы тебе пожалеть!
Атилла.
Не успею… Эх, рубить, так уж сразу!
Вина мне. (Наливает, он пьет.)
(Камелю.)
Ты меня спросил: когда?
Так вот тебе: завтра…
Исла. Так, Атилла! Так!
Атилла.
Молчи.
Эй, слушайте все теперь!
Заснули? Довольно спать!
Или забыли вы, как клялись,
что Рим сокрушим в хрупь?
Голоса. В хрупь! В хрупь!
Атилла.
Так завтра с зарей – в поход!
Кто жилье не успел достроить –
пусть сожжет, что начал, дотла.
Кого руки дома обнимут, –
пусть отрубит руки прочь.
Завтра все – на коня!
Голоса. Так, так! Бей полохом! Дыби!
Исла. Это ты – опять ты, Атилла!
Голоса. Арра, Атилла! Ты! Ты наш! Наш!
Атилла. Так до утра! Голоса. До утра! До утра!
Едекон (подняв голову, глядит на Атиллу). Про… прощай. Прощай! (Горько плачет.)
Неясный говор. Гости расходятся. Едекона свалил хмель – остается на скамье. Кроме него – Атилла, Керка, Ильдегонда, Исла, Оногост, Зыркон; Скальд хочет уйти.
Ильдегонда (Скальду – тихо).
Ты хочешь оставить меня одну?
Скальд.
Я весь дрожу – ты видишь…
Я сгублю и тебя и себя.
Ильдегонда.
Так возьми свою лютню – иди!
Скальд (колеблется. Потом). Я останусь…
Атилла (подходит к Ильдегонде). Пойдем, ночь коротка. Пора.
Ильдегонда.
Пора, говоришь? (Молча смотрит на Атиллу.)
Хорошо, идем.
(Оногосту.)
Мою лютню туда отнеси –
положи ее на постель.
Я песню сыграю мужу, такую песню,
что он позабудет все на свете!
Оногост берет лютню, идет. Керка хватает его за руку.
Атилла.
Если б только забыть одно слово: завтра.
Керка (Оногосту). Нет.
Атилла (Оногосту). Ну, что ж ты стал? Неси.
Керка (цеплысь за Оногоста). Нет! Нет!
Атилла (Керке – сурово).
Я сказал, неси! Ты слышишь?
Керка (отпуская Оногоста, Атилле).
Прости…
Что со мной – сама не знаю,
но сердце так сжалось вдруг,
что я… Иди, Оногост…
Оногост уносит лютню. Керка подходит к Ильдегонде, смотрит ей в глаза, молча, долго.
Керка.
Ильдегонда, тебе я все прощу,
как сестра я буду любить тебя,
как рабыня я буду тебе служить,
поклянись мне только в одном,
что ты в сердце зла к нему не таишь,
что собою ему украсишь жизнь,
поклянись!
Ильдегонда.
Мне жаль тебя Керка… Прости меня.
Керка. А, не хочешь поклясться? Значит, ты…
Атилла (Керке). Уходи отсюда сейчас же!
Керка (торопливо).
Нет, нет… ведь ничего не сказала.
Мне страшно, позволь мне остаться здесь –
только б слышать: ты дышишь, или смеешься,
или слово сказал, или…
Атилла отходит от нее, она замолкает с протянутыми, руками. Девушки окружают Ильдегонду, чтобы вести ее в опочивальню.
Ильдегонда (Скальду).
Ну, что ж, старик… прощай…
Не знаю – навек иль до утра?
Скальд (делает движение к Ильдегонде, потом овладевает собой). Прощай!
Ильдегонда. Так ты будешь здесь – помни!
Скальд. Да!
Как мешок опускается на скамью. Ильдегонда уходит в опочивальню.
Атилла (Оногосту).
Приготовь мне к утру коня,
Чтоб выкормлен был, подкован.
Оногост. Коня?
Атилла.
Ты что на меня так смотришь?
Побелел, как баба. Стыдись!
Оногост. Коня? Вороного?
Атилла.
Да ты одурел или оглох?
Вороного коня, да.
Оногост отходит. Атилла один. Стоит хмуро, сгорбившись.
Зыркон (подходя к нему).
Отчего плечи согнулись?
Что, друг, на плечах несешь?
Атилла (медленно).
Атиллу… тяжел он… Ты знаешь…
Зыркон. Знаю, друг, знаю… Неси…
Атилла (молчит. Потом).
Все равно! Что бы ни было завтра –
Эта ночь до зари – моя!
Керка (издали, протягивая руки, тихо). Остановись! Взгляни хоть раз!
Атилла не слышит, входит в опочивальню. Лязг задвигаемого засова.
Оногост (тушит часть светильников. Про себя). «Приготовь, говорит, коня»… А конь давно уже готов: вверх брюхом мертвый лежит… Эх! (Исае.) Идем.
Уходят. В палате полумрак, два-три светильника. В темном углу, скорчившись – Зыркон. Едекон – на скамье спит мертвым сном, обняв топор. Скальд и Керка с разных сторон на цыпочках подходят к двери опочивальни.
Керка. Зачем ты здесь, старик?
Скальд. Я… я жду…
Керка. Чего?
Скальд. Не того, что ты ждешь.
Керка. Ты болен? Тебя трясет.
Скальд. Остудился в пути…
В опочивальне слышен смех Атиллы.
Керка.
Ты слышишь? Он там смеется…
Я помню, я знаю этот смех:
так смеялся он тогда со мной…
За окном дождь лил.
Я сказала: «Потуши свет».
Он рядом со мной лег… Темно…
Одни белые зубы…
Скальд.
А ты видела, как лежат,
оскалив зубы навек –
смеются все громче и громче,
но никто уж не слышит, никто.
Никто – понимаешь?
Керка.
О чем ты? Я боюсь тебя.
Слышны струны лютни.
Скальд (задыхаясь).
Там, кажется, лютня… (Хватает Керку за руку.)
Скажи: ведь я не ошибся?
Скажи: ты тоже слышишь?
Керка.
Да, слышу, опять смеется.
Сквозь стену вижу: вот теперь
он одежду с нее снял…
она грудь прикрыла…
Скальд.
Замолчи! (Спохватывается.)
Я, хоть и старик, правда…
но когда поцелуй слышу…
Постой… Затихли…
Оба прислушиваются.
Вот лютня упала на пол…
Сейчас… Слушай!
Керка.
Ты сам упадешь, сядь!
Скальд опускается на скамью. Пауза.
Скальд.
Скорей бы… Сил нет ждать…
Убегу… закричу… все брошу!
Керка (прильнув к дверям).
Знаю: сейчас она крикнет,
она крикнет: больно…
Скальд.
Нет, он крикнет – слышишь, он!
В опочивальне голос Атиллы, лязг отодвигаемого засова.
Керка. Тесс… он!
Керка отбегает в дальний угол. Скальд бросается к двери. Из опочивальни выходит Атилла, грудь расстегнута, в руках лютня. Застигнутый его взглядом, Скальд застывает.
Атилла (ищет кого-то глазами, увидел Зыркона, подзывает его). Ты мне нужен… (Стиснув плечи Зыркона – тихо.)
Слушай: никому, никогда о том, что сейчас я тебе скажу…
Зыркон. Говори – буду молчать, как земля.
Атилла. Я не могу, понимаешь?
Зыркон. Что не можешь?
Атилла.
Не могу отдать ее на смерть,
не могу, чтоб у нее посинели губы,
не могу, чтоб закрылись ее глаза…
Не могу!
Зыркон. Не донес, надорвался? Эх, друг!
На полу – обнял, прижался к ногам Атиллы.
Атилла. Молчи! Никому…
Зыркон. А завтра? Что ж будет завтра?
Атилла. Не хочу, чтоб завтра было…
Зыркон. Хочешь – не хочешь, оно будет. От него никуда не уйдешь. Разве что… в землю: там не догонит. (Молчит, уткнувшись в ноги Атиллы.)
Атилла. Ну, будет… Иди, спи.
Зыркон, закрыв лицо руками, выходит из палаты.
Атилла (Скальду.) Поди сюда, старик. (Идет к столу, наливает вина, вглядывается в Скальда.)
Мне чем-то знакомы твои глаза…
Ты раньше мне никогда не пел?
Скальд (с трудом). Н-нет. Петь – не пел…
Атилла (распахивает грудь).
Как будто в злой полдень жарко мне,
Иль это она зажгла всю кровь?
(Залпом выпивает чашу.)
А зря хвалилась: играть не умеет.
Просила, чтоб ты спел песню,
чтоб было ей веселей. Скальд.
Просила мне… мою лютню отдать?
Атилла.
Просила, да. Что смотришь?
Бери и сыграй такое,
чтоб мне не слышать себя,
забыть, что есть нынче и завтра,
чтоб все на свете забыть!
Ты понял? Играй.
Уходит, опять лязг засова.
Скальд (в отчаянии бросает лютню наземь).
О, будь ты проклята!
Все погибло… Конец…
Керка (подбегает к нему радостно).
Он жив! Как камень с плеч!
О, пусть он ляжет с ней,
пусть он ее обнимает,
пусть целует, мне легко –
он жив… целует… слышишь?
Скальд. Собака! Гунн!
Высоко подняв лютню, делает резкое движение к двери. Вдруг останавливается, встряхивает лютню возле своего уха, еще раз.
Скальд (восторженно).
Здесь нет, здесь нет ножа.
Ты слышишь: он не звенит.
Так, значит, взяла нож,
Значит, нож у ней!
Керка. Нож? Кто ты? Помогите…
Скальд зажимает ей рот, Керка схватила его за бороду, за волосы, он вырвался – борода и парик у руках у Керки. Мгновение оба растерянно смотрят друг на друга.
Керка. Вигила… Помогите!
Вигила опрометью выбегает в дверь. Керка хочет броситься за ним и останавливается. Из опочивальни слышится стон Атиллы, тяжкое падение тела.
Керка (кидаясь к дверям опочивальни). Помогите! Сюда! Скорее! (Бьется в двери опочивальни.) О, скорее! Сюда!
Подходит с трудом проснувшийся Едекон, вбегают Исла, Оногост, Зыркон, Камель и другие. Окружили Керку.
Голоса. Кого? Кто? Беда! Огней! (Керке). Где он?
Керка (задыхаясь). Убежал… (Показывает рукой на дверь.) Она там… (Показывает на опочивальню и стоит, почти теряя сознание, ее держат под руки.)
Оногост. За ним!
Несколько человек с Оногостом бросаются наружу в погоню за убежавшим. Остальные у дверей опочивальни.
Голоса. Плечом… Так! С маху! Бей! Вместе! Едекон (с поднятым топором). Сторонись… вы! С дороги, ну!
Быстро взламывает дверь топором. Открывается: Атилла ничком у порога и Ильдегонда с ножом возле постели. Все замерли.
Керка (бросается к телу Атиллы, обнимает его). Ты! Ты! Твоя кровь!
Тишина.
Ильдегонда (показывается в дверях, дико смотрит на всех). А где он? Где он?
Исла. Аррчь ее! (Ильдегонду схватили, держат). Кто он? Отвечай!
Ильдегонда молчит.
Оногост (вбегая вместе с остальными). Поймали!
Занавес
Африканский гость*
Невероятное происшествие в трех часах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Малафей Ионыч, бывший дьякон, а ныне заведующий брачным столом в уездном городе для записи гражданского брака. Все еще никак не может привыкнуть к своему преображению, чувствует себя как Венера, вышедшая из воды, пытается прикрыть наготу куцыми полами пиджака и куцыми словечками.
Каптолина Пална, его супруга, бывшая дьяконица. Губы – как «архиерейский кусочек». Мозги – тоже куриные.
Люба, их дочь. С точки зрения наследственности – явление необычайное. Хороша так, что даже автор опасается пристально ее разглядывать и описывать. Пение предпочитает разговору.
Витька Жудра, рыж, быстр, вихраст и остр. В другие века из него бы вышел Тиль Уленшпигель, в наше время он будет неугомонным строителем, для чего, впрочем, ему надо поступать в Высшую Техническую Школу.
Доктор, громаден, все в нем неповоротливо и лениво, за исключением мозгов. Глаза у него – какого бы они ни были цвета – все равно голубые, как полагается у мечтателей.
Илья, сын своего отца – доктора – и приятель Жудры. Всегда и все говорит увесисто и серьезно, и потому, что бы он ни говорил – ему нельзя не верить.
Чупятов, уездная власть, бывший литейщик. Своего положения немного стесняется.
Казимир Казимирович Превосходный, его секретарь. Не стесняется.
Сосулин, из Москвы, поэт. Запряжен в огромные американские очки. Очки – главная часть его организма, все остальное мало заметно.
Дарья, геркулесиха, исполняющая обязанности домработницы у дьякона.
Унтер Иваныч, по паспорту Гунтер Иоганн, случайно застрявший в городке военнопленный. Обучает граждан музыке и сам обучается русскому языку.
Африканский гость, очень странный.
Час первый
Палисадник перед домом Малафея Ионыча – рядом с церковью. В доме открыты окна.
Малафей Ионыч (один за столиком под окном. Пьет квас и записывает документы в загсовую книгу). Мулюкин, Иван Петров… тридцати двух лет… И Окомелкина, Марья… лет… лет… девятнадцати. Первым браком. Сережечкин… Федор Матвеев… двадцати двух лет…
В церкви звон. Малафей Ионыч начинает креститься – услышал фырканье подошедшего Жудры, испуганно отдергивает руку.
Кто… кто это? А-а, это ты! Ну?
Жудра. Та-ак-с, Малафей Ионыч… Помоля Богу вас.
Малафей Ионыч. Стыдно! Стыдно! Да. Стыдно.
Жудра. Кому?
Малафей Ионыч. Тебе – Бога нет, пора бы знать – на двенадцатом году революции…
Жудра. Ловко обернул… отец дьякон!
Малафей Ионыч. Ты какое… ты какое имеешь право? Какой я тебе дьякон?
Жудра. Ну – бывший дьякон. Раньше в церкви венчали, а теперь – в загсе, только и всего.
Малафей Ионыч. Ты у меня… ты у меня… узнаешь! Я… я… я… тебя! (Сдерживаясь.) Ты зачем пришел? Нет, так скажи, зачем ты пришел? Ты чего потерял тут? Тебе чего надо?
Жудра. Люба ваша дома?
Малафей Ионыч. Нету.
Жудра. Я сейчас вернусь – передайте ей.
Малафей Ионыч. Передам… как же! Обязательно! Только у меня и делов.
Жудра уходит. Малафей Ионыч продолжает записывать.
Ч-черт рыжий… двадцати двух лет, Федор… Стерва! Храмихина, Татьяна, Тимофеевна – двадцати лет…
Входит Дарья.
(Ей). Ну, чего еще?
Дарья. Записка тебе какая-то.
Малафей Ионыч (берет, читает). Госп… Господи! Сам товарищ Чупятов! Да ты что же – ты что же мне раньше не дала? Тетеха!
Дарья. Да ты раньше-то после обеда два часа дрыхнул.
Малафей Ионыч. «Дрыхнул»! Деревенщина. Беги сейчас же к Унтеру Иванычу.
Дарья. Это – к пленному, что ли? К немцу?
Малафей Ионыч. Да, да. Скажи, что, мол, просят прийти – да скорее. Как ни можно скорее. Сию же минуту! Слышишь?
Дарья. Это что же: опять они с Любашей песни играть будут?
Малафей Ионыч. Да, да: песни… Иди, не разговаривай.
Дарья уходит, Малафей Ионыч еще раз перечитывает записку.
Господи… Капа! Капа! Капитолина!
Каптолина Пална (в окне с зеркалом, с щипцами – завивается). Ну? Чего?
Малафей Ионыч (задыхаясь). Капа… вот записка… от Чупятовского секретаря…
Каптолина Пална. Ой! От товарища Превосходного?
Завивка идет ударным темпом.
Малафей Ионыч. Да, да. Они сейчас придут к нам – Любу слушать. И товарищ Превосходный, и товарищ Чупятов… ты слышишь? В первый раз ко мне – сам товарищ Чупятов! Господи! И еще этот с ним… Московский… Сосулин…
Каптолина Пална. Который – стихи пишет?
Малафей Ионыч. Да… ты понимаешь? Ведь, может, нынче вечером – и Любкина, и наша судьба решится. Может, ведь биография нашей жизни – сразу вот этак… вот – вверх… фонтаном! Господи… Любка… Любке-то сказать. Где она?
Каптолина Пална. Вот-ще! Я почем знаю.
Малафей Ионыч. «Я почем знаю»… Вот ты за ней не глядишь, она с этим с рыжим – с Витькой – якшается. А разве ей Витька пара? Да ведь такая дочь, как Люба наша, – это от Бога нам данный капитал… Понимаешь? Капитал!
Каптолина Пална. Ну, да – это который Маркса, толстый. Я им молоко закрываю.
Малафей Ионыч. Дура! Да брось ты завиваться – мозги себе завей лучше. Тут надо скорей – всю программу, по пунктам, а она завивается.
Каптолина Пална. Какую еще – программу?
Малафей Ионыч. Насчет Любки – вот какую… Слушай. Товарищ Чупятов – человек женатый, тут уж – аминь, ныне и присно…
Каптолина Пална. Ну да.
Малафей Ионыч. Стало быть, первый пункт производственной программы – товарищ Превосходный. Секретарь – самого! Господи… Ты подумай… Нет… ты подумай!
Каптолина Пална. Ой… спалила! Вот теперь от меня будет курицей пахнуть.
Малафей Ионыч. Дальше: товарищ Сосулин, называемая свободная профессия, то есть им разрешено зарабатывать свободно хоть по тыще рублей в месяц. По тыще в месяц – понимаешь?
Каптолина Пална. Я месяц во сне видала – будто он с неба свалился – и прямо мне вот сюда, на живот. Холоднющий – страсть!
Малафей Ионыч. Ну как – ну как с тобой разговаривать? Дура, наказание Божие! Иди скорей стол накрывай. Сахар к чаю наколи кусочками помельче – советскими. И разных твоих вареньев и пирогов, – никаких чтобы этих предрассудков не было… Слышишь? Да Любку мне пошли – сейчас же.
Каптолина Пална уходит от окна. Слышен ее голос: «Любка, Любка! Тебя отец кличет».
Люба (входит). Зачем звали?
Малафей Ионыч. Вот что, Люба. Я – верный сын революции. Ты – моя дочь. Стало быть…
Люба. Стало быть, я – внучка революции.
Малафей Ионыч. Яс тобой говорю сурьезно. Я стою на прочной материалистической платформе и никакого идеализма у себя в доме не допущу – так и знай.
Люба. Какой там еще идеализм?
Малафей Ионыч. А очень простой. Ты – с твоей наружностью, с твоим голосом – интересуешься каким-то там Витькой. Это – глупый, нерасчетливый идеализм. Да.
Люба. Насчет Витьки можете не разоряться. Это мое частное дело.
Малафей Ионыч. Теперь частных делов нету – все общее. Поэтому – слушай. Сейчас сюда придут; т. Чупятов, т. Превосходный, т. Сосулин. Твоя ударная задача – т. Превосходный, не он, так – Сосулин. Но чтобы у меня этого Витьку – ты из головы выкинула. Слышишь?
Люба. Нет, не выкину – потому, что я… потому что он меня…
Малафей Ионыч. Вот-вот-вот! Я так и думал!
Люба. Ну и думайте – а мы уже обдумали. Мы осенью – вместе с ним в Москву поедем, я – в консерваторию, а он в инженерное…
Малафей Ионыч. Нет, ты с ним не поедешь.
Люба. А я говорю – поеду! Нынче не царский режим, запрещать не имеете права!
Малафей Ионыч. Да разве я запрещаю? Разве я запрещаю? Я только ставлю тебе голый факт. Например: деньги у тебя есть? Нету. Документы твои где? Вот они, у меня. Путевку в ВУЗ кто дает? Товарищ Превосходный. Вот я с ним поговорю – посмотрим, как он даст тебе или Витьке, посмотрим!
Люба. Это называется отец! Вы не отец, а наоборот.
Малафей Ионыч. Это что же такое означает? Даже непонятно.
Каптолина Пална (уже во всей красоте – из окна). Малафей Ионыч! Любка! Подите, стол расставьте.
Малафей Ионыч. А сама – что: не можешь? Руки отсохли?
Каптолина Пална. Вот-ще! Не видишь – я одета. Что ж мне – платье сымать?
Малафей Ионыч. Ах ты, Господи… Ну, идем, идем…
Малафей Ионыч и Люба уходят в дом. Каптолина Пална в окне с зеркалом. Входит Превосходный.
Каптолина Пална. Ах! Товарищ Превосходный!
Превосходный. Каптолина Пална… коханая! (Целует ей руку, держит не отпуская.) Ах, хорошо, знаете! Это же погода! (Пауза.)
Каптолина Пална. Ау нас нынче кошка окотилась.
Превосходный. Что – кошка! Вот вы это, действительно… (Гладит ее руку.)
Каптолина Пална. Скептик! Противный! (Превосходный целует ее руку около локтя.) Не смейте!
Превосходный. А почему вчера – можно было, а сегодня – не можно?
Каптолина Пална. Вот-ще! Не имеете права… Увидят.
Превосходный. Ну, тогда скажите: когда сегодня и где – так чтобы, знаете, приватнэ?
Каптолина Пална (вздыхая). Ах, не говорите вы мне таких низменностей!
Превосходный. Ну, я вас прошу!
Каптолина Пална. Ш-ш-ш… Идут, сюда к нам.
Превосходный. Так это мой Чупятов и доктор, ктурэ, знаете, завел про свою биологию, так что вы уже имеете доклад на час и можете спокойно не волноваться.
Каптолина Пална. Оставьте руку… нахал! Приходите на балкон – когда Люба запоет.
Исчезает. Выходит из-за угла Жудра; похоже, что он слышал конец сцены.
Превосходный. А-а, молодаяшмена, здравствуйте!
Жудра. Здрасте… (Пауза. Глядит в глаза Превосходному.) Та-ак, значит… Н-да…
Превосходный. То есть? Что вы хотите сказать?
Жудра. Я? Ничего. Значит – Любу пришли послушать?
Превосходный. А что такого? Я давно хотел. Это же, знаете, голос, который вы редко имеете даже в Москве.
Жудра. А вот насчет Москвы – это я к вам завтра зайду.
Превосходный. А скажите, дорогой мой товарищ, зачем?
Жудра. А вы мне путевку в ВУЗ напишете – вот зачем.
Превосходный. Ну, это, знаете, зависит. Там, знаете, в вашей анкеточке есть пунктик.
Жудра. Вы бросьте дегтем брызгаться! Я говорю: напишете.
Превосходный. Ну, хорошо, хорошо, напишу. Не волнуйтесь, шмена.
Жудра. Если смена – так не вам. (Уходит.)
Превосходный (один, вслед Жудре). Мальчишка! Лайдак! Жиб тебя дебли…
Сосулин (входит, очки в руках, протирает их шелковым платочком. Превосходному – щурясь). А-а, это вы? Ну, да: я слышал ваш голос – вы разговаривали с этим… с товарищем Превосходным. Очень рад, очень рад. Я давно хотел установить смычку… э-э-э… с молодежью от станка.
Превосходный фыркает, зажимает рот.
Сосулин. Мы, поэты, должны увидеть все происходящее, так сказать, через ваши молодые очки…
Превосходный. Я вам на то скажу – вы лучше себе наденьте свои очки.
Сосулин (надев очки). Фу… простите, Казимир Казимирыч. Вы знаете – когда я без очков… Я думал, что это опять он – эта рыжая шпана… Ну, я очень рад, очень рад. Я давно хотел с вами… а то прямо не с кем, кругом какие-то монстры, фантастика! Этот доктор – по-моему, сумасшедший. Эта Каптолина – как ее? – прямо кретинка…
Превосходный. Я извиняюсь! Позвольте! Кретинка?
Сосулин. То есть, конечно, условная… Понимаете – условная: если взять ваш высокий – я скажу, исключительный интеллект – и рядом ее…
Превосходный. Ну, да – я вас уже понимаю…
Сосулин. Или, например, ваш интеллект – и рядом Чупятова…
Превосходный. Чупятов! Это же бывший простой литейщик – что вы хотите? Я за него все пишу, он, знаете, без меня так, ровно без какого-нибудь органа. А ешьли между нами, приватнэ, так я вам сказку про него…
Входят Чупятов и доктор.
Превосходный (восторженно). И он – как раз здесь! А мы, тов. Чупятов, именно, знаете, о вас говорили. Я говорю: что делает с людьми наша революция! Давно ли на заводе вы отливали эти самые… опки…
Чупятов. Опоки! Опоки… неграмотный!
Превосходный. Ну да: поки. А теперь строите новую жизнь. Это же, знаете… цусь особливаго! Я давно хотел с вами, я счастлив!
Сосулин. Когда я вернусь в Москву – дорогой товарищ Чупятов – я буду писать о вас, как о выдающемся деятеле нашей провинции…
Чупятов. Да будет вам! Чего зря вола вертеть? Ну, какой я там выдающий… Вы лучше послушайте, что вот он говорит (на доктора). Так как, товарищ доктор, как ты это назвал-то?
Доктор. Биологический… ин-тер-нацио-нал. Интернационал, граждане, да!
Малафей Ионыч (выскочил из дома – подхватывает). «Это бу-удет после-едний…»
Чупятов. Да постой ты, Малафей Ионыч! Ну к чему же это – к чему? Надо время знать.
Малафей Ионыч. Товарищ… дорогой товарищ Чупятов! Извиняюсь: не могу! Как услышу – так душа сама автоматически…
Чупятов. Ну какая там – душа!
Малафей Ионыч. То есть нет… Товарищ Чупятов – это я только так… Вы же меня знаете… Господи! Я же с корнем отрекся – я же отрекся от всех предрассудков. Я же в кружке…
Чупятов. Да знаю, знаю! Погоди ты… (На доктора.) Дай ему сказать. Так в чем же дело, дело-то – ну-ка, ну?
Доктор. Дело – очень простое. С уничтожением национальных перегородок – человечество помолодеет, возродится – биологически возродится, да. И очень понятно – почему. До сих пор – за малыми исключениями – в браках соединялись особи одной и той же нации, одной и той же крови. И отсюда – вырождение. Меньшее, чем если брак происходит в пределах одного рода или одной семьи – но все-таки вырождение. А вот если нашу русскую кровь вкатить, скажем, в испанцев, а французов подогреть неграми, а англичан – японцами, – вот это пойдет поколение… Такие будут головы, такая будет энергия, что через двадцать лет все перевернут… Да, что там!
Во время этого биологического трактата входит Жудра, Превосходный, Малафей Ионыч и Сосулин – как собаки и в стойке: ждут, что скажет Чупятов.
Чупятов. Ишь ты! С виду оно – будто чепуховина…
Малафей Ионыч. Верно! Спасибо… Спасибо, тов. Чупятов!
Превосходный. Ну да: это же глупство!
Сосулин. Фантастика!
Чупятов. А вспоминаю я, как, бывало, в шихту к чугуну какого-нибудь там марганцу или силицию сыпанут – и выйдет сталь первый сорт…
Доктор. Так, так, Чупятов – ухватил самую суть!
Чупятов. Вот. И выходит не чепуха – а напротив.
Малафей Ионыч. Во! Именно: напротив. Спасибо, товарищ Чупятов!
Сосулин. Фантастически-гениально.
Превосходный. Ну, да – это же поворот!
Жудра (Превосходному). А вы железных петухов видели?
Превосходный. Что такое? Каких железных петухов?
Жудра. А на крышах – вот у них поворот на сто процентов: куда ветер дунет – туда и они.
Доктор. Вот. А если никаких предрассудков не пугаться – так надо сделать опыт, о котором я думаю уже десять лет. И я его – сделаю – лопну, а сделаю!
Чупятов. Ну-ка, ну, громыхни, тов. доктор! Какой опыт?
Доктор. Скрещение человека с обезьяной.
Все глядят на Чупятова, он начинает улыбаться все шире.
Малафей Ионыч. Ой, уморил! Хи-хи-хи!
Превосходный. Хе-хе-хе!
Сосулин. Ха-ха-ха! С обезьяной!
Жудра. Над кем, граждане, смеетесь?
Доктор. Ничего, пусть: наукой установлено, что от смеха для организма большая польза. Только тут смешного ничего нет. Англичанин Мак Грэгор уже составил словарь языка обезьян. Через год, а может и раньше, все поймут, что это – люди… (к группе, где Малафей Ионыч, Превосходный и Сосулин) такие же, как вы.
Превосходный. Извиняюсь!
Сосулин. Позвольте…
Чупятов. А может, и верно, а? Наука – она дойдет.
Превосходный. Ну, дойдет же, ясно как день!
Сосулин. Гениально! Я пишу на эту тему пьесу… в стихах… И посвящаю вам, тов. Чупятов – можно?
Чупятов. Да бросьте вы – при чем я?
Жудра. А вы свою обезьянью пьесу – лучше ему… или вот ему посвятите (на Малафея Ионыча и на Превосходного)…А то – самому себе: тоже подходяще…
Превосходный. Ну, знаете… як Пана Бога кохам – я вам это пшипомню!
Люба (выходит). Унтера Иваныча тут нету?
Чупятов. А, певунья, здравствуй! Ну, что ж, скоро? А то мы уже заждались.
Люба. Да вот, как только Унтер Иваныч… без него аккомпанировать некому.
Превосходный. Товарищ Люба – вашу лапочку!
Сосулин (пожимая руку Любе, декламирует). Конец Государственной Думе, Февраль сошел к нам с небес. На меня вы взглянули – я умер, Коснулись рукой – я воскрес… Я воскрес, да. Это из моих революционных стихов – вы, Люба, их читали?
Люба. Нет, я про покойников не люблю.
Чупятов (хохочет). Здорово! Как говорится: девка я-те-дам!
Превосходный. Да, это я вам скажу – не девушка, а прямо сахар-рафинад по первой категории.
Жудра. А может, вам этот сахар по пайку не полагается.
Чупятов. Ой, молодцы ребята! Ой, языкастые!
Хохочет. Сосулин и Малафей Ионыч подхохатывают.
Сосулин. «По пайку не полагается»… Гениально! Я это запишу – вы разрешите, тов. Чупятов?
Чупятов. А при чем тут я?
Превосходный. Ну да? Что тут смешного? И почему именно мне не полагается? (Жудре.) Вы думаете, что вам как раз полагается, да? Так азы сначала спросите так называемого отца.
Малафей Ионыч. Нет-нет-нет… я что! (На Чупятова.) Вот, можно сказать, в руки его передаю Любочку.
Чупятов. Да что это ты, Малафей Ионыч, «прикажет-прикажет»! Не в такое время живем. Кого девушка сама выберет – за того и отдавай.
Сосулин. Вот она, народная мудрость! Гениально!
Чупятов. А то вот доктора спроси – как по его надо, с точки биологии.
Доктор. Ну, если с этой точки зрения – так, конечно: соединять в пары людей одной национальности – грубая ошибка.
Малафей Ионыч. Спасибо, тов. доктор! Я всегда – в одну ногу с наукой.
Превосходный (Жудре). Что? Я же вам говорил, что вы ей не пара – и даже, знаете, научно.
Жудра. Ну, это без дураков! Мы с Любой осенью едем в Москву, а вы научно – катитесь ливерной, вот что.
Превосходный. Слушайте – это вы мне – ливерной?
Жудра. Вам – ливерной, да.
Превосходный. Ну, так я вам скажу, что вы не поедете.
Жудра. То есть, это как же? Вы же сами полчаса назад обещали мне путевку дать.
Превосходный. Ну, и что с этого? Это обещание надо понимать диалектически, да.
Малафей Ионыч. Спасибо, тов. Превосходный, спасибо.
Жудра. А по-нашему, по-комсомольски, этакие вот диалектики – называются трепачи.
Люба. Витя… Витя… Оставь… не связывайся.
Превосходный. Ах, та-ак? Я из-ви-ня-юсь! Малафей Ионыч!
Малафей Ионыч. Здесь! Слушаю, товарищ Превосходный!
Превосходный. Имейте в виду, что вы допускаете себе в дом…
Малафей Ионыч. Да… Слушаю…
Превосходный. …бывшего меньшевика, да.
Малафей Ионыч. Как, тов. Превосходный… Госп… да я…
Превосходный. Да. Согласно его собственноручной анкете во время февральской революции он записался в партию меньшевиков.
Чупятов. Да бу-дет вам! Ведь ему же тогда двенадцать годов было.
Малафей Ионыч. Товарищ Чупятов, ваши слова для меня, как библ… как Бебеля, или, например, Лассаля…
Чупятов (конфузясь). А ну тебя… Что это ты в самом деле… Какой я… (Махнув рукой, закуривает, уходит за угол).
Малафей Ионыч. Нет, тут уже я – автоматически. Чтобы я в мою пролетарскую семью допустил гидру – нет, это аминь, ныне и присно и во веки веков!
Жудра. Благословите, отец дьякон.
Люба. Витя – не надо! Слышишь?
Малафей Ионыч (Жудре). Прошу вас, как бывшего социал-предателя… и нахала… оставить этот честный советский дом и больше сюда не возвращаться! Да-с!
Жудра. С удовольствием! Меня от вас тошнит.
Люба. Витя, постой… Как же я… как же мы…
Жудра. Не робей, Люба! Так или эдак, а мы с тобой… (тихо ей). Вечером, в саду – ладно?
Малафей Ионыч. Нет, насчет Любы – это теперь уж выкусите, вот… (Показывает фигу.) Да-с, гражданин гидра!
Жудра. Что-о?
Унтер Иваныч (входит. В восторге). Ну-у… Какой я ловил шюка! Вот: колоссаль! Я ее тасковал-тасковал… и потом эйн! Вы понимаете? (Молчанье. Оглядывается.) Что? Почему здесь такой… как это, – молчаление?
Жудра. Молчаление – именно! Молчалины – да! Хорошо сказал немец! (Уходит.)
Унтер Иваныч (растерянно). Боже ты моё… Что такой?
Малафей Ионыч. Ничего, ничего. Он ушел – и теперь все слава Бог… бок, ой!
Чупятов (подходя). Что это – что с тобой?
Малафей Ионыч. Бок… Ничего, прошло… Это… это у меня наследственное…
Чупятов. Скажи, пожалуйста! А-а, и Унтер Иваныч тут? Стало быть, все в сборе?
Малафей Ионыч. Все, все, тов. Чупятов. Сейчас, сейчас, сию минуту начнем. Пожалте. Тут у нас ступенечки – позвольте, я вам… (Поддерживает под локоть.)
Чупятов. А ну тебя! Что я – архиерей, что ли? (Уходит в дом.)
Малафей Ионыч. Тов. Превосходный… позвольте вам…
Превосходный. Э-э… спасибо, спасибо!
Малафей Ионыч. Так… Еще одна, еще… (Поддерживая, поднимает свою руку все выше.) Извиняюсь: вся рука вышла-с. Товарищ доктор!
Доктор (просыпаясь от биологических размышлений). Кто это? Ах, вы… Ну?
Малафей Ионыч. Вы что же не идете?
Доктор. Я – потом. Докурю вот.
Малафей Ионыч. Товарищ Сосулин. Люба!
Сосулин. Иду… (Ни с места – упорно смотрит на Любу.)
Люба. Ну? Чего уставились? Дайте пройти.
Сосулин (декларирует).
Товарищ, гляди зорко в оба:
Враг прикинулся другом – не верь!
Маруся, я твой до гроба –
Открой мне сердце и дверь.
Это из моего цикла «Привет революции и Марусе».
Люба. Протрите очки: я не Маруся (уходит в дом).
Сосулин. Все равно… Люба… Люба, постойте же! (Идет за ней.)
Жудра (входит с телеграммщиком). Ну, да: вот он здесь. Доктор, распишитесь: телеграмма вам.
Доктор. Ага! Спасибо…
Телеграммщик уходит. Доктор распечатывает телеграмму и держит ее, не читая – не в силах вырваться из объятий биологии.
Жудра. Ну, знаете… наклали вы мне с биологией с этой вашей.
Доктор. А что?
Жудра. А то, что я ее люблю – понимаете?
Доктор. Я тоже люблю. Вот именно: люблю.
Жудра. Как? Вы? Любу?
Доктор. Какую черт Любу! Биологию.
Жудра. Ая – Любу. И вы мне со своими фантазиями свинью подложили. Тоже… ляпнул: «соединять людей одной национальности – грубая ошибка»… Додумался!
Доктор. Да ведь это я так – теоретически.
Жудра. Да, вы – теоретически, а мне ваша теория вышла – дышлом.
Доктор. Фу, ч-черт… действительно – неладно получилось. Ты не сердись – ей-Богу, я тебя люблю не меньше, чем своего Илюшку. Может, как-нибудь уладится, а? Ты придумай, скажи мне – я все сделаю.
Жудра. Да уж будьте покойны – придумаю: у меня мячик работает… получше вашего.
Доктор. Ну так идем скорей – пока не начали.
Жудра. Ах ты… да я не могу туда!
Доктор. Почему?
Жудра. «Почему»! Потому что меня Малафей из дому выгнал – при вас же это было.
Доктор. Фу, черт… действительно! Ну, я один пойду… (Засовывает телеграмму в карман.)
Жудра. Ну… разявка биологическая! Да вы телеграмму-то прочтите.
Доктор. Да, верно: телеграмма. (Читает. Потом – задыхаясь.) Витька! Нынче какой день?
Жудра. Четверг.
Доктор. Четверг? Ой… Бежим сломя голову! Скорей!
Жудра. Куда?
Доктор. На вокзал… Ур-ра!
Жудра. Вы что… Это самое – окончательно?
Доктор. Что – окончательно?
Жудра. Свихнулись.
Доктор. Да ты пойми: это от Илюшки, от студента моего – заграничное плавание кончил, вечером здесь будет.
Жудра. Но-о? Илюшка? Это – в самый раз, кстати. Вы ему скажите – как только морду умоет, чтобы сейчас же он ко мне сюда бежал.
Доктор. Да не один он – вот дело в чем: не один!
Жудра. Как – не один?
Доктор. Ты слушай… черт рыжий – ты слушай! (Читает телеграмму.) «Встречай четверг приеду с африканским гостем… С Африканским гостем…» Ты по-ни-ма-ешь?
Жудра. Хоть убей – не понимаю.
Доктор (поет, приплясывая). С аф-ри-кан-ским гостем! С аф-ри-кан-ским гос-тем!
Малафей Ионыч (выбегая из дому). Товарищ доктор! Товарищ доктор!
Сосулин (выбегая). Что такое?
Превосходный (в окне). Он уже пляшет.
Каптолина Пална (в окне). Потеха! (Хохочет.)
Доктор. С аф-ри-кан-ским го-стем! С аф-ри-кан-ским го-стем!
Жудры около него уже нет – он нырнул за угол.
Малафей Ионыч (подбегает к доктору, хватает его). Доктор… доктор… Доктор. С аф-ри-кан…
Малафей Ионыч. Ш-ш-ш! Ради Хри… Ведь товарищ Чупятов – он не может… Да скажите же – что случилось – что с вами?
Доктор. Телеграмма – вот. Мой Илья приехал. И с ним – африканский гость… Бегу на вокзал. Прощайте. (Убегает. Пауза.)
Каптолина Пална. А я намедни сплю – и вдруг вижу, будто я паровоз родила.
Сосулин. Доктор – пляшет, какой-то африканский гость. Прямо, как во сне…
Превосходный (Малафею Ионычу). Что же это значит?
Малафей Ионыч. Это… можно-скать… сон – производственный.
Превосходный. Извиняюсь, я про доктора.
Малафей Ионыч. У него, изволите ли, сын – по корабельной части, так что у них летом плавание – как бы даже по заграничным местам.
Превосходный. Это, знаете, я уже знаю. Но что такое – африканский гость?
Малафей Ионыч. Не понимаю. Премудрость – или… ум за разум… В твердую почву – не могу вам сказать.
Сосулин. Фантастика!
Каптолина Пална (радостно). Ой… а может, они, которые в Африке, голые ходят?
Малафей Ионыч. Капа… Капа!
Превосходный. Поезд – уже через час, и тогда мы все сами увидим.
Каптолина Пална. А дети от них – тоже черные, или, может, какие пестренькие? Ой, вот интересно!
Малафей Ионыч. Капа! Капа!
Превосходный. Но это же у нас может быть событие! И даже – в масштабе!
Малафей Ионыч. Спасибо, товарищ Превосходный! Именно – в масштабе.
Превосходный. Ну да… (Из дома слышно: рояль и пение.) Уже. Слышите?
Сосулин. Это из «Аиды»… Тоже как раз африканская… Ш-ш-ш!
Идет в дом на цыпочках, за ним бежит Малафей Ионыч, Превосходный и Каптолина Пална – тоже уходят.
Занавес
Час второй
Столовая в доме Малафея Ионыча. Прямо – дверь в залу, там – пение. Другая, застекленная, дверь – на балкон, оттуда ступеньки вниз, в сад. Возле балкона – три дерева, под одним из них, скорчившись, сидит Жудра.
Дарья (выходит на балкон – стряхнуть скатерть, заслушалась пения и заводит сама):
Хорошо тому на свете жить,
У кого нету стыда в глазах,
У кого нету и совести.
Хорошо тому на свете жить,
У кого…
Жудра (привстав). Это ты – правильно. А мне вот тут – сиди.
Дарья. Ой-ой! Кто-й-то? Кто-й-то?
Жудра. Ш-ш-ш, Даша, не кричи. Это я.
Дарья. Ой, Витька окаянный… Настращал – прямо не передохну. Да ты что же тут сидишь как воришка? В дом-то чего не идешь?
Жудра. С Малафеем разругался – вдрызг… Из-за Любы.
Дарья. Ах, батюшка ты мой! Так, может, Любе чего передать? Ты скажи, я для тебя все сделаю.
Жудра. Спасибо тебе, Дашенька: я знаю, ты все сделаешь, да вот я-то не знаю еще, что делать. Еще пока не продумал.
Дарья. Ну, сиди, думай.
Жудра. Эх, жизнь наша – копейка! А еще того хуже, когда и копейки в кармане нету. Были бы деньги, сели бы мы с Любой в поезд – и ищи ветра в поле.
Дарья (конфиденциально). А у дьякона – полено.
Жудра (удивленно). Какое полено?
Дарья. А такое – сберегательная касса: нутро пустое – и все деньгами набито: чтоб в случае обыска не нашли.
Жудра. Ну, так этих денет ты из него и поленом не вышибешь.
Дарья (вертя могучим кулаком). Я-то? Не вышибу? (Уходит.)
Илья (появляется около балкона. Приглядываясь, тихо). Витька, Витька!
Жудра. Илья! Ну, наконец-то! А папашка твой что же?
Илья. После придет.
Жудра хохочет.
Илья. Ты чего?
Жудра. Вспомнил, как папашка твой тут отплясывал, когда <телеграмма> твоя пришла… Потеха! Все выскочили… Да, кстати, про какого еще ты там африканского гостя в телеграмме писал? Как про него услыхали – так прямо у всех мозги набекрень: никто ничего не понимает, переполошились… Что это – негр, что ли?
Илья. А-а, зацепило! Я тебе сейчас про него расскажу. Иду я, понимаешь, в Порт-Саиде по набережной и вижу: толпа, в середине – негр, а с ним рядом…
Дверь из залы в столовую открывается, в столовую на цыпочках выходит Малафей Ионыч.
Малафей Ионыч (тихо). Дашка, Дашка! Жудра (Илье). Ш-ш-ш!
Малафей Ионыч. Ах ты, Господи! Ничего не готово! Да что ж это такое?
Илья (тихо – Жудре). Пойдем подальше – там я тебе доскажу. (Уходят.)
Малафей Ионыч. Дашка! Дашка!
Музыка в зале прекратилась, оттуда выходит Чупятов, за ним остальные.
Чупятов. Ну, спасибо, Любаша! Ай, молодец-девушка, ай, молодец! Ну, этакий клад тут нельзя держать, это – народное достояние. Обязательно ее в Москву учиться отправим.
Люба. Товарищ Чупятов, я хочу сказать… я не могу одна… я…
Малафей Ионыч (перебивает). Ты – не одна: я тут, можно-скать – на страже. Товарищ Чупятов… дорогой товарищ Чупятов! Позволю себе, что если бы это было в мрачные времена царизма, так я бы вам – прямо в ножки! Но так как мы избавились от этого наследия, то разрешите пожать вашу руку помощи.
Чупятов. Да ну тебя… При чем – я? Ты лучше Унтера Иваныча благодари – он ее обучал-то.
Малафей Ионыч. Дорогой германский товарищ, позвольте вас… (Лобызает.)
Унтер Иваныч. Данке. (Отплевывается, вытирается.) Но это – антигигиенише.
Чупятов (Унтеру Иванычу). Ну, еще-то чего нам споете?
Превосходный. Вот, например, ест композитор товарищ Глинкин: вы Глинкина можете?
Унтер Иваныч. О, да, я могу… Но я не могу, майнэ фрау – моя жена – в ожидании…
Чупятов. Ну? Опять – младенец?
Унтер Иваныч. Это – я, я. Она меня дома в ожидании, и я боюсь: у нее голос очень военный, как у валторн.
Чупятов. Ничего, обойдется. Поиграй, поиграй нам еще… В кои-то веки!
Малафей Ионыч. Унтер Иваныч, кто вас просит – кто вас просит-то, вы подумайте! Да если бы меня… да я бы не то что в валторну – в эту самую… в флейту бы влез бы…
Чупятов. Да будет тебе! Ну, что это, ей-Богу!
Идет в залу, Малафей Ионыч – за ним.
Люба (Сосулину). Ну? Чего вы на меня очки пялите? Что вы мне хотели сказать?
Сосулин. Только четыре строчки. Вы поймете… (Декламирует):
Вперед! За мною! Вперед!
Передо мною ты одна,
Пересохли губы и рот –
Жажду выпить чашу до дна…
Люба. Вы что – чаю хотите?
Сосулин (растерянно). Чаю? Да… то есть нет, что я! Нет!
Люба. Ну, так в чем дело, говорите… А то «да», «нет»… Терпеть не могу!
Сосулин. Я… тут мешают, я – потом… Когда вы еще споете – я буду вас ждать на балконе. Вы придете? Люба – я умоляю вас!
Подходит Превосходный – Сосулин тотчас же уходит в залу.
Превосходный. Люба, я еще не успел… я хотел бы сказать вам за ваше пенье – широкое русское мерси. И ежели между нами приватнэ, то вы ест единственное пьятно… э-э-э… в нашей дыре.
Люба. Пятно – в дыре? Благодарю вас… товарищ Глинкин.
Превосходный. Глинкин? А почему – Глинкин, когда я имею свое фамилие и даже очень хорошее, и оно пойдет к вам, як по выкройке.
Люба. Нет, мне ваша выкройка что-то не нравится. (Уходит.)
Каптолина Пална (подходит к Превосходному). Вы это чего же это, а?
Превосходный. Что – что же?
Каптолина Пална. Будто из товарищей, а поступаете, как буржуй!
Превосходный. Кто? Я?
Каптолина Пална. А то кто же? Я вам вот этак глазом сделала, чтобы вы на балкон шли, а вы как колода, ни с места.
Превосходный. Цо такое – колода? А ежели я не видел, как вы мне сделали тым глазэм.
Каптолина Пална. Вот-ще: не видел! Ну, так теперь глядите: как только Любка распоется – чтоб у меня сейчас на балкон шли!
Превосходный. Ну хорошо, хорошо… Не волнуйтесь. Я приду – як Бога кохам, приду.
Каптолина Пална. Ну, если только вы… (Увидев вошедшего Илью.) Ой, какой сурприз! Илюша!
Илья. Я. Здравствуйте.
Превосходный. А-а, пан студент! Вернулся?
Каптолина Пална. Илюша… да как же это вы? Из самой заграницы? И… и ничего?
Илья. Ничего, как видите.
Каптолина Пална. Ой, Малафей! Малафей! Товарищ Чупятов! Глядите, глядите! Тут – из заграницы… из настоящей!
Малафей Ионыч, Люба, Сосулин, Унтер Иваныч – выбегают из залы к Илье.
Люба. Илюша, голубчик!
Чупятов. А-а, мореплаватель!
Малафей Ионыч. Илья Петрович, наш дорогой красный студент!
Сосулин. Позвольте: это, значит, была ваша телеграмма – африканский гость и так далее?
Илья. Да, моя.
Превосходный. Ицо оно то есть – африканский… гощтъ?
Чупятов. Да, загнул загадку – ну-ка, разгадывай.
Малафей Ионыч. Спасибо, тов. Чупятов! Спасибо, тов. Превосходный.
Илья. Африканский гость? А вот сейчас увидите.
Превосходный. Как?
Сосулин. Где?
Илья. Он сейчас придет сюда.
Малафей Ионыч. Сюда?
Унтер Иваныч. Боже ты мое!
Сосулин. Фантастика!
Илья. Да… почти что.
Каптолина Пална. А он из товарищей – или настоящий кавалер?
Малафей Ионыч (тихо, но свирепо). Молчи… дура!
Сосулин. Позвольте: все-таки – кто же он?
Илья. Он? Да видите… как бы это сказать…
Превосходный. Я уже знаю: делегат.
Илья. Вроде.
Превосходный. Ну, ясно, как дзень. Неф – или какого-либо другого цвета.
Каптолина Пална. Негр? Ой, вот интересно!
Малафей Ионыч. И… и он – сюда, ко мне? Делегат? Ой, Госп… то есть, я хочу… Тов. Чупятов – делегат! Можно-скать, черная жертва империализма. Да это же… Капа! Капа!
Чупятов. Да постой, не лотоши. (Илье.) В чем дело?
Илья (Чупятову). Как раз по этому делу – мне надо вам два слова сказать… по секрету.
Чупятов. Ладно.
Превосходный (обиженно). Ну, ежели вы хочете приватнэ и не кладетесь на мой гонор – то я могу уйти.
Малафей Ионыч. Тов. Превосходный – извиняюсь! Товарищи, товарищи, позвольте вам – сюда!
Чупятов и Илья отходят в сторону. Остальные разговаривают взволнованным шепотом.
Малафей Ионыч. Тов. Превосходный… делегат, а? Да ведь этого негра прямо Бог послал… то есть – Бог, конечно, с маленькой буквы, с маленькой буквы…
Превосходный. Ну, хотя бы з маленькой, но з того может быть большой профит.
Малафей Ионыч. Ну да! Тов. Сосулин, если статейку в Москву – в «Известия», а? Что, мол, такого-то числа, состоялось чествование жертвы империализма в доме у бывшего… то есть у меня.
Сосулин. Сейчас, сейчас… Постойте (начинает декламировать):
Привет тебе от нас, как брату!
Я тоже негром был когда-то,
Теперь я стал…
(Запнулся. К окружающим.)
Ну, скорей: кем? кем?
Каптолина Пална. Арапом?
Малафей Ионыч (ей). Молчи! Товарищи, я не могу… я волнуюсь. (Не в силах выдержать больше – на цыпочках подходит к Чупятову и Илье.) Товарищи…
Илья (к ним). Сейчас, сейчас. (Шепотом кончает свой разговор с Чупятовым.)
Малафей Ионыч. Тов. Чупятов… я не могу, я волнуюсь. Вы, можно-скать, отче наш… Может, какие-нибудь директивочки от вас, – как и что. Ведь случай-то, можно-скать, непредусмотренный… африканский… Ведь негр… товарищи.
Чупятов (неопределенно). Да… Это надо учитывать.
Превосходный. Я на то скажу вам: даже – в масштабе, ежели то ест делегат.
Илья. Да… Советую…
Малафей Ионыч. Да что, что советуете-то? Илья Петрович, дорогой – вы скажите: может, он что-нибудь любит эдакое… или вообще.
Илья (на Любу). Вот.
Малафей Ионыч (радостно). Ну-у? Так это мы…
Илья. То есть – пение, музыку. Так что, по-моему, продолжайте концерт. А потом чего-нибудь слегка – тут (показывает на стол) – вот и все.
Малафей Ионыч. Госп… да это я… да мы – в лепешку! Капа… Капа… Она сейчас тут приготовит…
Чупятов. Вот это хорошо, что у тебя жена работящая. А то у других – кухарки, горничные… ну, не глядел бы!
Малафей Ионыч. Истинно: прямо глядеть тошно! У нас, тов. Чупятов, этого и в заводе нету, мы – по-пролетарски… Ну, Унтер Иваныч, Люба – начинайте, начинайте, а то ведь он, гость-то, каждую минуту может, а мы тут стоим… Я не могу – я волнуюсь.
Чупятов. Постой, дай докурим. Вот студент нам еще что-нибудь расскажет.
Превосходный (Илье). Да, я вас прошу – провентилируйте нам в международном масштабе, як там у вас, в загранице.
Илья. События там – совершенно невероятные. Особенно в английских колониях, в Африке. Понимаете: в Гвинее – восстание негров…
Малафей Ионыч. Негров? Дак ведь гость-то наш как раз…
Илья. Да, и туземный батальон отказался стрелять…
Малафей Ионыч. Товарищ Чупятов… ура! Я не могу… Резолюцию!
Сосулин. Товарищ Чупятов – я предлагаю – срочные стихи.
Превосходный. Нет, нет: резолюцию… Як пана Бога кохам.
Илья. Не торопитесь: самое замечательное дальше. Понимаете… Да нет: я лучше вам прямо из газеты переведу… (Вынимает английскую газету и делает вид, что переводит.) Вот… «отказались стрелять. И тогда против восставших английским губернатором были брошены до тех пор невиданные части…»
Превосходный. Слушайте, слушайте!
Сосулин. Я протестую – от лица…
Чупятов. Да погодите вы! Дайте кончить.
Илья (продолжает). «Это были прекрасно обученные и вооруженные карабинами… человекообразные обезьяны…»
Унтер Иваныч. Боже ты мое!
Илья (продолжает). «Но даже и они отказались и бросили оружие все, как один…»
Малафей Ионыч. Ура!
Превосходный. Ну да – ура.
Сосулин. Позвольте… что же это? Выходит – они совершенно, как люди… то есть как я?
Илья. Да, как вы.
Сосулин. Фантастика!
Илья. Пожалуйста – вот вам газета: вы же, наверное, английский знаете.
Сосулин. Отчасти… да… (Берет газету, растерянно смотрит.) Да, действительно…
Каптолина Пална (услышала шаги – кто-то поднимается из сада на балкон). Ой… идет! Идет!
Малафей Ионыч. Кто? Он? Африканский…
Кидается к балкону, свалка в дверях.
Сосулин. Пустите!.. пустите меня! Я – корреспондент.
Превосходный. Нет, извиняюсь, я! Как секретарь…
Каптолина Пална. Я – дама, а вы на меня прете… Тоже – кавалер!
Малафей Ионыч (увидел на балконе Дарью, торопливо закрывает дверь). Товарищи, это не он, это не он! Ей-Богу, не он! Это – не негр.
Чупятов. А кто же?
Малафей Ионыч. Это… так, одна… моя дальняя… то есть, вообще женщина…
Чупятов. А-а… ну, ладно… (Бросая папиросу.) Что ж, Унтер Иваныч, пора начинать. (Идет в залу.)
Малафей Ионыч (вслед). Истинно: пора… спасибо, тов. Чупятов (приоткрыв дверь на балкон, где Дарья начинает развешивать белье). Дашка, дура… спятила? Белье развешивать! Уходи отсюда… слышишь? (Закрыв дверь – сладко.) Тов. Превосходный… осмелюсь… Тов. Сосулин, дорогой наш поэт! Люба! Люба! Да что ж ты, что ж ты не идешь? Иди же. Я не могу – я волнуюсь… ведь он каждую минуту может… Люба!
Люба (Илья что-то шепчет ей). Да иду, иду.
Уходит в залу вместе с Ильей.
