Том 9. Лорд Бискертон и другие

Перевод с английского И. Митрофановой

Редактор Н. Трауберг

I

Городок Сен Рок находился на побережье Франции. Шато «Блиссак» находилось рядом с Сен Роком. А Дж. Веллингтон Гедж находился рядом с Шато «Блиссак», читая на террасе письма.

Предоставь прохожему выбор, кем ему любоваться — Геджем или видом ниже, он выбрал бы вид, и поступил бы правильно, потому что этот пузатенький коротышка сидел единственной кляксой на роскошном ландшафте. Шато стояло на холме, и от его террасы склон резко сбегал вниз многоцветными садами и кустарниками к самому озеру. За озером волнились песчаные дюны, а за дюнами посверкивала гладь гавани, усеянная стоящими на якоре яхтами.

Сам городок притулился слева: беспорядочное скопление красных крыш и белых стен, а в центре гордо вздымался в небо золотой купол здания, благодаря которому местечко и превратилось в популярный летний курорт, — казино «Мунисипаль». Бывший всего несколько лет назад захудалой деревушкой, Сен Рок превратился в Мекку для любого, кому приятно любоваться, как сгребают лопаточкой их деньги грустноглазые крупье.

Гедж не замечал, углубившись в корреспонденцию, расстилавшегося вокруг пейзажа, да и замечать не желал. Он не любил Сен Рока, а уж нынешним утром городишко и вовсе потерял для него всякую привлекательность — на всех трех полученных письмах были наклеены калифорнийские марки, и содержание их лишь обостряло тоску по родине. С первого дня своей женитьбы, случившейся два года назад, и последующего отъезда в Европу Гедж чахнул в тоске по Калифорнии.

Поэт поведал нам о человеке, чье сердце было в горах, среди оленей. Сердце Геджа пребывало в Глендейле, штат Калифорния, скитаясь между хот-догами и бензоколонками.

Перед этим снедаемым тоской джентльменом возникла стройненькая, прехорошенькая девушка, в которой, проморгавшись, он признал Мэдвей, горничную своей жены.

— Моддом желает видеть вас, сэр.

— Э? — удивился Гедж. Он же уже наведывался с утренним визитом к Большому Шефу— Зачем это?

— Думаю, моддом решила отплыть сегодня на дневном пароходе в Англию.

— Что?! — вздрогнул Гедж.

— Да, сэр.

— А надолго?

— Не могу сказать, сэр.

Информацию по этому пункту Геджу не терпелось получить как можно скорее и достовернее, от этого многое зависело. Обычно Сен Рок представлялся ему прескучным местечком, но выпадал один день в году, когда городок, поднатужившись, встряхивался и показывал себя во всей красе. Случалось это в день рождения его покровителя, и отмечался этот праздник карнавалом, шумным и разгульным. Празднество Святого Рока предстояло на следующей неделе, и до этой минуты у Геджа не теплилось ни искорки надежды внести и свою лепту в веселье. Но теперь впервые забрезжил лучик: а пожалуй что, и выпадет шанс поучаствовать! И, затолкав письма в карман, он поспешил домой.

Шато любителя старины и эксцентричности восхитило бы, дату его постройки он определил бы как конец XIV — начало XV века. У Геджа же впечатление возникало неизменно одно: строил Шато не иначе как косоглазый архитектор. Надо же! Возвести дом из облицовочного камня да еще понатыкать всюду остроконечных башенок. И хотя интерьер модернизировали, во всяком случае, как модернизация представляется французам — провели электрический свет и встроили две ванные комнаты, — но все равно, не к таким домам привык Гедж в Глендейле, штат Калифорния.

Жену Гедж нашел в венецианском зале, просторной комнате с потолком обильной лепки, при одном взгляде на который так и чудилось: вот сейчас рухнет и зашибет вас. Миссис Гедж сидела на кровати, диктуя письма мисс Путнэм, своей личной секретарше, худенькой особе в весе пера, бесцветной и респектабельной тихоне в роговых очках.

Сама миссис Гедж выступала бы в тяжелом весе. Сложения она была плотного, дама статная и красивая, несколькими годами моложе мужа. С первого взгляда на нее становилось понятно, почему он послушно выполняет все ее приказания. Даже в состоянии покоя она источала силу и волю. До их брака она была вдовой нефтяного мультимиллионера по имени Брустер, завещавшего все свои мультимиллионы ей. А больше о прошлой жизни жены Геджу неведомо было ничего, так что порой закрадывалась мыслишка — а уж не служила ли она укротительницей львов?

Легкий взмах ее руки, и мисс Путнэм растаяла в воздухе.

— Что такое насчет этой твоей поездки? — поинтересовался Гедж, опускаясь на освободившееся место. — Мэдвей сказала, ты отплываешь с дневным пароходом?

— Я получила из Англии письмо от своего юриста. Возникло недоразумение с английским подоходным налогом. Он говорит, нам необходимо встретиться.

— А билет как же?

— Мисс Путнэм все организует. А ты сбегай в аптеку и купи мне что-нибудь от морской болезни. Лучше всего «Маль-де-мэр» Филипсона.

Пауза.

— А надолго уезжаешь? — Гедж небрежно кашлянул.

— Так, на неделю где-то.

— А-а…

Выпуклые его глаза загорелись целеустремленным блеском. Он мигом решил, что непременно пойдет на Праздник Святого; мало того, еще и поучаствует активно. Если кто-то воображает, будто он не сообразит натянуть пижамные брюки и блузку жены, а вокруг головы накрутить шарф тюрбаном и предстать на карнавале в виде восточного монарха, то человек этот здорово ошибается!

— Н-да, — протянул он, — мне, конечно, будет без тебя очень одиноко. Да-с, сэр, очень, ну очень одиноко. Ладно уж, вытерплю как-нибудь, — мужественно прибавил он. — Геджи из Глендейла парни крепкие!

— Ничего не одиноко! Я тебе разве не сказала?

— Про что?

— Я пригласила пару-тройку гостей. Приедут завтра днем. Долька тихого счастья улетучилась. Не из тех он был, чтоб наслаждаться ролью хозяина. А кроме того, толпа любопытных гостей в доме пожалуй что и помешает его замыслу.

— Компания приедет совсем небольшая. Сенатор Опэл с дочкой…

— Старик Опэл!

— …и виконт де Блиссак.

— Что!

— Я с ним незнакома, но полагаю, что это весьма обаятельный молодой человек.

— Обаятельный молодой хам! — скорректировал ее мнение Гедж. — Трезвым не бывает ни денечка!

— Про это мне все известно. Я уже распорядилась, чтобы в Шато, пока он гостит, спиртного не подавали. Главная причина, почему его мать присылает его к нам — она желает, чтобы он несколько недель провел в полном воздержании.

— Послушай-ка, у нас тут что, институт излечивания алкоголиков?

— Лично я очень рада, что виконт согласился приехать. Мне кое-что хотелось бы обсудить с членами их семьи. Виконтесса уверила меня, будто сантехника тут в хорошем состоянии. Но это совсем не так! В состоянии она никудышном! Бачок наверху протекает.

— Так что, когда виконт приедет, — угрюмо пробурчал Гедж, — мне его прямо на крыльце встретить? И сразу сказать: «Давайте, виконт, входите. На выпивку не рассчитывайте, а вот ступайте-ка наверх да взгляните на протекающий бачок». От радости он прям обалдеет!

Он еще пробубнил что-то себе под нос, но тут его стукнула мысль внезапная и вовсе уж неприятная.

— Однако, в чем все-таки дело? — подозрительно осведомился Гедж. — Что за великая идея кроется за всем этим? Наводнять дом виконтами, сенаторами… что-то тут кроется, но что — непонятно. Почему — виконт? Откуда — сенатор?

С минуту миссис Гедж молчала. В манеру ее вкрался оттенок напряженной настороженности, как у леопарда, изготовившегося к прыжку.

— О, ну все просто… У матери виконта большое влияние на французское правительство.

— И что из того?

— Любого ее друга встретят в правительстве с распростертыми объятиями.

Гедж, в планы которого не входило проводить уик-энд с французским правительством, так и сказал.

— А сенатор Опэл настолько влиятелен в Вашингтоне, что буквально диктует назначения на посты.

— Какие еще назначения?

— Ну, к примеру, кого назначить послом Америки во Франции…

— И кого ж это, интересно, назначить на такой пост? — в полном недоумении полюбопытствовал Гедж.

Вопроса более уместного задать он не мог, давая возможность миссис Гедж решительно и без дальнейших обиняков выложить факты, просто лезущие в глаза.

— Тебя, разумеется! — отрубила она.

Зрелище человеческих терзаний никогда не доставляет удовольствия. А значит, мы постараемся не слишком задерживаться на том, как у Веллингтона Геджа сначала отвалилась челюсть, потом забулькало в горле, перехватило дыхание и наконец он пулей сорвался со стула, будто мисс Путнэм воткнула в сиденье булавку. Конечно же, повествователю лучше лишь пунктирно пройтись по его вскрикам, начиная с первого придушенного вопля «Черт его все раздери!» до завершающего страдальческого «Будь же человеком!»

А о его метаниях по залу, кульминацией которых стало громоподобное столкновение с низеньким столиком, заставленным стеклянной и фарфоровой посудой, мы, следуя нашему курсу сдержанности, умолчим и вовсе.

Обойдемся лишь намеком: переполошился Гедж не на шутку. Есть люди, всей душой алчущие почестей, какими может даровать их страна, но Гедж в их рядах не числился. Честолюбцем он не был никогда. При мысли, что его могут сделать послом во Франции, тошнотворный ужас обуял его. Если эта кошмарная затея удастся, это будет означать, что ему еще долгие, долгие годы не видать Калифорнии. Годы эти он проведет в городишке, который невзлюбил сразу, в обществе людей того сорта, от которых его мурашки пробирают. Выскочило у Геджа и еще одно, совсем уж страшное соображение: ведь послам как будто полагается носить форму и атласные бриджи?

— Не желаю я быть послом!

Крик этот миссис Гедж восприняла как вопль зверя, существа из диких лесов, зализывающего раны.

— Ну что тут особенного, стать послом? — умиротворяюще проговорила она. — Были б деньги. Если у тебя есть деньги, а влиятельные особы вроде виконтессы де Блиссак и сенатора Опэла поддерживают тебя…

В густых потемках для Геджа забрезжил робкий лучик надежды.

— Тебе ведь известно, что старик Опэл ненавидит меня всем нутром! Как-то раз мы повздорили, играя в гольф, и он этого не забыл.

— Слышала, слышала. Но, думаю, ты сам убедишься, что он пустит в ход все свое влияние.

— Почему?!

— Сегодня утром я получила от него письмо, и у меня сложилось такое впечатление.

— Что же он пишет?

— Видишь ли, суть не в конкретном содержании. А так… общий тон.

Гедж остро взглянул на жену. На лице у нее играла опасная полуулыбка — верный признак, что в рукаве припрятан какой-то козырь.

— Про что ты?

— Ах, да ни про что! — Миссис Гедж, как часто замечал ее муж, была женщиной скрытной. — Встречусь с ним завтра, когда приеду в Лондон, и, думаю, все будет в порядке. Увидишь сам!

— Но, Господи, зачем тебе приспичило делать из меня

посла?

— Объясню. Когда я выходила за тебя замуж, сестра моего покойного мужа, Мейбл, повела себя просто отвратительно. По ее мнению, женщина, бывшая когда-то миссис Уилмот Брустер, этим должна и удовольствоваться до конца дней. Мне даже показалось, она была бы не прочь, когда Уилмот умер, чтобы я совершила сати.

— Что еще за сати?

— Я пошутила, конечно. Когда умирает индус, его жена сжигает себя на его могиле. В Индии это называется сати.

Тень тоскливого томления затуманила лицо Геджа. Видимо, у него промелькнула мыслишка — ах ты, как не повезло, что, по воле недоброй судьбы, Уилмот Брустер был не индусом, а калифорнийцем!

— Вот я и решила, твердо и бесповоротно, что новым послом во Франции станешь ты. Желала бы я увидеть физиономию Мейбл, когда она прочитает в газете объявление! «Мистер Ничтожество», обозвала она тебя. Да уж, посол во Франции — это вам не ничтожество!

Хотя подбородок у Веллингтона Геджа был скошен внутрь, а глаза выпучены наружу, определенной неотшлифованной мудростью он обладал. Возможно, существовали вещи, в которых он не смыслил ничего, но уж про это-то ему было доподлинно известно — если мужчина становится пешкой в ссоре между женщинами, то бороться — пустая затея. Несколько напряженных минут он просидел, пощипывая покрывало, молча воззрясь в свое беспросветное будущее; и наконец тяжко поднялся со стула.

— Ладно, пойду, куплю тебе «Маль-де-мэр»…

Приблизительно в то же время, когда Гедж побрел в аптеку, человек гангстерского вида в облегающем костюме, какие почему-то наводят на мысль о сомнительной нравственности его обладателя, вошел в коктейль-бар отеля «Дез Этранжэ».

Отель этот находился неподалеку от казино «Мунисипаль», в общем-то настолько близко, что хорошему бегуну ничего не стоило, проигравшись подчистую за столом, сбегать, пополнить запасы у стойки, рвануть обратно, проиграть и эти деньги, все в десяток минут. Сен Рок вполне справедливо гордился своим отелем «Дез Этранжэ»: там имелись все самые современные удобства, включая и сад для гостей, пожелавших покончить самоубийством, первоклассный оркестр, отличную кухню, телефоны в спальнях, а на нижнем этаже — современнейший коктейль-бар под началом Постава, прибывшего прямиком из Парижа из бара «У Джимми».

Когда там появился человек гангстерского обличья, бар был пуст. Единственным его посетителем был темноволосый, стройный, элегантный молодой человек утонченной, красивой наружности, читавший европейское издание «Нью-Йорк Гералд» за стойкой. А когда он на минутку опустил газету, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, то пришелец гангстерского вида издал радостный вопль человека, узревшего знакомое лицо.

— Втируша! — завопил он.

— Суп! — откликнулся молодой человек.

И они обменялись теплым рукопожатием. В родной Америке они ходили скорее в знакомцах, чем в друзьях, но между изгнанниками, встретившимися в чужой стране, всегда вспыхивает горячая симпатия.

— Ах ты, старый конокрад! — кипел от радости суровый гость. Называя так своего друга, выражался он, разумеется, фигурально. Коней Гордон Карлайл никогда не крал. Крупный мошенник, он счел бы такое занятие вульгарным.

— Ах ты, старый песокрад! — отозвался Гордон, что тоже было шуткой чистейшей воды. Суп Слаттери в жизни не крал псов. Он был экспертом по взлому сейфов.

— Ну надо же! Надо же! — радовался Слаттери. — Наткнуться на тебя здесь!

И он присел за столик. Его лицо, в спокойном состоянии напоминавшее гранитную плиту с подозрительными глазками (ружья он в своем стенном шкафу не прятал, но вид у него был такой, будто припрятан там целый арсенал), смягчилось теплой улыбкой.

— А что ты тут поделываешь, Втируша?

— Да так! Осматриваюсь.

— И я вот тоже.

Они прервали беседу, чтобы посовещаться с официантом на предмет горячительных напитков. Урегулировав этот вопрос, друзья возобновили беседу. Не виделись они давненько, и им было о чем потолковать.

Вспомнили старые денечки и старых друзей, обменялись воспоминаниями о Нескладехе Таком-то и Коротышке Эдаком.

Слаттери Суп продемонстрировал Карлайлу шрам на руке; пару лет назад ранил его чересчур шустрый владелец дома в Дес Мойнесе, штат Айова, к которому он как-то наведался.

Карлайл показал Слаттери больное местечко на левой ноге: укусил его разочарованный инвестор в австралийские золотые прииски.

Примерно через полчаса этих доверительных рассказов тон беседы смягчился, стал сентиментальным.

— А как твоя подружка? — поинтересовался Слаттери. — С тобой?

— Подружка? Какая?

— Да встретил я тут одного парня, забыл уж кого, и он рассказал мне, вроде бы ты женился на Герти Галошке.

Лицо Гордона, и без того несколько меланхоличное, совсем погрустнело.

— Нет, не женился.

— А тот парень говорил, женился.

— Ну так вот — нет!

Ответ получился резковатым. И, точно бы раскаиваясь в том, что обрезал доброжелательного приятеля, Гордон объяснил:

— Понимаешь, у нас с Герти вышла ссора.

Он ненадолго призадумался, но потребность излить свои беды победила привычную сдержанность.

— Так, знаешь, на пустом месте, — горько добавил он. — Пустячное недоразумение, любой посчитал бы — уладить можно парой слов. Герти пришлось лечь в больницу, она ногу сломала, а я тем временем пару раз встретился с ее подружкой. Исключительно по делу. А она прям взбеленилась. Я твердил ей, что тут все чисто, но она и слушать не желала. Слово за слово, и наконец она огрела меня вазой по голове и слиняла из моей жизни. Случилось это год назад. С тех пор я ни разу ее и не видел. Женщины такие жестокие!

— Да уж, это точно. Именно что жестокие, — поддакнул Слаттери. — Никогда не знаешь, что у них на уме. Да хоть меня возьми, к примеру. У-у, я б роман о них мог написать! Самая хитрющая моя партнерша вдруг — бац! — бросает меня на полуслове. Ни телефона, ни записочки! Ну, ничего!

— Без Герти я погибаю.

— А я — без той дамочки. Джулия ее звали.

— Работать не могу, я вот про что.

— Ну, так и я об том же. В делах без нее — никуда. Между нами с Джулией никаких таких цветочков-василечков и в помине не водилось. Ты с ней был знаком, а?

— Нет.

— Э-эх, какая была наводчица! Так ловко умела напроситься в разные шикарные дома. И всегда ей все с рук сходило. Потому что у нее был стиль, ну что ты! Дамочка — высший класс! Книжки разные читала, то-се… Послушать, как она говорит, так подумаешь, она в Светском календаре числится.

— А Герти…

— Джулия, — властно захватил беседу Слаттери, — работала со мной несколько лет. А потом вдруг, в один прекрасный день, четыре года назад, считай, до этой вот самой минуты, вдруг брякает — как гром среди ясного неба: все — она завязала. Бот так вот. Ни тебе объяснений, ничего. Дала, считай, пинок под зад, и поминай как звали. А я-то всегда после каждого дела делился с ней по-честному, никогда не жульничал. Ни разочка не нагрел. Ни на цент! Иногда мне сдается, чем честнее ты с этими вертихвостками, тем паршивее они с тобой обходятся. Вот так-то, сэр! Улетучилась, и другой такой у меня уж не появилось. Я опускался все ниже и ниже. — Слаттери замялся. — Хочешь, чего скажу, Втируша? Сейчас, случается, я даже уличным грабежом промышляю! Вот как!

— Ну да?! — в тоне Карлайла, как он ни старался, проскользнула осуждающая нотка. Он не хотел, конечно, строить из себя сноба, но в криминальном мире существуют свои социальные степени и ранги, и всем известно, что уличные грабители — люди не первого сорта.

— Надо ж человеку как-то жить! — покраснел Слаттери.

— Ну кто ж спорит.

Повисло тяжелое молчание. Когда Слаттери заговорил опять, было ясно, что он стремится восстановить свою репутацию.

— Конечно, я и сейфами занимаюсь, если подвернется случай. Вот и здесь, в городке этом, намечается крупная работенка. Хоть завтра бы провернул, будь у меня партнер для наводки.

Карлайл встрепенулся, отбросив все свои неодобрительные мысли.

— Что? Прямо в этом городе?

— Да так, в миле от него. В таком, знаешь, Шаттублиссак.

— Не слыхал, — покачал головой Карлайл. — Незнаком я со здешними местами.

— Выше на холме, за казино. Его снимает какая-то американская дама. Что-что, а брюлики у нее водятся.

— Наверняка-то не знаешь?

— Должны водиться, раз дамочка арендует такой шикарный дом.

— А может, в банке их хранит. — Неудачи сделали из Карлайла пессимиста.

— Может, и так. Да и что толку волноваться? У меня же все равно нет человека для работы в доме.

— Ну, внутреннюю работу, предположим, мог бы сделать и я, — вызвался повеселевший Карлайл. — Если дойдет до крупного дела, почему бы и мне не стать наводчиком?

— А как ты проникнешь в дом? Такие вот дела… Сам видишь, мужчина тут не годится. — Допив стакан, Слаттери поднялся. — Ладно, пойду прогуляюсь. Ты остаешься?

— Без разницы, где сидеть, — мрачно отозвался Гордон. Упадок промышленности угнетающе сказывался на его настроении.

Слаттери, выйдя на залитую солнцем улицу, бесцельно побрел к гавани. Когда бесцельная прогулка привела его в узкий и почти безлюдный переулок, он заметил идущего впереди пузатенького коротышку, углубившегося в чтение письма.

На минутку Слаттери заколебался. Потом, слегка вздохнув, вынул револьвер. Низкосортная, что и говорить, работенка, но выпадают времена, когда всякая мелочь сгодится. Бочком, незаметно, он пристроился к коротышке. И скомандовал:

— Руки вверх!

Гедж послушно их поднял. И без дополнительного стимула в виде револьвера он с готовностью оказал бы любезность такому громиле. Однако он тут же впал в полуобморочное состояние, какое порой вызывал в нем взгляд жены, но сейчас примешивалась тревога и слабое теплое сочувствие к заблуждавшемуся на его счет грабителю, принявшего его за ступеньку к богатству.

Слаттери, производивший проворный осмотр левой рукой, видимо, уже обнаружил тошнотворную истину. На грубом его лице проступила разочарованность, а кончик сломанного носа задергался от такого явного крушения иллюзий. Весь вид его кричал: вот человек, внезапно ткнувшийся носом в грубую реальность жизни!

— У тебя что ж, совсем, что ли, наличности нету? — брюзгливо спросил он.

— Ни цента! — вздохнул Гедж.

Слаттери горестно крякнул. На вид Гедж был толстячком богатеньким, и он рассчитывал на хороший куш. Спрятав револьвер в карман, несчастный грабитель сбил на затылок шляпу отчаянным и несколько даже байроническим жестом, при виде которого у Геджа вырвалось:

— Эй! А ведь я тебя встречал!

— Да? — равнодушно бросил Слаттери, ему уже все было безразлично. Столько суеты и хлопот, а в результате — денег даже на ланч не наскреб!

— Ты тот самый парень, который грабил меня в Чикаго! Саттери окинул его скучающим взглядом, говорившим: «Ах, у меня столько знакомых!»

— А в чем ты был одет?

— В серый деловой костюм с синей саржевой ниткой.

— Нет, не припоминаю. Извини.

— Ну, конечно же, это был ты! Тогда еще подскочил коп, и ты заставил, чтобы я взял тебя под руку. И мы пошли от него, будто старые дружки. Еще пели! Не помнишь, а?

— Чего пели-то?

— «О, руки бе-елые, как я ва-ас любил!» Ты подпевал басом. Лицо Слаттери внезапно осветилось.

— А ведь и правда! Теперь припоминаю. Так-так!

— Долгонек путь отсюда до старого Чикаго!

— А то!

— Они мне и фамилию твою назвали. Сейчас вспомню…

— Они — это кто?

— Копы. Когда я им тебя описал. А, вот! Вспомнил! Суп Слаттери. Один из копов заметил, что похоже на Супа Слаттери, а другой добавил, да, очень может быть, это Суп и есть. И опять стали играть в шашки. Удивлялись только, с чего это вдруг ты стал грабить людей на улице. Сказали, ты — эксперт по взлому сейфов.

— Случается, что и уличным грабежом подрабатываю, — несколько сдержанно объяснил Слаттери. — А что, есть возражения?

— Никаких! — поспешно заверил Гедж. — Решительно — никаких! Лично я ничуть не против.

Возможно, Гедж даже ввернул бы классический прецедент с Микеланджело, который тоже не удовлетворялся одним видом искусства, но Слаттери уже вернулся к животрепещущему вопросу дня.

— Послушай, а чего ж у тебя наличных-то нету?

— У меня никогда не водится.

— А по виду — богатенький.

— Богата моя жена. Просто ужас! Покойный муж оставил ей миллионы..

— А ты, значит, подсуетился и ободрал вдовицу? Недурно устроился.

Настроен Слаттери был весьма неодобрительно. Не чуждый сентиментальности, он, когда видел в кино холодный брак по расчету, всегда свистел в знак осуждения.

Гедж уловил оскорбительный намек.

— Женился я не из-за денег, — с чувством возразил он. — Я и сам в то время был богат. Но, к несчастью, играя на бирже…

Теперь в манере Слаттери не осталось и капли суровости. С теплым, сердечным интересом смотрел он на Геджа.

— Так ты тоже угодил под большой крах?

— Ну! Все потерял. До последнего доллара.

— И я. — Слаттери поморщился при воспоминании. — Крутой вираж! Вот были денечки! Точно ухаешь вниз на скоростном лифте! Были у тебя «электрические»?

— А то!

— А почем покупал?

— По сто шестьдесят семь.

— А я — по сто шестьдесят девять. А «Монтгомери Уорд»?

— Обошлись мне по сто двенадцать.

— И мне — тоже.

— «Дженерал Моторс»? — нетерпеливо допрашивал Гедж.

— Эй! Давай про что другое поговорим.

На несколько минут оба финансиста унеслись мыслями в прошлое. Наконец Слаттери вздохнул.

— Что ж, рад был увидеться с вами снова, мистер… как вас там?

— Гедж. Дж. Веллингтон Гедж. И я очень рад встрече, мистер Слаттери. Как насчет пропустить по маленькой?

Тень прежней угрюмости проскользнула в тоне грабителя.

— Не понял. Как это «пропустить по маленькой»? У тебя же нет денег.

— Так ты мне одолжи!

Нельзя сказать, чтобы в планы Слаттери, отправлявшегося на уличный грабеж, входило финансирование будущих жертв, но в голосе его собеседника проскользнуло нечто такое, что в нем откликнулся дух благородства; и он протянул сотню франков.

— Слушай, а ты не мог бы увеличить заем до двух сотен?

— Хм, ладно, — согласился Слаттери без особой сердечности.

— А знаешь, что я тебе скажу! — воодушевился Гедж. — Одолжи-ка ты мне для ровного счета — тысячу! Получится кругленькая такая, симпатичная сумма!

Без особого пыла Слаттери отлепил mille[1] от своей тощей пачки, словно бы недоумевая, где это он подцепил идейку, будто уличный грабеж — прибыльное предприятие?

За столиком в маленьком кафе у гавани Геджа обуяла словоохотливость. Уже много месяцев он томился по сочувственному уху, в которое мог бы излить свои несчастья, и наконец оно подвернулось. Этот миляга-взломщик, решил он, услышит все.

— Да-с, сэр, — приступил он. — Вот так оно все… Все деньги у моей жены, а я в доме так, «Эй, ты! Принеси-подай!»

— Неужели правда?

— Да-с, сэр. Простофиля, вот я кто. Так, никто. Ты не промахнешься, если скажешь, что я — птаха в золоченой клетке. Чего бы ни пожелала миссис Гедж, все так и делается. Хотел я жить в Калифорнии. Нет, настояла, чтоб мы поехали во Францию. Ты что думаешь, будь у меня деньги, я б жил в такой дыре, как Шато «Блиссак»? Нет, сэр! Вернулся бы в Глендейл, где мужчины — настоящие мужчины! Слаттери чуть вздрогнул.

— Так ты в Шаттублиссаке живешь?

— Да-с. Вот именно. В Шато «Блиссак».

Слаттери раздумчиво пожевал нижнюю губу. Открытие, что коротышка живет, пусть даже в скромной роли птахи в доме, о котором он столько мечтал, всколыхнуло его. Он не мог сказать наверняка, какие надежды возлагает на их знакомство, но одно чувствовал безусловно — расположения нового знакомца добиваться стоит.

— Живешь, значит, там? Ну и ну! — вежливо заметил он.

— Да-с, сэр. Миссис Гедж настояла, чтобы мы сняли этот дом в аренду. А я б и гроша за такой не дал! Меня от него прям тошнит. И это еще не все! Нет, не все!

— Нет?

— Нет, сэр. Знаешь, что?

— Что?

— Когда она выложила мне это сегодня утром, меня прям перышком сшибить можно было. Ну догадайся вот, что?

— А что?

— Ни в жизнь не скумекаешь!

— Так что, а?

— Представляешь, что она мне выложила сегодня утром?

— Да откуда, черт тебя дери, мне знать? — Вспышка раздражения сбила Слаттери с выбранного курса льстивости. — Ты что, воображаешь, я там под кроватью прятался?

— Она мне сказала, я должен стать американским послом. Слаттери переваривал новость.

— М-дэ, не подарок…

— Я и сам знаю. Послы должны носить форму и атласные бриджи… это подумать!

— И треугольные шляпы.

— Что? Еще и шляпы?

— А то! Сам видел в новостях. И французишки эти всех послов обцеловывают.

До этих слов Гедж полагал, что вник во все изъяны предложенной роли, но теперь до него дошло, что последний, и самый ужаснейший, ускользнул от его внимания. С минуту он сидел как в параличе. Потом взорвался яростным потоком слов.

— Ну, нет! Нет, и точка! Еще чего! Раздобуду маленький капиталец, чтоб было с чего сызнова начать, и подниму бунт. Да-с, сэр! Бунт, и точка. Я очень люблю свою жену, но это уж, знаете! «Слушай! — я скажу. — У меня хватает денег, чтоб начать сызнова, теперь я человек независимый, понятно? И я не намерен становиться никаким послом. Чем быстрее ты про это забудешь, тем лучше! Потому что все это — чушь собачья! И кстати, о Франции, — я скажу, — уезжаю из этой страны на следующем же пароходе. Возвращаюсь в Калифорнию. Прикипела к своей Франции, — я ей скажу, — так и торчи тут! Лично я возвращаюсь в Глендейл». Да-с, сэр!

Человеком Слаттери был не злым, но весьма практичным. Люди, вроде него, только и знают, что обескураживать мечтателей.

— А где, интересно, — перебил он, — ты достанешь этот свой капиталец?

В пылу возведения воздушных замков мелочь эту Гедж как-то упустил. Огонь в его глазах потух.

— А ты мне не сможешь одолжить? Совсем немножко? Слаттери ответил, что нет, не может.

— Да мне больше десяти тысяч и не потребуется. Эх, мне б раздобыть только десять тысяч! Я б уж сумел вернуть, что потерял!

На это Слаттери ответил, что, доведись ему увидеть десять тысяч зараз, он перецеловал бы все купюры по отдельности.

Бешеное возмущение против суровости судьбы охватило Геджа.

— Господи! Как несправедливо!

— Чего несправедливо-то?

— Ну, посуди сам! Знаешь, что?

Слаттери горячо попросил нового приятеля перестать приставать к нему с таким вопросом.

— Нет, ну знаешь все-таки, что? Когда я женился на миссис Гедж, я был человекам богатым.

— Это ты мне рассказывал.

— Да, но вот чего я тебе не рассказывал. Я ведь эту женщину бриллиантами осыпал! Ну, не то чтобы осыпал. В общем, много ей все-таки подарил. Тысяч на шестьдесят, не меньше.

Сумма эта произвела впечатление. Шестьдесят кусков — очень даже недурная пожива.

— Представь, что бы эти шестьдесят штук значили для меня сейчас! Подумай, что бы я мог с ними сделать!

— Ну!

— Да уж, — от жалости к себе Геджа трясло, — когда я вижу, как миссис Гедж щеголяет в этих бриллиантах, мне понятно, отчего становятся циниками.

Вся полнота этой фразы не сразу проникла в сознание Слаттери: рассеянно выдохнув еще раз «Ну-у!», он отпил из стакана, и вдруг подпрыгнул, словно ожегшись о горячее.

— Щеголяет в них? То есть, ты хочешь сказать, брюлики у нее при себе?

— Да-с, сэр!

— Что? Прямо там, в Шаттублиссаке?

— Да-с, сэр. Повисла пауза.

— В сейфе, небось, хранит? — небрежно бросил Слаттери.

— Когда не носит, да.

Слаттери впал в удрученное молчание, размышляя о том, как все могло бы повернуться. Эх, будь утраченная Джулия с ним, горевал он, она мигом бы придумала, как проникнуть в дом, и провела подготовку изнутри. Без ее же скромной помощи он совсем ничего не может.

Есть, конечно, еще и Втируша. Сам набивался на внутреннюю работу. Но как ему познакомиться с Геджем, чтобы добиться приглашения? Да, трудно ковать это самое первое звено. Знакомить Гордона с Геджем самому едва ли стоит. Умом он, конечно, не так уж блещет, но все-таки даже и он соображает, что туда не приглашают без рекомендаций и не от грабителя-взломщика.

И Слаттери издал глубокий вздох. Н-да, дельце, как ни крути, — тухлое.

От раздумий его оторвало движение соседа. Гедж готовился отбыть.

— Уходишь?

— Да-с, сэр. Пора возвращаться.

— А что за спешка?

— Объясняю. Сегодня миссис Гедж отплывает в Англию на дневном пароходе, и ей потребуется многое обсудить со мной. До свидания. Приятно было познакомиться.

Слаттери промолчал. Хотя гранитное лицо его осталось бесстрастным, внутренне он затрепетал от восторга, точно бы Гедж разорвал плотную завесу тумана, скрывавшую от него Землю Обетованную, в которой приветливо лучилось солнышко.

Историки повествуют, что математик Архимед, решив некую хитрую проблему, выскочил из ванны и помчался по улицам с криками: «Эврика! Эврика!». Слаттери сидел не в ванне, но, сиди он в ней, то, несомненно, выскочил бы тоже и, весьма вероятно, завопил бы: «Эврика!», если бы знал это слово. Потому что он наконец увидел способ!

Через минуту Слаттери вылетел на улицу, торопясь к отелю «Дез Этранжэ».

Карлайл сидел все так же в баре, на том же месте. Слаттери поспешил к его столику.

— Втируша! — закричал он. — Нам подвалила удача! Дельце у нас в кармане!

Карлайл настороженно встрепенулся. Его друг, знал он, пустомелей не был. Редко Слаттери бывал таким возбужденным. Мужественный и молчаливый — вот какие прилагательные первыми просились на язык при характеристике Супа. Если уж он так возбудился, это кое-что да значит!

— Какое дельце? Про которое мы говорили?

— Ну да! Шатту это самое! Только что познакомился с типом, который там живет!

Карлайл тоже засиял.

— Как это ты умудрился?

— Да так, случайно встретились, — чуть смущенно ответил Слаттери. — Сдружились, понимаешь… выпили вместе. Ну он мне и рассказал, что миссис Гедж брюлики свои держит не в банке, а при себе. В сейфе хранит, дома. Вот так! Ты покажи мне сейф, который я не сумел бы вскрыть шпилькой, и я его съем. Чтоб мне лопнуть, — горделиво добавил Слаттери. — Истинная правда!

— Но…

— Знаю, знаю, кто-то нужен в доме. Как его туда сунуть? А вот как. Дамочка эта сегодня отплывает в Англию…

Он приостановился, чтобы эти сведения как следует внедрились в мозг слушателя, и тот проникся их исключительной важностью. Нет, не зря верил он в сметливость Гордона. Тот все уловил мигом.

— А я поеду на том же пароходе и познакомлюсь с ней?

— Правильно!

— Это нам раз плюнуть!

— Назовись лучше всего каким-нибудь ихним графом. Приври насчет связей во французском правительстве. Она, понимаешь, спит и видит, как сделать своего старикана американским послом. Пусть думает, что ты сумеешь ей помочь.

— Наплету с три короба! Поверит, будто все французское правительство пляшет под мою дудку.

— Добыча, Втируша, будет крупная, если все сделаешь, как следует. Гедж этот говорит, брюлики тянут на шестьдесят кусков!

Карлайл облизнулся. Лицо его подернулось мечтательной дымкой. Как и Слаттери недавно, он будто смотрел в даль, на Землю Обетованную.

— Если за пять дней не попаду в Шато, — сказал он, — считай, я растерял всю свою технику.

II

Чудеснейшая погода, привлекавшая летом столько туристов в Сен Рок, была не менее чудесной и по другую сторону Английского канала: Солнечный свет заливал Шато «Блиссак» и солнечный свет — сразу после четырех дней — залил улицы Лондона, озолотив тротуары, играя бликами на омнибусах и фруктовых тележках уличных торговцев, весело танцуя на лицах прохожих, ломовых лошадях и полисменах. И только в вокзал Ватерлоо, эту сумеречную пещеру, не проник ни единый солнечный лучик. Окутанный благопристойным сумраком вокзал напоминал, как всегда, собор, чьи псаломщики, поддерживая себя в форме, выпускают в свободное время пары на стороне. Сегодня хмурая атмосфера усугублялась нашествием толп взмокших родителей с выводками детей, лопатками и ведерками. Наступил первый день того, что в газетах именуют Большой Сезон Отпусков, и весь Лондон (в том числе молодежь вроде Десяти Тысяч Ксенофонат) ринулся к морю.

У ворот, за которыми администрация удерживала экспресс, отбывающий в 4.21 в Йовил, стоял молодой человек, чья внешность несколько оживляла сумеречные тона вокзала. Красавцем в строгом смысле слова он не был, но был на диво подтянут, просто цвел здоровьем, а в поведении его чувствовалась веселая удовлетворенность, что и выделяло его из потока озабоченных папаш, на чьих лицах так явно читалась печаль о том, что они не остались холостяками. Все вокруг было в ему в новинку, все его развлекало. В Англии он жил всего несколько месяцев и наслаждался всяким проявлением английской жизни. Сейчас он без следа раздражительности отлепил от своих ног двух малышей, Ральфа и Флосси, и передал их родителям, сияя добротой и заботой. Если даже он предпочел бы, чтобы новый малыш, Руперт, выбрал чьи-то еще брюки в качестве соски, он никак того не показал.

Ну, а что касается его имени, если вы читаете колонку светских сплетен, то вспомните, что недавно было объявление о помолвке между леди Беатрисой Брэкен (да, да, дочерью графа Стейблфорда) и Патрика Б. Франклина (да, да, известного американского миллионера и спортсмена). Вот это Патрик и стоял, для друзей — Пэки. Сегодня Беатриса уезжала в поместье своего отца (Уорблс, графство Дорсетшир), и Пэки приехал на вокзал проводить невесту. Она только что появилась, надменно ступая среди толпы, будто принцесса среди мятежных холопов, и была так ослепительно красива, что, пожалуй, иные из запарившихся отцов с детишками, требующими присмотра, и то кинули на нее взгляд. Беатриса блистала красотой на Охотничьих балах Биддлкомба, где красота всегда красота; красота ее привлекала внимание на королевской трибуне в Аскоте и не оставалась незамеченной даже в толпе, текущей по крикетному стадиону «Лордз»[2] в перерыве на ленч на матче между Итоном и Харроу.

Мэри Мэйфер, ведущая светскую хронику в «Болтовне у Камелька», подписанную «Маленькая Птичка в высшем свете», написала в недавнем номере газеты, что на последнем приеме в испанском посольстве Беатриса была «nes plus ultra»,[3] выделяясь элегантнейшим платьем из егере royale модного опалового оттенка, фасон которого подчеркнул природное изящество ее линий. И была совершенно права.

В данный момент нервное раздражение мешало Беатрисе показать себя в наивыгоднейшем свете. Больше всего на свете она терпеть не могла ездить поездом в летний сезон и, если так уж необходимо ее присутствие в доме предков, — отец попросил ее помочь с гостями, — то могли бы и машину за ней прислать. Но с нынешними ценами на бензин у разумного старого джентльмена хватало ума не совершать подобных жестов.

Улыбалась Беатриса редко и сейчас приветствовала Пэки лишь легчайшим подергиванием верхней губки — гримаска, так великолепно удавшаяся на портрете, написанном Лазло.

— Ну и сборище! — с отвращением бросила она.

— А мне нравится, — откликнулся Пэки. — Помогает понять дух, создавший Англию. Теперь мне понятно, что подразумевают под бульдожьей хваткой англичан. Только что прошел один человек с ребенком на каждой руке, а у каждого ребенка на поводке, заметь, силихем-терьер. Ребенок с левого борта запутался с терьером по правому борту, а лево-бортный терьер запутался с ребенком правобортным. По всему судя, денек папочке предстоит развеселый. Лично я считаю, это — доброе простое веселье, свободное от современных изысков. А кстати, где твой багаж?

— Его Паркер принесет.

— А чтение? Хочешь, сбегаю в киоск куплю тебе что-нибудь? Время еще есть.

— Нет, спасибо. Я захватила книгу.

— О! Книгу захватила! Какую же?

— «Червь в корнях» Блэра Эгглстона.

— Блэр Эгглстон? Знакомое какое-то имя. Почему? Я его где-то встречал?

— Я тебя с ним знакомила на Выставке Молодых Художников неделю назад.

— А, ну конечно! Вспомнил, вспомнил! Такой отвратный задохлик с бакенбардами.

Сказал он это зря. Беатриса еще больше рассердилась.

— Не надо так шутить, — бросила она тоном, который иногда наводил Пэки на мысль, что при всем ее очаровании в ней течет кровь гувернантки. — Все, чье мнение хоть что-то значит, считают, что мистер Эгглстон — один из лучших молодых романистов.

— Н-да. А он, наверное, ходит и хвастает, что я его читал. Это нехорошо, я его не читал.

— Ты вообще ничего не читаешь.

— Неправда. Я прочитал всего Эдгара Уоллеса!

— Лучше б всего Блэра Эгглстона. Как бы мне хотелось, Пэки, чтобы ты не был таким. Я стараюсь ради тебя изо всех сил, даю тебе хорошие книги, показываю картины — а что толку? Ты все равно выражаешься, как йеху.

— Прости, — огорчился Пэки. — Ты совершенно права. Его переполняло раскаяние. Хорошо ли, угрызался он, вести себя так с девушкой, которая, не покладая рук, трудится ради твоей одухотворенности?

В Йельском университете, где Пэки Франклин получал образование, он был полузащитником Американской сборной, но у него была прискорбная склонность держать свое духовное «я» на скудном пайке. Пэки был достаточно смиренным и понимал, что душа у него не ахти какая. Тем самым он очень каялся, что не помогает изо всех сил девушке, которая старается поднять ему цену.

С самого начала помимо красоты ему нравилась в леди Беатрисе возвышенность идеалов. Да, что касается идеалов, она, несомненно, не промах; и этими идеалами она щедро делится с ним. Ей уже удалось значительно умерить его природную веселость. Пожалуй, если в один прекрасный день она, поплевав на ручки, примется за дело всерьез, то его перестанет мутить от картинных галерей и концертов.

Возможно, Беатриса и бывает несколько чопорна и иногда говорит с ним, будто отчитывая лакея за то, что тосты к чаю он подал холодные, но она безусловно несет знамя с девизом «Все выше!» И Пэки терзался при мысли, как же он ранит ее своим легкомыслием.

— Да, я абсолютно не прав насчет Блэра Эгглстона, — извинился он. — Перепутал его, наверное, с кем-то. Припомнив как следует нашу встречу, я понял, как поразило меня его тихое обаяние. Засяду читать его завтра же.

— Сегодня утром я случайно встретила его на Бонд-стрит. Сказала ему, что ты остаешься один бездельничать в Лондоне…

— Да я не остаюсь!

— Как это?

— Ну, раз ты уезжаешь, какой мне смысл торчать в городке, который явно считает, что природа предназначила его для роли турецких бань? Я подумываю нанять яхту, да и поплыть куда-нибудь. Прочитал недавно рекламу… — тон его стал лирическим, на родине он был заядлым яхтсменом, — о ялике с мотором, всего за сорок пять фунтов. Представляешь, тридцать девять по ватерлинии, с бимсом в тринадцать футов, с парусной оснасткой…

— Я очень прошу тебя остаться в Лондоне, — перебила Беатриса.

Тон ее был категоричен, и Пэки взглянул на нее в смятении: он уже предвкушал плавание на яхте.

— А зачем?

— Во-первых…

Она остановилась, чтобы потереть лодыжку, которую только что лягнуло дитя по имени Эрни, а Пэки в ту же самую минуту энергично шлепнули между лопаток тем самым сердечным шлепком, который возвещает, что ты обрел друга. Оглянувшись, он увидел стройного, гибкого молодого человека, с моноклем и стрижкой en brosse. Тот лучился теплыми улыбками.

На минутку Пэки растерялся. Лицо подошедшего, как и его повадки, были ему знакомы. Но лицо, в отличие от повадок, он помнил хуже. Потом память его очнулась.

— Вик!

— Мой Пэки!

Прошло полтора года с тех пор, как Пэки в последний раз видел искрящегося весельем молодого французского аристократа, виконта де Блиссака. К радости встречи примешивалось сожаление — лучше б им встретиться через несколько минут после Беатрисиного отъезда, а не за несколько минут до него. Дружба Пэки с наследником де Блиссаков началась в прекрасные нью-йоркские деньки, и что-то подсказывало ему — сейчас приятель пустится в воспоминания именно о них. А опыт научил Пэки, что при Беатрисе эту тему лучше всего хранить за семью печатями.

Но Беатриса перестала потирать лодыжку, и оставалось представить ей этот призрак умершего прошлого.

— Леди Беатриса Брэкен. Виконт де Блиссак.

Беатриса кивнула. В ее красивых глазах застыло каменное выражение. Пэки с легкостью расшифровал его — она не одобряет старину Вика.

Друзей Пэки леди Беатриса вообще нечасто одобряла, иногда ей казалось, что каждый из них еще отвратительнее предыдущего. Сама она в своих знакомствах была исключительно разборчива, водясь только со знатью и иногда делая исключение для интеллектуалов. Пэки же, напротив, насколько она поняла, был рад всем и каждому. Никогда нельзя было быть уверенной, думала она, выходя с ним куда-нибудь, что он не примется фамильярничать с боксером-профессионалом или еще с кем похуже. Открытие, что он в самых сердечных отношениях с виконтом де Блиссаком, слухи о котором порой достигали ее ушей, ничуть не уменьшило ее сходства с модно одетым айсбергом.

— Мы часто виделись в Нью-Йорке, года два назад, — виновато сообщил Пэки, что и требуется от хорошо вымуштрованного жениха.

— Да-а, задавали мы тогда жару, — ввернул виконт ненужную сноску. — Покутили на славу. Поставили старый городишко на уши.

Глаза его, чуть выпучившиеся от такой красоты на таком близком расстоянии, перестали смотреть на Беатрису. Интересно ему было с Пэки, старинным его другом.

— Домой, значит, добрался нормально?

И, весело хохотнув, обернулся к Беатрисе, расплываясь в улыбках как человек, делящийся чудесными новостями.

— Когда я в последний раз его видел, он скакнул в окошко бара, а два полисмена сиганули за ним следом. Эх, и здорово мы развлекались! На всю катушку! А помнишь, Пэки, тот вечерок, когда…

— Вик, ты куда-то уезжаешь? — торопливо перебил Пэки.

— Да, конечно. А помнишь…

— Куда же?

— В Сен Рок. Поездом в 4.15 на Саутгемптон.

— Вот как? — Пэки испустил вздох облегчения. — Сомнительно. Может, ты случайно не заметил, но сейчас уже 4.14.

— У-ух! — вскрикнул виконт и исчез, будто скользнувший в тину уж.

Паузу, во время которой теплый летний денек заметно похолодал, нарушила Беатриса.

— У тебя много жутких знакомых.

— Да нет! Вик — нормальный парень.

— Судя по слухам, не могу с тобой согласиться.

Носильщик открыл ворота. Они вошли в пустое купе первого класса, и Пэки занял позицию в дверях, отбивать атаки назойливых пассажиров.

Он погрузился в задумчивое молчание, только что догадавшись, что встреча с виконтом де Блиссаком всколыхнула в нем явственный приступ того, что древние феки называли pathos — внезапную и прискорбную ностальгию по прошлому, достойному всяческого порицания.

Пэки сражался с этим чувством как мог. Возмутительно, твердил он себе, что жених такой изумительнейшей девушки еще ропщет на судьбу. Да, правда, они с Виком недурно развлекались в прежние денечки, но насколько же счастливее он сейчас, когда его перевоспитала первая красавица Англии.

Помогая себе подавить неуместную тоску, всколыхнувшуюся при виде старого приятеля, Пэки, потянувшись к Беатрисиной руке, ласково пожал ее.

— Это будет крайне полезно для тебя, — заключила Беатриса, и Пэки спохватился — из-за своих мечтаний он прослушал ее последнюю фразу!

— Извини, я тут отвлекся… О чем ты говорила?

— Я говорила о том, что мне бы хотелось, чтобы ты подружился с кем-нибудь достойным. Например, с мистером Эгглстоном. Тебе нужны именно такие друзья.

— Ладно, звякну ему как-нибудь…

Он отвернулся, сурово воззрясь на мистера Уизерспуна, норовившего пронырнуть в купе, и настолько грозен был его взгляд, что тот прошел мимо вместе с миссис Уизерспун и четырьмя детишками на буксире — Перси, Берти, Дейзи и Алисой.

— … в четверть пятого, — договорила Беатриса. И снова Пэки обнаружил, что он что-то упустил.

— Прости, не понял!

— Мистер Эгглстон хочет встретиться с тобой сегодня, без четверти пять, в вестибюле отеля «Нортумберленд». Он приглашает тебя на чай.

— Что?!

— И пожалуйста, постарайся подружиться с ним. Он чрезвычайно интересный человек. Принесет тебе массу пользы.

На жизнерадостное лицо Пэки набежало облачко.

— Мне, что, в самом деле тащиться туда и гонять чаи с этим бакенбардом?

— Не смей называть его бакенбардом! Да, придется. Чем чаще ты будешь с ним встречаться, тем лучше. Такой друг удержит тебя от всяких проделок!

— О чем ты? — удивился Пэки. — Какие проделки?!

— Ты сам прекрасно знаешь. Не успею я повернуться спиной, как ты, оказавшись на свободе, непременно отколешь какой-нибудь номер… попадешь в переплет.

— И в мыслях не имел…

— А помнишь, что стряслось два месяца назад, когда я уезжала в Норфолк?

— Да я же объяснил! Детально. Я случайно замешался в толпу гостей…

— Правильно. Вот я и не хочу, чтобы ты опять куда-то замешался. У меня дома очень расстроились. Ты же знаешь, как щепетильны мои родители.

Пэки покаянно покивал. Современная свобода нравов никак не затронула графа Стейблфорда и его супругу.

— А тетя Гвендолин обозвала тебя висельником и вертих-востом.

— Как она меня обозвала?

— Висельником и вертихвостом.

Пэки заносчиво распрямился. Замечания и критику от своей нареченной он готов был принять, но когда еще и ее изъеденные молью родственнички распускают язык…

— Мне все равно, что болтает эта обожательница кошек и подтасовщица пасьянсов, — с достоинством, которое ему очень шло, ответил он. — А вот мое маленькое посланьице ей. Можешь ей передать, что… Хотя нет, ладно, лучше не надо. Передай ей только мой самый жаркий привет и добавь: я надеюсь, что она задохнется от его жара!

