Тонкая темная линия

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Щелк, щелк, щелк

На следующий день, плохо выспавшись, я проснулся рано и проверил все замки на дверях и окнах. Не было никаких признаков того, что кто-то пытался вломиться в дом.

Я как раз проверял раздвижную заднюю дверь, когда вошел папа, откидывая рукой волосы и потирая предплечьем заспанные глазам.

Он заметил, чем я занят, некоторое время изучающе смотрел на меня, потом сказал:

— Сядь-ка, сынок.

Я сел за стол напротив него. Отчасти я ожидал, что он спросит меня, где я был прошлой ночью.

— Не позволяй этой истории с Буббой Джо выбить тебя из колеи, — начал он. — Он ничего нам не сделает. Я позабочусь о том, чтобы он оставил нас в покое. Я не удивлюсь, если полиция уже задержала его. Позвоню им сразу после того, как выпью кофе и позавтракаю. Хочешь помочь мне приготовить завтрак для мамы, Кэлли и Рози?

— Конечно.

Пока мы готовили завтрак, я думал о прошлой ночи. Возможно, папа ошибается, считая, что Бубба Джо не сможет нам навредить. Такой человек вполне может прийти к нам домой с ножом в руке.

А ведь, возможно, он был где-то рядом с нашим домом прошлой ночью, следил за нами до самой железной дороги. Я какое-то время обдумывал эту мысль и решил, что такое маловероятно. Учитывая, что мы были на велосипедах, сделать это было бы непросто, так что, возможно, он заметил нас на дороге к лесопилке. Он мог быть там. Прятался на лесопилке после того, как сжег дом, где они жили с Рози Мэй.

Или он вообще не следил за нами. Возможно, когда мы добрались до железнодорожных путей, он был где-то поблизости. Лес рядом с путями был густым, и он мог прятаться где угодно.

Как бы то ни было, я был уверен — он знал, кто такие Кэлли и я, и преследовал нас из мести за то, что мы приютили Рози.

Рози говорила, что он носит с собой нож или бритву, и у меня не было причин ей не верить. Если бы он поймал нас прошлой ночью… Ну, об этом даже не хотелось думать.

Размышляя обо всем этом, я достал хлеб из тостера, намазал его маслом, а сверху — джемом. Приготовление сосисок и кофе я оставил папе.

Когда все было готово, он сказал:

— Иди разбуди их, скажи, что завтрак готов.

Я уже выходил, когда папа добавил:

— Нам стоит наслаждаться этими летними днями. Скоро начнутся занятия в школе, и у нас не будет времени побездельничать вместе. Хорошо, что мы все сейчас дома.

— Да, сэр.

Я снова двинулся к выходу. Папа окликнул меня:

— Сынок?

— Да, сэр.

— Я люблю тебя.

Я улыбнулся ему, сказал:

— И я тебя.

И пошёл за нашими дамами.

В тот день Бастер так и не появился. Обычно он приходил пораньше, но в тот день, когда я так ждал его, Бастера не было. Потом настало время, когда он уже точно должен был быть на месте, но его всё ещё не было.

Папа спросил:

— Где, черт возьми, этот сукин сын?

Мы были на веранде у закусочной. Я сказал:

— Он говорил мне, что если не придёт сегодня, значит, он заболел.

Папа изучающе посмотрел на меня своими стальными глазами, и на мгновение мне показалось, что я не выдержу его взгляда. Он спросил:

— Почему ты не сказал мне раньше?

— Я забыл. Он сказал, что плохо себя чувствует и, может, не придёт. Но я думал, что всё-таки придёт, и просто… забыл.

— Вот как?

— Да, сэр… Но я могу сам крутить плёнку.

— Правда можешь?

— Бастер научил меня.

— Хорошо. Очень хорошо. Ступай, подготовь всё, сынок. Сегодня вечером киномеханик — ты.

Когда я направился к будке, меня охватило чувство облегчения. Конечно, была некая вина за то, что я солгал ради Бастера, но мне казалось, что эта ложь — во благо. То, что мама называла «ложью во спасение». Бастер был моим другом и заслуживал моей поддержки.

В тот вечер я крутил вестерн с Рэндольфом Скоттом[47] — всё прошло неплохо, только чуть-чуть запоздал со сменой бобины. Зрители отреагировали на это гудками клаксонов и криками, но я сделал переход достаточно быстро и к концу фильма почувствовал себя профессионалом. Папа даже принес мне гамбургер, кока-колу и картофель фри.

Он поставил еду на маленький столик рядом с кинопроектором и спросил:

— Как бы ты отнесся к тому, чтобы занять место Бастера?

Я тут же перестал чувствовать себя таким уж умным, и мне даже стало не по себе.

— О, нет, папа. У меня были проблемы с той катушкой. Я не слишком ловко справился.

— Ты все сделал правильно. Достаточно быстро. Тебе просто не хватает практики.

— Папа, не думаю. Это работа Бастера.

— Вы с этим старым ниггером, похоже, крепко сдружились, да?

— Да, сэр.

— Стэнли, ты можешь делать эту работу, и если возьмёшься, я смогу платить тебе — деньги останутся в семье. И, если честно, я смогу платить тебе меньше. Пока не наберёшься опыта.

— Я не хочу отбирать работу у Бастера… Я не хотел бы так поступать, папа.

— Ладно. Уважаю это. Но скажу тебе вот что: это лишь вопрос времени. Он стареет. Много пьёт. Становится грубым. Даже, если хочешь знать, чересчур самоуверенным. А ты умеешь управляться с проектором.

— Он научил меня. Не думаю, что сделал это для того, чтобы я занял его место.

— Если он снова не выйдет, не предупредит заранее, не оставит сообщение, что может заболеть — киномехаником станешь ты. Понял, сынок? Мы должны работать вместе. Мы семья. Я знаю, Бастер тебе нравится, но мы должны в первую очередь заботиться о своих. Если так пойдет и дальше, то все голодающие и несчастные ниггеры города захотят работать здесь, в драйв-ин. Мы не можем себе этого позволить

Папа потрепал меня по голове и ушел.

На следующий день мне хотелось повидаться с Бастером, но у папы нашлись для меня дела по дому. Утро я провёл, подбирая бумажные стаканчики, обёртки и презервативы при помощи палки с гвоздём на конце.

Я не забыл про Буббу Джо, но, как это бывает с детьми, теперь, когда я был в безопасности, на дворе стоял ясный день и солнце палило вовсю, он занимал мои мысли гораздо меньше.

К полудню я был взят в плен обедом Рози Мэй. Чизбургеры были такими вкусными, что хотелось плакать.

За обедом Кэлли напомнила папе, что её подставили, что папа избил Честера, а ведь он оказался ни в чём не виноват.

Папа сказал:

— Ну, всё равно он получил по заслугам.

— Но, пап, — сказала Кэлли, — он ничего не сделал.

— Знаю я его породу. Это всего лишь вопрос времени. Держись от него подальше.

— Есть какие‑нибудь новости о Буббе Джо? — спросила мама у папы.

— Пока нет. Заеду в полицейский участок сегодня попозже. У меня есть дела в городе. Ходят слухи, что его пару раз видели.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовалась мама.

— Потому что я слежу за ситуацией, дорогая. Не видел смысла тебя беспокоить, пока всё не прояснится.

Кэлли покосилась в мою сторону. Мы обменялись взглядами.

Я доел чизбургер и улучил момент, чтобы улизнуть. Но когда я уже выходил за дверь, папа спросил:

— Всё убрал?

— Да, сэр.

— Куда это ты собрался?

— Я думал поискать Ричарда. Может, сходим на рыбалку или ещё куда.

— Будь дома к тому времени, как будет нужно запускать кинопроектор. На всякий случай.

— Да, сэр.

— Кажется, будет дождь, Стэнли, — сказала мама. — Не задерживайся слишком надолго. Может начаться настоящая гроза, а ты окажешься на улице.

— Я спрячусь в магазине или где-нибудь ещё, — ответил я. — Я смогу о себе позаботиться.

— Наверное, так, — сказала мама, но в ее голосе не было особой уверенности. Потом добавила: — Я, конечно, веду себя как дурочка, но я тоже волнуюсь из-за Буббы Джо. Держись подальше от тех мест, где он может быть.

— И где же эти места, Гэл? — спросил папа.

— Наверное, почти везде.

— Вот именно, — сказал папа. — Может, тебе стоит остаться дома?

— Он ничего против меня не имеет, — возразил я.

Кэлли посмотрела на меня и сказала:

— Может, тебе и правда не стоит уходить?

— Он может быть очень жестоким, — добавила Рози Мэй.

— Со мной будет Нуб.

— Уж он-то его напугает, всеми двадцатью пятью фунтами своего веса, — усмехнулась мама.

Я посмотрела на Нуба, сидящего на полу. Он выглядел сонным и тяжело дышал. Особенно устрашающим он не казался.

— Можно я пойду? — спросил я.

— Черт возьми, — сказал папа. — А ведь он прав. Мы делаем из этого Буббы Джо пугало. Он белых трогать не станет. Бьюсь об заклад. Будь осторожен, сынок. И приходи домой пораньше. А ты, Нуб, присмотри за ним.

Нуб ударил хвостом по земле, подбежал к папе и лизнул его руку. Папа потрепал его по голове, я подозвал пса, и мы вышли на улицу.

Я, конечно, думал о ситуации с Буббой Джо, и, разумеется, если бы папа знал о том, что случилось ночью, он бы ни за что меня не отпустил.

А так папа думал, что это просто разборки между цветными, и что Бубба Джо просто пытался запугать маму и Кэлли в тот день — как самую удобную мишень. Мне кажется, папа был уверен, что наша белая кожа даёт нам какую-то неприкосновенность, пока мы находимся в своём кругу.

Но я-то знал, что это не так. И ещё я знал: если даже это правда, я как раз собирался выйти за пределы этого круга. Ведь мне нужно было увидеть Бастера.

Я собрался было ехать на велосипеде, но когда сел на него, цепь слетела, и я не смог её надеть обратно. Я подумал позвать папу на помощь, но потом передумал. Не хотелось больше терять время, и уж точно не хотелось, чтобы папа начал задавать вопросы или придумал для меня какую-нибудь работу. Или, что хуже, решил бы, что идти мне небезопасно. Я направился в город пешком, а Нуб потрусил рядом.

Когда я добрался до города, небо потемнело, и у меня появилось неприятное ощущение, что за мной следят. Прямо как в ту ночь, когда появился Бубба Джо. Или кто бы это ни был. Сейчас я чувствовал то же самое, но, оглядевшись, никого не увидел. Только Мэйн Стрит, здания и множество машин, припаркованных вдоль дороги.

Я глубоко вздохнул и зашагал дальше. Небо над головой темнело всё сильнее, и от этого мне становилось не по себе. Я подумал было повернуть обратно, но не стал. Нуб, казалось, не заметил перемены погоды, или, скорее, ему было все равно. Он был счастлив, словно одновременно приобрёл мудрость и косточку. Но я обратил внимание, что время от времени он останавливался, оборачивался и смотрел туда, откуда мы пришли, — словно и он чувствовал, что за нами кто‑то идёт.

Воодушевляло это мало.

Я свернул на Оук-стрит под начинающий моросить дождик, и направился туда, где жил Бастер. Ощущение, что за мной следят, усилилось. Но, обернувшись, я видел лишь величественные дубы по обеим сторонам улицы, ветер, подхватывающий и кружащий листья, и две старые, тарахтящие машины, за рулём которых виднелись чёрные лица.

Я прошёл мимо мужчин на веранде. Все они просто помахали мне, не утруждая себя подколками. Напротив, они выглядели дружелюбно; и мне пришло в голову, что их шутки в основном предназначались Бастеру.

Мы шли дальше, пока я не увидел огромный рекламный щит, нависавший над домом Бастера; яркая улыбка женщины на нём облезала, намоченная дождём, словно всё, чему она радовалась, было ложью. Я поднялся на веранду Бастера и постучал.

Он не ответил.

Мы с Нубом обошли дом и подошли к выходящему во двор окну. Я попытался заглянуть внутрь, но никого не увидел. Все, что я мог разглядеть — стол, заваленный коробками с газетами.

Вернувшись на веранду, я постучал снова. Всё та же тишина.

Я несколько раз позвал Бастера по имени, но безрезультатно.

Я взялся за дверную ручку, повернул ее и обнаружил, что дверь не заперта.

Велев Нубу оставаться на месте, я скользнул внутрь.

Кроме прямоугольника света от заднего окна с пляшущими в нём, словно мошки, пылинками, что падал на стол, в доме было темно.

Я снова позвал Бастера по имени и отправился на его поиски. Искать было особо негде, и вскоре я нашёл его — он лежал на узкой кровати, придвинутой к стене.

Он лежал, закинув одну руку под голову, другую отбросив на бедро, ладонью вверх. Я дотронулся до него, снова позвал, но он не шелохнулся. Я прислушался: храпа не было. И дыхания тоже. Я почувствовал неприятный запах. И подумал, что, возможно, случилось самое страшное.

Внезапно он фыркнул и начал храпеть. От этого храпа запах стал ещё сильнее, и, хотя у меня было мало опыта в таких делах, я понял, что это за запах.

Перегар.

Бастер был пьян в стельку.

Я потряс его несколько раз, но он так и не проснулся. Я решил дать ему время и попробовать позже. Подошел к столу, включил свет и стал смотреть, что он читал.

Снова газеты.

На столе лежал блокнот с записями. Одна из них гласила: «Мать девушки».

Я посмотрел на неё, ничего не поняв, снова подошёл к Бастеру и попытался разбудить. Снова безрезультатно.

В комнате становилось всё темнее, узкая полоска света из окна исчезла, оставив лишь тусклый свет лампочки. Дождь начал барабанить по жестяной крыше хижины Бастера, словно кто-то колотил по ней цепью. В окне блеснула молния, осветив всё на мгновение, а затем вернулась тьма, наполненная рёвом ветра и яростным ливнем. Я выглянул в окно и посмотрел на рекламный щит. Его почти не было видно за сплошной стеной дождя.

Я открыл дверь и проверил, как там Нуб. Он лежал на веранде, прижавшись к стене. Он посмотрел на меня снизу вверх, но, казалось, выглядел вполне довольным. Я вернулся в дом.

Я сидел на стуле и слушал, как дождь барабанит по дому Бастера, и ждал, когда же он проснётся.

Не знаю, сколько времени я прождал, но в конце концов Бастер очнулся. Я услышал, как он фыркнул, словно поросёнок, а потом издал что‑то вроде ворчания. Я взглянул на него: он спустил ноги с кровати и сел, обеими руками придерживая голову, будто боясь, что она отвалится.

Когда он поднял глаза и увидел меня, то на мгновение замер.

— Какого чёрта ты тут делаешь? — прохрипел он.

— Я пришёл проверить, как ты.

— Проверить, как я? Думаешь, мне нужно, чтобы меня кто-то проверял? Какой-то белый сопляк водил за ручку?

— Я ничего такого не имел в виду, Бастер.

— «Я ничего такого не имел в виду», — протянул он, передразнивая мой голос. — Просто решил заглянуть, проверить своего ниггера, да?

— Нет! То есть… Мы же друзья, и я…

— Друзья? Кого ты пытаешься обмануть, белый мальчишка? Мы с тобой никогда не были друзьями и никогда не будем.

— Я думал…

— Ты слишком много думал, мелкий гнус. А теперь проваливай из моего дома.

— Просто папа сказал, если ты снова не выйдешь на работу, тебя уволят. Я соврал ему. Сказал, что ты заболел…

— Разве я просил тебя врать ради меня?

— Нет. Я…

— Мне не нужно, чтобы кто-то врал ради меня. Ни белый, ни кто другой. Не вышел на работу — моё дело. И забудь обо всем этом детективном дерьме. Мы с тобой с ним закончили.

— Я не понимаю, Бастер. Что я сделал…

— Просто уходи.

— Бастер…

Он схватил книгу, лежавшую рядом с кроватью, и швырнул в меня. Она ударилась о дальнюю стену и упала на пол, рассыпая страницы.

Я рванул дверь и выскочил на улицу. Дождь яростно хлестал по веранде, и стояла кромешная тьма, как в безлунную ночь. Нуб по‑прежнему лежал там, где я его оставил. Когда я окликнул его, он забарабанил хвостом по крыльцу.

Я закрыл дверь и замер, вглядываясь в сырую, продуваемую ветром тьму. Было видно дорогу, но плохо. Слишком много дождя. Слишком много слёз.

Я дождался вспышки молнии — и в этом свете разглядел дорогу. И кое-что ещё. Пристроившийся рядом со мной Нуб напрягся и зарычал.

Я увидел кого-то, стоящего на другой стороне дороги. В мгновенной вспышке я не разобрал, чёрный он или белый, — только то, что на нём была шляпа, прижатая дождём к лицу; вода стекала с её полей.

Я оказался между молотом и наковальней. Оставаться у Бастера я не мог, но и выяснять, кто там стоит под дождём и ждёт — не хотел.

Когда молния вновь озарила мир, там никого не было. Ладно, подумал я. Он ушёл. Может, он подумал, что я вернусь в дом. А может, вообще ни о чём не думал. Может, это и не Бубба Джо, а просто какой-то прохожий.

Эта мысль меня приободрила. На миг во мне проснулась смелость.

Когда вспышка погасла и тьма накрыла всё, словно мешком, я глубоко вздохнул, собрался с духом и шагнул с веранды — навстречу ветру и ливню. Ветер бил в лицо, идти было трудно. Дождь был холодным и стекал мне за воротник. Мокрая одежда тут же прилипла к телу, словно изнутри была смазана клеем «Elmer’s Glue-All»[48]. Я чувствовал, как Нуб жмётся к моей ноге.

Кое-как я добрался до обочины и выбрался на главную кирпичную улицу, затем я свернул в сторону города. Теперь меня вели лишь редкие вспышки молний и ощущение кирпичей под ногами.

Я знал, что если доберусь до белых кварталов города, мистер Филлипс пустит меня с Нубом в свой магазин. Нубу это разрешалось — у него были хорошие манеры.

Я не успел далеко уйти, размышляя об этом, когда с ужасом осознал, что кирпичей, служивших мне ориентиром, больше нет под ногами. Я оказался на траве, растущей вдоль улицы с стороны ручья. Я понял, что это именно та сторона, потому что дождь заставил воду в ручье нестись с бешеной скоростью, и я слышал её так отчётливо, будто поток бурлил и плескался у меня в голове.

Я укрылся под большим дубом — точнее, натолкнулся на него и остановился, прижимаясь спиной к стволу и дрожа под холодным ливнем. Я вспомнил, что мне говорили про деревья и грозы: хуже всего прятаться под деревом, потому что молния стремится ударить в самый высокий предмет. Но дуб был огромным, с плотной кроной. Крупные листья, тесно сплетаясь, кое-как укрывали от дождя, и теперь я мог хоть что-то разглядеть вокруг. Не слишком далеко, но всё же дальше, чем когда потоки воды хлестали прямо в лицо.

Я подумал, что, может, стоит рискнуть и остаться под деревом — переждать, пока буря немного стихнет или вообще пройдёт. Но когда вновь сверкнула молния, я переменил решение.

Прямо передо мной, в дюжине футов, стоял огромный цветной мужчина — шляпа надвинута на лицо, руки безвольно висят по бокам, словно окорока на скрученных жгутах толстого тёмного каната.

В этой вспышке он поднял голову, и его взгляд впился в меня. Я никогда не видел столько ненависти на человеческом лице; его глаза были черны, как смотровые глазки, вставленные в дверь, ведущую в ад. Нуб зарычал, сильнее прижимаясь ко мне. Затем злобное лицо исчезло, и я снова остался в своём маленьком колодце видимости. За густыми дубовыми ветвями дождь был плотен, как чёрные занавеси на катафалке.

Я подумал: что он за человек?

Как он может видеть, чтобы следовать за мной?

Поля его шляпы — они дают ему преимущество?

Или же он просто дитя природы? Может быть, его глаза давно хорошо привыкли к тьме и проливным дождям?

Это не имело значения.

Это была загадка, не подвластная моему пониманию, и я не собирался её разгадывать. Окончательный ответ был прост: он мог передвигаться и видеть лучше меня, потому что не боялся сил природы — он был одной из них.

Я рванул вокруг дуба, на другую сторону, прижался к стволу, пытаясь сообразить, что делать. Я ждал, что в любой момент его голова появится из-за дерева. А затем он схватит меня.

Об этом было слишком страшно думать.

Я бросился бежать, напрочь забыв о всяких планах.

Бежал изо всех сил, пока не врезался в дерево и не упал навзничь, оглушённый. Я пытался встать на колени, но снова и снова падал — отчасти потому, что трава была скользкой, отчасти потому, что голова шла кругом.

Нуб лаял и подпрыгивал рядом, подбадривая меня.

Я почти поднялся на ноги, когда меня схватили за ворот рубашки и резко развернули. Передо мной сгустилась из мрака тёмная фигура, я почувствовал на своём лице тяжёлое дыхание и запахи табака с виски. Потом раздался голос — словно прилетевший из глубины пещеры на крыльях летучей мыши. Рука сжала и скрутила воротник так сильно, что он пережал шею, мешая току крови. У меня в голове начало мутиться.

— Вы, белые ублюдки, забрали у меня Рози Мэй. Теперь я заберу вас, всю вашу чертову беложопую семейку.

В тот миг любые сомнения в том, что Бубба Джо мог не держать на нас зла за уход Рози Мэй или что он не стал бы причинять вред белым, исчезли, словно выброшенные в окно, и растворились в кромешной тьме.

Затем я услышал рык и щелчок зубов. Бубба Джо издал вопль, и я понял — Нуб вцепился ему в ногу.

Молния сверкнула снова, и я отчетливо разглядел Буббу Джо. Его лицо было испещрено шрамами, нос слегка свёрнут набок после старого перелома, рот широко раскрыт — из него лился поток отборнейших ругательств.

Нуб вцепился мёртвой хваткой, будто пытаясь достать до кости.

Бубба Джо тряс ногой, кричал, ругался, пытался пнуть Нуба, но не отпускал меня. Вот только у него ничего не получалось. Тогда Бубба Джо сунул руку под куртку, вытащил нож — такой огромный, что с ним можно было штурмовать Трою — и одновременно отпустил мой ворот.

— Ах ты, мелкий ублюдок! — проревел Бубба Джо, и я понял, что это относилось к Нубу, а не ко мне.

Я закричал:

— Беги, Нуб! Беги!

Но Нуб не убежал. Он только сильнее впился зубами.

Я услышал, как Нуб взвизгнул, и сам бросился вперёд, размахивая руками, надеясь сбить Буббу Джо с ног. Но это было словно бить по мешку с песком. Я почувствовал, как мои руки царапает его густая щетина. Бубба Джо снова вцепился в мою рубашку.

Замерев, я ждал удара ножом, но его не последовало.

Последовал резкий рывок. Рука Буббы Джо отпустила рубашку, и в следующее мгновение я увидел, как две тёмные фигуры сошлись в поединке под дождём. Одна — массивная и коренастая — принадлежала Буббе Джо. Другая — высокая и худощавая. Я не мог как следует разглядеть второго, но знал, что это — Бастер Эббот Лайтхорс Смит.

Глаза уже привыкли к темноте, и я увидел, как Бастер сошёлся вплотную с Буббой Джо. Ноги Буббы Джо взлетели в воздух, и он начал заваливаться навзничь. Нуб все еще висел на его ноге. Бубба Джо с силой шлёпнулся о землю. Нуб, кувыркаясь, отлетел в сторону.

Вспышка молнии осветила Бастер получше. В руке у него был раскладной нож, коленом одной ноги он прижимал к земле левую руку Буббы Джо, другая нога была вытянута и прижимала его правое запястье. В той руке я увидел огромный нож Буббы Джо, но, разумеется, в таком положении тот не мог им воспользоваться.

Нуб отпустил ногу Буббы Джо, теперь он вцепился ему в ухо, рвал и тянул изо всех сил, рыча так громко, что это походило на рёв автомобильного мотора. Бубба Джо, был он прижат к земле или нет, не прекращал извергать поток ругательств.

Я увидел, как движется рука Бастера с зажатым в ней складным ножом. Послышался крик, затем хрип, потом стоны. Я стоял там, казалось, целую вечность

Постепенно глаза привыкли к темноте. Бастер оставался в той же позе, что и прежде, с ножом в руке, но теперь он повернул голову ко мне. Нуб сидел у головы Буббы Джо, тяжело дыша — довольный, будто только что поймал кролика.

Бубба Джо лежал неподвижно. Я подошел, наклонился над ними, и когда молния ударила снова, я ясно увидел, что у Буббы Джо перерезано горло. Рана походила на рот, который я вырезал в прошлом году в тыкве на Хэллоуин, только кровавый; кровь текла по его горлу, смешивалась с дождем и уносилась прочь. Голова Буббы Джо была повернута ко мне. Его глаза были открыты. Он дрожал.

Затем его глаза изменились. Они больше не были смотровыми глазками в двери, ведущей в ад. Теперь глазки были заколочены, а он остался там, внизу, в этой бездне — и выхода уже не было.

Бастер схватил меня, подтащил к дереву и прижал к нему.

— Чёрт бы тебя побрал, паренёк. Чёрт бы тебя побрал… С тобой всё в порядке? Он тебя нигде не порезал?

— Нет… нет, сэр.

— Чёрт возьми, никогда не слушай меня, когда я в таком состоянии. У меня бывают приступы. Это виски. Оно на меня накатывает. Чёрт, мальчик, ты цел? Не надо было тебе убегать.

— Я подумал, это лучше, чем получить книгой по голове.

— Ох, Господи. Черт возьми, паренёк.

— А Бубба Джо?

— Крепкий был сукин сын.

— Но не для вас.

— Джиу-джитсу, паренёк.

— Что?

— Не бери в голову, сынок. Он мертв… Чёрт возьми, а пёс у тебя — что надо. Он и на ступеньку без кряхтения не залезет, а ты видел, как он вцепился в этого Буббу Джо? Видел?

— Да, сэр.

— Вот это пёс! Ни за что не расставайся с ним.

— Я и не собирался.

— Это настоящий пёс, мальчик. Ростом не вышел, но боец. Яйца… будь здоров…Черт. Дай-ка подумать. Прямо сейчас нам надо избавиться от Буббы Джо. Ручей подойдёт. Никто не станет его искать. Обнаружат — никто и не расстроится. Знаешь что? Стой, где стоишь.

Бастер подхватил Буббу Джо, поволок прочь. Вдалеке я услышал всплеск. Бастер вернулся.

— Думаю, вода его унесёт, — сказал Бастер. — Течение сейчас сильное… Ты не должен ничего говорить. Ни слова. Может, я ошибаюсь, и его кто-то будет искать. Ты меня понимаешь? Молчи.

— Да, сэр. Буду молчать.

Бастер согнулся и его начало рвать. Это продолжалось несколько минут. Я был рад, что льёт дождь, иначе запах был бы невыносимым.

— Вам плохо? — спросил я.

— Перепил, — ответил он. — Пойдём. Вернёмся в дом, высушим тебя. И сварим мне кофе. Чёрт возьми, паренёк. Я не хотел выгонять тебя под дождь.

— Ещё как хотели.

— Это всё приступ. Ты же понимаешь, да? Я сразу понял, что натворил, и что не должен был так делать. Но ты уже убежал. Не виню тебя. Решил пойти за тобой… Видел, как твой пёс на него набросился? Ну и пёс у тебя, паренёк. Ты же понимаешь, что такое приступ? Понимаешь?

Моя сестра, конечно, бывала не в себе временами, и отец тоже, но у них не было ничего подобного. Оглядываясь назад, я понимаю, что перепады настроения Бастера, вероятно, были вызваны каким-то химическим дисбалансом вызванным алкоголем, но в тот момент я мог думать только то, что тогда думали многие южане о своём странном друге или родственнике: «Такая у него натура».

Когда мы вернулись к Бастеру, он впустил Нуба вместе с нами и велел мне снять промокшую одежду. Завернул меня в одеяло, потом я сидел на стуле и смотрел, как он разжигал свою старую печь — подкладывал туда поленья и обрывки бумаги. Когда огонь разгорелся так, что, казалось, мог расплавить серебро, он усадил меня у открытой дверцы печки, рядом с моей одеждой, которую он встряхнул и развесил на спинке стула. Я сидел, дрожа не только от холода, но и от страха. Мысли вертелись вокруг того, что чуть не случилось со мной — и что случилось с Буббой Джо. Сидя там в мокром нижнем белье, я чувствовал себя беззащитным и смущённым.

— Вы уверены, что он мёртв? — спросил я.

— О, да, Стэн, он мертв. Я узнаю смерть, когда вижу её. Я видел её не раз.

— Может, нам стоит сообщить в полицию? Это была самооборона.

— Не угадать, как поведёт себя закон, когда убийство совершил цветной. Даже если цветной убил цветного. Не угадать, так что мы никому ничего не скажем. Правда?

