Том 3. Поэмы

Ох, как устал и как болит нога...

Ржет дорога в жуткое пространство.

Ты ли, ты ли, разбойный Чаган,

Приют дикарей и оборванцев?

Мне нравится степей твоих медь

И пропахшая солью почва.

Луна, как желтый медведь,

В мокрой траве ворочается.

Наконец-то я здесь, здесь!

Рать врагов цепью волн распалась,

Не удалось им на осиновый шест

Водрузить головы моей парус.

Яик, Яик, ты меня звал

Стоном придавленной черни.

Пучились в сердце жабьи глаза

Грустящей в закат деревни.

Только знаю я, что эти избы —

Деревянные колокола,

Голос их ветер хмарью съел.

О, помоги же, степная мгла,

Грозно свершить мой замысел.

Кто ты, странник? Что бродишь долом?

Что тревожишь ты ночи гладь?

Отчего, словно яблоко тяжелое,

Виснет с шеи твоя голова?

В солончаковое ваше место

Я пришел из далеких стран —

Посмотреть на золото телесное,

На родное золото славян.

Слушай, отче! Расскажи мне нежно,

Как живет здесь мудрый наш мужик?

Так же ль он в полях своих прилежно

Цедит молоко соломенное ржи?

Так же ль здесь, сломав зари застенок,

Гонится овес на водопой рысцой,

И на грядках, от капусты пенных,

Челноки ныряют огурцов?

Так же ль мирен труд домохозяек,

Слышен прялки ровный разговор?

Нет, прохожий! С этой жизнью Яик

Раздружился с самых давних пор.

С первых дней, как оборвались вожжи,

С первых дней, как умер третий Петр,

Над капустой, над овсом, над рожью

Мы задаром проливаем пот.

  Нашу рыбу, соль и рынок,

  Чем сей край богат и рьян,

  Отдала Екатерина

  Под надзор своих дворян.

И теперь по всем окраинам

Стонет Русь от цепких лапищ.

Воском жалоб сердце Каина

К состраданью не окапишь.

Всех связали, всех вневолили,

С голоду хоть жри железо.

И течет заря над полем

С горла неба перерезанного.

Невеселое ваше житье!

Но скажи мне, скажи,

Неужель в народе нет суровой хватки

Вытащить из сапогов ножи

И всадить их в барские лопатки?

Видел ли ты,

Как коса в лугу скачет,

Ртом железным перекусывая ноги трав?

Оттого, что стоит трава на корячках,

Под себя коренья подобрав.

И никуда ей, траве, не скрыться

От горячих зубов косы.

Потому что не может она, как птица,

Оторваться от земли в синь.

Так и мы! Вросли ногами крови в избы,

Что нам первый ряд подкошенной травы?

Только лишь до нас не добрались бы,

Только нам бы,

Только б нашей

Не скосили, как ромашке, головы.

Но теперь как будто пробудились,

И березами заплаканный наш тракт

Окружает, как туман от сырости,

Имя мертвого Петра.

Как Петра? Что ты сказал, старик?

. . . . . . .

Иль это взвыли в небе облака?

Я говорю, что скоро грозный крик,

Который избы словно жаб влакал,

Сильней громов раскатится над нами.

        Уже мятеж вздымает паруса!

Нам нужен тот, кто б первый бросил камень.

Какая мысль!

О чем вздыхаешь ты?

Я положил себе зарок молчать до срока.

. . . . . . .

Клещи рассвета в небесах

Из пасти темноты

Выдергивают звезды, словно зубы,

А мне еще нигде вздремнуть не удалось.

Я мог бы предложить тебе

Тюфяк свой грубый,

Но у меня в дому всего одна кровать,

И четверо на ней спит ребятишек.

Благодарю! Я в этом граде гость.

Дадут приют мне под любою крышей.

Прощай, старик!

Храни тебя Господь!

. . . . . . .

. . . . . . .

Русь, Русь! И сколько их таких,

Как в решето просеивающих плоть,

Из края в край в твоих просторах шляется?

    Чей голос их зовет,

Вложив светильником им посох в пальцы?

Идут они, идут! Зеленый славя гул,

        Купая тело в ветре и в пыли,

Как будто кто сослал их всех на каторгу

Вертеть ногами

Сей шар земли.

Но что я вижу?

Колокол луны скатился ниже,

Он, словно яблоко увянувшее, мал.

Благовест лучей его стал глух.

Уж на нашесте громко заиграл

В куриную гармонику петух.

Послушайте, послушайте, послушайте,

Вам не снился тележный свист?

Нынче ночью на заре жидкой

Тридцать тысяч калмыцких кибиток

От Самары проползло на Иргис.

От российской чиновничьей неволи,

Оттого, что, как куропаток, их щипали

На наших лугах,

Потянулись они в свою Монголию

Стадом деревянных черепах.

Только мы, только мы лишь медлим,

Словно страшен нам захлестнувший нас шквал,

Оттого-то шлет нам каждую неделю

Приказы свои Москва.

Оттого-то, куда бы ни шел ты,

Видишь, как под усмирителей меч

Прыгают кошками желтыми

Казацкие головы с плеч.

Внимание! Внимание! Внимание!

Не будьте ж трусливы, как овцы,

Сюда едут на страшное дело вас сманивать

Траубенберг и Тамбовцев.

К черту! К черту предателей!

. . . . . . .

Сми-ирно-о!

Сотники казачьих отрядов,

Готовьтесь в поход!

Нынче ночью, как дикие звери,

Калмыки всем скопом орд

Изменили Российской империи

И угнали с собой весь скот.

Потопленную лодку месяца

Чаган выплескивает на берег дня.

Кто любит свое отечество,

Тот должен слушать меня.

Нет, мы не можем, мы не можем, мы не можем

Допустить сей ущерб стране.

Россия лишилась мяса и кожи,

Россия лишилась лучших коней.

Так бросимтесь же в погоню

На эту монгольскую мразь,

Пока она всеми ладонями

Китаю не предалась.

Стой, атаман, довольно

Об ветер язык чесать.

За Россию нам, конешно, больно,

Оттого, что нам Россия — мать.

Но мы ничуть, мы ничуть не испугались,

Что кто-то покинул наши поля,

И калмык нам не желтый заяц,

В которого можно, как в пищу, стрелять.

Он ушел, этот смуглый монголец,

Дай же Бог ему добрый путь.

Хорошо, что от наших околиц

Он без боли сумел повернуть.

Что это значит?

Это значит то,

Что, если б

Наши избы были на колесах,

Мы впрягли бы в них своих коней

И гужом с солончаковых плесов

Потянулись в золото степей.

Наши б кони, длинно выгнув шеи,

Стадом черных лебедей

По в`одам ржи

Понесли нас, буйно хорошея,

В новый край, чтоб новой жизнью жить.

Замучили! Загрызли, прохвосты!

Казаки! Вы целовали крест!

Вы клялись...

Мы клялись, мы клялись Екатерине

Быть оплотом степных границ,

Защищать эти пастбища синие

От налета разбойных птиц.

Но скажите, скажите, скажите,

Разве эти птицы не вы?

Наших пашен суровых житель

Не найдет, где прикрыть головы.

Это измена!..

Связать его! Связать!

Казаки, час настал!

Приветствую тебя, мятеж свирепый!

Что не могли в словах сказать уста,

Пусть пулями расскажут пистолеты.

Смерть! Смерть тирану!

О Господи! Ну что я сделал?

Мучил, злодей, три года,

Три года, как коршун белый,

Ни проезда не давал, ни прохода.

Откушай похлебки метелицы.

Отгулял, отстегал и отхвастал.

Ч`ерта ли с ним канителиться?

Повесить его — и баста!

Пусть знает, пусть слышит Москва —

На расправы ее мы взбыстрим.

Это только лишь первый раскат,

Это только лишь первый выстрел.

Пусть помнит Екатерина,

Что если Россия — пруд,

То черными лягушками в тину

Пушки мечут стальную икру.

Пусть носится над страной,

Что казак не ветла на прогоне

И в луны мешок травяной

Он башку незадаром сронит.

Тысячу чертей, тысячу ведьм и тысячу дьяволов!

Экий дождь! Экий скверный дождь!

Скверный, скверный!

Словно вонючая моча волов

Льется с туч на поля и деревни.

Скверный дождь!

Экий скверный дождь!

Как скелеты тощих журавлей,

Стоят ощипанные вербы,

Плавя ребер медь.

Уж золотые яйца листьев на земле

Им деревянным брюхом не согреть,

Не вывести птенцов — зеленых вербенят,

По горлу их скользнул сентябрь, как нож,

И кости крыл ломает на щебняк

Осенний дождь.

Холодный, скверный дождь.

О, осень, осень!

Голые кусты,

Как оборванцы, мокнут у дорог.

В такую непогодь собаки, сжав хвосты,

Боятся головы просунуть за порог,

А тут вот стой, хоть сгинь,

Но тьму глазами ешь,

Чтоб не пробрался вражеский лазутчик.

Проклятый дождь!

Расправу за мятеж

Напоминают мне рыгающие тучи.