Приостановив поток красноречия, Пэки кинулся к помощнику кассира по имени Бодкин, который пытался вторгнуться в купе вместе с женой Мириэм, сестрой Луиз, попугаем Полли в клетке и существом, похожим то ли на ребенка, то ли на подростка, кинулся, — фальшиво заверяя их, что дальше в вагоне полно мест. Его победа чуть-чуть смягчила Беатрису. Беседу она возобновила поласковее.

— Я очень надеюсь, что в мое отсутствие ты не станешь расслабляться. Пожалуйста, ходи в концерты и посещай картинные галереи.

Пэки задрожал в священном трепете.

— Пусть только кто попробует меня удержать! Да, пусть попробует!

— Тебе это так полезно…

— Да уж, кто спорит! Я прям ощущаю, как душа раздувается, будто отравленная.

— Завтра в «Квинс Холле» декламирует Яша Прицкий.

— Браво, Яша!

— А в Гейт-театре идет новая пьеса. Говорят, изумительная. У меня такое чувство, что если ты будешь общаться с Блэром Эгглстоном…

Пэки ласково потрепал ей руку.

— Глаз с него не спущу. Если желаешь, чтоб я распивал с ним чаи, сегодня же и начну, пока из ушей не польется. Буду липнуть к нему каждый день. Станет одеваться утром, а я тут как тут, выглядываю из левого башмака. Эге, а поезд-то уже тронулся!

Поезд, встряхнувшись, заскользил по рельсам. Пэки рысцой поспевал следом. Беатриса высунулась из окна.

— Так не забудь, почаще встречайся с Блэром Эгглстоном!

— Обязательно! Очень часто!

— Не пропусти Прицкого.

— Ни за что!

— И сходи на спектакль в Гейт.

— Непременно!

Поезд набирал скорость. Пэки сдернул шляпу и любовно стал ею махать.

— И зайди постригись! — крикнула напоследок Беатриса. — Ты на хризантему похож!

Крикнув это, она вместе с поездом скрылась из виду.

Пэки остался на платформе и провел рукой по затылку, определяя, что там творится. Да, ясно, что Беатриса имела в виду. Волосы определенно лохматые, напоминают об Авессаломе, сыне Давидове. Поезд 4.21 отправили минута в минуту, так что у него вполне хватит времени забежать в парикмахерскую отеля «Нортумберленд» перед встречей с этим задохликом.

Пэки махнул такси, испытывая что-то подобное рвению доблестного рыцаря, только что получившего повеление от дамы сердца и видящего, что путь открыт.

Парикмахерская отеля «Нортумберленд», расположенная в подвале хорошо известного караван-сарая, — местечко, как правило, оживленное. Там весело клацкают ножницы и жужжат разговоры о погоде. К удивлению Пэки, на этот раз, когда он вошел, в зале не оказалось не только клиентов, но — как ни странно — и парикмахеров. Непонятная тишина окутывала зал, и запах лавровишневой воды зловеще витал в пустоте.

Пэки находился не в том расположении духа, чтобы уделять этому обстоятельству особое внимание. Скорее, он наслаждался пустынностью зала, чем недоумевал. Усевшись ждать, он целиком отдался долгим любовным размышлениям о Беатрисе; но очнувшись через четверть часа, обнаружил, что в зале по-прежнему ни души.

У всех тайн, самых необъяснимых, существует разгадка. Незадолго до того недовольство — справедливое или несправедливое, сейчас неважно, — итак, недовольство подняло свою безобразную голову среди парикмахерского персонала и ровно в четыре часа, объявив забастовку, бунтари отложили ножницы.

Ничего о том не ведая, Пэки недоуменно сидел там. Он уже решил бросить всю затею и пойти постричься куда-то еще, как у его локтя задребезжал телефон.

Проигнорировать телефонный звонок — один из немногих подвигов, на какие человечество совершенно не способно. Пэки взял трубку, и громоподобный раздраженный голос с американским акцентом чуть не оглушил его.

— Алло! Алло! Алло-о! Слушайте, сколько можно звонить, чтобы добиться мелкой услуги? Давайте! Дав-а-айте! Если по эту сторону океана так ведутся дела, то Боже помоги Англии! Вы что, воображаете, мне делать нечего, как только сидеть и дозваниваться до вашей чертовой парикмахерской? Давайте! Давайте! Давайте!

— Вы там? — слабо спросил Пэки. Голос вопросом возмутился.

— А вы — там, черт вас дери! То-то и оно! Я уже полчаса названиваю! Что с вами такое? Оглохли, что ли? Это сенатор Опэл из люкса «400». Я требую, чтобы ко мне немедленно пришел парикмахер. Я хочу постричься!

Пэки чуть не сообщил сенатору, что, по случайному совпадению, которых много в жизни, он и сам хочет того же. Но когда он уже открыл рот, чтобы рассказать о таком родстве душ, его вдруг кольнуло беспокойное чувство, которое он немедленно распознал. В нем пробудился грех. В своем бесславном прошлом, когда благотворное влияние Беатрисы еще не изливалось ежедневно на его душу, такой возможности подурачиться Пэки не упустил бы. В смятении он обнаружил, что возможность соблазняет его и сейчас. И только мысль о Беатрисе…

— Давайте же, — орали в трубке. — Дава-а-а-йте!

Но разве Беатриса одобрила бы, что он отверг приключение, которое, несомненно, обогатит его кругозор?

— Давайте же! Давайте!

Совесть как-то сразу умолкла. Он даже удивлялся, откуда вообще взялись какие-то колебания. Беатриса, теперь ему это открылось ясно, первая одобрила бы, что он поспешил на помощь терпящему бедствие сенатору. Подрезать старикану солому — поступок добрый, альтруистический, в духе скаутов и сэра Филипа Сидни. Пожалуй, даже тетя Гвендолин не усмотрела бы в нем ничего предосудительного.

Вплеталось сюда и еще одно. Наверняка это тот самый знаменитый сенатор Опэл, создавший великий Закон Опэла, который ему почти удалось провести, — закон, раз в шесть суровее, чем сухой закон. Если Пэки отвергнет предлагаемую встречу, ему никогда не выпадет шанс увидеть такую знаменитость. А ведь Беатриса постоянно твердит, как ей хочется, чтобы он знакомился с выдающимися людьми.

Стало быть, ради Беатрисы он непременно должен отправиться в люкс «400».

— Иду, иду, сэр, — почтительно проговорил Пэки.

Пэки Франклина нельзя было назвать человеком неразумным. Он прекрасно понимал, что все разом в этом мире получить невозможно, но все-таки, войдя в люкс «400», пожелал, чтоб владелец его не был таким грозным. При первом взгляде на сенатора Амброза Опэла ему почудилось, что он подрядился стричь львов в зоопарке.

Инициатор Закона был среднего роста, но обхвата куда больше среднего. Над высоким лбом (без него в американском сенате и делать нечего) вздымались настоящие джунгли снежно-белых волос. Из-под угольно-черных бровей сверкали острые пронзительные глазки, не особенно дружелюбные.

— Давайте же! Давайте! — прикрикнул он. Наверное, это была его любимая присказка.

Сенатор устроился в удобном кресле, и Пэки, обернув его простыней, завел разговор, входящий, насколько ему помнилось, в ритуал стрижки.

— Редковаты на макушке, сэр.

— Еще чего!

— Кожа суховата…

— Ну, знаете!

— Пробовали мыть шампунем с горячим маслом, сэр?

— Нет. И не собираюсь.

— Прекрасный денек, сэр.

— Что-о?

— Денек, сэр. Прекрасный.

— Ну и что из этого?

Верно или неверно, но у Пэки создалось впечатление, что светская беседа сенатору нежелательна, и он молча отдался работе. Несколько минут тишину нарушало лишь позвяки-вание ножниц. Под конец этой паузы атмосфера люкса внезапно просветлела и оживилась — в номере появилась девушка. Войдя без стука, она вспорхнула на краешек стола и примостилась там.

Пэки, хотя и был помолвлен с леди Беатрисой, еще не совсем забросил добрую старую привычку поглядывать на хорошеньких девушек. У этой было прелестное круглое личико, из тех, на которых при улыбке непременно играют ямочки, прелестные черные волосы, прелестная фигурка и прелестные черные глаза. А когда она заговорила, то и голос у нее оказался прелестный. Словом, вся она с ног до головы была сплошная прелесть.

— Приветик, папа!

— Здрас-с…

— Стрижешься?

— М-да…

Сложить два и два Пэки сумел. Первая часть диалога открыла ему, что они — отец и дочь. Вторая — что между ними царит здоровый дух доверия и откровенности. Никаких тайн. Никаких уверток. Это ему пришлось по душе.

Хотя, нравится это ему или нет, значения особого не имело. Девушка, бросив на Пэки равнодушный взгляд, больше не обращала на него ни малейшего внимания. Очевидно, она считала его фоном. Вот одно из несчастий парикмахера — никто не обращает на тебя никакого внимания. Какой бы обмен мыслей ни предстоял, его собственная доля в нем, предугадывал Пэки, окажется ничтожно малой. Так, манекен с ножницами, и все. Это его немного огорчило.

Поведение девушки доказало правильность его догадок. Она абсолютно не обращала на него внимания. Раскачивая прелестными ножками, она без стеснения болтала о своих делах, и через несколько минут Пэки знал о них уже не меньше нее самой.

Для начала выяснилось, что зовут ее Джейн. Так, по крайней мере, называл ее сенатор, а он, по виду, был человеком, заслуживающим доверия. Итак, ее зовут Джейн. Сегодня утром она прошлась по магазинам и видела совершенно изумительные носовые платочки, совсем, совсем недорогие в магазинчике на Риджент-стрит, погода сегодня изумительная, а еще изумительней лондонские полисмены. Ей бы очень хотелось остаться в Лондоне подольше, но это, как понял Пэки, невозможно — завтра они с отцом уезжают во Францию.

Сенатор понадеялся, что качки на море не будет.

Джейн откликнулась:

— Ну, конечно!

— Почему это, конечно?

— Не будет, да и все!

— В это время года, сэр, качки не бывает, — вставил Пэки.

— Мал-чать! — крикнул сенатор.

— Слушаюсь, сэр, — После этой реплики на него обратила внимание девушка, и на лице у нее возникло недоумение.

Сенатор продолжил разговор. Видимо, предстоящие тяготы путешествия по-прежнему грызли ему душу.

— И чего это Геджи забрались в такое место? Терпеть не могу плавать на маленьких пароходишках!

— А мне интересно, — откликнулась Джейн. — Да, с какой стати мы вообще едем к ним в гости?

— Неважно.

— Мистер Гедж тебе не такой уж великий друг.

— Гедж! — фыркнул сенатор. — Геджа я на дух не переношу! Говорит, видите ли, что у него пятерка из девяти, а я собственными глазами видел — сделал нибликом[4] всего четыре удара по лунке!

Сенатор примолк, погрузившись в жестокие, еще не зажившие обиды.

Пэки поймал себя на теплых чувствах к неведомому Геджу. Человеку, который попытался надуть сенатора Опэла, наверняка свойственны предприимчивость и воля.

— Так что же, тебе нравится миссис Гедж?

— Ну, знаешь! Эта зануда! Чума настоящая! Представляешь, с чем ко мне пристала? Чтоб я сделал ее пучеглазого муженька американским послом! Эту помесь полоумной рыбы с туберкулезным микробом. Ну, с этим я как будто разделался. Отправил ей позавчера письмо. Пространно объяснил, что человек, не умеющий толком сосчитать свои удары в гольфе, вряд ли достоин представлять мою страну в столице великой дружественной державы. Пусти-ка такого субъекта в Париж, и узнаешь, что он замарал репутацию Америки. Его тут же вышлют за то, что он надувал французского президента в триктрак.

— Тогда зачем же ехать к ним в гости? Даже неловко!

— Едем, и точка!

Это категоричное заявление повергло в уныние прелестную Джейн. Она закусила нижнюю губку, являя подавленность духа. Пэки захотелось взять ее маленькую ручку, по-дружески, разумеется, и сказать, чтобы она не унывала.

— Давно пора, чтобы кто-то показал этой дуре, — храбро заявил сенатор, — что деньги могут не все! Да-с!

Тут Джейн разразилась потоком красноречия, словно бы словечко «деньги» нажало в ней какую-то кнопку.

— Деньги! Хотела бы я, чтобы их вообще не было! Один мой знакомый говорит, что деньги губят душу, и я с ним полностью согласна. Он говорит, важен только талант, и по-моему, он прав! Если я когда-нибудь выйду замуж, то хочу, чтобы муж у меня был интеллектуальный и одухотворенный. Чтобы он писал замечательные книги! Чтобы другие интеллектуальные люди уважали бы его за ум! Чтобы у него была великая душа! Пусть у него не будет ни гроша, мне все равно, так даже лучше. Выходить замуж надо за бедных. Вот Констанс Байглоу вышла замуж за художника и говорит, это просто чудесно, сразу начинаешь ценить всякие маленькие радости. Она просто убеждена, что за богатых выходить глупо! Одна девушка вышла за богатого и страшно страдает. Я считаю, важно одно — любовь! Ну, то есть, если ты выходишь замуж за художника с великой чистой душой.

— А как насчет лакея? — перебил сенатор.

Крутая смена темы сбила Джейн с толку. Она едва коснулась излюбленной темы, не успела разойтись, и пришлось замолкнуть так резко, будто отец хлестнул ее по губам мокрым полотенцем.

— Л-лакея?

— Ну да! Я ведь просил тебя зайти в агентство по найму и нанять мне камердинера.

— Ах, да! Да! Они обещали прислать круглого человека.

— Что значит — круглого? Почему — круглого?

Пэки тоже слегка удивился. Он в жизни не слыхал, что толщина столь важна для камердинера.

— Ой, нет! Пришлют человека, чтоб ты его кругом осмотрел, со всех сторон.

— А, ладно. Все равно еще один недоразвитый придурок явится.

Внезапно, скрипуче подвыв, сенатор Опэл умолк. Так скрежещет пластинка на патефоне, когда по ней проелозит игла. Он первый раз толком взглянул на себя в зеркало и мгновенно пал духом. У него вырвались слабые булькающие звуки, лицо налилось темным пурпуром. После мгновения, когда время будто замерло по стойке «смирно», сенатор подскочил и глянул на Пэки налитыми кровью глазами.

Чувства его Пэки вполне понимал. Мало того — сострадал им. Сам он был новичком в парикмахерском деле, да еще и отвлекался на разговор отца с дочерью, и урон благородной седой шевелюре нанес изрядный. Подкоротить-то он ее подкоротил, но края свисали рваной бахромой, и, хотя стрижка смотрелась очень живописно и оригинально, вполне возможно, она не всякому понравится с первого взгляда, особенно человеку ортодоксальных взглядов.

При всем своем сочувствии, глупой бравадой Пэки не отличался; а потому, бросив мимолетнейший из взглядов на закипающего сенатора, незамедлительно ринулся к ближайшему выходу.

— Эй! Эй, вы!

Пэки резко затормозил. Тормозить ни малейшего желания у него не было, но такой рык остановил бы и шотландский экспресс.

— Посмотрите, что вы натворили! Идиот безрукий!

— Папа, тише!

— А? Что? Ты посмотри, что он натворил! — гремел сенатор, крутя головой из стороны в сторону, чтобы Пэки сумел уловить все оттенки игры света и тени. — Я прикажу, чтобы вас уволили! И это называется парикмахер?!

Обстоятельства складывались так, что спасти могло лишь чистосердечное признание. Пэки надеялся, что успеет улизнуть прежде, чем возникнет необходимость утомительных объяснений, но — не успел. Пришлось выкладывать все честно и открыто.

— Рад, что вы об этом упомянули, — заметил он. — Нет, не называется.

— Что?!

— Видите ли, так получилось, что я и сам дожидался в парикмахерской, когда вы позвонили. Парикмахеров в зале не было, и никакой надежды, что они появятся, — тоже. Вот я и закрыл брешь собой. Знаете, броситься в прорыв — поступок храбрый.

Дикий бессловесный звук вырвался у сенатора Опэла. Он начал наступать на Пэки, глаза у него зловеще горели, руки подергивались — и тот, кто три года бестрепетно встречал массированные атаки футболистов из Гарварда, Принстона, Нотр Дам и других университетов, припустился, уже не скрываясь, с поля боя. Как-никак, сенатор Опэл среди университетских игроков не числился.

Дверная ручка услужливо скакнула под пальцы Пэки, и, повернув ее, он выскочил. Только в лифте перевел он дух и вытер вспотевший лоб, испытывая все чувства кролика, только что ускользнувшего от чрезмерно рассвирепевшего удава.

Пэки обнаружил, что в его владении еще находится собственность отеля, а именно ножницы. Простыня, припомнилось ему, осталась валяться на полу люкса. Конечно, можно было бы вернуться и забрать ее, но такое желание как-то не возникало. Он забежал в парикмахерскую, положил ножницы на край раковины, опять отер лоб и стал подниматься в вестибюль.

Там уже сидел Блэр Эгглстон, поглядывая на часы.

Был Эгглстон невысокенький, тщедушненький, но так, ничего себе, симпатичный, если вам нравятся бакенбарды и усики, похожие на пятна сажи. Сейчас он нервничал. Усики были невелики, но он терзал их, какие уж есть. Пэки он окинул стеклянным взглядом.

— Привет! — с излишней бодростью воскликнул тот. — А вот он и я!

— Простите?

— Боюсь, припоздал немножко…

— Простите?

— Беатриса сказала, вы будете ждать меня без четверти пять, но пришлось тут встретиться с одним человеком, насчет его стрижки…

— Беатриса?

— Леди Беатриса Брэкен.

— Так что она сказала?

— Что вы будете…

Пэки умолк, заметив, что, к несчастью, новый знакомый не обращает на него внимания. Неужели этот Блэр всегда такой? Если да, заложить фундамент великой дружбы, о которой мечтает Беатриса, будет нелегко.

— Я часом не спутал? — проверил Пэки. — Мы с вами встречаемся и пьем чай?

Глаза Эгглстона внезапно утратили стеклянность. Он нап-Рягся, как сделавшая стойку собака, и судорожно схватился за рукав Пэки.

— Ах! Вот она!

Пэки, следуя за его взглядом, увидел, что лифт привез пассажиров. Среди них — сердце у него неприятно екнуло — он узнал и дочку своего недавнего клиента. Направлялась она прямиком к ним, и Пэки овладела глубокая убежденность, что чем скорее он уберется отсюда, тем лучше.

— Рад познакомиться, — торопливо пробормотал он, — но только что вспомнил, у меня крайне важная…

Его попыткам удрать мешало то, что Блэр, очевидно, бессознательно, все еще удерживал его рукав с цепкостью краба.

Девушка подходила все ближе, и Пэки разглядел, что ее прелестный лобик нахмурен. Он сделал новую, опять безуспешную, попытку выдраться.

— Мне действительно нужно…

— Джейн! — вскричал Блэр. — Как ты долго!

Она не ответила. Ее внимание занимал только Пэки.

— Вы!

Наверху, в люксе сенатора, Пэки не удалось точно определить цвет ее глаз. Они казались ему то черными, то темно-синими. Теперь он вполне мог решить этот спорный вопрос. Они находились всего в шаге-другом от его собственных, и он увидел, что они синие, а сделаны, насколько он понял, из расплавленного огня.

— Вы! — повторила девушка.

Вообще-то подходящего ответа на словечко «Вы!» не существует. Пэки и пытаться не стал подыскивать.

— Не знаю, кто вы, но, может, вам любопытно будет узнать, что вы погубили мою жизнь!

Пэки попросил ее не говорить так. Просьба преглупая — ведь она уже сказала. А что, собственно, также спросил он, она имеет в виду?

— Я вам объясню, что! Мы с Блэром помолвлены, но папа пока что ничего не знает. Я зашла к нему, чтобы улестить его, привести в хорошее расположение духа, прежде чем Блэр сообщит ему эту новость. А тут вы! Выкинули свой идиотский трюк со стрижкой! И папа рассвирепел как шершень.

— Ничего не понимаю! — изумился Эгглстон.

— Поймешь! — зловеще пообещала Джейн.

Лицо Блэра, и в обычное время отличавшееся легкой интеллектуальной бледностью, побледнело совсем, словно молодому романисту поручили роль Короля бесов в пантомиме и с этой целью нанесли легкий зеленоватый тончик. А нижняя челюсть безвольно отвисла умирающей лилией.

— Ты хочешь сказать, чтобы после этого я шел просить согласия твоего отца на наш брак?

— Да.

— Но ты же сама говоришь — он в крайнем расстройстве…

— Рвал простыню на клочки, когда я уходила, — подтвердила Джейн.

И обернулась на Пэки так свирепо, что тот отскочил на добрый фут. За минуту до того он намеревался сгладить свой опрометчивый поступок, объяснив, что то была внезапная причуда, каприз, но, вглядевшись в Джейн, решил — нет, не стоит.

— Простыню рвал? — переспросил Блэр. — На клочки?

— Мелкие-премелкие.

— Я дико извиняюсь, — пробормотал Пэки.

Джейн поинтересовалась, какой прок в извинениях, пусть даже и диких, и Пэки — хоть убейте — объяснить не сумел. Он молчал, меланхолично потирая горящее пятно на щеке, куда упирался ее взгляд.

От участия в развернувшейся дискуссии Пэки воздержался. Влюбленные принялись жарко обсуждать различные черты его характера, мешавшие ему достичь идеального совершенства, а в подобных случаях человек воспитанный в разговор не влезает. Наоборот, он постарался погрузиться как можно глубже в собственные мысли, главным образом ради того, чтобы не слышать своего словесного портрета, который не без блеска набрасывала Джейн, а погрузившись, увидел, что зло, пожалуй, можно загладить до некоторой степени.

— Послушайте, — вклинился он в паузу (даже самые одаренные критикесы не в силах разглагольствовать бесконечно, им тоже нужно сделать паузу, чтобы набрать воздуха). — Может, я и слабоумный, категорически отрицать не стану, но вы послушайте только минутку. Кажется, я сумею вам помочь.

Возможно, просьба его так и осталась бы без отклика, но внезапно Джейн, молча вглядывавшаяся в его лицо, придумывая, что бы еще выдать эдакое, задала встречный вопрос:

— А вы, случайно, не Пэки Франклин?

— Да, он самый.

— То-то я старалась вспомнить! Я сразу подумала, еще наверху. Лицо знакомое, но никак не вспоминалось, кто вы. Я видела, как вы забили гол Нотр Даму. Ух, вот это был мяч!

Вся злость у нее улетучилась. Она явно считала, что установление его личности придает всему делу совершенно новую окраску. То, что для обычного человека — чистое безумие, у героя-футболиста сходит за озорство и эксцентричность.

— А помните, вы так как-то вильнули вбок, и этот тип пролетел буквально в дюйме от вас?

— Мне повезло, — скромно отозвался Пэки.

— У-ух! Я тогда охрипла на несколько недель.

И тон ее, и поведение дышали приветливостью. Блэр Эгглстон, напротив, держался по-прежнему враждебно.

— Не вижу, — холодно проговорил он, — как способность мистера Франклина бегать и… вилять влияет на обсуждаемый случай.

— Да, верно, — согласилась Джейн, вспомнив о причиненном ей ущербе. — Вернемся к делу. Что вы такое говорили? Вы сможете нам помочь?

— Могу подбросить Эгглстону несколько советов. Я ясно вижу, как он думает обработать вашего папу. Будет лебезить, пресмыкаться… Ни в коем случае! Просить у отца руки его дочери — сущая ерунда. Нужно только правильно взяться. Тут нужен напор, нужна самоуверенность…

— Да, Блэр, верно, верно!

— Взгляните на меня. Я выступил против графа! Как же я себя вел?

— Против какого?

— Неважно. Но если вам так уж нужно знать, против фа-фа Стейблфорда. А уж он-то крепкий орешек, вам любой в Дорсетшире скажет. Ну, так вот, врываюсь к нему как пуля, хлопаю по плечу и кричу: «Привет, фаф! Я женюсь на вашей дочке! Тихо, тихо!» Вот так вот.

Блэр заметно вздрогнул.

— И сработало? — полюбопытствовала Джейн.

— Еще как! Просто колдовство! С тех пор старикан покорен и послушен. Ест, можно сказать, из рук.

— Мне так не суметь, — пролепетал Блэр.

— Да что ты, еще как сможешь.

— Конечно, сможете, — подтвердил Пэки. — Выпейте только сперва пару рюмашек. А еще лучше — три!

— Ну да! А папа унюхает. Разве вы не слышали, он ярый сторонник сухого закона? Если решит, что Блэр пьет, то прикажет, чтоб его укокошили и сбросили в Темзу лунной ночью.

Пэки ненадолго призадумался.

— Так-так. Ладно, тогда пойдите и скажите, что вы — друг мисс Опэл. Она пожаловалась, что я испоганил вам прическу, а вы так разозлились, что поколотили меня до потери пульса.

— Тогда папа проникнется к тебе благодарностью, — растолковала Джейн.

— Симпатией воспылает, — пояснил Пэки. — А когда облапит вас и воскликнет: «Мой герой!», вот тут-то вы и ввернете радостную весть.

— Хм… — промычал Блэр.

— Или вот еще метод. Притворитесь, будто вы влиятельный член английского Общества Трезвости, и выудите у него десять долларов. А потом и приступайте. Такой метод, в любом случае, вам хотя бы десятку обеспечит.

— В общем, — решила Джейн, — тебе пора действовать! Какой толк стоять тут и ничего не предпринимать? Может, папа уже поостыл.

— Наверняка, — поддакнул Пэки.

— Ступай наверх, Блэр, и покончи с этим делом!

— А если даже потерпите неудачу, — заметил Пэки, — что ж такого? Еще одна могилка среди холмов, и все дела!

Уход Блэра Эгглстона несколько поостудил атмосферу. До этого момента беседа была напряженной, и участники ее стояли. Теперь Джейн позволила проводить себя в нишу, где два-три кресла предлагали комфорт и уют. Опустившись в одно из них, она кинула заинтересованный взгляд на Пэки.

— Как забавно, что мы вот так встретились!

— Жуть, как забавно! — согласился Пэки.

— Понимаете, вы ведь были идолом моих девчоночьих мечтаний!

— Да уж, я тогда был в расцвете! Поманишь пальцем — и все, сердце разбито.

— Я ходила на футбольные матчи и обожала вас. Вы-то умели показать этим грузчикам!

Правильно догадавшись, что под «грузчиками» она подразумевает студентов Гарварда, Принстона, Нотр Дама и других интеллектуальных центров, Пэки застенчиво улыбнулся.

— Ну, сейчас у вас идолы другие, — сказал он. — Помельче и помозговитее. Кстати, любопытно, как там дела у Эгглстона. Сейчас, наверное, уже нажимает на звонок, а ваш папа кричит: «Давайте! Давайте!» Очень любопытная манера, сразу вспомнишь гориллу, колотящую себя по груди.

— Папа у меня крепкий орешек, — тревожно свела брови Джейн.

— Не мне его критиковать, — чопорно поджал губы Пэки, — но одно скажу. Если он вздумает пригласить меня в пустынный переулок, суля показать свои ценные марки, я откажусь. Твердо и бесповоротно!

— Знаете, я и не подозревала, что он такой людоед, — сказала Джейн. — Последние два года мы редко виделись. Я жила в Париже, заканчивала там школу. Может, не надо было посылать к нему Блэра?

— А Блэр застрахован?

— Понимаете, папа точно знает, за кого мне выходить замуж. Оттого мы и хранили все в глубоком секрете. Папа мечтает, чтобы я сделала блестящую партию.

— То есть вышли за графа?

— Сейчас — скорее за виконта. Папа везет меня в гости к неким Геджам. Они живут в Бретани, в замке, а он принадлежит французской виконтессе. Я почти уверена, что едем мы из-за ее сына — он будет там гостить. Папа хочет познакомить нас. Собственно, он так и сказал сегодня утром. Иначе уж и не знаю, зачем еще ему ехать в дыру вроде Сен Рока.

— Сен Рок? А этот тип, за которого ваш папа хочет вас выдать, уж не виконт ли де Блиссак?

— Да. А что, вы его знаете?

— Говорил с ним только сегодня. Ну уж тут я точно могу дать вам ценный совет. Ни в коем случае! И не вздумайте! Ничего не хочу сказать дурного о старике Вике. Как компаньон для веселых вечеров в большом городе… он незаменим. Но, будь я девушкой, я ни за что не вышел бы за него замуж! Люблю его как брата. Но он… как бы выразиться… первый претендент на конкурсе «ЗНАТОК ФРАНЦУЗСКИХ РАЗВЛЕЧЕНИЙ». По-моему, Нью-Йорк до сих нор судачит про него. Даже для кругов, где гордятся тем, что не прочь отпустить тормоза, его развлечения чересчур уж бурные. Нет-нет, моя дорогая, и не думайте выходить замуж за виконта!

— Да я и не собираюсь. И не называйте меня «дорогой». Замуж я выйду за Блэра.

Пэки не хотелось ее огорчать, но он не удержался от взгляда, полного сомнений.

— Это вы так думаете. Мне опыт подсказывает, что в нашем мире никогда точно не знаешь, за кого выйдешь. Я, например, когда-то думал, что женюсь на девице из кабаре по имени Мертл Блэндиш.

— Вы были с ней помолвлены?

— Еще как! Все честь по чести. А потом, в один прекрасный день, получаю письмецо, где она сообщает, что уехала с другим мужчиной, не то Скоттом, не то Поттом или даже — почерк у нее неразборчивый — с Боттом. Вот вам и доказательство!

Однако теперь я понимаю: в моем случае повезло всем, кроме разве бедняги Ботта. Ничего девица, вполне, но по натуре — женский вариант Вика. Мы бы с ней не ужились. Вот подумайте: она ложилась спать не раньше пяти утра. Где же домашний уют?

— А теперь вы помолвлены с дочерью лорда Стейблфорда? Да, это шаг наверх.

— Именно. И в социальном плане, и в духовном. Более одухотворенных девушек, чем Беатриса, просто не бывает.

— Ее как зовут? Беатриса… а дальше?

— Брэкен.

— Случайно, не леди Беатриса Брэкен? Я видела ее снимки в газетах. Она очень красивая.

— Красивая? Не то слово! Вы когда-нибудь видели Грету Гарбо?

— Да.

— А Констанс Беннет?

— Да.

— А Норму Ширер?

— Конечно, видела.

— Так вот, смешайте всех троих, и кого получите? Беатрису!

— И вы правда так говорили с лордом Стейбфордом?

— Э… может, не буквально такими словами. Но был с ним тверд. Да. Крайне тверд.

— А он пресмыкался?

— Буквально за брюки цеплялся. Но, конечно, я все-таки богат. Может, это помогло.

— У Блэра денег почти нет.

— Мне говорили, что сведущие люди считают его лидером молодых романистов.

— Он и есть лидер. Но пишет такие книги, какие почти никто не читает. Понимаете, он — выше обычных людей. В общем, он за свои романы почти ничего не получает.

— На что же он живет?

— У него работа на радио.

Пэки заинтересовался. Он любил иногда вечерами послушать радио.

— Это не он говорит, приветливо так: «Доброй ночи всем! Доброй ночи!»?

— Нет. Он…

— А-а, понял. Он ведет беседы о биржевых ценах.

— Нет. Блэр шумит.

— Как это, шумит?

— Ну, играют, например, скетчи, где нужны разные шумы, а Блэр их и воспроизводит.

— Ага, ясно! Кто-то крикнет: «Ура, вот идет королевский телохранитель!», а Блэр и прошумит «топ, топ, топ». Да?

— Да. И всякое другое. Он очень искусно подражает всему. Очень похоже.

Пэки покивал.

— Так-так, теперь мне понятно, отчего вы рветесь за него замуж. Дома никогда не будет скучно, если муж в любой момент сумеет погудеть, как клаксон, или там издаст призывный писк хлопкового долгоносика. Вы считаете, что ваш папа разделит такую точку зрения?

— Папа ужасно меркантильный. Слишком много думает о деньгах.

— А Эгглстон как раз сейчас выкладывает ему, что лично у него — ни гроша. Скажите, сколько диких кошек ваш папа перегрызает за минуту?

Вопрос ей как будто не понравился.

— Ну что вы такое говорите!

— Прошу прощения.

— Может быть, они прекрасно поладят.

— Да, все бывает.

— Если папа сразу не согласится, может, Блэр все-таки понравится ему, и он даст ему хорошую работу…

— Подражать хлопковым долгоносикам?

Когда Джейн, развернувшись в кресле, пронзила Пэки взглядом, в глазах ее полыхнул огонек прежнего пламени.

— А у вас, я вижу, ухо — как лопух!

— Старое футбольное увечье.

— Хотите, чтоб и другое таким стало?

— Нет, что вы, что вы! Спасибо!

— Тогда не смейте так шутить. Блэр — изумительный человек, а шумы он изображает оттого, что книги его слишком умные, и публика их не покупает. Критики называют его романистом грядущего!

— Да, вон он грядет.

Внезапно возникший в вестибюле Эгглстон стоял, оглядываясь туда-сюда, в поисках своей исчезнувшей леди. Даже на расстоянии было видно, что он ошарашен.

— Ну, хотя бы цел, на составные части не разобран, — прокомментировал Пэки. — А где следы зубов — незаметно. Может, ваш папа растерял боевой задор?

— Он какой-то, как в дурмане. Интересно, что там произошло?

Джейн громко окликнула Блэра, и романист грядущего, наконец узревший ее, двинулся к ним, заплетая ногами, не то как человек, испытавший жестокое душевное потрясение, не то как человек, получивший удар под дых.

— Ну? — накинулась на него Джейн. — Ну как?

— Послушай… — Блэр заморгал.

— Что случилось?

— В общем, вошел я…

— А дальше? Дальше?

— Увидел твоего отца…

— Вряд ли его можно проглядеть, — вставил Пэки, — номер обычных размеров. Я тоже, как вошел, сразу увидел вашего папу, отчетливо так. Ну, как там у него дела с простыней? Продвигаются?

— Да замолчите вы! — прикрикнула Джейн не хуже папы-сенатора, что могло бы заинтересовать ученого, исследующего вопросы наследственности. — Блэр! Прекрати наконец мямлить и заикаться, и скажи толком, что случилось?

Огромным усилием воли Блэр взял себя в руки.

— Вхожу я, а он стоит посреди комнаты, и не успел я слова вымолвить, как он рявкнул: «Честный? Не пьяница?»

— Честный? Не пьяница? — пискнула Джейн.

— А что? — не удивился Пэки. — Вполне естественный вопрос отца потенциальному зятю. Обычная формальность.

— А ты что ответил?

— Ответил: да — не пьяница.

— И ответ как будто бы правильный, — дал оценку Пэки.

— А потом он спросил, умею ли я заботиться об одежде. Я ответил — да, умею. И тогда он говорит: «Н-да, на вид неказист, но временно взять можно». И вдруг я обнаружил, что твой отец нанял меня в камердинеры.

— Что!

— Как раз то, на что вы надеялись, — заметил Пэки. — Сами же говорили, хорошо бы, если б ваш папа дал Блэру работу. Мечта стала явью! Мальчик выбился в люди!

Джейн сражалась с огорчением.

— Блэр! Почему же ты не объяснил?..

— Не успел. Зазвонил телефон, он велел мне взять трубку. Звонила та самая миссис Гедж, к которой вы едете. Из вестибюля. Хотела с ним встретиться. Ну, он велел мне уйти, и я ушел.

Новая информация на минутку отвлекла Джейн от животрепещущего вопроса.

— Миссис Гедж? А ты уверен?

— Вполне.

— Интересно, зачем это она сюда прикатила? Надо пойти спросить у папы, — задумалась она, но тут же отмела эту тему.

— Что же ты, так взял и ушел?

— Он сказал напоследок, что я должен ждать его завтра у поезда, на вокзале Ватерлоо.

— Да это ж расчудесно! — Пэки повернулся к Джейн, которой, по всей видимости, требовалось ласковое слово. — Разве вы не видите, как все распрекрасно складывается? Вам ведь хотелось, чтобы Блэр был с вами в Сен Роке? Ну, теперь и будет! И даже в одном доме с вами. Сможете украдкой встречаться. Ворковать поверх воскресных брюк сенатора, пока Блэр их чистит.

— Ой, а ведь и правда! Я и не подумала!

Несмотря на все испытания, заносчивый дух Эгглстонов угас в Блэре еще не до конца. Смотрел он недоверчиво и с немалым негодованием.

— У тебя что, сложилось впечатление, будто я и вправду поеду в Сен Рок в качестве камердинера твоего отца?!

Глаза у Джейн сияли. Подбородок, унаследованный по фамильной линии Опэлов, решительно вздернулся.

— Вот именно! — твердо отвечала она. — Ну, Блэр! Это же замечательно! Ты будешь рядом с папой, он тебя полюбит. А потом, когда созреет время, я подойду к нему и скажу: «Ты знаешь своего камердинера. Так вот — это тот самый человек, за которого я хочу выйти замуж!» А он ответит: «Ну и прекрасно! Он понравился мне с самого начала». И все будет расчудесно!

— Нет, все-таки…

— Блэр! — перебила Джейн. — Я не обсуждаю. Я приказываю.

Пэки поднялся. Ему показалось, что сейчас тактичнее всего удалиться. Блэр Эгглстон походил на молодого романиста, которого только что огрели по голове мешком песка. То есть — на всех английских романистов, с тех времен, когда первый молодой англичанин написал первый роман. По мнению Пэки, тут нужно спокойно, обстоятельно разобраться в ситуации вдвоем с возлюбленной, без третьих лиц.

— Поздравляю вас обоих, — произнес он, — со счастливым разрешением дела. Вы дадите мне знать, как развернутся события? Видите ли, я испытываю естественный родительский интерес к молодой паре. Найдете меня в отеле «Девонширский дом».

— А вам уже надо уходить?

— Боюсь, что да. Мне нужно постричься. Моя невеста считает, что волосы у меня длинноваты. В своей прощальной фразе, когда поезд уже тронулся, она поэтично сравнила меня с хризантемой.

— А по-моему, вам очень идет.

— Конечно. Идет. Но вы же знаете, каковы женщины! Стрижку я рассматриваю как свой священный долг.

Пуская пузыри, Блэр вынырнул из трясины отчаяния.

— Да не умею я служить камердинером!

— Это легче легкого! — заверил Пэки. — С вашими-то мозгами! В минуту научитесь. И всего-то, складывать да чистить, чистить да складывать. Да, не забывайте приговаривать: «Да, сэр», «Нет, сэр», «Правда, сэр?», «В самом деле, сэр?», «Слушаюсь, сэр». А-а, еще одно. Не увлекайтесь чисткой одежды. Знавал я одного типа, которого уволили за то, что он чересчур налегал на чистку.

— Какое безобразие! — воскликнула Джейн. — Почему же?

— Однажды он вычистил заодно десятку из кармана, — объяснил Пэки.

По мнению Гордона Карлайла (к нему, не забывайте, присоединился Суп Слаттери), женщины — созданья жестокие. Пэки, вернувшись к себе после посещения парикмахера, вынужден был прийти к такому же выводу.

Тяжким бременем висел на нем приказ Беатрисы оставаться в Лондоне. Его так и подмывало сорваться куда-то. Взяв журнал яхтсмена, он стал перечитывать рекламу, о которой рассказывал на вокзале. Настоящая поэма в прозе.

«СДАЕТСЯ В ПРОКАТ моторный ялик «Летящее Облако», 45 футов в длину, 39 футов по ватерлинии, 13 футов бимс. Есть радиосвязь; мощность — 40 лошадиных сил. Универсальный мотор, скорость до 8 миль в час. Спальные места для четверых, большой кубрик, хорошее междупалубное пространство; паруса и оснастка в отличном состоянии. Яхта полностью экипирована всем необходимым, включая кухонные принадлежности, столовое серебро и пр.».

Пэки тоскливо вздохнул. Такой рекламой, считал он, не стоит дразнить молодого человека, чья невеста настрого приказала ему оставаться в Лондоне и посещать концерты.

Когда он отбросил журнал, чтобы не терзаться мукой от вида всяких яхт, шлюпов и плоскодонных, с опускным килем шхун, затрезвонил телефон. Пэки подошел, готовый развеять тоску, наговорив резкостей тому, кто посмел вторгнуться в его печали, но тут же, узнав Джейн Опэл, сменил гнев на милость.

Ему, человеку общительному, почти все люди нравились с первого взгляда, но никто еще, насколько он мог припомнить, так сильно не нравился с первого взгляда, как эта Джейн.

Было в ней что-то такое, что он отметил, даже когда она отчитывала его самым натуральным образом; на что отозвались — разумеется, платонически — самые глубины его души. Как много у них было общего! Мысль, что она безоглядно бросается в объятия такого хиляка, как этот Блэр, огорчала его несказанно. Не то чтобы это что-то значило лично для него, но все равно обидно.

— Алло! — приветливо откликнулся он.

— О, мистер Франклин!

Пэки сразу понял — что-то случилось; она очень волнуется. Да, она булькала, мямлила и поскуливала, и так невнятно, что ему пришлось высказать мягкий протест.

— Возьмите себя в руки! Я ничего не понимаю!

— Но я же рассказываю!

— Хм, да? Тогда помедленнее, пожалуйста.

— А теперь — разборчиво?

— Да.

— Ну так слушайте! — На другом конце провода шумно сглотнули воздух; Джейн явно брала себя в руки.

— Вы слушаете?

— Да.

— Ох, с чего ж начать? Помните, когда вы стригли папу, он упомянул о письме?

— Не пропустил ни словечка. Он решил ни за что не делать мистера Геджа послом во Франции и написал об этом миссис Гедж.

— Правильно. — Новая пауза. — Ой, я трясусь, как желе!

Пэки пришло одно соображение. Он вспомнил, что звонила миссис Гедж, перебив беседу Блэра с сенатором, из тамошнего вестибюля.

— Миссис Гедж поднялась и огрела вашего папу зонтиком?

— Нет, нет, нет! Ничего подобного! Да слушайте вы! Начну-ка лучше сначала. Папа послал письмо миссис Гедж…

— Так.

— Но послал он не ей! Ну, то есть с той же почтой он отправлял письмо своему бутлеггеру в Нью-Йорк, ругая его за последний счет… Да, да! Бутлеггеру, торговцу спиртным… И что же папа натворил? Взял и перепутал конверты! Так что к миссис Гедж попало бутлеггеровское письмо, а ее письмо сейчас на пути в Нью-Йорк!

— Господи! Не может быть!

Пэки был просто ошарашен. Его пробил благоговейный трепет при мысли, что сенатор Амброуз Опэл, этот бесстрашный деятель, завоевавший миллионы трезвенников, рискнул в частной жизни потреблять не только безалкогольные напитки. Тут ощущается дух… дух… ну, конкретно сформулировать, что тут за дух, нелегко, но наверняка какой-то дух все-таки есть. Словом, Пэки захотелось похлопать сенатора по спине и заверить, что он здорово его недооценивал.

— Вы все поняли? — тревожно спросила Джейн.

— До последнего словечка!

— Так слушайте дальше. Когда я вошла в номер, миссис Гедж только что ушла, а папа сидел весь багровый. В жизни не видела папу таким багровым. Должна сказать, он, бедняжечка, имел на это полное право. Представьте, какой позор!

— Да уж…

— Он рассказал мне все. Миссис Гедж пообещала, что разоблачит его. Если он не сделает Геджа послом во Франции, она передаст письмо в газеты, и вся Америка узнает, что он пользуется услугами бутлеггера. А это, абсолютно точно — конец его политической карьере. Сами понимаете, он держится только на Сухом Законе. Если такое письмо опубликуют в газетах, он погиб. Миллионы людей голосовали за папу, твердо веря, что он не пьет ничего крепче лимонада. Да если узнают про спиртное, его попросту пригвоздят к позорному столбу! Вот что случилось! По-вашему, этого мало?

— Нет, вполне хватает, — не стал спорить Пэки.

На другом конце провода опять раздалось поскуливание.

— Прекратите! — сказал он.

— Что именно?

— Перестаньте поскуливать, будто целая корзинка щенков.

— А я поскуливала?

— Именно.

— Понимаете, я очень страдаю.

— Я тоже. Но обратите внимание, как четко и ясно я выговариваю слова.

— Послушайте…

Возникла пауза. Видимо, Джейн опять сурово обуздывала себя.

— А вот самое интересное, — объявила она.

— С увлекательностью первого акта уже ничто не сравнится.

— Нет, правда, это еще интереснее. Понимаете, когда папа рассказал мне про все, я вдруг увидела, что я ведь получаю шанс подобраться и к своей проблеме. Да, это нелегко. Вы бы поняли сами, если б увидели папу — стоит весь багровый и перечисляет, что сотворил бы с миссис Гедж: содрал бы с нее кожу, подсыпал отравы в суп и так далее. Так вот, папе досталось столько, что больше ему уже и не вынести. Но я вспомнила про Блэра, как сильно его люблю, и, закрыв глаза, ринулась в атаку. Сказала папе, что тайно помолвлена с замечательным человеком.

— А вы упомянули, что в данный момент он служит у папы камердинером?

— Нет. Я подумала, что это будет неумно.

— И правильно.

— В таких делах надо действовать осторожно.

— Да, очень и очень.

— Поэтому я только сказала, что обручена с замечательным человеком. А потом и говорю: «Предположим, я исхитрюсь как-то заполучить это письмо обратно от миссис Гедж. Тогда ты согласишься на мой брак?» — и папа ответил, что если я раздобуду письмо, то могу выходить замуж хоть за мороженщика, а он придет плясать на мою свадьбу.

— Что ж, все по-честному.

— Вот так дела сейчас и обстоят. Миссис Гедж еще несколько дней не вернется в Сен Рок, а мы поедем туда завтра. Когда она прибудет, можно что-то предпринять.

— К примеру, что?

— Н-ну, все, что сумеем придумать.

— А вы уже что-то придумали?

— Нет.

— А Эгглстону все рассказали?

— Конечно.

— И что он предлагает?

Джейн чуть запнулась

— Он… м-м… заинтересовался. Понимаете, с ним трудно то, что при всем его интеллекте, натура он артистичная, мечтательная, а в данной ситуации требуется человек энергичный, предприимчивый. Когда я спросила, есть ли у него какие-нибудь проекты, он подергал усы и с туповатым видом ответил, что пока ничего не придумалось. Однако он намерен приступить к раздумьям, в любой момент может что-то выскочить. Я так надеюсь, что выскочит! Конечно, я очень огорчаюсь из-за папы, мне хочется ему помочь. Как замечательно было бы, если б мы с Блэром сумели совершить чудо! Тогда папа сказал бы: «Благословляю вас, дети мои!». Ох, я была бы такая счастливая! До свидания, мистер Франклин. Мне пора бежать, ведь считается, что я переодеваюсь к обеду. А я подумала, вам интересно узнать, что произошло. До свидания!

Раздался щелчок. Джейн повесила трубку.

Через несколько минут после того, как Пэки выслушал историю, трепещущую девичьими надеждами и страхами, он все еще стоял у телефона, глядя в пространство. Походил он на человека в трансе. В него можно было бы втыкать булавки, и то он вряд ли заметил бы.

Вдруг у него вырвался гулкий стон. Если раньше его раздражала перспектива жизни в Лондоне, теперь она стала и вовсе невыносима, точно сидишь на боксерском матче, а перед тобой в самый острый момент вырастает стена вскочившей публики.

Его сжигали недоумение и гнев. Сидит, как прикованный, в этом захолустном городишке, в дали дальней от напряженнейшей человеческой драмы! Поистине, жаворонок в клетке! Бес недовольства, подзуживавший его и прежде, стал действовать куда энергичнее. Пэки был из тех, кто просто не может оставаться за границами событий. А сообщение Джейн доказало, что сейчас живой, пульсирующий центр всех событий — это Шато «Блиссак», Сен Рок, Бретань.

Однако Беатриса велела ему оставаться в Лондоне! Слово Беатрисы — закон.

И все же…

Пэки встрепенулся. Поведение его стало целеустремленным, как у человека, принявшего великое решение.

Посудите сами: Беатриса, приказывая ему оставаться в Лондоне и посещать концерты, не могла предвидеть, что возникнет такая ситуация. Если вкратце, то ему преподносят случай помочь счастью двух молодых сердец. Разве она хотела бы, чтоб он пропустил такую возможность? Какая чепуха!

Вдобавок, она сама же дала ему строгий наказ — прилепиться примочкой к Блэру Эгглстону. Так? Да, вне всяких сомнений. Единственный же способ прилепиться к Блэру — это поехать во Францию.

Весь тон этой прекрасной девушки подсказывал ему, насколько необходимо там его присутствие. Даже она, любившая своего жениха, поняла, что толку от него в возникшем кризисе нет. Все, что было рыцарственного в Пэки, бунтовало при мысли, что бедной Джейн приходится опираться на эту надломленную трость.

Возможно, Эгглстон большой искусник, когда надо подражать стуку лошадиных копыт, но какая польза от этих достоинств в такой ситуации? Нелепо даже и предполагать, что женщину типа миссис Гедж можно сломить подобными средствами. Стой Эгглстон перед ней хоть битый час, изображая хруст раздавливаемого стекла, или потирая друг о дружку кокосовые орехи, или подражая дальнему грохоту грома, она попросту посмеется над ним. Нет! Тут требуется, как правильно подметила Джейн, человек предприимчивый.

Взяв журнал, Пэки еще раз прочитал рекламу «Летящего Облака», подчеркнул адрес агентов и, подойдя к письменному столу, принялся сочинять осторожное письмо Беатрисе, извещая ее, что, испытывая некоторую подавленность и необходимость сменить обстановку, решил все же отправиться на небольшой отдых и, соответственно, предполагает незамедлительно отплыть на яхте в бретонский городок Сен Рок. Да, он и во французском там попрактикуется — ведь неизвестно, когда это может пригодиться. Каждый человек, писал Пэки, должен знать, помимо своего родного, хотя бы еще один язык, иностранный.

Вынув из конверта уже вложенный листок, он дописал постскриптум: возможно, в Сен Роке есть картинная галерея. Запечатав наконец конверт и наклеив марку, он настрочил записку агентам насчет моторного «Облака», сообщая, что навестит их завтра же, с утра пораньше.

III

В дни, когда Сен Рок был всего лишь рыбацкой деревушкой, в гавани построили небольшой каменный пирс. К нему рыбаки привязывали лодки и раскидывали сушиться на солнышке сети. Сейчас на нем сетей много не увидишь, потому что потомки тех рыбаков в большинстве своем забросили это древнее занятие, предпочтя более выгодное — сдавать свои суденышки в наем туристам. Через два дня после того, как Пэки Франклин отправился в плавание, изящный и гибкий молодой человек с приятным лицом, которое в данный момент портила легкая бледность, стоял на ступеньках пирса, стараясь с помощью болтливого сына моря в высоких сапогах и синем джерси перебраться в гребную шлюпку, весьма ненадежную на вид.

