Том 4

КНИГА ТРЕТЬЯ
ЖАТВА
XXIII. Отец и сын

Выйдя из дома матери на Брее-страат, Адриан пошел наугад. Он чувствовал себя таким несчастным, что был даже не в состоянии подумать о том, что ему делать и куда идти.

Он очутился у подножия большого холма, известного до нынешнего времени под именем «бурга», странного места с остатками круглой стены на вершине, как говорят, построенной римлянами. Он взобрался на холм и лег под одним из дубов, выросших там на выступе стены. Закрыв лицо руками, он пытался собраться с мыслями.

Но о чем мог он думать? Как только он закрывал глаза, перед ним вставало лицо матери, такое ужасное в своем неестественно гневном спокойствии, что он смутно удивлялся, как мог он, отвергнутый сын, вынести этот взгляд Медузы, поразивший его душу. Зачем он остался в живых? Зачем он еще не умер, если на боку у него есть шпага? Может быть, чтобы доказать, что он не виновен в этом ужасном преступлении? Он не виновен в нем. Ему и в голову не приходило отдать Дирка ван Гоорля, Фоя и Мартина в руки инквизиции. Он только сказал о них человеку, которого считал астрологом и магом, умеющим приготовлять напитки для привораживания женщин. Не его вина, если этот человек оказался членом Кровавого Судилища. Но зачем он говорил так много? Зачем подписал эту бумагу? Лучше бы он дал себя убить. Он подписал и, как ни оправдывайся, он уже никогда не посмеет взглянуть в лицо честному человеку, а тем более женщине, если правда известна ей. Стало быть, он остался в живых не потому, что был невиновен (в его собственных глазах его правота была весьма сомнительна), и не потому, что испугался смерти. Правда, он всегда боялся смерти, но у молодого и впечатлительного человека бывают минуты, когда смерть кажется меньшим из зол. В таком состоянии он находился прошлой ночью, когда наставил было острие меча себе в грудь, но испугался прикосновения этого острия. Теперь это настроение миновало.

Он остался в живых, думая отомстить, добиться возмездия. Он убьет этого пса Рамиро, замагнетизировавшего его своими чарами и дружеской речью, запугавшего его угрозой смерти до того, что он, как растерявшаяся девочка, подписью обесчестил себя, он, всегда гордившийся своей испанской кровью, кровью рыцарей. Да, он убьет этого коварного пса, не остановившегося перед тем, чтобы, выпытав от него все, что было нужно, выдать его позор той, от кого его следовало скрывать тщательнее всего. Теперь Фой, если они когда-нибудь встретятся, плюнет ему в лицо. Фой честен и ненавидит всякую скрытность, он не может представить себе, до какого унижения нервы могут довести человека! А Мартин, всегда не доверявший ему и не любивший его? Он, если представится случай, с наслаждением разорвет его на клочки, как ястреб куропатку. А хуже всего то, как отнесется к нему Дирк ван Гоорль, человек, принявший его в свою семью, воспитавший его как родного, хотя он был сыном его соперника! Вот он сидит теперь в тюрьме: щеки его с каждым днем западают все больше и больше, тело все больше и больше худеет, пока, наконец, не превратится в живой скелет. Он сидит, глядя на кушанья, которые проносят мимо, и среди мучений долгой ужасной агонии возносит молитвы к небу, прося воздать Адриану за все зло, причиненное им! Адриан не мог дольше выносить этих мыслей, лишился чувств и обрел то спокойствие, которое в наши дни испытывают люди, готовящиеся к ножу хирурга, спокойствие, от которого они часто просыпаются для более острых страданий.

Придя в себя, Адриан заметил, что ему холодно: наступил осенний вечер, и в воздухе чувствовался морозец. Голод также давал о себе знать. Адриан вспомнил, что и Дирк ван Гоорль теперь, вероятно, голоден. Он решил пойти в город поесть и потом обдумать, что ему делать.

