Топ-модель

Глава 6

Он услышал ее душераздирающий крик и мгновенно отреагировал, так как был полицейским и привык откликаться на призывы о помощи. Если человеку плохо, значит, ему нужно помочь. Попытка встать с операционного стола завершилась полным провалом. Ему удалось сползти с него, но потом он снова рухнул как подкошенный, прижимая к телу сломанную руку. К горлу подступила тошнота, а перед глазами поплыли темные круги. Боль в руке стала настолько сильной, что хотелось выть, позабыв обо всем.

Он находился в комнате экстренной помощи, рядом с другой комнатой, куда только что повезли новую пациентку. Сперва туда прошел полицейский с молоденькой, как он успел заметить, девушкой на руках, а потом устремились медсестры и доктора. Девушка была прикрыта одеялом, но лицо ее он все же увидел. Оно было сплошь покрыто синяками и кровоподтеками, спутавшиеся волосы спадали на плечи, а глаза были широко открыты от боли и страха. Было ясно, что она находится в состоянии шока. Ему уже приходилось видеть нечто подобное. По отдельным обрывкам фраз он понял, что ее изнасиловали.

Ну, допустим, изнасиловали. Но почему же она так громко орет? Что они с ней делают? Краешком уха он услышал, что она американка и совершенно не понимает по-французски. Тэйлор прекрасно владел этим языком, так как с детства был франкофилом и посещал эту страну по меньшей мере два раза в год. На этот раз он провел здесь около двух недель, проехав за три дня на мотоцикле по всей долине Луары, а потом вернулся в Париж, где и влип в эту историю. Что они с ней делают, черт возьми?

Она все еще вскрикивала, и в этом крике была целая гамма чувств: боль, страх, беспомощность и отчаяние. Голоса врачей стали более отчетливыми, так как дверь его комнаты осталась открытой. Они все время сокрушались, что она не понимает их, и очень злились, когда она оказывала им сопротивление. Да он и сам слышал какую-то возню в соседней комнате. Судя по всему, эта девушка была достаточно сильной, если два крепких доктора никак не могли удержать ее. Нетрудно было догадаться, что они проявляли нетерпение и грозно покрикивали на нее, чтобы она не мешала им работать. Умом он понимал, что должен встать и помочь ей с французским, но сил для этого практически не осталось. Любая попытка подняться на ноги может кончиться тем, что он грохнется на пол и расквасит себе нос. Оставалось только лежать и прислушиваться к ее крикам и громким голосам врачей.

— …была изнасилована мужем своей сестры, — продолжал объяснять полицейский. — Посмотрите на ее лицо. Это не человек, а какое-то двуногое животное.

— Помогите мне снять с нее это чертово одеяло. Прекратите брыкаться! Черт возьми, она не понимает ни слова! Держите ее крепче, Жизель! Жак, посмотри, что он с ней сделал! Господи, она же была девственницей! Ты только посмотри, сколько она потеряла крови! Этот парень ей все тут разорвал! Черт возьми, держите же ее крепче! Раздвиньте пошире ноги. Мне нужно просунуть внутрь хотя бы пару пальцев. Тише, не надо дергаться! Вот так, хорошо. Прижмите ее ноги повыше к груди. Господи, да держите же ее! Боже праведный, она не понимает меня! Какой кошмар!

Похоже, что она врезала ему по морде. Об этом нетрудно было догадаться, так как звук удара разнесся по всему коридору. Тэйлор слышал, как звонко грохнулись об пол медицинские инструменты, а потом усилилась возня с пациенткой. Молодец, строптивая девочка, подумал он и улыбнулся. Вскоре мимо его палаты пробежал еще один доктор, видимо, вызванный на подмогу. Девушку изнасиловали, а они пытаются теперь раздеть ее и в спешке обращаются как с каким-то куском мяса, не учитывая того, что от боли и страха у нее началась истерика. Конечно, их можно понять. В других палатах лежат люди, пострадавшие во время столкновения трех машин, да и он тоже ждет помощи от них. Но почему бы им не делать все это как-то помягче, поделикатнее?!

Он слышал ее плач, стоны и даже тяжелое дыхание, вырывавшееся из ее груди. Слышал, как медсестра по имени Жизель умоляла их быть более осторожными и не причинять ей дополнительную боль. Ведь она же была совсем юной девушкой и очень боялась этих мужчин, так как несколько часов назад подверглась жестокому изнасилованию. А один из них резко прервал ее:

— Не такая уж она и маленькая, Жизель. Покрепче держите ее, пожалуйста.

— Да, — поддержал его второй, — она совсем не маленькая, как вам кажется. Во всяком случае, по формам ее тела не скажешь, что она ребенок.

Третий доктор не произнес ни слова и только тяжело дышал над операционным столом.

Тэйлору в этот момент очень хотелось встать и врезать как следует этим негодяям, но он вынужден был лежать и молча слушать их препирательства, прерываемые иногда грубыми проклятиями в ее адрес. Она по-прежнему отказывалась выполнять их указания и всячески препятствовала проведению операции. Затем он закрыл глаза, пытаясь сравнить свою собственную боль в руке с той, которую испытывала сейчас эта девушка. Нет, это невозможно забыть. Ему казалось, что он еще очень долго будет слышать этот душераздирающий крик.

— …два пальца, черт возьми! Ты должен просунуть их как можно глубже и хорошенько все почистить. Полицейские хотят получить всю его сперму. К тому же нужно убедиться в том, что у нее нет слишком серьезных разрывов. А они вполне могут быть при таких повреждениях.

Вскоре она перестала кричать и только громко всхлипывала, не затихая ни на минуту. Третий доктор вышел из операционной, тщательно вытер руки о свой халат и направился в соседнюю комнату, где лежал Тэйлор. Увидев пациента, он молча кивнул, а потом задал по-французски несколько вопросов. Он говорил медленно, аккуратно артикулируя каждое слово. Так обычно делают американцы, когда им приходится иметь дело с тупыми иностранцами. Тэйлор бегло ответил ему на прекрасном французском без какого-либо акцента, чем немало удивил доктора.

