Тоомас Линнупоэг

Тоомас Линнупоэг опаздывает

Тоомас Линнупоэг[1] вышел из дому ровно в семь тридцать, иначе говоря, он отправился в школу на пятнадцать минут раньше, чем обычно. Для этого у Тоомаса Линнупоэга были веские основания. В конце прошлой четверти, точнее в последний день, завуч задал ему хорошую головомойку, и Тоомас Линнупоэг вынужден был молча ее принять. Вернее, у него не него не было никаких оправданий — по опозданиям он побил все рекорды. Итак, Тоомас Линнупоэг хотел ознаменовать начало новой четверти своевременным приходом в школу. Но…

…также ровно в семь тридцать отворилась дверь соседнего дома, и из нее вышел пенсионер дядя Беньямин, чтобы вывести на утреннюю прогулку огромного чёрного ньюфаундленда. Этого пса знал весь район. На улице мальчишки с восхищением смотрели ему вслед, да и иные взрослые тоже, потому что ньюфаундленд всегда нес в зубах какой-нибудь пакет дяди Беньямина. Но на этот раз во рту у пса ничего не было, и Тоомаса Линнупоэга осенила мысль поэксплуатировать его.

— Доброе утро, дядя Беньямин! — вежливо сказал Тоомас Линнупоэг. — Можно, я дам Мурьяну понести свой портфель?

Ни один владелец собаки не может остаться равнодушным к признанию ее достоинств. Дядя Беньямин не был исключением. Он великодушно разрешил Тоомасу Линнупоэгу дать собаке портфель. Более того, так как дядя Беньямин никуда не спешил, он с удовольствием изменил свой утренний маршрут и проводил Тоомаса Линнупоэга до автобуса.

Тоомас Линнупоэг шагал, сунув руки в карманы, считал воробьев на заборах и посвистывал. Посвистывал и наслаждался жизнью, пока не…

…показался автобус.

Тоомас Линнупоэг хотел было выдернуть свой портфель из пасти Мурьяна, но Мурьян портфель не отдал. Тоомас Линнупоэг применил силу, Мурьян зарычал.

— Прикажите ему положить портфель на землю, — попросил Тоомас Линнупоэг дядю Беньямина.

— Приказ не поможет, — сказал дядя Беньямин. — Если хочешь получить свой портфель, дай Мурьяну конфету.

— Конфету?! — воскликнул Тоомас Линнупоэг. — Откуда я ее возьму?

В этот момент автобус уехал.

— М-да, — произнес дядя Беньямин, — без конфеты Мурьян поноску не отдает. И он прав. Кто работает, тому положена награда.

— Хорошо, я дам ему сам, — сказал дядя Беньямин спустя некоторое время и сунул руку в карман пальто, потом — во второй, обшарил карманы пиджака, затем брюк и даже жилетки. Ни в одном не было конфеты.

Проехал второй автобус.

— М-да, — снова произнес дядя Беньямин, — делать нечего, придется купить конфет в магазине.

— Магазины открывают только в восемь часов, — пролепетал Тоомас Линнупоэг.

— Ах да, — вспомнил и дядя Беньямин.

— У меня и дома нет конфет, — сказал Тоомас Линнупоэг безнадежно и вздохнул, — вчера мы с Протоном все до одной слопали.

Дядя Беньямин хлопнул себя ладонью по лбу.

— У меня ведь есть! Вот сейчас вернемся домой, и я дам Мурьяну конфету. Только… гм… пусть вначале он постоит немного возле столба…

Показался третий автобус.

Можно бы и пешком пойти, до школы было недалеко, только две остановки, но Тоомас Линнупоэг не был уверен, есть ли у ребят конфеты. Да и некрасиво заставлять дядю Беньямина так много ходить. Он ведь пенсионер.

Тоомаса Линнупоэга даже в жар бросило. А дяде Беньямину спешить было некуда. Ему и в голову не приходило, что Тоомас Линнупоэг опаздывает в школу. Дядя Беньямин похлопал Мурьяна по холке и не спеша, благодушно разговаривая то с Тоомасом Линнупоэгом, то с Мурьяном, направился к дому, долго открывал и наконец вошел в квартиру. Он снял пальто, повесил на вешалку, — дядя Беньямин был очень аккуратный человек, — и только после этого выдвинул ящик стола и отыскал там ментоловый леденец. Тоомас Линнупоэг боялся, что невзрачный и твердющий леденец Мурьяна не устроит, но, к счастью, этот обжора ел всё. Тоомас Линнупоэг получил свой портфель и через несколько минут был на остановке автобуса.

И хотя автобус пришел сразу, никакой аварии по пути не случилось, все-таки, когда Тоомас Линнупоэг добрался до школы, в здании уже царила подозрительная тишина. Для Тоомаса это было тяжким ударом: его прекрасный план — прийти в школу вовремя — был загублен.

Тем не менее Тоомас Линнупоэг сделал попытку спасти то, что еще можно было спасти. Поднялся по лестнице, перепрыгивая сразу через три ступеньки, пригладил рукой волосы и осторожно приоткрыл дверь класса. Как Тоомас Линнупоэг и надеялся, учительница стояла к нему спиной. Тоомас Линнупоэг на цыпочках вошёл в класс и хотел было незаметно проскользнуть к своей парте. Возможно, это и удалось бы, он сидел на первой парте возле самой стены. Но…

…класс дружно расхохотался.

Тоомас Линнупоэг в испуге остановился. Он не сразу понял, почему над ним смеются. И от этого смутился так, что все даже в ладоши захлопали.

— Ты, как видно, король опаздывающих, — сказала учительница эстонского языка, мило улыбаясь, — чего бы такие аплодисменты. И все-таки не мешало бы извиниться.

— Прошу меня извинить, — сказал Тоомас Линнупоэг, наклонив голову, и торопливо, бочком, стал подвигаться к своей парте.

Хотя учительница и улыбнулась Тоомасу Линнупоэгу, её не устроило столь короткое извинение, и она потребовала более подробных объяснений.

— Прошу извинить меня за опоздание, — удлинил Тоомас Линнупоэг фразу, и в классе раздался новый взрыв смеха.

«Что бы это значило?» — подумал Тоомас Линнупоэг и на всякий случай произнес еще раз: «Прошу извинить меня за опоздание». И сразу же понял причину смеха. Такое объяснение простительно первоклашке, но никак не ученику восьмого класса! Однако Тоомасу Линнупоэгу было ясно и то, что он не может сказать учительнице: «Прошу меня извинить, я опоздал из-за собаки». Тоомас Линнупоэг смешался окончательно и молча стал ждать разрешения сесть. Вскоре он получил его.

Тоомас Линнупоэг составляет инструкцию

Тоомас Линнупоэг спокойно сидел на уроке эстонского языка, спокойно сидел на уроке географии, но на уроке английского языка ему надоело сидеть спокойно. У него появилась непреодолимая потребность что-то делать. Тоомас Линнупоэг, конечно, понимал, что деятельность должна быть незаметной, не очень-то хотелось в течение одного дня дважды засыпаться. Чтобы, так сказать, не попасть в переплет. Тоомас Линнупоэг тихонько выдрал из тетрадки лист, — если вообще возможно что-нибудь «тихонько выдрать», — и приступил к составлению инструкции «В помощь ученику на скучных уроках».

Тоомас Линнупоэг написал печатными буквами:

К сожалению, Тоомасу Линнупоэгу не удалось запечатлеть на бумаге все свои гениальные идеи, потому что…

…учительница английского языка остановилась у него за спиной и воскликнула:

— Dear me! Чем это ты, Тоомас Линнупоэг, занимаешься на уроке?

Естественно, Тоомасу Линнупоэгу ответить на это было нечего, и учительница английского языка, отбросив относительно личности Тоомаса Линнупоэга все правила хорошего тона, просто-напросто отобрала у него тетрадный листок, то есть инструкцию «В помощь на скучных уроках». Более того, движимая желанием воспитать Тоомаса Линнупоэга вежливым и аккуратным школьником, преподавательница английского языка, то и дело восклицая «Dear me!», зачитала вслух советы Тоомаса Линнупоэга, оставив без внимания его безмолвный протест.

Класс рокотал от смеха. Сам Тоомас Линнупоэг тоже смеялся, хотя и несколько сдержаннее. Он за свою короткую жизнь успел убедиться, что смеяться вместе со всеми в конечном итоге всегда выгоднее, чем не делать этого. И ценный жизненный опыт не подвел Тоомаса Линнупоэга. Инцидент закончился для Тоомаса Линнупоэга хорошо, даже очень хорошо, если учесть тот факт, что он имел дело с учительницей английского языка. С суровой учительницей английского языка. Возможно, тут сыграло некоторую положительную роль и начало новой четверти, — взвинченные нервы учительницы только что получили передышку в несколько дней, и Тоомас Линнупоэг отделался обычной нотацией.

— Dear me! Тебе скучно на уроке английского языка? — воскликнула учительница. Неужели ты не хочешь овладеть языком, имеющим международное значение?!

Но такая нотация была Тоомасу Линнупоэгу как с гуся вода. Правда, Тоомас Линнупоэг сидел уже спокойно и учительница не могла иметь к нему больше претензий, но взгляды Тоомаса Линнупоэга, которые он то и дело бросал в сторону Майи, были более чем тревожные.

Тоомас Линнупоэг влюблен

Майя затылком чувствовала взгляды Тоомаса Линнупоэга, хотя она так же, как и Тоомас Линнупоэг, сидела на первой парте, только в среднем ряду. Тоомасу Линнупоэгу было бы гораздо приятнее обстреливать взглядами глаза Майи, но Майя весь день упорно старалась не смотреть в его сторону. Именно старалась, — ведь на самом деле Тоомас Линнупоэг вовсе не был ей ненавистен. Нет, нет! Она не сердилась на Тоомаса Линнупоэга. Наоборот, Тоомас Линнупоэг даже нравился Майе, хотя она этого и не показывала. Майя только потому не смотрела на Тоомаса Линнупоэга, что не знала, как на него смотреть. Да-да. Это совершеннейшая правда, потому что во время весенних каникул Тоомас Линнупоэг пригласил ее на…

…свидание.

Свидание должно было состояться в воскресенье, в пять ноль-ноль возле уличного щита для расклейки газет, но у Майи за два дня до того был небольшой жар, и мама запретила ей прогулки. Из-за чрезмерной осторожности матери Майя и не смогла прийти на свидание. И теперь она не знала, как вести себя с Тоомасом Линнупоэгом, потому что до этого ни разу в жизни не пропускала свиданий, точно так же, как ни разу в жизни на них и не ходила. Это было ее первое свидание. А если ты не знаешь, как вести себя с другим человеком, то лучше и вовсе не обращать на него внимания.

Но откуда было Тоомасу Линнупоэгу знать о смятении в душе Майи? Тоомас Линнупоэг из поведения Майи сделал лишь один логический вывод — на шкале ее отношений он числится под знаком минус и ему необходимо значительно укрепить свои позиции. Поэтому после уроков Тоомас Линнупоэг подошел к Майе в раздевалке и, не рискуя, правда, употребить слово «свидание», предпринял молниеносную атаку:

— Почему не пришла?

Майя была застигнута врасплох внезапным налетом Тоомаса Линнупоэга и не нашлась, что ответить. Она захлопала ресницами и сказала первое, что пришло ей в голову:

— А почему ты сегодня опоздал?

— У меня были объективные причины, — ответил Тоомас Линнупоэг, заглянул Майе в глаза и спросил подчёркнуто интригующе: — Хочешь, расскажу?

Майя все еще не могла решить, как в таких случаях следует поступать девочке, и поэтому она сказала:

— Ну что ж, давай.

Как только они вышли из ворот школы на улицу, Тоомас Линнупоэг взял у Майи ее портфель, — он был вежливым мальчиком. Вернее сказать, хитрым мальчиком, — ему нужен был предлог, чтобы проводить Майю до дому. Майя была добросовестной ученицей, и ее портфель весил порядочно, — она всегда таскала с собой все учебники. Мешок с тапками тоже был в портфеле. А кроме того, сегодня там лежал еще и толстый журнал мод, — Майя тайком взяла его у матери и носила в школу показывать девочкам. В общей сложности Майин портфель был вполовину тяжелее портфеля Тоомаса Линнупоэга, но Томас Линнупоэг считался спортсменом, ему ничего не стоило нести два портфеля. Во всяком случае, он делал вид, что ничего не стоило.

Итак, Тоомас Линнупоэг и Майя шли по улице и смеялись. Вернее, Тоомас Линнупоэг говорил, а Майя смеялась, или же наоборот — Майя говорила, а Тоомас Линнупоэг смеялся.

Тоомас Линнупоэг рассказал Майе историю своего опоздания. Потом он начал дурачиться.

— А теперь я — Мурьян! — заявил он.

— Кто ты? — переспросила Майя.

— Теперь я — как Мурьян, потому что я несу твой портфель, и если хочешь получить его обратно, ты должна сунуть мне в рот конфетку.

Но в ответ ему Майя засмеялась.

— С какой стати я стану совать тебе в рот конфетку? Я ведь никуда не опаздываю.

От Майиного ответа Тоомас Линнупоэг стал несказанно счастливым. Тоомас Линнупоэг сделал на его основании вывод, что домой Майя не торопится и они ещё могут вдоволь побродить по улицам.

Но вдруг грянул гром, с той стороны, откуда Тоомас Линнупоэг никак его не ожидал. Майя остановилась возле лотка с мороженым.

— Возьмём мороженого, — предложила она.

На большой перемене Тоомас Линнупоэг съел семь пирожков с повидлом, и денег у него оставалось только на автобус. Тоомас Линнупоэг, разумеется, без колебаний потратил бы их на мороженое и пошел бы домой пешком, но, как известно, за пять копеек мороженого не купишь. Поэтому Тоомасу Линнупоэгу надо было выкручиваться как-то иначе.

— Стоит ли, — неуверенно возразил Тоомас Линнупоэг, — ты ведь говорила, что болела во время каникул, а я могу из солидарности тоже не есть.

Майя как будто и не слышала самоотверженного предложения Тоомаса Линнупоэга, потому что Майя была Майей. Если она принимала какое-нибудь решение, то непременно его и осуществляла.

— Дайте мне два земляничных пломбира, — обратилась она к продавщице. А поскольку Тоомас Линнупоэг в это время в отчаянии обшаривал свои пустые карманы, то Майя заплатила за обе порции. Один пломбир она взяла себе, второй протянула Тоомасу Линнупоэгу и произнесла как ни в чем не бывало:

— Мне гораздо больше нравится, когда из солидарности едят. И, может быть, мороженое заменит конфетку?

Тоомас Линнупоэг взял пломбир, который протягивала ему Майя, и залаял:

— Гав-гав!

Майя опять засмеялась, ей нравился такой Тоомас Линнупоэг — умеющий выпутаться из любой ситуации. Но самому Тоомасу Линнупоэгу было вовсе не до смеха. Он, правда, принялся лизать мороженое, будто ничего не случилось. На самом же деле Тоомас Линнупоэг никак не мог отделаться от неприятного ощущения, будто что-то здесь не так. Правда, поначалу Тоомас Линнупоэг не хотел себе в этом признаваться, но дурацкое настроение все больше угнетало его. Что он за парень, если не может купить девочке земляничный пломбир, который стоит всего-то девятнадцать копеек!

— Правда, вкусное мороженое? — спросила Майя.

— Угу? — ответил Тоомас Линнупоэг, в мрачной озабоченности шагавший рядом с девочкой. Он прикидывал, где можно раздобыть денег. Проще всего отнести в магазин пустые бутылки, но в последнее время Тоомас Линнупоэг делал это уже несколько раз подряд, так что дома остались только молочные. Если он начнет их носить, мама сразу догадается, она ведет им точный счёт. Молочные бутылки мать придерживает на те дни перед получкой, когда в доме начинают кончаться деньги. Конечно, можно бы попытать счастья на товарной станции, как делал Тойво Кяреда, но пришлось бы ждать и ловить случай, потому что заранее не известно, когда там понадобятся грузчики.

— Скажи, тебе иногда снится, будто ты падаешь с высоты и вдруг начинаешь парить, а потом уже будто летишь, да так и не разбиваешься? — спросила Майя.

— Угу, — ответил Тоомас Линнупоэг и глубоко вздохнул… Будь он уже в девятом классе, проблема решалась бы гораздо проще. Девятиклассник может черкануть статью в газету и получить гонорар. Так много денег, что на них можно купить девочке десять порций мороженого да еще и в кино сводить. Но…

…восьмикласснику никто не заплатит. В лучшем случае подарят книжку с надписью: «Нашему активному юнкору…» У старшеклассников вообще масса мелких преимуществ. Например, они могут заработать, играя в оркестре на вечерах танцев…

— Знаешь, Вийви считает, что у девочки может быть только одна подруга. У нее у самой подруга из другой школы. Вийви сказала мне: «Если бы ты жила на и имей улице, ты непременно стала бы моей подружкой». А по-моему, у каждого может быть много друзей. Как ты думаешь, Вийви права или нет?

— Угу, — ответил Тоомас Линнупоэг и улыбнулся. Он уже знал, что ему делать. Осенью он постарается пролезть в какой-нибудь оркестр, станет играть там на гитаре и заработает деньги, много денег. Потому-то на лице Тоомаса Линнупоэга и появилась счастливая улыбка.

Но чем счастливее улыбался Тоомас Линнупоэг, представляя свое благополучное будущее, тем сильнее мрачнела Майя.

«Странно, — думала она, — как только купишь мальчишке мороженое, он начинает невесть что о себе воображать и даже не слушает, что ты говоришь. Ну и дурочка же я! Надо было самой оба пломбира съесть, тогда этот милый птенчик нашел бы время поговорить».

В этот момент Тоомас Линнупоэг вновь улыбнулся и собрался было посвятить Майю в свои грандиозные замыслы, но она выхватила из рук Тоомаса Линнупоэга свой портфель и заносчиво сказала:

— Мне теперь сюда.

Тоомас Линнупоэг остановился, ошеломленный. Как же так?! Он еще и говорить не начал! Но поскольку Тоомас Линнупоэг никогда прежде не провожал домой девочек, то он и подумал, что…

…именно так эти проводы до дому и заканчиваются, и в итоге остался очень доволен удачно сложившимся днем.

Тоомас Линнупоэг играет с Топтыгиным

Но Тоомас Линнупоэг чересчур опрометчиво решил, будто день сложился удачно. Он позабыл о…

…Протоне, то есть о своем младшем братишке по имени Мати.

Не успел Тоомас Линнупоэг переступить порога квартиры, как за него, словно за спасательный круг, ухватилась бабушка.

— Послушай, внучек, займись-ка ненадолго этим разбойником. Он вконец меня уморил, — сказала она.

— Слышал, внучек, ты должен со мной поиграть! — Протон запрыгал под носом у Тоомаса Линнупоэга и вытащил из угла медвежонка Топтыгина, своего неразлучного друга.

Тоомас Линнупоэг вздохнул. Он все-таки был уже взрослый парень и только что провожал девочку домой.

— Ну вот и поиграйте, а я отдохну немного. Голова болит, — добавила бабушка и пошла в другую комнату, чтобы полежать.

Перспектива поиграть с медвежонком Топтыгиным ничуть не соблазняла Тоомаса Линнупоэга. Тоомас Линнупоэг получил сегодня от своего лучшего друга Пеэтера сверхзанимательную книжку и собирался углубиться в нее, а теперь вот — будьте добры! — бабушка велит возиться с Протоном.

Ну ладно, если уж от Протона не отвертеться, то хотя бы медвежонок должен остаться вне игры. Надо только из всех возможных занятий выбрать правильное. И Тоомас Линнупоэг сказал:

— Я нарисую твой портрет.

— Портрет? — переспросил Протон. — А что это такое?

— Сиди тихо и жди, тогда увидишь, — приказал Тоомас Линнупоэг, и Протон сидел тихо и ждал, хотя от этого сидения он становился как наэлектризованный, и его так и тянуло то почесаться, то пошевелиться. Глаза Тоомаса Линнупоэга перебегали с модели на бумагу, потом с бумаги на модель, и по его ухмыляющемуся лицу было видно, что его творческая работа подвигается успешно. Но когда он закончил, братишка был страшно разочарован.

— Это же не портрет. Это мое лицо.

— Портрет и есть лицо, — объяснил ему Тоомас Линнупоэг, гордый тем, что может кое-чему поучить подрастающее поколение.

— Нарисуй и лицо Топтыгина, — попросил Протон.

— С медведей портретов не пишут, — возразил брату Тоомас Линнупоэг.

— Нет, пишут, — заспорил Протон, — я хочу, чтобы писали! Если ты не нарисуешь его, я зареву, ведь бабушка велела тебе со мной играть!

Тоомасу Линнупоэгу стоило большого труда успокоить брата и осуществить свой план, то есть внушить Протону, что теперь настал его черед рисовать. Новоиспеченный художник и впрямь принялся за портрет медведя, но в общей сложности от хитрости Тоомаса Линнупоэга пользы вышло немного. Тоомасу Линнупоэгу удалось почитать только минут десять, а потом возле стола появился Топтыгин, из-за него, словно луна, выглядывала физиономия Протона.

— Топтыгин хочет посмотреть буквы.