Скорей бы, скорей в побег, в побег

От этих кровью выдоенных стран.

С объятьями нас принимает всех

С Екатериною воюющий султан.

Уже стекается придушенная чернь

С озиркой, словно полевые мыши.

О солнце-колокол, твое тили-ли-день,

Быть может, здесь мы больше не услышим!

Но что там? Кажется, шаги?

Шаги... Шаги...

Эй, кто идет? Кто там идет?

Свой... свой...

Кто свой?

Я, Емельян.

А, Емельян, Емельян, Емельян.

Что нового в этом мире, Емельян?

Как тебе нравится этот дождь?

Этот дождь на счастье Богом дан,

Нам на руку, чтоб он хлестал всю ночь.

Да-да! Я тоже так думаю, Емельян.

Славный дождь! Замечательный дождь!

Нынче вечером, в темноте скрываясь,

Я правительственные посты осмотрел.

Все часовые попрятались, как зайцы,

Боясь замочить шинели.

Знаешь? Эта ночь, если только мы выступим,

Не кровью, а зарею окрасила б наши ножи,

Всех бы солдат без единого выстрела

В сонном Яике мы могли уложить...

Завтра ж к утру будет ясная погода,

Сивым табуном проскачет хмарь.

Слушай, ведь я из простого рода

И сердцем такой же степной дикарь!

Я умею, на сутки и версты не трогаясь,

Слушать бег ветра и твари шаг,

Оттого, что в груди у меня, как в берлоге,

Ворочается зверенышем теплым душа.

Мне нравится запах травы, холодом подожженной,

И сентябрьского листолета протяжный свист.

Знаешь ли ты, что осенью медвежонок

Смотрит на луну,

Как на вьющийся в ветре лист?

По луне его учит мать

Мудрости своей звериной,

Чтобы смог он, дурашливый, знать

И призванье свое и имя.

. . . . . . .

Я значенье мое разгадал...

Тебе ж недаром верят?

Долгие, долгие тяжкие года

Я учил в себе разуму зверя...

Знаешь? Люди ведь все со звериной душой, —

Тот медведь, тот лиса, та волчица, —

А жизнь — это лес большой,

Где заря красным всадником мчится.

Нужно крепкие, крепкие иметь клыки.

Да-да! Я тоже так думаю, Емельян...

И если б они у нас были,

То московские полки

Нас не бросали, как рыб, в Чаган.

Они б побоялись нас жать

И карать так легко и просто

За то, что в чаду мятежа

Убили мы двух прохвостов.

Бедные, бедные мятежники,

Вы цвели и шумели, как рожь.

Ваши головы колосьями нежными

Раскачивал июльский дождь.

Вы улыбались тварям...

. . . . . . .

Послушай, да ведь это ж позор,

Чтоб мы этим поганым харям

Не смогли отомстить до сих пор?

Разве это когда прощается,

Чтоб с престола какая-то блядь

Протягивала солдат, как пальцы,

Непокорную чернь умерщвлять!

Нет, не могу, не могу!

К черту султана с туретчиной,

Только на радость врагу

Этот побег опрометчивый.

Нужно остаться здесь!

Нужно остаться, остаться,

Чтобы вскипела месть

Золотою пургой акаций,

Чтоб пролились ножи

Железными струями люто!

Слушай! Бросай сторожить,

Беги и буди весь хутор.

Что случилось? Что случилось? Что случилось?

Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего страшного.

Там на улице жолклая сырость

Гонит туман, как стада барашковые.

Мокрою цаплей по лужам полей бороздя,

Ветер заставил все живое,

Как жаб по их гнездам, скрыться,

И только порою,

Привязанная к нитке дождя,

Черным крестом в воздухе

Проболтнется шальная птица.

Это осень, как старый оборванный монах,

Пророчит кому-то о погибели веще.

. . . . . . .

Послушайте, для наших благ

Я придумал кой-что похлеще.

Да-да! Мы придумали кой-что похлеще.

Знаете ли вы,

Что по черни ныряет весть,

Как по гребням волн лодка с парусом низким?

По-звериному любит мужик наш на корточки сесть

И сосать эту весть, как коровьи большие сиськи.

От песков Джигильды до Алатыря

Эта весть о том,

Что какой-то жестокий поводырь

Мертвую тень императора

Ведет на российскую ширь.

Эта тень с веревкой на шее безмясой,

Отвалившуюся челюсть теребя,

Скрипящими ногами приплясывая,

Идет отомстить за себя,

Идет отомстить Екатерине,

Подымая руку, как желтый кол,

За то, что она с сообщниками своими,

Разбив белый кувшин

Головы его,

Взошла на престол.

Это только веселая басня!

Ты, конечно, не за этим пришел,

Чтоб рассказать ее нам?

Напрасно, напрасно, напрасно

Ты так думаешь, брат Степан.

Да-да! По-моему, тоже напрасно.

Разве важно, разве важно, разве важно,

Что мертвые не встают из могил?

Но зато кой-где почву безвлажную

Этот слух словно плугом взрыл.

Уже слышится благовест бунтов,

Рев крестьян оглашает зенит,

И кустов деревянный табун

Безлиственной ковкой звенит.

Что ей Петр? — Злой и дикой ораве? —

Только камень желанного случая,

Чтобы колья погромные правили

Над теми, кто грабил и мучил.

Каждый платит за лепту лептою,

Месть щенками кровавыми щенится.

Кто же скажет, что это свирепствуют

Бродяги и отщепенцы?

Это буйствуют россияне!

Я ж хочу научить их под хохот сабль

Обтянуть тот зловещий скелет парусами

И пустить его по безводным степям,

Как корабль.

А за ним

По курганам синим

Мы живых голов двинем бурливый флот.

. . . . . . .

. . . . . . .

Послушайте! Для всех отныне

Я — император Петр!

Как император?

Он с ума сошел!

Ха-ха-ха!

Вас испугал могильщик,

Который, череп разложив как горшок,

Варит из медных монет щи,

Чтоб похлебать в черный срок.

Я стращать мертвецом вас не стану,

Но должны ж вы, должны понять,

Что этим кладбищенским планом

Мы подымем монгольскую рать!

Нам мало того простолюдства,

Которое в нашем краю,

Пусть калмык и башкирец бьются

За бараньи костры средь юрт!

Это верно, это верно, это верно!

Кой нам черт умышлять побег?

Лучше здесь всем им головы скверные

Обломать, как колеса с телег.

Будем крыть их ножами и матом,

Кто без сабли — так бей кирпичом!

Да здравствует наш император,

Емельян Иванович Пугачев!

Нет, нет, я для всех теперь

Не Емельян, а Петр...

Да-да, не Емельян, а Петр...

Братья, братья, ведь каждый зверь

Любит шкуру свою и имя...

Тяжко, тяжко моей голове

Опушать себя чуждым инеем.

Трудно сердцу светильником мести

Освещать корявые чащи.

Знайте, в мертвое имя влезть —

То же, что в гроб смердящий.

Больно, больно мне быть Петром,

Когда кровь и душа Емельянова.

Человек в этом мире не бревенчатый дом,

Не всегда перестроишь наново...

Но... к черту все это, к черту!

Прочь жалость телячьих нег!

Нынче ночью в половине четвертого

Мы устроить должны набег.

Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!

Что ты? Смерть? Иль исцеленье калекам?

Проведите, проведите меня к нему,

Я хочу видеть этого человека.

Я три дня и три ночи искал ваш умёт,

Тучи с севера сыпались каменной грудой.

Слава ему! Пусть он даже не Петр,

Чернь его любит за буйство и удаль.

Я три дня и три ночи блуждал по тропам,

В солонце рыл глазами удачу,

Ветер волосы мои, как солому, трепал

И цепами дождя обмолачивал.

Но озлобленное сердце никогда не заблудится,

Эту голову с шеи сшибить нелегко.

Оренбургская заря красношерстной верблюдицей

Рассветное роняла мне в рот молоко.

И холодное корявое вымя сквозь тьму

Прижимал я, как хлеб, к истощенным векам.

Проведите, проведите меня к нему,

Я хочу видеть этого человека.

Кто ты? Кто? Мы не знаем тебя!

Что тебе нужно в нашем лагере,

Отчего глаза твои,

Как два цепных кобеля,

Беспокойно ворочаются в соленой влаге?

Что пришел ты ему сообщить?

Злое ль, доброе ль светится из пасти вспурга?

Прорубились ли в Азию бунтовщики?

Иль, как зайцы, бегут от Оренбурга?

Где он? Где? Неужель его нет?

Тяжелее, чем камни, я нес мою душу.

Ах, давно, знать, забыли в этой стране

Про отчаянного негодяя и жулика Хлопушу.

Смейся, человек!

В ваш хмурый стан

Посылаются замечательные разведчики.

Был я каторжник и арестант,

Был убийца и фальшивомонетчик.

Но всегда ведь, всегда ведь, рано ли, поздно ли,

Расставляет расплата капканы терний.

Заковали в колодки и вырвали ноздри

Сыну крестьянина Тверской губернии.