— Нет, сэр. Вы спасли мне жизнь, Бастер.

— Не пришлось бы этого делать, если бы я не повёл себя как осел.

— Он, должно быть, следил за мной от самого дома. Он наблюдал за нашим домом из-за Рози Мэй. Я видела его прошлой ночью. Мы с сестрой и другом тайком выскользнули из дома, чтобы поискать привидение Маргрет, и мы видели его — вроде как свет, — а потом увидели Буббу Джо. Он погнался за нами. Но мы оторвались, перебежав перед поездом и оставив его на другой стороне.

— Ты знал, что он где-то рядом?

— Да, сэр.

— Но всё равно пришёл сюда — сказать мне про работу?

— Да, сэр.

— Дурачок ты.

Я опустил голову. Несколько мгновений прошло в тишине. Потом Бастер, уже другим тоном, оживившись, произнёс:

— Тот свет на железной дороге. Я его видел. Это не привидение, паренёк.

— Тогда что это?

— Не знаю. Однажды я видел похожие огни в Марфе, в Техасе. Но что бы это ни было, это не привидение. Какой‑то газ или что‑то в этом роде. Чёрт, я не знаю. Но это точно не привидение.

- Вы убили его, Бастер. Он мертв.

— Ага. Он точно мёртв. Со временем он добрался бы до Рози или до кого‑то из вас — кроме, может, твоего отца. Твой отец — чертовски крепкий мужик.

— Я никогда раньше не слышал, чтобы вы говорили о нем что-нибудь хорошее.

— Но ты и не слышал, чтобы я говорил о нем что-нибудь плохое.

— Нет.

— Слушай. Я вижу его таким, какой он есть. Он хороший отец. Я таким никогда не был. Он о тебе заботится. Он крут, и в городе это все знают. И в белой части, и тут, у нас, у цветных. Твоего отца знают, паренёк.

— Как?

— Люди чувствуют. Не могу объяснить как. По тому, как он себя держит. Хотя, конечно, не думаю, что он особо жалует цветных.

— Не знаю. Он помог Рози Мэй. И всё ещё помогает. Он говорит иногда вещи, которые звучат плохо, но поступает в общем-то правильно.

— Полагаю, ты прав. Он тебя точно нигде не порезал, нет?

— Нет. Он как будто изучал меня. Как будто хотел, чтобы это подольше продлилось.

— Это в его стиле. Как-то раз он у старой лесопилки дрался на ножах, и не спешил прикончить того ниггера. Исколол его всего, ударил ножом, наверное, раз пятьдесят, почти убил, сам получил немало, но ему было плевать. Был уверен, что может закончить бой в любой момент.

— А вас он не смог одолеть.

— Я застал его врасплох, да и парочку японских фокусов припас. Научили ребята, служившие в армии. И я не собирался давать ему ни единого шанса. Бросил, прижал, добил. Иначе он убил бы меня. Я был вынужден сделать так. Понимаешь, паренёк?

— Да, сэр.

Бастер посмотрел на свою рубашку. Она была вся в крови, и от дождя кровь стекла на брюки.

— Вы ранены? — спросил я.

— Его кровь. Брызнула. Я сменю рубашку.

Он снял залитую кровью рубашку и сунул ее в печь. Она загорелась. Его тощее тело было покрыто шрамами. На спине виднелись рубцы, из-за которых казалось, что под кожу ему воткнули колючую проволоку.

Он достал из коробки под кроватью свёрнутую рубашку и надел ее.

— Кто-нибудь его найдёт, да? — спросил я.

— Начинает вонять… найдут. А мы с тобой — ни слова не скажем. Так ведь?

— Да, сэр.

— Я тебе не угрожаю, паренёк. Спрашиваю как друг.

— Вы же спасли мне жизнь.

— Допустим. А твой пёс немного поранился.

— Что?

— Да ерунда. Я обработаю рану — и он будет как новенький. Чёрт, для такого крепкого пса порез — это ерунда.

Может, для Нуба порез и был ерундой, но вот спиртное — точно не было. Он укусил Бастера.

Пока моя одежда досыхала, мы перебрались к столу: я — с накинутым на плечи одеялом, Бастер — с чашкой кофе, пытаясь, как он сказал, «избавиться от последствий приступа».

Он достал проигрыватель, поставил пластинку и включил его.

— Надо отвлечься, — пояснил он. — Нельзя на этом зацикливаться.

Эта музыка была не похожа ни на что, слышанное мной раньше. Это был не рок-н-ролл, но что-то родственное.

— Это блюз, — сказал Бастер. — Биг Джо Тёрнер[49].

Мы слушали. А пока мы слушали, я разглядывал его записи:

— Что это значит, Бастер? — спросил я.

Я имел в виду ту запись, что видел раньше: «Мать девушки».

— Это значит, что у нас, возможно, есть зацепка. Способ приоткрыть завесу тайны и посмотреть, что за ней. Откопав корни — скорее поймёшь, что это за цветок. А цветок в нашем случае — это убийства и убийцы.

— И что же вы узнали?

— Ну, вот что я знаю: мать той белой девчонки, что убили у железнодорожных путей, ещё жива — и, может, она что‑то знает. Помнишь, я говорил, что был с ней знаком.

— Да, сэр.

— Я поспрашивал тех, кто точно знает, жива ли она, — и она жива. На самом деле она не такая уж старая. До сих пор живёт в том же доме.

— Я знаю, — сказал я. — Около путей, возле болота, недалеко от железнодорожного моста. Именно туда мы ходили посмотреть на привидение. Это недалеко от того места, где была убита Маргрет.

— Ты становишься первоклассным сыщиком, Стэн. Её мамаша, Винни, может, что-то и знает. Думаю, мы можем с ней поговорить. Обычно я не стал бы связываться с белой женщиной — за такое и линчевать могут. Но я знаю, кто такая Винни, и что она живет с чернокожим мужиком там, на болоте. Это злобный тип по имени Ченс. К тому же, она не совсем белая — смуглая, в ней есть мексиканская или пуэрториканская кровь, или что-то вроде того. Но я тебе уже говорил об этом.

— Мы пойдём к ней сейчас?

— Конечно, нет. Только не в такую погоду. И хотя она привыкла видеть мужчин почти без одежды, не думаю, что тебе захочется идти к ней в исподнем. Я прав?

— Да, сэр.

— А сейчас тебе нужно одеться и отправляться домой.

— Вы придёте сегодня на работу?

— Если смогу удержаться подальше от бутылки.

— Папа сказал, что если вы не придёте… он поставит меня киномехаником. Я этого не хочу.

— Знаю, что не хочешь. Ты — верный друг. А я — не очень.

— Нет никого вернее, чем вы — после того, что вы для меня сделали.

— Иди домой и больше не думай об этом. Ты тут ни в чем не виноват. А Бубба Джо был для этого мира не важнее блохи. И ещё одно — если я не делаю то, что должен, ты не должен стыдиться занять моё место. Мужик отвечает за то, что делает — и за то, чего не делает. Понимаешь?

— Да, сэр… Но, Бастер… пожалуйста, приходите.

— Приду. Я правда стараюсь держать слово, но этот старый недруг — алкоголь — иногда берёт верх. Ты когда-нибудь ходил на енота, паренёк?

— Нет, сэр.

— Вот, слушай. Когда собаки гонят енота и загоняют его в низину, тот, спасаясь, уводит их в болото, в самую трясину, а если может — в воду поглубже. А потом, когда собака почти его догнала, енот прыгает ей на голову и пытается утопить. Я не вру — именно так он и делает. И эта собака уже в воде по уши, а на ней сидит енот — с зубами и когтями, сильный не по размеру — давит вниз, и собаке остаётся только плыть, биться и хоть как-то держать голову над водой. Иногда у неё получается. А иногда — нет. С алкоголем та же история, она — как тот енот. Словно я барахтаюсь в глубокой воде, а эта дрянь прыгает мне на голову и тянет под воду. Я борюсь, борюсь… но однажды, если не вырвусь, этот старый енот победит. Утопит меня насовсем… Хотя есть и плюс: виски у меня кончилось, а денег на новую бутылку нет.

Дождь стих, но в воздухе ещё висела лёгкая морось. Я решил, что мне пора домой. Оделся. Одежда казалась странной — местами горячей, местами ещё влажной.

— Ступай домой. И хорошенько побалуй своего пса, слышишь?

— Слышу, — ответил я.

Я осторожно спустился со ступенек и двинулся прочь. Бастер, вышедший за мной на веранду, сказал:

— Не переживай из‑за него больше. Поверь мне. Но буря ещё не закончилась. Это просто затишье. Иди. Слышишь?

Я кивнул ему и пошел дальше.

Когда ветер стих, а небо посветлело, холод ушёл, и летний зной снова дал о себе знать — всё вокруг начало парить, и вскоре я потел, как козел на пикнике в честь Четвёртого июля.

Я прошёл мимо того места, где Бубба Джо сыграл в ящик. На земле лежал его нож — Бастер забыл его забрать.

Я огляделся. Никого поблизости не было. Подошёл и пнул нож к дереву, потом носком ботинка засыпал его землёй.

В этот момент меня пробрала дрожь. Я вспомнил, как Бубба Джо гнался за нами той ночью, как сегодня схватил меня за ворот, как воняло от него табаком и самогоном. Вспомнил, как Бастер одним резким, уверенным движением перерезал ему горло — спокойно, как учитель, проводящий мелом по доске. И ещё вспомнил ручей, куда Бастер бросил Буббу Джо, словно гнилое бревно.

Я слышал, как журчит вода в ручье, полная мощи недавнего ливня. Я представил Буббу Джо лежащим там, внизу, и раков, облепивших его, как облепляют они кусок бекона на верёвке. Мне захотелось подойти и посмотреть. Но я не стал.

Я вернулся домой ближе к вечеру. Переступив порог, я изо всех сил старался вести себя так, словно ничего не случилось. Сначала мне почему-то показалось, что семья уже всё знает. Они обрадовались моему появлению так, как родня Лазаря обрадовалась, увидев, что он выходит из гробницы.

Рози Мэй тут же завела:

— Мы беспокоились о вас, мистер Стэнли. Думали, у вас хватит ума сразу домой вернуться — такая буря надвигалась.

Кэлли рассмеялась.

— Но ты не вернулся.

— Дождь меня застал в городе, — сказал я. — Я пересидел в аптеке.

Мне было тошно от собственной лжи, но я не знал, что ещё сказать. Сообщать им, что я ходил к Бастеру, что Бастер был пьян в стельку, что Бубба Джо попытался меня убить, а Бастер перерезал ему глотку, — такая информация, казалось мне, была им сейчас совершенно ни к чему. Более того, эту информацию мне вообще никому нельзя было рассказывать. Никогда.

— Нам не следовало отпускать тебя из дома перед грозой, — сказала мама. — Я злюсь на себя каждый раз, когда позволяю здравому смыслу уступить желанию сделать тебе приятное.

— Бьюсь об заклад, что открывать драйв-ин сегодня нет никакого смысла, — сказал папа, стоя у входной двери и выглядывая наружу. — Чувствую, дождь снова пойдёт.

Мама быстро провела меня через кухню в ванную, достала из шкафчика большое полотенце и вручила мне. Я все еще не до конца высох, как и моя одежда, но по сравнению с тем, как я промок до этого, я чувствовал себя почти комфортно.

— Поднимайся наверх и переоденься в сухое, — сказала мама. — Потом спускайся, я подогрею тебе какао… А что это у Нуба кровь?

Она заметила кровь на его шерсти и наклонилась, чтобы осмотреть пса.

— Да, — сказал я. — Он на время сбежал. Наверное, с кем-то подрался.

Теперь я усугублял свою ложь.

Папа пришел на кухню, склонился над Нубом, осмотрел рану.

— Похоже на порез от ножа. Должно быть, он сцепился с котом. Я обработаю рану спиртом.

— Ему это не понравится, — сказал я.

— Он даже не заметит.

Поскольку Бастер уже поливал Нуба спиртным, и Нуб тогда его покусал, я знал, что он очень даже заметит.

Поднявшись наверх, я переоделся в сухое и причесался перед зеркалом. Вгляделся в своё лицо — показалось, что оно как‑то изменилось. Стало старше. Испуганнее. Или, может, просто растеряннее.

Я посидел минутку, просто дыша. Старался вернуть себе силы и мужество. Чувствовал, будто что-то живое вырвали из меня, поиздевались всласть — и вернули обратно, но уже без ног.

Внизу я нашёл Нуба — высушенного и с обработанной раной. Он лежал на полу на толстом полотенце, постеленном ему мамой.

— Ну как, спирт ему пришёлся по вкусу? — спросил я.

— Ты был прав, — сказал папа. — Ему не понравилось.

Я пил какао, пока мама хлопотала вокруг меня.

Кэлли почти ничего не говорила. Она сидела на дальнем конце стола с чашкой какао и смотрела на меня горящими глазами.

Наконец, все, кроме меня, перешли в гостиную. Они собирались смотреть телевизор, но буря вернулась и разыгралась не на шутку — стало ясно, что это бессмысленно. При наличии всего трёх каналов, один из которых ловился только благодаря ювелирному вращению антенны на улице, ничего, кроме треска и «электрического снега» на экране, они бы не получили.

Я сидел на кухне и пил какао. Рози Мэй вышла из гостиной, чтобы приготовить ужин.

— Вы, мистер Стэнли, будто привидение увидели.

— Просто Стэнли. Помните?

— Стэнли, ты ведь не влип ни в какие неприятности?

Я покачал головой. Рози Мэй не стала расспрашивать меня дальше. Она взяла чашку, подошла к плите, налила в неё оставшееся в кастрюле горячее молоко и добавила какао.

— Лучше сначала насыпать какао, — заметил я.

— Вот не знала, а я ведь повариха. Но я редко какао-то пью.

Она села за стол и внимательно посмотрела на меня.

— Точно всё в порядке? Я вот читала одну историю про Шерлока Холмса из той книжки. Уж больно он умный, правда?

— Да, умный.

Папа прошел на кухню, открыл холодильник, достал кувшин с чаем и налил его в высокий стакан с цветочным узором. Добавил сахар, сел за стол и помешал чай ложкой. Потом сказал:

— Если погода не наладится, просто не стану сегодня открываться. Я подумал, что вся семья могла бы пойти посмотреть менестрель-шоу[50] в школе.

Я знал, что слово «семья» не включало в себя Рози Мэй. Поняв намёк, Рози молча вышла из комнаты.

— Что такое «менестрель-шоу»? — спросил я.

— Ну, это когда белые, просто для забавы, красят лица чёрной краской, рисуют большие белые губы, играют музыку, рассказывают шуточки. Я бывал на паре таких представлений. Забавно, в общем.

После всего, что мне пришлось пережить, мысль о том, чтобы остаться одному в доме и слушать, как окнами воет ветер, была невыносимой.

— Мне это подходит.

— Подождём, посмотрим, распогодится ли, — сказал папа. — Если распогодится, придётся открываться. По правде говоря, я надеюсь, что погода не наладится. Нам всем не помешало бы провести вечер вне дома.

Было около шести, когда Бастер появился на работе. Дождь все еще лил, и он, как обычно, вошёл через задний вход, где выезжали машины. На нем был дождевик с накинутым на голову капюшоном. В руке он нёс металлический контейнер с ручкой, а под мышкой — термос. Он направился к проекционной будке.

Папа стоял у задней двери и смотрел, как Бастер заходит в будку.

— Ну вот, явился. Когда мы работали, он прийти не смог, зато припёрся именно сейчас. Надень дождевик, сходи туда и скажи ему, что сегодня мы закрыты. И надеюсь, он не ждёт, что ему заплатят просто за то, что он пришёл. Он получает деньги, когда получаем мы все, а сегодня никто не получит денег. Разве что фермеры. И эти из менестрель-шоу.

Я надел дождевик, вышел и направился к проекционной будке. Бастер уже снял свой дождевик, включил маленький свет и сидел, доставая что‑то из металлического контейнера.

— Я принёс газетные вырезки — почитать, — сказал он. — И много чёрного кофе.

— Сегодня вечером кино не будет, — сказал я, откидывая капюшон.

— Я так и подумал, но решил, что надо прийти на работу. Стэн, может, я не всегда веду себя как друг, но я ценю, что ты — мой друг.

— Вы спасли мне жизнь.

— Время Буббы Джо истекло. Просто так вышло, что это сделал я. Мог бы быть кто угодно. Рано или поздно нашёлся бы кто-то.

— Вы говорили о матери Маргрет. Что она была… ну…

— Проституткой.

— Значит, к ней в дом приходило много мужчин… в дом Маргарет. Верно?

— Да.

— То есть это мог быть любой из них, так?

— Мог.

В этот момент из дома донёсся голос отца:

— Иди сюда, Стэнли. Тебе ещё нужно собраться.

— Мы идём на менестрель-шоу, — сказал я.

— Вот это будет зрелище — посмотреть, как кучка белых болванов мажет лица чёрной краской… Ты иди. Поговорим позже. Слушай, я тут хотел остаться, почитать. Как думаешь, твой отец будет против?

— Если не узнает — не будет.

— Может, твой пёс…

— Нуб?

— Да. Нуб. Может, его можно выпустить, чтобы он составил мне компанию?

— Я скажу Рози Мэй, чтобы она выпустила его, когда мы уйдем.

— Хорошо. И, Стэн, те письма от Маргрет? Можно мне на них взглянуть?

— Я постараюсь их незаметно вынести. Не обещаю, но постараюсь.

— Сойдёт.

Я натянул капюшон и вышел под дождь.

Менестрель-шоу проходило в нашей школе — в те времена там учились все классы, кроме детского сада. Детский сад располагался в доме одной из учительниц.

Шоу устраивали в школьном актовом зале, и вход стоил пятьдесят центов. На стене снаружи висели плакаты. На них было написано: «НИГГЕРСКОЕ МЕНЕСТРЕЛЬ-ШОУ. Добрый семейный юмор. Музыка. Шутки. Проделки. Вход — 50 центов.»

Внутри мы заняли свои места, находившиеся на расстоянии примерно трети зала от сцены. В глубине стоял пожилой цветной уборщик с мусорным баком на колёсиках, готовый убрать мусор по окончании представления. Мусор обычно состоял из бумажных стаканчиков от напитков и обёрток от еды, которые продавали, чтобы собрать деньги на снаряжение для оркестра и бейсбольной команды.

Родительский комитет поставил стол у стены. В нескольких холодильниках охлаждались безалкогольные напитки, а хот‑доги готовили прямо на месте: доставали сосиски из электрической кастрюли длинными щипцами и укладывали их в булки, смазанные горчицей и релишем[51].

Зал заполнился минут за пятнадцать, и оказался забит под завязку. Даже у задней стены стояли люди.

Когда погас свет, на сцену вышли двое белых мужчин, разрисованных под чёрных: лица намазаны чёрной краской, губы густо выбелены. Один играл на банджо, и оба пели. Пели те самые песни, что многие считали «классическим рабскими»: «Way Down Upon the Swanee River», «Jimmy Crack Corn», а потом ещё несколько религиозных — вроде «The Great Speckled Bird» и «I’ll Fly Away»

Были и шутки — все как одна про негров. Шутки были про рыбалку, поедание арбузов и жареной курицы, про то, как они ленивы и беззаботны, как птицы. Про забавных цветных, обожающих смеяться, петь и танцевать, радуя белых.

Я уже начал поддаваться общему настроению, смеялся вместе со всеми, как вдруг из задних рядов раздался громкий грубый хохот. Я обернулся посмотреть. Это был тот самый пожилой цветной уборщик, стоявший рядом со своим передвижным мусорным баком, из которого торчала метла. Он хохотал так сильно, что я подумал, не придётся ли его оглушить, чтобы он заткнулся.

В этот миг во мне что-то щёлкнуло. Я подумал: «Вот цветной человек, считающий это смешным. Считающий, что насмешки над ним и его народом — это юмор».

После этого я больше не смеялся. И дело было не в каком-то протесте. Просто всё, что происходило на сцене до конца вечера, больше не казалось мне смешным.

По дороге домой я молчал так упорно, что папа спросил, всё ли со мной в порядке и понравилось ли мне.

Я ответил, что да. Я не знал, что ещё сказать.

Кэлли сказала:

— Ну, я пару раз посмеялась, и музыка мне понравилась. Но я не знаю ни одного цветного человека, похожего на тех, что были на сцене. Думаю, Рози Мэй это бы не понравилось.

— Это не для Рози Мэй, — сказал папа.

— Вот именно, — ответила Кэлли.

Я посмотрел на неё — она сидела рядом со мной на заднем сиденье — и впервые в жизни по‑настоящему полюбил её. За последние дни она стала мне нравиться, но теперь я её любил.

Мама сказала:

— Думаю, ты права, Кэлли. Если честно, мне даже стыдно, что я туда пошла. А ты видела ту вывеску? Ниггерское менестрель-шоу. Не цветное и не негритянское. А ниггерское!

— Они не имели в виду ничего плохого, — сказал папа.

— Это задело мои чувства, — сказала мама.

Мы доехали до «Dairy Queen», припарковались у входа под навесом, и, с опущенными стёклами, слушали, как дождь барабанит по крыше.

Молодая светловолосая девушка в синих джинсах и мужской рубашке, с волосами, собранными в хвост, подошла к машине. Капли дождя долетали до неё от края навеса и попадали ей на туфли и джинсы, и по выражению её лица было ясно, что ей это не нравится.

Когда девушка увидела Кэлли, она визгнула, и Кэлли визгнула в ответ. Видимо, так полагалось приветствовать подруг в подростковом возрасте. Очевидно, они знали друг друга. Кэлли, казалось, знала вообще всех. Они обменялись приветствиями, сказали, что обязательно нужно поболтать позже, — и девушка, которую звали Нэнси, достала из-за уха карандаш, вытащила из заднего кармана джинсов блокнот и спросила, что мы будем заказывать.

Мы сделали заказ, и Нэнси ушла. Папа сказал:

— Вы, девочки, кричите, как подраненные птицы.

— Ой, папа! — ответила Кэлли.

Когда еда была готова, её принесли на подносе и закрепили его на папином окне. Он раздал всем наши заказы, и мы принялись есть. Папа попытался снова завести речь о менестрель-шоу, вспомнить тот или иной смешной момент, и хотя мы действительно временами смеялись во время шоу, никто из нас не испытывал гордости за это — и только папе было весело, ведь он не видел в этом ничего дурного.

Мы поели, отдали свой поднос и уехали оттуда. Дождь лупил по машине сильнее, чем когда‑либо.

Летние каникулы подходили к концу. Я нервничал из‑за предстоящей учёбы в новой школе, и мысли мои то и дело возвращались к Буббе Джо. По ночам, когда я пытался заснуть, я уже не думал о призраках. Я думал о Буббе Джо. О том, как он посмотрел на меня прямо перед тем, как свет погас в его глазах, а его душа рухнула в тот длинный тоннель, ведущий в ад.

Бубба Джо это заслужил. Бастер спас мне жизнь. Но было не всё так просто. Кто-то прочистил горло, вода забулькала в раковине, это было похоже на бульканье, издаваемое Буббой Джо прежде чем он испустил дух.

Даже некоторые фильмы, что мы крутили, теперь вызывали в моей душе беспокойство. Люди в кино умирали не так, как умер Бубба Джо. Никаких прощальных слов, никаких драматичных моментов. Только кровь и смерть.

Я пытался занять себя каким-нибудь делом, и одним из этих дел было наше с Бастером расследование. Наверное, это было и расследование Кэлли тоже. Я держал ее в курсе, но она не проявляла особого интереса.

Она начала встречаться с Дрю Кливзом. Он казался довольно приятным парнем. В тот день на холме он отнёсся ко мне достаточно хорошо.

Маме он нравился.

Папе — нет. Хотя, по правде говоря, папа не был в восторге ни от одного парня, который встречался с Кэлли или хотя бы хотел это сделать.

Из‑за Дрю Кэлли часто пропадала на свиданиях: проводила летние дни вдали от дома, ездила в центр смотреть кино в кинотеатр с крышей, зависала в аптеке, лакомясь гамбургерами и молочными коктейлями.

Наша семья всё ещё вспоминала о Буббе Джо время от времени, но уже нечасто. Все предположили, что он просто убрался из города, раз полиция не видела его и ничего о нём не слышала.

Я, конечно, знал, что он мертв, но каждый день просыпался с таким чувством, словно ждал, что случится что-то плохое. Очень плохое. Вот-вот найдут тело Буббы Джо где-нибудь в ручье. Со временем, впрочем, даже я стал думать о нём всё реже.

Папа привык к тому, что я захожу в проекционную будку, чтобы провести время с Бастером, и, думаю, в глубине души он думал, что я учусь лучше обращаться с проектором. Для него это было сугубо прагматичным делом. Для меня — развлечением.

Мы всё ещё не поговорили с Винни.

Я спросил Бастера об этом.

— Я не хочу торопиться, — сказал он. — Для нас это — игра, но её-то дочь убили по-настоящему.

— Но мне и вправду не всё равно, кто её убил. Я хочу, чтобы полиция его арестовала.

— Может, оно и так, Стэн, но эта женщина… она этого не поймет.

— А что тут понимать?

— Она что, поверит, будто какой‑то мальчишка и ниггер смогут добиться справедливости для её дочери? В это трудно поверить, даже если мы и искренни в своём желании… И, знаешь, я не думаю, что у нас есть хоть малейший шанс что-то раскопать. Я этим занимаюсь, чтобы не думать о виски, о том, что я должен был сделать, и не сделал, и никогда уже не сделаю. Понимаешь, о чём я, паренёк?

— Да, сэр.

— Я не говорю, что у тебя недобрые намерения. Я просто хочу сказать, что жизнь несправедлива. Если ты чего‑то хочешь, это ещё не значит, что ты это получишь. Всё не как в рассказах о Шерлоке Холмсе. Они учат думать. Вот почему я дал тебе ту книгу — оставь её себе. Я не собираюсь её забирать. Если со мной что‑то случится, все те книги — твои…

— Ничего не случится…

— Просто послушай. Жизнь несправедлива. И далеко не всегда всё в ней складывается как в пазле. Некоторые вещи просто есть, и им нет объяснения. Можно строить догадки, и иногда ты находишь настоящую причину. Но большинство того, что происходит, никогда не имеет смысла и не складывается в единую картину. Понял меня?

— Да, сэр… Но разве нет никакого способа поговорить с ней?

Бастер усмехнулся:

— Ты не из тех, кто сдаётся. Это я признаю. Может, и есть. Я думал об этом. Но если разговор и состоится, то не в твоём присутствии. Говорить буду только я.

— Но вы же говорили…

— Не помню, что я говорил, — оборвал он меня. — Но я не собираюсь тащить маленького белого мальчика в дом к шлюхе, чтобы поговорить о её мёртвой дочери. Как ты думаешь, что об этом скажет твой папа? И как это скажется на моей работе?

Я расстроился. Мне казалось, что я буду участвовать в этом — не только в расследовании, но и в встрече с матерью Маргрет — настоящей проституткой. Посидел немного, слушая, как трещит плёнка в проекторе. Я знал, что дуться на Бастера бесполезно. Наконец я спросил:

— Ну а когда вы собираетесь это сделать?

Бастер поджал губы:

— Сегодня вечером, когда я закончу здесь.

— Разве не будет слишком поздно?

— Не для неё. Я расскажу тебе всё завтра утром, если ты придёшь на улицу рядом с бакалеей. Посидим на бордюре, потолкуем. Скажем, в девять утра.

— Если меня не будет, значит, папа или мама меня задержали. Ладно?

— Я понимаю.

На следующее утро я встал рано. Оставил записку: написал, что иду в аптеку купить комиксы на карманные деньги.

Рози перехватила меня на выходе.

— Куда это ты собрался с утра пораньше без своей собаки?

Она сидела на диване и почесывала затылок.

— Пойду за комиксами. Думал, в городе задержусь, поэтому оставил Нуба в своей комнате. Ты выпустишь его попозже?

— Там уже не будет комиксов после завтрака?

— Я не хочу завтракать.

— Не стоит уходить без завтрака. Давай я сделаю тебе тосты и яичницу.

Я хотел было отказаться, но не хотел показывать, что куда-то тороплюсь.

Рози приготовила яйца и тосты — себе и мне, ещё сварила кофе. Она чувствовала себя в нашем доме всё увереннее и даже взяла привычку указывать отцу. И он её слушался.

Пока я ел, Рози сказала:

— Я теперь читать стала лучше́е. Теперь за говор возьмусь. Не хочу всю жизнь коверкать слова, будто всю жизнь в поле пахала. Поможешь мне?

— Я тоже говорю не идеально.

— Но ты не говоришь, как невежа.

— Ну, вы могли бы сказать «я теперь читать стала лучше», а не «лучше́е». На самом деле нет слова «лучше́е».

— Как же нет? Всю жизнь так говорю.

— Да, мэм.

— Я вот не уверена, что тебе стоит выходить на улицу, пока Бубба Джо где‑то рядом. Я не такая, как твой папа. Я не уверена, что он не станет приставать к белому мальчику.