Малафей Ионыч. Капа, слушай: пока она петь будет – ты тут все приготовь… Да поскорее. Господи, ведь каждую минуту – каждую минуту может… Ведь делегат – понимаешь?
Каптолина Пална. Вот-ще: приготовь! Очень надо! А Дашка на что?
Малафей Ионыч. Дура! Ты слышала, что товарищ Чупятов про кухарок говорил? Да после этого Дашку обнаружить – разве это мысленное дело?
Каптолина Пална. А может, у меня свои дела – поважнее? Вот-ще! (Вильнув хвостом, уплывает в залу.)
Малафей Ионыч. Дура! Владычица! Что же теперь? Мать Пресвятая… Дарья! Дашка! Дашка! (Выбегает.)
Возле балкона появляются доктор и Жудра-с каким-то свертком в руках.
Доктор. Ну, ладно, жди пока тут. Я пойду туда. (Поднимается на балкон и в столовую.)
Жудра садится под балконом.
Илья (выйдя из залы навстречу доктору). Ты один? А что же – Африканский гость? Пожалует или раздумал?
Доктор. Придет, придет, только попозже, когда пение кончится.
Илья. Ага! Ну, стало быть – скоро: там уже Аида африканская при последнем издыхании, – слышишь? (Идут в залу.)
В столовую входит Малафей Ионыч вместе с Дарьей, опасливо прикрывает дверь в залу, тянет Дарью к балконной двери.
Малафей Ионыч (Дарье). Так – поняла? Ножи, вилки, которые попроще – кухонные.
Дарья. Кухонные – так кухонные: мне – наплевать, дело твое… (Хочет уйти.)
Малафей Ионыч. Да нет, ты постой. Понимаешь: гости… это самое… нынче – особенные. Надо, понимаешь, чтобы ты как-нибудь… не ты, а как бы… это самое…
Дарья. Ты – не ты… Говори уж, чего кругом ходишь, как кот.
Малафей Ионыч (как в воду). Ну… одним словом… ты мне – тетка.
Жудра фыркает.
Дарья. Тетка-а? Хто? Я? Тебе?
Малафей Ионыч. Ах, ты, Господи… Да некогда мне с тобой! Говорю – тетка, стало быть – тетка. Что я – даром тебе деньги-то плачу?
Дарья. Нашел дуру! Это чтобы я у тебя за десять целковых в месяц и в кухарках, и в тетках служила?
Малафей Ионыч. Дашка, Бог с тобой: какая же это служба тетка? Только одно уважение. Чай, например, подашь – и сама садись с нами, пей. И разговаривай – вообще, как тетке полагается. Да ты женщина умная, мне тебя не учить.
Дарья. Умная – умная, а все-таки в союз сбегаю, спрошу, почем в месяц за тетку полагается.
Малафей Ионыч. Дарья Матвеевна, голубушка, – да зачем же в союз? Я и сам давно тебе хотел прибавить… Ну, двенадцать целковых в месяц – по рукам, а?
Дарья. Не-ет, меньше, как за пять, в тетки не пойду… Сраму-то одного по нонешним временам: дьяконова тетка! (Уходит.)
Малафей Ионыч. Дарья Мат… Ах, ты чертова…
Открывается дверь из залы, высовывается тов. Чупятов.
Ой, товарищ Чупятов. Это я… волнуюсь…
Чупятов манит его пальцем.
Сейчас, сейчас, сейчас…
На цыпочках проходит в залу. Из залы выплывает Каптолина Пална, за нею Превосходный. Жудра быстро взбирается на дерево и дальнейшее наблюдает оттуда.
Превосходный (увлекая Каптолину Палну в неосвещенный угол балкона). Сюда! Сюда! Здесь будет удобнее.
Каптолина Пална. Ой, там темно!
Превосходный. То как раз ест удобно для личной жизни. И мы з вами, конечно, за свободную личную жизнь, ктура ест завоевание нашей революции – и никакой другой революции нам даже не надо.
Каптолина Пална. Ну, да! (Пауза.) А к нам нынче трубочист приходил.
Превосходный (удивленно). То ест… для чего вдруг – трубочист?
Каптолина Пална. Известно для чего: трубы чистить. Весь в саже. Вот бы ни за что не поцеловала!
Превосходный. А ежели не трубочист, а я – Казимир Превосходный – так что?
Каптолина Пална. Вот-ще! Очень мне надо вас целовать! Это не полагается, чтоб дама…
Превосходный. Але ведь я же не дама? И значит, я – могу? Да?
Каптолина Пална. Какой нахал! Конечно. (Поцелуй.) Ах, как я люблю с вами обращаться!
Превосходный. Ну, я прошу вас: еще один… як пана Бога кохам – один!
Каптолина Пална. Вот-ще! За кого вы меня принимаете? (Пауза.) А у меня вот тут – родинка.
Превосходный. Где? Здесь? Да… это знаете, родинка… это даже ест целая родина.
Жудра, не выдержав, фыркает.
Каптолина Пална. Ой… кто это, кто это там?
Превосходный (вскакивает, заглядывает через перила вниз, возвращается). Глупство! Никого… или кто-нибудь в виде птицы. (Возобновляет охоту за родинкой.) Извиняюсь… здесь? Нет?
Каптолина Пална. Ой… а если там есть кто-нибудь? Я же слышала! А если там Чупятов?
Превосходный. Пфе. Цо такое Чупятов?.. Извиняюсь: здесь, да? Некультурная личность, и ежели приватнэ – мне на подобных з высокого дерева плевать.
Каптолина Пална. Ш-ш-ш! Что вы, что вы?
Превосходный. Я же вам говорю, что – никого, и никто не может нас слушать.
Жудра (тихо, но очень раздельно). А вдруг?
Каптолина Пална. Ой! Ой!
Превосходный. Цо, цо такого? (Сбегает с балкона, ищет. Вернувшись.) Никого. То был какой-нибудь звук природы.
Каптолина Пална. Вот-ще – природы! Я же слышала: он сказал – «а вдруг». У меня даже пульс начался.
Превосходный. Извиняюсь, где? Тут?
Каптолина Пална. Нет-нет-нет! Пустите. Идемте отсюда, я боюсь.
Превосходный. А-а, дебли их везьмо! Хорошо, хорошо… Идем.
Уходят. В столовой во время этой сцены Дарья накрывает на стол. В зале – соло на рояле Унтера Иваныча. Люба входит в столовую. Жудра увидел – вскакивает с дерева через окно. Женщины вскрикивают.
Люба. Ой, Витька! Ой, Витька… ты?
Дарья. Черт окаянный! Ты меня до родимчика доведешь!
Люба. А мне Илья говорил… где же Африканский гость?
Жудра. Через пять минут тут будет. Ты смотри, в него не влюбись…
Люба. То есть это в кого – в него? (Хохочет.)
Из залы выскакивает Сосулин, от волнения, как всегда – снял и шелковым платочком протирает очки. Жудра присел сзади Дарьи, она прикрывает его платьем.
Сосулин. Любовь Малафеевна… Люба! Вы на балкон? Да?
Люба. Нет. Там у нас лягушки прыгают… противные. Да если вы еще…
Сосулин (бросив очки на стол, подходит к Любе, взял ее руку обеими своими). Люба, если вы… если вы не пойдете, я… я не знаю, что сделаю!
Люба. Я знаю; прочтете свои стихи…
Сосулин. Люба – я не шучу.
Жудра проскочил под столом и уже из-за спины Сосулина кивает Любе, чтобы она согласилась.
Люба. Да? Не шутите? Ну, хорошо, идите – я сейчас к вам выйду.
Жудра (из-под стола, хватает очки Сосулина).
Сосулин. Где… где мои очки? Где? Я же сейчас, сейчас их здесь бросил.
Люба. Да идите же скорей! Пока там играют… А то сейчас все выйдут.
Сосулин. А, черт, ну, все равно…
Выходит на балкон. Жудра выталкивает туда Дарью. Сам выскакивает через окно, взбирается опять на дерево и исчезает. Люба остается в столовой, у балконной двери.
Сосулин (вышедшей на балкон Дарье – шепотом). Наконец-то! Это – вы?
Дарья (тихо). Ну, я.
Сосулин. Я вас не вижу, но все равно: ваш голос все время звучит во мне… Да, да, во мне. У меня есть четыре строчки – вот:
Твой голос – голос восстаний,
Кровь бунтует во мне, кипит.
Революции день настанет –
Ты будешь моей Лилит…
Лилит-Лилит-Лилит! (На коленях.)
Дарья. Ой, да встань! Что это ты – что это ты… спятил?
Сосулин. Повтори, повтори еще! Боже мой… ты сказала мне «ты» – да?
Дарья. Ну, да: сказала.
Сосулин. Милая… ты-ты-ты! Ты не знала – ты не знала! А я давно не спускаю с тебя глаз – я слежу за каждым твоим движением… Что же ты молчишь? Милая, милая… что же ты молчишь? Ну, скажи: ведь ты согласна… Да? Да?
Дарья. Чево согласна-то?
Сосулин. Ну, конечно – быть моей женой… ты согласна, да?
Дарья. Да ну ладно, что ля…
Сосулин. Ты… Ты! (Обнимает Дарью – Люба задыхается от неслышного смеха.)
Люба (выходит на балкон). Ну, поздравляю вас, Сосулин, поздравляю. Я так за вас рада.
Сосулин. Кто это? Что такое? Где… где мои очки? Где очки?
Двери зала открываются, из зала входит Чупятов.
Люба. Товарищ Чупятов! Товарищ Чупятов! Подите сюда… скорей!
Чупятов. В чем дело?
Люба. Поздравьте их: он только что ей сделал предложение.
Чупятов. Но-о? (Сосулину.) Это, брат, здорово! Вот теперь вижу – ты действительно не на словах только. А то ведь нынче всяких много: строят из себя этакого… пролетарского, а сам шелковым платочком нос зажимает…
Сосулин (торопливо прячет платок). Где… где мои очки?
Люба. Вот… они на столе были, вы их под салфетку засунули.
Сосулин (надев очки, в ужасе смотрит на Дарью). Вы? Я… я… нет! Это же…
Чупятов. Ну, нечего, нечего конфузиться. Поздравляю. Это, брат, здорово!
Дарья (обнимает Сосулина). Ах ты… цыплок ты эдакий!
Чупятов. Вот это – да: это – поглядеть приятно! (Дарье.) Вас… как звать-то?
Дарья. Дарьей кличут.
Люба. Она у нас пятый год живет…
Чупятов. Так, так… Она – что же у вас: вроде…
Малафей Ионыч (подбегает). Это… это, товарищ Чупятов… э-э… моя тетя.
Чупятов. Но-о? А я думал…
Малафей Ионыч. Она… тётя, можно-скать, от сохи… от сохи – да. Она в деревне жила…
Дарья. Ну, кому – тетя, а кому…
Чупятов. А я думал – прислуга.
Малафей Ионыч. Нет, что вы, что вы, товарищ Чупятов, я не… не эксплоатирую… Она, конечно, помогает, то, се… но это, как говорится, для семейного удовольствия… А только она – тетя, ей-Богу, тетя! Тетя милая, что же ты ничего не скажешь?
Люба. Это она – с радости: замуж выходит. Вот товарищ Сосулин ей предложение сделал.
Превосходный, Каптолина Пална, Унтер Иваныч, доктор и Илья подходят.
Малафей Ионыч. Пре… предложение? Ей?
Каптолина Пална. Кому? Дашк… (Осеклась. Малафей Ионыч ее ущипнул.)
Превосходный. Кто? Товарищ Сосулин? Нет! Глупство!
Сосулин (умоляюще). Люба – вы же знаете… Вы же видели, как всё это…
Люба. Ну, да: конечно, видела – потому и говорю.
Чупятов. Да уж чего там: дело решенное, поздравляйте.
Переходит с балкона в столовую, за ним – остальные.
Малафей Ионыч. Спасибо, товарищ Чупятов! (Дарье.) Поздравляю, тетя дорогая – поздравляю!
Дарья. Тетя? Ну, насчет тети – это мы еще поговорим! Ты мне сперва…
Малафей Ионыч (перебивая). Это мы – потом, тетя, это мы потом… Поздравляю, поздравляю… Госп… товарищи! Поздравляйте! Капа! Капа!
Каптолина Пална. Вот-ще! Чтоб я…
Малафей Ионыч (тихо). Улыбайся, улыбайся, дура! Поздравляй! Ну?
Каптолина Пална. Поздравляю.
Превосходный. Ну, да: и я – тоже.
Сосулин (поздравляющим). Но позвольте… я… это же очки! Господа… это же… это же фантастика!
Илья. Привыкайте, привыкайте, ничего!
Голос за окном (не то птичий, не то еще какой-то). Уи! Уи! Уи!
Илья выглядывает за окно.
Унтер Иваныч (Сосулину). Моя жена – то же, как ваш – колоссаль. Я очень рад.
Малафей Ионыч (пожимая руки). Спасибо, спасибо. Все-таки знаете, тетя… С глубокого детства… она мне по матери…
Дарья. Кто? Я? Ты это что на меня… Да чтоб я…
Малафей Ионыч (перебивает). Тетя… тетя милая – еще раз! Ну – все, все поздравили?
Илья. Нет, еще не все… (Выглянув в окно.) Уи!
Голос за окном. Уи! Уи!
Африканский гость быстро входит в столовую. Это – антропоид, однако по всем видимостям не нынче – завтра он станет антропос-человек. На нем трусики, рыжие туфли, воротничок, галстук; остальное заменяет шерсть.
Каптолина Пална (вцеплясь в Превосходного). Ой! Ой! Ой!
Дарья. Ну и мырдишша!
Малафей Ионыч, Превосходный, Унтер Иваныч, Сосулин – онемели.
Доктор. Уважаемые товарищи! Честь имею вам представить Африканского гостя.
Занавес
Час третий
Балкон, три дерева. Дверь с балкона в столовую закрыта. Сквозь стекло видно: все – около Африканского гостя. Малафей Ионыч кланяется, приглашая его к столу, вдруг Африканский гость перескакивает через него и вылетает на балкон, за ним – Илья.
Африканский гость что-то бормочет невнятно, нагнувшись к Илье.
Илья. Так, так, так… Понимаю: вам жарко. Так чтобы здесь – на балконе… Еще что?
Африканский гость продолжает тихо бормотать что-то Илье.
Илья. Что? Клочок бумажки? Вот, ч-черт… Нету! (Высунувшемуся в дверь Малафею Ионычу.) Да уйдите вы!
Малафей Ионыч. Как – уйдите? Я – можно сказать – хозяин… Я не могу – я волнуюсь…
Илья. Да ему надо… ну, понимаете? Кусочка бумажки у вас нету?
Малафей Ионыч. Бумажки? Сию-сию-сию минуту! (Открывая двери.) Граждане… Бумажки им требуется кусочек… понимаете? Нашему дорогому гостю – бумажечки!
Сосулин. Вот… с моими стихами.
Превосходный. Ау меня – даже ничем не пачканная.
Малафей Ионыч (передавая Илье бумагу). Может, мне… вроде… помочь им? Так это я могу, с удовольствием!
Илья. Да уйдите вы! Ну как вы можете помочь?
Захлопывает дверь, передает Африканскому гостю карандаш. Африканский гость сбегает с балкона вниз, там пишет записку. На балкон выходит Каптолина Пална, Превосходный, Малафей Ионыч и доктор.
Малафей Ионыч. Ну, что, что? Где он?
Илья. А вон там – в кустиках.
Малафей Ионыч. Спасибо, Илья Петрович, спасибо! Мы на кустике табличку повесим, что, мол, здесь такого-то числа и года наш дорогой Африканский гость…
Илья. Это уж вы – завтра, а сейчас вот что: он просил, чтобы ужин здесь, на балконе.
Малафей Ионыч. Госп… да хоть на крыше! Сейчас, сейчас, сейчас… (Убегает в столовую.)
Превосходный. А почему – на балконе?
Илья. А он, понимаете, у себя там привык на воздухе. Он говорит, что в комнате долго не может.
Превосходный. То есть как это – «говорит»?
Доктор. Ну, вот – опять двадцать пять! Я же вам объяснял, что англичане их язык уже открыли.
Илья. Ну да. И я, пока с ним ехал, подучился – почти все понимаю.
Превосходный. Извиняюсь: а он по-русски может слышать… то есть понимать?
Каптолина Пална (тихо). Ой… Казимир Казимирыч… Я вам говорила!
Илья. Не-ет! По-русски он – ни папы, ни мамы. Это можете быть спокойны.
Превосходный (облегченно). Фу-у! Ну, вот это хорошо. То есть оно не хорошо, но принимая во внимание… э-э… например, случаи из личной жизни…
Илья (Каптолине Палне). Ну, идемте: я вам помогу сюда все перетащить…
Уходят: Илья, Каптолина Пална и доктор. Превосходный остается. На балкон вбегает Сосулин и минутой позже снизу поднимается Африканский гость.
Сосулин (на Африканского гостя). М-м-м… А он?
Превосходный. Ну, ешьли между нами, приватнэ – так это не обезьяна, и даже доктор только что научно подтвердил, что он по-русски ни отца, ни мать не понимает. (Подошедшему ближе Африканскому гостю.) Что, морда? Ну что, морда, тебе надо, ну? Брышь!
Африканский гость отбегает, садится на перила.
Сосулин. Смотрите! А вы сказали, что он по-русски не говорит?
Превосходный. Ну, ешьли я скажу кошке – брышь – так она, по-вашему, тоже по-русски говорит?
Сосулин. Ну, хорошо, слушайте: я хочу… То есть нет, нет – не хочу, ни за что не хочу на этой самой Дарье! Это же черт знает! Я – я – иду с ней в Москве по Тверской, или под руку с ней вхожу в ресторан… Скандал, фантастика! Что будут говорить – вы только подумайте, вы подумайте!
Превосходный. Ну… будут говорить, что вы – лицом к деревне. Это же для вас хорошо.
Сосулин. Позвольте, позвольте! Мои орудия производства – перо и бумага, на бумаге я готов – лицом к чему угодно, к кому угодно. Но тут, извините: тут уже не на бумаге, это я – не могу… Ни за что! Да я просто боюсь ее! Ну, спасите меня, ну, придумайте что-нибудь, я ничего не в состоянии – у меня сейчас голова совсем… без оков…
Превосходный. Ну, – хорошо, хорошо, не волнуйтесь. Мое фамилие – Превосходный, и я за вас на все сто процентов – и вы можете спокойно не волноваться.
Сосулин. Спасибо, спасибо вам… Я сразу почувствовал в вас что-то такое… родное… Товарищ Превосходный, я… я… мне надо с вами скорей – по секрету, вдвоем…
Превосходный. Так мы же вдвоем.
Сосулин. Ну, да: я тоже жил в Москве три недели… Это же, знаете, город… Пф. (Уходят.)
Открывается дверь на балкон, Африканский гость сбегает вниз. Входит Илья, несет стулья.
Африканский гость (Илье). С-с-с!
Илья подходит, Африканский гость сует ему в руку записку и шепчет что-то на ухо.
Илья. Что? А-а, понял-понял: чтоб никто не видал! Ладно, будьте спокойны!
Малафей Ионыч и доктор вносят на балкон стол, Сосулин и Унтер Иваныч – с блюдами. Превосходный несет стаканчик.
Малафей Ионыч. Товарищ Превосходный… да что это, что это вы! Не утруждайтесь, как же это можно!
Превосходный. Нет, почему? Хотя моя специальность умственная, но я напротив физического труда не возражаю…
Дарья поднимается на балкон с веником.
Малафей Ионыч. Те… те-тя! Доктор. А-а! Товарищ невеста! Вон он, вон он, твой – вон стоит…
У Сосулина опускаются руки, блюдо – на пол, вдребезги.
Дарья. Да ты что же это, а? В очки, как в тарантас, запрегся, а под носом не видишь? Прибирай теперь за тобой! Ну, что молчишь, полтинники свои вытаращил?
Сосулин. Я… я больше не буду… Я сам приберу…
Дарья. Пус-сти, не суйся… родимец окаянный!
Малафей Ионыч. Тетя… тетя!
Унтер Иваныч. Какой голос, очень хороший! (Сосулину.) Поздравляю!
Чупятов (входит). Ну, Малафей Ионыч, уж постарайся – для гостя, покажи себя… в натуральную величину.
Малафей Ионыч. Товарищ Чупятов, уж будьте спокойны: именно – в натуральную величину! Вот сейчас Любаша с Капой фонарики принесут, мы тут для нашего народного торжества фонарики развесим… Китайские, товарищ Чупятов… Можно сказать, против японского империализма… и вообще…
Снизу на балкон поднимается Африканский гость.
Малафей Ионыч. Ой… вот он, вот он – дорогой наш африканский… Пожалуйте, пожалуйте! Сделайте милость!
Кланяется Африканскому гостю, тот отвечает поклоном в пояс, Малафей Ионыч – тоже в пояс, Африканский гость – в ноги, Малафей Ионыч – тоже в ноги. Потом смущенно оглядывается на Чупятова.
Хи-хи-хи! Э… э… это мы… в смысле физкультуры.
Чупятов. Н-да! Физкультура – старинная.
Африканский гость. Ррмит… хлим аррэдуэк, ррэд… И'га!
Малафей Ионыч (Илье). Что-й-то… что-й-то он? А?
Илья. Он говорит, что очень доволен. Видал, говорит, таких, но редко…
Малафей Ионыч. Спасибо, дорогой наш… Как «спасибо» по-ихнему, Илья Петрович?
Илья. И'га.
Малафей Ионыч. Дорогой наш Африканский гость, позвольте вам от души и'га.
Входят Каптолина Пална и Люба с фонариками.
Люба. Ну, кто у вас тут дежурный фонарщик? Вешайте.
Африканский гость (Илье). Огог… н'зап, н'зап!
Тычет его в руку, в которой Илья держит записку.
Илья. Дай-ка, Люба, повешу… (Берет у ней фонари, сует ей в руку записку.)
Люба отходит в сторону.
Африканский гость (отвлекая от нее внимание остальных – Илье). Уи-ойо-эррс-хроа… Уэк! Уэк!
Красноречивыми жестами демонстрирует влезание на дерево.
Малафей Ионыч (Илье). Чего… чего это им желается? Вы нам только переведите, а мы все, все – с удовольствием!
Превосходный. Ну, да…
Илья. Он говорит, чтоб фонари на деревьях повесить. Они у себя на деревьях сажают светляков таких… тропических…
Чупятов. О-о, вот это красота будет!
Каптолина Пална. Вот-ще! Какой это дурак туда полезет?
Африканский гость. Дырр-уэк-фа… Пупусь! Пупусь! Пупусь! (Взяв фонарики у Ильи, сует один Превосходному, другой – Малафею Ионычу, третий – Сосулину.)
Превосходный. В чем дело? Я извиняюсь!
Илья (Превосходному, Малафею Ионычу и Сосулину). Он просит вас, вас и вас повесить их на деревьях.
Малафей Ионыч. Илья Петрович, Илья Петрович! Я… я боюсь! Нельзя ли как-нибудь… Увольте!
Доктор. Ну, вот. То говорил – «физкультура, физкультура», а теперь – «увольте»!
Илья. Вы, может, за умерщвление плоти – вместе с церковниками?
Малафей Ионыч. Нет, что вы, что вы! Я… я отрекся, я – против. Я полезу. (Уныло). С удовольствием.
Превосходный. Ну, а я так извиняюсь: я не полезу. Чтобы мне для какой-то паршивэй обезьяны на дерево влезать? Не-ет!
Доктор. Уж сразу и «паршивая обезьяна»! Я же говорил вам…
Превосходный. Извиняюсь: но это же нисшее существо. У него же шерсть… всюду.
Чупятов. Шерсть! Ты на шерсть не гляди: может, он под шерстью – не хуже кого другого. Этак и неф, что он весь черный, так тоже, по-твоему, нисшее?
Малафей Ионыч. Спасибо, товарищ Чупятов, спасибо. Верно! Ручку позвольте!
Превосходный. Товарищ Чупятов, я уже отмежевался от своих слов, и я согласен на дерево.
Илья (Сосулину). А вы?
Сосулин. Я… я…
Дарья (грозно). Ле-езь! Слышишь?
Сосулин (поспешно). Я – куда хотите… куда хотите…
Илья. Браво! Итак, открывается первая в нашем городе олимпиада. Товарищи атлеты – слушай команду! Раз… Два… Три!
Олимпиада началась, три атлета, кряхтя и охая, лезут на деревья.
Доктор. Так-так-так, граждане! Работай, работай!
Каптолина Пална. Ой… Казимир Казимирыч, там – гвоздь! Гвоздь! Напоретесь!
Дарья (Сосулину, у которого ничего не выходит). Лезь, лезь, паралик, лезь!
Сосулин (лезет снова, с отчаянием, опять сорвался, очки упали, он наступил на них ногой). Очки! Я… я теперь ничего не могу… Я пропал…
Малафей Ионыч. Ой… Ой… Госп… Ой!
Превосходный. А-а… жиб дьябли его взали…
Доктор. Вали-вали-вали! Немного осталось!
Малафей Ионыч (на верху дерева, нацепив фонарь). Ф-фу! (Крестится.)
Африканский гость (показывая на него). Ар-рру-ру-ру. (Хохочет по-обезьяньи.)
Доктор. Вот оно, когда выскочило настоящее-то! Ха-ха-ха!
Чупятов. Э-э, брат? Что же это ты? А?
Малафей Ионыч (сверху). Товарищ Чупятов… товарищ Чупятов… Я же это – антирелигиозно… ну, вот ей-Бо… Ой, бок прокололо! Товарищ Чупятов, это же я – для смеху, как бы в виде театра… Вот же… вот же… вы же смеетесь. И дорогой наш… африканский – смеется… Спасибо… спасибо… (Быстро спускается.)
Превосходный (тоже повесил фонарь, спускается, с опаской поглядывая вниз). Ой! (Задел за гвоздь, треск разорванной материи.) Что это такое? Вы слышали? Что это такое? (Соскакивает.)
Каптолина Пална. Я вам говорила: гвоздь… Вот штанами и пострадали.
Дарья. Располосовал-то! Батюшки!.. Ой! (Хохочет.)
Африканский гость. Уи! Уи! Уи! (Дергает оторванный лоскут.)
Превосходный. Нахал! Пш крев! Я тебя сейчас…
Илья. Перевести?
Превосходный. Нет-нет, это я – не для перевода, это я так – приватнэ… Не переводите.
Люба. Ой, я лопну от смеха – я не могу больше, я не могу.
Вытаскивает платок – вытереть глаза, из кармана выпадает записка, Превосходный ее поднимает.
(Тихо – ему.) Отдайте… отдайте сейчас же! Не смейте читать! Слышите?
Превосходный (быстро пробежав записку, тихо Любе). А-а… То вот как? (Прячет записку-) Ну, теперь он у меня уже тут… (Похлопывает себя по карману.)
Каптолина Пална (подводит). Ничего, ничего. Дайте я вам булавочкой заколю. Это даже хорошо: это к мальчику.
Превосходный. То есть как – к мальчику?
Каптолина Пална. Ну да: брюки разорвать – это, говорят, мальчик родится.
Люба. Казимир Казимирыч!
Каптолина Пална (занятая реконструкцией брюк, Любе). Вот-ще! Пусти! Уходи отсюда, слышишь?
Превосходный (Любе, ядовито). Мне даже неловко, знаете… Вы же девушка, а это – брюки… Вам лучше уйти.
Люба (проходя мимо Ильи). Илюша.
Спускается с балкона, Илья – за ней.
Илья. Ну, Люба? Что же ты молчишь? Что случилось?
Люба. Дура! Дура! Сама – своими руками!
Илья. Да что такое?
Люба. Записка…
Илья. Ну?
Люба. Я ее выронила… Превосходный… она у Превосходного. Он ее прочитал…
Илья. Эх, ты: все провалила! Теперь он нам покажет! Хоть бы успеть деньги из папаши твоего вытащить – на билет в Москву.
Люба. Да, как же, вытащишь из него!
Илья. А вот мы на этот счет с Дарьей поговорим. Пошли-ка ее ко мне… Не надо, не надо: вон она идет…
Дарья появляется с самоваром. На балконе в это время заканчиваются приготовления: зажигаются фонари, ставятся на стол блюда. Африканский гость всюду – первый активист.
Малафей Ионыч (с балкона). Люба! Илья Петрович! Да где же вы там? Идите.
Люба. Сейчас…
Поднимается на балкон, Илья что-то тихо говорит Дарье.
Малафей Ионыч. Унтер Иваныч! А вы – что же? Вот стульчик, стульчик для вас…
Унтер Иваныч. Нет-нет! Я – нет!
Малафей Ионыч. Что вы, что вы, Унтер Иваныч! Вы, можно сказать… музыкальный вождь – без вас никак нельзя.
Унтер Иваныч. Я поздный – боюсь. Моя жена сегодня очень неудобренная.
Малафей Ионыч. Как, как? Жена – неудобренная? Хи-хи-хи!
Превосходный. Хо-хо-хо!
Чупятов. Нехорошо, товарищи. Что это, в самом деле! Напали на немца…
Малафей Ионыч. Товарищи, стыдно! Да как же это можно, а? Это называется антисемитизм против немцев. Я протестую! Я…
Дарья приносит самовар.
Те… тетя дорогая! Вот спасибо! Ты садись с нами, тетя, садись. (Чупятову). Она – сядет, она сейчас сядет… Тетя!
Дарья. Тетя? Ну, это мы еще поглядим!
Малафей Ионыч. То есть… че… чего поглядим?
Дарья. Знаю я тебя! Наобещаешь, а потом… Вот как возьму сейчас при всех…
Малафей Ионыч (торопливо). Нет-нет, тетя… я сам возьму, ты не беспокойся. (Вскакивает). Товарищ Чупятов, – она, понимаете… У ней – это самое… нерв расстроен… Я – сейчас. Тетя – на минутку! (Гостям.) Я – сейчас, сейчас. (Сбегает с балкона.)
Дарья идет за ним, оба скрываются за углом дома. Каптолина Пална разливает чай.
Превосходный. Да-да-да, товарищ Любочка, да. Теперь вы у меня – тут! (Похлопывает себя по карману слева. Тихо). Но мы з вами можем сговориться, и ешьли, например, вы зайдете ко мне завтра домой… приватнэ…
Берет ее руку, Люба вырывает, вскакивает из-за стола.
Африканский гость (наблюдавший эту сцену, хватает со стула гитару, дает ее Илье). Тырр-мзэт-уи, мзэт-уи… Уэк!
Илья. Он – насчет музыки. Как, граждане?
Чупятов. Об чем речь? Работай!
Илья наигрывает и что-то тихо говорит Африканскому гостю. Из-за угла выходит Дарья, за нею – Малафей Ионыч.
Малафей Ионыч. Дарья… Дарья Матвеевна! Тетя дорогая, разве я отказываюсь? Господи…
Дарья. А не отказывайся – так плати мне сейчас за тетю за год вперед. По пять рублей в месяц – это выходит шестьдесят.
Малафей Ионыч. Шесть червонцев? Сейчас? Ах ты, мерзав…
Дарья. Ну, ладно! Ты у меня родишь ежа против шерсти! Вот как выложу сейчас при всех, как ты меня в тетки нанимал…
Малафей Ионыч. Те… тетя дорогая! Ради Хри… Тетя – я согласен.
Дарья. Ну, давай.
Малафей Ионыч (отсчитывает, дает Дарье деньги). Вот…
Дарья (взглянув). Три… Так. Еще три давай. Поживей, племянничек, поживей!
Малафей Ионыч. На! Сстер…
Дарья (грозно). Што-о!
Малафей Ионыч. Стер… Стерпеть все надо, все – стерпеть… Христос терпел – и нам велел. Дарья. Ну, то-то! Терпи!
Малафей Ионыч уходит на балкон. Дарья пересчитывает деньги.
Илья (с балкона). Тетя Даша, где же ты застряла? Тут без тебя жених соскучился… (Сбегает вниз к Дарье.)
Сосулин (вскакивает). Нет-нет. Я… я… не соскучился.
Дарья (сует деньги Илье). Выручила. На, отдай Витьке… Ой, была потеха!
Илья. Спасибо тебе, Дашенька. Век не забудем. (Идут на балкон.)
Чупятов (навстречу Малафею Ионычу). Что-й-то ты, Малафей Ионыч, будто расстроен чем-то, а?
Малафей Ионыч. Нет, что вы, что вы, товарищ Чупятов! Как можно… госп… Гости такие дорогие… семья. (Дарье, поднимающейся на балкон.) Тетя дорогая… (Свирепо.) Садись.
Дарья (усаживаясь рядом с Сосулиным). Спасибо, племяш драгоценный, спасибо. Ну-ка, положи мне варенья-то. Клади, клади еще – не стесняйся! Та-ак!
Сосулин, озираясь, тихонько отодвигает свой стул, чтобы удрать.
Африканский гость (вырастает перед ним). Огог… дррапа-дррап. Н'ун! Н'ун!
Дарья (Сосулину). Женишок! Куда? Куда ты?
Сосулин. Я в па… в пальто… Платок в пальто. У меня… н-насморк хронический…
Дарья (могучим объятием пригвождает его к стулу). Сиди, сиди, сопливенький ты мой! Я тебе нос утру, миленочек – я утру! (Ситцевым платком вытирает Сосулину нос.)
Илья. Счастливец!
Каптолина Пална. Казимир Казимирыч, а при социализме насморк будет или нет?
Малафей Ионыч (поспешно ее перебивая). Капа… Капа… Ты угощай, угощай лучше. Гость-то… гость-то наш дорогой африканский… Илья Петрович, да усадите вы его!
Африканский гость прыгает в кресло рядом с Любой, Малафей Ионыч – ему.
Ой! Хвостик свой не прищемите! Хвост… Хвост, говорю!
Африканский гость. Хх-вост… ррр-уик!
Малафей Ионыч (в восторге). Гос… граждане! Товарищ Чупятов! Доктор! Да он слова произносит! Наши! А? Так мы же его по-нашему выучим!
Доктор. И очень просто. Пройдет какой-нибудь год, два и все поймут.
Малафей Ионыч. Да нет, что – год! Мы – сейчас… Ну-ка? Х-вост. Ну? Х-вост.
Африканский гость. Ррр… ост.
Малафей Ионыч. Нет-нет: X!.. Х-вост.
Африканский гость. Ррр… х-вост. Пррхвост. Прррхвост.
Илья. Очень интересно выходит. Ну-ка еще попробуйте.
Малафей Ионыч. Нет, что уж их затруднять… пускай уж они покушают сперва… Товарищ Сосулин, будьте настолько… около вас рачки – передайте им.
Сосулин. Что? Ах, да… рак. Вот… (Передает.)
Африканский гость. Ррр-рак. Урр. Ддд… рак, уррддррак. Дурррррак. (Тычет рака Превосходному.)
Малафей Ионыч. Слышали? Слышали? Замечательно!
Превосходный. Ну, ешьли так, так уж довольно. Я скажу, что ничего замечательного нет, и я имею на то факт… Тут (похлопывая себя по карману слева, что в равной мере может быть отнесено как к спрятанной там записке, так и к Превосходному – его сердцу).
Малафей Ионыч. Товарищ Превосходный… что такое? Какой факт? Госп…
Превосходный (на Любу). То пока есть еще наша тайна, хотя, я разумею, мы с ней уже сговорились.
Малафей Ионыч. Так, значит, вы с ней… Госп… да я! Товарищ Превосходный… спасибо! Товарищ Превосходный, дорогой – век за вас буду… это самое…
Люба (Превосходному). Слушайте… Если только вы…
Превосходный. Для вас, товарищ Любочка, могу и подождать, ешьли вы имеете рыбку уже на крючке, то разве надо опешить?
Унтер Иваныч. О, да! Ман мус долго таско-вать, тасковать, а потом – эйн!
Превосходный. Ну, да. И ежели это такая превосходная рыбка… (На Любу.)
Люба молча вскакивает и бежит вниз с балкона.
Малафей Ионыч. Хи-хи-хи! Законфузилась! Ничего, привыкнет.
Африканский гость. Ллю… Ллю… Арр-уап! Уап! (Догнав Любу на ступеньках, хватает ее и несет ее на балкон.) Аррр-уап! Уап!
Чупятов. Малафей Ионыч, ты гляди, гляди.
Доктор. Темперамент – африканский, очень понятно.
Малафей Ионыч (поглядывая на Чупятова, неопределенно). Н-да… можно сказать действительно.
Сосулин (вскакивает). Я не могу! Я с ума сойду!
Дарья (сажает его). С чего хочешь сходи, а с места не сойдешь, не-ет!
Сосулин (Малафею Ионычу и Каптолине Палне). Как вы можете? Какая-то образина… обнимает вашу дочь, а вы…
Доктор. Позвольте: «образина»! Вы можете прочитать в последних английских работах…
Илья (потрясая газетой). Ну, да вот: вы же сами читали. А как нас в Одессе… Да что – в Одессе! Вот он завтра со мной в Москву поедет – по приглашению разных научных обществ.
Чупятов. А что же – и поедет. Это уж я ему устрою. Денег-то на билет хватит?
Илья. Да ему только захотеть – денег у него прямо… килограммы будут. Да, Малафей Ионыч: килограммы!
Унтер Иваныч. Боже ты мое! Малафей Ионыч. Так… так, значит, он… так это же выходит…
Африканский гость неожиданно обнимает и целует Любу.
Люба. Ой!
Доктор. Да, конечно, выходит – ты гляди, гляди. (На Любу и Африканского гостя.)
Малафей Ионыч. То есть, вы хотите сказать… это самое…
Доктор. Во-во-во! Это самое. А для науки-то… Да для науки тут, может, прямо революция будет!
Чупятов. Наука – это первое дело. Верно, товарищ доктор.
Илья. И вот что еще учтите: если вы, Малафей Ионыч, согласитесь – так ведь про вас вся Москва заговорит, вы сразу – взлетите!
Малафей Ионыч (охорашиваясь). Да уж… я бы это самое – конечно… в натуральную величину.
Доктор. Ну, так отдавай за него Любу – чего ж долго думать.
Малафей Ионыч (косясь на Чупятова). Да я… собственно…
Чупятов. А что, Малафей Ионыч, правда, а?
Малафей Ионыч. Товарищ Чупятов, да если вы только… Да… Да я – с радостью! Для науки-то? Госп… Да наука для меня – вроде рели… ре… рельсы, по которым мы все, как один… до последней капли…
Чупятов. А особенно, если на этих рельсах – денег килограммы… а?
Малафей Ионыч (увлекшись). Да… килограммы. Килограммы… а?
Каптолина Пална. Ну, а я не согласна.
Малафей Ионыч. Капа… Капа!
Каптолина Пална. Вот-ще! Чтоб я свою дочь за какую-то…
Щипок Малафея Ионыча.
Я… я сама.
Доктор. Что – сама?
Каптолина Пална. Ну… для науки. Очень даже интересно.
Доктор. А это уж надо его опросить (на Африканского гостя), как он. Ну-ка, Илья!
Илья (Африканскому гостю). Арр-кап-тырр-лю… уэк? Уэк?
Африканский гость. Пакк-угн\ га! Пфу! Пфу! (Плюет.)
Каптолина Пална. Нахал животный! Казимир Казимирыч, какой же вы кавалер? Вашу даму всю обчихали, а вы – как колода!
Превосходный (встает). Ну, знаете, это уж слишком чересчур. Довольно. Гэть! Я вам сейчас, уважаемое собрание, все объясню… (Вытаскивает записку.) Вы имеете здесь докумэнт…
Чупятов. Да постой ты, секретарь. Документы – потом. Сядь! Сядь, говорю!
Превосходный (садится). Слушаюсь, товарищ Чупятов. Я могу и потом. И в самый последний момент – это, знаете, будет даже интересней – так, ровно как в театре. (Африканскому гостю.) Что на то скажете, молодой человек?
Африканский гость. Н'га! Барр-анга! Гррымз-обупфф-тырр… Уэк! Уэк-кх-пи!
Илья (Превосходному). Он очень благодарен и говорит, что у него был дядя, как две капли воды похожий на вас.
Африканский гость (на Любу). Ырр-уэп-ллю… их. Гог!
Илья. Он хочет, чтобы спросили Любу, как она сама – согласна за него или нет.
Малафей Ионыч (предостерегающе). Люба!
Люба. Ну, конечно…
Африканский гость дергает ее за рукав.
Конечно – не согласна. Я обещала Витьке… Жудре.
Малафей Ионыч. Ну, не-ет! Насчет Жудры – это уж позволю себе… нюанс из трех пальцев. (Показывает фигу.) Да-с!
Африканский гость (свирепо). Пррр-ембррр-уэк-ать! Ать!
Илья. Это он, извиняюсь, Витьку… последними обезьяньими словами кроет.
Малафей Ионыч (Любе). Вот видишь, видишь! И он тоже – как я – сразу раскусил, что это за птица такая – Жудра… Ну, Люба, я тебя прошу – для науки. Для науки, Любаша!
Дарья. Так, так, племяш! Проси, проси, кланяйся!
Сосулин. Нет! Нет! Люба!
Люба (Малафею Ионычу). Так ты настаиваешь, чтоб я согласилась?
Малафей Ионыч. Я тебя кратно прошу… можно сказать, как старший, отец.
Люба. Ну, хорошо: для науки – я согласна.
Африканский гость. Урр-уи! Уи! Уи!
Илья. Молодец, Люба! Выдержала экзамен!
Чупятов. Ну, Малафей Ионыч, куй железо, пока горячо. Загсовая книга у тебя, кажись, тут, дома?
Малафей Ионыч. Как же, как же, товарищ Чупятов, дома. Я и дома, можно-скать, сверхурочно… в поте лица своего, как заповедал нам Госп… наш вождь…
Чупятов. Какой вождь?
Малафей Ионыч. Э-э… как его…
Чупятов. Ладно, некогда – потом вспомнишь. Неси скорей книгу – сразу две пары и запишешь… по конвейеру.
Малафей Ионыч. Слушаюсь, товарищ Чупятов! Сейчас, сейчас, сейчас. (Уходит.)
Доктор. Вот это я понимаю! Это – ударная система! Ну, ребята, целуйтесь!
Люба и Африканский гость целуются.
Унтер Иваныч. Хип! Хип! Хип! Илья. Ур-ра-ра!
Превосходный. Ну, знаете, это ваше ура вы еще подождите, да. Еще неизвестно, ура или напротив не ура…
Доктор. Обе… обе пары! Товарищ Сосулин, поэт – вы что же нахохлились? Пора бы вам…
Сосулин (вскакивает). Да, пора! Довольно (Декламирует.)
Расправлю могучие плечи –
Как Разин, как Пугачев…
Дарья (чуть надавила – он плюхнулся на стул). Сиди уж… цыплок недосиженный. Туда-а же: Пугачев!
Сосулин. Товарищ Превосходный… товарищ Превосходный – вы же мне обещали!
Превосходный. Один момент – один момент, уважаемый – и, як Пана Бога кохам, вы увидите, что такое есть Казимир Прэвосходный. Моя бомбочка – еще тут. (На карман.)
Каптолина Пална (показывает на Африканского гостя). Ой, Казимир Казимирыч… как он на вас смотрит. У меня опять даже пульс начался.
Превосходный. Где… где – пульс?
Малафей Ионыч (входит с книгой. Служебным тоном). Прошу граждан соблюдать тишину… (Сосулину) и на столах не разлагаться… гражданин! Будьте любезны. Граждане, вступающие в брак, прошу предъявить ваши документы.
Чупятов. Да ну тебя! Ты еще у своей дочери будешь спрашивать – чья она дочь. Записывай, не трать время зря.
Малафей Ионыч. Слушаюсь, товарищ Чупятов. (Записывает.) Любовь Малафеевна… двадцати двух… дочь… м-м-м… Так. А-а… а как же у них-то? (На Африканского гостя.)
Превосходный. Да-да-да! Ваш докумэнт, пан, ваш докумэнт! Ага-а! То вам не по нраву?
Сосулин. Ага-а!
Люба. Илюша! Илюша! Скорей же… что-нибудь…
Пауза. Доктор и Илья совещаются шепотом.
Доктор. Я удостоверяю его личность.
Илья. Я – тоже.
Чупятов. Правильно! Закон! Удостоверения двух граждан по нашему закону довольно.
Малафей Ионыч. Спасибо, товарищ Чупятов! (Любе иАфриканскому гостю.) Бракосочетающиеся, распишитесь потом здесь. (Показывает место в книге.) Следующие! (Робко.) Те… тетя… (Чупятову) э… это тетя… я знаю, я знаю. (Торопливо записывает.) Дарья… Матвеевна… тридцати…
Дарья (быстро села на пол, разулась, извлекла из башмака документ – и на стол). Вот! На тебе!
Малафей Ионыч. Да нет, тетя… за… зачем же… Я и так… я и так…
Дарья. Чего там – так! Я не какая-нибудь половинкина дочь и не буржуйка, я не боюсь!
Чупятов (через плечо Малафея Ионыча взглянув на документы). Э-э! Расчетная книжка?
Малафей Ионыч (торопливо пряча книжку). Э… это, товарищ Чупятов, не по тете расчетная… это по ихней другой специальности… Я… я… уже записал, теперь вот их надо… (на Сосулина) они волнуются…
Илья (вместе с Африканским гостем держит вырывающегося Сосулина). Не волнуйтесь! Не волнуйтесь, товарищ!
Сосулин. Пус… Пустите!
Малафей Ионыч. Прошу соблюдать тишину. Ваш документ, гражданин.
Сосулин. Он… д-д-дома… Пустите!
Малафей Ионыч. Тогда будьте добры – устно… Ваше социальное положение? Родители?
Сосулин. Родители?
Малафей Ионыч. Да-да: родители у вас – кто были? Будьте добры.
Сосулин. Ро… родителей… не было.
Малафей Ионыч. То есть… как не было?
Сосулин. Не было! Не было! Ничего не было! Пус… пустите! Товарищ Превосходный!
У Превосходного в это время оживленный диалог шепотом с Каптолиной Палной, они переходят на другое место. Сосулин, вырвавшись, тычется в пустой угол, потом кидается к Чупятову.
Сосулин (Чупятову – тихо). Товарищ Превосходный… я не хочу! Вы же мне обещали! Я не хочу!
Чупятов. Что такое? Что – не хочу?
Сосулин. …На какой-то мужичке! Это же черт знает! Мой отец был в Сенате, а я… Нет, это же немыслимо! Фантастика, чепуха… тут все с ума сошли – вся Россия с ума сошла…
Чупятов. Вот ка-ак?
Сосулин. Только вам… только вам это говорю… вы же понимаете. Вы же мне обещали. Ведь вам только два слова сказать этому самому типу… Чупятову…
Чупятов. Ая этот самый тип и есть.
Сосулин (в ужасе). В-в-вы? Чу… Чу…
Чупятов. Я.
Сосулин. Э… это не вы.
Чупятов. Нет, я – это я. А вот вы – действительно не вы.
Сосулин. То есть… как?
Чупятов. Так. Хорош… революционный! Редиска ты – да еще и трухлявая. Нам, брат, таких не надо.
Сосулин. А-а-ай! (Присев, как заяц, опрометью убегает вниз с балкона, исчез.)
Дарья (вслед). Погоди, погоди… жених!
Илья. А-лля-ля-ля!
Африканский гость. Рру-рру-рру!
Унтер Иваныч (когда хохот затих – Чупятову). русский – странны. Варум – почему вы звал его рэдис. Рэдис – это вкусны, а он – невкусны.
Чупятов. Да уж, это верно, что невкусный.
Унтер Иваныч. О да! Пфуй!
Чупятов. Вот именно. Ну, одна пара еще осталась. Расписывайтесь скорей – и конец.
Доктор. Конец благополучный, вот это я люблю.
Превосходный. Ну, знаете – благополучный. Пхэ! Это мы еще посмотрим!
Каптолина Пална. Казимир Казимирыч… я боюсь, у меня пульс…
Илья. Товарищ Превосходный, да будет вам бузить.
Превосходный. Нет, извиняюсь: я должен сказать… Уважаемое собрание, это же все – фигли-мигли, это – комедия. И я имею документ, ктуры, я сейчас вам, наконец, объявлю… (Вынимает записку, секунду медлит, ухмыпяясь.)
Люба судорожно ухватилась за Илью.
Африканский гость (подойдя к Превосходному). Аррр-у… Аррр-у… А вдруг?
Превосходный (обалдев). Что?
Африканский гость (очень ясно). А вдруг? Чупятов. Ну, какой там еще документ! В чем дело?
Превосходный (растерянно). Я… я не знаю… Я – ничего…
Африканский гость подбегает к Малафею Ионычу, нагибается к нему – явно сейчас заговорит.
Каптолина Пална. Казимир Казимирыч… Казимир Казимирыч… Не надо!
Превосходный. Малафей Ионыч… я – ничего. Я – ничего. Як Пана Бога кохам, ничего!
Малафей Ионыч. Что – ничего? Дорогой товарищ Превосходный… Капа… Что такое?
Чупятов (Превосходному). Ну, давай, давай сюда документ твой.
Превосходный. Э-э-это не документ… Это бэ-бэ-белье…
Чупятов. Да что ты говоришь? Какое белье?
Превосходный. Это… это есть счет от прачки… Хе-хе-хе! Это я, извиняюсь, пошутил… як Пана Бога кохам.
Малафей Ионыч. Хи-хи-хи… Спасибо, товарищ Превосходный!
Люба. Ну, знаете, за такие шутки…
Превосходный. Хе-хе-хе… Товарищ Любочка… Это же я – для волнения, как в театре… И вы же все равно имеете благополучное окончание, вам же только расписаться вашим фамилием…
Малафей Ионыч. Пожалуйте, пожалуйте, граждане – прошу расписаться. Вот тут…
Люба расписывается.
А… а… как же они? (На Африканского гостя.) Могут… это самое?
Илья. О чем речь? Конечно – могут. Я же его научил.
Африканский гость. Н'га! Н'га! (Пожимает руку Илье, расписывается в книге и быстро ее захлопывает.)
Малафей Ионыч. Позвольте, позвольте…
Илья. Чего там! Готово! Музыку… Унтер Иваныч! Просим!
Унтер Иваныч. О да! Браутмарш. (Уходит. Слышен марш.)
Доктор. Ну, Малафей Ионыч, поздравляю: сделал – своими руками: это – зять, да! Это же – не какой-нибудь Жудра.
Малафей Ионыч. Жудра… Жудра – тьфу, вот что! Спасибо вам, товарищ доктор.
Африканский гость (тоже жмет руку доктору). Н-га! Н-га! Н-га!
Доктор. Не меня – его, его благодарите (на Чупятова).
Малафей Ионыч. Товарищ Чупятов… отец родной… Не могу, волнуюсь.
Африканский гость (дергает за рукав Малафея Ионыча). Урр-барр-барра н-га! (Бросается на пол – два-три движения, – ползает на брюхе, вскакивает, опять дергает Малафея Ионыча.)
Илья (Малафею Ионычу). Это он вам объясняет, что у них так благодарят, он и вас просит…
Малафей Ионыч. Да я… да с удовольствием! Товарищ Чупятов… дорогой. (Ползет на брюхе к Чупятову.)
Доктор, Илья, Африканский гость умирают со смеху.
Дарья. Ой, батюшки мои, на брюхе пополз! Ой, сейчас лопну.
Африканский гость. Ха-ха-ха! Не могу больше! Ой! (Сбрасывает обезьянью голову: это оказывается, конечно, Жудра.)
Люба. Витька, ты негодяй, провокатор!
Чупятов (ползущему Малафею Ионычу). Тьфу, гадость какая! Да встань ты, ну? К черту!
Малафей Ионыч (вскакивает. Увидел Жудру). Госп… Господи! Что такое? Это – ты?
Жудра. Я.
Малафей Ионыч (тыча пальцем в обезьянью шкуру). А это самое… как же?
Илья. А так, очень просто. Я отцу для опытов африканского гостя – обезьяну вез, да только в Одессе не доглядел, она советского хлеба поела – и издохла. А вот, все-таки пригодилась… (Обнимает Любу.)
Малафей Ионыч. Это… это… это – нахальное жульничество! Вы, молодой человек, вы… вы – подлог, да!
Превосходный. Вот именно, подлог.
Жудра. Ну, уж коли так, так это не я, а вы, отец дьякон, живой подлог. И вы, гражданин Превосходный, тоже – подлог. И Сосулин… Ах, да: он удрал! Жалко…
Малафей Ионыч (кидается к Чупятову). Товарищ Чупятов!
Превосходный (тоже). Товарищ Чупятов! Товарищ Чупятов!
Малафей Ионыч. Да что же это? Вы же, можно сказать, отец… Вы же меня знаете… Товарищ Чупятов!
Чупятов. Да уж, теперь знаю – как свои пять пальцев! Подальше от меня, подальше! Ну?
Превосходный. Но ведь я же – не он (на Малафея Ионыча)…Я же ваш секретарь…
Чупятов (перебивает). Был – секретарь. Завтра за месяц вперед получишь – катись! А ты, Жудра, за командировкой зайди – для себя и для Любы. Спасибо тебе за веселый спектакль, и счастливого пути в Москву!
Занавес
1929–1930
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Малафей Ионыч, бывший дьякон, а ныне заведующий брачным столом в уездном городе для записи гражданского брака. Все еще никак не может привыкнуть к своему преображению, чувствует себя как Венера, вышедшая из воды, пытается прикрыть наготу куцыми полами пиджака и куцыми словечками.
Каптолина Пална, его супруга, бывшая дьяконица. Губы – как «архиерейский кусочек». Мозги – тоже куриные.
Люба, их дочь. С точки зрения наследственности – явление необычайное. Хороша так, что даже автор опасается пристально ее разглядывать и описывать. Пение предпочитает разговору.
Витька Жудра, рыж, быстр, вихраст и остр. В другие века из него бы вышел Тиль Уленшпигель, в наше время он будет неугомонным строителем, для чего, впрочем, ему надо поступать в Высшую Техническую Школу.
Доктор, громаден, все в нем неповоротливо и лениво, за исключением мозгов. Глаза у него – какого бы они ни были цвета – все равно голубые, как полагается у мечтателей.
Илья, сын своего отца – доктора – и приятель Жудры. Всегда и все говорит увесисто и серьезно, и потому, что бы он ни говорил – ему нельзя не верить.
Чупятов, уездная власть, бывший литейщик. Своего положения немного стесняется.
Казимир Казимирович Превосходный, его секретарь. Не стесняется.
Сосулин, из Москвы, поэт. Запряжен в огромные американские очки. Очки – главная часть его организма, все остальное мало заметно.
Дарья, геркулесиха, исполняющая обязанности домработницы у дьякона.
Унтер Иваныч, по паспорту Гунтер Иоганн, случайно застрявший в городке военнопленный. Обучает граждан музыке и сам обучается русскому языку.
Африканский гость, очень странный.
Час первый
Палисадник перед домом Малафея Ионыча – рядом с церковью. В доме открыты окна.
Малафей Ионыч (один за столиком под окном. Пьет квас и записывает документы в загсовую книгу). Мулюкин, Иван Петров… тридцати двух лет… И Окомелкина, Марья… лет… лет… девятнадцати. Первым браком. Сережечкин… Федор Матвеев… двадцати двух лет…
В церкви звон. Малафей Ионыч начинает креститься – услышал фырканье подошедшего Жудры, испуганно отдергивает руку.
Кто… кто это? А-а, это ты! Ну?
Жудра. Та-ак-с, Малафей Ионыч… Помоля Богу вас.
Малафей Ионыч. Стыдно! Стыдно! Да. Стыдно.
Жудра. Кому?
Малафей Ионыч. Тебе – Бога нет, пора бы знать – на двенадцатом году революции…
Жудра. Ловко обернул… отец дьякон!
Малафей Ионыч. Ты какое… ты какое имеешь право? Какой я тебе дьякон?
