Том 4

1

Сама Клара в очередной раз исцеляла свое роскошное и распутное тело в Крыму, в санатории для горняков, страдающих тяжелыми профзаболеваниями. Шустрейшая супруга Дебелова находилась в это время в Лондоне на конференции «Прогрессивные женщины мира – против мехов диких животных».

Перепулив крупные бабки, хозяин райкома вызвал из-под земли своего шалопутного, временами чумного, но крайне исполнительного племянника Германа…

Здесь необходима коротенькая биографическая справка и небольшое отступление от основной линии рассказа.

Герман Елкин был атлетически сложенным молодым человеком очень высокого роста и натуральным русским красавцем, гены которого, к счастью, не пострадали от очень раннего алкоголизма покойного отца, шахтера. Мать Германа тихо померла от тяжелой и продолжительной депрессии, то есть от общего разочарования окружающей действительностью и вызванным таковым душевным настроем нежеланием жить.

Его с детских лет опекал родной дядя, крупный номенклатурщик, никак не согнутый в бараний рог драматическими колебаниями партийной карьеры. Сирота стоял к моменту начала нашего рассказа на пороге своего тридцатилетия.

На одной из воркутинских шахт Герман не вкалывал в забое или в иных пристойных трудовых местах, но был каким-то засекреченным придурком. Причем придурком настолько засекреченным, что он и сам не знал, в чем именно заключаются смыслы его секретной деятельности под землей.

Обстоятельство это сообщало всему его вполне добродушному и не подлому существу качества значительности, а также наплевательской безответственности, которые – при былом, роковом лишении трудящихся масс почти всех человеческих прав – как-то так постепенно приживались, приживались в изувеченном организме нашего гражданского общества, пока вовсе не подменили собою в нем самом и в отдельных его «винтиках» чувств естественной свободы и человеческого достоинства.

Герман часа два в день разъезжал под землей в бесшумном шведском электрокаре. В каре том, в бронированных контейнерах, находились опломбированные приборы для регистрации то ли опасных космических лучей, то ли «гиперразумных частиц внеземных цивилизаций», очумевших, если верить шахтерским слухам, от вакуума межзвездного одиночества.

К слову говоря, интеллигенты Воркуты, которых в этой местности с известных времен было, пожалуй что, побольше, чем в Москве и в Ленинграде, вместе взятых по одному делу, свято верили (сидя, правда, уже не на нарах, а на кухонных стульях) в интерес, проявляемый внеземными цивилизациями не к загнившему Западу, а как раз к СССР – светочу духовности, фигурного катания и хоккея. Ясно же, что эти содержательные виды спорта имеют прямое генетическое отношение к воркутинской вечной мерзлоте, а уж интеллектуалов на одном квадратном метре этой мерзлоты… Марбургу с Гейдельбергом усраться надо… Поговаривали также, что приборы, опекаемые Германом, помогут в любой опасный для нашей Родины момент лазерно сдвинуть с орбиты армаду американских ядерных ракет и повернуть их либо на Китай с Афганистаном, либо на Израиль…

Получку Герману присылали по почте. В шахтерском поселке считали, что он находится «за Москвой».

Синекура таковая заделана была ему дядей, секретарем райкома, после знакомства на курорте в Крыму с начальником особого отдела одного герметически закрытого академического института.

В научные планы «ящика», доверительно сообщил дядя верному племяннику, входил поиск внеземных цивилизаций, превосходящих земную по всем главным показателям. Важно было упредить американцев в их попытках первыми закрутить роман с соседями по коммунальному общежитию ближнего и дальнего космоса. Важно было проинформировать небожителей о зверствах капиталистической формации, где человек человеку – банк в овечьей шкуре и где погоня за сверхприбылью полностью вытеснила экологическую заботу банков не только о волках, но и о тиграх с леопардами, бобрами и выдрами…

Раз в месяц около шахты снижался вертолет. Десантники, похожие в своих плексигласовых шлемах на инопришельцев и к тому же со странным оружием в руках, перекрывали все наземные входы и выходы. Контейнеры вынимались из Германова кара и грузились на борт вертолета. Оттуда выгружалась свежая опломбированная аппаратура.

Затем – в плане дальнейшей заботы человека о человеке – «инопришельцы», выполнившие служебный долг, перепродавали шахтерам (по непотребным, разумеется, ценам) дефицитный ширпотреб, кавказские фрукты, антицинготные овощи, спиртное, витамины, дрожжи и т.д. и т.п.

Десант улетал, а шахтеры вскоре начинали выпытывать у Германа, когда сызнова свалятся к ним с неба товары, давно не ночевавшие в нарпите…

Обычно, часа три покатавшись в научно-фантастическом каре по лабиринтам шахты и слегка попугав своим всегдашним похмельно-таинственным видом работяг, Герман поднимался на лифте на поверхность земли.

Сначала он опечатывал машину с приборами в спецгаражике, потом включал особо чуткую сигнальную сирену – электронную копию устройства, притыренного, по словам дяди, лишь в мавзолее и в святая святых Лубянки, где хранятся записи особо тайных, ночных, бесед Сталина с Лениным о судьбах социализма и мировой революции.

Затем Герман отмечал в журнальчике, что никаких ЧП с приборами не произошло, совал указательный палец в спецдырку прибора, считывавшего, по словам того же дяди, контрольную дактилоскопию с этой номенклатурной конечности, включал усилитель регистратора нейтрино, гиперразумных частиц и прочих, так он их называл, сикись-накись-мезонов, ставил дату, расписывался в том, что все это только что записал, потом шел обедать, тайком опохмелялся, а потом еще пару часов разгадывал кроссворды, умело, впрочем, делая вид, будто ведет регистрацию разумных межкосмических ауканий.

Именно благодаря своему хобби Герман знал массу всяких экзотических слов, формулировок и определений, но значения их забывал сразу после отыскания единственно верных фамилий, названий и понятий в различных словарях, в географическом атласе или же на карте звездного неба. Всплывали многие слова и определения в его уме как-то вдруг, ни с того ни с сего и в самых неподходящих для этого ситуациях.

Словесную кашу в голове он принимал за эрудицию, нажитую в беседах с интеллигентными алкашами из воркутинских забегаловок. Соседи по квартире, подруги и собутыльники интуитивно чуяли, что мыслит симпатичный Герман в нервозно трезвом виде – по вертикали, а под сильной балдой – по горизонтали.

Всем, впрочем, было забавно, что изъясняется он многозначительно и витиевато. Например, склонял он очередную даму к сожительству без маршалообразного солдафонства, но с обещанием открыть ей в постели, что такое по вертикали «Чувство, волшебным образом преображающее образ жизни одинокого человека», а по горизонтали «Гравюра на металле, протравленном кислотой» или «Особое качество звука, характерное для каждого голоса и инструмента».

Жизнь в наших индустриальных северных провинциях была до недавних пор весьма однообразна и скучна. Немудрено, что провинциальных дам разбирало возвышенное любопытство и все они – разумеется, порознь – слетались в постель местного эрудита на страстные горы знания и силы. В общем, Герман слыл «большим ученым» и донжуаном, но дело вовсе не в этом.