— Эта девушка, которую изнасиловали, как она себя чувствует? С ней все будет в порядке?

Тот пробормотал что-то совершенно невнятное, а потом добавил, что, дескать, не следует совать нос не в свои дела. Тэйлор угрюмо зыркнул на него и снова повторил свой вопрос. Доктор равнодушно пожал плечами и наклонился над его сломанной рукой.

— Ей восемнадцать лет. Она американка. Какой-то итальянский князь, черт бы его побрал, муж ее сестры, самым грубым образом надругался над ней, причинив серьезные повреждения. Более того, он до такой степени разукрасил все ее лицо синяками, что мало не покажется. Самое ужасное заключается в том, что она потеряла много крови. В целом ничего страшного, конечно, нет. Она скоро поправится. По крайней мере, физически. Что же касается этого итальянца, то, как я слышал, ее сестра дважды выстрелила в него и сейчас он находится в хирургическом отделении этажом выше. Господи Иисусе, чего только не бывает в нашем мире! — Доктор спокойно пожал плечами, как бы говоря: чего еще можно ожидать от этих безмозглых иностранцев? Тэйлору хорошо была знакома реакция французов на все, что происходит с чужестранцами.

Затем доктор долго возился с его сломанной рукой, крутил ее и так и сяк, выворачивал, заставляя Тэйлора сжимать зубы от боли. Причем все это делалось с таким видом, как будто он хочет наказать пациента за слишком развязное поведение.

— Я работаю полицейским в нью-йоркском департаменте, — слегка осипшим от боли голосом произнес Тэйлор. — Сколько понадобится времени, чтобы моя рука полностью зажила? Я должен как можно быстрее вернуться домой и приступить к работе.

Доктор поднял голову, снисходительно улыбнулся и затараторил по-французски, не делая никакой скидки на то, что перед ним иностранец:

— По меньшей мере, шесть недель. И советую все это время держаться подальше от мотоцикла. Что касается головы, то с ней все в порядке. Вам крупно повезло, что на вас был шлем, иначе эти чертовы машины просто раздавили бы вас в лепешку.

— При чем тут везение? — легко парировал Тэйлор. — Я же не идиот и знаю, как можно выйти из подобных передряг с наименьшими потерями.

Доктор вдруг пристально посмотрел на него:

— Послушайте, вы ведь француз, не так ли? Вы что, переехали жить в Соединенные Штаты?

— Ничего подобного, — ответил Тэйлор, широко ухмыляясь. — Родился и вырос в Пенсильвании. — Он сделал паузу, а потом добавил: — Просто у меня нет проблем с языками, тем более что французский, по правде говоря, очень легкий язык.

В следующую секунду он пожалел о своих словах, так как чуть было не завизжал от боли.

— Прошу прощения. Сейчас я направлю вас на рентген. Придется немного потерпеть. При таком повреждении нельзя делать наркоз. Подождите здесь минутку, я пришлю к вам кого-нибудь. Да, кстати, теперь я понимаю, что вы не француз.

Тэйлор вздохнул, закрыл глаза и услышал слабое всхлипывание девушки в соседней комнате. Ее голос становился все тише и тише, иногда полностью затихая. Должно быть, ей больно даже стонать, подумал он. Через пять минут его выкатили на кресле из палаты, и он успел бросить беглый взгляд на свою соседку. Она лежала на операционном столе со слипшимися волосами и с жуткими кровоподтеками на лице. Один ее глаз распух до такой степени, что даже не открывался, а верхняя губа была толстой и кроваво-красной. Ему показалось, что сейчас она выглядит еще хуже, чем тогда, когда ее привезли в больницу. Судя по всему, она крепко спала, накачанная успокоительными средствами. Даже этих секунд ему было вполне достаточно, чтобы понять, какой она была юной, беспомощной и совершенно беззащитной. Утешал в данном случае лишь тот факт, что ее сестра всадила пару пуль в этого ублюдка.

Он не мог понять, что заставляет людей вести себя подобным образом, но одному Богу известно, сколько раз он сталкивался с такими случаями за годы работы в полиции в своем родном двенадцатом участке.

Будь он проклят, этот итальянский князь! Впрочем, он уже достаточно наказан и вряд ли сможет продолжать свое грязное дело. Тэйлор снова вздохнул и подумал о том, что было бы неплохо, если бы кто-нибудь смог усмирить эту чертову боль в руке.

Из больницы его выписали через два дня, наложив плотный слой гипса. Он чувствовал себя немного лучше, хотя по-прежнему испытывал острую головную боль. За все медицинские услуги ему пришлось заплатить восемьсот долларов, и у него осталось ровно столько, сколько нужно, чтобы добраться до Нью-Йорка. Что же касается мотоцикла, то он, к счастью, застраховал его и поэтому потерял только сотню баксов.

Тэйлор устал за это время и чувствовал себя совершенно разбитым, хотя и понимал: ему повезло, что он вообще остался в живых. Бывает похуже. Этот кретин на белом «Пежо» вылетел из какой-то узенькой боковой улочки и врезал его так, что он пролетел несколько метров и упал в густой кустарник. Слава Богу, что при этом его не выбросило на дорогу. Именно эти кусты и спасли ему жизнь. А водитель исчез с места происшествия, оставив его на произвол судьбы. Тэйлор долго матерился, прижимая к себе сломанную руку и дожидаясь полицейских. К счастью, они приехали очень быстро и тотчас же отвезли его в больницу Святой Екатерины, где он вынужден был несколько часов слушать душераздирающие крики этой девушки. Конечно, он был полицейским и давно уже привык к подобного рода событиям, но все же не мог равнодушно отнестись к ее судьбе.