Жудра. Ну – бывший дьякон. Раньше в церкви венчали, а теперь – в загсе, только и всего.
Малафей Ионыч. Ты у меня… ты у меня… узнаешь! Я… я… я… тебя! (Сдерживаясь.) Ты зачем пришел? Нет, так скажи, зачем ты пришел? Ты чего потерял тут? Тебе чего надо?
Жудра. Люба ваша дома?
Малафей Ионыч. Нету.
Жудра. Я сейчас вернусь – передайте ей.
Малафей Ионыч. Передам… как же! Обязательно! Только у меня и делов.
Жудра уходит. Малафей Ионыч продолжает записывать.
Ч-черт рыжий… двадцати двух лет, Федор… Стерва! Храмихина, Татьяна, Тимофеевна – двадцати лет…
Входит Дарья.
(Ей). Ну, чего еще?
Дарья. Записка тебе какая-то.
Малафей Ионыч (берет, читает). Госп… Господи! Сам товарищ Чупятов! Да ты что же – ты что же мне раньше не дала? Тетеха!
Дарья. Да ты раньше-то после обеда два часа дрыхнул.
Малафей Ионыч. «Дрыхнул»! Деревенщина. Беги сейчас же к Унтеру Иванычу.
Дарья. Это – к пленному, что ли? К немцу?
Малафей Ионыч. Да, да. Скажи, что, мол, просят прийти – да скорее. Как ни можно скорее. Сию же минуту! Слышишь?
Дарья. Это что же: опять они с Любашей песни играть будут?
Малафей Ионыч. Да, да: песни… Иди, не разговаривай.
Дарья уходит, Малафей Ионыч еще раз перечитывает записку.
Господи… Капа! Капа! Капитолина!
Каптолина Пална (в окне с зеркалом, с щипцами – завивается). Ну? Чего?
Малафей Ионыч (задыхаясь). Капа… вот записка… от Чупятовского секретаря…
Каптолина Пална. Ой! От товарища Превосходного?
Завивка идет ударным темпом.
Малафей Ионыч. Да, да. Они сейчас придут к нам – Любу слушать. И товарищ Превосходный, и товарищ Чупятов… ты слышишь? В первый раз ко мне – сам товарищ Чупятов! Господи! И еще этот с ним… Московский… Сосулин…
Каптолина Пална. Который – стихи пишет?
Малафей Ионыч. Да… ты понимаешь? Ведь, может, нынче вечером – и Любкина, и наша судьба решится. Может, ведь биография нашей жизни – сразу вот этак… вот – вверх… фонтаном! Господи… Любка… Любке-то сказать. Где она?
Каптолина Пална. Вот-ще! Я почем знаю.
Малафей Ионыч. «Я почем знаю»… Вот ты за ней не глядишь, она с этим с рыжим – с Витькой – якшается. А разве ей Витька пара? Да ведь такая дочь, как Люба наша, – это от Бога нам данный капитал… Понимаешь? Капитал!
Каптолина Пална. Ну, да – это который Маркса, толстый. Я им молоко закрываю.
Малафей Ионыч. Дура! Да брось ты завиваться – мозги себе завей лучше. Тут надо скорей – всю программу, по пунктам, а она завивается.
Каптолина Пална. Какую еще – программу?
Малафей Ионыч. Насчет Любки – вот какую… Слушай. Товарищ Чупятов – человек женатый, тут уж – аминь, ныне и присно…
Каптолина Пална. Ну да.
Малафей Ионыч. Стало быть, первый пункт производственной программы – товарищ Превосходный. Секретарь – самого! Господи… Ты подумай… Нет… ты подумай!
Каптолина Пална. Ой… спалила! Вот теперь от меня будет курицей пахнуть.
Малафей Ионыч. Дальше: товарищ Сосулин, называемая свободная профессия, то есть им разрешено зарабатывать свободно хоть по тыще рублей в месяц. По тыще в месяц – понимаешь?
Каптолина Пална. Я месяц во сне видала – будто он с неба свалился – и прямо мне вот сюда, на живот. Холоднющий – страсть!
Малафей Ионыч. Ну как – ну как с тобой разговаривать? Дура, наказание Божие! Иди скорей стол накрывай. Сахар к чаю наколи кусочками помельче – советскими. И разных твоих вареньев и пирогов, – никаких чтобы этих предрассудков не было… Слышишь? Да Любку мне пошли – сейчас же.
Каптолина Пална уходит от окна. Слышен ее голос: «Любка, Любка! Тебя отец кличет».
Люба (входит). Зачем звали?
Малафей Ионыч. Вот что, Люба. Я – верный сын революции. Ты – моя дочь. Стало быть…
Люба. Стало быть, я – внучка революции.
Малафей Ионыч. Яс тобой говорю сурьезно. Я стою на прочной материалистической платформе и никакого идеализма у себя в доме не допущу – так и знай.
Люба. Какой там еще идеализм?
Малафей Ионыч. А очень простой. Ты – с твоей наружностью, с твоим голосом – интересуешься каким-то там Витькой. Это – глупый, нерасчетливый идеализм. Да.
Люба. Насчет Витьки можете не разоряться. Это мое частное дело.
Малафей Ионыч. Теперь частных делов нету – все общее. Поэтому – слушай. Сейчас сюда придут; т. Чупятов, т. Превосходный, т. Сосулин. Твоя ударная задача – т. Превосходный, не он, так – Сосулин. Но чтобы у меня этого Витьку – ты из головы выкинула. Слышишь?
Люба. Нет, не выкину – потому, что я… потому что он меня…
Малафей Ионыч. Вот-вот-вот! Я так и думал!
Люба. Ну и думайте – а мы уже обдумали. Мы осенью – вместе с ним в Москву поедем, я – в консерваторию, а он в инженерное…
Малафей Ионыч. Нет, ты с ним не поедешь.
Люба. А я говорю – поеду! Нынче не царский режим, запрещать не имеете права!
Малафей Ионыч. Да разве я запрещаю? Разве я запрещаю? Я только ставлю тебе голый факт. Например: деньги у тебя есть? Нету. Документы твои где? Вот они, у меня. Путевку в ВУЗ кто дает? Товарищ Превосходный. Вот я с ним поговорю – посмотрим, как он даст тебе или Витьке, посмотрим!
Люба. Это называется отец! Вы не отец, а наоборот.
Малафей Ионыч. Это что же такое означает? Даже непонятно.
Каптолина Пална (уже во всей красоте – из окна). Малафей Ионыч! Любка! Подите, стол расставьте.
Малафей Ионыч. А сама – что: не можешь? Руки отсохли?
Каптолина Пална. Вот-ще! Не видишь – я одета. Что ж мне – платье сымать?
Малафей Ионыч. Ах ты, Господи… Ну, идем, идем…
Малафей Ионыч и Люба уходят в дом. Каптолина Пална в окне с зеркалом. Входит Превосходный.
Каптолина Пална. Ах! Товарищ Превосходный!
Превосходный. Каптолина Пална… коханая! (Целует ей руку, держит не отпуская.) Ах, хорошо, знаете! Это же погода! (Пауза.)
Каптолина Пална. Ау нас нынче кошка окотилась.
Превосходный. Что – кошка! Вот вы это, действительно… (Гладит ее руку.)
Каптолина Пална. Скептик! Противный! (Превосходный целует ее руку около локтя.) Не смейте!
Превосходный. А почему вчера – можно было, а сегодня – не можно?
Каптолина Пална. Вот-ще! Не имеете права… Увидят.
Превосходный. Ну, тогда скажите: когда сегодня и где – так чтобы, знаете, приватнэ?
Каптолина Пална (вздыхая). Ах, не говорите вы мне таких низменностей!
Превосходный. Ну, я вас прошу!
Каптолина Пална. Ш-ш-ш… Идут, сюда к нам.
Превосходный. Так это мой Чупятов и доктор, ктурэ, знаете, завел про свою биологию, так что вы уже имеете доклад на час и можете спокойно не волноваться.
Каптолина Пална. Оставьте руку… нахал! Приходите на балкон – когда Люба запоет.
Исчезает. Выходит из-за угла Жудра; похоже, что он слышал конец сцены.
Превосходный. А-а, молодаяшмена, здравствуйте!
Жудра. Здрасте… (Пауза. Глядит в глаза Превосходному.) Та-ак, значит… Н-да…
Превосходный. То есть? Что вы хотите сказать?
Жудра. Я? Ничего. Значит – Любу пришли послушать?
Превосходный. А что такого? Я давно хотел. Это же, знаете, голос, который вы редко имеете даже в Москве.
Жудра. А вот насчет Москвы – это я к вам завтра зайду.
Превосходный. А скажите, дорогой мой товарищ, зачем?
Жудра. А вы мне путевку в ВУЗ напишете – вот зачем.
Превосходный. Ну, это, знаете, зависит. Там, знаете, в вашей анкеточке есть пунктик.
Жудра. Вы бросьте дегтем брызгаться! Я говорю: напишете.
Превосходный. Ну, хорошо, хорошо, напишу. Не волнуйтесь, шмена.
Жудра. Если смена – так не вам. (Уходит.)
Превосходный (один, вслед Жудре). Мальчишка! Лайдак! Жиб тебя дебли…
Сосулин (входит, очки в руках, протирает их шелковым платочком. Превосходному – щурясь). А-а, это вы? Ну, да: я слышал ваш голос – вы разговаривали с этим… с товарищем Превосходным. Очень рад, очень рад. Я давно хотел установить смычку… э-э-э… с молодежью от станка.
Превосходный фыркает, зажимает рот.
Сосулин. Мы, поэты, должны увидеть все происходящее, так сказать, через ваши молодые очки…
Превосходный. Я вам на то скажу – вы лучше себе наденьте свои очки.
Сосулин (надев очки). Фу… простите, Казимир Казимирыч. Вы знаете – когда я без очков… Я думал, что это опять он – эта рыжая шпана… Ну, я очень рад, очень рад. Я давно хотел с вами… а то прямо не с кем, кругом какие-то монстры, фантастика! Этот доктор – по-моему, сумасшедший. Эта Каптолина – как ее? – прямо кретинка…
Превосходный. Я извиняюсь! Позвольте! Кретинка?
Сосулин. То есть, конечно, условная… Понимаете – условная: если взять ваш высокий – я скажу, исключительный интеллект – и рядом ее…
Превосходный. Ну, да – я вас уже понимаю…
Сосулин. Или, например, ваш интеллект – и рядом Чупятова…
Превосходный. Чупятов! Это же бывший простой литейщик – что вы хотите? Я за него все пишу, он, знаете, без меня так, ровно без какого-нибудь органа. А ешьли между нами, приватнэ, так я вам сказку про него…
Входят Чупятов и доктор.
Превосходный (восторженно). И он – как раз здесь! А мы, тов. Чупятов, именно, знаете, о вас говорили. Я говорю: что делает с людьми наша революция! Давно ли на заводе вы отливали эти самые… опки…
Чупятов. Опоки! Опоки… неграмотный!
Превосходный. Ну да: поки. А теперь строите новую жизнь. Это же, знаете… цусь особливаго! Я давно хотел с вами, я счастлив!
Сосулин. Когда я вернусь в Москву – дорогой товарищ Чупятов – я буду писать о вас, как о выдающемся деятеле нашей провинции…
Чупятов. Да будет вам! Чего зря вола вертеть? Ну, какой я там выдающий… Вы лучше послушайте, что вот он говорит (на доктора). Так как, товарищ доктор, как ты это назвал-то?
Доктор. Биологический… ин-тер-нацио-нал. Интернационал, граждане, да!
Малафей Ионыч (выскочил из дома – подхватывает). «Это бу-удет после-едний…»
Чупятов. Да постой ты, Малафей Ионыч! Ну к чему же это – к чему? Надо время знать.
Малафей Ионыч. Товарищ… дорогой товарищ Чупятов! Извиняюсь: не могу! Как услышу – так душа сама автоматически…
Чупятов. Ну какая там – душа!
Малафей Ионыч. То есть нет… Товарищ Чупятов – это я только так… Вы же меня знаете… Господи! Я же с корнем отрекся – я же отрекся от всех предрассудков. Я же в кружке…
Чупятов. Да знаю, знаю! Погоди ты… (На доктора.) Дай ему сказать. Так в чем же дело, дело-то – ну-ка, ну?
Доктор. Дело – очень простое. С уничтожением национальных перегородок – человечество помолодеет, возродится – биологически возродится, да. И очень понятно – почему. До сих пор – за малыми исключениями – в браках соединялись особи одной и той же нации, одной и той же крови. И отсюда – вырождение. Меньшее, чем если брак происходит в пределах одного рода или одной семьи – но все-таки вырождение. А вот если нашу русскую кровь вкатить, скажем, в испанцев, а французов подогреть неграми, а англичан – японцами, – вот это пойдет поколение… Такие будут головы, такая будет энергия, что через двадцать лет все перевернут… Да, что там!
Во время этого биологического трактата входит Жудра, Превосходный, Малафей Ионыч и Сосулин – как собаки и в стойке: ждут, что скажет Чупятов.
Чупятов. Ишь ты! С виду оно – будто чепуховина…
Малафей Ионыч. Верно! Спасибо… Спасибо, тов. Чупятов!
Превосходный. Ну да: это же глупство!
Сосулин. Фантастика!
Чупятов. А вспоминаю я, как, бывало, в шихту к чугуну какого-нибудь там марганцу или силицию сыпанут – и выйдет сталь первый сорт…
Доктор. Так, так, Чупятов – ухватил самую суть!
Чупятов. Вот. И выходит не чепуха – а напротив.
Малафей Ионыч. Во! Именно: напротив. Спасибо, товарищ Чупятов!
Сосулин. Фантастически-гениально.
Превосходный. Ну, да – это же поворот!
Жудра (Превосходному). А вы железных петухов видели?
Превосходный. Что такое? Каких железных петухов?
Жудра. А на крышах – вот у них поворот на сто процентов: куда ветер дунет – туда и они.
Доктор. Вот. А если никаких предрассудков не пугаться – так надо сделать опыт, о котором я думаю уже десять лет. И я его – сделаю – лопну, а сделаю!
Чупятов. Ну-ка, ну, громыхни, тов. доктор! Какой опыт?
Доктор. Скрещение человека с обезьяной.
Все глядят на Чупятова, он начинает улыбаться все шире.
Малафей Ионыч. Ой, уморил! Хи-хи-хи!
Превосходный. Хе-хе-хе!
Сосулин. Ха-ха-ха! С обезьяной!
Жудра. Над кем, граждане, смеетесь?
Доктор. Ничего, пусть: наукой установлено, что от смеха для организма большая польза. Только тут смешного ничего нет. Англичанин Мак Грэгор уже составил словарь языка обезьян. Через год, а может и раньше, все поймут, что это – люди… (к группе, где Малафей Ионыч, Превосходный и Сосулин) такие же, как вы.
Превосходный. Извиняюсь!
Сосулин. Позвольте…
Чупятов. А может, и верно, а? Наука – она дойдет.
Превосходный. Ну, дойдет же, ясно как день!
Сосулин. Гениально! Я пишу на эту тему пьесу… в стихах… И посвящаю вам, тов. Чупятов – можно?
Чупятов. Да бросьте вы – при чем я?
Жудра. А вы свою обезьянью пьесу – лучше ему… или вот ему посвятите (на Малафея Ионыча и на Превосходного)…А то – самому себе: тоже подходяще…
Превосходный. Ну, знаете… як Пана Бога кохам – я вам это пшипомню!
Люба (выходит). Унтера Иваныча тут нету?
Чупятов. А, певунья, здравствуй! Ну, что ж, скоро? А то мы уже заждались.
Люба. Да вот, как только Унтер Иваныч… без него аккомпанировать некому.
Превосходный. Товарищ Люба – вашу лапочку!
Сосулин (пожимая руку Любе, декламирует). Конец Государственной Думе, Февраль сошел к нам с небес. На меня вы взглянули – я умер, Коснулись рукой – я воскрес… Я воскрес, да. Это из моих революционных стихов – вы, Люба, их читали?
Люба. Нет, я про покойников не люблю.
Чупятов (хохочет). Здорово! Как говорится: девка я-те-дам!
Превосходный. Да, это я вам скажу – не девушка, а прямо сахар-рафинад по первой категории.
Жудра. А может, вам этот сахар по пайку не полагается.
Чупятов. Ой, молодцы ребята! Ой, языкастые!
Хохочет. Сосулин и Малафей Ионыч подхохатывают.
Сосулин. «По пайку не полагается»… Гениально! Я это запишу – вы разрешите, тов. Чупятов?
Чупятов. А при чем тут я?
Превосходный. Ну да? Что тут смешного? И почему именно мне не полагается? (Жудре.) Вы думаете, что вам как раз полагается, да? Так азы сначала спросите так называемого отца.
Малафей Ионыч. Нет-нет-нет… я что! (На Чупятова.) Вот, можно сказать, в руки его передаю Любочку.
Чупятов. Да что это ты, Малафей Ионыч, «прикажет-прикажет»! Не в такое время живем. Кого девушка сама выберет – за того и отдавай.
Сосулин. Вот она, народная мудрость! Гениально!
Чупятов. А то вот доктора спроси – как по его надо, с точки биологии.
Доктор. Ну, если с этой точки зрения – так, конечно: соединять в пары людей одной национальности – грубая ошибка.
Малафей Ионыч. Спасибо, тов. доктор! Я всегда – в одну ногу с наукой.
Превосходный (Жудре). Что? Я же вам говорил, что вы ей не пара – и даже, знаете, научно.
Жудра. Ну, это без дураков! Мы с Любой осенью едем в Москву, а вы научно – катитесь ливерной, вот что.
Превосходный. Слушайте – это вы мне – ливерной?
Жудра. Вам – ливерной, да.
Превосходный. Ну, так я вам скажу, что вы не поедете.
Жудра. То есть, это как же? Вы же сами полчаса назад обещали мне путевку дать.
Превосходный. Ну, и что с этого? Это обещание надо понимать диалектически, да.
Малафей Ионыч. Спасибо, тов. Превосходный, спасибо.
Жудра. А по-нашему, по-комсомольски, этакие вот диалектики – называются трепачи.
Люба. Витя… Витя… Оставь… не связывайся.
Превосходный. Ах, та-ак? Я из-ви-ня-юсь! Малафей Ионыч!
Малафей Ионыч. Здесь! Слушаю, товарищ Превосходный!
Превосходный. Имейте в виду, что вы допускаете себе в дом…
Малафей Ионыч. Да… Слушаю…
Превосходный. …бывшего меньшевика, да.
Малафей Ионыч. Как, тов. Превосходный… Госп… да я…
Превосходный. Да. Согласно его собственноручной анкете во время февральской революции он записался в партию меньшевиков.
Чупятов. Да бу-дет вам! Ведь ему же тогда двенадцать годов было.
Малафей Ионыч. Товарищ Чупятов, ваши слова для меня, как библ… как Бебеля, или, например, Лассаля…
Чупятов (конфузясь). А ну тебя… Что это ты в самом деле… Какой я… (Махнув рукой, закуривает, уходит за угол).
Малафей Ионыч. Нет, тут уже я – автоматически. Чтобы я в мою пролетарскую семью допустил гидру – нет, это аминь, ныне и присно и во веки веков!
Жудра. Благословите, отец дьякон.
Люба. Витя – не надо! Слышишь?
Малафей Ионыч (Жудре). Прошу вас, как бывшего социал-предателя… и нахала… оставить этот честный советский дом и больше сюда не возвращаться! Да-с!
Жудра. С удовольствием! Меня от вас тошнит.
Люба. Витя, постой… Как же я… как же мы…
Жудра. Не робей, Люба! Так или эдак, а мы с тобой… (тихо ей). Вечером, в саду – ладно?
Малафей Ионыч. Нет, насчет Любы – это теперь уж выкусите, вот… (Показывает фигу.) Да-с, гражданин гидра!
Жудра. Что-о?
Унтер Иваныч (входит. В восторге). Ну-у… Какой я ловил шюка! Вот: колоссаль! Я ее тасковал-тасковал… и потом эйн! Вы понимаете? (Молчанье. Оглядывается.) Что? Почему здесь такой… как это, – молчаление?
Жудра. Молчаление – именно! Молчалины – да! Хорошо сказал немец! (Уходит.)
Унтер Иваныч (растерянно). Боже ты моё… Что такой?
Малафей Ионыч. Ничего, ничего. Он ушел – и теперь все слава Бог… бок, ой!
Чупятов (подходя). Что это – что с тобой?
Малафей Ионыч. Бок… Ничего, прошло… Это… это у меня наследственное…
Чупятов. Скажи, пожалуйста! А-а, и Унтер Иваныч тут? Стало быть, все в сборе?
Малафей Ионыч. Все, все, тов. Чупятов. Сейчас, сейчас, сию минуту начнем. Пожалте. Тут у нас ступенечки – позвольте, я вам… (Поддерживает под локоть.)
Чупятов. А ну тебя! Что я – архиерей, что ли? (Уходит в дом.)
Малафей Ионыч. Тов. Превосходный… позвольте вам…
Превосходный. Э-э… спасибо, спасибо!
Малафей Ионыч. Так… Еще одна, еще… (Поддерживая, поднимает свою руку все выше.) Извиняюсь: вся рука вышла-с. Товарищ доктор!
Доктор (просыпаясь от биологических размышлений). Кто это? Ах, вы… Ну?
Малафей Ионыч. Вы что же не идете?
Доктор. Я – потом. Докурю вот.
Малафей Ионыч. Товарищ Сосулин. Люба!
Сосулин. Иду… (Ни с места – упорно смотрит на Любу.)
Люба. Ну? Чего уставились? Дайте пройти.
Сосулин (декларирует).
Товарищ, гляди зорко в оба:
Враг прикинулся другом – не верь!
Маруся, я твой до гроба –
Открой мне сердце и дверь.
Это из моего цикла «Привет революции и Марусе».
Люба. Протрите очки: я не Маруся (уходит в дом).
Сосулин. Все равно… Люба… Люба, постойте же! (Идет за ней.)
Жудра (входит с телеграммщиком). Ну, да: вот он здесь. Доктор, распишитесь: телеграмма вам.
Доктор. Ага! Спасибо…
Телеграммщик уходит. Доктор распечатывает телеграмму и держит ее, не читая – не в силах вырваться из объятий биологии.
Жудра. Ну, знаете… наклали вы мне с биологией с этой вашей.
Доктор. А что?
Жудра. А то, что я ее люблю – понимаете?
Доктор. Я тоже люблю. Вот именно: люблю.
Жудра. Как? Вы? Любу?
Доктор. Какую черт Любу! Биологию.
Жудра. Ая – Любу. И вы мне со своими фантазиями свинью подложили. Тоже… ляпнул: «соединять людей одной национальности – грубая ошибка»… Додумался!
Доктор. Да ведь это я так – теоретически.
Жудра. Да, вы – теоретически, а мне ваша теория вышла – дышлом.
Доктор. Фу, ч-черт… действительно – неладно получилось. Ты не сердись – ей-Богу, я тебя люблю не меньше, чем своего Илюшку. Может, как-нибудь уладится, а? Ты придумай, скажи мне – я все сделаю.
Жудра. Да уж будьте покойны – придумаю: у меня мячик работает… получше вашего.
Доктор. Ну так идем скорей – пока не начали.
Жудра. Ах ты… да я не могу туда!
Доктор. Почему?
Жудра. «Почему»! Потому что меня Малафей из дому выгнал – при вас же это было.
Доктор. Фу, черт… действительно! Ну, я один пойду… (Засовывает телеграмму в карман.)
Жудра. Ну… разявка биологическая! Да вы телеграмму-то прочтите.
Доктор. Да, верно: телеграмма. (Читает. Потом – задыхаясь.) Витька! Нынче какой день?
Жудра. Четверг.
Доктор. Четверг? Ой… Бежим сломя голову! Скорей!
Жудра. Куда?
Доктор. На вокзал… Ур-ра!
Жудра. Вы что… Это самое – окончательно?
Доктор. Что – окончательно?
Жудра. Свихнулись.
Доктор. Да ты пойми: это от Илюшки, от студента моего – заграничное плавание кончил, вечером здесь будет.
Жудра. Но-о? Илюшка? Это – в самый раз, кстати. Вы ему скажите – как только морду умоет, чтобы сейчас же он ко мне сюда бежал.
Доктор. Да не один он – вот дело в чем: не один!
Жудра. Как – не один?
Доктор. Ты слушай… черт рыжий – ты слушай! (Читает телеграмму.) «Встречай четверг приеду с африканским гостем… С Африканским гостем…» Ты по-ни-ма-ешь?
Жудра. Хоть убей – не понимаю.
Доктор (поет, приплясывая). С аф-ри-кан-ским гостем! С аф-ри-кан-ским гос-тем!
Малафей Ионыч (выбегая из дому). Товарищ доктор! Товарищ доктор!
Сосулин (выбегая). Что такое?
Превосходный (в окне). Он уже пляшет.
Каптолина Пална (в окне). Потеха! (Хохочет.)
Доктор. С аф-ри-кан-ским го-стем! С аф-ри-кан-ским го-стем!
Жудры около него уже нет – он нырнул за угол.
Малафей Ионыч (подбегает к доктору, хватает его). Доктор… доктор… Доктор. С аф-ри-кан…
Малафей Ионыч. Ш-ш-ш! Ради Хри… Ведь товарищ Чупятов – он не может… Да скажите же – что случилось – что с вами?
Доктор. Телеграмма – вот. Мой Илья приехал. И с ним – африканский гость… Бегу на вокзал. Прощайте. (Убегает. Пауза.)
Каптолина Пална. А я намедни сплю – и вдруг вижу, будто я паровоз родила.
Сосулин. Доктор – пляшет, какой-то африканский гость. Прямо, как во сне…
Превосходный (Малафею Ионычу). Что же это значит?
Малафей Ионыч. Это… можно-скать… сон – производственный.
Превосходный. Извиняюсь, я про доктора.
Малафей Ионыч. У него, изволите ли, сын – по корабельной части, так что у них летом плавание – как бы даже по заграничным местам.
Превосходный. Это, знаете, я уже знаю. Но что такое – африканский гость?
Малафей Ионыч. Не понимаю. Премудрость – или… ум за разум… В твердую почву – не могу вам сказать.
Сосулин. Фантастика!
Каптолина Пална (радостно). Ой… а может, они, которые в Африке, голые ходят?
Малафей Ионыч. Капа… Капа!
Превосходный. Поезд – уже через час, и тогда мы все сами увидим.
Каптолина Пална. А дети от них – тоже черные, или, может, какие пестренькие? Ой, вот интересно!
Малафей Ионыч. Капа! Капа!
Превосходный. Но это же у нас может быть событие! И даже – в масштабе!
Малафей Ионыч. Спасибо, товарищ Превосходный! Именно – в масштабе.
Превосходный. Ну да… (Из дома слышно: рояль и пение.) Уже. Слышите?
Сосулин. Это из «Аиды»… Тоже как раз африканская… Ш-ш-ш!
Идет в дом на цыпочках, за ним бежит Малафей Ионыч, Превосходный и Каптолина Пална – тоже уходят.
Занавес
Час второй
Столовая в доме Малафея Ионыча. Прямо – дверь в залу, там – пение. Другая, застекленная, дверь – на балкон, оттуда ступеньки вниз, в сад. Возле балкона – три дерева, под одним из них, скорчившись, сидит Жудра.
Дарья (выходит на балкон – стряхнуть скатерть, заслушалась пения и заводит сама):
Хорошо тому на свете жить,
У кого нету стыда в глазах,
У кого нету и совести.
Хорошо тому на свете жить,
У кого…
Жудра (привстав). Это ты – правильно. А мне вот тут – сиди.
Дарья. Ой-ой! Кто-й-то? Кто-й-то?
Жудра. Ш-ш-ш, Даша, не кричи. Это я.
Дарья. Ой, Витька окаянный… Настращал – прямо не передохну. Да ты что же тут сидишь как воришка? В дом-то чего не идешь?
Жудра. С Малафеем разругался – вдрызг… Из-за Любы.
Дарья. Ах, батюшка ты мой! Так, может, Любе чего передать? Ты скажи, я для тебя все сделаю.
Жудра. Спасибо тебе, Дашенька: я знаю, ты все сделаешь, да вот я-то не знаю еще, что делать. Еще пока не продумал.
Дарья. Ну, сиди, думай.
Жудра. Эх, жизнь наша – копейка! А еще того хуже, когда и копейки в кармане нету. Были бы деньги, сели бы мы с Любой в поезд – и ищи ветра в поле.
Дарья (конфиденциально). А у дьякона – полено.
Жудра (удивленно). Какое полено?
Дарья. А такое – сберегательная касса: нутро пустое – и все деньгами набито: чтоб в случае обыска не нашли.
Жудра. Ну, так этих денет ты из него и поленом не вышибешь.
Дарья (вертя могучим кулаком). Я-то? Не вышибу? (Уходит.)
Илья (появляется около балкона. Приглядываясь, тихо). Витька, Витька!
Жудра. Илья! Ну, наконец-то! А папашка твой что же?
Илья. После придет.
Жудра хохочет.
Илья. Ты чего?
Жудра. Вспомнил, как папашка твой тут отплясывал, когда <телеграмма> твоя пришла… Потеха! Все выскочили… Да, кстати, про какого еще ты там африканского гостя в телеграмме писал? Как про него услыхали – так прямо у всех мозги набекрень: никто ничего не понимает, переполошились… Что это – негр, что ли?
Илья. А-а, зацепило! Я тебе сейчас про него расскажу. Иду я, понимаешь, в Порт-Саиде по набережной и вижу: толпа, в середине – негр, а с ним рядом…
Дверь из залы в столовую открывается, в столовую на цыпочках выходит Малафей Ионыч.
Малафей Ионыч (тихо). Дашка, Дашка! Жудра (Илье). Ш-ш-ш!
Малафей Ионыч. Ах ты, Господи! Ничего не готово! Да что ж это такое?
Илья (тихо – Жудре). Пойдем подальше – там я тебе доскажу. (Уходят.)
Малафей Ионыч. Дашка! Дашка!
Музыка в зале прекратилась, оттуда выходит Чупятов, за ним остальные.
Чупятов. Ну, спасибо, Любаша! Ай, молодец-девушка, ай, молодец! Ну, этакий клад тут нельзя держать, это – народное достояние. Обязательно ее в Москву учиться отправим.
Люба. Товарищ Чупятов, я хочу сказать… я не могу одна… я…
Малафей Ионыч (перебивает). Ты – не одна: я тут, можно-скать – на страже. Товарищ Чупятов… дорогой товарищ Чупятов! Позволю себе, что если бы это было в мрачные времена царизма, так я бы вам – прямо в ножки! Но так как мы избавились от этого наследия, то разрешите пожать вашу руку помощи.
Чупятов. Да ну тебя… При чем – я? Ты лучше Унтера Иваныча благодари – он ее обучал-то.
Малафей Ионыч. Дорогой германский товарищ, позвольте вас… (Лобызает.)
Унтер Иваныч. Данке. (Отплевывается, вытирается.) Но это – антигигиенише.
Чупятов (Унтеру Иванычу). Ну, еще-то чего нам споете?
Превосходный. Вот, например, ест композитор товарищ Глинкин: вы Глинкина можете?
Унтер Иваныч. О, да, я могу… Но я не могу, майнэ фрау – моя жена – в ожидании…
Чупятов. Ну? Опять – младенец?
Унтер Иваныч. Это – я, я. Она меня дома в ожидании, и я боюсь: у нее голос очень военный, как у валторн.
Чупятов. Ничего, обойдется. Поиграй, поиграй нам еще… В кои-то веки!
Малафей Ионыч. Унтер Иваныч, кто вас просит – кто вас просит-то, вы подумайте! Да если бы меня… да я бы не то что в валторну – в эту самую… в флейту бы влез бы…
Чупятов. Да будет тебе! Ну, что это, ей-Богу!
Идет в залу, Малафей Ионыч – за ним.
Люба (Сосулину). Ну? Чего вы на меня очки пялите? Что вы мне хотели сказать?
Сосулин. Только четыре строчки. Вы поймете… (Декламирует):
Вперед! За мною! Вперед!
Передо мною ты одна,
Пересохли губы и рот –
Жажду выпить чашу до дна…
Люба. Вы что – чаю хотите?
Сосулин (растерянно). Чаю? Да… то есть нет, что я! Нет!
Люба. Ну, так в чем дело, говорите… А то «да», «нет»… Терпеть не могу!
Сосулин. Я… тут мешают, я – потом… Когда вы еще споете – я буду вас ждать на балконе. Вы придете? Люба – я умоляю вас!
Подходит Превосходный – Сосулин тотчас же уходит в залу.
Превосходный. Люба, я еще не успел… я хотел бы сказать вам за ваше пенье – широкое русское мерси. И ежели между нами приватнэ, то вы ест единственное пьятно… э-э-э… в нашей дыре.
Люба. Пятно – в дыре? Благодарю вас… товарищ Глинкин.
Превосходный. Глинкин? А почему – Глинкин, когда я имею свое фамилие и даже очень хорошее, и оно пойдет к вам, як по выкройке.
Люба. Нет, мне ваша выкройка что-то не нравится. (Уходит.)
Каптолина Пална (подходит к Превосходному). Вы это чего же это, а?
Превосходный. Что – что же?
Каптолина Пална. Будто из товарищей, а поступаете, как буржуй!
Превосходный. Кто? Я?
Каптолина Пална. А то кто же? Я вам вот этак глазом сделала, чтобы вы на балкон шли, а вы как колода, ни с места.
Превосходный. Цо такое – колода? А ежели я не видел, как вы мне сделали тым глазэм.
Каптолина Пална. Вот-ще: не видел! Ну, так теперь глядите: как только Любка распоется – чтоб у меня сейчас на балкон шли!
Превосходный. Ну хорошо, хорошо… Не волнуйтесь. Я приду – як Бога кохам, приду.
Каптолина Пална. Ну, если только вы… (Увидев вошедшего Илью.) Ой, какой сурприз! Илюша!
Илья. Я. Здравствуйте.
Превосходный. А-а, пан студент! Вернулся?
Каптолина Пална. Илюша… да как же это вы? Из самой заграницы? И… и ничего?
Илья. Ничего, как видите.
Каптолина Пална. Ой, Малафей! Малафей! Товарищ Чупятов! Глядите, глядите! Тут – из заграницы… из настоящей!
Малафей Ионыч, Люба, Сосулин, Унтер Иваныч – выбегают из залы к Илье.
Люба. Илюша, голубчик!
Чупятов. А-а, мореплаватель!
Малафей Ионыч. Илья Петрович, наш дорогой красный студент!
Сосулин. Позвольте: это, значит, была ваша телеграмма – африканский гость и так далее?
Илья. Да, моя.
Превосходный. Ицо оно то есть – африканский… гощтъ?
Чупятов. Да, загнул загадку – ну-ка, разгадывай.
Малафей Ионыч. Спасибо, тов. Чупятов! Спасибо, тов. Превосходный.
Илья. Африканский гость? А вот сейчас увидите.
Превосходный. Как?
Сосулин. Где?
Илья. Он сейчас придет сюда.
Малафей Ионыч. Сюда?
Унтер Иваныч. Боже ты мое!
Сосулин. Фантастика!
Илья. Да… почти что.
Каптолина Пална. А он из товарищей – или настоящий кавалер?
Малафей Ионыч (тихо, но свирепо). Молчи… дура!
Сосулин. Позвольте: все-таки – кто же он?
Илья. Он? Да видите… как бы это сказать…
Превосходный. Я уже знаю: делегат.
Илья. Вроде.
Превосходный. Ну, ясно, как дзень. Неф – или какого-либо другого цвета.
Каптолина Пална. Негр? Ой, вот интересно!
Малафей Ионыч. И… и он – сюда, ко мне? Делегат? Ой, Госп… то есть, я хочу… Тов. Чупятов – делегат! Можно-скать, черная жертва империализма. Да это же… Капа! Капа!
Чупятов. Да постой, не лотоши. (Илье.) В чем дело?
Илья (Чупятову). Как раз по этому делу – мне надо вам два слова сказать… по секрету.
Чупятов. Ладно.
Превосходный (обиженно). Ну, ежели вы хочете приватнэ и не кладетесь на мой гонор – то я могу уйти.
Малафей Ионыч. Тов. Превосходный – извиняюсь! Товарищи, товарищи, позвольте вам – сюда!
Чупятов и Илья отходят в сторону. Остальные разговаривают взволнованным шепотом.
Малафей Ионыч. Тов. Превосходный… делегат, а? Да ведь этого негра прямо Бог послал… то есть – Бог, конечно, с маленькой буквы, с маленькой буквы…
Превосходный. Ну, хотя бы з маленькой, но з того может быть большой профит.
Малафей Ионыч. Ну да! Тов. Сосулин, если статейку в Москву – в «Известия», а? Что, мол, такого-то числа, состоялось чествование жертвы империализма в доме у бывшего… то есть у меня.
Сосулин. Сейчас, сейчас… Постойте (начинает декламировать):
Привет тебе от нас, как брату!
Я тоже негром был когда-то,
Теперь я стал…
(Запнулся. К окружающим.)
Ну, скорей: кем? кем?
Каптолина Пална. Арапом?
Малафей Ионыч (ей). Молчи! Товарищи, я не могу… я волнуюсь. (Не в силах выдержать больше – на цыпочках подходит к Чупятову и Илье.) Товарищи…
Илья (к ним). Сейчас, сейчас. (Шепотом кончает свой разговор с Чупятовым.)
Малафей Ионыч. Тов. Чупятов… я не могу, я волнуюсь. Вы, можно-скать, отче наш… Может, какие-нибудь директивочки от вас, – как и что. Ведь случай-то, можно-скать, непредусмотренный… африканский… Ведь негр… товарищи.
Чупятов (неопределенно). Да… Это надо учитывать.
Превосходный. Я на то скажу вам: даже – в масштабе, ежели то ест делегат.
Илья. Да… Советую…
Малафей Ионыч. Да что, что советуете-то? Илья Петрович, дорогой – вы скажите: может, он что-нибудь любит эдакое… или вообще.
Илья (на Любу). Вот.
Малафей Ионыч (радостно). Ну-у? Так это мы…
Илья. То есть – пение, музыку. Так что, по-моему, продолжайте концерт. А потом чего-нибудь слегка – тут (показывает на стол) – вот и все.
Малафей Ионыч. Госп… да это я… да мы – в лепешку! Капа… Капа… Она сейчас тут приготовит…
Чупятов. Вот это хорошо, что у тебя жена работящая. А то у других – кухарки, горничные… ну, не глядел бы!
Малафей Ионыч. Истинно: прямо глядеть тошно! У нас, тов. Чупятов, этого и в заводе нету, мы – по-пролетарски… Ну, Унтер Иваныч, Люба – начинайте, начинайте, а то ведь он, гость-то, каждую минуту может, а мы тут стоим… Я не могу – я волнуюсь.
Чупятов. Постой, дай докурим. Вот студент нам еще что-нибудь расскажет.
Превосходный (Илье). Да, я вас прошу – провентилируйте нам в международном масштабе, як там у вас, в загранице.
Илья. События там – совершенно невероятные. Особенно в английских колониях, в Африке. Понимаете: в Гвинее – восстание негров…
Малафей Ионыч. Негров? Дак ведь гость-то наш как раз…
Илья. Да, и туземный батальон отказался стрелять…
Малафей Ионыч. Товарищ Чупятов… ура! Я не могу… Резолюцию!
Сосулин. Товарищ Чупятов – я предлагаю – срочные стихи.
Превосходный. Нет, нет: резолюцию… Як пана Бога кохам.
Илья. Не торопитесь: самое замечательное дальше. Понимаете… Да нет: я лучше вам прямо из газеты переведу… (Вынимает английскую газету и делает вид, что переводит.) Вот… «отказались стрелять. И тогда против восставших английским губернатором были брошены до тех пор невиданные части…»
Превосходный. Слушайте, слушайте!
Сосулин. Я протестую – от лица…
Чупятов. Да погодите вы! Дайте кончить.
Илья (продолжает). «Это были прекрасно обученные и вооруженные карабинами… человекообразные обезьяны…»
Унтер Иваныч. Боже ты мое!
Илья (продолжает). «Но даже и они отказались и бросили оружие все, как один…»
Малафей Ионыч. Ура!
Превосходный. Ну да – ура.
Сосулин. Позвольте… что же это? Выходит – они совершенно, как люди… то есть как я?
Илья. Да, как вы.
Сосулин. Фантастика!
Илья. Пожалуйста – вот вам газета: вы же, наверное, английский знаете.
Сосулин. Отчасти… да… (Берет газету, растерянно смотрит.) Да, действительно…
Каптолина Пална (услышала шаги – кто-то поднимается из сада на балкон). Ой… идет! Идет!
Малафей Ионыч. Кто? Он? Африканский…
Кидается к балкону, свалка в дверях.
Сосулин. Пустите!.. пустите меня! Я – корреспондент.
Превосходный. Нет, извиняюсь, я! Как секретарь…
Каптолина Пална. Я – дама, а вы на меня прете… Тоже – кавалер!
Малафей Ионыч (увидел на балконе Дарью, торопливо закрывает дверь). Товарищи, это не он, это не он! Ей-Богу, не он! Это – не негр.
Чупятов. А кто же?
Малафей Ионыч. Это… так, одна… моя дальняя… то есть, вообще женщина…
Чупятов. А-а… ну, ладно… (Бросая папиросу.) Что ж, Унтер Иваныч, пора начинать. (Идет в залу.)
Малафей Ионыч (вслед). Истинно: пора… спасибо, тов. Чупятов (приоткрыв дверь на балкон, где Дарья начинает развешивать белье). Дашка, дура… спятила? Белье развешивать! Уходи отсюда… слышишь? (Закрыв дверь – сладко.) Тов. Превосходный… осмелюсь… Тов. Сосулин, дорогой наш поэт! Люба! Люба! Да что ж ты, что ж ты не идешь? Иди же. Я не могу – я волнуюсь… ведь он каждую минуту может… Люба!
Люба (Илья что-то шепчет ей). Да иду, иду.
Уходит в залу вместе с Ильей.
Малафей Ионыч. Капа, слушай: пока она петь будет – ты тут все приготовь… Да поскорее. Господи, ведь каждую минуту – каждую минуту может… Ведь делегат – понимаешь?
Каптолина Пална. Вот-ще: приготовь! Очень надо! А Дашка на что?
Малафей Ионыч. Дура! Ты слышала, что товарищ Чупятов про кухарок говорил? Да после этого Дашку обнаружить – разве это мысленное дело?
Каптолина Пална. А может, у меня свои дела – поважнее? Вот-ще! (Вильнув хвостом, уплывает в залу.)
Малафей Ионыч. Дура! Владычица! Что же теперь? Мать Пресвятая… Дарья! Дашка! Дашка! (Выбегает.)
Возле балкона появляются доктор и Жудра-с каким-то свертком в руках.
Доктор. Ну, ладно, жди пока тут. Я пойду туда. (Поднимается на балкон и в столовую.)
Жудра садится под балконом.
Илья (выйдя из залы навстречу доктору). Ты один? А что же – Африканский гость? Пожалует или раздумал?
Доктор. Придет, придет, только попозже, когда пение кончится.
Илья. Ага! Ну, стало быть – скоро: там уже Аида африканская при последнем издыхании, – слышишь? (Идут в залу.)
В столовую входит Малафей Ионыч вместе с Дарьей, опасливо прикрывает дверь в залу, тянет Дарью к балконной двери.
Малафей Ионыч (Дарье). Так – поняла? Ножи, вилки, которые попроще – кухонные.
Дарья. Кухонные – так кухонные: мне – наплевать, дело твое… (Хочет уйти.)
Малафей Ионыч. Да нет, ты постой. Понимаешь: гости… это самое… нынче – особенные. Надо, понимаешь, чтобы ты как-нибудь… не ты, а как бы… это самое…
Дарья. Ты – не ты… Говори уж, чего кругом ходишь, как кот.
Малафей Ионыч (как в воду). Ну… одним словом… ты мне – тетка.
Жудра фыркает.
Дарья. Тетка-а? Хто? Я? Тебе?
Малафей Ионыч. Ах, ты, Господи… Да некогда мне с тобой! Говорю – тетка, стало быть – тетка. Что я – даром тебе деньги-то плачу?
Дарья. Нашел дуру! Это чтобы я у тебя за десять целковых в месяц и в кухарках, и в тетках служила?
Малафей Ионыч. Дашка, Бог с тобой: какая же это служба тетка? Только одно уважение. Чай, например, подашь – и сама садись с нами, пей. И разговаривай – вообще, как тетке полагается. Да ты женщина умная, мне тебя не учить.
Дарья. Умная – умная, а все-таки в союз сбегаю, спрошу, почем в месяц за тетку полагается.
Малафей Ионыч. Дарья Матвеевна, голубушка, – да зачем же в союз? Я и сам давно тебе хотел прибавить… Ну, двенадцать целковых в месяц – по рукам, а?
Дарья. Не-ет, меньше, как за пять, в тетки не пойду… Сраму-то одного по нонешним временам: дьяконова тетка! (Уходит.)
Малафей Ионыч. Дарья Мат… Ах, ты чертова…
Открывается дверь из залы, высовывается тов. Чупятов.
Ой, товарищ Чупятов. Это я… волнуюсь…
Чупятов манит его пальцем.
Сейчас, сейчас, сейчас…
На цыпочках проходит в залу. Из залы выплывает Каптолина Пална, за нею Превосходный. Жудра быстро взбирается на дерево и дальнейшее наблюдает оттуда.
Превосходный (увлекая Каптолину Палну в неосвещенный угол балкона). Сюда! Сюда! Здесь будет удобнее.
Каптолина Пална. Ой, там темно!
Превосходный. То как раз ест удобно для личной жизни. И мы з вами, конечно, за свободную личную жизнь, ктура ест завоевание нашей революции – и никакой другой революции нам даже не надо.
Каптолина Пална. Ну, да! (Пауза.) А к нам нынче трубочист приходил.
Превосходный (удивленно). То ест… для чего вдруг – трубочист?
Каптолина Пална. Известно для чего: трубы чистить. Весь в саже. Вот бы ни за что не поцеловала!
Превосходный. А ежели не трубочист, а я – Казимир Превосходный – так что?
Каптолина Пална. Вот-ще! Очень мне надо вас целовать! Это не полагается, чтоб дама…
Превосходный. Але ведь я же не дама? И значит, я – могу? Да?
Каптолина Пална. Какой нахал! Конечно. (Поцелуй.) Ах, как я люблю с вами обращаться!
Превосходный. Ну, я прошу вас: еще один… як пана Бога кохам – один!
Каптолина Пална. Вот-ще! За кого вы меня принимаете? (Пауза.) А у меня вот тут – родинка.
Превосходный. Где? Здесь? Да… это знаете, родинка… это даже ест целая родина.
Жудра, не выдержав, фыркает.
Каптолина Пална. Ой… кто это, кто это там?
Превосходный (вскакивает, заглядывает через перила вниз, возвращается). Глупство! Никого… или кто-нибудь в виде птицы. (Возобновляет охоту за родинкой.) Извиняюсь… здесь? Нет?
Каптолина Пална. Ой… а если там есть кто-нибудь? Я же слышала! А если там Чупятов?
Превосходный. Пфе. Цо такое Чупятов?.. Извиняюсь: здесь, да? Некультурная личность, и ежели приватнэ – мне на подобных з высокого дерева плевать.
Каптолина Пална. Ш-ш-ш! Что вы, что вы?
Превосходный. Я же вам говорю, что – никого, и никто не может нас слушать.
Жудра (тихо, но очень раздельно). А вдруг?
Каптолина Пална. Ой! Ой!
Превосходный. Цо, цо такого? (Сбегает с балкона, ищет. Вернувшись.) Никого. То был какой-нибудь звук природы.
Каптолина Пална. Вот-ще – природы! Я же слышала: он сказал – «а вдруг». У меня даже пульс начался.
Превосходный. Извиняюсь, где? Тут?
Каптолина Пална. Нет-нет-нет! Пустите. Идемте отсюда, я боюсь.
Превосходный. А-а, дебли их везьмо! Хорошо, хорошо… Идем.
Уходят. В столовой во время этой сцены Дарья накрывает на стол. В зале – соло на рояле Унтера Иваныча. Люба входит в столовую. Жудра увидел – вскакивает с дерева через окно. Женщины вскрикивают.
Люба. Ой, Витька! Ой, Витька… ты?
Дарья. Черт окаянный! Ты меня до родимчика доведешь!
Люба. А мне Илья говорил… где же Африканский гость?
Жудра. Через пять минут тут будет. Ты смотри, в него не влюбись…
Люба. То есть это в кого – в него? (Хохочет.)
Из залы выскакивает Сосулин, от волнения, как всегда – снял и шелковым платочком протирает очки. Жудра присел сзади Дарьи, она прикрывает его платьем.
Сосулин. Любовь Малафеевна… Люба! Вы на балкон? Да?
Люба. Нет. Там у нас лягушки прыгают… противные. Да если вы еще…
Сосулин (бросив очки на стол, подходит к Любе, взял ее руку обеими своими). Люба, если вы… если вы не пойдете, я… я не знаю, что сделаю!
Люба. Я знаю; прочтете свои стихи…
Сосулин. Люба – я не шучу.
Жудра проскочил под столом и уже из-за спины Сосулина кивает Любе, чтобы она согласилась.
Люба. Да? Не шутите? Ну, хорошо, идите – я сейчас к вам выйду.
Жудра (из-под стола, хватает очки Сосулина).
Сосулин. Где… где мои очки? Где? Я же сейчас, сейчас их здесь бросил.
Люба. Да идите же скорей! Пока там играют… А то сейчас все выйдут.
Сосулин. А, черт, ну, все равно…
Выходит на балкон. Жудра выталкивает туда Дарью. Сам выскакивает через окно, взбирается опять на дерево и исчезает. Люба остается в столовой, у балконной двери.
Сосулин (вышедшей на балкон Дарье – шепотом). Наконец-то! Это – вы?
Дарья (тихо). Ну, я.
Сосулин. Я вас не вижу, но все равно: ваш голос все время звучит во мне… Да, да, во мне. У меня есть четыре строчки – вот:
Твой голос – голос восстаний,
Кровь бунтует во мне, кипит.
Революции день настанет –
Ты будешь моей Лилит…
Лилит-Лилит-Лилит! (На коленях.)
Дарья. Ой, да встань! Что это ты – что это ты… спятил?
Сосулин. Повтори, повтори еще! Боже мой… ты сказала мне «ты» – да?
Дарья. Ну, да: сказала.
Сосулин. Милая… ты-ты-ты! Ты не знала – ты не знала! А я давно не спускаю с тебя глаз – я слежу за каждым твоим движением… Что же ты молчишь? Милая, милая… что же ты молчишь? Ну, скажи: ведь ты согласна… Да? Да?
Дарья. Чево согласна-то?
Сосулин. Ну, конечно – быть моей женой… ты согласна, да?
Дарья. Да ну ладно, что ля…
Сосулин. Ты… Ты! (Обнимает Дарью – Люба задыхается от неслышного смеха.)
Люба (выходит на балкон). Ну, поздравляю вас, Сосулин, поздравляю. Я так за вас рада.
Сосулин. Кто это? Что такое? Где… где мои очки? Где очки?
Двери зала открываются, из зала входит Чупятов.
Люба. Товарищ Чупятов! Товарищ Чупятов! Подите сюда… скорей!
Чупятов. В чем дело?
Люба. Поздравьте их: он только что ей сделал предложение.
Чупятов. Но-о? (Сосулину.) Это, брат, здорово! Вот теперь вижу – ты действительно не на словах только. А то ведь нынче всяких много: строят из себя этакого… пролетарского, а сам шелковым платочком нос зажимает…
Сосулин (торопливо прячет платок). Где… где мои очки?
Люба. Вот… они на столе были, вы их под салфетку засунули.
Сосулин (надев очки, в ужасе смотрит на Дарью). Вы? Я… я… нет! Это же…
Чупятов. Ну, нечего, нечего конфузиться. Поздравляю. Это, брат, здорово!
Дарья (обнимает Сосулина). Ах ты… цыплок ты эдакий!
Чупятов. Вот это – да: это – поглядеть приятно! (Дарье.) Вас… как звать-то?
Дарья. Дарьей кличут.
Люба. Она у нас пятый год живет…
Чупятов. Так, так… Она – что же у вас: вроде…
Малафей Ионыч (подбегает). Это… это, товарищ Чупятов… э-э… моя тетя.
Чупятов. Но-о? А я думал…
Малафей Ионыч. Она… тётя, можно-скать, от сохи… от сохи – да. Она в деревне жила…
Дарья. Ну, кому – тетя, а кому…
Чупятов. А я думал – прислуга.
Малафей Ионыч. Нет, что вы, что вы, товарищ Чупятов, я не… не эксплоатирую… Она, конечно, помогает, то, се… но это, как говорится, для семейного удовольствия… А только она – тетя, ей-Богу, тетя! Тетя милая, что же ты ничего не скажешь?
Люба. Это она – с радости: замуж выходит. Вот товарищ Сосулин ей предложение сделал.
Превосходный, Каптолина Пална, Унтер Иваныч, доктор и Илья подходят.
Малафей Ионыч. Пре… предложение? Ей?
Каптолина Пална. Кому? Дашк… (Осеклась. Малафей Ионыч ее ущипнул.)
Превосходный. Кто? Товарищ Сосулин? Нет! Глупство!
Сосулин (умоляюще). Люба – вы же знаете… Вы же видели, как всё это…
Люба. Ну, да: конечно, видела – потому и говорю.
Чупятов. Да уж чего там: дело решенное, поздравляйте.
Переходит с балкона в столовую, за ним – остальные.
Малафей Ионыч. Спасибо, товарищ Чупятов! (Дарье.) Поздравляю, тетя дорогая – поздравляю!
Дарья. Тетя? Ну, насчет тети – это мы еще поговорим! Ты мне сперва…
Малафей Ионыч (перебивая). Это мы – потом, тетя, это мы потом… Поздравляю, поздравляю… Госп… товарищи! Поздравляйте! Капа! Капа!
Каптолина Пална. Вот-ще! Чтоб я…
Малафей Ионыч (тихо). Улыбайся, улыбайся, дура! Поздравляй! Ну?
Каптолина Пална. Поздравляю.
Превосходный. Ну, да: и я – тоже.
Сосулин (поздравляющим). Но позвольте… я… это же очки! Господа… это же… это же фантастика!
Илья. Привыкайте, привыкайте, ничего!
Голос за окном (не то птичий, не то еще какой-то). Уи! Уи! Уи!
Илья выглядывает за окно.
Унтер Иваныч (Сосулину). Моя жена – то же, как ваш – колоссаль. Я очень рад.
Малафей Ионыч (пожимая руки). Спасибо, спасибо. Все-таки знаете, тетя… С глубокого детства… она мне по матери…
Дарья. Кто? Я? Ты это что на меня… Да чтоб я…
Малафей Ионыч (перебивает). Тетя… тетя милая – еще раз! Ну – все, все поздравили?
Илья. Нет, еще не все… (Выглянув в окно.) Уи!
Голос за окном. Уи! Уи!
Африканский гость быстро входит в столовую. Это – антропоид, однако по всем видимостям не нынче – завтра он станет антропос-человек. На нем трусики, рыжие туфли, воротничок, галстук; остальное заменяет шерсть.
Каптолина Пална (вцеплясь в Превосходного). Ой! Ой! Ой!
Дарья. Ну и мырдишша!
Малафей Ионыч, Превосходный, Унтер Иваныч, Сосулин – онемели.
Доктор. Уважаемые товарищи! Честь имею вам представить Африканского гостя.
Занавес
Час третий
Балкон, три дерева. Дверь с балкона в столовую закрыта. Сквозь стекло видно: все – около Африканского гостя. Малафей Ионыч кланяется, приглашая его к столу, вдруг Африканский гость перескакивает через него и вылетает на балкон, за ним – Илья.