Адриан отправился в лучшую городскую гостиницу и, сев к столу под деревьями перед домом, велел слугам подать кушанья и пива. Бессознательно он принял свой обычный насмешливо-высокомерный тон испанского идальго, но тотчас же, несмотря на свое расстройство, с негодованием заметил, что слуга не поклонился ему, а только приказал принести требуемое из дома и, обернувшись спиной к Адриану, заговорил с одним из посетителей.

Скоро Адриан заметил, что он служит предметом обсуждения. Разговаривавшие косились на него и указывали пальцами.

Мало-помалу к двум собеседникам присоединилось еще несколько человек, и они начали рассуждать о чем-то, по-видимому, сильно интересовавшем всех. Собрались также дюжина мальчишек и несколько женщин, и все начали коситься и указывать на него. Адриану стало неловко. Он начал сердиться, но, надвинув шляпу на глаза и скрестив руки на груди, сделал вид, что ничего не замечает. Слуга принес ему ужин, но так грубо сунул ему кушанье и пиво, что оно расплескалось по столу.

— Осторожнее! Ну-ка, вытри! — приказал Адриан.

— Сам вытри! — ответил слуга, дерзко поворачиваясь на каблуках.

Первым движением Адриана было встать, но он был голоден и решил прежде поужинать. Он взял кружку и стал жадно пить, как вдруг что-то упало на дно кружки, так что пиво снова расплескалось и залило его платье. Он поставил кружку и, схватившись за меч, спросил, кто смел помешал ему пить. Из толпы не раздалось ни шуток, ни насмешек. Она казалась слишком серьезно настроенной, но голос из задних рядов крикнул:

— Это тебе за Дирка ван Гоорля. Ему пища скоро понадобится.

Адриан понял. Все знали о его позоре, всему Лейдену было известно случившееся с ним. Слова замерли у него на губах, и рука выпустила меч. Как ему было поступить? Сделать вид, что он относится с презрением к происшедшему? Он попробовал, было, приказать подать себе новую порцию, но слова не шли у него с языка. Толпа заметила его колебание и, сделав из этого вывод о его виновности, разразилась криками и бранью.

— Предатель!… Испанский шпион!… Убийца!… — раздалось со всех сторон. — Кто донес на нашего Дирка?… Кто предал брата на пытку?…

Затем раздались еще более резкие ноты:

— Убить его!… Повесить вниз головой!… Побить камнями!… Вырвать у него язык!… — и так далее.

Из толпы к нему протянулась длинная женская костлявая рука, и пронзительный голос закричал:

— Дай-ка нам подарочек, красавчик!

Адриан почувствовал, как у него вырвали клок волос. Это было уже слишком! Он должен был подняться и дать себя убить, но вдруг его охватил страх перед этими грубыми руками. Очутиться повешенным за ноги? Нет, он не мог покориться этому! Он выхватил меч и приготовился бежать.

— Держи его! — раздалось из толпы.

Он же рванулся вперед, налетев на мальчика, старавшегося задержать его, расставив руки.

Вид крови и крик раненого мальчика решили вопрос, и толпа ринулась на Адриана, но он был проворен и, прежде чем чья-либо рука успела схватить его, уже бежал по улице, преследуемый градом камней и грязи. Толпа бежала за ним, и началась самая отчаянная травля человека, когда-либо виданная Лейденом.

Адриан поворачивал с одной улицы на другую, сворачивал за один угол, за другой, а позади плотной массой бежали его преследователи. Несколько женщин протянули через улицу веревку, чтобы остановить его, но он перепрыгнул через веревку, как олень. Четыре человека пытались задержать его, забежав вперед, он вырвался и побежал по Брее-страат. Здесь, на двери дома своей матери, он увидел бумагу и догадался, что там было написано. Толпа, однако, настигала его, к ней присоединялись все новые и новые лица. Теперь ему оставалось одно спасение. Рейн был близко, в этом месте он был широк и моста не было. Может быть, его преследователи не решатся последовать за ним в воду! Адриан бросился в реку и поплыл. За ним вдогонку полетели камни и палки, но к счастью для Адриана, ночь стала быстро спускаться, и он скоро исчез с глаз толпы. До него долетели крики стоявших на берегу, возвещавшие, что он утонул.