— Думаю, со мной будет всё в порядке, Рози. Правда.

— Ну да, ну да. Не мне тебя учить, но ты смотри там, чтоб чего не вышло, ясно?

Я поехал на велосипеде к тому месту, где мы договорились встретиться с Бастером. Была суббота, и в городе царило оживление. Я увидел Бастера — он сидел в дальнем конце улицы, держал в руках бутылку газировки и время от времени делал из неё глоток.

Когда я подъехал ближе, то заметил, насколько он стар. Он перестал мазать волосы кремом для обуви, и у корней они оказались совсем седыми. Он был высоким, но сутулился, словно на его плечах лежал весь мир, и теперь мир стал слишком тяжел.

Я положил велосипед на бордюр и сел рядом с ним. Мимо проходила белая женщина с сумкой продуктов и, увидев нас сидящими, усмехнулась — какой-то кривой усмешкой — и пошла дальше.

— Чего это она ухмыляется? — сказал Бастер. — Если бы она была еще немного уродливее, ей пришлось бы нанять кого-нибудь, чтобы водил её по улицам с мешком на голове.

Я рассмеялся. Он ухмыльнулся, сунул руку во внутренний карман и достал шоколадный батончик.

— Подумал, тебе понравится. А себе взял простой «Hershey's». Мои зубы не любят эти орехи в «PayDay»[52].

— Вы виделись с мамой Маргрет?

— Виделся. Было довольно интересно, Стэн. И, думаю, нам придётся кое-что переосмыслить.

Я развернул батончик и, несмотря на завтрак, приготовленный Рози, с удовольствием вгрызся в него.

— Ну, я не мог просто прийти и сказать: «Привет, хочу поговорить о вашей дочери, которой поезд голову отрезал — или что там с ней, чёрт возьми, случилось». Я взял некоторые из тех писем, что были у тебя, Стэн, и отдал ей.

— Правда?

— Угу. Ты можешь считать их своими письмами, но на самом деле они принадлежали её дочери, так что я подумал — мать должна их получить. Некоторые, по крайней мере. Я решил оставить себе несколько — на всякий случай, если вдруг понадобится вернуться к ним и что‑то проверить. Выбрал те, что не так важны, где повторялось уже сказанное.

— Сказал ей, что нашёл их, когда работал за оградой драйв‑ин, — они были спрятаны в банке. Не знаю, зачем я сказал «в банке», но так уж вышло.

— Что она сказала?

— Давай по порядку. Пришёл я к ней поздно вечером. Её муж — ну, понимаешь, гражданский муж, не настоящий — впустил меня, налил кофе, потому что она была в ту пору… занята, если ты понимаешь, о чём я, в задней комнате.

— Её муж… в курсе?

— Он ее сутенер, Стэн.

— Сутенер?

Он объяснил, кто такой сутенер, и добавил:

— Он забирает себе большую часть денег. Так любит деньги, что мне пришлось заплатить ему, чтобы посидеть и поговорить с ней полчаса. Ему было наплевать, что я пришёл с письмами от дочери Винни — считал, что я трачу впустую её рабочее время. Так что мне пришлось заплатить. Дорогой вышел кофе.

— Он ведь не отец Маргрет, верно?

— Я же говорил уже. Отец — какой-то пуэрториканец или мексиканец. Да и сама Винни — смешанных кровей. А этот — цветной.

— Что посчитала мисс… мисс Винни?

— Нехорошо это говорить, но она оказалась того же мнения, что и её муж. По крайней мере, при нём она должна была делать вид, что так и есть, а не то он её побьёт, если она поведёт себя не так, как он считает правильным. Я, конечно, не видел, чтобы он её поколачивал, но я знаю, как всё это устроено между сутенёрами и шлюхами, даже если они живут вместе как муж и жена.

— Это ужасно.

— Ну, Стэн, они ведь не члены родительского комитета, понимаешь, о чём я? Она немного просмотрела письма и отдала их мне обратно. Сказала: «Выброси их, да и всё».

— Она не плакала?

— Ни единой слезинки не уронила. Она сказала: «Парень, раз уж ты заплатил за время, почему бы не потратить его на что-то полезное?»

— Честно говоря, я поддался искушению. Выглядит она ничего, да и десять долларов я уже отдал… Я сказал: «Конечно», и мы пошли в заднюю комнату, и когда она закрыла дверь, она сказала: «Тебе придётся вести себя потише, чтобы мы могли поговорить». Мы сели на кровать, она снова взяла письма и просмотрела их. На этот раз она немного всплакнула.

— Так она всё‑таки расстроилась?

— По-своему. Понимаешь… ну, давай по порядку. Я снова показал ей письма, и она сказала, что Маргрет всегда относилась к ней хорошо, но не поверила, будто девочка была беременна.

— Но Маргрет пишет об этом в письмах!

— Нет, Стэн. Не совсем. Первое, что я заметил — она говорит о беременности, но нигде не пишет, что сама беременна. Ни одной строки. Она говорит, что они с Джей могут справиться с беременностью, но не говорит, что ребёнок — её.

— А о ком же тогда она говорит? Джеймс-то забеременеть не мог.

— Нет, — сказал Бастер. — Не мог. Но я еще вернусь к этому. Я спросил маму Маргрет о Джеймсе Стилвинде, и она сказала, что не знает его, но что Маргрет дружила с младшей Стилвиндов.

— С Джуэл Эллен.

— Верно. Сказала, что они все время были вместе. Она знала, что Стилвинды этого не одобряют. Маргрет, например, не могла пойти к ней домой. Она сказала, что Стилвинды не одобряли её занятие, и уж тем более то, что она втянула в это дело Маргрет.

— Втянула?

— Сделала из нее шлюху.

— Из собственной дочери? Она так сделала?

— Винни считала, что передаёт ей семейное дело, Стэн.

— Маргрет была совсем девчонкой!

— Многие мужчины любят таких. Молоденьких девочек, я имею в виду. В мире полно больных ублюдков, Стэн. Винни говорила, что Маргарет приносила хороший доход, но сама не любила эту жизнь и хотела большего. Мечтала сбежать в Голливуд и стать актрисой — ведь она была такой хорошенькой. Винни сказала, что пыталась убедить Маргрет, что та ни для чего другого не годится, кроме как для этого.

— Это ужасно.

— Так и есть. Но рассказывала она мне это со слезами на глазах. Она по-своему любит свою дочь, но в ней, Стэн, просто нет стержня. Она не могла допустить, чтобы её дочь добилась в жизни большего, чем она, чтобы та чего-то достигла. Говорила, как её раздражало, что девочка хочет ходить в школу, — она этого не одобряла. Вот что делает человек, который любит себя больше, чем собственного ребёнка: не хочет, чтобы тот добился большего.

— В конце концов, Маргрет всё-таки ушла от неё, стала подрабатывать где придётся. Копила на поездку в Голливуд. Мать называла это «ничтожной работёнкой» и презрительно фыркала, будто сама науками занималась.

— Это трудно понять, — сказал я.

— Если вырос в семье вроде твоей — да, трудно. Но Винни боялась, что Маргрет не станет заниматься проституцией. А потом узнала, что Маргрет другая. Сначала это её разозлило, а потом она подумала, что, может, на этом даже можно заработать. Но вскоре Маргрет убили.

— Что она имела в виду по словом «другая», Бастер?

— Когда Винни это сказала, у меня всё сошлось. «Джей» в письмах — это не Джеймс. Это Джуэл.

— Но она же девушка.

— Ага. Иногда так бывает.

— Вы хотите сказать…

— Да. Это и есть «другая».

— Разве девушка может… сделать девушку беременной?

— Нет, сынок. Для этого нужен мужчина. Или парень. Как я и сказал, не думаю, что беременна была Маргрет. Мать, конечно, могла и не знать наверняка, но, судя по письмам и тому, что я выяснил, я думаю, что беременна была Джуэл Эллен, а Маргарет говорила о том, что они вдвоём будут растить ребёнка после его рождения.

Бастер посмотрел на меня и увидел, что я совершенно сбит с толку.

— Взрослеть — это сплошная путаница, а, Стэн?

— Ещё какая.

— Вопрос вот в чём: кто отец ребёнка Джуэл Эллен? Начнём с этой идеи, даже если она пока просто догадка, и посмотрим, куда нас это приведёт. Я вот о чём думаю: если Джуэл любила Маргрет, то, возможно, её и не интересовали мужчины. Или, может, интересовали и те, и другие. Так тоже бывает. Если же нет, то, может, её кто-то изнасиловал? Если так, то кто это сделал? Вот к чему мы пришли.

— Ничего себе…

— Кстати Стэн, я не упомянул об одной вещи: перед тем как пойти к Винни, я прикупил немного самогона у Джукса. Взял с собой. Ну и вот, в спальне мы с Винни его и распили. Так что она разоткровенничалась. Обо всём на свете. Но о дочери говорила не так уж много. В конце концов она снова отдала мне письма и сказала, чтобы я поступал с ними, как хочу.

— Она уже немного захмелела, и я спросил: «Ты точно не знаешь этого Джеймса Стилвинда?» Она ответила, что никогда его не встречала, но её муж — то есть сутенёр — получил от отца Джеймса какие‑то деньги. Я спросил, за что, и она сказала: «За молчание».

— За молчание о чем?

— О том, что ее дочь была знакома с Джуэл. Сказала, что старик Стилвинд дал им много денег, и она до сих пор молчала, потому что не думала, что это важно. Полагала, он просто не хотел, чтобы память о Джуэл Эллен была запятнана слухами о её… необычности. Суть в том, что Винни по-своему скучает по дочери, но была готова взять деньги, заткнуться, не разговаривать с полицией, даже если это означало, что смерть её дочери так и не будет раскрыта. Деньги для неё оказались важнее.

Бастер откинулся назад и допил остатки газировки.

— И это всё? — спросил я.

— У меня оставалось ещё десять минут за мои десять долларов, и я их использовал.

— А…

— За годы жизни я усвоил одну вещь: не трать деньги впустую.

Бастер сказал, что пойдёт домой поспать. А я решил‑таки купить комиксы. Я шел как во сне. Мир, без сомнения, оказался странным местом, а я превращался в крайне озадаченного маленького мальчика.

Джуэл и Маргрет? Встречались? По-настоящему встречались?

Я зашёл в магазин Грина и стал разглядывать комиксы. Там было три длинных полки, забитых комиксами и другими журналами. Я нашёл несколько приглянувшихся, проверил, сколько десятицентовиков у меня в кармане. Набрался ровно доллар.

Я купил «Adventure Comics», «Challengers of the Unknown» и штуку под названием «Strange Worlds». Я даже сдался и купил «Superman’s Girlfriend Lois Lane».

Потом я заглянул в дальний угол магазина, где лежали комиксы по пять центов — те, у которых была отрезана половина обложки. Некоторые из них оказались довольно свежими, но многие — старыми, возможно, двух‑ или трёхлетней давности. Я догадывался, что все, кроме меня и Ричарда Чепмена, придирчиво относились к состоянию комиксов.

Я выбрал три или четыре, в том числе запылившийся «Captain Flash». Как и у всех на этом прилавке, у него была отрезана верхняя половина обложки — и при этом обезглавлен динозавр. Остался лишь парень в красно‑синем костюме с большим камнем в руке. У его ног лежал поверженный напарник в жёлтой маске. Внизу красовалась надпись: «Чудовища из 1 000 000 года до н. э.».

Я купил комиксы и бутылку RC, вышел на улицу и уселся на бордюр почитать.

На улице было тепло, но не душно. Дул лёгкий ветерок, доносивший до меня аромат жимолости.

Спустя какое‑то время комиксы сделали своё дело: они унесли меня прочь из мира, в котором я жил. А этот мир за какие‑то недели стал куда более запутанным, чем я мог себе представить. В тот момент я предпочёл мир ярких цветных страниц и супергероев.

К тому времени, как я прочитал два комикса, реальность снова начала возвращаться. Я подумал о Маргрет и Джуэл.

Я и так уже был достаточно озадачен отношениями между мужчинами и женщинами, а теперь вот это. Надо будет спросить у Кэлли. Она казалась мне просто неиссякаемым источником информации. Бастер тоже, но порой его «источник» изливался чересчур бурно для меня.

Я услышал автомобильный гудок. Поднял глаза. У обочины стоял шикарный синий «Кадиллак». У него были плавники, как у космического корабля. Окно со стороны пассажира было опущено, и Кэлли, сияя от восторга и болтая собранными в хвостик волосами, высунулась из окна и что-то прокричала мне.

Я подумал: «Легка на помине».

За рулем сидел Дрю Кливз.

— Стэнли, поехали с нами, — предложила Кэлли.

Я собрал свои комиксы, подхватил бутылку с газировкой и пошел к машине.

— Осторожнее с газировкой, — сказал Кливз. Это машина моего отца. Он меня убьёт, если что-то прольётся на сиденья.

— Конечно, — сказал я. — Минутку.

Я допил RC, отнес бутылку обратно в магазин Грина и получил за неё два цента.

Вернувшись к «Кадиллаку», я услышал, как Кэлли воскликнула:

— Разве это не божественно?

— Папа говорит, что это все равно, что ездить в собственной гостиной, — сказал Дрю.

Это была самая большая и роскошная машина, в которой я когда-либо ездил. Сиденья были из мягкой кожи. Меня так и подмывало вытянуться на них и уснуть.

— Мы едем на озеро, — сообщила Кэлли.

— Ты можешь не ехать, если не хочешь, — сказал Дрю. — Я могу прокатить тебя вокруг квартала и высадить здесь же.

— Он не почувствует всей прелести, катаясь вокруг квартала, — возразила Келли. — Поехали, Стэнли!

— Я не знаю, сколько мы там пробудем, — предупредил Дрю. — Возможно, довольно долго.

— Ничего страшного, — ответил я.

— Там, наверное, будет жарко, — заметил он.

— Ой, да при таком ветерке — совсем не жарко! — воскликнула Кэлли. — А у озера будет ещё приятнее.

— Наверное, — согласился Дрю, но выглядел он не слишком довольным. Он перегнулся через сиденье и посмотрел на меня почти умоляюще: — Ты точно хочешь поехать?

— Точно, — подтвердил я.

— Ладно, — сказал он и тронулся с места.

У озера деревья росли реже — бульдозеры, рывшие котлован под водоём, повалили их. Там, где они разравнивали землю, к воде спускались склоны из красной глины. Песка на берегу не было, только глина. Я обратил на это внимание.

— Его придётся завозить, — сказал Дрю, когда мы выходили из машины.

— Было бы гораздо лучше, — сказала Кэлли, — если бы оставили больше деревьев. Может, тогда бы берег не осыпался в воду.

— Мой отец владеет компанией, сделавшей это озеро, — сказал Дрю.

— Он все равно мог бы оставить больше деревьев, — сказала Келли, никогда не готовая отступать от своего мнения, если искренне его придерживалась.

Дрю же было всё равно. Он шёл, держа Кэлли за руку, и двигался так, словно ноги его не касались земли.

Мне в ту пору это казалось ужасно слащавым, и мне не нравилось на это смотреть: Кэлли, держащая его за руку и воркующая с ним, Дрю, потерявший от неё голову. Трудно было поверить, что у него хватает ловкости играть в футбол.

Какое-то время дул прохладный ветер, и мы гуляли и разговаривали. Ни слова о убийствах, проститутках, девушках, которым нравятся девушки, или обезглавленных телах на железнодорожных путях.

Мы прошлись некоторое расстояние вдоль берега озера, но подойти близко к воде не получалось из-за грязи, и, хотя дождей выпало достаточно, жара сделала своё дело, испарив много воды. В центре озера, примерно в тридцати-сорока футах друг от друга, виднелась пара маленьких островков. Растительность на них полностью погибла, превратив островки в холмики грязи. В воздухе стоял запах мёртвой рыбы и ещё тот особый смрад, от которого по коже бегут мурашки — запах, который ассоциируется с водяными щитомордниками, залёгшими в склизкой, вонючей речной грязи, прокисшей и затхлой.

Примерно через час мы двинули обратно. Отчасти потому, что ветер стих и стало жарко, как в пекарне. Мы остановились у бревна неподалёку от машины, сели и стали очищать палками грязь с обуви.

— Папа говорит, они собираются поставить здесь столики и скамейки, оборудовать места для готовки, спуски для лодок. Может, даже посадить деревья.

— Такие, как были здесь? — спросила Кэлли.

— Быстрорастущие. Будет еще и секция для цветных. На другой стороне озера.

— Как удобно, — заметила Келли.

— Я ничего не имею против цветных, — сказал Дрю. — Правда.

И звучало это так, будто он действительно так думает.

— Может, поедем обратно в город, — предложил Дрю, — возьмём бургеры и газировку?

К этому времени я уже основательно проголодался. Таковы уж дети: бездонные желудки.

— Кэлли, у тебя есть деньги? — спросил я.

— Я за тебя заплачу, — сказал Дрю.

— Ты можешь заплатить за меня, — сказала Кэлли, — но за Стэнли заплачу я. Он не твоя забота. Ты же не встречаешься с нами обоими.

— Ну, — сказал Дрю, — это верно. Но мне всё равно не сложно.

— Ты такой милый, — сказала Кэлли тем самым слащавым голоском, который она использовала, когда хотела от папы чего-то, — но в этом нет необходимости.

Мы поехали обратно в город на «Кадиллаке», и я должен признаться: мне было чертовски приятно, когда мы остановились перед аптекой, вышли из роскошной машины и встали на раскалённом тротуаре — словно три бога, сошедшие с небес.

Мы взяли гамбургеры и молочные коктейли в аптечной закусочной, и, хочу отметить, Дрю заплатил за всё. Тимоти опять работал за стойкой, и, похоже, он был не слишком рад видеть Кэлли вместе с Дрю. Он выставил нам еду на стол так, словно разносил бубонную чуму. Его шапочка продавца содовой была надвинута на глаза, а губы сжаты так плотно, что тонкая линия между ними могла бы сойти за нитку для шитья.

— Что с ним? — спросил Дрю.

— Не обращай внимания, — сказала Кэлли.

— Он хочет с ней встречаться, — пояснил я.

— Стэнли! — воскликнула Кэлли, словно это откровение её шокировало.

— Хочешь, я с ним разберусь? — предложил Дрю.

— Что? Побьёшь его за то, что он хочет со мной встречаться?

— Скажу ему, чтобы оставил тебя в покое.

— Нет, Дрю. Я хочу поесть, а потом, может, сходить в кино. Начало в час. Я уже проверила.

— У вас есть свой кинотеатр, — сказал он. — Не устаёте от кино?

— Нет, — сказала она. — Этот наш кинотеатр… Когда думаю о нём, я в основном думаю о работе. К тому же, я хочу посмотреть фильм в «Паласе».

— Это любовная история, — сказал я.

— Ладно, — согласился Дрю. — Если ты хочешь.

Мне почти стало жаль Дрю — Кэлли вертела им, как хотела. Она могла бы попросить его сходить с ней на балет и смотреть его в балетной пачке и берете, он бы и это сделал.

Мы пошли в кино, и мне было скучно. Я проспал большую часть сеанса, потому что в кинотеатре был кондиционер. В те времена любое место с кондиционером летом было настоящей роскошью.

Когда мы выходили, мы увидели Джеймса Стилвинда у стойки со сладостями и попкорном. Он наклонился над стойкой и разговаривал с молоденькой девушкой, пересыпавшей попкорн из аппарата в пакеты.

— Вон Джеймс Стилвинд, — сказала Келли.

— Вот это? — спросил Дрю.

Мне показалось, в его голосе прозвучала нотка раздражения. Я подозревал, что Джеймс не раз упоминался в их личных разговорах. Насколько я знал, Кэлли могла разболтать всё, что я ей рассказал.

Впрочем, я и сам был тем ещё болтуном.

Стилвинд повернул голову и увидел Кэлли. Его ослепительно белая улыбка словно сошла с рекламы зубной пасты «Pepsodent».

— Вам понравился фильм?

— Да, хороший, — сказала Кэлли.

— Сойдёт, — буркнул Дрю.

Я промолчал.

Джеймс подошёл к нам, оставив надувшую губы девушку за прилавком, она продолжила сгребать попкорн, запихивать его в пакеты и складывать у задней стенки аппарата.

— Мы разве раньше не встречались? — спросил Джеймс Кэлли.

— Думаю, да, — ответила она. — Мы выходили из аптеки, и я видела вас с вашей женой.

— С женой? Нет. Вы видели меня с какой-то спутницей. Не помню даже, кто это был, но уж точно не жена.

— Не помните? — удивилась Кэлли.

— Ну, если бы это были вы, я бы точно запомнил.

— Нам пора идти, — перебил его Дрю.

— Конечно, — согласился Джеймс.

— А как вас зовут? — спросил он у Кэлли.

Она представилась.

Он поинтересовался нашими именами. Мы назвали их — думаю, он даже не слушал.

— А вы Джеймс Стилвинд? — спросила Кэлли.

— Вы знаете моё имя?

— Знаю, что вы владеете кинотеатром, так что полагаю, что вы должны быть им.

— Заходите в любое время. Вот…

Он вернулся за прилавок с конфетами, достал из ящика три билета и вручил каждому из нас.

— Пригласительные, — сказал он. — За мой счёт. Я здесь хозяин. Если я буду на месте, прослежу, чтобы вам дали бесплатный пакет попкорна и напиток.

— Спасибо, — поблагодарила его Кэлли.

— Нам пора идти, — повторил Дрю и взял Кэлли за руку.

На улице Келли сказала:

— Дрю, ты делаешь мне больно.

— Прости. Я не хотел.

— Ничего страшного, — сказала она, потирая руку.

— Какой мерзкий тип, — бросил Дрю.

— А мне он показался нормальным, — возразила Кэлли.

Дрю вздохнула. Даже папин «Кадиллак» не мог тягаться со взрослым красавцем, владеющим кинотеатром и «Тандербёрдом», купленным не на папины деньги.

Я подумал: «Если я и вправду хочу расследовать это убийство, с Джеймсом Стилвиндом нужно поговорить. Бастер не сможет этого сделать. Одна только мысль, что цветной станет расспрашивать белого о таком щепетильном деле, как смерть сестры, может обернуться для него побоями — или чем‑то похуже»

Проблема была в том, что я тоже не знал, как это сделать.

Дрю повёз нас домой. Поездка прошла в молчании — если не считать комментария Кэлли о том, как ей понравилось платье девушки, идущей по тротуару. Воздух был настолько густым, что его можно было резать ножом.

Дрю высадил нас у «Капли росы». Келли наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Скоро увидимся, Дрюси?

Этот поцелуй растопил лед. Дрю улыбнулся.

— Конечно. Надеюсь, очень скоро.

— Можешь не сомневаться, — сказала Келли.

— Увидимся, Дрюси, — сказал я.

Дрю одарил меня каменным взглядом.

Мы вышли из машины и пошли внутрь. Я спросил:

— Ты точно знаешь, как с ним управляться, да, Кэлли?

— Это у меня в крови, — ответила она.

Когда мы вошли в дом, Рози и мама сидели на диване. Мама обнимала Рози, а Рози плакала. Папа прислонился к углу стены, где гостиная переходила в кухню.

Кэлли спросила:

— Рози, ты в порядке?

— Дайте ей минуту, — сказал папа. — Идите сюда.

Мы прошли на кухню. Двери между кухней и гостиной не было — только проём, поэтому, когда мы сели за стол, он тихо заговорил:

— Бубба Джо, — сказал папа. — Они нашли его.

— Где? — спросила Кэлли.

— Мертвым, — сказал папа. — Выбросило на берег ручья Дьюмонт. Нашли на краю пастбища. Ручей вздулся во время дождя, потом обмелел в засуху. Он уже давно был мёртв. Хозяин земли, где его обнаружили, нечасто туда заглядывал. А когда пришёл проверить корову, наткнулся на Буббу Джо. Тот так раздулся, что сперва хозяин подумал — это телёнок.

— Фу, — скривилась Кэлли.

— Но это ведь хорошо, правда? — спросил я. — Не то, что он раздулся, а то, что он мёртв.

— Рози все еще любит его, — сказала Кэлли. — Это так печально.

— Он пытался убить ее, — сказал я и начал было говорить, что он пытался убить меня, но спохватился. — Он мог попытаться убить кого-то еще. Он мог убить кого-то еще.

— Это верно, — сказал папа. — Я по нему скучать не буду.

— Он утонул? — спросила Кэлли.

— Перерезали горло. Думают, он мог какое-то время быть в воде, но потом долго лежал на том пастбище, доходил.

— А ты как об этом узнал? — спросила Кэлли.

— В парикмахерской.

— Это могут быть просто слухи, — сказала она.

— Мне рассказал тот, кто его нашёл, — возразил папа. — И полиция тоже звонила. А я сообщил Гэл и Рози.

— Как бы мне ни было жаль Рози, — сказала Кэлли, — это большое облегчение.

— Верно, — согласился папа.

Папа вернулся в гостиную.

Кэлли спросила:

— Ты думаешь, это он гнался за нами той ночью?

— Уверен, — ответил я.

— Тогда, наверное, хорошо, что он мёртв, а?

— О да, — сказал я. — Это хорошо.

Позже в тот же день я вышел на веранду, где была Рози. Она сидела и смотрела на проекционную будку. Я сел на стул рядом с ней и сказал:

— Рози, мне очень жаль.

— Не надо, мистер Стэнли. Он был никудышным человеком. Сам напросился. Не знаю, почему я всё ещё так себя чувствую.

— Мне жаль, что у вас с ним не сложилось. Что он не оказался лучше.

— И мне тоже, мистер Стэнли.

— Просто Стэнли, — поправил я.

— Знаешь, что сказал твой папа?

— Нет, — ответил я.

— Он сказал, раз Бубба Джо теперь мёртв, то нечего мне отсюда уходить. Я могу остаться. Он собирается привести в порядок верхний этаж, купить мне вентилятор и вырезать мне окошко прямо над теми ковбоями и индейцами.

— Это хорошо, Рози.

— Говорит, могу остаться и работать, и он мне зарплату будет платить, а на выходных могу отдыхать, если захочу. Миссис Гэл ему такого не подсказывала, это его собственная воля. Он мне это сказал и по спине меня похлопал.

В моих глазах стояли слезы. Я отвернулся от нее и посмотрел в сторону проекционной будки.

Рози потянулась, взяла меня за руку. Я нежно сжал её пальцы. Она склонила голову и заплакала сильнее, чем прежде. Я придвинул свой стул ближе к её. Она положила голову мне на плечо и продолжала плакать. Мы сидели так, пока у неё не иссякли слёзы.

В понедельник, когда уже почти стемнело, мы с Нубом вышли встретить Бастера, когда он пришёл на работу. В проекционной будке я рассказал ему о том, что нашли Буббу Джо.

— Знаю, — сказал Бастер. — По сарафанному радио дошло. В этом городе, да и на Районе, ничего не происходит, чтобы не долетело до тех воробьев, что на крыльце возле моего дома сидят. Новости долетают так же быстро, как по телефону… Это был лишь вопрос времени… Ты ведь ничего не говорил, правда?

— Нет, сэр. Конечно, нет.

У нас был новый фильм в репертуаре — «Муха» с Винсентом Прайсом в главной роли. Год назад он напугал бы меня до смерти, а та сцена, где муха с маленькой человеческой головой говорит: «Помоги мне!» — точно вызвала бы кошмары.

Но не сейчас. Не после того, как я увидел призрачный свет, как за мной гнался ночью Бубба Джо, как я чуть не попал под поезд, а потом увидел, как Бастер перерезал Буббе горло и сбросил его в ручей.

В тот вечер я не смотрел фильм. Мы с Бастером сидели в проекционной будке при тусклом свете, за маленьким столиком, на котором лежали несколько газетных вырезок и папка из плотной бумаги.

— Да, я знаю, что ты будешь молчать об этом, Стэн. Я не стыжусь того, что убил его, если хочешь знать правду. Я и минуты сна не потерял. Он сам напросился. Но полиция мне ни к чему.

— Вы уверены, что нам не стоит им рассказать?

— Уверен. Они могут просто закрыть на это глаза. Им будет наплевать. Но могут решить, что надо отправить меня в тюрьму. Это совсем не то, на что я рассчитываю в старости. Тюремная роба и работа в арестантской бригаде под палящим солнцем. В моём возрасте я не протяну и шести месяцев.

— Не волнуйтесь, — сказал я. — А эти вырезки, папка? Вы хотите что-то мне показать?

— В папке — полицейские отчеты. Говорил же, Джукс не подведет. Позволь мне кое-что рассказать тебе, Стэн. И слушай внимательно, Стэн. Сложи все это с тем, что тебе уже известно, но не цепляйся слепо за известные тебе факты. Понимаешь?

— Думаю, да.

— Думай нестандартно. Попробуй догадаться, что это может быть, но не считай это истиной, пока не останется ничего другого, кроме этого.

— Хорошо.