Африканский гость что-то бормочет невнятно, нагнувшись к Илье.
Илья. Так, так, так… Понимаю: вам жарко. Так чтобы здесь – на балконе… Еще что?
Африканский гость продолжает тихо бормотать что-то Илье.
Илья. Что? Клочок бумажки? Вот, ч-черт… Нету! (Высунувшемуся в дверь Малафею Ионычу.) Да уйдите вы!
Малафей Ионыч. Как – уйдите? Я – можно сказать – хозяин… Я не могу – я волнуюсь…
Илья. Да ему надо… ну, понимаете? Кусочка бумажки у вас нету?
Малафей Ионыч. Бумажки? Сию-сию-сию минуту! (Открывая двери.) Граждане… Бумажки им требуется кусочек… понимаете? Нашему дорогому гостю – бумажечки!
Сосулин. Вот… с моими стихами.
Превосходный. Ау меня – даже ничем не пачканная.
Малафей Ионыч (передавая Илье бумагу). Может, мне… вроде… помочь им? Так это я могу, с удовольствием!
Илья. Да уйдите вы! Ну как вы можете помочь?
Захлопывает дверь, передает Африканскому гостю карандаш. Африканский гость сбегает с балкона вниз, там пишет записку. На балкон выходит Каптолина Пална, Превосходный, Малафей Ионыч и доктор.
Малафей Ионыч. Ну, что, что? Где он?
Илья. А вон там – в кустиках.
Малафей Ионыч. Спасибо, Илья Петрович, спасибо! Мы на кустике табличку повесим, что, мол, здесь такого-то числа и года наш дорогой Африканский гость…
Илья. Это уж вы – завтра, а сейчас вот что: он просил, чтобы ужин здесь, на балконе.
Малафей Ионыч. Госп… да хоть на крыше! Сейчас, сейчас, сейчас… (Убегает в столовую.)
Превосходный. А почему – на балконе?
Илья. А он, понимаете, у себя там привык на воздухе. Он говорит, что в комнате долго не может.
Превосходный. То есть как это – «говорит»?
Доктор. Ну, вот – опять двадцать пять! Я же вам объяснял, что англичане их язык уже открыли.
Илья. Ну да. И я, пока с ним ехал, подучился – почти все понимаю.
Превосходный. Извиняюсь: а он по-русски может слышать… то есть понимать?
Каптолина Пална (тихо). Ой… Казимир Казимирыч… Я вам говорила!
Илья. Не-ет! По-русски он – ни папы, ни мамы. Это можете быть спокойны.
Превосходный (облегченно). Фу-у! Ну, вот это хорошо. То есть оно не хорошо, но принимая во внимание… э-э… например, случаи из личной жизни…
Илья (Каптолине Палне). Ну, идемте: я вам помогу сюда все перетащить…
Уходят: Илья, Каптолина Пална и доктор. Превосходный остается. На балкон вбегает Сосулин и минутой позже снизу поднимается Африканский гость.
Сосулин (на Африканского гостя). М-м-м… А он?
Превосходный. Ну, ешьли между нами, приватнэ – так это не обезьяна, и даже доктор только что научно подтвердил, что он по-русски ни отца, ни мать не понимает. (Подошедшему ближе Африканскому гостю.) Что, морда? Ну что, морда, тебе надо, ну? Брышь!
Африканский гость отбегает, садится на перила.
Сосулин. Смотрите! А вы сказали, что он по-русски не говорит?
Превосходный. Ну, ешьли я скажу кошке – брышь – так она, по-вашему, тоже по-русски говорит?
Сосулин. Ну, хорошо, слушайте: я хочу… То есть нет, нет – не хочу, ни за что не хочу на этой самой Дарье! Это же черт знает! Я – я – иду с ней в Москве по Тверской, или под руку с ней вхожу в ресторан… Скандал, фантастика! Что будут говорить – вы только подумайте, вы подумайте!
Превосходный. Ну… будут говорить, что вы – лицом к деревне. Это же для вас хорошо.
Сосулин. Позвольте, позвольте! Мои орудия производства – перо и бумага, на бумаге я готов – лицом к чему угодно, к кому угодно. Но тут, извините: тут уже не на бумаге, это я – не могу… Ни за что! Да я просто боюсь ее! Ну, спасите меня, ну, придумайте что-нибудь, я ничего не в состоянии – у меня сейчас голова совсем… без оков…
Превосходный. Ну, – хорошо, хорошо, не волнуйтесь. Мое фамилие – Превосходный, и я за вас на все сто процентов – и вы можете спокойно не волноваться.
Сосулин. Спасибо, спасибо вам… Я сразу почувствовал в вас что-то такое… родное… Товарищ Превосходный, я… я… мне надо с вами скорей – по секрету, вдвоем…
Превосходный. Так мы же вдвоем.
Сосулин. Ну, да: я тоже жил в Москве три недели… Это же, знаете, город… Пф. (Уходят.)
Открывается дверь на балкон, Африканский гость сбегает вниз. Входит Илья, несет стулья.
Африканский гость (Илье). С-с-с!
Илья подходит, Африканский гость сует ему в руку записку и шепчет что-то на ухо.
Илья. Что? А-а, понял-понял: чтоб никто не видал! Ладно, будьте спокойны!
Малафей Ионыч и доктор вносят на балкон стол, Сосулин и Унтер Иваныч – с блюдами. Превосходный несет стаканчик.
Малафей Ионыч. Товарищ Превосходный… да что это, что это вы! Не утруждайтесь, как же это можно!
Превосходный. Нет, почему? Хотя моя специальность умственная, но я напротив физического труда не возражаю…
Дарья поднимается на балкон с веником.
Малафей Ионыч. Те… те-тя! Доктор. А-а! Товарищ невеста! Вон он, вон он, твой – вон стоит…
У Сосулина опускаются руки, блюдо – на пол, вдребезги.
Дарья. Да ты что же это, а? В очки, как в тарантас, запрегся, а под носом не видишь? Прибирай теперь за тобой! Ну, что молчишь, полтинники свои вытаращил?
Сосулин. Я… я больше не буду… Я сам приберу…
Дарья. Пус-сти, не суйся… родимец окаянный!
Малафей Ионыч. Тетя… тетя!
Унтер Иваныч. Какой голос, очень хороший! (Сосулину.) Поздравляю!
Чупятов (входит). Ну, Малафей Ионыч, уж постарайся – для гостя, покажи себя… в натуральную величину.
Малафей Ионыч. Товарищ Чупятов, уж будьте спокойны: именно – в натуральную величину! Вот сейчас Любаша с Капой фонарики принесут, мы тут для нашего народного торжества фонарики развесим… Китайские, товарищ Чупятов… Можно сказать, против японского империализма… и вообще…
Снизу на балкон поднимается Африканский гость.
Малафей Ионыч. Ой… вот он, вот он – дорогой наш африканский… Пожалуйте, пожалуйте! Сделайте милость!
Кланяется Африканскому гостю, тот отвечает поклоном в пояс, Малафей Ионыч – тоже в пояс, Африканский гость – в ноги, Малафей Ионыч – тоже в ноги. Потом смущенно оглядывается на Чупятова.
Хи-хи-хи! Э… э… это мы… в смысле физкультуры.
Чупятов. Н-да! Физкультура – старинная.
Африканский гость. Ррмит… хлим аррэдуэк, ррэд… И'га!
Малафей Ионыч (Илье). Что-й-то… что-й-то он? А?
Илья. Он говорит, что очень доволен. Видал, говорит, таких, но редко…
Малафей Ионыч. Спасибо, дорогой наш… Как «спасибо» по-ихнему, Илья Петрович?
Илья. И'га.
Малафей Ионыч. Дорогой наш Африканский гость, позвольте вам от души и'га.
Входят Каптолина Пална и Люба с фонариками.
Люба. Ну, кто у вас тут дежурный фонарщик? Вешайте.
Африканский гость (Илье). Огог… н'зап, н'зап!
Тычет его в руку, в которой Илья держит записку.
Илья. Дай-ка, Люба, повешу… (Берет у ней фонари, сует ей в руку записку.)
Люба отходит в сторону.
Африканский гость (отвлекая от нее внимание остальных – Илье). Уи-ойо-эррс-хроа… Уэк! Уэк!
Красноречивыми жестами демонстрирует влезание на дерево.
Малафей Ионыч (Илье). Чего… чего это им желается? Вы нам только переведите, а мы все, все – с удовольствием!
Превосходный. Ну, да…
Илья. Он говорит, чтоб фонари на деревьях повесить. Они у себя на деревьях сажают светляков таких… тропических…
Чупятов. О-о, вот это красота будет!
Каптолина Пална. Вот-ще! Какой это дурак туда полезет?
Африканский гость. Дырр-уэк-фа… Пупусь! Пупусь! Пупусь! (Взяв фонарики у Ильи, сует один Превосходному, другой – Малафею Ионычу, третий – Сосулину.)
Превосходный. В чем дело? Я извиняюсь!
Илья (Превосходному, Малафею Ионычу и Сосулину). Он просит вас, вас и вас повесить их на деревьях.
Малафей Ионыч. Илья Петрович, Илья Петрович! Я… я боюсь! Нельзя ли как-нибудь… Увольте!
Доктор. Ну, вот. То говорил – «физкультура, физкультура», а теперь – «увольте»!
Илья. Вы, может, за умерщвление плоти – вместе с церковниками?
Малафей Ионыч. Нет, что вы, что вы! Я… я отрекся, я – против. Я полезу. (Уныло). С удовольствием.
Превосходный. Ну, а я так извиняюсь: я не полезу. Чтобы мне для какой-то паршивэй обезьяны на дерево влезать? Не-ет!
Доктор. Уж сразу и «паршивая обезьяна»! Я же говорил вам…
Превосходный. Извиняюсь: но это же нисшее существо. У него же шерсть… всюду.
Чупятов. Шерсть! Ты на шерсть не гляди: может, он под шерстью – не хуже кого другого. Этак и неф, что он весь черный, так тоже, по-твоему, нисшее?
Малафей Ионыч. Спасибо, товарищ Чупятов, спасибо. Верно! Ручку позвольте!
Превосходный. Товарищ Чупятов, я уже отмежевался от своих слов, и я согласен на дерево.
Илья (Сосулину). А вы?
Сосулин. Я… я…
Дарья (грозно). Ле-езь! Слышишь?
Сосулин (поспешно). Я – куда хотите… куда хотите…
Илья. Браво! Итак, открывается первая в нашем городе олимпиада. Товарищи атлеты – слушай команду! Раз… Два… Три!
Олимпиада началась, три атлета, кряхтя и охая, лезут на деревья.
Доктор. Так-так-так, граждане! Работай, работай!
Каптолина Пална. Ой… Казимир Казимирыч, там – гвоздь! Гвоздь! Напоретесь!
Дарья (Сосулину, у которого ничего не выходит). Лезь, лезь, паралик, лезь!
Сосулин (лезет снова, с отчаянием, опять сорвался, очки упали, он наступил на них ногой). Очки! Я… я теперь ничего не могу… Я пропал…
Малафей Ионыч. Ой… Ой… Госп… Ой!
Превосходный. А-а… жиб дьябли его взали…
Доктор. Вали-вали-вали! Немного осталось!
Малафей Ионыч (на верху дерева, нацепив фонарь). Ф-фу! (Крестится.)
Африканский гость (показывая на него). Ар-рру-ру-ру. (Хохочет по-обезьяньи.)
Доктор. Вот оно, когда выскочило настоящее-то! Ха-ха-ха!
Чупятов. Э-э, брат? Что же это ты? А?
Малафей Ионыч (сверху). Товарищ Чупятов… товарищ Чупятов… Я же это – антирелигиозно… ну, вот ей-Бо… Ой, бок прокололо! Товарищ Чупятов, это же я – для смеху, как бы в виде театра… Вот же… вот же… вы же смеетесь. И дорогой наш… африканский – смеется… Спасибо… спасибо… (Быстро спускается.)
Превосходный (тоже повесил фонарь, спускается, с опаской поглядывая вниз). Ой! (Задел за гвоздь, треск разорванной материи.) Что это такое? Вы слышали? Что это такое? (Соскакивает.)
Каптолина Пална. Я вам говорила: гвоздь… Вот штанами и пострадали.
Дарья. Располосовал-то! Батюшки!.. Ой! (Хохочет.)
Африканский гость. Уи! Уи! Уи! (Дергает оторванный лоскут.)
Превосходный. Нахал! Пш крев! Я тебя сейчас…
Илья. Перевести?
Превосходный. Нет-нет, это я – не для перевода, это я так – приватнэ… Не переводите.
Люба. Ой, я лопну от смеха – я не могу больше, я не могу.
Вытаскивает платок – вытереть глаза, из кармана выпадает записка, Превосходный ее поднимает.
(Тихо – ему.) Отдайте… отдайте сейчас же! Не смейте читать! Слышите?
Превосходный (быстро пробежав записку, тихо Любе). А-а… То вот как? (Прячет записку-) Ну, теперь он у меня уже тут… (Похлопывает себя по карману.)
Каптолина Пална (подводит). Ничего, ничего. Дайте я вам булавочкой заколю. Это даже хорошо: это к мальчику.
Превосходный. То есть как – к мальчику?
Каптолина Пална. Ну да: брюки разорвать – это, говорят, мальчик родится.
Люба. Казимир Казимирыч!
Каптолина Пална (занятая реконструкцией брюк, Любе). Вот-ще! Пусти! Уходи отсюда, слышишь?
Превосходный (Любе, ядовито). Мне даже неловко, знаете… Вы же девушка, а это – брюки… Вам лучше уйти.
Люба (проходя мимо Ильи). Илюша.
Спускается с балкона, Илья – за ней.
Илья. Ну, Люба? Что же ты молчишь? Что случилось?
Люба. Дура! Дура! Сама – своими руками!
Илья. Да что такое?
Люба. Записка…
Илья. Ну?
Люба. Я ее выронила… Превосходный… она у Превосходного. Он ее прочитал…
Илья. Эх, ты: все провалила! Теперь он нам покажет! Хоть бы успеть деньги из папаши твоего вытащить – на билет в Москву.
Люба. Да, как же, вытащишь из него!
Илья. А вот мы на этот счет с Дарьей поговорим. Пошли-ка ее ко мне… Не надо, не надо: вон она идет…
Дарья появляется с самоваром. На балконе в это время заканчиваются приготовления: зажигаются фонари, ставятся на стол блюда. Африканский гость всюду – первый активист.
Малафей Ионыч (с балкона). Люба! Илья Петрович! Да где же вы там? Идите.
Люба. Сейчас…
Поднимается на балкон, Илья что-то тихо говорит Дарье.
Малафей Ионыч. Унтер Иваныч! А вы – что же? Вот стульчик, стульчик для вас…
Унтер Иваныч. Нет-нет! Я – нет!
Малафей Ионыч. Что вы, что вы, Унтер Иваныч! Вы, можно сказать… музыкальный вождь – без вас никак нельзя.
Унтер Иваныч. Я поздный – боюсь. Моя жена сегодня очень неудобренная.
Малафей Ионыч. Как, как? Жена – неудобренная? Хи-хи-хи!
Превосходный. Хо-хо-хо!
Чупятов. Нехорошо, товарищи. Что это, в самом деле! Напали на немца…
Малафей Ионыч. Товарищи, стыдно! Да как же это можно, а? Это называется антисемитизм против немцев. Я протестую! Я…
Дарья приносит самовар.
Те… тетя дорогая! Вот спасибо! Ты садись с нами, тетя, садись. (Чупятову). Она – сядет, она сейчас сядет… Тетя!
Дарья. Тетя? Ну, это мы еще поглядим!
Малафей Ионыч. То есть… че… чего поглядим?
Дарья. Знаю я тебя! Наобещаешь, а потом… Вот как возьму сейчас при всех…
Малафей Ионыч (торопливо). Нет-нет, тетя… я сам возьму, ты не беспокойся. (Вскакивает). Товарищ Чупятов, – она, понимаете… У ней – это самое… нерв расстроен… Я – сейчас. Тетя – на минутку! (Гостям.) Я – сейчас, сейчас. (Сбегает с балкона.)
Дарья идет за ним, оба скрываются за углом дома. Каптолина Пална разливает чай.
Превосходный. Да-да-да, товарищ Любочка, да. Теперь вы у меня – тут! (Похлопывает себя по карману слева. Тихо). Но мы з вами можем сговориться, и ешьли, например, вы зайдете ко мне завтра домой… приватнэ…
Берет ее руку, Люба вырывает, вскакивает из-за стола.
Африканский гость (наблюдавший эту сцену, хватает со стула гитару, дает ее Илье). Тырр-мзэт-уи, мзэт-уи… Уэк!
Илья. Он – насчет музыки. Как, граждане?
Чупятов. Об чем речь? Работай!
Илья наигрывает и что-то тихо говорит Африканскому гостю. Из-за угла выходит Дарья, за нею – Малафей Ионыч.
Малафей Ионыч. Дарья… Дарья Матвеевна! Тетя дорогая, разве я отказываюсь? Господи…
Дарья. А не отказывайся – так плати мне сейчас за тетю за год вперед. По пять рублей в месяц – это выходит шестьдесят.
Малафей Ионыч. Шесть червонцев? Сейчас? Ах ты, мерзав…
Дарья. Ну, ладно! Ты у меня родишь ежа против шерсти! Вот как выложу сейчас при всех, как ты меня в тетки нанимал…
Малафей Ионыч. Те… тетя дорогая! Ради Хри… Тетя – я согласен.
Дарья. Ну, давай.
Малафей Ионыч (отсчитывает, дает Дарье деньги). Вот…
Дарья (взглянув). Три… Так. Еще три давай. Поживей, племянничек, поживей!
Малафей Ионыч. На! Сстер…
Дарья (грозно). Што-о!
Малафей Ионыч. Стер… Стерпеть все надо, все – стерпеть… Христос терпел – и нам велел. Дарья. Ну, то-то! Терпи!
Малафей Ионыч уходит на балкон. Дарья пересчитывает деньги.
Илья (с балкона). Тетя Даша, где же ты застряла? Тут без тебя жених соскучился… (Сбегает вниз к Дарье.)
Сосулин (вскакивает). Нет-нет. Я… я… не соскучился.
Дарья (сует деньги Илье). Выручила. На, отдай Витьке… Ой, была потеха!
Илья. Спасибо тебе, Дашенька. Век не забудем. (Идут на балкон.)
Чупятов (навстречу Малафею Ионычу). Что-й-то ты, Малафей Ионыч, будто расстроен чем-то, а?
Малафей Ионыч. Нет, что вы, что вы, товарищ Чупятов! Как можно… госп… Гости такие дорогие… семья. (Дарье, поднимающейся на балкон.) Тетя дорогая… (Свирепо.) Садись.
Дарья (усаживаясь рядом с Сосулиным). Спасибо, племяш драгоценный, спасибо. Ну-ка, положи мне варенья-то. Клади, клади еще – не стесняйся! Та-ак!
Сосулин, озираясь, тихонько отодвигает свой стул, чтобы удрать.
Африканский гость (вырастает перед ним). Огог… дррапа-дррап. Н'ун! Н'ун!
Дарья (Сосулину). Женишок! Куда? Куда ты?
Сосулин. Я в па… в пальто… Платок в пальто. У меня… н-насморк хронический…
Дарья (могучим объятием пригвождает его к стулу). Сиди, сиди, сопливенький ты мой! Я тебе нос утру, миленочек – я утру! (Ситцевым платком вытирает Сосулину нос.)
Илья. Счастливец!
Каптолина Пална. Казимир Казимирыч, а при социализме насморк будет или нет?
Малафей Ионыч (поспешно ее перебивая). Капа… Капа… Ты угощай, угощай лучше. Гость-то… гость-то наш дорогой африканский… Илья Петрович, да усадите вы его!
Африканский гость прыгает в кресло рядом с Любой, Малафей Ионыч – ему.
Ой! Хвостик свой не прищемите! Хвост… Хвост, говорю!
Африканский гость. Хх-вост… ррр-уик!
Малафей Ионыч (в восторге). Гос… граждане! Товарищ Чупятов! Доктор! Да он слова произносит! Наши! А? Так мы же его по-нашему выучим!
Доктор. И очень просто. Пройдет какой-нибудь год, два и все поймут.
Малафей Ионыч. Да нет, что – год! Мы – сейчас… Ну-ка? Х-вост. Ну? Х-вост.
Африканский гость. Ррр… ост.
Малафей Ионыч. Нет-нет: X!.. Х-вост.
Африканский гость. Ррр… х-вост. Пррхвост. Прррхвост.
Илья. Очень интересно выходит. Ну-ка еще попробуйте.
Малафей Ионыч. Нет, что уж их затруднять… пускай уж они покушают сперва… Товарищ Сосулин, будьте настолько… около вас рачки – передайте им.
Сосулин. Что? Ах, да… рак. Вот… (Передает.)
Африканский гость. Ррр-рак. Урр. Ддд… рак, уррддррак. Дурррррак. (Тычет рака Превосходному.)
Малафей Ионыч. Слышали? Слышали? Замечательно!
Превосходный. Ну, ешьли так, так уж довольно. Я скажу, что ничего замечательного нет, и я имею на то факт… Тут (похлопывая себя по карману слева, что в равной мере может быть отнесено как к спрятанной там записке, так и к Превосходному – его сердцу).
Малафей Ионыч. Товарищ Превосходный… что такое? Какой факт? Госп…
Превосходный (на Любу). То пока есть еще наша тайна, хотя, я разумею, мы с ней уже сговорились.
Малафей Ионыч. Так, значит, вы с ней… Госп… да я! Товарищ Превосходный… спасибо! Товарищ Превосходный, дорогой – век за вас буду… это самое…
Люба (Превосходному). Слушайте… Если только вы…
Превосходный. Для вас, товарищ Любочка, могу и подождать, ешьли вы имеете рыбку уже на крючке, то разве надо опешить?
Унтер Иваныч. О, да! Ман мус долго таско-вать, тасковать, а потом – эйн!
Превосходный. Ну, да. И ежели это такая превосходная рыбка… (На Любу.)
Люба молча вскакивает и бежит вниз с балкона.
Малафей Ионыч. Хи-хи-хи! Законфузилась! Ничего, привыкнет.
Африканский гость. Ллю… Ллю… Арр-уап! Уап! (Догнав Любу на ступеньках, хватает ее и несет ее на балкон.) Аррр-уап! Уап!
Чупятов. Малафей Ионыч, ты гляди, гляди.
Доктор. Темперамент – африканский, очень понятно.
Малафей Ионыч (поглядывая на Чупятова, неопределенно). Н-да… можно сказать действительно.
Сосулин (вскакивает). Я не могу! Я с ума сойду!
Дарья (сажает его). С чего хочешь сходи, а с места не сойдешь, не-ет!
Сосулин (Малафею Ионычу и Каптолине Палне). Как вы можете? Какая-то образина… обнимает вашу дочь, а вы…
Доктор. Позвольте: «образина»! Вы можете прочитать в последних английских работах…
Илья (потрясая газетой). Ну, да вот: вы же сами читали. А как нас в Одессе… Да что – в Одессе! Вот он завтра со мной в Москву поедет – по приглашению разных научных обществ.
Чупятов. А что же – и поедет. Это уж я ему устрою. Денег-то на билет хватит?
Илья. Да ему только захотеть – денег у него прямо… килограммы будут. Да, Малафей Ионыч: килограммы!
Унтер Иваныч. Боже ты мое! Малафей Ионыч. Так… так, значит, он… так это же выходит…
Африканский гость неожиданно обнимает и целует Любу.
Люба. Ой!
Доктор. Да, конечно, выходит – ты гляди, гляди. (На Любу и Африканского гостя.)
Малафей Ионыч. То есть, вы хотите сказать… это самое…
Доктор. Во-во-во! Это самое. А для науки-то… Да для науки тут, может, прямо революция будет!
Чупятов. Наука – это первое дело. Верно, товарищ доктор.
Илья. И вот что еще учтите: если вы, Малафей Ионыч, согласитесь – так ведь про вас вся Москва заговорит, вы сразу – взлетите!
Малафей Ионыч (охорашиваясь). Да уж… я бы это самое – конечно… в натуральную величину.
Доктор. Ну, так отдавай за него Любу – чего ж долго думать.
Малафей Ионыч (косясь на Чупятова). Да я… собственно…
Чупятов. А что, Малафей Ионыч, правда, а?
Малафей Ионыч. Товарищ Чупятов, да если вы только… Да… Да я – с радостью! Для науки-то? Госп… Да наука для меня – вроде рели… ре… рельсы, по которым мы все, как один… до последней капли…
Чупятов. А особенно, если на этих рельсах – денег килограммы… а?
Малафей Ионыч (увлекшись). Да… килограммы. Килограммы… а?
Каптолина Пална. Ну, а я не согласна.
Малафей Ионыч. Капа… Капа!
Каптолина Пална. Вот-ще! Чтоб я свою дочь за какую-то…
Щипок Малафея Ионыча.
Я… я сама.
Доктор. Что – сама?
Каптолина Пална. Ну… для науки. Очень даже интересно.
Доктор. А это уж надо его опросить (на Африканского гостя), как он. Ну-ка, Илья!
Илья (Африканскому гостю). Арр-кап-тырр-лю… уэк? Уэк?
Африканский гость. Пакк-угн\ га! Пфу! Пфу! (Плюет.)
Каптолина Пална. Нахал животный! Казимир Казимирыч, какой же вы кавалер? Вашу даму всю обчихали, а вы – как колода!
Превосходный (встает). Ну, знаете, это уж слишком чересчур. Довольно. Гэть! Я вам сейчас, уважаемое собрание, все объясню… (Вытаскивает записку.) Вы имеете здесь докумэнт…
Чупятов. Да постой ты, секретарь. Документы – потом. Сядь! Сядь, говорю!
Превосходный (садится). Слушаюсь, товарищ Чупятов. Я могу и потом. И в самый последний момент – это, знаете, будет даже интересней – так, ровно как в театре. (Африканскому гостю.) Что на то скажете, молодой человек?
Африканский гость. Н'га! Барр-анга! Гррымз-обупфф-тырр… Уэк! Уэк-кх-пи!
Илья (Превосходному). Он очень благодарен и говорит, что у него был дядя, как две капли воды похожий на вас.
Африканский гость (на Любу). Ырр-уэп-ллю… их. Гог!
Илья. Он хочет, чтобы спросили Любу, как она сама – согласна за него или нет.
Малафей Ионыч (предостерегающе). Люба!
Люба. Ну, конечно…
Африканский гость дергает ее за рукав.
Конечно – не согласна. Я обещала Витьке… Жудре.
Малафей Ионыч. Ну, не-ет! Насчет Жудры – это уж позволю себе… нюанс из трех пальцев. (Показывает фигу.) Да-с!
Африканский гость (свирепо). Пррр-ембррр-уэк-ать! Ать!
Илья. Это он, извиняюсь, Витьку… последними обезьяньими словами кроет.
Малафей Ионыч (Любе). Вот видишь, видишь! И он тоже – как я – сразу раскусил, что это за птица такая – Жудра… Ну, Люба, я тебя прошу – для науки. Для науки, Любаша!
Дарья. Так, так, племяш! Проси, проси, кланяйся!
Сосулин. Нет! Нет! Люба!
Люба (Малафею Ионычу). Так ты настаиваешь, чтоб я согласилась?
Малафей Ионыч. Я тебя кратно прошу… можно сказать, как старший, отец.
Люба. Ну, хорошо: для науки – я согласна.
Африканский гость. Урр-уи! Уи! Уи!
Илья. Молодец, Люба! Выдержала экзамен!
Чупятов. Ну, Малафей Ионыч, куй железо, пока горячо. Загсовая книга у тебя, кажись, тут, дома?
Малафей Ионыч. Как же, как же, товарищ Чупятов, дома. Я и дома, можно-скать, сверхурочно… в поте лица своего, как заповедал нам Госп… наш вождь…
Чупятов. Какой вождь?
Малафей Ионыч. Э-э… как его…
Чупятов. Ладно, некогда – потом вспомнишь. Неси скорей книгу – сразу две пары и запишешь… по конвейеру.
Малафей Ионыч. Слушаюсь, товарищ Чупятов! Сейчас, сейчас, сейчас. (Уходит.)
Доктор. Вот это я понимаю! Это – ударная система! Ну, ребята, целуйтесь!
Люба и Африканский гость целуются.
Унтер Иваныч. Хип! Хип! Хип! Илья. Ур-ра-ра!
Превосходный. Ну, знаете, это ваше ура вы еще подождите, да. Еще неизвестно, ура или напротив не ура…
Доктор. Обе… обе пары! Товарищ Сосулин, поэт – вы что же нахохлились? Пора бы вам…
Сосулин (вскакивает). Да, пора! Довольно (Декламирует.)
Расправлю могучие плечи –
Как Разин, как Пугачев…
Дарья (чуть надавила – он плюхнулся на стул). Сиди уж… цыплок недосиженный. Туда-а же: Пугачев!
Сосулин. Товарищ Превосходный… товарищ Превосходный – вы же мне обещали!
Превосходный. Один момент – один момент, уважаемый – и, як Пана Бога кохам, вы увидите, что такое есть Казимир Прэвосходный. Моя бомбочка – еще тут. (На карман.)
Каптолина Пална (показывает на Африканского гостя). Ой, Казимир Казимирыч… как он на вас смотрит. У меня опять даже пульс начался.
Превосходный. Где… где – пульс?
Малафей Ионыч (входит с книгой. Служебным тоном). Прошу граждан соблюдать тишину… (Сосулину) и на столах не разлагаться… гражданин! Будьте любезны. Граждане, вступающие в брак, прошу предъявить ваши документы.
Чупятов. Да ну тебя! Ты еще у своей дочери будешь спрашивать – чья она дочь. Записывай, не трать время зря.
Малафей Ионыч. Слушаюсь, товарищ Чупятов. (Записывает.) Любовь Малафеевна… двадцати двух… дочь… м-м-м… Так. А-а… а как же у них-то? (На Африканского гостя.)
Превосходный. Да-да-да! Ваш докумэнт, пан, ваш докумэнт! Ага-а! То вам не по нраву?
Сосулин. Ага-а!
Люба. Илюша! Илюша! Скорей же… что-нибудь…
Пауза. Доктор и Илья совещаются шепотом.
Доктор. Я удостоверяю его личность.
Илья. Я – тоже.
Чупятов. Правильно! Закон! Удостоверения двух граждан по нашему закону довольно.
Малафей Ионыч. Спасибо, товарищ Чупятов! (Любе иАфриканскому гостю.) Бракосочетающиеся, распишитесь потом здесь. (Показывает место в книге.) Следующие! (Робко.) Те… тетя… (Чупятову) э… это тетя… я знаю, я знаю. (Торопливо записывает.) Дарья… Матвеевна… тридцати…
Дарья (быстро села на пол, разулась, извлекла из башмака документ – и на стол). Вот! На тебе!
Малафей Ионыч. Да нет, тетя… за… зачем же… Я и так… я и так…
Дарья. Чего там – так! Я не какая-нибудь половинкина дочь и не буржуйка, я не боюсь!
Чупятов (через плечо Малафея Ионыча взглянув на документы). Э-э! Расчетная книжка?
Малафей Ионыч (торопливо пряча книжку). Э… это, товарищ Чупятов, не по тете расчетная… это по ихней другой специальности… Я… я… уже записал, теперь вот их надо… (на Сосулина) они волнуются…
Илья (вместе с Африканским гостем держит вырывающегося Сосулина). Не волнуйтесь! Не волнуйтесь, товарищ!
Сосулин. Пус… Пустите!
Малафей Ионыч. Прошу соблюдать тишину. Ваш документ, гражданин.
Сосулин. Он… д-д-дома… Пустите!
Малафей Ионыч. Тогда будьте добры – устно… Ваше социальное положение? Родители?
Сосулин. Родители?
Малафей Ионыч. Да-да: родители у вас – кто были? Будьте добры.
Сосулин. Ро… родителей… не было.
Малафей Ионыч. То есть… как не было?
Сосулин. Не было! Не было! Ничего не было! Пус… пустите! Товарищ Превосходный!
У Превосходного в это время оживленный диалог шепотом с Каптолиной Палной, они переходят на другое место. Сосулин, вырвавшись, тычется в пустой угол, потом кидается к Чупятову.
Сосулин (Чупятову – тихо). Товарищ Превосходный… я не хочу! Вы же мне обещали! Я не хочу!
Чупятов. Что такое? Что – не хочу?
Сосулин. …На какой-то мужичке! Это же черт знает! Мой отец был в Сенате, а я… Нет, это же немыслимо! Фантастика, чепуха… тут все с ума сошли – вся Россия с ума сошла…
Чупятов. Вот ка-ак?
Сосулин. Только вам… только вам это говорю… вы же понимаете. Вы же мне обещали. Ведь вам только два слова сказать этому самому типу… Чупятову…
Чупятов. Ая этот самый тип и есть.
Сосулин (в ужасе). В-в-вы? Чу… Чу…
Чупятов. Я.
Сосулин. Э… это не вы.
Чупятов. Нет, я – это я. А вот вы – действительно не вы.
Сосулин. То есть… как?
Чупятов. Так. Хорош… революционный! Редиска ты – да еще и трухлявая. Нам, брат, таких не надо.
Сосулин. А-а-ай! (Присев, как заяц, опрометью убегает вниз с балкона, исчез.)
Дарья (вслед). Погоди, погоди… жених!
Илья. А-лля-ля-ля!
Африканский гость. Рру-рру-рру!
Унтер Иваныч (когда хохот затих – Чупятову). русский – странны. Варум – почему вы звал его рэдис. Рэдис – это вкусны, а он – невкусны.
Чупятов. Да уж, это верно, что невкусный.
Унтер Иваныч. О да! Пфуй!
Чупятов. Вот именно. Ну, одна пара еще осталась. Расписывайтесь скорей – и конец.
Доктор. Конец благополучный, вот это я люблю.
Превосходный. Ну, знаете – благополучный. Пхэ! Это мы еще посмотрим!
Каптолина Пална. Казимир Казимирыч… я боюсь, у меня пульс…
Илья. Товарищ Превосходный, да будет вам бузить.
Превосходный. Нет, извиняюсь: я должен сказать… Уважаемое собрание, это же все – фигли-мигли, это – комедия. И я имею документ, ктуры, я сейчас вам, наконец, объявлю… (Вынимает записку, секунду медлит, ухмыпяясь.)
Люба судорожно ухватилась за Илью.
Африканский гость (подойдя к Превосходному). Аррр-у… Аррр-у… А вдруг?
Превосходный (обалдев). Что?
Африканский гость (очень ясно). А вдруг? Чупятов. Ну, какой там еще документ! В чем дело?
Превосходный (растерянно). Я… я не знаю… Я – ничего…
Африканский гость подбегает к Малафею Ионычу, нагибается к нему – явно сейчас заговорит.
Каптолина Пална. Казимир Казимирыч… Казимир Казимирыч… Не надо!
Превосходный. Малафей Ионыч… я – ничего. Я – ничего. Як Пана Бога кохам, ничего!
Малафей Ионыч. Что – ничего? Дорогой товарищ Превосходный… Капа… Что такое?
Чупятов (Превосходному). Ну, давай, давай сюда документ твой.
Превосходный. Э-э-это не документ… Это бэ-бэ-белье…
Чупятов. Да что ты говоришь? Какое белье?
Превосходный. Это… это есть счет от прачки… Хе-хе-хе! Это я, извиняюсь, пошутил… як Пана Бога кохам.
Малафей Ионыч. Хи-хи-хи… Спасибо, товарищ Превосходный!
Люба. Ну, знаете, за такие шутки…
Превосходный. Хе-хе-хе… Товарищ Любочка… Это же я – для волнения, как в театре… И вы же все равно имеете благополучное окончание, вам же только расписаться вашим фамилием…
Малафей Ионыч. Пожалуйте, пожалуйте, граждане – прошу расписаться. Вот тут…
Люба расписывается.
А… а… как же они? (На Африканского гостя.) Могут… это самое?
Илья. О чем речь? Конечно – могут. Я же его научил.
Африканский гость. Н'га! Н'га! (Пожимает руку Илье, расписывается в книге и быстро ее захлопывает.)
Малафей Ионыч. Позвольте, позвольте…
Илья. Чего там! Готово! Музыку… Унтер Иваныч! Просим!
Унтер Иваныч. О да! Браутмарш. (Уходит. Слышен марш.)
Доктор. Ну, Малафей Ионыч, поздравляю: сделал – своими руками: это – зять, да! Это же – не какой-нибудь Жудра.
Малафей Ионыч. Жудра… Жудра – тьфу, вот что! Спасибо вам, товарищ доктор.
Африканский гость (тоже жмет руку доктору). Н-га! Н-га! Н-га!
Доктор. Не меня – его, его благодарите (на Чупятова).
Малафей Ионыч. Товарищ Чупятов… отец родной… Не могу, волнуюсь.
Африканский гость (дергает за рукав Малафея Ионыча). Урр-барр-барра н-га! (Бросается на пол – два-три движения, – ползает на брюхе, вскакивает, опять дергает Малафея Ионыча.)
Илья (Малафею Ионычу). Это он вам объясняет, что у них так благодарят, он и вас просит…
Малафей Ионыч. Да я… да с удовольствием! Товарищ Чупятов… дорогой. (Ползет на брюхе к Чупятову.)
Доктор, Илья, Африканский гость умирают со смеху.
Дарья. Ой, батюшки мои, на брюхе пополз! Ой, сейчас лопну.
Африканский гость. Ха-ха-ха! Не могу больше! Ой! (Сбрасывает обезьянью голову: это оказывается, конечно, Жудра.)
Люба. Витька, ты негодяй, провокатор!
Чупятов (ползущему Малафею Ионычу). Тьфу, гадость какая! Да встань ты, ну? К черту!
Малафей Ионыч (вскакивает. Увидел Жудру). Госп… Господи! Что такое? Это – ты?
Жудра. Я.
Малафей Ионыч (тыча пальцем в обезьянью шкуру). А это самое… как же?
Илья. А так, очень просто. Я отцу для опытов африканского гостя – обезьяну вез, да только в Одессе не доглядел, она советского хлеба поела – и издохла. А вот, все-таки пригодилась… (Обнимает Любу.)
Малафей Ионыч. Это… это… это – нахальное жульничество! Вы, молодой человек, вы… вы – подлог, да!
Превосходный. Вот именно, подлог.
Жудра. Ну, уж коли так, так это не я, а вы, отец дьякон, живой подлог. И вы, гражданин Превосходный, тоже – подлог. И Сосулин… Ах, да: он удрал! Жалко…
Малафей Ионыч (кидается к Чупятову). Товарищ Чупятов!
Превосходный (тоже). Товарищ Чупятов! Товарищ Чупятов!
Малафей Ионыч. Да что же это? Вы же, можно сказать, отец… Вы же меня знаете… Товарищ Чупятов!
Чупятов. Да уж, теперь знаю – как свои пять пальцев! Подальше от меня, подальше! Ну?
Превосходный. Но ведь я же – не он (на Малафея Ионыча)…Я же ваш секретарь…
Чупятов (перебивает). Был – секретарь. Завтра за месяц вперед получишь – катись! А ты, Жудра, за командировкой зайди – для себя и для Любы. Спасибо тебе за веселый спектакль, и счастливого пути в Москву!
Занавес
1929–1930
Пещера*
В двух сценах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Мартин Мартинович.
Маша – его жена.
Обертышев – хозяин соседней квартиры.
Селихов – председатель домового комитета.
Место действия – Петербург.
Время – 1920 год.
Сцена первая
Комната – когда-то, вероятно, была кабинетом. Рояль, письменный стол, книги. На рояле – утюг, пять очищенных картошек, ноты, топор, прикрытые книгами тарелки и банки. В этом же роде и письменный стол. Посредине комнаты – «буржуйка» с трубой, кровать. Рядом с кабинетом – маленькая передняя, там кухонный стол, деревянное корыто, ведра. Из передней – дверь, очевидно, на лестницу. Кабинет освещен только отблеском огня «буржуйки». Возле «буржуйки» – Мартин Мартинович; на кровати – закутанная Маша.
Маша. Я не могу, не могу дышать в этой темноте… Да когда же они наконец свет дадут…
Мартин Мартинович. Как обыкновенно – в десять. Теперь уже скоро.
Маша. Да, а ты сидишь у печки, как… как я не знаю кто – тебе все равно, что я задыхаюсь, что я…
Мартин Мартинович (горько, с упреком). Маша.
Пауза.
Маша. Март, милый, прости. Это потому, что я больна… это не я, это не я сейчас была… Прости…
Мартин Мартинович. Маша, не надо, не надо, я же понимаю.
Маша. Принеси еще дров.
Мартин Мартинович встает, делает два шага, возвращается, что-то хочет сказать, но, видимо, не хватает духу.
Маша. Ты говорил, что у нас там еще есть, в передней. Ну-ну, не скупись… Мне холодно.
Мартин Мартинович идет в переднюю, берет там два-три последних полена, колеблется мгновение, потом, махнув рукой, входит в кабинет, бросает дрова в печь – огонь становится ярче.
Маша. Вот теперь светлее… (Взглянув вверх.) А наверху все-таки темно… кажется, что над головой своды, как в пещере…
Мартин Мартинович (глядя в огонь). Да что ж, мы и правда в пещере. Двое пещерных людей у костра – вот мы кто…
Вспыхивает электрический свет.
Маша (облегченно). А-а.
Мартин Мартинович (продолжает). Ну, посмотри на меня: разве кто поверит, что это – я, что когда-то в огромной зале я сидел за роялем, люди аплодировали, бесились, кричали… Да я и сам не верю, я знаю: я пещерный человек, дикарь – и все мы. Что нам нужно теперь? Вот – костер, пища… На сегодня есть пять картошек – немороженых, свежих – и я счастлив… А завтра… Впрочем, какие темы «завтра»: только бы сегодня… Такие вещи, как «завтра», «послезавтра», люди научатся понимать еще через тысячу лет…
Пауза.
Маша. Март, а ведь ты, кажется, забыл, что завтра…
Мартин Мартинович. Завтра? А что такое? Постой… постой, сейчас…
Маша. Ну уж не старайся: я вижу – забыл. Ай, Март, Март… Как теперь все… Раньше ты никогда не забывал. Ведь завтра же двадцать девятое октября: Марии – мои именины, мой праздник.
Мартин Мартинович. Ну, Маша, прости, пожалуйста. Я не знаю теперь ни чисел, ни дней… да и зачем. Лучше бы ты не вспомнила.
Маша (привстав). Нет, подожди, подожди: мы сделаем… У нас будет завтра праздник – будет… ну, пожалуйста… Понимаешь, если бы ты завтра затопил с самого утра, чтобы хоть один день было по-настоящему тепло – чтобы без шубы… Ну вот – ну сколько еще у нас дров – там, в передней. Ну?
Мартин Мартинович (испуганно). Дров? Там?..
Маша. Ну да, ведь с полсажени еще есть. Правда?..
Мартин Мартинович. Нет… То есть… Там больше, чем полсажени… Да, конечно, больше…
Маша. Так вот, я говорю… Ты почему отворачиваешься…
Мартин Мартинович. Потому что… Просто… не могу смотреть на свет; мне при свете – труднее…
Маша (возбужденно). Так вот, если ты затопишь с утра, я даже попробую, может быть, – я встану, оденусь как следует, я буду совсем прежняя хоть один день… И ты – ты сядешь за рояль и сыграешь для меня, и мы будем… Март, потому что ведь в комнате будет совсем тепло… совсем тепло, ты подумай…
Мартин Мартинович. Да.
Маша. Нет, ты не понимаешь – вот, я же вижу, ты не понимаешь, что это для меня значит. Потому что… потому что ведь, может быть, завтра – это мои последние в жизни… это последний раз…
Мартин Мартинович (перебивает). Маша, молчи, не смей… Я сделаю… я сделаю все, что хочешь, только бы ты завтра была…
Маша. Я буду – буду… Я буду веселая – ты увидишь… только чтоб было тепло, хоть один день… ведь ты это обещаешь мне, да?.. Ну, пожалуйста… Это – последний раз, я больше ни о чем тебя не буду просить… Обещаешь?..
Мартин Мартинович (неуверенно). Да… (Твердо.) Да… Да…
Маша (снова ложится). Фу… как я устала вдруг. Как я теперь устаю от каждого… от каждого слова. (Лежит молча.) Я засну на минутку… пока ты сваришь картофель… Хорошо?..
Мартин Мартинович. Да, милая, спи.
Маша засыпает. Мартин Мартинович стоит, взявшись за голову. Стук в дверь. Мартин Мартинович идет в переднюю, открывает. Входит Обертышев.
Мартин Мартинович (Обертышеву). Тише…
Обертышев. Что, спит? Спит.
Мартин Мартинович. Да, заснула.
Обертышев (ставит на пол ведро). Ну, здрасте, Мартин Мартинович, здрасте, здрасте. Я к вам за водичкой: в третьем нумере под нами опять трубы заморозили, не топят, не топят. Хоть бы о других подумали, а то из-за них все без воды сидят. Нехорошо, нехорошо о других не думать, нехорошо.
Мартин Мартинович. А если им топить нечем. Вот я сегодня последние жгу… завтра тоже топить перестану.
Обертышев. Прискорбно, прискорбно… А вы бы этак стульчиками, шкафчиками… книги тоже: книги – ведь они к чему нынче, ни к чему, ни к чему…
Мартин Мартинович. Да ведь вы же знаете, что тут все вещи чужие, только один рояль мой. А главное – Маша очень плоха, я не хочу ее огорчить… не хочу, чтобы она знала…
Обертышев. Да-да-да-да, понимаю… Прискорбно, прискорбно, очень прискорбно… Можно? (Показывает на ведра с водой.)
Мартин Мартинович. Пожалуйста…
Обертышев переливает в свое ведро.
Алекс… Алексей Иваныч…
Обертышев. Слушаю, слушаю, слушаю… да…
Мартин Мартинович. Алексей Иваныч… я хотел у вас попросить…
Обертышев. Что вы, Мартин Мартиныч, что вы, что вы… У нас у самих… Конина – и то раз в день… то есть, что я… раз в неделю, говорю, конину едим. Да… Сами знаете, как теперь все, сами, сами знаете, сами знаете…
Мартин Мартинович. Да нет, Алексей Иваныч, я не то… Я хотел… нельзя ли у вас на завтра… хоть пять-шесть полен… Маша завтра именинница, а у нас, понимаете…
Обертышев. Нет уж, Мартин Мартиныч, вы меня не обижайте, у меня дети, двое детей, сами знаете – не могу же я их… Что вы, что вы! Какие у меня дрова, что вы!
Мартин Мартинович. Да я же нынче утром видел, как вы свой шкаф на лестнице открыли и там…
Обертышев. А вы… что же это, что ж это, что ж. это подглядываете? Нехорошо, нехорошо чужому завидовать, нехорошо, грех… Шкафчик… Мало ли что у меня в шкафчике… шкафчик у меня на замок заперт, на замок, да. А то ведь теперь все крадут, сами знаете, сами знаете…
Мартин Мартинович. Алексей Иваныч…
Обертышев. Нет уж, нет уж. Мартин Мартиныч, Господь с вами – вы меня не обижайте, не обижайте. За водичку спасибо. Жене кланяйтесь, когда проснется, кланяйтесь от меня непременно. Какая она у вас красавица была, приятно со стороны поглядеть было… приятно, приятно, очень приятно… Да…
Мартин Мартинович. Алексей Иваныч. Она скоро… она, может быть, последние дни…
Обертышев (продолжает). Очень приятно, да… кланяйтесь… ну, всего… (Быстро уходит.)
Мартин Мартинович возвращается в кабинет. Маша – во сне или в бреду – что-то бормочет. Мартин Мартинович минуту стоит над ней, стиснув руки. Думает. Вдруг решительно напяливает на себя сверх уже надетого летнего пальто еще одно пальто, засовывает в карман косырь, клещи. Уронил клещи, застывает в испуге.
Маша (проснувшись). Это ты, Март, ты куда?..
Мартин Мартинович. Только я на секунду… в домовой комитет… Я сейчас. (Незаметно поднимает клещи, держит за спиной.)
Маша. Только не забудь… не забудь, ключ возьми. А то мне встать… ты домой не попадешь.
Мартин Мартинович. Нет-нет… не забуду… Я сейчас… Ты не думай ничего особенного… Я сейчас… (Уходит.)
Маша одна. Лежит пластом. Потом немного приподнимается, пробует встать – не может, опять опускается на постель. Берет со столика ручное зеркало, смотрит на себя, с отвращением бросает зеркало. Мартин Мартинович, возбужденный, на цыпочках входит в переднюю, придерживает что-то под пальто. Останавливается, прислушивается.
Маша. Март… Ты…
Мартин Мартинович. Я…
Быстро, стараясь не стучать, вытаскивает из-под пальто поленья дров, кладет их на что-то мягкое. Входит в кабинет.
Маша. Как ты скоро… Почему ты молчишь? Ну, кого ты там видел?
Мартин Мартинович. Обер… Обертышева…
Маша. Что – Обертышева?..
Мартин Мартинович. Обертышев… Да… он… он просил… тебе кланяться.
Маша. Не выношу я этого… мне он противен, как крыса… как крыса… Дай мне термометр.
Мартин Мартинович. Где он? Ах, да… вот.
Маша. Впрочем, нет, возьми – не хочу. Все равно… завтра, я знаю, я буду чувствовать себя хорошо, я должна. И я встану. Непременно встану… с утра…
Мартин Мартинович (подойдя ближе). Маша, я хочу тебе сказать… я… (Замолкает.)
Маша. Что? Ты какой-то… что с тобой?..
Мартин Мартинович. Ничего… (Обнимает ее.) Я хочу сказать, что завтра у нас, во всяком случае, будет тепло – с самого утра.
Маша. Милый… спасибо… А ты мне сыграешь на рояле, как прежде, да?
Мартин Мартинович. Я… я попробую…
На сцене темно.
Сцена вторая
Та же комната. Зимний день. Окна в морозных узорах. Топится «буржуйка». На столике – скатерть, две восьмушки хлеба, какие-то черные, ужасного вида лепешки. Маша, одетая, сидит в обложенном подушками кресле возле рояля. За роялем – Мартин Мартинович: начинает играть прелюдию Скрябина, бросает. Начинает бравурную вещь – тотчас же обрывает, встает.
Мартин Мартинович. Нет, не могу… Маша. Ну еще… хоть как-нибудь, хоть немного… Ну, пожалуйста, ты же вчера обещал…
Мартин Мартинович опять начинает последнюю вещь. Глухой стук где-то внизу. Мартин Мартинович вскакивает.
Что с тобой? Чего ты испугался?
Мартин Мартинович. Нет, я не… Мне показалось: к нам стучат. Открыть…
Маша. Ты кого-нибудь ждешь?..
Мартин Мартинович. Нет… ни… никого… Постой… (Прислушивается. Облегченно.) Нет, это еще не… это не к нам…
Маша. Это рядом, у Обертышевых – колют дрова.
Мартин Мартинович. Дро… дрова. У Обертышевых.
Маша. Ну да. Почему ты так вдруг… Играй же…
Мартин Мартинович. Маша, милая… не надо… я не могу. Не могу.
Маша. А я так хотела… я думала… Нет – ничего: мне сегодня хорошо и так. Подложи еще дров.
Мартин Мартинович подкладывает.
Какое счастье, что у нас еще хоть дрова есть… Правда?..
Мартин Мартинович молчит.
Маша. А знаешь, Март, какой я чудный сон сегодня видела… Будто мы с тобой едем на юг, и какая-то станция, а на вывеске вместо названия станции – рука с указательным пальцем… ну знаешь, какие указывают: «Выход здесь». И палец прямо показывает на тебя, ты мечешься и пересаживаешься с места на место, а палец поворачивается за тобой, как стрелка…
Стук в дверь.
Мартин Мартинович. Это… это не к нам. Нет.
Стук повторяется.
Маша. Нет – к нам, слышишь?
Мартин Мартинович. Маша, я не могу… я не открою… Я не открою…
Маша. Я понимаю. Я бы тоже хотела вдвоем. Но неудобно же. Иди. Да иди же.
Мартин Мартинович идет в переднюю, секунду стоит около двери. Стук сильнее. Мартин Мартинович открывает, входит Селихов.
Селихов (в шубе). Ну, сударь мой, разодолжили. Сейчас ко мне в домовой комитет приходит Обертышев…
Мартин Мартинович (перебивает; торопливо, лихорадочно). Что? Да… (Громко.) Очень рад, очень рад вас видеть… У нас тепло… Понимаете, жена именинница, и я… Пожалуйста, снимайте шубу… у нас тепло… (Оставив Селихова одного, быстро проходит в кабинет. Маше, так же лихорадочно.) Сам председатель домового комитета… Он сейчас… он снимает шубу… я сказал, что тепло…
Маша. Зачем он?..
Мартин Мартинович. Я не знаю… то есть я сказал ему, что ты именинница… и он… я… я подложу еще дров, хочешь? (Торопливо сует в печь полено, другое – больше не влезает. Растерянно запихивает последние два полена под стул, садится на стул сам.)
Селихов (разделся, входит). Ну-с, сударыня, во-первых-во-вторых, вас с тезоименитством. Как же, как же… Мне Обертышев говорил, что ваш супруг именно по этому случаю…
Мартин Мартинович (вскакивая, Селихову). Чаю… Не хотите чаю? Я сейчас… У нас сегодня – настоящий. Понимаете – настоящий, но последняя ложечка – с прошлого года… Я сейчас… Я разыщу, он в письменном столе… я разыщу… (Отходит один шаг от стула, вспоминает; оглядывается, опять садится, стараясь прикрыть ногами дрова.)
Маша. У нас сегодня праздник, тепло.
Селихов. Нда… дров не пожалели… Тепло…
Маша. Март, правда, завари того чаю. Пусть уж настоящий праздник.
Мартин Мартинович. Сию минуту… сию минуту… (Селихову.) Пожалуйста, вот сюда… тут удобнее… (Предлагает Селихову кресло так, чтобы ему не были видны дрова.) Понимаете, событие – настоящий чай… может быть… может быть, последний раз… в жизни… (Открывает ящик письменного стола.)
Селихов (грея руки). Да… А на улице – собачий холод… (Что-то вспомнил, хохочет заразительно.)
Маша (улыбаясь). Чему вы?
Селихов. Да вспомнил… Вчера вечером домой иду – навстречу мне человек, в одном жилете бежит. «Что это вы», – говорю. «Да ничего, – говорит. – Вот раздели меня сейчас – домой тороплюсь, на Васильевский». Так, понимаете, обыкновенный разговорчик вроде: «Как поживаете?» – «Да ничего, благодарю вас». (Хохочет.)
Маша улыбается жалко.
Мартин Мартинович (изо всех сил старается смеяться). Еще… что-нибудь… пожалуйста… пожалуйста… ну, ради Бога… Вы замечательно… Чай… сейчас, сию минуту… (Из ящика письменного стола выкладывает связки писем, какие-то коробки, синий флакончик.)
Селихов. Да… А вот нынче за хлебом очередь отстоял, несу две восьмушки и вижу – на углу Кронверкского, против дома, где Горький живет, стоит девочка, плачет. Так, лет восьми-девяти. Я расчувствовался, подхожу к ней, думаю: «Если попросит, ей-Богу, корочку отломлю». – «Ты что, – говорю, – девочка, плачешь?» А она ко мне вдруг как повернется: «А в морду, – говорит, – хочешь?» Так я и присел. (Хохочет.)
Маша смеется.
Маша (перестав смеяться). И вот уж… вот уж… вот уж и голова закружилась… (Откинувшись на подушку, закрывает глаза.)
Селихов. Нда… Времена… По улицам надо ходить… Жалко, я не писатель, а то бы… (Машинально перебирает вытащенные Мартином Мартиновичем коробочки, берет флакончик, открывает, хочет понюхать.)