Десять лет —

Понимаешь ли ты, десять лет? —

То острожничал я, то бродяжил.

Это теплое мясо носил скелет

На общипку, как пух лебяжий.

Ч`ерта ль с того, что хотелось мне жить?

Что жестокостью сердце устало хмуриться?

Ах, дорогой мой,

Для помещика мужик —

Все равно что овца, что курица.

Ежедневно молясь на зари желтый гроб,

Кандалы я сосал голубыми руками...

Вдруг... три ночи назад... губернатор Рейнсдорп,

Как сорвавшийся лист,

Взлетел ко мне в камеру...

«Слушай, каторжник!

(Так он сказал.)

Лишь тебе одному поверю я.

Там в ковыльных просторах ревет гроза,

От которой дрожит вся империя,

Там какой-то пройдоха, мошенник и вор

Вздумал вздыбить Россию ордой грабителей,

И дворянские головы сечет топор —

Как березовые купола

В лесной обители.

Ты, конечно, сумеешь всадить в него нож?

(Так он сказал, так он сказал мне.)

Вот за эту услугу ты свободу найдешь

И в карманах зазвякает серебро, а не камни».

Уж три ночи, три ночи, пробираясь сквозь тьму,

Я ищу его лагерь, и спросить мне некого.

Проведите ж, проведите меня к нему,

Я хочу видеть этого человека!

Странный гость.

Подозрительный гость.

Как мы можем тебе довериться?

Их немало, немало, за червонцев горсть

Готовых пронзить его сердце.

Ха-ха-ха!

Это очень неглупо,

Вы надежный и крепкий щит.

Только весь я до самого пупа —

Местью вскормленный бунтовщик.

Каплет гноем смола прогорклая

Из разодранных ребер изб.

Завтра ж ночью я выбегу волком

Человеческое мясо грызть.

Все равно ведь, все равно ведь, все равно ведь

Не сожрешь — так сожрут тебя ж.

Нужно вечно держать наготове

Эти руки для драки и краж.

Верьте мне!

Я пришел к вам как друг.

Сердце радо в пурге расколоться,

Оттого, что без Хлопуши

Вам не взять Оренбург

Даже с сотней лихих полководцев.

Так открой нам, открой, открой

Тот план, что в тебе хоронится.

Мы сейчас же, сейчас же пошлем тебя в бой

Командиром над нашей конницей.

Нет!

Хлопуша не станет биться.

У Хлопуши другая мысль.

Он хотел бы, чтоб гневные лица

Вместе с злобой умом налились.

Вы бесстрашны, как хищные звери,

Грозен лязг ваших битв и побед,

Но ведь все ж у вас нет артиллерии?

Но ведь все ж у вас пороху нет?

Ах, в башке моей, словно в бочке,

Мозг, как спирт, хлебной едкостью лют.

Знаю я, за Сакмарой рабочие

Для помещиков пушки льют.

Там найдется и порох, и ядра,

И наводчиков зоркая рать,

Только надо сейчас же, не откладывая,

Всех крестьян в том краю взбунтовать.

Стыдно медлить здесь, стыдно медлить,

Гнев рабов — не кобылий фырк...

Так давайте ж по липовой меди

Трахнем вместе к границам Уфы.

Эй ты, люд честной да веселый,

Забубенная трын-трава.

Подружилась с твоими селами

Скуломордая татарва.

Свищут кони, как вихри, по полю,

Только взглянешь — и след простыл.

Месяц, желтыми крыльями хлопая,

Раздирает, как ястреб, кусты.

Загляжусь я по ровной голи

В синью стынущие луга,

Не березовая ль то Монголия?

Не кибитки ль киргиз — стога?..

Слушай, люд честной, слушай, слушай

Свой кочевнический пересвист!

Оренбург, осажденный Хлопушей,

Ест лягушек, мышей и крыс.

Треть страны уже в наших руках,

Треть страны мы как войско выставили.

Нынче ж в ночь потеряет враг

По Приволжью все склады и пристани.

Стоп, Зарубин!

Ты, наверное, не слыхал,

Это видел не я...

Другие...

Многие...

Около Самары с пробитой башкой ольха,

Капая желтым мозгом,

Прихрамывает при дороге.

Словно слепец, от ватаги своей отстав,

С гнусавой и хриплой дрожью

В рваную шапку вороньего гнезда

Просит она на пропитанье

У проезжих и у прохожих.

Но никто ей не бросит даже камня.

В испуге крестясь на звезду,

Все считают, что это страшное знамение,

Предвещающее беду.

Что-то будет.

Что-то должно случиться.

Говорят, наступит глад и мор,

По сту раз на лету будет склевывать птица

Желудочное свое серебро.

Да-да-да!

Что-то будет!

Повсюду

Воют слухи, как псы у ворот,

Дует в души суровому люду

Ветер сырью и вонью болот.

Быть беде!

Быть великой потере!

Знать, не зря с луговой стороны

Луны лошадиный череп

Каплет золотом сгнившей слюны.

Врете! Врете вы,

Нож вам в спины!

С детства я не видал в глаза,

Чтоб от этакой чертовщины

Хуже бабы дрожал казак.

Не дрожим мы, ничуть не дрожим!

Наша кровь — не башкирские хляби.

Сам ты знаешь ведь, чьи ножи

Пробивали дорогу в Челябинск.

Сам ты знаешь, кто брал Осу,

Кто разбил наголо Сарапуль.

Столько мух не сидело у тебя на носу,

Сколько пуль в наши спины вцарапали.

В стужу ль, в сырость ли,

В ночь или днем —

Мы всегда наготове к бою,

И любой из нас больше дорожит конем,

Чем разбойной своей головою.

Но кому-то грозится, грозится беда,

И ее ль казаку не слышать?

Посмотри, вон сидит дымовая труба,

Как наездник, верхом на крыше.

Вон другая, вон третья,

Не счесть их рыл

С залихватской тоской остолопов,

И весь дикий табун деревянных кобыл

Мчится, пылью клубя, галопом.

Ну куда ж он? Зачем он?

Каких дорог

Оголтелые всадники ищут?

Их стегает, стегает переполох

По стеклянным глазам кнутовищем.

Нет, нет, нет!

Ты не понял...

То слышится звань,

Звань к оружью под каждой оконницей.

Знаю я, нынче ночью идет на Казань

Емельян со свирепой конницей.

Сам вчера, от восторга едва дыша,

За горой в предрассветной мгле

Видел я, как тянулись за Черемшан

С артиллерией тысчи телег.

Так торжественно с хрипом колесным обоз

По дорожным камням грохотал.

Рев верблюдов сливался с блеянием коз

И с гортанною речью татар.

Что ж, мы верим, мы верим,

Быть может,

Как ты мыслишь, все так и есть,

Голос гнева, с бедою схожий,

Нас сзывает на страшную месть.

Дай Бог!

Дай Бог, чтоб так и сталось.

Верьте, верьте!

Я вам клянусь!

Не беда, а нежданная радость

Упадет на мужицкую Русь.

Вот вззвенел, словно сабли о панцири,

Синий сумрак над ширью равнин.

Даже рощи —

И те повстанцами

Подымают хоругви рябин.

Зреет, зреет веселая сеча.

Взвоет в небо кровавый туман.

Гулом ядер и свистом картечи

Будет завтра их крыть Емельян.

И чтоб бунт наш гремел безысходней,

Чтоб вконец не сосала тоска, —

Я сегодня ж пошлю вас, сегодня,

На подмогу его войскам.

Что это? Как это? Неужель мы разбиты?

Сумрак голодной волчицей выбежал кровь зари лакать.

О эта ночь! Как могильные плиты,

По небу тянутся каменные облака.

Выйдешь в поле, зовешь, зовешь,

Кличешь старую рать, что легла под Сарептой,

И глядишь и не видишь — то ли зыбится рожь,

То ли желтые полчища пляшущих скелетов.

Нет, это не август, когда осыпаются овсы,

Когда ветер по полям их колотит дубинкой грубой.

Мертвые, мертвые, посмотрите, кругом мертвецы,

Вон они хохочут, выплевывая сгнившие зубы.

Сорок тысяч нас было, сорок тысяч,

И все сорок тысяч за Волгой легли, как один.

Даже дождь так не смог бы траву иль солому высечь,

Как осыпали саблями головы наши они.

Что это? Как это? Куда мы бежим?

Сколько здесь нас в живых осталось?

От горящих деревень бьющий лапами в небо дым

Расстилает по земле наш позор и усталость.

Лучше б было погибнуть нам там и лечь,

Где кружит воронье беспокойным, зловещим свадьбищем,

Чем струить эти пальцы пятерками пылающих свеч,

Чем нести это тело с гробами надежд, как кладбище!

Нет! Ты не прав, ты не прав, ты не прав,

Я сейчас чувством жизни, как никогда, болен.

Мне хотелось бы, как мальчишке, кувыркаться

                                                                   по золоту трав

И сшибать черных галок с крестов голубых колоколен.

Все, что отдал я за свободу черни,

Я хотел бы вернуть и поверить снова,

Что вот эту луну,

Как керосиновую лампу в час вечерний,

Зажигает фонарщик из города Тамбова.