Прибыв в свой родной город, виконт де Блиссак поселился в отеле «Дез Этранжэ». Учитывая, что его ожидали в гости в Шато, это могло показаться и странным, но у него имелись свои причины.

Сегодня был Праздник Святого Рока, и виконт не собирался его пропускать. Вечером он планировал покутить вволю, как и приличествует в столь знаменательный день. А в дом предков успеет и завтра — да и то, если самочувствие окажется лучше, чем он предполагает. Ну, а если хозяин и хозяйка, месье и мадам Гедж, встревожатся из-за его отсутствия, что ж, виконт, который, как мы уже намекали, к жизни и ее проблемам относился беспечно, только пожмет плечами — не повезло им, что поделаешь!

Мотивы же увеселительной прогулки по водам объяснялись и того проще. Говоря, что виконт де Блиссак никогда не бывает трезв, Гедж преувеличил — трезвым виконту бывать случалось, и даже по нескольку часов кряду, однако к веселью у него и впрямь была неодолимая склонность. Накануне вечером, познакомившись с несколькими приятными постояльцами отеля, слово за слово, он провел с ними бурную ночь, отчего утром проснулся несколько подавленным, и ему показалось, что морская прогулка на свежем воздухе поднимет настроение.

Расчет оправдал себя. Энергично загребая веслами, ви-кон* сразу почувствовал себя лучше.

Утро было чудесное, свежий ветер взбивал на волнах пену, рассыпая под солнцем бриллианты на воде гавани. Белели паруса стоявших на якоре яхт, в синем небе с криками носились чайки. Виконт так воспрянул, что даже крики этих птиц, от которых у него поначалу стреляло в висок, стали казаться ему почти музыкальными.

Весело и бодро налегал он на весла, поглядывая вокруг. А поглядывая, приметил, что в нескольких футах от него несется прямо на его лодку моторный ялик с надписью «Летящее Облако». Виконт подался на ярд-другой вбок, и в эту минуту заметил перегнувшегося через борт человека, курившего трубку, а там — с превеликой радостью узнал в нем старого своего приятеля, Пэки Франклина.

Виконт бурно замахал руками, но Пэки и не глянул в его сторону. Виконт помахал опять. Пэки как будто бы и понятия не имел о его присутствии.

Дело в том, что на палубу Пэки вышел подумать и думал теперь так сосредоточенно, что не замечал никаких маханий.

Светлое чувство крестоносца, толкнувшее Пэки к берегам Бретани, несколько потускнело к моменту, когда он бросил якорь в гавани Сен Рок. Пылал и горел он не меньше прежнего, но, помыв посуду после немудрящего завтрака, признался себе: спроси его кто, а что, собственно, он собирался делать, приплыв на место действий, вопрос поставил бы его в тупик.

Сейчас, когда в жизни Джейн наступил кризис, предложить он ей мог только братскую симпатию.

Чтобы совершить для нее что-то практическое, ему необходимо каким-то манером проникнуть в Шато. Однако ни яйца, ни кофе, ни бекон не подбросили ему ни малейшего намека, как это сделать. Если какая блестящая идея не осенит его, шансы спасти деву в беде у него ниже, чем у Эгглстона.

Однако надежда еще теплилась. Он еще не выкурил трубку после завтрака, а трубка, как всем известно, нередко становится источником тонкого вдохновения. Раскуривая ее, Пэки вышел на палубу и, перегнувшись через борт, приказал своим мозгам приступить к работе, спеша посмотреть, что из этого получится.

Пока что не получалось ничего. Он настоятельно попросил мозги сделать еще одну попытку; и тут до него дошел первый намек — старый добрый Вик вновь возник в его жизни. Блиссак, не сумевший привлечь внимания в сидячем положении, решил, что достигнет лучших результатов, если встанет.

И поступил весьма опрометчиво. Возможно, акробату и удалось бы встать в прогулочной лодке и помахать без всякого для себя ущерба, но у виконта не было и начатков акробатического тренинга. Лодку внезапно качнуло, и он, пошатнувшись, свалился на бок, а уж там легко и плавно соскользнул в воду, точно тюлень, показывающий публике фокус.

В десятках соседних лодок сразу же поднялся тревожный гомон. Французы — нация эмоциональная: вместо того чтобы наблюдать за драмой, развертывающейся у них на глазах, в благовоспитанном молчании, они принялись визжать, вскрикивать, подпрыгивать, размахивать руками. Сначала, уловив весь этот гвалт, Пэки решил было, что поблизости случилось разом с десяток убийств, но через несколько минут, случайно взглянув на воду, заметил барахтавшееся там человеческое тело, а всмотревшись попристальнее, узнал виконта де Блиссака.

— Эй-ей! Привет! — крикнул он.

В самом зрелище он не обнаружил ничего удивительного. Что виконт в Сен Роке, ему было известно, а то, что тот плавает в двубортном костюме лиловых тонов, тоже его не поразило. Полтора года назад Пэки едва удержал приятеля, когда тот собирался нырнуть в полном вечернем наряде в знаменитый нью-йоркский фонтан.

А тем самым приветствовал он его скорее с удовольствием, чем с удивлением.

— Привет, Вик! — крикнул он опять. — Ну, как ты там, а? Вику в этот момент было не очень хорошо. Приветствие застигло его врасплох, и он с легким бульканьем исчез под водой. Когда же выплыл, то стало очевидно, что пловец из него никудышный, и Пэки сообразил, что надо немедленно действовать.

Многие мужчины съежились бы при мысли, что нырять придется одетым. Съежился и Пэки. Виконт ему нравился, но не до такой степени, чтобы портить ради него фланелевый, почти новенький костюм. Однако Дух Доброго Старого Времени был в нем достаточно силен, и Пэки спустил шлюпку. Через несколько минут, выудив беднягу из дрейфа, он благополучно водворил его на борт яхты.

Трогательной встрече несколько мешало выуживание потерпевшей крушение лодки — лодки в Сен Роке стоили денег, — так что вернулся Пэки не сразу; а вернувшись, обнаружил, что и виконт в его отсутствие не бездельничал. Сняв мокрую одежду, он облачился в плащ, разыскал бутылку виски, видимо — по нюху, и теперь пил, спасаясь от возможной простуды.

На расспросы хозяина он отвечал бодро:

— Со мной? О, старый Пэки! Со мной большой порядок. Весьма.

Итон и последующие поездки в Англию и Америку позволили виконту де Блиссаку бегло, хотя и не совсем правильно, говорить по-английски. Он придерживался теории, что говорить надо побыстрее, а уж слова сами о себе позаботятся. Эту простую фразу Пэки понял без труда. Он ласково посматривал на приятеля, как всегда смотрит мужчина на друга, обретенного при драматических обстоятельствах. Они окунулись в приятную беседу.

— А я и не знал, — сказал виконт, — что ты в едешь Сен Рок. Ничего ты мне не говорил на этом Ватерлоо.

— Тогда я еще и сам не знал.

— А что поделываешь тут?

Пэки был настороже. Есть миссии, тайну которых нельзя открывать даже старинному приятелю.

— Да так… Болтаюсь в этих краях. Скажи, Вик, а что с тобой случилось?

— Свалился за борт.

— Да нет! Тогда, полтора года назад. Вдруг исчез из Нью-Йорка. Тебя что, депортировали?

— О, нет. Маман прислала телеграмму, чтоб я на Запад ехал. В Колорадо. Я поехал из Нью-Йорка туда. У меня был большой ран.

— Рана? Ты очень мучался?

— Нет, я хорошо жил. С весельем.

— А как же рана?

— Он там был. Большой такой ран, скоты.

— А-а, доехало! Ранчо! Путаюсь, знаешь, из-за этой твоей привычки переходить на идиш. Но теперь доехало. А почему твоя мама тебя туда послала?

— Прослышала, что я кутеж устраиваю. Она думает, мне нужно лечение отдыхом. Моя маман всегда нечто думает. Поэтому и к Геджам приезжаю в Шато. Это богатые американцы, они сняли Шато. Я полагаю, старый Пэки, маман заставила отвалить их деньжат.

Пэки, присевший на борт, вскочил, будто дерево вдруг раскалилось докрасна. Дрожь восторга вспенилась в нем, объединившись с порицаниями собственной бестолковости. «Вот странно, — подумал он, — что у человеческого мозга, сражающегося с проблемой, обнаруживается любопытная тенденция вечно упускать самое очевидное решение».

До сих пор вопрос о том, как попасть в замок, представлялся ему личным делом, касающимся только его и неведомых Геджей. Как же, гадал он, установить с ними связь, спровоцировать на приглашение? И все время под боком, тут, рядом, находился старина Вик, который может наприглашать столько друзей, сколько вздумается.

— Ты сейчас в Шато живешь?

— Пока нет. Перееду туда скоро… возможно.

— Возможно?

— О, Пэки, ранее никогда не знаем. Если Праздник будет так хороший, как раньше, может, я туда долго не попадаю.

— Праздник? Что за праздник?

Виконт махнул рукой в сторону берега. Маленький городок расцветился флагами, и даже в этот ранний час уже слышался шум беззаботного веселья.

— Сегодня день святого Рока. Города патрон. Празднуют его каждый год. Очень много веселятся. Изо всех их сил, — объяснил виконт, выказывая похвальную терпимость к развлечениям низшего порядка. — Но это не так плохо. Хороший веселье. В прошлом году я почти сломал свою шею, прыгая через стол.

Пэки праздник не заинтересовал.

— Послушай, Вик, — настаивал он. — Будь другом, пригласи меня в Шато, ладно? Я не могу объяснить, но у меня есть особые причины провести там несколько дней.

— О! — снисходительно улыбнулся виконт. — Прекрасная мадемуазель Опэль?

Пэки рассердился. Джейн Опэл — просто знакомая, которой он хочет оказать услугу, не более того. Ужасно досадно слушать подобную чепуху!

— Ничего подобного! Кстати, я помолвлен.

— С мадемуазель Опэль?

— Нет! Не с мисс Опэл! Я же знакомил тебя со своей невестой на вокзале!

— О, так это была невеста? Та красивая, красивая дева?

— Да.

— И ты все-таки приплыл сюда ради мадемуазель Опэль?

Пэки с трудом отказался от идеи стукнуть приятеля по голове кофель-нагелем. Он понимал, что сейчас вести себя с виконтом следует тактично.

— Ладно, неважно. Суть в том, сумеешь ли ты ввести меня в Шато.

— Увы, нет!

— Почему?

— О, мой Пэки, о чем ты просишь — невозможно. Пока я появляюсь в Шато, с Геджами возникает множество недоразумений. Они ждут меня вчера, а я появился послезавтра, притом неточно. Из-за этого Геджи раздражались. Будут словно уксус.

Пэки никак не желал смириться с поражением.

— Ну, все-таки…

— Нет! — решительно ответил виконт. — Невозможно! Не то что друзей приглашать, мне самому пинка не дадут, очень повезло. Я этих Геджей не знаю, не видывал, но маман говорит, очень высокомерные буржуа. Ты не поверишь, мой Пэки, как меня не любят сразу почтенные буржуа. Может стать даже так: «Здрасьте, месье виконт, входите. Прощайте, месье виконт, убирайтесь!». И я снова проживаю в добром маленьком отеле.

Больше Пэки не спорил. Он был подавлен, вняв доводам приятеля. Виконт, конечно, парень компанейский, но поручитель в обществе отнюдь не самый лучший. Искать помощи надо где-то еще.

— А теперь, — заключил виконт, отбрасывая бесплодную тему, — давай забудем о Геджах этих и Шато, и поболтали о Празднике! Праздник этот, мой Пэки, — великое развлеканье! Помнишь, как в Нью-Йорке ты водишь меня на празднество художников в Вебстер-холл?

Пэки сдержанно кивнул. Эпизод этот он помнил, но тот относился к эпизодам, о которых степенный человек, помолвленный с девушкой высоких идеалов, предпочел бы забыть напрочь.

— И этот праздник в тот же род, только более шумен. Наш великий костюмированный бал. Это назвали карнавал. Весь город — ку-ку. Все напяливают фантастические костюмы всякие. Как у вас говорили, накачаются вдребезину.

Пэки ханжески содрогнулся. Конечно, он понимал, что в мире водятся еще личности, позорящие себя подобным образом, но до чего же гадко слушать про них!

— Тебе, мой Пэки, подвалил счастье, что приехал, и мы так удачно встречалися. Будем сильно гулять.

С Пэки, взглянувшим на виконта, тягаться мог бы только святой Антоний, да и то в самой лучшей форме.

— Ты что же, полагаешь, я туда пойду?

— Нет моего сомнения.

Пэки задумчиво поскреб подбородок, вдруг обнаружив, что новость увлекает его мысли в новое русло.

Бесспорно, в буйном разгуле есть нечто, остро противное для него. Развлечения подобного рода он оставил далеко в прошлом. Но в данном случае надо считаться и с мнением невесты, а она знает великую образовательную ценность всякого жизненного опыта и, скорее всего, сильно подосадовала бы, упусти он возможность понаблюдать такое красочное народное празднество. Огорчать Беатрису Пэки совершенно не желал!

— Праздник этот представляет большой исторический интерес, — сказал он, — способствует расширению кругозора, верно?

— О, нет! Многие балбесы выпивают вино и куролесничали.

Пэки нахмурился. Ему показалось, что приятель его упускает главное.

— Естественно, такой праздник, — гнул он свое, — отличает теплое старомодное веселье. Если, предположим, человек хочет познать душу Франции…

— О, несомненно, он ее познавает!

— Рассчитывай на меня, — заверил Пэки. — И еще одно. Если ты воображаешь, что меня удастся запихать в маскарадный костюм, то сильно ошибаешься.

— А можно простое нечто, Пьеро, к примерам.

— Ну, нет!

— Пьеро — это ничего особенного…

— Нет и нет!

— А вот я приду в костюме… как уж там называть… маленький такой, зеленый зверушек… бегает еще, мелькает, на солнышке лежит долго…

Пэки удивился.

— Неужели ты хочешь, — проверил он, — нарядиться ящерицей?

— Ящерица! Вот точно! Да, я нарядиться ящерица.

— Надеюсь, на тебя кто-нибудь наступит.

— На этот праздник все наступают на всех. Это часть развлеканий. Итак, мы встречаемся в восемь ноль-ноль в отеле «Дез Этранжэ»? Это большой такой, шикарный дом. Ты увидишь. Рядом с казино. Я нахожусь в баре.

— А уж это и без слов ясно! — заметил Пэки.

IV

Вечером, без десяти восемь, Суп Слаттери вошел в коктейль-бар отеля «Дез Этранжэ», поставил ногу на приступку стойки, тяжело отдуваясь, и заказал сухой мартини. Пыхтел он словно олень, преследуемый сворой гончих.

В Слаттери Праздник Святого Рока нашел неблагодарного зрителя. Духом он не был настроен на праздники и предпочел бы не замечать его. Но если вы оказываетесь в Сен Роке пятнадцатого июля, то праздник накидывается на вас беспощадно.

Веселье под окном у Супа началось в 7 утра, что само по себе способно породить предвзятость, потому что в свободное от профессиональных занятий время он любил здоровый сон и наслаждаться им желал не меньше восьми часов. Затем праздник проник к нему в облике официанта, принесшего кофе. Явился тот в национальном крестьянском костюме, мурлыча вполголоса старинную бретонскую песенку. Весь день преследовал Супа праздник на запруженных народом, распевающих улицах, и теперь загнал в единственно оставшееся разумным местечко — в коктейль-бар отеля «Дэз Этранжэ».

К маскарадным костюмам Суп разделял суровую неприязнь Пэки Франклина. Мужчин, которые облачались в них, он считал слюнтяями, а что касается прекрасного пола, то, по его мнению, женщины лишаются всех притязаний на почтительную преданность, если напяливают широченные клетчатые брюки и расхаживают, посвистывая в свисток. А когда высокопоставленные дамы, которые должны бы подавать пример, накидываются на совершенных незнакомцев с длинными изогнутыми штуковинами, из которых, если в них подуть, вырываются змеи, это уж переходит всякие границы.

Огорчительный случай подобного рода и вынудил его в конце концов поспешить в убежище. Мысли его плыли, словно пух чертополоха, к Шато «Блиссак», к бриллиантам внутри дома, когда эта мерзостная штуковина стукнула его прямо по носу, окончательно выводя из строя нервную систему.

С горькими ощущениями человека, несправедливо преследуемого судьбой, Слаттери обнаружил, что даже в спокойной, почти церковной, атмосфере бара он не совсем защищен. Всего в каких-то трех шагах от него облокотился о стойку молодой человек в наряде настолько странном и экзотическом, что его, Супа, будто по голове ударили.

Модельеру виконта де Блиссака костюм ящерицы виделся в импрессионистическом стиле, но конечный продукт больше напоминал попугая. Виконта — он небрежно беседовал с барменом — с ног до головы покрывала ярко-зеленая чешуя, а его красивый нос прятался под длинным алым клювом. На Супа, отпрянувшего, точно лошадь, и яростно моргавшего, навалилось страстное желание раскусить тайну костюма. Когда он бросал взгляд на виконта, ему становилось худо, но к тошноте примешивалось и неуемное любопытство. Ему не заснуть, чувствовал он, если он не выяснит, в кого же, черт дери, наряжен его сосед. И, покончив с мартини, бочком переместившись вдоль стойки, он похлопал того по плечу, восклицая при этом:

— Э-эй!

Виконт оглянулся. Все его поведение свидетельствовало о том, что он чрезвычайно благодушен.

— О, привет! — сердечно откликнулся он. — Выпейте, мой старик. Постав, поднесите месье!

От подобного радушия Слаттери слегка смягчился. Чуть просветлев, он заказал сухой мартини и осведомился:

— Послушайте, а кем это вы нарядились?

— Ящуром.

— Да-а? — ничего не понял Суп. — Ну что ж, рад знакомству.

Он вынул визитную карточку, а виконт, глуповато на нее поглядев, сунул ее под ближайшую чешуйку и, пошарив как следует, выудил кошелечек.

— Возьмите также мою.

— Спасибо.

— А-а! Берите две!

— Хорошо.

— О, чего там! Забирайте все! — Виконта захлестывала щедрость. — Мы, де Блиссаки, не мелочные никогда!

Слаттери тупо вперился в коллекцию взглядом, как бы прикидывая, сколько еще ему надо набрать, чтобы получить приз, хрустальную табакерку, и вздрогнул. Имя произвело на него впечатление.

— Слушайте-ка! Так вы — виконт де Блиссак?

Сосед задумался со всей серьезностью. На такой вопрос не брякнешь ответ с ходу! Он вгляделся в карточку, потом — в другую и наконец произнес:

— Да.

— Из этого самого Шати?

— Это правильно.

Всю угрюмость старого Супа как рукой сняло. Если он кого и желал встретить, то человека, знавшего Шато изнутри, который выложит ему всю подноготную о его обитателях. Больше всего ему хотелось бы выяснить, как там с собаками. Однажды продуманный до мелочей план был сорван из-за абсолютно непредвиденного пекинеса.

И он прилип к виконту, зайдя так далеко, что дружески приобнял за плечи. Так и увидел их Пэки, войдя в бар с последним ударом часов.

К этому моменту взгляды Супа на Праздник переменились кардинально. Совсем другая личность стояла тут, совсем не похожая на затворника, ввалившегося в убежище бара. Теперь он горячо одобрял Праздник; и, несмотря на всю свою демократичность, Пэки был несколько шокирован, узнав, что этот, на редкость свирепого вида субъект будет с ними обедать, а после обеда они втроем отправятся на танцы в парк. На миг перед ним встало видение Беатрисы, и в ее глазах он не разглядел даже слабого проблеска одобрения.

Но тут же утешился тем, что Беатриса далеко. Настроение его мигом подскочило. Мало что в подобных случаях приводит жениха в такое расположение духа, как мысль о том, что широкое, вольное пространство вод отделяет его от невесты. Обмениваясь рукопожатием со Слаттери, Пэки вполне был готов стать если не сердцем и душой пирушки (на эту роль явно претендовал виконт), то, во всяком случае, развеселым ее участником.

Вид у него был таким же довольным, как и у двоих других, когда маленькая компания из трех родственных душ вдруг несколько разрослась. В дверь вкатился толстячок-коротышка в довольно восточном наряде. Он приостановился в дверях, словно бы смакуя ждущие его удовольствия, и обошел вокруг стойки; так облетает голубь родной насест.

При виде Слаттери безграничная радость осветила его лицо, и он по-любительски отбил чечетку, выкрикивая:

— Эй-а! Эй-а! Эй-а-а-а!

В дни, прошедшие после отплытия жены в Англию, Дж. Веллингтон Гедж ничуть не поколебался в своем решении — поучаствовать, воспользовавшись ее отсутствием, в Празднике Святого Рока. С течением времени решимость его не ослабла, а только укрепилась. Явное недружелюбие сенатора Опэла с первой же минуты его приезда в Шато показывало, что волноваться насчет назначения послом явно не стоит. Всякий раз, взглянув на него, сенатор фыркал, точно буйвол, и Гедж считал это неоспоримым доказательством того, что он не намерен поддерживать его кандидатуру. С души свалилось огромное бремя, а его место заполнилось бурным желанием отпраздновать избавление. Знать не зная о роковом письме (миссис Гедж никогда не торопилась делиться с ним тайнами), Гедж пребывал в самом беззаботном, ликующем настроении.

Будущее казалось ему светлым, и он понимал, что должен, просто должен сделать настоящее еще светлее. Когда он спускался по холму, кровь его от воспоминаний о прежних собраниях воспламенилась огнем, и, входя в коктейль-бар, он жалел только о том, что не с кем разделить эти золотые минуты.

И надо же! В одну из таких золотых минут кого же он видит? Доброго приятеля, милейшего из всех знакомых ему грабителей. Встреча эта показалась ему добрым предзнаменованием развлечений грядущей ночи.

— Эй-а! Эй-а! Эй-а-а-а! — бодро подскакивая, выкрикивал он.

Слаттери откликнулся с неменьшей сердечностью. Он уже выпил три сухих мартини, апельсиновый ликер и напиток который бармен называл своим именем, и теперь чувствовал себя братом всему человечеству.

— У-ух! Будь я проклят! — вскричал Суп.

— Эй-а! — вопил Гедж.

— Эй-а! — ответствовал Суп.

— Хоп! — закричал Гедж.

— Уп-па! — заорал Суп.

— Ну, ну, ну! — выкрикивал Гедж.

— Мы здесь, Лафайет! — откликнулся Слаттери.

И повернулся к другим, чтобы известить, что развлечений стало больше.

— Познакомьтесь с моим другом, мистером Геджем, — сказал он.

Виконт испустил легкий вскрик, похожий на завывание обрадованной гиены.

— Не мистер Скелетон Гедж, случайно?

— Да-с, сэр!

— Ну и ну! Ну и ну! — Виконт душевно огрел Геджа по спине и потыкал в собственную грудь указательным пальцем. — А я — виконт де Блиссак!

— Не может быть!

— Я — он сам.

— Ну и ну! Ну и ну!

При этой неожиданной встрече с его молодым гостем изумлению и восторгу Геджа не было границ. Понукав еще, он схватил виконта за руку и долго тряс ее. Потом — отпустил, потом — схватил снова. Сразу было видно, что настал великий момент его жизни.

— А это мой друг, — указал виконт на Пэки, — месье Франклин.

— Ну и ну! Ну и ну! Ну и ну! А что с ним такое, — задушевно вопросил Гедж. — Он в порядке?

— Кто в порядке? — заинтересовался Суп.

— Франклин.

— Эй-а, Франклин! — воскликнул Суп.

— Эй-а, Франклин! — бодро подхватил Гедж.

Отпустив наконец руку виконта, он вцепился в руку этого Франклина и тепло пожал ее, но не так тепло пожал этот Франклин его руку. Пэки показалось, что свершилось чудо, о котором он взывал. Весь день он ломал голову, изобретая способ, как же проникнуть в Шато «Блиссак», и надо же — вот тебе и арендатор собственной персоной! Осталось только снискать его расположение, и на тебя прольется дождь приглашений. А это, конечно же, проще простого. Начиная обхаживания, Пэки потрепал Геджа по плечу и сообщил ему, что выглядит он отлично.

— Нравится вам мой наряд?

— Блеск.

— Сам сделал.

— Не может быть!

— Да-с, сэр. Все сам придумал.

— Да вы просто гений! — восхитился Пэки.

Гедж, захватив маленький столик, ритмично барабанил им по стойке.

— Требуется выпить, сэр. Отметить, — авторитетно заявил он. — Так мы и поступим. Да-с, сэр! Сегодня вечером, ребята, я развлекаюсь на всю катушку!

— Отведайте Гюставской, — подал совет Слаттери. — Прекрасное средство от простуды.

— Да, это так, — подтвердил виконт. — Неплохое питье.

— Правда?

— Без сомнений.

Гедж проверил, убедился и в восторге заорал:

— Троекратное «ура»! В честь Постава! Виконт пошел дальше.

— Четыре «ура»!

Но Слаттери переплюнул и его.

— Пять «ура»!

— Шесть «ура»!

— Семь!

— Восемь!

— Девять!

— Де-е-сять! — заголосил Гедж и выиграл аукцион. — А теперь, ребята, все вместе! Десять «ура» в честь Постава!

Пэки становилось все яснее, что вечерок удастся на славу!

V

Китайские фонарики с помощью осколка луны освещали Парк Развлечений, о котором с полной уверенностью можно было сказать одно — сейчас и лучший друг его не узнал бы! Обычно парк отличали спокойствие и чинность, даже скучноватость. Там гуляли няньки с детьми. Шептались осторожные влюбленные. Посиживали пожилые джентльмены читая «Figaro» и «Le Petit St. Rocqueois». Вся атмосфера навевала вязкое спокойствие, а узнав название парка, человек невольно делал вывод, что местных жителей легко развлечь.

Но нынешним вечером все переменилось. Повсюду высыпали, как сыпь, столы, официанты и бутылки. На маленькой эстраде наяривал духовой оркестр, и никаким шумом гулянья его было не заглушить. Вокруг эстрады, нередко — в опасной близости к ней, выделывали антраша веселящиеся жители Сен Рока. Праздник гремел вовсю!

В разгаре было веселье и у Супа с виконтом. Суп в тесном союзе со случайной дамой откалывал свои замысловатые па, сделавшие его имя знаменитым на вечеринках иллинойских бутлеггеров, виконт же, предпочитавший свободу, вытанцовывал в одиночку, причиняя немалые неудобства всем и каждому.

Пэки не танцевал, и Гедж тоже. Он станцевал, правда, раза два в начале вечера, но, споткнувшись нечаянно о собственные ноги и довольно чувствительно ударившись об эстраду, удалился за столик и теперь, темно насупившись, поглядывал на веселящихся с неодобрением и неприязнью. Его томило глубокое отвращение ко всем собратьям. Душой он опустился в бездны.

Сколько написано о вреде алкогольных стимуляторов, но для человека мыслящего подлинным доводом против перебора должно стать то, что после определенной границы рюмочка вина перестает поднимать настроение, но опускает его как можно ниже. Как очень скоро обнаружил Пэки, за столом с хорошо выпившим приятелем никогда не знаешь, на каком ты свете. Радужно начинаешь вечерок с приветливым Джекилом и вдруг — бац! — на тебя уже косится угрюмый Хайд.

За обедом и час-другой после Веллингтон Гедж выказывал все признаки человека, питающегося медвяной росой и вкушающего райское молоко. Он сиял благожелательностью и добродушием. Дитя могло бы играть с ним; мало того, этому дитяти еще и на конфеты бы перепало. И, ничуть не подозревая, что он уже не в обществе добродушного Чирибла, Пэки был преисполнен бодростью и оптимизмом.

То, что настроение у Геджа переменилось, и теперь он стал, скорее, Шопенгауэром после дурной ночи, Пэки и в мыслях не имел. Правда, прыти у обитателя Шато что-то поубавилось, но ведь, честно говоря, пора бы уже ему и прекратить хоть на минутку-другую свои возгласы и песни.

Словом, и не подозревая об истинном положении дел и очутившись наконец наедине с Геджем, Пэки начал подводить разговор к теме, наиболее близкой его сердцу.

— В Шато «Блиссак», значит, живете? — начал он.

Гедж точно бы и не слышал, все тем же горящим глазом взирая на танцующих. Нижняя челюсть у него выдвинулась вперед, и он тяжко сопел.

— В Шато «Блиссак», значит, живете, мистер Гедж?

— Э?

Пэки повторил свой вывод в третий раз, и его приятель с минутку посидел молча, прокручивая реплику в уме. Внимательный наблюдатель отметил бы, что замечание удовольствия ему не доставило.

— В Шатллбиссак?

— Да.

— Я там ж-живу?

— Да.

— А кто говорит, н-нет?

— Я сказал, вы живете там, правда? Гедж насупился.

— Если какой тип посмеет заявить, что я там не ж-живу, — выговорил он, — я ему по носу вмажу! Да-с, сэр! Еще ч-ч-че-го!

— Нет-нет! Все говорят, что вы там живете.

— Хр-ш-ш-ш, — с обманчивым спокойствием проговорил Гедж, но в спокойствии этом таилась явная угроза.

И он опять погрузился в сумрачное молчание, а Пэки только сейчас заподозрил, что перед ним уже не прежний обаятельный собутыльник, и слегка обеспокоился. Но так много держалось на нем, что он попытался снова.

— Дом, должно быть, чудесный!

— Э?

— Дом, говорю, чудесный. Должно быть.

— Что — ДОЛЖНО?

— Шато.

— Какое еще Ш-шато?

— Шато «Блиссак».

— Н-зна, — буркнул Гедж.

Теперь Пэки приуныл всерьез. Стало очевидно, что выудить официальное приглашение от упившегося вдребадан хозяина будет нелегко. Он пожалел, что не затронул этой животрепещущей темы за обедом.

Случилась минутка сразу после первой бутылки шампанского, когда Гедж явно собрался пригласить к себе хоть весь белый свет.

От раздумий Пэки оторвало приглушенное шипение. Гедж с откровенной ненавистью взирал на танцующих.

— Фрынцуззы! — фыркнул он.

— Извините?

— Что пло-хо в на-шем мире? — заскрежетал зубами Гедж. — Фрынцуззв много. Трпыть н-не мо-гу. Посол? Ну, это! Нет-с, сэр! Прям счас! Знаешь, что я отвечу им? Я отвечу: «Нет, с-сэр!». Кто этот г-гад зеленый?

— Это виконт.

— Что за вкнт?

— Виконт де Блиссак.

— Ух, врежу!

— Вы так полагаете?

— Д-да! И бачки прыткт.

— Прошу прощения?

— Пжылт.

Наступила пауза, которую Гедж использовал с толком, швырнув мокрой пробкой от шампанского в проходящую парочку.

— Вы говорили про бачки…

С неожиданным пылом сосед развернулся к нему.

— А ч-что? Нет, ч-что? Слушш! Зн-чт, этт ммша грит, снтехнка в порядке. Так? В плнм прядке. Ха-ха! А бачок прткает! А? Ч-что? Ба-чок. Как тут не вм-зать? Н-нет, ты ск-жи, как не вм-зать? Прр-те-ка-ет, ик! Бчк.

— Н-да, это плохо, — дипломатично отозвался Пэки.

— Э?

— Плохо, я говорю.

— Куда хже! — сурово заключил Гедж.

Пэки выждал несколько минут, но Гедж свое явно отговорил. Разыскав полбулочки, он подбрасывал ее на ладони, словно решая, то ли швырнуть в дирижера, то ли в тучного, средних лет галла с окладистой бородой, явившегося на Праздник (хотя лучшие друзья и старались отговорить его) швейцарским альпинистом.

— Бачок протекает? Верно?

— Что знчт — врн, не врн?! Я сам видл.

— А вот хотелось бы мне, чтобы вы его и мне показали.

— Э?

— Я говорю, мне бы очень хотелось взглянуть на этот ваш бачок.

— Чуш-шь! Ты — тут, бчк — в Шыто.

Разумеется, Пэки предпочел бы отложить решение вопроса на другой, более подходящий момент, но реплика была настолько соблазнительной, что жалко было упускать.

— Почему бы вам не пригласить меня туда?

— К-куда?

— В Шато.

— Каки-таки Шыто?

— Шато «Блиссак».

Гедж бешено бабахнул по столу. Просьба каким-то таинственным образом сыграла роль последней соломинки.

— Прям! Еще ч-что! Нет, сэр! Не прглшу! Не нравиш-шся ты мне. А, ч-что? И не-че-го фыр-кать!

— Я вздохнул.

— Н-неч! Вздохнул он! Ха-ха!

Пэки пошел на компромисс, подпустив в свой взгляд молчаливого укора.

— А я и не знал, что не понравился вам.

— Ну, зныш-шь! — с пылом подтвердил Гедж. — А к-му ты пнравшсь?

— За обедом я подумал было, что нам с вами предстоит великая дружба.

Гедж задумчиво нахмурился, стараясь припомнить, что же такое происходило за обедом.

— Мне уже рисовалось, что вы бросаетесь мне на шею и умоляете, чтоб я приехал погостить в Шато, да на подольше.

— Чт за Шыто?

— Я по-прежнему говорю о Шато «Блиссак».

— Д я тм живу! — тоном первооткрывателя воскликнул Гедж.

— Я знаю.

— То-то! — Гедж с отвращением уставился на Пэки. — Что это у тебя за ух-х?

Пэки объяснил, что это — память об одном ноябрьском дне, когда он ринулся лечь костьми за старый добрый Йейл, и, с помощью одиннадцати симпатяг-принстонцев, ему это почти удалось.

— Йы-л-л?

— Я в Йейле играл в футбол.

— Прям! — издевательски расхохотался Гедж. — Еще ч-что! Этт в Йы-йл! В по-гре-муш-ку тм играйт, а не фтбыл!

Пэки вздрогнул, уязвленный до глубины души. Желание добиваться симпатии этого пузатого пьяницы вдруг смыло волной бешенства, оскорбленной гордости патриота. Человек, перед которым стоит цель победить, многое может претерпеть от косоглазого коротышки, да, многое, но не поношение родного университета.

— Д-дъ! В по-гре-муш-ку с бо-ба-ми! — твердо повторил Гедж. — В Клфырнь, вот где футбол! Этт ваш Йыйл против них не иг-ра-ет. Н-нет, ср! Соображают потому что!

Пэки очень сочувствовал Джейн и жалел, что не может способствовать ее интересам, внедрившись в Шато «Блиссак» и взломав для нее сейф, но унижаться дольше перед человеком с такими чудовищными взглядами никак не мог. Он поднялся, и Гедж уставился на него стеклянным взором.

— Куд-да?

— Домой.

— Да-да, двигай, пъка не схло-по-тал по но-су. Пэки хранил гордое молчание.

— Закажи еще шмпынск! — попросил Гедж.

— Сам заказывай.

Бесцеремонность этого ответа вызвала в Гедже мгновенную смену настроения. Глаза его налились слезами, и он свалился головой прямо в блюдечко с мороженым.

— Никто меня не любит! — прошептал он.

— Значит, есть у людей разум, — определил Пэки.

VI

Луна, в освещении парка сотрудничавшая с китайскими фонариками, над дюнами у гавани трудилась в одиночку, и работу выполняла вяло, спустя рукава. Пэки, который забрел сюда выкурить трубочку перед возвращением на яхту, очутился в мире теней, и, раза два споткнувшись на невнятной тропинке, решил бросить блуждания и присесть передохнуть.

В потреблении алкоголя он и за обедом и после поотстал от приятелей, желая сохранить голову ясной, чтобы обворожить Геджа. Теперь в награду за воздержание он смог проникнуться красотами ночи, и даже наслаждаться ими.

Ночь стояла теплая, шелковистая, умиротворяюще тихая. Изредка из Парка Развлечений доносился галдеж галльского веселья, но слабый, не решающийся соперничать с музыкальными всплесками волн. Легкие бризы шептались у покалеченного уха, летали туда-сюда застенчивые мошки — словом, пейзаж и вся атмосфера идеально подходили для долгих обстоятельных мечтаний о ней.

Но, как ни странно, Пэки не мечтал о Беатрисе. Перед мысленным его взором вставал образ Джейн Опэл. И его грызло раскаяние.

Что скрывать от себя, он, конечно же, подвел. В час нужды, когда, прояви он чуточку такта, сумел бы служить ей, он с маху бросил деву в беде. Уязвленный глумлением Геджа, он разошелся с ним, как небезызвестные корабли в море. И вот, какое бы собрание гостей ни набилось сейчас в Шато «Блис-сак», Пэки Франклина в их рядах не будет. Надо бы перетерпеть и обрабатывать Геджа, запоздало каялся Пэки. Проявить должную кротость. Не допускать, чтобы пренебрежительные фразочки об уровне йейлского футбола сбили тебя с курса.

Придя к такому выводу, Пэки поднялся, намереваясь двигаться к пирсу, где была зачалена шлюпка с «Летящего Облака», когда внезапно в ночи послышался шум. Кто-то на всей скорости бежал в его сторону.

В следующую минуту робко выглянувшая луна смутно осветила хорошо запомнившуюся ему фигуру. То был Суп Слаттери.

Бежал он в хорошем темпе, но когда достиг небольшого пригорка, на котором стоял Пэки, стало очевидно, что бег — не его стихия. Суп тяжело пыхтел. Проскакивая мимо Пэки, он заметил его, узнал, нервно махнул рукой в том направлении, откуда бежал, бросил короткий, сосредоточенный, умоляющий взгляд и, собрав остатки сил, скакнул влево, где спрятался, отдуваясь, за холмик. Несколько минут стояла тишина, нарушаемая только приглушенным тяжким дыханием.

А потом снова раздался топот бегущих ног, и почти тут же в спокойную ночь нагрянула группа местных жандармов. Они, судя по всему, тоже подзапыхались и с явным облегчением восприняли Пэки как предлог остановиться и начать расспросы.

Во французском Пэки не был мастак, да если б даже и был, то все равно вряд ли сумел бы разобраться в их трескотне — фразы для его уха звучали водой, бурно хлещущей через запруду. Но, пустив в ход сообразительность, он догадался, что они желают узнать, и оживленно потыкал на тропу позади себя.

Погоня откатилась в ту сторону. Когда последние ее отголоски замерли, из-за холмика вынырнула робкой черепахой голова несчастного Слаттери.

— Вот это да! — оценил он происшествие, и то, что он обрел достаточно дыхания для слов, подсказало Пэки, что беглец снова готов к бегу. Не тратя времени на расспросы и объяснения, он уцепил его за руку и торопливо потянул по склону. Десятиминутная пробежка по местности привела их к шлюпке, на которой они и отплыли.

Расстояние до «Летящего Облака» было невелико, и за все плавание Суп успел произнести всего две фразы — «Ух» и «Подайте мне Чикаго!». Ступив на палубу яхты, он стал красноречивее.

— Брат, — проговорил он, опускаясь на кучу веревок и стягивая башмаки, — проживи я хоть сто лет, и то не забуду эту ночь и твою помощь!

Пэки скромно отмахнулся от благодарностей.

— А что случилось? Ты убил кого-то?

— Нет, никого я не убивал. Только…

— Погоди, принесу тебе выпить, — перебил Пэки, вспомнив об обязанностях хозяина.

— У-у! — проговорил Суп, облизнув губы длинным языком. Вернувшись со всем необходимым для выпивки на ночь,

Пэки нашел гостя вполне оправившимся — тот уже надел ботинки, и дыхание у него стало полегче.

— Ох, прям роман бы написать! — заметил беглец.

Он, очевидно, шел на поправку, и Пэки почувствовал, что теперь можно поинтересоваться деталями дела, не обижая человека.

— Расскажи мне все. Какие события привели к беде? Почему за тобой гонятся жандармы?

— Кто?

— Ну, копы. Что ты наделал, чем разозлил их?

— Я пел. С этого все и закрутилось.

— Во Франции арестовывают за пение?

— Э… э… в общем, я еще и стол ломал.

— Ага, понятно. Возможно, и в этом причина. А с чего ты вдруг взялся ломать стол?

— А что такого? — рассудительно осведомился Слаттери.

— Хм, тоже верно, — согласился Пэки. Слаттери опять освежился выпивкой.

— Ну, в общем, сижу я себе, столик ломаю, развлекаюсь. И вдруг вваливается компашка, одеты копами, и начинают меня толкать. Да, черт побери! — с чувством добавил Слаттери. — Все скажут, что я компанейский парень! Кто-кто, а уж я гуляю, если и праздник разгулялся. Живи и другим не мешай, вот мой лозунг. Значит, когда они взялись толкаться, не отстал и я. Так мы и толкались.

— Что ж, все по-честному.

— Ты послушай. Буквально через полминуты один придурок вытаскивает новенький нож и тычет мне вот сюда. Здорово так кольнул. Я и разозлился. И говорю себе: «Слушай, а какого, собственно, черта?»

— Меньше и не скажешь.

— «Какого черта?» — говорю. — Веселье, оно, конечно, веселье, но всему есть границы. И ведь сначала предупредил, заметь себе: «Брат, ты гляди, не расходись. Как бы тебе веселье в голову не ударило, — сказал я. — Ты хамишь, так ведь и я могу!» Как об стенку. Ткнул меня еще, и я совсем разозлился. Сорвался, понимаешь. Не то двоим, не то троим врезал по носу. И только начал входить во вкус, как вдруг… Тебя молния когда-нибудь ударяла?

Пэки ответил, что нет.

— Так вот, меня как молнией шарахнуло. Вдруг как осенило — а ведь дурни-то эти не ряженые! Они и правда копы! Мало того — французские! А тут у них сразу узнаешь, Франта — это тебе не Америка. Там, дома, коп шутки понимает. Он и внимания-то не обратит, если вмажешь ему по сопелке. А в этой собачьей стране — охо-хо! — того гляди, укатают на Остров Дьявола или куда подальше. Ну, я и не стал мешкать да извиняться, сдернул побыстрее, а вся компашка — за мной. Чем бы все кончилось, не наскочи я на тебя, а ты не сбил бы их со следа, и говорить неохота. Классный ты парень. Можешь прям так и написать домой, похвастать родне — Суп Слаттери сказал, я классный парень!

— Суп? — удивился Пэки. — Тебя так зовут?

— Прозвали так. В Чикаго. Я ведь очень знаменитый взломщик, — скромно объяснил Слаттери. — Сейфы делаю.

— Взломщик сейфов? — вздрогнул Пэки. — То есть ты хочешь сказать, что умеешь вскрывать сейфы?

— Это я? Умею? Ты поспрашивай там ребят, умеет ли Суп Слаттери вскрывать сейфы! А что, тебе требуется по этой части обтяпать? — спросил Слаттери, заметив чудное выражение на лице собеседника. — Если требуется, только шепни.

Пэки от души застонал. Дикая ирония жизни подавляла его. С самого начала вылазки ему только и требовался доброжелательный друг, умеющий вскрывать сейфы, а теперь, когда он его обрел, слишком поздно. Он снова попечалился о глупой своей гордыне, толкнувшей его на разрыв с Геджем.

— Нет! — вздохнул он. — В данный момент, боюсь — нет. Пэки растоптал бесплодные зародыши мыслей о том, как все могло бы обернуться.

— Расскажи, — попросил он, — а что стало с другими?

— С Геджем и Блиссаком?

— Да. Я рано ушел.

Суп загрохотал готовым извергнуться вулканом. По-видимому, то был его способ выражать веселье.

— У-ух, парень! Много потерял! Цирк! Ну тебе чистый Цирк!

И загрохотал снова.

— Сижу я, понимаешь, за столом. Ясно? А рядом фрукт этот, Гедж. Угрюмый, прям туча!

— Он таким уже был, когда я прощался.

— Ну так вот, веселее он не стал, уж поверь. Бурчит что-то, швыряется чем ни попадя. А потом повернулся ко мне и стал плакаться на сантехнику в Шатту этом, ну, где он живет. Говорит, никуда она не годится.

— Протекает бачок?

— Да. Ну, и еще всякое. Так вот, только-только он разошелся, а парень этот, Блиссак, ну, помнишь, еще танцевал в одиночку, вернулся за стол, подкрепиться. Подкатил он, значит, а тут Гедж разоряется насчет сантехники, так и чешет, так и чешет.

— Недурная ситуация. Драматическая.

— А то! Блиссак этот вдруг распрямился и как заорет: «Что такое?». Гедж говорит: «То есть в каком смысле?». Блиссак так это спрашивает: «Значит, не нравится наша сантехника?» — «Прогнила вся насквозь». Блиссак кричит: «Ну-ка, повтори!». А Гедж этот берет да повторяет. Я глазом не успел моргнуть, они уже катаются по полу. Ну, я как бы рефери, велю им разойтись. Куда там! Только минуты через две удалось мне отодрать их друг от друга.

Все симпатии Пэки были на стороне виконта. Ни один уважающий себя человек не потерпит поругания отчей сантехники.

— Вполне согласен, — подхватил Слаттери. — Я так Геджу и сказал, когда отцепил его от виконта. «Разве красиво, — сказал я, — ругать чужую сантехнику? Это ж его родной дом! Разве так можно?» Проняло, расплакался прямо в салат. Ну, стал я урезонивать Блиссака, не заводись, говорю, смотри на вещи просто. Помирились мы снова, ну — дружки, не разлей вода! Пока они вглухую не отключились, очень было хорошо.

Запнувшись, Слаттери взглянул на Пэки с немалой обидой. Он считал, что любопытную эту историю рассказывает очень неплохо. Однако слушатель явно впал в транс и не слушает его! Стоит как деревянный, уставясь куда-то в ночь.

— Конечно, если тебе неинтересно…

Пэки обернулся. Глаза у него странно блестели.

— Ты сказал, они отключились?

— Упились вглухую. Свалились прям там, и лапки кверху.

— А что же стало с их телами?

— Ну, я уж позаботился. Блиссака усадил в такси и транспортировал в отель.

— Так. А Гедж?

— Его посадил в другое и отправил в Шату. Наказал шоферу звонить в дверной звонок, пока кто не появится, и передать труп, посоветовав, чтоб его положили на лед.

Слаттери самодовольно приостановился, видимо, гордясь тем, что, оказавшись в роли папаши двум собратьям, проявил себя так замечательно. И опять уловил, что внимание публики рассеялось.

— Ловко я все обстряпал, а? — робко поинтересовался он.

— Извини, — виновато вздрогнул Пэки. — Задумался. У меня мелькнула идея, со мной это нечасто случается. А когда случается, эти идеи прямо-таки нокаутируют меня.

— Идея?

— Да вроде того.

— А какая?

— Да так, ничего особенного. Правда, это давно меня грызло, а теперь — как озарило. Послушай, ты сейчас в состоянии сойти на берег? Если да, я перевезу тебя на шлюпке. Мне бы хотелось перекинуться словечком с Виком.

— Что еще за Вик?

— Да твой приятель, де Блиссак. Ты сказал, что отправил его обратно в отель. Как ты считаешь, есть шанс, что он уже очухался?

— Вроде есть. А он тебе?

— Да, так, нужен. Это все идея.

— Ну, не знаю. Я бы не прочь завалиться спать.

— Вот и прекрасно. Тогда сразу и отправимся. Кстати, а это твое предложение взломать для меня сейф остается в силе?

— Брат! После того, что ты для меня сделал, я для тебя Национальный Банк взломаю! — с жаром заверил Суп.

Виконт де Блиссак был крепко скроен, прочно сшит. Многие в его состоянии остались бы там, где их свалили, до следующего утра. Но не успело и часа миновать после того, как носильщики уложили его на постель в номере отеля «Дез Этранжэ», он был, можно сказать, на ногах. Точнее, он набрался сил доковылять до раковины и выпить пинту-другую воды из стоявшего там кувшина, а потом, намочив губку, приложить ее к пылающей голове.

Только-только успел он снова намочить губку и бережно провести ею по лбу, как услышал, что стучат в дверь. Еле доплетясь до порога, он эту дверь открыл и узрел своего приятеля Пэки.

— Привет, — слабо промямлил виконт, не в силах разобраться, рад он визиту или нет. По какой-то причине им владела апатия, ему хотелось отдыха и одиночества.

Пэки не отозвался. Пройдя в комнату, он с величайшей осмотрительностью прикрыл за собой дверь, будто швейцар на экстренном заседании «Черной Руки», которому приказано проверить, чист ли горизонт.

С растущим неудовольствием виконт наблюдал за ним.

— Что ты странное делаешь? — осведомился он.

— Тс-с! — прошипел Пэки.

Виконт, усевшись на кровать, сжал голову руками. Он был не в настроении для подобных штучек. Взглянув через минуту, он обнаружил, что Пэки о тревогой уставился на него.

— Вик!

— Я тебя слушаю.

— Крепись, старина!

— А что такое?

— У меня дурные вести.

В висках у виконта стрельнуло. Все эти подходы вынудили его напрягать мозги, а ему было необходимо хоть какое-то время думать как можно меньше.

— Дурные? Вести?

— О бедняге Гедже.

— Гедж? А что происходит с Геджем?

— Очень сомнительно, что он выздоровеет.

— Он, — испугался виконт, — в автокатастрофу попал?

— Вик, — укорил Пэки, — я ведь тебе друг. Чего со мной-то в кошки-мышки играть? Я не полиция.

— А полиция при чем?

Подкравшись к двери, Пэки рывком распахнул ее и, явно успокоенный, вернулся к кровати, где опустил братскую руку на плечо приятеля.

— Одно можно предпринять. Затаись тут, пока охота не уляжется.

— Я не понимал. Брови у Пэки взлетели.

— Ты шутишь!

— Не понимал ни слова, что ты там рассказывал.

— Ты что, забыл про драку с Геджем?

— А что с ней такое?

— Что? Да ты, считай, человека убил!

Виконта с кровати как сдуло. Он вытаращил глаза.

— Но, Пэки, и всего-то была небольшая потасовка. Без таких и не обходится. Ты что ж, сказать хочешь, будто я серьезно зашибил человека? Геджа этого? Мы же с ним потом сидели вместе и опрокинули пару рюмок. Он целехонек, как некий огурчик.

— А-а, так ты про первую драку говоришь?

— Неужто случилась еще одна? Потрепав друга по плечу, Пэки отвернулся.

— Что происходит? — слабо вопросил виконт.

— И не спрашивай.

— Но когда?..

— Нет, не спрашивай. Если забыл, так лучше тебе и не знать. Еще разнервничаешься.

— Я уже разнервничаю!

— Есть шансик, совсем хиленький, что все обойдется, но только если ты заляжешь на дно. Слава богу, ты был в наряде ящерицы. Эта штука скрывала лицо. Вряд ли кто сумеет тебя опознать. Но рисковать все-таки не стоит. Носа из этой комнаты не высовывай дней десять. Это ты, надеюсь, понимаешь?