Мартин Мартинович (испуганно хватает его за руку. Тихо). Ради Бога… Что вы…
Селихов. В чем дело?
Мартин Мартинович. Там… там… у меня…
Селихов. Ага, понимаю. Безболезненное средство. Что ж, оно, конечно, по нынешним временам, на всякий случай. (Громче.) Нда. Ну, я пойду. Вы меня, Мартин Мартиныч, проводите: мне бы вам все-таки надо два слова.
Мартин Мартинович (подойдя к Маше). Маша… милая…
Маша. Ничего… вот уже и прошло. (Селихову.) Вы уходите?
Селихов. Да. Ну-с, именинница, чик. Маша. Что?..
Селихов. Как, не знаете? Честь имею кланяться. «Ч», «И», «К» – чик, по-ихнему… (Смеется.)
Уходит в переднюю, за ним – Мартин Мартинович.
Селихов (в передней, надевая шубу). Нда… Нда… Ну-с, во-первых-во-вторых, вы у Обертышева… так сказать… у-у… у-у…
Мартин Мартинович. Да, украл. (В отчаянии.) Я-я… украл… Да…
Селихов. Так вот – он освирепел, как собака. Хотел было сам к вам… Ну я уж взял на себя, потому что знаю – у вас жена и все такое… и главное: вы замок, замок-то взломали… Одним словом, он требует, чтобы вы ему немедленно все вернули до последнего полена, а иначе он сейчас же приведет к вам уголовный розыск… понимаете вы? И я знаю, знаю его, этот сукин сын способен, он сделает… Так уж вы, ради Бога, отдайте ему эти несчастные поленья.
Мартин Мартинович. Отдать. Я… я не могу. Я их сжег. Я не мог иначе… Я – для нее…
Селихов. Фу, черт. Ну что, ну что мне теперь с вами делать? Ведь он меня ждет – он сейчас же прибежит, я знаю… Он сейчас приведет к вам…
Мартин Мартинович (схватив Селихова за руку). Ради Бога.
Селихов. Ну что «ради Бога». Ну что я могу, когда у меня у самого ни одного полена… Натворили – кончайте, как знаете.
Мартин Мартинович (после паузы.) Я… Я, кажется… знаю.
Селихов. Тем лучше. Ну, на меня не пеняйте, я здесь ни при чем.
Мартин Мартинович (безжизненно). Нет. Я знаю.
Селихов. Прощайте.
Мартин Мартинович. Да. Прощайте.
Селихов уходит. Мартин Мартинович, натыкаясь на мебель, как слепой, возвращается в кабинет. В это время Маша в кабинете взяла пачку писем, вынутых Мартином Мартиновичем из стола, взволнованно читает одно письмо, другое, третье.
Маша (вошедшему Мартину Мартиновичу.) Мои письма – к тебе… Понимаешь, начала читать – и сердце, как сумасшедшее – и все так ясно, так ясно, как будто не пять лет, а только вчера…
Пауза.
Март, милый, ты помнишь тот вечер: моя синяя комната, и пианино в чехле, и на пианино пепельница – деревянный конек, Боже мой, до чего ясно… и я играла, а ты подошел сзади, взял мою голову и в первый раз… (Замолкает.)
Мартин Мартинович. Маша… лучше не надо…
Маша (не слушая его). А позже… помнишь? Открыто, открыто окно, апрель, зеленое небо и снизу, из другого, страшно-страшно далекого мира – шарманщик… А мы – совсем близко, и ты сказал мне: «Этого шарманщика вы никогда… ты никогда не забудешь» …Март, я не забыла…
Мартин Мартинович (стоит, закрыв рукой глаза). Да… Да.
Маша. А потом, через столько-то дней, на Елагином, на набережной… Ветки еще голые, закат, вода румяная, и мимо плывет последняя синяя льдина, похожая на гроб. И нам обоим от гроба только смешно, потому что ведь мы никогда не умрем, мы это знали, мы тогда знали… А теперь…
Мартин Мартинович (отнимая ладонь от глаз, про себя). Да, теперь… Теперь… иначе придут…
Маша. Что?..
Мартин Мартинович. Теперь – я уложу тебя, ты устала…
Маша. Да, хорошо… А ты?
Мартин Мартинович. А я…
Маша. Погоди… а ты не обещал настоящего чаю?
Мартин Мартинович. Да, я сначала сделаю чай, а потом… Там есть еще немного сахару, я положу тебе.
Маша. А ты с чем?
Мартин Мартинович. У меня там… есть. (Переносит Машу на кровать.)
Маша. Милый…
Мартин Мартинович. У тебя совсем… совсем прежний голос… Уж лучше бы… лучше не надо…
Маша (в кровати). Нет, пусть, как прежде. Только вот опять – опять больно… (Лежит, закрыв глаза.)
Мартин Мартинович заваривает чай, торопливо приготовляет два стакана, вынимает сахар – два тщательно завернутых куска. Потом, искоса взглянув на Машу, берет синий флакончик, встряхивает его, смотрит на свет, ставит. Идет, сгорбившись, спотыкаясь, к «буржуйке» – там стоит чайник, – опрокидывает на пути стул, какие-то тарелки, стоявшие на стуле.
Маша (открыв глаза). Ах, как ты гремишь. Ну как нарочно. Ты же знаешь – я не могу, не могу, не могу. Ты слышишь, что я тебе говорю?.. Что же ты молчишь? Ну…
Мартин Мартинович (себе). Да… так лучше… что ты не прежняя. Так легче… (Подбирает тарелки и опять роняет их.)
Маша. Ты нарочно. Уходи… Сейчас же… И никого мне, ничего, ничего не надо. Уходи. (Отворачивается к стене.)
Мартин Мартинович. Да… Сейчас уйду… Сейчас… не беспокойся… сейчас… (Кладет в «буржуйку» последние два полена. Потом берет чайник, идет к письменному столу, наливает один стакан и другой. В один бросает сахар, над другим держит флакончик, рука дрожит, откупоривает, высыпает что-то.)
Маша (просто, буднично). Скипел чай. Дай мне… (Поворачивается, увидела флакончик в руках у Мартина Мартиновича. В ужасе приподнимается.) Март… Март… Ты… ты хочешь…
Мартин Мартинович, нелепо улыбаясь, застыл с флакончиком в руках.
(Снова просто, буднично.) Март, милый… Март, дай это мне.
Мартин Мартинович. Но ты же знаешь: там только на одного.
Маша. Март, ведь меня все равно уже нет, ведь это уже не я – я себя, такую, ненавижу… Ведь все равно, я скоро… Март, ты же понимаешь… Март… А почему ты?
Мартин Мартинович. Я тебя… я тебя обманул… У нас не было дров… И я украл – я украл у Обертышева… понимаешь. Я взломал замок… я… Сейчас за мной придут из уголовного розыска… Я больше не могу, не могу…
Маша (быстро, задыхаясь). Март, если ты меня еще любишь… Ну, вспомни, как ты меня… вспомни шарманщика, льдину, все… Ну, Март, милый, ну если в тебе хоть капля жалости…
Мартин Мартинович (снова закрыв глаза ладонью). Опять этот твой прежний голос…
Маша. Дай мне… мне…
Мартин Мартинович. Нет…
Маша (с ласковым упреком). Ты опять только о себе думаешь. А я… когда тебя уведут… Дай же, слышишь!
Мартин Мартинович колеблется, потом подает Маше стакан.
(Сбросив с себя одеяло, садится на постели, берет стакан: смеется.) Ну вот… недаром мне снилось… что я куда-то еду… на юг… Вот и…
Мартин Мартинович. Ма… ша…
Маша. Ничего, ничего… Все равно мы… Все равно уже…
Мартин Мартинович растерянно оглядывается, потом берет связку писем.
Да, да, мои письма… Пусть они вместе со мной…
Мартин Мартинович бросает в огонь письма, потом в отчаянии, решительно выгребает из стола, не глядя, бумаги – и в печь. Берет с рояля ноты – тоже в печь. Огонь ярко вспыхивает.
Теперь… иди, погуляй немного. Не забудь, возьми ключ, а то захлопнешь, а открыть… а открыть некому…
Мартин Мартинович, сгорбившись, спотыкаясь, выбегает в переднюю, из передней – наружу. Маша со стаканом наготове прислушивается.
Занавес
История одного города*
ЛИЦА ВЕСЬМА ДЕЙСТВУЮЩИЕ
Князь Доисторический.
Брудастый, Великанов, Грустилов, Угрюм-Бурчеев – Князья исторические.
Ираидка, Амалька, Дунька-Толстопятая- Девки-самозванки.
ЛИЦА ДЕЙСТВУЮЩИЕ
Курицын-сын, в военном чине.
Предводитель.
Смотритель просвещения.
Доктор.
Казначей.
Казначейша.
Пфейферша.
Прочие дамы.
Анисьюшка
Миша-Возгрявый
Юродивые.
Квартальный.
Будочники.
Оловянные солдатики.
ЛИЦА,ПОДВЕРГАЕМЫЕ ДЕЙСТВИЮ
Садовая-Голова.
Чудак.
Часовых дел мастер Байбаков.
Крамольники.
Обоего пола Глуповцы.
Излюбленные старички.
Происшествие первое: доисторическое
Местность доисторическая. Вечевой колокол. Винная бочка, поставленная на попа. Три сосны. Издали – крики, гам. Вваливаются Головотяпы: бьются на кулачки, одни – стеной – пятятся, другие – стеной – наседают. За ними зеваки.
Головотяпы (бьют и крякают). Ать! – Ать! – Ать! Зеваки. Бей! – Лупи! – Так! – Так! Дозорный (с сосны – кричит). Па-хо-мыч! Ев-се-ич!
Они бегут на крик.
Евсеич. Опять они… Мать Пресвятая! (Звонит в колокол, бой утихает.)
Пахомыч (взобравшись на бочку). Опять, а? Ну, чего, чего по мордам-то друг дружку лупите?
Садовая-Голова (показывает горшок). А во – это самое… каша.
Пахомыч. Ну, каша – вижу: ну, дальше что?.. – садовая ты голова!
Садовая-Голова. Как что? Мы эту самую кашу в горшках варим, а они – в чугунках. Вот до чего разложились!
Пахомыч. Да ведь каша-то – одна?
Садовая-Голова. Мало бы что одна! Ну, стали мы им доказывать, они – нам. Троех убили да еще троех – и пошло… очень просто!
Пахомыч. Господа Головотяпы, ну как же это? Ведь если мы эдак головами друг об дружку тяпаться будем – так всех перетяпаем, и на развод не останется.
Головотяпы. Так! – Так!
Пахомыч. Уж сколько разов мы уговаривались, чтобы начать наново, миром жить…
Головотяпы. Так! – Так!
Пахомыч. Ну, да-к чего же? Уж время бы начинать-то…
Головотяпы. Так! – Так! – Время! Пахомыч. Ну вот, давно бы! (На Евсеича.) Мы с ним покурим пойдем, а вы начинайте – с Богом!
Уходят. Головотяпы стоят, чешут в затылках.
Чудак. Та-ак… А как же начинать-то?
Садовая-Голова. Чу-удак! Очень просто: бей горшки да чугунки – от них все пошло.
Головотяпы. Так! – Так! – Бей! – Лупи! (Бьют горшки. Перебили. Чешут в затылках.)
Чудак. Та-ак… А кашу-то теперь в чем делать будем?
Садовая-Голова. Эх, ты-ы! Очень просто: сыпь толокно прямо в реку. Реку толокном замесим – на весь мир хватит: ешь не хочу!
Головотяпы. Так. Садовая-Голова! – Так! Сыпь! – Сыпь веселей! (Тащат мешки, сыплют толокно.)
Садовая-Голова (распоряжается). Весла у кого? Веслами помешивай! Во, во, во! Сыпь еще, еще сыпь! Так, так, так! Готово?
Головотяпы. Готово!
Садовая-Голова. Ну-ка… черпаки сюда волоки – черпаками хлебать будем… очень просто!
Головотяпы. Так! – Так! (Волокут черпаки.)
Садовая-Голова. Пущай они – ложками, а мы – черпаками… Знай наших!
Головотяпы. Так! – Так! (Хлебают. Попробовали – чешутся.)
Садовая-Голова. Что стали? Ешь еще – не жалей: хватит!
Чудак. Да чего есть-то?
Садовая-Голова. Чуда-ак! Как чего? Кашу. Чудак. Да ее нету: все толокно водой унесло. Садовая-Голова. Унесло? Батюшки, как же это мы… Братцы, догоняй кашу! Чудак. Догонишь!
Головотяпы. Догоняй! – Держи кашуН – Лови!
Гам, крик. Бегут.
Дозорный (с сосны.) Пахо-мыч! Евсе-ич!
Появляются Пахомыч и Евсеич.
Евсеич. Мать Пресвятая… Опять! (Звонит в колокол.)
Головотяпы остановились, затихают.
Пахомыч (с бочки). Ну? Что? Начали?
Садовая-Голова. Начали. Горшки перебили, реку толокном замесили…
Пахомыч. Ну?
Садовая-Голова (почесываясь). А каша уплыла… очень просто!
Пахомыч. Эх… Господа Головотяпы, дело-то ведь не тово…
Головотяпы. Так! – Так! – Не тово!
Пахомыч. Как же это так: нет на свете народа нас храбрее и умнее…
Головотяпы. Так! – Так! – Нету!
Пахомыч. Головы у нас на плечах – крепкие растут, хоть кол на них теши…
Головотяпы. Так! – Так!
Пахомыч. А как ни верти – все у нас выходит согласно истории Иловайского…
Крамольник. Какого там Иловайского! Вместо Иловайского – нынче этот… как его…
Пахомыч. Крамольник… заткнись! Выходит, говорю, согласно истории: велика наша земля и обильна, а порядка в ней нет.
Головотяпы. Так! – Так!
Пахомыч. Одно нам осталось: князя себе завести. Он, батюшка, чиновников, солдатов у нас понаделает и острог с решеткой поставит… – заживем по-хорошему!
Головотяпы. Князя! – Так! – Так!
Крамольник. Дотакаетесь!
Другой крамольник. Волю протекаете!
Головотяпы. Крамольники, цыц! – Князя. Так!
Крамольники. Не так! – Не так!
Пахомыч. Эх… Ну, видно, делать нечего: открываю прения. Желающих прошу высказаться. Кто желает?
Садовая-Голова. Я! (Поплевав на руки, подходит к Крамольникам – начинает.) Ать! Ать!
Головотяпы. Ать! – Ать! – Ать! (Крякая, лупят Крамольников.)
Скоро Крамольники лежат недвижимо. Всё успокаивается.
Пахомыч. Благодарим покорно. Прения закончены. Кто теперь против князя? Никого. Ну, мир честной. Головотяпы: с князем вас, стало быть!
Евсеич крестится.
Головотяпы. С князем! – С князем!
Чудак. А где же его, князя, взять-то?
Садовая-Голова. Чудак! Мало их нонче безработных? Мне намедни один сапоги чистил. За князем дело не станет.
Дозорный (с сосны). Вон о-он! Сюды, сюды – к на-ам!
Головотяпы. Кто? – Кто? – Кто?
Дозорный (соскочив с сосны). Аграмадный!.. Усищи – во… сюды, к нам!
Головотяпы. Слышь: аграмадный… – Усы… – Уж не он ли самый?
Садовая-Голова. Он самый – князь… очень просто! Братцы, князь! Братцы, князь – сюды, к нам!
Головотяпы (подваливая к Пахомычу). Князь… – Князь! – Князь идет!
Евсеич (крестится). Мать Пресвятая… князь!
Пахомыч (с бочки). Братцы… тише, тише! Встретить его надо… встретить – как следует, честь честью… С хлебом-солью…
Чудак (почесываясь). А хлеб-то… он из сосновой коры… ничего?
Пахомыч. Ну, уж ты всегда не ко времени ляпнешь: «из коры, из коры…» Ну, тогда надо – с колокольным звоном.
Головотяпы. Так! – Так!
Садовая-Голова. Во все колокола – по всем трем – во всю ивановскую… эх, знай наших!
Пахомыч (ему). Беги, звони ты: лучше тебя никто не раззвонит… (Слезая с бочки.) Расступись, расступись, братцы, – дорогу расчисти! Мужики, бабы – посторонитесь, детям не видать! Ну, Садовая-Голова, – с Богом: начинай!
Начинается колокольный трезвон. Глуповцы заранее кланяются – не переставая. Появляется огромный рак. Вытаращив буркалы, поводит усищами. Все остолбенели. Рак фыркает, бьет хвостом – и, пятясь, уползает. Некоторое время народ безмолвствует, чешет в затылках.
Пахомыч (почесываясь). Выходит, это мы… рака с колокольным звоном встречали? Ведь это вроде… опять не тово…
Головотяпы. Так! – Так! – Не тово!
Пахомыч. Похоже, надо – согласно истории – за князем послов посылать…
Головотяпы. Так! – Так! – Пахомыча! – Евсеича!
Пахомыч и Евсеич кланяются.
Пахомыч. Благодарим покорно. Стало быть, мы с ним для мира потрудимся, а вы пока что – идите на кого-нибудь походом, потому нету на свете народа вас храбрее и мудрее…
Головотяпы. Так! – Так! – Бей! – Лупи!
Чудак. А… кого лупить-то?
Садовая-Голова. Чуда-ак. Окромя наших – всех лупи!
Музыка – лихой солдатский марш. За исключением лежащих Крамольников все уходят с пением:
Знают турки нас и шведы,
И про нас известен свет,
На сраженья, на победы
Нас всегда сам царь ведет…
Послы – Пахомыч и Евсеич – идут к трем соснам. Марш полутонит, сбивается – послы заблудились – марш оборвался.
Евсеич. Мать Пресвятая… в трех соснах заблудился… Па-хо-мыч! Ау!
Пахомыч. Ев-се-и-ич! Ау! Ты где-е? Евсеич. Ту-та-а! Пахомыч. Беги Сюды-ы!
Бегут, натыкаются лбами – один на одну сосну, другой на другую. Удар в оркестре – сосны валятся.
Евсеич (щупает голову). Целы?
Пахомыч. А то нет? Головы у нас, слава Богу, крепкие растут. Вот, две сосны сковырнули – уж теперь в одной не заблудимся…
Евсеич. Не-ет, не таковские!
Пахомыч. Уж теперь до князя дойдем! Евсеич. Дойде-ем!
Появляется Курицын-сын.
Пахомыч. Стой-гляди: вон – с ясными пуговицами идет…
Евсеич. Это – он самый, батюшка наш!
Пахомыч. Нет, мы сперва спросим… А то эдак одного с колоколами встретили… (Подходит к Курицыну-сыну.) Ваше высоко… вы… не он самый?
Курицын-сын. Я – потомственный Курицын-сын. Ослеп, что ли? Шапку долой!
Послы скидывают шапки.
Зачем сюда?
Пахомыч. Ваше курицсынство, нам бы… это… какого-нибудь князя безработного… Сделайте милость!
Курицын-сын. На биржу – на биржу иди! Порядков не знаешь?
Пахомыч. А где она, биржа-то?
Курицын-сын. Да у тебя – что: глаза-то на чем растут? Не тем местом глядишь – повернися!
За спиной у Пахомыча выросла петербургская Биржа, а на ней – сидит Доисторический Князь, с ружьем, с саблей, страшный…
Евсеич. Мать Пресвятая!
Курицын-сын (послам). Ну, идите – чего ж стали?
Пахомыч (не попадая зуб на зуб). Об… об… обрадовались очень… До… дозвольте оправиться…
Курицын-сын. Ну, ладно, оправляйтесь. А я пока пойду – им про вас доложу. (Идет к Князю, шепчет ему на ушко.)
Доисторический Князь (рычит). Чево-о?
Курицын-сын (громко). Драть, говорю, их завсегда очень свободно. Их пуще дерут – а они ура пуще орут: только и всего.
Доисторический Князь. А-а, это приятно! (Махнул Курицыну-сыну – тот уходит. Послам.) Ну-ка, сюда! Что вы за люди? И зачем ко мне?
Евсеич (трясется). Мы – Головотяпы…
Пахомыч (бодрится). Нет народа нас храбрее…
Князь палит из ружья. Послы – падают на колени, молчат.
Доисторический Князь. Ну-у? Дальше – да живо у меня!
Пахомыч. Иди, согласно истории, править и володеть нами…
Доист<орический> Князь. Гм… Что же – против истории – не попрешь: быть посему. Ну, слушайте: от моего корня произрастут у вас, как дубы, князья многие – и будете вы им платить дани многие. Когда они пойдут на войну – и вы, не пикнув, идите. А до прочего вам ни до чего дела нет. Поняли?
Пахомыч. Благодарим покорно…
Евсеич. Так…
Доист<орический>Князь. И тех из вас, кому ни до чего дела нет, они будут миловать, прочих же всех – казнить. Поняли?
Пахомыч. Благодарим покорно…
Евсеич. Та-ак…
Доист<оричесгий>Князь. А как вы, глупые, не умели по своей воле жить, то называться вам от сего дня впредь – глуповцами, и город вы себе построите – Глупов-город? Поняли?
Пахомыч. Благодарим покорно…
Евсеич. Так…
Доист<орический>Князь. А теперь – вот, получайте: будет это ваше священное знамя-хоругвь – на вечные времена… (Подымает над ними знамя: богатый, парадный кнут.)
Евсеич. То есть… это… как же?
Доист<орический>Князь. А вот как… (Охаживает послов кнутом.) Поняли?
Евсеич. Поняли! Ой – поняли!
Пахомыч. Ой! Благодарим покорно… ой!
Доист<орический>Князь. Прикладывайтесь! (Сует им знамя, они прикладываются. Евсеичу.) Держи… Так. Теперь идите домой и ждите моих наследников, а я свое дело сделал. Ну, чего стали? Пошли вон, дураки! (Исчезает.)
Пахомыч и Евсеич, глядя друг на друга, чешут в затылках.
Пахомыч. Та-ак… Евсеич. Та-ак…
Пахомыч. Ну, что же – пойдем наших… поздравим…
Евсеич. Пойдем.
Уныло идут со «знаменем». Музыка играет тот же марш «Знают турки, знают шведы», но так жалостно, что хоть плачь. Лежавшие Крамольники подымаются.
Крамольник. Что? Такали-такали – все протакали? ДругойКрамольник. Чеши затылок теперь! ТретийКрамольник. Получили знамя-то? Пахомыч. Да вы что это? Ах, крамольники! Евсеич. Ах, безбожники!
Пахомыч. Эй, сюды-ы! Братцы, учи крамольников!
Вваливаются Головотяпы.
Головотяпы. Бей! – Лупи! – Ать! – Ать! – Ать!
Происшествие второе: «органчик»
Город Глупов. Княжьи палаты – над крышей «знамя». С одного боку – острог, с другого – кабак. Растительность: полицейские будки и одна сосна, уцелевшая от времен доисторических. У открытого окна палат – прислушивающийся Курицын-сын, сзади него – цугом – Предводитель, Смотритель просвещения, Доктор и дамы.
Пахомыч (входит на цыпочках). Ваше куриц-сынство…
Курицын-сын машет рукой.
Ну только словечко одно: приехал?
Курицын-сын. Тсс… Приехал… Почивает. (Продолжает прислушиваться.)
Пахомыч (бежит, кличет.) Братцы! Сюды! Сюды! Приехал! Братцы…
Евсеич (входит). Приехал? Дожили… Слава те, Господи! (Крестится, плачет.)
Глуповцы (сбегаясь). Приехал? – Приехал! – С князем вас! – И вас также! – Воскресе! – Воистину! – Братцы, будочники-то… будочников-то сколько! – Острог-то… глядите! – Кабак-то! – Дожили, Господи! (Лобызаются, льют слезы, крестятся.)
Курицын-сын (у окна – трагическим шепотом). Встал… Встал!
Дверь в палатах медленно открывается.
Глуповцы. Выходит… – Идет! Курицын-сын (навытяжку. Оборачивается). Ш-шапки долой!
Предводитель (гаркает). Уррр…
Поперхнулся и застывает с открытым ртом: из двери выходит, ухмыляясь, девка-А малька, аза нею другая – Ираидка.
Курицын-сын. Тьфу ты!
Пахомыч. Да это наши, гулящие: немка-Амалька да Ираидка! Ах, чтоб тебе!
Евсеич (умиленно). Батюшка-то наш… двоех сразу, а? Милый ты мой…
Чудак громко фыркает, за ним – другие.
Курицын-сын (показывая на окно, свирепо). Тесс! Тесс!
Все затихают. В тишине явственно слышен загадочный звук: «Шшш… жжж… п-п-ппп…» – вроде испорченных часов, но куда страшнее. Кончилось – все переглядываются.
Чудак. Слыхал? Чудно чтой-то дело начинается! Евсеич. Это что же это, а? Мать Пресвятая! Курицын-сын (чиновным – растерянно). Господи… как… как это понять?
В окне с треском взвивается штора, Курицын-сын кидается туда. Все созерцают: у окна за столом сидит Брудастыйис невероятной быстротой пишет бумаги. Курицын-сын еле успевает подхватывать их и передавать Будочникам – Будочники летят с бумагами во все стороны.
Пахомыч (в восторге). Глядите: пи-шет! Глядите!
Глуповцы. Пишет… – Пишет! – Грамотный, а?
Евсеич (утирая слезы). Вот он, вот он, живень-кий… сам! Милый ты мой, пошли тебе Господи царствие небесное…
Квартальный. Но, т-ты! Спятил?
Брудастый вдруг встает. Помахав бумажкой перед носом у Курицына-сына и ткнув в нее пальцем, уходит вглубь.
Глуповцы. Встал! – Встал! – Пошел!
Евсеич (умиленно). Пешком… пешком уходит ножками! Голубчик ты наш!
Курицын-сын (пробежав бумажку, приосанился). Тсс… Осени себя крестным знамением, православный народ! Сейчас над тобою, согласно истории, воссияет заря новой жизни. А именно, батюшка наш и благодетель выйдет сам в полной парадной форме и по случаю открытия произнесет слово…
Чудак. Слово-о? Это какое же это слово?
Пахомыч. Чудак! Речь – речь скажет, понял?
Глуповцы. Речь! Братцы, речь… – Сейчас выйдет… – Сюды, сюды!
Квартальный. Которые публика – вперед, которые народ – назад. Ну, стали!
Курицын-сын. Эй, музыка! Музыка!
Музыка: камаринский марш. На крыльце показывается Брудастый в полной парадной форме.
Курицын-сын. Ш-шапки долой! (Брудастому.) Вашессство… Дозвольте сперва… (Показывая на чиновных.) Так сказать – столбы, выросшие… э-э… на почве родной природы… (Рекомендует.) Предводитель. Смотритель просвещения. Казначей. Доктор. И наши дамы… так сказать, на случай… природы…
Все проходят. Брудастый медленно обводит вокруг взглядом.
Казначейша (в тихом восторге). Ангел… Ангел! Пфейферша. Лоб… Лоб – как у Шекспира… посмотрите!
Брудастый отступил шаг назад, вытянул руку.
Курицын-сын. Тсссс!
Глуповцы. Тише… – Речь… – Речь… – Речь…
Брудастый (вращает глазами, раскрыл рот – и те же самые загадочные звуки). Жжж… ввв… ппп… Жжж… ппп… пплю! Жжж… ппп… пплю! Жжж…
Зажав рот, видимо, и сам испуганный, кидается назад в палаты. За ним – Курицын-сын. В окне падает штора. Все остолбенели.
Садовая-Голова. Вот это так ре-ечь! Евсеич. С нами крестная сила! Да, может, он, батюшка-то наш, и не человек даже!
Чудак. А кто же?
Евсеич. Аи сказать страшно – вот кто… Пахомыч. Братцы, пойдем от греха подальше…
Всем миром валят в кабак. Часовщик Байбаков – сзади всех. Чиновная группа все еще пребывает в остолбенении.
Предводитель (размышляя). Жжж… ппп… плю…
Казначей (перед ним). Жжж… ппп… пп…
Казначейша (Доктору). Боже мой, да что же – что же вы стоите? Ступайте скорее туда и спасайте его – ведь он же болен, это ясно! – у него здесь… (на горло) …ну, эта самая… которая прыгает…
Казначей. Ка… канарейка?
Казначейша. Да замолчи ты… (Доктору.) Ну… эта самая… жаба! Вы же слышали, как он хрипит? Идите же!
Остальные. Да, да! – Идите! – Идите!
Доктор идет к крыльцу. Навстречу ему выскакивает Курицын-сын, ищет кого-то растерянным взглядом.
Доктор. Меня? Иду…
Курицын-сын. Вас… как же! Нате вот, читайте… (Сует ему бумажку.) Часовых дел мастера туда… живо!
Квартальный и Будочники хватают и волокут Байбакова.
Байбаков (отбиваясь). Куда вы меня… д-дьяволы? Пустите! Пустите!
Курицын-сын (ему). Поговори у меня!
Байбакова вталкивают в палаты, захлопывают за ним дверь.
Доктор (кругом него остальные). Господа: собственноручная! (Читает.) «Немедля… мне… часовых дел мастера»…
Предводитель. Ко… ко… кого?
Смотритель (читает), «…часовых дел мастера…» Что же это – что же это у нас происходит? (Курицыну-сыну.) Что же это такое значит?
Курицын-сын. Не приставайте, ради Христа… Ничего не понимаю… Вот сейчас часовщик выйдет оттуда – и все объяснится…
Доктор. С научной точки – похоже, что-нибудь – тут… (На лоб.)
Курицын-сын. Тесс… Вы с ума сошли?
Из палат выходит Байбаков, в руках держит нечто, завернутое в салфетку.
Смотритель. Идет! Идет!
Казначейша. Смотрите, смотрите: у него что-то в руках… в салфетке…
Курицын-сын (Квартальному). Сюда его… пррохвоста!
Байбакова доставили.
(Ему.) Дружок… голубчик, послушай…
Казначейша. Товарищ, товарищ… слушайте…
Курицын-сын. …скажи, что это у тебя там?
Байбаков молчит.
Ты что это, милый, несешь, а? Да ты что – оглох, дьявол?
Казначейша. Товарищ, товарищ… вы же знаете: я всегда сочувствовала… мужчинам… Мне вы можете сказать – вы мне покажите, что у вас там…
Казначей (щупая салфетку). Ко… кочан?
Казначейша. Сами вы кочан! Да уйдите же – не мешайте!
Байбаков, вырвавшись, бежит во всю прыть.
Курицын-сын. Держи! Держи его! Держи!
Квартальный и Будочники убегают за Байбаковым.
Доктор. Вот те и объяснилось!
Смотритель. Позвольте… но, с другой стороны, – это, может быть, даже преступление… а мы тут стоим!
Предводитель. Ну да!
Смотритель. Может быть, он в салфетке такое унес, что даже и… не придумаешь…
Предводитель. Ну да!
Казначейша (Курицыну-сыну). Боже мой… Ну, что же вы? Идите, идите туда скорее – спасайте его!
Остальные. Идите! – Идите! – Скорее!
Курицын-сын. Господа… вы же понимаете: без приглашения…
Предводитель. Да идите… курицын вы сын! А то я сам пойду… штурмом… Урр… (Опомнившись.) Кто… кто это… кричит?
Курицын-сын, пожав плечами, входит в палаты.
Пфейферша (на коленях). Боже… спаси его! Спаси нас!
Все прислушиваются. Смотритель подползает к окну.
Казначейша (ему). Ну? Что?
Предводитель. Это самое… жжж… ппп?
Смотритель (шепотом). Нет… (Присматривается.) Шшш! (Таинственно.) Сморкается…
Казначейша. Кто? Он, ангел?
Смотритель. Нет… Наш… Стучит в дверь… Вошел… Ш-ш-ш… сейчас… Вот! Вот! (Застыл.)
Все. Что? – Что? – Что?
Из палат слышен голос Курицына-сына: «Ах!»
Пауза.
Курицын-сын (выбежал – в ужасе – кричит). Квартальный! Квартальный!
Квартальный подбегает – под козырек.
Под суд тебя! На Соловки! Ты где же был, чего смотрел, а? Пропали… пропали мы… пропали!
Все. Да что же? – Что? – Что случилось?
Курицын-сын (в отчаянии). Голова!
Все. Говорите же!
Курицын-сын. Не… не могу… Не поверите – невозможно поверить! Немыслимо, невероятно! Только подумать: голова… Нет!
Доктор. Ну, что – голова?
Курицын-сын. А, все равно: вот – смотрите сами… (Подходит к окну, поднимает штору.)
Все видят: Брудастый сидит перед столом, как сидел вначале, но… без головы: голова лежит перед ним на бумагах.
Все. А-ах! – Боже мой!
Предводитель. Как?
Курицын-сын. А так: голова их, изволите видеть, снята – и как пресс-папье, вон – на бумагах лежит.
Предводитель. А… а… То есть как же это – снята?
Казначей (пробует снять свою голову). А вот у меня – не сс… не сснимается…
Смотритель. Да вам, если угодно, и снимать не надо…
Курицын-сын. Господа, господа… позвольте, это не все: есть и похуже кое-что… Слушайте… (Понизив голос, оглядываясь.) Эта самая голова их… по осмотре оказалась… – совершенно пустая… Понимаете: пустая!
Доктор. Как? Никаких признаков… ну… этого самого… понимаете?
Курицын-сын. Никаких. Чисто…
Предводитель. Однако ж это… Была голова-голова… и вдруг – как картуз: здрассте! Как же это так?
Курицын-сын. Не приставайте: не знаю, не знаю, не знаю…
Предводитель. А… а… а кто же знает?
Курицын-сын. Кто знает? Один только этот злодей Байбаков – больше никто. (Квартальному.) А ты – ты его упустил! Под суд тебя! В Соловки!
Квартальный. Ваше курицсынство… вот перед Богом: я не я буду, если вам его не доставлю! Со дна морского достану!
Курицын-сын. Ну, смотри у меня: если не достанешь – я т-тебя… (Бежит к окну.) А теперь… вот! (Опускает штору.) И чтобы у меня – ни слова никто! Государственная тайна… понимаете? Избави Бог, народ узнает, что голова… пустая… Такое начнется!
Пфейферша. Спаси… спаси… спаси нас!
Казначейша. Боже мой… Что же делать? Что нам делать?
Курицын-сын. Вам делать больше нечего: ваша роль кончена.
Казначейша. Ну, это еще по-смо-трим! Я к самому Мейерхольду пойду!
Курицын-сын. Идите… куда хотите!
Дамы уходят.
Господа, пока мы одни… скорее! Ведь надо же что-нибудь решить, придумать! У меня просто мозги раскорячились! Что ж это такое выходит? Власть – от Бога, и вдруг – не угодно ли: от Бога… пуста<я> голова – фига! Просто фига!
Смотритель. Позвольте: если угодно, из Ветхого завета мы знаем…
Курицын-сын. Да поймите вы: то Ветхий завет, а то – сейчас, сию минуту… разве это возможно?
Смотритель. Сейчас? – что вы, что вы! Ну, разве только в виде исключения… или, если угодно, легкой игры природы…
Курицын-сын. Благодарю вас покорно за этакую игру! Этак мы доиграемся. Ведь если узнают… (Издали шум, крики.) Тесс… Постойте, постойте… (В испуге.) Это – они… на-на-народ… Господа… начинается!
Предводитель (со шпагой). Уррраа! (Нагнув голову, как бык, кидается вперед.)
Квартальный, Будочники (врываются с торжествующим криком). Вот а-ан! Вот а-ан! (Волокут часовщика Байбакова.)
Предводитель (ничего не разбирая, на них). Уррраа!
Курицын-сын. Да это наши! (На Предводителя.) Остановите, остановите его! Батюшки, да он всех перекрошит… Пожарный, заливай, заливай его… скорее!
Пожарные сзади окатывают Предводителя.
Предводитель. Уррраа! (Очнувшись.) А? Кто… кто это кричит?
Курицын-сын. Хорош! (Квартальному.) Да и ты тоже… Спятил? Чего орете? Ну?
Квартальный. Ваше курицсынство… да как же? Ведь поймали – часовщика-то!
Курицын-сын. Так чего же ты молчишь, такой-сякой?
Квартальный. Я, ваше куриц-ство, не молчу – я докладаю…
Курицын-сын. Поговори у меня! Давай его сюда… живо! (Чиновным.) Господа, господа, прошу занять места… Сейчас – самый решительный момент сейчас мы наконец все узнаем… (Подошедшему Байбакову.) Что-о? Попался, голубчик? Ну… звать как?
Байбаков. Васька… Василий… Байбаков.
Курицын-сын (Смотрителю). Записывайте. (Байбакову.) Происхождение? Родители?
Байбаков. Ро… родителей не было. Я вроде – самопроизвольно.
Курицын-сын. Самопроизвольно? Да как же ты смел?
Байбаков хочет сказать что-то.
Поговори у меня! По какому делу сюда приведен? Ну? Байбаков. Ая знаю?
Курицын-сын. По го-су-дар-ствен-ному делу… понял? По делу о снятии головы с высокой особы. Ну, говори, да чистую правду, а то я с тебя голову сниму!
Предводитель. Уррраа…
Курицын-сын. Да опомнитесь вы! Уймите его… (Байбакову.) Ну?
Байбаков. Ну… чего же… Ухватили меня давеча за шиворот, по зубам дали и пхнули вон в энту дверь…
Курицын-сын (Смотрителю). Запишите: «Будучи приглашен»… и так далее… Вообще – средактируйте… (Байбакову.) Ну?
Байбаков. Ну, свалился я – и вижу: он сидить, глаза вытаращил и головой вот этак вот – вроде как бык – мотает. Ну, думаю, пропал Васька: сейчас опять в зубы… Ан нет! Вижу, сует мне бумажку, а <на> ней писано: «Не удивляйся, но попорченное исправь»…
Курицын-сын. Ну? Ну? Ну?
Байбаков. Потом, значит, вот этак вот – сгреб себя за голову, снял ее…
Курицын-сын. Как – снял?
Байбаков. А я знаю? Ну, снял – и тычет ее мне в руки. Я ее туды-сюды… Гляжу: вот тут у ей пружиночка. (Находит соответствующее место на голове у Казначея, тот ежится.)
Курицын-сын (Казначею). Да сидите вы!
Байбаков. Я вот этак вот нажал… потом покрепче…
Казначей. Ой!
Байбаков. Она – трык! – и открылась. И гляжу – там, стало быть, это самое…
Все. Да что? Что?
Байбаков. Сичас…
Не спеша разворачивает салфетку, все смотрят. Из-за острога показываются Крамольники, слушают.
Курицын-сын. Что это? Да говори же… ччерт!
Байбаков. А это, значит, вроде как в трактире…
Курицын-сын. Да как ты смеешь! Что такое, – в трактире?
Байбаков. …в трактире, говорю, по праздникам орган играеть, разную музыку. Ну, и это вроде махонький органчик, а только вместо музыки – слова… Валики вот эти самые – на них слова и есть…
Курицын-сын (берет валики, читает). «Не потерплю»… «Раз-зо-рю»… Как? Только два?
Байбаков. Два, только всего… Ну, в дороге-то, стало быть, голова маленько отсырела, шпенечки вот эти вот выскочили, оно и выходить – с пропусками пп-пп-пп-плю. Ну, и весь фокус тут.
Предводитель. Это… это не может быть! Что же я – какой-то пишущей машинке присягал!
Один из Крамольников, не выдержав, фыркает – Крамольники скрываются.
Курицын-сын. Вы спятили? (На Байбакова.) При нем!
Байбаков взял с валика какую-то бумажку, поплевал на нее, снова пришлепнул на валик.
Ты что это, грубиян, плюешь тут? Как ты смеешь?
Байбаков. Да ежели он отклеился? Это ярлычок фабричный…
Курицын-сын. Дай сюда! (Выхватил, читает.) «Система Помпадур. Придворный поставщик Павел Буре, Петербург». (Байбакову.) Ну, голубчик, ты у меня этот механизм починишь… а то я тебя так починю.
Байбаков. Для че не починить? Механизм – пустяшный!
Курицын-сын. Ну, поговори у меня! (Смотрителю.) Средактировали? Читайте. (Байбакову.) Ты – слушай!
Смотритель (читает). «Показания самопроизвольно родившегося Василия Байбакова. Будучи приглашен к высокой особе, я вошел и увидел их…»
Байбаков (изображает). Вот этак вот: как бык!
Смотритель. «…увидел их в глубоком размышлении о… о рогатом скоте. По окончании означенного размышления я получил от них собственноручный приказ касательно исправления… ммм… испорченной идеологии…»
Курицын-сын. Так! Так! Очень удачно!
Смотритель. «.. причем они отделили от себя… ммм… идеологическое украшение организма и вручили оное мне. По исследовании таковое ока<залось> весьма подмоченным. Я, нижеподписавшийся, сим обещаю и клянусь, что заказ исполню в течение…» Какой срок записать?
Курицын-сын (Байбакову). Чтоб мне… через четверть часа было готово!
Байбаков. Ваше благоро…
Курицын-сын (Квартальному). Запереть его – туда! (На палаты.) И если в срок не кончит – дать ему защиту в высшей мере!
Байбаков. Ваше бла…
Его сопровождают в палаты и запирают.
Курицын-сын (садится, обессиленный). Ф-фу! Господа, что же это такое? Час от часу не легче! Может, просто – страшный сон приснился? (Подошедшему Квартальному.) Ну-ка, любезный, ущипни меня…
Квартальный щиплет.
Ой! А ты уж, дурак, и обрадовался… изо всей силы… Пошел вон! Стой: поди, узнай, как там… народ… живее! (Растирая ущипнутое место.) Нет, не сон… дурак этакий! (Вскакивает.) Господа… а вдруг этот прохвост Байбаков ничего не сделает?
Смотритель. Это еще что! А вдруг он злонамеренно в голову такое словечко вставит, что у нас вся публика так отсюда и брызнет…
Курицын-сын (опять садится). Ф-фу! Да что ж нам делать-то, наконец?
Доктор. Как – что? (Берет ярлычок.) Вот. Немедля послать Павлу Буре телеграмму-молнию, чтоб на всякий случай сейчас же выслал нам дубликат своей работы системы Помпадур.
Курицын-сын. А что, господа, – ведь верно! (Доктору.) С Богом – идите, посылайте… скорее!
Доктор уходит.
Смотритель. Да, знаете, оно – конечно… Но с другой стороны…
Курицын-сын. Ну, что, что еще, что?
Смотритель. Да ведь, согласно истории, телеграф-то еще только лет через сто выдумают!
Курицын-сын. Что же нам, по-вашему, сидеть – ждать, пока его выдумают? То-оже, сказал! Да, может, вас всех через пять минут…
Квартальный (вбегает, запыхавшись). Ваше курсынство… Сволочи…
Курицын-сын. Ка-ак? Ты это – что?
Квартальный. Крамольники… Узнали… Все узнали! Вон – слышите?
Издали – крик, топот.
Народ… сюда бегут…
Курицын-сын. Народ… впе… вперед…
Предводитель (выхватив шпагу). Урррэп…
Курицын-сын (затыкает ему рот и тянет его за собой.) Впе… впе… ред…
Пятится назад – все остальные тоже.
Глуповцы (предводимые Крамольниками, врываются с дрючками, кольями). Доло-ой! – Доло-ой! – Доло-ой!
Садовая-Голова (ухватив Курицына-сына за шиворот). Лиходеи! Где он, батюшка наш? Подавай его сюда! Жалаим его!
Крамольник (хватаясь за голову). Что он говорит! Что он говорит! (К народу.) Братцы, да ведь голова-то…
Глуповцы (не слушая его). Так! – Так! – Жалаим его! – Жалаим!
Курицын-сын (стуча зубами). Ос-с-сени себя кр-р-р-рестным з-знамением, православный н-н-народ…
Садовая-Голова. Я те осеню! Глуповцы. Бей! – Бей!
Пахомыч (унимая). Братцы… братцы… Пущай скажет… Сё-таки Курицын-сын… Пущай…
Толпа затихает.
Курицын-сын. Православные… батюшка наш пребывает в полной сохранности и совершенном нетлении…
Евсеич. Мать Пресвятая… мощи! Братцы: мощи, – слышите?
Садовая-Голова. Подавай сюда мощи!
Глуповцы. Мощи! – Мощи жалаим! – Жалаим!
Крамольник (в отчаянии). Что они говорят! Что ж это? Что ж это?
Курицын-сын. И для освидетельствования нами приглашен ваш депутат – уважаемый товарищ Байбаков, который сейчас находится – там… (Указывает на палаты.)
Крамольник. Депутат? А под замком он зачем?
Курицын-сын. Для… для неприкосновенности личности… Он там… он работает – он сейчас кончит… Вот ей-Богу же: сейчас кончит…
Крамольник. Не слушайте его – ломай замок!
Другой Крамольник. Выпускай на волю!
Глуповцы. Так! – Так! – Ломай! – На волю!
Курицын-сын (своим). Ну – конец… Господа… конец… конец…
Доктор (вбегает, высоко подняв телеграмму). Вот она! Есть! Есть!
Толпа затихает.
Курицын-сын (схватил телеграмму, прочел. Крестится). Стойте! Православные, слушайте!
Крамольник. Не слуш…
Садовая-Голова (ткнув его в бок). Молчи!
Курицын-сын. Вот телеграмма – из самого из Петербурга: «Дубликат экспрессом пять минут у вас Павел Буре Главлит шестьсот семь тираж один»… Поняли?
Глуповцы переглядываются.
Ну, как же? До пяти считать-то умеете? Ну, вот и все. Ведь только вот этаких вот пять минуточек вам подождать – и готово…
Крамольник. Не слуш…
Садовая-Голова. Ать!
Крамольник валится.
Курицын-сын. …И готово! И все уладим! (Своим.) Что будет? Господа, что же это будет… а?
Смотритель (шепотом). Байбакова… пока не поздно…
Курицын-сын (народу). Вот, глядите: сейчас ваш депутат… (Подбегает к двери, стучит.) Товарищ Байбаков! Уважаемый товарищ!
Байбаков (изнутри). Готово. Отпирайте!
Курицын-сын (ободрившись). Готово – слыхали? Сейчас выйдет… Он вам… Поговори у меня. Шшшап-ки долой!
Глуповцы, пятясь, скидывают шапки. Курицын-сын отпер висячий замок, снимает его. Вдруг издали – камаринский марш. Снятый замок выпадает из рук у Курицына-сына, он застывает, все тоже. Появляется отряд Будочников – и затем, грозно вращая глазами, Дубликат – точная копия Брудастого. Дубликат, при общем молчании, подымается на ступени палат.
Курицын-сын (отступая от двери – Дубликату). Ваше… ссство…
Тотчас же распахивается дверь, и оттуда выходит подлинный Брудастый и сзади него – Байбаков.
Курицын-сын (Брудастому). Ваше… ссство… (Дубликату.) Ваше… ссство… (В ужасе мечется между ними.) Ваше… ссство… Ваше… ссство…
Брудастый и Дубликат медленно и грозно наступают друг на друга. Народ безмолвствует.
Байбаков (один – показывая пальцем). Ха-ха-ха! (Вдруг огляделся кругом, оробел, замолк.)
В тишине – Брудастый и Дубликат сошлись, остановились, впились друг в друга глазами.
Дубликат. Жжж… шшш… Нне-ппа-терр-ппплю!
Брудастый. Жжж… шшш… Нне-ппа-терр-ппплю!
Кинулись, схватили друг друга за головы – обе головы уже оборваны и катятся по земле. Брудастый и Дубликат стоят без голов. Пауза.
Курицын-сын (хватаясь за голову). Пропали! Пропали!
Кидается наутек, за ним остальные чиновные.
Евсеич. С нами крестная сила… Братцы, беги!
Бегут в другую сторону. Остаются – неподвижные – Брудастый и Дубликат. – Тьма.
Приложение 1
<Черновая редакция актов 3–6>
Происшествие третье: «девки»
Город Глупов. Ночь. На погребальной колеснице – стоят две стеклянные банки, а в них – тела Брудастого и Дубликата. Возле банок – Доктор, с четвертной бутылью спирта. Внизу – Курицы н-с ын, Смотритель, Предводитель, Казначей, Квартальный. Доктор откупорил, нюхает, пробует.
Курицын-сын. Да лейте же вы, лейте скорее! Доктор. А может… не надо?
Курицын-сын настаивает: ведь когда-нибудь начальство явится, а без вещественных доказательств разве оно нам поверит? Доктор льет спирт, закупоривает банки. Смотритель произносит краткое, но трогательное слово о высоком уме и талантах почившего…
Куриц<ын>-сын. Почивших! Смотритель. И да будет вам земля… Кури ц<ы н>-с ы н. Банка! Банка! Смотритель. И да будет вам банка пухом!
Рыдания. Похоронный марш. Колесница – в нее впряжен Предводитель – отъезжает… Похоронный марш переходит в фокстрот. Втанцовывает девка-А малька с тремя унтерами-Б удочниками.
1-й унтер. Амалька! Ты подумай: после кого мы с тобой будем… Ведь ты, можно сказать, собственноручная!
2-й унтер. Ничего она, толстомясая, не понимает…
Амалька говорит, что не только понимает, но такое им сейчас скажет, что они ей в ноги бухнутся. На этот предмет все четверо идут в кабак. Появляются осиротевшие, тоскующие без начальства Глуповцы. Пока они скорбят, Амалька подпоила своих унтеров и выходит с ними. Пьяные унтера кричат: «Вот она, матушка наша, Амалия Карловна!»
Чудак. Да это расхожая девка – какая же она матушка?
Унтера. Мяса, мяса-то у ней, гляньте, какие! Винищем-то поит как!
Глуповцы все еще не сдаются. Амалька спрашивает: а видали, как утром она от него, батюшки, выходила? Не понимают разве, что он ее собственноручно удостоил? Так как же не матушка! А водки желаете?
Глуповцы. Жалаим! Амальку! Водку! Амалия Карловна – матушка наша! Красавица наша!
Амалька приказывает выкатить им бочку русской горькой. С торжеством провожают Амальку в княжьи палаты. Одного унтера, обнявши, она уводит с собою, а двух других оставляет на крыльце – ждать, пока придет их черед, – дает им билетики с номерами. Народ идет к бочке. Входят Курицын-сыни остальные. Унтера сидят на крыльце, курят цигарки и никакого почтения не оказывают.
Предводитель. Урра!
Кидается на крыльцо. Унтера хватают его: «А у тебя билет есть?» Предводитель опешил. Амалька на шум выходит и приказывает привести к ней чиновных. Стоит на крыльце, обнявшись с унтером, и допрашивает чиновных: признают ли они ее матушкой? Все отказываются, кроме Смотрителя: этот очень ловко вывертывается – и как будто матушкой признает, и как будто по матушке обложил. Но Амалька и этим удовлетворена. Смотритель остается на свободе, прочих же унтера запирают в полицейской будке – впредь до радостного утра, когда им головы с плеч снесут. Из окошечка будки Кур<ицын>-сын и другие стыдят Смотрителя. Смотритель развивает теорию, что голова для человека интеллигентного – предмет необходимый (без головы – как же, например, зубы чистить?), а стыд – как известно, не дым и глаза не выест. От бесстыдства же проистекает большая польза, и пока вот они, скажем, под замком будут сидеть, он под Амальку мину подведет, а какую – это секрет. С тем и уходит. Вваливаются подвыпившие Глуповцы – с гармошками. Садовая-Голова от благодарного народа преподносит Амальке скипетр – подозрительно-фаллического вида; когда скипетр взят в руки – табакерочная музыка в нем играет «чижика». Амалька восхищена и производит Садовую-Голову, во-первых, в унтеры, а во-вторых – в маркизы. Часовщик Байбаков во время церемонии помирает со смеху. Когда Амалька узнает, что он-то и сделал скипетр, она хочет его тоже произвести в маркизы. Байбаков, захлебываясь от смеха, говорит, что он этот инструмент для потехи сделал. Амалька ссылает его в Стрелецкую слободу – Байбакову еще смешнее: да ведь он там и всегда живет. Казначейша, прикрикнув на Казначея, велит ему немедля признать Амальку, что Казначей и делает – из окошечка будки. Казначея выпускают и производят в маркизы Бланманже. Издали – крики: появляется Смотритель с Ираидкой и ее четырьмя унтерами, Ираидкины унтеры провозглашают: «Вот она – настоящая, природная матушка наша, Ираида Лукинишна!» Глуповцы сперва и слышать не хотят, но Смотритель приводит резоны: «А как она утром от батюшки нашего выходила – все видели? Ну, стало быть, и она тем же миром мазана, как и Амалька. А только Амалька – колбасница, немка, а та – наша, природная…» Глуповцы почесываются. Ираидка кидает в толпу горсть медных пятаков. Глуповцы кидаются, подбирают, кричат: «Ираида Лукинишна, матушка наша!» Амалька выходит на крыльцо. Краткий словесный бой между нею и Ираидкой скоро переходит в военные действия: Амалька со своими унтерами и маркизами – на крыльце палат. Ираидка – со своими – на крыльце кабака или острога. Глуповцы тоже разделились – уже засучили рукава и сейчас пойдут стена на стену. Маркиз Садовая-Голова не выдержал – тоже засучил рукава и, бросив Амальку, идет биться на кулачки – его зазывает к себе и та и другая стена. Пахомыч уговаривает Глуповцев, чтобы унялись – хотя бы на развод-то оставили. Не действует: сейчас начнется сражение… Вбегает часовщик Байбаков: хохочет, за живот держится: «Дунька-то… Дунька-то Толстопятая…»
Глуповцы. Что Дунька?
Байб<аков>. У Амальки сколько унтеров? Трое? У Ираидки? Четверо? А у Дуньки – все, никому отказу нету, наши слободские к ней валом валят, объявили ее матушкой… Ну-ка, за кого вы теперь?
Новый вестник – перебежчик с Дунькиной стороны – сообщает, что Дунька выпустила на Глуповцев большой клоповный завод: тучей сюда ползут. Смотритель призывает объединиться по случаю империалистической опасности, грозящей со стороны третьей силы – Дуньки. Глуповцы хватают обеих – и Амальку, и Ираидку – и сажают их в клетку. Унтеров ведут окунать в реку. Спорят, как быть с Казначеем: тоже окунать – или его нельзя, как он есть маркиз? Появляется клоповное войско Дуньки: ползут… Некий безумный храбрец из Глуповцев кидается на клопа с кулаками – и нету: съеден во мгновение ока. Глуповцы в страхе пятятся. Из будки Курицын-сын и другие кричат, молят, чтобы их выпустили… Вдруг – слышен камаринский марш, быстро входит отряд Оловянныхсолдатиков с пушкой, и на белом деревянном коне въезжает новый князь – Великанов. Он командует «Пли!» – и палит из пушечки горохом. Кучка Глуповцев падает – убиты.
Остальные. Вот это так палит! Вот это настоящий! Слава тебе, Господи: дожили!
Из будки – крик: «Уррраа-а!» Предводитель высадил дверь и вываливается наружу, за ним остальные. Великанов поворачивает пушечку на занимавшее позиции клоповное войско: «Пли!» Клоповное войско ползет назад. Курицын-сын рапортует: «Честь имею доложить вашему… ссству, что в городе все благополучно, утоплено семеро унтеров, налицо состоят самозванки – Амалька, Ираидка да Толстопятая Дунька…»
Великанов. Подать сюда Дуньку!
За сценой визг. Квартальный докладывает, что отступившие клопы накинулись на Дуньку и съели ее без остатка.
Великанов. Подать сюда Ираидку с Амалькой!
Снимает веретье, каким была покрыта клетка с Ираидкой и Амалькой: их там нету.
Великанов. Это что же значит, а?
Доктор производит осмотр и докладывает, что обе они съели друг друга – остались одни косточки.
Конец происшествия третьего:
Предводитель кричит: «Урра-а!» Глуповцы следом за ним: «Урра-а!»
