Том 5. Стихотворения, 1941-1945. Статьи

Где слово русских прозвучало,

Воспрянул друг и враг поник.

Русь – наших доблестей начало

И животворных сил родник.

   Служа ее опорой твердой

   В культурной стройке и в бою,

   Любовью пламенной и гордой

   Мы любим Родину свою!

Она – поборница свободы.

Ее овеяны теплом,

Находят братские народы

Защиту под ее крылом.

   Несокрушимою державой,

   Объединясь в одну семью,

   Словами песни величавой

   Мы славим Родину свою!

Мы приближаемся к порогу

Неомрачимо-светлых дней.

Нам Ленин указал дорогу,

И Сталин нас ведет по ней.

   Крепя ученья их основы

   В работе мирной и в строю,

   Мы насмерть стать всегда готовы

   В борьбе за Родину свою!

Банкет в фашистской преисподней.

Какой убогий реквизит!

От этой встречи новогодней

Могильным холодом разит.

   Скулят Лавали все о крахе:

   «Что нам сулит грядущий день?»

   Кровавый Гитлер в диком страхе

   Глядит на собственную тень.

Идут событья грозным ходом.

Над уголовным этим сбродом

Навис неотвратимый рок.

Враги дрожат пред новым годом:

Он их прикончит в должный срок!

Освободителям Варшавы наш салют!

     Сегодня наши пушки бьют

Торжественный сигнал блистательной эпохи.

     То перекличка двух столиц,

     То – в зимнем небе – блеск зарниц,

     Победы зреющей всполохи.

Варшава! Враг терзал ее не год, не два.

Казалось, черная над нею смерть нависла.

И вот – Варшава вновь свободна и жива,

И плещет радостной волной пред нею Висла!

Торжественно ее приветствует Москва,

     И родственно звучат ее слова,

     Великого исполненные смысла!

     Нет, не о розни вековой,

Не о разладе, им обеим ненавистном,

О дружбе говорят они о боевой

     И о союзе бескорыстном!

Да будет же на долгие века

     Их связь сердечная крепка,

И да покроется неомраченной славой

Союз Москвы, творящей подвиг свой,

С соратницей своею боевой,

     Демократической свободною Варшавой.

Дрожа, спасаясь от расправы,

Бегут фашистские удавы.

В Варшаве немцев больше нет!

Освободителям Варшавы

Наш гордый, боевой привет!

Охвачен паникою дикой,

От вас бежит фашистский зверь.

Пред Польшей вольной и великой

Вы распахнули настежь дверь:

«Смотри! Свободна ты теперь,

И в Вислу радостно глядится

Твоя прекрасная столица!»

Всей Польше шлем мы братски весть,

Что мы поможем ей расцвесть

И засверкать волшебной новью.

Тому порукой – наша честь

И дружба, спаянная кровью!

Таких стремительных маршрутов

Не видел мир еще пока.

С названьем славным

      «День салютов!»

День этот перейдет в века.

В раскатах грозного похода

Сказались, гордость в нас будя,

И гений нашего народа

И гений нашего вождя.

В пастуший, в золотой, как говорится, век

Жил-был пастух, добрейший человек.

   По доброте своей безмерной,

   Когда в степи он стадо пас,

   Он даже как-то волка спас

      От смерти верной;

   Надежным псам, точней сказать,

   Он не дал волка растерзать.

«Острастку сделали, – сказал он, – и прекрасно!»

   Волк, дескать, тоже божья тварь

(Пословица была такая встарь!),

   Так что ж губить его напрасно?

Он волка пожалел. Но не прошло трех дней,

Как вышла пастуху за доброту награда:

   Волк выбрал ночку потемней

И вырезал у пастуха полстада.

Пастух, конечно, был классический дурак,

      Мы скажем так,

   Судя по скорбным результатам.

Фашистским прихвостням и всем их адвокатам

Из басни вывод мы подносим, он таков:

      Уничтожение волков

Должно законом быть в обычае пастушьем,

Мы за друзей стоим горой. Спокон веков

      Известны мы своим радушьем,

Но скажем господам иным за рубежом:

Врага, что сердце нам хотел пронзить ножом.