— Но, мой Пэки, я же договаривался приезжать в Шато!

В глубоком смятении виконт глядел на Пэки. По выражению его лица он видел, что друг совершенно упустил из виду это обстоятельство.

— Н-да. И то верно, — задумчиво процедил Пэки. — Конечно…

— Предположим, я не приехал. И что тогда? Геджи тут же телеграфировают маман…

— Ну, сам-то Гедж, боюсь, еще долго не сможет телеграфировать. Если вообще сможет… Очень опасаюсь, что свою последнюю телеграмму он уже отбил. — И Пэки погрузился в задумчивость.

— А знаешь, Вик, — вдруг очнулся он, — есть ведь один выход! Сам ты в Шато ехать, безусловно, не можешь, это очевидно. Мило получится, приезжаешь ты туда, тебя провожают в спальню, а ты вдруг остановишься на лестнице и спросишь дворецкого: «Что за непонятные звуки я слышу? Кто-то играет кастаньетами?». А он ответит: «Нет, сэр. Это предсмертные хрипы мистера Геджа, сэр». Так не годится! Ты и сам понимаешь. Знаешь, как все можно бы уладить? Вместо тебя поеду я. Ни для кого другого я бы на это не пошел! Ни за что! Но ты мне друг. Я выручу тебя из передряги. В Шато поеду я!

— Но, мой Пэки!..

— Миссис Гедж тебя никогда не видела. А мистер Гедж, хотя и видел, гостей принимать не в состоянии. Прекрасно все получится!

Минуту поколебавшись, виконт проникся этими доводами и разразился потоком невнятных благодарностей, хотя голова у него разболелась от усилий. Пэки от благодарностей отмахнулся.

— Чтобы помочь такому другу, как ты, Вик, чего б я только не сделал, — с чувством заверил он. — Ну а теперь ложись в постель, выспись как следует. Утром скажешь всем, что у тебя легкая простуда. И пусть еду тебе приносят в номер до дальнейших распоряжений.

— Да, мой Пэки.

— И смотри, ни под каким видом носа из комнаты не высовывай!

— Ни за что, мой Пэки!

— Знаешь, отдай-ка ты мне лучше свой маскарадный наряд. Копы в этот самый момент, возможно, прочесывают город, разыскивая его обладателя. Отвезу костюм к себе на яхту и выброшу за борт. Надеюсь, — чуть педантично добавил Пэки, — тебе это послужит уроком. Не ходи на маскарады в костюме ящерицы. Поменьше б людей болталось по городу в таких костюмах, — заключил он, — мир стал бы куда лучше и чище!

На следующий день, в два часа, Гедж, лежа на диване в гостиной, был не в самой отменной форме. Во рту чувствовался какой-то темно-серый привкус, и он испытывал нерасположенность к любым мыслям или действиям. Снаружи весело щебетали птички, но ему хотелось одного — чтобы они умолкли.

Вчерашний вечер расплывался в тумане путаными обрывками. В общих чертах припоминалось, что он пережил приключения, каких у него не бывало со времен Лос-Анджелеса, но детали как-то комкались. Четко проступало одно: он с кем-то дрался.

Потом картина прояснилась, и он, со страдальческим вздрогом, сел. Ему ясно вспомнилось, что соперником в драке был молодой человек в ярком костюме ящерицы. А так как такой костюм носил только виконт де Блиссак, то, следовательно, он и был противником. Особой сообразительностью Гедж не отличался, но уж такой простой вывод сделать сумел.

И пришел в смятение! Сегодня виконт должен был приехать в Шато на неопределенный срок, и вставала проблема — как же правильно вести себя хозяину с почетным гостем, если накануне вечером он приложил столько усилий, чтобы придушить его? Решить сейчас такую сложную задачу Геджу было не под силу.

Он все еще сражался с ней, когда дверь открылась, и голос дворецкого, объявляющий о приезде виконта де Блиссака, вынудил его подскочить, будто под ним взорвался диван.

Через минуту вошел Пэки, протягивая руку.

— Добрый день, добрый день, добрый день! — зачастил он. — Какой денек! А-ах, какой же сегодня денек! Жаворонок на крыле, улитка на листе, Бог в небесах. Все расчудесно в нашем мире! А как вы, мистер Гедж?

Гедж взирал на гостя, содрогаясь от холодной враждебности. Для человека, который терпеть не может улиток и не так уж обожает жаворонков, бьющая через край веселость в такой момент, даже выказанная дорогим другом, непременно показалась бы несносной. А уж если это не друг… Почему в точности, Гедж припомнить не мог, но знал, что этого типа он сильно невзлюбил. Мало того, цитируя стихи, когда и прозу-то с трудом вытерпишь, препротивный тип ни с того, ни с сего объявляет себя виконтом де Блиссаком. Какой бы в голове Геджа ни царил хаос, но уж кто Блиссак, а кто нет, он помнил прекрасно.

— Какого такого дьявола вы сюда ввалились?

— В гости приехал!

Кинув на него короткий взгляд, Гедж потянулся к звонку.

— Я бы не стал, — остерег его Пэки.

— Что?

— Не стал бы, и все.

— Я хочу позвонить дворецкому, чтобы он вас вышвырнул отсюда.

— Вот я и говорю — не стал бы.

— Врывается, видите ли, прикидывается де Блиссаком…

— Прикидываться покойным де Блиссаком у меня есть особые причины. Ах, Гедж, Гедж! — вздохнул Пэки. — Вы сами не осознаете всей своей силы!

— О чем это вы, черт вас дери? — выкатил глаза Гедж.

— О драке с виконтом. Вы, надеюсь, не запамятовали? Гедж явно старался проглотить свое адамово яблоко. Это ему не удалось; оно по-прежнему прыгало вверх и вниз.

— Да я до него и не дотрагивался!

— Хм… А вот полиция придерживается другой точки зрения. Они раскинули сети и прочесывают окрестности, разыскивая невысокого, но плотного убийцу, которого в последний раз видели в восточном наряде с тюрбаном на голове.

Гедж затрясся.

— Да я и поколотил его самую чуточку…

— А-а, вы говорите о первой стычке! Позвольте, я назову ее предварительной разминкой?

— О первой?

— Ну да, а про вторую, значит, забыли?

— Ой, Господи! Вот-те на!

Гедж суматошно копался в закоулках своей ущербной памяти в поисках хоть крупицы воспоминаний о драке. Но не обнаружил ничего.

— Вы, что, хотите сказать, была и вторая драка?

— Ого! Еще какая!

— И субъект этот в плохой форме?

— Вообще ни в какой. Вот я и решил: единственно, что можно сделать, — приехать сюда вместо него. Конечно, если рассматривать вопрос под строго формальным углом — я не виконт де Блиссак. Но вы совершите чудовищную ошибку, если не примете меня в этом качестве. Миссис Гедж, вернувшись, не найдет в Шато ни одного виконта. Вам не кажется, что она кинется наводить справки?

Гедж мешком рухнул в кресло и принялся усердно тереть лоб. Верить или не верить, вот в чем вопрос!

Одна частичка ума нашептывала ему: нелепо предполагать, что человек, отчаянно подравшись за ужином, может наглухо забыть все на следующий день. Но тут же снова закрадывалась обескураживающая мыслишка: а что, если этот Пэки все-таки говорит правду? В таком случае, выгонять его — попросту катастрофа!

Тем самым натуральный цвет решения окрасился болезненным оттенком метаний, а энергичные и срочные меры, вроде звонка дворецкому, потеряли всякое право именоваться поступками. Мало кто из людей в альпаковом пиджаке и полосатых фланелевых брюках так напоминал Гамлета, как Гедж в эту минуту.

— Нет, я не могу — простонал он. — Неужели я мог забыть? Когда «Храмовники» встретились в Лос-Анджелесе, я все прекрасно помнил и на другой день! Отчетливо вспоминал, как врезал этому Уэнстейну. Рыжий такой, недвижимостью занимался. Посмел отколоть шуточку насчет калифорнийского климата… Все, все помнил!

— Не имел удовольствия видеть вас в Лос-Анджелесе, — отвечал Пэки, — но вряд ли тогда вы упились, как вчера. Уж и не припоминаю, когда мне доводилось встретить такого упившегося человека. Просто в лоскуты! Пожалуй, вы забыли, что и мне врезали?

Глаза у Геджа совсем выпучились.

— А я врезал?

— Еще как! Глянули нехорошо так — и бамц!

Гедж наконец уверился. Если уж он забыл, что налетел на субъекта таких габаритов, да еще и врезал ему, то мог забыть что угодно.

— Как же мы поступим? — осведомился Пэки. — Стараюсь я ради одного — спасти вас от неприятностей. Если желаете, чтоб я ушел, разумеется, я уйду сейчас же. Но тогда — как же с миссис Гедж? Она ведь напишет виконтессе, интересуясь, куда же запропастился ее сынок. Несомненно напишет. И выплывет вся история. А уж полиция обязательно нападет на ваш след. А после… Да, насчет гильотины можно шутить сколько угодно… единственное средство от перхоти и так далее… но никто не убедит меня, что вам она понравится. Так как? Оставаться мне или убираться?

Гедж метнулся с кресла и лихорадочно вцепился в пиджак гостя.

— И не думайте уходить!

— Итак, по зрелом размышлении, вы хотите, чтоб я остался?

— Конечно, черт вас дери!

— Думаю, решение разумное.

Гедж промокнул лоб и подобострастно взглянул на Пэки. Неужели было время, когда ему не нравился — да что там, когда не внушал обожания — этот достойный молодой человек?

— Не знаю, как и благодарить…

— Что вы, что вы! Не за что.

— Так благородно с вашей стороны. Да, именно. Благородно!

— Ну, что вы! Так, ерунда!

Запоздалое воспоминание о вчерашнем вечере всплыло у Геджа.

— Послушайте-ка, я вроде брякнул на Празднике, будто настоящего футбола в Йейле нет…

— А-а, ерунда! Забудьте!

— Нет, не ерунда! — серьезно возразил Гедж. — Так знайте, я восхищаюсь тамошним футболом. По-моему, классный футбол. — И, поколебавшись с минутку, точно бы чувствуя, что необходимо принести последнюю жертву, закончил: — Спросите меня, и я скажу: Йейл превосходит университет Южной Калифорнии на три очка.

— Ну, не на три же!

— Да-с, сэр! Именно — на три!

— На одно максимум.

— Ладно, скажем, на два, — уступил Гедж.

VII

В каждой запутанной повести, вроде той, что рассказывается тут, наступает момент, когда добросовестный рассказчик обязан урвать минутку и устроить своего рода инспекцию, или парад различных персонажей драмы, если он желает вести честную игру. Очень удобно для читателей и способствует четкому видению, когда дается обзор событий с птичьего полета для тех, кто — не по своей вине — не умеет летать, как птичка.

Вот он, краткий обзор того, что происходило, когда Пэки Франклин явился в Шато «Блиссак».

Миссис Гедж сидит в офисе своего лондонского адвоката. Ее не удовлетворили его действия от ее имени на предмет уклонения от английского подоходного налога, и она выкладывает ему все начистоту.

Леди Беатриса Брэкен сидит в саду отцовского поместья (Уорблс, графство Дорсетшир), уже в третий раз перечитывая письмо Пэки, сообщающего об отъезде в Сен Рок. Хорошо зная, что курорт этот — осиное гнездо азартных игр и там слоняются толпы весьма сомнительных личностей, а среди них и виконт де Блиссак, она ни в малейшей степени не одобряет его выбора. Читая, она хмурится, а хмурясь, притопывает ножкой, а притопывая, приборматывает «Хм!». И отнюдь не шутит! За ленчем, когда ее тетя Гвендолин снова высказывает мнение, что Пэки — вертихвост и висельник, Беатриса ловит себя на том, что разделяет мнение допотопной дамы.

Гордон Карлайл, выглядя джентльменом хоть куда в новехонькой шляпе, новехоньких туфлях, новехоньком костюме и с гарденией в петлице, сидит на палубе парохода «Антилопа», наблюдая, как все четче обрисовывает полуденный свет красные крыши Сен Рока. На новехоньком чемодане рядом с ним — свежая наклейка, на которой востроглазый наблюдатель прочитал бы «Герцог де Пон-Андемер».

Суп Слаттери сидит в казино. От ночных приключений голова у него утром была тяжеловата, но алкогольный тоник собственного изобретения быстро поправил дело, и теперь он в отменной форме. Осторожно понтируя за одним из столиков, и, если это кому интересно, выигрывая по маленькой. Виконт де Блиссак — не в такой отменной форме. Он лежит (а не сидит) на кровати в своем номере, уставясь в потолок и конвульсивно вздрагивая всякий раз, как за дверью раздаются шаги, и неимоверно страдает: некий невидимка упорно старается ввинтить накаленные добела шампуры в его глазные яблоки. Это, вдобавок к его терзаниям, что вот-вот распахнется дверь, протянется Рука Закона и поволочет его в тюрьму, оказывает самый угнетающий эффект на разнесчастного молодого человека.

Гедж снова вернулся на диванчик в гостиную и слегка постанывает.

Сенатор Опэл резво прогуливается по окрестностям Шато.

Блэр Эгглстон пребывает в замке, в комнатах для прислуги, где задумчиво чистит обширный зад хозяйских брюк. Счастливым его назвать нельзя; да и не один из длинной череды камердинеров сенатора Опэла счастливым не был. Такой камердинер узнавал сразу, что жизнь сурова и посланы мы в этот мир не для веселья и удовольствий.

Мисс Путнэм, личная секретарша миссис Гедж, опять же сидит в библиотеке, решая кроссворды. Этой формой умственной тренировки она весьма увлечена.

Кухарка спит.

Дворецкий пишет письмо матери.

Мэдвей, горничная миссис Гедж, занимается своими обязанностями, чтобы, переделав все, пройтись к озеру и отдохнуть там с детективным романом, читать который она начала накануне вечером.

Пэки разыскивает Джейн.

А Джейн стоит на заросшей тропинке, вьющейся по холму, на котором расположилось Шато, и задумчиво глядит на гавань.

День, как мы уже намекали, был не из самых удачных для жаворонков и улиток. Тот факт, что жаворонки на крыле, а улитки на листе, приносил мало утешения Геджу. Так же мало утешало это обстоятельство и Джейн. Пока она стояла, обозревая пейзаж, сердце у нее ныло. С тех пор как внезапная любовь бросила их в объятия друг другу, она впервые задумалась, а вправду ли ее Блэр так богоподобен, как она считала. Ей даже подумалось на миг, а нет ли в нем, если покопаться, чего-то и от хлюпика?

Едва выскочив из подсознания, мысль эта моментально унырнула обратно, но все-таки возникла, отчего Джейн охватило смутное беспокойство. Молниеносная мысль омрачила солнечный свет и унесла по меньшей мере процентов сорок удовольствия от лазурного неба и щебетания птичек.

В последние несколько дней Блэр, несомненно, выказывал себя не с лучшей стороны. Постоянное общение с сенатором породило в нем раздражительность, брюзгливость и жалость к себе. На их коротких, тайных встречах, когда Джейн предпочла бы беседовать о любви, он стремился свернуть разговор к своим личным несчастьям, да так на них и застревал. А это мучительно для чувствительной и романтичной девушки: летишь, как на крыльях, в тихих сумерках, чтобы увидеть возлюбленного, и обнаруживаешь, что он желает обсуждать привычку ее отца швыряться в него овсяной кашей.

Однако все бы это Джейн могла простить, если бы Блэр хоть раз пришел с хитроумным планом кражи. Если правда, что Критический Час порождает Героя, правда и то, что Критический Час безжалостно разоблачает слабаков. Как заговорщик Блэр обнаружил полную свою никчемность. Никакого конструктивного курса действий выдвинуть он не сумел. С таким же успехом его могло бы и не быть здесь.

Нехотя Джейн пришла к выводу: в подобных затруднительных обстоятельствах ей требуется кто-то, больше похожий на Пэки Франклина. Вот он, понимала она, человек действий, на которого можно положиться; он хотя бы попробует что-то предпринять, чем без толку слоняться и тратить время на нытье из-за того, что кто-то швырнул в него капельку каши. Да, она печально его вспоминала, и внезапно всем сердцем захотела, чтобы он оказался здесь, и сейчас же. Подняв глаза, увидела, что он и вправду здесь, спускается к ней по тропинке. Вот это быстрое обслуживание, подумала Джейн и подпрыгнула в изумлении дюйма на два с четвертушкой, чувствуя себя Аладдином, случайно потеревшим лампу.

— Вы!

То же самое выкрикнула она и в предыдущую их встречу, но тогда это короткое слово разорвалось, точно ручная граната. Теперь же оно вызвало на лице Пэки радостную улыбку. Знаток словечка «Вы!», он сразу распознал его тайный смысл — благожелательность и даже восторг. Такое «вы» всегда приятно услышать молодому человеку-

— Что?.. Почему?.. Как?..

Пэки пожал ее маленькую ручку. Строгий ревнитель нравов, пожалуй, отметил бы, что для помолвленного с другой он пожимает ее чересчур ласково.

— Все в порядке!

В нескольких простых словах Пэки обрисовал ситуацию. Он передал разговор с виконтом де Блиссаком и более недавнюю беседу с Геджем. Предвосхищая возможный вопрос — а как же теперь, когда он в Шато, он намерен проникнуть в запертый сейф, Пэки поведал о благодарности Супа, доказывая тем самым, что у него есть умелый помощник. Сейчас сообщил он, нужно дождаться миссис Гедж, потом оставить открытым ближайшее окно, а уж Суп довершит остальное.

— Вот такие дела, — завершил рассказ Пэки.

Джейн глубоко вздохнула. Не будь она на редкость прелестной девушкой, кто-то мог бы и сказать, что она засопела. В глазах у нее сиял свет, какого Пэки еще не видел. Сияние ему очень понравилось, и его снова укололо сожаление — ах, какая девушка бросается в объятия этому обсевку природа, Блэру Эгглстону!

— Ой, как вы чудесно все устроили! — тем временем вскричала она.

— Ну, что вы! Ничего особенного.

Сейчас-то вообще не было необходимости снова брать и пожимать ее ручку, но он все-таки взял и пожал.

— Почему вы все это делаете для меня?

Джейн затронула вопрос, который и самого Пэки ставил в тупик. Нелепо было бы предполагать, что легкая физическая привлекательность как-то повлияла на человека, помолвленного с леди Беатрисой. Приходилось относить все за счет внутреннего благородства. Встречаются порой такие люди — великодушные, бескорыстные альтруисты. Без всякой личной выгоды мечутся они по свету, творя добро налево-направо.

Слишком скромный, чтобы выдвигать такую теорию, Пэки скромно отмахнулся.

— Ну, мне подумалось, что вам потребуется помощь. Как я догадался из ваших слов по телефону, от Эгглстона вы особого проку не ждете.

— От Блэра вообще толку нет! — вздохнула Джейн.

— Этого я и опасался.

— Он никак не может оторваться от мыслей об овсяной каше.

— От каши?

— Ой, ну все случилось в первое же утро. Папа потребовал завтрак в постель, и Блэр принес. А кухарка, зная, что папа — американец, естественно сочла, что ему на завтрак требуется овсянка. Понимаете, папа ее терпеть не может. Овсянку, не кухарку.

— Многие не могут ее терпеть.

— Да, но он не сказал об этом попросту. Не такой у него характер. О, нет! Дождавшись, пока Блэр поставит поднос у кровати, он поднял крышку и спрашивает: «А это что? Овсянка?». Блэр отвечает: «Да, овсяная каша». Папа переспрашивает мягко так, ласково: «Ах, овсянка?». Блэр уже двинулся к дверям, и вдруг что-то горячее и скользкое хлопнуло его по затылку. А папа сидит в кровати и зачерпывает ложкой овсяную кашу. Блэр стал гадать, что же это такое, почему у него весь затылок в каше. Тут папа вынимает полную ложку и, придерживая дно левой рукой, а верх — двумя пальцами правой, мечет ее, ну, знаете, как раньше метали из катапульты в древних историях? Все выплеснулось на Блэра, на этот раз ему в лицо.

Легкая дрожь сотрясла стройную фигуру Пэки. Ему припомнился эпизод со стрижкой, и до него дошло, на какой же риск он, беспечный, так опрометчиво нарывался. При мысли, что Амброуз Опэл мог бы совершить, окажись у него под рукой бланманже или чашка бульона, его пробрала дрожь.

— Ну, значит, стоит Блэр с кашей на затылке и по всему лицу, в общем — сплошная каша, а папа так спокойненько, с обаятельной улыбкой, и говорит: «Не люблю овсянку». Это происшествие засело у Блэра в мозгу. Боюсь, он чуточку злится. Говорит, мне следовало предупредить его, чему он себя подвергает.

— Откуда вы-то могли угадать?

— Папа рассказывал мне, что его камердинеры никогда не задерживаются у него дольше чем на неделю, но объяснял это тем, что большевистский дух сейчас очень силен. Досадно все это, Блэр стал капельку капризным… сварливым… вряд ли он очень счастлив.

— Да, вряд ли. Лично я, скорее, впал бы в немилость у Аль Капоне, чем служил камердинером у вашего папы.

Пэки был бы не прочь развить эту тему, но в эту минуту донеслось пыхтенье, и из-за поворота появился самолично сенатор Опэл.

При виде Пэки сенатор застыл, как вкопанный. На лицо его набежала тень озабоченности; последнее время он много нервничал, а нервы, как ему было известно, вызывают галлюцинации. Потом, рассмотрев, что призрак держит его дочь за руку, а та, по всей видимости, вполне осознает его присутствие, он чуточку приободрился. Когда Джейн повернулась к нему и окликнула: «А, папа! Это мистер Франклин!» — последние его сомнения развеялись, а остатки страха сменились праведным гневом.

— Только, — продолжала Джейн, пока лицо ее папы постепенно багровело от воспоминаний о стрижке, а глаза, устремленные на Пэки, загорались огнем, — смотри, не забудь, теперь ты должен называть его «виконт де Блиссак»!

Как подметил еще Шекспир, нет ничего скучнее, чем история, рассказанная дважды; но когда Пэки второй раз повествовал о событиях, которые привели его в Шато под чужим именем, в манере Джейн не было и намека на скуку. Она буквально сияла, вставляя изредка: «Правда, здорово?» и «И подумай только, папа, как умно!»

Сенатор и сам не остался равнодушным. Потихоньку багровый оттенок сползал с его физиономии, а на ней проступали благоволение и почтительность, как незадолго до того и на лице его дочери, а еще раньше — на лице Геджа. Ближе к финалу он засопел, и наконец заговорил с видом человека, для которого все прояснилось.

— Так вы — тот самый парень?

— Какой, папа?

— Да тот, про кого ты говорила мне в Лондоне. Ну, за которого ты хочешь выйти.

Джейн приохнула от изумления. Ошибка была естественной, и даже неизбежной, но все-таки вызвала неловкость. Покраснев, она взглянула на Пэки.

Во взгляде его тоже читалось легкое замешательство. Но он незаметно подмигнул ей, как бы советуя: «Не возражайте ему. Так лучше». Объясняться, понял Пэки, значило напрямую ввести тему Блэра Эгглстона, а интуиция подсказывала ему, как прежде подсказала и Джейн, что сейчас делать это безрассудно.

— Да, сэр, — поддакнул он, слабое эхо Геджу, — все верно. Сенатор Опэл излучал добродушие и сердечность. Самым задушевным манером он похлопал Пэки по плечу.

— Раздобудьте обратно письмецо, и никаких с моей стороны препон! Никаких! Франклин?.. Франклин?.. А не футболист ли Франклин, а?

— Да, я играл в футбол в Йейле.

— Ничего себе! Играл! Да вас включили в сборную Америки!

— Э… в общем-то да.

— Я и сам из Йейла. Черт, мне ведь все про вас известно! Пару лет назад вам кто-то оставил пару-тройку миллионов.

— Да, дядя.

Сенатор обежал дочку взглядом, в котором читалась серьезная тревога за ее рассудок.

— Студент Йейла… полузащитник Американской сборной… с тремя миллионами долларов… Почему же ты хотела сохранить все в тайне? Ума не приложу. Чего не сказала прямо? — Сенатор повернулся к Пэки, и его суровость смягчилась до елейной сладости. Он стал похож на викторианского папашу, готового осенить их благословением.

— Вы — именно тот зять, о каком я всегда мечтал. Поцелуйте ее!

Если Пэки и раньше слегка смущался, то теперь смущение разрослось не на шутку. Он был не из тех, кто заливается румянцем на каждом шагу. Напротив, многие его друзья были убеждены, что краснеть он разучился еще в далеком детстве. Тем не менее сейчас под здоровым загаром зарделся розовый румянец, который мигом превратился в довольно красивый цвет давленой клубники.

— Да, ничего, сэр, все нормально. — Пэки попятился, избегая смотреть на раскалившуюся от смущения Джейн.

Но сенатор Опэл был из породы людей, которые, отдав распоряжение, любят, чтобы исполнялось оно в мгновение ока. Вдобавок он придерживался здравых и старомодных взглядов на то, как подобает вести себя молодым влюбленным. Сердечность на лице у него поугасла.

— Слышали, что я сказал? Поцелуйте ее!

— Но…

— Давайте! Давайте!

Нелегко одарить девушку достаточно нежным поцелуем, чтобы остался доволен отец, которому нравятся поцелуи от всей души, и, одновременно, выразить ей намеком глубокие и самые почтительные извинения. Но Пэки старался изо всех сил.

— Вот, правильно! — оживленно одобрил сенатор, очевидно, сочтя поцелуй вполне удовлетворительным. — Разрешаю делать это всякий раз, как захочется! А теперь — к письму. Знаете, куда я ухожу? — осведомился он, внушительно глядя из-под кустистых бровей.

— Папа, ты же еще не уходишь? — немножко встревожилась Джейн.

— Именно ухожу, и скажу тебе, куда. Теперь, когда приехал этот молодой человек, можно начать действовать. И первое, что требуется, — выяснить, куда эта гадюка запрячет мое письмо. Его она наверняка привезет с собой. Знаю я вас, женщин. Попади такой документ к мужчине, он бы хранил его в банковском сейфе. Но вам, идиоткам, нравится держать ценности при себе, чтобы можно было вынимать каждые две минуты и любоваться.

— Истинная правда! — согласился Пэки.

— Разумеется, правда. Так же поступит и эта морда. Вы смотрите, как она хранит драгоценности! Сколько раз ей советовал, чтобы положила их в банк, но она — ни в какую. И письмо, конечно, тоже запрет в сейф. А сейф, пари держу, у нее в спальне. Вот я и наведаюсь туда, взгляну. Ждите меня на террасе через двадцать минут…

И он тяжело затопал прочь, а Джейн с Пэки направились обратно в замок. Оба молчали, задумавшись.

Пэки слегка удивлялся — как же так, он влюблен в Беатрису, а не стал особенно протестовать против этого поцелуя? Удовольствия, разумеется, никакого, но и противно не было. Однако очень хорошо, что Беатриса не видела этой сцены.

Приблизительно в том же русле текли и мысли Джейн. Мы бы не решились сказать, что она получила удовольствие, но, с другой стороны, поцелуй и не оскорбил ее до глубин души. Кстати, она тоже радовалась, что Блэра не оказалось поблизости.

Словом, они в задумчивости приблизились к замку.

— Какие эти замки забавные, — обронила Джейн.

— Ужас, — согласился Пэки.

— Башенки эти… всякие штуковины…

— Угм, башенки…

И они принялись сдержанно обсуждать средневековую французскую архитектуру.

VIII

Через пятнадцать минут садовая дверь Шато отлетела нараспашку, и из нее выскочил сенатор, шагая по-молодому бойко. Поиски его завершились полным успехом. После самого беглого осмотра венецианской спальни сейф обнаружился — он был вделан в стену рядом с кроватью. Сенатор был вполне доволен собой, и все его поведение кричало об этом.

Последние несколько дней он пребывал в унынии. Что может быть отвратительнее для гордого, деспотичного человека, чем попасть в полную власть к женщине, да еще к той, к которой испытываешь явную неприязнь? И что совсем уж огорчительно — винить в этом ну абсолютно некого! Катастрофа грянула единственно по его собственной оплошности.

Зато теперь все опять превосходно. Миссис Гедж непременно привезет письмо с собой и спрячет его в сейф. Где сейф, он уже установил, а у этого расчудесного Франклина, которого он с каждой минутой ценил все больше, есть знакомый взломщик, готовый в любой момент, стоит только шепнуть ему словечко, вскрыть для него что угодно!

Облегчение сказалось и в походке, сенатор буквально бегал взад-вперед по террасе, когда вдруг заметил молодую женщину, приближающуюся к нему. То была Мэдвей, горничная миссис Гедж. В одной руке она держала книгу, в другой — недокуренную сигару.

Последнее сенатора удивило. В противниках курения он не числился, вовсе нет, не осуждал и модного поветрия — курящих дам. Но дама с сигарой! Нет, такого он не видывал!

Мэдвей подошла ближе, приостановилась, вскинула на него почтительный взор и протянула сигару двумя изящными пальчиками.

— Она вам еще нужна, сэр?

— А?

— Вы забыли сигару в спальне у мадам, и я подумала — а может, она вам нужна?

Сенатор сразу пал духом. Курильщик машинальный и бессознательный, он, пустившись в розыски, забыл про недокуренную сигару. Горло ему заметно перехватило, и он издал слабый хрип, похожий на предсмертный кряк погибающей утки.

— Вас там не было!

— Нет, сэр, я была.

— А я вас не заметил!

— Да, сэр, не заметили.

Сенатор шумно прочистил горло. Очень ему хотелось задать несколько вопросов этой невозмутимой девице, но он чувствовал, что это неблагоразумно. Бросающееся в глаза обстоятельство, которым требовалось заняться незамедлительно, — то, что она видела, как он шныряет по венецианской спальне. Где скрывалась она сама — вопрос второстепенный.

— Х-рм-фх! — неловко выдавил он.

Мэдвей мирно и уважительно ждала его ответа. Нет, думал сенатор, всматриваясь в ее глаза, так ли они полны почтительности, как ему показалось? Девица скрытная. Трудно угадать, что у такой на уме.

— Э… М-дэ… вам, наверное, кажется странным, что я зашел в спальню миссис Гедж?

Мэдвей молчала.

— Дело в том, что у меня хобби… антиквариат. Мэдвей сохраняла невозмутимую безмятежность.

— Такой дом, как этот… исторический, знаете, старинный… подлинный замок старого мира, полон занимательных образчиков… и мне… э… э… очень любопытно. Да, очень. Любопытно… э… любопытно по нему побродить. Н-да, я нахожу это весьма любопытным.

На снежно-белые волосы уселась муха. Мэдвей в молчании разглядывала ее. Сенатор откашлялся снова. Он понимал, что мог бы выступить и поубедительнее.

— Но я понимаю вполне, — снова замямлил он, стараясь добиться хоть слабого подобия той звучности голоса, которая производила такое впечатление на молодых депутатов в Вашингтоне. — Я понимаю, что миссис Гедж, возможно, не понравится… она, возможно, станет возражать… так сказать, удивится, что в ее отсутствие я заглянул в ее sanctum sanctorum.[5] Ну, в общем… буду вам весьма признателен, моя дорогая, если вы ничего ей об этом не скажете. Вот… — Сенатор, перейдя к делу, извлек из кармана купюру, очень надеясь, что это не mille,[6] но опустить глаза и проверить не посмел. — Вот, возьмите.

— Спасибо, сэр.

— Значит, договорились? Ни словечка?

— Да, сэр.

— Понимаете… То есть, понимаете… Вообще-то, с другой стороны, мне лучше бы дождаться миссис Гедж. Она сама, лично, поводила бы меня по замку… Но так как… э… учитывая, что… в общем, лучше будет, если вы… а… хр-м-фр… так вот.

— Конечно, сэр.

Такая покладистость покорила сенатора. Тактичность в ситуации, чреватой неловкостью, полностью восстановила его благодушие. Теперь он не возражал — ладно, пускай хоть и mille. Он испытывал глубочайшую доброжелательность, и ему казалось, что небольшая любезность — чисто отеческая, разумеется, — придется сейчас весьма кстати.

— Вижу, вы с книгой…

— Да, сэр.

— Любите читать?

— Да, сэр.

— Наверное, когда миссис Гедж в отъезде, у вас много досуга?

— Да, сэр.

Сенатору она нравилась все больше и больше. Как привлекательна в конце концов эта почтительная манера!

— Что же мы читаем? — осведомился он голосом, практически равноценным похлопыванию по руке. — Любовный романчик?

— Нет, сэр.

— А что, не любите романов?

— Нет, сэр. Я в них не верю. Мужчины, — в голосе ее впервые пробилось какое-то чувство, — такие обманщики! Ух, эти мужчины! И эта самая любовь! — совсем уж горько воскликнула Мэдвей.

Сенатор съежился, не желая влезать в трагедию, на которую намекали и слова, и тон.

— Детективная, значит, история? — сказал он, мельком уловив картинку на обложке: мускулистый джентльмен в маске сражается в джиу-джитсу с большеглазой красоткой, явно не подозревая, что из-за шторы на заднем плане высовывается рука с револьвером. — Триллер?

— Да, сэр.

— Что ж, не буду вас задерживать. Наверное, вы дочитали до самого интересного места?

— Да, сэр. Преступники как раз пытаются взломать сейф и не подозревают о том, что девушка, которую они принимают за горничную, на самом деле сыщик Джанис Деверо. Доброго вам здоровья, сэр.

И она отправилась своей дорогой, грациозно ступая по дерну. Сенатор Опэл глядел ей вслед, пока она не скрылась из виду, и не потому, что любовался ее изяществом. Чудовищное подозрение закралось ему в душу.

— А, черт! — воскликнул он.

В его смятенные размышления ворвался веселый говор. На террасе появилась его дочка Джейн в сопровождении молодого Франклина.

Легкое замешательство, препятствовавшее вначале вольной болтовне между Джейн и Пэки, не продержалось долго. Теперь они пребывали в превосходнейших отношениях, и сенатору, услышавшему их болтовню, показалось, что более отвратительного треска он в жизни не слышал.

— Эй! — резко крикнул он. Любое веселье в подобный момент его возмущало.

Беззаботные голоса моментально оборвались. То, что сенатор Опэл пребывает в душевном смятении, не ускользнуло бы на таком близком расстоянии ни от кого. Джейн встревожилась — она любила отца. Пэки удивился — для него было откровением, что сенатор может так нервничать. Пэки воспринимал его как человека из стали, невосприимчивого ни к каким слабостям.

— Папа, что случилось?

Сенатор окинул окрестности заговорщическим взглядом. За исключением лягушки, выпрыгнувшей из кустов и смотревшей странным апоплексическим взглядом, каким обычно смотрят лягушки, словно бы гадая, что же теперь делать, вокруг не было ни души. Тем не менее сенатор понизил голос до сиплого шепота.

— Слушайте! Надо быть начеку!

— Я начеку! — легкомысленно откликнулся Пэки. — Предоставьте все мне, старине Пэки, надежному Франклину. Ситуация у меня под контролем.

— Прекратите трещать, как идиот!

— Папа!

— А ты брось свои «папа»! Представляете, что стряслось?

Тем же сиплым, бронхиальным шепотом сенатор Опэл поведал им всю историю. Он рассказал о своем броске в венецианскую спальню, об успешном знакомстве с сейфом, о триумфе и ликовании и о победной пробежке по террасе.

Далее рассказ принял минорные тона. Сенатор перешел к Мэдвей и сигаре, Мэдвей и ее загадочном взгляде, Мэдвей и детективному роману, Мэдвей и ее прощальным словам, которые, если не зловещи, то каковы же еще?

— «Преступники как раз пытаются взломать сейф и не подозревают, что эта чертова горничная на самом деле — переодетый детектив». Так и сказала! И вы бы видели ее взгляд! Признайся она в открытую, что она — частный детектив, так и то не было б яснее! Я весь похолодел!

— Ну, нет! — воскликнула оптимистка Джейн. — Не может быть!

— Уверяю вас, — мрачно возразил пессимист-сенатор. — Это сыщица!

Пэки занял промежуточную позицию.

— Вполне вероятно, конечно, что миссис Гедж наняла детектива приглядывать за драгоценностями. Но слова про сейф, на мой взгляд, — простое совпадение.

— Никто вас не спрашивает!

Джейн заметила, что не стоит попусту кипятиться. Сенатор возразил, что кипятиться он и не думает.

— Я хладнокровен. Абсолютно. И, заметьте, невозмутим. Я просто излагаю вам факты, чтобы их обсудить. Исследовать проблему досконально. Мне нужно выяснить, как нам Действовать дальше, если она и вправду сыщица. А вот когда я был молодым, девушки со своими отцами так не разговаривали.

Подавив желание порасспросить сенатора поподробнее, как все было во дни его молодости, Пэки задумчиво нахмурился.

— Да, согласен. Надо непременно это выяснить, прежде чем приступать к операции. Коллега, про которого я вам рассказывал, человек, конечно, железный, но даже железные люди не любят действовать в потемках. Вряд ли честно, чтобы он брался за работу, не зная, выскочит ли из засады, в разгар его работы сыщица и не подставит ли подножку. Хотя он и благодарен мне, его, пожалуй, и заденет, если мы его в это втравим.

— Пэки имеет в виду, что неудобно, если в доме детектив, — разъяснила Джейн.

Сенатор ответил, что и сам преотлично понял, что имеет в виду Пэки, а заодно швырнул окурком сигары в лягушку, угодив той по носу и устранив, таким образом, все ее сомнения, куда же двигаться дальше. В два прыжка упрыгала она в кусты, а Пэки, использовавший паузу для напряженной мысли, выступил с предложением.

— Наш первый ход — прояснить эту девицу. Надо организовать расследование. Или устроить допрос.

— Как же, черт дери, — поинтересовался сенатор, — все это организовать?

— Проблема не в том, как, — объяснил Пэки, игнорируя легкую резковатость его речи. — С этим все просто. Очевидно, кому-то следует подружиться с горничной — ну, прямо скажем, поухаживать за ней, вкрасться в доверие и вытянуть из нее правду. Проблема в другом — кто?

И Пэки так многозначительно покосился на сенатора, что тот осведомился, всерьез ли он предлагает, чтобы столп правительства Соединенных Штатов взялся ухаживать за хозяйской горничной?

— Да ведь не так уж много и дела, чтобы она раскололась, — подначил его Пэки.

— Конечно! Совсем немножечко, — подхватила Джейн.

— Сказать ей ласковое словцо. Пожать ручку…

— Поцеловать ее…

— Да, можно и поцеловать. Да, правильно.

— В общем, легче легкого. В папе столько обаяния. Вы прямо удивитесь!

— Я уже вне себя от изумления!

Сенатор издал резкий пронзительный вскрик. На минутку Пэки предположил, что это — предвестник неистовой ярости, и немного попятился, готовясь к бегству. С таким человеком нельзя точно знать, когда возникнет необходимость быстрого маневра. Но взрыв эмоций вызвала не ярость. Вскрик означал вдохновение.

— Эгглстон!

— А?

— Эгглстон! Вот кто это сделает! Этот мерзкий, вислоухий бездельник. Мой лакей. Он и только он!

Если сенатор рассчитывал, что такое решение проблемы встретит единодушное одобрение, он разочаровался. Пэки действительно сразу проникся всеми достоинствами этой кандидатуры. Помимо того, что Эгглстону давно пора трудиться, внося свой вклад в дело, тот идеально подходил для цели, к которой они стремились. Он может все время общаться с этой Мэдвей. Что естественнее, чем камердинер, флиртующий с горничной? В этом есть эстетическая неизбежность. Словом, голос Пэки сенатору был обеспечен.

Однако Джейн энтузиазма не проявила. У нее было время присмотреться к Мэдвей, и мысль о том, что Блэр сдружится с такой привлекательной девушкой, отнюдь не вызывала в ней восторга.

— Ой, папа, нет!

— Что еще?

— Он не захочет!

— Ничего, захочет. Если у него имеются хоть слабые зачатки чувства долга, то он просто ухватится за такую возможность. Я очень хорошо с ним обращаюсь, и пусть только посмеет не оказать мне такой пустячной услуги! Я ему позвоночник в шляпу вобью.

Следуя обычному своему методу призывать личного слугу, сенатор Опэл, запрокинув голову, принялся подвывать, словно лесной волк, и подвывал, пока Блэр Эгглстон не выбежал из-за угла со щеткой в руках. Он был еще далеко, но голос его хозяина звучно гремел:

— Эй! Скорей!

От быстрого перемещения в пространстве Блэр запыхался. Он встал, отдуваясь, точно марафонский бегун у финишной ленты, и стоял, пока сенатор, которому нравилось, чтобы камердинеры его отличались проворством, не схватил его за плечи и не тряханул как следует, подбавляя жизненного тонуса. От сотрясения голова романиста чуть не сорвалась с прикола, зато безраздельное его внимание было обеспечено.

— Эй, вы, идиот пучеглазый! — воззвал сенатор. Нелегко объяснить своему камердинеру, что он должен поухаживать за горничной, чтобы выяснить, сыщица она или нет. Рядового человека это могло бы и в тупик поставить, но сенатор Опэл рядовым не был. Он умудрился растолковать все в шестидесяти пяти словах.

— Вот так! — заключил он. — Ступайте и выполняйте!

— Но…

— Что я слышу? — опасным голосом поинтересовался сенатор. — Кто-то вякнул «Но»?

Джейн почувствовала, что необходимо вмешаться.

— Конечно, — с виноватой улыбкой сказала она, — вы, наверное, решили, что просьба странновата…

Сенатор Опэл терпеть не мог, чтобы перед кем-то лебезили.

— Да плевать, что он там решил! Пусть отправляется и выполняет! И что ты имеешь в виду — просьба? При чем тут просьба?

— Но, папа…

— Нет у меня времени на пустую болтовню! Если этот несчастный недоумок чего недопонял, сама ему растолкуй. — Сенатор повернулся к Пэки. — А с вами я хочу переговорить. Поцелуйте на прощание Джейн и пойдем.

Чтобы целовать невесту в присутствии ее жениха — нужен тонкий такт. Пэки постарался, как мог, осуществить этот подвиг, но ему все-таки казалось, что расположения публики завоевать ему не удалось.

Постаравшись не глядеть на Эгглстона — в конце концов и так известно, как тот выглядит, — он двинулся с террасы за сенатором.

Заподозрив, что Блэр, пожалуй, обнаружит повод для критики в недавнем спектакле, Пэки не ошибся. Поведение романиста, впившегося взглядом в Джейн, напоминало об Отелло. Он тяжело дышал, и его так захлестнули эмоции, что он даже пригладил волосы одежной щеткой.

— Что, — прохрипел он, — это означает? Джейн кинулась его успокаивать.

— Я понимаю, милый, тебе показалось странным… Папа забрал себе в голову, будто горничная миссис Гедж…

— Какая горничная, — нетерпеливо отмахнулся щеткой Блэр. — Я говорю про Франклина.

— Ах, это… Ну, тут долгая история. Он приехал в Шато, выдав себя за виконта де Блиссака…

— Неважно, за кого он себя выдал! Он поцеловал тебя! Если до этого Джейн была ласковой, то теперь стала прямо медово-масляной.

— Ну да! Я про это и говорю. К несчастью, папа почему-то решил, что это в него я влюблена.

— Не удивляюсь. Если ты ведешь себя с ним так…

— Но, Блэр, неужели ты…

— Он поцеловал тебя!

— Ну да! Папа настоял. Ты ведь не считаешь, что это мне нравится?

— Не уверен.

— Блэр!

— Я не заметил, чтобы ты сильно противилась.

— Ну что я могла сделать, когда папа смотрит? По-твоему, мне что, закричать: «На помощь!». Или, может, тебе хочется, чтобы я открыла папе, что на самом деле это ты…

Последняя фраза оказала должный эффект. Суровый обвиняющий взгляд (любителю поэзии он напомнил бы покойного лорда Теннисона, а точнее, знаменитую беседу короля Артура с Гиневрой в монастыре) сменился тревожным. Способный к психологии, как и все романисты Блумсбери, Блэр давно читал характер своего нанимателя, как открытую книгу. И то, что он вычитал в ней, не склоняло его к подобным действиям.

— Ни в коем случае! — торопливо воскликнул он, чуть позеленев при одной этой мысли. Его отношения с сенатором Опэлом были совсем не таковы, чтобы вселить иллюзии, будто сенатор с восторгом примет новость о помолвке камердинера с его дочерью. — Что ты, что ты, что ты! Ни в коем случае!

— Вот! Ты и сам видишь…

— Однако же…

Блэр задумчиво вертел одежную щетку. Другой рукой он потянулся было покрутить усики — обычный его жест, когда перед ним вставала дилемма, но усиков на месте не было. Из уважения к словам хозяина о том, что ему противно, когда рядом болтается камердинер с мерзостной порослью на физиономии, фыркающий на него из-за этого супового сита (так грубо сенатор обзывал аккуратнейшее из аккуратных украшений), Блэр сбрил в конце концов лелеемое сокровище. Утрата причиняла ему великие душевные муки, но его невесту, судя по всему, позабавила.

— О, Блэр! — воскликнула Джейн. — Без усиков ты такой уморительный!

Восклицая так, она подсознательно понимала, что дело обстоит еще хуже. Мир полон мужчин, которым усов сбривать нельзя, и Блэр Эгглстон принадлежал к их числу. Явив лицо открытым, он показал упомянутому миру, что у него не очень красивый, скажем так, брюзгливый рот. Из тех самых ртов, что рождают сомнения у девушек.

Блэр окаменел. Ему в последние дни доставалось и без таких подшучиваний.

— Рад, что посмешил тебя.

— Да я же пошутила!

— Понятно.

— Ты что, шуток не понимаешь?

— Меня еще никогда не обвиняли, — веско проговорил Блэр, — в отсутствии чувства юмора…

— Ой, ладно! Так, с языка сорвалось. Ну, пошутила. Ради Бога, давай не ссориться!

— У меня и нет такого желания…

— У меня — тоже. Так что все прекрасно.

Повисла пауза. И тут внезапно Блэру открылось, что без всякого желания с его стороны главный предмет дискуссии ловко увели в сторону.

— Однако я решительно возражаю против подобных поцелуев.

— Да что же я-то могу поделать?

— Никакой необходимости в них нет.

— Да? Видел бы ты сам. В первый раз папа чуть не ударил Пэки каким-нибудь тупым орудием, если б тот заартачился, не захотел целовать.

— Для тебя он уже и Пэки?

— О, Блэр!

Лидера новых романистов не могли укротить какие-то женские восклицания. Он немножко раздулся и помахал щеткой с холодным достоинством.

— Не думаю, что про меня можно сказать, будто я чрезмерно требователен, когда жалуюсь на… э… на то, что происходит. Но на одном я настаиваю — встречайся с этим Франклином как можно реже. Лично я не могу понять, что он тут вообще толчется.

— Он приехал помочь мне.

— С какой стати?

— Чувствует, наверное, что я нуждаюсь в помощи.

— Странный альтруизм со стороны человека, в сущности, совершенно незнакомого.

Легкий румянец слабым заревом первой летней зорьки окрасил щеки Джейн Опэл.

— Не обязательно намекать, будто…

— Я ни на что и не намекаю.

— Не намекаешь? Да ты каждым словом намекаешь! — жарко возмутилась Джейн, не любившая обиняков. — Совсем как эти идиоты из твоих книг!

— Очень жаль, что тебе кажется, будто персонажам моих книг недостает интеллекта.

— В общем, ты глубоко ошибаешься. Я для Пэки ничего не значу… — ой, ладно, ладно, — для мистера Франклина! Неужели ты сам не понимаешь, что он из тех мужчин, которые ввязываются в чужие дела просто так, забавы ради? Вдобавок, он помолвлен. Ты же сам слышал, как он говорил нам.

Факт этот начисто вылетел из головы Блэра, и он подрас-терялся, признавая, что тот ослабляет его позиции.

— Сам видишь! Теперь, надеюсь, ты понял, что глупо ревновать?

Так далеко Блэр зайти не мог.

— Если я и позволил себе излишнюю…

— И вообще, я думала, ты мне доверяешь! Я вот тебе доверяю.

— В каком смысле?

— Позволяю тебе ухаживать за этой Мэдвей.

Срочная необходимость выступить с упреками на минутку отвлекла Блэра от возложенной на него миссии.

— А кстати, что это еще за чушь? — тут же возбудился он.

— Очень просто. Мы подозреваем, что она — переодетая сыщица. Мистер Франклин сказал, единственный способ узнать наверняка — поухаживать за ней и завоевать ее доверие.

— Пусть бы сам и ухаживал.

— Поручить задание тебе — папина идея.

Блэр поперхнулся. У него было свое мнение о сенаторе Опэле, и он бы с превеликим наслаждением детально и подробно изложил его.

— Ну так вот, я отказываюсь!

— Что ты! Ты должен! Обязан!

— А я категорически против.

— Блэр, ты должен. Нам очень нужно выяснить про эту девицу. Ну, очень. И знаешь, я правда думаю, пора бы и тебе что-то сделать. До сих пор пользы от тебя, как от головной боли.

Ответ Блэра на этот выпад останется навеки неизвестным. Возможно, он был бы преисполнен возвышенного укора, но возможность эта канет в вечность среди прочих прекрасных вещей, о которых мы не написали, потому что в этот момент Джейн сказала слова, которые разом стерли все возражения с его губ.

— Значит, передать папе, что ты отказываешься?

На лице Блэра снова проступила зеленоватая тень. Какие бы чувства не испытывала к сенатору длинная череда его камердинеров, ни один не относился к нему как к человеку, чьими желаниями можно беспечно пренебречь. Блэр, последний в этой череде, скорее отказал бы атакующему носорогу.

— Ладно, — выговорил он. — Так и быть.

— Вот это правильно!

— Но позволь сказать тебе, иногда я гадаю, во что же это я впутался. Иногда я спрашиваю себя…

Времени открыть, о чем он себя спрашивает, ему не хватило: на террасу торопливо ворвался Пэки, явно веселясь от всей души.

— Ох, и намучился я с этим чокнутым… о, прошу прощения, я имел в виду, с вашим достопочтенным папой. Он выдвинул три разных плана, один безумнее другого. Мне потребовалось немало времени, чтобы убедить его — все практические действия надо предоставить мне.

Блэр хрипло полаял.

— С чего вдруг такой сардонический смех? — удивился Пэки.

— Поправьте меня, если ошибаюсь, но мне кажется, что я — хотя я такое ничтожество, бесполезнее головной боли, — но мне тоже перепала некоторая доля практических, как вы называете, действий.

— Что? — вытаращился Пэки. — Держать Мэдвей за ручку? Это, по-вашему, действия? Детские забавы! Между прочим, очень приятные. Вдобавок, такой опыт очень пригодится вам в вашем бизнесе. Не удивлюсь, если вы выудите от нее сюжетик для нового романа.