На следующий день Тэйлор был уже в аэропорту Шарля де Голля и коротал время, дожидаясь объявления посадки на самолет до Нью-Йорка. Вдруг он увидел кричащие заголовки в парижских газетах, извещавшие о том, что князь Алессандро ди Контини выжил, несмотря на две пули, которые всадила в него жена. В этот момент приятный женский голос объявил о посадке на самолет. Тэйлор почувствовал, что у него снова разболелась голова. Оставив газету на прилавке, он порылся в кармане, проглотил таблетку аспирина и через несколько минут уже сидел в салоне самолета, повторяя про себя привычную молитву, чтобы полет прошел без происшествий.

Его мысли постепенно возвращались в обычное русло. Вспомнилась его невеста Дайана, с которой он встречался чуть больше четырех месяцев. Он до сих пор не мог понять, правильно ли они делают, что собираются связать свои судьбы законным браком. Они уже примерно полгода жили вместе в просторной квартире Дайаны в Ист-Сайде, не испытывая пока никаких проблем. Правда, одно обстоятельство все же тревожило его. Она была весьма состоятельной женщиной, а он с трудом сводил концы с концами, довольствуясь невысоким жалованьем офицера полиции. Дайана часто уговаривала его бросить службу в полиции и заняться более подходящей работой, но он был молод, напорист, в меру самоуверен и ни за что не хотел прерывать благоприятно складывающуюся карьеру. Но самое главное, что в постели они оба чувствовали себя прекрасно. Его поездка в Париж, насколько он мог понять, была, в сущности, последним путешествием холостяка в давно знакомые места. Конечно, Дайана была против этого и считала ненормальным, что он хочет отправиться во Францию один и колесить там на своем дурацком мотоцикле, бессмысленно тратя свой драгоценный отпуск. В конце концов она смирилась с его решением, но при этом раза три предупредила, чтобы он не подцепил чего-нибудь ненароком у любвеобильных и щедрых на ласки французских девушек. «Ведь всем хорошо известно, — говорила она ему, — что они ведут совершенно беспутный образ жизни». Тэйлору этот факт был совершенно неизвестен, но он благоразумно промолчал, чтобы не злить напоследок свою невесту. Он неоднократно убеждал ее, что его прежде всего привлекает сама страна, ее культура. Правда, при этом он умолчал, что не понимает природы этого пристрастия. Когда ему было всего лишь восемнадцать лет и он впервые прокатился на мотоцикле, у него неожиданно возникло ощущение, что он уже жил когда-то в этой прекрасной стране и был частью ее великолепной культуры. Что это такое? Неужели прошлая жизнь? Он не мог ответить на этот вопрос, но при этом точно знал, что испытывает необыкновенное чувство счастья, когда мчится на мотоцикле по долине реки Луары, когда вдыхает запах свежего винограда в Бордо или созерцает древнеримские руины, разбросанные по всему Провансу.

Скоро он снова будет дома. На пару дней раньше намеченного срока. Интересно, удастся ли ему хотя бы еще раз побывать во Франции? Даже сейчас он почувствовал в душе легкую грусть от того, что такой возможности у него, вероятно, больше не будет. Через пару недель ему стукнет двадцать пять и нужно будет всерьез думать о женитьбе.

Ему снова вспомнилась молоденькая девушка в отделении экстренной помощи. Сейчас он уже точно знал, что долго не сможет забыть это изнасилование, ее душераздирающие вопли и в кровь разбитое лицо. Да и имя ее он вряд ли когда-нибудь забудет. Перед его глазами еще долго будет маячить та самая газета в киоске парижского аэропорта, где оно было напечатано огромными буквами, — ЛИНДСЕЙ ФОКС. «Конечно, это не имеет ко мне никакого отношения, — подумал он. — Абсолютно никакого».

Было очень жарко, несмотря на то, что были лишь первые дни мая. Линдсей сидела на каменной скамье под высоким дубом в студенческом городке Колумбийского университета. На ней были легкие свободные шорты цвета хаки, толстые белые носки и кроссовки фирмы «Рибок», белая блузка с короткими рукавами. На правой руке болтался теннисный браслет, который она сама себе подарила по какому-то случаю: свидетельство ее восхищения Крис Эверт. Линдсей почти каждый день играла в теннис, от чего ее ноги за последние пару месяцев покрылись загаром. Она весьма недурно играла, хотя до совершенства было еще далеко. Ее удары с первой линии были просто убийственными, но в конце поля она вела себя непредсказуемо и часто ошибалась. Что же касается подач, то примерно из двадцати ударов только один был по-настоящему крутым. Следующая игра с Гэйл Верт должна состояться только завтра утром. Гэйл, ее старая подруга еще по Стэмфордской женской академии, тоже училась в этом университете и специализировалась по физическому воспитанию. Гэйл была прекрасным партнером и играла намного лучше, чем Линдсей.

Линдсей осталось сдать лишь один экзамен, и через пару недель она получит долгожданную степень бакалавра в области психологии, что само по себе весьма неплохо, так как Колумбийский университет славился своими выпускниками и пользовался очень хорошей репутацией.

А что же она будет делать потом? Несколько месяцев назад в университет стали захаживать представители различных компаний. Но ей так и не удалось найти для себя что-нибудь подходящее. Абсолютно ничего интересного. Правда, ей предлагали поработать за границей, и это было бы довольно занятно, но груз старых впечатлений не позволил ей согласиться. Вообще говоря, она плохо знала другие страны, кроме, естественно, Италии, но туда ей ехать не хотелось.

Урчание в животе бесцеремонно напомнило, что во рту у нее маковой росинки не было со вчерашнего вечера, когда она ужинала в квартире Марлен: пицца с острой колбасой и сыром, а потом еще банка не очень крепкого пива. От такой еды ей даже дурно стало.

