Том 7. Конец века (1870-1900). Часть первая

ГЛАВА VIII. ИТАЛИЯ 1870–1900

Взятие Рима (сентябрь — октябрь 1870 г.)[121] открывает новую эру в истории современной Италии: оно знаменует конец борьбы за освобождение, волновавшей страну с 1859 года, и кладет начало борьбе за организацию, которой она непрестанно с тех пор была поглощена. Несколько недель спустя (5 декабря), открывая во Флоренции сессию парламента, Виктор-Эммануил в следующих словах резюмировал достигнутые результаты и цель, к которой предстояло стремиться: «Италия свободна и едина; отныне только от нас зависит сделать ее великой и счастливой». В этих немногих словах заключалась целая правительственная программа: дать стране хозяйственное благополучие и духовное единство, отличающие великие народы, а государству — то влияние во внешней политике и ту материальную силу, которые присущи великим державам. Вот двойная задача, которую король ставил перед своими министрами. Большинство из них впадало в ту ошибку, что обращало внимание лишь на одну сторону задачи; стремясь поднять свое отечество на одинаковую с другими европейскими монархиями ступень политического значения, они всячески старались завести у себя точно такие же учреждения, во всем походить на эти страны: иметь грозную армию и грозный флот, заключать внушительные союзы, приобретать обширные колониальные владения, ввести широкое избирательное право, возбудить деятельную парламентскую жизнь, установить централизованную администрацию и штат многочисленных чиновников. Министры часто забывали, что их реформы, слишком дорогие для бедной страны и слишком решительные для юного еще народа, неминуемо должны были повлечь за собой расстройство финансов и возбуждение умов. Это честолюбивое стремление, красной нитью проходившее через dсю их политику и объяснявшее ее неудовлетворительность, мы встречаем, хотя и в различной форме, у всех министров; оно намечается во время господства правой (1870–1876), вполне определенно проявляется во время господства левой (1876'—1887) и достигает предельного своего выражения, когда власть находится в руках Криспи[122].

Министерство Ланца (1870–1873). С 1870 по 1876 год правая сохраняла за собой власть, находившуюся в ее руках уже с 1861 года. Будучи согласна с левой почти по всем принципиальным вопросам, она расходилась с ней относительно методов. Она всегда ставила себе за правило сосредоточивать свою деятельность на ограниченной и легко выполнимой программе. До 1870 года ее девизом было: «независимость и единство во что бы то ни стало»; после взятия Рима этот девиз, сменился другим: «равновесие бюджета, свобода церкви». Подчинить свою внешнюю политику разрешению римского вопроса, есю внутреннюю политику упорядочению финансов — вот план, осуществление которого правая поручила находившемуся у власти с 1869 года кабинету Ланца. Три лица наиболее ярко воплощали те стремления, которыми этот кабинет был воодушевлен. Главою кабинета был Джованни Ланца, которого его приверженцы называли «Катоном», а его противники — «итальянским Гизо»; его настойчивость доходила до упрямства, твердость убеждений — до нетерпимости, сознание собственного достоинства — до чопорности; он поставил сеою упорную волю на службу ограниченному уму и неподкупной совести; но самые его недостатки становились силой, когда приходилось не отважно идти вперед, а уметь сдержать себя. Министр финансов Селла, тоже пьемонтен, по происхождению, обладал, подобно Ланца, скорее качествами дельца, чем темпераментом государственного человека; он отличался техническими познаниями, приобретенными благодаря углубленным занятиям математикой и развившимися вследствие десятилетней деятельности в парламенте, талантом популяризатора и преданностью общему делу, сочетавшейся с пренебрежением к популярности. Наконец, министр иностранных дел Висконти-Веноста, родом из Вальтелины, скрывал под корректной внешностью английского джентльмена изумительную дипломатическую ловкость, очень тонкое понимание интересов своей страны и совершеннейшее умение никогда не подвергать их риску.

Римский вопрос. «Закон о гарантиях». Вслед за плебисцитом о присоединении римских провинций (2 октября 1870 г.) и законом о перенесении столицы (26 января 1871 г.) возник вопрос, требовавший разрешения в первую очередь. Как оформить положение папы, отныне лишенного своих владений? Как поступить? Озаботиться ли прежде всего успокоением Европы и с этой целью дать папе необходимые ему для осуществления его духовной власти гарантии, или же, наоборот, иметь в виду интересы Италии и, следовательно, лишить папу возможности когда-либо вернуть себе светскую власть? Ограничиться ли оказанием покровительства папе, или стараться поработить его? Первое решение, защищаемое Ланцой, в конце концов одержало верх над вторым (которое поддерживал Селла), как более соответствующее интересам Италии во внешней политике, формуле свободной церкви в свободном государстве и принципу разделения светской и духовной власти. Закон о гарантиях, принятый парламентом в последнюю его сессию во Флоренции (13 мая 1871 г.), признавал за папой личную неприкосновенность, обставленную теми же гарантиями, как и неприкосновенность короля, и охраняемую вооруженной стражей; независимость в отношении пользования папскими дворцами и в смысле неприкосновенности последних (однако без суверенитета); вдобавок папе жаловали цивильный лист в три миллиона; для выполнения его пастырской миссии ему предоставлялась свобода почтовых и телеграфных сношений с католическим миром и право принимать представителей иностранных государств, с сохранением за ними всех принадлежащих дипломатическому корпусу льгот; наконец, преемственность папской власти обеспечивалась свободой конклавов. Сверх того государство предоставляло папе власть над итальянским духовенством, а также и право назначения епископов и отменяло placet[123] и exequatur[124]. Закон о гарантиях не носил ни международного, ни конституционного характера и был санкционирован как закон, касающийся внутреннего устройства государства.

После принятия закона в парламенте предстояло добиться его принятия папой, а затем — применять и дополнять его. Папское послание 2 марта, обвинявшее пьемонтский парламент в совершении «нечестивого, нелепого и безумного» дела; энциклика 15 мая, представлявшая собой акт торжественного протеста; поспешность, с которой папа объявил себя «узником» в моральном смысле; его отказ вступить в сношения с гражданскими властями, его запрещение католикам принимать участие в выборах — все это рассеяло последние иллюзии, какие итальянское правительство еще могло питать насчет принятия папой «закона о гарантиях». Поэтому оно постаралось как можно скорее осуществить принятые решения и этим санкционировать их, как совершившийся факт. 1 июня все министерства переведены были в Рим; 2-го Виктор-Эммануил совершил торжественный въезд в столицу и в отьет на речь городского головы произнес историческую фразу: «Да, мы в Риме, и мы здесь останемся»; 27 ноября король открыл здесь первую сессию парламента. В течение двух последующих лет палаты уточнили некоторые детали в отношениях между церковью и государством; после того как было постановлено упразднить богословские факультеты, а закрытие религиозных конгрегации и присоединение их имущества к владениям государства было распространено на римские провинции — религиозный вопрос мог считаться решенным если не морально, то по крайней мере юридически.

Финансовый вопрос. Бюджетный вопрос был не менее важен и затруднителен, и палаты поняли его значение, когда Селла изложил им 12 января 1872 года результаты финансовой политики, проводившейся с 1861 года. В течение десяти лет было истрачено 10 миллиардов лир, из них около 3 миллиардов на военные расходы. Непременные расходы (проценты по государственному долгу, пенсии, содержание королевской семьи) поднялись за этот период с 197 до 700 миллионов; налоги возросли с 458 миллионов до 801 миллиона; государственный долг увеличился с 2300 миллионов лир до 8200 миллионов; уменьшение дефицита не соответствовало тяжести всех этих повинностей (с 353 миллионов лир в 1861 году он понизился до 208 миллионов в 1872 году), — такой тяжелой ценой было куплено объединение, таково было бремя расходов, которые пришлось нести, чтобы выдержать большую войну, бороться с бандитизмом, наладить управление и вознаградить жертвы переворота. Для улучшения этого положения Селла предложил новый выпуск бумажных денег и повышение некоторых косвенных налогов; но больше всего он рассчитывал на выполнение программы, принятой им при вступлении в должность; он резюмировал эту программу в кратких словах: «бережливость во что бы то ни стало».