— У Блэра нет сюжетов.

— Хм, вот как? А почему?

— Он считает, что сюжет — это слишком примитивно.

— Надо как-нибудь почитать. Но не сейчас, конечно. Потом, на досуге.

— Критики пишут, что его романам присуще новое бесстрашие.

— Это уже кое-что!

Литературную дискуссию оборвал внезапный уход обсуждаемого автора. Темнее тучи Блэр затопал к дому. Пэки проводил его тревожным взглядом.

— Обиделся, а?

— Да. Немножко.

— А он… хм, забыл, что хотел сказать.

— Да, именно.

— Этого я и боялся.

— С Блэром иногда бывает очень трудно, — тяжело вздохнула Джейн.

— Могу себе представить.

— Артистический темперамент, наверное.

— Скорее всего. Мудреные личности эти романисты. Видимо, им в голову чернила бросаются.

— Иногда я думаю…

— Что?

— Да так! Ничего.

— Простите, — раздался позади неодобрительный голос, — но вы сейчас, виконт, очень заняты?

Они обернулись. Спрашивала мисс Путнэм, благожелательно сияя через роговые очки.

— Миссис Гедж настоятельно просила, чтобы я показала вам протекающий бачок.

В намерения Пэки вовсе не входило тратить погожий летний день на осмотр всяких бачков. Предложение, столь манящее для слесаря, его не заинтриговало. Однако человеком он был любезным.

— Взгляну с наслаждением. — Пэки повернулся к Джейн. — А вы? Не присоединитесь к нам?

— Нет, вряд ли. Спасибо.

— Девушки нынче, — повернулся Пэки к мисс Путнэм, покачивая головой, — очень пресыщенны!

— Я хотела пойти на лужайку, посидеть в гамаке.

— Пропустите что-нибудь занимательное. Что ж, поступайте, как знаете. Я подойду чуть позже.

— Это отнимет всего несколько минут, — кротко уточнила мисс Путнэм.

— Значит, через несколько минут, — сообщил Пэки, — я присоединюсь к вам.

IX

Несмотря на то что Пэки с большой неохотой отправился на осмотр достопримечательности, к которой его пригласили с таким энтузиазмом, в нем проснулась некоторая приятная возбужденность, пока он следовал за секретаршей на верхний этаж дома. Бачок этот, как ни крути, сыграл в его жизни важную роль. Если б не он, не случилось бы ссоры между Геджем и де Блиссаком; а если б не вышло ссоры, то он и не очутился бы в Шато. Так что, можно сказать, это исторический памятник, пришел к заключению Пэки, поднимаясь по узкому темному пролету лестницы. Наверху мисс Путнэм приостановилась.

— Осторожнее, виконт. Потолок здесь низковат. Хотя, что это я! — жеманно подхихикнула она. — Вам-то не нужно сообщать об этом!

— Сейчас уже нет! — отозвался Пэки, потирая ушибленную голову.

— Наверняка вы частенько прятались здесь в детстве, играя в прятки?

— Нет. — Пэки понадеялся, что его спутница не станет чересчур задерживаться на добрых старых деньках. — Сегодня мой первый визит сюда. Похоже на ад, как по-вашему?

Секретарша ухмыльнулась. Так мог бы ухмыльнуться Вергилий, отпусти эту шуточку Данте, пока он водил его по аду.

— Да, тут не очень приятно, — согласилась она. — Наверное, маленьким мальчиком вы побаивались прибегать сюда.

— Совсем уж маленьким я вообще не был, — поправил Пэки. — Явное недоразумение. Мальчик я был рослый. Крупная кость. И, знаете, мускулы.

Мисс Путнэм, видимо, задумалась над этим, потому что на несколько минут умолкла. Потом махнула рукой туда, где раздавалось астматическое журчание.

— Вот! — сообщила она. — Это бачок!

С бачком Пэки официально знакомили первый раз в жизни, и он был не совсем уверен, как нужно вести себя по этикету. Слегка поклонившись, он с интересом оглядел весьма отталкивающий предмет.

— Он протекает, — добавила мисс Путнэм.

— А вы уверены?

— Все время течет.

— И по воскресеньям тоже? Без выходных?

— Миссис Гедж хотела, чтобы вы взглянули на него, прежде чем она пошлет за слесарем. Естественно, она немного раздосадована. Ведь виконтесса заверила, что эти приспособления в полном порядке.

— Да, она такая. Большая шутница.

— Ну, если вы удовлетворены…

— О, вполне. Я считаю, судебное дело у миссис Гедж непробиваемое. Она поймала маман на увертке и, полагаю, сумеет выкачать из нее неплохие денежки.

Они стали спускаться обратно. Пэки с превеликим удовольствием спускался бы молча, но мисс Путнэм трещала без умолку.

— Я так завидую вам, что вы, виконт, росли в таком красивом доме! Какие у вас, наверное, воспоминания!

— О, да!

— Что-то вы без особого пыла говорите.

— Не люблю вспоминать детство, — заявил Пэки, считавший, что подобные разговоры надо душить в зародыше. — У меня, видите ли, оно было не очень счастливое. Одинокий, заброшенный ребенок… Я бы предпочел забыть.

— О, как грустно!

— Ничего, сейчас все в порядке. Я в последнее время воспрял духом.

— Как вы превосходно говорите по-английски, виконт.

— Да?

— Никто б и за француза вас не принял.

Такое течение мыслей, по мнению Пэки, взывало к срочным мерам.

— Я учился в английской школе.

— Где же это?

— В И-итоне.

— Простите?

— В И-т-о-н-е.

— Ах, в Итоне? Тогда понятно. Пэки очень на это надеялся.

— Но вот что странно, у вас американский акцент. Пэки ощущал отчетливую неприязнь к этой женщине.

Сначала она показалась ему хрупкой, застенчивой особой, которую так приятно успокоить, и вообще, вести себя с ней как большой, сильный, великодушный и очень добрый мужчина. Теперь же проявлялись все признаки менее привлекательных качеств — ну первостатейная липучка!

— Я много путешествовал по Америке. Ах, мадемуазель! — с галльской страстностью воскликнул Пэки. — Что за великая страна!

— Рада слышать, я сама американка.

— А, так вы из Эти Юми?

— Прожила там всю свою жизнь.

— О-о! Вы меня разыгрываете?

— Виконт, а трудно вам было выучить английский?

— О нет, нисколько!

— А мне иностранные языки всегда плохо давались. Это оказалось большой помехой, когда я жила в Мексике два года назад.

— Да?

— Да. Отдала бы тогда что угодно, лишь бы встретить человека, говорящего на моем родном языке.

— Мне знакомо такое чувство.

— Вам? Хотя вы так говорите по-английски?

— Да, и нередко.

Миновав холл, они вышли на крыльцо, в которое упиралась подъездная дорога.

— О! — воскликнула мисс Путнэм.

Восклицание это исторг внезапный скрежет дряхлого такси. Обогнув угол дома, оно шустро рулило к ним.

— Наверное, герцог!

— Кто?

— Герцог де Пон-Андемер, — объяснила мисс Путнэм. — От миссис Гедж пришла телеграмма, она известила, что он сегодня приедет.

Женский инстинкт не подвел. Такси скрипуче затормозило у крыльца, распахнулась дверца, и из машины аристократически выпрыгнул джентльмен весьма изысканной наружности.

— Добрый день! — поздоровался он, приближаясь с радужной, но полной достоинства улыбкой. — Разрешите представиться. Я — герцог де Пон-Андемер.

X

Каких только ролей не переиграл за свою долгую карьеру Гордон Карлайл! Начал с самого низа социальной лестницы (наивный юный паренек, который, сэр, только что нашел на улице вот это колечко с рубином, сэр, и хочет поскорее продать его, такая роскошная вещица, сэр, за сколько вам угодно, сэр). Потом, исключительно благодаря своим талантам, он пробился на самый верх своей профессии, и сейчас для него сыграть даже южноамериканского идальго с документами на право владения поместьем, богатым нефтью и полезными ископаемыми, было бы сущим пустяком. Следовательно, не к чему думать, будто изобразить французского аристократа для него слишком трудно. Нет, он источал небрежную уверенность. Он чувствовал, что эти люди, кто бы они ни были, просто обязаны им восхищаться.

Пэки было нелегко привести в замешательство, но он испытывал чувства, близкие к панике. Он и думать не думал, что ему потребуется встречаться с герцогами; а уж если такая встреча неминуема, то страстно желал бы, чтобы она произошла не в присутствии мисс Путнэм. Если ей не воспрепятствовать, очень скоро она воскликнет: «Ах, как мило, что виконту встретился человек, с которым он может пообщаться на родном языке!»

Пока что она отвлеклась, приветствуя вельможного гостя.

— Здравствуйте, герцог. Я — секретарша миссис Гедж.

— Мадемуазель! — отвесил поклон Карлайл.

Мисс Путнэм приветливо улыбалась достойному приверженцу politesse ancien regime.[7]

— Надеюсь, поездка была приятной?

— В основном, да, спасибо. Море как…

— … мельничный пруд! — подсказала мисс Путнэм. Любительница кроссвордов, она редко терялась.

— Мельничный пруд! Да, именно. А этот джентльмен?

— Это виконт де Блиссак. Как же мило, что…

Пэки показалось, что при упоминании имени виконта по лицу гостя скользнуло мимолетное недоумение, но он весь погрузился в собственные трудности и не стал уделять этому особого внимания.

— Здравствуйте. Приятно познакомиться, — ринулся он в воды светской беседы.

— Для меня огромная честь, — откликнулся Карлайл с неизменной вежливостью, — посетить ваш исторический замок. Ведь Шато де Блиссак сыграл такую значительную роль в истории нашей страны!

— А вы не из здешних мест?

— О, нет. Мои поместья в Тюрени.

— Из Парижа сейчас?

— Из Англии.

— Пароходом?

— Дэ-э.

— Как же мило… — снова попыталась вклиниться мисс Путнэм.

— Сейчас очень многие, — быстро продолжал Пэки, — летают самолетом.

— А, дэ-э.

— Мне тоже нравится летать.

— И мне-э.

— Есть в полете что-то такое…

— Дэ-э…

— Как же мило…

— Подумайте, — тараторил Пэки, — какую массу времени теряет человек в поезде, потом на пароходе, добираясь до такого городка.

— Дэ-э.

— А на самолете — всего какой-то час…

— Дэ-э.

— Но вы все-таки добрались сюда, правда, герцог? — лукаво улыбнулась мисс Путнэм. — И как же мило, что вы и виконт сможете теперь поговорить друг с другом на родном языке. Я только что говорила виконту, как бы хорошо ни знали мы иностранный язык, а все-таки это не одно и то же.

За столь авторитетным суждением повисла напряженная пауза. С четверть минутки французские аристократы молча и тупо взирали друг на друга. Вот они, сказали бы вы, увидев их, — мужественные, молчаливые французы.

Первым очнулся Карлайл.

— Parfaitement! — выговорил он.

— Alors, — отозвался Пэки.

— Parbleu!

— Norn d'une pipe.[8]

Грянула новая пауза, словно глубоко занимательная тема была исчерпана до донышка.

Пэки указал на небо, явно считая, что на него непременно следует обратить внимание гостя.

— Le soleil!

— Mais oui!

— Beau!

— Parbleu![9] — откликнулся Карлайл, бесчестно повторяясь.

И оба снова умолкли. Теперь, за исключением «O la’, 1а’!», которое вдобавок он не знал толком, куда ввернуть, Пэки расстрелял все патроны.

Но Карлайл был сделан из материала покрепче. Многое, конечно, можно сказать против мошенничества как профессии, но, рассматривая ее с чисто утилитарной точки зрения, отдадим ей должное — она, безусловно, выковывает в своих адептах завидное хладнокровие, позволяет им вести себя непринужденно и изящно в обстоятельствах, в которых дилетант просто утонет. После первых двух минут, которые, как он и сам признавал, получились неудачными, Карлайл вновь обрел свою находчивость.

— Дорогой мой друг, — с легким смешком проговорил он, — все это расчудесно, однако вы не должны искушать меня, о, нет! Английский у меня не очень хорош, и я обещал своей instructeur, что беседовать постараюсь только по-английски. Вы понимаете?

Пауза позволила Пэки откопать в памяти самое что ни на есть классное словечко.

— C'est vrai, — отвечал он и кинул взгляд на мисс Путнэм, сочтя, что это хотя бы ненадолго утихомирит ее. — Mais, n'est vrai, mon vieux. О la, la, c'est vrai!.[10] Я тоже совершенствуюсь в английском и не желаю говорить по-французски.

И Пэки глянул на потомка гордых Андемеров чуть ли не с собачьей преданностью. Ему показалось, что он в жизни не встречал такого милого человека. Француз, да, никто не спорит. Но как же благородно он сгладил этот недостаток, стойко отказавшись вести беседу на родном языке! Пусть бы потверже придерживался этого курса, ни разочка не вильнув в сторону. Тогда их пребывание в Шато, пожалуй, перерастет в великую дружбу, о которой столько читаешь в книгах.

Уход мисс Путнэм, случившийся в этот момент, дал ему предлог сорваться и самому. Очевидно, утратив всякий интерес после того, как поток французских выражений иссяк, она ушла, по своему обыкновению, молча.

Пэки, весьма довольный, счел, что и ему давно пора отправляться к гамаку — он заставляет Джейн ждать.

— Что же, герцог, до встречи! — жизнерадостно бросил он. — У меня свидание!

— Au revoir, — попрощался Пон-Андемер, долгим взглядом проводив Пэки, умчавшегося через лужайку. Потом, развернувшись, энергично зашагал по подъездной дороге. Ему не терпелось перекинуться словом со своим другом и коллегой Супом Слаттери.

Супа он нашел, где и рассчитывал, — в коктейль-баре отеля «Дез Этранжэ». Взломщик сейфов, завершив свою скромную игру, освежался напитками Постава.

Он вскинул глаза на приближающегося Карлайла.

— А, вернулся!

— Угу.

— Ну, и как успехи?

— О' кэй. Я — в Шато.

Почтительное восхищение загорелось в глазах у Супа. Он воздавал должное, когда того заслуживали.

— Отменная работа, Втируша! Ты и правда скользкий, как масло!

Обычно Карлайл любил комплименты, но теперь перебил приятеля.

— Послушай-ка, Суп. Дела-то не так хороши, как тебе кажется.

— А что такое?

— В Шато ошивается какой-то пройдоха, по тому же дельцу.

— Что?!

— Точно, Суп! Наткнулся на него с ходу, не успел приехать. Говорит, он — виконт де Блиссак.

— Блиссака я знаю.

— Вот и я тоже. Еще и года не прошло, как я его ободрал на пару тысчонок как-то вечерком в Лондоне. Потому-то сразу и расчухал — никакой это не Блиссак, а какой-то пройдоха. Подскочил прям, когда эта баба ткнула в него и говорит: «Знакомьтесь, виконт де Блиссак!» Я тут же раскусил обман. Этого типа я в жизни не видал. Могучий такой парняга, на боксера смахивает.

— А он? Раскусил тебя?

— Нет. Не сомневается, что я французский герцог. Нам надо от него избавиться.

Массивный подбородок Слаттери выдвинулся вперед.

— Да уж, надо. И поскорее. Я не позволю, чтобы кто-то вторгался на нашу территорию.

Карлайл кивнул, вполне довольный. Хотя в плане интеллекта он считал Супа ничтожеством, но знал: когда доходит до грубых физических действий, на него можно положиться.

— Для меня он слишком здоровый, не справиться. Так что он — на тебе. Потолкуй с ним. И лучше всего сегодня же вечерком.

— Потолкую. А как же мне, — растерялся Слаттери, — его разыскать?

— В какой комнате он спит, еще не знаю, но разузнаю. Оставлю план дома под камнем с правой стороны крыльца у парадной двери. Возьмешь бумажку, как явишься. И где-то рядом будет для тебя открытое окно. Ясно?

— Ну! — коротко бросил Суп.

— Войди к этому парню да вправь ему мозги, чтоб света белого невзвидел. Поймет тогда, что болтаться ему в Шато вредно для здоровья.

Слаттери без слов вытянул массивную лапу, сжал и разжал пудовый кулак. Одобрительно улыбаясь, Карлайл тепло распрощался с ним и с легкой душой зашагал обратно в замок. Он чувствовал, что дело препоручил в надежные руки.

Энергичная умственная деятельность сказывается обычно и на поведении. В Шато Карлайл шагал бодрым шагом, а так как послеполуденное солнце жарило весьма ощутимо, то очень скоро он почувствовал, что весьма разгорячился. Добравшись до подъездной дороги, он мечтал только об одном — поскорее принять прохладную ванну. Пока он тешился такими желаниями, взгляд его зацепил между деревьями серебристое посверкивание воды.

Вода притягивала его как магнит. Сойдя с дорожки, он прямиком двинулся к ней, и вскоре очутился на берегу водного пространства, известного местным жителям под названием озера, хотя на самом деле то была соленая лагуна, соединявшаяся с гаванью Сен Рока узким каналом.

Озеро манило и соблазняло. Карлайл благопристойно покосился направо и налево. Густые кусты ширмой огораживали часть озера и даже тропинку, по которой он сюда спустился. Очевидно, ни один глаз не мог углядеть его. Со вздохом удовлетворения он сбросил пиджак и галстук и был уже готов выскользнуть из брюк, когда позади раздался суровый девичий голос, пронзивший Карлайла словно пулей.

— О-ой!

После ухода сенатора Опэла горничная по имени Мэдвей понесла свою книжку на озеро. То было ее излюбленное местечко. Тут, лежа на мягком дерне, в приятном тенечке, она снова взялась за приключения Джанис Деверо с того самого места, где остановилась вчера. Но едва она успела прочитать про убийство, начинавшее главу одиннадцатую, как шум шагов подсказал ей, что в ее убежище вторглись. Ноги прошагали мимо и остановились у кромки воды.

Раздвинув кусты, она выглянула. Увиденное зрелище исторгло у нее восклицание, только что записанное тут.

Женщина в Мэдвей была оскорблена до самого донышка души.

— О-ой! — закричала она, будто бы сама миссис Гранди. — Вы что же вообразили? Вам тут что, купальня?

Карлайл так и остался плясать на одной ноге, будто тополь, раскачивающийся под легким ветром. Озеро и деревья вокруг него все еще исполняли сложное адажио, в которое вдруг пустились. Он мучительно ловил ртом воздух.

Любой женский голос, раздавшийся в такой момент, напугал бы его, но этот оказал особо разрушительный эффект: Карлайл узнал его. Да и как не узнать! Голос этот, можно сказать, звенел в его ушах с того самого дня, когда год назад обозвал его двуличным подлецом, бросив такие слова вслед огромной китайской вазе, обрушившейся на его лобную кость.

То был голос его потерянной Герти.

А в следующую минуту появилась и она сама, выйдя из-за кустов.

— Герти! — заорал он.

Те, кто имел привилегию заглянуть в душу Гордона Карлайла, может понять его чувства. Хотя при расставании эта девушка огрела его вазой, кстати, очень ценной, старая любовь не заржавела. После первого изумления в груди, которую он суетливо старался прикрыть пиджаком, вспыхнул восторг. Брюки (нечего и говорить, ведь моральный кодекс Карлайлов весьма строг) он подтянул при первом же намеке, что он тут не один.

— Герти! Наконец-то! После этих томительных месяцев! Она смотрела на него холодно, жестко и гордо. Прежние обиды еще резали ей душу, женщины легко не забывают.

— А-а, мистер Карлайл!

Было очевидно, что ледяная отчужденность при встрече, которой следовало бы стать встречей влюбленных, ранила Гордона.

— Герти, — выговорил он, подпустив в голос трепета, с помощью которого однажды удалось вытянуть у некоего Макферсона (скупердяя, как все шотландцы) пожертвование в десять фунтов на Приют для Больных Матерей, — разве ты не хочешь похоронить прошлое?

— Нет, не хочу.

Карлайл сглотнул, подыскивая слова, которые смягчили бы такую черствость.

— Ты не представляешь себе, Герти, как я скучал по тебе!

— Болтай, болтай!

— Я тебя всюду искал!

— Болтай!

— Я не болтаю! — с жаром вскричал Карлайл. — А зачем бы еще я прикатил в Европу, если бы не узнал, что ты сюда уехала?

— А в Шато ты явился как герцог какой-то там, оттого, что я тут? — презрительно расхохоталась Герти. — Все я про тебя знаю! Слышала, как мисс Путнэм разговаривала с дворецким. Распорядилась поместить тебя в Желтую комнату. Лично я, — добавила она с надменностью королевы, — поместила бы тебя в бак для мусора.

— Нет, в Шато я приехал не из-за тебя, — признался Карлайл. — Я на работе. И спорю, что и ты тут по тому же дельцу. Ты нанялась горничной, чтобы получить возможность заграбастать брюлики миссис Гедж.

— А у тебя, что, есть возражения?

— Разумеется. Ты сама напрашиваешься на неприятности! Обстряпать дельце в одиночку у тебя ни малейшего шанса!

Герти задумчиво закусила губку. В авантюру эту она пустилась с веселым оптимизмом, считая, что наверняка улучит разок, когда хозяйка забудет запереть свои безделушки, но теперь узнала, что служит у женщины, которая в жизни ничего не забудет, и надежда ее медленно гасла.

— Что же ты надумал? — осведомилась она. — Хочешь работать со мной на пару?

— А почему бы и нет?

— Почему бы, действительно. Ничуть не возражаю против общего бизнеса, но строго — пятьдесят на пятьдесят. Однако какой от тебя прок? Работа не по твоей части. Сейфы-то вскрывать ты не умеешь.

— Представь, умею. Супу-то и невдомек! Я его просвещать не стал. Если у твоей хозяйки сейф обычный, а у женщин они всегда такие, я сумею его взломать.

— Какой еще Суп?

— Ты что, Супа Слаттери не помнишь? Мы в деле вместе. Я впускаю его в дом, а он вскрывает сейф. Но это все глупости. Теперь, когда я тебя нашел, мы его надуем. Заберем все себе.

На Герти это произвело впечатление.

— А где ты научился вскрывать сейфы?

— Плаг Донахью научил. Сразу после того, как ты сбежала. Увидел, что я прям на куски разваливаюсь, отвлечься мне как-то надо…

— Кончай ты рассусоливать, о деле говори! Если хочешь обстряпать его вместе и принимаешь условие — строго пополам, — я не против. Я уж давно поняла, одной мне не осилить.

— Если бы ты знала, Герти, — страстно задышал Карлайл, — что ты для меня значишь! Когда мы снова…

— Слушай-ка, прекрати, — перебила Герти эту прекрасную речь. — У меня на уме есть еще кое-что. Не может случиться так, что этот субъект никакой на самом деле не сенатор?

— Никто не может просто так назваться сенатором Опэ-лом, — возразил Карлайл, — А что, эта чума тут? — поинтересовался он, поскольку не был ярым сторонником великого законодателя.

— Тут. Если это он. Я только что застукала его в спальне у миссис Гедж, где стоит сейф. Шпионил. А когда я сказала, что была там и все видела, наплел сказочку, будто интересуется антиквариатом.

Карлайл погрузился в размышления.

— А может, так оно и есть, — наконец заключил он. — Во всяком случае, фальшивкой он быть не может. Геджи сенатора знают. Миссис Гедж сама мне говорила. Проскользнуть сюда под видом старика Опэла не удастся никому. Может, и правда интересуется. Но я скажу тебе, кто тут фальшивка. Тот тип, который называет себя виконтом де Блиссак.

— Не может быть!

— Вот видишь, — ненавязчиво намекнул Карлайл, — Ты ведь про это не знала, да? Сколько он тут уже пробыл?

— Сегодня днем заявился. Дворецкий проводил его в гостиную. Он и сказал мне, кто это.

— Так вот, никакой он не виконт!

— Откуда ты знаешь?

— Знаком с настоящим. Нагрел его как-то на пару тысчонок. Тебе, Герти, досталась бы половина, если б ты так вот не сбежала.

— Ладно, неважно. Так, значит, гусь этот — фальшивка? Наверняка тоже за брюликами охотится.

— А то как же!

— Что же нам теперь делать? Нельзя, чтоб он путался у нас под ногами. Нужно выпихнуть его!

— Как же ты это устроишь?

— Провалиться мне, если я знаю, — нахмурилась Герти.

— Вот именно! — снова кольнул ее Гордон. — Может, теперь ты наконец убедилась, как сильно я тебе нужен?

— А что ты-то можешь?

— Что? — заносчиво переспросил он. — Зайду к нему сегодня же вечером, да и вышибу из него дух. Если завтра увидишь его здесь, на костылях будет ползать!

При этих храбрых словах у его собеседницы вырвался легкий вздох, прозвучавший для Карлайла сладчайшей музыкой. То был вздох невольного восхищения! По-видимому, холодная отчужденность его Герти начала подтаивать.

— Неужто одолеешь его?

— Вот посмотришь!

— Да ведь он здоровущий, как шкаф!

— Пхе! — небрежно фыркнул Карлайл.

— Что-то новенькое. — Глаза, смотревшие на него, сияли светом, никогда не сиявшим прежде. — Я и не знала, что ты — такой…

— Ты, Герти, никогда меня не понимала, — ласково укорил Карлайл. — Никогда.

— Ты, что ж, вправду отправишься и поколотишь такого здоровенного парня?

— Ради тебя, Герти, я измолочу хоть десяток!

— Что ж, — она испустила глубокий вздох. — Если и вправду отдубасишь его, то, может, я и взгляну по-другому на то, что случилось год назад. Не говорю, что обязательно… Но и не говорю, что нет. Сделай! А потом все обсудим. Посмотрим, что к чему.

— Нет, что за девушка! — преданно выдохнул Карлайл.

Сомнения не грызли его. Он знал, на Супа Слаттери можно положиться.

XI

Ночь, черная богиня, в своем темном величии простерла с эбенового трона свинцовый скипетр сна над заснувшим миром. Внизу, в казино «Мунисипаль», еще катилась бойкая игра, но Шато «Блиссак» погрузилось во тьму и молчание. Было почти час ночи, а Шато выставляло кошку на улицу и забиралось под одеяло в половине двенадцатого. Во всем огромном доме не было слышно ни шороха.

А если какой и раздавался, то производил его уж никак не Суп Слаттери. Несмотря на могучее телосложение, мало кто еще мог красться так неслышно, как он, если того требовали обстоятельства. Найдя план Карлайла, он с помощью электрического фонарика изучал его под окном, которое напарник оставил для него открытым.

Чертеж был ясный и четкий. Выключив фонарик, Суп бесшумно просочился в окно.

Для тех, кто подобно де Блиссаку и Поставу, бармену в отеле «Дез Этранжэ» видел Супа Слаттери только в минуты его выпивок, было бы настоящим открытием наблюдать, каким жестким и целеустремленным стало его лицо, когда он поднимался по лестнице. Ему предстояла встреча с конкурентом, а к конкурентам по профессии относился он непримиримо сурово. Он их не привечал, ярко демонстрировал свою нелюбовь, а сейчас стремился к тому, чтобы этот выскочил в окно как был, в пижаме, и бежал, не останавливаясь, до самого Парижа.

Дверь в спальню Пэки была заперта. Но что значат запоры для Слаттери? Несколько секунд он искусно манипулировал небольшой стальной пластинкой и помеху устранил.

Шум этой операции, хотя и очень слабый, разбудил Пэки. Однако, что к нему пожаловали, он понял только, когда раздался щелчок выключателя и свет залил спальню.

Даже и тогда он не сразу разглядел лицо незваного гостя. Поняв спросонья, что тот настроен враждебно, Пэки упруго соскочил с кровати, но, поскользнувшись на пятке перевернутой туфли, суматошно запрыгал, что испортило всякий эффект от энергичного броска.

Человек Слаттери был немудрящий и вовсе не склонный попусту тратить время на любование классическими танцами во время деловой операции.

— Руки вверх! — скомандовал он.

В команде таился подтекст — он держит Пэки под прицелом револьвера, что было абсолютной неправдой. Оружия на такие операции Слаттери с собой не брал, рассуждая вполне разумно: если у человека есть оружие, то он, пожалуй, пустит его в ход, а это повлечет за собой массу неприятностей. Поэтому наставил он на Пэки небольшую стальную пластинку.

Но Пэки вооружение нападавшего волновало меньше всего. Он уже узнал Слаттери и приветствовал как старого друга.

— Мистер Слаттери — или можно уж попросту, Суп? Как же приятно, что вы заскочили на огонек! По-соседски, так сказать.

Слаттери сконфузился дальше некуда и рассыпался в извинениях.

— Ты! Слушай-ка, а я и не знал, что ты здесь.

— О, да! Здесь! Тут сейчас мое маленькое гнездышко. Прилетел прямо сюда и приземлился. А вас-то я и хотел видеть больше всего. Намеревался даже заскочить в отель.

— Ни за что на свете не стал бы нарушать твой сон, — сокрушался Слаттери. — Направили меня по ложному курсу. Я типа разыскиваю, который приехал сюда и выдает себя за виконта де Блиссака.

— Это я и есть. Долгая, видите ли, история.

— Это правда ты?

— Да. Видите ли…

— Погоди-ка, послушай, — перебил Слаттери, снова придушив повествование в зародыше.

Присев на кровать, он взирал на Пэки сурово, с мрачной укоризной. Минутой прежде он до глубины души раскаивался, что потревожил ночной сон человека, спасшего его от жребия, худшего, чем смерть. Но теперь зародились другие чувства. Пусть Пэки ему и личный друг, но все-таки он — конкурент, а отношение Слаттери к конкурентам мы уже описывали.

— Погоди-ка, послушай, — перебил он, — неприятно, конечно, вставлять палки в колеса парню, который так со мной поступил, но надо обсудить кое-что.

— Я и сам с удовольствием! Не возражаете, я снова под простыню заберусь?

— Ты сбил копов со следа, и я, конечно, тебе обязан. Но все-таки, ты влезаешь в это местечко и хочешь испоганить мою работенку, это уж совсем другое дело!

Пэки слушал в полном недоумении.

— Не совсем улавливаю суть…

На такие увертки Слаттери неодобрительно покачал головой.

— А, брось! Знаем, знаем, зачем ты в Шату!

— А я спорю, что — нет!

— Говори прямо, — будто бранчливая тетушка, проворчал Слаттери. — Кончай дурака валять. За брюликами охотишься?

— Что еще за брюлики?

— За брюликами миссис Гедж.

— За бриллиантами?

— А-ха!

— Ничего подобного!

— Брат!

— Ничего, — повторил Пэки, — подобного! Мне нужно вернуть письмо.

— Какое еще письмо?

— Компрометирующее. Один мой друг написал его миссис Гедж. Она, когда вернется домой, положит его в сейф. Вот этот сейф я и хотел бы, чтобы ты, если будешь так любезен, вскрыл для меня.

На месте Супа многие забраковали бы такую версию, явно шитую белыми нитками. Но он был великим любителем кино и про компрометирующие письма знал все. Историям про такие письма, или пропавшие документы, или украденные планы он готов был верить без малейших колебаний. Особенно, если рассказывает человек, которого он так высоко ценит, как Пэки. Словом, он заметно смягчился.

— Ты по-честному?

— Да.

— Не водишь меня за нос?

— Разумеется, нет!

— Ладно. Тогда — порядок! А я-то, само собой, решил, ты здесь ради брюликов.

— Брюлики можешь забрать себе.

— Заберу, заберу! А когда буду забирать, не позабуду и про документики.

— Не — «ки», а — «ик»! Одно-разъединственное письмо.

— Достану я его для тебя.

Пэки нежно похлопал его по плечу.

— Твои слова для меня как музыка! Я знал, что могу на тебя положиться. Если б ты подвел меня, я очутился бы в тупике. Безвыходном. Видишь ли, я понятия не имею, как подступиться к сейфу. Недостаток образования! А как ты это делаешь? Я часто гадал, как, интересно, вскрывают сейфы?

Слаттери преисполнился восторгом, что может прочитать лекцию на любимую тему.

— Ну, первым делом, — веско начал он, — ты готовишь суп.

— Что за суп?

— Ну, суп и суп. Такой, знаешь, суп из динамита. Берешь динамит, толчешь его, ссыпаешь в пакет, наполняешь жестянку до половины водой и кипятишь в ней этот порошок. Густота оседает на дно, воду ты сцеживаешь, а то, что остается, и есть суп. Перекладываешь его в бутылку — и все, пожалуйста!

— А на сколько кусков меня разнесет?

— Да не взорвется он, — терпеливо улыбнулся Слаттери. — Хотя, конечно, в футбол бутылочкой играть не рекомендую.

— Понятно. Да, это, конечно, было бы ошибкой. Хорошо, суп готов. А что потом? Подходим к сейфу. Что же предпринимает наш герой-взломщик?

— Понимаешь, есть два типа сейфов. С наворотом — это то, в котором имеется кистер.

— А кистер — это…

Тезаурусом все-таки Слаттери не был.

— Хм, черт… Ну, кистер и есть кистер. Не знаю, как его еще назвать… Вроде другого сейфа он туда вделан.

— А, внутреннее отделение?

— Да, верно. Если сейф вот такой, нелегко приходится. Сначала надо взорвать дверь, чтобы добраться до этого кистера. Потом — сшибить болт, привесить что-то на верхний край кистера, втолкнуть чего потолще, еще марлевый тампон воткнуть. Ну, потом размазываешь по марле суп и взрываешь. Вот так. Не кот начхал, как ни посмотри!

— Да уж, не кот. Что ж, ладно, будем надеяться — сейф миссис Гедж не из таких.

— Да, вряд ли. В домах такие редко бывают. Они обычно в банках, в разных этих местах. А в домах — можно вскрыть простой шпилькой. Ну, а если уж шпильки поблизости не найдется, поесть чеснока да и дыхнуть как следует на замок. А если чеснока не хочется, узнать код. Так где стоит сейф?

— В венецианской спальне, этажом ниже.

— Там есть кто-нибудь?

— Сейчас никого.

— Тогда давай спустимся, глянем, — предложил Слаттери. — Самое время разузнать, из легких этот сейф или нет. Наверняка, легкий. В домах, чтоб с кистерами, не водятся. Спроси меня, так, скорее всего, он с кодом из четырех букв, а такой вскрыть — как орешки щелкать!

В хозяйской спальне, даже без хозяйки, на посетителя веяло чем-то зловещим. По крайней мере, так показалось Пэки. Венецианская спальня — просторная зала, разукрашенная лепниной, находилась на втором этаже; стеклянные ее двери выходили на балкон, смотревший на подъездную дорогу. Переступив со Слаттери порог, Пэки ощутил острое желание очутиться где-нибудь подальше. Саму миссис Гедж он никогда не встречал, но портрет ее, сложившийся у него в уме, рисовал даму железную. Хотя оснований для того не было, он не смог до конца подавить страх, что в любой момент эта грозная женщина может накинуться на них из-за тяжелых штор, закрывавших окна.

По счастью — поскольку в таком случае не миновать бы большой неловкости — опасения его оказались напрасны. Какой бы великой женщиной ни была миссис Гедж, находиться одновременно в лондонском отеле «Карлтон» и в венецианской спальне она все-таки никак не сумела бы. Внезапный рык тигрицы, защищающей своих детенышей, не взорвал тишину, и Слаттери без помех провел расследование.

Результатом он явно остался доволен. Осмотрев сейф он благожелательно улыбнулся. Сейф оказался, как он и предугадывал, легким. Одобрительно отозвался Слаттери и о стеклянных дверях, и о балконе. Тем благочестивым тоном, каким люди благодарят Провидение за щедрые подарки, он заметил, что все здесь как бы специально устроено, чтобы обеспечить взломщику сейфов незатруднительное бегство.

Но в тот момент, когда все шло так здорово и гладко, в атмосферу, источавшую спокойное удовлетворение, вторглась дисгармоничная нота. Несколько минут Слаттери лениво оглядывал комнату, как вдруг что-то стерло с его лица теплую удовлетворенность. Он напрягся, глаза у него расширились, точно бы он вдруг заметил змею.

— Да это женская спальня! — хрипло проговорил он, понизив могучий голос так, что осталось только шипение, словно газ вырывался из дырявой трубы. Но ни необычный голос, ни встревоженное лицо не подсказали Пэки, что грядет катастрофа. Ответил он спокойно, ничуть не озаботясь предзнаменованиями.

— Ну да, правильно. Это спальня миссис Гедж.

— Брат! — глубоко взволнованный Слаттери вздрогнул. — Не хочется и говорить, но если так — твое предложение заморожено.

— Как это — заморожено? — удивился Пэки.

— Да так. Я выхожу из игры. Не смогу я.

— Что?!

— Да, сэр, — виновато, но непреклонно подтвердил Слаттери. — Не смогу, и все. В женской спальне взламывать сейфы меня не заставишь!

У Пэки перехватило дыхание. Его ошеломил такой норов в человеке, которого он до сих пор считал весьма уравновешенным представителем мужского пола.

— Да почему?

— Потому. Вскрываешь ты сейф в женской спальне, и что дальше? Она просыпается и поднимает визг. А дальше? А дальше — тебе либо приходится нырять в окно, либо подскакивать к ней и душить. А я, знаешь, в жизни женщин не душил, и начинать не собираюсь.

Сэра Галахада или шевалье Байарда подобные чувства побудили бы пожать руку Слаттери, очень уж они соответствовали высокому духу рыцарства. Поэтому неприятно говорить, что в Пэки они вызвали лишь раздражение, если не отвращение.

— Господи, неужели тебе ни разу не случалось грабить женские комнаты? Сколько уж ты занимаешься взломом сейфов?

— Да уж много лет.

— Ну, вот видишь!

— Нет! Понимаешь, брат, раньше я действовал всегда с напарницей. Ну, работала! Одно слово, мечта. Джулией ее звали. Бросила она меня, а в старое время были мы командой.

— Не пойму, при чем тут какая-то Джулия!

— Понимаешь, напрашивалась она, чтобы ее приглашали во всякие такие гости, — объяснил Слаттери. — Был у нее класс. Если сейф стоял в дамской спальне, проскользнет туда до меня, сунет даме под нос губку с хлороформом и, когда я являюсь, все улажено. Ох, ты представить не можешь, как мне плохо без Джулии! Прям ребенок без мамочки.

Слаттери жестоко сожалел о времени, которое поэты называют «дни минувшие», но Пэки находился не в том настроении, чтобы утешать его. Целиком сосредоточившись на своих колебаниях, он угрюмо задумался.

— Значит, не станешь добывать для меня письмо?

— Не могу. А скажи-ка, кстати, чье письмо-то?

— Сенатора Опэла.

— Нет! — покачал головой Слаттери. — Если б еще твое, может, и сделал бы натяжку, а для какого-то там сенатора…

— Так бриллианты же! Ты и их упустишь?

— Про них и не напоминай! — жалобно взмолился Слаттери. — Больно подумать! Вот так! Уж прости. — Лицо его просветлело. — Однако погоди-ка! Устрой, чтоб тут спал Гедж, и наша сделка опять в силе!

Крывшийся в предложении подтекст, будто в его власти указывать хозяевам дома, где им спать, лишь усилил досаду Пэки.

— Как же, по-твоему, мне это устроить?

— Да какие проблемы! Вот стоит сейф, в нем эти брюлики. Разве можно даме тут спать? Подскажи ей, что ее, неровен час, укокошат, она поймет! Если похожа, конечно, на всех этих дамочек.

— Нет, насколько я слышал, на остальных она непохожа.

— Хм, а я так думаю, похожа. Рассудит, как и все, что, уж если суждено случиться убийству, пусть лучше укокошат ее муженька. Ты ей разобъясни. Подойди к ней и выложи: «Слушайте, миссис Гедж, опасно вам спать в одной комнате с брюликами. Не успеете оглянуться, какой-нибудь медвежатник взломает сейф, а как же тогда вы? Или голову вам прошибет, или глотку перережет. Вот что с вами случится! Выметайтесь-ка лучше подобру-поздорову из этой комнаты, миссис Гедж, и пусть в ней спит ваш муж. А то и опомниться не успеете, как место, где вы спали, копы будут метить мелом». Мигом снимется с якоря.

Пэки призадумался, взвешивая совет. А что, вполне разумно. Такие доводы, пожалуй, произведут нужный эффект. Проблема в том, что трудновато ни с того, ни с сего поднять подобную тему в светском разговоре. Такие сведения не обрушивают на женщину, едва познакомившись, посреди болтовни о том, как красива Бретань или какова сегодня погода.

— Ладно, подумаю…

— Подумай. Иди поспи еще, обмозгуй все. А я, раз уж на месте, осмотрюсь, что тут к чему. Случается, люди золотые часишки на туалетном столике оставят, или что еще. А в наши дни случай упускать никак нельзя. Ты когда видел биржу в таком состоянии? То-то! Катится все на нуль, а я весь капитал вложил в акции. Вот и приходится тянуть, что под руку попадет. Так вот.

Пэки и в голову не пришло вставать на пути приятеля, отважно пытающегося возместить убытки, причиненные колебаниями на мировом рынке. Более того, ему было очевидно, что никакие доводы не сдвинут Супа с высказанной точки зрения. Пока эта спальня будет женской, он несокрушим. И, пожелав ему спокойной ночи, Пэки отправился к себе.

Минут через десять, когда он уже лежал в кровати, ему показалось, что тишину Шато нарушил отдаленный, неясный не то вскрик, не то вопль, но он почти заснул и не обратил особого внимания. Закрыв глаза, он провалился в сон.

От гостящих в доме всегда хотят узнать, как они спали ночью. Что касается Шато «Блиссак», сон подавляющего большинства его обитателей был вполне удовлетворительным. Гедж спал хорошо. Джейн спала хорошо. Неплохо спала и мисс Путнэм. И Мэдвей выспалась тоже. Хорошо спал и Блэр Эгглстон.

И только Гордону Карлайлу выспаться не удалось. От обуревавших мыслей его лихорадило, он крутился и вертелся чуть ли не до утра, а когда ему наконец удалось задремать, его выдернул из сна не то вскрик, не то вопль — тот самый, который на минутку потревожил и сон Пэки. Недоумение, что бы это могло быть, опять не дало ему заснуть. Так что заснул он только на заре, но не прошло и двух часов, как солнечный свет, ворвавшийся в окно — он забыл задвинуть штору, — снова разбудил его.

Из кровати Гордон вылез только ради того, чтобы солнечный свет выключить. Но, очутившись у открытого окна, он высунулся, как и любой другой на его месте, оказавшийся у открытого окна ранним утром, и взглянул, какая сегодня погода.

Вид с третьего этажа расстилался просторный и манящий. Гавани, правда, из его окна видно не было, а вид на нее составлял особую гордость Шато, зато многие другие красоты возмещали этот урон. Перед Карлайлом расстилались сады, весело пестревшие цветами, за ними — леса и затейливые домашние фермы. А над собой, подняв глаза, Карлайл увидел синее небо в воздушных перышках облаков, местных птиц, летевших по каким-то своим делам, двух-трех букашек, с десяток бабочек и чьи-то ноги, облаченные в серые брюки и заканчивавшиеся двумя башмаками необъятных размеров.

Ноги и приковали его внимание. И правда, когда увидишь ноги там, где ногам и делать вроде нечего, это завораживает. Разглядывая их, Карлайл откровенно зашел в тупик. Наскоро припомнив топографию дома, он заключил, что владелец их — если у них имеется владелец, и это не попросту беспризорные, брошенные за ненадобностью ноги, сидит на подоконнике в спальне сенатора Опэла.

Карлайла обуяла жажда дополнительной информации. Вставать в такую рань он не привык, но если и была у кого основательная причина, чтобы стряхнуть торопливыми шагами росу с травы и встретить солнце на горной лужайке, так это, безусловно, у него. Ведь только выйдя из дома и взглянув на ноги под менее крутым углом, можно было проникнуть в тайну.

На основе имевшихся свидетельств он сделал скоропалительный вывод — на подоконнике сидит сенатор. Только личность, известная своей эксцентричностью, может усесться на подоконник ни свет ни заря, да, строго говоря, и в любой час дня! А из коротких встреч с сенатором Гордон убедился, что эксцентричности у того достанет для любой формы самовыражения.

Только выйдя в сад, Карлайл убедился, что все его рассуждения ложны. Да, возможно, в сенаторе Опэле и трепетала струнка, манившая его усесться на подоконник. Вполне вероятно, наступит день, и у него даже войдет в привычку сидеть там. Но пока что — нет, не он сидел на подоконнике. В сидевшем изумленный Карлайл признал старого своего приятеля, Супа Слаттери. Карлайл обнаружил Слаттери, а Слаттери обнаружил его.

Настал один из тех затруднительных моментов, когда первый собеседник вынужден ограничивать себя, пытаясь передать свои мысли исключительно гримасами, а второй, обалдев от изумления, и нормальную-то членораздельную речь не в состоянии понять. Слаттери гримасничал на все лады. Карлайл взирал на него, разинув рот; и только минут через пять, когда Суп едва не вывихнул себе челюсть в особо красноречивом пассаже, до высококлассного афериста дошло, о чем гримасничает приятель, — он просит принести лестницу!

Вскинув руку в подобии фашистского салюта и энергично покивав, Карлайл пустился на розыски желанного предмета.

Лестница — не из тех вещей, что попадаются на каждом шагу. Розыски пришлось вести тщательные и напряженные. Наконец он углядел одну у отдаленного сарая, однако оказалось, что она слишком тяжелая, в одиночку не дотащить. Возвратясь с тошнотворной головоломной задачей — объяснить пантомимой возникшее затруднение, Карлайл получил новый шок.

Подоконник, на котором всего десять минут назад так явственно сидел Слаттери, теперь был пуст. Гордон готов был поверить в чудеса. Единственная теория, под которую подпадали факты, — его друг внезапно воспарил в воздух как птица. На землю он не свалился — единственный валявшийся под окном труп принадлежал маленькой улитке.

Но тут, очень своевременно — рассудок его уже готов был рухнуть — Карлайл заметил крепкую водосточную трубу, бегущую вблизи от окна, и, сложив два и два, пришел к дедуктивному выводу: за его отсутствие Слаттери, по-видимому, тоже обнаружил трубу. Раз он не заметил ее раньше, значит, он сел на подоконник, когда мир был окутан тьмой. Это, если вдуматься, тоже загадка. Рассудок Карлайла, единожды спасенный на краешке гибели, снова дал крен.

К счастью для его профессионального будущего — ведь аферисту никак нельзя рассчитывать на победу в своем остро конкурентном бизнесе, если мозги у него набекрень, — случилось нечто, пролившее свет на загадку. Открылось окно, и показался сенатор Опэл, в оранжевой пижаме, с револьвером в руке, изумленный и недоумевающий. Углядев внизу Карлайла, он громовым голосом потребовал сведений.

— Куда подевался мой грабитель?

Ответить на это было нечего. Тон сенатора стал еще раздражительнее.

— Эй, вы там, внизу… герцог… Не видали моего грабителя?

Карлайл опомнился, надо было поскорее собраться.

— Ah, non, — с музыкальным прононсом, соответствующим образу герцога де Пон-Андемера, откликнулся он.

— А — чего?

— А — нет!

— Долго вы там стоите?

— Сию минуту пришел.

— Человека на моем подоконнике видели?

— Нет. На подоконнике? О, нет!

— Черт! — завопил сенатор.

Если ведешь беседу ранним утром, перекрикиваясь с собеседником, стоящим внизу, да еще завершаешь ее громоподобным «Черт!», похожим на взрыв боеприпасов на военном складе, то уж непременно перебудишь всех спящих по соседству. Из окна налево высунулась голова Геджа.

— В чем дело?

— Грабителя потерял!

— А где вы видели его в последний раз? — полюбопытствовал Гедж.

Не успел сенатор ответить на этот вполне уместный вопрос, как в окне справа показалось недоумевающее личико Джейн. В голубеньком пеньюаре она была просто очаровательной.

— Папа, что такое?

— Оставил тут, понимаешь, грабителя на подоконнике, а он испарился куда-то! — пожаловался сенатор, точно домовладелец, сетующий на пропажу бутылки молока.

— Как это, на подоконнике оставил? Какого грабителя?

— А вот так. Наткнулся ночью на грабителя у себя в спальне, но мне не захотелось суетиться, в полицию звонить — пропал бы тогда мой сон. Я и высадил его на подоконник, намереваясь забрать утром.

— Папа, тебе, наверное, сон приснился…

— Какой там сон!

— Погодите-ка, послушайте, — явно намереваясь поболтать всласть, вмешался Гедж. — Мне самому приснился престранный сон. Будто я в Билтмори, в Лос-Анджелесе, подходит официант взять у меня заказ… и представляете, кто это? Скелет! Да-с, сэр, скелет! В розовой матросской блузе!

Нерасположенность выслушивать чужие сны — черта, присущая почти всем. Сенатор Опэл к редким исключениям не принадлежал.

— Ладно, хватит!

— О, папа!

— А что «О, папа»? Нет, что «О, папа!» Куда он запропастился? Вот что я хотел бы знать!

— Никогда ничего подобного не слыхала! — чопорно заметила Джейн. — Высаживать грабителя на подоконник!

— Ну вот, теперь услыхала.

— Почему ты просто не…

— Я тебе уже объяснил, почему я просто не… Ты что думаешь, я буду лишаться ночного отдыха только из-за того, что какой-то окаянный грабитель влез ко мне в спальню?

— Вероятно, — вмешался в семейную перепалку Карлайл, — этот человек спустился по водосточной трубе.

— По трубе? — в ошеломлении разинул рот сенатор. — Вы что, хотите сказать?.. Господи! И точно — труба! Такая темнотища стояла, я и не заметил ее!

— Так тебе и надо! — заключила Джейн, которая, подобно всем женщинам, жаждала, чтобы последнее слово осталось за ней, пусть бы хоть все лето пришлось спорить. — Ушлый какой!

— Ка-кой? — прогрохотал сенатор, вздрогнув от оскорбительного словечка.

— Ушлый, — твердо повторила Джейн. — Высаживать грабителей на подоконник! Нет чтобы поступить, как все другие! Ты у нас чересчур умный! Очень рада, что он сбежал! Тебе это послужит уроком!

И кинув на родителя суровый взгляд, Джейн унырнула в комнату, закрыв за собой окно. Сердечко у нее было доброе, но, как и всякая современная девица, почтительность к родителям она считала большой глупостью. Если родители поступают как слабоумные, им и надо сообщить об этом прямо в глаза — спокойно, не раздраженно, но все-таки указать, и уж пусть каждый, в меру своей сообразительности, додумывает остальное.

После ухода дочки сенатор Опэл от критики не избавился. Он еще пыхтел и играл бровями, когда критика донеслась и с другой стороны.

— А ведь она абсолютно права, — сказал Гедж, высовываясь из своего окошка, будто улитка из раковины. — Да-с, сэр! Абсолютно права! Думаю, у человека должно быть побольше ума.