— Знаешь что, твой Топтыгин — разбойник! — Тоомас Линнупоэг разозлился и чуть было не треснул Топтыгина по голове книгой своего лучшего друга Пеэтера. На инстинкт вовремя подсказал Тоомасу Линнупоэгу, что злостью с Протоном не сладить, и Тоомас Линнупоэг взглянул на Протона с братской улыбкой.

— Если хочешь, мы можем поиграть в очень интересную игру, — сказал Тоомас Линнупоэг примирительно, — хочешь?

Протон, разумеется, хотел.

— Давай играть, будто твой Топтыгин разбойник, а мы его ловим. Интересная игра, правда? — убеждал Тоомас Линнупоэг братишку.

— Дело говоришь, — ответил Протон, он любил при случае ввернуть какое-нибудь выражение Тоомаса Линнупоэга.

Братья с жаром принялись за игру, хотя жар этот был у них очень неодинакового происхождения: Тоомаса Линнупоэга подгоняла коварная жажда мести, Протон же, разумеется, по-детски искренне увлекся игрой и, с удовольствием подчиняясь старшему брату, делал все, что тот велел: осторожно подкрался к Топтыгину, схватил его за шкирку и привязал веревкой к ножке стула.

— Крепче, — командовал Тоомас Линнупоэг, — не то разбойник сбежит.

Протон привязал так крепко, как только смог. Тогда Тоомас Линнупоэг протянул Протону пистонное ружье и велел застрелить Топтыгина.

— Бах-бах-бах! — выстрелил Протон, и Тоомас Линнупоэг удовлетворенно сказал:

— Вот так. Теперь твой Топтыгин убит, и играть с ним больше нельзя.

Протон повернул свое похожее на луну лицо к Тоомасу Линнупоэгу, взглянул на него и ничего не понял. Лишь после того, как его мозг медленно начал расшифровывать слова брата и до Протона дошел их жестокий смысл, он заревел во все горло:

— Мой Топтыгин не у-у-мер, мой Топтыгин жив-о-ой, жив-о-ой!

От ужасного рева Протона проснулась бабушка и прибежала из своей комнаты с причитаниями:

— Святые угодники, что тут опять стряслось?

— Ничего не стряслось, — ответил Тоомас Линнупоэг, — просто мы играли с Топтыгиным.

Тоомас Линнупоэг спасает Майю

На следующий день Тоомас Линнупоэг поспел в школу вовремя. Вернее, не совсем вовремя, а вместе со звонком на первый урок.

Тоомас Линнупоэг скинул в раздевалке пальто и шапку и бросился было вверх по лестнице, но его задержала…

…Вайке Коткас.

Тоомас Линнупоэг недолюбливал Вайке Коткас уже со дня своего появления на свет. Они жили в одном доме, носили в одни и те же ясли и, разумеется, они ходили в один детский сад. Тоомас Линнупоэг не любил Вайке Коткас[2] из-за фамилии, вернее, ее фамилия напоминала Тоомасу Линнупоэгу о его собственной, что его всегда огорчало.

— Эй, Линнупоэг, — окликнула его Вайке Коткас, — что это ты со мною не здороваешься? Разве ты не знаешь, что больших надо уважать?

— Не болтай глупостей, — ответил Тоомас Линнупоэг и взял две ступеньки разом.

Но Вайке Коткас бегала ничуть не хуже, и она тоже перемахнула сразу через две ступеньки.

— Слушай, Линнупоэг, я хочу пригласить тебя на день рождения. Ты сможешь прийти? Завтра, часам к шести.

— Меня? — переспросил Тоомас Линнупоэг и остановился.

— А разве тебя нельзя? — Вайке Коткас удивилась.

— Гм, — произнес Тоомас Линнупоэг. Это было забавно: девчонка, которую он не любит, приглашает его на день рождения.

— Гм, — произнес он еще раз. Но после такого необыкновенного знака внимания со стороны Вайке Коткас Тоомасу Линнупоэгу следовало быть с нею повежливее, хотя бы один раз, и в дверях класса он пропустил…

…девочку вперед.

Как только Вайке Коткас и Тоомас Линнупоэг появились в дверях, Тойво Кяреда закричал на весь класс:

— Внимание! Внимание! Смотрите все: орел взял шефство над птенцом!

Лицо Майи вспыхнуло.

— Чего там смотреть, — быстро сказала она Вийви, своей соседке по парте, — вчера Тоомас Линнупоэг провожал домой меня, сегодня приходит в школу с Вайке. Для Тоомаса Линнупоэга это дело привычное.

И Майя принялась торопливо листать учебник по эстонской литературе, демонстрируя этим полное отсутствие интереса к Тоомасу Линнупоэгу.

Вийви схватила Майю за рукав и спросила с изумлением:

— Провожал тебя домой?

— Я думала, что ты видела, — сказала Майя и пожала плечами. — Но я должна тебе признаться, Тоомас Линнупоэг мне ни чуточки не нравится. Правда, я разрешила ему немного проводить себя, но потом пошла домой одна.

— Пошла домой одна? — не поверила Вийви своим ушам.

— Не понимаю, чему тут удивляться. Тоомас Линнупоэг не нравится мне, и все тут. А вот ты какая-то странная сегодня, — добавила Майя.

Вийви ничего больше не произнесла, но подумала: «Если бы Тоомас Линнупоэг захотел проводить домой меня, я бы ни за что не ушла одна». — Но она только подумала так, о своих мечтах Вийви ни за что на свете не решилась бы сказать вслух. Тем более Майе.

В этот момент в класс вошла учительница эстонского языка, и все встали. А когда сели, Тоомас Линнупоэг, вскрикнув, снова вскочил. Причиной его странного поведения была маленькая кнопка, которая причинила Тоомасу Линнупоэгу вовсе не маленькую боль.

— Я замечаю, — с улыбкой сказала учительница эстонского языка, — что с тобой, Тоомас Линнупоэг, каждый день случается что-нибудь необычное. Не иначе, как у тебя завелись враги. А теперь перейдем к делу. Кнопка извлечена, Тоомас Линнупоэг жив и думает о мести. — И учительница эстонского языка спокойно начала урок. Только Тоомас Линнупоэг не мог быть таким же спокойным: надо было узнать, кто же послал ему этот колючий привет.

— Скажите-ка мне, все ли прочли к сегодняшнему дню повесть Эдуарда Вильде «В суровый край»? — спросила учительница эстонского языка.

Молчание.

— Стало быть, не прочли? — Учительница изумилась. — Но у вас ведь было целых две недели, да еще и каникулы! Имейте в виду, это последняя четверть, к лету вы заканчиваете школу.

Конечно, факт, что класс не выполнил задания, был для учительницы эстонского языка не ахти каким потрясающим открытием. Такое случалось и прежде, но ей, как преподавателю, надлежало с этим бороться. Бороться всеми силами. Правда, повесть «В суровый край» — не такое уж занимательное чтиво, весной особенно, но это сути дела не меняло. Книгу полагалось причесть. Никто не мог рассчитывать, что закончит восьмой класс, не прочитав этой повести.

— Кто не прочел? — спросила учительница эстонского языка уже сердито.

Поднялось рук десять.

Учительница начала спрашивать по очереди.

— Почему ты не прочел?

— У меня вчера болела голова.

— Ставлю двойку.

— Почему ты не прочла?

— Этой книги не было в библиотеке.

— Зато было достаточно времени, чтобы книгу достать. Двойка.

Очередь дошла до Майи.

— Почему ты не прочла?

Майя поднялась из-за парты, но в свое оправдание не оказала ни слова.

— Двойка, — сказала учительница.

Майя опустилась на место, ресницы ее предательски задрожали.

Тоомас Линнупоэг как раз в это время раздумывал, кто бы это мог подсунуть ему кнопку — сосед по парте и лучший друг Пеэтер Мяги или Тойво Кяреда, сидевший сзади. Теперь же Тоомасу Линнупоэгу пришлось прекратить расследование, он понимал, что значила для Майи двойка. Жажда кровавой мести отодвинулась на рой план, и Тоомас Линнупоэг ринулся спасать Майю.

— Майя была больна! — выкрикнул Тоомас Линнупоэг.

— Ты действительно болела, Майя? — спросила учительница, очень удивленная тем, что Майя тоже не прочла книгу.

Майя мгновенно перестала плакать. Если бы Тоомас Линнупоэг так защитил ее днем раньше, она была бы приятно удивлена его вниманием, но сегодня Майю разозлило вмешательство Тоомаса Линнупоэга в ее личные дела. Она не могла простить Тоомасу Линнупоэгу того, что он вошел в класс вместе с Вайке Коткас. Поэтому она сказала с видом полного безразличия:

— Болела, но только три дня.

— Вот видите, — сказала учительница, обращаясь к классу, — стоит вам пропустить один урок, как вы потом прикрываетесь болезнью, как щитом, Майя же болела целых три дня и даже не попыталась оправдаться этим. Поэтому я сделаю исключение и Майе двойки не поставлю.

Тоомас Линнупоэг потихоньку потирал под партой руки: его активное вмешательство вновь принесло плоды. Тоомас Линнупоэг надеялся, что своей самоотверженностью заслужил благодарный взгляд Майи, но Майя даже головы не повернула в его сторону. Тоомас Линнупоэг вначале был огорошен таким оборотом дела, но, поразмыслив, нашел это естественным. Оберегать каждый шаг Майи — его святой долг, и девочка просто не в состоянии каждое мгновение благодарно ему улыбаться, тем более у всех на глазах. Тоомас Линнупоэг успокоился и решил, что их отношения развиваются совершенно нормально. Тем больший удар подстерегал Тоомаса Линнупоэга позже. Когда после уроков он, словно на всех парусах, подлетел к Майе и предложил ей снова идти домой вместе, он услышал странный ответ:

— Почему же со мной?! Сегодня очередь Вайке Коткас.

Тоомас Линнупоэг поморгал глазами, потом пошлепал губами, затем как-то неопределенно хмыкнул, когда же Майя просто-напросто ушла, он и вовсе погрустнел. Сегодня в кармане у Тоомаса Линнупоэга лежали деньги, которых хватило бы ровно на две порции земляничного мороженого. Тоомас Линнупоэг был не в состоянии ждать, когда он станет взрослым и начнет зарабатывать, и избрал более легкий путь: попросил денег у мамы, и мама пожалела своего бедного мальчика.

Тоомас Линнупоэг на дне рождения

Тоомас Линнупоэг решил не ходить на день рождения к Вайке Коткас. Что с того, что его пригласили! Тоомас Линнупоэг не хотел идти по двум причинам: во-первых, Вайке Коткас была все же его врагом и, во-вторых, в душе Тоомаса Линнупоэга возникло неясное предчувствие — если он пойдет, то никогда не сможет оправдаться в глазах Майи. Он решил довериться своему подсознанию, и в то время, когда гости собирались в доме новорожденной, Тоомас Линнупоэг изучал в зеркале собственное отражение. Точнее, Тоомас Линнупоэг пытался выяснить, не начинает ли у него расти борода.

— Тоомас! — позвала бабушка. — Поиграй немного с Мати.

Тоомас Линнупоэг сделал вид, будто не слышит. Он продолжал изучать свое лицо, и ему показалось, что на верхней губе уже чернеет несколько волосков.

— Тоомас! — вновь позвала бабушка.

— Не могу, — ответил Тоомас Линнупоэг, — у меня сегодня много уроков.

— Ну что ж, — вздохнула бабушка, — стало быть, придётся мне самой развлекать ребенка. Больше ведь некому. — И бабушка, охая, поднялась с дивана.

— Ты можешь лежать, — милостиво разрешил Протон, — мы поиграем в больницу. Диван будет койкой, ты будешь больной, а я буду врачом.

Бабушку такой поворот событий очень устроил. Она снова легла, и Протон принялся прослушивать бабушкины легкие. Бабушка кряхтела и пыхтела, как паровоз.

— Не пыхти так, — сказал Протон, — мне не слышно, какие у тебя легкие.

Но бабушка продолжала пыхтеть. Она объяснила, что, когда прослушивают легкие, надо делать глубокий вдох и выдох, иначе не понять, здоровые они или нет.

«Если бы я был пай-мальчиком, то пыхтел бы сейчас сам», — подумал Тоомас Линнупоэг и мысленно похвалил себя за то, что вовремя проявил твердость духа.

Кто-то позвонил.

Тоомас Линнупоэг открыл дверь и очутился лицом к лицу с Вайке Коткас.

— Я пришла узнать, куда ты пропал, — защебетала Вайке Коткас, — все уже собрались.

— Извини меня, но… мне неохота идти, — сказал Тоомас Линнупоэг, — я сегодня и так объелся пирожными.

После такого невежливого объяснения любая другая девочка повернулась бы и ушла, но Вайке Коткас хотелось, чтобы Тоомас Линнупоэг непременно присутствовал на ее дне рождения.

— Ты можешь есть бутерброды, — сказала она. Возникла пауза, и Тоомас Линнупоэг почувствовал себя несколько неловко. Пауза затянулась, отчего Тоомас Линнупоэг почувствовал себя еще более неловко, но Вайке Коткас все не уходила, и Тоомас Линнупоэг, придя в полное замешательство, пробормотал:

— Я… я бы пришел, но… но у меня нет подарка.

Вайке Коткас облегченно засмеялась. Похоже, ей тоже было несколько не по себе.

— Так ведь я тебя не из-за подарка пригласила, — сказала она. — Приходи просто так.

Как раз в это время бабушка вскрикнула. Отец, который пришел домой минутой раньше звонка Вайке Коткас, начал браниться, а Протон — реветь. Сквозь слезы и всхлипы Протона было слышно, как он объясняет:

— Ба-а-абушка ска-а-за-ла, что-бы я сде-лал ук-кол, и да-а-же ру-ка-ав за-ка-атала, вот я и ук-ко-лол ши-и-лом… Ба-а-бушка са-ма ве-ле-ла-а…

Отец продолжал браниться.

Все это было хорошо слышно в передней.

— Ладно, я приду, — согласился Тоомас Линнупоэг, вопли Протона заглушили в нем голос разума. Теперь Тоомас Линнупоэг видел только одну опасность, и ею был его братишка Протон. Тоомас Линнупоэг понимал: если немедленно не исчезнуть из дому, его, как пить дать, приставят на весь вечер к Протону, поэтому, и только поэтому, он и сказал «ладно, я приду» — и даже с некоторой поспешностью. Однако Вайке Коткас превратно истолковала его поспешность и отнесла ее на счет своей привлекательности, отчего сделалась немного кокетливой.

По правде говоря, день рождения удался на славу. Вайке Коткас, чье увлечение английским языком было известно всему классу, выписывала детский журнал на английском языке «Mala Mosaika». В одном из номеров этого журнала она вычитала, как интереснее провести время. И теперь Вайке Коткас усердно просвещала своих гостей. Берут листок бумаги, на нем пишут имя девочки. Затем верхний край листка загибают, и листок и дают соседу. Тот должен написать на нем имя мальчика и вновь загнуть край. Так играющие по очереди отвечают на вопросы: Во что одета девочка? Во что идет мальчик? Где они встречаются? Что скажет мальчик девочке? Что скажет девочка мальчику? Что произойдет дальше? Что скажут люди?

Затем сложенный гармошкой листок распрямляют и считывают вслух, что там написано. Это очень забавно. К примеру, вот какая история получилась на одной из бумажек. Имя девочки — Вайке Коткас, имя мальчика — Тоомас Линнупоэг. На девочку надет мешок из-под картошки, а мальчик одет в бабушкину юбку. Они встречаются в городском музее, и мальчик говорит девочке: «Ты видела пьесу «Ропс»?» На что девочка говорит мальчику: «Ты — как маленькая статуя». После этого они танцуют летку-енку. Люди говорят им: «Поздравляем с днем рождения!»

Все ужасно смеялись, Тоомас Линнупоэг, разумеется, тоже. Хотя Тоомасу Линнупоэгу не особенно понравилось, что именно он попал в пару с Вайке Коткас и что именно на нем оказалась бабушкина юбка, и что именно сказали; «ты — как маленькая статуя», потому что, и, смотря на спортивные усилия, Тоомасу Линнупоэгу никак не удавалось подрасти. А если он и подрастал, то все другие делали это гораздо быстрее.

Потом играли в мигалки и в старую деву и старого холостяка.

Когда игры всем надоели, сели за стол. Вайке Коткас принесла книгу для гостей — подарок от матери ко дню рождения — и попросила своих друзей что-нибудь в нее написать.

Все стали отнекиваться, никто не хотел быть первым, и Вайке Коткас сунула книгу для гостей в руки Пеэтера Мяги.

— Мне надо сначала разогреться, — сказал Пеэтер.

— Нечего тебе греться! — настаивала Вайке Коткас. — Вина сегодня тебе не предложат, так что пиши!

Пеэтер Мяги поднялся с места.

— Надеюсь, уважаемое общество не будет иметь ничего против того, чтобы мы при заполнении этой книги провозгласили девиз: «Все за одного, один за всех!» То есть, один думает, что написать, а все другие подписываются. Разумеется, мы обязаны как следует обмозговать, кто из нас может стать этим одним. Ведь ему предстоит выдержать от нашего имени экзамен на оригинальность, ибо, как известно, основная функция книги для гостей — быть вместилищем оригинальности. Посему наш избранник должен быть самым лучшим и самым находчивым из присутствующих. Думаю, я никого не обижу, если доверю эту почетную миссию всем нам известному…

…Тоомасу Линнупоэгу.

Все захлопали в ладоши, и Пеэтер Мяги сунул книгу для гостей Тоомасу Линнупоэгу, а Тоомас Линнупоэг тайком показал своему лучшему другу Пеэтеру кулак.

Вайке Коткас включила проигрыватель, и все стали танцевать, а бедняга Тоомас Линнупоэг остался один на один со своей миссией. Ему никогда в жизни не приходилось иметь дела с книгой для гостей. Он понимал, что посвящение должно быть умным и солидным, ведь оно останется в книге навечно, и каждый гость, которого попросят написать на память несколько строк, посмотрит сначала на предыдущую запись. Но самому-то Тоомасу Линнупоэгу не на что было посмотреть.

Тоомас Линнупоэг думал в течение одного танца, в течение второго и постепенно начал выходить из себя — ему не нравилось сидеть и думать. Во время третьего танца к нему подошла Вийви.

— Ничего не приходит в голову? — поинтересовалась она.

— Ничего, — чистосердечно признался Тоомас.

— Ты напиши «Per aspera ad astra», — шепнула Вийви.

— А что это значит? — Тоомас Линнупоэг удивленно уставился на Вийви из-под черных бровей.

— Не знаю, это по латыни, — сказала Вийви, — но так всегда пишут. Я видела.

— А ты меня не обманываешь? — спросил Тоомас Линнупоэг. В последнее время он относился к девчонкам с недоверием.

— Ну что ты! — возразила Вийви. — Я тебя никогда не обманываю.

— Хорошо, пусть будет так, — Тоомас Линнупоэг махнул рукой и начертал большими четкими буквами:

Внизу Тоомас Линнупоэг подписал свое имя, затем подписалась Вийви, а за нею и все остальные, но никто не знал, что означает эта таинственная фраза. Не знала и Вайке Коткас, хотя она и интересовалась иностранными языками. Зато знал ее отец, он сказал, что «Per aspera ad astra» означает «Через тернии к звездам».

Тоомас Линнупоэг на уроке пения

На следующее утро Тоомас Линнупоэг, выйдя из дому, встретил дядю Беньямина с Мурьяном. Тоомас Линнупоэг быстро поздоровался — он был вежливый мальчик — и хотел было прошмыгнуть мимо: Тоомас Линнупоэг еще помнил недавнее прискорбное происшествие, но дядя Беньямин ухватил его за пуговицу пальто.

— Тоомас Линнупоэг, — спросил дядя Беньямин, — почему это ты всегда спешишь?

— Но ведь мне надо в школу, — ответил Тоомас Линнупоэг, пытаясь освободиться.

— Когда я ходил в школу, мне тоже вечно было некогда, — сказал дядя Беньямин. На его лице появилась мягкая улыбка. — Ох, какими озорниками были мои мальчики, — продолжал он. — Когда я смотрю на тебя, Тоомас Линнупоэг, мне сразу вспоминаются мои мальчики. Знаешь, что они со мною вытворяли?

Тоомас Линнупоэг не знал. Тоомас Линнупоэг и не хотел знать, что вытворяли с дядей Беньямином его мальчики, которые теперь стали такими большими, что годились Тоомасу Линнупоэгу в отцы.

— Они совали в мои карманы мусор.

— Мусор?! — удивился Тоомас Линнупоэг и позабыл, что спешит.

— Да, да. Старые перья, клочки бумажек, промокашки. Стоило мне пойти между рядами парт, как они все это тайком засовывали в мои карманы. Думали, я не вижу. Но я-то видел. После уроков выворачивал карманы и все выкидывал.

— Дядя Беньямин, у вас, наверное, были большие карманы?

— Хе-хе-хе-е! — Дядя Беньямин от души рассмеялся. Когда дядя Беньямин заговорил о своих мальчиках, в нем проснулся бывший учитель, и он тут же спохватился, — ведь Тоомас Линнупоэг должен идти в школу!

— А теперь беги, мой юный друг, — сказал дядя Беньямин, и Тоомас Линнупоэг побежал. Вернее, Тоомас Линнупоэг поехал на автобусе, но какая разница — значит, автобус бежал вместо него.