Пицца, конечно, была хуже некуда, но от одной пиццы ее бы не стошнило. Все дело было в том парне, Питере Мероле, который учился вместе с Марлен. Он начал приставать к ней, а после того, как якобы нечаянно прикоснулся локтем к ее груди, она бросилась в туалет, и там ее вывернуло наизнанку. К счастью, когда она вернулась в комнату некоторое время спустя, он уже ухлестывал за другой девушкой, и с гораздо большим успехом.

Она была спасена.

Линдсей открыла сумку и вынула оттуда пачку бумаг с текстами лекций. Кожаная сумка была предметом ее особой гордости. Сама кожа была мягкой, выкрашенной в светло-коричневый цвет и с годами становилась все мягче и приятнее на ощупь. В ней она носила почти все свои вещи: книги, тетради, калькулятор, теннисные мячи, бритву, пару чистых носков и даже комплект нижнего белья. Проверив записи, она разложила их на коленях, собираясь повторить некоторые лекции. Это был ее последний курс, который читал профессор Граска, рьяный приверженец Фрейда. У него были пронзительные карие глаза, и вообще он походил на типичного профессора с весьма странными привычками и манерой поведения. Это был убежденный холостяк, который проживал со своим отцом в Вест-Сайде на Восемьдесят четвертой улице и никогда не предпринимал попыток обзавестись семьей. Он действительно был странным человеком, но ее он почему-то считал еще более странной. Прочитав написанную Линдсей пьесу, доктор Граска заключил, что у нее есть серьезные нарушения в психике. Этот неутешительный вывод он сделал на основе анализа тех отношений, которые сложились между членами гипотетической семьи. Линдсей описала, как ей казалось, самую обыкновенную семью, но доктор Граска долго копался в этом опусе и отыскал немало интересного для себя. Да и не только для себя. Он настолько увлекся анализом ее пьесы, что даже зачитал студентам во время семинара отдельные отрывки. А после занятий неожиданно пригласил ее в свой кабинет. Он долго расспрашивал ее об отце и все пытался выяснить, как она относится к нему. Затем он сказал, что может помочь ей разобраться во всех ее проблемах, причем предложил приступить к занятиям без промедления, если она, конечно, не возражает.

Линдсей ушла от него, ничего конкретного не сказав. В течение пяти минут она не могла унять дрожь, сопровождавшуюся безотчетным страхом и проклятиями. Со временем все понемногу забылось, но ненависть к Граске осталась, причем не только ненависть, но и значительная доля страха. Она уже окончательно решила про себя никогда не подходить к нему, но экзамен все-таки нужно было как-то сдать. Примерно две недели назад она заставила себя извиниться перед ним, и это было самое ужасное, что она испытала за последнее время. А он просто кивнул головой, хотя и не скрывал своего разочарования, а потом сказал, что она может позвонить или зайти к нему в кабинет в любое удобное время. Ей показалось тогда, что ему вполне можно доверять. Скорее всего, он вычитал что-нибудь из старых газет и именно поэтому знал, что она была изнасилована мужем своей сестры. Собственно говоря, она даже не знала, о чем писали тогда газеты. Ей и в голову не приходило пролистать хотя бы одну из них. Но до нее доходили слухи, что это она соблазнила Алессандро, а потом стреляла в него. Линдсей закрыла глаза и попыталась отвлечься от назойливых мыслей. Сейчас нужно сосредоточиться на последнем экзамене и внимательно прочитать все лекции профессора Граски, так как экзамен обещает быть довольно трудным. Он всегда очень строго относился к выпускникам, специализирующимся в области психологии, и требовал от них всеобъемлющего ответа на все вопросы.

Собрав свои вещи, она медленно направилась в кафе, просматривая по дороге конспекты лекций. Чушь какая-то, подумалось ей. У нее никогда не было злости на отца. Все, что ей нужно было от него, так это чтобы он замечал ее, чтобы признал ее в качестве дочери, вот и все. Разве это ненормально? Если это и можно назвать отклонением в психике, то не больше, чем ее решение избрать психологию в качестве специализации. Ей казалось, что эта наука поможет ей разобраться в особенностях своей собственной психики, проанализировать свое самосознание и избавиться, наконец, от той ненавистной нервной дрожи, которая начиналась у нее при каждом приближении мужчины. Конечно, некоторые курсы и отдельные профессора очень помогли ей. Однако никто из них не мог догадаться, что с ней произошло несколько лет назад. Она повзрослела и поняла, что можно отчасти подавить в себе старые воспоминания, и ей это почти удалось. Она осознала, что князь был психически не совсем здоровым человеком, а она тогда оказалась совершенно беспомощной девочкой, попавшейся в расставленные им сети.

Она также понимала, что ее жуткий страх перед мужчинами является естественной, хотя и далекой от нормы реакцией на то, что сделал с ней князь. Да, она все это прекрасно понимала и вела себя вполне нормально в обществе других людей, но, как только наступала ночь и она оставалась наедине с собой, в ее памяти сразу же всплывали картинки того ужаса, что она испытала, а вместе с этим появлялась, ноющая боль в душе, источником которой было унижение, через которое ей пришлось пройти. Да и обида сдавливала грудь. Трудно было смириться с мыслью, что она оказалась такой непростительной дурой, какой мир отродясь не видывал. Но в последнее время она научилась справляться с этим. По крайней мере, знание психологии помогло ей управлять своими эмоциями, и все было бы неплохо, если бы не этот ничтожный Граска.