Военный вопрос. Однако Селла согласился отступить от этой программы в одном пункте, предложив вотировать 150 миллионов на чрезвычайные военные расходы. Армия, организованная еще Ламармора, повидимому, уже не отвечала потребностям нового политического, военного и международного положения Италии. С политической точки зрения важно было увеличить численность армии, потому что рекруты приобретали в ней не только знание военного дела, но и сознание того, что все они принадлежат к одной нации. С военной точки зрения надо было ввести в нее усовершенствования, необходимость которых только что была показана франко-прусской войной. Наконец, с точки зрения стратегической надо было сделать ее способной защитить столицу и границы от военной интервенции в пользу восстановления светской власти папы[125]. Такова была тройная цель реформ, проведенных за то время, пока военным министром был генерал Рикотти (1870–1876). Они коснулись способа набора армии, ее организации и системы обороны страны. Введение института вольноопределяющихся с годичным сроком службы и разделение численного состава армии на три группы, из которых только первая служила три года, дали возможность установить и применить на деле принцип обязательной и всеобщей воинской повинности; введение скорострельного оружия, распределение войск на десять постоянных армейских корпусов, создание запаса (милиция подвижная и милиция территориальная) распространили на Италию все преимущества прусской организации. Наконец, пояс отдельных фортов обезопасил Рим от внезапного нападения; этот пояс может служить базой для операций армии во время похода.

Эта законодательная работа, более полезная, чем блестящая, целиком заполняла деятельность кабинета Ланцы, но, по видимому, лишь очень мало волновала общественное мнение, избалованное блеском предшествующего периода; национальное чувство, усыпляемое сухостью этой деловой политики, пробуждалось лишь для того, чтобы превращать в грандиозные патриотические манифестации похороны виднейших поборников объединения: Маццини, олицетворявшего единство Италии (10 марта 1872 г.); Манцони (22 марта) и Гверацци (25 сентября), воспевших это объединение в своих произведениях; Наполеона III (9 января 1873 г.), содействовавшего его установлению; Ратацци (5 июня), бывшего одним из лучших служителей этого единства. Наполеон III до конца оставался верным своему прошлому заговорщика и своему республиканскому идеалу[126]. Ратацци первый отстаивал союз демократической партии с монархией и с 1852 года был представителем этово союза.

Через несколько дней после смерти Ратацци министерство Ланцапило при обсуждении вопроса о финансах (26 июня) уступило место кабинету Мингетти.

Министерство Мингетти (1873–1876); иностранная политика. Мингетти обладал более широким и гибким умом, но зато и менее сильной волей, чем его предшественник; понять все значило для него согласиться на все. Под его руководством правая, до того времени оставшаяся верной духу своей программы и преданная подлинным интересам Италии, вступила на новый путь.

Эта эволюция совершилась на почве внешней политики. После франко-прусской войны личные чувства короля, симпатии его министров, воспоминание о 1859 годе — все это, казалось, должно было побуждать Италию оставаться если не в союзе, то по крайней мере в дружбе с Францией. Ряд досадных недоразумений отдалил Италию от Франции. Первое по времени и наиболее крупное из этих недоразумений было отголоском 1870 года.

Франция считала отказ Италии на просьбы принца Наполеона и Тьера о помощи скорее результатом неблагодарности Италии, чем ее слабости, и вследствие этого относилась к Италии с холодностью, проявившейся, между прочим, во время торжеств по случаю открытия Мон-Сенисского туннеля (17 сентября 1871 г.). Франция упрекала Италию за прошлое, а в то же время она внушала Италии опасения за будущее тем интересом, с каким она, судя по всему, относилась к римскому вопросу. Приход к власти Тьера, не слишком благосклонно взиравшего на объединение (февраль 1871 г.); назначение Францией посланника при Пие IX (апрель); уклонение посла Франции от присутствия при въезде короля в его новую столицу; обсуждение во французском Национальном собрании епископской петиции в пользу восстановления светской власти паны (июль); постоянное пребывание в Чивитавеккии французского военного судна, предназначенного при случае послужить убежищем для папы; французский парламентский переворот 24 мая 1873 года, отдавший власть в руки клерикальной правой и поставивший во главе министерства иностранных дел герцога де Вройль; неожиданная опала Фурнье, французского посла при Квиринале и личного друга Виктора-Эммануила, — все эти проявления скрытой вражды, опровергаемые, впрочем, корректными официальными заявлениями, вызывали в Италии такое возбуждение, как будто бы они являлись не результатом ожесточенной борьбы партий, а выражением чувств всей страны. Некоторые смятенные умы уже толковали о второй римской экспедиции[127] и начинали находить чересчур умеренным девиз Висконти-Веноста: не оставаться в одиночестве, но сохранять независимость. Поддавшись этим опасениям, Мингетти ухватился за первую возможность сближения с северными державами. В мае 1873 года император Франц-Иосиф, желая запечатлеть торжественным актом примирение Австрии с Италией, пригласил Виктора-Эммануила на открытие Венской выставки. Последний колебался, принять ли приглашение, потому что необходимым дополнением этого визита ему представлялось путешествие в Берлин, а между тем его рыцарская душа возмущалась мыслью приветствовать победителя Франции 1870 года. Настойчивость Мингетти одержала верх над его колебаниями. В Вене королю был оказан сердечный прием (сентябрь 1873 г.); в Берлине он тотчас по приезде откровенно заявил, что три года назад едва не пошел войной против Пруссии, а вернувшись в Италию, вставил в тронную речь (15 ноября 1873 г.) несколько лестных слов по адресу обеих стран, где побывал в гостях. Постепенно в умах стал созревать проект итало-австро-немецкого союза; его поддерживал полковник Марсе л ли, его оспаривал в своей брошюре о войне 1866 года генерал Ламармора; его еще не принимали как нечто необходимое, но уже обсуждали как нечто возможное.

В 1875 году две крупные политические манифестации придали этому проекту новую силу: то были ответные визиты австрийского императора, приехавшего к Виктору-Эммануилу в Венецию, и императора германского, посетившего Милан (апрель). Первому из них был оказан прием, подобающий для таких проявлений международной учтивости, — и только. Энтузиазм, с которым миланцы приняли Вильгельма I, присутствие рядом с ним фельдмаршала Мольтке, возведение немецкой миссии в Риме и итальянской миссии в Берлине в степень посольств, — все это придало второму визиту (октябрь) более крупное политическое значение.

Поражение правой. Министерство, подготовившее эти официальные визиты, было свергнуто в тот самый момент, когда оно рассчитывало извлечь пользу из своих успехов; в своем падении оно увлекло за собой партию, поддерживавшую его-у власти. Правая, некогда представлявшая собой четыре пятых итальянских избирателей, мало-помалу утратила популярность— у народа из-за тяжести налогов на помол и поземельного налога, у правящих классов вследствие узости взглядов и партийной замкнутости, которыми вполне оправдывалась данная ей кличка consorteria (котерия, товарищеская компания, клика), у тосканских депутатов вследствие отказа поддержать денежными средствами Флоренцию, разоренную тем, что ей пришлось некоторое время играть роль столицы. Достаточно было тосканским депутатам примкнуть к левой, насчитывавшей с 1874 года 220 членов, и кабинет Мингетти остался в меньшинстве по одному вопросу о налоге (18 марта). Верный своему долгу конституционного короля, Виктор-Эммануил призвал к власти министерство, взятое из среды большинства, с Депретисом во главе (25 марта 1876 г.). Выборы, произведенные в ноябре вслед за роспуском палат, знаменовали собой полный разгром правой: она получила всего 90 мест, тогда как сторонникам министерства досталось 385 мест, а республиканцам — 20. Политическое преобладание правой кончилось, как только она выполнила свое назначение. Она довершила объединение, вернула Италии Рим и Венецию, разрешила римский вопрос, преобразовала страну, упорядочила финансы; слагая с себя власть, Мингетти со справедливой гордостью мог сказать: «Мы оставляем Италию спокойной внутри, уважаемой за границей. Мы оставляем хорошо устроенные финансы и молим бога, чтобы вы сумели сохранить отечеству эти благодеяния». Обратимся к тому, что сталось с этим наследием в руках их преемников[128].

Смерть Виктора-Эммануила и Пия IX. Гумберт I и Лев XIII. Менее чем через год после перехода власти в другие руки в Италии произошла смена короля, а в церкви — первосвященника. Виктор-Эммануил скончался 9 января 1878 года от лихорадки, в несколько дней сокрушившей его могучий организм. Он умер христианином[129], и его погребение было достойно национального героя. За ним последовал в могилу Пий IX, умерший 7 февраля. Королю наследовал его старший сын Гумберт, папе — кардинал Печчи, которого конклав избрал (20 февраля) под именем Льва XIII. Какие последствия имела для Италии эта двойная перемена? Вначале эти перемены казались не такими серьезными, как того боялись одно время. Гумберт I, которого знали по битве при Кустоцце как храброго солдата, проявил себя истинным конституционным королем, заявив в своей тронной речи, что он будет служить установлениям своей страны с той же преданностью, с какой служил им его отец. Лев XIII до своего избрания пользовался репутацией человека умеренного и примирительно настроенного; его решение остаться узником в Ватикане (21 февраля) и притязания на светскую власть, изложенные в первой его энциклике (25 апреля), показали, что он считал себя, по крайней мере в Италии, не только преемником, но и продолжателем Пия IX. Таким образом, в Ватикане, как и в Квиринале (королевском дворце в Риме), переменились лишь лица; руководящие принципы остались те же, и партия, находившаяся у власти, осуществляла их в тех же условиях и в том же объеме, как и в предшествующее царствование. Каковы же были программа этой партии и ее вожди?