Геджу, как уже отмечалось в этой повести, была присуща некоторая природная сообразительность, и теперь ему пришло на ум — вот он, отличнейший случай, посланный Провидением, обострить враждебность к себе у этого фыркающего человека. Чем в большее бешенство он приведет сенатора Опэла, тем сильнее укрепится его и без того твердая решимость употребить все свое влияние, чтобы Дж. Веллингтона Геджа не назначили послом во Франции.

С удовлетворением отметив, что находятся они друг от Друга на почтительном расстоянии и наброситься на него с кулаками у сенатора возможности нет, Гедж продолжал развивать свои взгляды. Это было все равно, что дразнить человека по телефону, а по телефону Гедж был всегда настоящий лев.

Так что разглагольствовал он сильно, красноречиво, и дебаты были в разгаре, когда Пэки, разбуженный голосами, накинув халат, высунулся посмотреть, а что, собственно, творится.

Понять, однако, он ничего не сумел. Очевидно, между Геджем и сенатором Опэлом разгорелся какой-то спор, но так как кричали оба одновременно и во всю мощь легких, то уследить за выпадами и парирующими ударами было мудрено. И Пэки обратился к герцогу Пон-Андемеру, разумному и постороннему человеку.

— Что за суета?

К его удивлению, сторонний наблюдатель, которого минутой раньше он считал безопасным и разумным на этом состязании безумцев, уставился на него определенно тупым взглядом. Пэки знал про себя, что сам он, пока не побреется — не красавец, но все-таки не мог понять, что такого особенного в его внешности, отчего этот невозмутимый аристократ таращится на него с явным, загадочным ужасом.

Объяснение Карлайл мог бы дать, но давать не стал. Поспешно, без единого слова, резко развернувшись, невозмутимый аристократ двинулся в долгий путь, ведущий к отелю «Дез Этранжэ». Ему требовалось безотлагательно перекинуться словечком с Супом Слаттери.

А поразило Карлайла в Пэки то, что тот был целехонек, без царапинки. Крик в ночи убедил его, что Слаттери действует согласно плану: проник в спальню этого типа и отдубасил его в своей неповторимой манере. И нате вам! Этот тип — в окошке, цел-целехонек, даже без синяка под глазом.

Это и привело Карлайла в полное остолбенение. Накануне Суп прямо полыхал праведным гневом, и ясно намекнул, что карательная экспедиция намечается самая суровая. И вот — совершенно ясно, что он ничего не предпринял!

В крайнем ужасе Гордон ворвался в отель. Искомую жертву ему удалось обнаружить в большом обеденном зале, где она, ослабленная после ночи на открытом воздухе, подкрепляла силы завтраком.

Обычный континентальный завтрак состоит из пойла, которое французы, видимо, в насмешку, именуют кофе, трех малюсеньких кусочков масла, булочки в форме булочки и еще одной в форме подковки. Слаттери внес некоторые вариации собственного изобретения. Он только что прикончил omelette fines herbes,[11] двойную порцию ветчины с яйцами и маленький бифштекс, а когда в зал ворвался Карлайл, вопросительно поднял на него глаза, пережевывая тост с джемом.

— А-а, — произнес он, проглатывая загруженные припасы, и повернулся к крутившемуся поблизости официанту. — Encore de coffee.[12]

Карлайл сверлил человека-питона лихорадочным взглядом. Вопросы на него посыпались; но когда Слаттери соизволил наконец заговорить, осушив пятую чашку кофе, то не стал отвечать ни на один. Поделился он мечтой, переливчато-опаловым видением, навестившим его на вахте, ночью. Как говорится, облек ее в слова.

— Я одно хочу, — с чувством произнес Суп, — чтобы когда-нибудь, все равно, когда, я встретил бы этого сивого субъекта в темном переулке, а поблизости чтоб не было ни одного копа!

Его пробрала дрожь, он вспомнил ночной кошмар.

— Выставить человека на подоконник! — с нарастающей горячностью продолжил он. — Нет, я вас спрашиваю, красиво это? Черт! А я еще вдобавок высоты боюсь, с тех пор как на спор с одной своей подружкой перегнулся через бортик небоскреба и плюнул на Бродвей. Если я оправлюсь от этой ночки к ста годам, так и то считай, скорее скорого!

— Но как же?..

— Сейчас, сейчас расскажу. Рыскаю я себе по этому Шату, поглядываю туда-сюда, ищу, нет ли чего стянуть, и вдруг вижу эту дверь, за ней кто-то храпит. Поворачиваю я эдак тихонько ручку, а она незаперта. Н-ну, красота! Толкаю дверь… и что б ты думал? Заскрипела, гадюка, прям как тормоза у старой колымаги, и тут этот сивый тип наставляет на меня револьвер и приказывает, чтоб я тихо прикрыл дверь и шагал к окну. Черт меня раздери! Если б я не послушался, считай, мог бы надпись на могильном камне заказывать. Против револьвера не попрешь. А револьвер, того гляди, пальнет, стоит чуток дернуться. Ну, я и потопал к окошку, и не успел опомниться, как сижу себе на подоконнике, а этот субъект закрывает ставни. Закрыл, лег, опять храпит, а мне, значит, куковать тут всю ночь. Так, через три тысячи лет начало светать, а еще через пару веков подвалил и ты. Ну, ты ушел, а я вдруг заметил трубу и сполз по ней вниз. И доложу я тебе, — прибавил Слаттери, — врагу того не пожелаю. Даже если б кто из тех жандармов задумал сползать по трубе, я б и то взял его за руку и сказал: «Ступай-ка! Не понравится это тебе! Нет, не понравится!»

Сердце, более чувствительное чем у Карлайла, дрогнуло. бы от такого повествования. Но он и языком не прицокнул.

— А как же насчет того типа, который выдает себя за виконта?

Суп Слаттери намазал на тост джем и впился в кусок, точно всплывшая рыба.

— А, этот? Да с ним полный порядок.

— Как это порядок? Что значит — полный?

— Это мой старый приятель, — объяснил Слаттери. — Мы с ним поболтали немножко, и он мне все объяснил. Ты зря на него подумал. Не за брюликами он охотится. Ему нужно какое-то там письмо. Оно у этой Гедж. Канпреметирующее какое-то.

Сказав, что Карлайл был поражен ужасом при этих словах, мы ничуть не преувеличим. Ему всегда было известно, что у Супа Слаттери, хотя человек он и смелый, мозгов — самый минимум, но даже от него нельзя было ждать, что он проглотит такую явную фальшивку.

— А ты и купился?

— Конечно.

— Нет, ну будь я проклят!

— Я ему поверил. Потому что он — мой друг.

Карлайл сглотнул, Слаттери — тоже. Но если Слаттери сглотнул, потому что так быстрее всего выпить шестую чашку кофе, Карлайла сглотнуть заставило крайнее смятение. Он понял, к чему все клонится.

— То есть, ты хочешь сказать, что не станешь избивать этого типа?

Расхохотаться иронически, когда у тебя полон рот кофе, непросто, но Слаттери с этим справился.

— Кто, я? Да зачем? Мы ж с ним — вот так! — Он тесно сдвинул два похожих на бананы пальца, демонстрируя всю близость доверия и дружбы, связывавшие его и Пэки. — Не переживай ты из-за него. Он мне все рассказал. Письмо написал один тип, такой сенатор Опэл, и здорово вляпается, если про него узнают. А его захватила миссис Гедж. Вот за письмом виконт и охотится. Брюлики ему даром не нужны. Нет, правда, даром. Сам мне сказал.

Карлайл резко втянул воздух. Сказочка вдруг показалась ему правдоподобной. У этого эксперта по мошенническим аферам выработалось шестое чувство, нюх на обман. Да, история правдивая, и на минутку он забыл свои тревоги. Глаза у него заблестели. Если сенатор Опэл написал настолько опрометчивое письмо, что ему пришлось человека нанимать, чтоб его выкрасть, то, пожалуй, письмишком этим недурно бы и завладеть!

По каким-то неведомым причинам Карлайл, специалист многогранный, ни разу еще не пускался на эксперименты в шантаже. Не то чтобы у него возникали какие-то возражения нравственного порядка — он мало против чего возражал с точки зрения морали, а просто шантаж никогда под руку не подворачивался. Но теперь, когда замаячил такой изумительный шанс!

Однако приподнятое его настроение продержалось недолго. Остужая восторг, возникла гнетущая мысль — ему ни за что не уговорить Герти! Увидит Пэки крепким и здоровым и потребует объяснений, ни за что не поверив тому, какое он только и сможет дать.

Карлайл торопливо распрощался с Супом. Взломщик сейфов углядел дыню на боковом столике и теперь пытался заказать ломтик, а так как официант английским владел слабо, а Суп понятия не имел, как «дыня» по-французски, процесс обещал затянуться надолго. Они накрепко увязли в объяснениях, когда Карлайл покинул зал. Он достаточно насмотрелся на завтракающего друга.

Что теперь скажет Герти, горевал он по пути в Шато, когда обнаружит, что он не выполнил своей похвальбы.

Очень скоро Карлайлу представилась возможность выяснить, что она скажет.

Встретив его на подъездной дороге, Герти ничего не Утаила.

— Эй! — едва завидев его, закричала она, и в голосе ее безошибочно слышался упрек. — Что ж это такое, интересно? Обещал, что отдубасишь этого фальшивого виконта ночью, а я только что встретила его — разгуливает себе так важно, и без единой царапинки! Как же это получается?

Карлайл облизал губы, призывая на помощь всю свою профессиональную выучку. Теперь магическое красноречие требовалось ему больше, чем когда-либо.

— Ты удивишься, когда я тебе все расскажу, — приступил он и в замешательстве услышал, как жалко спотыкается; в наиважнейший момент его жизни красноречие подвело! — Дело, видишь ли, в том, что мы с тобой промахнулись насчет этого типа…

— Как это?

— Видишь ли, охотится он не за брюликами, а за компрометирующим письмом.

— Что!

— Да. Сам мне сказал.

— Когда ж это, интересно?

— Ночью, когда я зашел к нему в спальню и…

— В спальню он зашел! Да ты и близко не подходил! Теперь все-все понятно! Могла б еще и вчера понять — ты блефуешь! Ты перетрусил!

— Даю тебе слово…

— А я-то еще подумала, может, ты все-таки не такой уж врун. Что ж, прощайте, мистер Карлайл!

— Куда это ты?

— Не ваше дело! А если и вправду охота знать, возвращаюсь к мистеру Эгглстону!

Спазм мучительной тревоги пронзил Гордона Карлайла. Прозвучал первый намек, что его и без того сложное ухаживание еще больше осложняется из-за появления соперника.

— Кто это?

— Камердинер сенатора Опэла. Очень мне нравится. Так что, извините, мистер Карлайл, я возвращаюсь к нему.

Герти отправилась своей дорогой, и даже ее черные волосы источали отвращение.

Карлайл застыл на месте. Ревнивая ярость обуяла его. Эгглстон!

При первой же возможности, решил он, насколько его взбаламученный ум был способен изобрести какой-то связный план, надо взглянуть на этого Эгглстона. И если при осмотре выяснится, что тот не слишком уж грозный здоровила, он уж знает, как с ним поступить!

XII

День возвращения миссис Гедж в Шато, чьей временной арендаторшей и владелицей она была, был так же хорош, как и многие предыдущие.

Лето в Сен Роке стояло на редкость прекрасное, и если иные из жителей, живущих в городке и поблизости, не оценили его в полной мере, вина целиком на них, а не на погоде.

Вовсю сияло солнце, невольно помогая читателям нашей повести произвести тот обзор с высоты птичьего полета, какой мы изредка совершаем, взяв паузу, чтобы ярче высветить наиболее интересных персонажей этих страниц.

Виконта де Блиссака, этого современного отшельника, забившегося в свою обитель, вполне можно пропустить. Нет нужды упоминать и Супа Слаттери, укрывшегося у себя в комнате из-за легкой простуды.

Но передвижения остальной нашей маленькой компании заслуживают краткого упоминания.

На лужайке у озера, среди кустарников, Герти Галошка (она же — Мэдвей) таяла от комплиментов Блэра, которые неизменно держались на самом высоком уровне, так как оратор ежесекундно ежился от присутствия своего хозяина — сенатора Амброуза Опэла, прячущегося в кустарнике поблизости и ловящего каждое словечко. Сенатор придерживался твердого убеждения, что подчиненные под неусыпным личным надзором трудятся лучше.

Гордон Карлайл удалился на прогулку по окрестностям — не из-за того, что так уж любил физические упражнения, а в надежде, что усталость тела несколько облегчит страдания души. Душу его снедала бешеная ревность.

Джейн Опэл сидела у себя в комнате, писала письма. Пэки усиленно отговаривал ее от этого занятия, но у нее, как и У всех женщин, наступил момент, когда откладывать корреспонденцию дальше уже некуда.

Так что Пэки побрел на террасу, воспользовавшись одиночеством для выработки плана — как убедить миссис Гедж, когда та приедет, чтобы она освободила венецианскую спальню, уступив ее мистеру Геджу. На этом, сознавал Пэки, зиждется весь успех предприятия.

Мисс Путнэм засела в библиотеке, решая кроссворды.

Кухарка возилась на кухне, пекла пирог для своего суженого, симпатичного молодого человека по имени Октав, жандарма из того летучего отряда, который преследовал Супа Слаттери в вечер Праздника. Жандарм дожидался в кустах у кухонной двери.

Гедж находился на пристани, он пришел встречать жену. А миссис Гедж, стоя на палубе парохода «Антилопа», болтала с пассажиркой, с которой познакомилась в плавании.

Пароход «Антилопа» осторожно скользил, причаливая. Процесс этот, как обычно, сопровождался гудками, криками, звоном колокола, и Геджу, старавшемуся затеряться в маленькой группке на пристани, казалось, что пароход не причалит никогда. Каждая минута, проведенная на открытом пространстве, на виду, вызывала невыносимые муки. Он уже приметил за углом двоих жандармов; кто знает, глядишь, еще с десяток таятся в засаде. В любой момент бедняга ждал криков: «Scelerat! Assassin!».[13] He успеешь оглянуться, как вся французская жандармерия гурьбой накинется на тебя.

Гедж горестно размышлял о напасти, в которую ввергла его судьба. И за что, спрашивается? Он всего-то опрокинул несколько стаканчиков, как и полагается любому нормальному мужчине, в ком течет красная кровь, по случаю Праздника. И что же? У него на совести убийство, ему приходится скрываться от полиции. Ну почему это приключилось именно с ним? Ведь на Празднике была целая толпа гуляк, и все упились не меньше него, но они не набрасывались на виконтов. Этот жуткий поступок Судьба приберегла только для него, Веллингтона Геджа, что представлялось ему дискриминацией чистейшей воды, крайне нечестной и несправедливой. Грохот опущенного наконец трапа прозвучал музыкой для его ушей.

Возвратившихся путешественников приветствовали родные и близкие. Вскоре показалась и миссис Гедж, переговариваясь через плечо с девушкой, такой ошеломительно красивой, что Гедж на минутку позабыл обо всех своих неприятностях и машинально поправил галстук. Хотя он и был смиренным мужем, но красивых девушек все-таки замечал.

Качки за время плавания явно не было. Миссис Гедж, обычно становившаяся после качки зеленоватой, шагавшая с трудом, на подгибающихся коленках, находилась в отменной форме. Шагала она ровно, спокойно, спокойно же поцеловала Геджа и представила его своей спутнице.

— Леди Беатриса Брэкен. Мой муж.

Теперь девушка подошла поближе, и Гедж разглядел, что хотя она и впрямь поразительно красива, но тем не менее не из таких, с кем ему захотелось бы надолго оставаться вдвоем. Было в красавице нечто, от чего мужчине становилось не по себе. В блестящих ее глазах он заметил то же выражение, какое иной раз отмечал у жены, — сулящее неприятности. Если она приехала в Сен Рок на встречу с представителем его пола, то ему никак не позавидуешь.

— Леди Беатриса была так добра ко мне, Веллингтон. Одолжила свои нюхательные соли. А с ними плавание переносишь совершенно по-другому!

Гедж выдавил какую-то благодарность, кося одним глазом на приблизившегося жандарма, очень зловеще крутившего свои усищи. Противное зрелище отвлекло его внимание, и он пропустил несколько фраз новой знакомой; когда же вынудил себя прислушаться, та говорила что-то про отели.

— Не могли бы вы мне сказать, — спрашивала она, — какие в городе самые крупные отели?

Миссис Гедж ответила, что останавливаются все обычно в отеле «Дез Этранжэ».

— Там очень комфортабельно. Мы сами жили в этом отеле несколько дней, пока для нас готовили Шато. На лето мы арендовали здесь Шато «Блиссак». Вон тот большой дом на холме, принадлежит виконтессе де Блиссак. Не знакомы с ней случайно?

— Нет, но знаю ее сына. Слегка.

— Правда? Как раз сейчас он гостит у нас. Может, придете к нам на ланч завтра? Не сомневаюсь, ему будет очень приятно встретиться с вами опять. Ну что такое, Веллингтон?

Муж ее вдруг охнул, и миссис Гедж кинула на него учительски-порицающий взгляд; поведение его часто вынуждало ее смотреть на него так.

— Все в порядке, — промямлил Гедж. — Так, судорога.

И замер в ожидании рокового удара. В следующую секунду красавица примет приглашение, на следующий день приедет в Шато, а встретив Пэки, конечно же, моментально увидит, что никакой это не виконт — даже самого легкого знакомства с виконтом хватит, чтобы не смириться с заменой. О-о, какую паутину мы плетем, подумал Гедж, как понял еще задолго до него поэт, когда впервые в жизни мы солжем!

Но тут до его ушей донесся музыкальный голос, произносящий слова отказа, то есть — дарующий ему жизнь!

— Очень любезно с вашей стороны, но, думаю, я уплыву уже вечерним пароходом обратно в Англию.

— Вы возвращаетесь сегодня вечером? — удивилась миссис Гедж. — Так скоро?

— Да. Я приехала только… В Сен Роке проводит отпуск один мой приятель… Когда я спрашивала про отели, я хотела выяснить, в каком, скорее всего, могла бы найти его… Возможно, мы уедем вместе. О, вижу, носильщик уже нашел для меня такси! До свидания. Очень приятно было познакомиться.

— Хотите, мы подвезем вас в отель на нашей машине?

— Нет, благодарю. До свидания.

Миссис Гедж проводила ее недовольным взглядом женщины, с которой не поделились секретами.

— Англичане такие скрытные, — раздраженно заключила она. — Настоящие улитки в раковинах!

Супруги направились к выходу с пристани, причем мистер Гедж слегка напоминал Даниила, попавшего в львиный ров. Правда, пока никакой активности жандармерия не проявляла, но разве можно быть уверенным? Вероятно, просто выжидают благоприятного момента. Успокоился Гедж только оказавшись в машине, когда шофер нажал на акселератор.

— Да, именно улитки! — откидываясь на подушки, повторила миссис Гедж, повторяя характеристику островной расы. — Только вспомнить, как мы подружились на пароходе! Всякий решил бы, что она поделится со мной всеми своими тайнами.

— Какими?

Машина катилась ровно, и Гедж чуть воспрял духом.

— Я, разумеется, только строю догадки, но думаю, события развивались так. Леди Беатриса помолвлена с одним американцем по имени Франклин. Да что с тобой сегодня, Веллингтон?

— А что?

— Распыхтелся вовсю!

— Глубокое дыхание, — просипел Гедж. — Очень полезно здоровья. Франклин, говоришь?

— Да. Про их помолвку было напечатано в газетах. Помню, прочитала, когда сидела в салоне красоты с миссис Уиллоуби Симе. У нее была «Дейли Миррор», и она смотрела фотографии…

— Фотографии!

— Фотографии леди Беатрисы…

— И этого Франклина?

— Нет. Только леди Беатрисы. Я, конечно же, заинтересовалась, я ведь его знаю.

— Знаешь?

— Точнее, знаю про него. А мои знакомые в Америке знают его лично.

— А сама ты его встречала? — осведомился Гедж голоском слабеньким, словно предсмертный хрип очень мелкой инфузории.

— Нет, встречать я его не встречала, но наслышана про него много. Все в один голос твердят, что он несколько… хм… шалый. Это тот самый молодой человек, если помнишь, который после окончания колледжа, несколько лет назад, унаследовал кучу денег. Я всегда говорила, что давать деньги мужчинам — грубейшая ошибка!

Подобной теории Гедж отнюдь не симпатизировал и в другое время жарко оспорил бы ее, но сейчас от облегчения утратил всякий дар речи и, откинувшись, прикрыл глаза. А миссис Гедж, всегда предпочитавшая аудиторию молчаливую, продолжила:

— Вот как все, по-моему, обстоит. Вполне вероятно, что этот Франклин улизнул в Сен Рок ради очередной эскапады. А леди Беатриса, случайно услышав об этом, приехала увезти его. Она сказала «приятель». Очень, должно быть, близкий приятель, раз она прикатила ради него в такую даль!

Продержадось облегчение Геджа всего лишь краткий миг. Вопрос, которым он задавался и от которого, как ему чудилось, по всему телу у него ползают змеи, был таким: а что если поиски роковой красавицы приведут ее в Шато «Блиссак»? Гедж всегда волновался из-за своего сердца, хотя с десяток врачей в один голос уверяли, что сердце у него отменно крепкое. Но еще парочка таких происшествий, и гробовщику Сен Рока перепадет прибыльная работенка.

От этих мыслей он оторвался, услышав, что жена спрашивает о чем-то.

— А?

— Я спрашиваю, как тебе нравится виконт?

Паника, клещами стиснувшая Геджа, несколько поутихла. Было бы преувеличением утверждать, что он вполне успокоился, но убеждал себя, что, возможно, раздул опасность. В конце концов вряд ли эта девица выяснит, что следы Пэки теряются в Шато.

— Прекрасный парень, — ответил Гедж.

— Хорошо с ним поладили?

— Конечно! Одно ты заметишь в этом фрукте сразу— Гедж чувствовал, что жену следует подготовить. — Удивишься, что он — француз.

— Вот как?

— И здорово удивишься. Его за американца можно принять.

— Да, он как будто бы долго путешествовал по Америке.

— Правильно. Этим все и объясняется. Подумал просто, тебя следует предупредить на всякий случай. Чтоб не слишком удивилась. Говорит как американец.

— А как у него с аппетитом? Гедж растерялся.

— С аппетитом?

— Ест достаточно?

— А-а… конечно. А что такое?

— Видишь ли, — по-матерински заботливо заметила миссис Гедж, — когда я была в Париже, договаривалась с его матерью насчет аренды Шато, она показывала мне его фотографии, и на всех он до того худенький, даже хрупкий. Отсутствие аппетита, решила я.

Диагноз этот Гедж никак не прокомментировал. Он обмяк на сиденье, пуская пузыри. Если б гробовщик Сен Рока увидел его сейчас, то, всмотревшись попристальнее, быстренько бы отдал приказания помощникам готовиться к большой работе.

XIII

Размышляющий на террасе Пэки пока еще не набрел на блестящую идею, на поиски которой пустился. Напротив, идея как будто бы даже отдалилась, и он готов был уже расписаться в неудаче, когда увидел Геджа. Тот, появившись из дома, торопливо зашагал к нему, словно бы горя нетерпением поговорить. Пэки двинулся навстречу, радуясь случаю дать роздых мозгам за пустой болтовней, хотя бы даже и с Геджем.

— Уже вернулись? — воскликнул он. — Ну, как миссис Гедж? Приехала?

Лицо коротышки исказилось судорогой.

— Приехала!

Пэки озабоченно оглядел его. Ему показалось, что с ним не все ладно. Гедж походил на человека, пережившего тяжкие испытания. Явись ему целая ватага призраков, и то он не выглядел бы взволнованнее.

— Что-то случилось? — осведомился он.

Скрежет загробного хохота, какой вряд ли слышала терраса замка, взорвал тишину.

— О, нет! Ничего! Совсем ничего! Полный порядок! Только вот миссис Гедж, когда была в Париже, видела 57 разных фото настоящего виконта де Блиссака. И только что, выглянув из окна, поинтересовалась: «А это что еще за субъект?». Когда я ответил: «Это виконт», она сказала: «Еще чего! Никакой он не виконт!» — и послала меня за вами, чтоб вы все объяснили. А так — все распрекрасно!

Излагая третьему лицу содержание беседы, главное — передать не столько фактические слова, сколько смысл, что Геджу вполне удалось. Пэки подскочил, словно вспугнутый молодой олень, а его мозг, которому он надеялся подарить передышку, закрутился опять на третьей скорости.

— Что?!

— То.

— Нет, не может быть!

— Может, может.

— Да черт подери!

— А, ладно, — слабо проговорил Гедж, — ладно. Я все сказал.

— Что же вы ей ответили?

— А что я мог ответить? Вскрикнул: «У-у, проклятие! Откуда ж мне было знать?!» Сказал, что вы ввалились и заявили, что вы виконт, и, естественно, я так и думал. Сошло гладко, но что толку? — Гедж скрутил носовой платок, точно полотенце.

— Через две минуты она кинется телеграфировать в Париж, выясняя, куда же запропастился настоящий. А может, и телеграфировать не станет. Позвонит в полицию, и все дела.

До этого момента Пэки казалось, будто мозг его быстрее крутиться не способен. Он полагал, что уже использовал его на пределе возможного. Но теперь скорость будто переключилась, и вдруг обнаружилось, что можно думать и быстрее. Он почти слышал, как жужжит мозг, и удивлялся, как это у него из головы искры не сыплются.

Но вдруг морщинки на лбу у него разгладились.

— Так. Полный порядок!

— Рад, что у вас сложилось такое мнение.

— У меня идея возникла!

— Хорошая?

— Просто блеск!

Пэки осторожно огляделся. Дом, где затаилась в засаде миссис Гедж, находился вне пределов слышимости, но с женщиной такого сорта надо быть настороже.

— Скажите-ка, а где миссис Гедж застраховала свои побрякушки?

— Что за побрякушки?

— Ну, драгоценности.

— А вам зачем знать?

— Это весьма существенно. Если не вспомните, мы потонем.

— Мы уже потонули…

— Нет, если вам известна страховая компания.

— Конечно, известна. «Нью-Йорк, Лондон и Париж». Но нам-то чем это поможет?

Пэки похлопал себя по груди.

— Познакомьтесь с их служащим.

— Каким еще служащим?

— Из компании «Нью-Йорк, Лондон и Париж». С одним из обширного штата детективов. Меня прислали сюда приглядывать за драгоценностями миссис Гедж.

— Что?!

— Такой будет моя версия. Я крепко буду ее держаться.

— Ничего не выйдет!

— Почему?

— Почему?.. Хм, а ведь и правда, почему? — в благоговейном трепете произнес Гедж. — Да-с, сэр! Не вижу, почему. Вполне может удаться. А как это вы надумали все так быстро?

— Последнее время у меня на уме детективы крутятся. Так и выскакивают в разговорах. Вот и придумалось.

— Что ж, это шанс.

— Не вижу ни малейшего изъяна. Сердечный такой жест со стороны страховой компании. Послали человека приглядывать за застрахованными драгоценностями на месте. Итак, где мне найти миссис Гедж?

— В библиотеке она.

— Отправляюсь прямиком к ней! Если услышите глухой стук из библиотеки, знайте — история моя прошла не так гладко, как мы надеялись. Но лично я — оптимист. Так и слышу чириканье синих птичек и зубовный скрежет старушки беды. Хотя не могу сказать, — задумчиво заключил Пэки, — что откажусь опрокинуть наскоро рюмочку перед этой маленькой беседой. Нет, не откажусь.

Библиотека Шато «Блиссак» находилась на первом этаже, окнами на подъездную дорогу. Тенты на окнах загораживали ее от солнца, отчего внутри царил сумрак.

Но не настолько густой, чтобы Пэки, войдя, не увидел миссис Гедж, причем весьма отчетливо. От зрелища этого храбрость его чуть подувяла. Как он и предполагал, хозяйка Шато женщиной оказалась грозной. Не понравилось ему выражение ее глаз, да и зловеще поджатые губы. И уж если на то пошло, не понравилось, как сжимались и разжимались ее кулачки.

Однако вошел он со всей уверенностью, какую ему удалось наскрести, и уселся в кресло. А усевшись, почувствовал себя бодрее. Не то чтобы совсем уж хорошо, но получше.

— Ну, как поживаете, миссис Гедж?

Однако информации из первых рук о том, как она поживает, получить ему не удалось. Эта грозная женщина даже не поклонилась в знак приветствия. Она сидела, будто высеченная из цельного пласта скалы.

— Только что разговаривал с мистером Геджем. Она снова не ответила.

— По его словам, вы знаете, что я — не виконт де Блиссак.

На этот раз реакция последовала. Хозяйка Шато показала, что она из плоти и крови. Такой развязной бойкости она не ожидала, и заметно вздрогнула.

— Но виконт — мой друг. Когда я объяснил ему, насколько мне необходимо попасть в Шато, он согласился, чтобы я занял его место. Я…

— Именно, — перебила миссис Гедж, обретя наконец дар речи. — Очень бы хотелось услышать ваше имя. Или хотя бы один из ваших псевдонимов.

Пэки расхохотался, очень надеясь, что весело. Однако полной уверенности не было. Самому ему хохот показался немножечко каркающим.

— Дорогая моя миссис Гедж! У вас сложилось впечатление, будто я — преступник?

— Вот именно.

На этот раз Пэки ограничился улыбкой. Она далась легче.

— Позвольте же мне объяснить…

— В полиции объясните.

— Они меня не поймут. Я очень плохо говорю по-французски. Миссис Гедж, вы ведь застраховали свои драгоценности в компании «Нью-Йорк, Лондон и Париж»?

— Вы хорошо осведомлены.

— Видите ли, я служащий этой компании, и она прислала меня сюда.

— Что!

— Я — один из обширного штата детективов.

И снова от изумления у миссис Гедж появилось слабое сходство с живым человеком.

— Вы надеетесь, что я этому поверю?

— Очень даже надеюсь.

— Ладно, продолжайте.

Нельзя сказать, чтобы ее поведение слишком уж воодушевляло, но Пэки все-таки продолжил.

— Фирма прислала меня, чтобы я посторожил ваши драгоценности. Сен Рок — скорее всего, вам это неведомо, — превосходное местечко для мошенников в сезон летних отпусков. Они пачками слетаются сюда. Городок просто кишмя кишит ими. Пари держу, что здесь в это время года камня не бросить, не угодив в одного из них.

Миссис Гедж прикрыла глаза, словно бы давая понять, что лично она камнями не швыряется.

— У моей компании были основания полагать, что предпримут попытку украсть ваши драгоценности…

— Какие основания?

Пэки очень хотелось бы, чтобы эта женщина не перебивала его вопросами. История получалась куда более гладкой, когда ему давали вести монолог. Последний вопрос требовал быстрой смекалки, но Пэки справился.

— В вашем доме уже находится преступник, — веско промолвил он.

И снова миссис Гедж прикрыла глаза. Видимо, движение век заменяло ей речь, и, надо отметить, вполне успешно. Во всяком случае, она ясно передала свое мнение: да, правда, будто бы сказали веки, преступник в доме есть!

Пэки поспешил подкрепить свои слова деталями, и тут всплыло еще одно доказательство, что ирония в нашей жизни всегда тут как тут: ни на единую секунду ему и в голову не пришло бросить тень на герцога де Пон-Андемера. Карлайл был артист своего дела, и Пэки его спектаклю поверил безоговорочно, не усомнившись ни на секунду.

— Речь идет о сенаторе Опэле, вашем госте.

— Вы что же, пытаетесь мне внушить, будто сенатор Опэл — преступник?

— Нет. Но у него есть служащий…

Пэки немножко мучили угрызения совести, что он бросает Блэра в пасть волкам, но он утешился таким соображением: небольшое добавочное неудобство едва ли сильно подействует на человека, уже почти неделю служащего у сенатора.

— Когда отдохнете и у вас выкроится минутка присмотреться к прислуге, то вы заметите невысокого, неприметного человечка — личного слугу сенатора Опэла. Эгглстон, так он себя называет. Но нам он известен под кличкой Эд Англичанин.

Пристально следя за хозяйкой, Пэки с удовольствием отметил, что по ее лицу снова пробежала рябь. Он воспринял это как признак зарождения веры: ага, дело продвигается! И воодушевясь, продолжал:

— Но я начал объяснять, как очутился тут под именем виконта де Блиссака. Как я вам уже сказал, виконт — мой друг. Мы случайно встретились, и, узнав, что он приглашен к вам в гости, я увидел решение проблемы, тревожившей меня. Понимаете, было крайне важно найти способ внедриться в Шато так, чтобы у Эда Англичанина не зародилось ни малейших подозрений. Я доверился виконту, и он охотно позволил мне занять его место. Пока что, рад сказать, Эд ничего не заподозрил!

— Вы действительно друг виконта де Блиссака?

— Да, и много лет.

— А как его зовут? — проницательно подалась вперед миссис Гедж.

— Морис! — без запинки отвечал Пэки.

Миссис Гедж опять откинулась назад. Результат ее испытания сомнений до конца не развеял, скептицизм еще держался, но она уже начинала верить.

— Н-да, все это представляется мне весьма необычным…

— Возможно…

— Почему же фирма не сообщила мне, что посылает вас сюда?

— Политика фирмы — не тревожить своих клиентов без крайней надобности, — в голосе его прозвучал слабый упрек. — Она действует тихо и незаметно.

Миссис Гедж призадумалась.

— Насчет этого Эгглстона вы уверены?

— Абсолютно!

— Что же вы предполагаете предпринять?

— Буду держать его под неусыпным наблюдением.

— А тем временем, — ехидно заметила миссис Гедж, — он возьмет да убьет меня в моей же собственной постели!

Чувство, подобное тому, какое он однажды испытал на матче, ожидая свистка, по которому на него набросятся одиннадцать вскормленных на кукурузе убийц из Гарварда или Нотр Дама, охватило Пэки. Наступил миг, когда он должен поставить на карту все. Победить или проиграть. Начать действия теперь — или никогда.

Пэки вцепился в подлокотники.

— Да с какой же стати ему вламываться в вашу спальню? Вы ведь не держите там драгоценности?

— Вот именно, держу.

— Держите? Там?! — У Пэки перехватило дыхание, — Вы хотите сказать, что… О-о, дорогая моя миссис Гедж, — очень серьезно проговорил он, — вы не представляете, какому вы себя подвергаете риску! Очень опасно спать в одной комнате со всеми этими брю… бриллиантами — крайне опасно. Да вы подумайте сами! Прокрадывается к вам в спальню медвежатник, то есть взломщик. Вы просыпаетесь, визжите… И что же? Либо он сигает… то есть прыгает в окно, либо думает, не задушить ли вас! Нет, ни под каким видом не спите больше в той комнате!

— Не могу же я оставить ее пустой.

— Мой вам совет: поменяйтесь спальнями с мистером Геджем. В конце концов охранять драгоценности — мужское дело.

От такого варианта миссис Гедж заметно просветлела. Пэки, напряженно наблюдавший за ней, понял, насколько безошибочно проник Слаттери в женскую психологию, когда заметил, что если в доме намечается убийство, то хозяйка предпочтет, чтобы жертвой пал ее муж.

— Н-да… — задумчиво протянула миссис Гедж.

— Да! — подтолкнул ее к решению Пэки.

— Н-да-а…

— Да!

— Да! — решилась миссис Гедж.

Все это было очень похоже на конференцию в Голливуде.

— Скажу мистеру Геджу, когда увижу его, — самым сердечным тоном заключила она и прибавила, проявляя трогательную заботливость хорошей жены: — Одолжу ему свой револьвер.

— Правильно! — одобрил Пэки. — Что ж, очень рад, что состоялся наш маленький разговор. Надеюсь, вы понимаете, если что случится — я всегда тут! Всегда готов помочь!

— Спасибо.

— Не за что. Это моя обязанность.

И, ободряюще улыбнувшись, Пэки ушел. Не успела за ним закрыться дверь, как из-за большой кожаной ширмы донеслось легкое шуршание, и оттуда вылезла хрупкая мисс Путнэм.

— Какая чушь! — сказала она.

Почти всем, кто знал личную секретаршу миссис Гедж, она представлялась призрачной тенью. Чувства подсказывали, что она здесь, но факт этот как-то не убеждал. Вы улавливали отблеск сверкнувших очков, видели мягкую почтительную улыбку, плывущую в воздухе, и, сказав себе: «А-а, это мисс Путнэм!», продолжали свои дела, не обращая на нее больше ни малейшего внимания.

Женщина, усевшаяся сейчас в кресло напротив миссис Гедж, была совсем другой. Глаза ее смотрели остро, держалась она властно, но самая большая перемена произошла в ее поведении. Обыкновенная мисс Путнэм никогда и не подумала бы усесться без приглашения, не стала бы сардонически хохотать при хозяйке, более того, никогда бы не стала проверять ее рефлексы. Однако именно этим она и занималась — подавшись вперед, резко постукивала миссис Гедж по коленке.

— Надеюсь, миссис Г., вы не проглотили всю эту белиберду? — озабоченно осведомилась она.

От появления мисс Путнэм, бесшумного и неожиданного, хозяйка резко подскочила.

— Я и не знала, что вы тут, — проворчала она.

— Да, я тут, — сухо подтвердила мисс Путнэм. — Хотела услышать, что за историю накрутит этот тип. Давно уж к нему приглядываюсь. Да уж, — продолжала она, — хорошей же работенкой вы меня наградили! Хлопот у меня — как у косоглазого субъекта с трясучкой, который пытается набрать номер телефона пожарной охраны. — Она укоряюще покачала головой. — У вас, миссис Г., настоящий талант выбирать гостей! Сначала этот тип, потом этот ваш герцог!

— Герцог де Пон-Андемер? — вздрогнула миссис Гедж. — Вы хотите сказать, что и…

— Ну да! Это Карлайл Втируша. Один из лучших аферистов. Не успела его увидеть, тотчас же и узнала. Как вы вообще умудрились встретиться с ним?

— На пароходе познакомилась.

Мисс Путнэм прицокнула языком, не рассерженно, а укоризненно.

— Разве ваша мама, миссис Г., не учила вас основным правилам жизни? Одно из них — никогда не заводить близкой дружбы на пароходе. А что до этого типа, который говорит, будто он виконт, а потом врет, что он детектив…

— Вы уверены, что он не детектив?

— Вы что же, поверили его басням? — спокойно укорила мисс Путнэм. — Я полагала, у вас побольше здравого смысла.

— Почему вы так уверены?

— Потому что сама сыщик, и другого узнаю за милю!

— Но он — друг виконта де Блиссака!

— Это он так говорит.

— Он знает имя виконта…

— Долго ли узнать? «Готский альманах» можно купить в любой книжной лавчонке. Человек он молодой, крепкий, так что вполне в состоянии открыть книжку и прочитать все, что написано о виконте.

— Да, верно. А я и не подумала…

— И припомните, ему никак не удавалось говорить нормально. Все сбивался на «брюлики» и «медвежатников». Уверяю вас, он мошенник! Мне ли их не знать! И заметьте, изготовился действовать быстро. Эти его советы поменяться спальнями с мистером Геджем… Профессиональные взломщики, я слыхала, не любят работать в спальне, где спит женщина. Женщины визжат, и к ним они не могут применить грубую физическую силу.

— А мне показалось, — с задумчивым видом отозвалась миссис Гедж, — предложение недурное. Спальнями с мужем я, наверное, все-таки поменяюсь.

— Разумеется, поменяйтесь. Я б и сама это предложила. Пусть эти субъекты думают, будто они преотлично все организовали. Пусть приступают к действиям, уж тут-то мы и застукаем их на месте преступления!

— Вы считаете, и действуют они заодно?

— Нет! — помотала головой мисс Путнэм. — И вот почему: они не так себя ведут. Не гуляют вместе. Держатся отстра-ненно. Мне все рисуется вот как: тот, который только что был здесь, играет в одиночку…

— Сенатор! — воскликнула миссис Гедж.

— Нет, тут полный порядок! — заверила мисс Путнэм с некоторым сожалением, словно ей хотелось, чтоб и он тоже, для полной симметрии, оказался преступником. — Сенатора Опэла я видела в Вашингтоне. Это тот самый, совершенно точно. И я ни на грош не верю, что камердинер — мошенник. Это все для отвода глаз.

— Нет, я хотела сказать, у меня есть одно письмо, и сенатор, чтобы заполучить его обратно, пойдет на что угодно. Как вы думаете, а вдруг он нанял этого субъекта, чтобы его выкрасть?

— Очень может быть! — с удовлетворением решила мисс Путнэм. — Угодили по шляпке гвоздя! Тогда все прекрасно вписывается. Этот тип работает на сенатора, а Втируша охотится за брюликами. Но Втируша — аферист, сейфов он не взламывает. Значит, есть еще кто-то за пределами Шато, с кем он работает на пару. Мне кажется, я знаю, кто это. Не доводилось вам слышать о человеке по имени Слаттери, Суп Слаттери?

Миссис Гедж ответила не сразу. Видимо, она старательно копалась в памяти.

— Нет, — наконец сказала она. — Не-ет. Суп Слаттери? Что за странное имя! Почему Суп?

— Суп — это вещество, которым взрывают сейф. Динамит.

— О, неужели?

— Когда я на днях наведывалась в городок, поклясться могу, что заметила Слаттери. У него лицо из таких… не забывается. В казино входил. Я уж подумала, что это его двойник. Но теперь, когда все так повернулось, когда Втируша оказался в Шато — теперь я точно уверена, что это был Слаттери. Втируша пролез в дом и, разведав все, впустит Супа. Так всегда делается.

— Да?

— Это называется — сообщник в доме.

— Сообщник в доме? Как удивительно!

Говорила миссис Гедж спокойно, но мисс Путнэм видела, что она потрясена. Это ничуть ее не удивило. Женщина широких взглядов, она понимала, что присутствие преступников, лично ее бросавшее в дрожь азарта, на владелицу дома может оказать совершенно иной эффект. Непрофессионал, понимала мисс Путнэм, реагирует иначе, чем специалист. К тому же, женщины — народ нервный.

По коленке миссис Гедж мисс Путнэм уже стучала; теперь она потрепала ее.

— Миссис Г., причин нервничать нет. Я здесь. Когда вы нанимаете служащего агентства Джеймса Б. Флаэрти, то получаете настоящего мастера своего дела.

— Что же вы можете сделать?

— Закурите-ка сигарету, выкурите почти до конца, пусть останется окурочек с полдюйма. А я сшибу его выстрелом с двадцати шагов. Вот что я могу.

Миссис Гедж понемножку приходила в себя.

— Я не сомневаюсь, что вполне могу на вас положиться.

— Девиз нашей фирмы — «Верная служба»! — заверила мисс Путнэм.

— Тогда я все предоставляю вам. — Миссис Гедж встала.

— И разумнее поступить не можете.

— Пойду разыщу Веллингтона и скажу ему, что мы меняемся спальнями. А потом, наверное, — прибавила миссис Гедж, — сразу же и лягу. Я очень устала после плавания.

— Надеюсь, вы не разнервничались?

— О, нет! Нисколько!

Но напряженный взгляд опровергал ее заверения. Мисс Путнэм смотрела на нее, пока не закрылась дверь, потом покачала головой. Попадались ей нервные наниматели и раньше, но теперь она жалела, что не сохранила информацию в тайне.

Но тут же и просветлела. Очкастое лицо вскинулось, словно у боевого коня, почуявшего приближающуюся битву. Как-никак события вот-вот начнут разворачиваться. А бурные события — как она частенько говорила близким друзьям в фирме Флаэрти на 44-й стрит и Седьмой Авеню — самое лакомое блюдо.

XIV

Во время исключительно важной беседы между Пэки и миссис Гедж мистер Гедж маялся поблизости от библиотечной двери; и не успел самозванный служащий фирмы «Нью-Йорк, Лондон и Париж» выйти из библиотеки, как наткнулся на него, трепещущего от возбужденности и любопытства.

Отчет Пэки вдохнул в Геджа новую жизнь. Видимо, все сошло легко и гладко. Миссис Гедж проглотила сказочку, не поперхнувшись. И муж ее преисполнился радостью, словно ему даровали отсрочку приговора на ступенях эшафота.

Преподнесенная несколькими минутами спустя новость — миссис Гедж предлагает ему поменяться спальнями — ничуть не уменьшила его ликования. С чего вдруг жене вздумалось совершать такой странный обмен, понять он не мог, но она всегда совершала множество поступков, мотивы которых оставались для него темны. Приписав все пустому женскому капризу, он вышел во двор, чуть ли не пританцовывая. У него, конечно, оставались еще тревоги, но пока что самая большая была решена. Заворачивая за угол, он даже запел.

Возможно, он так и так не пел бы долго, — человеку с множеством забот на уме очень скоро нашлось бы, над чем поразмышлять молча, но пение его оборвалось совсем уж быстро. Неспешно подойдя к задним комнатам Шато и бесцельно блуждая взглядом по сторонам, он наткнулся на зрелище, от которого оторопел, словно его хорошенько двинули кулаком.

Действительно, такая картина обескуражила бы любого, и то, что Гедж издал приглушенный писк, а пятясь, больно стукнулся головой о дерево, нельзя считать свидетельством какой бы то ни было слабости.

Ведь увидел он жандарма! Тот только что нырнул в кусты рядом с кухонной дверью, да как нырнул! Со зловещей прытью леопарда на охоте.

Воспользовавшись преимуществом обзоров с птичьего полета, узнаем про этого жандарма поподробнее, и выяснится, что он — не безжалостная гончая, мчащаяся по следу, а всего лишь милый молодой человек по имени Октав, дожидающийся пирога. Тем самым мы можем взглянуть на него хладнокровно. Глаза наши не выкатятся из орбит, как не скатываются твердо сидящие на своих орбитах звезды, а кудри останутся лежать, и ни один волосок не вскочит дыбом, как иглы на взъерошенном дикобразе. Однако с Геджем именно все перечисленное приключилось. Он превратился в настоящее желе из пульсирующих нервов. С силой молота на него обрушилась кошмарная истина: несмотря на все старания и предосторожности, полиция вышла на его след!

Пройти мимо страшных кустов с их страшной начинкой оказалось выше его сил, и, развернувшись, он засеменил обратно. А заворачивая снова за угол, наткнулся на Пэки, единственного человека, с кем мог обсудить это жуткое происшествие.

— Послушайте! — задыхаясь, проговорил он.

Как и почти все, кто видел этого коротышку, Пэки намеревался бросить ему словечко-другое и проскользнуть мимо, но взглянул на него и застыл на месте. Его поразили выпученные от ужаса глаза. Всего минут десять назад он оставил его в состоянии душевного покоя, и не мог вообразить, что же вызвало столь удивительный рецидив.

— Послушайте! — воззвал Гедж. — За домом следят! Теперь уж Пэки впал в совершеннейшее недоумение.

— Ну что вы! — растерянно возразил он.

— То есть как «что вы!»? — осведомился Гедж. Бывают минуты, когда приходится говорить жестко даже с союзниками. — Я видел копа! Собственными глазами!

— Видели?

— Да-с, сэр!

— Где?

— В кустах у кухонной двери.

— Всего один коп?

— И одного хватит.

— Как странно…

Гедж находился не в том настроении, чтобы судить о mot juste,[14] но уж очень ему показалось неподходящим это определение. И он разгневанно фыркнул:

— Странно! Ничего себе!

— Погодите здесь! — велел Пэки. — Сбегаю, взгляну на него.

— Только сами на глаза не попадайтесь!

— Ладно.

Пэки занял выгодную позицию, откуда хорошо просматривалась кухонная дверь. Долго следить не пришлось — трогательная любовная сцена представителей низшего класса вознаградила его за вахту. Из дома вышла кухарка, неся дымящийся пирог. Точно бы влекомый запахом, из кустов выполз жандарм. Пирог перешел из рук в руки. Жандарм поцеловал кухарку, кухарка поцеловала жандарма, и жандарм пошел прочь, держа курс на юг. Он нес пирог и мурлыкал себе под нос какую-то сентиментальную песенку.

Пэки понял все, и к Геджу вернулся целеустремленно. Его осенила новая блестящая идея. Последнее время идеи так и сверкали у него в мозгу, так что он уж почти и удивляться перестал.

— Ну? — подался к нему Гедж.

— Да, жандарм здесь. Все верно. Мне все понятно. Его прислали для расследования. Поразительно, до чего ж сноровисто действует эта французская полиция!

Столь очевидного восторга оперативной работой французской полицейской машины Гедж явно не разделял. Он молча пританцовывал на месте.

Пэки, явно старавшийся докопаться до донышка, задал уточняющий вопрос:

— В ночь преступления…

— Не нравится мне, когда вы так это называете!

— В ночь того неудачного происшествия, — поправился Пэки, — вы говорили кому-нибудь, что отправляетесь на Праздник?

— Нет. Но в дом меня впустил, когда я вернулся, дворецкий. Он же уложил меня в постель.

— И, наверное, заметил, что вы в восточном наряде, с тюрбаном на голове?

— Ну, не заметить он вряд ли сумел бы.

— Вот и разгадка! Так полиция и напала на след. Видимо, информацией их снабдил дворецкий.

— У-у, гончая! — провыл Гедж. — А ведь обещал ни словечка не проронить!

— Надо было дать ему на чай.

— Как это, интересно, дать на чай? Я кто, по-вашему, Джон Рокфеллер?

— Ну ладно, теперь уж все равно поздно горевать. Если полиция села вам на хвост, остается удирать! Улизнуть и залечь на дно. И я скажу вам, где. На моей яхте!

— На вашей?..

— В Сен Рок я приплыл на ялике. Сейчас он стоит на якоре в гавани. Там вы будете в совершенной безопасности. Отлежитесь со всеми удобствами. На борту полно консервов. Можете хоть месяц там скрываться, вас не найдут. А когда появится возможность спокойно вернуться, расскажете миссис Гедж сказочку… ну, будто потеряли память, что-нибудь в таком роде. Афазия, по-моему, так это называется. Многие известные бизнесмены в Нью-Йорке исчезают из родного дома, а через несколько месяцев их обнаруживают в Дюбеке, к примеру, штат Айова, где они бродят со стеклянными глазами, вопрошая: «Где я?». Детали, в общем, продумаете на яхте. Времени хватит.

Из всех предложений, какие могли бы сейчас выдвинуть перед Геджем, ни одно не показалось бы ему соблазнительнее. Мысль сбежать подальше от дома пленяла его. Будь Пэки крупным финансистом да предложи ему неограниченный кредит, и то он не смотрел бы на него с большей симпатией.

— Пошли! — с пылом выкрикнул он.

— Минутку! — остановил Пэки. — Как же доставить вас на яхту?

— Моторкой управлять умеете?

— Конечно.

— Ну, так в лодочном домике на озере есть моторка.

— Вполне возможно. Но какой толк нам кататься по озеру?

— В озеро вливается канал, соединяющий его с гаванью.