— В этих вырезках есть новость, что старшая дочка уехала из города. Помнишь, я тебе об этом раньше говорил?

— Да, сэр.

— Она уехала в Лондон, Англию. Вот тут, в светской хронике. А «светская хроника» в этом городе — это про три семьи. Стилвинды — одна из них. Эта дочка Стилвиндов уехала за пять лет до убийства тех других девочек, Маргрет и Джуэл. А вот здесь у нас старый полицейский протокол. Джукс не сразу мне его дал, но когда я прочёл в газете, что Сьюзан — так её звали — уехала в Лондон, я над этим призадумался. Ей, написано, пятнадцать, и уезжает она в январе. Что это значит?

— Что была зима?

— Ни черта подобного. Думай, паренёк. Сколько тебе лет?

— Тринадцать.

— Да. И что тебе нужно делать, когда лето кончится?

— Иди в школу.

— Дайте маленькому умнику конфетную сигару! Правильно. Идти в школу. Ну? Теперь то, что я сказал, предстает в ином свете?

— Она уехала во время учебного года… Ей пришлось уехать.

— Вот именно. Вот я и думаю: уезжает она во время учебного года, ей пятнадцать, и ее посылают в Лондон — в чем причина? Я решил, что она беременна. Так эти богачи и поступают, если их дочь на сносях. Отсылают куда подальше, чтобы рожала, или чтобы от ребенка избавиться. Подумал, ну, может, они просто хотели, чтобы она получила образование в Англии. Может, и так. Богачи и не такое вытворяют. Но средняя школа… И вдруг, за три года до выпуска… Не сходится.

— Тогда я говорю Джуксу: «Джукс, вернись к тому времени, когда эта девушка уехала, и достань мне полицейские отчёты за тот период».

— А не лучше было бы взять больничные записи? Узнать, была ли она беременна?

— Мысль здравая, но их не достать. Может, их уже и вовсе не существует.

— Но при чем тут полиция?

— Ничто не указывает, что это как-то связано с полицией, но иногда приходится полагаться на чутье. Я подумал: а что, если с Сьюзан тогда что-то случилось, и её решили отправить куда подальше.

— Но почему копам должно быть дело до того, беременна она или нет?

— А что, если дело не в беременности?

— Теперь я совсем запутался.

— Это была всего лишь моя догадка, но я должен был проверить и другой вариант. Может, с ней произошло нечто, что попало в полицейские протоколы. Что угодно. Например, она могла что-то украсть, и ее отец захотел сплавить ее подальше. Что-то связанное с подростковой преступностью.

— Наверное, такое могло быть.

— Но нет. Выходит, обе мои догадки сошлись в одну. Понимаешь, Стэн, старый шеф полиции, он вел все свои записи, как и положено. Думаю, на его месте я бы делал то же самое. Старое дело может тебе боком выйти. Я полагаю, этот шеф, Роуэн, так его звали, он трактовал правосудие так, как считал нужным. Цветные обычно получали свое правосудие от него прямо на месте. То же самое и с бедными белыми. А у богатых были судьи, если дело вообще до них доходило.

— К чему вы ведёте, Бастер?

Бастер открыл папку и достал несколько страниц.

— Вот это написано самим шефом. Его личные заметки. Тут сказано: «Сегодня вечером приходила Сьюзен Энн Стилвинд и заявила, что кто-то к ней приставал. Я спросил, кто, и она ответила — кто-то из семьи. Сказала, что не хочет называть имени, но хочет, чтобы ее забрали оттуда. Я спросил: кто из твоей семьи? — но она все равно не назвала. Она пробыла здесь всего несколько минут, как вдруг явился ее отец, мистер Стилвинд. Он сказал, что она повсюду разносит ложь. Что это неправда. А говорит она так потому, что он прогнал того парня, который это с ней сделал, а теперь ей стыдно, и она так зла, что хочет опозорить его своими россказнями. Я больше ее не расспрашивал. Сказал им, что, возможно, ей не стоит больше оставаться дома. Что ей стоит куда-нибудь уехать на время. Мистер Стилвинд сказал, что все устроит. Она разрыдалась и не позволила ему к себе прикоснуться, но ушла с ним после того, как обругала меня.»

— А потом читаешь светскую хронику, и там — что она уезжает учиться в Англию. Это появилось в газете через неделю после того, как шеф сделал свою запись. Скорее всего, она уже уехала, когда эта новость попала в печать.

— Это сделал ее отец? — спросил я.

— Шеф так и думал. Сказал, чтобы отец больше не держал её дома и отослал её. Что это тебе говорит? Это способ начальника решить проблему. Отослать её, чтобы старик больше не мог этого с ней делать, и чтобы она могла родить в тайне.

— Выходит, шеф был не совсем плохим.

— С чего это? Он больше защищал старика, чем девочку. Отослал ее, чтобы старик не опозорился, и чтобы город не пострадал. Будь у него желание помочь девчонке, он бы разобрался в деле и что-то предпринял. Единственная причина, по которой он это записал и сохранил, — чтобы подстраховаться на случай, если дело всплывет. Так он мог бы показать, что пытался что-то сделать. Чтобы его не обвинили в том, что он замёл всё под ковёр.

— А ещё лучше — он мог использовать эти записи, чтобы Стилвинд не помыкал им, деньгами или без. Потому что таков Стилвинд: он помыкает людьми деньгами. Другое дело — шеф вскоре ушёл на пенсию, после того как убили Джуэл Эллен.

— Сьюзен уехала, и Джуэл Эллен убили — и всё это связано с шефом?

— Связано со Стилвиндами и с шефом. Помнишь те письма? Я считаю, что Джуэл Эллен тоже была от него беременна, как и другая. Старик одну отправил, а эта, возможно, решила заговорить.

— И он убил ее.

Бастер кивнул.

— Может быть. Я знаю, что шеф купил миленький домик у реки. Машины меняет каждые год-два. И всё это на полицейскую пенсию. Джукс мне всё это рассказал.

— Но если ему заплатили, зачем он оставил эти записи в папке, где их может увидеть кто угодно?

— Потому что он никогда напрямую не приходил к Стилвинду и не говорил: «Заплати мне». Стилвинд сам это сделал. Он не хотел, чтобы шеф рассказал то, что знает. Возможно, Стилвинд не знал, что отчёт был написан и подшит в папку, но мог опасаться, что он существует. Шеф был готов взять деньги без возражений, а Стилвинд был готов заплатить — потому что именно так он решает свои проблемы. С помощью денег.

— Что до записей… Они так и остались всего лишь записями. Они прямо не говорят, что Стилвинд что-то с ней сделал. Но они определенно на это намекают. Он оставил их там, так что если дело всплывет, он не унес их с собой при уходе, чтобы не возникло подозрений в шантаже. Он мог бы сказать: "Они же лежат в папке. И знаете, выглядит так, будто он мог сотворить с ней что-то. Я тогда не придал этому значения. Должен был, но упустил". Понимаешь, о чём я?

— Да, сэр. Думаю, да. Но как же Маргрет?

— Может быть, Джуэл Эллен рассказала Маргрет, и Стилвинд узнал. Джуэл могла разозлиться и выпалить всё. Могла сказать ему, что любит девочек, а не мальчиков. Это бы его гордость ещё сильнее уязвило. Могла сказать, что они с Маргрет собираются растить ребёнка. Он бы этого не захотел. Не захотел бы, чтобы по городу бегала внучка, рождённая его собственной дочерью. Это плохо для бизнеса.

— Он мог убить собственную дочь?

— Люди способны на что угодно, Стэн.

— И что мы можем сделать?

— Я уже говорил тебе, паренёк. Это просто игра. Кто нас станет слушать, если мы все это расскажем? Мы возвращаемся к той же старой проблеме. Парнишка да старый ниггер с небылицами. И вот еще что. Вполне может быть, что это лишь часть правды. Как в притче о слепцах и слоне. Каждый держится за свою часть слона, и все они действительно держат слона, но каждый описывает свою часть как целого слона. Все они и правы, и не правы. В конечном счете, может оказаться, что мы сделали, что могли, кое-что выяснили, но нам ничего не остается, кроме как оставить все как есть. Я понимаю, что мне остаётся только это. Оставить все как есть.

— Джеймс Стилвинд может что-то знать.

— А ты не собираешься оставить всё как есть, так?

— Нет, сэр.

Бастер вздохнул.

— Он жил в одном доме с Джуэл Эллен и своим отцом, — сказал я. — Так что, возможно, он знает ответы на некоторые вопросы.

— Если он до сих пор ничего не рассказал, с чего бы он стал это делать теперь?

— Как мне вообще говорить с Джеймсом о таком?

— Понятия не имею, — сказал Бастер, засовывая записки шефа обратно в папку. — Это уже твоя забота. Думай сам.

— Посоветуете что-нибудь?

— Нет.

Позже я вернулся, чтобы помочь Кэлли в киоске. После всех этих его объяснений — и после того, что я не был готов бросить всё, будто игра закончена, — Бастер скис, будто у него случился один из его приступов. А я уже насмотрелся на его приступы досыта.

Я был уверен: он близок к правде, но где‑то есть более конкретные ответы — нечто, с чем мы могли бы пойти в полицию. Если Джеймс что‑то знает, возможно, его можно было хитростью вынудить проговориться. Мысль была не слишком умная, но в том возрасте умные мысли не были моей сильной стороной.

Мы с Кэлли не видели ни одного покупателя уже целый час. Мы сидели и кидались лежалым попкорном в стаканчики из-под Кока-Колы, соревнуясь, кто забросит больше. Кэлли выигрывала.

— Что ты думаешь о Джеймсе Стилвинде? — спросил я.

— Он дал нам билеты, разве нет?

— Но что ты о нём думаешь?

— О, он симпатичный. И самоуверенный. Немного самовлюбленный и любит покрасоваться. И выглядит очень моложаво для своих лет. Ему наверняка уже под сорок. Верно?

— Значит, ему было лет пятнадцать, когда его сестра сгорела в том пожаре.

— Полагаю… Ты всё ещё думаешь, что это он совершил тот ужасный поступок?

— Я думал, это была твоя идея.

— Конечно, нет.

— Ну, кто-то из нас это предположил. Может, это был я.

Она посмотрела на меня и улыбнулась. Это была ее особая улыбка, которая давала понять, что она считает тебя идиотом, но притворяется, что ты ей дорог, даже если ты знаешь, что она притворяется, а она знает, что ты это знаешь.

— Забудь об этом, Стэнли. Прекрати совать нос в чужие дела.

— Скажи, что тебе не интересно.

— Ладно, мне немного интересно. Джеймс меня… заинтриговал. Отчасти.

— И это сводит Дрю с ума.

— Да. Это сводит Дрю с ума.

— Зачем ты это делаешь, Кэлли?

— Потому что я могу, наверное. Это безобидно.

— Как ты думаешь, ты могла бы поговорить с Джеймсом?

— Поговорить? О чём?

— О том деле об убийстве.

— Нет никакого дела об убийстве. Ты не детектив, Стэнли.

— Это все равно интересно. Ты могла бы поговорить с ним об этом. Ну, знаешь, использовать свои чары.

— Я не знаю, Стэнли. Флиртовать — это одно. Но совать нос в чужие дела… не знаю.

— Наверное, ты права, — сказал я. — Никто не станет говорить о таком. Даже если считает тебя симпатичной.

— О, может, и станет. Но я не буду этого делать.

— Конечно. Я понимаю.

— Если бы я захотела, я могла бы его разговорить.

— Уверен, смогла бы.

— По твоему тону этого не скажешь.

— А какая разница? Ты права. Это глупо. Уверен, ты смогла бы, если бы захотела.

— Я не верю, что ты правда считаешь, что я смогла бы, Стэнли.

— Я такого не говорил.

— Да, но я вижу по твоему поведению, что ты в это не веришь… Ладно. Вот увидишь… Дай мне пару дней.

Я сохранял хладнокровие, спокойствие и собранность, чтобы всё не испортить. Черт возьми, впервые в жизни я перехитрил сестру.

Лето близилось к концу, а впереди уже маячила школа. Я старался впитать в себя каждую каплю оставшегося времени.

В те последние знойные дни летних каникул я всё ещё думал о Маргрет и Джуэл Эллен. Мысли о них вспыхивали время от времени, точно огонь, раздуваемый ветром, и так же быстро угасали, как и возникали.

Я разъезжал на велосипеде повсюду, кроме вершины того огромного холма, что вёл к дому, который я теперь называл Ведьминым. Покупал кучу комиксов и читал их, сидя на веранде: их яркие картинки и плоские герои впечатывались в память, будто выжигались там.

Я читал книги о Тарзане, братьях Харди и Нэнси Дрю, а когда уставал от комиксов, книг и велосипедных поездок, мы с Нубом бродили по лесам и ручьям.

А еще я начала по-настоящему скучать по Ричарду — в ту последнюю неделю лета я его вообще не видел. Казалось, его подхватил вихрь и унёс в страну Оз. Я заходил к нему однажды, но, когда постучал, никто не ответил.

Ещё мы с Нубом проводили летние дни, разглядывая обломки дома среди деревьев. В своих фантазиях я представлял, что по ночам дом собирается там воедино — словно пазл, складываемый богами. Всё, кроме металлической лестницы: она оставалась снаружи и вела к распахнутому окну. Я поднимался по этой лестнице и проникал в дом.

В моих грёзах всегда было темно. Когда я забирался в окно, то видел Джуэл: она лежала на кровати, опутанная простынями и одеялами, обвязанная верёвками, а вокруг стоял запах бензина. Я сидел на подоконнике и смотрел на нее. Она поворачивала голову, и изо рта у нее вырывались языки пламени.

Я сидел на подоконнике и смотрел, как она сгорает.

Иногда я воображал Маргрет: она бродила по железнодорожным путям без головы, а перед ней подпрыгивал тот самый огонёк, что мы видели.

Эти видения становились всё реже и реже.

В один из последних летних дней, около полудня, когда солнце палило так нещадно, что листья и ветви поникли, а птицы замолкли от изнеможения, мы с Нубом укрылись в тени под деревьями за автокинотеатром.

Нуб снова нашёл свою белку-мучительницу — или похожую на неё — и вскоре снова оказался на дубе, на ветке, рассказывая этой белке всё, что он о ней думает. Судя по тому, как он взлетел на дерево, можно было подумать, что Нуб — наполовину кот. Я был уверен, что, сумей я перевести собачий язык, мне бы не захотелось повторять то, что Нуб говорил той белке. То, что стрекотала в ответ белка, было, вероятно, не менее грубым.

Я посмеялся над ними немного, а потом снова обнаружил, что гляжу на гниющие обломки среди деревьев. С моего последнего визита пара фрагментов рассыпалась и упала на землю, разлетевшись на почерневшие щепки.

Однако металлическая лестница по‑прежнему держалась на месте — и я понимал, что должен подняться по ней. Эта мысль не отпускала меня всё лето, и я не мог позволить лету закончиться, не попытавшись.

Глупая затея, конечно, — но такова уж природа мальчишек.

Я поднялся примерно до середины и почувствовал, как ступени закачались. Но лишь слегка. Казалось, их надёжно удерживают сосновые ветви и лианы, оплетающие ствол ближайшего дерева.

Лестница уцелела в пожаре: остальной дом сгорел дотла, а она осталась. Лианы, дерево и время приподняли её над землёй и подвесили над прежним местом — словно извилистого металлического червя, пойманного в гигантскую паутину.

На полпути вверх лестница закачалась, и мне померещилось, как какое-нибудь проржавевшее место поддаётся. Я решил спуститься обратно. Обернувшись, я увидел мистера Чепмена, идущего по лесу. Он шел, опираясь на большой посох. Заметив меня на лестнице, он подошёл, взглянул вверх и положил руки на перила. Лестница затряслась и закачалась куда сильнее, чем под моим весом.

— Пожалуйста, не делайте этого, мистер Чепмен, — попросил я.

— Напугал?

— Да.

— Моего парня не видел?

— Нет, сэр.

— Ты мне не врешь?

— Нет, сэр.

— Не люблю, когда мне врут.

— Я его не видел.

Чепмен огляделся, потом снова посмотрел на меня и ухмыльнулся. Тряхнул лестницу.

— А ну говори правду, пацан.

— Не надо! Я упаду!

Нуб, все это время занятый своей белкой, понял, что мне угрожают. Он спрыгнул с ветки, ударился о землю, вскочил на лапы и ринулся прямиком на Чепмена.

— Эй, эй, — воскликнул Чепмен.

Нуб вцепился в его лодыжку.

— Прекрати! — рявкнул Чепмен, замахнулся посохом и ударил пса, отшвырнув его в сторону.

— Он думает, вы меня обижаете! — закричал я, начиная спускаться. — Отстаньте от него! Я его заберу!

— Плевал я, что он думает!

Нуб снова вскочил и зарычал. Можно было подумать, что он — немецкая овчарка. Возможно, он и представлял себя ею. Нуб метнулся к Чепмену, словно стрела. Тот взмахнул посохом, но промахнулся. Нуб вцепился Чепмену в лодыжку. Тут же раздался его вопль.

— Прекрати! — крикнул я. — Пусти его!

— Я убью его!

— Нет, не убьёте!

Это была Кэлли. Она была на территории автокинотеатра, стояла на чем-то у самого забора, так что ее голова и плечи возвышались над ним. В руках она сжимала горсть камней с гравийной дорожки.

— Я забью его до смерти, — сказал Чепмен и ещё раз ударил Нуба, сбив его с ног и оглушив. — Теперь можно и закопать этого маленького ублюдка.

У меня в голове молнией пронеслось, что это тот самый человек, которого мы видели в лесу плачущим над собакой. Мысль не задержалась надолго. Я начал спускаться. Я не знал, что собираюсь сделать, но глаза застилали слёзы, а внутри бушевала безумная ярость.

Кэлли метнула камень. Он просвистел в воздухе и ударил Чепмена в плечо. Тот закричал:

— Порождение ада! Иезавель!

Просвистел еще один камень и угодил ему в висок. Он схватился за ушибленное место и заорал.

Кэлли швыряла камни один за другим. Чепмен не выдержал и отбежал подальше. Я уже был на земле, и он обернулся, злобно глядя на меня.

— Чтобы я тебя тут больше не видел, слышишь? Увидишь моего парня — скажи, что я ему всыплю. И тебе тоже.

Кэлли бросила ещё один камень. Чепмен думал, что находится вне досягаемости её бросков, но камень попал ему в ногу. Ещё один пролетел мимо и ударился о дерево рядом с ним.

— Лучше прекрати, мисси. Я и до тебя доберусь.

И тут я увидел папу — он шёл вдоль забора с внешней стороны, приближаясь к Чепмену. Чепмен его не заметил: был слишком занят, запугивая нас с Кэлли.

Я подошёл к Нубу, чтобы поднять его. Он еще дышал. Открыл глаза и посмотрел на меня, словно пытаясь их сфокусировать. У него был тот же взгляд, что у Бастера, когда тот приходил в себя после пьянки.

Чепмен как раз разразился очередной тирадой, когда поднял глаза и увидел папу.

— Тебе лучше уйти и оставить меня, — сказал он. — Я всего лишь пытаюсь привить этим детишкам немного манер.

Когда папа приблизился к Чепмену, тот взмахнул своим посохом. Папа перехватил удар, скользнул вперёд, вырвал посох у него из рук — и теперь держал его сам.

Чепмен попытался убежать, но папа настиг его. Посох взметнулся, ударил Чепмена по ноге, сбив на землю. Папа отбросил посох и пнул Чепмена в горло. Тот распластался на земле, давясь и хрипя. Я услышал, как Кэлли кричит папе, чтобы он остановился.

Когда я поднял взгляд, папа уже поставил Чепмена на колени и лупил его — точно так же, как тот лупил Честера, только с куда большим усердием.

— Ну что, хорёк вонючий, — приговаривал он, — с детьми, бабами и щенками ты управиться можешь, да, жирный подзаборный ублюдок? Когда я с тобой закончу, ты даже не вспомнишь, с какой стороны у тебя лицо, чтобы в носу ковыряться.

— Папочка! — Кэлли уже перелезла через забор и бежала к нему. А я не двигался с места.

Я подобрал Нуба и прижал к себе. Он слабо дёрнулся.

Кэлли ухватила отца за занесённую для удара руку. Папа отшвырнул Чепмена на землю. Тот, истекая кровью изо рта, носа и ушей, прохрипел:

— Чепмены такого не забывают.

— Отлично, — сказал папа. — Думаешь, я хочу, чтобы ты это забыл?

— И эта чёртова девка… Женщине не подобает руку на мужчину поднимать.

Папа пнул Чепмена под ребра.

— Кто сказал, что ты мужчина?

— Папа, — схватила его Кэлли, — хватит.

— Я доберусь до тебя, мисси, — сказал Чепмен, выплёвывая окровавленный зуб.

Кэлли отпустила папу и пнула Чапмана под подбородок — будто пыталась забить гол. Пытавшийся подняться Чепмен снова рухнул навзничь. Келли сказала:

— Нет, не доберёшься, маленький грязный ублюдок.

— Что ты сказала? — удивился папа.

— Ты сам только что назвал его ублюдком, — ответила Келли.

— Ну допустим, — кивнул папа. — Чепмен. Митчеллы тоже ничего не забывают. Твой мальчишка может приходить к нам в любое время. Но чтобы я тебя не видел. Даже в городе.

Чепмен, пошатываясь, поднялся на ноги. Папа быстро наклонился, поднял его посох. Чепмен вздрогнул. Папа бросил его ему под ноги.

— Не забудь это. Может захочешь прихлопнуть по дороге домой какую-нибудь покалеченную тварь.

Чепмен поднял посох, развернулся и заковылял через лес так быстро, как только мог идти хромой человек.

Дома я сидел за столом, держа Нуба на коленях, и радовался, что он отделался лишь шишкой на голове. У меня было такое чувство, будто на мне лежит проклятие, возникшее в тот миг, когда я открыл тот ящик Пандоры с письмами.

За одно лето с моей семьёй произошло больше событий, чем за всю мою жизнь. Возможно, даже больше, чем случалось с моими родителями, пусть они и не знали о многом из этого. Я не мог не думать о том, что, найдя и открыв ту коробку, я оскорбил тёмных богов — и они, разъярённые, злобные, жаждущие причинить вред, переступили тонкую тёмную линию между чёрной тайной и реальностью. Они пришли сюда — и теперь добрались даже до нашего пса.

Мама стояла, прислонившись к стойке, и слушала рассказ Кэлли о случившемся. Все остальные, включая Рози, сидели за столом.

— Я здорово его камнем приложила, — сказала Кэлли.

— Это не повод для гордости, Кэлли, — заметила мама. — Нечему тут радоваться.

— Ну, я не знаю, — сказал папа. — Это многое говорит о ее зрительно-моторной координации, прекрасной работе молодых мышц. И о том, что она чертовски меткая.

— Точно, — подхватила Рози. — Мисс Кэлли умеет швырять камни. На днях я видела, как она попала в голубую сойку.

— Рози, — перебила Кэлли, — я не хотела. То есть я бросила камень, но не думала, что попаду.

— Мертвее некуда сделала, — невозмутимо заключила Рози.

Мама с папой посмотрели на Кэлли с тем особым выражением, которое доступно только родителям.

— Честно! — сказала Кэлли. — Я не хотела её убивать. Я просто дурачилась.

— Но всё равно, — попытался я выгородить сестру, — у неё отличный бросок.

— Бросает, как Уайти Форд[53], - поддакнул папа.

— Стэнли, — строго сказала мама. — Нехорошо так говорить. Хвалить её за такое. За то, что убила бедную птицу. За то, что попала в мистера Чепмена.

— Несколько раз, — уточнил папа.

— Несколько раз? — переспросила мама.

— Он пытался стряхнуть Стэна с дерева, — сказала Кэлли.

— Вообще-то, с лестницы, — уточнил я.

— С лестницы? — спросила мама.

Я всё объяснил. Мама воскликнула:

— Я и не знала, что там есть лестница! Ты мне не говорил, что она там есть. Надо будет посмотреть.

Наверное, я не упоминал об этом, потому что в моём сознании лестница была связана с теми письмами — а о них я до сих пор не рассказывал. И Кэлли тоже.

— Папа, что не так с мистером Чепменом? — спросил я. — Он всегда ворчливый, но сегодня…

— Он был пьян, Стэнли? — обратилась мама к папе.

— Не думаю, — ответил папа. — Я не чувствовал запаха. Хотя, с другой стороны, я и не принюхивался.

— Папа был слишком занят, отвешивая ему оплеухи, чтобы почувствовать, чем от него пахнет, — сказала Келли.

— Выпивка человека губит, — мрачно изрекла Рози. — Я это по себе знаю. Бьюсь об заклад, он был пьян. Раньше он работал как раз там, где теперь те деревья. В том старом доме Стилвиндов. Таким красавцем тогда был.

— Я помню, ты говорила об этом раньше, — кивнул я. — Трудно представить.

— Ты уверена, Рози? — сказала Келли. — Он выглядит как персонаж из фильма о монстрах.

— После того пожара он будто подурнел, — сказала Рози. — Словно и его самого обожгло пламя, вместе с той девочкой Стилвиндов.

— Кажется, я кое-что пропустила, — сказала мама.

— И я тоже, — добавил папа.

Мы с Кэлли и Рози принялись заполнять пробелы. Ну, то есть Рози рассказала, что знала, а мы с Кэлли — то, что считали нужным рассказать. Я по-прежнему не стал рассказывать о своих с Бастером расследованиях и обо всем, что узнал. Уж точно я не рассказал им о Винни Вуд, матери Маргрет, и о том, как Бастер не только допрашивал её, но и помогал практиковаться в её ремесле. И я даже не знал, с чего начать рассказ о Джуэл и Маргрет и об их отношениях. И, конечно, там была ещё эта беременность. Честно говоря, из всего, что случилось со мной за лето, не хватало только летающих тарелок и Лох-Несского чудовища.

— Откуда вы с Кэлли всё это знаете? — спросила мама.

— Слышали тут и там, — сказал я.

— Говорят, призрак Маргрет бродит по железнодорожным путям, — сказала Рози. — И что в доме на холме тоже призрак. Призрак Джуэл Эллен.

— Кругом призраки, — сказал папа.

— В доме на холме больше никто не живет, — сказал я.

— Откуда знаешь? — спросил папа.

— Слышал, — ответил я.

Папа на мгновение задумался, поджал губы, а потом сказал:

— Наверное, поэтому ты и поехал на тот холм в день аварии — хотел посмотреть, не увидишь ли призрака. Теперь всё сходится. Так?

Это было достаточно близко к правде, так что я ответил:

— Да, сэр.

Папа покачал головой.

— Но привидения там нет, — уточнил я. — Это миссис Стилвинд. Она иногда уходит из дома престарелых и приходит туда, вот люди её и видят.

— Откуда ты это знаешь? — спросила мама.

Я решил, что на этот раз стоит сказать правду:

— Бастер сказал мне.

— Вот как, значит? — сказал папа.

— Ой, — хихикнула Кэлли, возвращая разговор к тому, с чего мы начали. — папа‑то здорово всыпал мистеру Чепмену!

— Хватит об этом, — оборвала её мама.

— Но ведь правда же, — не унималась Кэлли.

— Правда, — подтвердил папа.

— Он лупил его так же, как Честера, только сильнее, — добавил я.

— Честер, кстати, — напомнила мама, — был невиновен.

— Я уже говорил, — ответил папа. — Честер рано или поздно бы всё равно что-то натворил. Да и наверняка уже успел до этого. Так что он своё заслужил

— Какая нелепая логика, — сказала мама.

— Наверное, — согласился папа. — Но это моё единственное оправдание.

— А мистер Чепмен точно заслужил, — сказала Кэлли. — Бах, бах, бах! А потом папа ещё и палкой его. И ругался.

— Стэнли, разве можно выражаться при детях?!

— Довольно грубо вышло, согласен, — сказал папа. — Но момент был напряжённый.

Папа сказал это так, словно это был единственный раз в его жизни, когда он позволил себе выдать поток красочных ругательств.

— Даже представить не могу, через что проходит этот бедный маленький Ричард, — сказала мама. — Должно быть, это ужасно. Где же всё это время его мать? Почему она ничего не предпринимает?

— Мистер Чепмен и её бьет, — сказал я. — И Ричарда тоже. Я видел у них шишки, разбитые губы и синяки под глазами.

— Что за человек, — пробормотал папа.

— На этот раз ему самому досталось, — сказала Келли. — Видели, как он пытался закопаться в землю? Искал какую-нибудь дырку, чтобы туда забиться.

— Хорьки любят норы, — заметил папа. — Любое место, где не видно дневного света.

— Не могу понять, почему миссис Чепмен терпит такое, — сказала мама. — Если бы твой папа когда-нибудь так поступил, я бы уже сбежала. После того как прикончила бы его.

— Я только мужиков луплю, — отозвался папа. — И только тех, кто этого заслуживает, разумеется.

