Том 3. Стихотворения, 1921-1929

Мне гадалка пригадала

   Хорошо.

Все мне прибыль выпадала.

   Хорошо.

«Сам не свой король червонный!»

   Хорошо.

(Затрещит карман евонный!)

   Хорошо.

Завелся милок у милки.

   Хорошо.

Коммунист из потребилки.

   Хорошо.

Закружила коммуниста.

   Хорошо.

Подарил он мне монисто.

   Хорошо.

Вызвал ночью на крылечко.

   Хорошо.

С изумрудом дал колечко.

   Хорошо.

Преподнес потом сережки.

   Хорошо.

Полушалок, полсапожки…

   Хорошо.

В потребилке был он главным.

   Хорошо.

Бесконтрольным, самоправным.

   Хорошо.

Вина, фрукты, сласти – груда!

   Хорошо.

Все тащил он мне оттуда.

   Хорошо.

Баловал меня все лето.

   Хорошо.

А уж я ему за это…

   Хорошо.

Вдруг нежданно – ревизоры.

   Хорошо.

Мой милок – плести узоры.

   Хорошо.

Он им тары-растабары.

   Хорошо.

А они – считать товары.

   Хорошо.

«Склад пустой!» – «Пустая касса!»

   Хорошо!

«Воровство!» – «Подлогов масса!»

   Хорошо!

Загребли мово милашку.

   Хорошо.

Суд судил его, бедняжку.

   Хорошо.

«Гражданин! Вы – злой растратчик!»

   Хорошо.

«Суд растратам не потатчик!»

   Хорошо.

«Оценивши показанья…»

   Хорошо.

«К высшей мере наказанья!»

   Хорошо!

Я надела полушалок.

   Хорошо.

Обежала всех гадалок.

   Хорошо.

Ах, беда моя – беда ли?

   Хорошо.

Мне гадалки пригадали

   Хорошо.

«Антирес выходит новый…»

   Хорошо.

«Сам не свой король бубновый!»

   Хорошо!

«Для такой, как ты, сударки…»

   Хорошо.

«Разорится на подарки!»

   Хорошо!

Дураков на белом свете…

   Хорошо.

Есть «бубновый» на примете!

   Хорошо!

Взрощенный деревенским полем,

Обкочевавший все большие города,

Куда его гнала не роскошь, а нужда,

Он прозывается не Жаном и не Полем,

   А попросту – «товарищ борода».

Ему уж сорок два, немалые года.

Он закалил свой ум и волю в тяжкой школе

Мучительной борьбы и черного труда,

   «Товарищ борода».

   Десяток лет батрацкого скитанья

По экономиям помещиков былых, –

Другой десяток лет голодного мотанья

Ремонтной клячею средь гула, грохотанья

Бегущих поездов и треска шпал гнилых, –

Хватанье за букварь, а после – за листовки,

   «Тюремный курс» за забастовки,

   «Февральский» натиск на царя,

Потом «Октябрь», потом – как не считал мозолей,

Так не считал и ран – защита «Октября»

От барских выродков, от Жанов и от Полей

И прочей сволочи, грозившей нам неволей.

   Победно кончилась кровавая страда.

Мы обратилися к хозяйственным основам.

Но где же он теперь, «товарищ борода»?

Усталый инвалид, негодный никуда?

Нет, он – силач, ведет борьбу на фронте новом.

«Усталость? Чепуха! Живем в такой момент!»

   Он нынче «вузовец», студент.

Штурмует знание. Такие ли препоны

Брать приходилося? А это что! Да-ешь!!

Он твердый коммунист. Такого не собьешь.

«Пускай там, кто сплошал, разводит вавилоны

О страшных трудностях при нашей нищете

И не рассеянной в два счета темноте.

   Да мы-то – те или не те?

Какой там пессимизм? Какие там уклоны?

Понятно, трудности. Нашли скулить о чем!

Да новое – гляди! – повсюду бьет ключом.

   За гуж взялись-то миллионы!

Народец жилистый. Взять нас, студентов. Во!

   Не из дворян, не из дворянок.

Студенческий паек известен: на него

Не разгуляешься. Да нам не до гулянок!»

   Разметил все свои часы – какой куда –

   «Товарищ борода».

Он времени без толку не растратит,

Свой труд – и нынешний и будущий – ценя.

«Как выучусь, других учить начну. Меня

   Годков еще на двадцать хватит.

Ведь замечтаешься: работа какова!

   Откроюсь – что уж за секреты! –

Когда-то, засучив по локти рукава,

Случалось убирать господские… клозеты.

А нынче – разница! Сравни-ко: тьма и свет!

Да ежели бы мне не то что двадцать лет,

   А жить осталось месяц, сутки,

   Не опустил бы рук я, нет!

   Работе отдал бы последние минутки!..

Я…» –

   Тут, как девушка, зардевшись от стыда,

Он вдруг забормотал, «товарищ борода»:

«Учебник я уже… того… Мое творенье…

   Послал в Москву на одобренье…

Волнуюсь очень… Жду ученого суда…»

Вниманью молодых товарищей-поэтов,

Что ищут мировых – сверхмировых! – сюжетов,

Друг другу темами в глаза пуская пыль.