Не склонны мы дивить своим великодушьем.

Мы перед Родиной ответственны во всем

И пред потомками. Пусть знают «адвокаты»:

   Фашизму не избыть расплаты,

   Ему мы голову снесем!

С каким свирепым окаянством

Враги в советский вторглись двор!

Они гналися за пространством,

Им русский нужен был простор.

Враги ожглись. И вот тогда-то

«Пространство» стало им претить:

В том, что им стало туговато,

«Пространство», дескать, виновато,

«Пространство» надо сократить.

Досокращались в полном смысле:

Их фронт разорван, скомкан, смят,

Вчера громили их на Висле,

Сейчас на Одере громят.

И вот – какое постоянство! –

Враги опять морочат свет:

Эх, будь у них теперь пространство!

Беда, пространства больше нет!

Мы объяснять не станем длинно,

Как проиграл наш враг войну.

Пространство в этом неповинно.

Мы на себя берем вину.

К просторам русским для фашистов

Навек заказаны пути:

Убийц, воров-рецидивистов

Казнят иль держат взаперти!

«Мы устроим русским пробку!

Вот приказ строжайший мой!»

Нажимает Гитлер кнопку.

Телефон – глухонемой!

«Данциг! Данциг! Тоже глух ты?»

Данциг Гитлеру в ответ:

«Я не глух. Но только бухты

У меня уж больше нет!»

Немцам мы… Раскроем скобку,

Правду мы сказать должны:

Мы устроили им пробку

С той и с этой стороны!

Бывает так, что мы – одни,

И все же мы не одиноки.

В те исторические дни,

Когда пишу я эти строки,

Богатыри родной страны,

Я вижу вас в делах войны.

Наш враг в панической тревоге:

Сомнений нет ни у кого,

Что в скором времени его

Добьете вы в его берлоге

И – победители – потом

Сквозь гул приветствий по дороге

Вернетесь в свой иль отчий дом.

Здесь ждет вас встреча на пороге

С отцом и с матерью родной,

Иль с бабушкой еще не хилой,

С сестрою, братом и женой,

С подругой иль невестой милой.

Соседи набегут на двор.

Пойдет всеобщий разговор,

Слова тут станут сами литься.

Всем будет что порассказать,

Про что спросить, что показать,

Чем горделиво похвалиться.

Придется вам, бойцам, не раз,

Домашний слушая рассказ,

Иному делу подивиться,

Иным примером умилиться:

«Так вот вы, значит, как без нас!

Шагали, значит, с нами в ногу.

Да вы ж герои все, ей-богу!»

Герои, да, и старики

И, что важней всего, подростки.

Героев юных не с руки

Хвалить мне с первой же строки,

Их ставить сразу на подмостки:

Они и так ведь на виду,

Отмечены чертой глубинной,

Чертой исконной в их роду –

Недетской, сказочно-былинной

Любовью к родине, к труду.

   Об этом в повести недлинной

Я речь правдиво поведу.

Казалась жизнь извечным благом,

И вдруг – огонь прожег сердца:

Война! На фронт зовут бойца.

Егорка шел широким шагом,

Не отставая от отца.

Мать с малышами шла за ними,

Полна вся думами своими:

Муж уцелеет ли в бою?

Руками женскими одними

Как поддержать ей дом, семью?

В конце деревни, возле клена,

Побагровевший чей убор

Осыпал землю и забор,

Сказал отец: «Не плачь, Алена:

Авось, как немцев победим,

Вернуся жив и невредим.

Заметь, проверено войною,

Что смелых пуля не берет!»

С детьми простившись и с женою,

Он быстро зашагал вперед.

Пройдя немного, обернулся,

На деревушку оглянулся,

Не видел вроде до сих пор,

Проникся чувством умиленья:

«Вон детский сад… Вон дом правленья…

А вон – просторный скотный двор…

Чей поработал здесь топор?

Вся эта плотничья работа

Моя, Раздолина Федота!»

Он на пригорок бросил взор.