Однако Адриан не утонул. Он с трудом выбрался через илистую грязь на противоположный берег и, спрятавшись между старыми лодками и наваленным лесом, ждал, пока придет в себя. Но долго он не мог оставаться здесь: стало слишком холодно. Он потащился дальше в совершенной темноте.

Полчаса спустя, когда Симон-мясник и его супруга Черная Мег уселись, отдыхая от дневных трудов, за ужин, в дверь их дома постучали. Они выронили ножи и испуганно переглянулись.

— Кто это может быть? — проговорила Мег.

Симон покачал круглой головой.

— Я никого не жду, — сказал он, — и не люблю непрошеных гостей. В городе скверный дух!

— Ступай, посмотри! — приказала Мег.

— Ступай сама… — он добавил эпитет, способный взбесить самую кроткую женщину.

Мег отвечала ругательством и запустила металлическую тарелку в лицо мужу, но прежде, чем ссора успела разгореться, снова у двери раздался стук колотушки и на этот раз все сильнее и сильнее. Черная Мег пошла отпирать, а Симон спрятался за занавеску. Обменявшись шепотом несколькими словами с посетителем, Черная Мег пригласила его войти в комнату, ту самую роковую комнату, где Адриан подписал свой донос. Теперь, при свете, Мег узнала его.

— Симон, иди сюда: это наш графчик! — закричала она. Симон вышел, и почтенная парочка, подперши бока руками, разразилась хохотом!

— Это наш дон… наш дон… — задыхаясь повторил Симон.

Смех их, видевших Адриана высокомерным, в богатом платье, был вполне естественен при виде этого несчастного, стоящего, прижавшись к стене, с волосами, слипшимися от грязи, разбитым виском, из которого сочилась кровь, в изорванном платье, пропитанном грязью и водой, в одном сапоге. С минуту беглец сносил их насмешки, но затем, обнажив меч, вдруг, не говоря ни слова, бросился на скотоподобного Симона. Тот побежал вокруг стола.

— Перестаньте смеяться, — закричал Адриан, — или познакомитесь с этим! Я теперь на все готов.

— Это замечательно! — отвечал Симон, уже не смеясь, так как видел, что шутить дальше рискованно. — Что вам угодно, хеер Адриан?

— Угодно, чтобы вы дали мне кров и пищу, пока мне вздумается остаться здесь. Не бойтесь, у меня есть деньги, чтобы заплатить.

— Вы опасный гость, — вмешалась Мег.

— Знаю, — отвечал Адриан, — только, если я буду на улице, я буду еще опаснее. Не я один замешан в доносе, и если меня захватят, то доберутся и до вас. Понимаете?

Мег кивнула. Она прекрасно понимала. Лейден становился опасным местопребыванием для людей, занимавшихся ее ремеслом.

— Постараемся устроиться, менеер, — сказала она. — Пройдите наверх, в комнату мага, и переоденьтесь в его платье: оно будет вам впору, вы почти одинакового роста.

У Адриана дыхание сперло в горле.

— Он здесь? — спросил он.

— Нет, но комната остается за ним.

— Он заходит к вам?

— Думаю, что будет заходить, раз оставил комнату за собой. Вам нужно видеть его?

— Очень нужно!… Но вы не говорите ему. Мое дело может подождать, пока мы встретимся. Высушите мое платье как можно скорее. Я не люблю носить чужое.

Четверть часа спустя Адриан, обсохший и переодетый, уже не похожий на беглеца, за которым гонится толпа, вернулся в гостиную.

Когда он вошел, одетый в платье Рамиро, Мег толкнула мужа и шепнула:

— Правда, похожи?

— Как два дьявола в аду, — ответил Симон критически и прибавил: — Ужин готов, менеер, садитесь и кушайте.

Адриан поел с аппетитом: мясо и вино были хороши, а он был голоден. Ему доставило грустное удовольствие сознание, что он может еще наслаждаться чем-нибудь, хотя бы едой и питьем.