— О, вот как? Прекрасно! Тогда бегите скорее, упакуйте зубную щетку, пижаму, всякие мелочи, и в путь!

С тихим удовлетворением Пэки наблюдал, как Гедж скрылся в доме. Наконец-то, показалось ему, он распутал это сложное дельце. Осталось только, переместив хозяина Шато на «Летящее Облако», нанести визит в отель «Дез Этранжэ», найти там Супа и уведомить его, что больше незачем терзаться колебаниями. Когда он сегодня ночью прокрадется в венецианскую спальню, она будет очищена не только от дамочек, но и от постояльцев мужского пола.

Чувствуя, что он обошелся со Слаттери очень щедро, Пэки повернулся спиной к ветерку закурить сигарету, вполне, по его мнению, заслуженную. А повернувшись, увидел, что к нему приближается Блэр Эгглстон.

Когда Блэр подошел поближе, стало очевидно, что выдающийся романист не в самом радужном настроении. Но это не отпугнуло Пэки от беседы с ним.

— Привет, Эгг, — окликнул он. — Ну, как они, делишки? Блэр насупился еще пуще.

— Не называйте меня Эгг, пожалуйста!

— Простите. А как все-таки делишки?

С минуту Блэр молчал. Он чуть поморщился, глаза у него совсем потемнели.

Дело в том, что от задания, навязанного ему, приятности он получал еще меньше, чем рассчитывал, что служило лишним доказательством трюизма — авторы редко похожи на свои книги.

И впрямь, в сочинениях своих Блэр представал хладнокровным и безжалостным. Как и у многих наших романистов, весь тон его книг кричал, что он — разочарованный, ироничный человек, испивший до дна чашу недозволенной любви, но всегда готовый наполнять ее вновь и вновь. В иных его романах (особенно в «Черве» и «Потрохах») встречались пассажи, от которых читатель просто содрогался, такой цинизм проглядывал там, с такой брутальной силой срывались завесы и миру являли женщину, какая она есть.

Однако лишенный своей авторучки Блэр вел себя с женщинами довольно застенчиво. В реальной жизни ему никогда не доводилось оказываться наедине в благоухающей ароматами студии со скудно одетой, но знатной дамой, возлежащей на тигровой шкуре. Но, даже окажись он в такой ситуации, он непременно подтащил бы стул поближе к двери, а усевшись, завел разговор о погоде. На недавнем свидании у озера только мысль о том, что в кустах подслушивает сенатор, заставляла его вкладывать пыл в комплименты.

Теперь, при вопросе Пэки, он скривился от одного воспоминания.

— Не могу я придумать, что говорить этой проклятой девчонке! — признался он в припадке откровенности, напавшей при воспоминании о перенесенных муках.

— А я-то думал, — удивился Пэки, — что вы, современные романисты, истинные дьяволы с женщинами!

Тут ему пришла новая мысль.

— А здесь-то вы что делаете? Вам же полагается быть рядом с ней.

— Эта девица послала меня принести сигарет и бутылочку вина. Говорит, ее жажда замучила.

— О-о! Так в доме есть вино? — живо заинтересовался Пэки. — А я и не видел.

— Оно заперто. Но дворецкий может достать.

— Так, так, так! Как же теперь я примусь обхаживать этого дворецкого! Ценные сведения!

Повосхищавшись ими, Пэки вернулся к сути дела.

— Сигареты? Вино? Что ж, все складывается как нельзя лучше. Настоящий Омар Хайям. Видимо, вы добились большого успеха. Наверное, вы из тех, кто много не болтает, а всего добивается взглядами. Я бы не стал тревожиться из-за того, что нечего сказать. Продолжайте обстреливать ее глазами — и победа обеспечена!

Блэр содрогнулся от внезапной ярости.

— А я вот подумываю, взять да и бросить все!

— Нет, нет и нет! Это говорит не ваше истинное «я»! Вспомните, как мы на вас полагаемся!

— До того хочется взять да и бросить! Я считаю, вы со мной плохо обошлись. Поставили в самую неприятную и недостойную ситуацию! Хватит, надоело! Я чувствую…

Проникнуться симпатией к Блэру Пэки никогда не удавалось. С самой первой их встречи он оценил его как чрезвычайно ядовитый сорт сорняка, и мнение его с. той поры не менялось. Сотни раз терялся он в догадках: ну что в нем могло привлечь такую девушку, как Джейн? Тем не менее он не хотел, чтобы молодой романист слишком мучался. Вдохновение, позволившее ему столь триумфально провести недавнюю беседу с миссис Гедж, осенило снова и подсказало выход.

— Ну, если вам так уж противно ухаживать за ней, скажите, что вы сыщик.

— Что?!

— Да, да. Я и сам испробовал такую уловку. Подействовало, как по волшебству. С полной гарантией от Франклина. Скажите, что вы сыщик, работаете на страховую компанию «Нью-Йорк, Лондон и Париж». Вас прислали сторожить драгоценности миссис Гедж. Сами увидите, результаты последуют незамедлительно. Если она по той же части, тут же кинется пожимать вам руку и во всем признается. Ну, а если нет, то проникнется, скорее всего, такой почтительностью, что вы и на милю не сумеете к ней приблизиться. В общем, в любом случае вы выигрываете.

Если Пэки в последнее время и сеял тревоги и беспокойство среди своих новых знакомых, то сегодня он немало потрудился, чтобы восстановить баланс. Только что он заставил Геджа радостнее взглянуть на жизнь; вот-вот принесет радостные вести Супу; потом его новости окажут тонизирующий эффект на сенатора и Джейн. А теперь он явно снял тяжкое бремя с души Блэра. После короткой борьбы, приспосабливая свои способности к такому предложению, тот явно счел его очень утешительным. Глаза его вспыхнули, и он намеревался выразить свои чувства словами, когда послышалось пыхтение, и, семеня, к ним подскочил Гедж с чемоданчиком в руке.

— Значит, договорились, Эгглстон? — проверил Пэки.

— Слушаюсь, сэр, — откликнулся романист и направился к дому.

— О чем это вы договорились? — осведомился Гедж.

— Я только что дал ему совет, как себя вести, чтобы угодить сенатору.

— В лакеи к старому Опэлу я бы лично не пошел! — заметил Гедж. — Хоть бы и за миллион долларов! Нет, сэр! Ладно, двинулись!

XV

За несколько минут до встречи Пэки и Блэра на лужайке Шато «Блиссак» появился, прихрамывая, пропыленный от долгого путешествия джентльмен. Это вернулся с прогулки Гордон Карлайл. Мы уже упоминали, что деревенскими прогулками он не увлекался, и нельзя сказать, чтобы эта сильно способствовала перемене его взглядов. Он натер пузырь на пятке, ему было жарко и душно.

Гордон устало плелся к дому, чтобы захватить купальный костюм, купленный накануне, и, спустившись к озеру, насладиться плаванием в его целительных водах.

Войдя в дом, он взял костюм и полотенце и отправился заросшей тропкой к месту своей мечты. На полпути он заметил, что кто-то поднимается ему навстречу, и, вглядевшись, узнал сенатора Опэла.

Тот жизнерадостно приветствовал его. Наблюдения из засады вполне его удовлетворили. Дела у Эгглстона с этой девицей продвигались прекрасно, и сенатор счел, что надобность в бдительности отпала.

— Привет, герцог! — воскликнул сенатор. — А я как раз иду в город, ноги поразмять. А вы — плавать?

— Дэ-э.

— Осторожнее выбирайте местечко для раздевания. Горничная миссис Гедж там, у озера.

— Дэ-э? — Глаза у Карлайла блеснули.

— Да! Флиртует с моим камердинером Эгглстоном.

— Что!

— Да-да! Сам их только что видел! — хихикнул сенатор и отправился своей дорогой.

Карлайл постоял с минутку, оцепенев. Потом глубоко вздохнул и возобновил поход.

Спустя несколько минут с налитыми кровью глазами и поджатыми губами он уже выдирался из кустов с другого конца тропинки, а там ринулся, кипя мстительной яростью, на полянку у озера. Кровь Карлайлов вскипела. Краткий осмотр Эгглстона накануне вечером вполне его удовлетворил: размеры приблизительно соответствовали тем, какие нравились ему в людях, которых он вознамерился избить. И Гордон был преисполнен воинственного духа.

Рассчитывая прервать любовную сцену и взвинтив себя за короткий срок до боевого пыла, он был немало обескуражен, увидев Герти одну. Она кидала палки в озеро в явной надежде угодить по голове какой-нибудь водоплавающей птице — невинная забава, придраться к которой не сумеет даже ревнивец из ревнивцев. Гадая, неужели его все-таки неправильно информировали, Карлайл приостановился, но тут ему припомнились прощальные слова на подъездной дороге — жестокие, терзающие слова, каждый слог которых запечатлелся в сердце, и он снова обрел твердость.

Герти оглянулась. Карлайл сверлил ее суровым взглядом.

— Ну, и где же он? — с угрозой спросил Гордон. Глаза ее остались равнодушны.

— Что это, интересно, вы тут поделываете? — осведомилась она. — Могу я вас спросить, мистер Карлайл?

— Где он?

— Кто?

— Тип этот, Эгглстон. Мне сказали, он тут, с тобой.

— Вам сказали, вот как?

— Да. И еще кое-что сказали. Ты флиртовала с ним! Герти зевнула.

— Ну и что?

В суровом взгляде Карлайла проглянула боль.

— Обниматься со слугой! Не ожидал от тебя, Герти!

— Мистер Эгглстон — джентльмен во всех смыслах этого слова, — надменно отвечала она. — А если я нравлюсь ему, тут уж я ничего не могу поделать.

Легкий скрежет нарушил безмятежность дня. Это Гордон Карлайл скрежетал зубами.

— По-видимому, он сильно в меня влюбился, — с легким беззаботным смехом продолжила Герти. — Такой внимательный. А глаза какие! Безумно красивые! И знаешь, так забавно, кажется, он считает, что и у меня красивые глаза!

Скрежет усилился.

— Как раз расхваливал их, когда я послала его в дом. Вернется с минуты на минуту, скажет еще что-нибудь приятное.

— Пусть только попробует при мне!

— Ты ему задашь, да?

— Я шею ему сверну!

— Ох-ох! А кто тебе поможет?

Свирепость Карлайла сменилась жалобной нежностью.

— Герти, не говори так! Не будь ты такой!

— Я буду такой, какой пожелаю. И я тебе не Герти!

— А что тут дурного? — оскорбился Карлайл.

— Все! Если желаешь знать, мы — в ссоре, не забывай! Да-да! Ты пошел на попятную прошлой ночью! Не хватило храбрости отдубасить того типа! Фу!

— Да я же все объяснил!

— А что произошло год назад?

— И про это я объяснил.

— Да уж, объяснил! Заходил ко мне в больницу, миловался со мной, когда у тебя губы горели от ее поцелуев!

— Что ты говоришь! Я в жизни ее не целовал. Между нами были простые деловые отношения. И ничего больше! Она знала одного молодого миллионера в консервном бизнесе — ну, знаешь сардины… а я уговаривал его соблазнить, втянуть в крупную карточную игру. Неужели ты мне не веришь?

— Не поверила бы, если б даже знала, что ты говоришь правду. Ты такой двуличный! Будь у меня хоть капля ума, в первый же день раскусила бы, что ты за штучка!

С губ Карлайла сорвался вздох.

— Ты, Герти, пожалеешь об этом. Очень скоро ты поймешь, что недооценивала меня!

— Как только пойму, тут же напишу. В какой ты тюрьме, узнать нетрудно.

Карлайл остолбенел. Он любил эту девушку, но она зашла дальше, чем следует. Оскорбила его мастерство. Больше всего он гордился своим искусством, спасавшим его от грубых промахов, приводивших других аферистов за решетку. А она посмела насмехаться над его профессионализмом! Такого оскорбительного намека Гордон спустить не мог. Он холодно приподнял шляпу.

— После таких слов, — с холодным достоинством произнес он, — вынужден тебя оставить.

— Пожалуйста! Если никогда не вернешься, ожидание не покажется мне вечностью!

— Прощай!

Истинный джентльмен до последнего, Карлайл опять приподнял шляпу и надменно отступил в кусты.

Он хотел вернуться на заросшую тропу, но не успел шагнуть на нее, как услыхал, что кто-то подходит, замер, и сразу же в поле его зрения возник Блэр.

Карлайл отпрянул в кустарник. Уходить он передумал. Уязвленная гордость снова сменилась ревнивой яростью, Герти отвергла его, или, как сказал бы друг его Слаттери, дала ему под зад, и он не надеялся на примирение. Но оставалась месть!

Гордон бурлил и кипел, а Блэр, пройдя мимо него, вышел на полянку. Страдалец переменил позицию, чтобы ничто не загораживало вид, и горящими глазами впился в соперника.

К несчастью для Блэра, добрый совет Пэки привел его в отличнейшее расположение духа, и улыбающееся лицо, заодно с бутылкой вина, показались Карлайлу безошибочной картинкой распутника, идущего к цели на всех парусах. Да, вот-вот он станет зрителем буйной оргии.

Оргия, если ее можно так назвать, началась в довольно вялом темпе. Эгглстон, откупорив бутылку, наполнил бокалы, угостил даму сигареткой, взял сигарету сам и уселся на Дерн. Пока что поведение его было вполне безобидным. Он заговорил, но слова доносились до Карлайла лишь слабым бормотанием. Несколько минут его речи, о чем бы он там ни вещал, казались вполне безвредными. Герти покуривала, не выказывая эмоций, какие полагалось бы проявлять девушке, слушающей распутника. Потом картинка резко переменилась. До ушей Карлайла донесся судорожный женский вздох. Из пальцев прекрасной дамы выпала сигарета, а сама она уставилась на собеседника, будто сказанное им потрясло ее скромность. Хотя стоял Карлайл не близко, он все-таки ясно различал ужас в ее глазах. И дольше не вытерпел.

Герти, знал он, ханжой не была. Если уж она смотрит так, то наверняка этот мерзавец сказал что-то крайне грубое и мерзкое, а значит, самая пора ему вмешаться. Горя той лихорадкой, какая всегда нападает на мужчин, готовых сразиться с распутниками размером поменьше, чем они сами, Карлайл вывалился из кустов.

Для Блэра, знавшего его под титулом Пон-Андемер и не раз видевшего, как он бесцельно слоняется по Шато, все это никак не просигналило об опасности. Он удивился немножко, так как и не подозревал, что герцог прячется в кустах, но страха не ощутил. Первым намеком на враждебность возникшего ниоткуда гостя стал внезапный его выпад: что-то твердое ударило Блэру в глаз, и на несколько минут мир превратился в черновой набросок кошмарного сна, расплывчатый и приблизительный.

Литератор обычно рисуется нам мечтательным, рассеянным человеком, не способным здраво соображать в обстоятельствах, требующих практической смекалки. Блэр Эгглстон к такому типу литераторов не принадлежал. Соображал он быстро, не подкачал и сейчас. Для человека его сложения, догадался он, на которого налетел явно спятивший герцог, самое разумное — убраться отсюда подобру-поздорову, да поживее.

Удрать в заросли кустарника он не мог — Карлайл стоял как Аполлон, загораживая тропу. Поэтому, улучив момент, когда его противник переводил дух, Эгглстон, сделав внезапный рывок, галопом рванулся к берегу и, плюхнувшись в воду, неуклюже, но энергично поплыл к островку, лежавшему ярдах в пятидесяти от берега. Выкарабкавшись на землю и отдуваясь, он встал по щиколотку в грязи, поскольку это его убежище дважды в день покрывалось приливом. Зато здесь он хотя бы был один.

Между тем, на большой земле разворачивалась нежная сцена. Наблюдавший ее Блэр еще больше утвердился в сложившемся уже убеждении, что все вокруг рехнулись; но на израненное сердце Гордона пролился настоящий бальзам. Герти, топтавшаяся на обочине битвы, подобно деве средних веков, ради милостей которой сразились два рыцаря, теперь порывисто обняла Карлайла и словами, соответствующими жесту, дала ему понять, что прошлое забыто.

— Втируша! Ты — чудо! Я и не знала, что ты на такое способен! Беру все свои слова обратно!

В ней пробудилась пещерная женщина. То, что у ее поклонника не было равных, когда речь шла о том, чтобы вытянуть наличные из кармана собратьев, она знала всегда. Но сомнения по поводу физического его мужества сильно снижали восхищение, вызываемое его профессиональным мастерством. Сейчас сомнения эти он развеял, а заодно — и сомнения в его любви к ней.

Она его поцеловала. Он поцеловал ее. Этот маленький эпизод не произвел на Блэра идиллического впечатления, хотя идиллическим, несомненно, был.

— Втируша! — выдохнула Герти.

— Герти! — пробормотал Карлайл, и тут же — ведь в наши современные, практичные дни бизнес всегда идет по пятам за примирением влюбленных, — завел разговор о том, что называл «дельцем».

— Послушай, а пора бы и дельцем заняться. Какой смысл бестолку болтаться? Вскрыть сейф я хочу сегодня же, так около часа ночи — время самое подходящее. Как ты думаешь, сумеешь ты вывести машину из гаража?

— Конечно.

— Тогда дожидайся на подъездной дороге. Мотор включи. Я спрыгну с балкона с товаром, и умчимся в Париж.

— Милый, а ты не покалечишься?

— Что ты! Там высоты-то всего несколько футов. И слушай-ка, еще вот что. То письмо, про которое я тебе говорил, когда ты не захотела слушать…

В нескольких словах он передал суть дела.

Глаза у нее засверкали. Она была тоже деловой и сразу поняла, каким ценным капиталом станет для молодой пары, только начавшей обзаводиться хозяйством, компрометирующее письмо сенатора Опэла.

Но тут же личико ее и потухло. В пылу недавнего примирения она кое-что упустила из виду.

— Втируша, а ведь нам надо поостеречься! Вон тот гусь на острове — сыщик!

— Сыщик! Не может быть!

— Сам мне только что признался. Его прислала страховая компания «Лондон, Париж и Нью-Йорк». Приглядывать за брюликами миссис Гедж.

Стоя на островке (с него вовсю капала вода), молодой романист заметил, как недавний его противник обернулся и устремил на него взгляд, до того неприятный, что ему захотелось, чтобы расстояние между ними выросло раз в десять

— Сыщик… — выговорил Карлайл, — вон оно как!

— Что ж нам делать?

— Остается одно. Связать его и упрятать куда подальше, пока мы не удерем.

— Как же до него добраться?

Задумчивым взглядом Карлайл обозрел водную гладь.

— А лодки на этом пруду не имеется?

— Вон за теми деревьями стоит лодочный домик.

— Герти! — воскликнул Карлайл, преисполнившись энергии, как мог воскликнуть Наполеон, отдавая приказания своему маршалу. — Я подожду здесь, буду следить за ним, чтоб не улизнул, а ты скачи-ка поскорее к этому самому домику и пригони сюда лодку. Заберешь меня, подгребем к островку и зацепим сыщика крюком. Когда бултыхнется в воду, мы отбуксируем его куда следует, а там свяжем и спрячем в лодочном домике. Завтра из Парижа отстучим здешним обитателям телеграмму, где его искать. Доехало?

— Доехало!

— Все ясно?

— Все!

— Ну так — бегом! — скомандовал Карлайл.

Из-за того, что в Шато «Блиссак» царила суровая трезвенность, пришлось сенатору Опэлу этим погожим летним деньком отправиться в город. В своей частной жизни он привык несколько отклоняться от принципов, столь страстно проповедуемых им на публике, и засушливость в Шато причиняла ему массу неудобств, понуждая к утомительным ежедневным визитам в коктейль-бар отеля «Дез Этранжэ», где придерживались более вольных взглядов. У него стало привычкой заглядывать туда под вечер, чтобы скромно освежиться, как того требовал его организм. Именно туда-то он и направился после встречи с Карлайлом.

Обычно вестибюль сенатор старался проскакивать на полной скорости, с видом бычка, спешащего на водопой в аризонской пустыне, но сегодня его пробег затормозился из-за Пэки. Погрузив Геджа на «Летящее Облако», тот явился в отель сообщить о развития событий Супу Слаттери, и в вестибюль вошел почти одновременно с сенатором.

Сенатор, предпочитавший в эти свои посещения одиночество, случайной встрече не обрадовался.

— А-а, Франклин, — отчужденно бросил он.

— Привет, сенатор! — откликнулся Пэки. — Что привело вас сюда?

— Вспомнил о важной телеграмме. Необходимо отбить в Нью-Йорк, без промедления. Вот и забежал.

— А я к Супу пришел.

— К Супу?

— Коллега мой, мистер Слаттери. Тот человек, который вскроет для нас сейф.

Сенатор Опэл просветлел.

— Роскошно! Вы… э… уже составили план?

— О, да! Все прекрасно. В спальне миссис Гедж никого не будет. Горизонт абсолютно чист. Получите свое письмо завтра!

В багровые тона лицо сенатора Опэла окрашивалось не только от негодования, но и от внезапной радости. Когда он протянул правую руку, схватил руку Пэки и сердечно похлопал того по плечу, как президент фирмы в рекламном журнале, поздравляющий многообещающего юнца, проявившего способности к изучению бизнеса на заочных курсах, он побагровел до корней волос.

— Мой дорогой!

— Так и думал, что вы обрадуетесь.

— Так этот человек в отеле?

— Пойду спрошу его номер у портье. Расскажу вам обо всем позже.

— Правильно. Не теряйте ни минуты!

С чувствами, слишком глубокими, чтобы передать их словами, он наблюдал, как Пэки приблизился к стойке портье, опасаясь, что в такой прекрасный денек эксперта не окажется дома. Но страх исчез, когда молодой человек направился через вестибюль к лифту. Считая, что уж такой-то случай просто взывает к лишней рюмке, сенатор Опэл, развернувшись, возобновил путь, но тут голос позади остановил его.

— Извините!

Сенатор круто обернулся, и у него перехватило дыхание. Даже мелодичность голоса не подготовила к поразительной красоте его обладательницы. Рядом с ним стояла самая красивая девушка, каких ему доводилось видеть, и он мгновенно стал воплощением галантности. Тридцать лет миновало с тех пор, как он умел обходиться с красивыми девушками, но в жесте, каким он сбил шляпу, в изысканной почтительности его поклона проглянула изрядная доля прежнего задора.

— Я видела, вы разговаривали с мистером Франклином. Вы не можете мне сказать, в каком номере он остановился? Портье уверяет, будто в отеле он не живет.

Если б кто минуту назад сказал сенатору Опэлу, что он очень пожалеет о встрече с такой несравненной красавицей, он бы высмеял такого предсказателя. Однако, услышав вопрос, отчетливо почувствовал, что жалеет, и очень. Меньше всего ему хотелось бы, чтобы в критический момент возникла какая-то знакомая Пэки.

Сенатор чуть поперхнулся, но тут же, оправившись, изготовился врать напропалую.

— Мистер Франклин?

— Вы с ним только что говорили…

— Что вы, что вы! Какой же это мистер Франклин! Насколько мне помнится, я даже и не знаком ни с каким Франклином. А говорил я только что с виконтом де Блиссаком.

— Что?!

— Да, вот именно. С виконтом де Блиссаком, — твердо повторил сенатор. — Из очень старинной, знаете ли, французской фамилии.

Красавица неотрывно смотрела на него, и он с сожалением отметил, что глазах ее ясно читалось недоверие; однако отважно врал дальше.

— Такое сходство очень, по-моему, распространено. В жизни каждому не раз приходилось сталкиваться с двойниками. Вот и я сам… Помню, однажды в Вашингтоне…

Долг рассказчика перед читателем отсеивать и отбирать. Любой материал, не представляющий, на его взгляд, потенциального интереса, он обязан выбрасывать, и потому мы целиком выбрасываем историю, приключившуюся с сенатором Опэлом в Вашингтоне. И впрямь, она не увлечет никого. Единственное ее достоинство в том, что она дала рассказчику остро необходимую передышку. К моменту, когда история благополучно завершилась, сенатор поуспокоился, набрался хладнокровия от звука собственного голосам и снова стал самим собой, то есть помпезным и напыщенным.

— Так что сами видите, — заключил он, — это случается без конца. У меня нет сомнений, что между виконтом и вашим другом, мистером Франклином, существует необыкновенное сходство, но заверяю вас еще раз: молодой человек, которого вы только что видели, — виконт, и никто иной. Могу утверждать это вполне авторитетно, поскольку он помолвлен с моей дочерью.

— Помолвлен с вашей дочерью?

— Да.

— Вы уверены?

Эта фраза показалась сенатору Опэлу глупее некуда. Он самодовольно хихикнул.

— Вы и не спрашивали бы, если б видели их вместе. Я рад, что в наше циничное время еще можно наблюдать такую привязанность. Они просто поглощены друг другом. Им только бы целоваться, иначе они жить не могут. Мне нравится на это смотреть, — с чувством добавил сенатор. — Если молодые люди влюблены друг в друга, пусть и ведут себя соответственно. Таков мой девиз. Меня просто тошнит от нынешней идиотской моды — когда жених и невеста держатся так, будто до смерти наскучили друг другу. Ничего подобного между виконтом и моей дочерью нет.

— Какая прелесть!

— Да, да. Именно прелесть!

— Что же, значит, я ошиблась. Простите.

— Не за что, не за что!

— А не можете ли вы мне сказать, где гостиная? Полагаю, никто не станет возражать, если я напишу тут письмо?

— Ни в коем случае! А гостиная вон там, за портьерой.

— Благодарю.

Слегка поклонившись, красавица ушла, а сенатор Опэл, со слабым томлением по годам, когда он ни за что бы не допустил, чтобы такая девушка ушла из его жизни, последовал своей дорогой, искать источник утешения, напиток Постава-филантропа, который мужчины, пусть и миновавшие возраст, когда любовь правит бал, все-таки могли проглотить.

Суп Слаттери сидел в кровати, читая «Алису в Стране Чудес». Когда вошел Пэки, он, чихнув, взял стакан, чтобы подкрепиться глотком горячего виски.

— Привет! — бросил Слаттери и показал книгу. — Читал эту книженцию?

— И часто. Где взял?

— В вестибюле подобрал. Забыл, наверное, кто-то. Послушай, может, ты сумеешь мне объяснить. Этот Белый Кролик. Что-то я его не понимаю. Чем он занимается?

— Спешит, по-моему, на чай с Королевой? Что-то в этом роде?

— А почему он тогда в деловом костюме и при часах?

— Н-да…

— Нет, — помотал головой Слаттери. — Так не бывает. Он опять чихнул, и Пэки тревожно всмотрелся в него.

— Ты что, простуду схватил, что ли?

— Да уж точно.

— Жаль. Это осложняет дело. А я пришел просить, чтобы ты взломал для меня сейф сегодня ночью.

Слаттери был истинным спартанцем.

— Подумаешь, простуда! — легко отозвался он. — Ты что ж, считаешь, такая ерундовина меня остановит? Само собой, вскрою. Так ты выпроводил эту тетю из спальни?

— Мало того! Геджа там тоже не будет!

— Кр-расота! А как же тебе удалось?

— О, это долгая история, — нехотя отозвался Пэки. — Понимаешь, я показал необыкновенную мудрость и предприимчивость. Если тебе захочется назвать это гениальностью, тоже возражать не стану. Миссис Гедж перешла спать в спальню мужа, а мистер Гедж наглухо запрятан в одном местечке. Оставлю открытым для тебя окно гостиной. Тебе только и потребуется — войти и забрать. Непыльная работенка.

— Знаешь, непыльных для меня уже нет, — вздохнул Слаттери. — Раньше, бывало, чем заковыристее дело, тем мне больше по нраву. Джулия даже меня поддразнивала. А теперь я — целиком за спокойную жизнь. Старею, видно. Если б сумел огрести где небольшой капиталец, чтобы ферму хватило купить, ушел бы отдел. Есть что-то такое в фермах… Коровы всякие, цыплятки…

И Слаттери мечтательно забылся. Потом какая-то неприятная мысль вторглась в его мечтания. Взгляд его загорелся.

— Слушай-ка, а я вот что хотел спросить. Насчет Шатту этого…

— Да?

— Что это за тип там живет, с белыми волосами, черными бровями? Здоровила такой?

— А-а, так ты его знаешь? Это сенатор Опэл.

Пэки, пораженный, умолк. У его собеседника вырвался свистящий вздох. Возможно, причиной тому было начинающееся воспаление легких, но больше походило на ярость сильного мужчины.

— Что такое?! — Слаттери дышал все так же странно и натужно. — Сенатор Опэл? Так ты для него хочешь раздобыть то канпраментирующее письмо?

— Да, для него самого.

— Брат! Все отменяется! Выхожу из игры!

— Что!

— Ну, нет! Не стану, даже ради тебя. Чтоб я вызволял этого сивого типа из передряги? Чем ему хуже, тем больше мне радости! Тонуть станет, кину ему одно — утюг на голову!

Пэки пришел в полнейшее недоумение. Он ничего не мог понять в этом неожиданном всплеске эмоций.

— Но…

— Нет, — твердо повторил Слаттери. — Если этого типа опозорят, только рад буду. После того, что он со мной сотворил…

И в резких, цветистых фразах, перемежающихся случайным чихом, придающим рассказу дополнительную драматичность, Слаттери поведал историю своей ночи на открытом воздухе. Рассказывал он отменно, так и виделся подоконник, слышались порывы резкого ветра, свистящего вокруг его свисающих лодыжек; и Пэки, слушая, чувствовал, как на него наваливается безнадежность. После такого происшествия нелегко будет успокоить настрадавшегося человека.

— Н-да, круто, — согласился он.

— Круто, — подтвердил, уныло чихая, и Слаттери. — Да, самое точное словцо. Вернее и не подберешь.

— Не будешь же ты дуться из-за таких мелочей?

— Как ты сказал? — переспросил Слаттери. — Мелочей?

— Это ж просто шутка.

— Шуточки, ничего себе!

Пэки спохватился, что выбрал не ту линию уговоров, и ударил по более личной ноте.

— Подумай обо мне! Ты ведь меня не подведешь, а? Слаттери зашелся недоумением.

— Послушай, да при чем тут ты? Чего ты-то так распалился? Если этот дурила написал не то письмо, пускай сам и расхлебывает. Не пойму, каким ты тут боком?

— Понимаешь, у сенатора Опэла есть дочка. Она, конечно, очень расстраивается. Вот я и хочу ей помочь.

— А ты что ж, втюрился?

— Разумеется, нет!

Пэки брала досада, что его дружбу с Джейн, чисто платоническую, все истолковывают неверно. Сам он, конечно, знал, что между ними — ничего нет, только рыцарственное желание помочь попавшей в беду знакомой с его стороны, а с ее — естественная благодарность. Правда, разок-другой он ненароком погладил ей ручку, и даже подержал минутку-другую, но ведь из чистой вежливости; точно так же он вел бы себя и с родной тетей, попади его тетя в беду. Пэки изо всех сил старался растолковать это Слаттери.

— Ничего подобного! Мне просто ее жалко!

— Пожалей лучше старикана Опэла.

— Так ты не выручишь нас?

— Нет уж!

— Не могу поверить, — укоризненно сказал Пэки, — что передо мной действительно Суп Слаттери. Добрый, надежный старина Слаттери.

— Он самый! — заверил Слаттери.

— И ты решительно отказываешься?

— Да!

Пэки направился к двери. Он потерпел поражение.

— Да-а, — с бесконечной грустью вздохнул он, — это разбивает мне сердце. Надеюсь, никогда в жизни у меня не будет таких огорчений.

Надеялся он зря. Шагнув из лифта в вестибюль, Пэки узнал в красивой девушке, направлявшейся к нему, свою невесту.

Молодому человеку, помолвленному с красивой девушкой и живущему вдалеке от нее, полагалось бы, неожиданно столкнувшись с ней, испытывать одно — чистейшей воды ликование. Однако чувства Пэки вряд ля подпадали под такую категорию. В ситуации, которая могла бы стать благодатным сюжетом не для одного поэта, чувство им владело одно — будто какой здоровяк-приятель крепко саданул его но носу.

Первой заговорила Беатриса.

— М-да. Что-то ты мне не слишком обрадовался…

При этих словах Пэки опомнился и сумел до некоторой степени воспользоваться своими умственными и физическими способностями. До полной ясности ума было еще далековато, но здравый смысл, доковыляв на подкашивающихся ногах до своего трона, подсказал, что надо выказать хотя бы капельку сердечного восторга. И Пэки кинулся его выказывать. Мозги у него пребывали еще в отупении от грянувшей катастрофы, но он все-таки ухитрился нежно улыбнуться.

— Я ужасно рад, — выговорил он. — Просто не ожидал, что… я имею в виду… понятия не имел…

— Да. Наверное.

— Когда же ты приехала?

— Сегодня днем.

Потихоньку Пэки обретал надлежащую форму. Всеми силами, понимал он, надо избегать малейших проявлений нечистой совести. В конце концов все не так уж и плохо. К счастью, у него есть в качестве алиби яхта. Беатрисе не к чему знать, что обретался он после своего приезда не на «Летящем Облаке». Манеры его, не вполне еще уверенные, стали все-таки гораздо непринужденнее.

— Нет, как чудесно, что ты сумела приехать! — воскликнул он. — Я так и надеялся, когда сообщил тебе в письме, что я тут. Но боялся, что ты не сможешь оставить дом. Как, кстати, ваши гости?

— Прекрасно.

— Много интересных?

— Весьма.

— А как домашние?

— Прекрасно.

— Как твой отец?

— Прекрасно.

— А мать? Как она?

— Прекрасно.

— А тетя Гвендолин?

Столь дотошная внимательность не тронула леди Беатрису, а только раздосадовала.

— Может, сэкономим время? Тебя удовлетворит, если я скажу сразу, что все в Уорблсе, до единого, поживают прекрасно?

Пэки признал разумность такого предложения.

— Да… Как же чудесно, что ты сумела выбраться сюда! — повторял он, оставляя тему здоровья ее родных. — Наверное, тебе нелегко было разыскать меня, я ведь не в отеле живу. Видишь ли, я приплыл сюда на яхте. Помнишь, я говорил, что, возможно, найму… или я в письме написал про яхту?

— Нет. В письме ты написал только, что уезжаешь в Сен Рок.

— А-а… Ну так вот, я нанял яхту. Сейчас она на якоре в гавани.

— И ты живешь на яхте?

— Да, совершенно верно. Живу на яхте.

— Вот как… — протянула Беатриса. — А я так поняла, что гостишь ты в Шато, выдавая себя за виконта де Блиссака.

Пэки снова показалось, что его крепко двинули в нос, и даже, что невидимый драчун, не удовлетворившись одним ударом, заехал и в челюсть. Как сквозь дымку, он слушал дальше.

— Я случайно узнала, что виконт де Блиссак гостит в Шато своей матери у американцев по имени Гедж. А только что встретила одного старика, и он рассказал мне, что ты и есть тот самый виконт де Блиссак и помолвлен с его дочерью. Ты не считаешь, что тебе следует объясниться?

Один из существенных изъянов жизни в том, что иногда человек просто вынужден говорить правду. Такой вот момент, понял Пэки, наступил сейчас. Кое-какую правду ему никак не хотелось выкладывать, но никуда не денешься.

— Я тебе все расскажу!

— Жду с нетерпением.

— Этот старик — сенатор Опэл.

— Итак, ты помолвлен с мисс Опэл?

— Нет, нет и нет! Он только думает, будто я помолвлен.

— Из того, что он рассказал мне, ты, по-моему, даешь ему достаточные основания.

— Сенатор Опэл написал письмо…

— Какое любопытное совпадение! Я только что тоже написала письмо.

— …очень и очень компрометирующее его. А письмом этим завладела миссис Гедж и пригрозила отправить в газеты. Ему ужасно хочется заполучить письмо обратно. Я случайно познакомился с его дочкой…

— Как же?

— Ну, это долгая история. Подстригал старикану волосы, а…

— Что-что?

— Сейчас некогда вдаваться в подробности. Ну, в общем, когда я подстригал ему волосы, я с ней и познакомился. Она и рассказала мне про письмо. Ну, естественно, я вызвался помочь. А это натолкнуло сенатора на мысль, будто я — Блэр Эгглстон.

— Что?!

Пэки приостановился на минутку, стараясь выстроить мысли. Он видел, что рассказ получается не таким внятным, как хотелось бы.

— Когда я говорю, что он подумал, будто я Эгглстон, я имею в виду, что Джейн…

— Вот так, значит! Уже — Джейн!

— Ее зовут Джейн. Он подумал, будто я — тот человек, с которым мисс Опэл помолвлена. А помолвлена она с Блэром Эгглстоном.

— Вот это уж точно нет! Эгглстон, когда я встретила его в Лондоне, про помолвку мне не говорил.

— Ну, естественно. Понимаешь ли, помолвка у них тайная.

— Да? Что ж, продолжай.

— Вот потому-то сенатор и подумал, что мы помолвлены.

Беатриса отбивала такт ножкой по ковру. Дурной знак.

— Пока что я поняла одно — сенатор Опэл написал письмо, а мисс Опэл желает, чтоб ты раздобыл его обратно.

— Ну, это все так и есть.

— Не совсем. Разве не рискованное занятие — красть письмо у миссис Гедж?

— Ох, рискованное! Это уж точно!

— Ты можешь угодить в очень неприятное положение.

— Вполне вероятно, — подтвердил опять Пэки, тронутый ее заботливостью.

Губы у Беатрисы поджались.

— И тем не менее, — продолжала она тем ласковым, шелковым голосом, каким часто говорят женщины, хотя ни одному мужчине он не принес ничего хорошего, — ты явно готов рискнуть ради мисс Опэл, которая ничего для тебя не значит.

Слишком поздно Пэки разглядел трясину, в которую Беатриса заманила его. На него навалилось бессильное отчаяние, словно на нервного свидетеля, запутавшегося в сетях перекрестного допроса.

— Да, но разве ты не понимаешь….

— Я все вполне понимаю. Вывод для меня очевиден. Эта девица вскружила тебе голову. Вот, возьми это письмо и прочитай. Избавит нас от лишних разговоров.

— Ты не понимаешь!

— О, вот как?

— Я ввязался в эту затею только ради развлечения!

— Какое же тут развлечение?

— Ну, видишь ли… дух приключений…

— Дух совершеннейшего идиотизма. Ты не только ухаживаешь за мисс Опэл за моей спиной, но вдобавок, как мне представляется, ты еще и слабоумный. И мне вполне очевидно, что ты не тот человек, с каким мне хотелось бы связать свою жизнь. Я воображала, будто могу что-то из тебя слепить, но все — пустые мечтания. С тем же успехом можно признать это сразу. Пожалуйста, как улучишь свободную минутку, дай себе труд, прочитай мое письмо. В нем сказано все. Прощай.

— Но послушай…

Неудобство вести интимные, сердечные разговоры на публике в том, что действия наши стеснены необходимостью соблюдать условности. Даже во Франции вы не можете гнаться за девушкой через вестибюль отеля. Беатриса столь скорым шагом устремилась к выходу, что у Пэки был один выбор — или позволить ей уйти, или припуститься за ней галопом. И он позволил Беатрисе уйти.

Конверт похрустывал у него в пальцах. Он вяло распечатал его, не рассчитывая, что письмо добавит что-то существенное к уже имевшейся у него информации. После последних Беатрисиных слов, таких типичных для нее, ясных и четких, он предположил, что письмо это — разрыв в письменной форме.

Догадки его подтвердились. Написано оно было на трех страницах, захватывая еще и четвертушку четвертой; однако суть можно было бы выразить в одной, мучительно горькой фразе, столь знакомой любителям мелодрамы: «Не звонить нашим свадебным колоколам».

Свадьба между леди Беатрисой Брэкен (да-да, дочерью графа Стейблфорда) и Патриком Б. Франклином (да-да, хорошо известным американским миллионером и спортсменом) отменялась.

Статистики, которые так увлекаются цифрами — на ум тут же выскакивает имя Швертфегера из Берлина, — информируют нас, что из молодых людей, только что получивших отказ на предложение о браке (а под эту категорию, безусловно, подпадают и те, чьи помолвки порваны), 6,08 процента стискивают руки и безмолвно глядят вдаль, 12,02 процента садятся на первый же поезд в Скалистые Горы и охотятся там на гризли, в то время как 11,07 процента усаживаются за письменные столы и превращаются в современных романистов.

Остальные (как доказано статистиками, именно они составляют подавляющее большинство) норовят побежать за ближайший угол и хватить рюмашку-другую. В эту подгруппу попал и Пэки. Сильнейшее желание влить в себя чего похолоднее и позабористее охватило его в первые же десять секунд после того, как он внимательно прочел первые строки Беатрисиного письма. Две минуты спустя он уже очутился в баре, умоляя добряка Гюстава прийти на помощь страждущему, а пока тот доставал бутылки и музыкально побрякивал льдом, Пэки заметил, что к нему направляется сенатор Опэл.

И ничуть не удивился. Неубедительному вранью сенатора, будто бы он примчался в отель «Дез Этранже» отправить телеграмму, Пэки не поверил, ни на секундочку не усомнясь, что стоит ему войти в бар, и первый, кого он там увидит, — великий приверженец сухого закона. Заметив сенатора, он почувствовал явную тошноту, накатывающую на молодых людей с разбитым сердцем, которые видят потенциального собеседника, держащего к ним курс. Болтать с ним охоты не было, и лишь жгучее желание принять внутрь целебного снадобья удержало его на месте.

Для начала, прежде чем перейти к более насущному вопросу, сенатор остерег Пэки.

— Только что встретил девушку, расспрашивала про вас. Я ей с три короба наплел, так что все в порядке. Но лучше все-таки не попадайтесь ей на глаза.

Пэки подали снадобье Постава. Одним глотком, не отвечая сенатору, он осушил бокал и заказал еще порцию. Добряк Постав, умеющий читать по лицам, повторный заказ предвидел и моментально наполнил бокал. Пэки вцепился в него, точно напуганный ребенок в материнскую руку.

— Уж не знаю, кто эта девушка, но вас она, безусловно, знает. Однако я наболтал ей, будто вы — виконт де Блиссак, и она ушла вполне довольная. Выйдите из бара вон через ту дверь и не наткнетесь на нее.

И, разделавшись с такой ерундой, сенатор Опэл перешел к более важному предмету.

— Ну как? Все уладили?

Пэки, почавший третий бокал, посмотрел на него тусклым взором. Буйный нрав сенатора, всегда тлеющий наготове, мигом располыхался. Тень королевского пурпура, обычно заливавшего ему лицо в моменты ярости, уже окрасила его щеки.

— Какого такого дьявола вы пучите на меня глаза, будто рыба? — спросил он. — Вы что, упились? Говорить не можете? Полчаса назад вы поднялись наверх организовать все с этим вашим человеком. Что стряслось?

Пэки с усилием напряг мозги, стараясь уразуметь вопрос. От напряжения ему показалось, будто у него отлетела макушка, но что-то подсказывало, что, лишь выдав затребованную информацию, он сумеет без помех отдаться своим печалям.

— А-а, все сорвалось, — выговорил он. Сенатор побагровел.

— Сорвалось?!

— Угу. Сказал, что не станет…

— Почему? Он ведь взломщик, правильно?

— Угм. Но прошлой ночью, когда он что-то взламывал, вы высадили его на подоконник. Ему это не понравилось.

Сенатор примолк, сраженный ужасом.

— Черт! Это что ж, тот самый тип?

— Ухм…

— Он обиделся, что ли?

— И крепко. Сказал, если вы тонуть станете, он вам утюг швырнет в голову, иной помощи вы от него не дождетесь.

Сенатор молча переваривал эти слова. До чего ж верна истина, думал он: неведомы нам последствия поступков наших, даже самых мелких. Эка, подумаешь, важность — высадить грабителя на подоконник! Повседневный, самый обычный поступок; совершив его, люди через минуту напрочь о нем забывают, а вот на тебе — из-за этого ему грозит полнейший крах! Сенатор скорбел о бесповоротности прошлого, как скорбели и до него многие мужественные люди.

Пэки молчанию только радовался, получив возможность обратиться мыслями к собственным бедам. Он с головой нырнул в них, когда настойчивый шум вернул его на землю и, сильно досадуя, он увидел, что сенатор еще тут; мало того, тот опять принимается за расспросы.

— Что же нам делать?

Пэки с облегчением увидел, что на эту загадку ответ легок и прост.

— Не знаю.

Но сенатор почему-то явно не удовлетворился. Заметив, что его молодой друг впал не то в транс, не то в мечтательность, он завоевал его внимание самым немудрящим способом, резко лягнув по правой лодыжке.

— У-ух! — взвыл Пэки, разом забросив все мечтания.

— Мы должны получить письмо! Необходимо что-то предпринять!

Этот вопрос Пэки прояснить тоже мог.

— А-а, письмо… да я уже получил!

— Что? Получил?

— Ну да…

— Когда же?

— Только что.

— Мое письмо?

— Нет, не ваше. Беатрисино. Сенатор застонал.

— Спятили, а?

— Не то чтобы спятил, но мне неприятно, — признался Пэки. — Видите ли, в нем это… фрукт.

— Фрукт еще какой-то! Что за фрукт?

— Фига.

— Где?

— В письме.

Возможно, только благодаря присутствию духа голова у сенатора Опэла не развалилась на части. Он успел стиснуть виски, хватаясь за краешек ускользающего разума.

— Кто-то должен вскрыть сейф! — Сенатор вернулся к единственному вопросу, который не мог вызвать разночтений и недопонимания. — А сами вы что, сейфы вскрывать не умеете?

— Нет.

— А почему? — возмутился сенатор, словно подобное умение входило в программу обязательных наук.

— Вскрывать сейфы… тут столько сложностей… Кистеры, болты, зажимы… еще много всякого. Динамит нужен… марля, толстые какие-то штуковины, а еще и тонкие… сложно все очень.

— О-ох, черт!

— Если только это не сейф другого типа.

— Какого?

— Такого, как у миссис Гедж. Тогда все просто и легко.

— Легко?

— Угу. Только и надо — отыскать код.

— А как его искать?

Пэки в слабом удивлении взглянул на него.

— Понятия не имею.

Надежды сенатора увяли. Внимание Пэки снова рассеялось.

— Так что, вы хотите сказать, что сделать ничего нельзя?

— Э?

— Сделать ничего нельзя?

— Абсолютно ничего. Она говорит, одно время еще надеялась, будто сумеет что-то из меня сделать, но теперь видит — нет, не получится.

— Какого дьявола? — выпучил глаза сенатор Опэл. — Про что вы тут бормочете?

Сознание Пэки прояснилось. Он увидел, что чуть было не выболтал этому старику, сующему нос в чужие дела, сокровенную историю священной и личной трагедии, которой делиться ни в коем случае нельзя. С некоторой трудностью (Гюстав из отеля «Дез Этранжэ» смешивал очень мощное снадобье) Пэки оторвался от стойки.

— До свидания…

— Эй, эй! Погодите!

Но Пэки уже ушел, ушел туда, где нет никаких голосов, где царят покой и тишина. Ну если не покой, так хотя бы можно размышлять на досуге, в одиночестве, о своем разбитом сердце. По пути к пирсу, где была зачалена его лодка, он немножко поудивлялся, с чего вдруг сенатор Опэл так заинтересовался Беатрисиным письмом, но, приписав этот интерес пустому любопытству, выкинул из головы такую мелочь.

Заведя мотор, он не совсем прямо поплыл к лодочному домику. В состоянии он находился весьма рассеянном и не мог воспринимать приземленные явления.

Именно по этой причине слабое бульканье (его ухитрялся издавать через кляп во рту Блэр Эгглстон, связанный по рукам и ногам в темном углу лодочного домика) не пробилось в его сознание. Если даже Пэки и слышал его, так и внимания не обратил. Зачалив лодку, он, по-прежнему весь в раздумьях, отправился в домик.

Несколькими часами спустя, когда Сен Рок окутала темнота, можно было заметить, как гибкая фигура, выскользнув украдкой из отеля «Дез Этранжэ» направляется, тоже украдкой, к гавани.

Вынужденное затворничество давно угнетало нервную систему Мориса, виконта де Блиссака. Этот молодой человек всю жизнь любил веселье и развлечения; а мало что веселого, а уж тем более — развлекательного в затянувшемся одиночестве.

Сегодня вечером виконт сломался. Долгие часы созерцал он потолок, умывальник, одно кресло, другое, обои в цветочек, гравюру «Прощание гугенота» и готов был пойти на любой риск, пусть хоть самый опасный. Словно героине современной пьесы, ему хотелось одного — убежать от невыносимой среды. Когда он сражался с этим приступом, его вдруг осенила идея, такая блестящая, какая в жизни не осеняла. Почему бы ему не пробраться под покровом темноты на яхту Пэки, а там во имя их старинной дружбы, умолить того сняться с якоря и увезти его в Англию, где он не подвластен жандармерии Сен Рока?

Чем больше виконт раздумывал над этой идеей, тем больше она ему нравилась. Он даже недоумевал, отчего ему раньше такое в голову не пришло? Разумеется, в пробежке по улицам, ведущим к пирсу, таится определенная опасность, но он наплевал на все. Ему хотелось сбежать от потолка, умывальника, кресла, второго кресла, обоев в цветочек и гравюры «Прощание гугенота».

И вот он, с превеликой осторожностью, крадется по загогулистым улочкам, которые, петляя, сбегают к гавани.

Удача сопутствовала ему. Не раздалось строгого окрика с требованием остановиться, тяжелая рука не легла ему на плечо. Виконт добрался до пирса, разыскал лодку, забрался в нее, отвязал канат и отплыл. Было несколько затруднительно опознать «Летящее Облако» среди множества яхт, покачивавшихся на подступающем приливе, но в конце концов ему удалось разыскать и ее.

Виконт тихонько окликнул Пэки, однако ответа не дождался. По-видимому, тот ушел на берег. Он решил, что поднимется и дождется друга на яхте.

Ступив на палубу, виконт де Блиссак вспомнил нечто весьма существенное, о чем узнал в предыдущий свой визит на борт, — местонахождение шкафчика, в котором Пэки хранил виски, и прямиком устремился к нему. Душа его томилась по тонизирующим напиткам.

Лишь несколько минут спустя виконт обнаружил, что он — не единственный пассажир на борту, чьи мысли текут в этом направлении.

Влетев в каюту, он увидел пузатенького коротышку, сжимающего бокал, полный до краев. Стоял он спиной к виконту, но при звуке шагов встрепенулся, подпрыгнул и расплескал содержимое бокала на консервированный язык, составлявший его скромный ужин.

Виконт де Блиссак обнаружил, что смотрит в выпученные глаза Дж. Веллингтона Геджа, которого, как он знал из надежного источника, он убил три вечера назад, на Празднике Святого Рока.

Когда стрелки часов, мимоходом украденных в Цинцинатти, указывали двадцать пять минут первого, лучшая часть Супа Слаттери, после ухода Пэки беспокойно ворочавшаяся в нем, вдруг воспряла и взяла командование в свои руки.