Тоомас Линнупоэг подоспел к дверям класса одновременно с учительницей пения, чуть было не сбил ее с ног и быстренько слился с классом, то есть начал вместе со всеми греметь откидной доской парты.

Учительница пения некоторое время молча слушала грохот, отчего ее и без того плохое настроение стало еще хуже, затем желчно спросила:

— Вы хотите доказать мне, что наша школа преобразована в детский сад?

— Да, — ответил Тоомас Линнупоэг с невинным видом. Действительно, почему бы сегодняшним ученикам не стучать откидными досками, если в прежние времена их отцы засовывали в карманы учителям мусор?

— Я вижу, Линнупоэг, ты рвешься отвечать. Так и быть, выходи вперед, — сказала учительница, — а поскольку детишкам из детсада непривычно петь в одиночку, мы вызовем еще кого-нибудь. — И учительница вызвала…

…Майю.

Тоомас Линнупоэг ничего не имел против пения, Тоомас Линнупоэг ничуть его не боялся, в этом деле он был мастак. Даже, пожалуй, пел получше других. Но Тоомас Линнупоэг вовсе не был уверен, хочет ли петь Майя. К тому же, учительница была к Майе несправедлива, Майя вовсе не стучала откидной доской, Тоомас Линнупоэг это прекрасно видел. Поэтому он начал протестовать против вызова Майи.

Учительница пения шла в класс с совершенно другими намерениями, она собиралась посвятить сегодняшний урок разучиванию новой песни, — но не могла же допустить, чтобы подрывали ее авторитет! Тоомас Линнупоэг и Майя должны были петь, если они хотели остаться учениками этой школы.

Тоомас Линнупоэг пошел навстречу желанию учитель-ил и начал бодро и бесстрашно петь. Но, к сожалению, он забыл одну мелочь, одну достаточно важную мелочь, а именно, — что Майе пение не дается, она фальшивит и оттого всегда старается петь как можно тише. Вначале лицо Тоомаса Линнупоэга сияло от счастья, — ведь он поет с Майей на пару! — и Тоомас Линнупоэг пел во весь голос, словно идущий на битву древний богатырь. Но когда Тоомас Линнупоэг пропел уже половину песни и все еще не слышал рядом с собою ломкого сопрано Майи, он стал проявлять к Майе повышенную чуткость, и это была ошибка, которую Майя ему не простила: Тоомас Линнупоэг сбавил громкость, чтобы не заглушать голоса девочки. Такой знак внимания до того напугал Майю, что она, в свою очередь, запела еще тише. Когда же Тоомас Линнупоэг снова попробовал подладиться под ее голос, Майя просто-напросто умолкла. Как закрыла рот, так и не открывала его больше.

В глазах учительницы пения это было не что иное, как валяние дурака, и она выставила Тоомаса Линнупоэга и Майю из класса.

Хотя Тоомасу Линнупоэгу уже исполнилось пятнадцать, он был все еще чрезвычайно наивен: он возомнил, будто совместное изгнание его и Майи из класса послужит их сближению.

— Гадкий мальчишка! — сказала Майя, когда они очутились за дверью, и повернулась к нему спиной. — Из-за тебя меня выгнали из класса.

— Из-за меня?! — Тоомас Линнупоэг удивился.

— Из-за кого же еще, ты что, не мог петь громче?!

До Тоомаса Линнупоэга все еще не доходило, почему Майя старалась скрывать свой голос. Хотя Тоомас Линнупоэг был, как уже упоминалось выше, мальчиком музыкальным, его уши отнюдь не страдали от немузыкального голоса Майи. Наоборот, Тоомас Линнупоэг был бы рад с утра до вечера наслаждаться Майиным пением, по его мнению, оно было прекрасно, как журчание ручейка. А так как Майя далеко не в первый раз поворачивалась к Тоомасу Линнупоэгу спиной, это обстоятельство отнюдь не выбило его из колеи. Тоомас Линнупоэг наивно заметил:

— Ерунда! В общей сложности нам здорово повезло.

— Как это повезло? — Майя возмутилась и повернулась к Тоомасу Линнупоэгу лицом.

— А так, — объяснил Тоомас Линнупоэг, — замечания нам не записали, это раз, двойки не поставили, это два, только и делов, что вежливо попросили выйти из класса. Нам надо бы сказать учительнице спасибо. Здесь совсем неплохо. Посидим на подоконнике и поболтаем.

— Кому неплохо, а кому и плохо, — сказала Майя. — Интересно, о чем это мы станем с тобой болтать? Не о том ли, как ты вчера ходил на день рождения?

Тоомас Линнупоэг вытаращил глаза.

— Можно и об этом, — ответил он храбро. — Знаешь, я ведь и не собирался идти, да Протон, чертенок, уколол бабушку шилом…

Тоомас Линнупоэг поведал Майе, как его маленький братишка играл в больницу, и Майя смеялась вместе с Тоомасом Линнупоэгом, — да и как было не смеяться, когда вместо шприца действуют шилом! Майе захотелось услышать еще что-нибудь о Протоне, и Тоомас Линнупоэг не заставил просить себя дважды. Всяких смешных историй о младшем братишке у него было в запасе предостаточно, рассказывай хоть до конца уроков, только бы у Майи хватило терпения слушать.

— Однажды Протон увидел в газете изображение памятника и говорит: «Высоко дяденька забрался!»

— Ха-ха-ха! — расхохоталась Майя.

— Прошлым летом Протон и его подружка Анне варили кукольный компот. Запихали всех кукол в кастрюлю, а сами приговаривали: «Вирве — мне, Тяхте — тебе, а кому мы отдадим Марет?»

— Ха-ха-ха! До чего же дети глупые! — заливалась Майя и вдруг спросила кокетливо: — Неужто и мы в детстве были такими же дурачками? А?

Но прежде чем Тоомас Линнупоэг успел ответить, Майя вспомнила, что она на него сердится, и ее кокетливая улыбка растаяла, будто весенний снежок, а капризные брови насупились, предвещая недоброе.

— А в школу вместе с Вайке Коткас ты тоже по вине Протона пришел?

— Нет, — сказал Тоомас Линнупоэг, и тем самым — увы! — вновь допустил ошибку. Большую ошибку! Но откуда было бедному Тоомасу Линнупоэгу знать, что в таких случаях не грешно немножко и схитрить? Хотя бы совсем немножко. Да, откуда ему было это знать? Он, Тоомас Линнупоэг, еще не обладал достаточным житейским опытом, чтобы понимать: чистая, без прикрас, правда иногда ценится не более, чем старая, давно им шедшая из употребления центовая монетка.

Тоомас Линнупоэг на уроке эстонского языка

Тоомас Линнупоэг никак не мог понять, почему у него все пошло вкривь и вкось, но так оно было. И с каждым днем становилось все хуже. Тоомас Линнупоэг словно катился под гору. Ему и в голову не приходило, что виною всему — его наивность, и ничего больше. И если несколько дней тому назад в сердце Тоомаса Линнупоэга еще тлела искра надежды, что он в глазах Майи чего-нибудь да стоит, то теперь эта искра начала безнадежно гаснуть, несмотря на все усилия Тоомаса Линнупоэга раздуть из нее пламя.

Но Тоомас Линнупоэг был мальчик упорный и его было не так-то легко заставить капитулировать. Перво-наперво он принял решение уделять больше внимания своей внешности, чтобы хоть по этой части быть достойным Майи, и стал утюжить брюки дважды в неделю. Кроме того, Тоомас Линнупоэг заменил свою клетчатую рубашку на голубую и, чтобы не вступать в конфликт с матерью, сам стирал эту рубашку через день, за что и удостоился похвалы домашних.

Когда же эти решительные действия не дали желаемых и ощутимых результатов, Тоомас Линнупоэг начал отпаривать брюки трижды в неделю, можно было подумать, будто в школе что ни день устраивался праздник. Мама и бабушка перестали хвалить Тоомаса Линнупоэга и наперебой выражали опасения, как бы он не протер до дыр утюгом свои единственные брюки, но Тоомас Линнупоэг на это не реагировал. Он знал совершенно точно: Майе нравятся щеголеватые мальчики, и делал все возможное, чтобы выглядеть таким. Поэтому он и пошел в парикмахерскую, где попросил сделать ему прическу по новой моде. И именно этот последний шаг оказался самым правильным, на одной из переменок Майя остановилась перед Тоомасом Линнупоэгом и спросила:

— Линнупоэг, что это ты со своей головой сделал? Как эта прическа называется?

— Пятнадцатидневный битл, — ответил Тоомас Линнупоэг, улыбаясь. Таким образом, ему удалось заговорить с Майей.

Но на следующем уроке в их взаимоотношениях возникла новая трещина, Тоомас Линнупоэг сам снова все испортил.

Шел урок эстонского. Учительница задавала выучить наизусть стихотворение Деборы Вааранди «Можжевельник» и первой вызвала отвечать Вийви.

Вийви остановилась перед партой Тоомаса Линнупоэга и, поглядывая на него одним глазом, стала читать стихотворение. Именно читать, потому что Вийви хорошо выучила стихотворение. Вийви больше всего на свете любила стихи, у нее было исписано стихами несколько тетрадей, но декламировать их она не умела.

Затем учительница вызвала Тойво Кяреда. Тойво протараторил, словно из пулемета, «тра-та-та-та». Будь стихотворение немного подлиннее, он перестрелял бы всех в классе.

Третьей пошла отвечать Майя.

Она тоже остановилась перед партой Тоомаса Линнупоэга — это вообще было такое место, где все отвечали — и, не обращая ни малейшего внимания на Тоомаса Линнупоэга, начала ясным и звонким голосом:

Хотя Майя и не обращала на Тоомаса Линнупоэга никакого внимания, это еще не значило, что Тоомас Линнупоэг должен поступать по отношению к ней так же. Он расположился поудобнее, вытянул ноги, так что они торчали из-под парты, и с подчеркнутым вниманием стал слушать Майю.

Каждое слово звучало четко, спокойно, и учительница, казалось, тоже заслушалась чтением девочки.

Когда Майя закончила стихотворение, Тоомас Линнупоэг втянул ноги назад под парту, распрямился и принялся…

…аплодировать.

Тоомас Линнупоэг хотел таким образом выразить свою признательность Майе. Конечно, это был недопустимый поступок — все-таки Тоомас Линнупоэг находился на уроке, а не в театре, и Майя еще не была артисткой, хотя декламировать — не то что петь — она умела лучше всех в классе.

Майя испуганно взглянула на Тоомаса Линнупоэга, затем — на учительницу. Но учительница эстонского языка мило заулыбалась и, к удовольствию всего класса, вообще не стала ругать Тоомаса Линнупоэга, что было, конечно же, весьма непедагогично, и тогда Майя, набравшись смелости, стукнула Тоомаса Линнупоэга своим дневником по голове.

Тоомас Линнупоэг продолжал хлопать, и Майя стукнула его вторично. Затем Майя села за свою парту и не взглянула в сторону Тоомаса Линнупоэга ни в этот, ни на второй, ни на третий день. Лишь на четвертый день Майя среагировала на шутку Тоомаса Линнупоэга. Это случилось на уроке математики. В классе не оказалось мела, и Тоомас Линнупоэг, который был дежурным, должен был объяснить, куда он подевался.

— Мел съела Катрин Эхалилл, — сказал Тоомас Линнупоэг. — Катрин хочет, чтобы у нее был нежный голос.

Именно после этой фразы Тоомаса Линнупоэга Майя кивнула ему головой, ей понравилось, что Тоомас Линнупоэг задел Катрин. Катрин Эхалилл была еще большим недругом Майи, чем Вайке Коткас, потому что Катрин Эхалилл училась чуточку лучше Майи. Мало того, Катрин Эхалилл всюду совала свой вздернутый нос и пыталась доказать всему классу, что Майя сможет петь, стоит только ей за это взяться как следует.

Тоомас Линнупоэг на лету поймал кивок Майи и, хотя — как уже не раз упоминалось выше — был очень наивен, он наконец понял все-таки, чем можно завоевать расположение Майи. К сожалению, это расходилось с принципами самого Тоомаса Линнупоэга. Фраза о съеденном меле была просто невинной шуткой, надо же было дежурному хоть как-то себя выгородить. Но сделать из Катрин Эхалилл мишень для своих насмешек Тоомас Линнупоэг был неспособен, Катрин Эхалилл была славной девчонкой, несмотря на свой низкий голос. А может быть, именно благодаря ему.

Тоомас Линнупоэг выбирает профессию

Жизнь Тоомаса Линнупоэга осложнилась. Само собой разумеется, не внезапно, — о том, что ученикам пора подумать о своем будущем, классный руководитель твердил всю зиму. Но у Тоомаса Линнупоэга и прежде не раз слова влетали в одно ухо, а вылетали в другое, то же самое произошло и с этим разговором, потому что ни одна профессия не интересовала Тоомаса Линнупоэга. Теперь же Тоомас Линнупоэг был поставлен перед грозным фактом немедленного выбора — школа, где он учился, была восьмилеткой, надо было сообщить, куда он намерен поступать после ее окончания.

Отец Тоомаса Линнупоэга хотел, чтобы сын посвятил себя математике, отец Тоомаса Линнупоэга считал, что именно математике принадлежит будущее. Мать Тоомаса Линнупоэга, напротив, не испытывала к математике никакой симпатии. Мать Тоомаса Линнупоэга была человеком более практичным и уговаривала сына идти в любой техникум, чтобы одновременно с аттестатом получить и специальность. Но самому Тоомасу Линнупоэгу ничего этого не хотелось, и в последние дни он прилагал неимоверные усилия, чтобы уловить в себе какое-нибудь внутреннее стремление. То он готов был остановиться на физике, потому что физика чертовски занимательная штука, то склонялся к электротехнике, то начинал думать о химии, к которой питал некоторую слабость, но через минуту уже вновь не знал, какой сделать выбор, и дошел даже до того, что обратился за вдохновением к Протону.

— Скажи-ка, Протон, — милостиво заговорил Тоомас Линнупоэг с братишкой, когда тот подбежал к нему с просьбой заточить карандаш, — есть ли у тебя какое-нибудь желание на тот случай, если ты вырастешь?

— Есть, — ответил Протон твердо. — Я хочу, чтобы у меня стало лицо, как у старика.

— Гм, — произнес Тоомас Линнупоэг, такой ответ он не ожидал. Но Тоомас Линнупоэг на этом не успокоился.

— Ну а когда у тебя будет лицо старика, чем ты тогда наймешься? — спросил он.

— Тогда я стану историком, — ответил Протон еще умереннее, потому что в прошлое воскресенье он ходил с отцом в музей. — Буду изучать старые вещи и старые книги. Послушай, дай мне твои старые монеты, я в музей поиграю.

В конце концов Тоомас Линнупоэг понял, что Протон вряд ли в состоянии сдвинуть его с мертвой точки, протянул братишке очинённый карандаш и пошел к бабушке.

Бабушка чистила на кухне картошку.

— Бабушка, — обратился к ней Тоомас Линнупоэг, — если бы ты сейчас была молодая, кем бы ты хотела стать?

— Домохозяйкой, — ответила бабушка, всю свою жизнь занимавшаяся тяжелым физическим трудом.

— Домохозяйкой, — повторил Тоомас Линнупоэг пренебрежительно, — очень прискорбно говорить тебе это, бабушка, но в наш космический век ты — отсталый элемент. Домохозяйкой!

— Не понимаю, что в этом плохого! — удивилась бабушка. — Если бы мне вернули молодость, я бы непременно домашней хозяйкой стала. Это так приятно — встречать вечером своих близких горячим обедом, стол накрыт, застелен чистой скатертью, в вазе — цветы…

И Тоомас Линнупоэг вернулся из кухни ничуть не поумневшим.

Однако среди выпускников было довольно много таких, вроде Тоомаса Линнупоэга, не мог ни на что решиться, так что дирекция сочла своим долгом в один из вечеров устроить собрание, на которое были приглашены ученики обоих восьмых классов, их родители, местные руководители и разные учителя из разных школ и училищ. Эти очень разные учителя из очень разных школ и училищ познакомили выпускников с профилем своих учебных заведений и расписали все те преимущества, которые получит каждый, кто закончит именно их учебное заведение, так что неразбериха в голове бедного Тоомаса Линнупоэга стала еще больше, чем до начала этого собрания. И Тоомас Линнупоэг окончательно потерял способность что-либо выбрать.

Вот тут-то Тоомас Линнупоэг и пошел по пути наименьшего сопротивления, иначе говоря, Тоомас Линнупоэг решился признаться себе в том, о чем он уже давно тайком подумывал, он пойдет учиться туда же, куда пойдет Майя.

Тоомас Линнупоэг в кафе

К сожалению, Тоомас Линнупоэг не имел ни малейшего понятия о том, куда пойдет учиться Майя, поэтому он стал думать, как бы это разузнать, и даже разработал целую систему, но потом решил действовать соответственно своему характеру — путем прямой атаки. Подошел на следующий день после уроков к Майе сказал с напускной бравадой:

— Здравствуй, моя кисанька! Пойдем есть пирожные.

Майя к этому времени уже успела привыкнуть к тихим и глубоким вздохам Тоомаса Линнупоэга, так же как и к его сверхгрустным взглядам, поэтому она была поражена такой переменой. И, надо сказать, приятно поражена, такой Тоомас Линнупоэг был гораздо интереснее, чем Тоомас Линнупоэг романтический. Тем не менее, Майя спросила с безразличным видом:

— Куда?

— В кафе, куда же еще, моя кисанька.

— Оставь это ненужное приложение, — сказала Майя, — иначе я никуда не пойду.

Тоомас Линнупоэг мгновенно оставил «это ненужное приложение», Тоомасу Линнупоэгу и самому как-то неловко было его употреблять. И они отправились в кафе, где съели по два больших пирожных и выпили по две маленькие чашечки кофе, и все это, разумеется, было оплачено деньгами матери Тоомаса Линнупоэга. То есть деньгами, которые Тоомас Линнупоэг выклянчил у нее, хотя в данном случае этот факт не стоил упоминания.

Тоомас Линнупоэг питал большую слабость к пирожным. Такую большую, что позабыл о своей важной миссии и сам не заметил, как два пирожных уже очутились у него в желудке. К счастью, Майя не одолела еще и первого, она вычитала в каком-то старом журнале, что мушка должна есть понемножку — словно птичка. Тоомас Линнупоэг настроился на деловой лад и спросил:

— Ты уже решила, куда поступать?

— Да, — ответила Майя.

— Куда же? — вновь спросил Тоомас Линнупоэг.

— В кулинарное училище.

— В кул-ли-нар-рное?! — переспросил Тоомас Линнупоэг, начав вдруг заикаться.

— Не понимаю, почему всех удивляет, что я иду в кулинарное училище, — Майя засмеялась и принялась за второе пирожное, — разве в наше время девушки не должны уметь готовить?

— Н-нет… н-нет, вовсе не это удивительно, — торопливо заговорил Тоомас Линнупоэг, — то есть, это, конечно, удивительно, ведь все думают, что у тебя совсем другие интересы. Ну, более глубокие интересы, потому что ты первая ученица в классе.

Майе было приятно слышать, что Тоомас Линнупоэг считает первой ученицей ее, а не Катрин Эхалилл, и она продолжала, смеясь:

— А разве первая ученица не может пойти в поварихи?

— Да нет, почему же… может, конечно, но я думал, ты займешься химией или пойдешь в артистки. Ну, на сцену.

— Я и сама хотела пойти на сцену, — призналась я чистосердечно, она была рада, что ей есть кому поплакаться на свою нелегкую судьбу, — но отец категорически против. Не пускает. Говорит, дескать, если тебе так хочется на подмостки, пойди в баню. Там есть полок.

Тоомас Линнупоэг хихикнул.

Майя не среагировала на хихиканье Тоомаса Линнупоэга и продолжала:

— Ну вот, я и устроила забастовку. Понимаешь, высказываю протест. Раз они не пускают меня в актрисы, и стану поварихой.

— Я очень рад, что ты станешь стряпухой, — сказал Тоомас Линнупоэг.

— Что-о? — взвизгнула Майя, и два больших пирожных чуть не выскочили из нее обратно.

— Я очень рад, — повторил Тоомас Линнупоэг.

— Почему? — охнула Майя уже потише, все-таки она находилась в кафе и не могла дать волю своему возмущению. Как посмел Тоомас Линнупоэг над ней издеваться!

— Потому что я тоже иду в кулинарное училище.

— Ты? — удивилась Майя и прыснула со смеху. Её дурное настроение словно ветром сдуло.

— Да, я, — кивнул Тоомас Линнупоэг. — Мне очень нравится печь пирожные и, насколько мне известно, все лучшие кондитеры и повара — именно мужчины.

Тоомас Линнупоэг молча благодарил судьбу за то, что Майя, чтобы насолить родителям, не выбрала профессию воспитательницы детского сада. С каким бы видом он тогда объяснял ей, что ему больше всего на свете нравится нянчить ребятишек? Нет, так далеко он все же зайти не смог бы. И все-таки Тоомас Линнупоэг чувствовал, что Майя ему не очень-то поверила. Поэтому он добавил:

— Если тебя такое объяснение не убеждает, я могу предложить и другое.

— Какое же? — поинтересовалась Майя.

— Я поддерживаю твою забастовку.

— А может быть, у тебя есть еще в запасе и третье объяснение? — ехидно спросила Майя.