— Нуб укусил его, — сказал я. — Он пытался защитить меня.

— Беднягу Нуба стукнули палкой, — добавила Кэлли.

— С ним всё в порядке, — успокоил нас папа. — Будет шишка и голова поболит, но, в общем, он цел. Хороший пёс, Нуб.

— Сейчас я дам нашему храброму герою‑псу банку собачьих консервов, — сказала мама.

— А как насчёт остальных героев? — поинтересовалась Кэлли.

— Сначала Нуб, — отрезала мама. — К тому же у меня не хватит консервов на всех.

— Забавно, — усмехнулся папа.

— Я испеку вам печенье. Нет… Это же настоящий праздник. Рози испечёт печенье, а я ей помогу.

По-моему, это был особенный момент. Мама признала, что Рози готовит лучше, и смирилась с этим.

— Время близится к ужину, мисс Гэл, — сказала Рози. — Давайте я приготовлю ужин. Немного жареной курицы с зеленью, кукурузный хлеб и картофельное пюре. А потом я приготовлю овсяное печенье, от которого желудку захочется стать в два раза больше.

— Против такого плана я не возражаю, — заявил папа.

За три дня до начала учебного года, в субботу, мама отправила нас с Кэлли в город за школьными принадлежностями. За руль села Кэлли — она как раз училась водить. В те времена, хоть права и требовались, копы их почти не проверяли. Народу было меньше, правила — свободнее. Можно было ездить уже в тринадцать лет, и никаких проблем.

Папа придерживался не столь вольных правил, но в шестнадцать разрешил Кэлли садиться за руль. Сначала только с ним в машине, а потом — время от времени — и одной.

Мы закупились всем необходимым. В основном ручками и карандашами. Появились новые перьевые ручки, в которые вставлялись маленькие пластиковые картриджи с чернилами — когда чернила заканчивались, их просто заменяли. Мы купили пару таких ручек и много запасных картриджей. Ещё приобрели блокноты «Big Chief»[54], цветные карандаши для черчения, два небольших словаря, много писчей бумаги и общих тетрадей.

Я обожал всё это. Было так здорово. Отличный способ завершить лето и подготовиться к учебному году. На самом деле я даже начинал с нетерпением ждать школы.

Конечно, уже через месяц‑полтора я пресытился бы всем этим и мечтал бы о Дне благодарения, а затем — о рождественских каникулах.

Мы закончили примерно в полдень, сложили покупки в машину, а потом пошли в аптеку перекусить гамбургерами. Там работал Тим. Он всё ещё дулся из‑за последнего визита Кэлли с Дрю. Мы сели у стойки, он принял наш заказ, пытаясь не выказывать никакого интереса. Но зеленые глаза Келли и ее блестящие волосы, собранные в конский хвост, растопили его сердце.

— Ну, — сказал он, записав наш заказ в блокнот, — где твой парень?

— Не знаю точно, — сказала Кэлли.

— Он у тебя что, постоянный? Ну, я имею в виду, вы встречаетесь всерьёз?

— Нет, — ответила она.

— Ты встречаешься с кем-то ещё?

— На данный момент — нет.

— Понятно. Но можешь.

— Конечно. Могу.

— А как насчёт Стилвинда? Он тебя всё ещё интересует? Знаешь, он слишком стар для тебя.

— Он меня не интересует.

В сердце Тима вновь затеплилась надежда. Он сказал:

— Сейчас всё будет готово.

Он отнёс заказ на кухню и просунул квиток в окошко выдачи.

Мы съели свои гамбургеры, а Тим заглядывал к нам с непомерной частотой. Кэлли была очень мила, много улыбалась. Тим выглядел так, словно готов был расплакаться. Он чувствовал, что у него снова появился шанс. Мы получили по дополнительной коле к нашему заказу.

Когда мы закончили и вышли на улицу, я спросил:

— Тебе он тоже нравится?

— Не особо. Но я не хотела, чтобы он плюнул нам в еду. К тому же мы получили лишнюю колу.

— Думаю, тебе просто нравится его дразнить.

— Ты же знаешь, что да.

Кэлли подошла к будке с афишей у кинотеатра и изучила расписание двойных сеансов. Вернувшись, она посмотрела на часы.

— Фильм начинается минут через пятнадцать. Хочешь сходить? Хотя бы на первый?

— Тим напомнил тебе о Джеймсе Стилвинде. Ну, меня Джеймс Стилвинд больше не интересует.

Это была не совсем правда, но приближение школы, связанное с ним волнение, события тех дней и та взбучка, что устроил Чепмену наш папа, — всё это притупило моё любопытство.

— А ведь ещё несколько дней назад ты просто горел желанием разузнать о нём побольше, — сказала Кэлли.

— Знаю, — сказал я. — Не сейчас… Ты ведь не так уж хочешь в кино, Кэлли. Я тебя знаю. Ты просто хочешь подразнить Стилвинда.

— Совсем немного, — согласилась она. — Кстати, я время посмотрела, но забыла посмотреть, что идёт.

А шёл «Франкенштейн 1970» с одним из моих любимых актёров, Борисом Карлоффом, в главной роли. Основным же фильмом была «Тень зла» с Чарлтоном Хестоном и Орсоном Уэллсом. Оглядываясь назад, понимаю, что это была странная подборка, но в «Паласе» ещё не вполне освоили искусство составления двойных сеансов. «Франкенштейну 1970» больше бы подошёл драйв-ин.

Мы воспользовались бесплатными билетами, подаренными нам Джеймсом, и, оказавшись внутри, Кэлли тут же принялась искать его взглядом, но Джеймса нигде не было.

Я понял, что она разочарована, но сама идея посмотреть новый фильм бесплатно была достаточно захватывающей, чтобы она об этом забыла. Кондиционер работал — и это было кстати: день уже начинал становиться невыносимо жарким.

Мы сели на свои места, ожидая, когда погаснет свет и начнётся фильм. Я спросил:

— Ты правда убила голубую сойку?

— Правда, — сказала Кэлли. — Я совсем не думала, что попаду. Я просто хотела попробовать. Я обожаю бейсбол и хотела проверить, как я могу бросать. Не знаю, почему у нас нет бейсбола для девочек. Мама говорила, что во время войны был женский бейсбол. Она говорила, что ходила посмотреть на игру. И ещё Дрю сказал, что девочки не играют в бейсбол, потому что это жёсткая игра и девочки могут травмироваться. Это же бессмыслица. Мальчики тоже получают травмы.

— Девочки слабее мальчиков, — заметил я.

— Ты слабее меня.

Тут она была права. Я решил промолчать.

Свет погас. В рамках субботнего утреннего детского сеанса показали кинохронику. Это была старая хроника военных лет, сильно устаревшая. Понятия не имею, зачем её показывали. Всё, что я о ней помню, это как диктор говорит: «… японцы выползают из своих нор на Иводзиме…»

Затем показали мультфильмы — «Дорожный бегун и Койот». Мы от души посмеялись. После мультфильмов начался детский сеанс — «Франкенштейн 1970»

Потом настал черёд «Печати зла». В отличие от нынешних времён, один билет давал право на всё: можно было посмотреть детский сеанс, основной фильм (обычно двойной, но не в этот раз — «Печать зла» оказалась слишком длинной), а когда сеанс повторялся, можно было остаться и посмотреть всё заново — и детский фильм, и двойной сеанс, и мультфильмы ещё раз. Отличный способ провести день за тридцать пять центов.

Когда фильм закончился, я зашёл в уборную. Выйдя, увидел, что Джеймс разговаривает с Кэлли. Джеймс улыбался так широко, что его зубы напоминали фортепианную клавиатуру.

— Джим сказал, что покажет мне, как работает проектор, — сказала Кэлли.

— У нас дома есть проектор, — заметил я. — Я могу тебе показать.

— Этот немного другой, — сказал Джеймс. — Это займёт всего минуту. Почему бы тебе не зайти в буфет и взять что‑нибудь — скажи, что я разрешил. Ты хочешь что‑нибудь, милая?

— Нет, я не хочу.

«Милая»? Вот это быстро. Он уже обращался к ней так, словно они были парой.

— Подожди минутку, — сказала Кэлли.

— Ладно, — согласился я.

Подошел к буфету и понял, что мне ничего не хочется. Я был всё ещё сыт, и к тому же всего этого добра было полно у нас в автокинотеатре. Встал у стены рядом с дверью и выглянул на улицу.

Там было очень светло, и после темноты кинотеатра свет ударил по глазам, словно раскалённый хлыст. Я моргал, пока зрение не восстановилось.

Пока мы смотрели фильм, прошёл лёгкий дождик. Он давно закончился, но от улицы поднимался пар. Машины ехали сквозь него так, будто плыли по реке из ваты или облакам.

Мне наскучило просто стоять и смотреть, и я в конце концов вернулся к буфету, чтобы чем-нибудь заняться. Я спросил у девушки, которая там работала, можно ли мне кока-колу. Я сказал ей, что меня послал Джеймс, и он разрешил.

Она наливала колу второпях, словно делала что‑то отвратительное. Когда она поставила стакан на стойку, я понял, что это та же девушка, что стояла за стойкой и в прошлый раз.

— Он с твоей сестрой? — спросила она, жуя жевательную резинку.

— Он показывает ей, как работает проектор.

Она фыркнула.

— Не только это он ей показывает.

— Что это значит?

Она снова фыркнула.

— Ты слишком мал.

Я был не настолько мал, каким казался. Больше нет. Не после этого лета. Меня пронзила острая, жгучая тревога, словно тысячи раскалённых иголок. Я оставил колу на стойке и направился к двери, ведущей в проекционную.

Девушка спросила:

— Ты будешь брать колу или нет?

Я открыл дверь и оказался в коротком темном коридоре, ведущем к лестнице. Там горел один маленький светильник, и его как раз хватало, чтобы разглядеть ступеньки.

Я поднялся по лестнице. Справа была стена, слева — узкий проход и проекционная будка. Из прохода можно было посмотреть вниз и увидеть людей на балконе. Даже в полумраке я разглядел, что все они — цветные. Я мог видеть пространство за балконом и передние ряды для белых посетителей. Я видел экран и слышал гул проектора. Из проекционной доносились приглушённые звуки и что-то стучало о стену.

Я стоял, не зная, что делать, но в конце концов принял решение. Я подошел к будке и попытался открыть дверь, но она была заперта.

Я позвал:

— Кэлли.

— Уходи, — послышался голос Джеймса. — Мы сейчас выйдем.

Он был едва слышен, словно приглушён подушками. Будка была почти звуконепроницаемой.

Я пнул дверь, пнул изо всех сил.

— Позови папу, — крикнула Кэлли, — позови… — и её голос оборвался.

Я ударил плечом в дверь и начал выкрикивать имя Кэлли.

Я повторил это два или три раза, потом дверь резко распахнулась, Джеймс схватил меня, втащил внутрь и захлопнул дверь.

— Заткнись. Ты всех переполошишь. Не мешало бы выбить из тебя все дерьмо.

Я огляделся: проектор щёлкал, его маленький огонёк светился голубым. В этом голубом свете я увидел Кэлли у стены. На её блузке были оторваны две верхние пуговицы. Тогда я заметил, что на лице Джеймса — царапины: они тянулись от уголка глаза до подбородка.

— Что вы сделали? — спросил я.

— Ты слишком мал, чтобы понять, — ответил он.

Кэлли бросилась ко мне. У двери она обернулась к Джеймсу:

— Только попробуй подойти ко мне ещё раз. Слышишь? Если мой папа про это узнает… а он узнает! Он переломает тебе все кости.

Джеймс придвинулся ближе и негромко рассмеялся.

— Да, пожалуй, ничего бы и не вышло. Ты же просто дрянь с окраины. Мусор из драйв-ин. Маленькая шлюшка. Только и можешь, что дразнить.

Келли влепила ему пощечину и наступила каблуком на ногу. Он согнулся, пытаясь сказать «сука», но у него не получилось.

Кэлли схватила меня за руку, и мы вышли из будки, спустились вниз и выбежали в фойе, причём она одной рукой придерживала ворот блузки.

Когда мы проходили мимо буфета, девушка за стойкой бросила:

— Эй, подружка. Ему нравится пожёстче, да? И знаешь что? Один раз получит — второй уже не захочет. Уж я‑то знаю.

Кола всё ещё стояла на стойке. Кэлли схватила стакан и выплеснула его содержимое девушке в лицо.

— Меня не удивляет, что ты это знаешь, — сказала она, и мы вышли на солнечный свет.

Мы дошли до машины. Когда Кэлли села за руль, она опустила голову на него и разрыдалась, содрогаясь всем телом.

— Он тебя обидел, Кэлли?

— Этот подонок залез рукой мне под блузку. Я расцарапала ему лицо и пнула между ног. Но знаешь, Стэн, что хуже всего? Он думал, что я ему позволю. Он всегда так думал — с самой первой встречи. Наверное, я сама его провоцировала и дразнила. Но я не подразумевала большего… Ну, ты понимаешь. Просто флиртовала. Я… О, Стэн, я сама не знаю, что я делала.

— Как бы там ни было, — сказал я, коснувшись её руки, — у него не было права так поступать.

Она выпрямилась, вытерла лицо тыльной стороной ладони и повезла нас домой.

По приезду домой, Кэлли остановила машину на подъездной дорожке и попыталась взять себя в руки.

— Ты расскажешь папе? — спросил я.

— Думаю, нет. Не хочу, чтобы он знал, что я…

— Ты ничего не сделала. Он сам предложил показать тебе, как работает проектор.

— Мне плевать, как работает проектор. Я хотела побыть с ним… Не в том смысле… Он старше, симпатичный, и я думала, ну… Не знаю, о чём я думала. О, Дрю это тоже не порадует. А Дрю мне нравится. Мне не стоило с ним заигрывать. Я хотела доказать, что смогу раздобыть нужные тебе сведения. Но не уверена, что всерьёз этого хотела. Я… я чувствую себя такой… дешевкой.

- Ты не дешевка. Ты же отбивалась, верно?

— Да.

— Он удивился, когда ты начала сопротивляться?

— Ещё как. Он попытался меня поцеловать, но я не позволила. Многие парни пытаются меня поцеловать, так что в этом не было ничего особенного, и я не грубила. Просто сказала что‑то вроде «Не-а». Тогда он полез ко мне, и я его ударила. Ему это не понравилось. Он дал мне пощечину, а я расцарапала ему лицо. Он схватил меня за рубашку, оторвал пуговицы и сказал, что сделает со мной все, что захочет. Но я пнула его, и он упал на колени. Он только что поднялся, когда ты пришёл. Я была готова драться дальше, но рада, что ты пришёл — и мне не пришлось. Там была почти полная звукоизоляция. Вот зачем он затащил меня туда: если бы я закричала, никто бы не пришёл на помощь — меня бы просто не услышали, если только кто‑то не стоял бы прямо у двери. Я рада, что ты пришел, Стэнли. Я действительно рада.

— Я тоже.

Кэлли достала салфетку из бардачка и принялась приводить в порядок растёкшийся от слёз макияж. Она стерла размазавшуюся помаду. Нанесла свежую пудру и запахнула блузку там, где оторвались пуговицы.

— Я не знала, что всё бывает так… — сказала она.

— Я тоже.

— Я нормально выгляжу?

— Если не считать блузки… И вид у тебя немного потрёпанный. На твоём месте я бы сразу пошёл к себе в комнату.

— Так я и собираюсь.

Дома на диване сидела Рози и читала журнал. Когда мы вошли, она вскочила — поняла, что её застали бездельничающей. Она улыбнулась, но затем ее улыбка погасла. Она изучающе посмотрела на Кэлли.

— Что с вами случилось, мисс Келли?

— Случилось? — переспросила Кэлли. — Ах, ничего. Ты про блузку? Я сама её порвала. Рукой. Глупая случайность. Я…

— Мисс Кэлли, вы мне врёте.

— Рози, как ты смеешь!

— Какой‑то мужчина к вам приставал.

— О чём ты говоришь, Рози? Не могу поверить…

— Я знаю, потому что сама через это проходила. Вижу по тому, как вы себя держите. Вы не в себе, это сразу заметно.

— Рози, ты говоришь глупости.

Рози шагнула вперёд и легонько шлёпнула Кэлли по щеке.

Кэлли в изумлении подняла на неё глаза и приложила руку к щеке.

— Я не собираюсь делать большего, чем уже сделала, но я сделала это для вашего же блага. Вы не должны держать это в себе. Не повторяйте моих ошибок. Мужчина не имеет права поднимать на вас руку. Спросите у своей мамы. Ваш папа с ней так не обращается. Это тот, Дрю?

Кэлли внезапно разрыдалась.

— Нет, — выдохнула она.

— Он вас ударил? — спросила Рози, обнимая Кэлли.

— Это был не он, — вмешался я. — Это был Джеймс Стилвинд.

Рози кивнула и подвела Кэлли к дивану. В комнату вошёл папа, окинул взглядом меня у двери и Кэлли на диване рядом с Рози. Рози обнимала Кэлли, укачивала её и приговаривала:

— Все будет хорошо, девочка.

— Что, чёрт возьми, случилось? — спросил папа.

Никто не ответил.

В комнату вошла мама.

— Почему Кэлли плачет? Кэлли?

Мама подошла и села на диван так, чтобы Кэлли оказалась между ней и Рози. Кэлли высвободилась из объятий Рози и обняла маму.

Мама сказала:

— Скажи мне, Кэлли.

— Послушай свою маму, — сказал папа. — Скажи ей… Кто порвал твою блузку, Кэлли?

— Оставьте ее в покое, мистер Стэнли, — сказала Рози. — Ей нужно время.

Папа посмотрел на меня.

— Что случилось, Стэнли? Ты‑то, чёрт возьми, уж точно должен рассказать. Кто‑нибудь из вас должен.

— Мистер Стэнли, выйдите из комнаты, — твёрдо сказала Рози.

— Что?! — вскинулся папа. — Ты это мне говоришь?

— Я же на вас смотрю, разве нет? — сказала Рози.

— Послушай, Рози…

— Нет, вы меня послушайте. Я благодарна за всё, что вы для меня сделали. Но я часть этой семьи или нет?

Папа подыскивал слова, но не находил их.

Кэлли сквозь слезы сказала:

— Ты часть семьи, Рози. Конечно.

— Ты часть, — подтвердила мама.

— Ну… да, — согласился папа.

— Тогда моё слово что-то да значит, разве нет? — спросила Рози.

— Конечно, — сказал папа, — но…

— Никаких «но». Ваше вмешательство пока не требуется. Это женское дело. Потом мы всё расскажем, когда будет нужно.

— Если кто‑то обидел мою маленькую девочку, я должен знать, — настаивал папа.

— Вы скоро всё узнаете, — сказала Рози. — А теперь идите.

Папа посмотрел на меня и спросил:

— А он?

— Он уже и так всё знает, — сказала Рози. — Идите.

Озадаченный, папа развернулся и вышел из комнаты. Я услышал его шаги на веранде.

— Кэлли? — сказала мама. — Теперь ты можешь нам всё рассказать? Что же случилось?

Кэлли рассказала.

Когда она закончила, мама сказала:

— Если мы расскажем твоему отцу — а мы должны, — ты понимаешь, что произойдёт?

— Он изобьет Джеймса, — сказала Келли.

— Может, и убьёт, — сказала мама. — Вот что меня тревожит. Тебя не изнасиловали. Но с тобой плохо обошлись.

— Я флиртовала.

— Женщины флиртуют, — сказала мама. — Это в нашей природе. Для такой юной девушки, как ты, это просто способ быть собой. Это неотъемлемая часть шестнадцатилетия, но в шестнадцать это всё не заканчивается, а продолжается, пока твое очарование не увянет.

— Или пока они просто не сбегут и не оставят тебя одну, — вставила Рози.

— Мне так стыдно, — прошептала Кэлли.

— Ты ничего плохого не сделала, милая, — Рози погладила её по спине.

— Нет, не сделала, — согласилась мама. — Но твой папа может. Я не уверена, как поступить. Знаешь что? Поднимись наверх, приведи себя в порядок, а когда спустишься, я уже что-нибудь придумаю.

— А я испеку тебе печенье, — добавила Рози.

В нашей семье еда всегда считалась лекарством.

Кэлли пошла наверх. Мама сказала Рози:

— Меня так и подмывает прямо сейчас рассказать Стэнли, чтобы он разобрался с этим типом.

— Вы же понимаете, что мистер Стэнли может его убить, да?

— Об этом я и говорю.

Мама повернулась ко мне.

— Ты был очень смелым, Стэнли. Я горжусь тобой. И папа тоже будет гордиться.

— Кэлли дала ему отпор, — сказал я. — По‑моему, Джеймс даже обрадовался, что я выломал дверь. Думаю, я его спас.

Рози и мама рассмеялись.

Мама сказала:

— Мне нужно как-то так преподнести это Стэнли, чтобы он не схватил дубину и не пошёл искать Стилвинда. Я должна что-то придумать.

— Можно соврать, — предложила Рози.

Мама посмотрела на Рози и рассмеялась. Они обнялись.

— Не думай, что мне это в голову не приходило, — сказала мама. — Ложь иногда нужна. И это может быть как раз такой случай. Как я вижу, всё закончилось. Джеймс Стилвинд получил по заслугам, а Кэлли в порядке.

— Если сделал один раз, сделает снова, — заметила Рози Мэй.

Мама, держа Рози за руку, кивнула:

— Ты, конечно, права. Ничто не говорит о том, что это был его первый раз.

— О да. Он уже достаточно взрослый, и, наверное, уже делал такое раньше, — сказала Рози.

— Похоже, врать не стоит, — вздохнула мама.

— Можно немного подсластить, — предложила Рози.

— И как туда сахар добавить? — задумалась мама.

— Не могу сказать, мисс Гэл.

Мама рассмеялась.

— Ты видела лицо Стэнли, когда ты сказала, что это не его дело и ему нужно выйти из комнаты?

Рози хихикнула.

— Ещё бы не видела! Ему это совсем не понравилось, правда?

— Нет, — сказала мама, — но я получила огромное удовольствие.

Никто сразу не стал ничего рассказывать папе. Кэлли спустилась вниз лишь спустя долгое время — она успела принять ванну и переодеться в джинсы и просторную мужскую рубашку. Косметики на лице не было.

Когда папа, сидевший за столом с чашкой кофе, увидел её, он спросил:

— Юная леди, может, теперь ты расскажешь мне, что произошло?

Кэлли кивнула и села за стол. Мама и Рози возились над миской, замешивая тесто для пирога. Рози выложила тесто в форму и бесшумно сунула её в духовку.

Мама сказала:

— Она расскажет тебе, Стэнли. Но ты должен дать слово, что будешь спокоен. Это очень важно. Мы сможем обсудить, что нам делать, когда она закончит. Но ты не должен вскакивать и срываться с места в гневе.

— Кто‑то что‑то с тобой сделал, да? — спросил папа, уже наполовину поднявшись со стула.

— Именно это я и имела в виду, — сказала мама. — Сядь, Стэнли.

— Со мной всё в порядке, — сказала Кэлли.

— Кто‑то не… Они не…

— Нет, папа. Со мной всё в порядке.

Папа медленно опустился обратно на стул. Кэлли уже собиралась начать свой рассказ, как вдруг в дверь постучали.

Рози пошла открывать дверь. Я услышал, как она сказала:

— Да, сэр. Чем я могу вам помочь?

Снаружи раздавался голос, но разобрать слова я не смог.

Рози ответила:

— Да, сэр. Это дом Митчелов… Ох. Подождите здесь минутку, пожалуйста.

Рози вернулась на кухню.

— Мистер Стилвинд. Тот, который постарше. Отец. Он у двери.

— Пригласи его войти, — сказала мама.

Бедный папа выглядел совершенно ошарашенным.

Мистер Стилвинд выглядел куда старше, чем я думал. И напомнил мне про предупреждение Бастер о том, что не все чудовища выглядят соответствующе. У него было приятное, изрезанное морщинами лицо, слегка красные щёки и немного пота на лбу. Он был высок и хорошо одет, на нем были костюм с жилетом, галстук и шляпа, которую он снял, входя в дверь. Туфли его были начищены до зеркального блеска. Я заметил, как в глянцевой поверхности изысканной кожи отразилась его рука, когда он протянул её отцу для приветствия.

— Ирвинг Стилвинд, — представился он. — Полагаю, вы догадываетесь, зачем я здесь?

— Нет, — сказал папа.

— Да, — вмешалась мама. — Вы пришли поговорить о том, что ваш сын сделал с моей дочерью.

— Что?! — вскинулся папа.

— Он ещё не в курсе, — пояснила мама. — Мы только собирались это обсудить.

— Понятно, — сказал мистер Стилвинд. — Может, присядем?

— Ваш сын — дохлый сукин сын, — вырвалось у папы.

— Стэнли, — вмешалась мама. — Просто подожди… Садитесь, мистер Стилвинд.

— Я приготовлю кофе, — сказала Рози.

Все уселись вокруг стола, кроме Рози, занявшейся кофе, и меня. Я устроился на столешнице, свесив ноги.

— Мой сын сказал, произошло небольшое недоразумение, — произнёс мистер Стилвинд.

— Это не было недоразумением, — отрезала Кэлли. — Недоразумение не рвёт блузку.

— Я полагаю, взрослым лучше обсудить это между собой, — сказал мистер Стилвинд.

— Это случилось со мной, — сказала Кэлли. — Я думаю, это даёт мне право высказаться.

— Молодая девушка. Молодой человек. Порой события начинают развиваться слишком быстро.

— «Слишком быстро», — передразнила Кэлли. — У него мотор был заведён с самого начала, и нога уже давила на газ.

— Тогда, — сказал мистер Стилвинд, — вы должны признать, что вам не стоило идти с ним. Не стоило поощрять это.

— Она ничего не поощряла, — вступила Рози. — Ваш мальчик — уже совсем не мальчик. Он мужчина. Он знал, что делал.

— Я не привык, чтобы прислуга разговаривала со мной в таком тоне. Моя прислуга. Любая прислуга.

— Кажется, я начинаю догадываться, что произошло, — сказал папа. — И вот что я вам скажу. Если он — ваш единственный сын, то ваша фамилия на нём и прервётся. Если вы понимаете, о чём я.

— Вы угрожаете моему сыну? — спросил мистер Стилвинд.

— Если то, что я думаю, действительно имело место быть, то я не осмелюсь дать вам повод думать, что я угрожаю. Я даю вам обещание, и ему тоже.

— Всё не так, как ты подумал, папа, — сказала Кэлли. — Со мной не… Ну, ты понимаешь. Ничего такого не случилось.

Кэлли не спеша рассказала свою историю. Когда она закончила, я рассказал свою.

Стилвинд произнёс:

— Девушки заигрывают. Парни не всегда понимают, что это просто игра. Возможно, вы его спровоцировали.

— Мне все равно, флиртовала она с ним или нет, — сказал папа. — Он зашел слишком далеко, заигрывали с ним или нет.

— У него нет никакого права лапать мисс Кэлли, — сказала Рози.

— Полагаю, это не ваше дело, — сказал Стилвинд.

Кэлли резко фыркнула.

Стилвинд покраснел.

— Мистер Стилвинд, — произнёс папа. — Мы с вами уже стоим на шатких подмостках. Если вы ещё раз обратитесь к Рози в таком тоне, если ещё раз скажете что‑то уничижительное о моей дочери — или даже намекнёте на это, — я забуду, что вы на двадцать лет старше меня. И, возможно, вы уже не проснётесь.

— Угрожайте мне, и полиция будет в курсе.

— Я закопаю вашу тушу в этом самом костюме у себя на заднем дворе и высажу сверху чёртову кактусовую аллею.

Я засмеялся.

Папа пристально посмотрел на меня, и я тут же замолк.

Мистер Стилвинд, красный как рак, некоторое время сидел, хватая ртом воздух. Наконец он успокоился.

— Хорошо, — сказал он. — Давайте к делу. Мой сын рассказал мне, что натворил. Ему стыдно за это. Допустим, это была его вина…

— Его, его, — сказал папа.

— Что ж. Я готов извиниться за него и предложить вам компенсацию за пережитые страдания — чтобы эта история не получила огласки.

— Компенсацию? — переспросил папа.

— Деньги.

— Вы хотите откупиться от Кэлли, чтобы она молчала?

— Полиция не станет заниматься этим делом, — сказал Стилвинд. — Могу вас в этом заверить. Я с ними весьма хорошо знаком. И с начальником полиции, и с бывшим начальником, и с молодым человеком, который, скорее всего, займёт этот пост. Все они — мои добрые друзья. У меня всегда были хорошие отношения с полицией.

— Даёте им деньги — и они ваши друзья, — сказал папа. — Это вы хотите сказать?

— Можно и так сказать. Но сумма, предлагаемая мной, весьма существенна. — Стилвинд окинул кухню взглядом. — На эти деньги вы могли бы многое сделать с этим домом.

— С этим домом всё в порядке — разве что потребуется хорошая дезинфекция после вашего ухода, — отрезал папа.