Великанов. Сто-ой! Смиррнаа!
Курицын-сын. Тесс… Тесс…
Великанов (читает). «Приказ № 1: а) объявляется всеобщая цивилизация, б) предписывается сеяние и употребление в пищу горлицы и лаврового листа, в) воспрещается сеяние нецивилизованных злаков, как-то ржи, картошки, гороху и прочее». (Гпуповцам.) Поняли?
Глуповцы – переглядываются, почесываясь.
Великанов. Пли!
Пушка палит горохом.
Глуповцы (поспешно). Поняли! Поняли! Поняли!
Пятятся назад – Великанов наседает на них белым конем.
Происшествие четвертое: «цивилизация»
Площадь. Достопримечательности: колокольня и неоконченный монумент. Монумент изображает собою поднятого на дыбы огромного белого коня – всадника еще нет. Входят Пахомыч и Евсеич, за ними несколько Глуповцев.
Пахомыч. Да отстаньте вы от меня! Ну его, чего еще надо!
Глуповцы. Жрать! – Жрать хоцца! – Горчицу не жалаим. Лавровый лист не жалаим!
Евсеич. Братцы, потерпите! На том свете вам и ситный, и убоина – все будет…
Глуповцы. Не жалаим!
Пахомыч. Да вы что ж это: против него самого – против батюшки нашего слова говорите?
Глуповцы (оробели). Да нешто можно! – Да избавь Бог! Да мы ничего…
Пахомыч. Ну, то-то… (Уходит.)
Крамольники (Глуповцам). Эх, вы! – Так вы и будете терпеть – пока не сдохнете?
Глуповцы. Бей Крамольников!
Крамольники (отбежав в сторону). Пропащее наше дело! – Ничем их не проймешь!
Байбаков возле них, прислушивается – вдруг что-то придумал, хохочет.
Крамольники. Ты чего?
Байб<аков>. Скидывай сапоги!
Крам<ольники>. Зачем?
Байб<аков>.А мы из сапогов щи сварим: как щи увидят – все за вами побегут… Я их знаю!
Зажигают примус, сейчас будут варить щи. Появляется под руку разряженная пара, кавалер в удивительной треуголке с перьями. Вся компания всполошилась. Вдруг Байбаков гогочет: «Да это наш Садовая-Голова с Садовихой! Эй, Садовая-Голова, подь сюды!»
Садовиха. Заткни хайло-то! Я тебе не Садовиха: я – маркиза… Маркиз, Митька, пойдем…
Казначей с Казначейшей – идут навстречу.
Садовиха (к ним). Ах, здрасьте-здрасьте! Маркиз, Митька, – шляпу скинь!
Входят: Курицын-сын, Смотритель просвещения, Предводитель, Доктор, Квартальный, Крамольники и Байбаков-с примусом, с горшком, – прячутся внутри коня-монумента. Куриц<ын>-сын приказывает Квартальному согнать народ: сейчас начинается. От него допытываются: что начинается?
Кур<ицын>-сын. Не уполномочен сообщить… Одно скажу: нечто на предмет цивилизации…
Бегут Глуповцы, сгоняемые Квартальным и Будочниками. Кур<ицын>-сын объявляет им, что сейчас начнется, а пока что – Квартальный производит сбор добровольных пожертвований на окончание монумента.
Глуповцы (почесываясь). Та-ак…
Квартальный подходит с тарелочкой для сбора к Чудаку.
Чудак. А если я, например, не желаю?
Кварт<альный>. А не желаешь – в кутузку сядешь.
Чудак. Да ведь сказано – добровольно?
Кварт<альный>. Чуда-ак! А как же не добровольно? Выбирай сам что хочешь: хочешь – жертвуй, хочешь – в кутузку…
Чудак и другие Глуповцы, почесываясь, жертвуют. В это время наверху, над колокольней, показывается летающий Великанов: летает, приветствуя ручкой.
Кури<цын>-сын. Шапки долой! Глуповцы. Да где же он? – Где батюшка наш?
Кур<ицын>-сын воздевает руки к небу. Все увидели – всеобщее изумление.
Евсеич (умиленно). Глядите, глядите… Батюшка-то наш… херувимчик!
Маркиза-Бланманже-Казначейша. Ангел! Павильон!
Маркиза-Садовиха. Маркиз, Митька, да куды ты рыло воротишь – вон он – вон он!
Вдруг Великанов фалдой сюртука зацепился за крест колокольни и повис. Смятение. Дамы в отчаянии, Кур<ицын>-сын и остальные растерялись.
Маркиз-Садовая-Голова. Очень просто: колокольню свалить… Это – плевое дело!
Предводитель. Урраа!
Оба сейчас кинутся на колокольню.
Кур<ицын>-сын. С ума спятили? Стойте! Где Байбаков? Байбаков! Байбаков!
Байбаков высунулся из коня – с ложкой в руке – опять спрятался. Часть Глуповцев увидела его: «Да он там чегой-то лопает! Айда к нему!» Но Великанов уже отцепился от колокольни, под музыку плавно опускается вниз и усаживается на монументе – на коне. Усевшись, спрашивает: «Ну, поняли?» Глуповцы почесываются.
Великанов. Да как же вы смеете не понимать, когда я собственным примером показываю вам цивилизацию в виде летания?
Чудак. …от хорошей жизни не полетишь…
Великанов. Что-о?
Пахомыч. Он говорит, что жизнь-де наша хорошая, и так всем довольны. Благодарим покорно…
Великанов. То-то! (Курицыну-сыну.) Цивилизацию исполняют?
Кур<ицын>-сын. Как же, вашесство! Все – как приказано… Горчица… лавровый лист…
Великанов. Мореходство у вас есть?
Кур<ицын>-сын. Ни-никак нет, вашесство…
Велик<анов>. Эт-то почему такое?
Кур<ицын>-сын. Потому, вашесство… моря никакого нету…
Велик<анов>.Не возражать! Завтра же начать постройку Ноева ковчега!
Кур<ицын>-сын. Слушсс… вашесство.
Велик<анов>.Промышленность есть?
Кур<ицын>-сын. Как же, вашесство… Это самое, ла… лапти, например… (Толкает в бок Смотрителя.)
Смотритель. Часовщик у нас, вашесство, есть… Байбаков!..
Велик<анов>. Ну?
Смотритель. Часы изобрел: за одни сутки – двое суток показывают…
Велик<анов>. Молодец! Выдать ему… горчицы!
Предводитель. Урраа!
Велик<анов>.Спасибо. (Предводителю.) Подойди поближе. Где воспитание получил?
Предв<одитель> (так же, как отвечают «Здравия желаю»), В заведении искусственных минеральных вод, вашесство!
Велик<анов>. А-а… это промышленность, которая… ну… шипит?
Предв<одитель>.Так точно, шипит, вашесство!
Слышится громкое шипение – и у коня из-под хвоста вырывается струя пара.
Велик<анов>. Эт-то что такое?
Предв<одитель> (растерянно). Ши-шипит… (Пробует заткнуть рукою – обжег.) Ой!
Все кидаются к коню и стараются прекратить ужасное шипение.
Доктор. С научной точки – это изнутри, вашесство! Великанов. Открыть нутро!
Открывают. Оттуда – навстречу нескольким Глуповцам – высовывается с горшком щей Байбаков: «Щи, ребята, готовы! Кто щей хочет?»
Кур<ицын>-сын. Взять его! Взять их!
Глуповцы окружили Байбакова и Крамольников – хватают у них ложки, хлебают щи.
Великанов. Эт-то что такое?
Глуповцы. Щи… – Щи из сапогов…
Великанов. Горчицы не хотите? Лаврового листку не желаете?
Глуповцы все, как один, бухаются на колени, молчат.
Велик<анов>.Ну-у?
Глуповцы. Уволь от горчицы… – Невмоготу больше… – Не жалаим! – Потуда с коленей не встанем, покуда не уволишь…
Великанов. Ка-ак? Бунтовать… на коленях? Да я васс… Эй, артиллерия! (Глуповцам – разъяряясь все больше.) А-а, бу-унт? Бу-бу-бууннт? Бу-бу-бууу…
Щеки у Великанова от ярости надуваются, и сам он – на глазах у всех – заметно увеличивается в объеме.
Евсеич. Глядите, глядите: гневается-то как – инда раздулся! Мать Пресвятая… что ж это будет?
Входят Оловянные солдатики с артиллерией, впереди – горнист. Великанов выхватывает у него трубу, трубит сигнал – раздувается еще больше.
Курицын-сын (Глуповцам). После третьей трубы – палить будет… Сдавайтесь!
Глуповцы молчат. Великанов трубит еще раз.
Кур<ицын>-сын. Да вы что – ослепли? Не видите: на него глядеть страшно… Сдавайтесь!
Пахомыч. Братцы, ай и правда – сдаться?
Чудак. Все одно подыхать-то…
Глуповцы. Так! Так! Пущай палит!
Великанов в третий раз подносит трубу ко рту – сейчас протрубит последний раз… Пока все это происходит – появляется Неизвестный молодой человек в очках, с портфелем и записной книжкой, тихо что-то говорит Смотрителю просвещения. Смотритель сломя голову кидается к Великанову и в ужасе кричит ему: «Вашесство… Открыли… Нас – открыли!»
Великанов. Как?
Смотритель. А так, что ввиду сверхурочной цивилизации нам даже, если угодно, и рапортов писать некогда было, про нас и забыли, а теперь – вот он…
Великанов. Кто?
Смотритель (берет у Неизвестного молодого человека документ и читает). «Корреспондент газет и эксперт наук для открытия удивительных явлений природы».
Великанов (свирепея и раздуваясь до невероятной толщины). В га-зе-ты?
Неизв<естный> молодой человек. Так точно.
Великанов. Прро на-ас?
Неизв<естный> молодой человек. Про вас.
Великанов. Прро меня-а-а?
Неизвестн<ый> молодой человек. Именно.
Великанов, указывая артиллерии на Молодого человека, подносит к губам трубу, надувает щеки, раздувается весь до последних пределов… и вдруг – лопается с треском и падает…
Евсеич. Гос-споди, Никола-Угодник! Чиновные. Что? Что это?
Доктор – нагибается, глядит и провозглашает: «От чрезмерной ярости – лопнул»…
Происшествие пятое: «грехопадение и покаяние»
Княжьи палаты, острог, кабак. Но острог теперь украшен нежно-алыми розами, а кабак – белыми лилиями. Цветами увенчана также и полицейская будка. Кроме того, сооружен из цветов грот с будуарным фонтанчиком и соблазнительной кушеткой. Ночь, окна в палатах освещены, оттуда слышна музыка. У входа – Квартальный и несколько Будочников. Поодаль группа глазеющих Глуповцев – с Пахомычем и Евсеичем. Дверь в палатах распахивается, оттуда выбегают одетые в маскарадные – очень вольные – костюмы, проносятся со смехом и криками, снова скрываются в палаты. Снаружи остаются: Казначей с Казначейшей, Садовая-Голова с Садовихой, Курицын-сын. Казначейша – одета по Ватто, костюм к ней очень идет. Казначей – Меркурием, с фиговым листком, с крыльями на пятках, в одной руке жезл, другой рукой – стыдливо прикрывает фиговый листок.
Казначейша (Казначею). Мучитель мой… опять он! Ну, кто, кто ты?
Казначей. Ка-казначей…
Казначейша. Боже мой… да запомни же: ты, идиот, – Меркурий.
Казначей. Я… я идиот Меркурий…
Казначейша. Так как же ты стоишь… ну?
Казначей становится на одну ногу – в позе Меркурия.
Казначейша. Вот… станешь перед ним так и скажешь ему…
Казначей. Ко… кому?
Казначейша. Ему – самому… нашему ангелу… Скажешь, что маркиза – сгорает и что только он может залить пожар.
Казначей. Пожар… Слушаю, матушка… (Уходит.)
На освещенном месте появляются Курицын-сын, Садовая-Голова и Садовиха. Садовая-Голова – во фраке с чужого плеча, рукава коротки. Садовиха – в современном, коротком – выше колен – платье.
Кур<ицын>-сын (Садовой-Голове). Поздравляю. Вы заметили, как он сам, батюшка наш, благосклонно смотрел на вашу супругу?
Садовая-Голова (Садовихе). Ну, если ты будешь еще перед ним голыми титьками трясти, я тебе… во! (Кулак.) Очень просто!
Садовиха. Маркиз… Митька, пользы ты своей не понимаешь.
Куриц<ын>-сын (Садовой-Голове). Да… Любовь к отечеству…
Садова я-Голова. Не тем местом она любит!
Курицын-сын. А каким же, по-вашему, любить?
Садова я-Голова. Я ей покажу, каким…
Курицын-сын. Тесс! (Уводит обоих.)
Пахомыч. Ну, братцы, до-ожили! При новом-то при батюшке – каждый день масленица!
Крамольник. Погоди: будет и великий пост. Вон: слышишь?
Издали – чуть слышна барабанная дробь.
Пахомыч. Это… что же такое?
Крамольник. А вот как придет – тогда узнаешь, что такое…
Пахомыч. Да ты что стращаешь, что каркаешь? Крамольник!
Глуповцы. Бей Кррамо…
Куриц<ын>-сын (подбегает). Тсс… Вы, Головотяпы!
Пахомыч. Ваше курицсынство… да это не мы, это – Крамольники…
Курицын-сын. Как, опять они? Ну, чего, чего им, подлецам, еще надо? (Квартальному.) Если сам выйдет – береги его, ни на шаг от него не отходи… слышишь? Избави Бог что случится – ты в ответе…
Кварт<альный>.Слушссс…
Грустилов – выходит из палат с Пфейфершей; сзади у него, на мундире, крылья – не то ангельские, не то петушиные – и хвост.
Глуповцы. Сам… – Глядите: сам, сам… – Батюшка наш… – С крылышками…
Байбаков (мимо которого проходит Грустилов). А-а… Пахнет-то от него как… Видать – пищу легкую принимает.
Крамольники громко фыркают.
Куриц<ын>-сын (кидаясь к Глуповцам). Вон… вон отсюда… все!., пока целы…
Глуповцы уходят. Курицын-сын и остальные исчезают в неосвещенных углах, дабы не мешать самому. Один только Квартальный, непрестанно отдавая честь, на цыпочках идет сзади Грустилова.
Грустилов. Какая поэзия! Что за ночь, что за луна… с правой стороны… (Цитирует нечто высоко-поэтическое из Вертинского.) Какое неземное благоухание! (Наклоняется к корсажу Пфейферши.)
Пфейферша. Это – лориган. Я – грешница – я обожаю духи, цветы… и митрополита Введенского…
Грустило в. Цветы – дети земли… Я хочу подарить вам хотя бы такое дитя… (Нагибается за цветком.)
Квартальный – немедля кидается, срывает цветок и подает его.
Груст<илов> (Квартальному – с ласковым бешенством).Mon sieur agent, в ночное время вы можете не утруждать себя исполнением служебных обязанностей…
Кварт<альный>. Слушшссс… вашесство… (Отходит.)
Казначейша (подлетая к Квартальному). Ты что же – погубить его хочешь? Тебе это приказано? Чтобы ни на минуту не оставлял его!
Кварт<альный>. Слушшссс… (Снова следует за Грустиловым.)
Груст<илов> прикалывает цветок к корсажу Пфейферши.
Пфейферша. Нет, нет… оставьте меня… Я мечтаю только об одном: об уединенной келье…
Груст<илов>. Келья… Кель… Ке-ке-ке-ко-ко… (Распустив крылья и хвост, по-петушиному кружит около Пфейферши, загоняя ее в грот.)
Квартальный, улучив момент, кидается в грот и прячется там за кушеткой.
Пфейферша (Грустилову – в гроте). Что вы делаете… что вы делаете? Скорее… ради Бога, скорее…
У Грустилова, продолжающего петушиное действо, вдруг отваливается хвост. Квартальный, не выдержав, поднимает его и подает: «Вашесство… Хво… Хвостик ваш…» Пфейферша: «Ах» – и убегает.
Грустилов (бешено). Русским языком тебе, прро-хвост, говорю: не сметь подстерегать меня… Ввон, мерзавец!
Грустилов, разгневанный, выходит из грота. Казначейша толкает в спину Казначея, тот становится перед Грустиловым в позу Меркурия, но от страха сказать ничего не может, кроме: «Ва-ва-ва…» Потом обгоняет Грустилова еще раз и наконец выпаливает: «Ва-вашесство… П-п-по… пожар!»
Грустилов. Где? Что? Сюда! Сюда! Пожар!
Куриц<ын>-сын (выскакивает). Вашесство… я здесь. Осмелюсь доложить: пожар, так сказать, символический…
Груст<илов>. Как?
Куриц<ын>-сын (показывая на появляющуюся из тени Казначейшу). А вот она вам объяснит.
Грустилов (расцветая). Маркиза… вы? Что за ночь, что за луна с правой стороны… Лампада, келья… ке-ке-ке…
Казначейша. Ну да! Пошли…
Идут к гроту. Грустилов кружит около Казначейши по-петушиному.
Казначейша (мужу – шепотом.) Стой, идиот, у входа, стереги, чтобы никто… Слышишь?
Казначей в позе Меркурия становится на страже. Грустилов, войдя в грот, опускает занавеску, на освещенной изнутри занавеске – видна весьма увлекательная игра теней.
Пфейферша (созерцая все это). Нет… нет! Боже мой, ты поможешь мне – чтобы от меня… меня…
Перед нею появляется Миша-Возгрявый, сморкается натуральным способом, потом сует ей руку: «Цалуй!»
Пфейф<ерша>.Кто… кто вы? Миша. Не узнала? Я те, милка, покажу-у, хто я… (Тащит ее в полицейскую будку.)
Снова распахивается дверь в палатах, музыка – слышнее. Выходят замаскированные и танцуют танго. Из полицейской будки выходят Миша-Возгрявый и Пфейферша.
Миша. Ну, што, милка, поняла?
Пфейферша (на коленях). Да, да, да… Спаситель мой, божество… божествецо мое… алмазик…
Миша (дает ей крест и сверток). На… Бери, делай…
Пфейферша переодевается в монашеское платье. Из грота выходят Казначейша и Грустилов. Навстречу – Квартальный.
Груст<илов> (ему). А-а… Это ты, братец! Ну… что?
Квартальный трепещет.
А-а… Скажи, братец, что, например… тетерева у вас водятся?
Кварт<альный>. Рад стараться, вашесство!
Груст<илов>.Я, братец, знаешь, люблю иногда… Хорошо иногда посмотреть: как весною тетерева… это самое… понимаешь?
Кварт<альный>.Рад стараться, вашесство!
Садовиха – появляется из тени, Грустилов кидается к ней, распустив крылья, не успевает сделать и одного петушиного круга – останавливается как вкопанный, на пути у него – крест, воткнутый в землю Пфейфершей.
Грустилов. Что… что это?
На верху креста загорается лампочка.
Что это такое? Сю… сюда! Скорее!
Подбегает Курицын-сын и остальные – в масках.
Голоса. Знамение… – Крест… – Загорелось… Горит – смотрите! – Чудо!
Доктор (осмотрев лампочку). Гм… «Осрам», полуваттная.
Голоса. Полуваттная… – Слышите? Полуваттное… знамение…
Грустилов (увидел монахиню-Пфейфершу). Кто… кто вы? Не смотрите на меня так!
Пфейферша. Покайся… несчастный!
Груст<илов>.Но право же… я… как будто…
Пфейф<ерша>.Покайся! Иначе тебя ждет (на крест) – вот это!
Груст<илов>. Но… но за что же?
Пфейф<ерша> (показывая на грот). А там – что было?
Груст<илов>. Боже мой… она все, все знает… все видит!
Пфейф<ерша>. Да, я все вижу! Ты передо мною – ой одежд, голый… И вы все – голые…
Дамы сконфуженно ежатся. Казначей прикрывает свой фиговый листок.
И я вижу ваши тела на улицах – как падаль…
Груст<илов>.Замолчите! (В тишине – слышна жуткая барабанная дробь.) Что это? (Молчание.) Господа… Я чувствую – действительно близко что-то… я не знаю что… Может быть – в самом деле покаяться… на всякий случай?
Казначейша. Да, да… ангел! Покаемся вместе… идем!
Садовиха щиплет ее.
Ай!
Груст<илов>.Господа… Забудем все, что было… (Цитирует Вертинского.) Дайте… Дайте мне вериги. (Ему подают подтяжки, он надевает их.) Господа, завтра мы раздерем на себе одежды…
Казначейша. Я – согласна!
Груст<илов>. Мы будем жить в шатрах и питаться только акридами и дикими… устрицами. (Курицыну-сыну.) Пожалуйста, распорядитесь, чтобы с нами поехал Simon от Кюба – он делает такие устрицы a la Monico, что… (Повернувшись к Пфейферше и все больше воодушевляясь.) И если еще к этому бутылочку… (Втягивает ноздрями воздух, наклоняется, обнюхивает Пфейфер-шу.) Зна… знакомый запах! Какая поэзия!.. Что за ночь…
Пфейферша. Прими руки, несчастный! Ты кощунствуешь!
Груст<илов>. Ах, да… я, кажется, в самом деле…
Пфейф<ерша>. После него – никто не смеет касаться меня!
Груст<илов>. После… кого?
Пфейф<ерша>. После того, кто послан спасти тебя и всех нас. Иди за мною – и ты сподобишься увидеть его…
Снова слышна барабанная дробь.
Груст<илов> (прислушиваясь). Постойте: опять? (Пфейферше.) Я – согласен. Ведите, скорее – ведите нас! Господа… идемте!
Все идут за Пфейфершей к полицейской будке.
Пфейферша (к будке). Божество… божестве-цо мое… алмазик… это я!
Из будки слышно: втягивает носом, отхаркивается, плюет.
Пфейф<ерша> (восторженно). Он… он! Вы слышите? (К будке.) Еще… еще скажи нам что-нибудь… Слушайте… Слушайте – сейчас…
Миша-Возгрявый (из будки, диким голосом). Без працы-ы… не бенды-ы… коломацы-ы-ы…
Пфейф<ерша>. Вы слышите? На колени!
Все – на коленях. Миша-Возгрявый – выползает из будки, глядит на всех, сморкается – как в первый раз.
Пфейф<ерша>. Дай-дай-дай причаститься мне! (Лобызает Мишины пальцы. Грустилову.) Причащайся… причащайся!
Грустилов (подползает на коленж, вдруг отворачивается). Ф-фу… как пахнет!
Пфейф<ерша>. Несчастный! Ты забыл… что ждет тебя? Смирись!
Груст<илов>. Я… я смирился… (Целует Мишины пальцы.)
Миша встает.
Пфейф<ерша> (шепотом). Вставайте… вставайте… можно…
Миша (медленно развязывает полотенце, которым подпоясан. Уставившись в Казначейшу и ткнув ее в живот, произносит). Бе-ло-бо-ки камушки, бе-ло-пу-пы дамочки… Белобоки камушки – белопупы дамочки, белобоки камушки – белопупы дамочки…
Повторяя священные слова быстрее и хлеща себя полотенцем, Миша-Возгрявый начинает кружиться, за ним – Пфейферша, потом Казначейша, Грустилов и остальные. Только Доктор и Курицын-сын стоят в стороне.
Куриц<ын>-сын. Позвольте… что ж это… что ж это…
Снова барабанная дробь – все ближе, но никто ее не слышит: неистовое кружение, взвизги, всхлипы. Предшествуемый барабанщиками, внезапно появляется Угрюм-Бурчеев, идет по прямой линии, против крыльца поворачивается под прямым углом и скрывается в палатах. Никто не видит его, кроме Курицына-сына, который вращается за Угрюм-Бурчеевым, как компасная стрелка, входит следом за ним в палаты – и через секунду вылетает обратно с бумагой в руке.
Куриц<ын>-сын. Господа! Господа… последнее происшествие!
Все мгновенно останавливаются.
Куриц<ын>-сын. Господа… вот… бумага: прибыл и водворился новый наш батюшка… Угрюм-Бурчеев…
Предводитель. Урр… эп… (Спохватившись.) А… а… а как же прежний?
Остальные. Да, а как же это? – Позвольте: да где же он? – Господа, где же он?
Куриц<ын>-сын. Да, где же он, в самом деле?
Ищут. Грустилов исчез.
Что же это? Ведь только сейчас он был тут…
Садова я-Голова. А может, его вовсе даже и не было?
Куриц<ын>-сын. Позвольте… что же это? Во сне все… или я спятил?
Из палат слышна барабанная дробь, все застывают, вытянув руки по швам.
Пфейферша. Кайтесь! кайтесь! Скорее! Настали последние времена!
Происшествие шестое: «последние времена»
Улица. Задний фасад острога, перед ним – полукруглая клумба с цветами. В клумбе – полицейская будка, украшенная огромным расписанием. Несколько глуповских изб. Ни живой души: пусто. Слышна барабанная дробь. Входит Барабанщик, за ним – Угрюм-Бурчеев.
Угрюм-Бурчеев (командует самому себе и сам же исполняет команду). Ра-авнение налево… шагом… аррш! Левой, правой… левой, правой… Стой! На первый-второй рас-считайсь! (Разными голосами.) Первый! Второй! Первый! Второй! Первый! Второй… Смиррнна! Ряды вздвой! (Вздваивает.) Прямо-о… шагом… аррш!
Идет на клумбу. В конце упражнений Угрюм-Бурчеева входят Курицын-сын и несколько Будочников.
Угрюм-Бурч<еев> (прет прямо на клумбу, по цветам. Вдруг взглянул под ноги – и). Стой! (Показывая Курицыну-сыну на клумбу, бесстрастно.) Зачем?
Куриц<ын>-сын. Цветы-с… Растут-с…
Угрюм-Б<урчеев>. Зачем?
Куриц<ын>-сын. Н-не… не могу знать, вашесство… Как будучи при вашем предшественнике… так сказать, наследие прошлого…
Угрюм-Б<урчеев>. Ни прошлого, ни будущего нет. Летоисчисление упразднить.
Курицын-сын. Слушшсс… вашессство!
Угрюм-Б<урчеев> (нагнувшись, командует цветам). Смирна-а! На первый-второй рассчи-тайсь! (Ждет. Потом – Курицыну-сыну.) Почему не исполняют?
Куриц<ын>-сын. Вашесство, осмелюсь доложить… они… не могут… Будучи, так сказать, природная, неразумная стихия…
Угрюм-Б<урчеев> (тупо глядит на цветы. Потом). Не могут? Истребить!
Куриц<ын>-сын и Будочники кидаются на цветы, истребляют. С разных сторон – барабанная дробь, входят три роты Глуповцев. В 1 – й роте – Смотритель просвещения, Предводитель, Доктор, Казначей, Казначейша, Пфейферша и другие; среди них – Наблюдающий за течением мыслей – с записной книжкой; во 2-й роте видны Пахомыч, Евсеич, Байбаков, Чудак, Крамольники и свой Наблюдающий с записной книжечкой. Все одеты в одинаковые серые казакины.
Угрюм-Б<урчеев> (ротам). Стой! (Подходит к расписанию на полицейской будке.) Сегодняшнее расписание… (Читает.) «6 часов – утренний звонок. От 6 1/4 до 6 1/2 – очищение зубов и других частей тела согласно инвентарному списку. От 6 1/2 до 6 3/4 – возглашение ура. От 6 3/4 до 7 принятие хлеба и дистиллированной воды. В 7 явка на занятия поротно…» Все явились?
Командир 2-й роты. Честь имею доложить: во вверенной мне 2-й роте № 13 не явился.
Угрюм-Б<урчеев>. Почему?
Командир 2-й роты (робея). Он… извините… скончался…
Угрюм-Б<урчеев>. Без разрешения? (Кури-цыну-сыну.) Арестовать его!
Куриц<ын>-сын. То есть… как?
Угрюм-Б<урчеев>. Арестовать!
Куриц<ын>-сын. Слушшсс…
Угрюм-Б<урчеев> (глядя в расписание). Занятия: 1-я рота – словесные испытания, 2-я рота – истребление гор и прочих беззаконий природы, 3-я рота – истребление несъедобных животных и птиц… 2-я рота, левое плечо вперед… шагом… арш! 3-я рота, правое плечо вперед, шагом… арш! 1 – я рота, на месте… шагом… арш!
Барабанный бой, роты расходятся, остается 1-я… шаг на месте.
Стой!
1-я рота останавливается.
Угрюм-Б<урчеев> (водит взглядом, выбирает жертву. Смотрителю просвещения.) Три шага вперед. Марш!
Смотритель выходит.
Угрюм-Б<урчеев>. Что есть наш город?
Смотр<итель> (чеканит). Наш город есть пять полков. Полк есть пять рот. Рота есть пять взводов или, иначе, домов. Во главе каждого полка, роты и взвода – командир и Наблюдающий за течением мыслей. Во главе же всего – батюшка наш господин Угрюм-Бурчеев, ура.
Угрюм-Б<урчеев>. Что есть дом?
Смотритель. Дом есть поселенная единица, имеющая своего командира и своего Наблюдающего за течением мыслей. В каждом доме находится по одному экземпляру каждого полезного животного мужского и женского пола, которыя обязаны: а) производить работы согласно расписанию и б) размножаться.
Угрюм-Б<урчеев>. Как необходимо б) размножаться?
Смотритель. б) размножаться необходимо согласно таблице размножения, соединяющей экземпляры мужского и женского пола по росту и прочим племенным качествам.
Угрюм-Б<урчеев>. Без ошибки. Без единой ошибки. Ты достоин награды. Назначаю тебя Наблюдающим… за мной.
Смотр<итель>. Как?
Угрюм-Б<урчеев>. Хотя неправильное течение моих мыслей и маловероятно, но если бы таковое возникло, ты обязан донести.
Смотр<итель>. Кому?
Угрюм-Б<урчеев>. Мне.
Смотр<итель> (трепеща). Вашессство…
Угрюм-Б<урчеев> (твердо). Мне. (Куриц<ыну-Сыну.) Выдать ему установленную записную книжку… (Выбирает новую жертву. Казначею.) Три шага вперед… аррш!
Казначей – с подгибающимися коленями – выходит.
Угрюм-Б<урчеев>. В каком городе ты живешь?
Казначей. Я… я… я… – в Глупове.
Угрюм-Б<урчеев>. Не знаешь? Забыл, что мною город переименован и называется… ну?
Казначей молчит.
Угрюм-Б<урчеев> (Смотрителю). Ты!
Смотр<итель>. Не-пре-клонск, вашесство, – в честь непреклонных качеств вашесства!
Угрюм-Б<урчеев> (Казначею). Каким ты обязан быть?
Казначей – делает за спиною знаки роте, чтобы подсказали.
Казначейша (сердитым шепотом). Иди-от! Казначей. Иди… идиотом… Угрюм-Б<урчеев>. Ты не знаешь даже того, что ты обязан быть счастливым! Я тебя научу… Арестовать его!
Тишина и всеобщий трепет. Барабанная дробь: под барабан уходит арестованный Казначей и возвращаются с работ 2-я и 3-я роты.
Угрюм-Б<урчеев> (им). 1-я, 2-я, 3-я роты, на место… шагом… аррш! Стой! Ротам – стоять вольно, оправиться! Каждый десятый получает установленный инвентарь и командируется для отправления естественных надобностей.
Уходит, за ним – Смотритель с записной книжкой и собственный его выс-тва Барабанщик. В ротах – движение. Шныряют Наблюдающие с книжками. Выходят – десятые, получают инвентарь. Во 2-й роте в числе прочих выталкивают Чудака.
Чудак (артачится). Вот чудно… А если мне, например, не хочется?
Пахомыч. Чудак! Коли велено…
Чудак. Мало бы что велено, а если я – не могу?
Пахомыч (показывая на Наблюдающего). Тише ты… иди, а то – вон он… запишет…
Чудак – вздыхает, идет. В 1-й роте в числе десятых – Садовая-Голова. Вышел, получил инвентарь, подтягивает штаны: «Эх… тесны! Посвободнее мне бы штаны-то…»
Садовиха. Маркиз… Митька! Молчи! Ну… пропал…
Наблюдающий уже около Садовой-Головы что-то записывает в книжечку. Все десятые выстраиваются и уходят. Наблюдающий шнырнул следом за Садовой-Головой.
Предв<одитель> (вытирая пот). Фф-у! Да-а…
Куриц<ын>-сын (подбегая). Господа… что же это? Что же это такое? Всякое бывало, и органчик, и расхожие девки, и горчица с лавровым листом, и вертячка, но такого – еще не было…
Пфейферша. Покайтесь! Это – последние времена!
Доктор. С научной точки – полагаю, что… (Стучит себя по лбу.)
Куриц<ын>-сын. Да это просто какой-то…
Подходит Наблюдающий.
…просто какой-то… гений! Да, Господи, именно – гений!
Казначейша. Ангел!
Предв<одитель> (уньто). Ура…
Наблюдающий (Предводителю). Вы займете в роте место бывшего маркиза Садовой-Головы.
Предв<одитель>. А-а-а… где же он?
Наблюд<ающий>. Арестован. Он требовал конституции и свободных…
Садовиха. Штанов! Свободных штанов… (Наблюдающему.) Голубчик мой… Штанов же ведь – больше ничего!
Наблюдающий. Знаем мы эти штаны! Может быть, у кого-нибудь есть сомнения? Пожалуйста, господа, – не стесняйтесь, высказывайтесь… (Держит наготове записную книжку.)
1-я рота молчит. Наблюдающий 2-й роты, что-то настрочив в книжечке, уходит. К роте подбегают вернувшиеся из командировки десятые.
Один из десятых. Братцы… Чудак-то наш… ау! 2-я рота. Как? – За что?
Один из десятых. Да сел он… все как следует. А потом: «Не могу, говорит, что хошь со мной делай – не могу». Ну, его и увели…
Пахомыч. Ну, до-ожили! Ведь это, братцы, выходит… не тово!
2-я рота. Не тово! Не тово!
Крамольник. Что? Дотакались?
Другой Крамольник. Князя хотели – получили?
Третий Крамольник. Ну, бейте нас – чего же стоите? Ну?
2-я рота молчит, почесывается. Крамольники отходят в сторону.
Крамольник. А ведь не бьют!
Другой Крамольник. Не бьют!
Третий Крам<ольник>. Похоже – пора начинать.
Крамольник. Пора… Где Байбаков? Байбаков!
Байбаков. Я тута.
Крамольник. Ну, брат, ты башковитый – придумывай.
Байбаков думает.
Да живее – а то он всех пересажает…
Байбаков. Стой! Во! Это самое! Всех! Ха-ха-ха!
Крамольники. Да что? Что ты?
Байбаков. Всех не всех, а… Ха-ха-ха!
Крамольник. Да будет ржать: говори! Ну?
Байб<аков>.Ну? Чего у нас сейчас по расписанию положено?
Крамольник. 11 часов и 1/2 – принятие жиров.
Байб<аков>. Это самое и есть.
Крам<ольник>. Да ты что: белены ему подложить хочешь?
Байб<аков>. Не-е! Он и так белены объелся – никакой беленой его не проймешь…
Крам<ольник>. Так чего же?
Байб<аков>. А вот маленько погодите – увидите… (Фыркает. Бежит к 1-й роте.) Эй! Господин Доктор! У меня в носе свербит – погляди-ка, что там…
Доктор подходит, глядит в нос Байбакову, Байбаков что-то шепчет ему на ухо. Доктор оглядывается кругом, кивает. В это время – барабанная дробь, появляется – с Барабанщиком и Смотрителем – Угрюм-Бурчеев.
Угрюм-Б<урчеев>. Смиррна-а! (Читает расписание.) «11 часов и 1/2 – принятие жиров…» Доктор – три шага вперед… аррш!
Доктор подходит с ящичком, вынимает из ящичка пузырек и с поклоном вручает его Угрюм-Бурчееву, который выпивает содержимое. Доктор с ящичком обходит роты, раздает пузырьки, все пьют. Байб<аков>, подталкивая Крамольников и показывая на Угрюм-Бурчеева, фыркает, зажимает себе рот. Угрюм-Б<урчеев> подходит к глуповским избам, смотрит на них, чертит в воздухе квадрат, размышляет.
Куриц<ын>-сын. Ну, чего, чего он там еще придумывает?.. Господи, спаси и помилуй!
Угрюм-Б<урчеев> (подойдя к расписанию, читает). «От 1 1/2 до 12 – экстренные мероприятия»…
Вдруг темнеет.
Угрюм-Б<урчеев> (Курицыну-сыну, указывая вверх.) Что это?
Куриц<ын>-сын. Со… солнце-с.
Угрюм-Б<урчеев>. Обязано светить. Почему не светит?
Куриц<ын>-сын (растерянно). Оно… извиняюсь… за тучку зашло-с…
Угрюм-Б<урчеев>. Арестовать!
Куриц<ын>-сын. То есть… к-как?
Угрюм-Б<урчеев> (твердо). Арестовать! Тучи упразднить!
Куриц<ын>-сын. Вашесство… осмелюсь доложить…
Угрюм-Б<урчеев>. Упразднить навсегда!
Куриц<ын>-сын. С-с-слушссс…
Ропот в ротах.
Угрюм-Б<урчеев> (возле расписания – всем). Смиррнаа! (Куриц<ыну>-сыну.) Войска!
Куриц<ын>-сын подает знак, быстро входят и выстраиваются Оловянные солдатики с ружьями.
Угрюм-Б<урчеев> (Солдатикам.) Стой! Смир-рна! (Пауза). Сегодня величайший день в истории города бывшего Глупова. И – последний его день. К вечеру города не будет.
В ротах – движение ужаса.
Смиррна-а! Почему избы стоят так? (Рукою – полукруг в воздухе.) Почему – улицы – так? (Тот же самый жест.) Все должно быть – так (прямая – в воздухе)…и так. (Квадрат в воздухе.) Эта будка – есть центр земли. От нее – во все стороны – по прямым – пойдут улицы, иначе – роты. Дома – будут квадраты, четыре сажени на четыре. Всюду – три окна. Перед окнами – палисадник, в коем растут – царские кудри и барская спе… спе… спесь… (Вдруг замолкает, хватается за живот.)
Байбаков, зажимая рот, фыркает.
Крамольн<ик>. Чего ты?
Байб<аков>. Действует!.. Доктор-то ведь касторки ему вкатил…
Курицын-сын, Смотр<итель> (бросаются к Угрюм-Бурчееву). Вашесство… Что с вами?
Угрюм-Б<урчеев>. Смиррна-а! (Оправившись, твердо.)…только – прямые и соединение прямых, именуемое – квадрат. Прочее – упразднить. Упра-зднить! Все избы, весь город, все – сломать! Чтобы к вечеру – ничего! Дотла! Конец! Получай инвентарь – поротно-о – шагом… арш.
Во 2-й роте волнение.
Евсеич. С нами крестная сила… Пахомыч. Братцы, что же это, а? Неужли пойдем?
Голоса. Не пойдем… Не пойдем!
Нестройный гомон.
Угрюм-Б<урчеев> (изумленно). Они… что такое? (Оловянным солдатикам.) К бою… товсь!
Олов<янные>солдатики (не двигаясь, нестройно, угрожающе мычат). М-м-м-ы-ы-ы…
Угрюм-Б<урчеев> (еще изумленней). Они… тоже? Почему? (Курицыну-сыну, показывая на Солдатиков.) Арестовать!
Куриц<ын>-сын. Вашесство… вашесство, осмелюсь доложить… Они – только так… они – сейчас… (Солдатикам.) Братцы… братцы… Честью прошу вас… Христом-Богом…
Олов<янные> солд<атики>, продолжая мычать, все же вскидывают ружья и прицеливаются в толпу, в толпе – пригибаются, втягивают головы в плечи.
Угрюм-Б<урчеев>. Получай инвентарь – поротно – бегом… арш!
Роты бегут, вооружаются топорами, снова выстраиваются.
Угрюм-Б<урчеев> (подняв топор). Я пойду – первый. Всякий, кто остановится, будет арестован. Все… шаг-ом… аррш!
Барабанная дробь. Угрюм-Б<урчеев> – за ним роты – трогаются. Вдруг Угрюм-Б<урчеев> замедляет шаг, хватаясь за живот.
Куриц<ын>-сын. Вашесство… Что – что с вами?
Угрюм-Б<урчеев>. Ни… ничего… (Твердо.) Ничего. Со мною ничего не может быть. (Ротам.) Пряма-а-а!
Еще несколько шагов – Угрюм-Б<урчеев>, скорчившись, во всю прыть бежит за угол, за ним – собственный его Барабанщик. Все останавливаются, смятение.
Евсеич. Мать Пресвятая!.. Пахомыч. Братцы… братцы…
Куриц<ын>-сын. Вперед! Вперед! Голоса. Стой! Стой!
Байбаков (умирая от хохота). Ребята… касторка-то… Действует! Доктор касторки ему…
В ротах – хохот.
Куриц<ын>-сын. Тише! Идет… Назад идет…
Барабанная дробь. Предшествуемый Барабанщиком, Угрюм-Б<урчеев> возвращается.
Смотритель (трепеща, подходит к нему с книжкой – протягивает). Ва-вашесство… Вот…
Угрюм-Б<урчеев>. Что?
Смотр<итель>. Я… я… если угодно… я – согласно приказу вашесства…
Угрюм-Б<урчеев>. Ну?
Смотр<итель>. Я… я записал… кто остановился…
Угрюм-Б<урчеев>. Кто?
Смотр<итель> (не попадая зуб на зуб). В-в-вы, в-ва-шесство…
Угрюм-Б<урчеев> (Курицыну<ыну). Арресто-вать! (Хватаясь за голову.) То есть… ко… кого? Меня?
Куриц<ын>-сын. Ва-вашесство… осме… осмелюсь…
Угрюм-Б<урчеев>. Аррестовать!
Куриц<ын>-сын, трепеща, хватает Угрюм-Бурчеева, связывает ему руки.
Все оцепенели.
Крамольник. Ребята – да связан же он, связан, готов!
Байбаков (хохочет). Ой… ха-ха-ха! Сам себя… Ха-ха-ха!
Крамольник. Ребята… в речку его! Конец ему – конец князьям! Воля!
Глуповцы – все еще не верят, стоят молча. Куриц<ын>-сын и другие чиновные удирают во все лопатки.
Крамольник. Да глядите же, глядите! Воля – говорю вам! Ура-а!
Народ. Ура-а! Ура-а! Во-оля! Во-оля!
Обнимаются, шапки летят вверх.
Крамольник. Байбакова… Байбакова качай!
Народ. Ура-а! Ура-а! Воля-а! Ура-а! Ура, Байбаков!
Качают Байбакова. Другие – тащат куда-то онемевшего Угрюм-Бурчеева, третьи ломают острог.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Мартин Мартинович.
Маша – его жена.
Обертышев – хозяин соседней квартиры.
Селихов – председатель домового комитета.
Место действия – Петербург.
Время – 1920 год.
Сцена первая
Комната – когда-то, вероятно, была кабинетом. Рояль, письменный стол, книги. На рояле – утюг, пять очищенных картошек, ноты, топор, прикрытые книгами тарелки и банки. В этом же роде и письменный стол. Посредине комнаты – «буржуйка» с трубой, кровать. Рядом с кабинетом – маленькая передняя, там кухонный стол, деревянное корыто, ведра. Из передней – дверь, очевидно, на лестницу. Кабинет освещен только отблеском огня «буржуйки». Возле «буржуйки» – Мартин Мартинович; на кровати – закутанная Маша.
Маша. Я не могу, не могу дышать в этой темноте… Да когда же они наконец свет дадут…
Мартин Мартинович. Как обыкновенно – в десять. Теперь уже скоро.
Маша. Да, а ты сидишь у печки, как… как я не знаю кто – тебе все равно, что я задыхаюсь, что я…
Мартин Мартинович (горько, с упреком). Маша.
Пауза.
Маша. Март, милый, прости. Это потому, что я больна… это не я, это не я сейчас была… Прости…
Мартин Мартинович. Маша, не надо, не надо, я же понимаю.
Маша. Принеси еще дров.
Мартин Мартинович встает, делает два шага, возвращается, что-то хочет сказать, но, видимо, не хватает духу.
Маша. Ты говорил, что у нас там еще есть, в передней. Ну-ну, не скупись… Мне холодно.
Мартин Мартинович идет в переднюю, берет там два-три последних полена, колеблется мгновение, потом, махнув рукой, входит в кабинет, бросает дрова в печь – огонь становится ярче.
Маша. Вот теперь светлее… (Взглянув вверх.) А наверху все-таки темно… кажется, что над головой своды, как в пещере…
Мартин Мартинович (глядя в огонь). Да что ж, мы и правда в пещере. Двое пещерных людей у костра – вот мы кто…
Вспыхивает электрический свет.
Маша (облегченно). А-а.
Мартин Мартинович (продолжает). Ну, посмотри на меня: разве кто поверит, что это – я, что когда-то в огромной зале я сидел за роялем, люди аплодировали, бесились, кричали… Да я и сам не верю, я знаю: я пещерный человек, дикарь – и все мы. Что нам нужно теперь? Вот – костер, пища… На сегодня есть пять картошек – немороженых, свежих – и я счастлив… А завтра… Впрочем, какие темы «завтра»: только бы сегодня… Такие вещи, как «завтра», «послезавтра», люди научатся понимать еще через тысячу лет…
Пауза.
Маша. Март, а ведь ты, кажется, забыл, что завтра…
Мартин Мартинович. Завтра? А что такое? Постой… постой, сейчас…
Маша. Ну уж не старайся: я вижу – забыл. Ай, Март, Март… Как теперь все… Раньше ты никогда не забывал. Ведь завтра же двадцать девятое октября: Марии – мои именины, мой праздник.
Мартин Мартинович. Ну, Маша, прости, пожалуйста. Я не знаю теперь ни чисел, ни дней… да и зачем. Лучше бы ты не вспомнила.
Маша (привстав). Нет, подожди, подожди: мы сделаем… У нас будет завтра праздник – будет… ну, пожалуйста… Понимаешь, если бы ты завтра затопил с самого утра, чтобы хоть один день было по-настоящему тепло – чтобы без шубы… Ну вот – ну сколько еще у нас дров – там, в передней. Ну?
Мартин Мартинович (испуганно). Дров? Там?..
Маша. Ну да, ведь с полсажени еще есть. Правда?..
Мартин Мартинович. Нет… То есть… Там больше, чем полсажени… Да, конечно, больше…
Маша. Так вот, я говорю… Ты почему отворачиваешься…
Мартин Мартинович. Потому что… Просто… не могу смотреть на свет; мне при свете – труднее…
Маша (возбужденно). Так вот, если ты затопишь с утра, я даже попробую, может быть, – я встану, оденусь как следует, я буду совсем прежняя хоть один день… И ты – ты сядешь за рояль и сыграешь для меня, и мы будем… Март, потому что ведь в комнате будет совсем тепло… совсем тепло, ты подумай…
Мартин Мартинович. Да.
Маша. Нет, ты не понимаешь – вот, я же вижу, ты не понимаешь, что это для меня значит. Потому что… потому что ведь, может быть, завтра – это мои последние в жизни… это последний раз…
Мартин Мартинович (перебивает). Маша, молчи, не смей… Я сделаю… я сделаю все, что хочешь, только бы ты завтра была…
Маша. Я буду – буду… Я буду веселая – ты увидишь… только чтоб было тепло, хоть один день… ведь ты это обещаешь мне, да?.. Ну, пожалуйста… Это – последний раз, я больше ни о чем тебя не буду просить… Обещаешь?..
Мартин Мартинович (неуверенно). Да… (Твердо.) Да… Да…
Маша (снова ложится). Фу… как я устала вдруг. Как я теперь устаю от каждого… от каждого слова. (Лежит молча.) Я засну на минутку… пока ты сваришь картофель… Хорошо?..
Мартин Мартинович. Да, милая, спи.
Маша засыпает. Мартин Мартинович стоит, взявшись за голову. Стук в дверь. Мартин Мартинович идет в переднюю, открывает. Входит Обертышев.
Мартин Мартинович (Обертышеву). Тише…
Обертышев. Что, спит? Спит.
Мартин Мартинович. Да, заснула.
Обертышев (ставит на пол ведро). Ну, здрасте, Мартин Мартинович, здрасте, здрасте. Я к вам за водичкой: в третьем нумере под нами опять трубы заморозили, не топят, не топят. Хоть бы о других подумали, а то из-за них все без воды сидят. Нехорошо, нехорошо о других не думать, нехорошо.
Мартин Мартинович. А если им топить нечем. Вот я сегодня последние жгу… завтра тоже топить перестану.
Обертышев. Прискорбно, прискорбно… А вы бы этак стульчиками, шкафчиками… книги тоже: книги – ведь они к чему нынче, ни к чему, ни к чему…
Мартин Мартинович. Да ведь вы же знаете, что тут все вещи чужие, только один рояль мой. А главное – Маша очень плоха, я не хочу ее огорчить… не хочу, чтобы она знала…
Обертышев. Да-да-да-да, понимаю… Прискорбно, прискорбно, очень прискорбно… Можно? (Показывает на ведра с водой.)
Мартин Мартинович. Пожалуйста…
Обертышев переливает в свое ведро.
Алекс… Алексей Иваныч…
Обертышев. Слушаю, слушаю, слушаю… да…
Мартин Мартинович. Алексей Иваныч… я хотел у вас попросить…
Обертышев. Что вы, Мартин Мартиныч, что вы, что вы… У нас у самих… Конина – и то раз в день… то есть, что я… раз в неделю, говорю, конину едим. Да… Сами знаете, как теперь все, сами, сами знаете, сами знаете…
Мартин Мартинович. Да нет, Алексей Иваныч, я не то… Я хотел… нельзя ли у вас на завтра… хоть пять-шесть полен… Маша завтра именинница, а у нас, понимаете…
Обертышев. Нет уж, Мартин Мартиныч, вы меня не обижайте, у меня дети, двое детей, сами знаете – не могу же я их… Что вы, что вы! Какие у меня дрова, что вы!
Мартин Мартинович. Да я же нынче утром видел, как вы свой шкаф на лестнице открыли и там…
Обертышев. А вы… что же это, что ж это, что ж. это подглядываете? Нехорошо, нехорошо чужому завидовать, нехорошо, грех… Шкафчик… Мало ли что у меня в шкафчике… шкафчик у меня на замок заперт, на замок, да. А то ведь теперь все крадут, сами знаете, сами знаете…
Мартин Мартинович. Алексей Иваныч…
Обертышев. Нет уж, нет уж. Мартин Мартиныч, Господь с вами – вы меня не обижайте, не обижайте. За водичку спасибо. Жене кланяйтесь, когда проснется, кланяйтесь от меня непременно. Какая она у вас красавица была, приятно со стороны поглядеть было… приятно, приятно, очень приятно… Да…
Мартин Мартинович. Алексей Иваныч. Она скоро… она, может быть, последние дни…
Обертышев (продолжает). Очень приятно, да… кланяйтесь… ну, всего… (Быстро уходит.)
Мартин Мартинович возвращается в кабинет. Маша – во сне или в бреду – что-то бормочет. Мартин Мартинович минуту стоит над ней, стиснув руки. Думает. Вдруг решительно напяливает на себя сверх уже надетого летнего пальто еще одно пальто, засовывает в карман косырь, клещи. Уронил клещи, застывает в испуге.
Маша (проснувшись). Это ты, Март, ты куда?..
Мартин Мартинович. Только я на секунду… в домовой комитет… Я сейчас. (Незаметно поднимает клещи, держит за спиной.)
Маша. Только не забудь… не забудь, ключ возьми. А то мне встать… ты домой не попадешь.
Мартин Мартинович. Нет-нет… не забуду… Я сейчас… Ты не думай ничего особенного… Я сейчас… (Уходит.)
Маша одна. Лежит пластом. Потом немного приподнимается, пробует встать – не может, опять опускается на постель. Берет со столика ручное зеркало, смотрит на себя, с отвращением бросает зеркало. Мартин Мартинович, возбужденный, на цыпочках входит в переднюю, придерживает что-то под пальто. Останавливается, прислушивается.
Маша. Март… Ты…
Мартин Мартинович. Я…
Быстро, стараясь не стучать, вытаскивает из-под пальто поленья дров, кладет их на что-то мягкое. Входит в кабинет.
Маша. Как ты скоро… Почему ты молчишь? Ну, кого ты там видел?
Мартин Мартинович. Обер… Обертышева…
Маша. Что – Обертышева?..
Мартин Мартинович. Обертышев… Да… он… он просил… тебе кланяться.
Маша. Не выношу я этого… мне он противен, как крыса… как крыса… Дай мне термометр.
Мартин Мартинович. Где он? Ах, да… вот.
Маша. Впрочем, нет, возьми – не хочу. Все равно… завтра, я знаю, я буду чувствовать себя хорошо, я должна. И я встану. Непременно встану… с утра…
Мартин Мартинович (подойдя ближе). Маша, я хочу тебе сказать… я… (Замолкает.)
Маша. Что? Ты какой-то… что с тобой?..
Мартин Мартинович. Ничего… (Обнимает ее.) Я хочу сказать, что завтра у нас, во всяком случае, будет тепло – с самого утра.
Маша. Милый… спасибо… А ты мне сыграешь на рояле, как прежде, да?
Мартин Мартинович. Я… я попробую…
На сцене темно.
Сцена вторая
Та же комната. Зимний день. Окна в морозных узорах. Топится «буржуйка». На столике – скатерть, две восьмушки хлеба, какие-то черные, ужасного вида лепешки. Маша, одетая, сидит в обложенном подушками кресле возле рояля. За роялем – Мартин Мартинович: начинает играть прелюдию Скрябина, бросает. Начинает бравурную вещь – тотчас же обрывает, встает.
Мартин Мартинович. Нет, не могу… Маша. Ну еще… хоть как-нибудь, хоть немного… Ну, пожалуйста, ты же вчера обещал…
Мартин Мартинович опять начинает последнюю вещь. Глухой стук где-то внизу. Мартин Мартинович вскакивает.
Что с тобой? Чего ты испугался?
Мартин Мартинович. Нет, я не… Мне показалось: к нам стучат. Открыть…
Маша. Ты кого-нибудь ждешь?..
Мартин Мартинович. Нет… ни… никого… Постой… (Прислушивается. Облегченно.) Нет, это еще не… это не к нам…
Маша. Это рядом, у Обертышевых – колют дрова.
Мартин Мартинович. Дро… дрова. У Обертышевых.
Маша. Ну да. Почему ты так вдруг… Играй же…
Мартин Мартинович. Маша, милая… не надо… я не могу. Не могу.
Маша. А я так хотела… я думала… Нет – ничего: мне сегодня хорошо и так. Подложи еще дров.
Мартин Мартинович подкладывает.
Какое счастье, что у нас еще хоть дрова есть… Правда?..
Мартин Мартинович молчит.
Маша. А знаешь, Март, какой я чудный сон сегодня видела… Будто мы с тобой едем на юг, и какая-то станция, а на вывеске вместо названия станции – рука с указательным пальцем… ну знаешь, какие указывают: «Выход здесь». И палец прямо показывает на тебя, ты мечешься и пересаживаешься с места на место, а палец поворачивается за тобой, как стрелка…
Стук в дверь.
Мартин Мартинович. Это… это не к нам. Нет.
Стук повторяется.
Маша. Нет – к нам, слышишь?
Мартин Мартинович. Маша, я не могу… я не открою… Я не открою…
Маша. Я понимаю. Я бы тоже хотела вдвоем. Но неудобно же. Иди. Да иди же.
Мартин Мартинович идет в переднюю, секунду стоит около двери. Стук сильнее. Мартин Мартинович открывает, входит Селихов.