Тоомас Линнупоэг сделал равнодушное лицо. Вернее, он помрачнел и буркнул:

— У меня, что ли?

— У кого же еще?!

— Не понимаю, какое еще объяснение?

— А такое: ты хочешь пойти в ту же школу, в которую пойду я.

Тоомас Линнупоэг не знал, сказать ему «да» или «нет». И счел за лучшее расхохотаться. Смех, этот верный помощник, и прежде не раз выручал его в трудные минуты жизни.

Тоомас Линнупоэг и его необыкновенное чутье

Итак, вчера в жизни Тоомаса Линнупоэга произошло знаменательное событие: он решительно определил свое будущее, или, иными словами, выбрал себе специальность, о чем он, правда, поначалу не посмел и заикнуться родителям. После незабываемого посещения кафе Тоомас Линнупоэг проводил Майю до дому и всю дорогу объяснял ей научное значение гастрономии, — ведь у Тоомаса Линнупоэга было необыкновенное чутье и оно иной раз подсказывало ему, как лучше поступить. Правда, незадолго перед этим Тоомас Линнупоэг разразился гомерическим хохотом и вроде бы сам себя высмеял, однако теперь этот смех можно было истолковать и иначе, а именно — отнести его в адрес Майи. Во всяком случае, Тоомасу Линнупоэгу хотелось убедить Майю, будто он и впрямь испытывает серьезный интерес к поварскому искусству, а как поймет его недавний смех Майя, это уж ее дело. Тоомас Линнупоэг мог поговорить на любую тему, если в этом была настоятельная необходимость, а вчера его красноречие было особенно велико. Калории, углеводы и прочие термины в том же духе выпархивали изо рта Тоомаса Линнупоэга, словно птички, и вились вокруг него и Майи.

Теперь скажите, может ли кто-нибудь заниматься в такой необыкновенный день? Тоомас Линнупоэг не мог. Дела его продвигались так успешно, что, придя домой, Тоомас Линнупоэг на радостях проиграл подряд все свои любимые пластинки и даже не заметил ворчания бабушки. Бабушка сказала, что в квартире стоит такой грохот, будто над домом беспрерывно пролетают семь реактивных ракет. Вернее было бы сказать, что Тоомас Линнупоэг оставил ворчание бабушки без внимания, заметить-то его он заметил. Он даже похвалил бабушку:

— Ты у меня смекалистая, — произнес Тоомас Линнупоэг, — отличаешь реактивную ракету от самолета. — И, невзирая на протесты бабушки, увлек ее танцевать и продемонстрировал ей новые танцевальные па, которым его научил в школе одноклассник Рафаэль Гольдберг, он же Глас Народа. После этого Тоомас Линнупоэг посмотрел телевизор и немного подрался с Протоном, который тоже хотел смотреть телевизор, хотя детской передачи сегодня не было и в помине. Когда же Тоомас Линнупоэг в конце концов сел за письменный стол, было уже очень поздно, и мама вскоре отправила его спать. Так и случилось, что Тоомас Линнупоэг географию и историю выучил, домашнее задание по математике выполнил, а по физике, увы, не успел.

Но Тоомаса Линнупоэга спросили именно…

…по физике, а не по тем предметам, которые он знал как свои пять пальцев.

— Почему у тебя домашнее задание не сделано? — спросил преподаватель физики.

— Оно у меня сделано, — возразил Тоомас Линнупоэг, верный своему принципу выкручиваться любого положения, — только я забыл дома тетрадь.

— А что, если я сейчас пойду к тебе домой и не найду там тетради? Что ты тогда скажешь, а?

Необыкновенное чутье Тоомаса Линнупоэга поде зало ему: «Не бойся, Тоомас Линнупоэг. Учитель физики не пойдет сейчас к тебе домой. Он не может пойти, ему надо провести еще несколько уроков», после чего Тоомас Линнупоэг соврал твердо и уверенно, как подобает кристально честному человеку:

— Тетрадь дома, на письменном столе.

— Ну, это мы еще посмотрим, — сказал учитель. Как только Тоомас Линнупоэг сел, его необыкновенное чутье начало, словно флюгер, колебаться и подало ему свои сомнения: «А что, если он все же пойдет — после уроков? Имей в виду, Тоомас Линнупоэг, учителя физики можно всего ожидать».

Тоомас Линнупоэг тихо вздохнул и обругал себя последними словами за то, что утром не поднялся с постели на десять минут раньше и не приготовил злополучное задание. И надо же было ему еще и выкручиваться с помощью лжи! Но что сделано, то сделано, и Тоомас Линнупоэг решительно принялся действовать: его душа никогда не позволяла ему пасовать перед трудностями.

На большой переменке Тоомас Линнупоэг вытащил из портфеля свою тетрадь по физике и без всяких затруднений и мук выполнил задание, которое не успел сделать дома. Затем он обратился к своему лучшему другу и соседу по парте Пеэтеру Мяги и спросил патетически:

— Друг ты мне или нет?

— Не треплись, — ответил Пеэтер Мяги.

— Я думаю, что могу считать тебя своим самым лучшим другом, — продолжал Тоомас Линнупоэг столь же пламенно, — поэтому слушай внимательно, что я скажу. Как только закончится последний урок, мчись стрелой к моему дому и положи эту тетрадь на письменный стол. Уловил? Сам я приду немного позже.

— Уловил, — ответил Пеэтер Мяги, который уже полгода как вышел из пионерского возраста и вполне мог принять на свою душу подобный грех. После такой операции сердце Тоомаса Линнупоэга успокоилось, и он вновь со свойственной ему активностью окунулся в школьную жизнь: помогал дежурным во время переменки держать двери, чтобы никто не проник в класс. Само собою разумеется, он помогал держать двери изнутри, отчего не смогла попасть в класс и дежурная учительница.

Когда же уроки кончились, произошло то, о чем Тоомасу Линнупоэгу тихонько нашептывало его необыкновенное чутье. В класс вошел учитель физики, взял Тоомаса Линнупоэга под локоток и сказал:

— Ну вот, а теперь пойдем к тебе домой.

Тоомас Линнупоэг и не подумал упираться.

— Позвольте, — сказал он, — только разрешите мне сперва взять в раздевалке пальто.

— Изволь, — ответил учитель.

Они вышли из школы.

— Ты домой добираешься пешком или на автобусе? — осведомился учитель.

— Пешком, — быстро сказал Тоомас Линнупоэг.

— Ну что ж, пойдем пешком, — сказал учитель, и они двинулись в путь. Но учитель физики имел изрядный рост, и шаг у него оказался широкий. Минут через пять такого темпа в сердце Тоомаса Линнупоэга закралось злое сомнение: так они, пожалуй, дойдут до дому быстрее Пеэтера.

— Нельзя ли идти немного потише, у меня ботинок жмёт, — попросил Тоомас Линнупоэг.

— А не жмет ли у тебя часом где-нибудь в другом месте? — усомнился учитель. — Скажи-ка лучше честно, что домашнее задание у тебя не сделано, и ты боишься идти домой. Никакой тетрадки на твоем столе нет.

— Домашнее задание сделано, — возразил Тоомас Линнупоэг, от души радуясь, что на этот раз ему не приходится лгать. Тоомасу Линнупоэгу очень нравилось быть искренним, поэтому он повторил еще раз, что у него вправду сделано домашнее задание.

Учитель ничего больше не спрашивал, и вскоре они дошли до дома Тоомаса Линнупоэга.

Но удар последовал с той стороны, откуда Тоомас Линнупоэг никак его не ожидал. А именно: двери им открыл…

…Протон и сразу же радостно затараторил:

— Знаешь, к нам приходил Пеэтер, он положил на твой письменный стол какую-то тетрадку. Пеэтер велел мне держать язык за зубами, а что это значит — держать язык за зубами?

Тоомас Линнупоэг почувствовал, как все вокруг потемнело, словно настала ночь, которую никогда уже не развеет дневной свет. По этой и только по этой причине Тоомас Линнупоэг не показал Протону кулак.

— Нам теперь вроде бы и незачем входить в дом, — сказал Тоомас Линнупоэг учителю физики странно упавшим голосом.

— Нет, почему же, — ответил учитель физики, который был их классным руководителем, — давай-ка поговорим разок, как мужчина с мужчиной.

Тоомас Линнупоэг организует вечер отдыха

После разговора с классным руководителем Тоомас Линнупоэг несколько дней ходил посерьезневший, болтал меньше, учился прилежнее и раздумывал над своей юной жизнью. Он и сам понимал, какой это позорный факт, что в его жизни нет должной цели, что он учится постольку, поскольку ему велят учиться, и так далее… что он проявляет инициативу только по части шалостей, и так далее… что он не бережет школьное имущество, которое в то же время является и государственным имуществом, ибо в предыдущей четверти сломал двери, и так далее… Он раздумывал над всем этим и пытался самоусовершенствоваться путем размышлений. Одним словом, старался быть таким, каким подобает быть образцовому подростку.

Тоомас Линнупоэг пошел и еще дальше. После разговора с классным руководителем он стал искать ясности в каждом вопросе, где у него раньше не было определенной позиции. Так, он как-то заспорил с отцом даже о том, действительно ли черчение такой важный предмет, каким его выставляет учитель.

— Учитель прав, — сказал отец. — Если бы люди не умели чертить, то не было бы ни машин, ни космических кораблей.

И отец принялся разъяснять Тоомасу Линнупоэгу, что все предметы важны и каждый школьник должен усердно учиться, потому что каждое поколение должно делать шаг вперед, и, если бы в свое время не появились топор и пила, то сейчас не летали бы сверхзвуковые самолеты… Но тут Тоомас Линнупоэг возразил, что, не будь топора и пилы, так были бы иные инструменты и они бы выполняли примерно ту же функцию.

В конце концов все эти рассуждения надоели Тоомасу Линнупоэгу, потому что его отец, также как и он сам, мог поговорить на любую тему, с той только разницей, что у отца запас примеров был заметно больше. Отец своей эрудицией то и дело укладывал Тоомаса Линнупоэга на обе лопатки, как принято говорить в спортивной борьбе. А это Тоомасу Линнупоэгу не нравилось.

Однако дух Тоомаса Линнупоэга отнюдь не был создан для аналитических исследований. Дух его жаждал действия и только действия. Отношения с Майей у Тоомаса Линнупоэга были сейчас на все сто, и ему не приходилось тратить в этом направлении усилий. Поэтому он направил свою энергию на стезю общественной деятельности. Тоомас Линнупоэг сказал на комсомольском собрании:

— Мы уже три месяца в комсомоле, а до сих пор не проявили никакой инициативы. Пора бы что-нибудь и придумать.

— Что с тобой, Тоомас Линнупоэг? Тебе нужен капитальный ремонт! — воскликнул Тойво Кяреда, как видно, забывший, где он находится.

— Давайте организуем вечер активного отдыха, — предложил Тоомас Линнупоэг, не обратив ни малейшего внимания на выкрик Тойво Кяреда.

— Вечер отдыха — это можно, — согласилась Вайке Коткас, — мы уже давно не танцевали.

— Нет! — прервал ее Тоомас Линнупоэг, все еще находившийся под влиянием беседы с классным руководителем. — Мы не должны ставить своей целью танцы. Можно организовать вечер отдыха и вовсе без танцев.

— Без танцев? — переспросила Майя, и в ее голосе послышалось разочарование.

— Можно и с танцами, — быстро поправился Тоомас Линнупоэг, — но основная тема вечера отдыха должна быть серьезнее. Скажем, можно провести вечер под девизом «Спорт в массы!». Пригласим в гости трех мастеров спорта и попросим их рассказать, чего они добились и как начинали.

— Меня лично спорт не интересует, — заявила Вайке Коткас и демонстративно зевнула.

Но Тоомас Линнупоэг уже увлекся своей идеей.

— Великолепно! — воскликнул он. — Вот он, человек, которого не интересует спорт! Великолепно!

— Что же тут великолепного? — возразила Вайке Коткас, оживляясь. — Вы организуете вечер, а мне скучно. Где же товарищеские взаимоотношения?

— Ну и несообразительная же ты! — Тоомас Линнупоэг вздохнул. — Как же ты не понимаешь, что я предлагаю полезное мероприятие! Раз тебя не интересует спорт, то мы посвятим этот вечер тебе, начнем воспитывать в тебе любовь к спорту.

Как только Вайке Коткас услышала, что вечер отдыха посвящается ей, она умолкла. Это значило, что она осталась чрезвычайно довольна. А Тоомас Линнупоэг выдавал все новые мысли, он уже был не в состоянии замолчать и предложил еще подготовить к вечеру самодеятельность.

— Должны же мы что-то показать спортсменам, — обосновал Тоомас Линнупоэг свое предложение. — И у нас есть что показать. Майя продекламирует стихотворение «Можжевельник». Или ты хочешь какое-нибудь другое, Майя?

— Премного благодарна, — ответила Майя, и это должно было означать, что она не испытывает ни малейшего желания декламировать стихи на вечере, который Тоомас Линнупоэг посвящает Вайке Коткас. Однако Тоомас Линнупоэг был настолько воодушевлен своими организаторскими способностями, что на этот раз оставил недовольство Майи без внимания.

— Тоомас Линнупоэг, — похвалила его Катрин Эхалилл, — твоя голова иной раз варит весьма недурно. — Тем самым вопрос о вечере отдыха был решен: если уж Катрин бралась провести что-нибудь в жизнь, то это обязательно проводилось.

Тоомас Линнупоэг на уроке русского языка

На следующий день все мальчики принесли в школу губные гармошки. То есть, те мальчики, которые состояли в комсомоле. Поскольку вечер отдыха был строго комсомольским начинанием, то по инициативе Тоомаса Линнупоэга было решено, что в самодеятельности должны участвовать только комсомольцы. Программа вечера получилась небольшая, поэтому добавили еще номер игры на губных гармошках. Оркестр с Тоомасом Линнупоэгом во главе браво репетировал нею переменку, так что некомсомольцы искренне сожалели, что им не пришло в голову тоже прихватить с собой в школу губные гармошки. Но они решили завтра же исправить свою оплошность.

Репетиция продолжалась и в начале урока, когда в класс вошла учительница русского языка, и, естественно, все быстренько спрятали свои гармошки, только Тоомас Линнупоэг, который, как известно, был душой этого необыкновенного предприятия, отнесся к делу несколько серьезнее. Он просто-напросто не заметил прихода учительницы и продолжал спокойно играть.

Учительница русского языка, разумеется, пожелала отобрать у Тоомаса Линнупоэга губную гармошку, и такой поворот дела не на шутку напугал Тоомаса Линнупоэга. Он сунул гармошку в портфель и сказал тоном невинного ребенка:

— Я уже не играю.

— Давай сюда твою губную гармошку! — потребовала учительница русского языка. — Давай, давай!

— Не могу, — возразил Тоомас Линнупоэг, чувствуя, что над его затеей нависла угроза срыва. Ведь Тоомасу Линнупоэгу с трудом удалось раздобыть эту гармошку, потому что Протон, которому она принадлежала, не любил расставаться со своими вещами.

— И от кого ты, Тоомас Линнупоэг, унаследовал эти замашки? — спросила учительница русского языка.

— От родителей, — ответил Тоомас Линнупоэг и быстренько сел за парту.

Учительница русского языка очень любила детей, она и с восьмиклассниками разговаривала так, словно они первоклашки. Она подошла к Тоомасу Линнупоэгу и…

…слегка потрепала его по волосам. Это значило, что учительница русского языка по-матерински прощает Тоомаса Линнупоэга. Но не мог же Тоомас Линнупоэг принять такое прощение. Он должен был показать свою независимость и самостоятельность. Поэтому Тоомас Линнупоэг демонстративно пригладил свои волосы. Учительница погрозила ему пальцем и начала объяснять новые слова.

Когда учительница русского языка объясняла новые слова, она старалась делать это возможно нагляднее. Произнеся слово «клетчатый», учительница обвела глазами класс, пока не отыскала жертву. Она подошла к Агу Райенди, опустила свой палец на ворот клетчатой рубашки мальчика и повторила «клетчатый», отчего у Агу Райенди уши и шея залились краской. Правда, никакой причины краснеть не было: у Агу Райенди как воротник, так и шея и уши были чистыми. Но Агу Райенди имел скромный характер и не любил привлекать к своей особе столь пристальное внимание. Однако учительница русского языка этого не замечала, она увлеченно вела свой урок и повторила еще раз «клетчатый». По мнению учительницы русского языка, теперь это слово должно было крепко-накрепко засесть в голове у всех учеников, и она могла двинуться дальше. Последовали слова «светлые волосы». Снова взгляд учительницы русского языка поблуждал по классу, и вот уже найдена новая жертва. Радостно устремившись к Майе, учительница возложила свою руку на ее голову и несколько раз повторила: «светлые волосы». Учительница велела повторить и классу. После того, как класс добросовестно это проделал, учительница хитровато добавила:

— Только волосы Майи — искусственно светлые. Это привело Майю в явное беспокойство. Учительница все еще не снимала своей руки с ее головы, чем лишила Майю возможности испепелить свою мучительницу разъяренным взглядом, — Майя была не на шутку разозлена. Ведь цвет ее волос был совершенно естественным, они были лишь начесаны, а вовсе не обесцвечены, но учительница русского языка, видно, в этом совершенно не разбиралась, иначе бы она сама не ходила с такой прической, какую носили во времена молодости Майиной бабушки.

Тоомас Линнупоэг нутром почувствовал мучения Майи и счел момент вполне подходящим, чтобы еще раз выказать Майе свою любовь. Поэтому Тоомас Линнупоэг крикнул:

— У Майи естественный цвет волос!

— Ого! — удивилась учительница русского языка. — Откуда ты, Тоомас Линнупоэг, это знаешь?

Тоомаса Линнупоэга такой вопрос отнюдь не привел в замешательство, и он ответил:

— Тоомас Линнупоэг знает все.

— Если ты все знаешь, то иди к доске.

Тоомас Линнупоэг вышел к доске, написал на ней упражнение, затем ответил на вопросы, и истины ради надо сказать, что ответил довольно хорошо, не зря же он в последнее время прилежно занимался. Тоомас Линнупоэг не знал лишь одного правила.

Учительница русского языка заметила:

— Тоомас Линнупоэг, как ты можешь не знать этого правила? У нас же будет на него контрольная.

Тоомас Линнупоэг улыбнулся и ответил:

— Но ведь контрольная только завтра. А к тому времени я его буду знать.

Тоомас Линнупоэг узнает правду

Случилось так, что Тоомас Линнупоэг растянул ногу и на уроке физкультуры не смог играть в волейбол. Случилось так, что Вийви порезала себе палец и тоже не смогла участвовать в игре. Поэтому оба они оказались сидящими на длинной скамейке под окном, откуда смотрели на игру остальных.

Тоомас Линнупоэг болел за мальчиков. Вийви за девочек не болела. Вийви было безразлично, кто победит, ее спортивный задор был еще на градус ниже, чем у Вайке Коткас, Вийви не нравился даже волейбол.

Тоомас Линнупоэг с интересом следил за игрой и не испытывал ни малейшей потребности поговорить. В противоположность ему, Вийви на игру не смотрела вовсе, а думала о том, как это хорошо, что девочки занимаются физкультурой в одном помещении с мальчиками. Благодаря этому она может без помех посидеть рядом с Тоомасом Линнупоэгом и поговорить с ним. Но Вийви не знала, с чего начать, разговор у нее намечался несколько щекотливый. Поэтому она начала издалека.

— Тоомас Линнупоэг, знаешь, что рассказал мне вчера мой брат? Один мальчик из его класса получил по географии двойку, после него учительница вызвала к доске девочку и поставила ей тройку, а девочка отвечала ничуть не лучше. Мальчики начали требовать справедливости. И того, кто шумел больше всех, учительница вызвала отвечать. А чтобы класс не подумал, будто учительница к ним придирается, она велела ребятам самим задавать вопросы этому мальчику. И знаешь, что у него спросили?

— Мгм, — машинально произнес Тоомас Линнупоэг, следя глазами, как его лучший друг Пеэтер Мяги подает мяч.

— Ему стали задавать вопросы вроде «Какое государство больше, Франция или Люксембург?»

— Хе-хе-хе, — засмеялся Тоомас Линнупоэг, не прерывая наблюдения за игрой.

Вийви вновь замялась. Она могла бы рассказать еще многое из того, что говорил ей брат. Могла бы рассказать о его учительнице русского языка, которая требовала, чтобы ученики читали и отвечали ужасно медленно, словно они в детском саду, а не в школе, могла бы рассказать о том, как один мальчик, не выучивший урока, решил разыграть эту учительницу и вместо ответа громко, по слогам, произнес: «Я не зна-ю». Еще Вийви могла бы спросить у Тоомаса Линнупоэга, не пропал ли у него учебник по химии, потому что Мари принесла в школу пять учебников, а чьи они, не знает. Но Вийви нечего не спросила, она видела, что Тоомасу Линнупоэгу не до разговоров, и только еще погрустнела.

И все-таки Вийви необходимо было поговорить.