— Я вообще не обязан платить вам ни цента, сэр. Полиция вряд ли сочтёт флирт одной юной девицы достаточным поводом для того, чтобы беспокоить моего сына. Я в этом уверен. Но мне не нужна огласка. Это плохо для меня. Это плохо для моего сына. И уж конечно, это не пойдёт на пользу вашей дочери.

— Почему же он сам не пришёл и не извинился лично? — спросила мама.

— Я посчитал, что так будет лучше.

— То есть, прийти, откупиться, уйти и забыть, — подвёл итог папа.

— Если вы хотите свести всё к примитивной формуле, то, полагаю, вы правы. Но иной подход ничем не поможет. Ни вашей семье, ни моей.

— Я считаю, ваш сын — трус, — сказал папа. — Э-э-э, не перебивайте, Стилвинд. Выслушайте меня. Я считаю, что и вы трус. Думаете, деньги выручат вас из любой ситуации. Вам повезло, что всё ограничилось порванной блузкой моей дочери. Иначе я бы прикончил его.

— Вы провели бы остаток жизни в тюрьме, — сказал Стилвинд. — Я бы проследил за этим.

— Может, и так. Но вот что я вам скажу — и потом откажусь от своих слов, если меня спросят. Я не стану трогать вашего сына. С моей дочерью всё в порядке, она отлично за себя постояла. Но однажды он получит по заслугам. Это я вам обещаю.

— Не смейте к нему прикасаться! — вскинулся Стилвинд. — Никогда! Обещаю вам: я устрою вам весёлую жизнь в этом городе. Внезапно выяснится, что вы нарушаете муниципальные предписания. Полиции, возможно, придётся останавливать вас время от времени — просто чтобы проверить, правильно ли вы ведёте машину.

— Знаете, что я думаю? — сказал папа. — Мне кажется, вам вообще плевать на Джеймса. Вам важно только собственное благополучие. Как это ударит по вам, по вашему имени. Готов поспорить, ваш сынок и раньше нарывался на неприятности, а вы откупались ото всех. Он не чувствует, что должен отвечать за свои поступки. Точно так же, как и вы никогда не отвечали за них.

— Всё, что у меня есть, я заработал, — отрезал Стилвинд. — Всё до последнего.

— Я тоже. Может, у меня меньше, чем у вас, но я это заработал. Думаю, в итоге, я обрёл свой характер. А вы — деньги и начищенные туфли.

— Что ж, — произнёс Стилвинд, поднимая с колена шляпу и вставая. — Вы упустили свой шанс. Это не было попыткой подкупа. Просто попытка извиниться.

— Ваши извинения для меня — ничто. И я бы не советовал вам слишком уж докучать мне муниципальными предписаниями. Я — боец.

— Хорошего дня, сэр, — сказал Стилвинд.

— Я не стану желать вам того же, — сказал папа. — Мне будет плевать, если ваша машина перевернётся и прикончит вас.

— Стэнли, — одёрнула его мама.

— Передайте своему сыну, чтобы держался подальше от моей дочери. Всегда.

Стилвинд надел шляпу и направился к двери. Я подошел к окну и выглянул наружу. Возле длинной черной машины стоял цветной в черном костюме и черной фуражке. Он улыбнулся и открыл Стилвинду заднюю дверь. Стилвинд сел в машину, не сказав ни слова. Цветной сел за руль и тронул машину с места.

Рози взяла кофейную чашку Стилвинда и выплеснула его кофе в раковину.

— Он даже капли не отпил, — сказала она. — А я старалась, готовила.

Кэлли взяла папу за руку и сжала ее.

— Спасибо, папочка.

Папа сжал ее руку в ответ.

— Ты всё сказал правильно, — сказала мама. — Кроме той части с автомобильной аварией…

— Я говорил серьёзно, — ответил папа.

— Ой-ой, — встрепенулась Рози. — Кажется, наш пирог подгорает.

— Он был у вас дома? — спросил Бастер, мягкой тряпкой протирая объектив кинопроектора.

— Да.

— Ну и дела! Он старый, да?

— Да. Не то чтобы совсем древний, но старше папы.

— Такой же старый, как я?

— Нет, сэр. Думаю, не настолько.

— Мало кто старше. И, знаешь, я начинаю это чувствовать. Дорога на работу даётся мне всё тяжелее. В последнее время мне приходится выходить минут на двадцать раньше, чтобы по пути можно было немного передохнуть.

— Бастер?

— Да, Стэн?

— А что, если это был не отец?

— Что, прости?

— Что, если это сделал Джеймс, а не мистер Стилвинд?

— Ты снова размышлял, так?

— Помнишь… письма Маргрет?

Бастер сунул тряпку в задний карман и устроился на табурете позади проектора.

— К чему ты клонишь? — спросил он.

— Я предположил, что Маргрет встречалась с Джеймсом. Я думал, «Дж.» — это Джеймс, а это была Джуэл.

— Вполне естественное предположение, Стэн. Больше тех, кто любит противоположный пол, чем тех, кто свой.

— Тот отчёт, что вы мне читали. Отчёт начальника полиции. Дочь же прямо не сказала, что это был её отец?

— Я же говорил, что возможны и другие варианты, разве нет, Стэн?

— Говорили.

Бастер почесал подбородок, раздавил жука, пробежавшего по полу, и сказал:

— Ты имеешь в виду, что в отчёте не сказано прямо про отца, так что это мог быть Джеймс… Знаешь, это возможно. Может, Джеймс сперва обрюхатил первую сестру, затем вторую. Он был уже достаточно взрослым. Ему сейчас, наверное, под сорок, а он всё ещё ведёт себя как какой-то подросток, заманил твою сестру… Старшая сестра, Сьюзен, могла иметь в виду и брата. А старик просто пошёл в полицейский участок, чтобы замять дело — как сегодня пытался замять всё с твоей семьёй. Иногда мужчина считает, что сын важнее дочери. Может быть и так.

— Папа считает, что Стилвинду на самом деле плевать на Джеймса. Он просто не хотел ославиться.

— Думаю, твой папа в этом прав, Стэн. Так ты теперь решил, что это был Джеймс, а не отец?

— Возможно.

— А ты не думал, что, может, у одной была связь с отцом, а у другой — с братом? Часто бывает так: человек учится вести себя так, как ведёт себя его семья. Не станешь же ты утверждать, что старик Стилвинд — образец нравственности. Факты говорят об обратном. Может Джеймс узнал, что его папаша развлекался со старшей сестрой, и поступил так же с младшей. Заметь, я не утверждаю, что всё было именно так. Я просто пытаюсь научить тебя, что нельзя зацикливаться на одной версии. Поэтому и нужны суды, а не линчевание. Чаще всего всё именно так, как кажется на первый взгляд, но иногда — вовсе нет.

— Что такое линчевание?

— Большинство людей подразумевают под этим повешение. Но мы, цветные, говорим о сожжении, кастрации, пытках. Закон часто работает так: если не могут найти того, кто что‑то совершил, просто хватают какого‑нибудь ниггера. Иногда этот ниггер действительно виноват, иногда — нет. Вот почему нужен суд присяжных, а не просто предположения. Понимаешь, можно по‑разному трактовать одни и те же факты, даже если у тебя есть какие‑то улики. Но даже улики можно трактовать по-разному. Если только ты не поймал негодяя на месте преступления или он не пытается причинить тебе вред — как Бубба Джо.

— Да, сэр.

— Однажды я был свидетелем линчевания.

— Правда?

— Угу. В Накогдочесе. Это было в тысяча девятьсот втором году. Ниггера звали Джим Бьюкеннон. Кажется, его взяли за убийство мужа с женой. Украл у них винтовку, так говорили. И винтовка у него была, но он утверждал, что выменял её у белого. Может, и правда выменял. А может, и убил тех белых. Не знаю.

— Я просто проезжал мимо, ехал к двоюродному брату, и попал в Накогдочес как раз в день повешения. Стоял октябрь, день был прохладный, приятный. Говорили, что был какой-то суд, но шериф, Джон Спрэдли, счёл его недостаточно справедливым и сделал всё, чтобы спасти этого человека для настоящего суда. Прятал его в поездах и тому подобное, перевозил из одного места в другое. Но его всё же поймали и сказали: можешь выбрать, быть повешенным позже или сейчас. Он выбрал сейчас. Я стоял в задних рядах толпы. Они соорудили что‑то вроде треноги из досок, поставили Бьюкеннона на ящик и выбили его из‑под него, и он удавился. Медленно. Я сказал себе, что больше никогда не буду специально смотреть на повешение. Там царила атмосфера пикника, Стэн. Все эти мужчины и женщины, в основном белые, но были и цветные, вроде меня, стоявшие позади всех, — и все мы были там, чтобы посмотреть, как вешают этого бедного ниггера. Он болтался, едва не касаясь носками земли, а верёвка выдавливала из него жизнь. Её даже завязали неправильно, и, полагаю, нарочно. Так зрелище получалось продолжительнее. Шею ему не сломало, медленная, ужасная смерть, он дрыгался, а язык почти на шесть дюймов вывалился изо рта. Там был парень, продававший арахис, а люди приехали на повозках — с женщинами и детьми, — и сидели, словно на пикнике.

— Когда всё закончилось, меня стошнило. Я ушёл оттуда и продолжил путь, сторонясь каждого, у кого кожа была белой. Я боялся, что им мало одного ниггера и захочется ещё одного. В этой истории есть смысл, Стэн. Как ты думаешь, в чём он?

— Не делать поспешных выводов?

— Именно. Вот недавно ты был уверен, что это сделал старик Стилвинд, потому что я тебе кое‑что рассказал. А теперь ты думаешь, что, может, это Джеймс. А я подумал, что, может, тут поучаствовали оба… И ещё кое-что. За исключением самозащиты, вершить правосудие — дело закона, а не наше с тобой.

— Но он не всегда это делает, да?

— Сынок, жизнь — это не кино про Хопалонга Кэссиди. Иногда хорошие парни проигрывают.

——

Я сидел там с Бастером и смотрел фильм, но после одного сеанса пошёл в свою комнату. Забравшись в постель, я обдумывал всё, что узнал, и вспоминал рассказ Бастера. От одной мысли о том, как человек болтается на верёвке и медленно задыхается, меня затошнило.

Я лежал в кровати, заложив руки за голову. Нуб растянулся у меня в ногах и время от времени дёргал лапой, гоняясь за воображаемым кроликом.

Мне было довольно грустно из-за того, что случилось с Кэлли. Мне хотелось верить, что моё появление помогло остановить происходящее. Я не должен был выпускать её из виду. Особенно рядом с таким человеком, как Джеймс Стилвинд. Я понимал, что он за тип, а вместо этого пялился в окно кинотеатра.

Было дико осознавать, каковы на самом деле весь этот мир и Дьюмонт в частности. Наверное, все города такие, просто большинство людей об этом никогда не узнает. Я бы хотел быть одним из таких людей. Как будто стоило приподнять крышку с этого мира, и всё самое уродливое и постыдное полезло наружу.

Ещё совсем недавно моей главной заботой и величайшим разочарованием было открытие того, что Санта-Клауса не существует.

Я вздохнул и посмотрел в потолок.

Все должно было наладиться.

— Должно наладиться, — произнёс я вслух.

Но судьба еще не закончила со мной.

На следующее утро, после завтрака, я выпустил Нуба. Он побежал к будке кинопроектора и начал лаять. Я подумал, что, может быть, туда забрался енот или опоссум. Такое случалось пару раз, когда Бастер оставлял дверь открытой, по крайней мере, так говорил папа.

Папа рассказывал, что ему приходилось выгонять зверьё метлой — гонять, пока они не перелезут через забор и не скроются в лесу.

Мне ещё не доводилось находить таких «гостей», и я отчасти обрадовался, что, возможно, наконец‑то наткнулся на одного. Но и немного испугался: енот или опоссум могут броситься на тебя, если их загнать в угол.

Я поднял палку-тыкалку, которую мы использовали, чтобы собирать мусор, и направился туда. Дверь была закрыта. Еноты и опоссумы не имеют привычки закрывать за собой двери.

Бастер?

Если бы это был Бастер, Нуб бы не лаял.

Тем не менее, я окликнул Бастера по имени.

Он не ответил.

— Нуб, — сказал я. — Ты уверен?

Наб поскрёб лапой в нижнюю часть двери и зарычал. Я сказал:

— Кто бы там ни был, у меня есть ружьё. Лучше не дёргайтесь.

Я начал пятиться, собираясь позвать папу.

Изнутри раздался голос:

— Все в порядке, Стэнли. Это я. Не стреляй.

— Ричард?

— Да. Не зови папу или маму.

Дверь приоткрылась, и Ричард высунул голову. Одна сторона его лица была покрыта грязью.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — ответил я.

— У тебя нет ружья.

— Нет, — признался я. — Что ты делаешь в проекционной будке?

— Я перелез через забор, когда вы закрылись. Переночевал здесь.

— Зайди обратно. Я тоже зайду.

Войдя внутрь, Ричард сказал:

— Я спал на полу, на том коврике. Вполне сносно. Лучше, чем где бы то ни было за последнюю неделю.

На Ричарде был комбинезон, но не было рубашки. Комбинезон выглядел так, как будто его постирали в грязи и высушили в грехе. На лице — комариные укусы, из носа текло, и засохшая грязь на верхней губе выглядела, как усики Гитлера. Одна штанина комбинезона была порвана, и из дыры торчала коленка со свежей коростой. Обуви на нём не было. Его ступни были покрыты красной глиной, и я увидел царапины на них и на лодыжках, там, где они торчали из коротких штанин комбинезона.

— Тебя отец искал, — сказал я.

— Знаю, — ответил он.

— Он с моим папой поговорил. Пожалуй, даже больше, чем просто поговорил.

— Когда это было?

Я рассказала ему, что произошло, и сказала, что мне очень жаль.

— Не надо. Я сбежал еще до этого. Значит, это было наутро после той ночи, как я удрал. Он искал меня, потому что я сбежал, а он еще не отлупил меня как следует. Он выгнал меня посреди ночи, и если бы я не спал в комбинезоне, сейчас на мне вообще ничего бы не было.

Ричард повернулся. На его, голой, если не считать лямок комбинезона, спине виднелись длинные, покрытые коростой красные рубцы.

— Он успел хорошенько отлупить меня, но я не собирался терпеть дальше, вот и смылся.

Я заметил, что рядом с красными отметинами виднелись белые полоски заживших шрамов. Я знал, что отец порол его чаще, чем следовало, но теперь понял, насколько сильно.

— Господи, — вырвалось у меня.

— Он взял кнут. Ремнем-то еще куда ни шло, но когда я побежал, он схватил кнут и догнал меня во дворе. Если бы не темнота, вряд ли бы я от него убежал. Он гнался за мной через кукурузное поле, добрую милю, а потом до самого леса. Сказал, что убьет меня, если поймает.

— Из-за чего началось?

— Из-за комиксов. Он сказал, что от всего этого чтения я возомнил себя лучше него, а он такого не потерпит.

— Всё из‑за этого?

— Ага. Вроде того. Одно за другое зацепилось. Я сказал, что, может, мне стоит доучиться в школе. А он хотел, чтобы я бросил. Говорил, закону до этого дела нет. Им всё равно.

Ричард опустился на коврик на полу. Я сел на табуретку в будке и спросил:

— Где ты был все это время?

— Там и сям. Вон в тех лесах. Прятался в сарае у одного ниггера за городом. Стырил еды в одном доме. Самую малость, чтоб поесть. На печке осталась старая кукурузная лепёшка, а в холодильнике нашёл кусок курицы. Оставил им записку с благодарностью, но имени своего не подписал.

— Господи, Ричард…

— Просто не мог я больше дома оставаться. Отец сказал, что прибьёт меня.

— Наверняка он не всерьёз.

Ричард рассмеялся, но в его голосе не было особого веселья.

— У тебя всё так хорошо, что ты понятия не имеешь, как оно бывает. Я и сам не знал, что может быть как-то иначе, пока с тобой не познакомился. Думал, у всех так. Побои и всё такое. У мамок вечно фингалы под глазами да губы распухшие… Стэнли, может, найдёшь мне чего‑нибудь поесть?

— Сейчас принесу.

— Может, завернёшь мне чего-нибудь с собой, хлеба хоть. Дай мне свою старую фляжку. Ну, ту, армейскую? Я попробую под вечер на товарняк прыгнуть.

— Куда поедешь?

— Туда, где мой старик меня не достанет. Я вчера уже попытался запрыгнуть в поезд, но он шёл слишком быстро. Возможно, придётся идти пешком до следующего городка. Кажется, там есть сортировочная станция. Может, поеду туда, где смогу найти какую-нибудь работу. На ферме. Я умею работать, и если они нанимают этих мелких мокрых спин, то уж меня-то возьмут наверняка.

— А как же твоя мама?

— Да ей на меня плевать. Я думал, ей не всё равно, но, похоже, нет. Она позволяет ему меня бить.

— Он и ее бьет, — сказал я.

— Знаю. Но…

— Что?

— Ей это вроде как нравится.

— Нравится, когда её бьют?

— Угу. С этого-то всё и началось.

— Я думал, дело в чтении и желании ходить в школу.

— Это стало последней каплей, но на самом деле всё началось с того, что я недавно застал его за тем, как он её бьёт, и вступился. Он тогда отдубасил меня почём зря, а мама сказала мне не лезть не в своё дело. Что так и надо.

— Она так сказала?

— Да.

— Может, она хотела тебя защитить? Хотела оградить от этого?

— Мне бы хотелось в это верить, но по тому, как она смотрела… Как будто ей это нравится. Такого не может быть, да? Не должно.

— Думаю, нет.

— Я был таким тупицей, Стэнли. Я не убегал из дома ради неё, а я оказался ей там не нужен. — Ричард заплакал. — Я так устал.

— Пойдём, Ричард, нечего здесь сидеть.

— Я не хочу, чтобы твои родители знали. Не хочу никому рассказывать.

— Всё нормально, Ричард. Правда. Пойдём. Попросим Рози приготовить тебе здоровенный завтрак. Ты же знаешь, как она умеет готовить.

Я протянул ему руку, он взялся за неё, и я помог ему подняться. Он несколько раз всхлипнул и перестал плакать. Мы пошли к дому. Ричард шёл, опустив голову, и едва волочил свои израненные ноги.

Когда мы вошли через заднюю дверь, Рози увидела Ричарда и взглянула на меня. Я сказал:

— Ему нужно что-нибудь поесть, Рози.

— Ну, это мы устроим, — ответила она, и вскоре зазвенела посудой.

Через несколько минут в кухне появилась мама. Она проспала до поздна. На ней все еще был халат, а волосы свисали на глаза.

— Ты грохочешь так, будто хочешь развалить дом, Рози… О, привет, Ричард.

— Здравствуйте, миссис Митчел.

— Ты выглядишь просто ужасно, малыш. Чем ты таким занимался?

Ричард уронил голову на стол и снова заплакал. Мама пододвинула стул, села рядом и обняла его.

— Прости. Я не хотела тебя обидеть.

— Дело не в этом, — сказал я.

— В чём же тогда? — спросила мама.

— Пусть сначала поест, мисс Гэл, — сказала Рози. — Растущему мальчишке это нужнее всего.

И Рози принялась готовить, а Ричард ел. Когда он закончил, мама не стала задавать ему вопросов. Она показала ему, где можно помыться, а я поднялся наверх и принёс ему кое-что из своей одежды.

Когда Ричард помылся, он оделся — не считая обуви — и вернулся на кухню. Рози и мама ждали его. Они усадили его на стул на колени перед раковиной и вымыли ему голову, используя хозяйственное мыло и скипидар, чтобы вывести вшей. Закончив, они ополоснули его волосы, высушили и расчесали. Измученный, он в конце концов улёгся на диван в гостиной — и тут же крепко заснул.

Папа пришёл завтракать. Пока Рози готовила еду, мама отвела его в гостиную — показать Ричарда, спящего на диване.

— Это что ещё такое? — спросил папа.

— Стэнли? — позвала меня мама.

На кухне, сидя за столом, я всё объяснил.

— Я слышал о таких людях, — сказал папа. — Их называют мазохистами, а тех, кто это с ними делает, — садистами.

— Это ненормально, — сказала мама.

— Наверное, — согласился папа. — Если кто‑то любит причинять боль, или кому-то нравится её терпеть, и считать, что он заслуживает этого… да, это немного ненормально.

— А тебе понравилось лупить Честера, — сказал я.

- Понравилось. И Чепмена, если уж на то пошло. И сейчас бы понравилось еще больше, знай я, что он сделал с этим мальчишкой. Но я не готов лупить кого попало. Джеймс Стилвинд — другое дело. Я бы с удовольствием ему врезал.

— Что мы будем делать с Ричардом? — спросила мама.

— Ничего, — сказал папа. — Пока он может спать в комнате Стэнли. Кстати, где, черт возьми, Кэлли?

— Все еще спит, — сказала мама.

— Надеюсь, она начнёт вставать пораньше, когда начнутся занятия в школе, — вздохнул папа.

— Мы сами сегодня встали поздно, — сказала мама.

— Да, — сказал папа, улыбаясь маме, — но мы не спали.

Мама слегка покраснела.

— А что, если мистер Чепмен придет за ним?

— Не придёт, — ответил папа. — Ему сюда соваться незачем. А если заявится — получит ещё раз.

— Нельзя решать проблемы, избивая людей, — сказала мама.

— Я знаю, — вздохнул папа. — Но кое-какие можно. Хотя бы временно. Честера ты в последнее время тут видела?

— Мы могли бы заявить на Чепмена в полицию, — сказала мама.

— Они просто вернут Ричарда ему, — возразил папа. — Так уж работает закон, когда сбегают дети. Чёрт возьми, почти независимо от причины, закон возвращает их обратно. Есть люди, которые считают, что дети — собственность родителей, и те могут делать с ними что хотят. Закон тут не поможет, Гэл.

— Закон так и поступает? — спросила мама. — Возвращает избитых детей?

— Боюсь, что так, — ответил папа.

— А если Чепмен сам вызовет полицию? — спросил я. — Он может заявить на нас.

— Может, — кивнул папа. — Но, возможно, он думает, что мы знаем больше, чем ему хотелось бы. А мы и знаем. Закон может вернуть ему Ричарда, но Чепмен не захочет, чтобы мы разнесли его секреты по всему городу. В таком городке, как наш, слухи распространяются, как лесной пожар. Не найдётся никого, кто не узнает об этом. Если разобраться, он и Стилвинд не так уж сильно отличаются.

— Пап, как думаешь, Стилвинд будет нас донимать? Ну там, с проверками и всем таким?

— Это в его стиле, сынок. Придется просто подождать и посмотреть.

В один душный, полный комаров вечер пятницы, накануне выходных перед началом учебного года, я вышел повидаться с Бастером.

Я делал так, когда в киоске затишье, а как раз тогда было затишье — первый сеанс фильма «Плакса-убийца»[55] подходил к концу, и все ждали развязки. Или устраивали свою; я был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, почему некоторые машины, припаркованные у забора, раскачивались.

Ричард остался помогать в киоске. Он, похоже, чувствовал себя спокойно рядом с моей семьёй, а сейчас спокойствие было для него самым важным.

Вскоре я обнаружил, что рассказываю Бастеру всё о Ричарде и его отце, хотя тот даже не спрашивал. Слова вырывались сами. Возможно, это была информация, которой мне не следовало делиться, но я не мог сдержаться.

Бастер печально покачал головой и прищелкнул языком.

— Чем старше я становлюсь, Стэн, тем больше жалею, что у меня нет семьи, и что я разрушил ту, что была. Выпивка не принесла мне ничего хорошего. Знаешь, с того дня… с тобой и Буббой Джо… я ни разу не приложился к бутылке.

— Вам стало лучше?

— Мне паршиво. Я всё время думаю о выпивке. Почти каждый день — нет, каждый час — я едва не срываюсь. Это нелегко. А главное, я наконец начал чувствовать себя старым.

Бастер достал из нагрудного кармана сложенный листок жёлтой бумаги. Протянул мне, и я развернул его. Это был отчёт шерифа о Сьюзен Стилвинд и её отце.

— Зачем мне это, Бастер?

— Если старик Стилвинд начнёт тебе досаждать, это может пригодиться. Полагаю, можно сказать, что это своего рода страховка. Можешь сделать с него копию и показать старикану, сказать, что оригинал припрятан, а у тебя есть еще одна копия, переписанная от руки, и она у друга. То есть у меня. Вот адрес, где он остановился. Джукс разузнал его для меня.

— Есть ли что‑то, чего Джукс не может разузнать?

— Мой точный возраст, на этом всё. Сделаешь так, как я сказал, и твои проблемы с этим старым крекером Стилвиндом закончатся.

На следующее утро я проснулся и увидел, что Ричард лежит на полу в моей комнате, завернувшись в одеяло и в обнимку с подушкой. Нуб занял его место на кровати: он лежал на спине, задрав лапы кверху и высунув язык.

Я встал, взял одежду, прошел в ванную, почистил зубы, причесался и оделся. Вернувшись в комнату, я обнаружил, что Ричард сидит и озадаченно смотрит по сторонам.

— Не любишь делить кровать? — спросил я.

— Нуб всё время лизался.

Я вытащил из ящика с носками листок, полученный от Бастера, взял карандаш и бумагу и дословно переписал полицейский отчёт. Оригинал убрал обратно в ящик.

— Мне нужно сегодня съездить в город, — сказал я, складывая копию и засовывая её в карман брюк. — Пойду, пока папа или мама не спросили, куда я собрался. Вернусь, как только смогу.

— Я с тобой… если можно.

— Ладно… Слушай, может, мне не стоит тебе этого говорить, но если ты собираешься со мной, тебе лучше знать. В любом случае мне нужен кто‑то, кто будет в курсе — на всякий случай.

Я достал из носка сложенный листок, который дал мне Бастер, и протянул почитать Ричарду.

Закончив читать, он сказал:

— Не понимаю.

Я всё ему объяснил. Рассказал кучу всего. Что ни говори, я тот ещё болтун. Но я не рассказал про Бастера и Буббу Джо. Я даже не стал напоминать ему о той ночи, когда за нами гнались.

— Значит, ты собираешься отдать ему это, как сказал Бастер?

— Я собираюсь отдать ему копию. Ту, что я сейчас написал.

Я забрал у Ричарда листок, сложил его и убрал обратно в ящик для носков.

— Ладно, за дело.

— Сначала умойся, почисти зубы и причешись. У меня есть для тебя зубная щётка и расчёска. Всё остальное — в ванной внизу.

Как обычно по субботам, в городе было оживлённо. Поскольку у Ричарда не было велосипеда, мы пошли пешком. Проходя мимо кинотеатра, я ускорил шаг и старался не заглядывать сквозь стеклянные двери, чтобы не увидеть Джеймса, — но удержаться не смог.

Я его не увидел.

Мы дошли до отеля, где жил мистер Стилвинд. В вестибюле мы огляделись и задумались, что делать дальше. Молодой человек за стойкой улыбнулся нам и подозвал к себе. На нём был чёрный костюм и белая рубашка, волосы гладко зачёсаны назад. Он выглядел как парень, который мог бы понравиться Кэлли.

Он сказал:

— Чем вам помочь, ребята?

— Нам нужно увидеться с мистером Стилвиндом.

— Вы его родственники?

— Нет.

— Думаю, мне следует позвонить ему. Могу я сообщить, по какому поводу?

— Скажите ему: Сьюзен и её ребёнок.

— Сьюзен и её ребенок?

— Да.

— Нужно что‑то добавить?

— Нет. Он поймёт.

— Очень хорошо.

Он позвонил наверх и повторил мои слова по телефону. Положив трубку, он сказал:

— Он сейчас спустится. Не хотите ли устроиться поудобнее?

Мы пошли и сели в большие мягкие кресла. Спустя мгновение лифт спустился, дверь открылась, и вышел Стилвинд, весь в черном, словно собрался на похороны. Не хватало только шляпы.

Он увидел меня, вздрогнул, затем подошёл.

— Ты, — сказал он.

Я не замечал этого раньше, и, возможно, виной тому был резкий солнечный свет, пробивавшийся сквозь тяжелые гостиничные портьеры, но вблизи его лицо оказалось испещрено морщинами, словно пол в курятнике — следами от куриных лап. Он выглядел на десять лет старше, чем я думал изначально, да и тогда он мне и вовсе не показался весенним цыплёнком.

— У меня есть кое‑что для вас, — сказал я.

— Извинения от твоего отца?.. Он решил принять моё предложение? Оно всё ещё в силе, знаешь ли.

— Нет, сэр. Он бы велел мне сказать, чтобы вы засунули своё предложение туда, куда солнце не заглядывает. У меня есть копия кое-чего. Это написано шерифом Роуэном. Это касается вас и вашей дочери Сьюзен. Оригинал мы припрятали в надёжном месте. А это — сделанная мною копия.

Я протянул ему листок. Он прочитал. Его лицо побелело. Он держал бумагу в руке так, словно внезапно обнаружил там змею.