Пред ним, не уходя с пригорка,

Его родная вся четверка,

Жена, сынок старшой, Егорка,

И двое малышей-ребят

Стоят, как на портрете, в ряд:

Жена в платке крестьянском черном,

Дочь, Валя, с личиком задорным,

Вцепилась в маму, егоза,

Девятилетний Анатолий

Трет хмуро кулачком глаза, –

Егорка всех взрослей, поболей…

«Проворен парень и толков.

Придется – нету мужиков! –

Ему хозяйство весть неволей.

Как сладит? Возраст ведь каков:

Всего четырнадцать годков!»

Мог про Егорку кто угодно

Сказать: он не пойдет с сумой,

Безделье малому не сродно.

Учился в школе он зимой

И возвращался ежегодно

С похвальной грамотой домой.

Служа другим во всем примером,

Был образцовым пионером,

Ребятам дружным – друг прямой.

Был крепко падок он на книгу:

Иному сунь скорей ковригу,

Он – хлеба мог не взять куска

В ночное летом, жадно книгу

Суя за пряжку пояска.

Над рыбной ловлею парнишки

Смеялись люди сколько раз:

Клюет рыбешка, но от книжки

Не оторвать парнишке глаз!

Сказал отцу его, Федоту,

Однажды так сосед Кузьма:

«О сыне поимей заботу,

Парнишка – умственный весьма.

Его, в моей будь это власти,

Я б двинул по ученой части».

Федот на это промолчал,

Не оказаться чтоб в конфузе,

Но сам давно уж намечал

Для сына умственный причал

В каком-нибудь советском вузе.

И, раздобыв комплект программ,

В них в каждую вникая строчку,

Частенько он по вечерам

«Путевку в жизнь» искал сыночку.

Его отцовские мечты

Пленялись не одним примером:

Он видел – строит сын мосты,

Став первоклассным инженером;

То крупным стал Егор врачом,

И обязательно колхозным,

То образованным ткачом,

То агрономом стал серьезным;

То сын его средь гор и скал

Руду железную искал…

Война отцовские подборки

Смела, лишила всех корней.

Война! Везде лишь речь о ней.

Ушел на фронт отец Егорки:

Артиллеристы там нужней.

О книгах нету речи боле:

Сошел с Егорки книжный хмель.

Сложил он книги все в портфель

(Им премирован был он в школе!).

«Лежите, – он сказал, – доколе

Вновь не понадобитесь мне,

Когда придет конец войне!»

И с грустью после предисловья,

Вбив толстый гвоздь у изголовья,

Портфель повесил на стене.

Как и везде, в деревне Горки

Война народ подобрала.

С войной у юного Егорки

Пошли по-взрослому дела.

Как взрослый, он пахал и сеял;

Как взрослый, хлеб он убирал,

Хлеб убирал – скирды метал;

Как взрослый, молотил и веял.

Потом с пилой и топором,

С отцовским, стало быть, добром,

Он, практикуясь понемногу,

Встал на отцовскую дорогу.

Хотя не строил он хором,

Но все почуяли нутром:

В нем плотник редкостный открылся,

Ему, что хочешь, закажи.

Он в разных справочниках рылся.

Учился делать чертежи.

Что дело у него спорится,

В соседнем знали уж селе.

Он голову, как говорится,

Умел прикладывать к пиле.

И не к одной пиле. Телега

В трясину ухнула с разбега.

Как быть? Подмоги нет кругом.

Егорка объяснит «научно»,

Как одному благополучно

Поднять телегу – рычагом.

Рычаг! Словцо загнет какое!

Егорка не сидит в покое:

Прелюбопытную на взгляд

Затеял мастерить игрушку,

«Модель», особую кормушку

Для самых маленьких телят.

Но было всем не до кормушки:

Уж невдали гремели пушки,

Скот угонялся на восток.

И вот до Горок, деревушки,

Достигнул вражеский поток,

Верней, немецкий хоботок,

Мразь, батальон какой-то сводный,

Сплошь весь ободранный, голодный.

Вошло ворье во все дома.

Полезли немцы в закрома,

Обшарили все кладовушки,

Тащили платье и подушки,

Из печек брали хлеб сырой,

Еще не обданный жарой;

Что попадалось из съестного,

Из рыбного или мясного,

Все пожиралось немчурой.