Я хотел бы поверить, что эти звезды — не звезды,

Что это — желтые бабочки, летящие на лунное пламя...

Друг!..

Зачем же мне в душу ты ропотом слезным

Бросаешь, как в стекла часовни, камнем?

Что жалеть тебе смрадную холодную душу, —

Околевшего медвежонка в тесной берлоге?

Знаешь ли ты, что в Оренбурге зарезали Хлопушу?

Знаешь ли ты, что Зарубин в Табинском остроге?

Наше войско разбито вконец Михельсоном,

Калмыки и башкиры удрали к Аральску в Азию.

Не с того ли так жалобно

Суслики в поле притоптанном стонут,

Обрызгивая мертвые головы, как кленовые

                                                      листья, грязью?

Гибель, гибель стучит по деревням в колотушку.

Кто ж спасет нас? Кто даст нам укрыться?

Посмотри! Там опять, там опять за опушкой

В воздух крылья крестами бросают крикливые птицы.

Нет-нет-нет! Я совсем не хочу умереть!

Эти птицы напрасно над нами вьются.

Я хочу снова отроком, отряхая с осинника медь,

Подставлять ладони, как белые скользкие блюдца.

Как же смерть?

Разве мысль эта в сердце поместится,

Когда в Пензенской губернии у меня есть свой дом?

Жалко солнышко мне, жалко месяц,

Жалко тополь над низким окном.

Только для живых ведь благословенны

Рощи, потоки, степи и зеленя.

Слушай, плевать мне на всю вселенную,

Если завтра здесь не будет меня!

Я хочу жить, жить, жить,

Жить до страха и боли,

Хоть карманником, хоть золоторотцем,

Лишь бы видеть, как мыши от радости прыгают в поле,

Лишь бы слышать, как лягушки от восторга поют в колодце.

Яблоновым цветом брызжется душа моя белая,

В синее пламя ветер глаза раздул.

Ради Бога, науч`ите меня,

Науч`ите меня, и я что угодно сделаю,

Сделаю что угодно, чтоб звенеть в человечьем саду!

Стойте! Стойте!

Если б знал я, что вы не трусливы,

То могли б мы спастись без труда.

Никому б не открыли наш заговор безъязыкие ивы,

Сохранила б молчанье одинокая в небе звезда.

Не пугайтесь!

Не пугайтесь жестокого плана,

Это не тяжелее, чем хруст ломаемых в теле костей,

Я хочу предложить вам:

Связать на заре Емельяна

И отдать его в руки грозящих нам смертью властей.

Как, Емельяна?

Нет! Нет! Нет!

Хе-хе-хе!

Вы глупее, чем лошади!

Я уверен, что завтра ж,

Лишь золотом плюнет рассвет,

Вас развесят солдаты, как туш, на какой-нибудь площади.

И дурак тот, дурак, кто жалеть будет вас.

Оттого, что сами себе вы придумали тернии.

Только раз ведь живем мы, только раз!

Только раз светит юность, как месяц в родной губернии.

Слушай, слушай, есть дом у тебя на Суре,

Там в окно твое тополь стучится багряными листьями,

Словно хочет сказать он хозяину в хмурой октябрьской поре,

Что изранила его осень холодными меткими выстрелами.

Как же сможешь ты тополю помочь?

Чем залечишь ты его деревянные раны?

Вот такая же жизни осенняя гулкая ночь

Общипала, как тополь зубами дождей, Емельяна.

Знаю, знаю, весной, когда лает вода,

Тополь снова покроется мягкой зеленой кожей.

Но уж старые листья на нем не взойдут никогда.

Их растащит зверье и потопчут прохожие.

Что мне в том, что сумеет Емельян скрыться в Азию?

Что, набравши кочевников, может снова удариться в бой?

Все равно ведь и новые листья падут и покроются грязью.

Слушай, слушай, мы старые листья с тобой!

Так чего ж нам качаться на голых корявых ветвях?

Лучше оторваться и броситься в воздух кружиться,

Чем лежать и струить золотое гниенье в полях,

Чем глаза твои выклюют черные хищные птицы.

Тот, кто хочет за мной, — в добрый час!

Нам башка Емельяна — как челн

Потопающим в дикой реке...

Только раз ведь живем мы, только раз!

Только раз славит юность, как парус, луну вдалеке.

Вы с ума сошли! Вы с ума сошли! Вы с ума сошли!

Кто сказал вам, что мы уничтожены?

Злые рты, как с протухшею пищей кошли,

Зловонно рыгают бесстыдной ложью.

Трижды проклят тот трус, негодяй и злодей,

Кто сумел окормить вас такою дурью.

Нынче ж в ночь вы должны оседлать лошадей

И попасть до рассвета со мною в Гурьев.

Да, я знаю, я знаю, мы в страшной беде,

Но затем-то и злей над туманною вязью

Деревянными крыльями по каспийской воде

Наши лодки заплещут, как лебеди, в Азию.

О Азия, Азия! Голубая страна,

Обсыпанная солью, песком и известкой.

Там так медленно по небу едет луна,

Поскрипывая колесами, как киргиз с повозкой.

Но зато кто бы знал, как бурливо и гордо

Скачут там шерстожелтые горные реки!

Не с того ли так свищут монгольские орды

Всем тем диким и злым, что сидит в человеке?

Уж давно я, давно я скрывал тоску

Перебраться туда, к их кочующим станам,

Чтоб разящими волнами их сверкающих скул

Стать к преддверьям России, как тень Тамерлана.

Так какой же мошенник, прохвост и злодей

Окормил вас бесстыдной трусливой дурью?

Нынче ж в ночь вы должны оседлать лошадей

И попасть до рассвета со мною в Гурьев.

О смешной, о смешной, о смешной Емельян!

Ты все такой же сумасбродный, слепой и вкрадчивый...

Расплескалась удаль твоя по полям,

Не вскипеть тебе больше ни в какой азиатчине.

Знаем мы, знаем твой монгольский народ,

Нам ли храбрость его неизвестна?

Кто же первый, кто первый, как не этот сброд

Под Сакмарой ударился в бегство?

Как всегда, как всегда, эта дикая гнусь

Выбирала для жертвы самых слабых и меньших,

Только б грабить и жечь ей пограничную Русь

Да привязывать к седлам добычей женщин.

Ей всегда был приятней набег и разбой,

Чем суровые походы с житейской хмурью.

. . . . . . .

Нет, мы больше не можем идти за тобой,

Не хотим мы ни в Азию, ни на Каспий, ни в Гурьев.

Боже мой, что я слышу?

Казак, замолчи!

Я заткну твою глотку ножом иль выстрелом...

Неужели и вправду отзвенели мечи?

Неужель это плата за все, что я выстрадал?

Нет-нет-нет, не поверю, не может быть!

Не на то вы взрастали в степных станицах,

Никакие угрозы суровой судьбы

Не должны вас заставить смириться.

Вы должны разжигать еще больше тот взвой,

Когда ветер метелями с наших стран дул...

Смело ж к Каспию! Смело за мной!

Эй вы, сотники, слушать команду!

Нет! Мы больше не слуги тебе!

Нас не взманит твое сумасбродство.

Не хотим мы в ненужной и глупой борьбе

Лечь, как толпы других, по погостам.

Есть у сердца невзгоды и тайный страх

От кровавых раздоров и стонов.

Мы хотели б, как прежде, в родных хуторах

Слушать шум тополей и кленов.

Есть у нас роковая зацепка за жизнь,

Что прочнее канатов и проволок...

Не пора ли тебе, Емельян, сложить

Перед властью мятежную голову?!

Все равно то, что было, назад не вернешь,

Знать, недаром листвою октябрь заплакал...

Как? Измена?

       Измена?

Ха-ха-ха!..

       Ну так что ж!

Получай же награду свою, собака!

Вяжите его! Вяжите!

Бейте! Бейте прям саблей в морду!

Натерпелись мы этой прыти...

Тащите его за бороду...

...Дорогие мои... Хор-рошие...

Что случилось? Что случилось? Что случилось?

Кто так страшно визжит и хохочет

В придорожную грязь и сырость?

Кто хихикает там исподтишка,

Злобно отплевываясь от солнца?

. . . . . . .

...Ах, это осень!

Это осень вытряхивает из мешка

Чеканенные сентябрем червонцы.

Да! Погиб я!

Приходит час...

Мозг, как воск, каплет глухо, глухо...

...Это она!..

Это она подкупила вас,

Злая и подлая оборванная старуха.

Это она, она, она,

Разметав свои волосы зарею зыбкой,

Хочет, чтоб сгибла родная страна

Под ее невеселой холодной улыбкой.

Ну, рехнулся... чего ж глазеть?

Вяжите!

Чай, не выбьет стены головою.

Слава Богу! конец его зверской резне,

Конец его злобному волчьему вою.

Будет ярче гореть теперь осени медь,

Мак зари черпаками ветров не выхлестать.

Торопитесь же!

Нужно скорей поспеть

Передать его в руки правительства.