Тоомас Линнупоэг — славный парень, и Вийви не хотелось, чтобы в классе над ним смеялись. Вийви было больно, когда над Тоомасом Линнупоэгом посмеивались за его спиной. Поэтому она хотела сказать Тоомасу Линнупоэгу правду. На переменке она не могла этого сделать, Тоомас Линнупоэг никогда не бывал один, и домой они никогда не ходили вместе. Единственная возможность представилась сейчас, на уроке физкультуры. Но выложить правду, которая может оскорбить, оказалось не так-то просто. Наконец Вийви удалось справиться со своей нерешительностью, и она произнесла, бледнея и запинаясь:

— Тоомас Линнупоэг, мне надо тебе кое-что сказать.

Хотя Катрин Эхалилл как раз в это время чертовски хорошо подавала мяч, Тоомас Линнупоэг прервал наблюдение за игрой и взглянул на Вийви.

Вийви немного осмелела и повторила:

— Мне надо тебе, Тоомас Линнупоэг, кое-что сказать.

— Ну так скажи! — поторопил ее Тоомас Линнупоэг.

— Это очень странное дело.

Тоомас Линнупоэг и сам понял, что речь идет о странном деле, очень уж долго Вийви собиралась с духом, у нее даже голос стал каким-то чужим.

— Я не решаюсь, — прошептала Вийви.

Тоомас Линнупоэг пожал плечами. Если Вийви не хочет говорить, пусть не говорит. Доверенное лицо он ей, что ли! Или она ждет, что он эту тайну клещами из нее выдирать станет? Тоомас Линнупоэг начал проявлять признаки нетерпения, то есть стал вновь поглядывать на игру. Вийви поняла, что либо сейчас, либо никогда, и выпалила, не переводя дыхания:

— Тоомас Линнупоэг, не ходи учиться на повара! Пожалуйста, не ходи! Все смеются над тобой и говорят, будто ты идешь на это только из-за Майи. А ты посмейся над этим сам и скажи, что ты просто-напросто пошутил, и тогда все они останутся в дураках. Ты спроси у них, неужто они и впрямь приняли все за чистую монету, я-то, мол, никак не думал, что вы такие кретины… Ну, да не мне тебя учить, тебе самому виднее, что сказать. Зазвенел звонок.

Как хорошо, что он зазвенел! Вийви мгновенно вскочила с места и выбежала из зала. Ей невмоготу было видеть глаза Тоомаса Линнупоэга, испуганные таким неожиданным проявлением ее дружеских чувств. Сейчас Вийви знала только одно: звонок зазвенел вовремя. Иначе она спросила бы у Тоомаса Линнупоэга, что такого особенного нашел он в Майе. Как хорошо, что она не посмела и не успела задать этот гадкий вопрос. Ведь Майя была все же ее соседкой по парте.

Тоомас Линнупоэг звонит Майе

Оставшееся время в школе Тоомас Линнупоэг пребывал в мрачном настроении. Его самолюбию был нанесен тяжелый удар. Говоря по правде, даже очень тяжелый, — Тоомас Линнупоэг привык, что объектом насмешек всегда бывал кто-нибудь другой. И вдруг такой прискорбный факт случился с ним самим.

Вообще-то мрачное настроение сослужило Тоомасу Линнупоэгу хорошую службу по той причине, что у всех других было идеальное настроение, вернее говоря, все другие после трудной контрольной работы словно с цепи сорвались и страшно шумели, так что учитель физики вынужден был то и дело призывать их к порядку. При этом — обратите внимание! — учитель физики ставил Тоомаса Линнупоэга другим в пример. В этот день значимость личности Тоомаса Линнупоэга заметно выросла в глазах классного руководителя, и он истолковал поведение Тоомаса Линнупоэга как результат своих педагогических усилий.

Разумеется, Тоомасу Линнупоэгу было приятно, что учитель такого высокого о нем мнения, но, увы, это не развеяло его мрачного настроения.

В этот день ничто не могло развеять невеселые думы Тоомаса Линнупоэга. Его мрачное настроение могло сделаться лишь еще мрачнее. Тоомасу Линнупоэгу все действовало на нервы. Черт бы побрал эту сердобольную Вийви! Она, видите ли, не хочет, чтобы над птенчиком смеялись! А может быть, никто и не смеялся, может быть, кто-нибудь просто так, без всякого умысла, обронил фразу, а Вийви придала ей значение? Но не идти же теперь к девочке спрашивать, что и как было сказано?

Дома тоже дела обстояли не лучше. Предусмотрительная бабушка уже готовилась к лету и сшила Протону новые штанишки. Протон бегал в них по комнате и сиял от счастья. Он хвастался обновкой перед Тоомасом Линнупоэгом и страшно действовал ему на нервы. Протон, конечно, ждал, что старший брат обратит на него внимание и скажет: «Какие у тебя красивые штаны!» Но старший брат не проявлял ни малейшего интереса к ситцевой обновке Протона, отчего Протон в конце концов поутих и спросил уже почти деловым тоном: «Почему бабушка называет эти штаны игрушечными? Они же совсем настоящие». Вместо ответа Тоомас Линнупоэг просто-напросто запер Протона в другой комнате, и рев братишки немного утешил его больную душу. Но этой забавы Тоомасу Линнупоэгу хватило ненадолго: бабушка выпустила Протона на свободу.

Тогда Тоомас Линнупоэг решил пойти в кино.

Но если уж повозка покатилась под гору, остановить ее никто не в силах. Так и с человеком. Если не повезет, то не повезет по всем статьям. В этот день все мало-мальски приемлемые фильмы были для взрослых. Только для взрослых! Малорослому Тоомасу Линнупоэгу нечего было и думать попытаться пройти. Другое дело, если бы стояла зима. Тогда Тоомас Линнупоэг засунул бы в ботинки толстые стельки от кед, надел бы отцовскую папаху и тем добавил бы себе роста. Шарф намотал бы до самого подбородка, по моде, так, чтобы его предательские детские щеки не слишком бросались в глаза. Прошлой зимой Тоомас Линнупоэг трижды прибегал к такой маскировке и каждый раз с полным успехом. Теперь же Тоомасу Линнупоэгу не оставалось ничего другого, как пойти к своему лучшему другу Пеэтеру, чтобы хоть немного развеяться.

— Что это ты сегодня такой кислый? — спросил Пеэтер.

Тоомас Линнупоэг пожал плечами.

— А каким же мне быть! — ответил он, зондируя почву. — Дома меня вконец извели: «Ну, Тоомас, скоро весна, куда ты пойдешь учиться?» А я не знаю, что отвечать. Взял да ушел из дому.

— А я слышал, ты уже решил, — сказал Пеэтер. Тоомас Линнупоэг насторожился.

— Что? — спросил он недовольно. Пеэтер Мяги прищурился и скривил рот.

— Ну, пойти вместе с Майей…

Ты что, рехнулся?! — вспылил Тоомас Линнупоэг.

— С чего ты это взял?

— Не разыгрывай дурачка, — сказал Пеэтер спокойно. — Выходит, весь класс рехнулся.

— Дурак, — сказал Тоомас Линнупоэг. — Я же пошутил.

В то время, как они таким образом вежливо и по-дружески обменивались репликами, зазвонил телефон. Пеэтер взял трубку и произнес деланным басом:

— Мяги слушает.

В трубке что-то сказали.

— Кого? Кого? — спросил Пеэтер все еще басом и крикнул словно бы в другую комнату: — Пеэтер, тебя к телефону. Какая-то Майя звонит. — Затем выдержал небольшую паузу и сказал уже своим обычным голосом:

— Пеэтер слушает. — При этом он пальцем поманил Тоомаса Линнупоэга поближе.

Тоомас Линнупоэг, сгорая от любопытства, прижал ухо к телефонной трубке. Он, конечно, понимал, что ведет нечестную игру, но разве Майя поступила честно, выболтав всему классу историю с кулинарным училищем? И что за нужда у нее звонить Пеэтеру?

— Это ты, Пеэтер? — спросила Майя. — Когда я услышала голос твоего отца, я чуть было не бросила трубку. У него такой сердитый голос. Но ты мне очень нужен. Ты не объяснишь мне кое-что по математике? Хотела сесть за уроки, да не знаю, с чего начать.

Пеэтер объяснил.

— Ты в субботу на вечер отдыха придешь? — спросила Майя.

— Не знаю, — ответил Пеэтер, — сегодня еще только вторник. У тебя еще есть вопросы?

— Нет, — ответила Майя.

— Всего хорошего, — сказал Пеэтер. В комнате воцарилась тишина.

— Она тебе часто звонит? — спросил Тоомас Линнупоэг с видом полного безразличия.

— Почти каждый день, — ответил Пеэтер Мяги, — и не только она. Все девчонки звонят, у кого дома есть телефон, того и гляди провода перегреются. Вот я и отвечаю отцовским басом, чтобы отвадить их, но ты же видел — и это не помогает.

Тоомас Линнупоэг молчал.

Пеэтер пояснил:

— Я уверен на сто процентов, Майя знала, как решать задачи, просто ей хотелось позвонить. Я ведь с девчонками не церемонюсь, говорю с ними — грубее некуда, ты же сам слышал, а они все равно звонят. Тебе хорошо, у тебя нет телефона.

Тоомас Линнупоэг продолжал молчать. Он был не на шутку уязвлен. Он, Тоомас Линнупоэг, ночи и дни напролет думает о Майе, только о Майе, водит ее в кафе, защищает в любом возможном и невозможном случае, хотя бы и в ущерб своей репутации, готов даже поступить вместе с нею в это проклятое училище и — на тебе! — такое предательство! Да еще почти каждый день! И Тоомас Линнупоэг решил отомстить за свои поруганные чувства, он не мог иначе. Он решил отомстить и за своего лучшего друга Пеэтера.

— Какой номер телефона у Майи? — спросил Тоомас Линнупоэг.

Пеэтер отыскал в телефонной книге номер Майиного телефона.

Тоомас Линнупоэг старательно набрал номер, следя, чтобы палец не дрогнул и чтобы не ошибиться цифрой, и спросил:

— Алло, это Майя?

— Майя, — послышалось в трубке.

— Это Тоомас Линнупоэг. Ты мне очень нужна. Ты не объяснишь мне кое-что по математике? Хотел сесть за уроки, да не знаю, с чего начать.

— Странно, с чего это ты вздумал у меня про математику спрашивать? Ты никогда ничего у меня не спрашивал. Позвони Пеэтеру.

— Я звонил. Телефон Пеэтера занят.

— Ну, шут с тобой, — сказала Майя и начала читать Тоомасу Линнупоэгу лекцию.

— Ха-ха-хаа, — рассмеялся Тоомас Линнупоэг.

— Что ты так странно смеешься? — удивилась Майя.

— Я звоню от Пеэтера. Ха-ха-хаа, — засмеялся Тоомас Линнупоэг еще неестественнее и бросил трубку.

— С Майей теперь покончено, — сказал Пеэтер Мяги.

— С Майей теперь покончено, — повторил Тоомас Линнупоэг, и они разом засмеялись. Пеэтер, этот неповоротливый, добрый, ленивый Пеэтер смеялся так, что дом дрожал. Тоомас Линнупоэг смеялся, разумеется, несколько тише, — в данный момент его организм не смог бы вынести такой сильной дополнительной встряски. Тоомасу Линнупоэгу даже хотелось бы не смеяться, а плакать, реветь, как ревел сегодня его братишка Протон, когда Тоомас Линнупоэг запер его. Тоомасу Линнупоэгу пришло в голову сравнение, что и он сам теперь — за запертой дверью, только вот спасительница-бабушка не придет и не откроет ее.

Тоомас Линнупоэг добывает тапочки

Когда на следующее утро Тоомас Линнупоэг пришел в школу, он наткнулся на небольшое препятствие — на лестнице возле раздевалки стоял контроль, то есть двое учителей, которые не пускали наверх учеников без тапочек. А Тоомас Линнупоэг грубо нарушил правила школьного распорядка: он был в ботинках.

Но Тоомас Линнупоэг не мог допустить, чтобы такой малозначительный факт выбил его из строя. Тоомас Линнупоэг, недолго думая, пошел под окна своего класса в полной уверенности, что кто-нибудь из мальчишек вызволит его из беды. То есть выбросит тапочки через окно. Но оказалось, что не он один додумался до этого, под окном стоял почти весь класс, исключая девчонок. Девчонки — этот образец аккуратности — сидели на подоконнике и хихикали:

— Хи-хи-хи! Тащите лестницу и лезьте через окно.

В ответ им мальчишки строили рожи. Тоомас Линнупоэг делал это с особенным презрением, потому что свою злость на Майю он распространил на всех девчонок.

— А наверху тоже проверяют? — спросили мальчики.

— Нет, — дали девочки точную информацию.

Но тут к школе подоспели трое мальчиков — Пеэтер Мяги, Агу Райенди и Рафаэль Гольдберг, он же Глас Народа, у которых тапочки оказались с собой, и положение дел моментально изменилось. Вбежав в класс, владельцы тапочек сразу же передали их во всеобщее пользование, то есть бросили в окно своим товарищам. Так в школу попали еще трое ребят, после чего тапочки снова полетели на улицу, и так вкруговую. Вскоре уже доброму десятку мальчиков удалось попасть в класс.

— Теперь моя очередь, — сказал Тоомас Линнупоэг, оттесняя других и создавая давку. — Во-первых, одни тапочки принадлежат моему лучшему другу Пеэтеру Мяги, а во-вторых, мне опаздывать нельзя, вы все это знаете.

— Слышали, что король опаздывающих говорит? — Тойво Кяреда засмеялся. — Даже и не заикайся! Каждый день тебе можно опаздывать, а сегодня вдруг нельзя. — И Тоомаса Линнупоэга, невзирая на его протест, хладнокровно оттеснили в конец очереди.

Девочки на подоконнике продолжали хихикать. Майя, все время упорно смотревшая мимо Тоомаса Линнупоэга, спросила вдруг, подзуживая:

— Послушай, милая Вийви, неужели тебе не жаль Тоомаса Линнупоэга? Я думала, ты бросишь ему свои тапочки.

По правде говоря, Вийви уже давно мучилась вопросом, бросить Тоомасу Линнупоэгу тапочки или нет. С одной стороны, Вийви очень не хотелось, чтобы Тоомас Линнупоэг опоздал и получил еще одно замечание, с другой же стороны, Вийви боялась бросить. Нет, не от застенчивости. В последнее время она довольно успешно преодолевала в себе нерешительность. Вийви боялась бросить совершенно по другой причине: на одной из ее тапочек против большого пальца была дыра.

— Бросай, бросай! — подстрекала Майя.

— Стоит ли, — сомневалась Вийви, но все же сняла тапочки.

— Эй, Тоомас Линнупоэг, дама твоей мечты посылает тебе тапочки! Не считай ворон, лови! — крикнула Майя, и пара красных тапочек, описав широкую дугу, шлепнулась к ногам Тоомаса Линнупоэга.

Тоомас Линнупоэг посинел. Не от холода — весеннее утро было довольно теплым. Он посинел от злости и чувства унижения. На кой черт эти девчонки суют свой нос, куда их не просят? Разве мало насмешек вынес Тоомас Линнупоэг из-за своего маленького роста, теперь он должен еще и девчоночьи тапочки надеть! Лучше уж опоздать!

Но Тоомас Линнупоэг сохранил видимость хладнокровия. Он поднял тапочки, почтительно поклонился и сказал с напускным достоинством:

— Ваш смиренный рыцарь Тоомас Линнупоэг благодарит вас и надеется, что ему удастся втиснуть свои ходули в ваши крохотные мокасины.

Теперь настала очередь Вийви измениться в лице, — все девочки в классе знали, что Вийви носит туфли не больше и не меньше как тридцать девятого размера. Ничего позорного в этом, разумеется, нет, но и ничего приятного тоже, в особенности, когда слышишь, как заливисто хохочет Майя.

Тоомас Линнупоэг принимает решение

Все было напрасно — Тоомас Линнупоэг не мог относиться к Майе равнодушно, хотя он настойчиво и внушал себе это. Он с огорчением обнаружил, что на практике всякое самовнушение — дело безнадежное, зря об этом всюду трубят как о мощном средстве самовоспитания. Тоомасу Линнупоэгу просто необходимо было знать, почему он не нравится Майе, точнее говоря, почему Пеэтер Мяги нравится Майе больше. Чем же они так отличаются друг от друга?

Тоомас Линнупоэг пошел еще дальше. Он хотел знать, почему и другие девочки вертятся вокруг Пеэтера, звонят ему каждый вечер по телефону, а на него, Тоомаса Линнупоэга, и внимания не обращают. Чем же они так отличаются друг от друга?

Перед глазами Тоомаса Линнупоэга стояла Майя и только Майя, и Тоомас Линнупоэг один за другим позабыл все другие факты. Позабыл, что ему улыбались гораздо чаще, чем Пеэтеру. Позабыл про Вайке Коткас, которая чуть ли не силком затащила его на свой день рождения. Позабыл чистую, самоотверженную дружбу Вийви. Позабыл о Катрин Эхалилл, которая хвалила его за инициативу и находчивость при организации вечера отдыха. Тоомас Линнупоэг помнил только одно: его лучший друг Пеэтер нравится Майе больше, чем он сам. Почему? Почему? Чем же они так отличаются друг от друга?

Они сидят за одной партой и дружат, любят пошутить, оба учатся, можно сказать, очень хорошо, он, Тоомас Линнупоэг, даже немного лучше. Пеэтер, правда, плавает в бассейне, зато он, Тоомас Линнупоэг, занимается легкой атлетикой, И ростом Пеэтер тоже не может похвалиться, но Пеэтер…

…толстый! В толщине и заключена самая большая разница между ними. Пеэтер — фигура представительная, не то, что он — тощий и щуплый. Вообще-то худоба — беда небольшая, у него силенки и выносливости хоть отбавляй, только это по нему не видно, не бросается в глаза.

Это было для Тоомаса Линнупоэга ошеломительным открытием. Ошеломительным и печальным. До того удручающе печальным, что под его грузом Тоомас Линнупоэг сгорбился, словно девяностолетний старичок. Но Тоомас Линнупоэг был все же значительно моложе и обладал такими положительными качествами, как настойчивость и предприимчивость, поэтому он не пал духом, а принял решение…

…раскормить себя и стать таким же толстым, как Пеэтер. Пусть на это уйдет неделя, две или даже месяц — Тоомас Линнупоэг должен понравиться Майе. Майя стоит того, чтобы ради нее стать толстым!

И все-таки… пойти на такой эксперимент — из-за девчонки?

Все существо Тоомаса Линнупоэга восставало против этого, и он лихорадочно искал выхода из дурацкого положения. Вообще-то к полноте особенной антипатии он не питал, — ведь Пеэтер был все же парень что надо, — не чтобы не уронить себя в собственных глазах и в глазах других, Тоомас Линнупоэг нуждался в более достойном обосновании решения растолстеть.

Тоомас Линнупоэг напряженно думал весь вечер. Делал домашние задания и думал, ел и думал, разговаривал с Протоном и думал, отпаривал брюки и думал, и в конце концов придумал: ему позарез нужен новый костюм к выпускному вечеру! А отец с матерью обещают купить костюм лишь к осени. Тоомас Линнупоэг гладил брюки и посвистывал, — благовидный предлог был найден! Он будет есть до тех пор, пока старый костюм не станет ему узок, и родители вынуждены будут купить ему новый уже этой весной.

Первый горный перевал был преодолен: теория создана и блестяще аргументирована. Предстояло преодолеть второй перевал, но это было уже потруднее, тут требовалось длительное напряжение сил. Надо было целеустремленно есть, ведь еда — основа полноты, — и лежать, лежать, лежать, чтобы экономить энергию, которую его внутренний аккумулятор вырабатывал с невероятным перевыполнением плана. Надо было на время отказаться от множества вещей: от маленьких и больших проказ, от поддразнивания Протона, от тренировок по легкой атлетике, одним словом, от всего, с чем Тоомас Линнупоэг свыкся и что помогало ему расходовать избыточную энергию. Теперь эта энергия должна преобразовываться в полноту — и только в полноту. А уж потом Тоомас Линнупоэг найдет время преобразовать жир в мускулатуру!

Тоомас Линнупоэг не в форме

На следующее утро Тоомас Линнупоэг надел клетчатую рубашку. Теперь ему надо было экономить силы, а стирка голубой рубашки — работа не из легких. Затем снял с вешалки плащ и вышел на улицу.

Тоомас Линнупоэг с вечера очень плотно поел, чрезвычайно плотно, и ночью его мучили кошмары. Тоомасу Линнупоэгу приснилось, будто он катит тяжелую тачку, на которой лежит гора всякой еды, потом он споткнулся, а тачка покатилась дальше сама, потянув его за собой, и они вместе скатились в зеленый пруд. Раздался громкий всплеск, вода сомкнулась у него над головой, и от Тоомаса Линнупоэга и нагруженной тачки не осталось ничего, кроме пачки печенья, которую волна выбросила на берег.

В результате всего этого Тоомас Линнупоэг с утра был сонным и вялым. Только потому он и не заметил дядю Беньямина, прогуливавшего на улице свою собаку.

— Здравствуй, Тоомас, — сказал дядя Беньямин. — Вижу по твоему лицу, что ты собираешься сыграть со мной апрельскую шутку. Хе-хе-хе! Я хоть и стар, но первое и последнее числа апреля помню. И обмануть меня не так-то просто.

— Честное слово, не собираюсь, — возразил Тоомас Линнупоэг, он чрезвычайно серьезно относился к зароку, который дал себе вчера, и теперь экономил силы. — Я даже забыл, что сегодня последнее число апреля.

