Том 4

8

Остальной полет прошел у него в разнообразных дружеских разговорах со старой дамой. Он рассказал ей, тщательно подбирая приличные выражения, о своем жутком сне. Она растолковала, что приснившиеся испражнения, зловоние и политическое дерьмо типа Янаева с Крючковым (что, в сущности, одно и то же), безусловно, к какому-то потрясающему известию или к неожиданной удаче, а уж то, что сон этот к непременным, к очень большим деньгам, – абсолютно точно.

Герман пропустил истолкование сновидения мимо ушей, поскольку страстно мечтал только об одном – любым образом бежать от приставаний Внуго, навязчиво преследующего и без того издерганную психику образами подлой растраты, бесшабашной игры и отвратительного пьянства.

Затем старая дама рассказала, что рада была побывать в Москве у театральных друзей. И конечно же, сердце у нее начало серьезно пошаливать от ужасающих картин всеобщего хаоса. Как в ее возрасте справиться сердцу и уму с впечатлениями от повсеместной бедности, гражданских побоищ, ужасающего дефицита, всеобщей изолганности и продажности, – то есть от всего того, до чего довела великую и не такую уж некогда бедную страну партия скунсов, крыс, мокриц, гиен, гадюк и шакалов? Чего уж тут удивляться смертельной тоске, бросающей ваше существо в глубокие обмороки?..

– Спасибо, мой друг! – воскликнула вдруг старая дама. – Буду счастлива познакомить вас с дочерью, с зятем и с внучкой. Внучка у меня – прелесть. Четырнадцать лет. Ужасно переживает разлуку с подружками и мальчишками с московского двора. Ностальгия. Впала в депрессию. Второй год категорически не желает ходить в школу. Мы давно не видели на ее лице улыбку. Послушайте, дружок, как я могла забыть?! Сегодня Рождество, нас ждет гусь и «Горби с трюфелями». Это нечто среднее между «Наполеоном» и «Адмиралом Нельсоном», Гран-при на конкурсе тортов и так далее… нет, нет, я не принимаю никаких отказов. Дела у вас будут завтра, а сегодня – Рождество! Все-таки жизнь, мой друг, чудесна! Вы понимаете? Рождество! Дайте мне вашу руку… Вы молоды, вы еще возьметесь за ум, вы благородны, но немного травмированы Системой… вы явно родитесь заново, иными словами, возродитесь из пепла… я очень рада, что вы не курите, потому что вы сидели бы на другом месте… кто бы спас меня, если бы не вы?..

Самолет уже подлетал к Нью-Йорку. Герман слушал старую даму весьма рассеянно. Он мучительно пытался вспомнить фамилию автора или хотя бы название книги, которая должна находиться в руках встречающего. Что-то вроде детектива «Остановка в августе на станции Путч».

Ладно, подумал он, Буш позвонит своим людям, что я буду в одеянии Деда Мороза… это ж надо ж… забыл, как по-английски Дед Мороз… Вот вернусь и железно завяжу, чтобы сохранить деловую память в отношениях с судьбой. Потом приду на шахту, тележку придурочную брошу и активно ввяжусь в забастовочное движение, но не по линии заботы о досуге жен шахтеров. И с этим делом, и с пьянью – в пупок завязано. В железный пупок… Часть, может быть, даже большую часть заработанных баксов отдам в профком на проведение Нового года и на гостинцы бедным нашим шахтерышам. Клянусь, отдам!..

При подлете к Нью-Йорку Герман переоделся в сортире в Деда Мороза, что вызвало общий вопль восторга и просто-таки детские аплодисменты всех пассажиров. Вся красно-белая одежда была ему впору.

Во время снижения и приземления Германа все еще продолжало дергать то, что он никак не может вспомнить ни паролей встречи, ни даже названия «Вечнозеленого кустарника семейства ремнецветниковых» из какого-то старого кроссворда. Подумав, что это, должно быть, «портупея», очень расстроился и понял, что до такого унизительного состояния умственной деятельности памяти он еще, пожалуй, никогда не доигрывался и не допивался.

В длинной очереди к чиновнику, проверявшему паспорта и визы, Германа просто обуял страх. В мозгу начали витать образы жуткой потерянности в «Городе Желтого Дьявола». А у него – сотня штук зелеными в кейсе.

Внуго зашептал: «Если на таможне все будет о’кей, плюнь на все. Ты из-за всей этой бушевской шулерской кодлы попал в замазку, как муха в детский понос. Они и с баксами тебя крутанут, а потом, ко всему прочему, премило завалят и зальют бетоном, если не прокрутят на фарш. Линять назад теперь поздно… Вот и покажи им тут всем, как гуляет пропащий русский человек в период перестройки… Холодного «Абсолюта» литровочку, га-а-а-аспада!.. Па-а-рра-сенка, плиз, целиком и полностью жареного!.. Пра-ашу гулять, за все уплачено… Потом залезешь на факел статуи Свободы и – гуд бай, проказа ворку-тинская, гуд бай…» Между прочим, старая дама не оставила Германа в одиночестве, хотя сама она могла пройти без всякой очереди через пропускной пункт для граждан США. Она чрезвычайно корректно пыталась узнать, встречает ли его кто-нибудь, но он рассеянно молчал, потому что отбивался как мог от хамских призывов внутреннего голоса.

«Записки мадам Де Сталь» он решил достать из сумки после проверки паспорта.

И только разум его начал вкрадчиво улаживать вечно сложные отношения с памятью, только забрезжили в мозгу у него заполненные клеточки кроссворда из перестроечной КРЕСТЬЯНКИ: «Основной персонаж Библии. Премьер-министр Древнего Египта, спасший страну в момент продовольственного кризиса» – по горизонтали, а по вертикали – «Особая форма стихотворения, обожавшаяся русскими поэтами до октябрьской Катастрофы»… Иосиф… Иосиф… строфа… нет, но тоже на букву «эс»…

Только, одним словом, память Германа начала поднимать из алкоголических руин помещенные в нее знаки и образы, а некая забытая словесная личинка готова уже была выбраться из куколки и затрепетать в уме бабочкою «стансы»… как он услышал голос собственного дяди.

Поначалу Герман страстно вознадеялся, что все это вполне закономерное начало «Целого рада слуховых явлений, вызванных нарушением психической деятельности мозга алкоголика». Надеялся, что хорошая опохмелка наведет порядок в башке и галлюцинации бесследно сгинут, как уже не раз с ними бывало. Но голос дяди продолжал звучать чуть ли не прямо у него за спиною.