Поужинав, он описал хозяевам случившееся, или то, что считал нужным передать, и затем отправился спать, спрашивая себя, не убьют ли его хозяева во время сна, чтобы завладеть кошельком с деньгами. Он даже надеялся на это и крепко проспал целых двенадцать часов.

Следующий день, до самого вечера, Адриан просидел в доме шпионов, отдыхая и раздумывая о своем падении. Черная Мег сообщила о происходившем в городе. От нее Адриан узнал, что мать его заболела чумой и что приговор о голодной смерти застал бездыханное тело Дирка ван Гоорля. Он узнал также подробности бегства Фоя и Мартина, бывшие предметом всеобщего разговора в городе. В глазах народа беглецы стали героями, и кто-то даже сочинил на этот сюжет песенку, которую распевали на улицах. Два стиха ее относились к Адриану, и Черная Мег повторила их ему со скрытым злорадством. Да, брат его превратился в народного героя, а он, Адриан, стоявший бесконечно выше его, стал предметом всеобщего презрения. И во всём этом был виноват Рамиро.

Адриан ждал Рамиро. Рано или поздно Рамиро заглянет в этот дом, и тогда… Адриан вынул свою рапиру, отпарировал, и, наконец, прошипев угрозу, воткнул ее в пол, воображая, что горло Рамиро находится между острием оружия и досками. Конечно, в поединке, который неминуемо состоится между ними, Рамиро, наверняка искусно владеющий оружием, может взять верх и тогда рапира проколет горло Адриана. Но что из этого? Ему все равно. Он решил свести счеты с Рамиро, а там пусть пойдет к дьяволу он сам или Рамиро, или оба вместе.

Под вечер второго дня Адриан услышал крики на улице, и вошедший Симон рассказал, что прибыл человек с плохими вестями из Мехелена. Пока он еще не знал подробностей и отправился разузнать их.

Прошло несколько часов, и снова раздались крики, на этот раз более отчетливые. Черная Мег пришла с вестями об избиении жителей Мехелена и о восстании лейденцев, направившихся к городской тюрьме. Затем она снова убежала: где вода замутилась, там Черная Мег ловила рабу.

Прошел еще час. Снова кто-то вошел, отворив входную дверь ключом, а потом осторожно запер.

«Симон или Мег», — подумал Адриан, но на всякий случай из предосторожности спрятался за занавеску.

Дверь комнаты отворилась, и вошел Рамиро. Для Адриана настал удобный момент. Маг казался расстроенным. Он сел на стул и вытер лоб шелковым платком, а потом, потрясая кулаком в воздухе, начал проклинать всех и вся, главное же — лейденских граждан. После этого он снова погрузился в молчание и сидел, неопределенно смотря в пространство и крутя свои седые усы.

Теперь настала минута, которой Адриан мог воспользоваться. Ему следовало выйти из-за занавески и проколоть Рамиро прежде, чем тот успеет подняться со стула. План был довольно привлекательный, и Адриан привел бы его в исполнение, если бы его не остановило воображение, подсказавшее, что убитый таким образом Рамиро никогда не узнает, за что он убит, а Адриан непременно хотел, чтобы тот узнал это. Ему мало было просто отомстить Рамиро, он должен знать, за что Адриан мстит ему. Кроме того, надо отдать справедливость Адриану, он предпочитал открытый поединок удару из-за угла. Люди благородные бьются, а убийцы нападают сзади.

Выбрав удобный момент, Адриан вышел из-за занавески и стал между Рамиро и дверью, которую запер на задвижку, чтобы никто не прервал их свидания. Услышав шум, Рамиро вздрогнул и поднял глаза. В этот момент он понял свое положение. Его загорелое лицо побледнело, так как он знал, что опасность велика, но он смело взглянул ей в лицо, как дворянин, видевший много разных опасностей на своем веку.

— Хеер Адриан ван Гоорль, — сказал он, — я рад видеть своего ученика и друга, но позвольте вас спросить, зачем вы в этой тесной комнате так угрожающе размахиваете обнаженной рапирой?

— Негодяй, ты знаешь, зачем! — отвечал Адриан. — Ты предал меня и моих родных, опозорил меня… В награду я убью тебя.