Теперь он ясно увидел, что находился буквально на волосок от греха, почти единственного, который признавал за грех его весьма гибкий кодекс, и грех непростительный: он отказал в помощи приятелю, попавшему в беду. Приятель подал ему сигнал бедствия, а он отмахнулся.

На многие качества Супа Слаттери моралист поджал бы губы и вздернул бровь. Например, взгляды его на священность частной собственности были в корне ложными; и Суп чересчур часто отвечал на зло левым хуком в челюсть, а не кроткими словами.

Но за одно он всегда себя хвалил, одного никто не мог бы поставить ему в упрек — он никогда не подводил друга в час беды.

Теперь он сгорал от стыда и угрызений совести. Несмотря на заверения Пэки, что лишь чистейший альтруизм движет им в желании помочь Джейн Опэл, Суп умел читать между строк и пришел к заключению, что движущей силой была все-таки любовь. Да, Пэки влюблен в эту девицу, а он, Суп Слаттери, только из-за того, что рассорился с ее папашей, вознамерился подсыпать песку в его коробку скоростей. Натягивая брюки и доставая сумку с инструментами, Суп тихо стонал.

С озаренной душой кающегося грешника и тихим восторгом человека, прозревшего на краю гибели, он уже через десять минут выскочил из отеля и припустился по холму к Шато «Блиссак».

На этот раз, знал он, открытое окно для него не приготовлено, но не так уж трудно залезть через балкон, тот самый, еще в первый раз получивший его одобрение. Никаких трудностей и не возникло. Можно было подумать, что установили балкон ради удобства грабителя, вздумавшего наведаться в дом. Бесшумно, в считанные секунды Слаттери забрался на него и, слегка отдуваясь — был он уже не первой молодости, заметил, что окно открыто.

Это вызвало у него недоумение. Ведь Пэки заверил его, что нынешней ночью спальня будет пустовать. Суп подкрался поближе и изумился еще больше, разглядев, что за шторами горит свет.

Странно! Чуть раздвинув тяжелые складки шторы, он заглянул в узкую щель. На столе лежал электрический фонарик, свет от него падал на сейф. А над сейфом, возясь с замком, склонилась смутно различимая фигура.

XVII

Пэки Франклин в тот вечер ушел к себе рано. Но спать не лег. Для человека в таком душевном разброде о сне не могло быть и речи. В поздний час, когда Суп выступил в путь, Пэки все еще сидел у окна, полностью одетый, с трубкой в зубах, и глядел на залитый луной сад с тем же странным тупым блеском в глазах, какой зажегся в них с той минуты, как Беатриса порвала их помолвку.

В своей всемирно известной брошюре, на которую мы уже ссылались, Швертфегер из Берлина писал так:

«Сбегав за угол и хлебнув крепкого напитка, субъект (речь идет о молодом человеке, разочарованном в любви) будет отказываться от любой еды и в 87,06 процента случаев отправится на долгую изнурительную прогулку по дороге или по сельской местности на значительной скорости и в превеликом душевном волнении».

И это сущая правда! Так, видели мы, произошло в случае Гордона Карлайла, так же случилось и с Пэки. Сразу по возвращении в Шато он отправился на прогулку, длившуюся несколько часов, из-за чего и отсутствовал за столом. Час ужина пришел и ушел, а Пэки даже и не заметил. Если он мельком и вспомнил про ужин, то всего лишь ради того, чтобы дать разуму минутку передышки, направив мысли на еду, а потом, скривившись, отшвырнул с отвращением подобные думы.

И теперь, поздней ночью, покуривая у окна, он удивился и даже оскорбился, обнаружив, что все его страдания вдруг скукожились и повернуть в скорбь свою израненную душу он не может, изо всех сил подстегивая ее, больше никак.

Такая перемена в настроении привела его в тупик. А вот Швертфегера — ни капельки!

«Длинная и физически изнурительная прогулка завершена, — пишет Швертфегер. — Субъект возвращается к себе в комнату физически измученным, и тут зачастую происходит следующее: он усаживается в кресло, задрав ноги, закуривает трубку и в 65,09 процента, как установлено, пелена спадает с его глаз. Он пересматривает свое состояние и приходит к выводу, что он — auge davonkommen, а по-английски скажем, решаясь на перевод непереводимой фразы, — он вполне выздоровел от любви!»

Именно такой стадии и достиг сейчас Пэки.

Несколько часов после расставания с Беатрисой сумрачность туманом окутывала его, но теперь он вдруг почувствовал себя просто распрекрасно.

Пэки рассортировал факты. Итак, Беатриса разорвала их помолвку, это ясно. Но — этот аспект, понял он, он до сей поры упускал из виду — что с того? Чем больше он анализировал ситуацию с этой точки зрения, тем яснее понимал, что происшедшее — отнюдь не трагедия, а, напротив, не что иное, как старомодный добрый хэппи-энд. Второй раз за его карьеру в качестве жениха судьба даровала ему удачное и счастливое спасение. Стать мужем нынешней миссис Скотт или Потт — а, может, даже и Ботт — достаточно плохо. Но разве лучше ходить в мужьях леди Беатрисы Брэкен из Уорблса, графство Дорсетшир?

Все эти мысли о том, чтобы возвысить его душу… Концерты, картинные галереи… Эта склонность запихивать его в общество интеллектуалов с бакенбардами… Разве все это, после того как угаснет первый пыл страсти, не заставит задуматься: а правильный ли, разумный ли ответ ты дал на вопрос священника «Берешь ли ты…»? Конечно, заставит.

А Беатрисина семья, как с ними? Может быть, мужчину, который избежал непрестанной, сплошной охоты и рыбной ловли, спасся от анекдотов графа Стейблфорда, от приходских сплетен леди Стейблфорд, от сверлящих взглядов и ядовитых шуточек леди Гвендолин Бликхорн правильнее поздравить, чем жалеть?

Тысячу раз — да! — решил Пэки, и великий покой снизошел на его душу, точно он сбросил тесные ботинки. Щелкнув, сомкнулись осколки разбитого сердца, и оно стало как новенькое. В этот момент он наконец расслышал, что в дверь тихонько, но настойчиво стучат. Дверь приоткрылась, и вошла Джейн Опэл.

— Тш-шш! — прошипела она.

Джейн закрыла дверь.

— Тш-ш! — опять прошипела она.

Но нужды в предупреждениях не было, Пэки и так слова не мог вымолвить. Подобно Супу Слаттери, который сейчас тихонько пробирался к балкону венецианской спальни, он пребывал в муках совести, что напрочь лишило его дара речи.

Долгие дни и часы, угрызался Пэки, он не уделял этой девушке ни единой мысли. Сосредоточившись на собственной эгоистической печали, он пренебрег ее бедой. А какой удар она, наверное, получила, когда отец сообщил, что Суп Слаттери разорвал договор и надежды на получение письма не осталось! От таких размышлений ему стало не по себе. Как он мог, как только мог!

Пэки печально смотрел на Джейн. На ней был голубенький пеньюар, а в этой хронике уже отмечалось, что в голубеньком пеньюаре она выглядела обворожительно. До того обворожительно, что в душе его что-то взорвалось, словно бомба, и все сожаления были смыты волной новых эмоций.

А теперь мы в последний раз обратимся к Швертфегеру.

«По достижении этой стадии, — пишет он, завершая свои заметки, — субъект испытывает серьезную благодарность небесам за свое счастливое избавление, и весьма вероятно, что он незамедлительно влюбится в другую».

Но Пэки стал бы отрицать, что влюбился. Он придерживался мнения, что, сам того не замечая, любил эту девушку все время. Сейчас он увидел, что виконт де Блиссак был прав и прав был Слаттери. Беатриса, и та была права. Даже сенатор был прав, хотя выводы строил, исходя из ложных посылок. Они все считали, что он влюблен в Джейн, и чутье не подвело их. Он сам удивлялся больше всех, но от фактов не уйти, теперь он и сам признавал: пусть Джейн и не единственная девушка, которую он любил в жизни, но, несомненно, та самая, которую он любит сейчас.

Пэки страстно пожирал ее глазами. Теперь он раскусил, в чем ее привлекательность. В прошлом его влекло к девушкам то одно качество, то другое. В Джейн было сразу все — и живость, составлявшая очарование миссис Скотт (или Потт, а может, и Ботт) и аристократичность леди Беатрисы Брэкен, а вдобавок — обаяние, свойственное лишь ей одной. Она была смесью всех женских качеств, которыми он восхищался. Да, на сто процентов, Джейн — та самая, единственная. Девушка, которую он искал всю жизнь. Его идеал.

Противостоял всему этому тот факт, что сама она была влюблена в Блэра Эгглстона.

Соображение это внесло диссонанс в минуту, когда Пэки осознал, что нашел наконец свою половинку, но оно всплыло, и он свалился обратно в кресло, точно ему подсекли сухожилия.

— Что такое? — встревожилась Джейн.

— Да так, ничего.

Джейн, подойдя к двери, прислушалась. Удовлетворенная тишиной снаружи, она вернулась. На лице ее была написана решимость.

— Я говорила с папой сегодня вечером. Пэки печально кивнул.

— Он мне рассказал, что ваш Слаттери отказался взламывать сейф. И еще, вы ему сказали, что спальня миссис Гедж будет сегодня ночью пуста.

Пэки кивнул опять.

— Да, горько и обидно. Я ради этого трудился, как собака, а теперь все насмарку!

— Вы были изумительны! — воскликнула Джейн. — Изумительны с самого начала. Я никогда никем так не восхищалась!

Глаза ее сияли, и Пэки отвел взгляд. При данных обстоятельствах, считал он, чем меньше он будет смотреть в эти сияющие глаза, тем лучше. Даже если он будет смотреть в другую сторону, и то чести Франклинов едва достанет, чтобы сдержаться и не схватить ее в объятия. Лучше уж не взваливать на честь слишком уж непосильный груз. Одного голубенького пеньюара достаточно, чтобы она дала крен.

— И вовсе не насмарку! — продолжала Джейн. — Все идет замечательно!

От этого поразительного утверждения вся решимость Пэки улетучилась. Он посмотрел, и измученная душа застонала. Джейн стояла, вздернув подбородок, глаза ее сверкали, пеньюар стал совсем уж лазурным. Пэки опять отвел глаза.

— Понимаете, — говорила Джейн, — когда папа рассказал мне все, у меня появилась идея. Я подумала: «Ах, черт подери! В дом всего две ночи назад вломился грабитель, и ей не покажется странным, что я разнервничалась». Я отправилась к мисс Путнэм и сказала, что хочу спрятать свою брошь и другие ценности в сейф миссис Гедж, чтобы они не валялись так вот, на виду. Она, конечно, повела меня в спальню, открыла сейф и убрала их туда. А я пристально наблюдала, не сводя глаз ни на секунду. Она делала так: покрутила что-то, раздался стук, будто что-то упало, потом покрутила еще — и дверца распахнулась. Я уверена, что запомнила все правильно. Почему бы нам не отправиться туда сейчас и не попытаться?

Пэки не мог вымолвить ни словечка. Мысль, что девушка, способная придумать такой смелый план, безрассудно бросается в объятия человека, который носит бакенбарды, а пожалуй что, если покопаться как следует, выяснится, что и берет порой понашивает, бесконечно печалила его.

Выкрав же письмо для сенатора, он сам уберет все препятствия к их браку.

Пэки стиснул зубы. Королева не может ошибаться. Если она желает загубить свою жизнь, так тому и быть. Если судьба в своей иронии настаивает, что именно он должен помочь ей, надо смириться.

Пэки увидел, какую роль ему придется играть. Он будет помогать ей до конца, а потом соединит их с Блэром руки, и благословит их, и уйдет на закате, задыхаясь от самоотречения. А много лет спустя седовласый скиталец заглянет через изгородь старомодного сада, увидит детей, резвящихся на лужайке, и их мать — седую, но еще красивую — и смахнет слезу. Потом, сорвав розовый бутон, спрячет его у сердца и побредет прочь — творить добро.

Но как бы ему все-таки хотелось, чтобы это был кто-то другой, а не Блэр Эгглстон!

Джейн его молчание истолковала неправильно.

— Вы что, не считаете, что стоит попробовать? Пэки, вздрогнув, очнулся.

— Нет-нет. Попробовать можно.

— Тогда чего же мы ждем?

— А мы и не ждем. Вперед!

Суп Слаттери все еще смотрел на расплывчатую фигуру и, что интересно, первым его чувством была почти сентиментальная жалость. Не в состоянии разглядеть ничего, кроме бесформенных очертаний, он скоропалительно заключил, что это Пэки, лишившись его профессиональной помощи, пытается совершить взлом вслепую, по-любительски. Энтузиазм этой попытки тронул его чувствительное сердце. Он почувствовал себя отцом, благожелательно взирающим на несмышленыша-сына.

Но тут человек на мгновение обернулся, свет фонаря высветил лицо Гордона Карлайла, и всякие отеческие чувства испарились напрочь.

Мы уже упоминали о неприязни Супа к конкурентам по профессии. Ну, а уж к союзникам и партнерам по бизнесу, которые внезапно превращаются в конкурентов, его антипатию словами не выразить. Открытие, что Карлайл, которому он доверял безоглядно, затеял с ним двойную игру, настолько расстроило его, что пришлось присесть на балюстраду балкона, переварить эту новость.

В цели Карлайла Суп не усомнился ни на минутку. Не раз этот тип недвусмысленно намекал, что и он умеет вскрывать сейфы, а, следовательно, гнусное предательство планировал с самого начала; и тут же Суп добавил еще одну сентенцию к маленькому запасу мудрости, который копил всю свою активную жизнь: никогда, наказал он себе, не доверяй аферистам, они такие нечестные!

Однако сейчас не время извлекать мораль, надо действовать. Поднявшись, Суп снова приблизился к шторам, бесшумно раздвинул их и шагнул в комнату. Только подкравшись на цыпочках совсем близко к склоненной спине Карлайла, он заговорил.

Дословно воспроизводить его реплику мы не станем. В широком смысле она носила библейский характер, и произнес он ее сквозь стиснутые зубы. Достаточно сказать, что от этих слов Гордона подбросило, точно мексиканский боб.

С самого начала всего предприятия он ужасно нервничал. Взлом сейфов был не по его линии, заниматься этим ему совсем не нравилось, и только мысль о том, что скажет его Герти, если он отступит, побуждала продолжать. Когда он, повернув ручку сейфа, прислушался, не упали ли тумблеры, то даже осознание того, что Герти стоит за дверью на страже, не могло усмирить нервы. Подсознательно он ожидал — того гляди, что-то случится.

Что-то, но все же не это. В мысленном списке неприятностей, какие могли приключиться, никак не входило появление Супа Слаттери. Когда Гордон услышал знакомый голос, ему показалось, что сердце у него изо рта не выскочило только потому, что он накрепко стиснул зубы да еще прикусил язык.

Следующие несколько минут беседу вел Суп. Поток отборной брани, выражавшей мнение о предательстве друга, гулко разносился по залу. Случай был тот самый, когда оратору хотелось бы выразить себя, разглагольствуя во всю мощь легких, но обстоятельства препятствовали.

Однако произнесенные полушепотом слова оказали нужный эффект. В конце концов, когда человека обзывают надувалой, бесчестным гадом, двуличным подлецом и вонючим скунсом, то главное суть, а не громкость звука.

Бочком отступив к стене, Карлайл вжался в нее. Он был не особо обидчив, и словесная критика сама по себе его не задевала. Однако душу тяготило крепнущее подозрение, что ругань — лишь прелюдия. Очень скоро, опасался он, оратор, поняв недостаточность словесных попреков, перейдет к действию. А что это словечко означает на языке Супа Слаттери, он понимал как нельзя лучше.

Потом неожиданно проклюнулась надежда. Позади угрожающе надвигавшегося Супа Гордон заметил Герти, бесшумно проникшую в комнату и, что особенно утешительно, державшую в руке большую крепкую вазу.

По собственному, тяжко обретенному опыту Гордон знал, что его возлюбленная может сотворить с помощью вазы. Сейчас в руках у нее была ваза особенно массивная, крепкая, солидная, во всех отношениях превосходящая ту, какую год назад она обрушила ему на голову. Такая ваза вполне удовлетворила бы даже зулусского вождя, чья дубинка с тяжелым набалдашником временно находится в чистке. Соприкосновение этой вазы с черепом, даже таким дубовым, как у Супа, непременно произведет требуемый эффект, особенно если опустит ее та, которая умеет размахнуться от плеча и стукнуть как надо.

От Гордона требовалось одно — отвлечь потенциальную жертву на несколько секунд, давая возможность этому ангелу милосердия примериться и принять нужную позу. Воодушевленный надеждой на близкое спасение, Карлайл вдохновился.

— Ну что ты! — жарко запротестовал он. — Ты, Суп, неправильно все понял. Да-да, совершенно неправильно!

Тут он увидел, что девушка с вазой, приподнявшись на цыпочки, начала раскачиваться, и это подстегнуло его красноречие.

— Неужто ты подумал, что я веду с тобой двойную игру? Просто так вышло! Когда ты рассказал, как ты сидел на подоконнике, я сказал себе: «Сдается мне, бедняге Супу вряд ли захочется навещать этот домик снова…».

Но Слаттери был упорным человеком.

— А почему прямо мне не сказал, что умеешь вскрывать сейфы?

— Да я и не умею! — голос Карлайла переливался настоящей музыкой. — Как-то один тип обронил при мне, что если будешь слушать тумблеры, то сумеешь распознать код, я и решил — а стоит, пожалуй, попытаться. Видишь ли, после той ночи мне показалось, ты захочешь выйти из дела и…

Больше напрягаться ему не понадобилось, а если бы он и продолжил речь, то к слушателю обращался бы уже неблагодарному. Раздался стук, как при соприкосновении двух тяжелых брусков, и Суп Слаттери рухнул на пол. Карлайл испустил долгий свистящий вздох и отер лоб рукавом.

Но его нареченной некогда было выслушивать похвалы. Она бурлила энергией, точно леди Макбет, отдающая распоряжения, как поступить с гостем в его спальне.

— Быстро! Затолкай его под кровать и опусти покрывало! — отрывисто скомандовала девушка. — А я замету разбитый фарфор. Пошевеливайся, Втируша! Грохот могли услышать. Сколько тебе потребуется времени, чтобы взломать эту штуковину?

— Пара минут.

— Так быстрее! Я побегу вниз к машине. Кто знает, в любую минуту, может, придется удирать.

Герти поспешно скрылась за шторами, а Карлайл, избавившись от друга, как было приказано, вернулся к сейфу.

Его похвальба была не пустыми словами. Не прошло и полутора минут, как стальная дверца распахнулась, обнажая внутренность сейфа. Но в тот же миг его настороженный слух уловил в коридоре крадущиеся шаги.

Прежде всего, Карлайл был человеком мыслящим, но умел и действовать. Мгновенно выключив фонарь, он присоединился к Слаттери, упрятанному под кровать.

Долго лежать в потемках ему не пришлось, буквально через полминуты комнату залил свет. Кто-то нажал выключатель у входа.

Свет включил Пэки. Прибыв к месту назначения и закрыв за собой дверь, он решил, что особых причин действовать в темноте нет. В доме все спят, а снаружи света за шторами не видно.

На венецианском фронте все было спокойно. Несмотря на спешку, расторопная Герти замела все осколки до последнего, а покрывало на кровати, не доставая до пола всего на дюйм, надежно скрывало и Супа, и Карлайла. Тем не менее в Пэки проснулась беспричинная нервозность, нападавшая на него и в первое посещение этой комнаты. Теперь, когда он познакомился с миссис Гедж, атмосфера ее обиталища стала еще грознее.

Джейн, чья реакция на флюиды в женских спальнях была не столь острой, поспешила к сейфу. Увидев его, она изумленно пискнула:

— Ой, а сейф-то открыт! Пэки тоже совершил открытие.

— И окно тоже, — указал он.

Глаза Джейн встретились с его глазами, и он с умилением отметил, что, хотя она и была храброй, но все-таки придвинулась поближе к нему.

— Кто-то, — с легкой дрожью заключила Джейн, — тут побывал!

— Услышал, наверное, что мы подходим, и удрал через окно! — согласился Пэки.

— А может, еще до сих пор на балконе!

— Пойду взгляну.

— Ой, осторожнее!

— Там никого нет, — объявил, вернувшись, Пэки. — Видно, сбежали. Тут легко спрыгнуть.

Внимание его привлекла ее бледность. Если какой-нибудь девушке и требовалось, чтобы сильный мужчина сжал ее тонкое запястье, привлек к себе, погладил волосы и шепнул на ушко два-три утешительных слова, то это, несомненно, Джейн Опэл. Пэки было больно и досадно думать, что лишь оттого, что она связалась с этим мерзким Блэром, честь Франклинов вынуждает его исключить три первых пункта в списке.

Однако прошептать утешительные слова все-таки можно. И он прошептал:

— Бояться нечего! Они ушли. Никогда не видел дома, который бы так приманивал грабителей! Этот Шато «Блиссак» просто кишит ими, как мышами. Однако все к лучшему. Они очень услужливо открыли для нас сейф, и нам не на что жаловаться.

К Джейн вернулось равновесие духа.

— Ну, тогда быстренько! Загляните внутрь, посмотрите, там ли письмо!

Пэки заглянул.

— Вот оно, наверное! Да, это оно! Все правильно.

— Вы уверены?

— Да.

— Тогда передайте его мне! — приказал Карлайл, возникая из-под кровати, и вскочил на ноги, направляя револьвер прямо на Пэки.

— Да попроворнее!

Как водится, молодую пару, занятую грабежом спальни хозяйки дома, внезапное появление бандита обескуражило. Особого хладнокровия ни Пэки, ни Джейн не выказали. Джейн что-то мяукнула, словно напуганный котенок, и стала медленно отступать к окну. Пэки остался на месте, в обалдении глядя на Карлайла.

— Стойте смирно! — приказал нервный, но решительный аферист,

Джейн, прекратив отступление, бросила вопросительный взгляд на Пэки. В эти последние дни он проявил себя человеком, гораздым «а разные выдумки, и в ней тлела слабенькая надежда — а может, он придумает что-нибудь и сейчас?

Никаких планов действия Пэки с ходу не придумал, недоуменно таращась на герцога де Пон-Андемера. Внезапное превращение человека, которого он до этой минуты безоговорочно считал уважаемым представителем французской аристократии, попросту парализовало его.

Временное пребывание под кроватью не способствует укреплению нервной системы. Близкое соседство с Супом Слаттери, пусть даже и потерявшим сознание, подействовало на Карлайла плохо. Еще сильнее прежнего ему хотелось одного — поскорее закончить дельце и вернуться на свою, менее изнурительную, тропу. От растущей паники голос его стал грозным.

— Отдайте письмо!

Пэки наконец обрел дар речи.

— Ни за что!

Ему хотелось, чтобы Карлайл стоял хоть на несколько шагов поближе. Сейчас он был слишком далеко, не достать!

— Считаю до десяти!

— Хоть до ста!

— Раз… два…

— Да зачем оно вам? — попытался воззвать к его разуму Пэки. — Простая бумажонка!

— Три… четыре…

— Если вы коллекционируете автографы…

— Пять… шесть… семь… Пэки начал злиться.

— Вы не кукушка! Давайте сядем, спокойненько обговорим все. Зачем вам, в самом деле, письмо, имеющее ценность только для автора?

— Восемь… девять…

— Десять! — выкрикнула мисс Путнэм от двери. — Ты вышел из игры!

И хладнокровно, решительно вошла в комнату. Следом за нею шла миссис Гедж.

Когда собирается небольшая компания, то, если не познакомить всех друг с другом, вечер испорчен. Хорошая хозяйка перво-наперво старается выполнить эту обязанность. И мисс Путнэм не замедлила представиться.

— Я — Кейт Амелия Путнэм из детективного агентства Джеймса Б. Фраэрти в Нью-Йорке, — любезно объявила она, твердо целя револьвером в живот Карлайла. — Брось оружие! А ты, — кивнула она Пэки, — руки вверх!

Револьвер Карлайла стукнулся об пол. Мисс Путнэм, видимо, осталась вполне довольна.

— Так, теперь все ладненько! — заключила она. — Миссис Г., пожалуйста, сделайте одолжение, подберите его пушку. И раз уж вы все равно там… видите ту маленькую штучку на столе? — Она указала на шерстяного кролика слабоумной наружности, явно служившего для вытирания перьев.

— Положите кролика ему на голову. Устроим небольшой опыт на случай, если у кого из них возникнет искушение затеять потеху!

Миссис Гедж положила кролика на волосы Карлайла и отступила.

— А теперь, — объявила мисс Путнэм, — номер Вильгельма Телля!

Раздался резкий хлопок, и кролик будто взорвался, разлетевшись на обрывки.

— Сами видите, — не без самодовольства заключила сыщица.

В револьверном выстреле всегда есть нечто захватывающее. На всю публику номер явно произвел впечатление. Первым опомнился Карлайл. Шипя от негодования, он повернулся к миссис Гедж.

— Неслыханно! — кипя праведным гневом, воскликнул он. Так всегда изъясняются французские герцоги, когда с их голов выстрелом сшибают шерстяных кроликов. — Рассудите сами, мадам! Я слышу шум, спускаюсь сюда с огромным риском для жизни и нахожу в зале субъекта, который взламывает ваш сейф. Я защищаю вашу собственность! А эта женщина является и стреляет в меня!

Такого мисс Путнэм пропустить, конечно, не могла.

— Не в тебя! Стреляй я в тебя, ни за что не промахнулась бы!

— По какому праву со мной обращаются, будто я…

— Все эти словеса, — перебила мисс Путнэм, — произвели бы на меня гораздо большее впечатление, не знай я точно, что ты — Втируша Карлайл! Сбрось бакенбарды, Втируша.

— Знаете, вот как? — вздрогнув от злости, Карлайл перестал разыгрывать французского аристократа, кипящего праведным гневом. Он понимал, что реплика слабая, но находился не в лучшей форме.

Тут вмешался Пэки. У него было время опомниться, и он ясно представлял себе линию поведения.

— Прекрасно, — бодро одобрил он. — Превосходно! Нет слов! Наверное, миссис Гедж сказала вам, что я тоже по этой части. Я — детектив из штата страховой компании «Лондон, Париж и Нью-Йорк». Меня прислали сюда приглядеть за драгоценностями. Мисс Опэл только что зашла ко мне и сообщила, что слышит в венецианской спальне шум. Я спустился расследовать, в чем тут дело, а этот тип наставил на меня пушку. К счастью, появились вы, так что все превосходно! А вы, мисс Путнэм, поистине великолепны, — опять похвалил Пэки, надеясь, что говорит не слишком покровительственным тоном. — Попрошу своих хозяев написать специальное письмо в вашу фирму, с высокой оценкой вашей сегодняшней работы. Прекрасно!

— Слушать комплименты я могла бы без конца, — заметила мисс Путнэм, — но, приятель, я и про тебя все знаю. Сегодня вечером звонила в «Лондон, Париж и Нью-Йорк». Там в жизни про тебя не слыхали. Так что насчет письма можешь не утруждаться.

Пэки угас. Да, вина его велика. В том, что мисс Путнэм не утопили при рождении, целиком виноваты ее родители. Но вот что ее не утопили в протекающем бачке, тут уж он сплоховал.

— Да, вы были правы, — слабо проговорила миссис Гедж.

— Я всегда права!

— …когда говорили, что они попытаются взломать сейф сегодня.

— Не сомневалась в этом, как только услыхала, что мистера Геджа не было за ужином. Кто-то из них убрал его с дороги. Не знаю точно, кто и как, да это и неважно.

— Где мистер Гедж? — спросила осиротевшая жена.

— Почем мне знать? — угрюмо буркнул Карлайл.

— Он на моей яхте, — сообщил Пэки, сознавая, что утаиванием этой второстепенной детали не выиграет ничего.

Мисс Путнэм окинула его проницательным взглядом.

— Если ты оглушил его и связал, приятель, тем хуже для тебя.

— Да нет! Он очень охотно, по доброй воле отправился туда.

— Ладно, расследуем все, когда вернем его.

Она рассуждала бы и дальше, но в этот момент кто-то заорал у входа:

— Черт подери!

Сенатор Опэл в багрово-лиловом халате, точь-в-точь под цвет лица, в ужасе уставился на сборище. Как человеку умному, ему не было нужды расспрашивать, что произошло. Неверной походкой он вошел в зал, и мисс Путнэм пронзительно вскрикнула:

— Уйди, болван! Цель загораживаешь!

Однако было уже поздно. Сенатор, оказавшись на линии огня, заслонил цель, а Карлайл был весьма смекалист.

О том, что произошло в следующие несколько секунд, рассказчик заставляет себя писать очень неохотно. На всем протяжении этой хроники он всячески старался подчеркнуть необыкновенное джентльменство Гордона Карлайла, но сейчас поведение этого джентльмена упало ниже всяких стандартов. Увидев посланного небом сенатора между ним и грозным врагом, тот явно деградировал.

Метнувшись вперед, он схватил Джейн и, прикрываясь ею, как щитом, бросился к окну, а достигнув окна, швырнул ее на приближающуюся мисс Путнэм с такой силой и меткостью, что опытная сыщица рухнула, точно ее ударили боевым топором. Задолго до того, как ей удалось подняться на ноги, окно захлопнулось и послышался слабый шум, знаменующий падение тяжелого тела.

Мисс Путнэм сделала что могла. При исполнении долга служащие агентства Джеймса Б. Флаэрти не щадят себя. Снова открылось и захлопнулось окно. На этот раз из ночи Донеслись выстрелы и одновременно взревел мотор машины.

Сыщица вернулась в комнату, чуть поникшая.

— Удрали!

Но внимание ее тотчас привлекло то, что за время ее отсутствия, видимо, разразился скандал. Пэки стоял на том же месте, где она его оставила, но теперь рядом суетилась миссис Гедж, дергавшая его за руку. Дополнительную живость сцене придавало то, что сенатор Опэл, в свою очередь, тянул за руку миссис 1едж, стараясь ее оттащить.

— На помощь! — закричала миссис Гедж, завидя союзницу. — Он его ест!

— Кого? — растерялась мисс Путнэм.

— Не суетитесь! — весело воскликнул сенатор. — Уже съел! — И, схватив Пэки за руку, горячо потряс ее.

— Съел, а?

— Доглатываю последний кусочек! — заверил Пэки. — В жизни таких вкусных писем не едал!

— Великолепно, мой мальчик!

— Пэки, вы — чудо! — сказала Джейн.

— Извините, — повернулся Пэки к миссис Гедж, — нельзя ли стаканчик воды?

Миссис Гедж взяла себя в руки. Она стояла, точно изваяние неумолимой Судьбы.

— Послушайте, что все-таки происходит? — осведомилась мисс Путнэм.

— Он съел письмо сенатора Опэла.

— Вот как? Приятель, ты, видно, очень любишь неприятности! — Она пронзила Пэки суровым взглядом. — Так и напрашиваешься!

И снова ей пришлось прервать речь; она углядела новых действующих лиц. В дверях набилась целая толпа, взирающая на события, среди них — дворецкий, кухарка и целый полк прислуги помельче рангом. Нельзя же палить из револьвера в загородном доме в глухую полночь, не перебудоражив всю прислугу!

— Все — вон! — раздраженно скомандовала мисс Путнэм. Она всегда была против присутствия посторонней публики в таких случаях. — Вам что тут, цирк?

И временно удалилась из центра боевых действий. Голос ее доносился сначала из коридора, потом — с лестницы; она теснила сопротивляющуюся толпу.

Глаза миссис Гедж смотрели жестко, губы дрожали.

— Вы еще пожалеете, — вскричала она.

— Нет-нет, — скорректировал сенатор Опэл ее взгляд на ситуацию. — Я рад.

— Недолго вам радоваться. Предоставляю вам выбор. Или вы делаете моего мужа послом во Франции, или этот субъект и ваша дочка отправятся в тюрьму! Решайте побыстрее!

— Мисс Опэл тут совершенно ни при чем! — тотчас вмешался Пэки. — Она прибежала сюда только потому, что услышала шум.

— Ничего подобного? — возразила Джейн. — Я с вами пришла!

— Ну, что же это вы! — упрекнул ее Пэки. — Зачем вы это сказали?

— А вы думали, я все взвалю на вас? Думали, я вас брошу?

— Да, но…

— Ну, как? — поторопила миссис Гедж.

Под кроватью что-то заворочалось. Появилась голова в шишках, а следом — массивное тело. Суп Слаттери возвращался к людям.

— Ух ты! — Он медленно поднялся на ноги и задумчиво ощупал череп.

Тут до него дошло, что в комнате он не один. Он огляделся туманным взором. Взгляд его упал на миссис Гедж, и он попятился к сейфу.

В манере миссис Гедж внимательный наблюдатель мог бы отметить оцепенение. Жесткость ее объяснялась уже не праведным гневом. Она застыла, как парализованная, точно увидела привидение.

Дважды рот у Супа открывался, и дважды он не сумел издать ни звука. На третий раз ему повезло больше.

— Джулия! — выдохнул он.

Мисс Путнэм вернулась в зал, играя револьвером, точно тросточкой. Она приостановилась, улыбка осветила ее лицо.

— Собственной персоной! Так я и думала! А мы, мистер Слаттери, поджидали вас!

Такая реплика взывала к ответу, но Суп Слаттери молчал в глубоком изумлении.

— Джулия! — повторил он. — Джулия! Как ты-то тут оказалась!

Мисс Путнэм слова его показались сущей ерундой.

— Меня зовут не Джулия! — отрывисто бросила она.

Но Пэки понял все.

— Правильно. А вот ее зовут Джулия! — указал он на миссис Гедж. — Наш мистер Слаттери рассказывал мне про нее. Леди и джентльмены! Разрешите представить вам утраченную Джулию, лучшую сообщницу, какая только бывала у взломщика сейфов!

— Что ты там несешь? — вопросила мисс Путнэм.

— Несу? Ну, нет! Если это действительно та Джулия… а это она?

— Точно она, — заверил Слаттери. — Джулия, как ты тут оказалась?

— …то долгие годы она была напарницей Супа. Набивалась на приглашения во всякие шикарные дома, у нее ведь есть класс. Если сейф стоял в дамской спальне, она проскальзывала туда первой и прижимала губку с хлороформом к носу хозяйки, так что когда появлялся Слаттери, все уже было в порядке! Но в конце концов она удрала от него и вон куда прибежала! Леди и джентльмены! Познакомьтесь с миссис Гедж многоликой! Я прав, мистер Слаттери?

— А то!

Взломщик сейфов все еще пребывал в дурмане, но это не помешало ему проявить любезность и галантность.

— А ты, Джулия, ни капельки не изменилась! Не постарела ничуть! Ни на денек!

Комплимент был вполне заслуженный, потому что в данный момент миссис Гедж выглядела и не лучшим образом, но и вправду была на редкость привлекательна. Однако комплимента она не оценила. Лицо у нее перекосилось, глаза сверкнули зловещим светом, пальцы сжались в кулаки.

— Олух несчастный! — выговорила она. — По стенке б тебя размазала!

Для мисс Путнэм, задумчиво за ней наблюдавшей, эти слова значили многое, словно лакировка, которую Пэки, не найдя более подходящего словечка, называл «классом», вдруг слетела с миссис Гедж, словно покров. Сомневающаяся прежде сыщица поверила в правдивость Супа.

— Прости, Джулия, — забеспокоился он, — если причинил тебе неприятности!

— Ничего подобного! — разуверил его Пэки. — Ты спас ситуацию! Принес добрые вести из Аахена в Гент. Сомневаюсь, что теперь наша хозяйка осуществит свой замысел арестовать нас всех за взлом.

— Да, миссис Г., — кивнула мисс Путнэм. — Лучше уж оставьте эту идею. У них против вас есть все компрометирующие сведения. Теперь мне понятно, почему вы так занервничали, когда я сообщила, что Суп Слаттери в городке по соседству.

Сенатор Опэл выступил вперед, словно человек, намеревающийся даровать городу свободу.

— Я хочу, мистер Слаттери, пожать вашу руку!

— Вон как? — Бросил на него недобрый взгляд Слаттери и спрятал руки за спину.

Память у взломщиков долгая.

— Что ж, — с сожалением произнесла мисс Путнэм, надеявшаяся, что не так закончится эта ночь, — вижу, все вы старые друзья. Мне тут делать больше нечего, а потому отправляюсь в постель досыпать.

И она грустно направилась к двери, а дойдя, обернулась на прощание, чтобы поделиться житейской мудростью:

— Вот что получается, миссис Г., когда у человека есть прошлое. Никому не приносит добра, прошлое это. Никогда не знаешь, когда оно выскочит! А я-то еще распиналась перед вами, объясняла, кто это — сообщник в доме! Ладно, доброй вам ночи. — И мисс Путнэм удалилась со сцены, разочарованная, печальная.

После ее ухода на несколько минут воцарилось молчание.

— Что ж… — начал Суп, и то, что он намеревался произнести прощальную речь, доказывало его движение к окну.

— Вот именно! Убирайся отсюда! — воскликнула миссис Гедж.

Он уже ухватил рукой штору, но тут замер.

— Значит, бросила ты меня, Джулия, чтобы выйти за богатого? Не говорю, что ты совсем уж не права. Сейфы — это для простаков, много от них не получишь. Я и сам ухожу от дел. Думаю купить ферму. Прощай!

И штора за ним упала.

— А теперь убирайтесь! — распорядилась миссис Гедж. — Все, все.

— Мадам, — начал сенатор Опэл, — позвольте заверить, что…

И умолк, насторожившись. Из коридора донесся шум неверных шагов. Появясь ниоткуда, ухватилась за дверной косяк рука, точно в романе тайн, потом раскатился веселый смех, и через порог переступил Дж. Веллингтон Гедж.

Двинулся он прямиком к кровати и хлопнулся на нее. Для проницательного глаза было очевидно, что пребывает он на много морских сажень ниже уровня моря.

Когда они с виконтом за несколько часов до того узнали друг друга на яхте, у обоих свалился камень с души. После первого мига паники, когда каждый счел другого за гостя из потустороннего мира, встреча обернулась развеселой пирушкой. С полчаса оба сидели бок о бок, нелицеприятно высказывая мнение о Пэки и набрасывая в общих чертах план, как они поступят с ним, вернувшись вместе в Шато. Виконт высказал соображение, что они не сумеют встретить Пэки достойно, не подкрепившись едой и выпивкой. Гедж охотно с этим согласился, и приятный ужин на двоих начался в отеле «Дез Этранжэ» примерно в половине десятого. В полночь пир был в разгаре. В час ночи виконт молча, с умиротворенным видом соскользнул на пол, и его намерение там остаться было настолько очевидным, что Гедж почувствовал — пора и ему отправляться домой, на боковую. И вот он тут, готовый отойти ко сну.

Сборище народа в его спальне поначалу его озадачило. Он переводил недоуменный взгляд с одного на другого. Но потом, видимо, уверив себя, что в такой час ночи оптические галлюцинации — штука вполне понятная, снял воротничок, ухватив за оба конца и рванув их, а там, забравшись в кровать, заснул мирным сном.

Первым высказался Пэки.

— И этого человека вы хотели сделать послом! Всерьез предлагали опустить его на волю в Париж! Если уж он такое в Сен Роке проделывает, представьте, до чего он дойдет, получив в свое распоряжение все возможности Парижа! Советую вам увезти его обратно в Калифорнию и держать там. В сущности, — добавил Пэки, — простите, я даже настаиваю на этом. Он просто измаялся в тоске по старому родному городу. Жестоко удерживать его вдали от родины. Мне хотелось бы получить ваше слово, миссис Гедж, что вы вернетесь в Глиндейл, и как можно скорее.

Ее глаза встретили его взгляд. Она увидела в них угрозу. Женщиной она был ясномыслящей и сразу поняла, как подорвется домашняя дисциплина, если тайну откроют мистеру Геджу. Зубы ее клацнули, но когда они раздвинулись снова, она слово дала.

— Теперь мы уезжаем, — заявил сенатор с видом довольного гостя, очень неохотно покидающего вечеринку. — Не сомневаюсь, что в отеле мы сумеем найти номер.

— А у меня, — вмешался Пэки, — идея получше! Давайте поедем на мою яхту! Каюты найдутся для всех! Всем будет уютно.

— Очень хорошо!

— Если миссис Гедж разрешит взять на время ее моторку… Спасибо. Тогда встречаемся, как будете готовы, у лодочного домика.

— Паковаться я буду сам, — сообщил сенатор Опэл. — У меня есть кое-какие маленькие ценности, жаль было бы лишиться их. — И он бросил на миссис Гедж многозначительный взгляд, но миссис Гедж не прореагировала. Молча повернувшись, она выплыла из зала. Храп с кровати подгонял ее точно благословение.

В напитанной ароматами ночи Пэки спускался по холму к лодочному домику. Мирно сияли звезды, и на сердце у него тоже царил мир. Правда, теперь он навсегда потерял Джейн, но что значат его личные беды в сравнении с Ниагарами нежности и света, залившими окружающий его мирок? Насколько мог видеть глаз, у всех обитателей этого мирка, за исключением его самого, все сложилось прекрасно. Гедж, когда проснется, обретет счастье, которое утешит его страдания от жесточайшей головной боли. Виконт опять стал самим собой. И Джейн с Блэром теперь заживут счастливо.

Да, чудесно получилось, думал Пэки. Здорово и замечательно.

Дойдя до лодочного домика, он открыл дверь, и сразу же его внимание привлек странный придушенный стон, доносившийся из темного угла.

Осторожно приблизившись, Пэки сумел разглядеть что-то вроде кокона огромных размеров, а при более пристальном осмотре обнаружил, что это не кто иной, как Блэр Эгглстон, накрепко связанный прочными веревками, с кляпом во рту.

Пэки перерезал веревки и вынул кляп.

— Эгг! — встревоженно воскликнул он.

Блэр не отозвался. Он проделывал сложный комплекс физических упражнений, пребывая явно не в радужном настроении.

Неловкую тишину нарушила наконец Джейн, которая вошла в лодочный домик.

— Блэр, — закричала она.

Человеком Пэки был деликатным, и священный миг угадывал сразу. Он молча удалился и, отойдя чуть подальше по берегу озера, раскурил трубку.

Минут через десять он услышал голос, окликавший его.

XVIII

Из тени появилась Джейн.

— Что такое с ним приключилось? — поинтересовался Пэки.

Джейн казалась обеспокоенной.

— Я не сумела разобрать и половины того, что он рассказывал. Он очень злился. Бурчал что-то, неразборчиво так.

— Если у кого и есть причины бурчать…

— О, я не виню его. Знаете, он пролежал так в домике несколько часов.

— Кто же это с ним сотворил?

— Говорит, Мэдвей…

— Мэдвей?

— …и человек, который называл себя герцогом де Пон-Андемером. Они притащили его сюда, связали и бросили.

— Бедняга!

— Он очень злится… — раздумчиво повторила Джейн.

— Не удивляюсь.

— Говорит, во всем виноваты мы.

Дело представилось Пэки под новым углом.

— Кто — мы?

— Вы, я и папа. Потому что втравили его в эту затею с Мэдвей. Очевидно, она с каким-то Втирушей хотят пожениться.

— Передайте Эгглстону, пусть стоит насмерть и не вздумает посылать им свадебного подарка.

— Вряд ли я смогу ему что-то передать. — Джейн смотрела на темную воду— Он возвращается в Блумсбери.

— Он что, — сердце у Пэки скакнуло, — разорвал помолвку?

— Да.

На минуту Пэки охватила безудержная радость. Но он тут же сурово одернул себя — это недостойно современного Сидни Картона. Разве Сид радовался бы разрыву? Ему, скорее, подобает сделать все, что в его власти, чтобы примирить влюбленных.

— Я бы не стал очень волноваться, — успокаивающе проговорил Пэки. — Блэр сказал это сгоряча. Нельзя же рассчитывать, что мужчина, провалявшийся бог весть сколько времени в дурно пахнущем домике, связанный по рукам и ногам, так сразу и придет в жизнерадостное настроение! Пусть отлежится день-другой, и вы его не узнаете. Так уж бывает с добротой. Чуть появится прокол, и она высвистывает через него, точно воздух. Но дайте срок, и мало-помалу она опять наполнит резервуар. Поверьте, через день-два он явится бренчать на гитаре под вашим окошком.

Джейн молчала.

— Явится и попросит: «Забудь мои жестокие слова!» Джейн пнула ногой прутик.

— Я не уверена, что хочу забыть их.

— Что!

— Мне скорее кажется, это самое лучшее, что могло случиться!

Пэки сглотнул что-то острое, мешавшее голосовым связкам.

— Не хотите же вы сказать, что…

— Именно.

— Так вы больше не любите Эгга?

— Не уверена, что вообще любила его хоть когда-то. Сами знаете, как все бывает. Встречаешь кого-то, он представляется тебе набитым всяческими идеалами, р-раз — и вскружилась голова!

Пэки ошеломило это добавочное доказательство того, что они с ней — поистине родственные души.

— Мне и объяснять не надо! Как сказал бы старина Слаттери, я мог бы роман написать! Именно это произошло между мной и Беатрисой.

— Но вы же Беатрису любите…

— Именно что нет. Какой-то толчок в двенадцать ночи, и как рукой сняло.

— Что?!

— Это к лучшему, — прибавил Пэки, — ведь моя помолвка тоже развалилась.

— Не может быть!

— Может. Беатриса дала мне от ворот поворот… когда же это? А, в шесть пятнадцать.

— Да ведь ее здесь нет!

— Вчера была.

— Почему же она порвала помолвку?

— Ну… — Пэки заколебался. — …по нескольким причинам. Каким-то образом у нее сложилось впечатление, что я слабоумный. А еще…

— А еще?

— Э… Видите ли, она нечаянно наткнулась на вашего папу, и он рассказал ей кое-что…

— О чем же?

— Про нас с вами. Беатриса обвинила меня в том, что я ухаживаю за вами за ее спиной.

— Но вы ведь не ухаживали?

— Я знаю. Глупая выдумка. Но вы же понимаете, каковы женщины.

Джейн чуть грустно посмотрела на озеро.

— Жаль, что вы не понимаете…

Странное чувство охватило Пэки. И речи, конечно же, не могло идти, будто какой-то невидимка вдруг огрел его тупым предметом по голове, но чувства он испытывал именно такие. А заодно злодей удалил и все мускулы из ног.

Но он принудил себя оставаться спокойным.

— Вы сказали — жалко, что я не понимаю? — осторожно переспросил он.

— Да нет. Если вам не хочется понимать, что ж… Мускулы вернулись в ноги. Голова прояснилась. Он почувствовал себя исполином.

— Да хочется мне! Черт подери, неужели вы… неужели ты… э… ты… как бы тут выразиться?

— По-моему, я влюблена в тебя с тех самых пор, как девчонкой ходила смотреть твои футбольные матчи.

— То же самое и со мной! В точности! Нет, я не смотрел, конечно, как ты в футбол играешь, но… ну, ты понимаешь, про что я!

— А когда ты приехал сюда и так изумительно все придумывал, я это поняла.

— Правда, забавно, как вдруг озаряет человека! — пылко подхватил Пэки. — Теперь я понимаю, что на самом деле любил тебя с той самой минуты, как ты вошла в номер своего папы и присела на стул. Что-то подсказало мне, мы — родственные души, Джейн.

Только через несколько минут после того, как он прижал ее к себе, до него дошло, что остались кое-какие недоговоренности.

— Но ты понимаешь, что я за человек, правда? — беспокойно осведомился он. — Ты не бросаешься ко мне с закрытыми глазами?

— Я считаю, что ты настоящий ангел.

— Ангел-то я ангел, — подтвердил Пэки, — но это не меняет того, что я уже два раза был помолвлен. И с Беатрисой, и с нынешней миссис Скотт, или Потт, а может, и Ботт. Помолвки, можно сказать, вошли у меня в привычку. Многие вообще считают, что я вертихвост и висельник.

— А что это такое?

— То, чем я был, пока не встретил тебя. Но это осталось позади. Теперь — все окончательно!

— Третий раз, — мудро рассудила Джейн, — всегда счастливый!

— Почему твой носик так интересно поднимается? Самый кончик.

— Не знаю. Так уж оно есть. Тебе не нравится?

— Наоборот! Очень нравится. Мне нравится в тебе все! — Ликование с новой силой охватило Пэки. — Ого-го! Как же мы будем развлекаться! Ты ведь не хочешь, чтобы я ходил по концертам и лекциям? Конечно же, нет! Мы просто будем вместе колесить по всему миру до конца жизни, веселясь так, что небу будет жарко! Я уже говорил, что мы — родственные души?

— По-моему, да.

— Так вот, повторяю: мы — родственные души! Юная Джейн, — Пэки чуть отстранил ее, пристально вглядываясь ей в глаза, — ты уверена, что любишь меня?

— Конечно, люблю.

— Я точно попал на небо, — испустил он долгий вздох, — без всяких хлопот и этой суеты с умиранием.

Позади во мраке возник большой смутный силуэт.

— Извините!

Силуэт оказался Супом Слаттери.

— Я так и знал, что ты меня дурачишь, будто не влюблен в эту девицу, — удовлетворенно заметил он.

Пэки повернулся к нему, чуть раздосадованный, что вполне объяснимо. Не очень приятно для пылкого молодого человека, когда взломщики сейфов вдруг выпрыгивают из засады в такую минуту.

— Зачем, интересно, ты явился?

— Решил подойти поздороваться, да и попрощаться. Досада вмиг растаяла.

— Я тебе рад. Я еще не поблагодарил тебя, что ты все-таки пришел и попытался помочь нам. Это по-мужски.

— Да что там! — скромно пробормотал Суп. — Обдумал все и увидел — а я ведь тебе пакость подстраиваю. Потому и явился.

— Жалко, мистер Слаттери, что вы даром потеряли вечер, — посочувствовала Джейн.

— Ее нежное девичье сердечко, — объяснил Пэки, — страдает при мысли, что у тебя не хватило времени стянуть из сейфа драгоценности.

Слаттери слегка обиделся и даже вознегодовал.

— Как это, не хватило времени? Это кому? Мне! Слушайте, как вы думаете, сколько мне времени нужно, чтобы нырнуть в сейф? Чуть шевельну пальцами, и я там! Смылся с ожерельем, двумя кольцами, подвеской и брошью. Больше вы меня в этих местах не увидите! Возвращаюсь на родину. Куплю себе ферму, да, так и сделаю. Вот она, настоящая жизнь! Яйца, молоко, цыплятки… и собственное яблочное вино! У-у, шикарно! Что ж, рад был повидать тебя, брат! Удачи, мисс. Я пошел.

И его поглотила ночь. Пэки уважительно посмотрел ему вслед.

— Что за человек!

Ужасный треск разбудил птиц на верхушках деревьев. По тропинке, с песней на устах, спускался сенатор Опэл.