Где ж ты? Где ж ты, былая мощь?

Хочешь встать — и рукою не можешь двинуться!

Юность, юность! Как майская ночь,

Отзвенела ты черемухой в степной провинции.

Вот всплывает, всплывает синь ночная над Доном,

Тянет мягкою гарью с сухих перелесиц.

Золотою известкой над низеньким домом

Брызжет широкий и теплый месяц.

Где-то хрипло и нехотя кукарекнет петух,

В рваные ноздри пылью чихнет околица.

И все дальше, все дальше, встревоживши сонный луг,

Бежит колокольчик, пока за горой не расколется.

Боже мой!

Неужели пришла пора?

Неужель под душой так же падаешь, как под ношей?

А казалось... казалось еще вчера...

Дорогие мои... дорогие... хор-рошие...

Ну и ночь! Что за ночь!

Черт бы взял эту ночь

С... адским холодом

И такой темнотой,

С тем, что нужно без устали

Бельма п`ерить.

. . . . . . .

Стой!

Кто идет?

Отвечай!..

А не то

Мой наган размозжит твой череп!

Стой, холера тебе в живот!

Тише... тише...

Легче бранись, Чекистов!

От ругательств твоих

Даже у будки краснеют стены.

И с чего это, брат мой,

Ты так неистов?

Это ж... я... Замарашкин...

Иду на смену...

Черт с тобой, что ты Замарашкин!

Я ведь не собака,

Чтоб слышать носом.

Ох, и зол же ты, брат мой!..

Аж до печенок страшно...

Я уверен, что ты страдаешь

Кровавым поносом...

Ну конечно, страдаю!..

. . . . . . .

От этой проклятой селедки

Может вконец развалиться брюхо.

О!

Если б теперь... рюмку водки...

Я бы даже не выпил...

А так...

Понюхал...

. . . . . . .

Знаешь? Когда эту селедку берешь за хвост,

То думаешь,

Что вся она набита рисом...

Разломаешь,

Глядь:

Черви... Черви...

Жирные белые черви...

Дьявол нас, знать, занес

К этой грязной мордве

И вонючим черемисам!

Что ж делать,

Когда выпал такой нам год?

Скверный год! Отвратительный год!

Это еще ничего...

Там... За Самарой... Я слышал...

Люди едят друг друга...

Такой выпал нам год!

Скверный год!

Отвратительный год

И к тому ж еще чертова вьюга.

Мать твою в эт-твою!

Ветер, как сумасшедший мельник,

Крутит жерновами облаков

День и ночь...

День и ночь...

А народ ваш сидит, бездельник,

И не хочет себе ж помочь.

Нет бездарней и лицемерней,

Чем ваш русский равнинный мужик!

Коль живет он в Рязанской губернии,

Так о Тульской не хочет тужить.

То ли дело Европа?

Там тебе не вот эти хаты,

Которым, как глупым курам,

Головы нужно давно под топор...

Слушай, Чекистов!..

С каких это пор

Ты стал иностранец?

Я знаю, что ты

Настоящий жид.

Фамилия твоя Лейбман,

И черт с тобой, что ты жил

За границей...

Все равно в Могилеве твой дом.

Ха-ха!

Ты обозвал меня жидом?

Нет, Замарашкин!

Я гражданин из Веймара

И приехал сюда не как еврей,

А как обладающий даром

Укрощать дураков и зверей.

Я ругаюсь и буду упорно

Проклинать вас хоть тысчи лет,

Потому что...

Потому что хочу в уборную,

А уборных в России нет.

Странный и смешной вы народ!

Жили весь век свой нищими

И строили храмы Божие...

Да я б их давным-давно

Перестроил в места отхожие.

Ха-ха!

Что скажешь, Замарашкин?

Ну?

Или тебе обидно,

Что ругают твою страну?

Бедный! Бедный Замарашкин...

Черт-те что ты городишь, Чекистов!

Мне нравится околёсина.

Видишь ли... я в жизни

Был бедней церковного мыша

И глодал вместо хлеба камни.

Но у меня была душа,

Которая хотела быть Гамлетом.

Глупая душа, Замарашкин!

Ха-ха!

А когда я немного подрос,

Я увидел...

Тише... Помолчи, голубчик...

Кажется... кто-то... кажется...

Черт бы взял этого мерзавца Номаха

И всю эту банду повстанцев!

Я уверен, что нынче ночью

Ты заснешь, как плаха,

А он опять остановит поезд

И разграбит станцию.

Я думаю, этой ночью он не придет.

Нынче от холода в воздухе

Дохли птицы.

Для конницы нынче

Дорога скользк`а, как лед,

А с пехотой прийти

Он и сам побоится.

Нет! этой ночью он не придет!

Будь спокоен, Чекистов!

Это просто с мороза проскрипело дерево...

Хорошо! Я спокоен. Сейчас уйду.

Продрог до костей от волчьей стужи.

А в казарме сегодня,

Как на беду,

Из прогнившей картошки

Холодный ужин.

Эх ты, Гамлет, Гамлет!

Ха-ха, Замарашкин!..

Прощай!

Карауль в оба!..

Хорошего аппетита!

Спокойной ночи!

Мать твою в эт-твою!

Что говорил тебе этот коммунист?

Слушай, Номах! Оставь это дело.

Они за тебя по-настоящему взял`ись.

Как бы не на столбе

Очутилось твое тело.

Ну так что ж!

Для ворон будет пища.

Но ты должен щадить других.

Что другие?

Свора голодных нищих.

Им все равно...

В этом мире немытом

Душу человеческую

Ухорашивают рублем,

И если преступно здесь быть бандитом,

То не более преступно,

Чем быть королем...

Я слышал, как этот прохвост

Говорил тебе о Гамлете.

Что он в нем смыслит?

Гамлет восстал против лжи,

В которой варился королевский двор.

Но если б теперь он жил,

То был бы бандит и вор.

Потому что человеческая жизнь

Это тоже двор,

Если не королевский, то скотный.

Помнишь, мы зубрили в школе?

«Слова, слова, слова...»

Впрочем, я вас обоих

Слушаю неохотно.

У меня есть своя голова.

Я только всему свидетель,

В тебе ж люблю старого друга.

В час несчастья с тобой на свете

Моя помощь к твоим услугам.

Со мною несчастье всегда.

Мне нравятся жулики и воры.

Мне нравятся груди,

От гнева спертые.

Люди устраивают договоры,

А я посылаю их к черту.

Кто смеет мне быть правителем?

Пусть те, кому дорог хлев,

Называются гражданами и жителями

И жиреют в паршивом тепле.

Это все твари тленные!

Предмет для навозных куч!

А я — гражданин вселенной,

Я живу, как я сам хочу!

Слушай, Номах... Я знаю,

Быть может, ты дьявольски прав,

Но все ж... Я тебе желаю

Хоть немного смирить свой нрав.

Подумай... Не завтра, так после...

Не после... Так после опять...

Слова ведь мои не кости,

Их можно легко прожевать.

Ты понимаешь, Номах?

Ты думаешь, меня это страшит?

Я знаю мою игру.

Мне здесь на все наплевать.

Я теперь вконец отказался от многого,

И в особенности от государства,

Как от мысли праздной,

Оттого что постиг я,

Что все это договор,

Договор зверей окраски разной.

Люди обычаи чтут как науку,

Да только какой же в том смысл и прок,

Если многие громко сморкаются в руку,

А другие обязательно в носовой платок.

Мне до дьявола противны

И те и эти.

Я потерял равновесие...

И знаю сам —

Конечно, меня подвесят

Когда-нибудь к небесам.

Ну так что ж!

Это еще лучше!

Там можно прикуривать о звезды...

Но...

Главное не в этом.

Сегодня проходит экспресс,

В 2 ночи —

46 мест.

Красноармейцы и рабочие.

Золото в слитках.

Ради Бога, меня не впутывай!

Ты дашь фонарь?

Какой фонарь?

Красный.

Этого не будет!

Будет хуже.

Чем хуже?

Я разберу рельсы.

Номах! Ты подлец!

Ты хочешь меня под расстрел...

Ты хочешь, чтоб Трибунал...

Не беспокойся! Ты будешь цел.

Я 200 повстанцев сюда пригнал.

Коль боишься расстрела,

Бежим со мной.

Я? С тобой?

Да ты спятил с ума!

В голове твоей бродит

Непроглядная тьма.

Я думал — ты смел,

Я думал — ты горд,

А ты только лишь лакей

Узаконенных держиморд.

Ну так что ж!

У меня есть выход другой,

Он не хуже...

Я не был никогда слугой.

Служит тот, кто трус.

Я не пленник в моей стране,

Ты меня не заманишь к себе.

Уходи! Уходи!

Уходи ради дружбы.

Ты, как сука, скулишь при луне...

Уходи! Не заставь скорбеть...

Мы ведь товарищи старые...

Уходи, говорю тебе...

        (Трясет винтовкой.)

А не то вот на этой гитаре

Я сыграю тебе разлуку.

Слушай, защитник коммуны,

Ты, пожалуй, этой гитарой

Оторвешь себе руку.