Линдсей стала засовывать в сумку свои бумаги, когда вдруг увидела письмо от бабушки. Оно пришло вчера вечером, и она забыла прочитать его. Бережно вынув конверт, она поднесла его к носу и почувствовала отчетливый запах мускусной розы — любимый запах бабушки. Эти духи производит специально для нее один француз по имени Д'Аламбер, проживающий в Грассе и названный так в честь знаменитого французского философа восемнадцатого века. Гэйтс Фокс было уже восемьдесят два года, и из них около сорока лет она получает из Франции эту редкую по запаху парфюмерию. По ее настоятельной просьбе Линдсей ездила в Сан-Франциско на Рождество, так как не видела бабушку вот уже несколько лет. Она стала более медлительной в движениях, но ее ум работал с прежней энергией, она страстно любила жизнь и держала под контролем всех окружающих. Правда, вокруг нее не осталось почти никого. Ройс снова женился в прошлом году и жил отдельно. Его новая жена тоже была там на Рождество, и это не доставило Линдсей абсолютно никакого удовольствия. До этого брака она была вдовой известного сенатора от штата Вашингтон Мартина Джаблоу. Холли Джаблоу была довольно молодой женщиной примерно тридцати пяти лет, совершенно пустой и необыкновенно скаредной. Почти все ее внимание сосредоточилось на двух персонах — на своем новом муже и на себе. Причем себя она любила гораздо больше, чем мужа. Оказавшись в его доме, она быстро сообразила, что муж недолюбливает свою младшую дочь, и мгновенно приспособилась к этому обстоятельству, извлекая для себя определенные выгоды. Холли стала вести себя с Линдсей чересчур покровительственно, беспрестанно давая советы относительно одежды, прически, лака для ногтей и так далее. Что же до Дженнифер, то Линдсей видела ее за все это время только один раз.

Она слишком исхудала, по-прежнему много курила, была нервной и спала с каким-то молодым человеком лет двадцати шести. Когда Линдсей была у нее дома, неожиданно пришел этот парень и мать вынуждена была познакомить его со своей дочерью, хотя и сделала это с величайшей неохотой. Видимо, она почувствовала в ней соперницу. Линдсей покинула ее дом через несколько минут, с трудом подавляя в себе отвращение, грусть и чувство полного одиночества. С тех пор она практически не общалась с матерью и редко бывала в Сан-Франциско, справедливо полагая, что все ее связи с этим городом оборваны раз и навсегда.

Линдсей вынула из конверта два сложенных листа и улыбнулась, зная, что сейчас прочитает обо всех сплетнях в городе, о друзьях и подругах бабушки и о светской жизни богатых семей Сан-Франциско. Слава Богу, что хоть бабушка изредка поддерживает с ней связь.

Письмо, как она и ожидала, началось с местных новостей. Линдсей узнала, что совет директоров больницы Моффитт решил потратить немало денег на модернизацию новой радиологической лаборатории. Затем последовало старческое ворчание насчет политики президента Рейгана и выражалось искреннее огорчение ужасной диспропорцией между демократами и республиканцами в Северной Калифорнии. Вдруг улыбка исчезла с ее лица.

«Не знаю, говорил ли тебе кто-нибудь эту новость, так как для отца ты по-прежнему не существуешь, а других родственников у тебя просто-напросто нет. Так вот, Сидни беременна. Кстати сказать, я не имею ни малейшего представления о том, кто является отцом ребенка и знает ли об этом твой отец. И тем не менее полагаю, что семья ди Контини примет его, так как другого выхода у них просто нет. Ведь Сидни до сих пор живет в их доме и делает вид, что является верной и преданной женой Алессандро. Даже после стольких лет я не перестаю удивляться этому факту. Конечно, она заметно изменилась за эти годы, но, чтобы понять меня, нужно увидеть ее своими собственными глазами. Пару недель назад она приезжала к нам, и я не могла не заметить в ней этих перемен. Конечно, она по-прежнему сильна и решительна в своих поступках, но вместе с тем у нее появились и некоторые другие черты — замкнутость, отрешенность и даже какая-то уязвимость. Порой я даже не узнавала ее. Такое чувство, что сейчас она несет на себе тяжкий груз ответственности за судьбу всего мира. Это довольно странно, если не сказать больше. Ты, кажется, видела ее последний раз года четыре назад? Если не ошибаюсь, именно в то время, когда ты была в Париже?»

Линдсей шла, обуреваемая грустными мыслями. Ее бабушка прекрасно знала, что она не виделась с сестрой после того ужасного случая в Париже. Зачем же она снова напоминает ей об этом? Собственно говоря, это не имеет абсолютно никакого значения. Она уже вполне взрослый человек и к тому же достаточно умный, чтобы справиться со своими эмоциями и продолжать жить с улыбкой на устах.

«Она сообщила мне, — продолжала бабушка, — что Алессандро остался таким, каким он был всегда, из чего я сделала вывод, что он по-прежнему увлекается молоденькими девочками. Прости, дорогая, если это вызывает у тебя неприятные воспоминания, но прошло уже четыре года и пора бы забыть обо всем и смело смотреть правде в глаза. Когда ты была у меня на Рождество, я не могла не заметить, что ты все еще внутренне скованна и всего боишься. Ты даже близко не могла подойти к тому парню, который был в числе моих гостей. Кэл Фарадей — замечательный парень, очень умный и образованный. К тому же он единственный сын Клея и Эльвиры и с успехом учится на первом курсе медицинского факультета. Линдсей, мне известно, что говорит твой отец, этот отъявленный негодяй, но он ошибается, поверь мне. Никогда не слушай его. Ты не виновата в том, что произошло тогда в Париже. Взрослей, моя девочка, и постарайся как можно скорее забыть обо всем…»

Линдсей подняла голову и посмотрела на крыши домов студенческого городка. Как легко судить обо всем со стороны, анализировать и сопоставлять факты, давать благоразумные советы другому человеку! Это было известно ей не только из жизни, но также из различных теорий, которых она нахваталась, специализируясь в области психологии.