— Ну, мне-то ты очки не втирай. — Дядя Беньямин ему не поверил. — Я старый учитель и знаю, что самое большое удовольствие для детей — апрельские шутки.

Тоомас Линнупоэг берег свои силы и не стал спорить.

А дядя Беньямин уже ударился в воспоминания. Он по своей привычке ухватил Тоомаса Линнупоэга за пуговицу и спросил:

— Хочешь, я расскажу тебе о самой интересной апрельской шутке из тех, что сыграли со мной ученики?

Тоомас Линнупоэг кивнул.

— В то время я был еще молодым учителем. Молодым и глупым, хе-хе-хе. Ну вот, велел я как-то мальчикам принести на следующий урок лягушек для препарации. Принести-то велел, да позабыл сказать, сколько именно. Думал, принесут две-три штуки. Но следующий мой урок пришелся как раз на первое апреля, ученики моего класса, все до одного, явились в школу, кто с ведром, кто с манеркой. Притащили больше тысячи лягушек. Вначале я чуть не до смерти перепугался — что скажет директор, когда узнает об этом! Школа находилась в центре города, и лягушек некуда было деть, но в конце концов все кончилось хорошо, а шутка эта мне до сих пор помнится. Наверное, до конца жизни не забуду.

Тоомасу Линнупоэгу стало очень жаль, что последнее число апреля пришлось на сегодня, а не на вчера, и он никого не сможет разыграть. Но у Тоомаса Линнупоэга была сильная воля, он подавил в себе чувство сожаления и зашагал в школу.

— Тоомас Линнупоэг, — сказала Катрин Эхалилл, — я хотела еще вчера спросить у тебя, ты разыскал мастеров спорта?

— Нет, — ответил Тоомас Линнупоэг и сел за парту.

— Как?! — возмутилась Катрин Эхалилл. — Это же твой долг! Ты что, ни одного не разыскал?

— Мастера спорта не пальто, на вешалке не висят, подошел да снял, — слабо огрызнулся Тоомас Линнупоэг, он еще не вполне вошел в роль невозмутимого человека.

— Но ты хотя бы пытался их разыскать? — Катрин Эхалилл насторожилась. А когда Катрин Эхалилл настораживалась, в ее голосе сами собой начинали звучать угрожающие басовые нотки.

Тоомас Линнупоэг приучал себя к новым условиям существования и молчал.

— Вечеру отдыха грозит срыв! — воскликнула Вайке Коткас. — А Тоомас Линнупоэг даже обещал посвятить его мне. Так-то он воспитывает во мне спортивный дух!

Тоомас Линнупоэг и эту атаку выдержал, не теряя хладнокровия. Ведь сохранение спокойствия не требовало от него никаких усилий.

Катрин Эхалилл шагнула к Тоомасу Линнупоэгу, и всем стало ясно, что она собирается основательно проработать его.

— Погоди, — остановила ее Вийви тихим и серьезным голосом. — Неужели ты не видишь, Тоомас Линнупоэг болен!

Тойво Кяреда трижды обошел вокруг парты Тоомаса Линнупоэга, оглядел его со всех сторон и в конце концов решился спросить:

— Ты что, вправду болен?

— Нет, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— Ты сегодня не в форме, — сказал Тойво Кяреда, — что с тобой стряслось?

— Ничего, — ответил Тоомас Линнупоэг и…

…зевнул.

— Дурни, — сказала Катрин Эхалилл. — Тоомас Линнупоэг просто разыгрывает нас с апрелем, а вы жалеете его. Ой, дурни!

Катрин Эхалилл хотела еще сказать, что, затеяв стоящее дело, Тоомас Линнупоэг должен довести его до конца, и товарищи вправе от него требовать этого, тем более, что они усердно ему помогают. Пусть он знает, что сама Катрин Эхалилл уже организовала из девочек ансамбль, и те успели разучить полторы песни для вечера. Но ничего этого Катрин Эхалилл сказать не успела, в классе появилась учительница истории.

На учительницу истории нашло сегодня настроение спрашивать, и она одного за другим вызывала всех учеников. Когда Агу Райенди застрял с ответом — он не знал одной даты — учительница истории сказала:

— Тоомас Линнупоэг, а что бы ты сказал по этому поводу?

— Ничего, — ответил Тоомас Линнупоэг, не поднимаясь с места.

— Очень жаль, — настаивала учительница истории, — зато я хотела бы тебя послушать. — И Тоомас Линнупоэг назвал правильную дату.

Необычное поведение Тоомаса Линнупоэга удивило всех, и к концу урока всем стало понятно, что апрельский розыгрыш тут не при чем.

— Послушай, ты такой странный сегодня, — сказал соседу по парте Пеэтер Мяги.

— Я теперь всегда буду таким, — медленно выговорил Тоомас Линнупоэг.

— Ты что, шутишь? — спросил Пеэтер.

— Нет, мне сейчас не до шуток, — ответил Тоомас Линнупоэг рассеянно и вновь зевнул.

Тоомас Линнупоэг лежит на диване

Все предвечернее время Тоомас Линнупоэг пролежал на диване. День проехал по нему, словно дорожный каток, и невероятно его утомил. Выходило, что бездеятельный день гораздо тяжелее, чем деятельный. Но каждое новое начинание — дело трудное, и Тоомас Линнупоэг не сдавался.

Тоомас Линнупоэг устал лежать на одном боку и повернулся на другой. Но когда затек и этот, Тоомас Линнупоэг подоткнул под него новую мамину диванную подушечку, всю в ниточках-висюльках. У Тоомаса Линнупоэга прямо руки чесались — так хотелось оторвать висюльку и посмотреть, сколько узелков сможет он на ней завязать. Осенью, когда Тоомас Линнупоэг болел, он в первый день смог сделать лишь два узелка, а потом дошел до десяти. Но сейчас надо было экономить энергию.

К дивану подбежал Протон.

— Тоомас, помоги мне написать письмо в «Звездочку», — попросил он.

— Не могу, — сказал Тоомас Линнупоэг. Но Протон не унимался.

— В последнем номере «Звездочки» написано, что Антс станет шофером, а вот я, когда вырасту, стану летчиком, и я хочу написать об этом в «Звездочку».

Тоомасу Линнупоэгу вспомнилось, что он сказал Пеэтеру, будто не пойдет в повара. Это была ложь, явная ложь. Теперь, лежа на диване, Тоомас Линнупоэг имел время подумать о своей жизни, и он понял, что будет учиться только там, где Майя. Если Майя выберет кулинарное училище, Тоомасу Линнупоэгу придется сделать то же самое. Выход был лишь один: Майя должна прекратить свою забастовку и найти какой-нибудь третий путь. Тогда и Тоомас Линнупоэг сможет выбрать его же. Надо бы растолковать все Майе, но сейчас этого не сделаешь из-за их глупой ссоры.

— Тоомас, помоги в «Звездочку» написать, — уже в третий раз попросил Протон и сунул в руки Тоомасу Линнупоэгу карандаш и бумагу. — Напиши про то, как бабушка запрещает мне играть в самолеты, ей это надоело, а я ухожу в другую комнату и все равно делаю «у-у-у», как самолет, потому что я очень хочу стать летчиком.

— Не помогу, — возразил Тоомас Линнупоэг. — Давно ли ты собирался стать историком, уж больно быстро ты свои решения меняешь. Человек не должен быть флюгером. Не стану писать, — еще раз твердо, тоном воспитателя сказал Тоомас Линнупоэг и повернулся к Протону спиной. Но для Тоомаса Линнупоэга все же было бы лучше написать. Теперь его стала мучить мысль, а не похож ли и он сам на флюгер. Однако Протон скоро положил конец мукам Тоомаса Линнупоэга. Он вновь появился возле старшего брата и спросил:

— Тоомас, а ты знаешь, как делают молоко?

— Не знаю, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— А я знаю, — похвастался Протон, — надо побольше еды запихать корове в рот, тогда корова даст больше молока.

— Дурачок, — сказал Тоомас Линнупоэг, поднимаясь с дивана. И хотя желудок его отнюдь не был пустым, спросил:

— Чего бы поесть?

Вначале мать Тоомаса Линнупоэга не могла надивиться на аппетит сына, — ведь каждая мать счастлива, когда ее ребенок хорошо ест. Но аппетит Тоомаса Линнупоэга все возрастал, и вскоре восторг матери сменился чувством некоторого удивления. В особенности после того, как Тоомас Линнупоэг в один присест уничтожил всю сметану, которую мать принесла домой. Взбил сметану с сахаром и, не моргнув глазом, съел.

— Смотри, как бы тебя не стошнило, — предупредила мать.

— Ничего, — успокоил ее Тоомас Линнупоэг и снова лег на диван. — Я бы мог и еще съесть, да дома нет больше сметаны.

По правде говоря, Тоомас Линнупоэг был рад, что дома сметаны больше не было. Иначе его желудок и впрямь не выдержал бы, Тоомаса Линнупоэга уже и теперь слегка подташнивало.

— С нашим сыном что-то неладно, — озабоченно сказала мать Тоомаса Линнупоэга его отцу.

У отца Тоомаса Линнупоэга были крепкие нервы, он ни о чем таком и слышать не хотел.

— Может быть, позвать врача? — спросила мать Тоомаса Линнупоэга.

— Глупости, — рассердился отец, — выкинь эти мысли из головы. У парня просто приступ лени.

— Что ты! — не сдавалась мать. — Это все неспроста. Мальчик целый день лежит на диване. Наш мальчик, всегда такой живой, что его и силой не удержишь! А теперь только и делает, что ест.

— Если ест, стало быть, все в порядке, — сказал отец Тоомаса Линнупоэга. — Вспомни, что гласит народная мудрость: «Если скотина ест, значит скотина здорова».

— Не болтай ерунду, — рассердилась мать Тоомаса Линнупоэга. — Наш ребенок не скотина. Это весеннее переутомление, не иначе. И в школе так много задают, ребенок совсем заучился. Ему бы надо больше витаминов.

Тоомас Линнупоэг перед лицом товарищей

— Встань, — приказала Катрин Эхалилл Тоомасу Линнупоэгу, — и отчитайся, где они, твои мастера спорта. А? Когда именно они обещали прийти. А? Может быть, ты их вообще не видел? А?

После каждого такого «а» голос Катрин Эхалилл становился все ниже, все грознее, и в конце концов она заговорила грохочущим басом:

— Неужели мы должны из-за тебя отложить вечер отдыха еще на неделю?

— Что ж, отложим, — коротко ответил Тоомас Линнупоэг, он все еще экономил силы и не мог позволить себе многословия.

— О небо! — загремела Катрин Эхалилл. — Ты — комсомолец, инициатор и душа мероприятия! Как можешь ты быть таким пассивным?!

— Могу, — ответил Тоомас Линнупоэг с прежней лаконичностью.

— Девочки разучивают уже третью песню! — воскликнула Катрин Эхалилл в надежде, что это ободряющее известие вытряхнет из Тоомаса Линнупоэга его безразличие, но Тоомас Линнупоэг остался холоден как рыба.

— Я составила уже две гимнастические программы, — продолжала Катрин Эхалилл, — с лентами и с мячом. А что сделал ты?

— Отлынивал от репетиций на губных гармошках, — услужливо подсказал Тойво Кяреда.

— Это правда? — спросила Катрин Эхалилл; как групорг, она обладала решающим правом голоса.

— Ага, — Тоомас Линнупоэг кивнул.

Катрин Эхалилл даже растерялась на мгновение и не сразу отреагировала на поведение Тоомаса Линнупоэга. Но придя в себя, обратилась к остальным:

— Скажите, наконец, что нам делать с этим пнем?

— Спишем его, — пошутил Пеэтер.

Вийви молча слушала и молча переживала. Вийви переживала каждый раз, когда над Тоомасом Линнупоэгом смеялись. И все-таки она не смела выступить в защиту Тоомаса Линнупоэга, в последнее время она вступалась за него так часто, что это уже бросалось в глаза. В особенности — Майе, она по этому поводу даже отпустила уже несколько желчных замечаний. Но когда лучший друг Тоомаса Линнупоэга Пеэтер сказал «спишем», благородство и самоотверженность в душе Вийви взяли верх над робостью, и девочка выпалила:

— Нельзя так над человеком издеваться. Может быть, Тоомас Линнупоэг нуждается в нашей помощи. Может быть, Тоомас Линнупоэг столкнулся с трудностями, а вы смеетесь.

Катрин Эхалилл перестала язвить и, сделав над собой усилие, заговорила спокойно, словно судья:

— У тебя действительно возникли трудности?

— Да, — ответил Тоомас Линнупоэг, и это была чистая правда, а то, что эти трудности несколько необычны и о них нельзя никому рассказать, значения не имело.

— Тебе нужна помощь? — спросила Катрин Эхалилл почти материнским тоном.

— Нет, — Тоомас Линнупоэг помотал головой, — я сам справлюсь.

После такой фразы Тоомас Линнупоэг в глазах своих товарищей превратился в героя. Каждому стало ясно, что парня гнетет что-то серьезное, но он не жалуется, а, напротив, старается сам преодолеть свои невзгоды.

Отношение Майи к Тоомасу Линнупоэгу тоже сразу изменилось.

— Может, будет лучше, если кто-нибудь пойдет вместе с тобой к мастерам спорта? — тихонько спросила Майя.

Тоомас Линнупоэг не поверил своим ушам. Майя взглянула на него своими голубыми глазами, и Тоомас Линнупоэг не поверил своим глазам.

— Может, будет лучше, если кто-нибудь пойдет вместе с тобой к мастерам спорта? — повторила Майя немного громче.

— Пойдем! — обратился к ней Тоомас Линнупоэг с такой поспешностью, что чуть было не вышел из роли. Но в последний момент ему удалось сдержаться, и он, хотя и с трудом, сохранил перед лицом товарищей мрачный и серьезный вид.

Комсомольская группа восьмого «а» класса постановила: Майя пойдет вместе с Тоомасом Линнупоэгом к мастерам спорта и поможет ему пригласить их на вечер отдыха в ближайшую субботу, чтобы не переносить больше это мероприятие ни на один день.

Тоомас Линнупоэг выполняет поручение

После уроков Майя и Тоомас Линнупоэг отправились на розыски мастеров спорта. Впереди — тук-тук-тук — стучали каблучки Майи, Тоомас Линнупоэг шел шага на два позади нее, он все время помнил о том, что чрезмерная поспешность требует дополнительного расхода энергии. Майя остановилась и спросила:

— А где они живут, ты знаешь?

— Знаю. — Тоомас Линнупоэг кивнул.

Снова — тук-тук-тук — стучали впереди каблучки Майи, снова Тоомас Линнупоэг шел шага на два позади нее. Майя опять остановилась и сказала:

— Сейчас только три часа, может, они еще не пришли домой?

— Вполне возможно, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— Что же нам делать? Может, подождем? — спросила Майя.

— Можно и подождать, — согласился Тоомас Линнупоэг и остановился.

«С Тоомасом Линнупоэгом и впрямь что-то неладно, — подумала Майя. — Если бы у него все было в порядке, он позвал бы меня в кафе есть пирожные, а не стоял бы среди улицы как истукан. Его надо утешить». И Майя сказала:

— Программа вечера, кажется, бедновата.

Тоомас Линнупоэг кивнул. И подумал, что пожалуй, неловко стоять на улице и ждать, пока пройдет время.

— Если ты хочешь, я прочитаю на вечере стихи.

— Что?! — Тоомас Линнупоэг искренне удивился. — Ты ведь не хотела.

— Но ведь и ты тоже не выполнил своего обещания: собирался организовать вечер в честь Вайке Коткас, а сам до сих пор и пальцем не пошевелил. Так что: один — один.

Они дружно рассмеялись, и чувство неловкости испарилось.

— Подождем часок, да? — спросил Тоомас Линнупоэг.

— Пожалуй, — ответила Майя, — можно часок, а можно и побольше.

— Если побольше, то давай купим конфет и пойдем в парк, — предложил Тоомас Линнупоэг, чувствуя, как радость жизни в его душе оттесняет угрюмую серьезность.

Тоомас Линнупоэг купил самых лучших конфет, истратив деньги, выданные ему на кино, и по дороге в парк словно бы между прочим спросил у Майи:

— Тебе нравятся толстые?

— Что — толстые? — не поняла Майя.

— Ну, люди, толстые мальчики, — пояснил Тоомас Линнупоэг. Не мог же он напрямик спросить у Майи, нравится ли ей Пеэтер.

— Ха-ха-ха. Почему это мне должны нравиться толстые? С чего ты взял?

Они сели на скамейку.

— Я думал, девочки любят толстых, — сказал Тоомас Линнупоэг и почувствовал, что невероятно близок к своей цели. Ему уже незачем завидовать Пеэтеру, ведь Майя — рядом. Тоомас Линнупоэг почти поверил, что нравится Майе больше Пеэтера.

— Ты опять шуточки шутишь, — сказала Майя, хрустя конфетами и болтая ногами. — Толстые мальчики! С чего это в голову тебе приходят такие мысли?

— Я и сам не знаю, с чего, — ответил Тоомас Линнупоэг и засмеялся. И тогда засмеялась Майя, а потом Тоомас Линнупоэг, а потом они смеялись вместе, так что парк звенел. Стайка воробьев испугалась их смеха и вспорхнула. И Тоомасу Линнупоэгу почудилось, будто это вовсе не воробьи, а черные колдовские силы, которые бегут из его сердца. Как бы то ни было, на душе у Тоомаса Линнупоэга стало легко-легко. Даже Майя это заметила и спросила:

— Тебе теперь лучше?

— Да, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— А у тебя и вправду неприятность была? — продолжала спрашивать Майя.

— Была.

— Большая?

— Огромная.

— Куда же она подевалась?

— Проглотил, словно конфетку, — Тоомас Линнупоэг хмыкнул и сунул в рот новую конфетку, не мог же он сказать, что его неприятность умчалась прочь верхом на метле.

— Не валяй дурака. Что за неприятность? — не отставала Майя.

— Не могу сказать.

— Ну скажи, я не разболтаю.

— Не могу, — повторил Тоомас Линнупоэг и протянул Майе кулек с конфетами.

— А когда-нибудь скажешь? Тоомас Линнупоэг подумал и ответил:

— Когда-нибудь, наверно, скажу.

— Когда? — спросила Майя.

Тоомас Линнупоэг еще подумал и ответил, проникновенно глядя ей прямо в глаза:

— После того, как мы поженимся.

Лицо Майи вспыхнуло, и она вскочила со скамейки.

— Отвратительный мальчишка! У меня за тебя сердце болит, а ты насмехаешься! Все беспокоятся, что с тобой случилось, а ты зубоскалишь! Ничегошеньки у тебя не случилось! Можешь и один сходить к своим мастерам спорта. — И Майя повернулась к Тоомасу Линнупоэгу спиной.

— Ты обязана пойти вместе со мной, — сказал Тоомас Линнупоэг с невинным видом, — ведь это твое комсомольское поручение.

— Не пойду, — твердо отказалась Майя. — Не хочу я больше твои глупости выслушивать.

— Я ведь не просто так брякнул, — объяснил Тоомас Линнупоэг, — я думаю об этом совершенно серьезно. Поверь мне! — И Тоомас Линнупоэг посмотрел в глаза Майи еще проникновеннее. Настолько проникновенно, насколько это вообще возможно. И вдруг перестал существовать, он…

…тонул в море Майиных глаз.

Майя не знала, что лучше — поверить или не поверить Тоомасу Линнупоэгу. В любом случае она попадала в неловкое положение. И так как Майя не нашлась, что ответить, она просто убежала.

Тоомас Линнупоэг мгновенно был спасен от смерти через утопление.

— Майя! — крикнул он вслед девочке. Майя обернулась.

— Я схожу один, а в школе скажу, что ты ходила со мной. До свидания!

И действительно, Тоомас Линнупоэг на радостях побывал у трех мастеров спорта. Всех он застал дома, все были очень приветливы. Двое из них не могли прийти, а третий обещал непременно быть. По мнению Тоомаса Линнупоэга, этого было вполне достаточно. Какая разница, трое придут или один, главное — вечер больше не надо отодвигать. Для Тоомаса Линнупоэга было гораздо важнее, что у Майи за него болело сердце.

Тоомас Линнупоэг беседует с матерью

Спустя несколько часов, когда Тоомас Линнупоэг добрался до дому, он, несмотря на свое радостное настроение, был голодным как волк и усталым как собака. Тоомас Линнупоэг открыл дверцу духовки и на этот раз уже без всякого научного обоснования съел все, что ему оставили. Затем Тоомас Линнупоэг открыл дверцу буфета и также без всякого научного обоснования уничтожил солидные запасы продовольствия, отложенные бабушкой на следующий день. Теперь, когда вопрос о полноте сошел с повестки дня, аппетит был Тоомасу Линнупоэгу вроде бы и ни к чему. Но в жизни всегда так получается: то, что тебе позарез нужно, никак не дается, а как отпадает в нем надобность — так оно само в руки плывет. Так и сейчас — Тоомас Линнупоэг был бы не прочь еще и на десерт что-нибудь умять, но решил подавить это желание усилием воли. Он лег на диван, чтобы вновь мысленно пережить чудесные мгновения сегодняшнего дня и помечтать о своем будущем…

…то есть об их общем с Майей будущем.