Спрячь-ка ее, бесструнную,

Чтоб не охрипла на холоде.

Я и сам ведь сонату лунную

Умею играть на кольте.

Ну и играй, пожалуйста.

Только не здесь.

Нам такие музыканты не нужны.

Все вы носите овечьи шкуры,

И мясник пасет для вас ножи.

Все вы стадо!

Стадо! Стадо!

Неужели ты не видишь? Не поймешь,

Что такого равенства не надо?

Ваше равенство — обман и ложь.

Старая гнусавая шарманка

Этот мир идейных дел и слов.

Для глупцов — хорошая приманка,

Подлецам — порядочный улов.

Дай фонарь!

Иди ты к черту!

Тогда не гневайся,

Пускай тебя не обижает

Другой мой план.

Ни один план твой не пройдет.

Ну, это мы еще увидим...

. . . . . . .

Послушай, я тебе скажу:

Коль я хочу,

Так, значит, надо.

Ведь я башкой моей не дорожу

И за грабеж не требую награды.

Все, что возьму, —

Я все отдам другим.

Мне нравится игра,

Ни слава и ни злато.

Приятно мне под небом голубым

Утешить бедного и вшивого собрата.

Дай фонарь!

Отступись, Номах!

Я хочу сделать для бедных праздник.

Они сделают его сами.

Они сделают его через 1000 лет.

И то хорошо.

А я сделаю его сегодня.

. . . . . . .

Чем больше гляжу я на снежную ширь,

Тем думаю все упорнее.

Черт возьми!

Да ведь наша Сибирь

Богаче, чем желтая Калифорния.

С этими запасами руды

Нам не страшна никакая

Мировая блокада.

Только работай! Только трудись!

И в республике будет,

Что кому надо.

Можно ль представить,

Что в месяц один

Открыли пять золотоносных жил.

В Америке это было бы сенсацией,

На бирже стоял бы рев.

Маклера бы скупали акции,

Выдавая 1 пуд за 6 пудов.

Я работал в клондайкских приисках,

Где один нью-йоркский туз

За 3 миллиона без всякого риска

12½ положил в картуз.

А дело все было под шепот,

Просто биржевой трюк,

Но многие, денежки вхлопав,

Остались почти без брюк.

О! эти американцы...

Они — неуничтожимая моль.

Сегодня он в оборванцах,

А завтра золотой король.

Так было и здесь...

Самый простой прощалыга

Из индианских мест

Жил, по-козлиному прыгал

И вдруг в богачи пролез.

Я помню все штуки эти.

Мы жили в ночлежках с ним.

Он звал меня мистер Развети,

А я его — мистер Джим.

«Послушай, — сказал он, — plis,

Ведь это не написано в брамах,

Чтобы без wiski и miss

Мы валялись с тобою в ямах.

У меня в животе лягушки

Завелись от голодных дум.

Я хочу хорошо кушать

И носить хороший костюм.

Есть одна у меня затея,

И если ты не болван,

То без всяких словес, не потея,

Согласишься на этот план.

Нам нечего очень стараться,

Чтоб расходовать жизненный сок.

Я знаю двух-трех мерзавцев,

У которых золотой песок.

Они нам отыщут банкира

(т. е. мерзавцы эти),

И мы будем королями мира...

Ты понял, мистер Развети?»

«Открой мне секрет, Джим!» —

Сказал я ему в ответ.

А он мне сквозь трубочный дым

Пробулькал:

«Секретов нет!

Мы просто возьмем два ружья,

Зарядим золотым песком

И будем туда стрелять,

Куда нам укажет Том».

(А Том этот был рудокоп —

Мошенник, каких поискать.)

И вот мы однажды тайком

В Клондайке.

Нас целая рать...

И по приказу, даденному

Под браунинги в висок,

Мы в четыре горы-громадины

Золотой стреляли песок,

Как будто в слонов лежащих,

Чтоб достать дорогую кость.

И громом гремела в чащах

Ружей одичалая злость.

Наш предводитель живо

Шлет телеграмму потом:

«Открыли золотую жилу.

Приезжайте немедленно.

                                          Том».

А дело было под шепот,

Просто биржевой трюк...

Но многие, денежки вхлопав,

Остались почти без брюк.

Послушай, Рассветов! и что же,

Тебя не смутил обман?

Не все ли равно,

К какой роже

Капиталы текут в карман.

Мне противны и те, и эти.

Все они —

Класс грабительских банд.

Но должен же, друг мой, на свете

Жить Рассветов Никандр.

Правильно!

Конечно, правильно!

С паршивой овцы хоть шерсти

Человеку рабочему клок.

Значит, по этой версии

Подлость подчас не порок?

Ну конечно, в собачьем стане,

С философией жадных собак,

Защищать лишь себя не станет

Тот, кто навек дурак.

Дело, друзья, не в этом.

Мой рассказ вскрывает секрет.

Можно сказать перед всем светом,

Что в Америке золота нет.

Там есть соль,

Там есть нефть и уголь,

И железной много руды.

Кладоискателей вьюга

Замела золотые следы.

Калифорния — это мечта

Всех пропойц и неумных бродяг.

Тот, кто глуп или мыслить устал,

Прозябает в ее краях.

Эти люди — гнилая рыба.

Вся Америка — жадная пасть,

Но Россия... вот это глыба...

Лишь бы только Советская власть!..

Мы, конечно, во многом отстали.

Материк наш —

Лес, степь да вода.

Из железобетона и стали

Там настроены города.

Вместо наших глухих раздолий

Там, на каждой почти полосе,

Перерезано рельсами поле

С цепью каменных рек-шоссе.

И по каменным рекам без пыли,

И по рельсам без стона шпал

И экспрессы и автомобили

От разбега в бензинном мыле

Мчат, секундой считая долл`ар.

Места нет здесь мечтам и химерам,

Отшумела тех лет пора.

Все курьеры, курьеры, курьеры,

Маклера, маклера, маклера...

От еврея и до китайца,

Проходимец и джентельмен —

Все в единой графе считаются

Одинаково — bisnes men.

На цилиндры, шапо и кепи

Дождик акций свистит и льет.

Вот где вам мировые цепи,

Вот где вам мировое жулье.

Если хочешь здесь душу выржать,

То сочтут: или глуп, или пьян.

Вот она — Мировая Биржа!

Вот они — подлецы всех стран.

Да, Рассветов! но все же, однако,

Ведь и золота мы хотим.

И у нас биржевая клоака

Расстилает свой едкий дым.

Никому ведь не станет в новинки,

Что в кремлевские буфера

Уцепились когтями с Ильинки

Маклера, маклера, маклера...

И в ответ партийной команде,

За налоги на крестьянский труд,

По стране свищет банда на банде,

Волю власти считая за кнут.

И кого упрекнуть нам можно?

Кто сумеет закрыть окно,

Чтоб не видеть, как свора острожная

И крестьянство так любят Махно?

Потому что мы очень строги,

А на строгость ту зол народ,

У нас портят железные дороги,

Гибнут озими, падает скот.

Люди с голоду бросились в бегство,

Кто в Сибирь, а кто в Туркестан,

И оскалилось людоедство

На сплошной недород у крестьян.

Их озлобили наши поборы,

И, считая весь мир за Бедлам,

Они думают, что мы воры

Иль поблажку даем ворам.

Потому им и любы бандиты,

Что всосали в себя их гнев.

Нужно прямо сказать, открыто,

Что республика наша — blef,

Мы не лучшее, друг мой, дерьмо.

Нет, дорогой мой!

Я вижу, у вас

Нет понимания масс.

Ну кому же из нас не известно

То, что ясно как день для всех.

Вся Россия — пустое место.

Вся Россия — лишь ветер да снег.

Этот отзыв ни резкий, ни черствый.

Знают все, что до наших лбов

Мужики караулили версты

Вместо пегих дорожных столбов.

Здесь все дохли в холере и оспе.

Не страна, а сплошной бивуак.

Для одних — золотые россыпи,

Для других — непроглядный мрак.

И кому же из нас незнакомо,

Как на теле паршивый прыщ, —

Тысчи лет из бревна да соломы

Строят здания наших жилищ.

10 тысяч в длину государство,

В ширину окло верст тысяч 3-х.

Здесь одно лишь нужно лекарство —

Сеть шоссе и железных дорог.

Вместо дерева нужен камень,

Черепица, бетон и жесть.

Города создаются руками,

Как поступками — слава и честь.

Подождите!

Лишь только клизму

Мы поставим стальную стране,

Вот тогда и конец бандитизму,

Вот тогда и конец резне.

Что такое?

Тревога!

Тревога!

Позовите коменданта!

Я здесь.

Что случилось?

Красный фонарь...

Гм... да... я вижу...

Дьявольская метель...

Вероятно, занос.

Сейчас узнаем...

Это не станция и не разъезд,

Просто маленькая железнодорожная будка.

Мне говорили, что часто здесь

Поезда прозябают по целым суткам.

Ну, а еще я слышал...

Что слышал?

Что здесь немного шалят.

Глупости...

Для кого как.

Ну?