Левая, ее программа и вожди. Парламентский переворот 1876 года означал скорее приход к власти нового поколения, чем торжество новых учений. Разделяя взгляды правой по вопросу национальному, вопросу династическому и римскому вопросу, представители левой отличались от нее своим происхождением, темпераментом, складом ума. Будучи почти все уроженцами южной Италии, пройдя политическую школу в рядах оппозиции, они, очутившись у власти, стали действовать со свойственной южанам пылкостью и с непримиримостью доктринеров. В то время как их предшественники, охотно беря за образец Англию, оставались благоразумными, умеренными, практичными, более преданными интересам страны, чем принципам своей партии, новые правители вдохновлялись примерами французской революции, безмерно восхищались общими идеями и с горделивым презрением относились к фактам житейской действительности; они слишком часто уступали желанию вести «большую политику» и заботились не столько о том, чтобы дать Италии полезные законы, сколько об осуществлении в ней программы европейской демократии. Эту программу они приняли в общих ее чертах. Всеобщее или по крайней мере очень расширенное избирательное право, несовместимость депутатского мандата с государственной службой, сокращение бесполезных должностей и стеснительных налогов, пересмотр торговых договоров в духе свободной торговли, бесплатное и обязательное начальное обучение, свобода собраний, союзов и печати — таковы были реформы, обещанные вождями левой. Необходимость выдвинуть избирательную платформу скоро заставила их считать самыми неотложными те из этих реформ, которые более всего способствовали бы их популярности; таковыми были расширение избирательного права и отмена налога на помол.

Четыре года потратили левые на осуществление этих реформ. Эта медлительность отчасти может быть объяснена тем, что их господство не встречало сопротивления. Совершенно обеспеченные от возможности возврата правой к власти, они стали придавать личному соперничеству такое значение, какого оно никогда раньше не имело, и долгое время боролись между собой в парламенте за обладание властью; при этом выдвинулись пятеро из них: Криспи, Никотера, Занарделли, Кай-роли, Депретис. Сицилиец Криспи охотно держался в тени, пренебрегая всяким положением, которое не давало бы ему первенства. Калабриец Никотера, всю жизнь проведший в яростной — пером и саблей — борьбе с тиранией Бурбонов, долго пробывший в тюрьме и в изгнании, сохранил и на министерском посту насильственные приемы, хитрость и неразборчивость в средствах настоящего заговорщика. Бресчианец Занарделли, наоборот, внес в свою министерскую деятельность работоспособность, твердость характера и широту взглядов юриста. Во главе партии стояли два человека, между которыми контраст был поразительный и борьба шла непрестанная: Кайроли — по натуре пылкий и благородный, но восторженный и доверчивый, исполненный добродетелей патриота, но лишенный искусства политика, и Депретис, старый парламентарий, привычный ко есяким интригам общественной жизни, признанный мастер по части жонглирования принципами и уменья убаюкивать совесть других. Соперничество двух этих людей заполняет первый период истории господства левой (1876–1881).

Первый период (1876–1881). Министерства. Депретис, составивший первый кабинет левой, с Никотерой во главе министерства внутренних дел и с Занарделли — общественных работ, в обширной речи, произнесенной им в Страделле, развил программу своей партии в полном ее объеме. Соблазнительность его обещаний и непопулярность правой обеспечили ему почти что восторженный прием в стране и в парламенте. Палаты, охваченные какой-то горячкой реформ, за несколько месяцев утвердили целый ряд законов: закон против злоупотреблений духовенства, закон о несовместимости занятия некоторых должностей с парламентской деятельностью, закон, устанавливавший принцип бесплатного и обязательного обучения, закон об изучении состояния земледелия. Работа эта была внезапно прервана падением министерства (декабрь 1877 г.), которое Никотера скомпрометировал своими властными замашками, своей административной тиранией, бесцеремонным нарушением тайны частной корреспонденции. Депретис, сохранивший доверие короля, внес в состав своего кабинета некоторые перемены, но спустя три месяца министерство все же пало из-за другого вопроса, опять-таки касавшегося личности одного из видных политических деятелей, а именно — избрания Кайроли в президенты палаты (март 1878 г.). Кайроли, уже этим избранием намеченный в заместители Деиретиса, сам пробыл у власти лишь ьосемь месяцев. Радикальный характер его политики и его благосклонность к республиканским союзам, именовавшимся кружками Барсанти[130], число которых все увеличивалось, Вызвали сначала отставку трех его сотоварищей (октябрь); покушение против короля, совершенное в Неаполе (17 ноября), ускорило его падение[131]. Хотя Кайроли охотно принял на себя удар, предназначенный королю, однако его сочли ответственным за происшествие, ставшее возможным благодаря его попустительству. Он должен был удалиться вследствие вотума недоверия и уступить место своему сопернику (декабрь 1878 г.). Сделавшись министром в третий 'раз, Депретис успел только провести в парламенте, наряду с законом о гражданском браке, грандиозный план сооружения железных дорог (6000 километров стоимостью в 1200 миллионов); в июле его министерство пало в связи с вопросом об отмене налога на помол, вопросом, по видимому, игравшим главную роль в парламентской борьбе. Вернувшись к власти, Кайроли мог удержаться, лишь присоединив к себе Депретиса, путем частичного изменения в составе кабинета. С ноября 1879 года по май 1881 года оба вождя левой работали рука об руку вместо того, чтобы бороться друг с другом; эта совместная работа позволила им привести наконец в исполнение важнейшие пункты своей программы. 1881 год представляет собой момент, когда три значительных события коренным образом изменили условия политического существования Италии. То были податные реформы, избирательная реформа и занятие Туниса Францией.

Податные реформы. Левая настолько энергично протестовала против сохранения налога на помол, что, очутившись у власти, должна была принять меры к его отмене. Но этот налог приносил казне 76 миллионов лир в год. Каким же способом можно было уничтожить его, не вызвав этим дефицита, и чем его заменить, не увеличив бремя государственных расходов? Ловкий финансист Мальяни ухитрился разрешить эту задачу. Прежде всего он выждал, пока применение системы бережливости, введенной во время господства правой, дало ему возможность реализовать в бюджете превышение доходов над расходами, составлявшее 12 миллионов в 1877 году, 10 — в 1878 и 14—в 1879 году. После того как два проекта частичной отмены налога на помол потерпели неудачу в 1878 и 1879 годах вследствие оппозиции сената, Мальяни представил в июле 1880 года третий проект, по которому уменьшение поступлений вследствие отмены этого налога должно было покрываться косвенными налогами на водку, керосин и пожалование дворянских титулов; в обеих палатах Мальяни одержал блестящую победу. Ободренный победой, он решил ослабить некоторые неудобства системы бумажных денег, положив конец режиму принудительного курса, который поощрял спекуляцию и взвинтил разницу при размене до 14 процентов. Правая и левая единодушно приняли эти предложения (февраль 1881 г.), и бюджет 1881 года сведен был с избытком в 21 миллион. Италия, казалось, вступила в период финансового благополучия, которого она до того времени не знала.

Избирательная реформа. Согласно сардинской конституции 1848 года, распространенной затем на все Итальянское королевство, право голоса принадлежало лишь гражданам, достигшим двадцатипятилетнего возраста и платившим налог в 40 франков; таких в 1880 году было 600 000; они избирали по одному депутату на каждый округ. Правая всегда находила эту пропорцию избирателей и этот порядок голосования вполне достаточным для такой страны, где вследствие индифферентизма одних число воздержавшихся от голосования доходило до 60 процентов, а политическая неопытность других принуждала партии бороться между собой из-за лиц, а не из-за идей. Наоборот, левая, верная своему демократическому идеалу, требовала, по примеру соседних стран, расширения избирательного права и введения выборов но спискам. Эта двойная реформа тормозилась назначением комиссии, которая оттягивала ее под предлогом детального изучения, непримиримостью крайней группы (Криспи — Никотера), требовавшей всеобщего избирательного права по образцу Франции, и оппозицией сената, большинству которого удалось придать иную ориентацию только путем назначения 32 новых членов. В конце концов издано было два закона: 21 января и 14 февраля 1882 года. Первый, увеличивавший число избирателей до двух миллионов, понижал возрастной ценз с 25 до 21 года, а требуемый для получения избирательного права налоговый ценз — с 40 франков до 19 франков 80 сантимов, признавая сверх того избирательное право за гражданами, получившими законченное начальное образование. Второй закон, казалось, направленный на уменьшение значения личных влияний, а в сущности клонившийся к тому, чтобы уничтожить значение меньшинства, заменял избрание одного лица голосованием за целый список, насчитывавший три, четыре или пять имен и представлявший устанавливаемые правительством избирательные курии соответствующей численности. После принятия этих законов палата депутатов была распущена. Новые выборы произошли в октябре 1882 года.