— Вижу, опять это дело ван Гоорля, — сказал Рамиро. — Ни на полчаса мне нет от него покоя. Ну, прежде чем вы приступите к выполнению вашего намерения, вам, может быть, интересно будет узнать, что ваш почтенный батюшка, попостившись несколько дней, теперь, вероятно, находится на свободе, так как чернь взяла приступом «Гевангенгооз». Однако, я не могу скрыть, что он сильно страдает от чумы, которую ваша матушка со свойственной ей находчивостью передала ему, считая подобный конец для него более приятным, чем тот, который был назначен ему законом.

Рамиро говорил медленно, все время стараясь встать так, чтобы свет из окна падал на его противника, между тем как он сам оставался в тени, что, как он знал по опыту, очень удобно при поединке.

Адриан не отвечал, но поднял меч.

— Одну минуту, молодой человек, — продолжал Рамиро, в свою очередь обнажая оружие и становясь в позицию. — Вы серьезно хотите драться?

— Да, — отвечал Адриан.

— Какой же вы глупец после этого, — заявил Рамиро. — Почему вы в ваши годы ищите смерти? Ведь у вас против меня столько же шансов, сколько у крысы против терьера. Смотрите! — Он коварно направил свой меч прямо в сердце своего противника, но Адриан был настороже и парировал удар.

— Я знал, что вы сделаете это, — сказал Рамиро, — я бы не промахнулся, но все ангелы знают, что я не желаю ранить вас. — Про себя же он подумал: — Молодец опаснее, чем я предполагал. Теперь надо думать о жизни. Старая ошибка — слишком высоко метил.

Но тут Адриан бросился на него, как тигр, и в следующие минуты в комнате не было слышно ничего, кроме звона стали и учащенного дыхания сражающихся.

Сначала удача была на стороне Адриана, он нападал ожесточенно, и его более пожилому противнику приходилось только обороняться. Отразив удар Рамиро, Адриан слегка ранил его в левую руку. Царапина, видно, разгорячила Рамиро, он перестал обороняться и начал нападать. Искусство и сила пришли ему на помощь. Адриану пришлось медленно отступать перед ним до тех пор, пока можно было двигаться в тесной комнате, и вдруг, споткнувшись или потеряв равновесие, он кубарем полетел к противоположной стене. С гортанным криком торжества Рамиро бросился к нему, намереваясь покончить с ним, пока Адриан еще не успел стать в позицию, но задел ногой за стул, опрокинутый во время борьбы, и во всю длину растянулся на полу.

Теперь настала очередь Адриана воспользоваться минутой. В одно мгновение он очутился возле Рамиро и приставил острие рапиры к его горлу. Однако он не заколол его сразу, не из сожаления, а из желания перед смертью помучить своего врага. Подобно своим соплеменникам Адриан мог быть мстительным и кровожадным, когда в нем просыпалась жажда мести. Рамиро быстро оценил положение. Физически он был беспомощен, потому что Адриан одной ногой наступил ему на грудь, а другой — на рукоятку его меча и не отнимал острия от его горла. Приходилось пустить в ход хитрость.

— Готовьтесь умереть! — сказал Адриан.

— Еще рано, — ответил Рамиро.

— Как это? — с изумлением спросил Адриан.

— Потрудитесь немного приподнять острие, оно колет меня. Благодарю вас. Теперь я вам объясню, почему я так говорю. Дело в том, что не принято, чтобы сын заколол отца как первую попавшуюся свинью…

— Сын?… Отца?… — спросил Адриан. — Разве?…

— Да, мы имеем счастье состоять в таких священных отношениях друг к другу.

— Вы лжете! — закричал Адриан.

— Дайте мне встать и взяться за меч, тогда вы поплатитесь за это слово. Никто еще не говорил графу Хуану де Монтальво, что он лжет, оставаясь после этого в живых…

— Докажите это, — сказал Адриан.