Фашисты с бабушки Егорки

Содрали валенки-опорки,

Сорвали с матери платок,

Большой платок, тот самый, черный;

Какой-то немец тошнотворный

Платок в бестарку поволок,

Где вся поклажа состояла

Лишь из одних таких платков.

«Мороз. Платки для наш полков

Позлюжит зместо одеяла!»

Сидела дома детвора,

А в школе грелась немчура:

   Глотая спирт за стопкой стопку,

Бросали немцы книги в печь.

Не удалося книг сберечь:

Пошел Тургенев на растопку!

Ждала деревня светлых дней

И дождалась. Вздохнув вольней,

Она впивала воздух чистый.

Не засиделись немцы в ней:

Их наши выбили танкисты.

Войдя за ними, наш отряд

Узрел знакомую картину:

Бурлит огонь, дома горят,

Не все, однакоже, подряд:

Спеша, боясь подставить спину

Под штык, под пулю, под снаряд,

Враг свой разбойничий обряд

Исполнил лишь наполовину.

Семье Федотовой судьба

Отрадных дней не предвещала:

Там, где была ее изба,

Лишь обгорелая труба

Над пеплом тлеющим торчала.

Война! В ней есть своя краса.

Далеких предков голоса

Нам слышатся в ее тревогах.

И не пустые словеса,

Что на больших ее дорогах

Порой бывают чудеса.

Случилось так: с немецкой сворой

В районе том сводила счет

Как раз дивизия, в которой

Бойцом Раздолин был Федот.

Тоска по родине, что шило:

Вонзится в сердце, сердце – ек!

Федота счастье оглушило:

Ему начальство разрешило

С родной семьей провесть денек.

И вот немецкое злодейство

Пред ним открылось: холод лют,

А дом сожжен, его семейство

В чужом углу нашло приют.

«Ну, немец, я ж тебя согрею!» –

Федот от бешенства дрожал.

День проведя с семьей своею,

Федот вернулся в батарею.

Отца Егорка провожал.

В пути продрог. Был день морозный.

Жилья чужого теплота,

Как ни приятна, но – не та.

Егорка хмурый стал, серьезный,

Вдруг перерос свои лета.

Жизнь без работы – маята.

Чтоб уберечь запас навозный,

Стал чистить скотный двор колхозный,

В котором не было скота.

Вновь занялся уж не игрушкой,

А настоящею кормушкой

На удивление ребят:

«Кормушка есть, а нет телят!»

«Аль скот вернуть нам позабудут?» –

На то Егоркин был ответ:

«Телят покамест, верно, нет, –

Вернется скот, телята будут,

Все будет малость погодя!»

Ребята это понимали.

В колхозе немцы, уходя,

Весь инвентарь переломали,

Ни вил не стало, ни лопат,

А сору – выше подбородка.

Егорка подобрал ребят

Себе под стать, своих погодков,

И вот – в колхозе грабли есть,

Их изготовили на честь,

Есть метлы, мусор чем подместь,

На ручки вилы насадили,

Везде порядок наводили,

В конюшню – сделали что с ней! –

Хоть заводи сейчас коней!

У погорельцев уйма дела.

Нужда со всех сторон глядела:

Всё – избы, утварь и белье –

Сожгло немецкое жулье, –

Амбарчик, банька уцелела,

То счастье: все-таки жилье.

Другим – уж тут не до гулянки! –

Пришлося наспех рыть землянки

Иль забиваться в блиндажи.

Житье! Что может быть плачевней?

Егорка тут пред всей деревней

Себя возьми и окажи:

«Не стану я копать землянку!»

И к председателю: «В лесу

Прошу мне выделить делянку,

На сруб я бревен припасу».

«На сруб?»

«На ладный, без обману,

Небось клетушки класть не стану.

Война красна своим концом.

Как с фронта мой отец вернется,

Пусть он довольно улыбнется,

Не стыдно будет пред отцом:

Я покажу товар лицом!»

«В делянке нет тебе отказу».

Егорка встрял в работу сразу.

На стройке зазвенел топор,

Сруб рос все выше, выше, выше.

Топор звенел уже на крыше.

Прошла сквозь крышу уж труба.

Все видят: ладная изба!