   Вот вам бесхитростная быль.

Коль ничего она не скажет вашей братье,

   Пустое ваше все занятье!

   Спуститесь, милые, туда,

Где подлинный герой – такой простой и скромный –

   Свершает подвиг свой огромный,

Советский богатырь, «товарищ борода».

Сердце щемит от известья бессмысленно-злого,

Рыцарь рядов героических пал в неустанной борьбе.

Сердца последний удар и свое последнее слово,

Партия наша стальная, он отдал – тебе.

Мы вдаль наши взоры вперяем

И, в пламени новых идей

Сгорая, теряем, теряем

Неповторимых людей.

Не стало вождя-рулевого

И многих не стало бойцов,

И чаще средь дела живого

Мы, сдвинувши брови сурово,

Хороним своих мертвецов.

Но с каждою тяжкой утратой

Теснее смыкая ряды,

Взрываем мы той же лопатой

Нетронутость почвы богатой

Для новой культурной гряды.

Похабный весельчак, неотразимый «душка»,

         Степан

         Губан.

Дай водки пареньку, он выпьет целый жбан!

У молодца, что день, то пьяная пирушка.

Его зовут – ха-ха! – в какой-то культкружок

И книжечку суют. «А где ж пивная кружка?

   Шалишь! Отчаливай, дружок!»

Не в мысль Губану, что от пьянства

   До хулиганства –

   Один прыжок.

Теперь Губан познал простую мудрость эту.

За хулиганский нрав и за бандитский зуд

   Его привлек советский суд

        К суровому ответу.

   Пропойный прыщ плетет суду

   Нескладную белиберду:

Он хочет на других, таких, как сам, парнишек,

   Испуганных, завравшихся лгунишек,

         Свалить свою беду.

   Герой пивных и пьяных свалок,

В живом строительстве среди добротных балок

И крепких свай – гнилой, отброшенный чурбан,

   Как безобразен ты и жалок,

         Степан

         Губан.

Все ухарство твое – оно насквозь гнилое,

 В нем отрыгнулося былое,

Когда таких, как ты, и даже потемней,

 Скулодробительных парней,

Питомцев кабака, разгульного кружала,

 Деревня старая рожала.

В сивухе – цель твоя и прелесть жизни вся.

Погромной сволочью на пакости подзужен,

Кулацкий прихвостень, ты с темной силой дружен.

   На кой ты леший нам сдался?

   Кому – трепач такой – ты нужен?

Рабочий – в мастерской, крестьянин – на току,

Малыш – за книгою… Ты от картин подобных

   Впадаешь в черную тоску.

Ах, много ухарей завистливых и злобных

   Перевидал я на веку:

Под улюлюканье, и свист, и матершину

Я – сельский пастушок – шел в город «на машину».

Когда на прошлое свое я оглянусь,

Я снова вижу всю осклабленную гнусь,

Подобную тебе, от подвигов которой

Осталась у меня обида до сих пор.

   Будь я твоим судьей, тебе со всею сворой,

         Что служит прошлому опорой,

   Безжалостный я б вынес приговор!

Так пахарь-труженик в борьбе с травою сорной,

   Чтоб урожай не вышел плох,

Рвет, с корнем рвет рукой безжалостно-упорной

Весь мусорный бурьян и злой чертополох.

«Читали, а? – стонал один интеллигент. –

Благоустройство… Блеск… Булыжник и цемент…

Умели греки жить… Следы большой культуры…

Поди-ко-сь, никакой не знали „кубатуры“…

Достопочтеннейших владельцев имена

   Чеканились на мраморных табличках,

      Не то что в наши времена,

Когда владельцы все – у черта на куличках!..

      Эх, золотая старина!

      Под куполом белоколонным –

      Амфоры, полные вина,

   Сосуды с маслом благовонным!

Лазурь и линии божественные ваз,

Хрусталь и изумруд, ласкающие глаз!

      Ах, боже мой, как было чудно! –

   Интеллигент вошел в экстаз. –

А мы!.. Сравнить нельзя, как мы живем паскудно!»

 Сравнить – не так, пожалуй, трудно.

За всеми древними амфорами с вином

Интеллигент забыл о пустяке одном,

 Не те нажал, выходит, кнопки.

Классический хрусталь, – он нам настрял в зубах.

Нам интересней знать, что говорят раскопки

   О дневнегреческих… рабах:

   Какие «вазы» и «амфоры»

Несли с помоями в их каторжные норы

   И был во сколько «кубатур»

   Тот, – скажем мягко, – «зал колонный»,

Где их запарывал владелец их законный,

   «Древнекультурный самодур»?

На мать-страдалицу и на детей голодных

Владелец шахт пустых и бездоходных,

   «Цивилизованный» бандит,

   С ухмылкой хищною глядит.

Но в сердце хищника – смертельная заноза,

И рана у него – она кровоточит!

Слепым отчаяньем звучит

Его трусливая угроза!

Грозит! Он все еще грозит!

Но – сквозь гниющий жир – его скелет сквозит!