Она быстро сложила письмо и отправила его поглубже в сумку. Линдсей подошла к зданию психологического факультета, поднялась по лестнице на второй этаж, вошла в аудиторию 218 и уселась на своем обычном месте. Студенты напряженно молчали, желая побыстрее все сделать и насладиться долгожданной свободой. Доктор Граска и его ассистент из числа выпускников вручили ей голубого цвета тетради, а вместе с ними лист бумаги, на котором были изложены вопросы. Линдсей порылась в сумке, Достала шариковую ручку и стала быстро писать.

Она писала около трех часов, а когда закончила отвечать на вопросы, сдала все бумаги ассистенту и быстро покинула аудиторию, даже не взглянув на профессора Граску. На улице было еще теплее, чем до экзамена. Как хорошо, что у нее не будет больше никаких занятий! Полная свобода. Университет теперь позади, а впереди степень бакалавра, никакой работы и ни малейших представлений о том, чем ей придется заниматься в будущем.

Линдсей спустилась к набережной и села на катер, в считанные минуты доставивший ее к статуе Свободы. Там она немного посидела на скамье, греясь на солнце и наблюдая за беззаботными туристами, которые толпами бродили взад и вперед, а потом вернулась домой.

В тот вечер, к ее удивлению, ей неожиданно позвонил Кэл Фарадей и предложил вместе поужинать и посмотреть какой-нибудь интересный фильм. Он только что окончил первый курс в университете Джонса Хопкинса и приехал в Нью-Йорк на несколько дней, чтобы навестить друзей. Она ответила ему вежливым отказом и тут же отправилась спать, теряясь в догадках, к чему бы этот неожиданный звонок.

Тэйлор был свободен от дежурства в участке и, принарядившись в свои любимые темно-коричневые вельветовые брюки, белую хлопковую рубашку и жилетку, отправился на Шестьдесят третью улицу, где в своей квартире проживала Дороти Райан. Они условились, что поужинают сегодня вместе в одном из ресторанов, и поэтому у него было прекрасное настроение. Весело насвистывая, он думал о ней, о себе и о тех взаимоотношениях, которые сложились между ними. Дороти была очень симпатичной, веселой женщиной, быстро делающей успешную карьеру в области рекламного бизнеса. Он впервые встретил ее на стадионе, где играла его любимая команда «Джайентс». Тогда «Монтана» им так накостыляла, что они были похожи на рождественских гусей. Дороти орала во всю глотку и осыпала их проклятиями, причем все это было настолько эмоционально, что все оставшееся время Тэйлор следил не за игрой, а за ней. В тот же вечер он угостил ее пивом и горячими сосисками, а потом они, к взаимному удовольствию, провели вместе ночь.

Дороти очень легко относилась к сексу, получала от него громадное удовольствие. Она осыпала Тэйлора поцелуями, заставляла стонать и даже кричать от наслаждения, а потом позволила ему довести ее до состояния оргазма. Она была любвеобильной, необыкновенно доброй и в высшей степени удовлетворенной той жизнью, которая у нее сложилась. А когда она неожиданно заявила, что ее совершенно не интересуют семья и брак, он сразу же поверил ей и с облегчением вздохнул. От всех этих мыслей Тэйлор стал насвистывать еще громче, бодро шагая по тротуару, когда вдруг до него донесся какой-то крик. Инстинкт полицейского заставил его насторожиться и прислушаться. Через некоторое время крик повторился и прозвучал на сей раз более громко. Тэйлор без особого труда установил, что кричали где-то в небольшом двухквартирном кирпичном доме слева от него. Дом был старый, с некоторым налетом благопристойности, чего напрочь лишены современные постройки. В ту же секунду входная дверь дома резко распахнулась и из нее выбежала женщина, громко причитая и отчаянно размахивая руками. Не останавливаясь на крыльце, она стала суетливо спускаться вниз по бетонным ступенькам.

На первый взгляд эта женщина была похожа на домохозяйку с дурным вкусом и еще более дурными манерами. Ее распущенные волосы были выкрашены в ярко-красный цвет, на ногтях вызывающе поблескивал оранжевый лак, а платье своим бесформенным покроем напоминало яркий мешок с вульгарным изображением экзотических южных морей. На ногах у нее были довольно странные старушечьи туфли, а чулки вспучились на коленках, обвисая мелкими пузырями. Она была довольно крупной, с тяжелыми бровями, грозно нависающими над быстро бегающими глазками, и слегка припухшим мясистым лицом, обильно покрытым дешевой косметикой. Она продолжала кричать и с таким отчаянием размахивала руками, что Тэйлор заподозрил неладное и быстро подбежал к ней:

— Я офицер полиции. Что у вас стряслось?

От неожиданности она умолкла, вытаращила на него глаза, как будто не веря тому, что перед ней действительно оказался полицейский. В то же мгновение на ее лице проступило легкое недовольство, если не сказать раздражение. Увидев, что она вот-вот снова закричит, Тэйлор схватил ее за руку и сильно тряхнул. Крик, уже готовый было вырваться наружу, застыл на ее губах.

— О Господи! Боже милостивый! Моя маленькая девочка! Она лежит там и истекает кровью! Она может умереть!

— Вы уже вызвали «скорую помощь»?

Женщина покачала головой и растерянно замигала глазами.

— Немедленно отведите меня к ней.

Увидев, что она не двинулась с места, Тэйлор решительно подтолкнул ее к двери дома. Мимо них прошли несколько человек, опустив головы вниз и глядя куда-то в сторону. Ничего не поделаешь, это Нью-Йорк — город, в котором никому нет дела до незнакомого человека. Тем более в таком районе.

Тэйлор быстро последовал за женщиной вверх по широкой лестнице из резного полированного дуба. Попутно он отметил про себя, что лестница находилась в прекрасном состоянии: никакой грязи, пыли, да и вообще в этом доме не было того затхлого запаха, без которого не обходится ни один старый дом с небогатыми жильцами.

— Ваша дочь порезалась? Что с ней произошло? Почему она истекает кровью?

Женщина снова покачала головой и, пройдя еще немного по длинному, безукоризненно чистому коридору, открыла массивную дверь из красного дерева.