«Что ж мы в землянках-то спасались?»

У многих руки зачесались.

Пошли дела наперебой.

Видали б немцы-душегубы:

Где после них остались трубы,

Там, рядом с первою избой,

Белели новенькие срубы.

Нет стройки радостней труда.

Устройство своего гнезда –

Наиприятнейшее бремя.

И то сказать: ведь не на время

Гнездились люди – навсегда!

Какой-то новою приметой,

Великим новым образцом

Труд выражался в стройке этой,

Упорным начатой юнцом.

Любуясь новою избою,

Ее отделкой и резьбою,

Егорка пред своим крыльцом

Стоял с сияющим лицом:

«Есть, как отец вернется с бою,

Чем похвалиться пред отцом!»

Через неделю – вот веселье! –

Справлял Егорка новоселье.

От стен сосновый свежий дух.

Дорожки. Чисто, словно в келье,

А на столе шумел, не тух,

Гостей вгоняя в пот обильный,

Огромный самовар «фамильный».

(От немчуры он был укрыт,

В саду с вещами был зарыт.)

Тарелки на столе с брусникой,

Превкусной ягодкою дикой.

Чай пили с блюдечек взасос.

Была закуска небогатой,

Ведь дом достатком не оброс.

Егорка, тонок, востронос,

Сидел с улыбкой виноватой

Над книгой пухлой и лохматой,

Его прельстившею весьма

Презанимательной начинкой,

Амурной разной чертовщинкой,

Точней – мальца сводил с ума

«Виконт де Бражелон» Дюма.

Сидел он в праздничной одежде,

Еще потертой не вполне.

Его портфель висел, как прежде,

У изголовья на стене.

Письмо лежало перед Валей

Отцу на фронт – поди, узнай,

За Днестр, за Вислу, за Дунай

Или еще куда подалей!

Отец узнает из письма,

То скажет первая уж строчка,

Что Валя – грамотная дочка,

Письмо составила сама

С пренебреженьем трудных правил.

В письме весть главная о том,

Что брат Егорка дом поставил,

С сенями, во! Хороший дом!

Потом… потом… Что, бишь, потом?

Ах, да! Придумывать не надо:

Вернулося в деревню стадо.

Теперь деревня со скотом.

Всем стойлам сделали просушку.

Какой в телятнике уют!

Телятницы в ладоши бьют,

Когда в Егоркину кормушку

Телята мордочки суют!

К ярму приучены коровы –

Коней нехватка ведь сейчас.

«С тем будьте, тятенька, здоровы,

Не беспокойтеся о нас!»

Письмо найдет отца, нагонит,

Хоть бьет он немцев далеко.

Его письмо дочурки тронет,

Он на письмо слезу уронит,

На сердце станет так легко.

Как разговор пойдет про семьи,

Федот при случае таком

Перед товарищами всеми

Родным похвалится сынком:

Вот, мол, каков Егор Раздолин!

Умишком впрямь не обездолен:

Чего способен натворить!

«Сынишкой крепко я доволен:

Хозяин, что и говорить!»

Товарищи на речь Федота

Ответят весело: «Ну, вот!

Грустил порою ты, Федот,

О детях мучила забота.

А что мы видим там и тут?

Что ты тревожился напрасно:

Дела у нас идут прекрасно,

И в детях наших – это ясно –

Герои новые растут!»

Пришлося миру увидать

Шедевр немецкого «парада»:

Котлы!.. Котлы!.. Котлы «блуждать»

Пустилися со Сталинграда.

С тех пор усиленно росло

«Котлов блуждающих» число.

От их «блужданий» много ль толка?

Попавши в сети – не из шелка! –

В них застревал весь наш «улов» –

Из всех разгромленных котлов

Не уцелело и осколка!

Теперь котлов уже не счесть.

Их ждет такая ж точно честь.

Их список длинный исполинским

Котлом закончится – «берлинским»!

Ему – мы можем утверждать –

Уж будет некуда «блуждать»,

Придется приговора ждать.

В тот час – сомнений нет – в Берлине

Не станет Гитлера в помине:

Конца страшася своего,

Он, потемнее выбрав ночку,

«Блуждать» умчится в одиночку, –

Но и «блужданию» его

Сумеем мы поставить точку!