Здесь стрелочник и часовой

Говорят, что отсюда за ½ версты

Сбита рельса.

Надо поправить.

Часовой говорит, что до станции

По другой ветке верст 8.

Можно съездить туда

И захватить мастеров.

Отцепляйте паровоз и поезжайте.

Это дело 30-ти минут.

Несчастие! Несчастие!

Что такое?..

Что случилось?..

Что такое?..

Комендант убит.

Вагон взорван.

Золото ограблено.

Я ранен.

Несчастие! Несчастие!

Товарищи! Мы обмануты!

Стрелочник и часовой

Лежат здесь в будке.

Они связаны.

Это провокация бандитов.

За каким вы дьяволом

Увезли с собой вагон?

Комендант послушался стрелочника...

Мертвый болван!

Лишь только мы завернули

На этот... другой путь,

Часовой сразу 2 пули

Всадил коменданту в грудь.

Потом выстрелил в меня.

Я упал...

Потом он громко свистнул,

И вдруг, как из-под земли,

Сугробы взрывая,

Нас окружили в пр`иступ

Окло двухсот негодяев.

Машинисту связали руки,

В рот запихали платок.

Потом я услышал стуки

И взрыв, где лежал песок.

Метель завывала чертом.

В плече моем ныть и течь.

Я притворился мертвым

И понял, что надо бечь.

Я знаю этого парня,

Что орудует в этих краях.

Он, кажется, родом с Украйны

И кличку носит Номах.

Номах?

Да. Номах.

Рельсы в полном порядке!

Так что, выходит, обман...

И у него не хватило догадки!..

Мертвый болван!

Мертвый болван!

Если б я не был обижен,

Я, может быть, и не сказал,

Но теперь я отчетливо вижу,

Что он плюнул мне прямо в глаза.

Я же говорил, что это место

Считалось опасным всегда.

Уже с прошлого года

Стало известно,

Что он со всей бандой перебрался сюда.

Что мне из того, что ты знал?

Узнай, где теперь он.

Ты, Замарашкин, идиот!

Я будто предчувствовал.

Бросьте вы к черту ругаться.

Это теперь не помога.

Нам нужно одно:

Дознаться,

По каким они скрылись дорогам.

Метель замела все следы.

Пустяки, мы следы отыщем.

Не будем ставить громоздко

Вопрос, где лежат пути.

Я знаю из нашего розыска

Ищейку, каких не найти.

Это шанхайский китаец.

Он коммунист, и притом,

Под видом бродяги слоняясь,

Знает здесь каждый притон.

Это, пожалуй, дело.

Как зовут китайца?

Уж не Литза ли Хун?

Он самый!

О, про него много говорят теперь.

Тогда Номах в наших лапах.

Но, я думаю... Номах

Тоже не из тетерь...

Он чует самый тонкий запах.

Потом ведь нам очень важно

Поймать его не пустым...

Нам нужно вернуть покражу...

Но золото, может, не с ним...

Золото, конечно, не при нем.

Но при слежке вернем и пропажу.

Нужно всех их забрать живьем...

Под кнутом они сами расскажут.

Что же: звоните в розыск.

43–78...

Алло...

43–78?

Спирт самый чистый, самый настоящий!

Сама бы пила, да деньги надо.

Милости просим.

Заглядывайте почаще.

Хоть утром, хоть в полночь —

Я всегда вам рада.

Привет тетке Дуне!

Мое вам почтение, молодые люди.

Дай-ка и нам по баночке клюнуть.

С перезябу-то легче, пожалуй, будет.

Сейчас, мои дорогие!

Сейчас, мои хорошие!

Холод зверский. Но... все-таки

Я люблю наши русские вьюги.

Мне все равно. Что вьюга, что дождь...

У этой тетки

Спирт такой,

Что лучше во всей округе не найдешь.

Я не люблю вьюг,

Зато с удовольствием выпью.

Когда крутит снег,

Мне кажется,

На птичьем дворе гусей щиплют.

Вкус у меня раздражительный,

Аппетит, можно сказать, — неприличный,

А потому я хотел бы положительно

Говядины или птичины.

Сейчас, мои желанные...

Сейчас, сейчас...

Что за люди... сидят здесь... окол?..

Свои, голубчик,

Свои, мой сокол.

Люди не простого рода,

Знатные-с, сударь.

Я знаю их 2 года.

Посетители — первый класс,

Каких нынче мало.

У меня уж набит глаз

В оценке материала.

Люди ловкой игры.

Оба — спецы по винам.

Торгуют из-под полы

И спиртом, и кокаином.

Не беспокойтесь! У них

Язык на полке.

Их ищут самих

Красные волки.

Это дворяне,

Щербатов и Платов.

Авдотья Петровна!

Вы бы нам на гитаре

Вальс

«Невозвратное время».

Или эту... ту, что вчера...

       (Напевает)

       «Все, что было,

       Все, что мило,

       Все давным-давно

       Уплы-ло...»

Эх, Авдотья Петровна!

Авдотья Петровна!

Кабы нам назад лет 8,

Старую Русь,

Старую жизнь,

Старые зимы,

Старую осень.

Ишь чего хочет, сволочь!

М-да-с...

Невозвратное время! Невозвратное время!

Пью за Русь!

Пью за прекрасную

Прошедшую Русь.

Разве нынче народ пошел?

Разве племя?

Подлец на подлеце

И на трусе трус.

Отцвело навсегда

То, что было в стране благородно.

Золотые года!

Ах, Авдотья Петровна!

Сыграйте, Авдотья Петровна,

Вальс,

Сыграйте нам вальс

«Невозвратное время».

Да, родимые! да, сердешные!

Это не жизнь, а сплошное безобразие.

Я ведь тоже была

Дворянка здешняя

И училась в первой

Городской гимназии.

Спойте! Спойте, Авдотья Петровна!

Спойте «Все, что было»!

Обождите, голубчики,

Дайте с посудой справиться.

Пожалуйста, пожалуйста!

Пожалуйста, Авдотья Петровна!

Ниет Амиэрика,

Ниет Евыропе.

Опий, опий,

Сыамый лыучий опий.

Шанго курил,

Диеньги дыавал,

Сыам лиубил,

Если б не сытрадал.

Куришь, колица виюца,

А хыто пыривык,

Зыабыл ливарюца,

Зыабыл большевик.

Ниет Амиэрика,

Ниет Евыропе.

Опий, опий,

Сыамый лыучий опий.

Эй, ходя! Давай 2 трубки.

Диеньги пирёт.

Хыодя очень бедыный.

Тывой шибко живет,

Мой очень быледный.

Курить на кухню.

На кухню, так на кухню.

Ну и народец здесь.

О всех веревка плачет.

М-да-с...

Если так говорить,

То, значит,

В том числе и о нас.

Разве ты себя считаешь негодяем?

Я не считаю,

Но нас считают.

Считала лисица

Ворон на дереве.

Сегодня в газете...

Что в газете?

Пишут, что вы разгромили поезд,

Убили коменданта и красноармейца.

За вами отправились в поиски.

Говорят, что поймать надеются.

Обещано 1000 червонцев.

С описанием ваших примет:

Блондин.

Среднего роста.

28-ми лет.

Ха-ха!

Замарашкин не выдержал.

Я говорил, что его нужно было

Прикончить, и дело с концом.

Тогда б ни одно рыло

Не знало,

Кто справился с мертвецом.

Ты слишком кровожаден.

Если б я видел,

То и этих двоих

Не позволил убить...

Зачем?

Ведь так просто

Связать руки

И в рот платок.

Нет! это не так уж просто.

В живом остается протест.

Молчат только те — на погостах,

На ком крепкий камень и крест.

Мертвый не укусит носа,

А живой...

Кончим об этом.

2 вопроса...

Каких?

Куда деть слитки

И куда нам?

Я сегодня в 12 в Киев.

Паспорт у меня есть.

Вас не знают, кто вы такие,

Потому оставайтесь здесь...

Телеграммой я дам вам знать,

Где я буду...

В какие минуты...

Обязательно тыщ 25

На песок закупить валюты.

Пусть они поумерят прыть —

Мы мозгами немного побольше...

Остальное зарыть?

Часть возьму я с собой,

Остальное пока зарыть...

После можно отправить в Польшу.

У меня созревает мысль

О российском перевороте,

Лишь бы только мы крепко сошлись,

Как до этого в нашей работе.

Я не целюсь играть короля

И в правители тоже не лезу,

Но мне хочется погулять

И под порохом, и под железом.

Мне хочется вызвать тех,

Что на Марксе жиреют, как янки.

Мы посмотрим их храбрость и смех,

Когда двинутся наши танки.

Замечательный план!

Мы всегда готовы.

Я как-то отвык без войны.

Мы все по ней скучаем.

Стало тошно до чертиков

Под юбкой сидеть у жены

И живот напузыривать чаем.

Денег нет, чтоб пойти в кабак,

Сердце ж спиртику часто хочет.

Я от скуки стал нюхать табак —

Хоть немного в носу щекочет.

Ну, а теперь пора.

До 12 четверть часа.