— Элли? — громко позвала она. — Где ты, моя девочка?

Тэйлор услышал слабое всхлипывание. Он бросился мимо заторможенной женщины через огромную гостиную и вбежал в небольшую спальню, где на кровати лежала обнаженная девочка не старше пятнадцати лет. Все ее заплаканное лицо было покрыто ссадинами и кровоподтеками, а ноги перепачканы кровью, пятна которой ярко выделялись на фоне белоснежной простыни. Она с трудом дышала, жадно хватая ртом воздух, но когда увидела перед собой Тэйлора, стала лихорадочно натягивать на себя простыню, прикрывая изувеченное тело. Ее глаза ярко блестели от безумного страха и боли, а текущие ручьем слезы лишь усиливали впечатление неизбывного горя.

Тэйлор остановился перед кроватью и ободряюще улыбнулся:

— Что случилось? Не бойся меня. Я не причиню тебе зла. Меня зовут Тэйлор. Я офицер полиции и хочу помочь тебе. Скажи мне, пожалуйста, что произошло?

— Бэнди что-то сделал со мной. Мне было очень больно, и вот теперь течет кровь. Она течет так сильно, что я могу умереть.

— Как тебя зовут?

— Элли.

— Элли, — медленно повторил он и снова улыбнулся. Было похоже, что эту девочку изнасиловали. Тэйлор окинул взглядом комнату и увидел телефон на прикроватной тумбочке.

— Все будет нормально, не волнуйся, — постарался он успокоить ее, медленно приближаясь к телефону. — Я хочу позвонить в больницу и вызвать «скорую помощь». Ты не возражаешь? Нет, не надо плакать. Я еще раз повторяю, что никто не причинит тебе зла.

Девочка застыла от страха, но плакать все же перестала. Ее бледное лицо стало еще бескровнее. Тэйлор быстро набрал 911, приказал выслать «скорую помощь», а потом повернулся к убитой горем женщине и спросил у нее адрес. Та стояла на пороге комнаты, заламывая руки и отрешенно глядя на свою дочь. Тэйлору пришлось еще раз повторить свой вопрос.

— Ну а теперь, — сказал он, положив трубку, — расскажи мне, кто такой этот самый Бэнди. — В то же самое время он протянул к ней руку и слегка приподнял край простыни. Девочка судорожно дернулась и отодвинулась на край кровати. — Нет, не бойся. Я ничего плохого с тобой не сделаю: Мне просто нужно посмотреть, сколько крови ты уже потеряла. Пожалуйста, Элли, доверься мне! Я хочу помочь тебе. Договорились?

Девочка кивнула и опустила голову.

— Бэнди сделал мне очень больно.

— Да, я знаю, знаю. Но я должен осмотреть тебя. Лежи спокойно и ни о чем не думай.

Именно в этот момент Тэйлор вспомнил тот давний случай, свидетелем которого он был в Париже. Тогда произошло нечто подобное, и теперь ему стало совершенно ясно, почему эта девочка истекает кровью.

— Кто этот Бэнди? — снова спросил он, продолжая осторожно приподнимать край простыни.

Какой ужас! Он даже вздрогнул от вида ее окровавленных ног. Причем кровь все еще сочилась из нее, смешиваясь с остатками спермы.

— Не двигайся, Элли, — приказал он и повернулся к ее матери: — Быстро принесите мне четыре чистых полотенца!

После этого он бережно приподнял ноги девочки и подсунул под нее две пухлые подушки. Вскоре появилась женщина с полотенцами. Одно из них Тэйлор прижал к тому месту, откуда сочилась кровь, а другим прикрыл нижнюю часть тела.

— Ты должна рассказать мне об этом Бэнди.

— Нет! — Этот крик донесся от двери, где стояла красная от слез и перепуганная мать Элли. — Бэнди ничего плохого ей не сделал. Ничего! Эта глупая девчонка сама повисла у него на шее. Что ему оставалось делать?

Тэйлор снова вспомнил ту ужасную ночь в парижской больнице. Ведь тогда тоже все газеты писали, что Линдсей Фокс соблазнила мужа своей сестры. Правда, больше он ничего не читал, но прекрасно помнил все, что рассказал ему тогда доктор. Он посмотрел на заплаканное лицо Элли. Черт возьми, эта наивная дурочка ничего не расскажет ему. Так и будет реветь, умываясь слезами от боли и страха. Надо во что бы то ни стало выудить у нее хоть какую-нибудь информацию.

— Элли, — снова обратился он к ней, — ты должна рассказать мне об этом чертовом Бэнди. А вы помолчите! — прикрикнул он, увидев, что ее мать уже открыла рот. — Выйдите из комнаты и приведите сюда врачей «скорой помощи», как только они приедут. Идите!

— Она привыкла лгать. Не верьте ни единому слову этой неблагодарной маленькой шлюхи!

«Господи, — подумал Тэйлор, — что же здесь происходит?» Он протянул к девочке руку и слегка прикоснулся пальцами к ее мягкой щеке.

— Элли, теперь все будет хорошо, не плачь.

— Бэнди — это мой дядя, брат моей мамы. Я знаю его с самого детства.

Тэйлор молча кивнул, подумав при этом, что, наверное, не выдержал бы, если бы она сказала, что ее изнасиловал муж сестры.

— Он впервые так поступил с тобой?

Элли подтвердила эту мысль кивком головы.

— Он уже давно заставлял меня делать для него разные вещи, но только сегодня воткнул в меня что-то толстое и твердое. Я очень не хотела, но он заставил меня это сделать. Он заставил меня наклониться, а потом стало очень больно.

— Где он сейчас?

— Не знаю, он убежал, как только сюда вошла мама. Бросил меня и убежал.

Тэйлор видел, что ее по-прежнему душили слезы, ручьем проливаясь на щеки и подбородок.