Его подручных палачей

Не защитит покров ничей.

Фашизм – чума, наш долг (врачей!)

Навек убить его живучесть,

Хотя бы тысячи плачей

Его оплакивали участь!

Славянский край с седых времен,

Немецким сдавленный напором,

Когда-то назывался он

Не Бранденбургом – Бранным Бором,

Мы в Бранденбург вонзили клин.

В Берлине дикая тревога.

Из Бранденбурга на Берлин

Наикратчайшая дорога.

Фашисты в панике вопят,

Речь Геббельса – одна икота.

Берлинцы с ужасом глядят

На «Бранденбургские ворота»:

Здесь совершится вход гостей,

Гостей нежданных, нежеланных!

От жутких фронтовых вестей

Мороз фашистов до костей

Всех пробирает, окаянных!

Как не напомнить гадам тут

О вое их зверино-лютом:

«Москва – капут! Москва – капут!»

Войска советские идут,

Грозя фашистам их «капутом»!

Он был царем, немецким шейхом,

Он был пророком, он «вещал».

Он всех колбасников прельщал

«Тысячелетним третьим рейхом»!

Двенадцать лет, велик ли срок?

Но год тринадцатый – опасный.

Что видит в ужасе пророк:

Над ним разверзся потолок!

Весь рейх потряс удар ужасный.

Удар неслыханный, тройной –

Земной, подземный и надземный!

Злодей, пытавшийся войной

Закабалить весь шар земной,

Двор пред собой узрел тюремный!

Да, рейх заменится тюрьмой,

Откуда, мир оставив тесный,

Дорогой он пойдет прямой

В «четвертый, вечный рейх» – небесный!

Фашисты заварили кашу.

Теперь, познав позора чашу,

Они грозятся не путем:

«Мы показали ярость нашу,

Теперь мы в бешенство придем!»

   Перемешалось все – угрозы

   И жалобы. Трещат морозы,

   И все вкруг Геббельса трещит.

   «Мы вытираем кровь и слезы!» –

   Уныло Геббельс верещит.

Рвут гады на себе одежды.

На Крым надеялись невежды.

Смело надежды как рукой:

«Хотя б одно словцо надежды!

Надежды нету никакой!»

Телеграфный зал. На ленту

   Геббельс пялится:

«Дело близится к моменту –

   Фронт развалится…»

Гитлер смотрит, гибель чуя,

   Озадаченно:

«Что на ленте, знать хочу я,

   Обозначено?»

Геббельс воет заунывно:

   «Поражения!..

Ежедневно, непрерывно

   Окружения…

Всюду признаки крушенья…

   Ужас множится…

Черноморские решенья…»

   Геббельс ежится.

То вздохнет подлец, то охнет

   С кислой миною:

«Ах, для нас все это пахнет

   Аргентиною!»

Гитлер щелкает зубами,

   Смотрит гадиной:

«Это пахнет все… столбами

   С перекладиной!»

Наш взор к минувшему мы обращаем году.

Наш фронт был вешнему подобен ледоходу,

Который сокрушал в погоду, в непогоду

   Устои вражеской стены.

Клич боевой наш был: борьба за честь, свободу

И независимость своей родной страны!

И вот – во вражеской стране, не на пороге,

А в глубине ее, с врагом мы сводим счет.

Враг, нами в собственной настигнутый берлоге,

   В предсмертной мечется тревоге:

   От нас пощады он не ждет.

И в нашем лозунге мы слышим – в каждом слоге:

То с огненным мечом, в судейской строгой тоге

Железной поступью История идет!

Круша клыки во вражьей пасти,

Под Сталинградом и под Минском

Мечтали наши чудо-части

О «направлении Берлинском».

Что рисовалось в отдаленье,

Теперь сбывается реально:

Нам о «Берлинском направленье»

Возвещено официально!

В предсмертных судорогах змеи

Шипят в гнезде своем змеином.

Дрожат фашистские злодеи

Пред русским фронтом-исполином.

Творцы побед, сыны отваги

Слились в стремлении едином:

«Вперед! Вперед! Пусть наши флаги

Взовьются гордо над Берлином!»

Сел Гитлер. Ноги, словно гири.

С ним Гиммлер с Герингом сидят.

В «Самоучитель харакири»

Все трое с ужасом глядят.

Шут-Геббельс скачет перед псами,

Их утешая словесами:

   «Я извещу весь шар земной:

   Не нас повесили, мы сами

   Переселились в мир иной!»

Как эти выклики смешны,

Как дико слышать эту фразу

Про заключительную фазу

Уже проигранной войны!

Чем не «пророческое» слово

В заверстку прочих ахинеи:

«Перед восходом солнца – ново! –

Бывает ночь всегда темней».

Гнус окунулся в Брамапутру[5]

И провещал фашистам так:

«Окутал нас глубокий мрак,

Но мрак, предшествующий утру!

Не поддавайтесь же кручине.

Оно придет. Не может быть,

Чтоб по какой-нибудь причине

Оно забыло наступить!

Глаголю вам: век скоротечный…»

Да, Геббельс плох. В свой час конечный

Святошей сделался бандит,

В фашистский рейх загробный, «вечный»

Глазами мутными глядит.

Ему б хотелось смерть отсрочить.

О ней он думать не привык.

Он что-то пробует «пророчить»,

Но заплетается язык.

Крах! Все идет к его кончине,

Наступит смерть. Не может быть,

Чтоб по какой-нибудь причине

Она забыла наступить!

Мы с корнем вырвали «восточно-прусский клык»,

     Иль Кенигсберг, сказать иначе.

     Его принудили мы к сдаче:

     Фашисты все кричат на крик,

     Не ждали-де подобной вещи!

        Как ни были крепки

        Фашистские клыки,

Но оказалися покрепче наши клещи,

     В наиопаснейший момент

     Врага разивший и по праву

     Всемирную стяжавший славу

     Наш первоклассный инструмент!

Фриц и Мориц выли оба

   На весь свет:

«Верность фюреру до гроба –

   Наш завет!»

Оба шнапс в себя качали

   И коктейль.

Речи Гитлера встречали

   Ревом: «Хейль!»

Липли к каждой телеграмме

   О войне.

Красовался Гитлер в раме

   На стене.

Повторяли Фриц и Мориц,

   Как урок:

«Фюрер – маг и чудотворец,

   Он – пророк,

Золотые нам пророчит

   Времена.

Нашу власть навек упрочит

   Блиц-война!»

Но неладно вышло с «блицем»,

   «Блиц» надул.

Завопили Мориц с Фрицем:

   «Кар-р-ра-ул!»

А когда война к Берлину

   Подошла,

Оба стали корчить мину:

   «Дрянь – дела!

Поумнеть нам не пора ли?» –

   И – умны –

Рожу Гитлера убрали

   Со стены.

К ним при этой тайной сценке

   Шпик подсел.

Взяли их, поставив к стенке,

   «На прицел»!

«Вашу стойкость мы удвоим,

   Шантрапа!»

Просверлили им обоим

   Черепа!

Приключилась казнь им эта

   По вине:

«Нету фюрера портрета

   На стене!»

«Фронт советский недалече,

Наша встреча с ним близка.

Будут рады, этой встрече

Наши славные войска!»

Так в Нью-Йорке, в Вашингтоне

Речи честные звучат.

Но в другом, враждебном, тоне

Твари в херстовском загоне

Воют, хрюкают, рычат.

«Фронт советский! Осторожно!» –

Указательный свой перст

Угрожающе-тревожно

Поднимает грязный Херст.

В страхе, потный – рожа смокла! –

Дичь неся про русский фронт,

Сквозь фальшивейшие стекла

Смотрит Херст на горизонт.

Чертыхнется, смотрит снова.

Прет из Херста без покрова

Профашистских чувств основа.

Крокодилий зев разверст.

Не сыскать другого слова

Омерзительней, чем – Херст!

Был день – фашистские болваны

Свои раскрыли нагло планы:

«Захват Москвы – вот наша цель!

Уж мы устроим русским Канны[6],

Каких не видел мир досель!»

И вот – волшебная картина! –

Какой случился камуфлет!