Вопросы внешней политики. В то самое время, когда идеи левой получили внутри государства санкцию законов, в области внешней политики ее действия совершенно расходились с этими идеями. Вожди левой застали политику Мингетти, направленную ко включению Италии в австро-немецкий союз; принимая во внимание их «ирредентистские» притязания и их сношения с французскими республиканцами, можно было бы думать, что они будут следовать противоположной политике. И действительно, в первое свое министерство Кайроли допустил ряд манифестаций против Австрии, вызвавших серьезное охлаждение между Римом и Веной, но вскоре, в силу рокового с французской точки зрения стечения обстоятельств, эти отношения пошли по тому пути, который уже был проложен. С 1878 года Италия ставила Франции в вину то, что Франция отвергла заключение торгового договора и отказалась от совместной деятельности в Египте. Когда Берлинский трактат лишил Италию надежды на присоединение Триентской области, она почувствовала свое самолюбие задетым и стала искать места, где ее ущемленное национальное чувство могло бы получить удовлетворение. Италия думала найти такое место в Тунисе, куда ее влекли воспоминания о Карфагене, растущее значение местной итальянской колонии и развитие итальянской торговли; ей предстояло столкнуться здесь с Францией, которой область эта была предложена на конгрессе английскими уполномоченными в виде компенсации за захват англичанами Кипра[132]. Однако первоначально между обоими государствами установилось молчаливое соглашение, в силу которого каждое из них, оставляя за собой свободу поощрения частных предприятий своих подданных в Тунисе, обязывалось вместе с тем поддерживать там политическое status quo. Желание во что бы то ни стало добиться реванша за Берлинский трактат побудило Кайроли осуществить новые смелые замыслы: он отправил к бею ловкого консула Маччо, который высадился в Тунисе с необычайной военной помпой (декабрь 1878 г.), Еопреки конвенциям добился у бея учреждения почтовой конторы, получил для одной итальянской компании концессию на железную дорогу Тунис — Ла-Гулет и придал этому успеху широкую огласку. Затем Кайроли устроил так, что король во время своего путешествия в Сицилию принял депутацию и выслушал речь своих подданных, проживавших в Тунисе. Встревоженная этими манифестациями, Франция решила не дать себя опередить в Тунисе и отдала приказ войскам перейти границу. Кайроли оказался неспособным помешать французской оккупации точно так же, как раньше он не сумел ее предвидеть. Упорно не допуская тревожившей его патриотическое чувство возможности оккупации, он истолковывал в чересчур оптимистическом духе депеши своих посланников в Париже и Лондоне, старался убедить самого себя, что вся кампания сведется к непродолжительной военной экспедиции, и поддерживал это заблуждение в обеих итальянских палатах. Можно догадаться, каково было после этого их разочарование, когда в один прекрасный день в Риме узнали о заключенном в Бардо трактате; разочарование быстро уступило место живейшему негодованию против Франции, которую обвиняли в недобросовестности и нарушении данного ею слова, и Италия ощутила непреодолимое желание найти гарантии против французских честолюбивых замыслов (май 1881 г.).

Второй период (1881–1887). Итак, в конце 1881 года Тунис был потерян, налог на помол отменен, избирательный закон со дня на день должен был быть принят; отсюда новое направление в политике итальянского правительства. Считая, что Франция ловко обошла Италию в Тунисе, итальянское правительство более всего старалось усилить внешнее свое могущество путем союзов, вооружений и территориальных приобретений; достигнув финансового благополучия, оно порвало с привычкой к бережливости, которой оно именно и обязано было этим благополучием; очутившись лицом к лицу с массой избирателей, более многочисленных, но стоявших на более низком уровне развития, оно старалось удержать эту массу на своей стороне путем постоянных уступок местным интересам; наконец, видя, как правая соглашается на все те меры, против которых она когда-то боролась, правительство составило проект слияния правой с левой, чтобы этим путем создать себе большинство. Отсюда во внешней политике — тройственный союз; в области народного хозяйства — расточительность по части финансов; в парламентской практике — слияние прежних партий. Таковы характерные черты периода, продолжавшегося до появления у власти Криспи.

Парламентская политика. Непосредственный преемник Кайроли, Депретис, оставался у власти до самой своей смерти. Он сохранял власть, приняв в свое большинство и даже в свое министерство людей самой различной политической ориентации. Он возвел эту тактику в систему и дал ей пышное название трансформизма.

Определив эту тактику в программной своей речи, произнесенной в Страделле (октябрь 1882 г.), он был свидетелем того, что ее приняли сами вожди правой — Мингетти, Бонги и Селла; он стал применять ее, взяв некоторых из них, например генерала Рикотти, к себе в сотрудники, и окончательно санкционировал ее путем неоднократных частичных изменений в своем кабинете (май 1883, март 1884, июнь 1885, февраль и апрель 1887 гг.). Его противниками выступили старые вожди левой, недовольные тем, что их программа была забыта, а сами они остались не у дел. В ноябре 1883 года пятеро из них — Кайроли, Криспи, Никотера, Занарделли и Баккарини — заключили для борьбы с министерством союз, которому они дали название пентархии. Созыв и роспуск социалистического конгресса в Равенне в том же году знаменовал собой образование новой оппозиционной партии. Выборы, к которым приступил Депретис в мае 1886 года для восстановления своего большинства, дали в палате 285 сторонников министерства против 183 сторонников пентархии и 60 радикалов, враждебных какому бы то ни было соглашению с властью. Но в апреле 1887 года в кабинет вошли Криспи и Занарделли, и Депретис, отказавшись от прежнего союза с правой, начал эволюцию в сторону левой, прерванную его смертью (июль 1887 г.).

Финансовая политика. В финансы Депретис внес такой же беспорядок, как и в парламент. За время его управления министерством расходы увеличились до размеров, каких они никогда еще не достигали. Одни из этих расходов могли считаться результатом общей политики, которой следовала Италия, — это были расходы на колонии, армию и флот. Другие носили местный характер и, по видимому, имели целью скорее привлечение избирателей, чем служение общественным интересам, — таковы были пятидесятимиллионные расходы на украшение Рима и заем в такой же сумме, заключенный на оздоровление Неаполя. К этой же категории можно отнести и железнодорожные конвенции, принятые парламентом в 1885 году после бесконечных споров; эти конвенции не только снимали с провинций три четверти приходившихся на их долю расходов по текущим сооружениям; они оговаривали постройку еще новых 1000 километров железнодорожных линий, которые, однако, с целью вызвать этим усиленную борьбу местных интересов[133], не были точно определены. Итальянский историк Рюиз пишет по этому поводу: «Если бы правительство левой усматривало свою задачу в том, чтобы расходовать деньги, которых оно не имело, искать их повсюду, в том, чтобы своими бессмысленными тратами умертвить стремление к полезной деятельности, — то Депретис и Ваккарини не могли бы действовать лучше. Этими своеобразными финансами заведывал Мальяни, выдающийся финансист, но человек слишком слабовольный, чтобы дать отпор расхищению средств, и никто не умел находить с такой ловкостью источники доходов, избегая признания, что для этого приходилось занимать, — более того, давая понять, что займов совсем будто бы не заключают. Заблуждение было всеобщее, и иностранные банки питали его, поддерживая высокую котировку итальянской ренты». Однако состояние бюджета говорило дальновидным людям об опасности подобной системы; после 12-миллионного превышения доходов над расходами в 1883 году быстро пошли дефициты: 21 миллион в 1884 году, 60 миллионов в 1886 году, 83 миллиона — в 1887 году[134].