В этот момент он почувствовал, что его рука на полотенце стала влажной от крови. Чертыхнувшись про себя, он поднял покрытое кровью полотенце и отшвырнул его в сторону. Кровь все еще сочилась из раны, поэтому он решил приложить к ней другое полотенце.

— Лежи спокойно, малышка, и не двигайся. Скоро все пройдет. Я этого Бэнди из-под земли достану. Обещаю, что он заплатит за все.

В то же время он прекрасно понимал, что, если бы у нее не было такого сильного кровотечения, ее мать ни за что на свете не выбежала бы на улицу и не сообщила о случившемся в полицию. Только панический страх за жизнь дочери заставил ее искать помощи у посторонних. А этот подонок по-прежнему продолжал бы издеваться над девочкой до тех пор, пока она не убежала бы из дому.

Через пять минут приехала «скорая помощь». Мужчина и женщина в белых халатах вбежали в комнату, и Тэйлор быстро рассказал им о том, что здесь произошло.

— Молодец, лейтенант, — сказал врач, увидев полотенце между ее ног. — Хорошая работа. Линда, нам нужно как можно быстрее доставить эту бедняжку в больницу. Вы приедете к нам чуть позже, лейтенант? Боюсь, что доктор захочет поговорить с вами.

— Да, разумеется, я приеду. Сделайте все возможное, чтобы помочь этой несчастной девочке. — Он улыбнулся и посмотрел на нее. — Не волнуйся, малышка, — прошептал он ей почти на ухо, — эти люди будут обращаться с тобой, как с дочерью президента. — Затем он выпрямился и повернулся к врачам: — Я намерен любой ценой отыскать этого ублюдка и посадить его. И еще одно: скажите доктору, чтобы он обращался с ней как можно более ласково и мягко. Никаких грубостей. Вы же знаете, как это бывает в больнице?

Когда ее увезли, Тэйлор позвонил Дороти и отменил свою встречу с ней. Та, естественно, грустно вздохнула, но все-таки с пониманием отнеслась к случившемуся и даже заботливо поинтересовалась состоянием девочки. После этого он вышел на улицу, поймал такси и через несколько минут был на Ленокс-Хилл, где располагалась больница. Там его быстро провели в отделение экстренной помощи, и он еще с порога услышал тихое всхлипывание Элли. Больничная обстановка снова напомнила ему Париж. Причем настолько, что он невольно потер свою левую руку, которую ему там лечили после перелома.

Да, тогда он практически ничем не мог помочь Линдсей Фокс, но сейчас нужно сделать все возможное, чтобы эта девочка не оказалась брошенной на произвол судьбы. Отбросив последние сомнения, он решительно открыл дверь и вошел в палату. Над Элли склонилась женщина-врач, которая строго нахмурилась, увидев в дверях постороннего мужчину.

— Я лейтенант Тэйлор, — поспешил представиться он. — Это я обнаружил ее, а сейчас услышал стоны и решил узнать, как у нее дела. Может быть, я могу чем-то помочь?

— Хорошо, лейтенант, — согласилась врач после некоторых колебаний. — Поговорите с ней и попытайтесь немного успокоить. Скажите, что с ней все будет хорошо.

Тэйлор стал нежно поглаживать девочку по лицу, всячески уговаривая ее не волноваться.

— Ну вот и все, лейтенант, — сказала доктор, вытирая руки. — Благодарю вас. А вот и мама пришла. Миссис Деллия?

— Да, я ее мать. Скажите, доктор, с ней все в порядке?

— Да, но я хочу оставить ее здесь на пару дней. Мне удалось почти полностью остановить кровотечение и собрать все необходимое для полиции.

— Нет, никакой полиции, — решительно заявила миссис Деллия, грозно скрестив руки на груди. — Никакой полиции.

— Понятно, — ответила врач совершенно бесстрастным голосом. — Кто из членов вашей семьи так жестоко обошелся с ней? Отец? Дядя? Брат?

Эти слова прозвучали настолько буднично и спокойно, что Тэйлор даже вздрогнул от неожиданности. Судя по всему, эта женщина немало повидала на своем веку и прекрасно понимала, в каких именно случаях жертвы изнасилования отказываются обращаться в полицию. Несмотря на спокойный тон и профессиональную сдержанность, в ее глазах застыл отпечаток гнева, смешанный с грустью и усталостью.

— Никто, — продолжала упорствовать миссис Деллия. — Девочка играла с крючком для одежды и нечаянно поранилась. Она сама виновата в этом.

Элли снова начала громко плакать, издавая отрывистые и оттого еще более душераздирающие звуки. Тэйлор был так разозлен на эту глупую женщину, что ему вдруг захотелось подвесить ее на том самом крючке, о котором она только что помянула.

— Зачем ей нужно было это делать? — раздраженно спросил он, все еще держа руку девочки в своей. — Нет, не надо больше врать мне. Скажите мне только одно: почему вы так упрямо защищаете своего брата, миссис Деллия? Посмотрите, что он сделал с вашим ребенком! Ради всего святого, неужели вы позволите ему так легко отделаться? Ведь он самый настоящий маньяк, больной человек.

Тэйлор был так возмущен, что даже не заметил, что перешел на крик. Миссис Деллия в испуге попятилась назад, а доктор предупредительно положила руку ему на плечо, беззвучно призывая к спокойствию.

А Элли в это время продолжала рыдать, закрыв лицо руками.

В тот день Тэйлор вернулся к себе домой на Пятьдесят пятую улицу только к полуночи. Он был крайне измотан и не чувствовал ничего, кроме жуткого отвращения к событиям этого дня. Да еще, может быть, неистребимого желания добраться до этого ублюдка — дядюшки Бэнди. Да, он готов был сделать все возможное и невозможное, чтобы упрятать этого мерзавца за решетку. И пусть кто-нибудь попробует остановить его!