Но помечтать вволю Тоомасу Линнупоэгу не удалось, вернулась домой его мать и с решительным видом подошла к сыну.

— Ты витамины принял? — осведомилась она.

— Н-нет, не принял, то есть принял, конечно, — ответил Тоомас Линнупоэг, предоставив матери самой решить, как это понять.

— Расскажи-ка мне, наконец, откровенно, что с тобой стряслось, почему ты так много ешь? — Мать Тоомаса Линнупоэга присела на край дивана с таким видом, будто решила остаться тут навсегда. Тоомас Линнупоэг уловил в ее голосе сильную озабоченность.

Тоомас Линнупоэг был хорошим сыном, ему стало жалко маму, и он решил развеять ее тревогу.

— Ничего со мной не стряслось, я хочу потолстеть, вот и все.

Такая откровенность ничуть не уменьшила озабоченности матери, скорее, наоборот, усилила.

— П-потолстеть? — Мать Тоомаса Линнупоэга начала запинаться. Затем подумала, не ослышалась ли она, и переспросила: — Ты сказал, что хочешь потолстеть?

— Да, мама, потолстеть, — ответил Тоомас Линнупоэг невозмутимо.

— Зачем ты издеваешься надо мной, сынок, — горестно, чуть не плача, спросила мать Тоомаса Линнупоэга. — Ни один мальчик на свете не хочет быть толстым.

— Вовсе я не издеваюсь, мама. И я не хочу, да надо, — сказал Тоомас Линнупоэг серьезно. — У меня есть на то веские причины.

И Тоомас Линнупоэг объяснил, что выпускной вечер не за горами, все придут в новых костюмах, только он будет в старом, а все потому, что мать Тоомаса Линнупоэга считает неразумным покупать подрастающему мальчику темно-синий костюм к лету, мол, и старый вполне сойдет, если его хорошенько отгладить. Он же считает, что старый костюм никуда не годен, и выпускнику не пристало кончать восьмилетку в таком костюме, вот Тоомас Линнупоэг и ест, чтобы растолстеть и поставить свою маму перед печальным фактом: старый костюм ему узок.

— Ты говоришь всерьез? — спросила мать.

— Всерьез, — ответил Тоомас Линнупоэг и полушутя-полусерьезно продемонстрировал матери, как он закалывает булавкой брюки, которые на поясе уже не сходятся.

Мать Тоомаса Линнупоэга рассмеялась. От души рассмеялась. И хотя никакой воробьиной стаи в комнате не было, матери Тоомаса Линнупоэга почудилось, будто что-то улетает прочь, что-то, черным грузом лежавшее у нее на сердце. И на душе у матери Тоомаса Линнупоэга стало вдруг легко-легко. Так что же она думала о своем сыне? Она думала, что…

…но матери Тоомаса Линнупоэга лучше о своих страхах и не вспоминать.

Когда мать засмеялась, Тоомас Линнупоэг посмотрел на нее и внезапно с изумлением обнаружил, что у матери точно такой же безудержный смех, как и у него, Тоомаса Линнупоэга, и Тоомас Линнупоэг впервые в жизни осознал, что это за штука — наследственность.

— Ах ты, бедный мой дурачок! — воскликнула мать. — Такого глупого ребенка, как ты, я в жизни не встречала. Когда же ты поумнеешь!

И все-таки мать пообещала Тоомасу Линнупоэгу купить новый костюм к выпускному вечеру, она сообразила, что в конечном итоге это обойдется дешевле, чем кормежка при таком волчьем аппетите. И Тоомас Линнупоэг почувствовал себя самым счастливым человеком на свете: он нравится Майе, и у него будет новый костюм!

Тоомас Линнупоэг становится прежним

Тоомас Линнупоэг поклялся себе прийти на следующий день в школу пораньше, чтобы до начала уроков сообщить Майе о выполнении их общего комсомольского поручения, и все-таки опять все получилось по-другому. Тоомас Линнупоэг попросту проспал — ведь счастливым людям всегда сладко спится. Когда он примчался в школу и приоткрыл двери класса, все тихо сидели за своими партами и под диктовку учительницы записывали слова песни:

Тоомас Линнупоэг в растерянности огляделся, не ошибся ли он дверью. Затем пригладил ладошкой волосы, попросил извинения и принялся писать вместе со всеми:

«Что это еще за песня!» — не мог успокоиться Тоомас Линнупоэг. Но, помня о своем опоздании, счел за лучшее поначалу голоса не подавать.

Тоомас Линнупоэг нетерпеливо задвигался и громко спросил у Пеэтера:

— Что за ерунду вы пишете?

Но учительница очень спешила и продолжала диктовать:

— Благодарю вас, — сказала учительница, собирая листки со словами песни. Дойдя до парты Тоомаса Линнупоэга, она остановилась и спросила:

— Зачем же ты, Тоомас Линнупоэг, записал песню в тетрадь?

— Слова песни всегда записывают в тетрадь, — ответил Тоомас Линнупоэг, проворно вскакивая — беречь силы ему уже было незачем — ведь своей цели, Майиной любви, он почти достиг. И добавил: — Я, как всякий добросовестный ученик, всегда ношу тетрадь с собою.

— Ну хорошо, — сказала учительница, — оставь тогда эту песню о кукле и мишке себе на память. Пусть она напоминает тебе, что добросовестному ученику в школу полагается приходить вовремя.

Тоомас Линнупоэг с негодованием опустился на свою парту. По-видимому, он стал жертвой какой-то злой ошибки, но какой именно — этого Тоомас Линнупоэг никак не мог понять. И Тоомас Линнупоэг обратился за разъяснением к своему лучшему другу Пеэтеру.

— Это была песня для малышей к весеннему празднику, — добродушно ухмыльнулся Пеэтер. — «Протоны» сами ведь не в состоянии записать. Ну вот мы и пришли им на помощь.

После такого объяснения любой другой парень на месте Тоомаса Линнупоэга спрятал бы свою тетрадку для песен на самое дно портфеля, чтобы никогда больше не извлекать ее оттуда на свет божий. Но Тоомас Линнупоэг был сделан из другого теста, он поступил наоборот. Тоомас Линнупоэг демонстративно положил тетрадь для песен на край парты и продержал ее там до конца уроков.

Во время переменок Тоомас Линнупоэг расхаживал с молодецким видом, доложил Катрин Эхалилл, что данное ему и Майе комсомольское поручение выполнено, более того, что он получил согласие Майи декламировать стихи, и что сам он тоже не прочь бы спеть какую-нибудь песню, разумеется, если в этом возникнет необходимость. Затем он некоторое время ходил по пятам за Майей, но Майя сегодня была очень занята, и у нее не оказалось времени для Тоомаса Линнупоэга.

Подошел урок английского языка.

— Тоомас Линнупоэг, у тебя на парте слишком много вещей, — сказала учительница английского языка, дисциплина и порядок были для нее внутренней потребностью. — Прибери немного на своей парте.

— Не могу, — ответил Тоомас Линнупоэг. После того, как ему пришлось целую неделю держать себя в колее, он не мог удержаться от глупостей.

— Dear me! — учительница английского языка молитвенно сложила руки. — Как ты отвечаешь!

— Я отвечаю вполне серьезно, — Тоомас Линнупоэг не смутился, — я не имею права. Это — предупреждение грядущим поколениям, чтобы они не опаздывали в школу.

— Dear me! — вторично воскликнула учительница. — Твои шутки, Тоомас Линнупоэг, заходят слишком далеко.

Учителя издавна взяли себе за правило вызывать отбившегося от рук ученика к доске, чтобы тем самым обуздать его беспокойную натуру, не была исключением и учительница английского: она вызвала Тоомаса Линнупоэга отвечать.

Тоомас Линнупоэг ничего не имел против. За последнюю неделю он мало двигался, и теперь каждый лишний шаг, который надо было сделать, приносил ему радость.

Однако у доски не оказалось мела.

— Кто дежурный? — спросила учительница.

Никто не знал, кто дежурный. После долгих разбирательств выяснилось, что дежурный — сам Тоомас Линнупоэг.

— Dear me! — воскликнула учительница английского языка уже в третий раз за урок. — Учебный день скоро кончается, а ты до сих пор не знаешь, что ты дежурный! Куда подевался мел?

Тоомас Линнупоэг счел за лучшее на этот вопрос не отвечать. На переменке он запустил мелом в Глас Народа, но Глас Народа отпрыгнул в сторону, и мел вылетел в окошко.

Тоомас Линнупоэг пишет сочинение

Вайке Коткас вообще-то училась средне. Она бы охотно училась и лучше, да голова ее не очень варила. Особенно тяготили Вайке Коткас сочинения — приходилось много самостоятельно думать.

Тоомас Линнупоэг вообще-то учился хорошо. Он был бы согласен учиться и похуже, да голова не позволяла. Особенно легко давались Тоомасу Линнупоэгу сочинения — тут можно было самостоятельно думать.

Именно потому, что Вайке Коткас не умела писать сочинения, а Тоомас Линнупоэг, наоборот, умел, она и звонила сейчас в дверь Тоомаса Линнупоэга. К тому же она всегда была рада поводу поболтать немного с Тоомасом Линнупоэгом, хотя именно этот факт и возмущал его больше всего.

Тоомас Линнупоэг не любил Вайке Коткас. Не любил из-за фамилии, но это вовсе не означало, что он собирался порвать с Вайке Коткас всякие дипломатические отношения. Да если бы Тоомас Линнупоэг даже и попытался это сделать, ему бы не удалось, потому что Вайке Коткас училась с ним в одном классе, жила с ним в одном доме и к тому же приглашала его на свой день рождения.

Но на этот раз, по мнению Тоомаса Линнупоэга, Вайке Коткас перешла всякие границы, и он решил ее проучить.

— Так и быть, я напишу за тебя сочинение, — согласился Тоомас Линнупоэг, — приходи за ним через час.

И, не обращая больше внимания на свою одноклассницу, Тоомас Линнупоэг сел за письменный стол и принялся писать.

Но Вайке Коткас и не думала приходить за сочинением через час. Вайке Коткас…

…просто-напросто не ушла. Она присела на краешек мягкого дивана, того самого, на котором Тоомас Линнупоэг полеживал, чтобы пополнеть, и смотрела, как быстро бежит по бумаге перо Тоомаса Линнупоэга. Смотрела, удивлялась и вздыхала.

А Тоомас Линнупоэг, посапывая, писал:

Вайке Коткас прочитала, что написал Тоомас Линнупоэг.

— Это очень хорошее сочинение, — сказала она. — Только зачем ты написал, будто я показала его тебе?

— Это военная хитрость. Стратегия, — ответил Тоомас Линнупоэг. — Чтобы учительница не догадалась, кто его написал.

Нельзя сказать, чтобы Вайке Коткас эта военная хитрость понравилась.

— Только поэтому? — усомнилась она.

— А почему же еще? — спросил Тоомас Линнупоэг с невиннейшим видом.

Вайке Коткас хотела что-то сказать, но не сказала.

Еще раз попыталась сказать, но язык ее прилип к гортани. Ну как спросишь, дескать, не думает ли Тоомас Линнупоэг чего-нибудь другого, ну, того, что сама Вайке Коткас…

…и есть та самая дурная свинья, у которой всякий день с бедой? И Вайке Коткас не решилась спросить. Тоомас Линнупоэг тоже ничего больше не сказал, поэтому Вайке Коткас выдавила из себя «спасибо» и отправилась домой переписывать сочинение.

Тоомас Линнупоэг на уроке истории

Если бы Тоомас Линнупоэг сидел на последней парте, он бы наверняка не так мозолил глаза преподавателям. Но Тоомас Линнупоэг сидел впереди, и каждое его движение было как на ладони.

На уроке физики Тоомас Линнупоэг попытался читать газету и, хотя она была четырежды перегнута и аккуратно вложена в книгу, учитель заметил ее мгновенно. Ну, не совсем чтобы мгновенно, но очень скоро.

На уроке географии была не вытерта доска, и учительница обратилась к нему: «Тоомас Линнупоэг, вытри доску!», хотя дежурным был Тойво Кяреда.

На уроке русского языка учительница вызвала Тоомаса Линнупоэга, не называя его по имени: «Теперь пойдет отвечать самый непоседливый ученик в классе». Так и сказала.

На уроке истории для учительницы не оказалось стула, и она тоже обратилась к нему: «Тоомас Линнупоэг, ты сегодня такой оживленный, пойди, посмотри, куда девался мой стул».

И все это произошло за один день. На четырех уроках подряд. Разумеется, Тоомасу Линнупоэгу пришлось отправиться на розыски стула, он обнаружил его в коридоре. Но в душе Тоомаса Линнупоэга уже нарастало чувство протеста, и он поставил стул спинкой к учительскому столу.

— Тоомас Линнупоэг, ты, как видно, причислил и меня к учащимся, считаешь, что я должна сидеть лицом к доске? — спросила учительница.

— Да нет, — возразил Тоомас Линнупоэг вежливо, — это я по рассеянности.

И Тоомас Линнупоэг хотел поставить стул, как надо. Но учительница была, словно рентгеновский аппарат, и видела его насквозь.

— Спасибо, я поставлю сама. Но я хотела бы услышать от тебя, Тоомас Линнупоэг, когда наступит тот день, наступит тот час, та минута, когда ты станешь, наконец, прилежнее. Имей в виду, ты у меня давно на заметке, и если не исправишься, я тебе снижу годовую оценку.

Да, учителя к нему придираются, Тоомас Линнупоэг все больше убеждался в этом, и придираются только потому, что он сидит на первой парте.

Но Тоомас Линнупоэг был деятельный мальчик и решил покончить с таким положением. Он немедля приступил к разработке плана: первым делом — сразу же после урока истории попытаться совершить «товарообмен» с Гласом Народа — склонить его перейти с последней парты на первую, чтобы он, Тоомас Линнупоэг, смог соответственно пересесть с первой на последнюю. Ради этого Тоомас Линнупоэг был готов пожертвовать своей новой шариковой ручкой или даже… Но тут планы Тоомаса Линнупоэга были прерваны, дверь класса внезапно отворилась, в нее вошел семиклассник и обратился к учительнице:

— Разрешите, пожалуйста, Тоомасу Линнупоэгу на минутку выйти из класса.

— Хорошо, — ответила учительница.

Тоомас Линнупоэг встал из-за парты и вышел в коридор. Через несколько секунд он вернулся, взял свой портфель и, прежде чем учительница успела что-либо произнести, вновь исчез за дверью. Затем Тоомас Линнупоэг снова появился в классе, но уже без портфеля, и в свою очередь попросил учительницу:

— Разрешите, пожалуйста, Пеэтеру Мяги на минутку выйти из класса.

— Что там у вас происходит? — спросила учительница подозрительно.

— Ничего особенного, — ответил Тоомас Линнупоэг, садясь за парту.

Пеэтер Мяги поднялся, вышел из класса, и повторилась точь-в-точь такая же процедура: Пеэтер Мяги вернулся в класс, взял портфель и отнес его за дверь. Затем он вновь возвратился и сел на свое место.

— Нет, — сказала учительница — у вас там все-таки что-то произошло. Полагаю, что я, как преподаватель, имею право об этом знать. Не правда ли, Тоомас Линнупоэг?

Тоомас Линнупоэг поднялся, всем своим видом выражая беспредельное удивление царящей в мире несправедливостью. Почему спрашивают объяснений только у него? Пеэтер Мяги точно так же выходил из класса, и Пеэтер точно так же сидит на этой проклятой первой парте и перед учительницей истории — как на ладони. Но отвечать за все должен все-таки только он, Тоомас Линнупоэг!

Тоомас Линнупоэг испустил долгий и покорный вздох. Он понял, что нет никакого смысла вступать в переговоры с Гласом Народа, — до окончания школы осталось уже немного, да и неизвестно еще, соблазнится ли Глас Народа шариковой ручкой, у него самого их две. Чего доброго, за обмен партами он заломит немыслимую цену. Похоже, это совершенно неважно, где Тоомас Линнупоэг будет сидеть: впереди или сзади, возле окна или возле печки, в среднем ряду или в крайнем, все равно он у преподавателей — как соринка в глазу.

— Ты должен был мне ответить, — напомнила учительница истории, — я жду.

— Там и вправду не было ничего особенного, — сказал Тоомас Линнупоэг. — Просто мы с Пеэтером отнесли ребятам тренировочные костюмы. У них физкультура на улице, без тренировочных костюмов нельзя, а ребята забыли свои дома.

Если бы Тоомас Линнупоэг сообщил о таком факте учительнице английского языка, она сложила бы молитвенно руки и воскликнула: «Dear me!» Но это была учительница истории. Она никогда не пускалась в пререкания, она лишь посмотрела на Тоомаса Линнупоэга долгим взглядом, и Тоомас Линнупоэг как можно крепче уперся ногами в пол, чтобы взгляд учительницы истории не смел его с лица земли.

Тоомас Линнупоэг получает замечание

Беспокойный дух Тоомаса Линнупоэга создавал для него дополнительные трудности уже зимою, теперь же, с наступлением весны, да еще после недельной экономии энергии, Тоомасу Линнупоэгу уже и вовсе не было с ним никакого сладу. Тоомас Линнупоэг ни минуты не мог посидеть на уроках спокойно и для преподавателей превратился в полном смысле этого слова в наказание.

Он то ловил зеркалом солнечных зайчиков, чтобы направить кому-нибудь в глаза, то старался сидеть только в профиль к учителю, а теперь вот забавлялся красной повязкой дежурного, которую незадолго до этого отобрал у Катрин Эхалилл.

— Тоомас Линнупоэг, — сказала учительница эстонского, хотя она была чрезвычайно терпелива, — если ты сейчас же не оставишь в покое эту красную ленточку, я повяжу ее тебе на голову. Ясно?

— Ясно, — ответил Тоомас Линнупоэг и мгновенно отложил повязку. Он не хотел сидеть на уроке с бантом на голове. Но предприимчивому духу Тоомаса Линнупоэга пришлось не по вкусу послушание Тоомаса Линнупоэга. Поэтому нетерпеливый дух Тоомаса Линнупоэга исподволь начал действовать, тем более, что урок эстонского языка уже сменился уроком русского, а беспокойному духу всегда был не по нутру детсадовский тон учительницы русского языка.

Учительницу русского языка, как и всех других преподавателей в конце последней четверти, обуревало желание спрашивать. Но она вызывала не по имени, а, к примеру, так: «Теперь пойдет отвечать тот, кому за партой тесно». И тогда наверняка должен был отвечать кто-нибудь из мальчиков. Или: «Пойдет отвечать, кто сидит спокойнее всех». После чего наверняка вызывалась девочка. Или: «Теперь пойдет отвечать тот, кто спит». И это значило, что настал черед Гласа Народа, он прекрасно говорил по-русски, и на уроках русского языка ему было скучно. Во время одной из таких реплик беспокойный дух Тоомаса Линнупоэга спросил у Тоомаса Линнупоэга:

«Как ты думаешь, Майя все еще сердится из-за разговора о свадьбе?»

Тоомас Линнупоэг пожал плечами. Ему не очень-то нравились такие вопросы. Но беспокойный дух Тоомаса Линнупоэга не обратил на это внимания и продолжал:

«Ты уже пытался загладить свою глупую выходку?»

«Если и пытался, какое тебе до этого дело? — огрызнулся Тоомас Линнупоэг и помрачнел, ему стало неловко. — На кой черт ты лезешь не в свое дело?»

«Ничего я не лезу, — ответил беспокойный дух Тоомаса Линнупоэга, прекрасно знавший, что после совместного похода к мастерам спорта Майя явно сторонится Тоомаса Линнупоэга и что Тоомас Линнупоэг не знает, считать ему Пеэтера снова соперником или нет. — Ничего я не лезу. Я только хочу выразить свое мнение. По-моему, Майя замечательная девочка».

«Я это и сам знаю», — сказал Тоомас Линнупоэг.

«Вот и прекрасно, — решил беспокойный дух. — А что она каждый день звонит Пеэтеру, это ничего не значит. Всем девочкам нравится звонить. Будь у тебя телефон, Майя звонила бы тебе по два раза в день».

Тоомас Линнупоэг молчал.

«К тому же Пеэтер ни разу не провожал Майю домой, и в кафе они не ходили, и конфеты на скамейке в парке тоже не ели».

«Откуда тебе это известно?» — быстро спросил Тоомас Линнупоэг.

«Мне ничего не известно, я так думаю, потому что знаю Пеэтера, — ответил беспокойный дух Тоомаса Линнупоэга радостно. Он был доволен, что Тоомас Линнупоэг оживился. — Если ты напишешь Майе хорошее письмо, она опять станет тебе улыбаться. Знаешь, как надо написать?»

«Ну?» — спросил Тоомас Линнупоэг.

«Ты напиши ей на русском языке, но латинскими буквами».

«Ясно», — ответил Тоомас Линнупоэг и написал:

Тоомас Линнупоэг свернул бумажку в шарик и бросил ее прямехонько на парту Майи, но так неудачно, что учительница заметила. За сегодняшний день Тоомас Линнупоэг порядком потрепал нервы всем учителям, и ему, естественно, не приходилось рассчитывать на милосердие. Учительница русского языка потребовала у Тоомаса Линнупоэга дневник и в графе замечаний записала: «Тоомас Линнупоэг вертится во время урока и посылает девочкам записки». И еще поставила ему двойку по русскому языку, потому что Тоомас Линнупоэг ни разу не поднял руку, хотя учительница весь урок спрашивала.