Мы доказали, что Берлина

На свете «каннистее» нет!

Где Гитлер? В страхе небывалом

Дрожит в Берлине под обвалом?

Успел ли ноги унести?

С фашистским этим «Ганнибалом»

Охота счеты нам свести.

«Сорок первый», черный год.

Гитлер ринулся в поход.

«Я, – кричит, – Наполеон!

Из России душу вон!

Смерть советской всей стране!»

Гитлер скачет на коне;

Осрамившись под Москвой,

Гитлер поднял шалый вой:

«Чтобы я, да чтобы мы!..

Вся беда из-за зимы!»

Год настал «сорок второй».

Воздух был весной – сырой.

Летом – страшная жара.

Гитлер скачет от Днепра

К Дону, к Волге… Тут он, гад,

Лоб расшиб о Сталинград!

Распоролися все швы!

Конь лишился головы!

Дать пришлося задний ход!

«Сорок третий» год идет.

Потеряв Кавказ, Кубань,

Видит Гитлер: дело дрянь.

Но орет: «Свое возьму!»

Тут мы всыпали ему,

Дали жару под Орлом!

Вот был немцам костолом!

Уж не едет Гитлер вскачь.

У него дела, хоть плачь:

После нашего огня

Лишь осталось пол коня!

На четвертый год войны

Гад не чувствовал спины

И не чувствовал боков,

Весь распух от синяков.

Ленинград его ушиб.

Чуть под Минском не погиб.

Тут – «котел», а там – разгром.

Очутился за Днестром.

Из России – псу урок! –

Еле ноги уволок.

И Дунай, уж позади.

Будапешт трещит, гляди,

Польша вся – была, сплыла.

А уж в. Пруссии дела!..

От коня осталась треть,

Просто не на что смотреть!

«Сорок пятый» год. Ура!

Гитлер ищет, где нора.

Жмут его и там и тут.

Палачу пришел капут.

Проиграл войну, прохвост!

От коня остался хвост.

Не осталось и хвоста!

Мы – в Берлине! Красота!

Отстояли мы свободу!

Красный май сулит погоду

К урожайному дождю.

Слава нашему народу!

Слава нашему вождю!

На Красной площади торжественный парад.

   В сиянье солнечном горят

   Победоносные знамена.

Защитники Москвы, бойцы за Ленинград,

   За Киев, Минск, за Сталинград

Идут за стройною колонною колонна.

Мы все глядим на них, наш вождь на них глядит,

Гордясь их мужеством, всесветно подтвержденным.

Враг – кровожаднейший из всех врагов – разбит!

   Зверь оказался побежденным!

За каждый город наш, за каждый наш плетень,

   За дым сожженных деревень,

За все, что сделали фашисты-людоеды,

На головы врагов обрушив злые беды,

Мы в светлый праздник наш, в наш первомайский день,

Приветствуем триумф борьбы,

   Весну победы!

   Вождю, бойцам, стране родной,

Народу, вставшему за Родину стеной,

   Поем восторженно мы славу!

Победа куплена великою ценой.

Враг не осилил нас преступною войной,

И отстояли мы Советскую державу!

Враг сломлен: сокрушен его военный пресс,

Посрамлена его военная кичливость.

Победу празднуют гуманность и прогресс

   И мировая справедливость!

Как радостно звенят сегодня голоса!

Как солнце щедро шлет в столице, в селах, всюду

Весенний яркий свет восторженному люду!

Победный алый стяг взметнувши в небеса.

Ликует Родина. Живой воды роса

Упала на ее поля, луга, леса.

Победной гордостью полны – ее обличье,

   Ее могучая краса,

   Ее суровое величье!

Как многоцветен, как богат ее убор!

В победно-радостный, единый братский хор

Слилось народностей ее многоязычье!

   Былинным нашим кузнецам,

Ковавшим мощную броню родным бойцам, –

Волшебную броню по ковке и по сплаву, –

Душевной красоте советских матерей,

Вскормивших сыновей – бойцов-богатырей,

Чьей бранной доблестью гордимся мы по праву, –

Народным подвигам в работе и войне,

Вождю народному и всей родной стране

   Мы возглашаем гордо славу!