Внешняя политика. Вооружения. Общественное мнение было слишком занято иностранной политикой, чтобы уделять достаточно внимания этим тревожным симптомам. После того как тунисское дело резко вывело Италию из ее апатии, она подчинила все свои воспоминания и все свои мечты одной единственной мысли: сделаться сильной, чтобы внушать страх другим, обеспечить себя на будущее время от всяких неожиданностей подобного рода, получить компенсацию за пережитое унижение[135]. Силу Италия приобрела вооружениями, безопасности она искала в тройственном союзе. Компенсацию она нашла, как ей казалось, на побережье Красного моря. Тотчас после происшествий в Тунисе она с величайшей энергией приступила к работе по увеличению своей военной мощи. Палаты беспрепятственно вотировали испрошенные чрезвычайные кредиты: 127 миллионов в 1882 году, 212 миллионов в 1885 году, не считая повышения обычного бюджета на 10 миллионов. Деньги эти пошли на увеличение числа корпусов с 10 до 12 и численности солдат действительной службы с 300 00 до 430 00, на учреждение — под именем территориальной милиции — запаса второй очереди, на перевооружение, на подготовку молодого поколения к военной службе путем создания стрелковых обществ. Организация флота была предметом такой же заботливости и потребовала таких же жертв. Как раз в это время, по инициативе талантливого инженера Брина, спущены были на воду огромные броненосцы, такие как «Дуилио» и «Лепанто», совершенно нового типа и невиданной до того времени боевой мощи.

Тройственный союз. Вооружения Италии делали ее способной при случае выдержать войну; но только союзы с другими державами могли/ обеспечить ей возможность предупредить вооруженное столкновение. В этом вопросе общественное мнение, которому политика сохранения изолированности надоела, было вполне единодушно. Где же искать такого союза? Депретис склонялся к основанному на забвении прошлого соглашению с Францией, но большинство населения и парламентские круги отвергали такое решение, как недостойное великой страны, и стояли за соглашение с Австрией; предполагалось, что эта держава охотно вступит в соглашение со своей соседкой, чтобы иметь возможность в полной безопасности заняться осуществлением своих восточных проектов.

Выразителем этого настроения явился министр иностранных дел Паскуале Манчини, в октябре 1882 года убедивший королевскую чету совершить пышно обставленное путешествие в Вену. Это путешествие имело целью только нащупать почву; искусству Бисмарка удалось превратить его в прелюдию союза. Желая дешево приобрести поддержку Италии, Бисмарк напугал ее, подняв в газетах римский вопрос, предложив папе убежище в Фульде; мало-помалу он убедил Италию в том, что ее присоединение к заключенному в 1879 году австро-германскому соглашению — единственное для нее средство обезопасить себя от притязаний Льва XIII на светскую власть. Спешно были предприняты переговоры при посредстве де Лонэ, посланника в Берлине, и де Робиланта, посланника в Вене; переговоры привели к секретному договору 20 мая 1882 года. В силу этого заключенного на пять лет соглашения высокие договаривающиеся державы взаимно гарантировали друг другу неприкосновенность их территорий, упрочивая таким образом за Германией обладание Эльзас-Лотарингией, за Австрией — Боснию и Герцеговину, за Италией — Рим. Манчини удалось устранить из первоначального немецкого проекта пункт, навязывавший Италии обязательство проводить внутри страны строго консервативную политику. Зато ему не удалось одержать верх по капитальному вопросу об обеспечении не только территорий, но и общих первостепенных интересов, — под этим выражением он разумел поддержание равновесия на Средиземном море. Теперь нетрудно было рассчитать, в чем для Италии заключались неудобства и выгоды тройственного союза. Что она выигрывала? Обладание Римом, которому никто не угрожал. Чем она жертвовала? Своими притязаниями на Триент и Триест, особенно близкими ее сердцу и вспыхнувшими с новой силой по случаю одного недавнего инцидента (дело Оберданка[136]). Чего она добивалась? Обеспечения от каких бы то ни было новых предприятий Франции в Средиземном море, а как раз об этом пункте договор умалчивал.

Таковы были выводы, сделанные человеком, на которого, в силу занимаемой им должности, была возложена задача подготовки этого союза. С самого начала переговоров де Робилант указывал Риму, что неуместно проявлять в этом деле чрезмерное усердие; получилось бы впечатление, что Италия вымаливает себе этот союз, а не свободно договаривается о нем. Когда союз был заключен, тот же Робилант подчеркивал, пасколько этот союз теряет свое значение вследствие сближения трех северных держав, происшедшего в Скерневицах (1884). Наконец, позднее (июль 1886 г.), сделавшись министром иностранных дел, Робилант, на просьбу де Лонэ посетить Бисмарка, самым, откровенным образом изложил свои взгляды в следующих словах: «Положительно, Италия утомлена этим бесплодным союзом, и я слишком глубоко чувствую, что он всегда будет бесполезен для нас. Поэтому более чем вероятно, что я не возобновлю союза, а буду сознательно выжидать подходящего момента, прежде чем связывать себя». Однако возобновление союза состоялось, притом до истечения срока (март 1887 г.). Удалось ли министру ввести в договор новые пункты, расширявшие его значение? Обеспечил ли он путем особого соглашения с Англией поддержание равновесия на Средиземном море? Друзья Робиланта распространили слухи об этом, но официальные документы, которыми эти слухи подтверждались бы, отсутствуют. Как бы то ни было, это событие еще более отдалило перспективу франко-итальянского сближения[137].

Колониальная политика. Одновременно с новой иностранной политикой Италия начала вести и политику колониальную. Желание получить компенсацию за утрату Туниса и невозможность найти ее в Триполи привели Италию к решению обосноваться если не на Средиземном море, то хотя бы на Красном, являвшемся, по уверениям Манчини, ключом к Средиземному. Занятие Ассабской бухты компанией Рубаттино, санкционированное затем правительством (1882), экспедиции Джулетти (1881) и Бьянки (1883) в Шоа были прелюдиями этого предприятия; в дальнейшем мы изложим его перипетии: выеадку оккупационного отряда в Массове (январь 1885 г.), поход внутрь страны, поражение при Догали (январь 1887 г.).

Со смертью Депретиса (июль 1887 г.) левая перестала играть самостоятельную роль; в эпоху, когда она пришла к власти, Италия еще расплачивалась за объединение, вела внутри страны политику сбережений, а во внешних делах — политику сосредоточенного выжидания. В эпоху, когда левые лишились власти, Италии открывались более блестящие, но и более опасные перспективы; она располагала более либеральными законами, более сильной армией, примкнула к могущественному союзу, у нее были отдаленные колонии, но ее насущным интересам угрожал непрекращающийся рост налогов, а ее будущему — внезапное бурное развитие честолюбивых замыслов (в области внешней политики), словом, национальное существование ее сделалось более интенсивным, а материальное благополучие менее прочным.

Криспи. С 1881 по 1887 год итальянская политика была отмечена личным соперничеством вождей левой; после 1887 года весь интерес, представляемый ею, сосредоточился на самом знаменитом из этих вождей — на Криспи. На протяжении тринадцати лет он поочередно то становился ее официальным вождем, то властвовал над ней своим моральным авторитетом; он либо руководил ею посредством своих мероприятий, либо влиял на дела благодаря тому противодействию, которое он вызывал. В течение столь продолжительного времени он не мог играть такой преобладающей роли, не вызывая пламенной вражды и пламенного энтузиазма. Однако его враги, как и его друзья, по видимому, единодушно признавали за ним высокие качества, умаляемые досадными недостатками. Его враги, отдавая должное его несокрушимой воле, смелости его инициативы, мощи его личности, в то же время осуждали его необузданный нрав, постоянную несдержанность в выражениях и пагубное безрассудство его поведения. Друзья упрекали его за то, что он в своей частной жизни не руководствовался нравственным чувством, а в общественной— не проявлял практического чутья, столь необходимого для вождя партии и государственного человека, но и они признавали за ним необычайную, не истощенную долгими годами политической деятельности широту замыслов и энергию в их выполнении, сохранившуюся до глубокой старости огромную работоспособность, мистическую веру в величие Италии и чрезвычайно живое сознание своего достоинства. Все видели в нем человека, созданного для борьбы и риска, цельного в своих идеях и страстях, презирающего полумеры, человека, который по самому темпераменту своему не только сражается с врагом, но даже готов сам искать его. Проведение политики, не считающейся ни с какими преградами, сделалось его программой и целью его существования, привело к его падению в 1891 году, вызвало его возвращение к власти в 1893 году и ввергло его в немилость, окончательную, по-видимому, в 1896 году.