Селихов (в шубе). Ну, сударь мой, разодолжили. Сейчас ко мне в домовой комитет приходит Обертышев…
Мартин Мартинович (перебивает; торопливо, лихорадочно). Что? Да… (Громко.) Очень рад, очень рад вас видеть… У нас тепло… Понимаете, жена именинница, и я… Пожалуйста, снимайте шубу… у нас тепло… (Оставив Селихова одного, быстро проходит в кабинет. Маше, так же лихорадочно.) Сам председатель домового комитета… Он сейчас… он снимает шубу… я сказал, что тепло…
Маша. Зачем он?..
Мартин Мартинович. Я не знаю… то есть я сказал ему, что ты именинница… и он… я… я подложу еще дров, хочешь? (Торопливо сует в печь полено, другое – больше не влезает. Растерянно запихивает последние два полена под стул, садится на стул сам.)
Селихов (разделся, входит). Ну-с, сударыня, во-первых-во-вторых, вас с тезоименитством. Как же, как же… Мне Обертышев говорил, что ваш супруг именно по этому случаю…
Мартин Мартинович (вскакивая, Селихову). Чаю… Не хотите чаю? Я сейчас… У нас сегодня – настоящий. Понимаете – настоящий, но последняя ложечка – с прошлого года… Я сейчас… Я разыщу, он в письменном столе… я разыщу… (Отходит один шаг от стула, вспоминает; оглядывается, опять садится, стараясь прикрыть ногами дрова.)
Маша. У нас сегодня праздник, тепло.
Селихов. Нда… дров не пожалели… Тепло…
Маша. Март, правда, завари того чаю. Пусть уж настоящий праздник.
Мартин Мартинович. Сию минуту… сию минуту… (Селихову.) Пожалуйста, вот сюда… тут удобнее… (Предлагает Селихову кресло так, чтобы ему не были видны дрова.) Понимаете, событие – настоящий чай… может быть… может быть, последний раз… в жизни… (Открывает ящик письменного стола.)
Селихов (грея руки). Да… А на улице – собачий холод… (Что-то вспомнил, хохочет заразительно.)
Маша (улыбаясь). Чему вы?
Селихов. Да вспомнил… Вчера вечером домой иду – навстречу мне человек, в одном жилете бежит. «Что это вы», – говорю. «Да ничего, – говорит. – Вот раздели меня сейчас – домой тороплюсь, на Васильевский». Так, понимаете, обыкновенный разговорчик вроде: «Как поживаете?» – «Да ничего, благодарю вас». (Хохочет.)
Маша улыбается жалко.
Мартин Мартинович (изо всех сил старается смеяться). Еще… что-нибудь… пожалуйста… пожалуйста… ну, ради Бога… Вы замечательно… Чай… сейчас, сию минуту… (Из ящика письменного стола выкладывает связки писем, какие-то коробки, синий флакончик.)
Селихов. Да… А вот нынче за хлебом очередь отстоял, несу две восьмушки и вижу – на углу Кронверкского, против дома, где Горький живет, стоит девочка, плачет. Так, лет восьми-девяти. Я расчувствовался, подхожу к ней, думаю: «Если попросит, ей-Богу, корочку отломлю». – «Ты что, – говорю, – девочка, плачешь?» А она ко мне вдруг как повернется: «А в морду, – говорит, – хочешь?» Так я и присел. (Хохочет.)
Маша смеется.
Маша (перестав смеяться). И вот уж… вот уж… вот уж и голова закружилась… (Откинувшись на подушку, закрывает глаза.)
Селихов. Нда… Времена… По улицам надо ходить… Жалко, я не писатель, а то бы… (Машинально перебирает вытащенные Мартином Мартиновичем коробочки, берет флакончик, открывает, хочет понюхать.)
Мартин Мартинович (испуганно хватает его за руку. Тихо). Ради Бога… Что вы…
Селихов. В чем дело?
Мартин Мартинович. Там… там… у меня…
Селихов. Ага, понимаю. Безболезненное средство. Что ж, оно, конечно, по нынешним временам, на всякий случай. (Громче.) Нда. Ну, я пойду. Вы меня, Мартин Мартиныч, проводите: мне бы вам все-таки надо два слова.
Мартин Мартинович (подойдя к Маше). Маша… милая…
Маша. Ничего… вот уже и прошло. (Селихову.) Вы уходите?
Селихов. Да. Ну-с, именинница, чик. Маша. Что?..
Селихов. Как, не знаете? Честь имею кланяться. «Ч», «И», «К» – чик, по-ихнему… (Смеется.)
Уходит в переднюю, за ним – Мартин Мартинович.
Селихов (в передней, надевая шубу). Нда… Нда… Ну-с, во-первых-во-вторых, вы у Обертышева… так сказать… у-у… у-у…
Мартин Мартинович. Да, украл. (В отчаянии.) Я-я… украл… Да…
Селихов. Так вот – он освирепел, как собака. Хотел было сам к вам… Ну я уж взял на себя, потому что знаю – у вас жена и все такое… и главное: вы замок, замок-то взломали… Одним словом, он требует, чтобы вы ему немедленно все вернули до последнего полена, а иначе он сейчас же приведет к вам уголовный розыск… понимаете вы? И я знаю, знаю его, этот сукин сын способен, он сделает… Так уж вы, ради Бога, отдайте ему эти несчастные поленья.
Мартин Мартинович. Отдать. Я… я не могу. Я их сжег. Я не мог иначе… Я – для нее…
Селихов. Фу, черт. Ну что, ну что мне теперь с вами делать? Ведь он меня ждет – он сейчас же прибежит, я знаю… Он сейчас приведет к вам…
Мартин Мартинович (схватив Селихова за руку). Ради Бога.
Селихов. Ну что «ради Бога». Ну что я могу, когда у меня у самого ни одного полена… Натворили – кончайте, как знаете.
Мартин Мартинович (после паузы.) Я… Я, кажется… знаю.
Селихов. Тем лучше. Ну, на меня не пеняйте, я здесь ни при чем.
Мартин Мартинович (безжизненно). Нет. Я знаю.
Селихов. Прощайте.
Мартин Мартинович. Да. Прощайте.
Селихов уходит. Мартин Мартинович, натыкаясь на мебель, как слепой, возвращается в кабинет. В это время Маша в кабинете взяла пачку писем, вынутых Мартином Мартиновичем из стола, взволнованно читает одно письмо, другое, третье.
Маша (вошедшему Мартину Мартиновичу.) Мои письма – к тебе… Понимаешь, начала читать – и сердце, как сумасшедшее – и все так ясно, так ясно, как будто не пять лет, а только вчера…
Пауза.
Март, милый, ты помнишь тот вечер: моя синяя комната, и пианино в чехле, и на пианино пепельница – деревянный конек, Боже мой, до чего ясно… и я играла, а ты подошел сзади, взял мою голову и в первый раз… (Замолкает.)
Мартин Мартинович. Маша… лучше не надо…
Маша (не слушая его). А позже… помнишь? Открыто, открыто окно, апрель, зеленое небо и снизу, из другого, страшно-страшно далекого мира – шарманщик… А мы – совсем близко, и ты сказал мне: «Этого шарманщика вы никогда… ты никогда не забудешь» …Март, я не забыла…
Мартин Мартинович (стоит, закрыв рукой глаза). Да… Да.
Маша. А потом, через столько-то дней, на Елагином, на набережной… Ветки еще голые, закат, вода румяная, и мимо плывет последняя синяя льдина, похожая на гроб. И нам обоим от гроба только смешно, потому что ведь мы никогда не умрем, мы это знали, мы тогда знали… А теперь…
Мартин Мартинович (отнимая ладонь от глаз, про себя). Да, теперь… Теперь… иначе придут…
Маша. Что?..
Мартин Мартинович. Теперь – я уложу тебя, ты устала…
Маша. Да, хорошо… А ты?
Мартин Мартинович. А я…
Маша. Погоди… а ты не обещал настоящего чаю?
Мартин Мартинович. Да, я сначала сделаю чай, а потом… Там есть еще немного сахару, я положу тебе.
Маша. А ты с чем?
Мартин Мартинович. У меня там… есть. (Переносит Машу на кровать.)
Маша. Милый…
Мартин Мартинович. У тебя совсем… совсем прежний голос… Уж лучше бы… лучше не надо…
Маша (в кровати). Нет, пусть, как прежде. Только вот опять – опять больно… (Лежит, закрыв глаза.)
Мартин Мартинович заваривает чай, торопливо приготовляет два стакана, вынимает сахар – два тщательно завернутых куска. Потом, искоса взглянув на Машу, берет синий флакончик, встряхивает его, смотрит на свет, ставит. Идет, сгорбившись, спотыкаясь, к «буржуйке» – там стоит чайник, – опрокидывает на пути стул, какие-то тарелки, стоявшие на стуле.
Маша (открыв глаза). Ах, как ты гремишь. Ну как нарочно. Ты же знаешь – я не могу, не могу, не могу. Ты слышишь, что я тебе говорю?.. Что же ты молчишь? Ну…
Мартин Мартинович (себе). Да… так лучше… что ты не прежняя. Так легче… (Подбирает тарелки и опять роняет их.)
Маша. Ты нарочно. Уходи… Сейчас же… И никого мне, ничего, ничего не надо. Уходи. (Отворачивается к стене.)
Мартин Мартинович. Да… Сейчас уйду… Сейчас… не беспокойся… сейчас… (Кладет в «буржуйку» последние два полена. Потом берет чайник, идет к письменному столу, наливает один стакан и другой. В один бросает сахар, над другим держит флакончик, рука дрожит, откупоривает, высыпает что-то.)
Маша (просто, буднично). Скипел чай. Дай мне… (Поворачивается, увидела флакончик в руках у Мартина Мартиновича. В ужасе приподнимается.) Март… Март… Ты… ты хочешь…
Мартин Мартинович, нелепо улыбаясь, застыл с флакончиком в руках.
(Снова просто, буднично.) Март, милый… Март, дай это мне.
Мартин Мартинович. Но ты же знаешь: там только на одного.
Маша. Март, ведь меня все равно уже нет, ведь это уже не я – я себя, такую, ненавижу… Ведь все равно, я скоро… Март, ты же понимаешь… Март… А почему ты?
Мартин Мартинович. Я тебя… я тебя обманул… У нас не было дров… И я украл – я украл у Обертышева… понимаешь. Я взломал замок… я… Сейчас за мной придут из уголовного розыска… Я больше не могу, не могу…
Маша (быстро, задыхаясь). Март, если ты меня еще любишь… Ну, вспомни, как ты меня… вспомни шарманщика, льдину, все… Ну, Март, милый, ну если в тебе хоть капля жалости…
Мартин Мартинович (снова закрыв глаза ладонью). Опять этот твой прежний голос…
Маша. Дай мне… мне…
Мартин Мартинович. Нет…
Маша (с ласковым упреком). Ты опять только о себе думаешь. А я… когда тебя уведут… Дай же, слышишь!
Мартин Мартинович колеблется, потом подает Маше стакан.
(Сбросив с себя одеяло, садится на постели, берет стакан: смеется.) Ну вот… недаром мне снилось… что я куда-то еду… на юг… Вот и…
Мартин Мартинович. Ма… ша…
Маша. Ничего, ничего… Все равно мы… Все равно уже…
Мартин Мартинович растерянно оглядывается, потом берет связку писем.
Да, да, мои письма… Пусть они вместе со мной…
Мартин Мартинович бросает в огонь письма, потом в отчаянии, решительно выгребает из стола, не глядя, бумаги – и в печь. Берет с рояля ноты – тоже в печь. Огонь ярко вспыхивает.
Теперь… иди, погуляй немного. Не забудь, возьми ключ, а то захлопнешь, а открыть… а открыть некому…
Мартин Мартинович, сгорбившись, спотыкаясь, выбегает в переднюю, из передней – наружу. Маша со стаканом наготове прислушивается.
Занавес
История одного города*
ЛИЦА ВЕСЬМА ДЕЙСТВУЮЩИЕ
Князь Доисторический.
Брудастый, Великанов, Грустилов, Угрюм-Бурчеев – Князья исторические.
Ираидка, Амалька, Дунька-Толстопятая- Девки-самозванки.
ЛИЦА ДЕЙСТВУЮЩИЕ
Курицын-сын, в военном чине.
Предводитель.
Смотритель просвещения.
Доктор.
Казначей.
Казначейша.
Пфейферша.
Прочие дамы.
Анисьюшка
Миша-Возгрявый
Юродивые.
Квартальный.
Будочники.
Оловянные солдатики.
ЛИЦА,ПОДВЕРГАЕМЫЕ ДЕЙСТВИЮ
Садовая-Голова.
Чудак.
Часовых дел мастер Байбаков.
Крамольники.
Обоего пола Глуповцы.
Излюбленные старички.
Происшествие первое: доисторическое
Местность доисторическая. Вечевой колокол. Винная бочка, поставленная на попа. Три сосны. Издали – крики, гам. Вваливаются Головотяпы: бьются на кулачки, одни – стеной – пятятся, другие – стеной – наседают. За ними зеваки.
Головотяпы (бьют и крякают). Ать! – Ать! – Ать! Зеваки. Бей! – Лупи! – Так! – Так! Дозорный (с сосны – кричит). Па-хо-мыч! Ев-се-ич!
Они бегут на крик.
Евсеич. Опять они… Мать Пресвятая! (Звонит в колокол, бой утихает.)
Пахомыч (взобравшись на бочку). Опять, а? Ну, чего, чего по мордам-то друг дружку лупите?
Садовая-Голова (показывает горшок). А во – это самое… каша.
Пахомыч. Ну, каша – вижу: ну, дальше что?.. – садовая ты голова!
Садовая-Голова. Как что? Мы эту самую кашу в горшках варим, а они – в чугунках. Вот до чего разложились!
Пахомыч. Да ведь каша-то – одна?
Садовая-Голова. Мало бы что одна! Ну, стали мы им доказывать, они – нам. Троех убили да еще троех – и пошло… очень просто!
Пахомыч. Господа Головотяпы, ну как же это? Ведь если мы эдак головами друг об дружку тяпаться будем – так всех перетяпаем, и на развод не останется.
Головотяпы. Так! – Так!
Пахомыч. Уж сколько разов мы уговаривались, чтобы начать наново, миром жить…
Головотяпы. Так! – Так!
Пахомыч. Ну, да-к чего же? Уж время бы начинать-то…
Головотяпы. Так! – Так! – Время! Пахомыч. Ну вот, давно бы! (На Евсеича.) Мы с ним покурим пойдем, а вы начинайте – с Богом!
Уходят. Головотяпы стоят, чешут в затылках.
Чудак. Та-ак… А как же начинать-то?
Садовая-Голова. Чу-удак! Очень просто: бей горшки да чугунки – от них все пошло.
Головотяпы. Так! – Так! – Бей! – Лупи! (Бьют горшки. Перебили. Чешут в затылках.)
Чудак. Та-ак… А кашу-то теперь в чем делать будем?
Садовая-Голова. Эх, ты-ы! Очень просто: сыпь толокно прямо в реку. Реку толокном замесим – на весь мир хватит: ешь не хочу!
Головотяпы. Так. Садовая-Голова! – Так! Сыпь! – Сыпь веселей! (Тащат мешки, сыплют толокно.)
Садовая-Голова (распоряжается). Весла у кого? Веслами помешивай! Во, во, во! Сыпь еще, еще сыпь! Так, так, так! Готово?
Головотяпы. Готово!
Садовая-Голова. Ну-ка… черпаки сюда волоки – черпаками хлебать будем… очень просто!
Головотяпы. Так! – Так! (Волокут черпаки.)
Садовая-Голова. Пущай они – ложками, а мы – черпаками… Знай наших!
Головотяпы. Так! – Так! (Хлебают. Попробовали – чешутся.)
Садовая-Голова. Что стали? Ешь еще – не жалей: хватит!
Чудак. Да чего есть-то?
Садовая-Голова. Чуда-ак! Как чего? Кашу. Чудак. Да ее нету: все толокно водой унесло. Садовая-Голова. Унесло? Батюшки, как же это мы… Братцы, догоняй кашу! Чудак. Догонишь!
Головотяпы. Догоняй! – Держи кашуН – Лови!
Гам, крик. Бегут.
Дозорный (с сосны.) Пахо-мыч! Евсе-ич!
Появляются Пахомыч и Евсеич.
Евсеич. Мать Пресвятая… Опять! (Звонит в колокол.)
Головотяпы остановились, затихают.
Пахомыч (с бочки). Ну? Что? Начали?
Садовая-Голова. Начали. Горшки перебили, реку толокном замесили…
Пахомыч. Ну?
Садовая-Голова (почесываясь). А каша уплыла… очень просто!
Пахомыч. Эх… Господа Головотяпы, дело-то ведь не тово…
Головотяпы. Так! – Так! – Не тово!
Пахомыч. Как же это так: нет на свете народа нас храбрее и умнее…
Головотяпы. Так! – Так! – Нету!
Пахомыч. Головы у нас на плечах – крепкие растут, хоть кол на них теши…
Головотяпы. Так! – Так!
Пахомыч. А как ни верти – все у нас выходит согласно истории Иловайского…
Крамольник. Какого там Иловайского! Вместо Иловайского – нынче этот… как его…
Пахомыч. Крамольник… заткнись! Выходит, говорю, согласно истории: велика наша земля и обильна, а порядка в ней нет.
Головотяпы. Так! – Так!
Пахомыч. Одно нам осталось: князя себе завести. Он, батюшка, чиновников, солдатов у нас понаделает и острог с решеткой поставит… – заживем по-хорошему!
Головотяпы. Князя! – Так! – Так!
Крамольник. Дотакаетесь!
Другой крамольник. Волю протекаете!
Головотяпы. Крамольники, цыц! – Князя. Так!
Крамольники. Не так! – Не так!
Пахомыч. Эх… Ну, видно, делать нечего: открываю прения. Желающих прошу высказаться. Кто желает?
Садовая-Голова. Я! (Поплевав на руки, подходит к Крамольникам – начинает.) Ать! Ать!
Головотяпы. Ать! – Ать! – Ать! (Крякая, лупят Крамольников.)
Скоро Крамольники лежат недвижимо. Всё успокаивается.
Пахомыч. Благодарим покорно. Прения закончены. Кто теперь против князя? Никого. Ну, мир честной. Головотяпы: с князем вас, стало быть!
Евсеич крестится.
Головотяпы. С князем! – С князем!
Чудак. А где же его, князя, взять-то?
Садовая-Голова. Чудак! Мало их нонче безработных? Мне намедни один сапоги чистил. За князем дело не станет.
Дозорный (с сосны). Вон о-он! Сюды, сюды – к на-ам!
Головотяпы. Кто? – Кто? – Кто?
Дозорный (соскочив с сосны). Аграмадный!.. Усищи – во… сюды, к нам!
Головотяпы. Слышь: аграмадный… – Усы… – Уж не он ли самый?
Садовая-Голова. Он самый – князь… очень просто! Братцы, князь! Братцы, князь – сюды, к нам!
Головотяпы (подваливая к Пахомычу). Князь… – Князь! – Князь идет!
Евсеич (крестится). Мать Пресвятая… князь!
Пахомыч (с бочки). Братцы… тише, тише! Встретить его надо… встретить – как следует, честь честью… С хлебом-солью…
Чудак (почесываясь). А хлеб-то… он из сосновой коры… ничего?
Пахомыч. Ну, уж ты всегда не ко времени ляпнешь: «из коры, из коры…» Ну, тогда надо – с колокольным звоном.
Головотяпы. Так! – Так!
Садовая-Голова. Во все колокола – по всем трем – во всю ивановскую… эх, знай наших!
Пахомыч (ему). Беги, звони ты: лучше тебя никто не раззвонит… (Слезая с бочки.) Расступись, расступись, братцы, – дорогу расчисти! Мужики, бабы – посторонитесь, детям не видать! Ну, Садовая-Голова, – с Богом: начинай!
Начинается колокольный трезвон. Глуповцы заранее кланяются – не переставая. Появляется огромный рак. Вытаращив буркалы, поводит усищами. Все остолбенели. Рак фыркает, бьет хвостом – и, пятясь, уползает. Некоторое время народ безмолвствует, чешет в затылках.
Пахомыч (почесываясь). Выходит, это мы… рака с колокольным звоном встречали? Ведь это вроде… опять не тово…
Головотяпы. Так! – Так! – Не тово!
Пахомыч. Похоже, надо – согласно истории – за князем послов посылать…
Головотяпы. Так! – Так! – Пахомыча! – Евсеича!
Пахомыч и Евсеич кланяются.
Пахомыч. Благодарим покорно. Стало быть, мы с ним для мира потрудимся, а вы пока что – идите на кого-нибудь походом, потому нету на свете народа вас храбрее и мудрее…
Головотяпы. Так! – Так! – Бей! – Лупи!
Чудак. А… кого лупить-то?
Садовая-Голова. Чуда-ак. Окромя наших – всех лупи!
Музыка – лихой солдатский марш. За исключением лежащих Крамольников все уходят с пением:
Знают турки нас и шведы,
И про нас известен свет,
На сраженья, на победы
Нас всегда сам царь ведет…
Послы – Пахомыч и Евсеич – идут к трем соснам. Марш полутонит, сбивается – послы заблудились – марш оборвался.
Евсеич. Мать Пресвятая… в трех соснах заблудился… Па-хо-мыч! Ау!
Пахомыч. Ев-се-и-ич! Ау! Ты где-е? Евсеич. Ту-та-а! Пахомыч. Беги Сюды-ы!
Бегут, натыкаются лбами – один на одну сосну, другой на другую. Удар в оркестре – сосны валятся.
Евсеич (щупает голову). Целы?
Пахомыч. А то нет? Головы у нас, слава Богу, крепкие растут. Вот, две сосны сковырнули – уж теперь в одной не заблудимся…
Евсеич. Не-ет, не таковские!
Пахомыч. Уж теперь до князя дойдем! Евсеич. Дойде-ем!
Появляется Курицын-сын.
Пахомыч. Стой-гляди: вон – с ясными пуговицами идет…
Евсеич. Это – он самый, батюшка наш!
Пахомыч. Нет, мы сперва спросим… А то эдак одного с колоколами встретили… (Подходит к Курицыну-сыну.) Ваше высоко… вы… не он самый?
Курицын-сын. Я – потомственный Курицын-сын. Ослеп, что ли? Шапку долой!
Послы скидывают шапки.
Зачем сюда?
Пахомыч. Ваше курицсынство, нам бы… это… какого-нибудь князя безработного… Сделайте милость!
Курицын-сын. На биржу – на биржу иди! Порядков не знаешь?
Пахомыч. А где она, биржа-то?
Курицын-сын. Да у тебя – что: глаза-то на чем растут? Не тем местом глядишь – повернися!
За спиной у Пахомыча выросла петербургская Биржа, а на ней – сидит Доисторический Князь, с ружьем, с саблей, страшный…
Евсеич. Мать Пресвятая!
Курицын-сын (послам). Ну, идите – чего ж стали?
Пахомыч (не попадая зуб на зуб). Об… об… обрадовались очень… До… дозвольте оправиться…
Курицын-сын. Ну, ладно, оправляйтесь. А я пока пойду – им про вас доложу. (Идет к Князю, шепчет ему на ушко.)
Доисторический Князь (рычит). Чево-о?
Курицын-сын (громко). Драть, говорю, их завсегда очень свободно. Их пуще дерут – а они ура пуще орут: только и всего.
Доисторический Князь. А-а, это приятно! (Махнул Курицыну-сыну – тот уходит. Послам.) Ну-ка, сюда! Что вы за люди? И зачем ко мне?
Евсеич (трясется). Мы – Головотяпы…
Пахомыч (бодрится). Нет народа нас храбрее…
Князь палит из ружья. Послы – падают на колени, молчат.
Доисторический Князь. Ну-у? Дальше – да живо у меня!
Пахомыч. Иди, согласно истории, править и володеть нами…
Доист<орический> Князь. Гм… Что же – против истории – не попрешь: быть посему. Ну, слушайте: от моего корня произрастут у вас, как дубы, князья многие – и будете вы им платить дани многие. Когда они пойдут на войну – и вы, не пикнув, идите. А до прочего вам ни до чего дела нет. Поняли?
Пахомыч. Благодарим покорно…
Евсеич. Так…
Доист<орический>Князь. И тех из вас, кому ни до чего дела нет, они будут миловать, прочих же всех – казнить. Поняли?
Пахомыч. Благодарим покорно…
Евсеич. Та-ак…
Доист<оричесгий>Князь. А как вы, глупые, не умели по своей воле жить, то называться вам от сего дня впредь – глуповцами, и город вы себе построите – Глупов-город? Поняли?
Пахомыч. Благодарим покорно…
Евсеич. Так…
Доист<орический>Князь. А теперь – вот, получайте: будет это ваше священное знамя-хоругвь – на вечные времена… (Подымает над ними знамя: богатый, парадный кнут.)
Евсеич. То есть… это… как же?
Доист<орический>Князь. А вот как… (Охаживает послов кнутом.) Поняли?
Евсеич. Поняли! Ой – поняли!
Пахомыч. Ой! Благодарим покорно… ой!
Доист<орический>Князь. Прикладывайтесь! (Сует им знамя, они прикладываются. Евсеичу.) Держи… Так. Теперь идите домой и ждите моих наследников, а я свое дело сделал. Ну, чего стали? Пошли вон, дураки! (Исчезает.)
Пахомыч и Евсеич, глядя друг на друга, чешут в затылках.
Пахомыч. Та-ак… Евсеич. Та-ак…
Пахомыч. Ну, что же – пойдем наших… поздравим…
Евсеич. Пойдем.
Уныло идут со «знаменем». Музыка играет тот же марш «Знают турки, знают шведы», но так жалостно, что хоть плачь. Лежавшие Крамольники подымаются.
Крамольник. Что? Такали-такали – все протакали? ДругойКрамольник. Чеши затылок теперь! ТретийКрамольник. Получили знамя-то? Пахомыч. Да вы что это? Ах, крамольники! Евсеич. Ах, безбожники!
Пахомыч. Эй, сюды-ы! Братцы, учи крамольников!
Вваливаются Головотяпы.
Головотяпы. Бей! – Лупи! – Ать! – Ать! – Ать!
Происшествие второе: «органчик»
Город Глупов. Княжьи палаты – над крышей «знамя». С одного боку – острог, с другого – кабак. Растительность: полицейские будки и одна сосна, уцелевшая от времен доисторических. У открытого окна палат – прислушивающийся Курицын-сын, сзади него – цугом – Предводитель, Смотритель просвещения, Доктор и дамы.
Пахомыч (входит на цыпочках). Ваше куриц-сынство…
Курицын-сын машет рукой.
Ну только словечко одно: приехал?
Курицын-сын. Тсс… Приехал… Почивает. (Продолжает прислушиваться.)
Пахомыч (бежит, кличет.) Братцы! Сюды! Сюды! Приехал! Братцы…
Евсеич (входит). Приехал? Дожили… Слава те, Господи! (Крестится, плачет.)
Глуповцы (сбегаясь). Приехал? – Приехал! – С князем вас! – И вас также! – Воскресе! – Воистину! – Братцы, будочники-то… будочников-то сколько! – Острог-то… глядите! – Кабак-то! – Дожили, Господи! (Лобызаются, льют слезы, крестятся.)
Курицын-сын (у окна – трагическим шепотом). Встал… Встал!
Дверь в палатах медленно открывается.
Глуповцы. Выходит… – Идет! Курицын-сын (навытяжку. Оборачивается). Ш-шапки долой!
Предводитель (гаркает). Уррр…
Поперхнулся и застывает с открытым ртом: из двери выходит, ухмыляясь, девка-А малька, аза нею другая – Ираидка.
Курицын-сын. Тьфу ты!
Пахомыч. Да это наши, гулящие: немка-Амалька да Ираидка! Ах, чтоб тебе!
Евсеич (умиленно). Батюшка-то наш… двоех сразу, а? Милый ты мой…
Чудак громко фыркает, за ним – другие.
Курицын-сын (показывая на окно, свирепо). Тесс! Тесс!
Все затихают. В тишине явственно слышен загадочный звук: «Шшш… жжж… п-п-ппп…» – вроде испорченных часов, но куда страшнее. Кончилось – все переглядываются.
Чудак. Слыхал? Чудно чтой-то дело начинается! Евсеич. Это что же это, а? Мать Пресвятая! Курицын-сын (чиновным – растерянно). Господи… как… как это понять?
В окне с треском взвивается штора, Курицын-сын кидается туда. Все созерцают: у окна за столом сидит Брудастыйис невероятной быстротой пишет бумаги. Курицын-сын еле успевает подхватывать их и передавать Будочникам – Будочники летят с бумагами во все стороны.
Пахомыч (в восторге). Глядите: пи-шет! Глядите!
Глуповцы. Пишет… – Пишет! – Грамотный, а?
Евсеич (утирая слезы). Вот он, вот он, живень-кий… сам! Милый ты мой, пошли тебе Господи царствие небесное…
Квартальный. Но, т-ты! Спятил?
Брудастый вдруг встает. Помахав бумажкой перед носом у Курицына-сына и ткнув в нее пальцем, уходит вглубь.
Глуповцы. Встал! – Встал! – Пошел!
Евсеич (умиленно). Пешком… пешком уходит ножками! Голубчик ты наш!
Курицын-сын (пробежав бумажку, приосанился). Тсс… Осени себя крестным знамением, православный народ! Сейчас над тобою, согласно истории, воссияет заря новой жизни. А именно, батюшка наш и благодетель выйдет сам в полной парадной форме и по случаю открытия произнесет слово…
Чудак. Слово-о? Это какое же это слово?
Пахомыч. Чудак! Речь – речь скажет, понял?
Глуповцы. Речь! Братцы, речь… – Сейчас выйдет… – Сюды, сюды!
Квартальный. Которые публика – вперед, которые народ – назад. Ну, стали!
Курицын-сын. Эй, музыка! Музыка!
Музыка: камаринский марш. На крыльце показывается Брудастый в полной парадной форме.
Курицын-сын. Ш-шапки долой! (Брудастому.) Вашессство… Дозвольте сперва… (Показывая на чиновных.) Так сказать – столбы, выросшие… э-э… на почве родной природы… (Рекомендует.) Предводитель. Смотритель просвещения. Казначей. Доктор. И наши дамы… так сказать, на случай… природы…
Все проходят. Брудастый медленно обводит вокруг взглядом.
Казначейша (в тихом восторге). Ангел… Ангел! Пфейферша. Лоб… Лоб – как у Шекспира… посмотрите!
Брудастый отступил шаг назад, вытянул руку.
Курицын-сын. Тсссс!
Глуповцы. Тише… – Речь… – Речь… – Речь…
Брудастый (вращает глазами, раскрыл рот – и те же самые загадочные звуки). Жжж… ввв… ппп… Жжж… ппп… пплю! Жжж… ппп… пплю! Жжж…
Зажав рот, видимо, и сам испуганный, кидается назад в палаты. За ним – Курицын-сын. В окне падает штора. Все остолбенели.
Садовая-Голова. Вот это так ре-ечь! Евсеич. С нами крестная сила! Да, может, он, батюшка-то наш, и не человек даже!
Чудак. А кто же?
Евсеич. Аи сказать страшно – вот кто… Пахомыч. Братцы, пойдем от греха подальше…
Всем миром валят в кабак. Часовщик Байбаков – сзади всех. Чиновная группа все еще пребывает в остолбенении.
Предводитель (размышляя). Жжж… ппп… плю…
Казначей (перед ним). Жжж… ппп… пп…
Казначейша (Доктору). Боже мой, да что же – что же вы стоите? Ступайте скорее туда и спасайте его – ведь он же болен, это ясно! – у него здесь… (на горло) …ну, эта самая… которая прыгает…
Казначей. Ка… канарейка?
Казначейша. Да замолчи ты… (Доктору.) Ну… эта самая… жаба! Вы же слышали, как он хрипит? Идите же!
Остальные. Да, да! – Идите! – Идите!
Доктор идет к крыльцу. Навстречу ему выскакивает Курицын-сын, ищет кого-то растерянным взглядом.
Доктор. Меня? Иду…
Курицын-сын. Вас… как же! Нате вот, читайте… (Сует ему бумажку.) Часовых дел мастера туда… живо!
Квартальный и Будочники хватают и волокут Байбакова.
Байбаков (отбиваясь). Куда вы меня… д-дьяволы? Пустите! Пустите!
Курицын-сын (ему). Поговори у меня!
Байбакова вталкивают в палаты, захлопывают за ним дверь.
Доктор (кругом него остальные). Господа: собственноручная! (Читает.) «Немедля… мне… часовых дел мастера»…
Предводитель. Ко… ко… кого?
Смотритель (читает), «…часовых дел мастера…» Что же это – что же это у нас происходит? (Курицыну-сыну.) Что же это такое значит?
Курицын-сын. Не приставайте, ради Христа… Ничего не понимаю… Вот сейчас часовщик выйдет оттуда – и все объяснится…
Доктор. С научной точки – похоже, что-нибудь – тут… (На лоб.)
Курицын-сын. Тесс… Вы с ума сошли?
Из палат выходит Байбаков, в руках держит нечто, завернутое в салфетку.
Смотритель. Идет! Идет!
Казначейша. Смотрите, смотрите: у него что-то в руках… в салфетке…
Курицын-сын (Квартальному). Сюда его… пррохвоста!
Байбакова доставили.
(Ему.) Дружок… голубчик, послушай…
Казначейша. Товарищ, товарищ… слушайте…
Курицын-сын. …скажи, что это у тебя там?
Байбаков молчит.
Ты что это, милый, несешь, а? Да ты что – оглох, дьявол?
Казначейша. Товарищ, товарищ… вы же знаете: я всегда сочувствовала… мужчинам… Мне вы можете сказать – вы мне покажите, что у вас там…
Казначей (щупая салфетку). Ко… кочан?
Казначейша. Сами вы кочан! Да уйдите же – не мешайте!
Байбаков, вырвавшись, бежит во всю прыть.
Курицын-сын. Держи! Держи его! Держи!
Квартальный и Будочники убегают за Байбаковым.
Доктор. Вот те и объяснилось!
Смотритель. Позвольте… но, с другой стороны, – это, может быть, даже преступление… а мы тут стоим!
Предводитель. Ну да!
Смотритель. Может быть, он в салфетке такое унес, что даже и… не придумаешь…
Предводитель. Ну да!
Казначейша (Курицыну-сыну). Боже мой… Ну, что же вы? Идите, идите туда скорее – спасайте его!
Остальные. Идите! – Идите! – Скорее!
Курицын-сын. Господа… вы же понимаете: без приглашения…
Предводитель. Да идите… курицын вы сын! А то я сам пойду… штурмом… Урр… (Опомнившись.) Кто… кто это… кричит?
Курицын-сын, пожав плечами, входит в палаты.
Пфейферша (на коленях). Боже… спаси его! Спаси нас!
Все прислушиваются. Смотритель подползает к окну.
Казначейша (ему). Ну? Что?
Предводитель. Это самое… жжж… ппп?
Смотритель (шепотом). Нет… (Присматривается.) Шшш! (Таинственно.) Сморкается…
Казначейша. Кто? Он, ангел?
Смотритель. Нет… Наш… Стучит в дверь… Вошел… Ш-ш-ш… сейчас… Вот! Вот! (Застыл.)
Все. Что? – Что? – Что?
Из палат слышен голос Курицына-сына: «Ах!»
Пауза.
Курицын-сын (выбежал – в ужасе – кричит). Квартальный! Квартальный!
Квартальный подбегает – под козырек.
Под суд тебя! На Соловки! Ты где же был, чего смотрел, а? Пропали… пропали мы… пропали!
Все. Да что же? – Что? – Что случилось?
Курицын-сын (в отчаянии). Голова!
Все. Говорите же!
Курицын-сын. Не… не могу… Не поверите – невозможно поверить! Немыслимо, невероятно! Только подумать: голова… Нет!
Доктор. Ну, что – голова?
Курицын-сын. А, все равно: вот – смотрите сами… (Подходит к окну, поднимает штору.)
Все видят: Брудастый сидит перед столом, как сидел вначале, но… без головы: голова лежит перед ним на бумагах.
Все. А-ах! – Боже мой!
Предводитель. Как?
Курицын-сын. А так: голова их, изволите видеть, снята – и как пресс-папье, вон – на бумагах лежит.
Предводитель. А… а… То есть как же это – снята?
Казначей (пробует снять свою голову). А вот у меня – не сс… не сснимается…
Смотритель. Да вам, если угодно, и снимать не надо…
Курицын-сын. Господа, господа… позвольте, это не все: есть и похуже кое-что… Слушайте… (Понизив голос, оглядываясь.) Эта самая голова их… по осмотре оказалась… – совершенно пустая… Понимаете: пустая!
Доктор. Как? Никаких признаков… ну… этого самого… понимаете?
Курицын-сын. Никаких. Чисто…
Предводитель. Однако ж это… Была голова-голова… и вдруг – как картуз: здрассте! Как же это так?
Курицын-сын. Не приставайте: не знаю, не знаю, не знаю…
Предводитель. А… а… а кто же знает?
Курицын-сын. Кто знает? Один только этот злодей Байбаков – больше никто. (Квартальному.) А ты – ты его упустил! Под суд тебя! В Соловки!
Квартальный. Ваше курицсынство… вот перед Богом: я не я буду, если вам его не доставлю! Со дна морского достану!
Курицын-сын. Ну, смотри у меня: если не достанешь – я т-тебя… (Бежит к окну.) А теперь… вот! (Опускает штору.) И чтобы у меня – ни слова никто! Государственная тайна… понимаете? Избави Бог, народ узнает, что голова… пустая… Такое начнется!
Пфейферша. Спаси… спаси… спаси нас!
Казначейша. Боже мой… Что же делать? Что нам делать?
Курицын-сын. Вам делать больше нечего: ваша роль кончена.
Казначейша. Ну, это еще по-смо-трим! Я к самому Мейерхольду пойду!
Курицын-сын. Идите… куда хотите!
Дамы уходят.
Господа, пока мы одни… скорее! Ведь надо же что-нибудь решить, придумать! У меня просто мозги раскорячились! Что ж это такое выходит? Власть – от Бога, и вдруг – не угодно ли: от Бога… пуста<я> голова – фига! Просто фига!
Смотритель. Позвольте: если угодно, из Ветхого завета мы знаем…
Курицын-сын. Да поймите вы: то Ветхий завет, а то – сейчас, сию минуту… разве это возможно?
Смотритель. Сейчас? – что вы, что вы! Ну, разве только в виде исключения… или, если угодно, легкой игры природы…
Курицын-сын. Благодарю вас покорно за этакую игру! Этак мы доиграемся. Ведь если узнают… (Издали шум, крики.) Тесс… Постойте, постойте… (В испуге.) Это – они… на-на-народ… Господа… начинается!
Предводитель (со шпагой). Уррраа! (Нагнув голову, как бык, кидается вперед.)
Квартальный, Будочники (врываются с торжествующим криком). Вот а-ан! Вот а-ан! (Волокут часовщика Байбакова.)
Предводитель (ничего не разбирая, на них). Уррраа!
Курицын-сын. Да это наши! (На Предводителя.) Остановите, остановите его! Батюшки, да он всех перекрошит… Пожарный, заливай, заливай его… скорее!
Пожарные сзади окатывают Предводителя.
Предводитель. Уррраа! (Очнувшись.) А? Кто… кто это кричит?
Курицын-сын. Хорош! (Квартальному.) Да и ты тоже… Спятил? Чего орете? Ну?
Квартальный. Ваше курицсынство… да как же? Ведь поймали – часовщика-то!
Курицын-сын. Так чего же ты молчишь, такой-сякой?
Квартальный. Я, ваше куриц-ство, не молчу – я докладаю…
Курицын-сын. Поговори у меня! Давай его сюда… живо! (Чиновным.) Господа, господа, прошу занять места… Сейчас – самый решительный момент сейчас мы наконец все узнаем… (Подошедшему Байбакову.) Что-о? Попался, голубчик? Ну… звать как?
Байбаков. Васька… Василий… Байбаков.
Курицын-сын (Смотрителю). Записывайте. (Байбакову.) Происхождение? Родители?
Байбаков. Ро… родителей не было. Я вроде – самопроизвольно.
Курицын-сын. Самопроизвольно? Да как же ты смел?
Байбаков хочет сказать что-то.
Поговори у меня! По какому делу сюда приведен? Ну? Байбаков. Ая знаю?
Курицын-сын. По го-су-дар-ствен-ному делу… понял? По делу о снятии головы с высокой особы. Ну, говори, да чистую правду, а то я с тебя голову сниму!
Предводитель. Уррраа…
Курицын-сын. Да опомнитесь вы! Уймите его… (Байбакову.) Ну?
Байбаков. Ну… чего же… Ухватили меня давеча за шиворот, по зубам дали и пхнули вон в энту дверь…
Курицын-сын (Смотрителю). Запишите: «Будучи приглашен»… и так далее… Вообще – средактируйте… (Байбакову.) Ну?
Байбаков. Ну, свалился я – и вижу: он сидить, глаза вытаращил и головой вот этак вот – вроде как бык – мотает. Ну, думаю, пропал Васька: сейчас опять в зубы… Ан нет! Вижу, сует мне бумажку, а <на> ней писано: «Не удивляйся, но попорченное исправь»…
Курицын-сын. Ну? Ну? Ну?
Байбаков. Потом, значит, вот этак вот – сгреб себя за голову, снял ее…
Курицын-сын. Как – снял?
Байбаков. А я знаю? Ну, снял – и тычет ее мне в руки. Я ее туды-сюды… Гляжу: вот тут у ей пружиночка. (Находит соответствующее место на голове у Казначея, тот ежится.)
Курицын-сын (Казначею). Да сидите вы!
Байбаков. Я вот этак вот нажал… потом покрепче…
Казначей. Ой!
Байбаков. Она – трык! – и открылась. И гляжу – там, стало быть, это самое…
Все. Да что? Что?
Байбаков. Сичас…
Не спеша разворачивает салфетку, все смотрят. Из-за острога показываются Крамольники, слушают.
Курицын-сын. Что это? Да говори же… ччерт!
Байбаков. А это, значит, вроде как в трактире…
Курицын-сын. Да как ты смеешь! Что такое, – в трактире?
Байбаков. …в трактире, говорю, по праздникам орган играеть, разную музыку. Ну, и это вроде махонький органчик, а только вместо музыки – слова… Валики вот эти самые – на них слова и есть…
Курицын-сын (берет валики, читает). «Не потерплю»… «Раз-зо-рю»… Как? Только два?
Байбаков. Два, только всего… Ну, в дороге-то, стало быть, голова маленько отсырела, шпенечки вот эти вот выскочили, оно и выходить – с пропусками пп-пп-пп-плю. Ну, и весь фокус тут.
Предводитель. Это… это не может быть! Что же я – какой-то пишущей машинке присягал!
Один из Крамольников, не выдержав, фыркает – Крамольники скрываются.
Курицын-сын. Вы спятили? (На Байбакова.) При нем!
Байбаков взял с валика какую-то бумажку, поплевал на нее, снова пришлепнул на валик.
Ты что это, грубиян, плюешь тут? Как ты смеешь?
Байбаков. Да ежели он отклеился? Это ярлычок фабричный…
Курицын-сын. Дай сюда! (Выхватил, читает.) «Система Помпадур. Придворный поставщик Павел Буре, Петербург». (Байбакову.) Ну, голубчик, ты у меня этот механизм починишь… а то я тебя так починю.
Байбаков. Для че не починить? Механизм – пустяшный!
Курицын-сын. Ну, поговори у меня! (Смотрителю.) Средактировали? Читайте. (Байбакову.) Ты – слушай!
Смотритель (читает). «Показания самопроизвольно родившегося Василия Байбакова. Будучи приглашен к высокой особе, я вошел и увидел их…»
Байбаков (изображает). Вот этак вот: как бык!
Смотритель. «…увидел их в глубоком размышлении о… о рогатом скоте. По окончании означенного размышления я получил от них собственноручный приказ касательно исправления… ммм… испорченной идеологии…»
Курицын-сын. Так! Так! Очень удачно!
Смотритель. «.. причем они отделили от себя… ммм… идеологическое украшение организма и вручили оное мне. По исследовании таковое ока<залось> весьма подмоченным. Я, нижеподписавшийся, сим обещаю и клянусь, что заказ исполню в течение…» Какой срок записать?
Курицын-сын (Байбакову). Чтоб мне… через четверть часа было готово!
Байбаков. Ваше благоро…
Курицын-сын (Квартальному). Запереть его – туда! (На палаты.) И если в срок не кончит – дать ему защиту в высшей мере!
Байбаков. Ваше бла…
Его сопровождают в палаты и запирают.
Курицын-сын (садится, обессиленный). Ф-фу! Господа, что же это такое? Час от часу не легче! Может, просто – страшный сон приснился? (Подошедшему Квартальному.) Ну-ка, любезный, ущипни меня…
Квартальный щиплет.
Ой! А ты уж, дурак, и обрадовался… изо всей силы… Пошел вон! Стой: поди, узнай, как там… народ… живее! (Растирая ущипнутое место.) Нет, не сон… дурак этакий! (Вскакивает.) Господа… а вдруг этот прохвост Байбаков ничего не сделает?
Смотритель. Это еще что! А вдруг он злонамеренно в голову такое словечко вставит, что у нас вся публика так отсюда и брызнет…
Курицын-сын (опять садится). Ф-фу! Да что ж нам делать-то, наконец?
Доктор. Как – что? (Берет ярлычок.) Вот. Немедля послать Павлу Буре телеграмму-молнию, чтоб на всякий случай сейчас же выслал нам дубликат своей работы системы Помпадур.
Курицын-сын. А что, господа, – ведь верно! (Доктору.) С Богом – идите, посылайте… скорее!
Доктор уходит.
Смотритель. Да, знаете, оно – конечно… Но с другой стороны…
Курицын-сын. Ну, что, что еще, что?
Смотритель. Да ведь, согласно истории, телеграф-то еще только лет через сто выдумают!
Курицын-сын. Что же нам, по-вашему, сидеть – ждать, пока его выдумают? То-оже, сказал! Да, может, вас всех через пять минут…
Квартальный (вбегает, запыхавшись). Ваше курсынство… Сволочи…
Курицын-сын. Ка-ак? Ты это – что?
Квартальный. Крамольники… Узнали… Все узнали! Вон – слышите?
Издали – крик, топот.
Народ… сюда бегут…
Курицын-сын. Народ… впе… вперед…
Предводитель (выхватив шпагу). Урррэп…
Курицын-сын (затыкает ему рот и тянет его за собой.) Впе… впе… ред…
Пятится назад – все остальные тоже.
Глуповцы (предводимые Крамольниками, врываются с дрючками, кольями). Доло-ой! – Доло-ой! – Доло-ой!
Садовая-Голова (ухватив Курицына-сына за шиворот). Лиходеи! Где он, батюшка наш? Подавай его сюда! Жалаим его!
Крамольник (хватаясь за голову). Что он говорит! Что он говорит! (К народу.) Братцы, да ведь голова-то…
Глуповцы (не слушая его). Так! – Так! – Жалаим его! – Жалаим!
Курицын-сын (стуча зубами). Ос-с-сени себя кр-р-р-рестным з-знамением, православный н-н-народ…
Садовая-Голова. Я те осеню! Глуповцы. Бей! – Бей!
Пахомыч (унимая). Братцы… братцы… Пущай скажет… Сё-таки Курицын-сын… Пущай…
Толпа затихает.
Курицын-сын. Православные… батюшка наш пребывает в полной сохранности и совершенном нетлении…
Евсеич. Мать Пресвятая… мощи! Братцы: мощи, – слышите?
Садовая-Голова. Подавай сюда мощи!
Глуповцы. Мощи! – Мощи жалаим! – Жалаим!
Крамольник (в отчаянии). Что они говорят! Что ж это? Что ж это?
Курицын-сын. И для освидетельствования нами приглашен ваш депутат – уважаемый товарищ Байбаков, который сейчас находится – там… (Указывает на палаты.)
Крамольник. Депутат? А под замком он зачем?
Курицын-сын. Для… для неприкосновенности личности… Он там… он работает – он сейчас кончит… Вот ей-Богу же: сейчас кончит…
Крамольник. Не слушайте его – ломай замок!
Другой Крамольник. Выпускай на волю!
Глуповцы. Так! – Так! – Ломай! – На волю!
Курицын-сын (своим). Ну – конец… Господа… конец… конец…
Доктор (вбегает, высоко подняв телеграмму). Вот она! Есть! Есть!
Толпа затихает.
Курицын-сын (схватил телеграмму, прочел. Крестится). Стойте! Православные, слушайте!
Крамольник. Не слуш…
Садовая-Голова (ткнув его в бок). Молчи!
Курицын-сын. Вот телеграмма – из самого из Петербурга: «Дубликат экспрессом пять минут у вас Павел Буре Главлит шестьсот семь тираж один»… Поняли?
Глуповцы переглядываются.
Ну, как же? До пяти считать-то умеете? Ну, вот и все. Ведь только вот этаких вот пять минуточек вам подождать – и готово…
Крамольник. Не слуш…
Садовая-Голова. Ать!
Крамольник валится.
Курицын-сын. …И готово! И все уладим! (Своим.) Что будет? Господа, что же это будет… а?
Смотритель (шепотом). Байбакова… пока не поздно…
Курицын-сын (народу). Вот, глядите: сейчас ваш депутат… (Подбегает к двери, стучит.) Товарищ Байбаков! Уважаемый товарищ!
Байбаков (изнутри). Готово. Отпирайте!
Курицын-сын (ободрившись). Готово – слыхали? Сейчас выйдет… Он вам… Поговори у меня. Шшшап-ки долой!
Глуповцы, пятясь, скидывают шапки. Курицын-сын отпер висячий замок, снимает его. Вдруг издали – камаринский марш. Снятый замок выпадает из рук у Курицына-сына, он застывает, все тоже. Появляется отряд Будочников – и затем, грозно вращая глазами, Дубликат – точная копия Брудастого. Дубликат, при общем молчании, подымается на ступени палат.
Курицын-сын (отступая от двери – Дубликату). Ваше… ссство…
Тотчас же распахивается дверь, и оттуда выходит подлинный Брудастый и сзади него – Байбаков.
Курицын-сын (Брудастому). Ваше… ссство… (Дубликату.) Ваше… ссство… (В ужасе мечется между ними.) Ваше… ссство… Ваше… ссство…
Брудастый и Дубликат медленно и грозно наступают друг на друга. Народ безмолвствует.
Байбаков (один – показывая пальцем). Ха-ха-ха! (Вдруг огляделся кругом, оробел, замолк.)
В тишине – Брудастый и Дубликат сошлись, остановились, впились друг в друга глазами.
Дубликат. Жжж… шшш… Нне-ппа-терр-ппплю!
Брудастый. Жжж… шшш… Нне-ппа-терр-ппплю!
Кинулись, схватили друг друга за головы – обе головы уже оборваны и катятся по земле. Брудастый и Дубликат стоят без голов. Пауза.
Курицын-сын (хватаясь за голову). Пропали! Пропали!
Кидается наутек, за ним остальные чиновные.
Евсеич. С нами крестная сила… Братцы, беги!
Бегут в другую сторону. Остаются – неподвижные – Брудастый и Дубликат. – Тьма.
Приложение 1 <Черновая редакция актов 3–6>
Происшествие третье: «девки»
Город Глупов. Ночь. На погребальной колеснице – стоят две стеклянные банки, а в них – тела Брудастого и Дубликата. Возле банок – Доктор, с четвертной бутылью спирта. Внизу – Курицы н-с ын, Смотритель, Предводитель, Казначей, Квартальный. Доктор откупорил, нюхает, пробует.
Курицын-сын. Да лейте же вы, лейте скорее! Доктор. А может… не надо?
Курицын-сын настаивает: ведь когда-нибудь начальство явится, а без вещественных доказательств разве оно нам поверит? Доктор льет спирт, закупоривает банки. Смотритель произносит краткое, но трогательное слово о высоком уме и талантах почившего…
Куриц<ын>-сын. Почивших! Смотритель. И да будет вам земля… Кури ц<ы н>-с ы н. Банка! Банка! Смотритель. И да будет вам банка пухом!
Рыдания. Похоронный марш. Колесница – в нее впряжен Предводитель – отъезжает… Похоронный марш переходит в фокстрот. Втанцовывает девка-А малька с тремя унтерами-Б удочниками.
1-й унтер. Амалька! Ты подумай: после кого мы с тобой будем… Ведь ты, можно сказать, собственноручная!
2-й унтер. Ничего она, толстомясая, не понимает…
Амалька говорит, что не только понимает, но такое им сейчас скажет, что они ей в ноги бухнутся. На этот предмет все четверо идут в кабак. Появляются осиротевшие, тоскующие без начальства Глуповцы. Пока они скорбят, Амалька подпоила своих унтеров и выходит с ними. Пьяные унтера кричат: «Вот она, матушка наша, Амалия Карловна!»
Чудак. Да это расхожая девка – какая же она матушка?
Унтера. Мяса, мяса-то у ней, гляньте, какие! Винищем-то поит как!
Глуповцы все еще не сдаются. Амалька спрашивает: а видали, как утром она от него, батюшки, выходила? Не понимают разве, что он ее собственноручно удостоил? Так как же не матушка! А водки желаете?
Глуповцы. Жалаим! Амальку! Водку! Амалия Карловна – матушка наша! Красавица наша!
Амалька приказывает выкатить им бочку русской горькой. С торжеством провожают Амальку в княжьи палаты. Одного унтера, обнявши, она уводит с собою, а двух других оставляет на крыльце – ждать, пока придет их черед, – дает им билетики с номерами. Народ идет к бочке. Входят Курицын-сыни остальные. Унтера сидят на крыльце, курят цигарки и никакого почтения не оказывают.
Предводитель. Урра!
Кидается на крыльцо. Унтера хватают его: «А у тебя билет есть?» Предводитель опешил. Амалька на шум выходит и приказывает привести к ней чиновных. Стоит на крыльце, обнявшись с унтером, и допрашивает чиновных: признают ли они ее матушкой? Все отказываются, кроме Смотрителя: этот очень ловко вывертывается – и как будто матушкой признает, и как будто по матушке обложил. Но Амалька и этим удовлетворена. Смотритель остается на свободе, прочих же унтера запирают в полицейской будке – впредь до радостного утра, когда им головы с плеч снесут. Из окошечка будки Кур<ицын>-сын и другие стыдят Смотрителя. Смотритель развивает теорию, что голова для человека интеллигентного – предмет необходимый (без головы – как же, например, зубы чистить?), а стыд – как известно, не дым и глаза не выест. От бесстыдства же проистекает большая польза, и пока вот они, скажем, под замком будут сидеть, он под Амальку мину подведет, а какую – это секрет. С тем и уходит. Вваливаются подвыпившие Глуповцы – с гармошками. Садовая-Голова от благодарного народа преподносит Амальке скипетр – подозрительно-фаллического вида; когда скипетр взят в руки – табакерочная музыка в нем играет «чижика». Амалька восхищена и производит Садовую-Голову, во-первых, в унтеры, а во-вторых – в маркизы. Часовщик Байбаков во время церемонии помирает со смеху. Когда Амалька узнает, что он-то и сделал скипетр, она хочет его тоже произвести в маркизы. Байбаков, захлебываясь от смеха, говорит, что он этот инструмент для потехи сделал. Амалька ссылает его в Стрелецкую слободу – Байбакову еще смешнее: да ведь он там и всегда живет. Казначейша, прикрикнув на Казначея, велит ему немедля признать Амальку, что Казначей и делает – из окошечка будки. Казначея выпускают и производят в маркизы Бланманже. Издали – крики: появляется Смотритель с Ираидкой и ее четырьмя унтерами, Ираидкины унтеры провозглашают: «Вот она – настоящая, природная матушка наша, Ираида Лукинишна!» Глуповцы сперва и слышать не хотят, но Смотритель приводит резоны: «А как она утром от батюшки нашего выходила – все видели? Ну, стало быть, и она тем же миром мазана, как и Амалька. А только Амалька – колбасница, немка, а та – наша, природная…» Глуповцы почесываются. Ираидка кидает в толпу горсть медных пятаков. Глуповцы кидаются, подбирают, кричат: «Ираида Лукинишна, матушка наша!» Амалька выходит на крыльцо. Краткий словесный бой между нею и Ираидкой скоро переходит в военные действия: Амалька со своими унтерами и маркизами – на крыльце палат. Ираидка – со своими – на крыльце кабака или острога. Глуповцы тоже разделились – уже засучили рукава и сейчас пойдут стена на стену. Маркиз Садовая-Голова не выдержал – тоже засучил рукава и, бросив Амальку, идет биться на кулачки – его зазывает к себе и та и другая стена. Пахомыч уговаривает Глуповцев, чтобы унялись – хотя бы на развод-то оставили. Не действует: сейчас начнется сражение… Вбегает часовщик Байбаков: хохочет, за живот держится: «Дунька-то… Дунька-то Толстопятая…»
Глуповцы. Что Дунька?