— В моем настоящем положении, до которого меня довела несчастная случайность, а не неумение, я не могу доказать ничего. Но если вы сомневаетесь, спросите у своей матери или у наших хозяев или загляните в церковные книги Грооте-кирк, не найдете ли вы там под числом, которое я сообщу вам, записи о браке Хуана де Монтальво и Лизбеты ван Хаут, от какового брака и родился сын Адриан. Я докажу вам это. Не будь я вашим отцом, разве спастись бы вам из рук инквизиции и разве не проткнул бы я вас дважды за последние пять минут? Вы, правда, хорошо деретесь, но все же вам далеко до меня.

— Даже если вы отец мне, почему бы мне не убить вас, после того как вы угрозой заставили меня сделать, что хотели? Вы опозорили меня, из-за вас за мной гнались по улице, как за бешеной собакой, из-за вас мать отреклась от меня! — Адриан смотрел так свирепо и так низко опустил меч, что Рамиро почти потерял надежду.

— На все это могут найтись объяснения в душе человека религиозного, — сказал он, — но я приведу вам один довод, касающийся вашей личной выгоды. Если вы убьете меня, то проклятие, постигающее отцеубийцу, будет над вами и в здешней, и в будущей жизни…

— На мне уже тяготеет более тяжелое проклятие, — начал было Адриан, но в голосе его послышались колебания. Рамиро, искусно умевший играть людскими сердцами, затронул настоящую струну, и суеверие Адриана отозвалось.

— Будь благоразумен, сын мой, — снова начал Рамиро, — и останови свою руку, прежде чем совершишь дело, которому ужаснется сам ад. Ты думаешь, что я враг тебе, но ты ошибаешься. Все это время я старался делать тебе добро, но как я могу объяснить тебе все, лежа, словно теленок под ножом мясника? Отложи в сторону мой меч и свой и дай мне сесть, тогда я сообщу тебе план, который послужит на пользу нам обоим. Ведь что такое жизнь для меня, знавшего столько горя? Всевидящий Боже, прими мою душу и, молю Тебя, прости этому юноше его ужасное преступление, он не в полном разуме и впоследствии раскается в своем поступке.

Рамиро выпустил из рук меч, уже ненужный ему. Придвинув его к себе концом своего оружия, Адриан нагнулся и поднял его.

— Встаньте, — сказал он, снимая ногу. — Я могу убить вас после, если захочу.

Если бы он мог заглянуть в сердце своего отца, с трудом поднимавшегося на ноги, он не стал бы откладывать своей мести.

«Здорово же ты напугал меня, мой друг, — подумал Рамиро, — но теперь опасность миновала, и если я не отплачу тебе, то твое имя не Адриан».

Встав и отряхнувшись, Рамиро уселся на стул и заговорил очень серьезно. Во-первых, он с самой убедительной чистосердечностью доказал, что, заставляя Адриана действовать в своих целях, он не подозревал, что Адриан его сын. Конечно, доводы не выдерживали критики, но для Рамиро главным было выиграть время, а Адриан слушал. Рамиро рассказал, что только после того, как мать Адриана случайно, а вовсе не по его желанию увидела документ, который содержал обвинение против ее мужа, он узнал, что Адриан ван Гоорль ее сын, а кроме того, и его, Рамиро, собственный. Однако, — поспешил он прибавить, — все это теперь уже старая история и не имеет никакого значения в настоящем. Из-за волнения черни, заставившей его покинуть пост в крепости, он находится временно в затруднительных обстоятельствах, а Адриан опозорен. Вот почему он хочет сделать Адриану одно предложение. Почему бы им не объединиться, почему бы естественной связи, существующей между ними и чуть было не прерванной мечом, — о чем оба они должны сожалеть, — не перейти в действительно нежную привязанность? Он, отец, имеет положение, большой опыт, друзей и виды на огромное состояние, которым, конечно, не может вечно пользоваться. На стороне же сына молодость, красота, приятные изысканные манеры, образование светского человека, ум и честолюбие, которые поведут его далеко, а в ближайшем будущем доставят ему возможность приобрести расположение некоторой молодой особы.

— Но она ненавидит меня, — сказал Адриан.