Первое министерство Криспи (1887–1889). Получив в свои руки власть, Криспи прежде всего принял все нужные меры к тому, чтобы присвоить ее себе целиком. Он начал с того, что отсрочил парламентскую сессию и, кроме председательства в совете министров, оставил за собой еще два министерства — внутренних и иностранных дел. В своей туринской речи (25 октября 1887 г.) он признал необходимость двух больших партий, но заявил, что более сильная должна сосредоточиться вокруг его имени и его идей. При открытии парламента (16 ноября) он устами короля изложил грандиозную программу административных реформ. Когда он (9 декабря) добился от палат закона, лишавшего их права изменять компетенцию министров и передававшего это право королю, он в сущности стал обладателем своего рода диктатуры. Он воспользовался ею главным образом для борьбы с подлинными или предполагаемыми врагами монархии: Ватиканом, республиканцами и социалистами, абиссинцами и Францией.

Прежде всего Криспи, по видимому, поставил себе целью снова возбудить конфликт с церковью, в противоположность Депретису, благоразумно старавшемуся его уладить. Не довольствуясь неоднократным провозглашением в своих речах прав Италии и принципа «неприкосновенности Рима», он сместил римского городского голову за то, что тот передал папе поздравительные пожелания римлян по поводу юбилея папы в первосвященническом сане (январь 1888 г.); в том же году он внес в палаты составленное Занарделли уголовное уложение, каравшее тюремным заключением и денежным штрафом поступки и речи церковнослужителей, противные государственным интересам или целости территории. Лев XIII торжественно протестовал против этого в одной из консисторий. Против агитации крайних партий Криспи провел закон об общественной безопасности, которым воспрещались вооруженные сборища и устанавливались наказания за них; он убедил короля предпринять путешествие в Романью с целью рассеять давнее предубеждение населения этой области против монархии. В Абиссинии, где он горел нетерпением отомстить за поражение при Догали, он велел перейти к энергичному наступлению; военный отряд под начальством генерала Сан-Марцано высадился в Массове и вынудил негуса Иоанна отступить без боя. Но наиболее деятельно и производительно личное влияние Криспи сказалось в иностранных делах: став на вполне определенную точку зрения, он ускорил эволюцию, совершавшуюся уже в продолжение шести лет во внешней политике Италии. Первое его мероприятие как министра состояло в том, что он отправился в Фридрихсруэ для переговоров с Бисмарком (октябрь 1887 г.); этим он открыто выразил свое намерение укрепить взаимную связь держав, входивших в тройственный союз; четыре месяца спустя, после долгих переговоров, он отказался продлить торговый договор; заключенный в 1881 году между Францией и Италией, чем и возбудил между обеими странами таможенную войну, одинаково пагубную как для их взаимных интересов, так и для их доброго согласия. По роковому стечению обстоятельств именно 1888 год отмечен был целым рядом таких инцидентов, способных ухудшить политические взаимоотношения Франции и Италии: в январе — инцидент во Флоренции, где один пристав наложил арест на имущество, находившееся в помещении французского консульства; в июле — события в Массове, где генерал Балдиссера вопреки капитуляциям пытался обложить податью греков, находившихся под покровительством Франции; в сентябре — события в Тунисе и декрет бея, подчинявший все иностранные школы надзору туземных властей. Во всех этих делах Криспи проявил крайнюю требовательность и раздражительность; он как будто хотел надменностью языка решительно опровергнуть те франкофильские заявления, которые с такой щедростью рассыпал в своих речах. К опасениям, которые он этим путем возбудил по ту сторону Альп, присоединилось впечатление, произведенное крупной политической манифестацией: в октябре император Вильгельм II торжественно прибыл в Рим, где он встретил горячий прием, произвел смотр армии и флоту и пожаловал министру-президенту орден Черного Орла. При возобновлении парламентской сессии (февраль 1889 г.) Криспи резко протестовал против всякой попытки к разоружению и выразил свое удовлетворение тем, что «впервые государь могущественной дружественной нации прибыл в Квиринал приветствовать короля объединенной Италии». Французское общественное мнение мало-помалу привыкало смотреть на Криспи как на представителя галлофобства.

Второе министерство Криспи (1889–1891). В феврале 1889 года парламентский инцидент принудил Криспи прервать на короткое время свою парламентскую карьеру и несколько изменить если не свои идеи, то по крайней мере программу. Не получив в одобрение своей финансовой политики достаточного, по его мнению, большинства, он подал в отставку, однако снова принял на себя задачу составления кабинета, «чтобы не принести важных государственных интересов в жертву парламентскому голосованию», и ограничился сменой министров финансов, казначейства и общественных работ.

Первое министерство Криспи было министерством смелых опытов, второе — министерством серьезных испытаний: «мегаломания»[138] его вождя уже начала приносить плоды и вызывала немалую тревогу. С 1885 года положение бюджета непрерывно ухудшалось; Мальяни, губивший свою репутацию государственного деятеля той легкостью, с которой он соглашался на новые военные расходы (146 миллионов в 1888 году) и своим умением скрывать их, должен был в декабре 1888 года уйти в отставку ввиду сопротивления, которым были встречены его проекты новых налогов. Его преемник Гримальди констатировал дефицит, выразившийся в сумме 73 миллионов, а затем достигший 230 миллионов в 1889 году и 45 миллионов в 1890 году, т. е. за четыре года, по 1 января 1891 года, получилось превышение расходов над доходами в 348 миллионов[139]. Чтобы выйти из такого затруднительного положения, Криспи обещал не вводить новых налогов, а прибегнуть к сбережениям, программу которых он и представил. Но ему следовало бы изменить свою политику, а между тем в римском вопросе, в африканском вопросе, во внешних делах он продолжал применять все те же приемы. В Риме он разрешил торжественное открытие памятника в честь Джордано Бруно (май 1889 г.), несмотря на то, что Ватикан видел в этом торжестве вызов по своему адресу[140]. В Абиссинии, захваченный волной событий, он стремится к расширению сферы влияния Италии, зайдя в этом стремлении дальше, чем это позволяли недостаточные его средства: поддержав властителя области Шоа, Менелика, в борьбе его с негусом Иоанном, он помог ему сделаться преемником Иоанна, навязав ему, однако, по знаменитому договору в Уччали (май 1889 г.), итальянский протекторат. Одновременно с этим полоса военной оккупации расширена была до Керена и Асмары (август 1889 г.); особым декретом 1 января 1890 года полоса эта превращалась в колонию под названием Эритрея; наконец, два договора, заключенные в марте и мае 1889 года, один с султаном Оппии, другой с султаном Сомали, давали Италии право на владение значительной частью побережья Индийского океана.

По отношению к Франции Криспи, по видимому, колебался между желанием проявить свое доброе к ней расположение и своей потребностью всюду искать врагов. Чтобы выказать свои симпатии к Франции, он провел в обеих палатах отмену дифференциальных пошлин на французские товары (декабрь 1889 г.), послал средиземноморскую эскадру приветствовать Карно во время его пребывания в Тулоне (апрель 1890 г.) и заявил в своей туринской речи (в октябре): «Никто не представляет, да и не может представить себе Европу без Франции, которая является самым чарующим проявлением современной цивилизации и обладает неотразимой притягательной силой». А тем временем официозные газеты не переставали твердить, что Франция готовит нападение на Италию, и распространяли слухи о ее намерении внезапно захватить Специю; сам Криспи, по видимому, верил этим слухам, сооружал укрепления в Альпах и непрерывно увеличивал военный бюджет (403 миллиона в 1889 году).

По отношению к Германии Криспи все учащал проявления дружеских чувств: визит в Берлин вместе с королем и наследным принцем (май 1889 г.); прием императора Вильгельма в Монце (октябрь — ноябрь 1889 г.); сочувственные телеграммы Бисмарку по поводу его отставки[141]; свидание с его преемником Каприви в Милане (ноябрь 1890 г.).

По отношению к Австрии положение Криспи было более щекотливо; чтобы оставаться в дружбе с венским кабинетом, ему приходилось делать вид, что он забывает ирредентистский[142] вопрос, и подавлять или предупреждать всякие вызывавшиеся этим вопросом демонстрации; он выполнил эту задачу с такой решительностью и энергией, словно сам он не был старым революционером[143]. Закрытие австрийскими властями в Триесте итальянского общества За отечество (Pro Patria) вызвало шумные манифестации в Риме и в некоторых провинциальных городах; два дня спустя (22 августа 1890 г.) особый декрет постановил закрыть все общества, которые под именем кружков Барсанти или Оберданка поддерживали ирредентистскую агитацию по обе стороны границ королевства. На одном избирательном банкете в Удино министр финансов Сейсмит-Дода выслушал без всякого протеста речь, заключавшую намек на Далмацию, «которая трудится, страдает, не жалуясь, и <с доверием взирает на будущее»; министр по телеграфу получил от председателя совета приказание подать в отставку.

Столь неуклонная по своей сущности и столь властная по своим приемам политика неминуемо должна была породить многочисленных врагов, особенно в среде крайних партий. Чтобы устранить грозившую с этой стороны опасность, Криспи распустил палату депутатов (22 октября) и получил во вновь составленной палате большинство в четыре пятых. В тот самый момент, когда власть его казалась прочнее чем когда-либо, он внезапно пал (январь 1891 г.) в связи с одним из тех парламентских инцидентов, которые так часты в парламентах, где партии неточно разграничены и плохо дисциплинированы. Во время бюджетных прений он упрекнул своего противника, бывшего министром с 1874 по 1876 год, в том, что тот участвовал в «кабинете, раболепствовавшем перед иностранными державами». Впечатление, произведенное этой некорректной речью, он еще усилил совершенно неуместным бахвальством: «Ваше голосование, — обратился он к палате, — покажет иностранным державам, желает ли Италия сильного правительства, или же хочет вернуться к тем правительствам, чьи колебания и непостоянство дискредитировали нашу страну». Покинутый центром и правой, Криспи остался в меньшинстве и подал в отставку.

Министерство Рудини (февраль 1891 г. — май 1892 г.). Составление кабинета поручено было маркизу ди Рудини, главе группы, которая вела борьбу с Криспи. Рудини привлек на свою сторону большинство тем, что принял в состав своего кабинета Никотеру, вождя левой оппозиции. Он получил вотум доверия с той же легкостью, с какой его прежде получал его предшественник. В своей программе (февраль) и в ответе на первые интерпелляции он в следующих чертах определял свою политику: внутри страны — бережливость, в Африке — накапливание сил, добрые отношения со всеми державами, поддержание тройственного союза. Это означало реакцию против разорительного мотовства, против воинственных замашек и колониальных проектов Криспи. Эта реакция проявилась прежде всего в области экономической и религиозной. Новый министр финансов Луццати представил палатам бюджет, предусматривавший по различным статьям, главным образом по военному ведомству, сбережения в 39 миллионов, благодаря чему можно было избегнуть дефицита, не обращаясь к новым налогам; в декабре министр мог уже посулить палатам излишек доходов над расходами в ближайшем году. С другой стороны, глава кабинета в своей речи в Милане.(ноябрь) заявил о своем желании сохранить закон о гарантиях, подвергавшийся ожесточенным нападкам со стороны приверженцев Криспи, и обеспечить полную свободу католическим паломничествам в Рим. В Африке он решительно отказался от политики экспансии, которой следовали до тех пор, и наметил крайним пределом итальянской оккупации треугольник Мас-сова — Асмара — Керен. В области законодательной единственная проведенная им реформа заключалась в восстановлении одноименного голосования. В одном только пункте Рудини продолжал политику Криспи, внося, впрочем, в нее некоторую умеренность: он счел неблагоразумным порвать узы, которыми Италия была связана еще до него, и заявил о своем намерении оставаться верным тройственному союзу. Из той же осторожности он за несколько месяцев до падения своего кабинета возобновил договор о тройственном союзе (июнь 1891 г.), но старался при всяком случае подчеркивать его оборонительный и мирный характер.

Эта политика мира, сбережений и накапливания сил хотя и пользовалась одобрением благоразумных людей, однако же дала маркизу ди Рудини ни прочного большинства в парламенте, ни длительной популярности в стране, смутно сожалевшей о громкой деятельности и призрачном величии предшествующего министерства. Кабинет пал все из-за того же финансового вопроса, и депутат Джолитти, который привлечением в оппозицию пьемонтской группы собственно и вызвал его падение, получил поручение заменить Рудини.

Министерство Джолитти (май 1892 г. — декабрь 1893 г.). Новый министр-президент считался ловким политиком и весьма опытным финансистом; к несчастью для него, его появление у власти совпало с экономическим и парламентским кризисом, вся ответственность за который была приписана — ему, а между тем он не мог разрешить этого кризиса, и его пребывание у власти представляло собой ряд громких скандалов, промахов и общественных бедствий.

Первое же выступление этого министерства было отмечено довольно редким в парламентской летописи инцидентом. Программа Джолитти встретила в палате такой холодный прием и получила такое незначительное большинство, что он подал в отставку; он взял ее обратно лишь по настоянию короля и вынужден был просить об утверждении на полгода временного бюджета. Считая после этого невозможной какую бы то ни было серьезную работу с собранием, которое последовательно то оказывало поддержку Криспи, то боролось с Криспи, с Рудини и с ним самим, Джолитти объявил роспуск палаты (октябрь) и одержал на общих выборах (ноябрь) блестящую победу (из 444 депутатов 326 были на его стороне). Скандал, разразившийся два месяца спустя и привлекший общественное внимание, помешал ему использовать этот успех. Комиссия, назначенная для расследования злоупотреблений, совершенных эмиссионными банками, признала, что Римский банк незаконно выпустил на 65 миллионов банкнот (январь 1893 г.> и без всякого обеспечения ссужал деньгами многих депутатов и чиновников. Эти разоблачения, пролившие своеобразный: свет на нравственные устои некоторых политических кругов, произвели в Италии такое же впечатление, как Панамское дело во Франции. Вместо того чтобы успокоить волнение широких кругов быстрыми и энергичными мерами, Джолитти лишь через три месяца (в марте), и то как бы нехотя, согласился назначить парламентскую следственную комиссию из семи членов. Почти одновременно с этим он столкнулся с очень-серьезными затруднениями и на почве внешней политики. Узы, соединявшие Италию с Германией, сделались еще более тесными после двух путешествий — короля Гумберта в Берлин (июнь 1892 г.) и императора Вильгельма в Рим (апрель 1893 г.); отношения с Францией стали особенно напряженными после поездки итальянского наследного принца в Мец (сентябрь) для присутствия там на больших маневрах и после кровавого столкновения между французскими и итальянскими рабочими в Эг-Морт[144], вызвавшего ответные манифестации в Риме. Эти тягостные инциденты имели косвенным своим последствием экономический кризис, вызванный кампанией, которую парижская биржа предприняла против итальянских ценностей; рента упала до 78 франков, лаж при обмене банкнот на звонкую монету повысился до 16 процентов, многие банки вынуждены были прекратить свои операции, и все коммерческие сделки тормозились заминкой в денежном обращении[145]. В то же время в Сицилии шло глухое брожение, вызванное чрезмерной тягостью и несправедливым распределением коммунальных, налогов. Никогда еще, казалось, общее положение не внушало такого беспокойства.

Всюду чувствовалась тревога, все нараставшая. Именно в это время комиссия семерых представила свой доклад. Она пришла к выводу, что министр-президент, как, впрочем, и его предшественники, виновен был по меньшей мере в небрежности, потому что первое расследование произведено было еще в 1889 году; не ставя депутатам в вину подкупа в прямом смысле, комиссия выражала свое «сожаление» и «неодобрение» по поводу «промахов», совершенных некоторыми из них, особенно одним из друзей Джолитти, дель Веккио, и министром торговли Лакава. Джолитти немедленно подал в отставку.

Третье министерство Криспи (декабрь 1893 г. — март 1896 г.)[146] Первая министерская комбинация во главе с Занарделли продержалась всего несколько дней. Ввиду серьезности положения, в котором находилась Италия, общественное и парламентское мнение, отказавшись от прежней своей неприязни, снова увидело в Криспи необходимого человека; самые его недостатки становились силой в такой момент, когда энергичные и даже крутые меры казались неизбежными; наконец, его речи в Палермо (ноябрь 1892 г.) и Кварто (октябрь 1893 г.), в которых он выставлял себя поборником мира, по видимому свидетельствовали о том, что опыт научил его благоразумию. Первые его шаги оправдали надежды, связанные с его именем. Он начал энергичным заявлением в палатах: «К несчастью, мы приняли власть в такую минуту, когда страна находится в более критическом положении, чем когда-либо. Трудности, которые нам предстоит преодолеть, огромны, и, чтобы справиться с ними, мы нуждаемся в сотрудничестве всей палаты без различия партий. С этой целью я прошу вас установить божий мир. Когда благоденствие Италии будет восстановлено, каждый снова займет свое место. Бороться друг против друга теперь было бы преступлением. Когда грозит опасность, мы должны объединиться для совместной защиты. Предстоящее нам дело — труднее всех начинаний, осуществленных со времени объединения Италии».