Байб<аков>. У Амальки сколько унтеров? Трое? У Ираидки? Четверо? А у Дуньки – все, никому отказу нету, наши слободские к ней валом валят, объявили ее матушкой… Ну-ка, за кого вы теперь?
Новый вестник – перебежчик с Дунькиной стороны – сообщает, что Дунька выпустила на Глуповцев большой клоповный завод: тучей сюда ползут. Смотритель призывает объединиться по случаю империалистической опасности, грозящей со стороны третьей силы – Дуньки. Глуповцы хватают обеих – и Амальку, и Ираидку – и сажают их в клетку. Унтеров ведут окунать в реку. Спорят, как быть с Казначеем: тоже окунать – или его нельзя, как он есть маркиз? Появляется клоповное войско Дуньки: ползут… Некий безумный храбрец из Глуповцев кидается на клопа с кулаками – и нету: съеден во мгновение ока. Глуповцы в страхе пятятся. Из будки Курицын-сын и другие кричат, молят, чтобы их выпустили… Вдруг – слышен камаринский марш, быстро входит отряд Оловянныхсолдатиков с пушкой, и на белом деревянном коне въезжает новый князь – Великанов. Он командует «Пли!» – и палит из пушечки горохом. Кучка Глуповцев падает – убиты.
Остальные. Вот это так палит! Вот это настоящий! Слава тебе, Господи: дожили!
Из будки – крик: «Уррраа-а!» Предводитель высадил дверь и вываливается наружу, за ним остальные. Великанов поворачивает пушечку на занимавшее позиции клоповное войско: «Пли!» Клоповное войско ползет назад. Курицын-сын рапортует: «Честь имею доложить вашему… ссству, что в городе все благополучно, утоплено семеро унтеров, налицо состоят самозванки – Амалька, Ираидка да Толстопятая Дунька…»
Великанов. Подать сюда Дуньку!
За сценой визг. Квартальный докладывает, что отступившие клопы накинулись на Дуньку и съели ее без остатка.
Великанов. Подать сюда Ираидку с Амалькой!
Снимает веретье, каким была покрыта клетка с Ираидкой и Амалькой: их там нету.
Великанов. Это что же значит, а?
Доктор производит осмотр и докладывает, что обе они съели друг друга – остались одни косточки.
Конец происшествия третьего:
Предводитель кричит: «Урра-а!» Глуповцы следом за ним: «Урра-а!»
Великанов. Сто-ой! Смиррнаа!
Курицын-сын. Тесс… Тесс…
Великанов (читает). «Приказ № 1: а) объявляется всеобщая цивилизация, б) предписывается сеяние и употребление в пищу горлицы и лаврового листа, в) воспрещается сеяние нецивилизованных злаков, как-то ржи, картошки, гороху и прочее». (Гпуповцам.) Поняли?
Глуповцы – переглядываются, почесываясь.
Великанов. Пли!
Пушка палит горохом.
Глуповцы (поспешно). Поняли! Поняли! Поняли!
Пятятся назад – Великанов наседает на них белым конем.
Происшествие четвертое: «цивилизация»
Площадь. Достопримечательности: колокольня и неоконченный монумент. Монумент изображает собою поднятого на дыбы огромного белого коня – всадника еще нет. Входят Пахомыч и Евсеич, за ними несколько Глуповцев.
Пахомыч. Да отстаньте вы от меня! Ну его, чего еще надо!
Глуповцы. Жрать! – Жрать хоцца! – Горчицу не жалаим. Лавровый лист не жалаим!
Евсеич. Братцы, потерпите! На том свете вам и ситный, и убоина – все будет…
Глуповцы. Не жалаим!
Пахомыч. Да вы что ж это: против него самого – против батюшки нашего слова говорите?
Глуповцы (оробели). Да нешто можно! – Да избавь Бог! Да мы ничего…
Пахомыч. Ну, то-то… (Уходит.)
Крамольники (Глуповцам). Эх, вы! – Так вы и будете терпеть – пока не сдохнете?
Глуповцы. Бей Крамольников!
Крамольники (отбежав в сторону). Пропащее наше дело! – Ничем их не проймешь!
Байбаков возле них, прислушивается – вдруг что-то придумал, хохочет.
Крамольники. Ты чего?
Байб<аков>. Скидывай сапоги!
Крам<ольники>. Зачем?
Байб<аков>.А мы из сапогов щи сварим: как щи увидят – все за вами побегут… Я их знаю!
Зажигают примус, сейчас будут варить щи. Появляется под руку разряженная пара, кавалер в удивительной треуголке с перьями. Вся компания всполошилась. Вдруг Байбаков гогочет: «Да это наш Садовая-Голова с Садовихой! Эй, Садовая-Голова, подь сюды!»
Садовиха. Заткни хайло-то! Я тебе не Садовиха: я – маркиза… Маркиз, Митька, пойдем…
Казначей с Казначейшей – идут навстречу.
Садовиха (к ним). Ах, здрасьте-здрасьте! Маркиз, Митька, – шляпу скинь!
Входят: Курицын-сын, Смотритель просвещения, Предводитель, Доктор, Квартальный, Крамольники и Байбаков-с примусом, с горшком, – прячутся внутри коня-монумента. Куриц<ын>-сын приказывает Квартальному согнать народ: сейчас начинается. От него допытываются: что начинается?
Кур<ицын>-сын. Не уполномочен сообщить… Одно скажу: нечто на предмет цивилизации…
Бегут Глуповцы, сгоняемые Квартальным и Будочниками. Кур<ицын>-сын объявляет им, что сейчас начнется, а пока что – Квартальный производит сбор добровольных пожертвований на окончание монумента.
Глуповцы (почесываясь). Та-ак…
Квартальный подходит с тарелочкой для сбора к Чудаку.
Чудак. А если я, например, не желаю?
Кварт<альный>. А не желаешь – в кутузку сядешь.
Чудак. Да ведь сказано – добровольно?
Кварт<альный>. Чуда-ак! А как же не добровольно? Выбирай сам что хочешь: хочешь – жертвуй, хочешь – в кутузку…
Чудак и другие Глуповцы, почесываясь, жертвуют. В это время наверху, над колокольней, показывается летающий Великанов: летает, приветствуя ручкой.
Кури<цын>-сын. Шапки долой! Глуповцы. Да где же он? – Где батюшка наш?
Кур<ицын>-сын воздевает руки к небу. Все увидели – всеобщее изумление.
Евсеич (умиленно). Глядите, глядите… Батюшка-то наш… херувимчик!
Маркиза-Бланманже-Казначейша. Ангел! Павильон!
Маркиза-Садовиха. Маркиз, Митька, да куды ты рыло воротишь – вон он – вон он!
Вдруг Великанов фалдой сюртука зацепился за крест колокольни и повис. Смятение. Дамы в отчаянии, Кур<ицын>-сын и остальные растерялись.
Маркиз-Садовая-Голова. Очень просто: колокольню свалить… Это – плевое дело!
Предводитель. Урраа!
Оба сейчас кинутся на колокольню.
Кур<ицын>-сын. С ума спятили? Стойте! Где Байбаков? Байбаков! Байбаков!
Байбаков высунулся из коня – с ложкой в руке – опять спрятался. Часть Глуповцев увидела его: «Да он там чегой-то лопает! Айда к нему!» Но Великанов уже отцепился от колокольни, под музыку плавно опускается вниз и усаживается на монументе – на коне. Усевшись, спрашивает: «Ну, поняли?» Глуповцы почесываются.
Великанов. Да как же вы смеете не понимать, когда я собственным примером показываю вам цивилизацию в виде летания?
Чудак. …от хорошей жизни не полетишь…
Великанов. Что-о?
Пахомыч. Он говорит, что жизнь-де наша хорошая, и так всем довольны. Благодарим покорно…
Великанов. То-то! (Курицыну-сыну.) Цивилизацию исполняют?
Кур<ицын>-сын. Как же, вашесство! Все – как приказано… Горчица… лавровый лист…
Великанов. Мореходство у вас есть?
Кур<ицын>-сын. Ни-никак нет, вашесство…
Велик<анов>. Эт-то почему такое?
Кур<ицын>-сын. Потому, вашесство… моря никакого нету…
Велик<анов>.Не возражать! Завтра же начать постройку Ноева ковчега!
Кур<ицын>-сын. Слушсс… вашесство.
Велик<анов>.Промышленность есть?
Кур<ицын>-сын. Как же, вашесство… Это самое, ла… лапти, например… (Толкает в бок Смотрителя.)
Смотритель. Часовщик у нас, вашесство, есть… Байбаков!..
Велик<анов>. Ну?
Смотритель. Часы изобрел: за одни сутки – двое суток показывают…
Велик<анов>. Молодец! Выдать ему… горчицы!
Предводитель. Урраа!
Велик<анов>.Спасибо. (Предводителю.) Подойди поближе. Где воспитание получил?
Предв<одитель> (так же, как отвечают «Здравия желаю»), В заведении искусственных минеральных вод, вашесство!
Велик<анов>. А-а… это промышленность, которая… ну… шипит?
Предв<одитель>.Так точно, шипит, вашесство!
Слышится громкое шипение – и у коня из-под хвоста вырывается струя пара.
Велик<анов>. Эт-то что такое?
Предв<одитель> (растерянно). Ши-шипит… (Пробует заткнуть рукою – обжег.) Ой!
Все кидаются к коню и стараются прекратить ужасное шипение.
Доктор. С научной точки – это изнутри, вашесство! Великанов. Открыть нутро!
Открывают. Оттуда – навстречу нескольким Глуповцам – высовывается с горшком щей Байбаков: «Щи, ребята, готовы! Кто щей хочет?»
Кур<ицын>-сын. Взять его! Взять их!
Глуповцы окружили Байбакова и Крамольников – хватают у них ложки, хлебают щи.
Великанов. Эт-то что такое?
Глуповцы. Щи… – Щи из сапогов…
Великанов. Горчицы не хотите? Лаврового листку не желаете?
Глуповцы все, как один, бухаются на колени, молчат.
Велик<анов>.Ну-у?
Глуповцы. Уволь от горчицы… – Невмоготу больше… – Не жалаим! – Потуда с коленей не встанем, покуда не уволишь…
Великанов. Ка-ак? Бунтовать… на коленях? Да я васс… Эй, артиллерия! (Глуповцам – разъяряясь все больше.) А-а, бу-унт? Бу-бу-бууннт? Бу-бу-бууу…
Щеки у Великанова от ярости надуваются, и сам он – на глазах у всех – заметно увеличивается в объеме.
Евсеич. Глядите, глядите: гневается-то как – инда раздулся! Мать Пресвятая… что ж это будет?
Входят Оловянные солдатики с артиллерией, впереди – горнист. Великанов выхватывает у него трубу, трубит сигнал – раздувается еще больше.
Курицын-сын (Глуповцам). После третьей трубы – палить будет… Сдавайтесь!
Глуповцы молчат. Великанов трубит еще раз.
Кур<ицын>-сын. Да вы что – ослепли? Не видите: на него глядеть страшно… Сдавайтесь!
Пахомыч. Братцы, ай и правда – сдаться?
Чудак. Все одно подыхать-то…
Глуповцы. Так! Так! Пущай палит!
Великанов в третий раз подносит трубу ко рту – сейчас протрубит последний раз… Пока все это происходит – появляется Неизвестный молодой человек в очках, с портфелем и записной книжкой, тихо что-то говорит Смотрителю просвещения. Смотритель сломя голову кидается к Великанову и в ужасе кричит ему: «Вашесство… Открыли… Нас – открыли!»
Великанов. Как?
Смотритель. А так, что ввиду сверхурочной цивилизации нам даже, если угодно, и рапортов писать некогда было, про нас и забыли, а теперь – вот он…
Великанов. Кто?
Смотритель (берет у Неизвестного молодого человека документ и читает). «Корреспондент газет и эксперт наук для открытия удивительных явлений природы».
Великанов (свирепея и раздуваясь до невероятной толщины). В га-зе-ты?
Неизв<естный> молодой человек. Так точно.
Великанов. Прро на-ас?
Неизв<естный> молодой человек. Про вас.
Великанов. Прро меня-а-а?
Неизвестн<ый> молодой человек. Именно.
Великанов, указывая артиллерии на Молодого человека, подносит к губам трубу, надувает щеки, раздувается весь до последних пределов… и вдруг – лопается с треском и падает…
Евсеич. Гос-споди, Никола-Угодник! Чиновные. Что? Что это?
Доктор – нагибается, глядит и провозглашает: «От чрезмерной ярости – лопнул»…
Происшествие пятое: «грехопадение и покаяние»
Княжьи палаты, острог, кабак. Но острог теперь украшен нежно-алыми розами, а кабак – белыми лилиями. Цветами увенчана также и полицейская будка. Кроме того, сооружен из цветов грот с будуарным фонтанчиком и соблазнительной кушеткой. Ночь, окна в палатах освещены, оттуда слышна музыка. У входа – Квартальный и несколько Будочников. Поодаль группа глазеющих Глуповцев – с Пахомычем и Евсеичем. Дверь в палатах распахивается, оттуда выбегают одетые в маскарадные – очень вольные – костюмы, проносятся со смехом и криками, снова скрываются в палаты. Снаружи остаются: Казначей с Казначейшей, Садовая-Голова с Садовихой, Курицын-сын. Казначейша – одета по Ватто, костюм к ней очень идет. Казначей – Меркурием, с фиговым листком, с крыльями на пятках, в одной руке жезл, другой рукой – стыдливо прикрывает фиговый листок.
Казначейша (Казначею). Мучитель мой… опять он! Ну, кто, кто ты?
Казначей. Ка-казначей…
Казначейша. Боже мой… да запомни же: ты, идиот, – Меркурий.
Казначей. Я… я идиот Меркурий…
Казначейша. Так как же ты стоишь… ну?
Казначей становится на одну ногу – в позе Меркурия.
Казначейша. Вот… станешь перед ним так и скажешь ему…
Казначей. Ко… кому?
Казначейша. Ему – самому… нашему ангелу… Скажешь, что маркиза – сгорает и что только он может залить пожар.
Казначей. Пожар… Слушаю, матушка… (Уходит.)
На освещенном месте появляются Курицын-сын, Садовая-Голова и Садовиха. Садовая-Голова – во фраке с чужого плеча, рукава коротки. Садовиха – в современном, коротком – выше колен – платье.
Кур<ицын>-сын (Садовой-Голове). Поздравляю. Вы заметили, как он сам, батюшка наш, благосклонно смотрел на вашу супругу?
Садовая-Голова (Садовихе). Ну, если ты будешь еще перед ним голыми титьками трясти, я тебе… во! (Кулак.) Очень просто!
Садовиха. Маркиз… Митька, пользы ты своей не понимаешь.
Куриц<ын>-сын (Садовой-Голове). Да… Любовь к отечеству…
Садова я-Голова. Не тем местом она любит!
Курицын-сын. А каким же, по-вашему, любить?
Садова я-Голова. Я ей покажу, каким…
Курицын-сын. Тесс! (Уводит обоих.)
Пахомыч. Ну, братцы, до-ожили! При новом-то при батюшке – каждый день масленица!
Крамольник. Погоди: будет и великий пост. Вон: слышишь?
Издали – чуть слышна барабанная дробь.
Пахомыч. Это… что же такое?
Крамольник. А вот как придет – тогда узнаешь, что такое…
Пахомыч. Да ты что стращаешь, что каркаешь? Крамольник!
Глуповцы. Бей Кррамо…
Куриц<ын>-сын (подбегает). Тсс… Вы, Головотяпы!
Пахомыч. Ваше курицсынство… да это не мы, это – Крамольники…
Курицын-сын. Как, опять они? Ну, чего, чего им, подлецам, еще надо? (Квартальному.) Если сам выйдет – береги его, ни на шаг от него не отходи… слышишь? Избави Бог что случится – ты в ответе…
Кварт<альный>.Слушссс…
Грустилов – выходит из палат с Пфейфершей; сзади у него, на мундире, крылья – не то ангельские, не то петушиные – и хвост.
Глуповцы. Сам… – Глядите: сам, сам… – Батюшка наш… – С крылышками…
Байбаков (мимо которого проходит Грустилов). А-а… Пахнет-то от него как… Видать – пищу легкую принимает.
Крамольники громко фыркают.
Куриц<ын>-сын (кидаясь к Глуповцам). Вон… вон отсюда… все!., пока целы…
Глуповцы уходят. Курицын-сын и остальные исчезают в неосвещенных углах, дабы не мешать самому. Один только Квартальный, непрестанно отдавая честь, на цыпочках идет сзади Грустилова.
Грустилов. Какая поэзия! Что за ночь, что за луна… с правой стороны… (Цитирует нечто высоко-поэтическое из Вертинского.) Какое неземное благоухание! (Наклоняется к корсажу Пфейферши.)
Пфейферша. Это – лориган. Я – грешница – я обожаю духи, цветы… и митрополита Введенского…
Грустило в. Цветы – дети земли… Я хочу подарить вам хотя бы такое дитя… (Нагибается за цветком.)
Квартальный – немедля кидается, срывает цветок и подает его.
Груст<илов> (Квартальному – с ласковым бешенством).Mon sieur agent, в ночное время вы можете не утруждать себя исполнением служебных обязанностей…
Кварт<альный>. Слушшссс… вашесство… (Отходит.)
Казначейша (подлетая к Квартальному). Ты что же – погубить его хочешь? Тебе это приказано? Чтобы ни на минуту не оставлял его!
Кварт<альный>. Слушшссс… (Снова следует за Грустиловым.)
Груст<илов> прикалывает цветок к корсажу Пфейферши.
Пфейферша. Нет, нет… оставьте меня… Я мечтаю только об одном: об уединенной келье…
Груст<илов>. Келья… Кель… Ке-ке-ке-ко-ко… (Распустив крылья и хвост, по-петушиному кружит около Пфейферши, загоняя ее в грот.)
Квартальный, улучив момент, кидается в грот и прячется там за кушеткой.
Пфейферша (Грустилову – в гроте). Что вы делаете… что вы делаете? Скорее… ради Бога, скорее…
У Грустилова, продолжающего петушиное действо, вдруг отваливается хвост. Квартальный, не выдержав, поднимает его и подает: «Вашесство… Хво… Хвостик ваш…» Пфейферша: «Ах» – и убегает.
Грустилов (бешено). Русским языком тебе, прро-хвост, говорю: не сметь подстерегать меня… Ввон, мерзавец!
Грустилов, разгневанный, выходит из грота. Казначейша толкает в спину Казначея, тот становится перед Грустиловым в позу Меркурия, но от страха сказать ничего не может, кроме: «Ва-ва-ва…» Потом обгоняет Грустилова еще раз и наконец выпаливает: «Ва-вашесство… П-п-по… пожар!»
Грустилов. Где? Что? Сюда! Сюда! Пожар!
Куриц<ын>-сын (выскакивает). Вашесство… я здесь. Осмелюсь доложить: пожар, так сказать, символический…
Груст<илов>. Как?
Куриц<ын>-сын (показывая на появляющуюся из тени Казначейшу). А вот она вам объяснит.
Грустилов (расцветая). Маркиза… вы? Что за ночь, что за луна с правой стороны… Лампада, келья… ке-ке-ке…
Казначейша. Ну да! Пошли…
Идут к гроту. Грустилов кружит около Казначейши по-петушиному.
Казначейша (мужу – шепотом.) Стой, идиот, у входа, стереги, чтобы никто… Слышишь?
Казначей в позе Меркурия становится на страже. Грустилов, войдя в грот, опускает занавеску, на освещенной изнутри занавеске – видна весьма увлекательная игра теней.
Пфейферша (созерцая все это). Нет… нет! Боже мой, ты поможешь мне – чтобы от меня… меня…
Перед нею появляется Миша-Возгрявый, сморкается натуральным способом, потом сует ей руку: «Цалуй!»
Пфейф<ерша>.Кто… кто вы? Миша. Не узнала? Я те, милка, покажу-у, хто я… (Тащит ее в полицейскую будку.)
Снова распахивается дверь в палатах, музыка – слышнее. Выходят замаскированные и танцуют танго. Из полицейской будки выходят Миша-Возгрявый и Пфейферша.
Миша. Ну, што, милка, поняла?
Пфейферша (на коленях). Да, да, да… Спаситель мой, божество… божествецо мое… алмазик…
Миша (дает ей крест и сверток). На… Бери, делай…
Пфейферша переодевается в монашеское платье. Из грота выходят Казначейша и Грустилов. Навстречу – Квартальный.
Груст<илов> (ему). А-а… Это ты, братец! Ну… что?
Квартальный трепещет.
А-а… Скажи, братец, что, например… тетерева у вас водятся?
Кварт<альный>. Рад стараться, вашесство!
Груст<илов>.Я, братец, знаешь, люблю иногда… Хорошо иногда посмотреть: как весною тетерева… это самое… понимаешь?
Кварт<альный>.Рад стараться, вашесство!
Садовиха – появляется из тени, Грустилов кидается к ней, распустив крылья, не успевает сделать и одного петушиного круга – останавливается как вкопанный, на пути у него – крест, воткнутый в землю Пфейфершей.
Грустилов. Что… что это?
На верху креста загорается лампочка.
Что это такое? Сю… сюда! Скорее!
Подбегает Курицын-сын и остальные – в масках.
Голоса. Знамение… – Крест… – Загорелось… Горит – смотрите! – Чудо!
Доктор (осмотрев лампочку). Гм… «Осрам», полуваттная.
Голоса. Полуваттная… – Слышите? Полуваттное… знамение…
Грустилов (увидел монахиню-Пфейфершу). Кто… кто вы? Не смотрите на меня так!
Пфейферша. Покайся… несчастный!
Груст<илов>.Но право же… я… как будто…
Пфейф<ерша>.Покайся! Иначе тебя ждет (на крест) – вот это!
Груст<илов>. Но… но за что же?
Пфейф<ерша> (показывая на грот). А там – что было?
Груст<илов>. Боже мой… она все, все знает… все видит!
Пфейф<ерша>. Да, я все вижу! Ты передо мною – ой одежд, голый… И вы все – голые…
Дамы сконфуженно ежатся. Казначей прикрывает свой фиговый листок.
И я вижу ваши тела на улицах – как падаль…
Груст<илов>.Замолчите! (В тишине – слышна жуткая барабанная дробь.) Что это? (Молчание.) Господа… Я чувствую – действительно близко что-то… я не знаю что… Может быть – в самом деле покаяться… на всякий случай?
Казначейша. Да, да… ангел! Покаемся вместе… идем!
Садовиха щиплет ее.
Ай!
Груст<илов>.Господа… Забудем все, что было… (Цитирует Вертинского.) Дайте… Дайте мне вериги. (Ему подают подтяжки, он надевает их.) Господа, завтра мы раздерем на себе одежды…
Казначейша. Я – согласна!
Груст<илов>. Мы будем жить в шатрах и питаться только акридами и дикими… устрицами. (Курицыну-сыну.) Пожалуйста, распорядитесь, чтобы с нами поехал Simon от Кюба – он делает такие устрицы a la Monico, что… (Повернувшись к Пфейферше и все больше воодушевляясь.) И если еще к этому бутылочку… (Втягивает ноздрями воздух, наклоняется, обнюхивает Пфейфер-шу.) Зна… знакомый запах! Какая поэзия!.. Что за ночь…
Пфейферша. Прими руки, несчастный! Ты кощунствуешь!
Груст<илов>. Ах, да… я, кажется, в самом деле…
Пфейф<ерша>. После него – никто не смеет касаться меня!
Груст<илов>. После… кого?
Пфейф<ерша>. После того, кто послан спасти тебя и всех нас. Иди за мною – и ты сподобишься увидеть его…
Снова слышна барабанная дробь.
Груст<илов> (прислушиваясь). Постойте: опять? (Пфейферше.) Я – согласен. Ведите, скорее – ведите нас! Господа… идемте!
Все идут за Пфейфершей к полицейской будке.
Пфейферша (к будке). Божество… божестве-цо мое… алмазик… это я!
Из будки слышно: втягивает носом, отхаркивается, плюет.
Пфейф<ерша> (восторженно). Он… он! Вы слышите? (К будке.) Еще… еще скажи нам что-нибудь… Слушайте… Слушайте – сейчас…
Миша-Возгрявый (из будки, диким голосом). Без працы-ы… не бенды-ы… коломацы-ы-ы…
Пфейф<ерша>. Вы слышите? На колени!
Все – на коленях. Миша-Возгрявый – выползает из будки, глядит на всех, сморкается – как в первый раз.
Пфейф<ерша>. Дай-дай-дай причаститься мне! (Лобызает Мишины пальцы. Грустилову.) Причащайся… причащайся!
Грустилов (подползает на коленж, вдруг отворачивается). Ф-фу… как пахнет!
Пфейф<ерша>. Несчастный! Ты забыл… что ждет тебя? Смирись!
Груст<илов>. Я… я смирился… (Целует Мишины пальцы.)
Миша встает.
Пфейф<ерша> (шепотом). Вставайте… вставайте… можно…
Миша (медленно развязывает полотенце, которым подпоясан. Уставившись в Казначейшу и ткнув ее в живот, произносит). Бе-ло-бо-ки камушки, бе-ло-пу-пы дамочки… Белобоки камушки – белопупы дамочки, белобоки камушки – белопупы дамочки…
Повторяя священные слова быстрее и хлеща себя полотенцем, Миша-Возгрявый начинает кружиться, за ним – Пфейферша, потом Казначейша, Грустилов и остальные. Только Доктор и Курицын-сын стоят в стороне.
Куриц<ын>-сын. Позвольте… что ж это… что ж это…
Снова барабанная дробь – все ближе, но никто ее не слышит: неистовое кружение, взвизги, всхлипы. Предшествуемый барабанщиками, внезапно появляется Угрюм-Бурчеев, идет по прямой линии, против крыльца поворачивается под прямым углом и скрывается в палатах. Никто не видит его, кроме Курицына-сына, который вращается за Угрюм-Бурчеевым, как компасная стрелка, входит следом за ним в палаты – и через секунду вылетает обратно с бумагой в руке.
Куриц<ын>-сын. Господа! Господа… последнее происшествие!
Все мгновенно останавливаются.
Куриц<ын>-сын. Господа… вот… бумага: прибыл и водворился новый наш батюшка… Угрюм-Бурчеев…
Предводитель. Урр… эп… (Спохватившись.) А… а… а как же прежний?
Остальные. Да, а как же это? – Позвольте: да где же он? – Господа, где же он?
Куриц<ын>-сын. Да, где же он, в самом деле?
Ищут. Грустилов исчез.
Что же это? Ведь только сейчас он был тут…
Садова я-Голова. А может, его вовсе даже и не было?
Куриц<ын>-сын. Позвольте… что же это? Во сне все… или я спятил?
Из палат слышна барабанная дробь, все застывают, вытянув руки по швам.
Пфейферша. Кайтесь! кайтесь! Скорее! Настали последние времена!
Происшествие шестое: «последние времена»
Улица. Задний фасад острога, перед ним – полукруглая клумба с цветами. В клумбе – полицейская будка, украшенная огромным расписанием. Несколько глуповских изб. Ни живой души: пусто. Слышна барабанная дробь. Входит Барабанщик, за ним – Угрюм-Бурчеев.
Угрюм-Бурчеев (командует самому себе и сам же исполняет команду). Ра-авнение налево… шагом… аррш! Левой, правой… левой, правой… Стой! На первый-второй рас-считайсь! (Разными голосами.) Первый! Второй! Первый! Второй! Первый! Второй… Смиррнна! Ряды вздвой! (Вздваивает.) Прямо-о… шагом… аррш!
Идет на клумбу. В конце упражнений Угрюм-Бурчеева входят Курицын-сын и несколько Будочников.
Угрюм-Бурч<еев> (прет прямо на клумбу, по цветам. Вдруг взглянул под ноги – и). Стой! (Показывая Курицыну-сыну на клумбу, бесстрастно.) Зачем?
Куриц<ын>-сын. Цветы-с… Растут-с…
Угрюм-Б<урчеев>. Зачем?
Куриц<ын>-сын. Н-не… не могу знать, вашесство… Как будучи при вашем предшественнике… так сказать, наследие прошлого…
Угрюм-Б<урчеев>. Ни прошлого, ни будущего нет. Летоисчисление упразднить.
Курицын-сын. Слушшсс… вашессство!
Угрюм-Б<урчеев> (нагнувшись, командует цветам). Смирна-а! На первый-второй рассчи-тайсь! (Ждет. Потом – Курицыну-сыну.) Почему не исполняют?
Куриц<ын>-сын. Вашесство, осмелюсь доложить… они… не могут… Будучи, так сказать, природная, неразумная стихия…
Угрюм-Б<урчеев> (тупо глядит на цветы. Потом). Не могут? Истребить!
Куриц<ын>-сын и Будочники кидаются на цветы, истребляют. С разных сторон – барабанная дробь, входят три роты Глуповцев. В 1 – й роте – Смотритель просвещения, Предводитель, Доктор, Казначей, Казначейша, Пфейферша и другие; среди них – Наблюдающий за течением мыслей – с записной книжкой; во 2-й роте видны Пахомыч, Евсеич, Байбаков, Чудак, Крамольники и свой Наблюдающий с записной книжечкой. Все одеты в одинаковые серые казакины.
Угрюм-Б<урчеев> (ротам). Стой! (Подходит к расписанию на полицейской будке.) Сегодняшнее расписание… (Читает.) «6 часов – утренний звонок. От 6 1/4 до 6 1/2 – очищение зубов и других частей тела согласно инвентарному списку. От 6 1/2 до 6 3/4 – возглашение ура. От 6 3/4 до 7 принятие хлеба и дистиллированной воды. В 7 явка на занятия поротно…» Все явились?
Командир 2-й роты. Честь имею доложить: во вверенной мне 2-й роте № 13 не явился.
Угрюм-Б<урчеев>. Почему?
Командир 2-й роты (робея). Он… извините… скончался…
Угрюм-Б<урчеев>. Без разрешения? (Кури-цыну-сыну.) Арестовать его!
Куриц<ын>-сын. То есть… как?
Угрюм-Б<урчеев>. Арестовать!
Куриц<ын>-сын. Слушшсс…
Угрюм-Б<урчеев> (глядя в расписание). Занятия: 1-я рота – словесные испытания, 2-я рота – истребление гор и прочих беззаконий природы, 3-я рота – истребление несъедобных животных и птиц… 2-я рота, левое плечо вперед… шагом… арш! 3-я рота, правое плечо вперед, шагом… арш! 1 – я рота, на месте… шагом… арш!
Барабанный бой, роты расходятся, остается 1-я… шаг на месте.
Стой!
1-я рота останавливается.
Угрюм-Б<урчеев> (водит взглядом, выбирает жертву. Смотрителю просвещения.) Три шага вперед. Марш!
Смотритель выходит.
Угрюм-Б<урчеев>. Что есть наш город?
Смотр<итель> (чеканит). Наш город есть пять полков. Полк есть пять рот. Рота есть пять взводов или, иначе, домов. Во главе каждого полка, роты и взвода – командир и Наблюдающий за течением мыслей. Во главе же всего – батюшка наш господин Угрюм-Бурчеев, ура.
Угрюм-Б<урчеев>. Что есть дом?
Смотритель. Дом есть поселенная единица, имеющая своего командира и своего Наблюдающего за течением мыслей. В каждом доме находится по одному экземпляру каждого полезного животного мужского и женского пола, которыя обязаны: а) производить работы согласно расписанию и б) размножаться.
Угрюм-Б<урчеев>. Как необходимо б) размножаться?
Смотритель. б) размножаться необходимо согласно таблице размножения, соединяющей экземпляры мужского и женского пола по росту и прочим племенным качествам.
Угрюм-Б<урчеев>. Без ошибки. Без единой ошибки. Ты достоин награды. Назначаю тебя Наблюдающим… за мной.
Смотр<итель>. Как?
Угрюм-Б<урчеев>. Хотя неправильное течение моих мыслей и маловероятно, но если бы таковое возникло, ты обязан донести.
Смотр<итель>. Кому?
Угрюм-Б<урчеев>. Мне.
Смотр<итель> (трепеща). Вашессство…
Угрюм-Б<урчеев> (твердо). Мне. (Куриц<ыну-Сыну.) Выдать ему установленную записную книжку… (Выбирает новую жертву. Казначею.) Три шага вперед… аррш!
Казначей – с подгибающимися коленями – выходит.
Угрюм-Б<урчеев>. В каком городе ты живешь?
Казначей. Я… я… я… – в Глупове.
Угрюм-Б<урчеев>. Не знаешь? Забыл, что мною город переименован и называется… ну?
Казначей молчит.
Угрюм-Б<урчеев> (Смотрителю). Ты!
Смотр<итель>. Не-пре-клонск, вашесство, – в честь непреклонных качеств вашесства!
Угрюм-Б<урчеев> (Казначею). Каким ты обязан быть?
Казначей – делает за спиною знаки роте, чтобы подсказали.
Казначейша (сердитым шепотом). Иди-от! Казначей. Иди… идиотом… Угрюм-Б<урчеев>. Ты не знаешь даже того, что ты обязан быть счастливым! Я тебя научу… Арестовать его!
Тишина и всеобщий трепет. Барабанная дробь: под барабан уходит арестованный Казначей и возвращаются с работ 2-я и 3-я роты.
Угрюм-Б<урчеев> (им). 1-я, 2-я, 3-я роты, на место… шагом… аррш! Стой! Ротам – стоять вольно, оправиться! Каждый десятый получает установленный инвентарь и командируется для отправления естественных надобностей.
Уходит, за ним – Смотритель с записной книжкой и собственный его выс-тва Барабанщик. В ротах – движение. Шныряют Наблюдающие с книжками. Выходят – десятые, получают инвентарь. Во 2-й роте в числе прочих выталкивают Чудака.
Чудак (артачится). Вот чудно… А если мне, например, не хочется?
Пахомыч. Чудак! Коли велено…
Чудак. Мало бы что велено, а если я – не могу?
Пахомыч (показывая на Наблюдающего). Тише ты… иди, а то – вон он… запишет…
Чудак – вздыхает, идет. В 1-й роте в числе десятых – Садовая-Голова. Вышел, получил инвентарь, подтягивает штаны: «Эх… тесны! Посвободнее мне бы штаны-то…»
Садовиха. Маркиз… Митька! Молчи! Ну… пропал…
Наблюдающий уже около Садовой-Головы что-то записывает в книжечку. Все десятые выстраиваются и уходят. Наблюдающий шнырнул следом за Садовой-Головой.
Предв<одитель> (вытирая пот). Фф-у! Да-а…
Куриц<ын>-сын (подбегая). Господа… что же это? Что же это такое? Всякое бывало, и органчик, и расхожие девки, и горчица с лавровым листом, и вертячка, но такого – еще не было…
Пфейферша. Покайтесь! Это – последние времена!
Доктор. С научной точки – полагаю, что… (Стучит себя по лбу.)
Куриц<ын>-сын. Да это просто какой-то…
Подходит Наблюдающий.
…просто какой-то… гений! Да, Господи, именно – гений!
Казначейша. Ангел!
Предв<одитель> (уньто). Ура…
Наблюдающий (Предводителю). Вы займете в роте место бывшего маркиза Садовой-Головы.
Предв<одитель>. А-а-а… где же он?
Наблюд<ающий>. Арестован. Он требовал конституции и свободных…
Садовиха. Штанов! Свободных штанов… (Наблюдающему.) Голубчик мой… Штанов же ведь – больше ничего!
Наблюдающий. Знаем мы эти штаны! Может быть, у кого-нибудь есть сомнения? Пожалуйста, господа, – не стесняйтесь, высказывайтесь… (Держит наготове записную книжку.)
1-я рота молчит. Наблюдающий 2-й роты, что-то настрочив в книжечке, уходит. К роте подбегают вернувшиеся из командировки десятые.
Один из десятых. Братцы… Чудак-то наш… ау! 2-я рота. Как? – За что?
Один из десятых. Да сел он… все как следует. А потом: «Не могу, говорит, что хошь со мной делай – не могу». Ну, его и увели…
Пахомыч. Ну, до-ожили! Ведь это, братцы, выходит… не тово!
2-я рота. Не тово! Не тово!
Крамольник. Что? Дотакались?
Другой Крамольник. Князя хотели – получили?
Третий Крамольник. Ну, бейте нас – чего же стоите? Ну?
2-я рота молчит, почесывается. Крамольники отходят в сторону.
Крамольник. А ведь не бьют!
Другой Крамольник. Не бьют!
Третий Крам<ольник>. Похоже – пора начинать.
Крамольник. Пора… Где Байбаков? Байбаков!
Байбаков. Я тута.
Крамольник. Ну, брат, ты башковитый – придумывай.
Байбаков думает.
Да живее – а то он всех пересажает…
Байбаков. Стой! Во! Это самое! Всех! Ха-ха-ха!
Крамольники. Да что? Что ты?
Байбаков. Всех не всех, а… Ха-ха-ха!
Крамольник. Да будет ржать: говори! Ну?
Байб<аков>.Ну? Чего у нас сейчас по расписанию положено?
Крамольник. 11 часов и 1/2 – принятие жиров.
Байб<аков>. Это самое и есть.
Крам<ольник>. Да ты что: белены ему подложить хочешь?
Байб<аков>. Не-е! Он и так белены объелся – никакой беленой его не проймешь…
Крам<ольник>. Так чего же?
Байб<аков>. А вот маленько погодите – увидите… (Фыркает. Бежит к 1-й роте.) Эй! Господин Доктор! У меня в носе свербит – погляди-ка, что там…
Доктор подходит, глядит в нос Байбакову, Байбаков что-то шепчет ему на ухо. Доктор оглядывается кругом, кивает. В это время – барабанная дробь, появляется – с Барабанщиком и Смотрителем – Угрюм-Бурчеев.
Угрюм-Б<урчеев>. Смиррна-а! (Читает расписание.) «11 часов и 1/2 – принятие жиров…» Доктор – три шага вперед… аррш!
Доктор подходит с ящичком, вынимает из ящичка пузырек и с поклоном вручает его Угрюм-Бурчееву, который выпивает содержимое. Доктор с ящичком обходит роты, раздает пузырьки, все пьют. Байб<аков>, подталкивая Крамольников и показывая на Угрюм-Бурчеева, фыркает, зажимает себе рот. Угрюм-Б<урчеев> подходит к глуповским избам, смотрит на них, чертит в воздухе квадрат, размышляет.
Куриц<ын>-сын. Ну, чего, чего он там еще придумывает?.. Господи, спаси и помилуй!
Угрюм-Б<урчеев> (подойдя к расписанию, читает). «От 1 1/2 до 12 – экстренные мероприятия»…
Вдруг темнеет.
Угрюм-Б<урчеев> (Курицыну-сыну, указывая вверх.) Что это?
Куриц<ын>-сын. Со… солнце-с.
Угрюм-Б<урчеев>. Обязано светить. Почему не светит?
Куриц<ын>-сын (растерянно). Оно… извиняюсь… за тучку зашло-с…
Угрюм-Б<урчеев>. Арестовать!
Куриц<ын>-сын. То есть… к-как?
Угрюм-Б<урчеев> (твердо). Арестовать! Тучи упразднить!
Куриц<ын>-сын. Вашесство… осмелюсь доложить…
Угрюм-Б<урчеев>. Упразднить навсегда!
Куриц<ын>-сын. С-с-слушссс…
Ропот в ротах.
Угрюм-Б<урчеев> (возле расписания – всем). Смиррнаа! (Куриц<ыну>-сыну.) Войска!
Куриц<ын>-сын подает знак, быстро входят и выстраиваются Оловянные солдатики с ружьями.
Угрюм-Б<урчеев> (Солдатикам.) Стой! Смир-рна! (Пауза). Сегодня величайший день в истории города бывшего Глупова. И – последний его день. К вечеру города не будет.
В ротах – движение ужаса.
Смиррна-а! Почему избы стоят так? (Рукою – полукруг в воздухе.) Почему – улицы – так? (Тот же самый жест.) Все должно быть – так (прямая – в воздухе)…и так. (Квадрат в воздухе.) Эта будка – есть центр земли. От нее – во все стороны – по прямым – пойдут улицы, иначе – роты. Дома – будут квадраты, четыре сажени на четыре. Всюду – три окна. Перед окнами – палисадник, в коем растут – царские кудри и барская спе… спе… спесь… (Вдруг замолкает, хватается за живот.)
Байбаков, зажимая рот, фыркает.
Крамольн<ик>. Чего ты?
Байб<аков>. Действует!.. Доктор-то ведь касторки ему вкатил…
Курицын-сын, Смотр<итель> (бросаются к Угрюм-Бурчееву). Вашесство… Что с вами?
Угрюм-Б<урчеев>. Смиррна-а! (Оправившись, твердо.)…только – прямые и соединение прямых, именуемое – квадрат. Прочее – упразднить. Упра-зднить! Все избы, весь город, все – сломать! Чтобы к вечеру – ничего! Дотла! Конец! Получай инвентарь – поротно-о – шагом… арш.
Во 2-й роте волнение.
Евсеич. С нами крестная сила… Пахомыч. Братцы, что же это, а? Неужли пойдем?
Голоса. Не пойдем… Не пойдем!
Нестройный гомон.
Угрюм-Б<урчеев> (изумленно). Они… что такое? (Оловянным солдатикам.) К бою… товсь!
Олов<янные>солдатики (не двигаясь, нестройно, угрожающе мычат). М-м-м-ы-ы-ы…
Угрюм-Б<урчеев> (еще изумленней). Они… тоже? Почему? (Курицыну-сыну, показывая на Солдатиков.) Арестовать!
Куриц<ын>-сын. Вашесство… вашесство, осмелюсь доложить… Они – только так… они – сейчас… (Солдатикам.) Братцы… братцы… Честью прошу вас… Христом-Богом…
Олов<янные> солд<атики>, продолжая мычать, все же вскидывают ружья и прицеливаются в толпу, в толпе – пригибаются, втягивают головы в плечи.
Угрюм-Б<урчеев>. Получай инвентарь – поротно – бегом… арш!
Роты бегут, вооружаются топорами, снова выстраиваются.
Угрюм-Б<урчеев> (подняв топор). Я пойду – первый. Всякий, кто остановится, будет арестован. Все… шаг-ом… аррш!
Барабанная дробь. Угрюм-Б<урчеев> – за ним роты – трогаются. Вдруг Угрюм-Б<урчеев> замедляет шаг, хватаясь за живот.
Куриц<ын>-сын. Вашесство… Что – что с вами?
Угрюм-Б<урчеев>. Ни… ничего… (Твердо.) Ничего. Со мною ничего не может быть. (Ротам.) Пряма-а-а!
Еще несколько шагов – Угрюм-Б<урчеев>, скорчившись, во всю прыть бежит за угол, за ним – собственный его Барабанщик. Все останавливаются, смятение.
Евсеич. Мать Пресвятая!.. Пахомыч. Братцы… братцы…
Куриц<ын>-сын. Вперед! Вперед! Голоса. Стой! Стой!
Байбаков (умирая от хохота). Ребята… касторка-то… Действует! Доктор касторки ему…
В ротах – хохот.
Куриц<ын>-сын. Тише! Идет… Назад идет…
Барабанная дробь. Предшествуемый Барабанщиком, Угрюм-Б<урчеев> возвращается.
Смотритель (трепеща, подходит к нему с книжкой – протягивает). Ва-вашесство… Вот…
Угрюм-Б<урчеев>. Что?
Смотр<итель>. Я… я… если угодно… я – согласно приказу вашесства…
Угрюм-Б<урчеев>. Ну?
Смотр<итель>. Я… я записал… кто остановился…
Угрюм-Б<урчеев>. Кто?
Смотр<итель> (не попадая зуб на зуб). В-в-вы, в-ва-шесство…
Угрюм-Б<урчеев> (Курицыну<ыну). Арресто-вать! (Хватаясь за голову.) То есть… ко… кого? Меня?
Куриц<ын>-сын. Ва-вашесство… осме… осмелюсь…
Угрюм-Б<урчеев>. Аррестовать!
Куриц<ын>-сын, трепеща, хватает Угрюм-Бурчеева, связывает ему руки.
Все оцепенели.
Крамольник. Ребята – да связан же он, связан, готов!
Байбаков (хохочет). Ой… ха-ха-ха! Сам себя… Ха-ха-ха!
Крамольник. Ребята… в речку его! Конец ему – конец князьям! Воля!
Глуповцы – все еще не верят, стоят молча. Куриц<ын>-сын и другие чиновные удирают во все лопатки.
Крамольник. Да глядите же, глядите! Воля – говорю вам! Ура-а!
Народ. Ура-а! Ура-а! Во-оля! Во-оля!
Обнимаются, шапки летят вверх.
Крамольник. Байбакова… Байбакова качай!
Народ. Ура-а! Ура-а! Воля-а! Ура-а! Ура, Байбаков!
Качают Байбакова. Другие – тащат куда-то онемевшего Угрюм-Бурчеева, третьи ломают острог.
Рождение Ивана*
Пьеса в 7 картинах
Пьеса эта – типа «пьес-биографий» с большими временными промежутками между отдельными картинами. Она показывает судьбу самого обычного, среднего русского крестьянина «Ивана», каких – тысячи. В пьесе – в большом объеме использован материал русских народных обрядов и песен.
Крестьянская изба. Несколько женщин топят печь, греют воду. Слышны стоны матери Ивана: у нее только что родился младенец. Бабка-повитуха, она же знахарка, поднимает младенца, показывает его: это – мальчик, Иван. Обряды, сопровождающие рождение младенца. Родильница истекает кровью. Знахарка «заговаривает кровь» и выходит из избы. Мать, чувствуя, что близок ее конец, просит дать ей младенца, чтобы хоть раз почувствовать, как он сосет ее грудь. Когда возвращается знахарка, она видит, что женщина уже умерла, и младенец сосет грудь у мертвой. Знахарка – в ужасе: плохая примета, если младенец «мертвое молоко» сосал.
– Ну, если так – похоже, что все мы на Руси мертвое молоко сосем, – возражает отец Ивана.
Он остается один с мертвой и с младенцем, берет его на руки и с горечью спрашивает:
– Какая же у тебя, Иван, жизнь будет, а?
В той же избе. Отец Ивана строгает доски для гроба: ему пришлось украсть для этого дерево в помещичьем лесу. Входят соседки, знахарка, начинаются похоронные обряды и причитания. Обряды прерываются появлением помещичьего приказчика, которому донесли, что отец Ивана украл дерево. Он находит в подпечье свежие доски – улика налицо, берет доску с собой. Отец Ивана в ярости бросается за ним следом. Одна из соседок вбегает и рассказывает, что отец Ивана избил приказчика, его арестовали. Ивана берет к себе одна из сердобольных соседок.
Лето, вечер. Возле избы знахарки сидят, ждут ее бабы. Передают друг другу какие-то темные, тревожные слухи: говорят, зимою в Питере царь из пушек в народ стрелял; говорят, какой-то «конный» по деревням ездит с приказом – господ уничтожать… Что будет – неизвестно.
Входит мать Марьи: в ее избе рос Иван, они вместе с Марьей играли; теперь оба выросли – пошла у них другая игра, а Марьин отец, богатый лавочник, ни за что не хочет выдать дочь замуж за Ивана, бедняка. Мать Марьи просит поэтому знахарку «нашептать ей воду против любовной присухи». Знахарка приглашает женщину войти в избу.
Эта сцена идет под хороводное пение вдали. Вбегают Иван и Марья – любовная сцена между ними. Через открытое окно слышно, как знахарка читает «заговор против любви», а Иван и Марья слушают, хохочут и целуются. Появляются другие девки и парни, начинаются хороводные игры – выбор невесты, Иван выбирает Марью.
Вдруг доносится набат, видно зарево. Оказывается, подожгли помещичий дом и больше того – убили приказчика, сюда скачут казаки…
Появляется несколько казаков и с ними урядник. Вызывают Ивана и спрашивают его, где его отец – это он убил приказчика, все знают – с приказчиком у него давно были нелады. Иван отвечает очень дерзко, его забирают и увозят в город – в тюрьму. Отец Марьи злорадствует, но Марья кричит вслед Ивану, что все равно она замуж ни за кого не выйдет, будет его ждать – хоть три года, хоть пять лет…
Зарево – все сильнее, набат все громче…
Через несколько лет Иван вернулся из административной высылки, и сегодня должна, наконец, состояться его свадьба с Марьей. Подруги одевают Марью к венцу, торопятся, чтобы успеть до дождя: уже вдали гремит гром. Свадебные обряды и песни, больше все – печальные, но Марья – весела. Знахарка ворчит: Марья выходит замуж против воли отца, в ее время так не делали.
– Ну и что ж – счастливей были? – спрашивает Марья.
– Конечно, счастливей, – ворчит старуха. – Вот я замуж за вдовца шла, ревмя ревела…
Марья хохочет, старуха кончает:
– А потом ничего, привыкла…
Стук в дверь, голос Ивана. Его не пускают: жениху тут не полагается быть. Но он настаивает. Входит, бледный: беда – объявили войну с немцами, завтра мобилизация. После свадьбы – ему пробыть только одну ночь дома, а потом – идти на войну.
Свадебные обряды прерваны. Все молчат. Льет за окном дождь.
Сельская площадь перед «волостным правлением». Телеги; на одной сидит женщина с ребенком, на другой – слепая старуха. Официально продажа водки запрещена, но лавочник – Марьин отец – продает водку тайком. Слышны полупьяные, отчаянные песни мобилизованных, звуки гармошки. Появляются Иван и Марья, повенчанные вчера. Иван допивает до дна бутылку и разбивает ее об земь:
– Эх, так бы вот разбил сейчас все, как эту бутылку!
Другой молодой солдат, муж женщины с ребенком, держится героем. Женщина сует ему ребенка, он взглянул – и вдруг все геройство слетело с него, он уткнулся в колени жены и плачет, как ребенок… Возле слепой старухи на телеге – ее внук, тоже солдат. Слепая просит его:
– Миша, дай мне личико твое, я хоть руками его запомню – на случай, если… – кончить она не может.
Вваливается с песнями, с гармошкой вся толпа мобилизованных. На крыльце «волостного правления» – лавочник, отец Марьи. Он произносит сумбурную патриотическую речь и ставит солдатам ведро водки, солдаты кричат: «Ура!» Иван бросается на крыльцо, отталкивает лавочника и кричит:
– Это вы за него кровь идете проливать, а он вам за кровь – водку, а вы ему – ура? Дурачье! – ударом ноги опрокидывает ведро.
Все смешивается: шум, крик, звуки гармошки, причитания, баб, мелькают в свалке кулаки, слышен крик слепой старухи:
– Миша-а! Миша-а!
Блиндаж, там – солдаты, Иван. Скучная окопная жизнь. Немцы – совсем где-то близко, прислушаться – слышны их голоса. Говорят, они подводят мину, того и гляди взорвут – разыскивай потом: голова – костромская, кишки – новгородские… Разговоры о земле, слухи об измене царя, о Распутине. Солдат с Георгиевским крестом – за войну до победы; Иван – спорит. Выстрел наверху – все насторожились. Нет: опять тихо.
От скуки солдаты играют «в муху»: пьют чай и ждут, к кому первому попадет муха в чай – тот выиграл. Хохот. Вдруг наверху – частые выстрелы, крик: «Немцы!» Схватив винтовки, все бегут наверх. Некоторое время блиндаж пуст, доносятся только взрывы ручных гранат, крики сверху.
Потом солдаты возвращаются, ведут пленного раненого немца, кладут его на шинель. Его проткнул штыком Иван, как это вышло – он и сам теперь не может понять. Раненый немец хочет что-то объяснить нагнувшемуся над ним Ивану, протягивает ему фотографию, бормочет: «Ма-риа, Мариа…» Иван видит на фотографии женщину с ребенком, он понял: у немца – осталась жена Мария, Марья – как у него самого! Они – одинаковые, они – люди, а он его – штыком!
Немец бормочет: «Камарадэ, камарадэ…», берет Ивана за руку.
– Это он тебя называет «товарищ», – поясняет один из солдат.
Рука немца слабеет, выпадает из руки Ивана: он – умер. Иван еще минуту сидит молча, потом вскакивает, кричит:
– Не хочу больше! – и, захватив винтовку, идет.
Его спрашивают:
– Куда ты?
– Домой! – отвечает он.
Большая часть уходит за ним, оставшиеся покрывают немца шинелью, молчат угрюмо.
Дверь блиндажа остается открытой. Падает ракета, освещает все красным светом.
Обросший щетиной, дикий – Иван в своей избе, дома. Всего только два дня, как он вернулся и скрывается здесь. Марья сообщает, что ее отец как-то узнал об этом, по злобе на Ивана он может донести на него – лучше Ивану уйти. Иван отказывается: он не в силах больше вести волчью жизнь дезертира.
Стук в дверь. Марья прячет Ивана за занавеску. Входит сотский, говорит, что приехали из города какие-то солдаты, требуют Ивана в волостное. Какие солдаты, зачем требуют – он не знает: его дело – передать приказ, а не придет Иван – они сами сюда придут.
Марья умоляет Ивана уйти в лес: пусть только поест щей, она нарочно для него варила. Иван мрачно укладывает свою котомку, вытаскивает винтовку, принесенную с фронта.
Опять стук в дверь, грубые голоса: «Открывай живее!»
Марья в отчаянии: она сама погубила мужа – ей непременно хотелось накормить его последний раз… Она вталкивает его за занавеску, он берет с собой винтовку и говорит, что живым все равно не дастся.
Входят два солдата. Марья сначала пытается отрицать, что Иван здесь, но один из солдат уже увидел котомку Ивана. Тогда Марья говорит, что он ушел. Но на столе – горячие щи: значит, хозяин скоро вернется… А хорошо пахнут щи! Дрожа от страха, Марья угощает солдат щами. Один, поевши, развалился на лавке, потянул случайно занавеску, она оборвалась, увидали прижавшегося, как зверь, в углу Ивана с винтовкой.
Секундная пауза. Схватив винтовку, Иван бросается к двери. Короткая схватка, он обезоружен. Он кричит солдатам:
– Эх вы, мужики, – за своим же братом, мужиком, охотитесь! Ну, что ж: ведите меня, расстреливайте!
Солдаты хохочут, Иван им:
– Еще смеетесь… сволочи! Постыдились бы: поглядите – баба от слез надрывается, а вы – смеетесь!
Солдаты хохочут еще пуще и наконец объясняют Ивану, что пришли они вовсе не за тем, чтобы его расстреливать: он ничего и не знает, а в городе – революция, царя уж нет, и мужики Ивана в комитет выбрали.
– Значит… никуда мне идти не надо? – радостно говорит Иван.
– В комитет иди!
– Значит… войне – конец? – спрашивает Иван, все еще не веря.
Но уже изба наполняется, приходят еще мужики, и большую часть их – тоже зовут Иванами. Идет перекличка Иванов, их все больше, они – новые, торжественные, они – народ, они – власть…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги