Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913 - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Леонид Николаевич Андреев (Комментарии) #14

Второй рассказ тематически близок к лирической новелле 1900 г. «Прекрасна жизнь для воскресших» (см. наст, изд., т. 1, с. 192). Современниками рассказ был воспринят как знамение новых настроений в творчестве Андреева, появление в нем «радостного и светлого тона» (см.: Терек, 1913, № 4759, 16 ноября).

Панева — старинная шерстяная юбка особого покроя, одежда замужних женщин на юге России и в Белоруссии.

Рядина — нарядная праздничная ткань.

Не убий^*

Отрывок (второе действие) пьесы был напечатан в журнале «Маски» (1913/1914, № 1) («Не убий»).

Полностью впервые — Литературно-художественные альманахи издательства «Шиповник», кн. 22. СПб., 1913 под названием «Каинова печать (Не убий)». Одновременно вышла в Берлине в издательстве Ладыжникова, а также отдельным изданием журнала «Театр и искусство» под названием «Каинова печать (Не убий)». Печатается по СС, т. 16 («Не убий»).

Указывая на источники драмы, писатель упоминал в интервью газете «Биржевые ведомости» о том, что в основу ее сюжета лег один из многочисленных судебных процессов, свидетелем которых он был, когда работал в молодости судебным репортером (Биржевые ведомости, 1913, 1 октября, веч. вып.).

В издании журнала «Театр и искусство» к тексту пьесы прилагаются «Заметки о действующих лицах»:

Старик Кулабухов, которого убивают, — не скупец. Дом его разворовали, и к этому он равнодушен: если и было что для него интересное, так только сам процесс расхищения, процесс разговоров по этому поводу, крика, насмешек и угроз. Его самого как бы очаровывает та злая сила, что есть в больших, плохо лежащих деньгах, увлекает та странная игра, при которой он и его деньги являются целью преступных вожделений. Он и трусит отчаянно, до дрожи в коленах, до смертельного холода в сердце — он же и сам лезет в драку, настойчиво и долго раздражает, пытает. В этом какой-то символ его заброшенной, одинокой, оголтелой старости: возможно, что сам он пришел к своему богатству через преступление или чьи-то большие и горькие слезы. По виду это грязный, неряшливый, пахнущий псиной старик, издерганный, кривляющийся, облезлый; любит грозить указательным пальцем.

Экономка Василиса Петровна — женщина лет 40–43: настоящий возраст трудно разобрать, так как в зависимости от переживаний и положения лицо и манеры сильно меняются — то молода, то стара. Лицо приятное, порой даже красивое. Всю жизнь с молодости служила в богатых домах, была хорошей, честной экономкой, насмотрелась на чужую роскошь, любит приличия и тишину. В юности имела короткий, но очень искренний, горячий роман. Были и другие связи, но мимолетные, входящие как бы в круг служебных обязанностей — но, во всяком случае, только с приличными господами. Получила некоторое образование, читала.

Яков-дворник — красивый молодец лет двадцати трех, по виду спокойный, очень вежливый, порою даже медлительный, но медлительность только наружная и нужна Якову для того, чтобы хоть несколько связать и задержать стремительность воли, дикий неугомон, почти вихрь, в котором напряженно трепещет его душа. Презрителен и горд до последней степени: отсюда та необыкновенная щедрость, с которой он расточает и ласку, и жизнь, и самое душу свою. Дарит от презрения, от невыносимой гордости, от единственного желания воздвигнуть под собою высочайшую гору; один из тех немногих, что, завоевав Царство Сибирское, легким жестом и с усмешечкой бросают его к чьим-то ногам: а мне ничего не надо! Таким он раскрывается постепенно. Иногда любит стать в позу, откровенно любуется собою — но по отношению к другим это самолюбование носит угрожающий характер. Речь свою, порою быструю до скороговорки или речитатива, отчетливо чеканит. Присловье: «как это говорится», служит для чекана и щегольства. Мука и великое страдание его в том, что он — не знает муки, не знает дурмана дешевых грез и обольщений. Единственным судом над собою признает только Суд Божий, но и туда идет не без намерения показать себя.

Феофан-странник — нечто огромное и даже страшное по виду, носит что-то вроде подрясника, стянутого по животу широким кожаным поясом, таскает здоровенную палку, топает здоровенными сапожищами. Голос трубный, яростно-громкий в начале, к концу же фразы переходящий в сдержанный, мягкий и даже Добродушный рокот. Носит в себе истинного пророка, но задавлен тяжестью тела и своей бессловесностью. Между пьяным и трезвым разница небольшая.

Маргарита-горничная — душа нежная и красивая, страстно нуждающаяся в признании. Чувствует себя цветком райским, благоухающим, а руки жизни грубы и тяжелы, тискают и мнут, ломают беспощадно. Обычный и будничный прием гостиных: целование дамской ручки мужчинами — для нее восторженная, наивная и несбыточная мечта о воскресении из мертвых.

Ничего специфического для дворника, горничной и экономки не должно быть в сценической характеристике означенных: просто люди.

Князь де Бурбоньяк — сравнительно молодой человек, лет 35-ти, изящный, скромный, с прекрасными манерами и воспитанием; росту высокого. Его мягкость и готовность имеют черты странного и даже загадочного непротивления злу, безмолвной, почти фаталистической покорности.

Зайчиков — беззаветно влюблен в князя, на этой любви построил последнюю жалкую храмину своей жизни. Любит Зайчикова и князь; и есть у них минуты интимные, часы сокровенные, когда прижимаются они друг к другу, как озябшие, и молчат, согласуя свою печаль. Внешне Зайчиков бурлив, порой актерски, а порой и искренне патетичен, и весь во власти сыгранных когда-то и виденных ролей — не только в манере речи, но и в переходах настроений.

При постановке режиссеру необходимо соблюсти следующее:

В сцене свадьбы выявить странность всей обстановки — то, что генерал на своем языке называет «фантасмагорией». Надо помнить, что жених нарочный, и все гости нарочные, и посаженый отец и мать нарочные; сочинив свадьбу и княжество, Василиса Петровна принимает их со всей серьезностью верующего, и для нее одной свадьба — нечто подлинное и настоящее. И разве только Зайчиков разделяет ее веру — когда в забвении чувств от любви к князю, от алкоголя, суеты и праздничной обстановки теряет границы между правдой и мечтою. Гости первого плана еще стараются играть настоящих гостей, но фигуры второго плана механичны, почти неподвижны, безмолвны и чужды.

В сцене ночлега на постоялом дворе необходимо дать непрерывный и ровный топот пляшущих. И только раз, перед вторым появлением Якова, врываясь в тоскующую речь Маргариты, слышится его поющий голос.

В последнем действии выстрелы за сценой должны быть довольно часты, но отнюдь не громки: стреляют далеко, в прихожей или даже на лестнице.

(Андреев Л. Каинова печать (Не убий). Драма в пяти действиях и картинах. Репертуар СПб. Императорского Александрийского театра. Театральное издание журнала — «Театр и искусство», б. г., с. 63–65).

«Не убий» Андреев писал во второй половине августа — в начале сентября 1913 г. В письме Немировичу-Данченко от 17 августа 1913 г. писатель говорит о своих планах засесть за драму в ближайшие дни, а 9 сентября уже высылает готовую пьесу адресату (Письма Л. Н. Андреева к Вл. И. Немировичу-Данченко и К. С. Станиславскому (1913–1917). — Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 266. Тарту, 1971, с. 232, 233).

Уже в этом письме Андреев пытается объяснить своеобразие своей новой пьесы: «„Не убий“ примыкает к типу пьес „Савва“ и „Дни нашей жизни“, а в драматургической литературе вообще идет следом за Островским, „Властью тьмы“, горьковским „Дном“, конечно, отличаясь резко от упомянутых самой трактовкою сюжета. Оставаясь противником чистого реализма, я сгустил краски, некоторые положения и характеры довел до крайности, почти до шаржа или карикатуры, ввел изрядное количество „рож“ и даже черных масок: вообще на старой литературной квартире расположился по-своему <…> Пьесу „Не убий“ я написал в две недели (некоторые акты написав по два и даже три раза)…» (там же, с. 233).

В письме, датируемом серединой сентября 1913 г., Андреев в ответ на упреки Немировича-Данченко в неправдоподобии ряда персонажей и ситуаций продолжает уточнять особенности драматургического строения «Каиновой печати», убеждая своего адресата, что если большинство актов в ней «понимать как реальность, то они плоски: ну что такое эта дурацкая свадьба, и даже „с генералом“?.. Ведь на свадьбе все — фантасмагория, как говорит генерал… И это потому, что вся Василиса — а значит, и вся линия ее — в призрачной мечте, в несуществующем, в неистовом желании сотворить себе свой мир. То-то и страшно <…> на той свадьбе, что никакой свадьбы нет и не было, а все только сочинено Василисой <…> И разве не призрак, не фантом милейший Зайчиков, весь составленный из обрывков ролей, абсолютно лишенный способности речи и где-то в глубине, под внешним покровом пьянства, грязи и лжи живущий святой и печальной жизнью? А милый князь — разве он не святой из святых?

Скажу больше: свят и Яков, и все они святы — и это только обман зрения, что кажутся они пьяницами, ворами, убийцами. Это только наряд дьявола на них. И отсюда, повторяю, грубость красок, нарочитость шаржа, грим лиц и декораций ихней призрачной жизни. Нет тут реальности» (там же, с. 234–235).

Однако в письме от 13 сентября 1913 г. Немирович-Данченко дает Андрееву официальный отказ в постановке пьесы МХТом. Андреев передает пьесу московскому театру К. Н. Незлобина (премьера состоялась 20 декабря 1913 г.).

В Петербурге Андреев предназначал пьесу для постановки Александрийскому театру (роль Яшки писалась для H. H. Ходотова). Предлагая роль Василисы Петровны актрисе Александрийского театра М. Г. Савиной, автор уверял ее, что пьеса «написана в реальных тонах, близких к Островскому». Однако после прочтения «Не убий» Савина отказалась играть в ней (см.: Шнейдерман И. Т. Мария Гавриловна Савина. Л.-М., Искусство, 1956, с. 302–304), и пьеса была снята с репертуара. В прессе появились заметки, что якобы истинной причиной снятия пьесы дирекцией казенных театров в Петербурге было то, что фигура Феофана будто бы напоминает Григория Распутина (Театр, 1913, № 1397).

В сезон 1913/1914 г. пьеса шла также в ряде провинциальных театров (в Одессе, Баку, Воронеже, Нижнем Новгороде и др.). В 1914 г. пьесу также собирался ставить в берлинском «Немецком театре» М. Рейнгардт, однако по ряду причин постановка «Не убий» здесь осуществилась лишь в 1924 г. В 1916 г. был сделан фильм «Не убий» (сценарий Л. Андреева и В. К. Висковского).

Сложная сценическая судьба пьесы сказалась на восприятии ее критикой. Постановка в театре Незлобина, в которой не был раскрыт достаточно сложный, соединяющий фантасмагорию и традиции Островского замысел Андреева, была большинством рецензентов признана неудачной. При этом существенная вина за неуспех возлагалась и на автора. «Автор справедливо уклонился от посещения премьеры своей пьесы: впечатление от нее сумбурное <…> После четвертого акта шиканье даже заглушило аплодисменты», — писал рецензент газеты «Театр» (1913, 21 декабря, № 1417, с. 9). По мнению другого критика, «многословие, высокопарность речи и претенциозность замыслов — эти обычные недостатки последних произведений Леонида Андреева легли всей тяжестью на „Каинову печать“ <…> По содержанию же и даже по рисунку положений „Каинова печать“ порою напоминает то Достоевского, то Толстого, то даже бульварные романы» (Туркин Н. Московские письма. — Театр и искусство, 1914, № 2, 12 января, с. 33–34). С ним солидарен и С. Яблоновский, утверждавший, что «Каинова печать», как многие последние андреевские драмы, написана «очень неровно»: «…но только там, где раньше бывали яркие и оригинальные сцены, — теперь то Достоевский, то Щедрин, то Лев Толстой; все это, разумеется, опрощенное, разбавленное для всеобщего употребления, а там, где этого нет, начинается самый невероятный бульварный роман…» (Русское слово, 1913, 21 декабря, № 294).

В. Львов-Рогачевский, напротив, высоко оценивал именно сценические достоинства Пьесы, указывал на яркость и театральную пластичность ее образов, подчеркивал органичность связи с классической традицией. Однако критика не устраивало то, что было в драме принципиальной авторской установкой — двойственность, фантасмагоричная окраска реальнейших на первый взгляд эпизодов. По его мнению, «два тона пьесы не слиты в одном аккорде. Стиль гротеска не выдержан, трагическая карикатура все время переходит в веселенький водевиль <…> Художественность приносится в жертву сценичности». А это, в свою очередь, ведет к неясности в развитии драматического действия: «Покончил с собой Яков оттого, что в нем совесть заговорила, или он не выдержал геройскую борьбу с нагрянувшей полицией <…> Пьеса в целом рождает мучительное недоумение…» (Львов-Рогачевский В. Новая драма Леонида Андреева. — Современник, 1913, № 10, с. 245, 246).

Г. Чулков достаточно точно уловил синтез реального и метафизического начал в «страшной, жуткой и таинственной драме»: «Ужас Андреева совсем не священный ужас, он подлинный, а не выдуманный <…> Убийство не причина, а следствие всеобщего сумасшествия <…> Василису Петровну мучает не столько совесть, сколько страх, — тот самый страх, который присутствует в драме в первые мгновения диалога и до конца. Вообще страшно. Смерть страшна, а жизнь еще страшнее. Где-то раздаются глухие выстрелы, а мы смотрим в раскрытую черную дверь. Там, в черной глубине, что-то происходит ужасное, но что именно, мы не знаем» (Чулков Г. Глухие выстрелы. — Отклики, 1914, № 1. Цит. по кн.: Чулков Г. Наши спутники: Литературные очерки. М., Изд-во Н. В. Васильева, 1911, с. 51, 52).

Пермете? (от фр. permettez). — Разрешите?

Куррикулюм витэ (от лат. curriculum vite) — описание жизни.

Киссинген — курорт в Германии.

…ни слова, о друг мой, ни вздоха! — Строка из романса П. И. Чайковского «Молчание» на стихи А. Н. Плещеева.

Ноблес оближ — (от фp. noblesse oblige) — происхождение обязывает.

Менелик — император Абиссинии (1844–1913).

Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. — Из стихотворения М. Ю. Лермонтова «А. О. Смирновой».

Бонсуар (от фp. bonsoir) — добрый вечер.

Жизнь для жизни нам дана. — Строка из стихотворения И. П. Клюшникова «Жизнь» (1840).

…расслабленный из Капернаума… — Согласно евангельскому преданию, Иисус, будучи в городе Капернауме, исцелил больного (расслабленного) слугу сотника (От Матфея, 8, 5-13).

Самсон — см. т. 5, примеч. к е. 180.

Плясовица Иродова — Саломея.

цвет somon (фр.) — розово-желтый.

Роскошь, забавы, светлость корон, счастье и слава — все только сон! — Измененная цитата из оды А. П. Сумарокова «На суету человека».