Может быть, проводить?

Ни в коем случае.

Я выйду один.

Слушай, Платов!

Я совсем ничего не чувствую.

Это виноват кокаин.

Нет, это не кокаин.

Я, брат, не пьян.

Я всего лишь одну понюшку.

По-моему, этот китаец

Жулик и шарлатан!

Ну и народ пошел!

Ну и племя!

Ах, Авдотья Петровна!

Сыграйте нам, Авдотья Петровна, вальс...

Сыграйте нам вальс

«Невозвратное время».

Есть! Есть! Есть!

Замарашкин, ты не брехун!

Вот телеграмма:

«Я Киев. Золото здесь.

Нужен ли арест.

                         Литза-Хун».

Все это очень хорошо,

Но что нужно ему ответить?

Как что?

Конечно, взять на цугундер!

В этом мало радости —

Уничтожить одного,

Когда на свободе

Будет 200 других.

Других мы поймаем потом.

С другими успеем после...

Они ходят

Из притона в притон,

Пьют спирт и играют в кости.

Мы возьмем их в любом кабаке.

В них одних, без Номаха,

Толку мало.

А пока

Нужно крепко держать в руке

Ту добычу,

Которая попала.

Теперь он от нас не уйдет,

Особенно при сотне нянек.

Что ему няньки?

Он их сцапает в рот,

Как самый приятный

И легкий пряник.

Когда будут следы к другим,

Мы возьмем его в 2 секунды.

Я не знаю, с чего вы

Вдолбили себе в мозги —

На цугундер да на цугундер.

Нам совсем не опасен

Один индивид.

И скажу вам, коллега, вкратце,

Что всегда лучше

Отыскивать нить

К общему центру организации.

Нужно мыслить без страха.

Послушайте, мой дорогой:

Мы уберем Номаха,

Но завтра у них будет другой.

Дело совсем не в Номахе,

А в тех, что попали за борт.

Нашей веревки и плахи

Ни один не боится черт.

Страна негодует на нас.

В стране еще дикие нравы.

Здесь каждый Аким и Фанас

Бредит имперской славой.

Еще не изжит вопрос,

Кто ляжет в борьбе из нас.

Честолюбивый росс

Отчизны своей не продаст.

Интернациональный дух

Прет на его рожон.

Мужик если гневен не вслух,

То завтра придет с ножом.

Повстанчество есть сигнал.

Поэтому сказ мой весь:

Тот, кто крыло поймал,

Должен всю птицу съесть.

Клянусь всеми чертями,

Что эта птица

Даст вам крылом по морде

И улетит из-под носа.

Это не так просто.

Для него будет,

Пожалуй, очень просто.

Мы усилим надзор

И возьмем его,

Как мышь в мышеловку.

Но только тогда этот вор

Получит свою веревку,

Когда хоть бандитов сто

Будет качаться с ним рядом,

Чтоб чище синел простор

Коммунистическим взглядам.

Слушайте, товарищ!

Это превышение власти —

Этот округ вверен мне.

Мне нужно поймать преступника,

А вы разводите теорию.

Как хотите, так и называйте.

Но,

Чтоб больше наш спор

Не шел о том,

Мы сегодня ж дадим ответ:

«Литза-Хун!

Наблюдайте за золотом.

Больше приказов нет».

Тогда я поеду сам.

Кто стучит?

Отворите... Это я...

Кто вы?

Это я... Барсук...

Что это значит?

Это значит — тревога.

Кто-нибудь арестован?

Нет.

В чем же дело?

Нужно быть наготове.

Немедленно нужно в побег.

За вами следят.

Вас ловят.

И не вас одного, а всех.

Откуда ты узнал это?

Конечно, не высосал из пальцев.

Вы помните тот притон?

Помню.

А помните одного китайца?

Да...

Но неужели...

Это он.

Лишь только тогда вы скрылись,

Он последовал за вами.

Через несколько минут

Вышел и я.

Я видел, как вы сели в вагон,

Как он сел в соседний.

Потом осторожно, за золотой

Кондуктору,

Сел я сам.

Я здесь, как и вы,

Дней 10.

Посмотрим, кто кого перехитрит?

Но это еще не все.

Я следил за ним, как лиса.

И вчера, когда вы выходили

Из дому,

Он был более полчаса

И рылся в вашей квартире.

Потом он, свистя под нос,

Пошел на вокзал...

Я — тоже.

Предо мной стоял вопрос —

Узнать,

Что хочет он, черт желтокожий...

И вот... на вокзале...

Из-за спины

На синем телеграфном бланке

Я прочел,

Еле сдерживаясь от мести,

Я прочел —

От чего у меня чуть не скочили штаны —

Он писал, что вы здесь,

И спрашивал об аресте.

Да... Это немного пахнет...

По-моему, не немного, а очень много.

Нужно скорей в побег.

Всем нам одна дорога —

Поле, леса и снег,

Пока доберемся к границе,

А там нас лови!

Грози!

Я не привык торопиться,

Когда вижу опасность вблизи.

Но это...

Безумно?

Пусть будет так.

Я —

Видишь ли, Барсук, —

Чудак.

Я люблю опасный момент,

Как поэт — часы вдохновенья,

Тогда бродит в моем уме

Изобретательность

До остервененья.

Я ведь не такой,

Каким представляют меня кухарки.

Я весь — кровь,

Мозг и гнев весь я.

Мой бандитизм особой марки.

Он сознание, а не профессия.

Слушай! я тоже когда-то верил

В чувства:

В любовь, геройство и радость,

Но теперь я постиг, по крайней мере,

Я понял, что все это

Сплошная гадость.

Долго валялся я в горячке адской,

Насмешкой судьбы до печенок израненный.

Но... Знаешь ли...

Мудростью своей кабацкой

Все выжигает спирт с бараниной...

Теперь, когда судорога

Душу скрючила

И лицо, как потухающий фонарь в тумане,

Я не строю себе никакого чучела.

Мне только осталось —

Озорничать и хулиганить...

. . . . . . .

Всем, кто мозгами бедней и меньше,

Кто под ветром судьбы не был нищ и наг,

Оставляю прославлять города и женщин,

А сам буду славить

Преступников и бродяг.

. . . . . . .

Банды! Банды!

По всей стране.

Куда не вглядись, куда не пойди ты —

Видишь, как в пространстве,

На конях

И без коней,

Скачут и идут закостенелые бандиты.

Это все такие же

Разуверившиеся, как я...

. . . . . . .

А когда-то, когда-то...

Веселым парнем,

До костей весь пропахший

Степной травой,

Я пришел в этот город с пустыми руками,

Но зато с полным сердцем

И не пустой головой.

Я верил... я горел...

Я шел с революцией,

Я думал, что братство не мечта и не сон,

Что все во единое море сольются —

Все сонмы народов,

И рас, и племен.

. . . . . . .

Пустая забава.

Одни разговоры!

Ну что же?

Ну что же мы взяли взамен?

Пришли те же жулики, те же воры

И вместе с революцией

Всех взяли в плен...

Но к черту все это!

Я далек от жалоб.

Коль началось —

Так пускай начинается.

Лишь одного я теперь желаю,

Как бы покрепче...

Как бы покрепче

Одурачить китайца!..

Признаться, меня все это,

Кроме побега,

Плохо устраивает.

                 (Подходит к окну.)

Я хотел бы...

О! Что это? Боже мой!

Номах! Мы окружены!

На улице милиция.

Как?

Уже?

О! Их всего четверо...

Мы пропали.

Скорей выходи из квартиры.

А ты?

Не разговаривай!..

У меня есть ящик стекольщика

И фартук...

Живей обрядись

И спускайся вниз...

Будто вставлял здесь стекла...

Я положу в ящик золото...

Жди меня в кабаке «Луна».

Кажется, остановили...

Нет... прошел...

Ага...

Идут сюда...

Что за черт!

Огонь горит,

Но в квартире

Как будто ни души.

Это его прием...

Всегда... Когда он уходит.

Я был здесь, когда его не было,

И так же горел огонь.

У меня есть отмычка.

Давайте мне...

Я вскрою...

Если его нет,

То надо устроить засаду.

Сейчас узнаем...

Тс... Я сперва один.

Спрячьтесь на лестнице.

Здесь ходят

Другие квартиранты.

Лучше вдвоем.

У меня бесшумные туфли...

Когда понадобится,

Я дам свисток или выстрел.

Он здесь?

Тс... он спит...

Стойте здесь...

Нужен один милиционер,

К черному выходу.

Измена!

Китаец ударил мне в щеку

И удрал черным ходом.

Я выстрелил...

Но... дал промах...

Это он!

О! проклятье!

Это он!

Он опять нас провел.

Провокация!..

Это Литза-Хун...

Развяжите его.

Черт возьми!

У меня болит живот от злобы.

Но клянусь вам...

Клянусь вам именем китайца,

Если б он не накинул на меня мешок,

Если б он не выбил мой браунинг,

То бы...

Я сумел с ним справиться...

А я... Если б был мандарин,

То повесил бы тебя, Литза-Хун,

За такое место...

Которое вслух не называется.