Положение в Сицилии оправдывало пессимизм этих заявлений: во время министерского междуцарствия оно ухудшилось до такой степени, что социальная революция казалась неминуемой; во многих маленьких городках восставший с оружием в руках народ сжег акцизные управления, разграбил мэрии, избил чиновников финансового ведомства; еще серьезнее было то обстоятельство, что движение, по видимому, распространилось и на северную Италию. Луниджана (Масса-Каррара) сделалась ареной тяжелых столкновений между жандармерией и населением. Криспи подавил это восстание чрезвычайно сурово и быстро. Очутившись у власти, он тотчас объявил Сицилию на осадном положении, отправил туда генерала, снабженного чрезвычайными полномочиями, приказал приступить ко всеобщему разоружению населения и распорядился предать вожаков восстания военному суду. В два месяца восстание было подавлено, и Криспи мог разыгрывать роль спасителя порядка. Он воспользовался этим для попытки улучшить радикальными мероприятиями плохое состояние финансов: так как бюджет 1894/1895 года сводился с дефицитом в 177 миллионов, то он потребовал у палат новых налогов на 100 миллионов и чрезвычайных полномочий на год для упрощения и удешевления администрации. Его предложения сделались предметом страстных нападок и не были приняты целиком, но тем не менее они оказали благотворное действие: в следующем году дефицит составил только 79 миллионов, расходы уменьшились на 30 миллионов, поступления возросли на 100 миллионов. Упрочив этим успехом свое положение, Криспи обратился против старых своих противников — республиканцев и социалистов; волнения в Сицилии и несколько отдельных покушений послужили ему предлогом к тому, чтобы поставить их на одну доску с анархистами и распустить все их союзы (октябрь 1894 г.). Наконец, чтобы справиться с остатками сопротивления, которое он встречал в палате, Криспи, подобно своим предшественникам, прибег к роспуску ее и, подобно им же, получил на новых выборах (май— июнь 1894 г.) значительное большинство. Он внушал народу доверие своей энергией, его нравственный авторитет усиливался, за ним упрочилась репутация человека, без которого нельзя обойтись, и даже враги его признавали, что он вносил в свою политику больше такта и умеренности, чем прежде. Однако это превращение не было полным; он налагал узду на свои честолюбивые замыслы только для того, чтобы дать им пышнее развернуться в колониальной сфере; известно, к каким последствиям привело его безрассудство. Оккупационная полоса в Абиссинии расширена была на запад до Кассалы (июль 1894 г.), на юго-занад до Адуи (январь 1895 г.); новый негус Мене лик, явившись со всем своим войском, уничтожил первый отряд, с которым ему пришлось столкнуться при Амба-Алаги (7 декабря 1895 г.), захватил Макалле (январь 1896 г.) и разбил при Аббагариме 10-тысячную армию генерала Баратьерй; половина ее осталась на поле сражения[147]. Этот разгром, равносильный по своему значению крупному поражению в Европе, настолько взволновал Италию, что общественное мнение в поисках виновных обратилось против министра, не сумевшего ни предотвратить, ни избежать случившегося. 5 марта Криспи объявил палатам об отставке кабинета.

Второе министерство Рудини (март 1896 г. — июнь 1898 г.). Парламентский кризис, во многих отношениях сходный с кризисом 1891 года, разрешен был таким же способом. Рудини, чье имя внушало доверие сторонникам умеренного образа мыслей, поручено было ликвидировать унаследованное от Криспи положение дел; он оставался у власти до июня 1898 года, но за это время трижды перекраивал свой кабинет (июль 1896, декабрь 1897, июнь 1898 гг.).

Рудини прежде всего счел необходимым как можно скорее покончить с африканской авантюрой; внутренний заем в 140 миллионов и удачная кампания генерала Балдиссера в Эритрее дали возможность, продолжая вести войну, подготовить почетный мир; в конце октября с Мене ликом заключен был договор на следующих условиях: Италия отказывалась от своего протектората над Эфиопией, очищала Тигрэ, отодвигала границу своей колонии до линии Мареб— Белиз — Муна, и ее пленные должны были быть возвращены ей. Генерал Баратьери был предан военному суду, который оправдал его (в июне), и вопрос об Эритрее к концу года мог считаться если не решенным, то по крайней мере отсроченным. Одновременно с этим Рудини направил свою деятельность на другие задачи, доставшиеся ему по наследству от Криспи: генерал Рикотти представил палатам план преобразования армии, цель которого заключалась в том, чтобы усилить войско, сократив в то же время расходы на него. Сицилия была подчинена особому королевскому комиссару, которому поручено было изучить и затем провести там необходимые социальные реформы; наконец, новый министр иностранных дел Висконти-Веноста (июль 1896 г.) воспользовался чувством облегчения, вызванным по ту сторону Альп уходом Криспи, и возобновил добрые отношения с Францией. Когда Рудини, по примеру своих предшественников, пожелал почерпнуть новые силы обратившись к голосу самих избирателей, мартовские выборы 1897 года дали ему большинство, внушительность которого еще подчеркивалась потерями партии Криспи. В течение всего 1897 года Рудини настойчиво держался все той же политики выжидания, отступил от нее лишь для совместного с другими державами вмешательства в критские дела и сумел представить в декабре бюджет, сведенный с превышением доходов над расходами на 16 миллионов.

Дело умиротворения было внезапно прервано трагическими происшествиями в Милане: из-за повышения цены на хлеб здесь вспыхнуло грозное восстание, вследствие вмешательства социалистов принявшее политический характер и стоившее жизни сотням солдат и рабочих (май 1898 г.)[148]. Министерство Рудини вышло в отставку и сменено было кабинетом Пеллу.

Политическая эволюция Италии с 1870 по 1899 год. Если бросить общий взгляд на историю Италии от взятия Рима до наших дней, то можно, по видимому, различить в ней два периода, гранью которых является 1881 год. Первый период был продолжением и как бы завершением предыдущего периода; страна расплачивалась за объединение, развивала установления, облегчившие это объединение, сохраняла союзы, при помощи которых оно осуществилось. Наоборот, с 1881 года Италия словно старается освободиться от своего прошлого, забыть трудности своего возникновения и быстро достигнуть той же степени внешнего престижа и материального могущества, как и великие европейские монархии; отсюда — увеличение расходов, рост армии, основание колониальной империи, тройственный союз, широкий размах, приданный общественным работам. Это движение по восходящей линии ускорилось во время первых двух министерств Криспи и резко остановилось после его падения (1896). Затем Италия, по видимому, вступила в третью фазу, в течение которой она прилагала большие усилия к тому, чтобы сочетать воедино различные и в известном смысле противоположные политические направления, которым она следовала во время первых двух периодов; она старалась не потерять плодов тех жертв, какие она принесла в течение второго периода, и сохранить свое международное положение, но она отказалась от замыслов колониальной экспансии, реорганизовала свои финансы и старалась жить в мире со всеми своими соседями.

Из вопросов, которые ей оставалось разрешить, наибольшее значение имели вопрос финансовый и вопрос нравственного перевоспитания народа. Дефицит исчез из бюджетов, но это равновесие еще было непрочно. В предшествующую эпоху оно нарушалось вследствие трех причин: военных расходов, впоследствии сведенных к нормальным размерам; издержек по сооружению железных дорог, также сократившихся; наконец, умножения государственных должностей, которые правительство в дальнейшем старалось сократить и упростить. Вопрос перевоспитания народа потребует для своего разрешения более продолжительного срока и большей чуткости. Вопрос этот существует в Италии с тех пор, как он был поставлен д'Азелио в такой формулировке: «Теперь, когда создана Италия, нам остается создать итальянцев». Политический индифферентизм с одной стороны, склонность замыкаться в узком кругу местных интересов с другой — вот те два недуга, которые парализовали социальный организм Италии; они лишали правительство той поддержки, какую юно могло бы иметь в общественном мнении, и обязывали его иной раз жертвовать общественным благом ради частных интересов; чтобы справиться со всем этим, ему приходилось рассчитывать только на распространение образования и на действие времени.

Вопросы внешней политики сводились к трем пунктам: вопрос римский, вопрос о Средиземном море и вопрос ирредентистский. Первый вопрос, по видимому, едва ли мог быть разрешен путем соглашения: ведь папа не желал отказаться от своих притязаний на светскую власть, а Италия не могла лишить себя ни единого клочка своей территории. Время уже отняло у этого вопроса некоторую долю остроты и, вероятно, в дальнейшем еще более ослабит ее. То же самое можно сказать и относительно вопроса о Средиземном море. Италия, поднявшая этот вопрос в момент Тунисского дела, по видимому, «тала гораздо меньше интересоваться им с тех пор, как она отказалась от территориальных приобретений в Абиссинии и была успокоена насчет намерений Франции. Ее внимание в гораздо большей мере было к концу XIX века обращено иа восточную границу, и в тот день, когда общественное мнение Италии сочло распад австро-венгерской монархии неизбежным, оно потребовало расширения пределов в этом направлении.