По мнению Тоомаса Линнупоэга, выставленная таким образом двойка являла собой величайшую в мире несправедливость, однако в настоящий момент Тоомас Линнупоэг был слишком благодушно настроен, точнее, находился под впечатлением написанного Майе письма — и поэтому не вступил в борьбу за правое дело. Но если бы бедняга Тоомас Линнупоэг догадывался о тех неприятностях, которые принесет ему эта двойка, он отнесся бы к данному факту своей биографии далеко не так легкомысленно.

Тоомас Линнупоэг на судилище

После уроков Катрин Эхалилл выскочила к учительскому столу и прогремела:

— Домой никто не пойдет! Никто! Проведем экстренное собрание.

— Экстренное собрание? — удивленно спросил Тоомас Линнупоэг и поднялся из-за парты. — А по какому случаю, можно узнать?

— Как?! — вскричала Вайке Коткас. — Вы слышали, что сказал Тоомас Линнупоэг? Получил двойку и еще спрашивает, по какому случаю! Неужели ты не помнишь о нашем решении — в последней четверти ни одной двойки! А ты снижаешь показатели всего класса.

— Я?! — изумился Тоомас Линнупоэг, и вдруг его охватила злость оттого, что именно Вайке Коткас на него накинулась. — Это поклеп! Я всегда повышаю показатели класса.

— Как это ты их повышаешь? — уже вопила Вайке Коткас.

— Ну, написал за тебя сочинение. Иначе ты получила бы двойку, — охотно объяснил Тоомас Линнупоэг.

Вайке Коткас вздрогнула, она так перепугалась, что мигом потеряла все свое орлиное достоинство, сделавшись куда меньше любого птенчика. Вайке Коткас, можно сказать, превратилась в крохотную мышку-полевку, которая ищет, куда бы спрятаться. Но Вайке Коткас вовсе незачем было прятаться. Никто, кроме Майи, все равно не поверил, что Тоомас Линнупоэг мог написать сочинение за Вайке Коткас.

Возникла небольшая пауза, и Тоомас Линнупоэг подумал, что самое страшное уже позади, но тут Катрин Эхалилл взяла бразды правления в свои руки.

— В последнее время ты такое выкидываешь, что, кажется, превзошел даже самого себя, по-моему, ты и не собираешься исправляться. Во-первых, ты умышленно опаздываешь в школу.

— Не умышленно, а непредумышленно, — поправил Тоомас Линнупоэг. — А насчет поведения ты ошибаешься, я единственный из всего класса добровольно пошел на выставку рисунков «протонов». А всех вас завуч ловил на лестнице и насильно затаскивал в зал.

Этого Тоомасу Линнупоэгу не следовало говорить. Такая критика разозлила девочек, и на Тоомаса Линнупоэга посыпался град обвинений. Да такой частый, что Тоомасу Линнупоэгу уже и защищаться было невозможно.

— На уроке истории ты выносил за двери тренировочные брюки!

— На переменке мел за окно выкинул!

— Спорил с учительницей английского языка!

— На уроке пения тебя выставили за дверь!

— На прошлой неделе забыл дома тетрадь по физике!

Открыла было рот и Майя, желая что-то добавить, но промолчала. Наверное, почувствовала, что в проступках Тоомаса Линнупоэга и она косвенно виновата. Зато не молчала Катрин Эхалилл.

— Тебе пришлось несколько раз напоминать о комсомольском поручении, и если бы не Майя, ты бы его до сих пор не выполнил.

Возможно, Тоомасу Линнупоэгу и удалось бы умело отбить атаку девочек, если бы Тойво Кяреда и лучший друг Тоомаса Линнупоэга Пеэтер Мяги не строили за спиной Катрин Эхалилл страшные рожи и не демонстрировали с помощью жестов, как его повесят. Это, разумеется, мешало Тоомасу Линнупоэгу собраться с мыслями.

Но зато собралась с духом Вайке Коткас. Когда она увидела, что девочки набросились на Тоомаса Линнупоэга и никто не собирается ставить на повестку дня вопрос об ее сочинении, то вновь из крохотной мышки-полевки превратилась в могучего орла и заговорила учительским тоном:

— Все это заставляет нас спросить у тебя, Тоомас Линнупоэг, что с тобой происходит? Ведь когда-то ты был очень неплохим учеником. Мы хотим знать, чем ты сейчас занят и почему ты перестал как следует заниматься?

— Я занимаюсь как следует, — возразил Тоомас Линнупоэг. — Я получил сегодня пятерку. По физкультуре.

— Покажи дневник! — энергично потребовали девочки. Тоомас Линнупоэг вытащил дневник, но никакой пятерки там, разумеется, не было. Да ее и не могло там быть, ведь преподаватели физкультуры никогда не ставят отметок в дневники учащихся, а записывают их в свои блокноты.

— Я получил пятерку, честное слово, — сказал Тоомас Линнупоэг, широко разводя руками. — Тоомас Линнупоэг никогда не врет. Я могу заверить пятерку своей подписью.

И, не ожидая ответа девочек, вконец разошедшийся Тоомас Линнупоэг вытащил из нагрудного кармана пиджака шариковую ручку и прямо под замечанием учительницы русского языка вывел крупными и ясными буквами:

— Ой! — вскрикнула Вайке Коткас. — Теперь он вдобавок ко всему еще и дневник испортил. Послал нам бог сокровище! Вот и воспитывай его! — И Вайке Коткас с такой злостью затрясла головой, что челка у нее на лбу заплясала.

Никто уже не мог ничего добавить, возникла небольшая пауза, во время которой Тоомас Линнупоэг привел свое оружие в боевую готовность и спросил с предательской хитростью:

— Вайке Коткас, разве ты уже забыла, что значит «Per aspera ad astra»? Лично я терний не боюсь, мало того, я создаю их и для вас, иначе как же вы подниметесь к звездам?

Вайке Коткас безнадежно махнула рукой. Затем махнула еще раз и…

…вдруг отчаянно замахала обеими руками.

Вначале Тоомас Линнупоэг подумал, не спятила ли Вайке Коткас, но оказалось, что она отмахивается от осы. Все девочки завизжали и забегали. Вийви поняла, что оса и только оса может спасти Тоомаса Линнупоэга, она вскочила из-за парты и крикнула:

— Тоомас Линнупоэг, ты ведь храбрый, убей осу!

Тоомаса Линнупоэга не надо было просить дважды.

Тем более, что оса кружилась уже возле Майи. Тоомас Линнупоэг и следом за ним все мальчики принялись гоняться за осой, прыгая по партам и столам, так что из всего этого вышла мировая потеха.

Тоомас Линнупоэг накануне вечера отдыха

Вечер отдыха был объявлен на субботу, и перенести его уже не могла никакая сила. В пятницу Катрин Эхалилл подошла к Тоомасу Линнупоэгу и спросила:

— Стало быть, мастер спорта придет?

— Придет, — ответил Тоомас Линнупоэг твердо.

Но Катрин Эхалилл не успокоил ответ Тоомаса Линнупоэга, она подошла еще и к Майе.

— Стало быть, мастер спорта придет?

— Придет, — ответила Майя неуверенно. Неуверенный ответ Майи вполне успокоил Катрин Эхалилл, и она крикнула:

— А теперь всем желающим — украшать зал! Группа добровольцев во главе с Катрин Эхалилл ринулась в зал, потому что украшать помещение — работа веселая.

— Тоомас Линнупоэг, — прошептала Майя и потянула Тоомаса Линнупоэга за пиджак, так что тому пришлось остановиться.

— Ну?! — изумленно выговорил Тоомас Линнупоэг. Майя еще никогда не тянула его за полу пиджака.

— А вдруг мастер спорта обманет?

— Спортсмены никогда не обманывают, а мастера и подавно, — успокоил ее Тоомас Линнупоэг.

Но Майя была само сомнение. На сердце у нее кошки скребли: ну как могла она в тот раз вернуться с полудороги и доверить приглашение спортсменов одному Тоомасу Линнупоэгу! И теперь она недоверчиво выспрашивала у Тоомаса Линнупоэга:

— А ты сказал, когда надо прийти?

— Сказал, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— И школу тоже назвал?

— Наверное, назвал.

— Как можешь ты так говорить, Тоомас Линнупоэг! Ведь это наше общее комсомольское поручение. Если что-нибудь случится, виноватыми окажемся мы оба. Понимаешь, оба.

Тоомас Линнупоэг улыбнулся. Он ничего не имел против того, чтобы оказаться виноватым за компанию с Майей. Но Майю такая перспектива совершенно не устраивала, и она предложила предоставить украшение зала другим, а самим удрать, чтобы еще раз наведаться к мастеру спорта. Тоомас Линнупоэг, разумеется, не смог остаться равнодушным к предложению Майи и чуть ли не на крыльях полетел следом за ней.

На улице Майя спросила:

— Ты адрес его помнишь?

— Помню, — ответил Тоомас Линнупоэг, — но это не имеет никакого значения.

— Как это, не имеет значения?

— Очень просто, — пояснил Тоомас Линнупоэг, — мы туда и не пойдем.

— Ты что, шутишь? — спросила Майя угрожающе и остановилась. — Тогда зачем же мы, по-твоему, из школы ушли? Может быть, прогуляться?

— Вот именно, прогуляться, — спокойно подтвердил Тоомас Линнупоэг. — Впрочем, если тебе это выражение не нравится, можно сказать иначе — например, подышать свежим воздухом.

Впервые в жизни Майя пренебрегла правилами поведения и прямо на улице основательно пробрала Тоомаса Линнупоэга.

— Погоди, да погоди же, — попытался остановить ее Тоомас Линнупоэг.

— У тебя вообще нет чувства ответственности, — кричала Майя. — Каждый за что-нибудь отвечает — Катрин Эхалилл, Тойво Кяреда и Агу Райенди отвечают за оформление, Вийви и Вайке — за кофе, Тийя Раяметс и ее подружки — за бутерброды, а ты… ты не хочешь отвечать ни за что и мне тоже не даешь.

— Погоди, да погоди же ты, — повторил Тоомас Линнупоэг, — ты даже не выслушала меня, а орешь, как Вайке Коткас.

Майя не хотела быть «как Вайке Коткас» и замолчала.

Тоомас Линнупоэг спокойно и толково объяснил Майе, что совершенно незачем еще раз идти к мастеру спорта, ибо его сегодня вообще нет дома, у него соревнования. Майя уже почти удовлетворилась таким ответом, как вдруг дух сомнения вновь заговорил в ней.

— А может, ты и впрямь забыл сказать, куда прийти, что тогда будет? — спросила она.

— Если бы я и не сказал, мастер спорта сам спросил бы про это, — не раздумывая, ответил Тоомас Линнупоэг, и между ними на мгновение воцарился мир. Но лишь на мгновение. Майя еще не избавилась от недавней агрессивности и продолжала с прежним пылом:

— Почему же ты сразу не сказал, что идти нет смысла? Ты пошел со мною, чтобы увильнуть от украшения зала? Так ведь?

Тоомас Линнупоэг только молча вздохнул. Он еще не забыл последствий недавнего разговора о женитьбе!

— Ну? — вызывающе спросила Майя. Внезапно щеки ее вспыхнули, и она быстро сказала: — Впрочем, мне это совершенно безразлично, я и знать не хочу, почему ты пошел.

— Ни от чего я не увиливаю, — заявил Тоомас Линнупоэг, — именно о вечере я и хотел с тобой поговорить.

— Почему именно со мной? — осведомилась Майя недоверчиво.

— Потому что в нашем классе нет артистки лучше тебя, — объяснил Тоомас Линнупоэг, и он говорил вполне искренне.

Майя, которая всегда была неравнодушна к любой, даже самой маленькой похвале, спросила кокетливо:

— Ты так думаешь?

— Думаю, — ответил Тоомас Линнупоэг и предложил Майе выступить на вечере отдыха с диалогом из жизни класса. Майя сыграет роль учительницы, а Тоомас Линнупоэг изобразит ученика.

Майя сразу оживилась, и это, по мнению Тоомаса Линнупоэга, еще раз подтверждало, что артистический талант у нее есть.

— Я уже знаю, что делать! — воскликнула Майя. — Я буду изображать классного руководителя, а ты — Тойво Кяреда. Скажем, учительница приходит в класс и спрашивает: «Почему тебя вчера не было в школе?» Тойво отвечает: «Проспал». Учительница удивлена: «Проспал? До двух часов дня?» Тойво уточняет: «Нет, я проснулся в половине одиннадцатого». Учительница удивлена еще больше: «Что же ты не пришел в школу?» Тойво возражает: «Как не пришел! Пришел». Учительница говорит: «Но тебя не было ни на одном уроке». И тут Тойво сообщает: «Я чинил в школьной мастерской парту, ту самую, что сломал на прошлой неделе».

Майя до того обрадовалась открытию, что даже в ладоши захлопала. Радость Майи подхлестнула Тоомаса Линнупоэга, и он с жаром подхватил:

— Знаешь, кого еще можно представить? Учительницу русского языка и моего лучшего друга Пеэтера. Учительница входит в класс и сообщает: «Тому, кто написал карандашом, оценка снижается на один балл». Пеэтер возмущается: «Но это несправедливо! Не могу же я каждый день покупать себе новую ручку!» Учительница поворачивается к нему: «Выходит, я должна приносить вам ручки и раздавать перед уроком? Но тогда вы, чего доброго, заявите, что никудышные ручки — дело рук учительницы».

— Знаешь, Тоомас Линнупоэг, от твоей идеи обалдеть можно, — засмеялась Майя. — Давай, переберем всех учителей и учеников! Вот занятная викторина выйдет. Пусть отгадывают!

Вдруг Майя погрустнела.

— Только где нам репетировать? В школе нельзя, увидят… а у нас тесно.

— Пошли к нам, в бабушкину комнату, — предложил Тоомас Линнупоэг. — Там никто нам не помешает.

И они отправились к Тоомасу Линнупоэгу. Вернее, помчались во весь дух, словно боялись опоздать.

Тоомас Линнупоэг на вечере отдыха

Вечер с самого начала удался на славу. Мастер спорта оказался человеком слова, настолько человеком слова, что пришел на четверть часа раньше, и Тоомас Линнупоэг, разумеется, не упустил случая представить это как свою заслугу. Он расхаживал по залу и сам себя похваливал:

— Видите, что значит, когда организация дела находится в надежных руках.

— Не болтай, побереги свой голос, — сказала Катрин Эхалилл, — тебе еще петь сегодня придется.

Одним словом, заслугу Тоомаса Линнупоэга свели к нулю. Но Тоомас Линнупоэг и не подумал падать духом, а стал искать новый способ выдвинуться на первый план.

Мастер спорта кое-что порассказал, правда, сам он был гораздо интереснее, чем его выступление, рассказчик он был не ахти какой, ответил на вопросы и торопливо ушел — его в тот же вечер пригласила в гости еще какая-то школа. Мастер спорта имел отзывчивое сердце и не решался подвести ту другую школу, поэтому он сам отказался от программы, которую здесь приготовили в его честь. Говоря по правде, это было очень мило с его стороны — без мастера спорта все чувствовали себя увереннее, да и выступления вышли лучше.

Организованный Катрин Эхалилл ансамбль девочек спел три песни, мальчики сыграли несколько пьесок на губных гармошках, Майя продекламировала стихи, Катрин Эхалилл исполнила гимнастический номер с мячом, после нее выступили девочки-гимнастки с лентами, затем Тоомас Линнупоэг спел песню, а затем программа кончилась. Однако когда вот-вот должен был закрыться занавес, на сцену выбежали Майя и Тоомас Линнупоэг и крикнули в один голос:

— Внимание! Внимание! Только что вышел номер живой сатирической газеты. Если публике угодно, мы можем ее зачитать.

Все бурно зааплодировали в знак того, что им угодно.

Майя водрузила на нос очки и мгновенно превратилась в учительницу. Она сказала артисту Тоомасу Линнупоэгу: «Ты уже несколько недель не показывал мне дневника. Ты хоть сам помнишь, когда это было в последний раз?» Артист Тоомас Линнупоэг ответил, что он, кажется, и впрямь уже давненько не показывал. «Принесешь дневник в понедельник, — потребовала учительница, — договорились?» Артист Тоомас Линнупоэг молчал, но вовсе не потому, что роль вылетела у него из головы, а потому, что в диалоге была предусмотрена именно такая пауза. «Ты сказал «да»?» — спросила учительница Майя. Артист Тоомас Линнупоэг начал переминаться с ноги на ногу, пожал плечами и в конце концов покорно сказал: «А что же мне еще остается».

Все мгновенно догадались, что учительница Майя изображает их доброго и любимого классного руководителя, а Тоомас Линнупоэг — это Глас Народа, который вечно теряет свой дневник.

Успех Майи и Тоомаса Линнупоэга был полным. Смеялись ученики, смеялся классный руководитель. Когда одного за другим разыграли всех восьмиклассников, классный руководитель спросил:

— Тоомас Линнупоэг, а что же ты себя в кривом зеркале не показал?

— Вы хотите? — спросил Тоомас Линнупоэг. — Пожалуйста!

Тоомас Линнупоэг подмигнул Майе и поднял воротник своей рубашки. Дело в том, что Тоомас Линнупоэг время от времени придумывал какое-нибудь изменение в своей внешности. Это у него вошло чуть ли не в привычку, иначе Тоомасу Линнупоэгу было бы чересчур скучно в школе.

«Dear me! — воскликнула артистка Майя и молитвенно сложила руки. — Что ты, Тоомас Линнупоэг, опять выдумал? Большой мальчик, а ведешь себя, словно младенец. Сейчас же приведи в порядок ворот! Dear me!»

Но гвоздем вечера были, разумеется, танцы. Тоомас Линнупоэг протанцевал с Майей пять танцев подряд и поклялся протанцевать с ней и все оставшиеся, так как отношения с Майей у него теперь наладились. Но в тот самый момент, когда Тоомас Линнупоэг поклонился Майе в шестой раз, приглашая на танец, то же самое сделал и Пеэтер, так что Майе не оставалось ничего другого, как засмеяться и отказать обоим.

Однако Майя почувствовала необходимость как-то сгладить неловкость положения и, так как была окрылена сегодняшней удачей на сцене, она вдруг быстро сказала:

— Знаете, мальчики, я все-таки одержала победу над родителями.

— Какую победу? — спросил Тоомас Линнупоэг рассеянно, у него несколько испортилось настроение из-за того, что его лучший друг Пеэтер помешал ему потанцевать с Майей.

— Отец разрешил мне пойти в театральное училище.

— В театральное?! — изумился Пеэтер, и Тоомасу Линнупоэгу стало ясно, что Пеэтер и знать ничего не знает о делах Майи.

— А разве ты этого не знал? — спросил Тоомас Линнупоэг с напускным удивлением. — Это ведь такая старая история. — И тем самым яснее ясного дал понять Пеэтеру, что у него, Тоомаса Линнупоэга, и у Майи есть свои секреты. Но Пеэтер на этот намек и внимания не обратил.

— Вначале я думала, что сразу пойду учиться на артистку, — защебетала Майя, — но в Таллинне нет театрального училища, куда принимали бы после восьмилетки, а ехать в Вильянди не хочется. Вот мы и решили на семейном совете, что вначале надо закончить десятилетку. Так что со мной теперь все ясно.

— Со мной тоже, — сказал Пеэтер, и Тоомас Линнупоэг знал, что это правда: Пеэтер уже давно интересовался медициной.

— А как твои дела, Тоомас Линнупоэг? — спросила Майя язвительно. — Ты тоже пойдешь в артисты? После сегодняшнего дебюта тебе стоит об этом подумать.

— Может, и пойду, если ты попросишь хорошенько, — сказал Тоомас Линнупоэг мрачно. Но он был мрачен вовсе не потому, что Майя в открытую заговорила о несамостоятельности его планов на будущее, о нет, это — пустяк! Тоомаса Линнупоэга раздражал Пеэтер — он вроде бы собирался век простоять возле них. «Погоди же!» мысленно угрожал ему Тоомас Линнупоэг, горя желанием расправиться со своим лучшим другом.

В это мгновение объявили дамский танец, и Майя прощебетала:

— Ты, Пеэтер, извини меня, но я должна отблагодарить Тоомаса Линнупоэга за все приглашения.

Тоомас Линнупоэг и Майя пошли танцевать, и мрачное настроение Тоомаса Линнупоэга растаяло, словно сахар в чашке кофе. После этого танца он уже ни на шаг не отходил от Майи и приглашал ее на все танцы.

— Я ужасно проголодалась, — вдруг сказала Майя, — давай съедим по бутерброду.

— Давай, — тут же откликнулся Тоомас Линнупоэг и повел Майю к столу. Но там уже словно армия солдат побывала. Майе и Тоомасу Линнупоэгу досталось на двоих только три бутерброда и немного печенья.

Вайке Коткас налила им кофе и сказала Тоомасу Линнупоэгу:

— Если не ошибаюсь, этот вечер должен был пробудить во мне любовь к спорту, но, как ни странно, никакой любви я не ощущаю. Так что давай, пробуждай, ты же обещал.

— Если уж мастер спорта не смог расшевелить тебя, то мне за это и браться не стоит, — отпарировал Тоомас Линнупоэг и…

…вновь увлек Майю танцевать.