— Эта копия для вас, — сказал я.

— Полагаю, этот молодой человек тоже в курсе?

— Как и некоторые другие.

— Если все знают, какое это должно иметь для меня значение?

— Знают не все. Только я и ещё несколько человек.

— Взрослые?

— Да. Я рассказал достаточному количеству людей, чтобы у меня была подстраховка. Я хочу, чтобы мою семью оставили в покое.

— Твой отец тебя надоумил?

— Нет. Если бы мой отец захотел что‑то с вами сделать, он пришёл бы, избил вас, сбросил с лестницы, протащил по улице и поджёг. Об этом он ничего не знает.

Лицо Стилвинда дернулось — он пытался подобрать выражение и в итоге скривился в усмешке

— Откуда мне знать, что у тебя есть оригинал?

— А как, по‑вашему, я сделал эту копию? Думаете, я дал бы вам единственный экземпляр?

— Как ты вообще его раздобыл?

— Как-то.

— Ты знаком с шерифом?

— Никогда его не встречал и до недавнего времени даже не слышал о нём.

— Он в этом не замешан?

— Нет.

— Ты, конечно, хочешь денег. Денег за молчание.

— Нет. Я хочу, чтобы вы оставили мою семью в покое. Никаких выдуманных проблем с безопасностью, чтобы полиция или пожарные приезжали проверять наш автокинотеатр. Никаких проблем от вас — никаких вообще.

— Я не могу гарантировать отсутствие проблем вообще.

— Это уже ваши проблемы.

— Ты говоришь чересчур по-взрослому для ребенка. И чересчур жёстко.

Я и правда говорил по‑взрослому — и гордился этим.

— Я не жёсткий. Вы угрожали моей семье. Это способ сделать всё как должно быть. Осталось только одно: ваш сын Джеймс. Ему лучше никогда не подходить ближе чем на пятьдесят футов к кому‑либо из моей семьи.

— А что насчет этого мальчика?

— Вам не нужно знать, кто он. Просто держитесь от него подальше.

— С удовольствием. Это всё, маленький червяк?

— Да, сэр. Это всё. Червяк всё сказал.

Выйдя на улицу, под палящее солнце, я пребывал в полном восторге. Конечно, то, что я сделал, была идея Бастера, а не моя, но я гордился собой. Мне нравилось, как я говорил, как звучал мой голос. Ричард был очень впечатлен и не скрывал этого.

— Ну ты и засадил ему по самые помидоры!

— По помидоры? Что это значит?

— Не знаю точно, слышал такое выражение. Ты был действительно крут.

— Спасибо.

Пока мы шли мимо магазина «Корма и Семена Харримана», оттуда вышел мистер Чепмен. На нём была пропотевшая коричневая шляпа, а в руках он нёс большой мешок с удобрениями. Сначала он нас не заметил. Мы замерли. Он спустился по ступенькам к обочине и швырнул мешок в кузов своего старого видавшего виды чёрного пикапа, где уже лежало с полдюжины таких же мешков.

Когда он поднял голову, то увидел нас. В его лице было что‑то, чего я не могу описать. Выражение лица было отрешённым, но его глаза… они были такими же тёмными и злыми, как у умирающего животного.

— Ты, — сказал он Ричарду. — Ты не получил сполна своё наказание.

— Я больше не собираюсь ничего терпеть, — ответил Ричард.

— Говоришь, не собираешься? — переспросил Чепмен. — Говоришь, не собираешься?

- Нет, сэр, не собираюсь.

Я почувствовал, как Ричард напрягся.

Чепмен уставился на меня.

— А ты, и твой папаша, мнящий себя пупом земли, и твоя сестрёнка, эта маленькая Иезавель…

— Заткнитесь, — сказал я. — Я скажу папе, если вы хоть пальцем тронете меня или Ричарда. И он придёт к вам домой и выбьет из вас всю пыль, как из грязного ковра.

— Неужели? — протянул Чепмен.

— На днях он так и сделал, — сказал я, — а ведь тогда он даже не старался.

— Мне следовало бы отходить вас ремнём за вашу наглость — процедил Чепмен.

— Ты не отходишь ремнём никого из нас, — сказал Ричард. — Ты в последний раз поднимал на меня руку, старик.

Чепмен свирепо уставился на него:

— Клянусь Господом Иисусом Христом, ты мне не сын. Больше не сын.

— Я никогда им и не был, — тихо ответил Ричард.

Чепмен издал хриплый, каркающий смешок, словно нечисть из сказки, развернулся, забрался в свой пикап и уехал.

Я украдкой взглянул на Ричарда. Его подбородок почти уткнулся в грудь, плечи поникли. Казалось, его удерживала на ногах лишь невидимая петля на шее.

Я взял его за локоть.

— Пойдем домой.

В ту ночь, когда Ричард лежал на своём тюфяке на полу, я слышал, как он всхлипывает, а время от времени — шмыгает носом. Нуб, лежавший рядом со мной, приподнялся и посмотрел на него.

Я тоже привстал, чтобы взглянуть. Тихонько окликнул Ричарда по имени, но он не отозвался.

Я приобнял Нуба и снова погрузился в сон.

В воскресенье заехал Дрю и спросил, может ли Кэлли прокатиться с ним. Папа внимательно посмотрел на Дрю. Тот сильно отличался от Честера: выглядел опрятно — белый спортивный пиджак, бежевые брюки, тёмная рубашка и белые туфли.

— Она может поехать, если прихватишь заодно Стэнли и Ричарда, — сказал папа.

Дрю сдержал эмоции, но по его вытянувшемуся лицу было ясно, как он раздосадован.

— Папочка, — сказала Кэлли, — я не хочу, чтобы они ехали.

— Может, и так, но я хочу, чтобы они ехали.

Разумеется, это была просто папина уловка — позлить Дрю и убедиться, что Кэлли и он не смогут побыть наедине. Битва была заранее проиграна, но именно в такие битвы вступают заботливые отцы по всему миру.

Однако для этого плана требовалось наше содействие.

— Ребята, хотите прокатиться? — спросил папа.

— Не знаю, — ответил я. — Думаю, лучше остаться здесь и поиграть с Ричардом в шахматы. Я как раз собирался его научить.

— Ричард? — удивился папа.

— Да, сэр. Я бы тоже хотел поиграть в шахматы. То есть прокатиться — это, конечно, неплохо, но… не знаю.

— Похоже, сегодня вечером вас всех ждёт диван и телевизор, — подвёл итог папа.

Тут Дрю сообразил, что без подкупа не обойтись.

— Я угощу всех мороженым в «Dairy Queen». А потом мы просто покатаемся немного.

Мы с Ричардом переглянулись. Я сказал:

— Ладно.

— И Кэлли не стоит возвращаться слишком поздно, — сказал папа. — Завтра в школу.

— Да, сэр, — кивнул Дрю. — Я думал, мы могли бы сходить в кино в центре.

Прежде чем папа успел ответить, Кэлли сказала:

— Думаю, я туда больше не хочу ходить.

— Почему? — удивился Дрю.

— Как-нибудь в другой раз расскажу, — сказала Кэлли. — Только не сейчас.

— Хорошо, — согласился Дрю. — Тогда просто выпьем газировки и покатаемся.

— И ты, конечно же, будешь относиться к моей дочери с уважением? — уточнил папа.

— Да, сэр.

В машине Кэлли села ближе к окну, но когда мы отъехали от драйв-ин и свернули в город, она придвинулась к Дрю.

Я посмотрел на Ричарда, и мы тихонько захихикали.

Кэлли оглянулась на нас через спинку сиденья.

— Вам будет не до смеха, когда сами начнёте ходить на свидания.

— Надеюсь, это случится не скоро, — заметил я.

— Что ж, — фыркнула Кэлли, — в твоём случае, возможно, никогда.

Мы остановились у кафе и взяли попить. Тима на работе не было — вместо него нас обслуживал парень с прыщами. Я всё думал, что какой‑нибудь из них вот‑вот лопнет и его содержимое попадёт в мой молочный коктейль, и от этой мысли мне совсем расхотелось пить.

Когда мы закончили, то пару раз проехали по городу, а потом отправились к озеру. Солнце опустилось, и наступила прекрасная ночь — луна висела высоко. Её свет разливался по улицам и лесу, словно молочная пена.

Кэлли и Дрю теперь сидели очень близко — папа называл такое «двухголовым чудищем», когда видел в машинах подростков, прижавшихся друг к другу.

Через некоторое время я сказал:

— Знаешь, тот старый дом на холме, где ты живёшь? Говорят, туда наведывается старая леди.

— Это как? — спросил Дрю.

— Говорят, миссис Стилвинд возвращается туда периодически, — пояснил я. — Она потеряла рассудок и приходит в дом. Её дочь погибла при пожаре — прямо за тем местом, где сейчас стоит наш драйв-ин. А миссис Стилвинд увидела её призрак в доме на холме. Наверное, она приходит туда в надежде увидеть её снова. Она уходит из дома престарелых, когда захочет, и идёт туда. Мы могли бы подъехать и посмотреть, не вернулась ли она домой. Там за домом холм и лес. Если там есть дорога…

— Есть там дорога, — сказал Дрю, и, похоже, моя идея его воодушевила.

Мы поехали туда, поднялись по дороге из красной глины, покрутились среди деревьев и выехали на холм, откуда открывался вид на большой дом.

При лунном свете, на таком расстоянии, было не разобрать, что дом заброшен. Бассейн, залитый лунным сиянием, казался полным воды.

— А когда она должна прийти? — спросил Дрю.

— Не знаю, — ответил я. — Просто есть шанс, что её можно увидеть. Она может быть в доме уже сейчас. А может, и вовсе не прийти.

— Слушай, — вмешался Ричард. — Пойдём туда, посмотрим.

— Почему бы вам двоим не сходить посмотреть? — предложил Дрю.

— Нет, спасибо, — отказался я. — Только не вдвоем.

— Ты что, струсил? — поддел Дрю.

— Да, — признался я.

Дрю рассмеялся.

— Зато по‑честному. Ладно, чёрт побери, пойдём все вместе.

Дрю достал из-под сиденья фонарик. Мы спустились с холма, прошли мимо бассейна и отворили заднюю дверь. Единственным источником света внутри был лунный свет, лившийся из окон.

Войдя внутрь, Дрю хлопнул дверью, и раздался такой шум, словно по сухим листьям пробежало стадо слонов.

— Летучие мыши, — пояснил Дрю.

Я их не видел, но слышал, как они хлопают крыльями под самым потолком и наверху, над лестницей. В луче фонарика я заметил, что весь пол усыпан помётом летучих мышей. Этого не было в начале лета.

Дрю направил луч фонарика на потолок. Там были большие балки, и на них висело довольно много летучих мышей, не меньше их носилось по всему дому.

Вдруг оставшиеся на балках мыши сорвались с места, присоединились к остальным и закружились в воздухе. Затем, шумно трепеща крыльями, они слились в тёмный поток. Луч фонарика Дрю следовал за ними — и вот они вырвались наружу через пролом в прогнившей и обвалившейся крыше.

— О‑о‑о, — протянула Кэлли. — Давайте уйдём отсюда.

— Какая жалость, что такой хороший дом разваливается, — сказал Дрю.

— Давай уйдём, Дрю, пожалуйста, — настаивала Кэлли.

— Минуту, — отозвался Дрю. Он направил свет на лестницу. — Давай быстренько заглянем наверх. Стэнли, ты много комнат в этом доме осмотрел?

— Примерно столько, сколько и ты сейчас. Я тогда надолго не задержался. Мне почудилось, будто я слышал и видел кого-то наверху.

— Может, это был бродяга, — предположила Кэлли. — Или кто угодно.

— Думаю, это была она. Миссис Стилвинд. Так считает Бастер.

— Бастер ничего не знает, — возразила Кэлли.

— Он знает больше, чем ты думаешь, почти всё.

— Взглянуть не повредит, — сказал Дрю.

— А вдруг повредит? — ответила Кэлли.

Мы поднялись по лестнице, тесно прижавшись друг к другу, как виноградины в грозди, Дрю освещал путь фонариком. Ступени скрипели под ногами. Мы вышли в коридор, вдоль которого располагалось несколько дверей. Открыв одну из них, Дрю осветил комнату: она была пуста. Обои местами отклеились, а когда мы вошли, с пола, словно туман, поднялась пыль.

Мы заглянули ещё в пару комнат — везде та же картина.

Наконец, мы вошли в комнату, где стояла кровать. Там же был ночной столик с зеркалом — оно оказалось разбито, лишь маленький осколок стекла удерживался на месте. Он находился в правом углу и был совсем крошечным. Остальные осколки лежали на полу, рассыпавшись, словно кусочки серебра.

На прикроватной тумбочке лежала расчёска, в ней — длинные седые волосы. На кровати были смятые грязные простыни, словно там кто‑то спал. Приглядевшись, мы заметили седые волосы на подушках.

— Вот это да, — произнёс Дрю. — Может, она и правда сюда возвращается.

— Пойдёмте, — поторопила Кэлли. — Эти летучие мыши меня нервируют.

— Они улетели, — успокоил её Дрю.

— Пойдёмте, — повторила Кэлли, и в голосе её уже не было и тени мягкости.

Мы вышли, втайне ожидая, что у двери нас встретит миссис Стилвинд.

Дрю отвёз нас домой. Как только мы приблизились к «Капле Росы», Кэлли переместилась на прежнее место, подальше от него.

Поднявшись в мою комнату, мы с Ричардом улеглись спать пораньше — завтра нужно было идти в школу. Я был одновременно взволнован и обеспокоен. По крайней мере, там у меня был один друг. Ричард. И он будет ходить в школу со мной.

Я размышлял обо всем этом, лежа без сна, когда Ричард приподнялся на локте со своего тюфяка и произнёс:

— Стэнли?

— Да.

— Твоя семья хорошо ко мне отнеслась. Спасибо.

— Не за что.

— Но мне нужно уйти.

— Что сделать?

Я сел в постели. Нуб тоже. Он выглядел раздражённым — не любил, когда ему мешали спать.

— Что значит «уйти»? — спросил я.

— Мне нужно домой.

— Ты не можешь туда пойти. Твой отец не желает тебя видеть.

— Я тоже не желаю его видеть. И маму. Я думал о той истории, что ты рассказал, о той старухе, постоянно возвращающейся к себе домой в поисках призрака дочери. Моим отцу и маме нет дела до меня, а я ведь ещё жив. Мне надо туда не для того, чтобы повидаться с ними, можешь не сомневаться.

— Тогда зачем?

— Я хочу забрать свой велосипед. Это главная причина. Я пойду туда и заберу его. Если я этого не сделаю, отец назло мне его продаст или выбросит.

— Обязательно делать это сегодня ночью?

— Днём они меня увидят, а если я буду тянуть слишком долго, он от него избавится. Может, уже избавился.

— Можно купить другой велосипед.

— Я его сделал сам — из старых велосипедов, что нашёл на свалке. Он мне его не дарил. Они вообще мало что мне дарили, не считая тумаков и тяжёлой работы. С тех пор как я здесь, у меня больше одежды, чем за все годы у них. У меня даже трусов не было, пока твоя мама мне их не дала.

Он встал, снял пижаму, тоже выданную ему мамой, и начал натягивать свою одежду.

— Ты просто пойдешь туда и заберешь свой велосипед?

— Да. Хотя бы его.

— Что значит «хотя бы»?

— Я вернусь.

Не знаю, наверное я боялся, что он может что-нибудь натворить, и решил, что ему понадобится подстраховка, поэтому сказал:

— Подожди, я пойду с тобой. Только давай дождёмся, когда все точно уснут, потом пойдём вдвоём. Тебе придётся спрятать велосипед неподалёку — за домом в лесу. Заберём его завтра, скажем, что сходили после школы. Если они увидят его завтра с утра, поймут, что мы ходили за ним ночью.

— Тебе незачем идти, — сказал Ричард.

— Знаю. Но я пойду.

Я достал свой фонарик «Хопалонг Кэссиди» и тихо выбрался через задний ход. Любой шум, что мы могли произвести, заглушал храп Рози.

Поскольку велосипед имелся только один, мы пошли пешком. Нуб отправился с нами: трусил рядом, нюхая землю. Дул прохладный августовский ветер — он ласково шевелил деревья по обе стороны дороги, и тени их ветвей скользили вперёд‑назад, словно распиливая землю.

Когда впереди показалась старая лесопилка, мы остановились. Нуб сел посреди дороги, вывалил язык, и с него на землю закапала слюна.

Ричард сказал:

— Я чувствую себя маленьким цветным мальчишкой под кучей опилок, и всем на меня наплевать. Только я не мёртв. Если бы я был мёртв, может, было бы легче. Может, ему сейчас куда легче.

— Не говори так, — попросил я.

— А как ещё говорить? Пойдём. За лесопилкой свернём к дому, потом к сараю. Собаки нет, не залает, так что проберёмся без проблем. Там я смогу взять лопату.

— Лопату?

— Да. Хочу откопать Бутча.

— Что?!

— О чём ты вообще говоришь? Ты же пошёл за велосипедом.

— И за ним тоже, — ответил он.

— Зачем тебе выкапывать мертвого пса… мертвого пса твоего отца?

— Вот именно — пса отца. Я хочу его откопать, потому что он так много для него значил. Он плакал из‑за этого пса. Я никогда не видел, чтобы он из‑за чего‑то плакал. Уж точно не из‑за меня. Я ни разу не видел, чтобы он хоть к кому‑то так относился — кроме этого пса. Знаешь, однажды я целый день собирал хлопок и набил мешки не хуже взрослого, а мне тогда было всего девять. И он даже не сказал «молодец», но этому псу он всегда твердил, какой он замечательный. Мне он никогда ничего подобного не говорил. Ни разу.

Мы пошли дальше, к лесопилке. Нуб нас покинул, умчавшись в лес по своим собачьим делам.

— Иногда люди не знают, как сказать такие вещи, — сказал я.

— Он знал, как сказать такое своему псу.

— Какой толк от того, что мы выкопаем пса?

Мы прошли мимо лесопилки и направились к дому Чепменов.

— Я хочу положить пса на заднее крыльцо. Хочу откопать его, потому что он из‑за него плакал, а из‑за меня — ни разу. Он приложил столько сил, чтобы его похоронить, а я собираюсь его выкопать.

— Ричард, это странно.

— Для меня — не странно. А теперь помолчи.

Мы подошли к его дому. Остановились на мгновение и посмотрели на него — дом тонул в тени окружающих деревьев.

— Отец спит чутко. Говорит, что слышит, как пёс бегает по двору, и, думаю, это правда.

— Не очень‑то обнадеживает, — заметил я.

— Пойдём к сараю. Там есть лопата.

— Не знаю, Ричард…

— Слушай, Стэнли. Я не просил тебя идти со мной. Я ценю, что ты пошёл. Но я не просил.

— Ты сказал, мы идём за велосипедом.

— Так и есть.

— Но ты ничего не говорил про эту историю с псом.

— Я и сам не знал, что собираюсь сделать это, пока не оказался там, перед старой лесопилкой. Просто пришло в голову. Если хочешь вернуться домой — иди. Я не обижусь. Но я откопаю этого пса и оттащу его на веранду. Он поймёт, что это сделал я, и этого мне будет достаточно.

— Откуда он узнает?

— Я оставлю ему что-нибудь, чтобы он понял.

— Что?

— Пока не придумал. Но придумаю. И даже если он не поймёт, я‑то буду знать, что это сделал я.

Я вздохнул:

— Хорошо. Давай сделаем это.

Задний двор был залит лунным светом, таким ярким, что можно было даже разглядеть следы кур, копошившихся в пыли. Возле сарая свинья хрюкнула один раз при нашем появлении, потом улеглась в свою лужу и затихла.

Мы с Ричардом сняли засов с дверей сарая и распахнули их. Лунный свет полностью заливал дверной проём, но задняя часть сарая была чёрная, как мысли дьявола.

Я достал из кармана штанов маленький фонарик и посветил им вокруг. На дальней стене висел большой крест. Казалось, он был забрызган темной краской. По обе стороны от него к стене были пришпилены вырванные из Библии страницы. Я вспомнил, как Ричард рассказывал мне, что сарай служил им подобием церкви, а мистер Чепмен воображал себя проповедником.

Я направила луч фонарика на страницы на стене.

— К чему всё это? — спросил я.

— Отец вешал их на стену, подчёркивал нужные места и заставлял нас с мамой их учить. Мне приходилось стоять перед ними и заучивать наизусть.

— Ты никогда не рассказывал мне об этом.

— А ты бы на моём месте стал такое рассказывать? Я бы и сейчас не стал, но раз уж ты спросил…

— Скажи, что это просто краска на кресте.

— В основном — кровь животных.

— Почему?.. В основном?

— Он резал курицу, свинью, кого угодно — намазывал кровью крест, давал высохнуть. Никогда не чистил его.

— Почему?

— Считал это жертвой Господу. Знаешь, вроде «спасибо за эту жареную курочку», «за эти свиные отбивные». Однажды, когда он избил меня ремнём, он стёр с ремня кровь и намазал её на крест — и даже «спасибо» не сказал. Я оказался хуже жареной курицы. Он сказал: «А вот кровь грешника». Так что там не только кровь животных.

— Скажи мне, какую религию он исповедует, чтобы я мог держаться от неё подальше.

— Он говорит, что ни одна из религий не делает того, что должна. А должны они делать то, что делает он.

— Думаю, у него в церкви было бы не слишком много прихожан.

— Его проповеди тоже могли бы их отпугнуть, — сказал Ричард. — В основном он вещает про смерть, про то, как попадёшь в ад и будешь там гореть, и всякое такое. И про то, что мы должны постоянно нести епитимью.

— Что такое епитимья?

— Это вроде страданий и боли за то, во что веришь, — чтобы показать, насколько сильно ты веришь.

Я поводил лучом фонарика по сараю. С одной стороны, в стойле, стоял мул. Его глаза в свете фонарика казались огромными черными пуговицами. С другой стороны на деревянных стеллажах, начищенные и смазанные до блеска, висели всевозможные инструменты: коса, топор, мотыга, буры для рытья ям, лопата.

Ричард погладил старого мула по носу.

— Привет, дружок. Как ты? Он загонял этого мула так же, как и всех. Надо бы выпустить его, но ему ведь идти некуда. Он или вернётся сюда, или где-нибудь подохнет.

— Я боюсь, как бы твои родители нас не заметили, — сказал я.

— Ага, — сказал Ричард.

Он в последний раз похлопал мула и взял лопату со стеллажа на противоположной стене.

Мы прикрыли двери сарая, как можно тише задвинули засов и направились в лес — туда, где был похоронен пёс.

Под ногами хрустели листья, а в лесу было темно. Батарейки в фонарике сели, и мне приходилось встряхивать его, чтобы он хоть как‑то работал. В конце концов он и вовсе погас.

— Хопалонг, может, и хорошо скачет на лошади, — сказал Ричард, — но фонарик у него получился дерьмовый.

Без фонарика найти могилу оказалось непросто. Но в конце концов едва различимая тропа расширилась, деревья расступились — и в лунном свете, под открытым небом, мы увидели холмик земли, где лежал Бутч.

— Я буду копать, — сказал Ричард.

— Меня это устраивает.

— Так я и думал.

— Чувствую себя персонажем из фильма про монстров, — признался я. — Из тех, где играют Бела Лугоши и Борис Карлофф. Где они грабители могил или гули.

— Ты будешь Борисом, а я буду Белой, — сказал Ричард и начал копать.

— Интересно, чем сейчас занят Нуб? — спросил я.

— Думаю, гоняется за енотами и ночными птицами. А может, притаился за кустом.

Земля была не слишком твёрдой, но мне показалось, что Ричарду приходится копать глубже, чем его отцу в прошлый раз. Полагаю, это ощущение возникло от того, что я стоял посреди леса и смотрел, как мой друг при лунном свете откапывает мёртвого пса.

Ещё до того, как Ричард добрался до собаки, до нас донёсся запах. Он был настолько сильным, что я чуть не расстался с ужином, но через мгновение достаточно привык, что смог его терпеть — правда, зажав рукой рот и нос и стараясь не вдыхать глубоко.

— Вот он, — сказал Ричард, проводя лопатой вдоль могилы.

И точно. В лунном свете виднелась голова — глаз уже не было. Ричард расчистил тело, и теперь можно было разглядеть пса целиком — от кончика носа до кончика хвоста. Голова и туловище усохли, словно из них вытащили часть содержимого. Морда пса так сильно ссохлась, что обнажились зубы и казалось, что пёс скалится.

— Ну и воняет же, — сказал Ричард.

— И как ты его потащишь?

— Поволоку на одеяле.

— Ричард, думаю, тебе стоит просто закопать Бутча обратно, а потом мы заберём твой велосипед и вернёмся домой. Всё это только разозлит твоего отца.

— Он будет в бешенстве, да ведь? — Ричард широко ухмыльнулся, и лунный свет заиграл на его зубах.

Ричард воткнул лопату в землю рядом с могилой пса, послышался звук пронзаемой лопатой земли, а затем что-то хрустнуло.

— Что это было? — спросил я.

Ричард вытащил лопату и снова принялся копать. Спустя мгновение он поддел что-то ею и поднял. Сначала это выглядело как ком влажной земли, но когда он сбросил это на землю, большая часть липкой грязи осыпалась, и мы оба поняли что это.

Человеческий череп.

Мы внимательно осмотрели череп. Лопата расколола его верхнюю часть и вошла глубоко внутрь. Сбоку на черепе зияла дыра, а противоположная сторона была разворочена, осколки кости торчали наружу, словно мозг, взбесившись, вырвался на свободу.

— Похоже на след от выстрела из дробовика, — сказал Ричард.

Ричард продолжил копать и вскоре обнажил грудную клетку, облепленную рыжей глиной. Потом показались другие кости — и ещё два черепа. Он разгрёб землю вокруг и вытащил кость, запутавшуюся в корнях.

— Эта кость — из шеи, из позвоночника. Видишь на ней трещина? Это след от удара, пришедшегося прямо в неё.

— Ты не можешь быть в этом уверен.

— Я видел множество разделанных животных. Не думаю, что люди так уж сильно отличаются.

— Мы нашли старое кладбище, — решил я.

Ричард снова копнул, вытащил ещё один череп. Когда он бросил его на землю, грязь осыпалась, и я разглядел зубы. Один из передних был серебряным.

У меня внутри всё сжалось.

— Господи, — выдохнул я.

— Что?

Я рассказал ему, как Рози Мэй говорила мне, что у Маргрет Вуд был серебряный зуб.

— Мы нашли ее голову, Стэнли. Ту, что искало привидение.

Ричард ещё немного поковырял лопатой в земле и откопал руку. На костях ещё оставались куски мяса.

— Господи, — выдохнул он. — Эта — совсем свежая.

Ричард продолжил копать, обнажил остальную часть тела и, наконец, голову, которая была отделена от туловища и заткнута под правую руку трупа, словно в насмешку. Хотя от плоти на лице осталось немного, её было достаточно, как и длинных чёрных волос, чтобы понять — это была женщина.

— Это та мексиканка, которую отец нанял для работы по дому и в поле. Кажется, её звали Нормалин. Она почти не говорила по-английски. Отец сказал, что она сбежала. Это было примерно за месяц до того, как мы видели, что он тут Бутча закапывал.

Ричард сел, будто у него подкосились ноги.

— Думаю, все эти люди работали на моего отца. Думаю…

— Я тоже так думаю, — сказал я.

— Он говорил, что они уволились, сбежали или он их выгнал. Господи, Стэнли, он их убивал.

— Я не убивал.

Ричард вскочил на ноги, а я резко обернулся. Мистер Чепмен стоял у начала тропы, там, где лес расступался, и держал в руках ту самую косу, что я видел на стеллаже. На нём были комбинезон без рубашки и туфли на босу ногу. Его волосы торчали во все стороны, словно тёмные ростки. Ветер шевелил их, и казалось, что они живые. Его лицо было землистым и морщинистым; я не мог представить того красавца, которым он когда-то был, по словам Рози.

Я понял, что слова Ричарда о том, что его отец слышит, как пёс бегает по двору, не были преувеличением. Мистер Чепмен услышал нас, пошёл в сарай за косой и последовал за нами.

— Не надо было тебе раскапывать Бутча, — сказал Чепмен. — Я предал его земле.

— Ты и его убил? — выкрикнул Ричард. — Он что, не вовремя залаял?

— Бутч меня никогда не подводил. Что до остальных… Бог позволяет праведнику вершить суд в таких делах. А знал ли ты, что Господь приходил ко мне и велел поступить с тобой, как Аврааму с Исааком? Я должен был увести тебя подальше и убить. Вот только это не Бог велел мне удержать руку. Я просто не сделал этого. Твоя мать считала, что так нельзя. Она говорила, что люди придут к нам, спросят, где ты, и что ты будешь хорошим работником. Помнишь что-нибудь из этого, мальчик?

Ричард, дрожа, ответил:

— Нет, сэр.