— Вот и видно, что ты еще неопытен, — со смехом сказал Рамиро. — Как легко юность приходит в восторг и впадает в уныние! Сколько я знаю счастливых браков, начавшихся подобной ненавистью? Дело это устроится, даю слово. Если ты хочешь жениться на Эльзе Брант, я помогу тебе, если не хочешь, никто тебя не заставляет.

Адриан задумался, и так как в нем была практическая жилка, то спросил:

— Вы говорили об огромном богатстве, на которое имеете виды. Что это за богатство?

— Я скажу тебе, — шепотом начал родитель, осторожно осматриваясь. — Я намереваюсь отыскать огромное сокровище Хендрика Бранта. С его поисков и начались все постигшие меня теперь неприятности. Видишь, как я был откровенен с тобой? Ведь если ты женишься на Эльзе, все это богатство по закону будет твоим, и я могу из него получить столько, сколько тебе будет угодно дать мне. В нашем гербе стоит девиз: «Вверься Богу и мне». Поэтому я предоставляю решение твоей чести — чувству, которое никогда не ослабевало в роде Монтальво. Не все ли равно, кто законный владелец состояния, раз оно находится в семье.

— Конечно, все равно, — мельком ответил Адриан, — я не коммерсант.

— Ну и прекрасно! — продолжал Рамиро. — Но мы заговорились, и если мне суждено жить, то есть дела, которыми я должен заняться. Ты слышал все, что я хотел сказать. Меч в твоих руках, я тоже в твоих руках и отпущен только под честное слово. Прошу же тебя, реши скорее. Только, если ты намереваешься прибегнуть к оружию, то позволь мне указать тебе, куда целиться, я не желаю бесцельных мучений.

Он встал и поклонился вежливо и с достоинством. Адриан взглянул на него и заколебался.

— Я не доверяю вам, — сказал он, — вы уже раз обманули меня и, думаю, обманете во второй раз. Я не особенно высокого мнения о людях, которые переодетыми и под чужим именем устраивают западни, чтобы добыть свидетельство. Но я в трудном положении, я одинок, и у меня нет друзей. Я хочу жениться на Эльзе и вернуть себе положение, которое занимал в обществе. Кроме того, вы сами понимаете, я не могу перерезать хладнокровно горло родному отцу, — Адриан бросил один из мечей.

— Я не ожидал другого решения от такого благородного человека, сын мой Адриан! — заметил Рамиро, поднимая свой меч и вкладывая его в ножны. — Но теперь, прежде чем мы заключим окончательный союз, я должен предложить тебе два условия.

— Какие же? — спросил Адриан.

— Во-первых, чтобы между нами существовали такие дружеские отношения, какие должны существовать между сыном и отцом, отношения, не допускающие никакой тайны. Второе условие может показаться тебе несколько тяжелым. Несмотря на то, что судьба вела меня по тернистому пути, и неизвестно, что еще готовит мне в будущем, была одна вещь, которую я всегда хранил свято и в чистоте и которая, в свою очередь, не раз в тяжелую минуту награждала меня за мою приверженность, — моя вера. Я — католик и желал бы, чтобы сын мой тоже был католиком. Эти ужасные заблуждения, поверь мне, так же опасны для души, как теперь они опасны для тела. Могу ли я надеяться, что ты, воспитанный, но не рожденный в ереси, согласишься учиться правилам истинной веры?

— Конечно, можете! — почти с увлечением воскликнул Адриан. — Надоели мне эти собрания, пение псалмов и постоянное опасение попасть на костер. С тех пор как помню себя, я всегда желал быть католиком.

— Твои слова делают меня счастливым человеком, — сказал Рамиро. — Позволь мне отпереть дверь, я слышу, наши хозяева возвращаются. Почтенный Симон и фроу Мег, прошу вас принять участие в счастливом событии, этот молодой человек — мой сын, и в знак моей отеческой любви я обнимаю и целую его в вашем присутствии.

Черная Мег, с изумлением смотревшая на Рамиро из-за плеча Адриана, вдруг увидела, что его единственный глаз вдруг закрылся. Неужели дон Рамиро сделал ей знак?