— Не помнишь, конечно. Когда тебе было пять, я взял тебя на охоту на белок. Я собирался выстрелить тебе в затылок — будто несчастный случай на охоте, — но не сделал этого. А должен был. Это упростило бы жизнь. Воспитание тебя не приносило мне и твоей матери никакой пользы. Мир бы просто решил, что это был несчастный случай на охоте. Бог испытывал меня, проверял, из чего я сделан. Он никогда не велел мне останавливаться. Я сам тогда решил. Но не должен был. Единственный раз, когда я подвёл Бога. С остальными я Его не подвёл. Когда Он приходил ко мне и говорил, что я должен сделать, я делал. Но ты был моим сыном, поэтому я не сделал этого. И вот теперь это вернулось ко мне. Ты же сдашь меня неверным, да?

— За что? — спросил Ричард.

Чепмен рассмеялся.

— Быстро соображаешь, мальчик. Быстро, как твоя мать. Знаешь, с тех пор как я ушел с тобой и не убил тебя — потому что в глубине души я учитывал мнение твоей матери, — всё пошло прахом. Урожаи плохие. Мир меняется. Ниггеры требуют прав. Сплошное зло. Не могу я с этим мириться. Нет, сэр. Не буду мириться. Твою мать я заставляю расплачиваться за это каждый день. Не потому, что я хочу этого, сынок, а потому, что этого ждёт Бог, и, несмотря на её ошибку, она — женщина праведная, это так, и она принимает это. Она знает, что должна. Я убивал этих людей, не потому что хотел, а потому, что это было правильно. Такова была воля Божья. Ты — моя единственная ошибка.

— А ты, сынок, — он посмотрел на меня, — похоже, просто оказался не в том месте и не в то время. Но ты из грешной семьи. Это я вижу. Твоя сестра ведёт себя так, будто у неё права как у мужчины. Твой отец избил меня, когда я искал собственного сына. Дал ему приют. Содержит этот кинотеатр. Это — грех.

— Ты убивал этих людей, чтобы сэкономить деньги, — сказал Ричард. — Я думаю, ты убил их именно поэтому. Потому что ты жмот.

Чепмен фыркнул.

— Ты так думаешь? Ну, тебе виднее. Некоторые из них были пьяницами и блудниками… Та, с серебряным зубом. Она была шлюхой и водилась с той девчонкой Стилвинд неподобающим образом. Я пытался наставить её на путь истинный. Она не пожелала.

— Вы наставляли её у железнодорожных путей? — спросил я.

— Наставляешь там, где видишь нужду.

— Я думаю, вы сами хотели её, — сказал я. — Вы не желали, чтобы она была с кем-то ещё. И вот однажды ночью вы последовали за ней… с этой косой, и убили её. И принесли голову сюда.

— Ты не Божий человек, — сказал Ричард. — Ты не лучше меня. Ты хуже меня.

Лицо Чепмена стало печальным. Он посмотрел на Ричарда, как на последний кусочек еды на тарелке.

— Вы убили Маргрет и сожгли дочку Стилвиндов, так? — спросил я.

— Ты не знаешь, о чём говоришь, — ответил Чепмен. — И больше я ничего не скажу.

В этот момент Ричард швырнул лопатой землю в лицо Чепмену.

— Беги! — крикнул Ричард и рванул прочь.

Мне не нужно было повторять дважды. Я бросился вслед за Ричардом. Мы рванули обратно к лесопилке.

Мы петляли между деревьями и, наконец, добрались до того места, откуда были видны старая лесопилка и дорога за ней. Оглянувшись через плечо, я увидел, что Чепмен нас настигает. На его губах выступила пена.

Я понял, что мы не успеем добежать до дороги прежде, чем он нас догонит.

В этот момент из леса выскочил Нуб. Увидев, что я бегу, а за мной гонится мистер Чепмен, он с лаем бросился на моего преследователя.

Мне не следовало останавливаться, но я обернулся и позвал Нуба. Было слишком поздно. Нуб врезался в лодыжку Чепмена, и, хотя укусить как следует ему не удалось, Чепмен запутался в ногах и повалился на землю, выронив косу.

Пока он вставал, я принялся звать Нуба так громко и настойчиво, как только мог. Нуб гавкнул на Чепмена и решил — на этот раз — послушаться меня. Он радостно бросился ко мне, словно это была игра.

Я наклонился, вытянул руки — и Нуб прыгнул в мои объятия. Я развернулся и побежал, украдкой глянув через плечо: Чепмен уже поднялся, с косой в руках, и снова набирал скорость.

Ричард был почти у лесопилки. Я настигал его, тяжело дыша под весом Нуба и страха.

Когда я добрался до лесопилки, Ричард стоял у подножия старой лестницы, прикреплённой к стене здания и ведущей на верхнюю площадку.

— Лезь наверх! — крикнул он.

Идея забраться наверх не казалась мне разумной. Мы оказались бы в ловушке, как крысы в ящике, но я больше не мог бежать. У меня в боку кололо так, словно он должен был вот-вот лопнуть.

Ричард взбежал по лестнице впереди меня. Я перекинул Нуба через плечо и, придерживая его одной рукой, начал карабкаться, почти теряя равновесие и чуть не выронив Нуба, извившегося змеёй.

— Давай! Давай! — подгонял меня Ричард.

Лестница была высотой около восемнадцати футов, и мне казалось, что я двигаюсь медленнее ленивца, но я добрался до площадки раньше Чепмена, поставил на нее Нуба и посмотрел вниз.

Чепмен перекинул косу через шею и, балансируя ею, начал подниматься. Нуб встал на краю площадки и яростно залаял.

Ричард исчез в открытой двери, ведущей в комнату на втором этаже, а потом вернулся с обломком старого бруска два на четыре дюйма.

— Отец. Спустись сейчас же.

Чепмен посмотрел вверх.

— Я тебе не отец. У тебя нет отца.

Чепмен продолжил карабкаться. Ричард изо всех сил запустил бруском. Удар пришелся Чепмену по макушке, сбросив его на землю, коса скользнула по листьям, её лезвие блеснуло в лунном свете улыбкой смерти.

Чепмен потряс головой, приложил к ней руку. Я увидел, как между его пальцев сочится что-то тёмное.

— Порождение дьявола! — завопил Чепмен. — Нечестивое отродье! Я покараю тебя!

Ричард сел на край площадки и принялся пинать верхнюю доску лестницы. Та затрещала. Он пнул еще раз, и она оторвалась и упала.

— Придержи меня, — попросил он.

Я схватил его за руку, он сполз с края площадки и попытался сбить следующую доску, но было слишком поздно, Чепмен с рёвом вскочил, схватил косу и взмахнул ею — лезвие просвистело чуть ниже ноги Ричарда.

— Тащи меня наверх! — крикнул Ричард.

Мне не нужно было повторять дважды. Я резко потянул его вверх.

Чепмен снова лез вверх, и я понимал, что одна отсутствующая доска его не остановит.

— Пошли, — сказал Ричард.

Я схватил Нуба, и мы рванули в помещение старой лесопилки. Лунный свет пробивался сквозь прорехи в крыше и падал на балки пола.

— Там, в середине, пол прогнивший, — предупредил Ричард. — Держись ближе к стене.

Мы осторожно двинулись вдоль стены — всё строение заходило ходуном.

— Если совсем припрёт, можем спрыгнуть в опилки, — сказал Ричард. — Но это худший вариант. Не знаю, сможем ли мы оттуда выбраться.

— Мы в ловушке, Ричард.

— Держись подальше от центра. Стой прямо здесь.

Мы добрались до дальнего конца здания, где находился жёлоб для опилок. Тень Чепмена заполнила дверной проем, затем он двинулся вперед.

— Вы только что отдали себя на милость Божью.

— Пусть Бог поцелует меня в задницу, — бросил Ричард.

Чепмен взревел и рванул вперёд. Всё здание задрожало, пол заскрипел, просел и треснул, и правая нога Чепмена провалилась сквозь него. Это случилось так быстро, что его левая нога, оставшаяся на полу, подломилась под ним, и вывернулась назад так, что было больно смотреть. Осколок кости пробил его плоть, прорвал комбинезон и торчал наружу, словно грязная палка. Я увидел, что в полу образовалась рваная дыра с зазубренными краями — один из острых обломков дерева вонзился в нижнюю часть живота Чепмена. Коса выпала из его рук.

Чепмен закричал очень громко, и я подумал, что здание рухнет от его вопля.

— Ты чудовище! — вопил он. — Ты дьявол! Да проклянет тебя Бог как отродье Сатаны, каковым ты являешься! О, Боже милосердный, избавь меня от этой боли и от этого отродья!

Я взглянул на Ричарда. Полоска лунного света легла на его глаза и нос. Я заметил в его глазах слёзы. Он осторожно двинулся вперёд — пол заскрипел.

— Осторожнее, Ричард, — сказала я. — Будь осторожнее.

Ричард поднял косу и проговорил:

— Отойди в сторону, Стэнли, дай мне место.

— Нет, — сказал я. — Не делай этого.

— Отойди в сторону.

— Не делай этого, Ричард.

— Тогда лучше смотри на лезвие, когда я взмахну им, Стэнли. Отец, Бог исполнит твоё последнее желание. Тебе больше не будет больно, и тебе не придётся беспокоиться из‑за меня.

Я отпрыгнул к стене, и тут раздался свист стали, сверкнуло серебро и Нуб зашёлся в безумном лае.

Казалось, лезвие прошло перед Чепменом, и на мгновение я подумал, что Ричард промахнулся. Но затем голова Чепмена откатилась в сторону и провалилась в дыру, которую он сам проделал при падении. Из его шеи хлынула тёмная струя, обдав теплыми брызгами меня, Нуба и Ричарда. Тело Чепмена наклонилось вперёд, доски затрещали, треснули — и он рухнул вниз, оставив после себя огромную дыру в центре комнаты.

Ричард уронил косу, и она тоже провалилась в дыру. Он обернулся, посмотрел на меня и сел на пол у стены. Сел так тяжело, что я подумал, всё это гнилое здание сейчас рухнет. Оно задрожало, просело, заскрипело и затрещало — но в конце концов замерло и затихло.

Нуб перестал лаять. Он неподвижно лежал у меня на руках, навострив уши. И тогда, постепенно, я начал различать раздающиеся снаружи звуки, не умолкавшие всё это время.

Стрекотание сверчков.

Далёкое уханье совы.

Вой собак.

Я не в силах описать, какой переполох всё это вызвало. Вы, конечно, можете себе представить. В 1958 году подобное преступление стало бы сенсацией — или должно было стать. Однако за пределами Дьюмонта оно почти не получило огласки. Не разлетелось повсюду, как можно было ожидать. И причина тому — городские власти и мистер Стилвинд, владелец местной газеты.

Мы с Ричардом пропустили неделю занятий. Полиция допрашивала нас несколько дней, и мы находились под своего рода мягким домашним арестом — без официального ареста, если вы понимаете, о чём я. Но нам дали чётко понять, что мы не должны никуда уходить, пока они не разрешат.

Полицейские пытались продвигать версию, будто мы вместе задумали убить отца Ричарда из‑за какой‑то обиды — якобы Ричард затаил злобу за то, что его выгнали из дома.

Но мы придерживались нашей версии, ведь это была правда. Мы рассказали, как выкопали пса, потому что Ричард хотел положить его на заднее крыльцо, чтобы отец понял, что он чувствует.

История выглядела настолько нелепо, что им невольно пришлось ей поверить. Кроме того, это была правда.

Потом появились репортёры — каждый мечтал добыть самый большой сенсационный материал в своей карьере. Отдельные фрагменты всё же попали в газеты за пределами Дьюмонта, но их сильно смягчили, и в крупные новости они почти не прорвались. Небольшой кусочек в конце хьюстонской газеты, квадратик размером с марку в далласской, несколько предложений в тайлерском листке. Подозреваю, кое‑какие деньги при этом перешли из рук в руки.

Я, конечно, рассказал полиции о кладбище, и Ричард рассказал им о телах и о том, что это были люди, работавшие на его отца. Я рассказал им о Маргрет. Я сказал им, что он, возможно, убил Джуэл Эллен. Мистер Стилвинд позже прознал об этом и с большой помпой обнародовал историю о том, что Джуэл Эллен была убита мистером Чепменом.

Именно эта часть истории попала в газеты, и в основном позже все судачили о том, что этот человек был убит при попытке расправиться с двумя детьми и что он был ответственен за смерть дочери главного гражданина города.

Маргрет затерялась во всём этом. Как и рабочие, чернокожие и смуглокожие, убитые Чепменом. Всё свелось к Джуэл Эллен Стилвинд. Все остальные лишь упоминались.

Миссис Чепмен заявила, что любила мужа и не имела ни малейшего представления о его преступлениях. Никто не хотел слушать и уж тем более верить Ричарду, когда он говорил, что она не могла не знать. Никто не хотел верить и в то, что она терпела побои и даже, возможно, получала от них удовольствие. Тем не менее ей предложили переехать, и она подчинилась; насколько мне известно, больше никто никогда её не видел и не слышал о ней.

Повзрослев, я часто думал о ней. Насколько далеко она зашла, потакая мужу? Что сталось с ней после того, как она покинула Дьюмонт? Иногда, думая об этом, я чувствую, как по коже бегут мурашки.

В сарае Чепмена нашли множество вещей, принадлежавших убитым им людям. Подобно сороке, он собирал предметы, которыми они владели, складывал их и устраивал из них «гнездо». Кошельки, кольца, шарфы и даже пара обуви. Никто не знал, зачем он хранил всё это в засаленной коробке под соломой в дальнем конце сарая; да и многие из нас, признаться, не хотели этого знать.

Какое‑то время Ричарду все сочувствовали. Он остался жить у нас и пошёл в школу. Но мы с ним не стали ближе, как можно было бы ожидать. Мы скорее отдалились друг от друга. Мы ходили в школу вместе, иногда разговаривали, смотрели телевизор, он помогал в драйв-ин и спал на своём тюфяке рядом с моей кроватью, но между нами чего-то не хватало. Словно Бог сошёл с небес и вбил невидимый клин между нашими душами.

А потом однажды днём, когда мы договорились встретиться после уроков, он не пришёл. Я узнал, что он ушёл ещё в обед. Просто ушёл. Он не вернулся домой, и никто не знал, где он.

Мой отец перевернул весь город в поисках Ричарда. Мы поехали на участок Чепмена и нашли его полностью сгоревшим — дом, сарай, все хозпостройки. Животных давно продали, а деньги отдали Ричарду.

Полагаю, это он устроил пожар, но его и след простыл. Полиция перерыла пепелище и остатки строений, чтобы убедиться, что он сам не сгорел там, но никаких костей не нашли.

Спустя несколько недель мы решили, что он сделал то, о чём говорил раньше. Уехал из Дьюмонта на товарняке, поехал куда глаза глядят — туда, где можно найти работу и начать новую жизнь. Оставаться рядом с нами, даже несмотря на то что мы о нём заботились, для него оказалось слишком тяжело.

Бастер по‑прежнему управлялся с проектором, но после начала учебного года решил сократить нагрузку — ходьба давалась ему всё тяжелее. По пятницам и субботам я подменял его. В остальные дни работал он.

Однажды вечером, в четверг, я зашёл к нему в проекционную будку. У него была большая бутылка RC, и он потягивал из неё. Увидев меня, он улыбнулся и сказал:

— Это всего лишь RC, Стэн.

Картонная коробка, полная вырезок из газет и полицейских досье, стояла на полу рядом с ним.

Я заметил:

— Наверное, надо бы их вернуть.

— Знаешь что, — ответил он, — только если сам хочешь. Думаю, это уже неважно. Всё это забылось. Хочешь оставить — оставляй. Хочешь выбросить — выбрасывай. Я не собираюсь их возвращать. Джукс уволился с той работы. Устроился на железную дорогу — получает вдвое больше, чем раньше.

Я сел на свободный стул и сказал:

— Похоже, Ричард не вернётся.

— Трудно сказать. Но сомневаюсь.

— Он забрал с собой мои сапоги Роя Роджерса[56].

— Это плохо.

— Он оставил записку, где написал «спасибо». Полагаю, это было за всё.

— Ты считаешь, что он тебе что-то должен?

— Не знаю.

— По‑моему, у такого парня, как он, и так уже хватает долгов. Незачем навешивать на него ещё один.

— Да. Но это были мои сапоги Роя Роджерса.

— Жаль, конечно. Но, знаешь, через год тебе будет всё равно. А через двадцать лет эти сапоги будут тем, о чём ты будешь вспоминать постоянно.

— Не понимаю.

— Поймёшь. Это про то, как думаешь, что вырос, а потом осознаёшь, что ещё нет.

— Вы говорили, что плохие люди не всегда выглядят плохими. Но Чепмен и Бубба Джо… они и правда были похожи на монстров.

— Иногда я ошибаюсь. И довольно часто.

— Я до сих пор не понимаю, зачем Чепмен убил Маргрет или Джуэл Эллен.

— Конечно, понимаешь. Они были не такие, как он, а он хотел их. Или хотел Маргрет — точно. Это её он убил, ручаюсь. Он подстерёг Маргрет, напал на неё, сделал своё дело и убил.

— А Джуэл?

— Если ты точно передал мне всё, что говорил Чепмен, то он же не сказал, что убил её, правда? Он признавал вину за остальных и гордился этим, но про неё не говорил.

— Когда я упомянул её, он казался сбитым с толку.

— Вот о чём я и говорю. Конечно, Чепмен мог это сделать. Мы никогда не узнаем наверняка. Так бывает в жизни. Будет ещё множество вещей, правду о которых ты никогда не выяснишь — останется только догадываться.

— Значит, вы все еще думаете, что Джуэл убил один из Стилвиндов?

— Да. Думаю, это было совпадение. Не всё продумано и увязано воедино, как я говорил, такое порой случается. Но не в этот раз, Стэн. И позволь заметить, Стилвинд совсем не похож на монстра. Чепмен был безумцем, Бубба Джо — тупым, как пробка. А Стилвинд… он и есть настоящий монстр.

— Может, кто‑то из Стилвиндов убил её в ту же ночь, чтобы выглядело, будто это сделал маньяк? Такое ведь могло быть.

Бастер усмехнулся.

— Вряд ли. Не думаю, что один мог узнать про другого достаточно быстро, чтобы оба преступления случились с разницей в час. Думаю, ненависть Чепмена и потребность Стилвинда заставить Джуэл Эллен молчать просто сошлись в одну ночь.

— Совпадение?

— Именно так.

— В детективных книгах, что я читал, говорится, что совпадений не бывает.

— Они ошибаются. Проживёшь достаточно долго — поймёшь: жизнь настолько полна совпадений, что это может свести с ума.

— Ну, звучит не слишком приятно.

Бастер снова усмехнулся.

— Теперь ты начинаешь понимать. Такова жизнь. Не всегда она приятна, но иногда — приятна, а это чертовски хорошо. Запомни: наслаждайся жизнью, потому что в конце концов земля и плоть станут одним. Понимаешь?

— Думаю, да.

— Хорошо.

Шли занятия в школе, я заводил новых друзей и старался не попадаться на глаза хулиганам, а с Бастером виделся все реже и реже. По вечерам я делал уроки или смотрел телевизор, и в итоге мы чаще просто кивали друг другу при встрече.

Но однажды прохладным октябрьским вечером он не пришёл. Пришлось мне самому управляться с проектором. И хотя было уже поздно, закончив, я упросил отца разрешить Дрю и Кэлли отвезти меня к Бастеру

Пока мы ехали на Район, Дрю заметил:

— Тут бы не помешали фонари.

— Думаю, местные были бы только рады, — отозвалась Кэлли, — но вряд ли город станет их здесь ставить.

Дрю припарковался перед домом Бастера. Было темно. Я вышел, поднялся на веранду и постучал. Никто не ответил. Я колебался, стоит ли заходить. В последнее время он не пил, но вдруг сорвался?

В конце концов я собрался с духом и подергала ручку. Дверь была заперта.

Я подошёл к окну на веранде, поддел раму, и она со скрипом приподнялась. Я наклонился к образовавшейся щели и позвал его, но он не откликнулся.

Я поднял окно до упора и забрался внутрь. Бастер лежал на кровати, укрытый одеялом до самого подбородка, руки сжимали его, словно он только что укрылся.

Едва увидев его, я понял: он мёртв.

Папа распорядился отвезти тело в похоронное бюро для цветных и заплатил за бальзамирование. Мы пытались разыскать родственников, о которых мне рассказывал Бастер, но безуспешно.

Его похоронили на кладбище для цветных, неподалеку от того места, где Бубба Джо пытался меня убить. Его предали земле, не установив надгробия, между двумя другими безымянными холмиками — свежими захоронениями.

Я забрал его книги, как он и хотел. Пока я собирал их, Кэлли, помогавшая мне, наткнулась на записку.

В ней говорилось:

«Стэн, ты мой настоящий друг. Я дарю тебе свои книги и пластинки. Они тебе понравятся. Наслаждайся жизнью. Бастер».

— Он знал, что умирает, — сказал я Кэлли.

— Похоже на то, — ответила она.

Я вернулся на кладбище лишь через несколько лет — и тогда уже не смог найти его могилу. Трава покрыла почти всё, холмиков больше не было, а те немногие надгробные камни, что когда‑то стояли там, пропали или оказались разбиты.

После смерти Бастера многое изменилось. В воздухе витали новые веяния — говорили о гражданских правах, царили смятение и ожесточение, но шли годы, и вместе с ними приходили перемены.

Цветным больше не приходилось сидеть на балконе городского кинотеатра. Джеймс Стилвинд продал свой дом и переехал.

Миссис Стилвинд была обнаружена однажды утром в бассейне позади старого дома Стилвиндов. Она упала в воду и пролежала там несколько дней, прежде чем её хватились, а вернее — прежде чем она кому-то по-настоящему понадобилась. Больше всего из всей этой истории мне запомнилось, как один парень в школе сказал: «Вороны выклевали ей глаза»

Мистер Стилвинд подал в суд на дом престарелых, выиграл дело, закрыл их бизнес и стал владельцем этого места. Снёс здание и построил на его месте жилой квартал. Он заработал кучу денег, и никто никогда ни в чём не обвинил его — ни его, ни его сына Джеймса.

Вскоре после того, как квартал был построен, старика Стилвинда нашли застреленным в его гостиничном номере. Никто не знал, кто это сделал. Ходили слухи, что к нему пришла молодая женщина. Другие слухи утверждали, что таких молодых женщин бывало в его номере много. У этой оказался при себе пистолет и затаённая обида. Она выстрелила ему в сердце, а затем четыре раза в голову — на всякий случай, чтобы он точно не восстал из мёртвых.

Она спокойно ушла оттуда, и никто даже не понял, что Стилвинд мёртв — никто не слышал выстрелов. Всё, что она оставила, — пара перчаток. И единственное, что удалось выяснить по ним: на этикетке внутри было написано, что они сделаны в Лондоне, Англия.

Я улыбнулся, услышав это.

До сих пор я никому, кроме своей жены, не рассказывал, кто убил Буббу Джо. Все эти годы время от времени мне снятся кошмары о нем. Я вижу, как он гонится за мной, Кэлли и Ричардом. Ричард отстаёт, и конский хвост Кэлли мелькает у меня перед глазами, Бубба Джо приближается, а поезд мчится по рельсам.

Иногда, в моих снах, он ловит меня.

Папа купил кинотеатр, проданный Джеймсом. Я считал это ироничным. Он любил шутить, что стал киномагнатом Дьюмонта — контролировал кинопрокат в помещении, и под открытым небом.

Мама начала продавать энциклопедии от «World Book», ходя от двери к двери, и ей это нравилось. Рози управлялась в драйв-ин, а я — в проекционной будке. Рози обзавелась комнатой наверху. И кондиционером в придачу. Кондиционеры поставили по всему дому. По одному в каждой спальне, а ещё один в гостиной — он охлаждал и её, и кухню.

Дрю и Кэлли встречались всё старшие классы, но когда Кэлли уехала в педагогический колледж, они не смогли сохранить отношения. Кэлли стала учительницей английского. Вышла замуж, развелась, спустя годы снова встретила Дрю. Он тоже был разведён. Они поженились, вернулись в Дьюмонт, где она преподаёт в школе, а Дрю управляет хозяйственным магазином своего отца — хотя, по правде говоря, ему это не так уж и нужно. Дрю унаследовал деньги. Много денег. Кэлли одевается со вкусом и больше не носит хвостик. Мужчины всё так же провожают её взглядами, когда она проходит мимо.

Мама и папа прожили несколько лет счастливо, а потом папа решил закрыть автокинотеатр. Драйв-ин стал просто домом. Он всё говорил, что уберёт динамики и посеет траву, но так и не сделал этого. Проекционная будка заполнилась газонокосилками и садовыми инструментами — с их помощью он поддерживал порядок во дворе.

Кинотеатр под крышей продержался еще несколько лет, Рози Мэй работала в буфете, а мама продавала билеты, но потом папа и его закрыл и вышел на пенсию.

Однако он не смог долго сидеть без дела. Они с мамой решили вернуться в кинобизнес: открыли первый в Дьюмонте видеопрокат. Мама бросила продажу энциклопедий, и они управляли им вместе, пока папа не стал слишком старым и слабым, чтобы работать.

Тогда папа ушёл на пенсию по‑настоящему, а через год у него случился обширный инфаркт; его большое сердце остановилось. Мама и Рози прожили в бывшем автокинотеатре ещё три года, затем мама умерла, завещав мне немного денег, Кэлли — кое-какие вещи, а Рози — драйв-ин.

Рози сдала его в аренду парню, собиравшемуся хранить там металлолом и старые машины. Он снёс все динамики. На деньги от аренды Рози купила небольшой домик и переехала туда. Время от времени, возвращаясь из Остина, где я живу и преподаю уголовное право, я заезжаю к ней домой на ужин.

Рози научилась «читать по-настоящему хорошо», как она любила говорить, но готовила она всё же лучше, чем читала. Время от времени, по той или иной причине, я вдруг ощущаю на кончике языка вкус её жареной курочки и воздушных булочек, будто только что их съел.

В прошлом году, чувствуя, что её время на исходе, Рози перестала сдавать автокинотеатр в аренду и продала его мне за бесценок. Я похоронил её на дальней окраине города — на том же кладбище, где лежат мои родители. На том самом кладбище, где ещё тридцать лет назад хоронили только белых. Я поставил ей надгробие — такое же большое, как у моих родителей.

Благослови ее Господь.

Мы с женой планируем вернуться в Дьюмонт на пенсии и, возможно, снова открыть драйв-ин — вроде как причуда на закате жизни. Но это ещё впереди. Посмотрим.

Честер, тот самый, которому отец надавал оплеух в попытке повысить его IQ, так и не поумнел. Он женился на Джейн Джерси, той самой девушке, что подбросила презерватив в комнату Кэлли. У них родилось несколько детей. Однажды ночью он пришёл домой пьяным и принялся её избивать — дело для них привычное, — и она застрелила его. Закон счёл это самообороной.

Нуба, конечно, давно нет в живых. Но я думаю о нем по крайней мере раз в день. Он был хорошим псом и прожил долгую жизнь. Сейчас у меня есть другой пес, но он мне не очень нравится. Вообще-то, это пес моей жены. Пудель с розовым бантом. Он кусает меня по крайней мере раз в неделю.

Мы с женой хотели детей. Но не сложилось. Мы откладывали слишком долго. Полагаю, пудель — это её ребёнок. Тем не менее, я люблю её. Она любит меня. И жизнь хороша. Пуделя зовут Франсуа. А я хочу немецкую овчарку.

Ещё одна любопытная деталь. Я наткнулся на неё в газете Остина — крохотная заметка в самом конце раздела. Речь шла о моём родном городке, так что я невольно заинтересовался. Скорее курьёз, чем новость.

В ней говорилось, что в Дьюмонте обрушилась старая лесопилка, вернее, то, что от неё осталось — ветхие обломки гнилого дерева и ржавого железа, — и это место решено было расчистить. Там же находился и почерневший холм опилок, со временем почти сравнявшийся с землёй.

Когда опилки принялись убирать, под ними обнаружился скелет. Сначала я подумал о том чернокожем мальчишке, про которого рассказывал Ричард. Но потом, прочитав дальше, переменил мнение.

Помимо скелета, все, что можно было опознать, — это сапоги с одним ремешком, на котором серебристой краской было написано «Рой Роджерс».

Теперь все кончено. На некоторые вопросы даны ответы, на некоторые — нет.

С возрастом — а мне, честно говоря, не так уж и много лет, пятьдесят с хвостиком, — прошлое становится важнее настоящего. Может, это неправильно, но такова правда. Тогда всё было ярче. Солнце — теплее. Ветер — свежее. А собаки лучше понимали людей.

Бастер не всегда был прав и порой давал противоречивые ответы. Но одно его высказывание навсегда осталось со мной — жизнь не всегда приятна, и, в конце концов, земля и плоть станут одним.